Бесплатный фрагмент - 44 — 27

Часть 1. Обстоятельства

Приходилось ли тебе, мой читатель, мечтать о том, чтобы вернуться в свое прошлое, в ключевой его момент, и исправить неудачное слово, глупый поступок, исправить то, от чего тебе иногда бывает неловко, стыдно, досадно или больно? Ты уверен, что если бы тогда смог промолчать или сделать правильные шаги, то не потерял бы друга, или любимую, или работу, или деньги?.. И жизнь твоя сейчас текла бы совсем по-другому. Заманчиво также придумать встречу с важным для тебя человеком из прошлого и научить его правде, научить всему, что ты теперь уже знаешь! Ты улыбаешься? Переосмыслив такие эпизоды, ты каждый раз становишься немного мудрее и зачастую умиротворенно засыпаешь с надеждой на завтрашний, уже исправленный день. Пожалуйста, продолжай думать, продолжай исправлять, продолжай мечтать. Пробуй! И, возможно, тогда…

Глава 1. Командировка

— Гражданин! Гражданин!

Кто-то грубо теребил меня за плечо. Открыл глаза. Боже, кто это? Передо мной стоял здоровенный детина в форме, а лицо его «украшали» огромные усищи

.

— Да, что такое? — недовольно выдавил я из себя. Я вспомнил, что вчера опоздал на поезд — до последнего копался в чертежах, вот из-за московских пробок и опоздал. Пришлось купить билет на следующий, который отправлялся только через шесть часов. Видимо, уснул здесь, на скамеечке.

— Вы нарушаете общественный порядок! Спать на скамейках нельзя. Прошу предъявить документы, — его голос невыносимой болью отдавался в височной области, голова гудела.

Я сел, осмотрелся и не увидел своего портфеля, а пустые карманы подсказывали, что я попал. Память быстро восстанавливалась, и стало понятно, что вчерашняя парочка, такая милая на первый взгляд, с которой я познакомился в кафе вокзала (плюс немного коньячка за знакомство), возможно, сперла мои вещи, документы и деньги.

— Друзья, не расслабляйтесь на вокзалах, — грустно усмехнулся я.

Мужик молча продолжал нависать надо мной, и взгляд его не обещал ничего хорошего.

— Понимаете, я вчера на свой поезд опоздал, взял другой билет и вот тут ждал, уснул нечаянно, и вот — у меня нет документов и вещей. Их, видимо, украли.

Для верности я начал похлопывать по карманам своей куртки и обнаружил, что во внутреннем кармане лежит смартфон.

«Фух, хоть связь есть», — подумал я.

«Какой странный человек, — думал милиционер, — эта стрижка, ботинки, одежда. Уж не иностранец ли он? Может, шпион? Тогда почему так нарочито не по-нашему одет? Так, что это он делает, что это у него в руках, почему светится? Бомба?»

Достав смартфон, я открыл контакты, соображая, кому могу позвонить в подобной ситуации. Мощный удар прервал мое занятие, в голове выключился свет. Когда сознание начало возвращаться, стало понятно, что я в полиции, за решеткой. Почти сразу же к двери подошли, грохнули ключи, заскрипели железные петли.

— Этот, что ли? — меня подхватили под руки, поволокли по коридору и запихали в машину. У меня решительно не было никаких сил ни сопротивляться, ни что-то спрашивать. Я чувствовал себя овощем. Так же грубо меня выволокли из машины, потащили по коридорам, и снова я оказался за решеткой. Было тихо. Пахло немытым человеческим телом и мышами.

«Ни фига себе, как ребятки работают! Совсем озверели», — постепенно я приходил в себя, и злость моя закипала праведным гневом.

Ключи в замке снова громыхнули, и в тусклом проеме появились две фигуры.

— Раздевайся, — рявкнула одна их фигур.

Уже не стал спорить, снял одежду, взамен мне кинули что-то похожее на штаны и косоворотку.

— Мне нужен звонок адвокату, — сказал я, натягивая одежду.

Милиционеры переглянулись, «отвесили» мне пару тумаков по голове и молча вышли.

Слава богу, в этот раз меня били хоть и больно, но не жестоко, и сознание вскоре стало возвращать картинки: эти машины, эта форма. Такую я видел только в старых советских мультиках про дядю Степу-милиционера. Мать твою, где я? Сплю? Захотелось срочно проснуться, но тут снова лязгнул замок, и меня повели по коридорам.

В небольшом кабинете кроме стола со стульями, шкафа и сейфа не было ничего. Казалось, я ждал вечность, пока наконец дверь открылась, вошел молодой человек в хорошо сидящей на нем странной военной форме, сел за стол, поднял на меня немигающий взгляд и мучительно долго молчал.

— Ваше имя? — спросил он.

Тут вихрем в голове пронесся весь поток событий последних двух суток: кабинет в конструкторском бюро, вокзал, опоздание, усатый милиционер, камеры, решетки, весь этот странный антураж…

— Простите, какое сегодня число? — схватился я за последнюю соломинку.

— Сегодня 1 июля, — слегка улыбнувшись, ответил офицер.

«Да, верно, 1 июля», — несколько успокоившись, подумал я. И теряя последнюю надежду, поднял на него глаза и с неизбывной тревогой спросил:

— А год какой?

— Год? 1944-й, — язвительно протянул мой визави.

Все рухнуло, я плыл в какой-то неосязаемой субстанции время/пространство. 1944? Но сейчас должен быть… Какого?! И тут до меня дошло, все стало на свои места. Если бы не та пятилетней давности история, когда мне намекнули о такой возможности и хорошенько подрессировали, я не был бы подготовлен к сегодняшней метаморфозе.

— Так, назовите себя. Фамилия, имя, отчество? Вы помните?

И я собрался, как учили.

— Да. Меня зовут Сергей Александрович Хромов. 4 августа 1967 года рождения, родился в Москве, — я, конечно, говорил правду, понимая, что будут проверять и что с такими данными ни в Москве, ни вообще в России никто не отыщется. Нужно было тянуть время.

— Хорошо, — офицера явно забавляла эта беседа. Возможно, он думал, что перед ним сумасшедший. Но служба у него была серьезная, и он очень старался соответствовать ей, хотя легкая усмешка не покидала его губы.

— А теперь скажите, что это? — и офицер положил передо мной смартфон.

— Это смартфон.

— Поясните.

— Это такой мини-компьютер, прибор, который обеспечивает связь между людьми в моем времени.

— Вы полагаете, что находитесь не в своем времени? — он опять едва заметно ухмыльнулся.

Я понимал, что нужно быть очень осторожным и что от каждого моего слова зависит, буду ли я жив или этот военный, 1944-й, год может легко привести меня к стенке.

— Товарищ, я теперь понимаю и отдаю себе отчет, где я и в каком времени, и раз уж так случилось, прошу вас — спрашивайте.

Какое-то время он подробнейшим образом расспрашивал меня о моей родословной, образовании, месте работы, друзьях, педагогах, переспрашивал, сверял, возвращался. Так прошло около часа.

— Хорошо, — сказал он, — что же касается «вашего времени», то лучше, если с вами поговорят другие специалисты, — и вышел, захватив свои записи и смартфон.

Я понял, что или сейчас придут за мной и повезут на душевную беседу и укольчик, или что он оценил меня как вменяемого. Плюс наличие странного прибора при мне — это было уже по другому ведомству, и тогда сейчас придет кто-то старший. Так и случилось.

В комнату вошел невысокий плотный интеллигентного вида военный. Я встал, он жестом усадил меня, прошел к столу, открыл свою папочку, бегло прочитал записи и, отойдя к окну, бросил:

— Sie sind gut vorbereitet. Möchten Sie in Ihrer Muttersprache sprechen?

— Thank you. It would be better to speak English, but my native language is Russian. I prefer to speak it.

— Два языка?! Неплохо. Где?

— Оба начинались в детстве, в спецшколе, потом английский продолжал в институте плюс стажировка в MIT в Америке.

— Ого! Служили?

— Нет, военная кафедра при Бауманском, сборы. Старший лейтенант запаса. Артиллерия.

Он задумался.

— Чем занимаетесь?

— Я физик, инженер-конструктор. Занимаюсь металлами.

— Отлично. Так что вы хотели сообщить нам, — он запнулся, — здесь, в нашем времени?

— Я полагаю, что мое пребывание здесь — это какая-то случайность, сбой, ошибка, но в любой момент все может прерваться. Раз так, было бы глупо не воспользоваться ситуацией и не поделиться информацией, которая в вашем времени может быть весьма полезной. Прошу вас сообщить наверх, что мне нужно переговорить…

Я запнулся. Так с кем переговорить? Если сейчас июль 1944-го… Боже мой, может, для этого я здесь?..

— Переговорить с учеными. И это срочно! Прошу вас!

— Может быть, вы хотите пообщаться с кем-то конкретно?

В принципе, еще с института я неплохо помнил основные аспекты ядерных технологий и интересовался историей создания бомбы.

— Конкретно? Да, конечно, я бы хотел поговорить с кем-то, кто занимается атомным проектом.

Он неопределенно и настороженно пожал плечами, молчал и смотрел на меня немигающим колючим взглядом. Похоже, он нутром своим почувствовал, что перед ним не псих и, возможно, не шпион, но тогда это действительно важно и тогда здесь творится какая-то чертовщина. Пауза затянулась.

