Бесплатный фрагмент - 20 лет теней

Двадцать лет теней

«Иногда прошлое не хоронит мёртвых.

Оно лишь ждёт, когда мы снова откроем дверь.»

Глава 1 «Праздник с послевкусием»

Вечер опускался на Роузвуд-Хайтс, окрашивая пригороды в медный свет. Солнечные блики лениво скользили по стеклам домов, по аккуратно подстриженным газонам и белым штакетникам, превращая улицу в иллюстрацию к открытке — почти слишком идеальной, чтобы быть настоящей. На углу Уиллоу-лейн, в двухэтажном доме с веранды, заросшей плющом, Джозеф Рейнольдс стоял у окна своего кабинета с чашкой остывшего кофе. Его взгляд блуждал по знакомому пейзажу, цепляясь за каждую деталь: за то, как Дэвид Паркер упрямо поливал клумбу с розами, хотя солнце уже почти скрылось; за то, как Адам Купер неспешно простукивал доски старого забора, точно проверяя прочность всей своей жизни; за Оливию, его жену, увлечённо разглядывающую рекламную листовку — может быть, выбирала подарок для кого-то, кого уже давно никто не поздравлял. Роузвуд-Хайтс жил, как всегда, — размеренно, почти сонно. Но Джозефу не удавалось почувствовать умиротворение, каким обычно дышали эти вечера. Под ложечкой ныло знакомое чувство — не боль, но холодный, осторожный укол. Джозеф, обаятельный и обычно разговорчивый, сегодня выглядел усталым: отодвигал телефон, но через минуту снова брал его в руки. — Пап, в кухне больше нет печенья! — раздражённо донёсся голос Алекса, шестнадцатилетнего сына, из глубины дома. Джозеф машинально улыбнулся и покачал головой:

— Подожди маму. Может, она приготовила что-то получше. Как будто по сценарию, в коридоре появилась София — с подносом, на котором аккуратно выложены ещё тёплые печенья с крошками шоколада. Она заглянула в кабинет, задержалась у дверного косяка. — Я как раз проверяла кладовку, — сказала она спокойно, но её взгляд искал что-то в лице мужа. София — безукоризненно одетая хозяйка, контролирующая каждую мелочь. Она поправляла кристально чистые бокалы, время от времени бросая тревожные взгляды на мужа. — Ты сегодня какой-то… замкнутый. Что-то на работе? Он слегка пожал плечами, отпил остывший кофе. В его движениях было спокойствие — натренированное, как у врача, сообщающего плохие новости так, будто это обыденность. — Просто устал, — сказал он, стараясь говорить мягко. Он не сказал ей о звонке. Среди шума и фоновых помех вдруг прорезался чужой голос — низкий, почти шепот:

— Двадцать лет прошло. Но «двадцатое» не похоронено. Оно ждёт. Это были не просто слова. Это была угроза. Или напоминание. Или… начало чего-то нового. София ещё несколько секунд стояла в дверях, будто надеясь, что он скажет что-то ещё. Но Джозеф отвернулся к окну. А на улице, тем временем, небо потемнело, и тени между домами стали гуще. Именно в такие вечера Роузвуд-Хайтс казался особенно тихим. Слишком тихим. Почти как в ту ночь — двадцать лет назад. Он вышел на крыльцо, притянувшись к голосам, что доносились с соседнего двора. Дэвид Паркер махнул рукой и что-то весело крикнул, а рядом с ним стоял Адам Купер, по привычке опираясь на мотыгу, как будто для опоры в разговоре, а не в работе. Казалось бы — обычная сцена дружеского приветствия, не разыгранная уже десятки раз на этих улицах. Но на этот раз Джозеф почувствовал в этом странную натянутость, едва уловимое несоответствие. Неподалёку стояла Эмма, жена Дэвида. Она будто бы просто наблюдала за мужем, но её руки были крепко сцеплены перед собой, а глаза выискивали в лице супруга что-то… подтверждение или опровержение тревоги, с которой она, видимо, просыпалась каждое утро. — Дорогой, ты в порядке? — её голос прозвучал негромко, но Джозеф уловил в нём то же, что чувствовал и сам: напряжение, спрятанное под маской заботы. Дэвид кивнул, не глядя на жену. Его движение было слишком быстрым, как будто он хотел избежать дальнейших вопросов. Джозефу не нужно было слов — он заметил эту тень. Её сложно было описать: нечто, что в последнее время витало над каждым из них, как плёнка пыли на старой фотографии, проявляющей давно забытые детали. Тем временем Оливия пересекла двор и подошла к Софии, держа в руках тот самый рекламный буклет, будто ища опоры в поверхностных разговорах. — Я думала о чём-то особенном, — пробормотала она, беззвучно перелистывая страницы. — Но никак не могу определиться. Её улыбка была ровной, как поверхность озера без ветра, — и потому тревожной. Казалось, сама идея приближающегося дня рождения вызывала в ней лёгкое отвращение, которое она прятала под заботливо отрепетированной светскостью. София склоняла голову над листовкой, кивая, улыбаясь, соглашаясь. Но её глаза то и дело возвращались к Джозефу — как будто искали в его лице ответ на вопрос, который она не осмеливалась задать себе. Он знал эту улыбку: она была не для других. Она была щитом. Тонким, как бумага, и таким же хрупким. На первый взгляд всё выглядело мирно. Обычный вечер. Обычные соседи. Даже лёгкий смех Адама, перекатывающийся через забор, мог бы ввести в заблуждение любого постороннего. Но Джозеф уловил взгляд — короткий, точный, как укол иглы. Оливия мельком посмотрела на него, и в этом взгляде не было ни приветствия, ни иронии. Только вина. И воспоминание. Он отвёл глаза. Он любил Софию. Любил её с тех пор, как они лежали на траве в кампусе, юные, наивные, мечтая о детях, доме, жизни, не подозревая, что всё это может рухнуть в один вечер — из-за одного решения, одной ошибки. С тех пор прошло двадцать лет. И вот они — взрослые, успешные, респектабельные. Только что-то в их голосах, в позах, во взглядах всё чаще напоминало: прошлое не ушло. Оно лишь выжидало, спрятанное в тени садов, в паузах между разговорами, в недосказанных фразах, будто бы случайных. И теперь, после того звонка, Джозеф знал: оно возвращается. Он снова мысленно вернулся к старой фотографии, спрятанной в нижнем ящике его кабинета. Снимок сделан летом 2000-го, на даче у Софии за городом, где они отмечали ее день рождения. На переднем плане — двадцатилетние Джозеф и София: он в свободной джинсовой рубахе, с чуть длинными светло-русыми волосами, зачесанными назад; она в лёгком хлопковом сарафане с мелким цветочным узором, солнце оставило золотистые блики в её каштановых кудрях. Оба — смеющиеся, беззаботные, с той широкой, открытой улыбкой, которая бывает только в начале взрослой жизни. Кругом — друзья: Дэвид в футболке группы R.E.M., пытающийся удержать на плечах гитару; Адам в клетчатой рубашке, держащий пластиковый стакан лимонада. На заднем плане — женская фигура в длинном летнем платье; лицо отчасти скрыто ракурсом и светом, так что видны лишь пряди тёмных волос и тонкий обрис профильной улыбки. Под фото — аккуратная подпись выцветшими чернилами: «20 августа 2000». Ни один из них не любил говорить об этой фотографии. Теперь же эта дата билась в висках, тревожа всех, кто оказался в объективе. Джозефу иногда казалось, что если поднести снимок к свету, то в полуобрезанном лице той девушки проявится что-то ещё — укор, предупреждение, вопрос, который они так и не решились задать. Именно этот смутный силуэт из прошлого, стоящий чуть поодаль, делал фотографию опасной: одно движение, один неверный взгляд — и она могла рассказать больше, чем любой из них осмелился бы. София не любила праздновать день рождения. Уже много лет подряд она старалась, чтобы этот день проходил тихо — без гостей, без хлопот, почти без воспоминаний. Лишь по настоянию Джозефа, который всегда уговаривал: «Прошлое не должно держать нас в заложниках», она согласилась устроить этот небольшой вечер. Он уверял, что двадцать лет — слишком длинный срок, чтобы всё ещё бояться теней. София кивала, улыбалась, но внутри всё равно щемило. Её день рождения давно перестал быть просто датой. После того августа она больше никогда не встречала его прежней — лёгкой, беспечной. И, пожалуй, не станет. Сегодняшний вечер — первый за долгое время, когда она решилась снова пригласить всех в дом. Позже, когда София позвала всех на скорый тост, Джозеф заставил себя включиться в общее веселье. Он раздал по бутылке пива Дэвиду и Адаму, а Эмма раскладывала по тарелкам домашний чизкейк с малиной. Оливия резкая и наблюдательная — улыбалась тонко, а глазами ловила каждый жест Джозефа, держалась чуть поодаль. — Спасибо, что пришли. Муж настоял на празднике — круглая дата, как-никак, — слабо улыбнулась София, поправляя бокал на столе. — Пообещал, что если выдержу весь этот вечер, то он устроит нам неделю полного покоя. Ну, посмотрим… Эмма хмыкнула, склонив голову набок:

