Бесплатный фрагмент - Африканский тиран

Долгие и великие страдания воспитывают в человеке тирана.

(Фридрих Вильгельм Ницше)

Я не диктатор. Просто у меня такое выражение лица.

(Аугусто Пиночет)

Хуже нет тирана, чем мозг.

(Луи-Фердинанд Селин)

Утро

Лицо с ярко-красными губами проступило на белом фоне двумя оттенками зелёного…

Кифару медленно просыпался.

Всё тело ныло и страдало, будто накануне он отработал все двенадцать раундов с неутомимым Лесли.

Не может быть, чтобы так наступала старость. Он ведь ещё не дед. Он только сам недавно стал отцом. Во второй раз, когда у Илинки родилась глазастая малышка Тумаини — любовь всех обитателей замка.

Из реальности просочились тонкие ароматы жасмина.

Кифару приоткрыл веки и сфокусировался на лице спящей Султаны. Она выглядела всё такой же молодой и прекрасной, как когда он впервые увидел её на подиуме в Милане, хотя сейчас это казалось случившемся в далёкой прошлой жизни.

Кифару снова закрыл глаза и с лёгким стоном перевернулся на другой бок.

Самира лежала к нему спиной. Она ничем не пахла, зато спала более чутко, чем сестра и потому, почувствовав тёплыми ягодицами прикосновение могучего, хотя и тоже не до конца проснувшегося достоинства мужа, машинально подалась бёдрами ему навстречу.

В другой раз Кифару не преминул бы воспользоваться случаем, однако сейчас он уже был поглощён новыми для себя ощущениями и ограничился тем, что поцеловал чуть влажную шею.

Вероятно, думал он, переворачиваясь на спину, всё дело во вчерашнем разговоре с Джоном Смитом.

Они спали под общим одеялом, вернее, под лёгкой льняной накидкой, так что если ему сейчас вздумается встать, одна из жён наверняка проснётся, а тревожить их предутренний сон не хотелось. Тем более что если Джон Смит окажется прав, тревог у них у всех очень скоро прибавится.

Собственно, Джон Смит сказал, что всему конец.

Банковская система во всём мире лопнет, все счета в одно мгновение обнулятся и наступит не финансовый кризис, а настоящая перезагрузка всего и вся, поскольку исчезнут данные со всех компьютеров — не только нолики на счетах, но и нолики на серверах поддержки, включая какие-то там криптовалюты, на которые самые отчаянные и не самые прозорливые вкладчики имели неосторожность полагаться, думая, будто эти криптовалюты чем-то отличаются от всего остального или существуют в каком-то другом измерении, в каком-то другом интернете. Официально, предсказывал Джон Смит, катастрофа будет свалена на божий промысел, иначе говоря, на Солнце, на его резкую активность, на вспышку и электромагнитную бурю, будто бы добившую со скоростью света до Земли — лишь бы никто не вздумал искать крайнего и ответственного за произошедшее среди по-настоящему сильных мира сего, которым достаточно лишь отдать команду — и цивилизация, легкомысленно построенная на хрупком фундаменте электричества, перестанет существовать.

Даже если мистер Стэнли, названый брат Джона Смита, к этим сильным мира сего относился, предотвратить отключение он не мог, оказавшись сравнительно слабым, но зато мог узнать о нём заранее и поспешил уйти из жизни, чтобы ни с кем не делить ответственности. Тем самым он бросил его, Кифару, на произвол судьбы, а вместе с ним и их совместное предприятие, то есть весь остров Кисиву, довольно долгое время выступавший весьма удобной оффшорной зоной для таких же сравнительно слабых сильных мира сего.

Возможно, конечно, Джон Смит намекал на то, что никакого самоубийства не было и что мистер Стэнли «покончил собой» как кончали до него десятки, если не сотни, хитрых товарищей, воспользовавшихся этим немудрёным способом уйти не столько из жизни, сколько от кредиторов, ответственности и всяких иных прегрешений.

Кифару от этого не было легче. Мистер Стэнли мог бы его предупредить, однако не предупредил, то есть, по сути, предал.

Очевидно, он всё-таки непроизвольно заёрзал под покрывалом, потому что Султана на мгновение очнулась и поцеловала его в плечо.

— Ещё рано, спи.

Это она сказала ему или он ей? Ладно, не важно. Важно, что она уже снова заснула, не догадываясь о том, что им скоро придётся пережить.

А что, собстенно?

Кифару, глядя в полумрак потолка, попытался представить, каким образом мировое обнуление затронет их остров. Компьютеры окажутся пустыми? Или все программы останутся, но вместо некогда огромных сумм будут отныне показывать пустые окошки на счетах их бывших клиентов? На его счёте? И никто не сможет ничего восстановить? Всем придётся зарабатывать и наворовывать снова? Не хотел ли Джон Смит своим предостережением ненавязчиво дать понять, кто теперь станет единственным заступником Кисивы от мирового бандитского произвола? Разумеется, хотел. Он давно, ещё с Японии, только и ждёт, чтобы Кифару переметнулся под крыло к нему, разочаровавшись в мистере Стэнли и сделав ставку не на всепроникновение финансов, а на мощь оружия.

Если мистер Стэнли, действительно, умер или сделал вид, но навсегда, то какие тогда у Кифару есть варианты выбора? Не обращать ни на что внимания, как они и жили до всех этих оффшоров? Но тогда у них не было за душой ничего, кроме самого острова. Теперь же они тут все несказанно разбогатели и хранят под замками несколько тон золота высшей пробы. Это ли ни повод потерять покой как для них, так и для их соседей? Или даже не соседей, которые могут многого не знать, а непосредственно тех, кто раньше Кисиву прикрывал с земли и с воздуха. Банки точно знают. У банков есть армии. Банки могут решить, что имеют право золото забрать. И пожалуют без предупреждения с однократной ревизией. И это будет уже не толстый мистер Мунгу, кенийский божок, и даже не отрезанная голова ни в чём не повинного банкира с Занзибара. Это будут какие-нибудь ребята с пулемётами, отчаянные наёмники, вероятно, даже белые, которым платят за то, чтобы они уничтожали целые деревни одним взрывом или двумя очередями с вертолёта, не оставляя свидетелей и списывая потом всё на «местные разборки».

Значит ли это, что настало время потратить деньги на собственные зенитки, гранаты и миномёты? Но тогда он сделает ровно то, чего от него хочет Джон Смит. Кстати, куда он после вчерашнего разговора делся?

Кифару очень чётко вспомнились его прощальные слова:

— На всякий случай я оставил свой телефон вашей младшей жене. Она дала мне божественно откровенное интервью, приняв за журналиста из БиБиСи. Мой американский акцент её не смутил. Попросите потом у неё визитку на имя…

— Джона Смита, полагаю.

— Вы сама проницательность, Ваше Величество! Но нет, журналиста зовут… впрочем, пусть это будет моим маленьким секретом. Так ведь даже интереснее.

— Самира!

Она откликнулась глубоким вздохом, но не пошевельнулась.

— Самира…

— Не может быть, что уже пора вставать.

Он повернулся к ней всем телом и положил ладонь на голое бедро.

— Ты вчера общалась журналистом из БиБиСи?

— Что?

— Давала ему интервью?

— Ты знаешь, что я никому ничего не даю, кроме тебя.

— Я серьёзно. Он тебе визитку ещё оставил.

— Не помню, мне многие визитки оставляют, надо подумать.

— Подумай.

Она гибко изогнулась, и они оказалась лицом к лицу.

— Что-то случилось?

— Пока нет. Но визитку найти надо обязательно.

— Прямо сейчас?

— Нет, — не сдержал улыбки Кифару и поцеловал её всегда холодный под утро нос. — Но до того как ты уедешь на турнир.

— А ты что, не поедешь со мной?

— Возможно, но попозже.

Он почувствовал теперь уже на своём бедре прикосновение ладони и покалывание ногтей.

— О чём вы там шепчетесь?

Они всё-таки разбудили Султану, и та как всегда хотела знать причину.

Рассказать им всё, как есть? Ему наверняка станет легче, но стоит ли перекладывать ношу безпокойства на других? Или тем самым он их самих обезопасит, познакомив с грядущей опасностью. Нет, не грядущей — с возможной.

— У меня вчера был неприятный разговор. С названым братом мистера Стэнли, который обычно представлялся Джоном Смитом, хотя в той визитке, которую нужно отыскать, он, скорее всего, под другой фамилией. Короче, он мне сообщил, будто мистер Стэнли умер.

— Чтооо? — не поверили ушам девушки.

— Сказал, мол, самоубийство, но прозрачно намекнул, что может статься и розыгрыш.

— Но зачееем? — Султана, знакомая с мистером Стэнли и его местной женой, Золой, лучше сестры, прочувствовала абсурдность ситуации. — Хочешь сказать, что мы больше его не увидим и не услышим?

— Похоже на то. Хотя это не самое главное. Главное — причина.

И он в двух словах поведал им о том, что кем-то на самом верху вот-вот готовится настоящий финансовый кризис с обнулением всех до единого счетов, как частных, так и корпоративных, и с непрогнозируемыми последствиями.

— Надо срочно отключить наши компьютеры! — сообразила Самира и резко отбросила свой край покрывала, намереваясь вскочить и бежать это делать.

Сестра удержала её, прихватив через плечо Кифару, за локоть.