— Хорошо. Я доложу наверх!

Он вышел, а конвой снова повел меня по длинным коридорам.

Меня вывели во дворик. Судя по всему, это был один из внутренних двориков Лубянки. Из двери напротив вышли два офицера и быстрым шагом шли к нам. Меня поставили к стенке, испещренной пулями, все четверо вынули свои пистолеты. Мне не поверили! Я поднял глаза к небу. Был яркий солнечный день, в узком колодце дворика не видно было солнца, зато небо сияло удивительной синей чистотой. Ко мне вплотную подошел подполковник и злобно, брызгая слюной, прошипел в лицо:

— Ну что, сученок, отбегался, тварь продажная! Скажи спасибо, что время военное и ты сдохнешь быстро, я бы лично тебя, предателя, на куски порезал! — и он плюнул на мои босые ноги.

Я машинально выбросил двойку, мои удары левой и тут же правой достигли цели — подполковник упал навзничь, но тут же подскочил и, вытирая кровь из носа, скомандовал:

— Товсь! Пли!

«Смерть от пули — не самый худший исход», — почему-то подумалось мне.

Грянул залп. Боли я не чувствовал, но сознание покидало меня. Вихрем в голове пронеслись отрывочные воспоминания последних лет и наше с Мирой восхождение на Кайлас, эти мистические четыре шестерки высоты пульсировали в моем мозге, медленно угасая. Я тогда сорвался с отвесной скалы. Она стояла на выступе и улыбалась, видя мое падение и беспомощное барахтанье в воздухе. Потом нырнула рыбкой за мной, догнала, поймала. Отдышавшись, мы вальсировали с ней прямо по воздуху, как по паркету, над километровой бездной. Тогда я окончательно поверил, что она особенная.

— Слабак, — прошипел злобный подполковник.

— Мира, — прошептал я, и все закончилось.

* * *

Судоплатова вызвали с докладом о пойманном необычном шпионе. Сталин медленно прохаживался по кабинету, внимательно слушал и курил свою трубку. Берия и Фитин молча стояли рядом навытяжку.

— Три языка, отличная физическая подготовка, наличие спецаппаратуры, информирован о нашем атомном проекте — все это говорит о том, что он вполне мог бы быть иностранным шпионом, скорее всего, американским или английским.

— Мог бы или и есть шпион? — недовольным голосом спросил Сталин.

— Иосиф Виссарионович, — вступил Берия, — если бы при нем не было этого телефона, то мы бы могли утверждать, что он или шпион, или сумасшедший. Мы пытались раскодировать пароль для входа в телефон. Пока искали варианты, пробовали, зарядка аккумулятора закончилась и он выключился. Мы вскрыли телефон, там внутри мельчайшие детали, на многих есть маркировка, причем на английском языке. На большинстве деталей написано, что они изготовлены в Китае, Тайване, Малайзии, США. Нам достоверно известно, что ни в Америке, ни в этих странах нет таких приборов, даже у спецслужб. И потом, что это за страновая кооперация такая? Что такое Тайвань, Малайзия? Это просто невозможно!

— Так какой вывод, товарищ Фитин?

— Это не шпион, товарищ Сталин. Скорее всего, он говорит правду. Думаю, он гость из будущего. Каким-то образом.

Сталин остановился напротив Фитина и долго всматривался в его глаза.

— Машина времени? Я тоже люблю фантастику, товарищ Фитин, — усмехнулся Сталин и пыхнул своей трубкой. — Если он действительно из будущего, представляете, что он может знать и что это может значить для нас? Где он сейчас?

— Прямо сейчас, товарищ Сталин, им занимается врач.

Сталин вскинул брови и уставился на Судоплатова.

— Мы решили его попугать и устроили ему «расстрел». А он потерял сознание.

— Шутники, вашу… — хотел выругаться Сталин. Когда он нервничал, его грузинский акцент проявлялся сильнее. — Направьте к нему врачей, следователей, штабистов — пусть поработают с ним. Лично отвечаете за его безопасность! Головой! Да, и пусть про «будущее» не спрашивают — с этим пока я сам разберусь, а то… Слышали? И дайте ему все, что попросит. Докладывать мне ежедневно. Свободны.

* * *

Прошло еще четыре дня. За это время не произошло ничего интересного, кроме того, что и должно было произойти: каждый день с утра меня осматривали врачи, брали анализы, прослушивали, обстукивали, спрашивали — всё почти, как при диспансеризации. Было несколько бесед с группами (по два-три человека), очевидно, психиатров, только каждый раз они были всё старше. Пять-шесть часов в день со мной беседовали разные военные, одни — очевидно, гэбисты. Суровые ребята. Темы одни и те же — кто, где, когда, зачем… Они касались только личных данных, видимо, у них был запрет на более серьезные темы, связанные с «другим временем». Были и явно штабники, их интересовало, что я знаю про эту войну и мое давнее увлечение мемуарами как наших, так и немецких полководцев, плюс неплохая память. Это позволило им зафиксировать много важной военной информации.

Приходили технари. Эти были самые безумные из всех посетителей: дикий блеск в глазах, восторженность от слов «микропроцессор», «мегабайты», «видеокамера», «нанометры», «программное обеспечение» и неверие своему счастью от возможности подержать в руках смартфон (при строгом надзоре чекиста с расстегнутой кобурой).

Мои рассказы о смартфоне закончились через 15 минут с начала нашей с ними беседы. Это было бесполезно — в их лексиконе напрочь отсутствовали необходимые понятия и терминология. Единственное разумное, что я посоветовал технарям, — найти возможность аккуратно зарядить батарейку, используя ток с напряжением 5 вольт и силой 2 ампера. Я вынул им батарейку, чтобы не сломали телефон. Они, конечно, заглянули внутрь разобранного устройства и беззвучно шевелили губами, явно пребывая в состоянии мистической эйфории. Даже после того, как я объяснил им, что такие технологии появятся только лет через 60, их энтузиазм нисколько не убавился. Наблюдая за этими молодыми учеными, я получил подтверждение, что действительность может оказаться безумнее любой научной фантастики.

Все же думаю, что наличие смартфона и маркировка его деталей спасли мне жизнь.

* * *

Мозг рисовал одну за другой картины возможного развития событий. Я почти не спал. Возбуждение подсказывало, что все сейчас не случайно, важно и нельзя пропустить ни минуты! Я продумывал все возможные схемы разговоров с теми, кого позвал. Продумал и тот факт, что мне опять могут не поверить. И что тогда? Тогда будут вышибать показания. Оставалась только зыбкая надежда…

Как это могло произойти именно со мной? Что конкретно от меня требуется? Догадка о причинах у меня была, появилась она почти сразу после первых разговоров с чекистами и больше не оставляла меня. Чуть позже расскажу о ней, потому что сейчас…

Лязгнули замки, снова длинные коридоры, машина, потом помещение, через 10 минут сняли с головы мешок. Я в комнате. Светлой, чистой. Стол, несколько стульев. В открытую дверь вошел мужчина в гражданском. Я сразу узнал его. Так что, неужели мне поверили? Слава богу! Сработало!

Он осторожно присел к столу и внимательно, но и растерянно разглядывал меня.

— Игорь Васильевич, вам уже рассказали обо мне?

Он удивленно вскинул брови, утвердительно кивнул головой, но тут же неуверенно покачал ею из стороны в сторону. Он был великим ученым и как никто другой понимал всю абсурдность только что услышанной обо мне истории. Он смущенно улыбался, еще надеясь, что это дружеский розыгрыш, которые он сам так любил, но я начал:

— Игорь Васильевич! Я не знаю ответа на вопрос, каким образом я оказался здесь из 2018 года. Машины времени у меня нет. Давайте будем считать, что так Бог распорядился, и используем наш шанс для продуктивного общения.

Помедлив, он снова кивнул.

— Да, но почему я, и о чем же мы будем говорить? — я впервые слышал его голос, и мне показалось, что у него определенно были небольшие проблемы с дикцией.

— Поговорим о ядерной бомбе.

Он вздрогнул и нервно повернулся к большому зеркалу на стене. Я подошел к двери, постучал и попросил офицера принести нам бумагу и карандаши.

— Сразу скажу: я не очень силен в теоретической физике. Но я таки инженер, занимаюсь металлами, их электропроводностью. Расскажу все, что смогу вспомнить из институтского курса физики и что будет полезным в вашем деле. Но сначала хочу сказать вам не менее важную вещь, которую, надеюсь, вы примете к сведению. Остальным коллегам из вашего окружения знать и обо мне, и эту информацию не нужно, чтобы не мешать их нацеленности на работу. Правда в том, что через пять лет вы взорвете свою чертову бомбу недалеко от Семипалатинска. Правда еще и в том, что свои бомбы американцы взорвут раньше — уже через год. Они уничтожат два японских города и вскоре начнут строить реальные планы ядерных ударов по Советскому Союзу. Вы и ваши коллеги не дадите им сделать это. Именно вы и сотни тысяч других ученых, инженеров, рабочих, военных, кто будет создавать ваши бомбы. Убедите своих коллег, особенно теоретиков, что их участие в этой, как некоторые из них считают, не этичной, скучной и технической работе не только необходимо — оно критически важно для жизни на Земле, оно, это их участие, оставит в мировой науке выдающийся след и по-настоящему прославит их имена.