— Какой покой, София? Ты даже с ребёнком на сеанс идёшь, если «никто больше не может помочь». — Работа с детьми — это как с бомбами. Не знаешь, когда рванёт, — усмехнулась София, но взгляд у неё был вымотанный.

Она чуть приподняла бокал, как будто пила за терпение. — Вот ты смеёшься, а сама же — первая на линии фронта, — Эмма покачала головой. — Отпуск тебе нужен не «если выдержишь», а просто потому, что ты давно перегорела. София ненадолго замолчала. Потом медленно кивнула:

— Может, ты права. Просто пока кто-то не взорвётся — никто не верит, что это срочно. А я не хочу ждать, пока рванёт. Джозеф взглянул на жену — тёплый, почти влюблённый взгляд смешался с беспокойством. Он был готов на всё, чтобы сохранить их хрупкое спокойствие — даже если для этого придётся похоронить окончательно те давние воспоминания, которые упорно пытаются всплыть на поверхность. Адам с видом человека, прервавшего важные переговоры, проверил телефон, но быстро убрал его обратно. — Ну хоть сегодня-то не реклама — заметила Оливия.

— Ладно-ладно, агентство без меня не рухнет. Хотя один клиент уже «паникует», — с притворной серьёзностью ответил Адам. — Сегодня я просто старый друг. Когда стемнело, дети собрались на террасе — Алекс, Гарри и Эмили тихо переговаривались, время от времени поглядывая на взрослых через стеклянные двери. Джозеф, стоя у окна, незаметно наблюдал за ними. Три подростка смеялись и делились секретами, не ведая, сколько тяжёлых тайн витает совсем рядом — в каждом взгляде, в каждом вздохе их родителей. Троица подростков уединилась, каждый в своём амплуа: Алекс 16 лет высокий, спокойный, с камерой-«мыльницей» на шнуре: будущий документалист в душе. Он наблюдал за взрослыми, будто уже писал в голове репортаж. Гарри 17 лет насмешливый «компьютерный гений»; по-своему добрый, но прячет тревогу за шутками. Он ковырялся в смартфоне, пытаясь взломать соседский Wi-Fi — просто чтобы не скучать. Эмили 16 лет — эмоциональная и прямолинейная; в руках у неё блокнот, где она то и дело делала пометки, будто психолог-наблюдатель. Одинокий уличный фонарь отбрасывал бледный свет, делая вечер особенно тихим и зыбким. И в этой тишине Джозеф ощутил, как что-то внутри него затаилось — будто приближалась буря, которую он не сможет сдержать. Он ещё не знал, что именно этот день, день рождения Софии, станет поворотной точкой. Праздник, задуманный как радостное воссоединение, обернётся открытием давних тайн. Прошлое уже распахнуло дверь, и теперь шаг за шагом будет требовать свою дань — вины, правды и последствий. Вечер празднования настал, шурша элегантными нарядами и дежурными улыбками. В просторной гостиной дома Рейнольдсов, напоённой ароматами ванили, свежей зелени и лёгких духов, стол ломился от угощений. Цветочные композиции в пастельных тонах украшали середину, а по краям мерцали свечи — тонкие, изящные, будто специально подобранные под этот вечер. В самом центре — шоколадный торт с вензелями из крема, похожий на изысканное произведение искусства. Всё выглядело по-семейному уютно, но слишком идеально, будто тщательно отрепетированная сцена. София, хозяйка дома и виновница торжества, в свои сорок выглядела всё так же изящно, как и в двадцать. Её каштановые волосы были собраны в аккуратный пучок, подчёркивающий скулы, а тёмно-синее платье с лёгким блеском красиво обтекало фигуру. Когда она рассмеялась, её глаза — большие и мягкие — вспыхнули живостью, но в этом огне читалась и усталость, накопленная за годы. — С днём рождения, София! — воскликнула Эмма, высокая, с прямой спиной и мягкими чертами лица. Она вручила подруге аккуратно перевязанный серебряной лентой пакет. — Я часами выбирала, что-то особенное. Не суди строго. — Ты всегда умеешь удивлять, — ответила София с улыбкой, на миг задержавшись глазами на Эмме. Между ними была видимая близость, но с неуловимой нотой настороженности, которую могли заметить только очень внимательные наблюдатели. Немного поодаль Джозеф, подтянутый, с сединой на висках и спокойной уверенностью в движениях, беседовал с Дэвидом и Адамом. Дэвид — крепкий, с энергией бывшего спортсмена, говорил быстро, с жестами и время от времени бросал взгляд на улицу, словно ожидал увидеть нечто за стеклом. Адам — стоял рядом: внешний вид уверенного маркетолога, но пальцы дёргались на кнопке манжета, выдавая скрытую нервозность, был более замкнутый, с серьёзным взглядом и аккуратными жестами, казался менее вовлечённым в разговор. Все трое — когда-то неразлучные однокурсники — теперь жили на одной улице, воспитывали детей, и собирались вместе каждый раз, как когда-то на университетских лужайках. Оливия, жена Адама, стояла в углу, листая что-то в телефоне. Её стройная фигура в светло-бежевом платье казалась отстранённой от общего веселья. Когда София подошла к ней, Оливия натянуто улыбнулась и включила обаяние, будто по команде. — Мы не могли пропустить такой вечер, — сказала она, протягивая небольшой бархатный футляр в голубых тонах. — Маленький знак внимания. От нас обоих. — Он прекрасен, — прошептала София, открыв шкатулку и обнаружив внутри изящный кулон с бирюзой. Она на мгновение застыла, будто вспомнив что-то. Джозеф, заметив это, нахмурился, но ничего не сказал. За двадцать лет этой дружбы — с университетских времён и до сегодняшнего дня — они пережили многое: свадьбы, рождение детей, переезды и обеды по выходным. Их дома стояли рядом, дети выросли вместе — Алекс, сын Софии и Джозефа, Гарри, сын Адама и Оливии, и Эмили, дочь Эммы и Дэвида. Им теперь по шестнадцать-семнадцать, и они были как родные друг другу. Казалось, что это — почти идеальная модель дружбы и сосуществования. Алекс и Гарри даже внешне напоминали друг друга — оба светловолосые, с открытым взглядом и легкой небрежностью в движениях, свойственной юности. Это сходство, почти братское, придавало их тесной группе ещё большее ощущение родства, словно судьба сама переплела их жизни с самого начала. И всё же… каждый день рождения Софии, как и сегодня, вызывал у всех едва заметное напряжение. Как будто именно эта дата напоминала о чём-то, что они все старались не вспоминать, пряча вежливыми фразами, подарками и уютными тостами. За окном темнело. Сад освещался гирляндами. Кто-то включил музыку — лёгкую, ненавязчивую. Смех детей доносился издалека, с террасы. Джозеф, подливая вина в бокал, уловил мимолётный взгляд, которым обменялись Оливия и Адам. Это был взгляд не тех, кто просто прожили вместе двадцать лет. В нём скользнуло напоминание — о чём-то общего, запретного, возможно, даже опасного. Он почувствовал, как его внутренний покой начал трескаться по швам. Сегодняшний вечер, как и двадцать лет назад, начинался со смеха и подарков. Но никто ещё не знал, что за этим последует. Как вино, тщательно выдержанное в подвале, прошлое снова начинало дышать. И этот день рождения, быть может, станет не просто праздником, а отправной точкой расплаты. София поблагодарила всех тепло, принимая подарки и комплименты с той грацией, которую за годы общения гости привыкли считать её естественной чертой. Она смеялась, благодарила, поддерживала разговор, но внутри ощущала, как холодной петлёй сжимается желудок. За всеми этими улыбками что-то неуловимо дрожало. Она замечала мимолётные взгляды между Джозефом и Оливией — короткие, почти невидимые для постороннего глаза, но слишком частые, чтобы быть случайными. Дэвид то и дело замолкал на полуслове, будто вспоминал, что не должен говорить лишнего. Даже Эмма — некогда душа компании, теперь сидела чуть в стороне с мягкой, задумчивой улыбкой; она слушала, но заметно была в собственных мыслях. Атмосфера была тягучей, как перед грозой. София не могла объяснить себе, что именно происходит, но чувствовала всем телом: под поверхностью этой кажущейся идиллии что-то не так. Что-то старое и, возможно, опасное, снова поднимает голову. Оливия, пока остальные хлопотали с закусками, бесцельно бродила по дому. Заглянув в кабинет Джозефа, она задержалась у стола, провела пальцами по лакированной поверхности. Пальцы почти машинально легли на ручку ящика, но она не открыла его. — Ты всё ещё ничего не выбросил отсюда? — спросила она, посмотрев на Джозефа через плечо. Джозеф, появившийся в дверях, пожал плечами: — Некоторые вещи… не так просто выбросить. Оливия задержала на нём взгляд чуть дольше, чем требовалось, затем опустила руку и вышла. Джозеф последовал за ней; они остановились у окна, переговариваясь вполголоса. В этот момент мимо проходила Эмма, и сцена не ускользнула от её внимательного взгляда. — Джозеф, вы с Оливией хоть вне офиса разговариваете? — поддела она с лёгкой улыбкой. — Или общаетесь исключительно в Excel? — На прошлом корпоративе он сказал мне «Добрый вечер», — парировала Оливия, подняв бровь. — Я до сих пор под впечатлением. Джозеф, не отрывая взгляда от бокала, сухо заметил:

