Бесплатный фрагмент - 7 тысяч слов о диалоге в организациях

Благодарю тех,
кто сделал эту книгу возможной.

---

Пирс и океан

«Пирс и океан» — так называется абстрактная работа Пита Мондриана, написанная в 1915 году — через год после конца мирного времени. В ней есть вертикали и горизонтали, через отношения которых Мондриан стремился упорядочить и уравновесить мир, выражая идею сосуществования множества точек зрения, гармонии оппозиций. Мондриан писал ее на пленэре у Северного моря, но позже в студии стер «все лишнее». Абстракция, в отличие от предметного искусства, способна показать то, что стоит за формой. Если с такого ракурса посмотреть на бизнес-организацию, то она предстанет системой, в которой есть место техническому и человеческому, объективному: цифрам, процессам, законам, иерархии, ролям; и субъективному, как способу придать всему этому значение — назвать, осмыслить, отнестись, организовать в конкретной задаче.

У Василия Кандинского есть работа «Неустойчивый баланс», изображающая огромный шар на длинной тонкой ноге. Традиционно в наших организациях вертикали больше, и кажется, что они нуждаются в усилении горизонтальных механизмов, чтобы успевать адаптироваться к изменениям внешней среды, быстро пересобираться под ее давлением и находить новое равновесие и опору. Как в высокой архитектуре, где вертикальная колонна собора уравновешивается горизонтальной базой: поясами, фасциями и карнизами. Оттого соборы так величественны. В организациях — теми самыми уравновешивающими поясами становятся сотрудничество и диалог, а базой — субъект. Слово «субъект» так и переводится — находящийся в основе. В следующей зарисовке я покажу, какая важная для бизнеса идея скрывается за этим академическим понятием.

Субъект

Субъект рождается в диалоге — точнее, диалог может вести только субъект. Психоаналитик Жак Лакан считал, что без субъекта не могут состояться даже счастливые любовные отношения, любые отношения.

Кто это — «субъект»? Синонимами сложного философского термина «субъект» могут выступать: человек говорящий, индивид, самобытная личность, актор. «Единый в целеполагании и целеосуществлении», — говорит Аркадий Пригожин, старейший консультант по управлению на постсоветском пространстве. Тот, кто наделен сознанием, своеобразием, имеет свои мотивы, ценности, желания; способен различать, познавать, рефлексировать, выбирать, занимать позицию, действовать. В отличие от объекта. Объект — это не кто, а что. То, на что воздействуют, на что направлена управленческая деятельность: блок или область — персонал, финансы, производство, маркетинг; или система, процесс, задача, показатель, оборудование, отдел, должность.

Объект пассивен, инструментален, функционален, но не стану его демонизировать. Мы действуем в границах целей, ролей и правил организационной игры. Границы нас защищают. Например, от выгорания. Поэтому, если организация сталкивается с такой проблемой, как выгорание, нужно искать системную тому причину.

Однако люди — всегда большее, чем роли, которые они играют в системах. Человек может проявлять субъектность даже в жесткой организационной роли. Субъект в организации — человек, занимающий должность, имеющий границы в виде полномочий, ответственности, задачи, времени ее исполнения, выражающий профессиональное мнение и способный принять решение. Субъектом может быть позиционная группа. То есть группа, объединенная общей позицией и интересами.

И все же в наших организациях объектов управления много больше, чем субъектов. Больше обезличенных функций, не принимающих решений, не предлагающих альтернатив, не выбирающих, а только каким-то образом реагирующих (или не реагирующих) на управляющее воздействие объектов.

Есть даже такая проблема — бессубъектность. Что она означает? Отсутствие хозяина процесса, того, кто отвечает и внедряет. Именно поэтому невнедряемость в организациях составляет 50–70 процентов, то есть только у 30 процентов запланированных изменений и проектов есть шанс быть реализованными.

Почему так? Прежде чем ответить на этот вопрос, нам важно разобраться с еще одной темой.

Перспектива и горизонталь

В бизнесе, как и в искусстве, есть понятие перспективы. В организациях перспективой называют ви́дение и стратегию, тренды и возможности. В искусстве же перспектива — способ изображения пространства. Например, прямая перспектива, открытая в эпоху Возрождения, предполагает, что точка зрения, позиция того, кто смотрит на картину, совпадает с точкой зрения ее автора. Прямая перспектива диктует взгляду, куда именно нужно смотреть. Действие в такой картине разворачивается от нас в глубину и имеет одну точку схода — пересечения линий, сборки. Но есть другой вид перспективы — обратная. Картина с обратной перспективой выглядит децентрированной: нам открывается большая плоскость, предполагающая множество точек зрения, порой не предусмотренных художником. Линия горизонта в такой картине находится за зрителем, и от него зависит точка схода. Мы будто становимся участниками картины, вовлечены в нее. Так происходит у Сезанна, в начале двадцатого века ставшего работать вне традиции прямой перспективы, как писали и пишут иконы.