Он слушал меня внимательно. Ни слов, ни жестов, ни удивления. Никогда не понимал, зачем такой человек носит такую странную бородку. Хотя история ее появления связана с его клятвой в 1942 году: «Сбрею, когда взорвем первую советскую атомную бомбу». Не сбрил — привык! Его среди своих так и звали — Борода. Он знал это, но не обижался.

— Так вот, — продолжил я, — первое: научная, теоретическая база, конечно, не вся, но многое, для обогащения и расщепления урана уже создана. Проблема будет в том, чтобы перевести научные догадки в практическую плоскость. В конечном итоге нужно переложить теорию в технологии, а это сотни научных институтов, КБ, заводов, фабрик и многое-многое другое. Но вы справитесь!

Курчатов благодарно кивнул.

— Для начала — сырье. Уран вы ищете не там. В Читинской области его окажется очень мало. Не упустите шанс в Германии, там немцами уже собраны кое-какие запасы, этого хватит вам на первое время. Обратите внимание на заводы Ораниенбурга, это важно. Учтите, что союзнички тоже будут искать и ученых, и оборудование, и сырье. Причем успешно! Поэтому, когда возьмете Берлин, отправьте туда наших ученых, которые будут знать, что искать. Должны поехать Зельдович, Харитон, Флеров… Не забудьте оборудование, аппаратуру и техническую документацию.

Курчатов укоризненно взглянул на меня. Ну да, об этом можно было бы и не напоминать.

— Потом уран ищите в Казахстане, там найдете много! Первые годы обогащение урана вы будете делать газодиффузионным методом. Американцы делают так же. Частично с информацией вам помогут наши разведчики. Но наши ученые и инженеры многое сделают сами и лучше.

Он ничего не записывал, но был предельно внимателен. Он смотрел на меня практически немигающим взглядом, напряженно прищурив глаза, и гладил свою бороду, но не «по шерсти», а «лохматил», что говорило о его крайнем внутреннем возбуждении.

— Со временем поймете, что газодиффузионная технология неэффективна, метод тупиковый. Поэтому параллельно займитесь, пожалуйста, разработкой центрифуг. Будет непросто. Принципиальную схемку центрифуги я вам набросаю, отдадите ее Сергееву, скоро он появится в вашем проекте. Он разберется. Стержень. Иглу найдете у армянских мастеров — там еще до войны научились выращивать корунд. Через пару лет среди пленных немцев найдите физиков, фамилий не помню, они кое в чем продвинулись еще при Гитлере и помогут вам создать основу центрифуги в металле, но доделают всё Сергеев и Фридляндер, немцы не смогут. Так. Про сверхчистый графит для реактора вы уже знаете, — Курчатов опять вздрогнул, — основные наброски самой установки реактора я тоже вам оставлю, извините, набросаю очень схематично, как смогу, но для общего понимания этого будет достаточно. И потом, у вас в распоряжении будут настоящие ученые, они всё придумают, как надо, — я улыбнулся, он тоже.

Я повернулся к большому зеркалу на стене и стал говорить, прямо глядя в него, полагая, что есть еще кто-то, кто слушает нас в соседней комнате. Там действительно были двое — один задумчиво курил трубку, другой нервно протирал свои круглые очки.

— В феврале 45-го пройдет конференция в Ялте. На ней будут договариваться, как делить мир и территорию Германии после победы. Важно, чтобы наша зона оккупации прошла как можно западнее Магдебурга, Лейпцига, Эрфурта.

Я задумался. На самом деле, когда-то читал о том, что переговоры в Ялте будут шире и речь будет идти о новом мировом устройстве, раздел Германии будет всего лишь небольшой частью договоренностей.

— Так, что еще? — продолжил я. — А! Передайте Фитину и Судоплатову, чтобы восстановили контакты с Клаусом Фуксом. Он сейчас в Лос-Аламосе, работает над их проектом, он передаст вам важные материалы, но, главное, через пару лет он сможет переправить вам принципиальную схему водородной бомбы, — Курчатов снова вздрогнул. — Отдайте схему Сахарову, он разберется и придумает даже лучше, так вы сэкономите несколько лет. Водородная бомба сделает Советский Союз сверхдержавой. Американцы опередят вас в этом чуть больше, чем на полгода. И не бросайте Фукса после войны. Он будет ждать вас всю жизнь, он наш. Что еще?.. В проекте не хватает еще нескольких человек, тоже главных. Численные расчеты. Это важно. Их правильно сделать сможет только Ландау. Передайте, пожалуйста, Лаврентию Павловичу — пусть снимет с Ландау опалу, его оклеветал коллега под пытками, да и он сам… Хорошо бы дать мне увидеться с ним. Он не антисоветчик, он просто безмерно гениален, потому ершист. Кстати, будущий лауреат Нобелевской премии. Как и Капица. Попросите также, пожалуйста, чтобы освободили еще одного человека. Сейчас он в шарашке. Без него тоже ничего не получится. Его фамилия — Королёв, он создаст ракеты для доставки бомб. Он еще нам и первого в мире человека отправит в космос. Ну, вот, пожалуй, пока это всё. Давайте поработаем над чертежами.

Курчатов продолжал сидеть, открыв рот, и никак не мог прийти в себя. Потом встряхнулся, и мы склонились над листками бумаги. В наступившей тишине послышался скрип двери соседнего кабинета.

Через минуту в комнату вошел человек. Я встал. Он остановился прямо передо мной, пристально вглядываясь в мое лицо, и потом без перехода просто спросил:

— Так, когда мы победим?

Если честно, я ожидал других вопросов и немного замешкался.

— В мае 45-го. Капитуляцию в ночь с 8 на 9 мая подпишет Кейтель, примет ее Маршал Жуков.

Это, видимо, было все, что сейчас интересовало Сталина. Он пыхнул трубкой, слегка покачал головой в знак одобрения и не торопясь пошел к выходу.

— Иосиф Виссарионович!

Он остановился.

— Люди. Много нужных людей не у дел. Значительная их часть — не враги. Просто люди со своими слабостями. Они нужны сейчас.

— Мы еще поговорим с вами, — бросил он, не оборачиваясь, и вышел.

Мы проговорили с Курчатовым несколько часов. Мне было с ним очень трудно — слишком дотошный. Пришлось вымотаться по полной.

Назад меня не повезли и поселили здесь, где-то в лабиринтах коридоров и подземных переходов. Комната была, как в обычном гостиничном номере — чистенькая, с удобствами, но за дверью явно была охрана.

Наконец я мог расслабиться и подумать над разговором с Курчатовым. Именно о таких людях и говорят: «Глыба»! Если для Королёва космос был «побочным продуктом» его основной — военной темы, то для Курчатова ядерная бомба стала отправной точкой создания для страны гигантской мирной отрасли — атомной энергетики, отцом-основателем которой он и является!

* * *

Уже 7 июля. Задержался я здесь! Технари-кулибины все-таки нашли возможность зарядить телефон. Это стало понятно по топоту сапог в коридоре и веселому треньканию звонка.

— Вот! Он звонит, — ошарашенный офицер протягивал смартфон.

Я схватил, но было поздно. Телефон уже замолчал, а на экране и в памяти не отражалось ничего. Как это возможно, здесь ведь нет сотовой связи?

— Мне нужно поговорить с начальством.

— Я доложу, — козырнул офицер, забрал телефон и исчез.

Еще через час в тихо отворенную дверь вошел человек. Он был высок ростом, хорошо сложен, вид имел «голливудского» красавца, правда, брови уж очень широкие, почти «брежневские», одет в приличный костюм-тройку, белую сорочку и при галстуке.

— Кажется, вы на днях упоминали мое имя, мне поручено пообщаться с вами.

— Упоминал, если вы Павел Судоплатов.

Он слегка наклонил голову.

— Извините, запамятовал ваше отчество, — начал было я, но он прервал.

— Прежде ответьте, неужели там, — он неопределенно махнул кистью руки вверх и в сторону, сел на стул, — кто-то, скажем так, простые граждане могут меня знать?

— Мне лично известно немного. Знаю лишь, что основные дела из вашего досье будут рассекречены еще при вашей жизни.

— Например?

Теперь настал мой черед пристально посмотреть ему в глаза.

— Например, такие имена: Кутепов, Коновалец, Троцкий, потом, уже скоро, — Шухевич, например — создание партизанского движения, например — разведка и вербовка по атомному проекту. Не поверите, я читал ваши мемуары…

Ни один мускул не дрогнул на лице генерала.

— Кстати, мы не нашли никаких следов, соответствующих вашим данным.

— Я еще не родился.

— А ваши родители?

— Я детдомовский, — уверенно соврал я, понимая, что будут проверять родословную, и заранее продумав этот ход.

— Допустим. Складненько у вас все получается. Полагаю, что спрашивать про дедушек-бабушек, других родственников тоже бесполезно? — он усмехнулся. Я промолчал. Мой отец сейчас воевал в составе 1-го Белорусского фронта. Он выживет и вернется домой, уж это я точно знал, поэтому привлекать к нему внимание совсем не хотел, ведь неизвестно чем это может обернуться.