— И это стоило мне полной отчётности за квартал. Тогда этот обмен выглядел дружеским подшучиванием. Позже же казалось, будто каждый их взгляд и слово прятали нечто куда более значимое, чем лёгкая офисная пикировка.

Тем временем подростки — Алекс, Гарри и Эмили — собрались на кухне, устав от бесконечных разговоров взрослых о работе, старых друзьях и «как быстро летит время». Они сидели на высоких табуретах у барной стойки, перегрызая печенье и запивая его газировкой из банок. — Если услышу ещё один тост про «испытанную годами дружбу», сбегу, — проворчал Гарри, изображая зевок. — А если начнут вспоминать «как быстро летит время», — тихо усмехнулась Эмили, — я пойду с тобой. Алекс, глядя сквозь приоткрытую дверь в гостиную, заметил, как Джозеф украдкой проверяет экран и тут же прячет телефон. — Слушайте… — он наклонился ближе, — на чердаке я видел старый универ-сундук родителей. Хотите разведать, что там? Любопытство взяло верх: скучные взрослые останутся внизу, а они отправятся за настоящими тайнами. — Я недавно заглянул на чердак — там стоит старый университетский сундук родителей. Огромный, пыльный. Внутри, кажется, какие-то вещи с их студенческих лет, — сказал Алекс, понижая голос. Эмили сразу оживилась: — Да ладно! Почему ты до сих пор никому не показал? — Я только краем глаза глянул. Один туда не полез бы — немного жутковато там, если честно. Но втроём — другое дело, — добавил он с озорной улыбкой, словно предлагая приключение. Гарри пожал плечами, как бы колеблясь, но любопытство взяло верх. — Ну, давайте. Всё лучше, чем слушать, как наши родители притворяются, будто им весело. Они крадучись прошли через коридор, миновали гостиную, стараясь не попадаться на глаза взрослым, и тихо поднялись по деревянной лестнице на чердак. Чердачное помещение оказалось просторным, с покатыми стенами и деревянными балками под потолком. Воздух был тяжёлый, с запахом старой бумаги и дерева. В углу тикали забытые часы, где-то скрипнула доска. Узкое окно пропускало слабый свет от уличного фонаря, отбрасывая неровные тени по стенам. Среди груды коробок, обтянутых потемневшими под дождём и временем скатертями, стоял он — тот самый сундук. Обитый кожей, с латунными уголками, он будто ждал кого-то всё это время. Алекс подошёл к нему первым, провёл рукой по крышке, оставляя на коже чистую дорожку в пыли. Но прежде чем он успел её приоткрыть, снизу донёсся голос Софии: — Алекс? Ты где? Нам пора разливать шампанское! Подростки вздрогнули. — Потом, — прошептал Алекс, вставая. — Вернёмся после торта. Они переглянулись, и было в этом молчаливом взгляде что-то похожее на сговор — лёгкий, детский, но уже тянущий за собой нить чего-то большего, чего они пока не понимали. — Вот это бардак… — фыркнул Гарри, наклоняясь к сундуку. Его пальцы осторожно откинули крышку, которая со скрипом поддалась, выпуская в воздух запах старой бумаги, времени и чего-то неуловимо личного. Внутри теснились пожелтевшие тетради, папки с заметками, несколько книг с загнутыми страницами и выцветшими обложками, а в углу валялось что-то, похожее на коробку с фото. Эмили склонилась ближе, разгребая слои старых бумаг, и вдруг её взгляд упал на небольшой дневник — тёмный, обтянутый кожей, с грубыми, неровными стежками по корешку. Он выглядел сделанным вручную — не фабричным, почти как чей-то личный проект. — Что это?.. — пробормотала она и бережно вытянула его наружу. Обложка была покрыта пылью, но когда Эмили сдула её, проступили тиснёные инициалы — почти незаметные, как будто специально спрятанные. Алекс с интересом придвинулся: — Похоже, это чей-то личный дневник… — Или записная книжка. — добавил Гарри, заглядывая через плечо. Эмили аккуратно раскрыла дневник, и сразу стало ясно — это был не обычный журнал воспоминаний. Почти каждая страница содержала всего одну-две фразы, написанные тем же аккуратным, немного наклонным почерком. Чернила местами выцвели, но слова всё ещё были различимы. — Тут почти нет записей… только фразы, — прошептала она, перелистывая страницы. Алекс и Гарри молча переглянулись. На первой странице, размашисто, будто в состоянии сильного волнения, было написано: «Мне страшно.» Следом: «Мы не виноваты.»«Никто не узнает.»«Это не мы.»

«Забудь. Просто забудь.»«Лили Харпер, ты знаешь — мы не виновны.» Эмили перевернула ещё несколько страниц — те повторяли почти мантрические записи, как будто автор пытался внушить себе нечто: «Я не помню.»«Я не боюсь.»«Прошлое не может навредить.»

«Ты не должна говорить.»«Это исчезло.» Под конец страницы стали совсем неровными, буквы — угловатыми, строчки сбивались к низу, словно писавший терял контроль: «Всё началось 20 августа 2000 года…««Эта ночь не закончилась.»

«Они не узнают.» Эмили остановилась, будто испугалась перелистывать дальше. Атмосфера чердака сгущалась — прохлада, тишина, и эти слова, словно эхом отложившиеся в стенах. — Это… как будто кто-то пытался себя убедить. Заставить забыть, — тихо произнёс Алекс. — Или просто… сойти с ума потихоньку. — Это же дневник Софии? — спросил Гарри, стараясь не глядеть на последнюю страницу.