— Куда ты собралась, товарищ директор? Речь не про наши деньги, которые в нашем банке, на нашем замечательном сервере и которые, разумеется, ни к какому интернету не подключены именно для того, чтобы их так просто не умыкнули. Речь про все остальные счета и банки, включая оффшорные…

Кифару на мгновение подумалось, что Султана права, и всё не так уж катастрофично.

— … и наши счета вне острова, включая открытый счёт нашего драгоценного мужа.

Она говорила серьёзно, не язвила, однако Кифару от её слов стало тошно. Он привык не думать о деньгах, а тут оказывается, что думать и в самом деле скоро, похоже, ни о чём не придётся.

Самира осталась сидеть на краю постели, глядя через стекло стены на гладь озера, светлеющую перед скорым восходом обещавшего быть жарким солнца.

Кифару разглядывал её красивую долгую спину с крепкими лопатками и прямой линией позвонков, заканчивавшейся на пояснице двумя лукавыми ямочками.

— И зачем тебе понадобилась визитка этого твоего Джона Смита? — изогнулась спина, давая Самире возможность оглянуться и посмотреть на мужа вопросительно.

Кифару подумал, что иногда она кажется старше своей сестры.

— Он уже давно повадился приставать ко мне с предложениями взять под свою опеку. Она у него не финансовая, как была у мистера Стэнли, а сугубо военная, насколько я могу судить.

— Ну и отлично, — села Самира боком, демонстрируя профиль тугих грудок с бусинками пурпурных сосков. — Позвоним ему, и согласимся. — Она перехватила его взгляд. — Или ты не хочешь?

— Ещё не решил. Хотя мистер Стэнли и не отрицал, что они родственники, я подозреваю, что, по сути, они разные, если не сказать — противоположные. Джон Смит с первой же встречи в Киото показался мне малоприятным типом.

— Иногда первые впечатления обманчивы, — заметила Султана, уже незаметно вставшая с постели и по привычке накинувшая короткий шёлковый халатик, поскольку первым делом всегда ходила по утрам проведать близнецов.

— Намекаешь на то, что тогда, в Милане, я тоже тебе не сразу понравился?

Он протянул ей руку.

Султана послушно приблизилась, позволила ему распахнуть полы халатика и поцеловать живот.

— Точно не с первого взгляда, — рассмеялась она. — Наглецы не в моём вкусе. А смотрел ты на меня очень нагло, согласись.

— Это была не наглость. — Кифару потрогал языком ласковый пупок. — Это было восхищение.

— Послушайте, я начинаю ревновать, — послышался сзади весёлый голос Самиры. — Так не годится. Ты раньше меня вышла за него замуж.

— И потому должна позволить тебе наверстать упущенное?

Сестры со всей нежностью набросились на Кифару, одна спереди, другая со спины, и принялись бороться, не то с ним, не то за него, хватая, за что попало, лаская, кусая, целуя и теребя. Кифару хохотал и не сдавался, пытаясь ответить им тем же, но силы были неравны. Женская любовь всегда побеждает, а уж удвоенная, с влажными губами, жадными ртами и дерзкими, ловкими пальчиками — и подавно.

Близнецам пришлось потерпеть.

Встреча на повороте

Волейбольный матч в рамках турнира «Спорт Гол» закончился накануне ожидаемой победой гречанок. Сегодня их ждал финал с очень сильными красавицами из Бразилии.

Кифару собирался заранее отправиться на стадион, чтобы поближе познакомиться с представительницами обеих команд. Самира, руководительница всего этого мероприятия, уже уехала, не дожидаясь, пока он по заведённой традиции наиграется с детьми и уделит должное внимание Илинке.

Хешима и Уадзибу росли двумя потешными близнецами, отличить которых можно было разве что по дыркам на месте вывалившихся молочных зубов да по взглядам. У Хешимы он был прямой и внимательный, у Уадзибу — всегда с весёлыми искорками. Султана души не чаяла в обоих, однако соглашалась с Илинкой в том, что для Хешимы это, вероятно, далеко не первое воплощение. Поэтому в семье его считали всё-таки чуть-чуть старшим.

Малышка Тумаини была ещё совсем маленькой — Самира придумала называть её «ручной» — и большую часть времени спала. Даже когда Илинка её кормила. Только появление отца всегда будило её и превращало в шоколадное солнышко. Все считали, что со временем она посветлеет и пойдёт в мать-румынку.

Илинка жила с дочкой в той же башне замка, что и всё остальное семейство, правда, этажом ниже, поскольку не была официальной женой Кифару и продолжала исправно служить ему любимой рабыней, хотя и не так часто, как прежде. Ни она, ни Султана сознательно не брали в помощницы никаких нянек и своими детьми занимались сами.

Самира признавалась Кифару, что тоже подумывает о потомстве, однако молодость брала своё, и она справедливо считала, что пример сестры важен, да, но у неё всё ещё впереди. Кифару не настаивал и давал ей возможность заниматься не менее важным детищем — проектом «Спорт Гол КСС», который вот уже некоторое время привлекал к их острову всё больше мирового внимания своей эпатажной необычностью. Кое-где, правда, уже начинали возникать некие его подобия, но не такого масштаба и не с таким «информационным покрытием», что априори превращало любые попытки копирования «античной эстетики» в «дешёвую порнушку», говоря языком Самиры, которая совершенно на тему конкуренции — как в спорте, так и в семье — не переживала, поскольку знала наверняка: ни у кого нет и не будет такого призового фонда, как у них, а значит, и такого уровня спортсменок. Любую девушку можно побудить раздеться догола за небольшие деньги, но даже за большие нельзя при этом превратить её в настоящую профессионалку. А у них на турнирах выступали чемпионки стран и континентов, согласившиеся при этом уподобиться греческим богиням, даже без туник.

Кифару считал себя счастливым человеком. Оглядываясь назад, он осознавал, что всё в его предыдущей жизни складывалось пусть не совсем гладко, но именно так, как должно было. Иначе как объяснить то, что при всём своём интересе к противоположному полу он к двадцати с лишним годам окружил себя двумя жёнами-красавицами и не менее привлекательной во всех отношениях рабыней, и при этом никто не ревновал его не только друг к другу, но и к прочим его увлечениям, а Самира им даже потворствовала, занимаясь «спорт голом». Благодаря ей у него уже накопилась внушительная коллекция фотографий и видео лучших в мире спортсменок в том виде, в каком их видели разве что мужья и любовники. Все победительницы, будь то в командном или личном первенстве, традиционно задерживались на острове на несколько дней и принимали участие в «съёмках на память» или «для истории», хотя на самом деле результаты не шли дальше компьютера и предназначались для уютного согрева его мужского самолюбия. Он не изменял жёнам и даже рабыне, а те почему-то не считали изменой его нескончаемый платонический — «эстетический», как любила уточнять Самира — интерес к обнажённым женским телам, особенно в движении. Иногда, конечно, его нет-нет да одолевали сомнения, и ему хотелось проверить их искренность, приведя в замок какую-нибудь из победительниц и устроив с её участием небольшую оргию. Однако он этого не делал, тоже вполне сознательно. Возмущение и скандалы ему были не нужны, а если бы этот каприз все молчаливо стерпели, что бы это доказало? Что ему не перечат, потому что он всех содержит, и боятся потерять? Его бы это обидело и разочаровало ещё сильнее. Потому что, как и любой уважающий себя мужчина он, быть может, наивно полагал, что его любят и уважают за другие достоинства.

Об этом или примерно об этом он размышлял, пока ехал в тот день от замка через пол-острова к спортивному комплексу. Ехал, как ему нравилось, в полном одиночестве, на велосипеде, правда, новеньком, недавно купленном в торговом центре при комплексе. Торговый центр тоже был их с мистером Стэнли детищем, позволявшим последнему отмывать серьёзные деньги, а сородичам Кифару — иметь разные мировые прелести жизни, например, очень хорошие и удобные велосипеды.

Самира укатила на джипе, полагавшемся ей по статусу как руководительнице КСС, хотя если бы они отправились в дорогу вместе, едва ли она отказалась бы от такого же велосипеда только с женской рамой, который ждал хозяйку в гараже среди своих собратьев, поскольку Кифару заранее позаботился о том, чтобы самое полезное средство передвижения было у всех членов его большой семьи. Даже у старших малышей уже были трёхколёсные драндулетики, но они их пока игнорировали, предпочитая бегать и ползать.

Поездки на велосипеде способствовали не только здоровому образу жизни. Они позволяли, что называется, медитировать по дороге, обозревать происходящее вокруг быстрее, нежели при пешей прогулке, но тоже не спеша, а заодно создавали — и у самого Кифару, и у тех, кто его за этим занятием видел — ощущение безопасности. Когда Кифару иногда смотрел всякие заморские фильмы, ему бросалось в глаза, что тамошние крупные начальники предпочитают не скрывать, а всячески выпячивать свой авторитет, сопровождаемые в поездках целым эскортом «крутых тачек» с обязательным отрядом вооружённой охраны. Он представлял себе, что если бы отчебучил нечто подобное здесь, на Кисиве, его бы в лучшем случае подняли на смех, а в худшем — восприняли серьёзно и подумали, что он кого-то или чего-то боится. Собственно, это было ровно то, к чему его призывал Джон Смит.

Кифару выругался и плюнул в придорожные кусты.