— Мы поработали с вашим телефоном. Там много занятного, для меня особенно — список контактов. Вы перед тем, как потеряли сознание, шептали имя: Мира. В ваших контактах она также есть, причем записана большими буквами — МИРА. Я подумал о странностях вашей истории, и, возможно, я встречал раньше похожие странности. Возможно ли, что она наша общая знакомая? Мира Алексеевна, так?

Все пазлы сложились. В голове снова закружились воспоминания о нашей с ней первой встрече…

В конце мая 2013 года в дверь нашей квартиры позвонили. На пороге стояла девушка лет 25, русые волосы ниже плеч, чуть выше среднего роста, неброско, но со вкусом одетая в деловой костюм, изящная фигурка, чистая кожа, полное отсутствие макияжа и огромные зелено-серые глаза. О, эта ее королевская осанка! Она источала благородство и достоинство. Именно на таких оглядываются мужчины везде, где встречают их.

— Здравствуйте, Хромовы здесь живут? — голос был мягкий, глубокий, располагающий.

— Я Хромов, — с трудом подавив восхищение, наконец ответил я.

— А я не к вам, — она гордо и без приглашения прошла мимо меня в квартиру, пахнула легчайшим ароматом майского сада, положила сумочку на стул и прошла на кухню.

— Ой, у вас тут подгорает, — она подхватила сковороду, переставила на соседнюю конфорку и, порхнув, села на диванчик.

Меня удивляла и забавляла ее, как это сказать, «породистость», что ли, и непосредственность.

— Меня зовут Мира Алексеевна, я из Департамента образования…

— Сергей Александрович! Вы здесь? — голос Судоплатова вернул меня в реальность. — Так что, это Мира Алексеевна?

Я неопределенно пожал плечами. Было обидно, что он прервал мои сладкие воспоминания.

— Я так и знал, — возбужденно заискрил генерал, — я так и знал! Она как уж выскользнула из моих рук в 41-м и исчезла! Я знал, что она непростая сотрудница — слишком умная и с выдающимися способностями! Кто она вам?

— Она мне жена!

— Какая жена? Если она еще жива в вашем времени, то она должна быть дряхлой старухой.

— Поверьте, это не так! И потом, она выполняла приказ!

Он опешил и молча «буравил» меня своим холодным взглядом.

— Ладно, оставим это, еще успеем поговорить о ней. Сейчас о вас. Вы понимаете, что с вашим объемом знаний вас могут никогда не выпустить отсюда и помогут вам вспомнить все, вплоть до последней запятой?

— Да, понимаю. Но не советую. Первые дни я действительно буду говорить то, что знаю, но вскоре, при физическом воздействии, начну придумывать, спасая свою жизнь.

— Зачем же придумывать? Правду и только правду!

Я прикусил язык, но слово уже вылетело. Такие вещи с такими людьми не проходят.

И тут я отчетливо вспомнил, что когда мне было лет 10 и я гонял с пацанами во дворе мяч, меня окликнул незнакомый старичок. Он сказал, что Дом пионеров набирает ребят в секцию шахмат и не хотел бы я записаться? Вообще-то мне нравились шахматы, и я согласился. Он спросил, как меня зовут, дату рождения. Я ответил:

— Сережа Хромов, 4 августа 1967 года. Только я уже хожу на самбо!

— Сергей Александрович? — переспросил он. Я кивнул. А он стоял, улыбался и смотрел на меня.

— Не обманул. Ни в чем не обманул! Спасибо тебе, Сережа Хромов! Большое спасибо! И зачем тебе самбо? Ты станешь физиком!

Он легко потрепал мою белобрысую голову, улыбнулся и ушел. А я, постояв немного в недоумении, снова побежал гонять мяч и забыл этот эпизод.

Только теперь я понял, кто был этот дед.

Меня снова вернул в реальность голос Судоплатова:

— Кстати, кого вы имеете в виду? Было бы полезным узнать, кто из нашей истории оклеветал себя?

Повисла пауза, я думал.

— Многие. Вы, например, сумеете избежать этой судьбы — сработают многолетние тренировки!

Он снова присел, и было видно, что удар получился сильный.

— Когда? — он, наконец, слегка нервничал.

— Еще нескоро.

— И что со мной будет?

— Вы отсидите свой полный срок, потом будете реабилитированы. Но вы не можете и не должны что-то предпринимать сейчас, хотя имеете массу возможностей. И я рассказал ему про «эффект бабочки» из фильма «И грянул гром». Надо отдать ему должное, он хорошо держался, кажется, внимательно меня слушал и, кажется, все понял.

— Но вы-то сами уже рассказали многое, и это может…

— Им я рассказал только то, что у них уже почти готово или вот-вот случится. Я лишь убрал их сомнения. Вам рассказал немного больше, зная вашу преданность и благоразумие.

— И что же, мне придется оклеветать себя?

— У вас окажется блестящая подготовка, но врать вам придется много, причем виртуозно.

— Ну, это тоже часть моей подготовки.

После длительной паузы он вышел, не попрощавшись.

Вот человек с трудной, фантастической судьбой, преданный своей Родине, много для нее сделавший, отсидевший 15 лет в тюрьме (из них 5 лет в психушке) практически ни за что, реально за преданность делу, за служение. Но есть в нем и другая сторона, и она мрачная, зловещая. Впрочем, нужно всегда помнить, из какого жестокого времени все они вышли и какая судьба выпала на их долю. Не нам из нашего времени и по нашим меркам судить их.

Я не сказал ему, что он будет реабилитирован спустя почти 25 лет после «отсидки», лишь после развала СССР, а его звание «генерал-лейтенанта» и боевые ордена вернут только через два года после его смерти.

* * *

Мои раздумья были прерваны неожиданным визитом.

В дверь «просочился» высокий и необычайно худой человек, его голову украшала копна непослушных волос. Мельком оценив комнату, подошел, протянул руку и широко улыбнулся. Я ждал его.

— Здравствуйте! Меня привезли на встречу с необычным человеком, и это вы?

— Здравствуйте, Лев Давидович, — я так же широко улыбнулся ему в ответ, — и, поверьте, человек я самый что ни на есть простой, а вот обстоятельства, приведшие к нашей встрече, весьма неординарные.

Он по-хозяйски присел, закинув ногу за ногу и обхватив колени длинными руками.

— Слушаю вас.

— Благодарю! Дело в том, что сейчас происходят две вещи, которые сыграют в вашей жизни очень заметную роль, и я хотел бы обратить на них ваше внимание.

— Забота о незнакомом человеке — благородно с вашей стороны, — ерничал Ландау. И я решил брать быка за рога:

— Во-первых, это ваша теория сверхтекучести гелия-2. Не хотите ли к ней вернуться?

— А что с ней не так?

— Вы не стали рассматривать еще один вариант объяснения — явление конденсата.

Ландау поморщился.

— Этот способ не понравился мне потому, что он был некрасивый. Хотя я догадывался, что не все варианты исследовал, но и не вижу того, кто сегодня мог бы осилить такую задачу.

Легкая гримаса на моем лице вывела его из себя.

— И кто?

— Боголюбов.

— Denne polyglot? Hvem ville have troet! — пробормотал Ландау.

— У вас хороший датский! Не беспокойтесь, Боголюбов еще не знает об этом. А ваша работа блестяща, фундаментальна и практична. Вашими идеями еще долгие годы будут пользоваться в некоторых областях науки и промышленности. В гидродинамике, например. Впрочем, если не хотите заниматься гелием, есть тема, к которой вы давно подбираетесь, — затухание волн в плазме.

Он сидел неподвижно, буравил меня своим острым взглядом, лукаво улыбался, не понимая, к чему весь этот интеллектуальный треп.

Я положил перед ним два заранее подготовленных листка с формулами по первой и по второй теме. Он недоверчиво взял их, пробежал глазами, положил, вытянулся во всю длину тела на стуле, поднял руки вверх, потянулся, даже зевнул.

— Хорошо, я подумаю, мне понравилось, как красиво поставлены задачи. Это ваша работа?

— Ну что вы! Я же говорил, что я простой инженер. Это задачки от людей более высокого ранга, скорее, вашего уровня.

— Вижу. И даже примерно представляю, кто водил вашей рукой. Мир тесен. Мне бы ваш «допуск»!

Он сложил листочки, сунул себе во внутренний карман пиджака, из которого достал карамельку, снял бумажную обертку и кинул ее в рот, ничуть не смущаясь.

— А какая вторая вещь, которая должна быть заметной в моей жизни?

Было видно, что он бравировал, но все же был слегка сбит с толку, а это мне и было нужно.

— Скоро вас пригласят работать в один проект. Зная ваше, извините, пренебрежительное отношение к прикладным наукам, я хотел бы вас попросить и рекомендовать не отказываться от этой работы. Причин несколько: вы любите свою страну, вы любите свое дело, вы одарены Богом более остальных, и просто без вас там не справятся. Кроме того, эта работа очень скоро принесет вам вес, который вы заслуживаете. Вас изберут действительным членом Академии наук, минуя ступеньку членкора, вы станете Нобелевским лауреатом, Героем Соцтруда, ваше имя будет навсегда вписано в историю страны! Думаю, вам интересно будет узнать, что над подобным проектом уже успешно работают ваши уважаемые зарубежные коллеги.