— Похоже на то, — кивнула Эмили. — Но… она ведь психотерапевт. Может, она так справлялась? Они переглянулись. Никто не сказал вслух, но всем было понятно: здесь была не просто боль. Здесь была тайна. — Думаю, мы только что нашли нечто большее, чем просто старые воспоминания. Словно в подтверждение её слов, снаружи резко хлопнула ставня, и они вздрогнули почти одновременно. Молчание снова воцарилось, тяжёлое и насыщенное чем-то неопределённым — как затишье перед бурей. — Ладно, лучше закрыть и аккуратно отнести вниз, — предложил Алекс. — Не уверен, что нам стоило это читать… но… чертовски интересно. — Ещё бы, — пробормотал Гарри, заталкивая дневник в рюкзак. — Но если это действительно что-то серьёзное… мы уже в это ввязались. Эмили ничего не сказала. Она всё ещё чувствовала странную дрожь внутри — не страх, но что-то близкое. Инстинкт подсказывал: они задели за ниточку, которую лучше было не трогать. Но было поздно. Изнизу донёсся звон бокалов и голос Софии — она звала всех на торт и тост. — Ладно, пошли, пока не начали искать, — вздохнул Алекс. Через минуту они уже снова были внизу, будто и не поднимались наверх. Шум, смех, запах шоколадного крема и вина — всё это контрастировало с атмосферой чердака, как будто речь шла о двух разных мирах. — Все на месте? — радостно воскликнула София, оглядывая гостей. Бокал в её руке дрожал едва заметно, но никто, кроме Джозефа, этого не заметил. Он утвердительно кивнул, встречаясь с ней взглядом. И София, улыбнувшись, задорно задулa свечи под аплодисменты и натянутые смехи. Гарри и Алекс переглянулись. Никто не произнёс ни слова, но каждый чувствовал — этот вечер стал началом чего-то, что уже нельзя было остановить. — Я предлагаю тост за Софию, нашу замечательную хозяйку! — провозгласила Эмма, поднимая бокал с лёгкой торжественностью. — За Софию! — подхватили остальные, бокалы звякнули, заполнив комнату коротким эхом. София благодарно улыбнулась, но что-то в её взгляде выдавало усталость — словно она не верила, что этот момент действительно праздничный. Джозеф поднял бокал вина.

— За дружбу, которую не сломали годы, — произнёс он, глядя в декоративный огонь камина.

— И за то, что мы всё ещё вместе, — добавила Эмма, но как-то неуверенно.

На секунду повисло молчание. Дэвид взглянул на Джозефа, словно хотел что-то сказать, но промолчал. Лишь Адам быстро сменил тему, спросив о планах на осень.

Тогда это казалось просто неловкой паузой. Теперь — как предупреждение. Все отпили по глотку, но глаза некоторых говорили другое. Джозеф смотрел в экран телефона, время от времени проводя пальцем по экрану — будто ждал ответа, которого не приходило. Дэвид внезапно напрягся, его взгляд застыл на окне — там, в тени сада, ему показалось, мелькнула чья-то фигура, но через секунду всё снова было тихо. А Оливия не сводила взгляда с кольца на своём безымянном пальце. Она нервно сжимала его, будто вспоминала клятвы, данные когда-то — или нарушенные. София обвела их взглядом — и вновь ощутила то странное, подспудное чувство, будто в комнате кто-то прячется в чужой коже. Всё было как всегда… и в то же время — совсем не так.

Когда ужин подошёл к концу, а тарелки опустели, разговоры стали рассеянными, словно все чувствовали: пора расходиться. Эмма, потягивая чай, первой нарушила молчание: — У нас в клинике на следующей неделе открывается новое отделение. Всё идёт с опозданием, как всегда… — Она устало улыбнулась. — Но, похоже, наконец-то справимся. Эмма работала педиатром — чуткой и внимательной, она давно умела скрывать свои собственные страхи за профессиональной сдержанностью. Только Дэвид знал, сколько раз она просыпалась по ночам в холодном поту, не в силах отделить тревожные сны от воспоминаний. — У нас в агентстве тоже не легче, — вмешался Адам, вытаскивая телефон из внутреннего кармана. — Слились с крупным подрядчиком, теперь по ночам сижу над презентациями. Рекламный бизнес, как всегда, пожирает время. Он работал в сфере маркетинга, но в последнее время был каким-то нервным — слишком резким, слишком тихим, слишком рассеянным. София тем временем уже стояла у входной двери вместе с Джозефом, провожая гостей. Она крепко обняла Эмму, коснулась плеча Дэвида, кивнула Адаму. Когда настал черёд Оливии, объятие было вежливым, почти формальным. — Спасибо, что пришли, — сказала София, стараясь не выдать внутреннего напряжения. — Конечно. Мы ведь… друзья, — сухо ответила Оливия. Джозеф в это время обронил за спиной тихое «до встречи», и его голос прозвучал так, будто он говорил не об обычной встрече — а о чём-то неизбежном. Всё выглядело, как окончание обычного вечера… и всё же в воздухе чувствовалось беспокойство, словно за этой дверью осталось что-то невыраженное, неотпущенное. Что-то, что только ждало момента, чтобы вернуться. — Пап, у нас с ребятами идея… — начал Алекс, выходя в прихожую, где Джозеф застёгивал пуговицы на пиджаке. Тот устало покачал головой, не дожидаясь продолжения: — Обсудим завтра. Уже поздно. Пора спать. Алекс кивнул, но в его глазах уже горел огонёк неподдельного интереса. Позади него Гарри и Эмили переглянулись — мгновение, полное немого согласия. Они не скажут ничего сегодня. Но тайна, спрятанная на страницах старого дневника, уже начала распутывать свои нити. То, что для взрослых было давно похоронено, для них — только начиналось. — Спасибо за приглашение, — сказал Адам, поправляя воротник. — Вечер удался.

Оливия уже собиралась что-то добавить, как внезапно в дверь ворвался порыв свежего ветра.

— Спокойной ночи, — пробормотала она, рассеянно глядя на освещённую фонарём дорожку. В тот же миг ветер закружил сухие листья. Оливия сделала шаг за порог — и вдруг резко остановилась. В полутьме на другой стороне улицы едва различалась фигура, свисающая с фонарного столба — словно повешенный человек. Его руки безвольно болтались, а рваная, вздувшаяся одежда намекала на нечто зловещее внутри. Одного взгляда хватило — она закричала, разрывая ночную тишину: — Боже мой… там кто-то! С её воплем выбежали Джозеф, София, Эмма и остальные. Первым с порога выскочил Дэвид. — Не подходите! — крикнул Дэвид, дрожа от тревоги, и быстрым шагом пересёк улицу. Приблизившись, он понял — перед ним вовсе не человек. Это было нечто между манекеном и пугалом: старый потрёпанный костюм, изношенная одежда, мятая шляпа. К шее был затянут массивный канатный узел, который крепился к столбу уличного освещения. — Боже мой… кто мог сделать такое? — прошептала Эмма, отступая назад, руку прикрыв рот, словно пытаясь сдержать содрогание. Дэвид, подошедший ближе всех, заметил на груди чучела приколотую листовку. Ржавый булавочный гвоздь удерживал её на месте. Бумага была чистой, плотной, как будто только что вырвана из блокнота. Надпись, сделанная крупными, уверенными буквами, бросалась в глаза — пугающе ясная, без единой помарки. «МЫ ЗНАЕМ, ЧТО ВЫ СДЕЛАЛИ. ЭТО ТОЛЬКО НАЧАЛО. „NH 20“»

Глава 2 — Не похоронено

«Грехи не стареют.

Они просто ждут, когда вы станете слабыми.»