Ни мистер Стэнли, ни его названый братец по-прежнему не хотели идти у него из головы. Тоже мне, медитация! Скорее уж «кошмар, который всегда с тобой». Надо будет поговорить с Илинкой или даже ещё лучше — с Бахати.

Бахати, если кто забыл, сперва был просто другом детства Кифару и капитаном их футбольной команды, а потом, после позорного разоблачения предыдущего убабы, главного шамана острова, сам в силу своих природных способностей сделался убабой. Причём весьма уважаемым, если верить даже половине тех слухов, что доходили до Кифару. Последний раз они виделись на его свадьбе с Самирой, поскольку благословение молодожёнов всегда входило в почётные обязанности убабы. Правильного убабы.

Кифару уже давно проехал Катикати, столицу острова, и потому не стал разворачиваться и возвращаться. Разговор с Бахати может подождать. Наверное, может подождать. Джон Смит не сказал, когда именно грянет кризис. Возможно, он уже грянул, но в таком случае либо они уже опоздали, либо до их острова волны дойдут не сразу, и тогда время ещё есть.

Кто-то мудрый когда-то сказал, что люди спешат не от большого ума. Впопыхах совершаются исключительно ошибки. Если же набраться терпения и выждать, быть может, вообще ничего не придётся делать. Всё само сложится.

Кифару сейчас на это очень рассчитывал.

Впереди было самое неприятное место путешествия — спуск с крутым поворотом направо по глинистой дороге. В своё время Кифару распорядился засыпать глину галькой, что улучшило ситуацию, но в основном для пешеходов. Велосипед мог и подвести. Особенно, если накануне прошёл дождик. Нужно было максимально не спешить и оставаться предельно сосредоточенным.

Когда он скатился по откосу и сворачивал за бугор, то чуть ни наткнулся на шедшую навстречу старуху, у ног которой семенила кошка. Пришлось выворачивать руль в сторону. Хорошо, что догадался не бить по тормозам, иначе его непременно занесло бы юзом.

Выругавшись себе под нос, Кифару оглянулся.

Ни старухи, ни кошки не было.

Они шли достаточно далеко от поворота, чтобы успеть скрыться за ним.

Померещилось? Но он ведь точно видел, что кошка белая, а старуха загадочно улыбается. Как та, что встречалась ему в детстве и предрекала всякие странные вещи, подробности которых он давно забыл.

Призраки Кифару не пугали. Точнее, пугали не больше, чем обычные люди. Всё-таки Африка была одухотворена иначе, нежели другие места на земле. Хотя Англия в своё время тоже показалась ему не лишённой «двойного дна». Те, кто родились и выросли в Африке, многое чувствуют и ничему не удивляются. Традиции предков научили их доверять природе.

Всю оставшуюся дорогу до стадиона Кифару размышлял о том, что могла означать эта внезапная встреча. И почему старуха улыбалась. Он даже вспомнил их давнишнюю встречу и обронённые ею тогда слова, вспомнил с точностью до интонации:

— …Хотя лучше бы я тебя не видела и не знала. Ведь ты хуже остальных. Хуже Зэмки с её отцом. Хуже тех, что приезжали по их душу. Хуже мистера Мунгу, который их сюда послал. Но уж так получилось. Чему быть, того не миновать. Тебе иначе нельзя. Остановишься — погибнешь. Будешь двигаться вперёд — далеко пойдёшь.

«Хуже остальных» он не был. Это Кифару знал наверняка. А вот про то, что надо двигаться вперёд — это она точно подметила. Подразумевалось ли, что сейчас — как и всегда — не время останавливаться в ожидании накарканного Джоном Смитом? Африка ведь живёт по другим правилам, чем остальной мир, а Кисива — по другим правилам, чем Африка.

Тень Эдинбурга

Стадион встретил его в тот день обычным гамом и возбуждением. И это несмотря на то, что с момента начала проведения здесь полузакрытых соревнований под эгидой КСС всю немалую территорию пришлось обнести заградительной решёткой, а на трёх пропускных пунктах расставить суровую охрану, бдительно проверявшую паспорта.

Паспорта на Кисиве тоже были новинкой, однако люди к ним быстро привыкли и даже полюбили, когда поняли их выгоду. Мистер Стэнли и здесь оказался прав.

Кифару ни местный, ни британский паспорт с собой не носил. При виде сына своего начальника гвардейцы вытягивались по струнке и молча провожали его взглядами, надеясь, что он слишком занят, чтобы устраивать им личный досмотр. Кифару, зная это, старался их не разочаровывать.

Приехавшим на Кисиву иностранцам, кроме паспортов, надлежало показывать ещё и приобретённый за немалые деньги билет. Он являлся поводом их пребывания на острове, иначе говоря, разрешением, заменявшим визу. Билеты были красивыми, пластиковыми. Их печатали на том же оборудовании, на котором в своё время печатались островные паспорта, Фураха, младший брат Кифару, и его красавица-жена Узури. Печатали они теперь, конечно, не сами, а силами уполномоченных работников, однако Фураха и Узури отвечали за главное — результат.

А ещё билеты были удобны тем, что печатались в ограниченном количестве и всегда теперь вручались в обмен на личные данные иностранцев, так что помогали держать всех посетителей острова в строгих рамках. За сбор этой информации также отвечал Фураха.

Соревнования по женскому волейболу в жанре «спорт гол», то есть нагишом, проходили за закрытыми дверями, иначе говоря, на центральном стадионе. Вокруг него тем временем кипела своя жизнь: футболисты — под присмотром Реми Жирара — и футболистки — под присмотром японки Момо — тренировались на открытых площадках, в недавно возведённых секторах играли баскетболисты и теннисисты, тут же лупили по грушам любители бокса, которыми руководил некогда личный тренер Кифару, а теперь полноценный гражданин острова Лесли, тоже негр и обладатель нескольких довольно серьёзных мировых титулов. Любители бегать бегали по беговым дорожкам, любители плавания соревновались в двух пятидесятиметровых бассейнах, накрытых общей крышей на случай дождя, любители побороться кувыркались на специально расстилаемых по такому случаю матах.

А мимо них ходили мелкие толпы любопытных иностранцев, прицеливаясь ко всему, что двигалось, телефонами, да покупатели с пёстрыми сумками из пристроившегося ко всему этому многообразию торгового центра.

Если кому-то сочетание «мелкие толпы» покажется странным, это связано с тем, что по меркам больших городов то, что на Кисиве представлялось «толпой», было на самом деле заурядным и почти незаметным скоплением праздного народа. Но Кифару прожил тут большую часть жизни и у него, всякий раз, когда он оказывался возле стадиона, широко открывались глаза и радостно стучало сердце. Хотя кто-кто, как ни он был виновником столь разительного преобразования некогда полусонного острова.

Это ещё хорошо, что закончился учебный год, потому что иначе к здешней публике присоединилась бы сотня-другая студентов и их профессоров из соседней Шуле-я-кати — центральной школы острова, дававшей ребятам если не университетское, то уж точно институтское образование по наиболее востребованным специальностям, связанным с компьютерами, финансами и дизайном. Изначально были планы преподавать и более фундаментальные науки, от физики до сельского хозяйства и медицины, однако Кифару и его уполномоченные друзья довольно быстро сообразили, что физика — это сегодня сплошная теория, официальная медицина по большей части вредна, а сельскому хозяйству желающие могут гораздо лучше научиться у местных стариков. Медицине, кстати, тоже.

Кифару собирался первым делом найти жену. Поздоровавшись с охранниками на служебном входе, зашёл в здание стадиона и направился кротчайшим путём в сторону её кабинета на втором этаже.

Эта часть была закрыта от посторонних, на чём настояла именно Самира, хотя Абрафо, его самый закадычный друг и заодно директор всего комплекса, поначалу её мнения не разделял и слегка поартачился. Кифару дал им всласть поспорить, послушал-послушал и в итоге принял сторону руководительницы ставшего с некоторых пор главным спортивного проекта острова. Открытость была на Кисиве доброй традицией, но безопасность с некоторых пор представлялась ему более важной для будущего.

Ни посторонних, ни людей вообще в коридорах не наблюдалось. Видимо, все разошлись по студиям и ложам, поскольку, если ему не изменяла память, сейчас должна была вестись прямая трансляция финала. Судить об этом можно было по приглушённому стуку мяча, женским крикам и гудению зрительного зала. Звуконепроницаемость конструкции стадиона могла сравниться разве что с его акустикой.

Первым, кого он повстречал на пути, был некто иной, как Фураха, его брат, шедший навстречу в обнимку с какой-то незнакомой девицей. Оба чему-то весело улыбались.

При виде Кифару улыбка Фурахи слетела с лица, а рука машинально выпустила плечи спутницы.

— Договорим после, — сказал он, подталкивая смутившуюся девицу вперёд и останавливаясь.

— Доиграешься, — лаконично отчитал брата Кифару, но развивать мысль не стал. — Ты мне нужен.

— Что случилось? — Фураха тоже считал ниже своего достоинства оправдываться.

— Пока ничего. Пошли.

Самира сейчас наверняка при делах, так что едва ли ждёт его появления. А встреча с братом подсказала Кифару одну любопытную идею.

— Ты знаешь Джона Смита? — поинтересовался он по дороге.