Он вздрогнул, криво усмехнулся.

— Позвольте, угадаю: это связано с ядерной физикой, с оружием?

— Да.

— Эх! А так красиво начинали, — ерничал он, — я не хочу этим заниматься! Это безнравственно!

— В 1939 году великий пацифист и ваш добрый знакомый Альберт Эйнштейн написал Рузвельту письмо, в котором указывал на большую вероятность начала работы фашистов над ядерным оружием. Он понимал, что это будет значить в руках Гитлера. Год назад Нильс Бор сумел вырваться из оккупированной Дании, приехал в Америку и стал работать в американском ядерном проекте. А он, как вы знаете, еще больший пацифист. Ужас перед нацизмом и ответственность перед человечеством перевесили его благородные идеалистические взгляды.

Ухмылка медленно сползала с лица Ландау.

— Гитлера-то мы скоро добьем, — продолжил я, — и он не успеет. А вот американцы через год обрушат на Японию одну урановую и вторую плутониевую бомбы. Будут стерты в пыль города и сотни тысяч людей одномоментно. Сделает бомбы команда Оппенгеймера. Вам же знакома эта фамилия? А следующей целью американцев станет Советский Союз. Осталось всего несколько лет. И только ваша работа и работа очень-очень большого коллектива людей сорвет эти планы. Вы же не хотите, чтобы наша страна была покрыта толстым слоем радиоактивного пепла? Не думаю, что в такой ситуации стоит говорить о безнравственности. У нас с ними разная нравственность.

Он долго задумчиво молчал.

— Ну, если и Эйнштейн, и Бор… Уфф! И что, все это правда? Хотя да, куда ж без них! Ну что ж, я подумаю над вашими словами, но даже если я соглашусь, имейте в виду — я не стану делать больше, чем от меня потребуется! — его голос неожиданно сорвался на фальцет, и стало заметно, что в некоторых местах он слегка картавит. — Что-нибудь еще?

— Ах, да, спасибо, чуть не забыл, — и я положил перед ним третий заготовленный листок с задачей.

Это был мой заветный шкурный интерес. В моем времени эту задачу я просил решить двух крупных ученых. Каждый из них сказал, что для ее решения потребуется полноценный исследовательский центр и несколько лет расчетов. На мой вопрос: как можно решить быстрее, оба ответили: «Ну, я же не Ландау!» И вот он сидел передо мной, Великий трудоголик Дау, грыз карандаш и быстро писал. Я прикинулся мышкой. Через час он отложил в сторону все написанное, на одной странице вывел формулу-ответ и торжественно вручил мне. Остальное свернул и засунул в карман все того же пиджака.

Я развернул листок. Конечно, формула требовала детального изучения и осмысления, но это потом! Под формулой красовалась подпись Ландау. Я поднял на него изумленный взгляд.

— Ах, это! Считайте это моим автографом. На авторство не претендую. Мне часто подсовывают задачки из серии: патология или, как я говорю, эксгибиционизм. Я привык. Бывают задачки, требующие простого взгляда, тогда я не ставлю автограф. Но эта — она очень красиво решилась, она мне нравится. Думаю, что ваша матрица в матрице будет весьма эффективной в деле.

Я стоял с листком в руке и понимал, что он увидел не только абстрактную физическую формулу, но и материальное ее воплощение, над которым нужно было еще биться долгие годы.

— Простите, мы закончили?

— Да, это все, что я хотел вам сказать. И спасибо вам!

Ландау медленно встал, пожал мне руку, пошел к выходу, задержался, обернулся:

— Слушайте, собственно, кто вы такой, наконец? На чекиста не похожи. Кто вы?

— Лев Давидович, — теперь я широко улыбался, — я ученик вашего ученика. Его звали Фурдак Алексей Иванович. Замечательнейший человек, великий педагог!

— Леша? Да, он учился у меня в Харькове, перед войной. Но как это возможно, вы вдвое старше его? А что с ним сейчас?

— Он воюет.

— А, ну да, ну да! — Лев Давидович тихо повернулся и побрел к выходу.

— И, знаете, Алексей Иванович много рассказывал нам о ваших физических опытах и знаменитом «задачнике Ландау».

Лев Давидович едва заметно усмехнулся:

— Вообще-то мне больше нравится не задачник, а тест. Я называю это «теоретическим минимумом», — теперь он наконец точно понял, с кем ему пришлось сейчас говорить.

Он шагнул ко мне, помолчал и, немного волнуясь, спросил:

— Скажите, а вот я, лично я, — волнение нарастало, он замялся, — буду ли я счастлив? Просто как человек?

Неожиданный вопрос от Ландау, который сам себе вывел еще в юности свою формулу счастья (не пить, не курить, не жениться, а если и жениться, то только по большой и свободной, без обязательств верности, любви) и свято ей следовал. Хорошо, что еще давно Павел, мой сын, подсунул мне книжку, кажется, Майи Бессараб, да и многое другое о жизни Ландау. И я прочитал.

— Видите ли, на такие вопросы каждый человек должен отвечать себе сам. В другой ситуации я бы не стал лезть в личное, но тут такой шанс! Вы, безусловно, гениальный человек. Творец в науке. Ваш ум, легкость в общении, как магнит, притягивают к вам людей. Но если хотите испытать счастье открытия в себе истинного творца, создателя, вам придется нарушить одну из ваших юношеских клятв.

Я, кажется, привлек его внимание, он уже настороженно улыбался.

— Вам придется жениться на красавице Коре, и она родит вам замечательного сына.

Улыбка на его лице трансформировалась в гримасу. Это была его любимая мозоль, любимая клятва. Фу, как некрасиво я поступил! Все, с него было достаточно на сегодня.

— Черт! Что ж, значит, тогда все получится, — он поморщился, помедлил и сказал без перехода: — А красиво вы меня «упаковали», — улыбнулся, махнул рукой и в видимом смятении вышел.

Именно за красоту он больше всего на свете любил свою теоретическую физику и математику. Сложная красота этих наук позволяла ему понять то, что другим даже представить, вообразить было невозможно. Даже вообразить… Понимаете?

Удивительный человек! Пожалуй, самый выдающийся ученый XX века, хотя сам ставил себя только на третье место — после Эйнштейна и Бора. Всего в жизни достиг. Умер во цвете лет — случайная автокатастрофа подкосила здоровье. А реабилитирован был лишь в 1990 году.

На Новодевичьем они лежат вместе, в одной могиле. Великий отец и Его знаменитый сын. Дети одной любви — оба физики-теоретики. Такая история…

* * *

Странно, я почти не думал о своем телефоне. Но если он зазвонил, то при каких-то обстоятельствах звонки могут проходить? Каких? Ответа не было. Возникла идея оставить телефон здесь, в этом времени, научить кого-то пользоваться им, того, кто будет наделен полномочиями отвечать на звонки и соблюдать всю необходимую осторожность. Кто бы это мог быть? Судоплатов? Нет, он не подходит.

Я постучал в дверь.

— Доложите Лаврентию Павловичу, что у меня есть для него важная информация.

Через час он зашел, поздоровался, офицер занес корзину с едой и бутылками.

— Ну что, товарищ Хромов, уже вечереет, пора поужинать! Составьте мне компанию, пожалуйста! — он по-хозяйски разложил на столе заготовленную снедь. — Какое вино предпочитаете?

— Спасибо! Я бы попробовал Хванчкару, мое любимое Ахашени еще не изобрели!

Он одобрительно причмокнул, открыл и налил вино. Себе открыл свое — Цинандали.

— Давайте выпьем за нашу Победу, дорогой Сергей Александрович! Я слышал, что вы сказали товарищу Сталину. Это очень нас порадовало!

— Давайте!

— А расскажите мне, как там, в будущем? — он лукаво улыбнулся и подмигнул.

— Там, Лаврентий Павлович, трудная, но все же красивая, сытая жизнь. Москва стала огромным мегаполисом. Великий имперский город!

Его посетила кривая усмешка, то ли потому, что убеждения не позволяли сравнивать Москву с имперской столицей, то ли потому, что он-то уж точно знал, что именно ее они непременно и построят, дай срок.

Я специально, зная о его так и не реализованной мечте стать архитектором, увел его в темы строительства Москвы, метро, проспектов, небоскребов, кольцевых дорог, хорд, автомобильных пробок. Он слушал внимательно, не забывая с аппетитом закусывать. Иногда кивал в знак понимания, а иногда восторженно восклицал: «Вах!» Через 10 минут мы уже просто болтали. Он оказался хорошим собеседником, весьма эрудированным и любопытным, остроумным, без всякого снобизма. Через некоторое время он мельком посмотрел на часы.

— Так зачем вы меня звали?

— Я хотел предложить вам одну идею. Касается она моего телефона. Он звонил, а значит, кто-то оттуда каким-то образом смог? Я не знаю, как это может быть, но уверен: если это случилось один раз, то может повториться. Я подумал, что вряд ли вы отдадите его мне, значит, телефон должен быть постоянно с человеком, уполномоченным принимать решения и говорить. Поскольку это очень важно и сверхсекретно, я подумал о вас. Там ничего сложного нет, я вам все покажу.