Они стояли в кругу у фонаря, словно заключённые в немой заговор. Молчание было плотным, как туман. Лица освещались неровным светом, и в этом свете — взгляд за взглядом, короткие переглядывания — медленно вырисовывалась истина: они поняли, что это значит. Джозеф первым нарушил тишину. Его голос был хриплым, как будто застрял в горле: — Сегодня днём… мне позвонили. Номер не определился. Мужской голос… он сказал: Двадцать лет прошло. Но «двадцатое» не похоронено. Оно ждёт София обернулась к нему, будто услышав это впервые. Но прежде чем кто-то успел что-либо спросить, Дэвид медленно полез в карман куртки. Его рука дрожала, когда он развернул сложенный вчетверо листок бумаги. — Этим утром я нашёл это в дверце машины, — тихо сказал он. — «„Земля помнит. Даже если вы забыли.“». Просто… вот так. Глаза всех обратились к Адаму. Тот стоял, будто приклеенный к месту, белый как мел. Он открыл рот, потом закрыл. И только спустя несколько секунд выдавил: — У меня… утром, на капоте, лежала… дохлая птица. Сломанная. Вся перекрученная… — Адам замолчал на вдохе, будто слова застряли в горле, затем досказал: — И на лапе был привязан крошечный клочок бумаги. На нём — те же буквы: «NH 20». Что это вообще значит? Тишина сгустилась ещё сильнее: теперь одно и то же обозначение всплыло дважды — на птице и на листке у чучела. — NH… двадцать, — едва слышно повторила София, но смысл всё ещё ускользал. — Шифр? — предположил Дэвид. — Может, инициалы и дата? Джозеф покачал головой:

— Не знаю. Но кто бы это ни был, он хорошо готовился. И явно следит за каждым из нас. Адам сжал кулаки, будто пытался согреть онемевшие пальцы:

— Это предупреждение. Или счётчик. Двадцать лет, двадцатое августа… Он играет на датах. Подростки, стоявшие чуть в стороне, обменялись тревожными взглядами. Алекс ощутил, как тяжелеет рюкзак с дневником — словно бумага внутри впитывала каждое новое слово и превращалась в свинец. Пока взрослые гадали над загадкой «NH 20», подростки начинали понимать: ответы могут скрываться не где-то там, а уже у них в руках. Женщины — Эмма, Оливия, София — не проронили ни слова. Словно что-то внутри них тихо защёлкнулось. Они не спрашивали, не удивлялись. Только София прошептала: — Двадцатое августа.

Ночной ветер заставил чучело раскачаться, и его тканевое лицо медленно повернулось в сторону семьи Рейнольдс и собравшихся рядом гостей. Казалось, оно осуждающе смотрит на них, безмолвно упрекая. Зловещая фигура чучела висела там, словно немой свидетель: все понимали, что старые тайны вот-вот всплывут наружу. Хрупкий баланс, который три семьи поддерживали годами, мог рухнуть в любой момент. Первые капли дождя начали падать, намокая бумажную угрозу. Над группой повисло плотное, почти осязаемое молчание. Все ясно осознавали: с этой минуты ничто уже не будет по-прежнему. Они молча вернулись в дом, словно воздух снаружи стал непереносимо тяжёлым. Никто не решался заговорить, но взгляды выдавали то, что хранилось в них слишком долго. Повешенное чучело с запиской было как зловещий маяк — напоминание о главе их жизни, которую все надеялись забыть навсегда. Они вошли в дом один за другим — точно актёры, которые слишком поздно поняли, что спектакль уже не их сценарий. Дверь захлопнулась, отрезав порыв ветра и вид зловещей куклы под фонарём. В гостиной мягкий свет торшера дрожал, будто отражая их собственную неустойчивость. Дождь за окном начал нарастать, барабаня по кровле ровными ударами. Звуки вечеринки — музыка, тихий смех соседей из дальних домов — остались снаружи, а внутри поселилась тяжёлая, пропитанная давним страхом тишина. София взяла бокал со стола, но руки дрожали так, что стекло едва не выпало. Она поставила его обратно и обняла себя за плечи. Дэвид, всё ещё сжимая влажную записку, подошёл к искусственному камину. Он смотрел на мерцание декоративного пламени, будто надеясь, что в этом холодном свете всплывёт ответ.

Адам сел на подлокотник кресла, слабо выдохнул:

— Мы держали это в себе двадцать лет. Думали, закопали достаточно глубоко. — Значит, кто-то раскопал, — тихо отозвался Джозеф. Он ощутил, как тянет горло: каждое слово давалось с усилием. — Сейчас главное — не паниковать перед детьми. Оливия бросила быстрый взгляд в сторону кухни, где стояли подростки. Алекс, Гарри и Эмили притихли, словно угадывали: разговор идёт о чём-то большем, чем злая шутка. Алекс непроизвольно прижал к себе рюкзак. — Мы должны разобраться сами, — произнесла наконец София, заставляя себя говорить ровно. — Но сначала… никакой полиции. По крайней мере, пока мы не поймём, что именно этот человек знает. — Сегодня двадцатое августа, — напомнила Эмма, и в её голосе прозвенел нервный смешок. — И ровно двадцать лет прошло… Слова повисли, как приговор. За окнами грянул гром, и лампы мигнули. Хрупкий мир, который они берегли два десятилетия, дал трещину. И каждый осознал: дальше придётся выбирать — держаться лжи, пока не рухнет всё, или раскрыть правду, рискуя потерять привычную жизнь. Взгляды скрестились: у каждого на лице читалось одно — страх перед тем, что начнётся, когда первая завеса сорвётся.

Дети, ничего не понимая, захлопнули за собой дверь в комнате Алекса. Напряжение всё ещё висело в воздухе — не отпускало ни на секунду. — Наши родичи… кажется, они замешаны в чём-то серьёзном, — первым нарушил молчание Гарри. — Они ведут себя так странно. Их будто кто-то шантажирует. — Кто бы мог подумать… — пробормотала Эмили, всё ещё потрясённая увиденным. — Никогда не видела их такими. — Лили Харпер… — прошептала Эмили. — Вы слышали это имя раньше? Гарри покачал головой. Алекс молча протянул руку к ноутбуку. Через несколько секунд на экране открылся поисковик, и он набрал: «Лили Харпер, 2000». Результатов было немного, но один заголовок бросался в глаза: «Операция „Молчун“: закрытое дело 2000 года. Обвинения в адрес таинственной секты и исчезновение студентки Лили Харпер» Они вчитались, затаив дыхание. «…в августе 2000 года в районе кампуса Хейлоу были зафиксированы слухи о закрытом сообществе, проводившем эзотерические и религиозные ритуалы. Тогда же бесследно исчезла 20-летняя студентка Лили Харпер. Несмотря на многочисленные допросы и расследования, обвинения так и не были предъявлены. Дело официально закрыто. Считается, что девушка могла стать жертвой радикального культа…» — Подожди… — прошептал Гарри. — Ты думаешь… наши родители были в этой секте? — Не знаю… но имя Лили в дневнике… и эта дата… всё совпадает, — напряжённо ответил Алекс. — Она исчезла приблизительно в тот же день, который мама назвала «самым страшным». Это не может быть совпадением. — А что, если они… правда были в этом культе? — медленно проговорила Эмили. — Или… просто знали, что произошло, но скрыли это? Я не представляю моих в секте, — она тихо добавила, перебирая страницы дневника. — Никогда от них даже намёка не слышала…

Алекс кивнул, задумчиво уставившись в пол:

— Мои тоже… Наоборот, всегда предупреждали — мол, держитесь подальше от всяких сомнительных групп, идеологий.

— У нас так же, — отозвался Гарри. — Папа вообще говорит, что фанатики — это опаснее оружия.

Эмили скрестила руки, словно ей стало холодно.

— А если они просто… боялись, что мы повторим их ошибки? Дети переглянулись. Ни один не решался произнести вслух то, что уже крутилось в голове каждого. — Мы не можем просто так у них спросить, — наконец сказал Алекс. — Но мы должны узнать. Что-то они скрывают… и, кажется, это куда серьёзнее, чем просто семейные тайны. Комната погрузилась в молчание, прерываемое лишь мерным шумом дождя за окном. Дневник лежал между ними — не как напоминание о собственном прошлом, а как дверь в чужую тайну, в которую они, сами того не желая, уже вошли.