— Не припомню такого, — признался Фураха, с серьёзным видом распахивая перед ним дверь в комнату, откуда фактически велась регистрация всех приезжих и где обворожительной улыбкой, показавшейся Кифару сейчас особенно невинной, их встретила Узури.

— Давай проверим. Привет, невестушка. Как мама? Как сама?

— Всё хорошо, дядя Кифару, — машинально вставая, отозвалась Узури. — Чем вам помочь?

Братья молча переглянулись. Взгляд одного молил о молчании, взгляд другого безпощадно жалил.

— Посмотри-ка, пожалуйста, есть ли в вашей базе покупавших билеты на нынешнее мероприятие товарищ по имени Джон Смит. Думаю, из США, хотя не факт.

Узури села к экрану и быстро защёлкала изящными пальчиками с зелёными ноготками по клавишам.

— Мне кажется, я регистрировал нескольких Смитов, — вспомнил тем временем Фураха, становясь за креслом жены и нежно, но демонстративно кладя руки ей на плечи.

Кифару присел на край стола, с любопытством наблюдая за обоими.

Они были почти одногодками, и почти сразу же после рождения их решили поженить. Мать Узури, Мазози, оказалась у Кифару одной из первых женщин. И точно первой, которая согласилась ради взаимного удовольствия поиграть в рабыню. ПоИ точно первой, которая согласилась ради взаимного удовольствия поиграть в рабыню. авишам. варищ по имени Джон Смит. проектатом она благополучно вышла замуж, а Узури, когда подошёл срок, стала женой назначенного ей с детства Фурахи. Который, не нагулявшись, рисковал теперь очень сильно её обидеть, чего Кифару никак не мог ему позволить.

— Да, ты прав, — сказала Узури, разглядывая экран. — У нас тут отмечено целых три Смита, и два из них — Джоны. Вам какой нужен?

— Фотографии есть? — встрепенулся Кифару.

— Конечно.

Со всех трёх фотографий на него смотрели совершенно незнакомые лица. Почему-то он был несильно удивлён.

— Вы всех снимаете при регистрации?

— Мы всё делаем по правилам, — не замедлил отозваться Фураха, делая многозначительное ударение на слове «всё».

Кифару незаметно для девушки укоризненно покачал головой, а вслух сказал:

— Узури, дорогая, покажи-ка мне выборку всех мужчин-иностранцев в возрасте, скажем, от тридцати, хотя, нет, пожалуй, от сорока лет. Тому, кого я ищу, думаю, все пятьдесят, но кто их там, светлокожих, знает.

От шеи и худеньких плеч Узури приятно веяло цветами. Кифару занял место брата и даже наклонился, чтобы получше видеть экран. Ничего, пусть дурачина слегка поревнует и представит, что может потерять.

Программа регистрации оказалась настолько продвинутой, что Узури смогла выводить на монитор по четыре портрета за раз. Таким образом Кифару удалось довольно быстро заметить нужную ему физиономию, хотя она была настолько маловыразительной, что он не сразу её признал. Пришлось отматывать список назад.

— Вот этот. Как его настоящее имя?

— Если его настоящее имя соответствует имени в паспорте, — быстро сориентировалась в происходящем Узури, — то зовут вашего «Джона Смита» Дэвид Спенсер Стюарт.

Полное имя мистера Стэнли было Рэймонд Стюарт Стэнли. Видимо, они и в самом деле братья. По матери или как-нибудь ещё.

— Отличная работа! — похвалил ребят Кифару и обнял радостно вскочившую с кресла девушку. — Здесь он или уже уехал, вы, конечно, не знаете.

— Увы, информация об отъезде к нам не поступает, — сокрушённо вздохнула Узури.

Кифару успокаивающе чмокнул её в лобик, пожал тонкие пальчики, сверкнул глазами в сторону притихшего братца и торопливо вышел.

Если этот дурачина обидит её, и она его бросит, то, во-первых, ему будет поделом, а во-вторых, он, Кифару, с полным правом заберёт бедняжку под свою опёку. Раньше он никогда не думал о невестке в таком духе, но сейчас ему вспомнился их коротенький разговор на свадьбе её матери:

— Я бы пошла с тобой, но мне пока нельзя.

Узури тогда было лет десять, и Кифару ничего не почувствовал, но почему-то эти слова завязли в его памяти.

Откуда ему в голову вот уже второй день лезут всякие глупости? Наверное, всё из-за того же Джона Смита. Который к тому же вовсе не Джон Смит, а обычный лгун.

«Обычный лгун» вышел ему навстречу из кабинета Самиры и застыл на пороге с дежурной улыбкой.

— Что вы тут делаете? — не церемонясь, поинтересовался Кифару.

— Как видите, веду себя довольно подозрительно, хотя и не скрываюсь.

— А чем вам не нравится имя Дэвид?

— О, да ваша служба разведки, похоже, не дремлет!

— Паспорт тоже поддельный?

— Боже упаси! С чего вы решили? Паспорт самый обычный, такой же поддельный, как у всех.

Кифару не стал уточнять, что именно имеет в виду собеседник, мягко его отстранил и заглянул в кабинет. Из-за углового столика ему сконфужено улыбнулась Мсайдизи, помощница Самиры, давая понять, что начальница в бегах.

— Похоже, нам по пути, — заметил новоиспечённый Дэвид Стюарт. — Я тоже разыскиваю вашу замечательную жену.

— Хотите предложить спонсорство?

— Отнюдь. Не люблю тесниться, знаете ли. Спонсоров, как я погляжу, у неё и без меня хватает, а я — волк одинокий.

— Кто вам сказал, что вы волк?

— Никто. Я так себя ощущаю.

— Ощущения бывают обманчивыми.

— Не в моём случае, уверяю вас. Кстати, вы уже подумали над моим предложением?

Думал ли он над его предложением? Только и делал, что старался не думать всё это время.

— Нет, не довелось.

— Дело ваше. Но время идёт. Я бы даже сказал «бежит». Хотя я вас никоим образом не тороплю. Ваш остров, ваши деньги, ваши люди, ваши жёны и ваши дети. Надеюсь, малыши в порядке?

— Не надейтесь. В порядке.

— Рад слышать. Подрастающее поколение — наше будущее.

— У вас тоже есть дети, мистер Стюарт?

— Вообще-то я предпочитаю Спенсер. Да, есть, две дочки. Одна вот-вот грозится сделать меня дедушкой.

Кифару был удивлён услышать, что перед ним по-своему обычный человек, живущий заурядной жизнью немолодого папаши.

— А другая?

— Другую, я предпочёл бы не обсуждать, уважаемый Кифару. — Голос собеседника слегка дрогнул, причём вполне натурально. — Она инвалид детства и постоянно находится в специальной лечебнице, с матерью, моей первой женой.

— Извините.

— Пустяки.

Действительно, было похоже, что Дэвид Стюарт, то есть Спенсер, вот-вот откроется перед Кифару своей новой, человеческой стороной. Если и выдуманной, то вполне органично.

Существовало два места, где могла находиться Самира во время трансляции соревнований, если её не оказывалось в кабинете.

Кифару со своим примолкшим спутником прошли в ложу для почётных гостей. Тут тоже на страже стояли двое бравых молодцев, которые Кифару с лёгким поклоном пропустили, а на Дэвида Стюарта посмотрели весьма подозрительно, но тоже останавливать не стали. Тот машинально показал им свой билет.

В почётной ложе Самиры не было. Много времени на выяснение этого обстоятельства не потребовалось, поскольку ложа оставалась почти пустой. Пока пустой. Через чистые стёкла Кифару видел, что на площадке ведётся обычная подготовка к матчу. Даже волейболистки ещё не вышли на разминку. Правда, сам стадион был, напротив, уже почти полон. Зрители не хотели упустить ничего интересного. Выходит, звуки «прямой трансляции» ему послышались.

Он обменялся приветствиями с несколькими знакомыми и незнакомыми лицами и вышел. Спрашивать, видели ли охранники его жену, он, разумеется, не стал. Это их не касалось. В их глазах он должен был оставаться всезнающим и всемогущим. Ну, или как-то так.

— За деловой женщиной трудно уследить, — напомнил о своём присутствии Дэвид Спенсер, — когда они снова спускались по лестнице вниз и направлялись в святая-святых — штаб всего проекта, откуда велась трансляция происходящего на площадке и куда посторонним вход был строго запрещён.

Кифару промолчал.

Дверь на студию была, как водится, заперта. Тут даже не требовалось выставлять охрану. Неприметная дверь без таблички. Неприметный звонок сбоку.

Кифару позвонил.

— Вам туда нельзя, — предупредил он спутника.

Тот улыбнулся, поднял руки и отошёл на шаг.

— Если нельзя войти мне, пусть выйдет она.

Дверь открыла специально предназначенная для этого девушка, выполнявшая функцию ещё одной помощницы Самиры. Увидев Кифару, она беззвучно его впустила, только прижала пальчик к губам. Дэвид Спенсер послушно остался снаружи.

Внутри студия была погружена в темноту, освещаемую лишь многочисленными экранами мониторов.

Кифару вспомнил, как Самира сама ездила покупать всё это оборудование, не доверяя никому, даже их тогдашнему благодетелю — мистеру Стэнли. Кажется, это была не то Швеция, не то Дания. Стоило немалых денег, но стоило.