Он думал несколько секунд и ответил:

— Хорошо, давайте.

Принесли смартфон, я за 10 минут объяснил ему все важные функции. Он схватывал все налету. Потом взял телефон, отошел в сторону, потренировался несколько минут, хмыкнул и утвердительно кивнул.

— Интересно, и когда же мы будем выпускать такие штучки?

Я замялся.

— Дело в том, что в производственных цепочках задействованы более тысячи разных компаний со всего мира. Это очень сложно…

— Да, но что производит для этой мелочи Советский Союз?

— Немногое, например сапфировое стекло для дисплеев, ну, экранов. Почти 25%.

Видя его разочарованную кривую усмешку, я кое-что вспомнил и быстро добавил:

— Вы могли бы помочь с этим.

Он вскинул на меня взгляд.

— Найдите мальчишку — Алферова. Жорес. Ему сейчас 14. Он гений. Людей такого масштаба в поколении рождаются всего пять-шесть человек на весь мир. После института он будет немного на перепутье, и нужно будет его направить в науку, как раз в это время начнется эпоха первых транзисторов, полупроводников и многого более сложного, что есть в этой штуке, — я указал на смартфон.

— Может быть, еще есть кто-то, о ком стоит позаботиться?

— Есть такие, но, уверяю вас, они уже в поле зрения достойных коллег.

«Почему я не спрашиваю его о своей судьбе? — думал Берия. — Что, страшно? А он ведь наверняка знает! Ладно, время еще есть».

Он стоял и смотрел на меня выжидающе. Я поднял свои руки на уровне груди ладонями к нему. Он усмехнулся, качнул головой и, пожав руку, вышел.

Этот жизнерадостный, энергичный и талантливый человек не знал, что ждет его очень скоро. Версий его смерти много, но, скорее всего, правдивой может быть версия его сына — Серго. Через три месяца после смерти Сталина Хрущев отдаст команду генералам уничтожить Берию. В Москву войдут Кантемировская и Таманская дивизии, перекроют техникой центр города, к дому Берии подъедут бронетранспортеры и из пулемета, через окно, расстреляют его в упор. В остальных версиях про его арест, суд, расстрел — много вопиющих несостыковок. Эту казнь из страха скроют от народа и только через полгода объявят, что приговоренный судом враг народа и сексуальный маньяк Берия расстрелян. Спросите сегодня на улице про Берию любого, и девять из десяти вам скажут про репрессии, кровь и горе миллионов, в которых повинен Берия.

Не думаю, что Берия знал лично эти миллионы. А вот сослуживцы, соседи, сотрудники органов знали друг друга, иначе как объяснить миллионы их доносов с выдуманными подробностями? Еще скажите, что квартирный вопрос их испортил… В то же время сразу после «ежовщины» при Берии 25% рядового состава НКВД и 40% руководящего были уволены из органов или тоже репрессированы за превышение власти и липовые обвинения.

Уже через две недели после своего назначения вместо Ежова Берия начал массово выпускать из застенков НКВД и лагерей простых людей, инженеров и генералов. Перед войной были освобождены выдающиеся военачальники — К. К. Рокоссовский, А. В. Горбатов, потом К. А. Мерецков и многие другие. Их роль в Великой Победе всем известна. За короткое время выпустили около 800 тысяч человек.

На весну 1953 года в ГУЛАГе по 58-й статье находились почти 470 тысяч человек, и Берия предложил выпустить 250 тысяч из них. Нет, не рецидивистов и не реальных предателей — власовцев и бандеровцев, а тех, у кого срок был до пятерки, а также женщин и стариков. Холодное лето…

Обнаруженный якобы при обыске кабинета Берии список его «любовных побед» оказался, похоже, списком Власика.

Сталин во время войны и до своей смерти руководил лично внешней политикой и армией. А всей экономикой руководил Берия. И как вам успехи этой экономики?

Наши либералы помнят всё и, конечно, помнят, что Берия еще в 1953 году предлагал объединить две Германии. Не дали! А потом, спустя несколько десятилетий, объединили-таки!

Весной того же 1953 года именно Берия предложил вернуть и реабилитировать депортированные народы. Хрущев запретил, а через несколько лет выдал это как свою идею.

Каким был Берия, что больше — хорошего или плохого он сделал, сейчас трудно сказать. Святым не был точно. Талантливым руководителем и организатором — точно был. Сын эпохи! Много документов Хрущев уничтожил. Пусть маститые историки разбираются.

* * *

Было уже около полуночи. Дверь приоткрылась, и в нее вошел Он. Я вскочил. Он жестом пригласил присесть и, раскуривая свою трубку, долго молчал, изредка исподлобья наблюдая за мной.

— А скажите, товарищ Хромов, что бы вы могли нам посоветовать, на что нужно обратить внимание, куда вести страну, как развиваться, проще говоря?

— Иосиф Виссарионович! Я человек обычный, я не ученый, не философ, мне трудно судить…

— И все же? — он пыхнул трубкой. Табак был тот самый — «Герцеговина Флор». Я знал запах таких папирос.

— Я могу сказать вам только, что Россия скоро переживет очень непростые времена. Но мы верим, что она скоро снова будет великой!

— Вы имеете в виду трудности после войны? Это понятно, такая разруха кругом.

Он снова посмотрел на меня, и я медленно покачал головой. Он напрягся, взгляд стал пристальным и жестким.

— А что, собственно, вы, товарищ Хромов, имеете в виду под словами «Россия» и «снова великой»? — тут уже мне пришлось задуматься, как и что говорить, потому что я знал характер этого человека. В воздухе повисло напряженное ожидание.

— Видите ли, я не уверен, что могу говорить вам то, что знаю, я очень боюсь последствий.

— Хорошо, что боитесь, только дураки ничего не боятся. Говорите, пожалуйста, простыми словами то, что знаете, и только правду! Не бойтесь, с вами ничего не случится! — Он проявлял нетерпение. Ну, понятно!

Я решил начать с главного и бросился в омут.

— Пройдет немного времени, и СССР распадется. На республики. Государство откажется от идеологии и станет со временем респектабельным членом капиталистического мира.

В полной тишине что-то грохнулось об пол. Это он выронил свою трубку. Его глаза округлились, он забыл о трубке и, застыв, долго молча смотрел на меня.

Дверь приоткрылась, и в ней возник Власик. Сталин медленно повернул голову и махнул ему, мол, не до тебя. Но Власик не уходил. Тогда Сталин подозвал его, и тот шепнул на ухо два слова: «Рузвельт звонит». У меня был отличный слух, и я это отчетливо расслышал.

Сталин поморщился — от Власика разило чесноком, которым он зачастую пытался перебить запах водки.

— Мы еще поговорим, — сказал Сталин и вышел.

* * *

В это же время во дворце Бленхейм, родовом имении герцогов Мальборо, Черчилль прошел через всю залу библиотеки, вышел в незаметную боковую дверь, прошел длинными путаными коридорами, поднялся на второй этаж и вошел в свой любимый кабинет, обшитый дубовыми панелями и сильно отличавшийся от пышного великолепия остальных помещений дворца. Несмотря на свое высокое аристократическое происхождение и привычку к роскоши, Черчилль в такие минуты предпочитал не отвлекаться и «помещал» себя в простоту и функциональность. Ему нужно было посоветоваться. А советоваться он любил со своими давними друзьями, давно ушедшими в мир иной. Но привычка говорить с ними у него осталась навсегда. Удобное большое кресло, резной столик и напротив на стене портреты лучших друзей. Их было двое.

Черчилль налил себе коньяка в большой хрустальный стакан, придвинул пепельницу, раскурил свою 8-дюймовую сигару, выпил все, помолчал и спросил:

— Фредерик, эй, Фрэд, ты здесь, со мной? Как тебе запах сигары? Я взял ее из тех запасов, которыми ты меня еще тогда обеспечил. Я храню их. А как тебе коньяк? Его я привез пару лет назад из Москвы. Сталин подарил целый ящик. Отличный коньяк. Я его тоже берегу. Через пару месяцев снова собираюсь в Россию. Попрошу у Сталина побольше этого коньяка, для тебя тоже! Жаль, тебя нет со мной, дружище, — ты был моим лучшим собутыльником, о, извини, — собеседником, — Черчилль тихо рассмеялся, коньяк уже делал свое дело. Но он налил еще и снова выпил.

Комната быстро наполнилась дымом и коньячными парами. В этом мареве Черчилль продолжил:

— Привет и тебе, мой дорогой Томас. Жаль, дружище, что ты уже ничего не пишешь, мне определенно нечего читать. Хотя нет, недавно прочитал, что обо мне говорил наш друг — Фредерик. Он сказал, что у меня «в высокой степени развиты храбрость, верность, бдительность, азарт в погоне за поставленной целью — все достоинства прекрасной собаки», — Черчилль поднял палец вверх, надул губы и покачал головой. — Ты представляешь, он назвал меня собакой! — и опять беззвучно рассмеялся.

Он снова налил коньяка и залпом выпил, закусив лимонными корочками.