Взрослые остались в гостиной. Никто не садился. Атмосфера стала плотной, как перед грозой. Впервые за столько лет кто-то вслух произнёс это имя: — Лили Харпер… — тихо сказала София, словно пробуя слова на вкус. Оливия скрестила руки и оперлась о спинку кресла. В голосе её прозвучала лёгкая, но явная ревность: — Проявляла к кому-то интерес, если я верно помню. София посмотрела на неё в упор. — Интерес… Кому именно? Оливия, не отводя взгляда, кивнула в сторону Джозефа. — Может, к тому, по кому она сохла? Джозеф резко поднял голову. Глаза его метнули раздражённый блеск. — Не говори глупостей. Я не давал ей повода. Тон Оливии стал колючим, ревностным. София насторожилась. Впервые она начала смотреть на своего мужа по-другому — с вопросом. Словно бы это не она, а Оливия всё это время была ближе к Джозефу. Адам уловил напряжение. Его голос был тих, но жёсткий: — Оливия, следи за словами. Оливия осеклась, на мгновение отвернулась, чтобы скрыть эмоции, но кольцо на её пальце, которое она нервно вертела, выдавало внутреннюю бурю. Эмма, будто бы не замечая перепалки, проговорила: — Она ведь была… сектантка, не так ли? Кто вообще привёл её в нашу компанию? София нахмурилась. — Вот именно. Кто пригласил её на мой день рождения? Кто-нибудь помнит? Наступила тишина. — Я — нет, — сказала Эмма. — Вроде, она просто… появилась. И осталась. — Слишком удобно, — бросила Оливия. — А может, её пригласил тот, по кому она сохла? Джозеф тяжело выдохнул и обернулся к ней: — Опять ты за своё? Я сказал, я не был с ней. Даже близко. Она… просто была рядом. София при этом не спускала с него взгляда. Что-то в выражении его лица казалось ей теперь чужим. Внезапно Эмма, словно теряя терпение, выпалила: — Но ведь кто-то её убил. Прямо на вечеринке. У нас, в доме. Кто-то, с кем мы тогда веселились. Кто-то из нас… или кто-то, кого мы знали. Она прикрыла рот ладонью, осознав, насколько громко сказала это. Быстро оглянулась — вдруг дети услышали? — Мы ведь даже не пытались разобраться. Не пытались узнать, что случилось. Мы испугались. Закопали её в лесу. Закопали правду. А убийца… возможно, всё это время жил рядом с нами. Давид медленно кивнул. — Я уверен, кто бы это ни был — он хотел, чтобы подозрение упало на нас. И не стоит себя винить, что мы не вызвали полицию… Если бы вызвали, мы бы не сидели сейчас здесь. Не было бы этой жизни. София резко повернулась ко всем, голос её дрожал: — А вы жили спокойно? Вы забыли? Спали по ночам, не вспоминая её лицо, не слыша этот… хруст листвы в лесу? Голос сорвался. Она закрыла лицо руками. Джозеф обнял её, прижал к себе, но она дрожала в его руках. Оливия резко встала, подошла к окну. Кольцо на её пальце вновь вращалось между пальцами. Она не оборачивалась. — Двадцать лет, — сказал Адам, глядя в пол. — Почему сейчас? Почему спустя два десятилетия всё вдруг всплыло? Никто не знал ответа. Но в каждом взгляде читался страх: возможно, призрак прошлого наконец вернулся — и теперь он не уйдёт просто так. В гостиной становилось всё тише, но воздух словно сгущался от невысказанных слов. Настроение, едва не сорвавшееся в обвинения, плотно зависло между ними. Взгляды становились всё острее, тишина — громче. — Может, ты тогда просто молчал, Джозеф? — сказала Оливия, уже не скрывая язвительности. — Прекрати, — бросил Адам. — Ты ведёшь себя так, будто хочешь кого-то обвинить, даже не зная в чём. — А что, если это кто-то из нас?.. — слабо произнёс Дэвид.

— Я не говорю, что кто-то хотел этого… но, может, что-то пошло не так…

— Дэвид, — раздражённо перебила его Эмма, — ты же сам только что говорил, что всё могли подстроить. Чего ты теперь… — А чего ты боишься? — резко перебила София. — Что кто-то вспомнит, как всё было на самом деле? — Хватит! — голос Джозефа прозвучал резко, властно, и сразу после этого наступила звенящая тишина. Он провёл рукой по лицу, будто стирая с него всё раздражение, и заговорил тише, но твёрдо:

— Мы возбуждены, напуганы. И говорим не те вещи, которые стоит говорить в таком состоянии. Сейчас не время искать виноватых. Сейчас — время подумать, как действовать дальше. Он оглядел каждого в комнате: — Идите по домам. Нужно выспаться. Нужно переварить всё это. А утром… мы соберёмся снова. Спокойно. И решим, с чего начать. Как добраться до истины. Никто не возразил. Все выглядели уставшими, опустошёнными. Безмолвно, один за другим, они начали подниматься с мест, направляясь к дверям. В этот момент в дверном проёме показались дети — Алекс, Эмили и Гарри. На их лицах застыло напряжение, в глазах — настороженность и тысяча вопросов. Алекс крепко сжимал рюкзак, словно это было единственное, что он мог контролировать. — Что происходит? — спросил он тихо. Все взрослые замерли. На миг никто не знал, что сказать. Потом Джозеф шагнул вперёд, с мягкой, усталой улыбкой: — Мы обязательно вам всё объясним.

Промолчал. — Но не сейчас. София подошла и положила руку на плечо сына. — Правда. Мы… просто должны кое-что вспомнить, разобраться. Потом мы всё расскажем. Обещаю. Алекс кивнул, хотя видно было, что он не удовлетворён. Ни один из них не был. За окнами шёл дождь. А в доме, где долгие годы царила тишина, просыпалось нечто забытое. Тени прошлого вновь шептали в углах. Прежде чем разойтись по домам, мужчины молча переглянулись — и, не сговариваясь, подошли к чучелу. Джозеф, Дэвид и Адам сняли его с шеста, избегая смотреть в пустое тряпичное лицо. Оно уже успело пропитаться влагой и стало ещё более зловещим. Молча, не произнеся ни слова, они отнесли чучело за дом, в самую тень деревьев, где начинался старый сад. Там, среди зарослей сирени, стоял полуразвалившийся сарай. Внутри пахло сыростью, плесенью и забытыми вещами. Они свернули верёвки, скомкали ткань и осторожно уложили чучело в самый дальний угол, за старыми ящиками и сломанным велосипедом. Закрыв дверь, Джозеф запер её на ржавый крючок. — Как будто этого не было, — пробормотал он, и трое мужчин ещё мгновение стояли в темноте, будто надеясь, что можно спрятать и тревогу, и прошлое — туда же, в глубину этого сарая. Дом снова погрузился в странное, тяжёлое молчание, как будто вместе с чучелом за порог вынесли и остатки обычной жизни. Джозеф закрыл за собой дверь, стряхнул с плеч капли моросящего дождя и медленно прошёл в зал. София сидела на диване, словно выжата изнутри, глаза уставились в одну точку. В её взгляде застыл тот же ужас, что и двадцать лет назад, — только теперь он был тише, глубже, взрослее. За столом сидел Алекс. Его локти опирались на край, пальцы сцеплены, спина прямая — но в лице читалась растерянность. Он не задавал вопросов, но в каждом взгляде слышалось: «Почему вы молчите? Что вы скрываете?» Джозеф остановился перед ним, на мгновение закрыл глаза и тихо заговорил: — Я знаю, ты ждёшь объяснений… — он вздохнул. — Но прошу тебя, не сейчас. Просто поверь: мы не сделали ничего… такого, о чём вы могли бы подумать. Алекс не ответил, только посмотрел на него чуть дольше, чем обычно, и лишь слегка кивнул. Он уже понял: что-то случилось. Что-то, что взрослые всё ещё не могут назвать вслух. София повернула голову, посмотрела на сына — в её взгляде была и боль, и гордость, и страх. — Пойди отдохни, милый, — тихо попросила она. — Всё, что ты хочешь знать… ты узнаешь. Но не сегодня. Алекс встал, медленно вышел из комнаты и, поднимаясь по лестнице, услышал, как Джозеф прошептал, почти себе: — Это вернулось. Алекс тихо удалился к себе в комнату, оставив родителей наедине с тяжёлой тишиной. Джозеф опустился в кресло рядом с Софией и тихо произнёс, почти шёпотом: — Подождём несколько дней, — сказал он, будто озвучивая общий, но ещё не до конца сформулированный план. — Если никто не объявится… если больше ничего не произойдёт… мы найдём способ с этим справиться. София кивнула, её глаза блестели от сдерживаемых слёз. — Мы не можем позволить этому разрушить нас вновь, — прошептала она. За окном снова начался дождь, будто небеса разделяли их тревогу, и это была всего лишь первая ночь в долгой борьбе с тенями прошлого. Джозеф медленно открыл ящик стола и достал ту самую пожелтевшую фотографию. Долгое время он просто смотрел на неё, словно пытаясь увидеть что-то, что раньше ускользало от глаз. Затем, тяжело вздохнув, тихо произнёс: — Ты всегда была чужой в нашей компании… Но теперь прошлое требует ответа. И нам придётся взглянуть правде в глаза. Он снова положил фото в ящик, словно откладывая тяжелое решение на потом, но в его глазах уже горела решимость.