Несколько человек в огромных наушниках негромко переговаривались через торчавшие из-за ушей палочки-микрофончики. Помощница вручила Кифару такую же гарнитуру и сама нажала за него какую-то кнопочку с огоньком. Шепнула:

— Вас не услышит никто, кроме неё.

— Самира? — позвал Кифару, продолжая вглядываться в силуэты.

Один из них, сидевший за широченным пультом, развернулся и помахал ему рукой. Кифару подошёл, стянул наушники на шею, наклонился и поцеловал жену в тёплое ушко, которое она тоже специально для него обнажила.

— Всё в порядке? — шепнул он.

— Смотря что называть порядком. Да, всё пока путём.

— Тут тебя этот Джон Смит добивается. Ждёт под дверью. Буквально. Не знаешь, что ему нужно? Заодно ребята выяснили, что он никакой не Джон Смит, а Дэвид — Дэвид Спенсер Стюарт.

— Я знаю.

— Знаешь?! И молчишь!

Вместо ответа Самира выразительно на него посмотрела, решительно сняла наушники, сделала кому-то знак и встала.

— Где он?

— Я же сказал — под дверью.

— Хорошо, идём, я с ним поговорю.

Сказать, что Кифару такая реакция удивила — не сказать ничего. Однако он сделал вид, будто на иное и не рассчитывал, и пошёл следом, теряясь в догадках.

Дэвид Спенсер спокойно подпирал стену коридора и разглядывал свои блестящие кожаные ботинки, будто размышлял о том, насколько они тут уместны и не стоит ли сменить их на что-нибудь более спортивное.

Появление Самиры он воспринял как нечто само собой разумеющееся, приветливо поздоровался за руку и заглянул через её плечо на подходящего Кифару. Кифару сильно покоробило, когда он услышал, как его любимая юная жена говорит этому противному чужаку:

— У нас нет секретов.

Что-то во всём этом было далеко не ладно.

— Я не бросаю слов на ветер, — говорил тем временем Дэвид Спенсер. — Особенно обещаний. Мои подозрения оправдались. Когда вы будете готовы, нас ждут в Эдинбурге.

Упоминание Эдинбурга сразу же запустило в мозгу Кифару давно остановившийся механизм. Шестерёнки закрутились, пружинки разжались.

— Дайте-ка угадаю, — сказал он, кладя ладонь на плечо Самиры. — Тебе предлагают узнать о твоей прошлой жизни. Яблочко?

Настала очередь Самиры широко открывать глаза и забывать самые простые слова.

Дэвид Спенсер улыбался. Или делал вид, что улыбается.

— Не всё же вам, тиранам, знать о себе правду, — быстро нашёлся он и посмотрел на собеседницу. — Так что вы решили?

Самира медленно повернулась к мужу.

— Ты про это тоже знаешь?

— Ну, смотря про что именно. Про тебя — нет. Про себя — да. Хотя сейчас мне всё это представляется большим розыгрышем.

— Не говорите так, — не слишком аккуратно спрятал насмешку под улыбкой Дэвид Спенсер. — Насколько я могу судить, поездка в Эдинбург обернулась для вас существенной прибавкой к тому, что вы уже на тот момент имели. Всем бы такие розыгрыши, не считаете?

— Ваш покойный братец тоже любил говорить загадками, но некоторые из них сам же и растолковывал. Поэтому я теперь не удивлюсь, если моё обогащение никак не связано с тем, что мы обнаружили в Эдинбурге, а является всё-таки розыгрышем с далеко идущими планами.

— На розыгрыш такого масштаба даже мой братец, как вы выразились, не отважится. Не отважился бы, — поправился он. — Между прочим, копание в собственном прошлом — дело сугубо добровольное. Знаете, что, милочка, давайте вы сами поговорите со своим мужем, а я, если что, готов этот разговор поддержать. Схожу пока поболею за бразильянок.

Дэвид Спенсер любил красиво удаляться.

Самира продолжала смотреть на Кифару, будто видела его впервые.

— Ты тоже ездил в Эдинбург? С мистером Стэнли, подозреваю? Почему ты мне ничего не рассказывал?

— Начнём не с этого. Что он тебе наговорил? И почему ты ничего не сказала мне?

— Сюрприз. Я думала, это будет моим тебе сюрпризом.

— Допустим. Но ты же ведь не можешь не знать, как я к этому типу отношусь. Добрая половина того, что он говорит, враньё, я уверен.

— Но ведь вторая половина должна тогда быть правдой. Его брату ты почему-то верил.

— Это долгая история. Расскажи, как всё вышло. Он тебя надоумил?

Самира взяла Кифару за руку, заглянула в глаза.

— Вообще-то да. Ты не сердишься?

— Сержусь. Продолжай.

— Он на днях подошёл ко мне и спросил, не помню ли я имя одной женщины.

— Какой женщины?

— Этого он не сказал, но имя называл — Камилла Колуччи.

— И ты, конечно же, её вспомнила.

— Мне и вспоминать не пришлось. Так звали в детстве мою любимую куклу.

— Что, прям так, с фамилией? Обычно кукол зовут просто по имени.

— Наверное, но у меня была особенная кукла. И я хотела, чтобы она была особенной во всём.

— И ты сама придумала это сочетание?

— Мне оно просто показалось красивым. Я тогда и не задумывалась, откуда оно возникло у меня в голове. Может быть, я читала книжку или видела мультик.

— А он тебе, выходит, объяснил, что так звали тебя в прошлой жизни.

— Да…

— Он только к тебе с этим подходил или к Султане тоже?

— Не знаю. Я ей ничего не говорила. Мне всё это показалось дурацкой попыткой зачем-то втереться в доверие. Ведь вообще-то он мог узнать про куклу от моей матери, хотя и не пойму, как, ведь она не станет первому встречному разбалтывать такие вещи. Но сейчас, когда и ты, оказывается…

— Чего он от тебя хочет?

— Говорил, что хочет помочь. Что я смогу вспомнить свою прошлую жизнь, даже несколько, если получится.

— … но для этого нужно прокатиться в Эдинбург. Желательно с ним. И когда ты собиралась поставить меня в известность о своих планах? Или просто улетела бы, сославшись на необходимость что-нибудь подкупить для студии?

— Кифару, я…

— Я тебе доверял. И доверяю. И не хочу, чтобы ты что-то делала за моей спиной. Такие сюрпризы мне не нужны.

— Кифару…

— На первый раз ограничимся поркой.

— Хорошо…

— Ступай, выслушай его. Так и быть. Я тебе, ты знаешь, ничего не запрещаю, но в ответ требую никогда меня не обманывать и держать в курсе. Особенно сейчас. Особенно с подобными товарищами, от которых неизвестно, чего ждать. В конце концов, я имею право о тебе безпокоиться.

— Я поняла. Прости меня.

Она поцеловала ему руку и торопливо зацокала высокими каблуками следом за Дэвидом Спенсером.

Самира

Даже после порки, даже когда она, постанывая, лежала в его объятьях, Кифару не мог избавиться от ощущения того, что Самира недоговаривает.

В свою очередь он честно поведал ей, как однажды получил письмо от мистера Стэнли, как его впечатлила приклеенная к письму марка, изображавшая маяк — белый дом с башенкой, как он загорелся такой же дом с башенкой себе построить и как впоследствии мистер Стэнли сказал, что проверял его и что ему будет небезынтересно прокатиться с ним в Эдинбург. Возможно, это происходило не совсем в такой последовательности, возможно, про Эдинбург он узнал, уже после того, как прилетел в Англию, но суть вещей это не меняло. Его отвели в подземелье, где подвергли новой проверке, потом они полетели в Копенгаген, столицу Дании, там ему снова учинили допрос, и в итоге он получил своеобразный ключ от отдельного ящика всё в том же шотландском подземелье. В ящике он обнаружил некоторые фотографии, дневник на арабском языке и финансовые документы. Документы сначала привели к гибели ни в чём не повинного руководителя банка на острове Занзибар, а потом, благодаря вмешательству всё того же мистера Стэнли, дали ему, Кифару, доступ к практически открытому счёту, о котором они давеча все вчетвером разговаривали в связи с возможными денежными катастрофами вселенского масштаба.

— То есть, в прошлой жизни ты был очень богатым арабом? — переспросила Самира. — И таким образом сумел передать себе то, что накопил тогда?

— По словам мистера Стэнли, да. Хотя, зная его и таких людей, как твой Дэвид Спенсер, сегодня я начинаю догадываться, что при желании всё это можно было подстроить. Даже ценой ноликов на счёте, которые вообще-то, если разобраться, на определённом уровне человеческой пирамиды перестают что-либо стоить. Сколько ноликов нужно, столько и проставят. Они ведь умудрились сделать даже так, что сколько бы я ни тратил, денег на счёте не становится меньше. Компьютер сам округляет сумму до прежней.

Самира забавно подняла бровки. Похоже, сестра, в своё время принявшая дела от верной Марины, ничего ей в этой связи не рассказывала.

— Непонятно по-прежнему только одно, — сказала она, подумав. — Зачем им всё это нужно?

— Доверие, влияние — кто их там до конца разберёт! Мистер Стэнли нравился мне тем, что оказывал немало полезных услуг, ничего не требовал взамен, сам делал на нас, точнее, на оффшорной зоне деньги и помалкивал. Один только раз попросил дать возможность поснимать у нас на острове войну.

— Войну?