— А позвал я вас, друзья, как делаю это в самые сложные минуты моей жизни, чтобы посоветоваться. Вы же знаете, что я стал премьером Британской империи «не для того, чтобы председательствовать при ее распаде», — он поднял голову и внимательно посмотрел на портреты. В его глазах не было и следа алкоголя. — Но я чувствую, что Рузвельт и Сталин ведут меня именно к развалу нашей Империи. Вы же знаете, какой стала промышленность Америки? Они уже имеют почти половину мирового ВВП, а скоро будет еще больше. Ну, и эта Россия, помните, какими темпами она росла до войны? Им скоро потребуются все ресурсы и все рынки сбыта, и они оба придут за нашей жемчужиной и за другими колониями. И что мне делать?

Он встал, подошел к шкафчику, достал вторую бутылку, открыл, налил и выпил.

— Что скажете? Молчите? Вот и я не знаю. А может, их просто убить, и дело с концом? А что, как вариант… — он покрутил в руке стакан и с силой бросил его об пол.

Присел, задумался и отчаянно запыхтел своей сигарой. Потом встал и, покачиваясь, вышел, не прощаясь с друзьями, только бросил в дверях:

— Фрэд, береги свою печень!

В коридоре он остановился перед одной дверью, подумал и вошел. Со стены на него смотрел барельеф Бельфегора, точно такой же потом он обнаружит в главном переговорном зале Ливадийского дворца. На противоположной стене были собраны некие мистические символы. Он повозился с облачением, потом с трудом стал на колено и прочитал свою молитву. Или совершил другой обряд? Известно, что он был не последним человеком в масонской иерархии.

После этого Черчилль побрел в свою спальню, декламируя Шекспира, которого он почти всего знал наизусть, иногда, прервавшись, он довольно уверенно пел арии из опер. Короткими фрагментами.

* * *

Пока Сталин разговаривал с Рузвельтом, я думал вот о чем.

Рузвельт торопился, он понимал, что ему осталось немного времени, но как боец он боролся, понимая также, что начатая им работа по переустройству мира в интересах Америки должна быть закончена при его участии и нужно успеть хотя бы очертить контуры этого будущего мира. Он также понимал, что лучшей, легко балансируемой конструкцией может быть мир, поделенный с СССР на двоих. Пока. «Скрипач» уже был не нужен, поэтому предстояло договориться со Сталиным о действиях по «разбору» Британской империи, ведь освобожденные колонии — это и ресурсы, и новые рынки сбыта для процветающей американской промышленности. И, конечно, свою роль должна сыграть новая мировая финансовая система, основанная на долларе, которая будет обеспечиваться не столько золотом, сколько всей военно-политической и экономической мощью США.

Я уже не ожидал Сталина сегодня. Но через час дверь снова открылась, и он вошел, прервав мои размышления. Помолчал, неловко нагнулся, поднял с пола свою трубку, забил ее табаком, потом неожиданно сказал:

— Ваша информация подтверждается — звонил Рузвельт, предлагает провести конференцию по обустройству Европы и мира после войны. Он также требует от нас воевать с Японией. Вы про это говорили? Ялта?

Я молча кивнул.

— Он просит провести все уже в сентябре, торопится.

— У него выборы в ноябре, ему такая встреча в плюс! А еще ему быстрее нужно решить вопрос с долларом. Кроме того, ему недолго осталось жить.

Сталин резко обернулся, подошел вплотную.

— Когда?

— Через 9 месяцев

.

Он отошел к стулу, присел, задумался.

— Очень жаль, впереди так много дел! Он враг, хитрый лис, но с ним можно было работать. Скорее всего его убьют!?

Я понимающе кивнул.

— А что вы говорили про доллар?

— Я знаю, что как раз сейчас идут переговоры в Бреттон-Вудсе и что советская делегация участвует в них. Вас интересует вопрос, подписывать ли соглашения?

— Да, интересует!

— Если и подпишите, что сейчас было бы разумным, то после можно и не ратифицировать, ведь так?

Сталин усмехнулся и увлекся раскуриванием трубки.

— Я тут вспомнил, — прервал я молчание, — о ваших подарках Рузвельту и Черчиллю после Ялты. Щедрые подарки, они остались очень довольны. Особенно подарком целой отрасли хозяйства!

— Я? Что именно такое я подарил? — растерянно спросил Сталин.

— Вы подарили черенки крымской виноградной лозы. Теперь говорят, именно от этих черенков произошло знаменитое калифорнийское вино. Огромные объемы производства!

Он усмехнулся себе в усы, потом расплылся в улыбке. Помолчал.

— Вы не закончили ваш рассказ. Продолжайте!

Что я делаю? Мысли снова поскакали в моей голове. Я понимал, что делаю неправильно, что это может иметь ужасные последствия, но как не остановить «поющего бизона»… И я продолжил:

— Страна достигнет невероятных успехов. Народ победит в этой войне, создаст ядерное оружие, атомную энергетику. СССР будет первой страной, покорившей космос, великая наука… Мы построим вторую в мире экономику. Пояс безопасности будет включать половину Европы и многие страны третьего мира. СССР будет самой читающей страной, образование будет считаться одним из лучших в мире. Но американцы все же окажутся впереди, и они получат свое главное оружие против всех — мировую резервную валюту. Вас же это беспокоило? Да, это будет главным оружием, плюс мировые институты управления. Они помогут Западной Европе, Японии и другим капиталистическим странам поднять свои экономики после войны. Конкурируя между собой и с нами, огромные деньги они направят не только на свою армию, но и на гражданское развитие, на потребление: наука, инфраструктура, промышленность, новые технологии, автомобили, ширпотреб, продвижение своей, типа, миролюбивой идеологии — демократии. Они осуществят информационный захват мира и упакуют все это в очень привлекательную обертку, сделают красивую витрину.

Я сделал паузу. Длинный монолог получался… Он, видимо, понимал мое состояние и не торопил.

— СССР же, памятуя о горечи потерь в Великой Отечественной войне, сосредоточится на оборонке и гонке вооружений. Гражданский сектор экономики «просядет». Через 30–40 лет в стране станет серо. Магазины будут или полупустыми, или забитыми одинаково плохими товарами. Мы начнем завидовать Западу: развитию их городов, комфорту, сервису, свободе передвижения по миру, просто джинсам, бытовой технике, десяткам сортов колбасы, даже жвачке. Наша идеология поможет нам продержаться какое-то время, но не спасет нас — она окажется не «всесильной», не Верой! Значительная часть номенклатуры начнет вырождаться: корысть, словоблудие, безнравственность пожрут многих. Вороватые чиновники и проплаченные СМИ ловко нас одурачат. Но сначала Запад одурачит их самих.

Я снова замолчал, полагая, что сказал уже достаточно. Но он вновь потребовал:

— И страна рухнула из-за штанов и колбасы? — презрительная усмешка слегка скользнула по его лицу. — Не верю! Это же… Извините, продолжайте.

Дверь снова открылась, и вошел Берия.

— Не помешаю, товарищ Сталин?

— Лаврентий, я тебе потом, что надо, расскажу, — Сталин достал карманные часы, раскрыл, посмотрел. Наручных он не носил из-за травмы левой руки еще в детстве. Но часы любил, коллекционировал. Интересно, что у него сейчас в кармане — Longines или Cartier? — Иди спать, Лаврентий, поздно уже!

Берия недовольно поморщился и вышел, но через секунду мы услышали предательский скрип двери соседней комнаты. Сталин прижал палец к губам, вышел и открыл соседнюю дверь. Послышалось бормотание, возня, пару выкриков на грузинском (если Сталин матерился на грузинском, это означало высшую степень его ярости), потом громкий шлепок, и по коридору разнеслись звуки быстро удаляющихся шагов.

Он что, дал Берии оплеуху за попытку подслушать? Ну, это уж совсем не похоже на Вождя! Он вернулся, немного отдышался.

— Товарищ Берия не всегда умеет себя прилично вести, прошу извинить. Так что вы говорите: штаны и жвачка разрушили страну? — он грустно усмехнулся.

— Ну, примерно так нам и пытались объяснить неизвестно откуда взявшиеся «борцы с коммунистической тиранией» — интеллигенция, ученые, газеты, телевидение. Многие как по команде начали швыряться грязью в историю, народ, партию, власть, во все не только советское — во все русское. Как сказал один из них, дважды диссидент: целились в коммунизм, а попали в Россию. Так все и посыпалось. Я думаю, хотя мое мнение не научно и сугубо субъективно, что теория, в силу недостаточности современных научных знаний, не смогла устранить некоторые противоречия и, видимо, допустила как минимум две ошибки. Государственная экономика была ориентирована на большие задачи и большие масштабы. Краткосрочно, особенно в кризис, как до и после войны, это сработало. А вот при спокойной жизни про интересы людей такая экономика, идеология и власти не особо беспокоились, хотя ведь и немного надо-то было, народ терпелив, а интересы его, как оказалось, очень просты и приземленны. Да, и в том числе и колбаса, и джинсы, и машины, и даже жвачка… Был период, когда мы могли совершить огромный технологический скачок вперед, задушить Америку, но решение руководства было — притормозить развитие. Хотя!.. Мы в нашем времени до сих пор поднимаем пласты научных открытий и прорывных технологий, начало которым было положено в ту самую эпоху.

Тут я вынужден был остановиться: комнату пересекала маленькая мышка. Она добежала до ботинок Сталина, остановилась между ног, повертела головой, принюхалась и побежала дальше. Сталин смотрел на нее сверху вниз, криво улыбнулся и не шевелился.