София лежала в темноте, ощущая тяжесть всего произошедшего. В голове всплывали образы — взгляд Оливии, наполненный каким-то непонятным напряжением, её вопросы, полный ревности тон. Её слишком близкие интонации, словно что-то личное сквозило в каждом слове.

«А может, мне это только кажется?» — подумала София. «Они работают вместе, проводят много времени — отчёты, встречи, клиенты… Может, я просто напридумывала. Мы ведь все друзья, столько лет вместе. Это нормально… Наверное.» И всё же неприятное ощущение не уходило. Как будто что-то между ними было. Не сейчас — тогда, двадцать лет назад. И возможно, это просто тень ревности.

«Возраст, усталость, день выдался тяжёлым…» — пыталась она убедить себя. Ей хотелось спросить Джозефа обо всём, но она удержалась. Не сегодня. Сегодня не время нагружать его ещё больше. София тихо повернулась к нему, мельком взглянула на лицо мужа, уставшее и замкнутое, а потом закрыла глаза и погрузилась в сон, стараясь отпустить тревожные мысли. Джозеф же лежал неподвижно, с широко раскрытыми глазами, смотря в темноту потолка. Мысли не отпускали его: тайны, воспоминания, скрытые обиды. Ночь была длинной, и покоя не предвещалось.

3 глава «Вспомнить забытое»

«Память — это не шкаф. Нельзя просто закрыть дверь и выбросить ключ. Она ждёт. Прячется. А потом возвращается — в самых неподходящих местах».

Утро воскресенья принесло не облегчение, а странную пустоту.

Солнечные лучи легко пробивались сквозь чистое августовское небо. Ночной дождь смыл пыль с улиц, оставив после себя влажный блеск на тротуарах и запах свежей травы. Воздух звенел обещанием обычного летнего дня, но внутри трёх соседних домов сохранялось напряжение — его не могла развеять даже такая погода. Дом за домом просыпался — медленно, настороженно, словно сам воздух пропитался отголосками вчерашнего. Люди вставали, молча, почти одновременно, с одинаковым ощущением чего-то незавершённого.

И никто не сказал это вслух, но каждый думал об одном: теперь уже нельзя делать вид, будто ничего не произошло. В доме Оливии и Адама утро началось по-своему… Оливия не привыкла позволять тревоге брать верх. Пока первые лучи солнца робко пробирались над крышами, она уже сидела на террасе с чашкой чёрного кофе, спина прямая, взгляд — на дом напротив, где жили Джозеф и София. Узкая дорожка между участками казалась слишком короткой, чтобы удерживать тайны. Адам вышел из спальни, нахмуренный, прошёл на кухню, молча налил себе кофе и присоединился к жене. Поставил кружку на столик, опёрся о перила. Ни слова. Только глухое напряжение. На соседней террасе показался Джозеф. Он поднял кружку в приветственном жесте. Адам кивнул в ответ — одним движением головы, без улыбки. — Вы вчера не отходили друг от друга, — тихо заметил Адам, не глядя на жену. Оливия отпила глоток и усмехнулась краешком губ, будто всё это смешно: — Мы коллеги, Адам. Нам всегда есть о чём поговорить. Или для тебя это новость? — Для меня никогда не было новостью, — сухо проговорил он. — Я всё думал: почему вы тогда не поженились? Оливия резко опустила чашку, фарфор звякнул. — Хватит, — бросила она нервно. — Пора забыть и перестать ревновать. Всё это осталось в прошлом. Адам задумчиво всмотрелся куда-то поверх крыш, словно искал там ответ. — Прошлое… — тихо протянул он. — Его не вернуть, но оно, похоже, решило вернуться само. Они больше не сказали ни слова. Позади них в доме щёлкнули жалюзи, и по пустынной улице прокатился утренний ветер, словно напоминая: молчание тоже может быть обвинением.

В Доме Паркеров солнечный свет проникал сквозь занавески, окрашивая кухню мягким янтарным светом. Дэвид, в привычной утренней футболке, сварил крепкий кофе и поставил две чашки на стол. Эмма сидела у окна, завернувшись в плед, с тем отсутствующим видом, что приходит после тревожных снов и недосказанных мыслей. Они почти не разговаривали. Тишина между ними не была тяжелой — скорее, бережной. Дэвид сел рядом и взял её за руку.

— Всё будет хорошо, верь мне. Я рядом. Всегда, — сказал он негромко. Эмма слегка кивнула, благодарно прижавшись плечом к его плечу.

— Спасибо тебе… Но мне страшно.

Она замолчала, глядя в чашку. Потом, почти шёпотом:

— Знаешь, я никогда об этом не думала… А вот вчера — вдруг испугалась. А если это… кто-то из нас? Дэвид не ответил сразу. Он потёр висок, словно пытаясь стереть из памяти ненужную догадку.

— Должен был быть мотив, — наконец сказал он. — Но мне всегда казалось, у нашей компании не было на это причин. Повисла пауза. Затем Дэвид встал и отставил чашку.

— Пойдём к Рейнольдсам. Надо вспомнить, кто ещё тогда был. Может, среди гостей был кто-то из её круга. Или из секты. Мы ведь не были с ней так уж близки, чтобы всё знать.

Эмма встала, поправив плед, и кивнула. Они молча вышли из дома — не как семья, идущая в гости, а как двое людей, которые слишком долго откладывали важный разговор.

Августовское солнце уже поднялось высоко, но в воздухе ещё сохранялась прохлада после ночного дождя. Листва блестела, а асфальт был всё ещё влажным, как будто утро ещё не до конца проснулось. Дэвид и Эмма шли по тихой улице, когда из-за поворота показались Адам и Оливия. Они тоже молча брели в сторону дома Рейнольдов. Адам держал в руке вторую чашку кофе, которую, похоже, взял на случай, если разговор затянется. — Доброе утро, — первым нарушил тишину Дэвид.

— Сомнительное утро, — хмыкнул Адам. — Но да, здравствуйте. Они остановились на секунду. Эмма коротко взглянула на Оливию. Та была, как всегда, собранной, сдержанной, почти ледяной. Но в её глазах проскользнуло что-то новое — тревога, или, может быть, усталость. — Вы тоже к Рейнольдсам? — спросила Оливия.