— Киношную. Потом эти кадры у них крутили как новости, чтобы выбить бюджеты на армию. Джон Смит, он же Дэвид Спенсер, давно уже пристаёт ко мне, предлагая защиту острова. Как я понимаю, мистер Стэнли действовал от имени банков, а его братец — от имени военных. У них там война друг с другом постоянная. Хотя одни без других тоже жить не могут. Банки используют армию, чтобы уничтожать конкурентов и показывать свою незаменимость в боевых действиях, а армия использует банки, чтобы прокачивать через них бюджеты. При этом хозяева банков и хозяева армий — далеко не всегда одни и те же люди, не одни и те же семьи. Хотя у них там и близкие родственники могут перегрызться со скуки так, что гибнут лучшие люди целых наций.

— Ты имеешь в виду первую мировую? — Самира погладила ладонью его тяжёлый, вздрогнувший от прикосновения ууме.

— К сожалению, я плохо знаком с историей, тем более европейской. Хотя они называют её «мировой», насколько я слышал, велась она на пятачке чуть больше нашего острова рядом с нейтральной Бельгией. Велась четыре года, однако ни в одной из столиц враждовавших между собой государств не прозвучало ни единого выстрела.

— Ты прав, потому что я помню, как мы ещё в школе задавали учителю истории вопрос, правда ли что все тогдашние цари, короли и кайзеры были чуть ли не родными братьями.

— И что ответил вам учитель?

— Чтобы мы знали написанное в учебнике и могли повторить это на экзамене.

— Возможно, в таком случае я немного потерял, — улыбнулся Кифару и развернул жену так, чтобы видеть её попку с едва заметными рубцами. — Не больно?

— Больно, конечно.

— В следующий раз не будешь ничего от меня утаивать.

Она хитро на него посмотрела.

— Буду.

— Уверена?

— У тебя ведь скоро день рождения.

Точно, он и позабыл за всеми этими не слишком приятными разговорами и размышлениями. Дни рождения друг друга они отмечали всегда весело и никогда заранее даже намёком не выдавали суть будущего подарка. Просить подарки у них тоже не было принято.

— Допустим. Если только ты не вмешаешь в это мистера Спенсера. Кстати, о чём вы с ним в итоге договорились?

— Пока ни о чём. Он только сказал, что если я пожелаю, он свозит меня в одно интересное место, где я узнаю о себе гораздо больше. Думаю, он имел в виду твой Эдинбург с Копенгагеном. Почему именно там?

Кифару пожал плечами. И рассказал Самире историю своих приключений в Италии, где ему тоже пришлось спускаться глубоко под землю и где они с Мариной и Илинкой нашли древний архив масонов.

— Похоже, они там все помешены на подземельях. Что ты ему ответила?

— Что подумаю. Ты мой муж, тебе и решать. Он это тоже теперь, наверное, понимает. Либо ты меня не отпустишь, либо захочешь поехать со мной.

— Правильно. — Он поцеловал её в радостно подставленные губы, а она сильно-пресильно сжала пальчиками его ууме, словно хотела задушить ядовитую змею. — Никогда ничего не делай без меня. Это небезопасно.

— А что было в дневнике? — спросила Самира, когда через некоторое время они стали одеваться, чтобы вернуться в замок к остальным.

— Каком?

— Ну, ты ведь сказал, что нашёл свой дневник. На арабском.

— А, не знаю. Руки пока не дошли.

— Ты настолько нелюбопытен! Я бы давно отыскала кого-нибудь, кто бы мне его перевёл. Вдруг там что-то важное, а ты не знаешь.

— И что бы ты сделала с тем, кто тебе его бы перевёл?

— В смысле?

— Что бы ты сделала с переводчиком? Ведь он бы теперь знал твои секреты.

— Зависит от текста. Там необязательно должны быть секреты. Только дураки доверяют секреты дневнику. Не думаю, что в прошлой жизни ты был дураком.

— Я тоже. Значит, если в дневнике есть какая-нибудь стоящая информация, она наверняка зашифрована.

— Не представляю тебя арабом, — сказала напоследок Самира и первой двинулась прочь из подземелья. — Фотки покажешь?

Посмотреть фотографии захотели и остальные обитательницы замка. Кифару нехотя сходил в потайную комнату, где держал свои находки, и принёс всю папку.

Самира полистала дневник в потёртой кожаной обложке и передала сестре. Та тоже только хмыкнула, и дневник оказался в руках Илинки, предусмотрительно уложившей детей спать. Она отнеслась к его содержимому более внимательно, обнаружила несколько странных рисунков от руки и даже сделала характерное для неё заключение:

— Человек, всё это написавший, чего-то очень боялся. Трусом он не был, но…

— А вот как он… как я тогда выглядел, — прервал её Кифару, раскладывая на столе фотографии, с которых на них смотрел пузатый бородач в восточном халате и неизменной чалме. — Познакомьтесь: Сеид сэр Баргаш ибн Саид аль-Бусаид, султан Занзибара. А вот на этой он вместе с тогдашним мистером Стэнли. По словам мистера Стэнли.

Толстяк стоял рядом с подтянутым джентльменом в котелке на фоне белого маяка.

— Это Англия, 1871 год. Причём, забыл сказать, что это вообще-то не моя прежняя жизнь, а через одну. Мистер Стэнли говорил, что в следующей жизни разыскать меня не сумел. Только в этой.

— Это не ты, — уверенно заключила Илинка, присмотревшись к фотографии и перетасовав другие, на которых тот же ибн Саид был заснят и в кругу семьи, и на каких-то публичных торжествах.

— Разумеется, не я, — согласился Кифару. — Не мой скафандр.

— Не в скафандре дело, — пояснила Илинка. — Я не про внешность. Внутри скафандра не ты.

Все посмотрели на неё с интересом. Илинка давно доказала свои таланты современной колдуньи, и к ней прислушивался теперь не только Кифару.

— Поясни. У него, насколько я знаю, тоже был гарем.

— Гарем ни при чём. У этого совсем друга начинка.

— Разве опыт жизней не меняет начинку? — вмешалась Султана, которая тоже в подобных вещах кое-что смыслила.

— Нельзя вынуть косточку из персика, не повредив кожуры, — философски заметила Илинка и добавила другое сравнение: — В какой бы автомобиль ни садился водитель, любой из них он будет водить одинаково. Тут другой водитель.

— Ты уверена? — погладил её плоский живот Кифару.

Илинка, как водится, голяком, уже лежала на краю бассейна и прикрывалась фотографией глаза от перевалившего через зенит солнца.

Обе жены тоже тешили взгляд мужа обнажёнными формами. Самира, свесив ноги в воду, размазывала по груди сок алоэ, а Султана, погрузившись в воду по самые глаза, пускала носом и ртом пузыри. Длинные волосы облепляли её голову чёрным блестящим шлемом и расплывались по поверхности нефтяным пятном.

— Я уже говорила, что уверенным нельзя быть ни в чём. — Илинка вернула хозяину фотографию и потянулась. — Но насколько можно, да, уверена. Этот человек слишком зависим. Слишком злопамятен. Слишком несправедлив.

— Ты всё это видишь? — удивилась Самира.

— Нет, но чувствую.

— Я бы тоже так хотела.

— Ты тоже можешь. — Рука Кифару двинулась ниже, и Илинка на мгновение запнулась. — Любой может. Просто обычно человек этим ощущениям не доверяет и отталкивает их, а потом просто перестаёт замечать.

Султана одним гибким рывком вытянула себя из бассейна, наскоро вытерла руки полотенцем и взяла у Илинки фотографию.

— Не знаю, права ли ты, — сказала она, подумав, — но знаю наверняка, что с таким типом ни за что не смогла бы жить.

— Вот будет забавно, если мне нагадают, будто в прошлой жизни я была его женой, — рассмеялась Самира.

Пояснений не потребовалось — остальные уже знали эту историю и соглашались с тем, что предложение Дэвида Спенсера попахивает весьма подозрительно.

«Злопамятный и несправедливый» ибн Саид обладал по сравнению с Кифару одним неоспоримым преимуществом. Он знал арабский.

— Я придумала, как нам узнать, что написано в дневнике и при этом не убивать переводчика, — сказала Самира, резко продолжив прерванный в подземелье разговор и не обращая внимание на удивлённые взгляды сестры и Илинки. — Переводчик не должен знать, кому этот дневник принадлежит, то есть не должен знать о тебе. Сделать это проще простого, если ты мне доверишься. Я всё равно… да, не хмурься… я всё равно скоро должна будут покинуть тебя по делам… нет, не связанным с Эдинбургом… и могу втихаря отдать его в работу.

— Отдай, только разным переводчикам, — не слишком вдохновенно заметил Кифару. — Чтобы на всякий случай весь текст не оказался в руках у кого-нибудь одного. Мало ли что я там написал.

Все посмотрели на кожаную книжицу посреди стола.

— А ещё лучше, — наставительно добавила Султана, — продублируй переводы. Найди, скажем, пять-шесть разных переводчиков, раздели дневник на пять равных частей, и дай первому, например, первую и четвёртую, второму — вторую и пятую, третьему — вторую и четвёртую и так далее. В конце концов, ты получишь несколько версий одного текста, а они — самое общее о нём представление. Разумеется, про существование друг друга они знать тоже не должны, поэтому я бы не стала давать объявление где-нибудь в интернете, а действовала напрямую, в оффлайне.