— Я не испытываю к мышам брезгливости. Привычка. Иногда мышка была единственным и желанным собеседником за долгие месяцы, — сказал он.

Да, я помнил, что он сидел в тюрьме как минимум шесть раз.

— Так на чем мы остановились, товарищ Хромов?

— Я говорил лишь о своем мнении о причинах развала Союза. Официальной оценки этому так никто до сих пор и не дал. Думаю, что просто со временем люди устали жить в постоянной гонке, в ограничениях, в скудном однообразии. Экономика Запада выиграет у нас высокой маневренностью решений, эффективностью вложений. Она выиграет соревнование с нами всего лишь на «красивом» потребительстве, правда, потом окажется, что всю эту «красоту» они украдут у своих же будущих поколений за счет бездумного почти бесплатного кредитования всего и вся. А что, собственный печатный станок для большей половины мира — это сила! У нас же в итоге от нашей экономики останутся горы оружия. А вот страна исчезнет. Правда, там будет еще партийная экономика, в основном внешнеторговая и нефтегазовая. А еще будет и криминальная — теневая. Вот после развала страны они и сольются. А государственная экономика будет лежать в руинах.

Длинная пауза.

— И что же партия?

— Видите ли, оказалось, и наука в нашем времени доказала это, что природная индивидуальная изменчивость мозга человека делает нас настолько отличными друг от друга, что выровнять всех по линеечке, уравнять не получится. Никогда. Законы природы! И это вторая, на мой взгляд, большая ошибка теории: человека Нового типа, как оказалось, нельзя построить! Низвести человека, и достаточно быстро, до скотского состояния — таких технологий и технологов будет достаточно, а вот восхождение человека к чему-то высокому — это очень долгий, сложный процесс, трудозатратный. Не так много людей, кто может достичь, дотерпеть, и еще меньше — кто захочет терпеть. Возникло брожение в народе.

Тут я вспомнил профессора Савельева — сказал ну прямо почти, как он учил!

— А партия… Партия самоликвидируется. Рядовые члены партии искренне не будут понимать, что происходит. Всё будет знать только самая верхушка, и то не вся. В то разломное время наверху окажутся руководители не того масштаба, они будут видеть все, что я вам сейчас рассказал, но у них не хватит ни образования, ни опыта, ни мужества, ни желания понять и донести народу понятными словами правду о ситуации. А потом и это стало не нужным, их уже никто не хотел слушать! Сомневаюсь, было ли с их стороны массовое предательство. Похоже, половина искренне считали себя патриотами. Было невежество, амбиции, был просто их страх перед последствиями спроса за жертвы, за долгое «хождение по пустыне», страх перед последствиями правды, страх перед потерей личной власти. К моменту слома это будет касаться очень-очень многих руководителей партии, потому что они станут просто «номенклатурой». Плюс кто-то очень умные, большие начальники и большие философы со «слепой совестью» и «хромой душой», известные люди будут обучать не труду и правде, а карнавалу и двуличию целый пласт профессиональных разрушителей страны, искусно подогревавших ту самую двусмысленность и ненависть к своей истории, к стране. Очень мощный получился удар! Вот и всё!

Теперь и я слегка улыбнулся себе: один московский театр, тот, что рядом с Патриками, с его философскими постановками помогает формулировать!

В долго длившейся тишине я уже начал беспокоиться о самочувствии Сталина.

Внутри Сталина клокотала ярость. Сердце его бешено колотилось, отзываясь болью в грудной клетке и тоской. «Что все это значит? Получается, все, что мы делали, за что боролись, страдали, принесли столько жертв, и что, все зря? Какая-то кучка недоумков прос… ла такую страну? Этого не может быть! Что делать? Что же делать?» — лихорадочно думал Сталин, изо всех сил заставляя себя успокоиться, но вслух сказал:

— Вы назовете их?

Холодок пробежал по моей спине. Я молчал. Он тоже. И ждал. Потом подошел к столу, осмотрел его, усмехнулся:

— Ну хоть правильное вино принес, паршивец!

Взял открытую бутылку Хванчкары, налил себе и мне. Я покачал головой. Он поднял стакан и медленными глотками, но залпом выпил все. Тыльной стороной ладони вытер усы. Выдохнул. Ну и где, в каких мемуарах вы читали о таком Сталине? То подзатыльники раздает, то вино стаканами пьет, то матерится! Я с удивлением и удовольствием смотрел на него — обычный человек. Но, правда, не совсем!

У меня есть друг, москвич, сейчас живет в Тбилиси. Слушайте, он человек выдающегося характера. Добрый, мягкий православный человек и на всякий случай — рукопашник. Но однажды, очень давно, в Каннах, в ресторанчике «Брюн», я видел его ярость, когда его пытался оскорбить англичанин. О, друзья, лучше не попадать в разборки с ним! На прекрасном английском он выстроил такие маты и так близко и грозно подошел к развязному англичанину, что, уверяю вас, англичанин (на самом деле их было двое) мгновенно протрезвел и мгновенно включил «заднюю». Они привыкли борзеть и не знали, что перед ними сейчас русский, вернее, русский грузин. Я в это время стоял рядом, между ними, всем видом показывая примирение и миролюбие, но был готов к бою. Потом спросил его:

— Теймураз, и что это было?

Он остыл немного, отдышался, потом ответил:

— Кровь. Я горец! Ничего страшного, извините!

Ну да, ну да! Ничего страшного!

Похоже, с товарищем Сталиным было то же самое — кровь. И удивительно, как он постоянно сдерживал себя в рамках при такой-то жизни?!

— Я так понимаю — не назовете имена? — продолжал Сталин. — Не поверите, но сейчас я бы все отдал за эти имена и в то же время понимаю, что мне этого знать нельзя, что все уже случилось, а я себя знаю… С… ки паршивые! — он все еще метался по комнате, шипел на грузинском нецензурную брань, непонимающе разводил в стороны руки. Он был на грани срыва. Потом вдруг остановился и громко, почти в крик, отчеканил: — Ну, хорошо, а что было потом?

— Я, знаете ли, может, уже не стоит, — мямлил я, — ведь, как говорится, гонца с дурной вестью…

— Не в вашем случае, — прервал меня он.

— Да, извините, немного отвлекся, — облизнув сухие губы, продолжил я, — сначала — 10 лет разрухи, нищеты, утраты смыслов и ориентиров, — я снова облизнул губы и неуверенно продолжил: — У нас украли экономику страны, и мы разучились делать всё: от шурупов до самолетов и кораблей… Наука, образование, медицина, промышленность — почти все было разрушено. По всем коридорам власти сновали «хитросделанные» западные «консультанты» и наши «приватизаторы». И сосредоточенно грабили! Целая эпоха бандитизма, мошенничества и грабежа! Но есть и положительное. За долгие годы, правда, попозже, мы повидали настоящий Запад, не витрину, не картинку, а нутро. Мы были там и так до рвоты «наелись» этого Запада, что теперь надолго хватит. Вот уже почти 20 лет Россия поднимается с колен. Очень медленно, осторожно, с воровством, внутриэлитными драками, но без большой крови. Поднимаемся через осмысление произошедшего. И, слава богу, появляется хрупкая надежда, что мы снова сможем стать сильными и снова сможем многое уметь.

Он молчал очень долго. Желваки ходили на его скулах. Потом неожиданно яростно ударил кулаком по столу. Бутылка упала на пол, но не разбилась. Влетел охранник. Он махнул — всё в порядке…

Потом постепенно он обмяк, казалось, из него вынули стержень. Он сидел и раскачивался в такт только им слышимой мелодии. Наконец он взял себя в руки.

— Очень плохо, очень, — помолчал. — А знаете, что я вам скажу? За мою долгую жизнь я догадывался о возможности всего того, что вы мне рассказали, даже вижу ростки этого. Я вижу и свое окружение и, думаю, неплохо разбираюсь и в том, что хочет простой народ, и в том, что хочет интеллигенция. Но вы ведь правы: в целом, на научной, идеологической основе мы действительно плохо знаем наше общество, еще хуже умеем ставить и тактические, и стратегические задачи. Потому что мы не знаем точно, что строим, ведь до нас такого никто не делал! Вы должны понимать, что это эксперимент. Кто-то умный сказал, что история — это всегда черновик, который невозможно исправить, а переписывать в угоду краткосрочным корыстным интересам — преступно! То, что вы рассказали, — плачевный результат, он очень больно задевает, ведь мы старались, но… Но, значит, плохо старались, мало думали! Я не стану ничего предпринимать, не бойтесь. Мне доложили ваш разговор с Судоплатовым, и я уже подумал об эффекте бабочки на ботинке.

Он встал, опять неловко нагнулся, поднял с пола пустую бутылку, поставил на стол.

— Вы просили за людей. Нам после Ежова уже приходилось разбираться с этим. Я поручил Берии сформировать комиссию и пересмотреть снова политические дела. Думаю, разберемся. Но не думайте, что все они паиньки, это не так! Это точно не так! Зачастую мы просто защищаемся. Скажите, а чем вы занимаетесь? — вдруг сменил он тему.

Мы говорили еще полчаса, потом он пожал мне руку, собираясь идти.