В еще более далекой от темы бизнеса — консервативной симфонической музыке с ее каноном, где есть определенная форма оркестра и незыблемая с девятнадцатого века роль дирижера с палочкой, управляющего оркестром, — происходят эпизоды, иллюстрирующие идею горизонтали и децентрализации. Так, в своей новой книге «Конец старинной музыки» музыковед Брюс Хейнс пишет: «…хорошие актеры прекрасно играют без репетиций и режиссеров. Таков опыт многих оркестровых музыкантов, в том числе и мой личный. С риторическим репертуаром оркестры часто справляются лучше без дирижеров, поскольку ответственность за общее выступление ложится на каждого оркестранта». И дальше цитирует пианиста Роберта Левина: «Как только появляется дирижер, вы передаете ответственность за исполнение в его руки. Когда вы играете без дирижера и у вас есть концертмейстер… и вы сидите тесным кругом, друг возле друга, то все внимательны [все слышат друг друга], потому что вы сами составляете этот ансамбль. Вероятнее всего, итогом станет исполнение, которое, в силу коллективной ответственности, будет намного слаженней, энергичней и во много раз мотивированней, чем выступление с дирижером».

Об оркестре мы еще поговорим. А пока я продолжу подбираться к диалогу. Мы уже разобрали идеи субъекта и горизонтали, без которых он не состоится.

Диалог vs монолог

Питер Сенге пишет: «Как только общество утрачивает способность вести диалог, все, что остается, — какофония из голосов, перекрикивающих друг друга в стремлении узнать, кто победит, а кто проиграет. В таких условиях нет способности пойти дальше, получить более глубокое понимание, выходящее за рамки индивидуальных взглядов и личной выгоды. Вполне уместно спросить, не выходят ли большинство наших поведенческих проблем, так называемых „заторов“, и потеря взаимного уважения, заботы из этой утраченной способности говорить друг с другом». Похоже, Сенге, так же как и Хейнс, обнаруживает очередной кризис диалога в мировой истории.

Диалог противостоит монологу — ассиметричной конструкции, где говорит один, а другие молчат. Что происходит, когда есть место только одному-единственному мнению? Почему другие молчат? Слушают? Отмалчиваются? Молчание можно интерпретировать по-разному: несогласие с решением, незаинтересованность, страх говорить и страх ошибиться, потребность сохранить дистанцию. Мы не узнаем причины молчания людей, пока не спросим их об этом, начав диалог. Всегда ли мы начинаем его? Монолог хорош, чтобы донести информацию. А если эта информация касается будущего? Мы должны знать, как она воспринята. Все молчаливо согласились, но что дальше? Поняли ли они? Реализуется ли задуманное?

Диалог предполагает как минимум двух активных участников, где одна смысловая позиция, одна точка зрения взаимодействует с другой. Речь сменяется речью, проявляются такие категории, как слушание и обратная связь, которая подразумевает не просто ответ, а взаимное влияние, способность отнестись к требованию, задать вопрос.

Как бы странно это ни звучало, но диалог — не про согласие, он про разницу, многоголосие, в котором создается единое смысловое поле для работы — выполнить общую задачу или решить проблему. Диалог развивается во множестве направлений, нельзя заранее сказать, чем он закончится: точки зрения, представления сталкиваются, противостоят, дополняют друг друга. Хороший пример тому — диалог между Мартином Бубером и Карлом Роджерсом, где ученые даже спорят. А Григорий Померанц в своих размышления сказал так: «Стиль полемики важнее предмета полемики. Предметы меняются, а стиль создает цивилизацию». К сожалению, на планерках или конференциях я чаще вижу другие примеры — поочередные монологи людей, которые не слушают друг друга. Лекция, кстати, тоже монолог. Но всегда ли нам нужна лекция?

От Платона до Пригожина

О диалоге говорили и раньше. Древние греки — Сократ искал истину, Платон называл диалогом литературную форму аргументированного разговора, жанр обсуждения. Философы-современники видели и видят диалог шире.