— Да. Мы подумали, нужно собрать всё, что можем вспомнить. Не ждать, пока… — Дэвид запнулся, — …пока снова произойдёт что-то странное. Они не стали спорить. Четверо молча пошли дальше, почти синхронно, будто это было чем-то привычным. Впереди был дом Джозефа и Софии — тёплый, с вымытым солнцем фасадом, как будто ничего не случилось. Но сегодня у этих стен будет звучать не смех и бокалы, а слова, которых боялись все. На этот раз обстановка была почти деловой — без закусок, без смеха, без музыки. Только приглушённый свет, чайник на кухне и настороженная тишина, будто сам дом не хотел вспоминать. София нервно перебирала плед в руках. Джозеф сидел у окна, откуда ещё было видно остатки утренней росы. Эмма и Дэвид устроились на диване, рядом — Адам и Оливия. Все, кроме детей, были здесь. — Прошло двадцать лет, — первой нарушила молчание София. — Мы даже не можем вспомнить, кто тогда был на той вечеринке. Только мы… и Лили. Но ведь были и другие? — Были, — кивнул Дэвид. — Я помню, кого-то привёл твой одногруппник, Соф. Был высокий парень, с длинными волосами, вроде музыкант. И ещё одна девушка, рыжая. Слишком яркая, чтобы забыть, но я даже имени не помню. — Это почти невозможно, — тихо сказала Эмма. — Через столько лет… — Но нужно, — перебила её Оливия. — Если мы хотим хоть что-то понять. Особенно — про Лили. — Про неё тогда много говорили, — задумчиво произнёс Джозеф. — Слухи, домыслы. Что она странная. Что якобы в секте. — Да, я тоже слышал, — кивнул Адам. — Какие-то «вечера», где они якобы говорили с умершими. Глупости… хотя теперь всё звучит иначе. Джозеф встал первым, словно физическое движение могло разогнать сгущающуюся вокруг атмосферу. — Надо думать трезво, — глухо сказал он, подойдя к окну. — Мы не узнаем правду, если будем бояться даже смотреть друг другу в глаза. — Я не боюсь, — отозвалась Оливия. Слишком быстро. Слишком чётко. София, не сводившая взгляда с пустой чашки перед собой, заговорила так, будто думала вслух: — Нам надо вспомнить, кто ещё был на той вечеринке… кроме нас. Может, были друзья Лили? Кто-то из её окружения? — У неё ведь была та странная компания… — пробормотала Эмма. — Тогда все шептались, что она связана с какой-то сектой. Но никто толком ничего не знал. — Я ничего не знал, — тихо сказал Адам. — Но помню, что кто-то из преподавателей предупреждал о её влиянии. Мол, слишком навязчивая, слишком «погружённая» в какие-то тёмные идеи. — А ты, Оливия? — вдруг повернулась к ней София. — Ты тогда была ближе всех к Лили. Ты что-нибудь знала? Наступила долгая пауза. Все смотрели на Оливию. Она медленно откинулась на спинку стула, сложив руки на груди. — Я знала, что она была одержима. Особенно… — она бросила короткий взгляд в сторону Джозефа. — Им.

— Что? — удивлённо выдохнула София.

— Лили… была влюблена в Джозефа, — сказала Оливия резко. — С первого курса. И делала всё, чтобы оказаться рядом. Она не упускала ни одного повода, ни одной возможности. Тишина снова упала на комнату. — Ты знал? — спросила София у мужа.

Джозеф кивнул медленно.

— Знал. Но не придавал значения. Она была… навязчива, но я держал дистанцию. Я думал, это просто юношеское увлечение. — Почему ты никогда не говорил мне об этом?

— Потому что тогда это казалось ничем. А потом… случилось всё остальное… Никто не произнёс имя. Но все знали, что речь шла о той самой ночи. — Кто бы нас ни пытался предупредить вчера, он знает, где мы живём, — хрипло сказал Адам. — Это не просто совпадение. Нас отслеживали. Возможно, уже давно. — Мы не можем больше сидеть и ждать, — тихо добавила София. — Мы должны сами это выяснить. Они переглянулись. Что-то в этой тишине теперь изменилось. Там больше не было страха. Только решение. И тень общего прошлого. Оливия продолжала смотреть на Джозефа, взгляд её был колким, напряжённым, почти обвиняющим. — Ты не можешь отрицать, что она была… одержима тобой. Может, тебе это даже нравилось? — Ты что, хочешь сказать, что это я…? — Джозеф резко поднял голову, и голос его звенел от возмущения. — Ты правда думаешь, что это я сделал с ней что-то ужасное? Лили часто оказывалась рядом, да. Но я её не искал. Она писала мне записки, передавала через других. Я их даже не читал. И понятия не имею, как она появилась на дне рождения Софии. Это был сюрприз и для меня. Оливия сжала губы, но больше ничего не сказала. В комнате повисло напряжённое молчание. И тут тихий голос Софии, прерывая тишину, прозвучал особенно остро: — Боже… — прошептала она. — Тогда я не обратила внимания, а теперь… Она подняла на всех растерянный взгляд. — В университете, как-то раз, я оставила свою сумку в столовой. — Когда вернулась — на ней, маркером, было написано «оставь его или умри», — тихо сказала София, не глядя ни на кого. — Я подумала, что кто-то подшутил. Неудачно. Псих какой-то. Она замолчала, вспоминая. В комнате повисло напряжённое молчание. — Но… — продолжила она, уже глядя на Джозефа, — мы тогда встречались, все знали об этом. Я помню, как Лили несколько раз попадалась мне на глаза в кампусе. Мы никогда не разговаривали, но её взгляды… они были совсем не дружелюбными, холодными и настороженными. Тогда я не понимала, почему она так смотрела на меня. Но теперь мне становится жутко, когда я думаю, что всё это было предупреждением. Или даже угрозой.» София сжала руки в замок, холод пробежал по телу от этих мыслей.

Все замерли. — А потом, — продолжила она, — я шла по лестнице и вдруг почувствовала сильный толчок в спину. Едва успела ухватиться за перила… Я обернулась и встретила её взгляд. Но сразу не подумала, что это была она — вокруг было много людей, могли быть и другие. Она замолчала. Слова, наконец, оформили страх, который копился годами, затаившись в подсознании. — Неужели… это была она? — выдохнула она. — Лили? Тишина снова накрыла комнату. Но теперь это была не глухая тишина страха. Это была тишина осознания. Тишина, предвещающая, что всё только начинается.

Где-то за окном, на другой стороне сада, скрипнула терраса. Эмили, прижав к груди тетрадь с выцветшей обложкой, остановилась у окна, всматриваясь в дом Рейнольдов. Внутри взрослые всё ещё пытались распутать узел прошлого. Но именно в этот момент, среди подростков родилось решение — они начнут искать ответы сами. Они знали меньше. Но они не были ослеплены страхом.

Глава 4 «Печать двадцатого»

«Двадцатый не приходит, когда его ждут. Он выбирает сам — среди тех, кто уже однажды забыл его имя.»

Небольшой деревянный домик в глубине сада семьи Куперов, обросший плющом и запахами старого лета, давно стал для Гарри убежищем. Здесь никто не слышал, о чём говорят подростки, никто не вмешивался в их дела. Именно здесь они могли быть самими собой — без взрослых взглядов, без родительской тени, нависающей с порога. Утро воскресенья выдалось сухим и жарким, как будто всё происходящее вокруг забыло про недавний ливень. Солнце стучалось в окна, а в комнате царил запах бумаги, ноутбучного перегрева и чего-то тревожного — словно само пространство чувствовало: начинается нечто важное. Алекс разложил на столе дневник матери — тот самый, который они нашли вчера. Гарри положил рядом распечатку старой статьи из интернета о пропаже Лили Харпер в августе 2000 года и её возможной связи с сектой «Путь к Свету»или «Очищенные». Его ноутбук тихо гудел в углу, уже подключённый к сети через зашифрованный доступ. — Пока мы почти ничего не знаем, — первой заговорила Эмили.

— Из дневника мы узнали только имя Лили Харпер и дату — 20 августа 2000 года. И нашли статью о её исчезновении и слухи о секте. — Нам нужно разобраться, что произошло тогда и есть ли связь с тем, что происходит сейчас, — добавил Алекс. — Пока у нас только факты, без догадок и паники. Гарри кивнул, не отрывая взгляда от экрана: — Секта вроде как прикрыта в 2000-м. Но кое-что в этих архивах говорит, что они просто сменили облик. Название. Всё это было ребрендингом. Я могу докопаться. — Только без фанатизма, — пробормотал Алекс, листая дневник. — Я всегда без фанатизма, — усмехнулся Гарри. — В отличие от некоторых, я в культах не нуждаюсь. Эмили фыркнула, но не ответила. Внутри неё уже жила догадка, ещё не оформившаяся в слова: всё это может быть куда ближе, чем они думали. Именно в этот день трое подростков решили начать собственное расследование — тихое, почти детективное. Они не знали, куда оно их приведёт. Но чувствовали: там, в прошлом, кто-то оставил след, который до сих пор тянется в их настоящее. И, возможно, не все эти следы безобидны.