Идея была правильной и толковой, только Кифару всё-таки засомневался в том, стоит ли подвергать дневник хирургической операции, после которой он уже никогда не станет прежним. Султана сдержала улыбку и как могла серьёзно пояснила, что никто его дневник трогать не будет. Он вообще останется здесь, в замке. Его просто постранично перефотографируют. Последний аргумент настолько Кифару успокоил и обрадовал, что он даже не стал спрашивать Самиру, куда и зачем та собирается уехать. Было понятно, что расшифровка записей до сих пор довлела над ним тяжёлым грузом, хотя он этого и не показывал.

А уехала она сразу после того, как были закончены съёмки победительниц волейбольного турнира — бразильянок.

Кифару девушки, к слову сказать, очень понравились. Он даже не сразу понял, что ему в них кажется столь притягательным, кроме красивой внешности и спортивного сложения. В них не чувствовалось обычной для участниц «спорт гол» распущенности. На площадке они забывали о своей обнажённости и бились за каждый мяч, не обращая внимания ни на подруг, ни на соперниц, ни на зрителей. Вне же игры они вели себя несколько натянуто, если могли, то тихонько прикрывались, а когда их заставали врасплох или заставляли быть более раскрепощёнными, прятали стыдливость за улыбками и смехом. Кифару хотел их всех, но в итоге не сблизился ни с одной, удовлетворившись фотографированием и видео. Ещё больше, чем юных бразильянок, он хотел оставаться верным своим женам, которые, скрепя сердцем, ему доверяли и, возможно, не стали бы возражать вслух, но его измены были бы им неприятны. Так что принцип «не делай другим, чего не желаешь себе» вынудил Кифару держать дистанцию, что, кстати, тоже по-своему возбуждало.

Он только взял с Самиры слово, что её поездка никоим образом не будет связана с Дэвидом Спенсером. Если она примет его предложение и решит отправиться в Эдинбург или куда-нибудь ещё, Кифару непременно составит ей компанию. Она, разумеется, пообещала и подарила ему на прощание незабываемую ночь.

Не было её долго.

Между тем день рождения Кифару приближался. Он раньше никогда его особенно не отмечал, однако последнее время, что называется, «положение обязывало». На праздник приходили — во внутреннюю часть замка — родственники и самые близкие друзья, а все остальные, то есть весь остров, с каждым годом проникался торжеством всё сильнее и сильнее. Кифару это обстоятельство смущало, но те же друзья заверяли его, что народу не запретишь, а народ его уважает и любит за то многое, что он для него сделал, так что, брат, терпи.

В один прекрасный день Кифару не выдержал, попросил у Сутланы телефон и позвонил Самире. Сделал он это, чтобы застать её врасплох, поскольку звонок был видео — под предлогом того, что он хочет увидеть жену, по которой имел полное право соскучился, что, если рассудить здраво, вовсе не предлог, а повод.

Врасплох он никого не застал, Самира сразу сняла трубку, была приятно удивлена, и показала свой пустой гостиничный номер, а заодно вид из окна, который представлял собой довольно унылый склон горы, сплошь поросший не то лесом, не то густым кустарником. За окном шёл дождь.

— Ты где? — невинно спросил Кифару.

— В Рио, — так же невинно ответила она.

Кифару за последние годы неплохо узнал географию, чего раньше ему никогда особенно не требовалось, и потому удивился:

— Ты что, никак от своих бразильянок не отстанешь?

— Они больше твои, чем мои. И нет, у меня тут другие дела, более важные.

— Расскажешь?

— Не просто расскажу, а покажу. Когда вернусь.

— А когда ты вернёшься?

— Не переживай, Ваше Величество, твой праздник не пропущу.

Они ещё некоторое время мило беседовали, Самира показалась ему голышом в гостиничном зеркале, Кифару остался доволен и больше ей не звонил. Теперь он пребывал в полной уверенности в том, что Самира готовит ему подарок в виде перевода его дневника. Вот только одно оставалось непонятно: зачем ехать за арабскими переводчиками в Бразилию?

Звонок

Кифару смотрел на своё задумчивое отражение в зеркале и мял длинными пальцами гладкий подбородок. Женщины называли его пальцы красивыми, а про подбородок не говорили ничего, тогда как сам он считал, что в его возрасте можно было бы обзавестись и какой-никакой бородкой. Носить бороды у местных мужчин не было в обыкновенье, но они для этого тщательно брились по утрам, а вот подбородок Кифару о существовании бритв даже не догадывался. Абрафо говорил, что так происходит именно поэтому — мол, если хочешь бороду, её нужно обязательно брить. Кифару честно пробовал, но безуспешно.

А ведь он уже вступал в тот возраст, когда не только детство, но и юность оказывались отдалёнными воспоминаниями, и начинался период взрослости, который у него почему-то был обязательно связан с ношением бороды. Откуда к Кифару забрела эта идея, он доподлинно не знал и потому грешил на прошлые жизни. Если он когда-то был арабом, борода ему точно полагалась.

Сегодня был день его рождения.

Гости ожидались ближе к вечеру, однако, судя по шуму, приготовления в замке уже шли полным ходом.

За стол и гостеприимство отвечала Султана. В прошлом году она занималась этим на пару с сестрой, но на сей раз Самира задерживалась. Нет, она не пропала, она даже позвонила накануне и сказала, чтобы он не безпокоился, поскольку она обязательно успеет, вот только причину столь неуместного опоздания утаила. У Кифару были свои догадки, и он не стал допытываться, зная наверняка, что повода для ревности нет. Судя по весёлому голосу, Самира явно что-то задумала.

— Папа.

На пороге ванной стояла на четвереньках крошка Тумаини. Говорить в полном смысле слова она ещё не умела, но «папа» произносила поразительно отчётливо.

Кифару подхватил дочку на руки и поцеловал в холодный носик. Малышка поморщилась и фыркнула ему в щёку.

Следом вошла с извиняющимся видом Илинка.

— Помешали?

— Вы не можете мне помешать.

Кифару развернул дочку так, чтобы она не видела, и поцеловал её мать сначала в запрокинутый подбородок, потом — в полуоткрытые губы. Она скользнула ладонью по его животу, словно проверяя искренность сказанного. Искренней и быть не могло.

Кифару рассмеялся.

Тумаини подхватила его смех. При этом она, не отрываясь, с восхищением смотрела ему в глаза, словно о чём-то спрашивая.

Когда Илинка попыталась её забрать, она заверещала и ухватила отца за шею обеими ручонками, больно царапнув.

Из ванной они вышли втроём.

Телефон на плетёной тумбочке возле кровати весело заиграл.

Не выпуская дочку из рук, Кифару подобрал его и обратил внимание на то, что номер не определился. Он решил было не отвечать, но Тумаини уже дотянулась ручонкой до экрана и каким-то чудом нажала зелёную кнопочку.

Кифару сразу узнал голос и только успел подумать, что впервые ему звонят с того света.

— Какие новости? — буднично спросил мистер Стэнли и торопливо добавил: — Только никаких имён. На всякий пожарный.

— А каких новостей вы ждёте? Ваш брат гостит у нас и клеится к моей младшей жене. Похоже, хочет прокатить её в Эдинбург. Вы в курсе?

— Я сейчас, к сожалению, по многим вопросам не в курсе. Поэтому и решил дать о себе знать.

— Чтобы я не наломал дров?

— Именно. Теперь ты хотя бы будешь в курсе, что мой братец тебе в очередной раз наврал.

— Вообще-то он дал понять, что это может быть розыгрышем с вашей стороны.

— Да, но он наверняка не знает глубину этого розыгрыша. Думаю, он воспользовался моим вынужденным исчезновением и посоветовал готовиться к большой катастрофе.

— Вы правы, к финансовой.

— Отлично! Значит, даже он купился.

— То есть?

— То есть тебе, Ваше Величество, я могу сказать по телефону, что он знает правду ровно на половину.

— Катастрофы не будет?

— Бинго! Но если в его окружении думают, что будет, поскольку считают себя приближёнными к тайнам финансов, то я не зря пошёл на эту, согласись, далеко не лёгкую жертву. Паника — лучшее время делать деньги.

— Вы решили заработать на своей смерти? — Кифару передал дочку подошедшей Илинке.

— Как и все нормальные люди, которых становится с каждым разом всё больше. Обычный человек не понимает, почему какие-нибудь звёзды типа певцов и певиц гибнут или кончают жизнь самоубийством. Они не удосуживаются проверить рост «посмертных» продаж их музыки и песен. Ведь если ты, скажем, стареющая Уитни Хьюстон, почему тебе ни «утонуть» в бассейне, где незадолго до этого благополучно «утонула» твоя родная дочка, и ни получать очень неплохие проценты с миллиардных продаж твоих старых записей, при этом не только не выходя на сцену, но даже не утруждая себя ежедневным макияжем? Живи в своё удовольствие на тропическом острове и собирай прибыли. Что может быть лучше на старости лет! При этом совершенно не нужно прятаться, поскольку если кто тебя узнает в магазине или на улице, их словам и даже фотографиям будет грош цена: все же знают, что вы умерли, а похожих людей уйма. Иначе ни у одного актёра не было бы столько дублёров, сколько бывает у их коллег, играющих в руководителей государств.

— Означает ли это, что мы через какое-то время можем ждать вас в гости?