Владимир Библер, последователь Михаила Бахтина, считал диалог формой мысли, способом рефлексии, исследующим противоречия. В диалоге, по его мнению, происходит взаимопроникновение разных «путей понимания» — рождается новое понимание.

В представлении самого Михаила Бахтина диалог — «событие человеческого общения». «Быть — значит общаться диалогически», — писал он. Признавая Другого, признавая неповторимость и полноценность его позиции, диалог способен открыть бесчисленное множество возможностей, считал Бахтин: «Глубинный смысл, его бесконечные градации и оттенки, наслаивание смысла на смысл, голоса на голос, усиление путем слияния, сочетание голосов — это дополняет понимание, позволяет выйти за пределы понимаемого». Так родилась идея полифонизма, родственного полифонии в музыке — особого гармоничного строя, многозвучия в музыкальной вертикали. Как в тринадцатой фуге Иоганна Себастьяна Баха. Да и любой его фуге. Слушали?

Мартин Бубер, тоже размышлявший о диалоге как об условии отношений, противопоставлял живое межличностное общение «я — ты» утилитарному общению «я — оно». А Дэвид Бом предлагал в диалогах осмыслять собственный опыт, не пытаясь при этом кого-то убеждать. Так рождается импровизация, считал он.

Моисей Каган в своем понимании диалога сходится с коллегами. Он разделял два процесса: общение и коммуникацию. Коммуникация — процесс сугубо информационный, это передача фактов, сообщений, приказов, требований, которую получатель должен принять и исполнить. Общение же — «межсубъектная связь, в которой нет отправителя и получателя — есть собеседники, соучастники общего дела». В коммуникации «количество информации уменьшается в ходе ее движения от отправителя к получателю», писал Каган, в общении же она «не убывает, а увеличивается, обогащается, расширяется в процессе циркуляции».

Добавлю еще несколько тезисов:

Макс Вебер находил поведение человека «осмысленно ориентированным». Когда субъективный смысл и взаимные ожидания — цели и мотивы, выгоды и издержки — прозрачны и ясны, можно достичь «конвенциальных договоренностей». Но для этого понадобится еще одна категория — «ориентация на Другого», то есть на взаимодействие.

Юрген Хабермас ориентировался на взаимопонимание как на механизм координации действий. Под взаимопониманием он подразумевает достижение согласия на уровне знания, норм, оценок и чувств — даже в условиях разных целей. «Люди вряд ли когда-нибудь поймут другого полностью», — считал он, но ориентация на взаимопонимания важна. Такое согласование может происходить только через язык — через вербальную коммуникацию. Именно речь выступает координатором. Участники высказываются, аргументируют, создают общую систему координат и общее содержание, подтверждают значимость этого содержания. Только так можно достичь консенсуса. Еще одна новая категория — единой, открытой, честной, понятной — «транспарентной» конвенции, созданной непосредственно в диалоге.

Михаил Василик исследовал межкультурный диалог. Он считал его «приоритетной стратегией взаимодействия», «оптимальной формой общения» и даже «единственным способом разрешения проблемы «цивилизационных вызовов в разнообразии возрастных, национальных культур». Задачей, по его мнению, становится не «стирание цивилизационных различий», а «единство многообразия». Только через «диалог с другими культурами можно создать общественный арсенал знаний, навыков и умений, понимать культурные коды и символы». Идея актуальна для наших организаций, где поколение Х не понимает поколение Z.

Паулу Фрейре считал условием диалога среду равенства и уважения. Афанадор Карденас и Джон Уорфилд ввели понятие интерактивного менеджмента, считая структурированный диалог форматом, способным вместить разнообразие мнений всех заинтересованных сторон и сбалансировать голоса.

Аркадий Пригожин, так же как Померанц, ставил диалог рядом со словом «цивилизация» в альпинистскую связку, называя его (и способность его вести) — «критерием цивилизационной зрелости системы».

От античного поиска истины до критерия зрелости системы — что общего в этом хоре голосов?

Исследователи видели диалог и формой, и принципом, и событием, и условием человеческого общения, и критерием зрелости, и приоритетной стратегией взаимодействия, способствующего познанию, осмыслению, прояснению ожиданий и мотивов, новому пониманию, импровизации, открытию новых возможностей, а также анализу ситуации, достижению договоренностей, согласованию действий, разрешению проблем и решению конфликтов. Они наделяли диалог силой и надеждой.

Смысл как новое мотивационное топливо