— Мой случай несколько особый. Не только мой братец вправе предполагать, что моя смерть была обычным уходом в тень. Меня наверняка разыскивают. И вовсе не полиция, а гораздо более смышлёные и влиятельные люди. Думать они могут, что угодно, но найти — ни за что. Поэтому пока нет, отделаемся телефонными разговорами.

— А разве мой или ваш телефон не прослушивается?

— Мой нет, твой — наверное. Но звонок с моего просто блокируется, так что сейчас, если кто нас и хочет послушать, у них в эфире тишина и покой. Уж об этом, поверь, я заблаговременно позаботился.

— Если я правильно понял ваше объяснение, вы решили отдохнуть и заодно подзаработать?

— Отчасти. Вообще-то когда ты рождаешься в определённом семействе, ответственность преследует тебя с самых пелёнок. Кого это быстро утомляет или пугает, тот, как правило, меняет фамилию и становится «великим» и «знаменитым» в какой-нибудь другой области, например, как писатель или художник. Потому что для этого вовсе не обязательно уметь писать или рисовать. Достаточно, чтобы твои родичи тебя как следует раскрутили, чего им почти ничего не стоит, особенно по сравнению с прибылями и открывающимися возможностями. Бывают и провалы, но для этого нужно очень постараться. А вот некоторые, вроде меня — и моего братца — почему-то считают своим долгом оставаться в тени и ввязываться в безконечную борьбу добра с добром или зла со злом, как тебе больше нравится. Мы об этом уже говорили, так что повторяться не стану. Скажу только, что в данном случае я выполняю одно весьма деликатное поручение, которое может послужить тому, что большинство земного стада, думаю, назовёт именно «добром». Обычные обыватели даже не догадываются о том, что происходит. Интерпретация моей безвременной кончины — прерогатива сугубо приближённых к высоким финансам. Реакция пойдёт от них. А это — крупные корпорации, которые сегодня владеют всем миром через купленные ими правительства концентрационных зон-загонов, называемых «странами». Мой братец лоббирует корпорации военные, но они завязаны на всё прочее, включая фармацевтику, энергетику, водоснабжение, продукты и так далее.

— Вы ожидаете, что они среагируют, прогорят и таким образом потеряют монополию?

— О, я вижу, ты далеко ушёл от того просто смышлёного мальчика, с которым я когда-то повстречался на рынке! — рассмеялась трубка. — Совершенно верно. Начавшийся процесс немного сложнее, однако, суть да, именно такая. Есть надежда их если не вытеснить, то потеснить. Согласись, дело благое.

— А не получится ли это как в случае с плохим-хорошим полицейским? Каждый ведёт себя по-своему, но дело в итоге делает общее.

— Можно и так сказать. Какие бы добрые друзья ни играли в «пирамиду», верхние всегда будут давить на плечи нижних.

— Так чего ждать мне?

— Ты правильно выразился — ждать. Не предпринимать никаких резких телодвижений. Пусть даже твоя умница-жена придёт к тебе и доложит об оттоке оффшорных клиентов. Ей, кстати, совершенно необязательно знать подоплёку происходящего и о нашем разговоре.

— А ваша жена в курсе?

— Какая из? — снова рассмеялась трубка. — Та, которая стала ею насильно, для порядка, конечно, нет. Я умер для всех. Должны же у меня появиться какие-то плюсы от произошедшего.

— И что вы приобрели, кроме денег?

— Свободу, мой дорогой, свободу. Жена, которую я выбрал сам, твоя согражданка, оказалась ещё и превосходной актрисой. Хотя пресса не допекает её так, как первую, она в неутешном горе постоянно. На всякий случай. Знают о её существовании немногие, но к ним у меня доверия тоже нет. Пройдёт немного времени, и мы с ней, бог даст, воссоединимся.

— Она тоже погибнет?

— Возможно. Хотя, думаю, необязательно. Посмотрим.

— А ваши деньги? Или вы теперь на наличность перешли?

— Частично, да, перешёл, разумеется. Но прелесть нашего мира, каким его сделали в частности и мои предки, заключается в том, что никто ничего толком не замечает, а если даже и замечает, то не умеет соединять отрывочную информацию в целостную картину. Когда в своё время американцам сказали, будто их любимый президент Линкольн застрелен в театре «Форд», кстати, закрытом в тот вечер для обычной публики, никто не обратил внимания на один примечательный факт: его банковский счёт оставался активным ещё целый год, до тех пор, пока он на самом деле ни умер от болезни.

— А зачем тогда был нужен этот розыгрыш?

— Сегодня на роль президента можно протащить кого угодно. Раньше было чуть сложнее, поскольку публика была поглазастее да поноровистее. Если кандидат был непопулярен, никто из его хозяев не хотел рисковать. Но в США издавна существует замечательный тандем президента и его заместителя. Если что-то случается с президентом, к рулю автоматически становится его зам. Вот ради его законного назначения они и проделали сперва фокус с Линкольном, потом с Гарфилдом, потом с Маккинли, а потом и с Кеннеди. Джон ушёл в тень делать дела закулисные, а Джонсон стал делать то, что стал. Целых шесть лет правил, почти два срока. А ведь чуть ни попался на взяточничестве и финансовых злоупотреблениях. Если бы Кеннеди скоропостижно ни «убили», Джонсону грозили полноценный арест и срок, на сей раз тюремный. А вот президента уже никто арестовать не может. Подобные вещи делались не только тогда и не только в Америке. Так что за свои банковские счета я тоже не слишком переживаю, хотя, наверное, следовало бы.

— Вы по-прежнему в Шотландии?

— Шутишь? На кой леший она мне теперь сдалась! Там холодно, ветрено и народа мало.

— То есть, теперь вы в тепле и толпах?

— Практически угадал. Есть нюансы, но в целом, да, так и есть.

— Рад за вас. Если что, перебирайтесь к нам.

— Ну, конечно! Чтобы повидаться там с моим ненаглядным братцем…

— Но он же и сам догадывается.

— Догадываться и знать — разные вещи.

— Как мне себя с ним теперь вести?

— Как всегда. Вежливо. Не перечь. Но и на уловки не ведись. Не думаю, что он долго к тебе приставать будет. Очень скоро ему станет не до Кисивы.

— Надеюсь.

— Ладно, не буду тебя больше тебя отвлекать. С новым годом!

Не дожидаясь ответа, трубка захлебнулась частыми гудками.

Больше всего Кифару удивило, что мистер Стэнли помнит о его дне рождении.

Звёздный подарок

Продолжая держать телефон в руке, Кифару подумал, не стоит ли позвонить Самире. Несмотря на обещания, она всё-таки запаздывала. Зная её врождённую пунктуальность, можно было начинать волноваться. Однако звонить ей он не стал. Она уже большая девочка и явно что-то затеяла.

Поэтому он не сильно удивился, когда вернувшаяся Илинка позвала его провести с ней некоторое время в подземелье. Она редко напрашивалась, так что сразу стало понятно: его отвлекают.

Слышимость в подземелье была отвратительная, Илинка громко стонала, однако, несмотря ни на что, Кифару в какой-то момент уловил отдалённый шум вертолёта и продолжал подыгрывать. Они ещё некоторое время подурачились, а когда вернулись в дом, Кифару пришлось изображать восторженное удивление при виде бросившейся ему на шею Самиры. По такому случаю, она ещё и прихорошилась, отчего выглядела и пахла обворожительно.

— Поздравляю, дорогой муж! — сказала она, обдавая его улыбающиеся губы своим жарким дыханием. — У меня для тебя сюрприз. Он ждёт тебя в нашей спальне. Пойдём.

— Удалось перевести дневник? — поинтересовался Кифару на лестнице.

— А когда я не выполняла своих обещаний?

Он довольно пожал её крепкую ягодицу под атласным пурпуром платья.

В спальне всё было ровно так, как когда он отсюда уходил. Он ожидал увидеть на кровати хотя бы толстую папку с переводом, но нет, кровать была нетронута и пуста. Действительно, сюрприз.

— Ты разочарован? — спросила Самира, игриво заглядывая ему в глаза.

— Ты не можешь меня разочаровать, — не теряя надежды, обнял её Кифару.

— Погоди, — мягко отстранилась она и подошла к большому шкафу, где висела их немногочисленная одежда.

Самира распахнула одну створку и за руку вывела наружу смущённо потупившуюся обнажённую девушку, смуглую, невысокого роста, но зато удивительно пропорционально сложённую. Особенно удивительно на её теле смотрелись рельефные мышцы, отнюдь его не портившие, женственные, но выразительные и говорившие о том, что подарок этот, действительно, необычен. Длинные чёрные волосы закрывали маленькие грудки с любопытными, так и норовившими выглянуть наружу острыми сосками. Заметив розовые ноготки на тонких пальчиках, прикрывавших низ живота, и на неловко переступающих ступнях, Кифару узнал руку Самиры, любившей, чтобы всё было аккуратно и красиво.

— Нравится мой подарок?

— Очень. Как его зовут?

— Скажи ему, как тебя зовут, — ласково обратилась Самира к девушке по-английски.

Та впервые подняла на Кифару большие карие глаза и робко сказала:

— Фелисия…

— Фелисия Эстрада Брунелли, — гордо уточнила Самира. — Наша будущая звезда.

— В каком смысле?

Кифару обошёл девушку, отвёл пряди волос с крепкого плечика, погладил упругую лопатку, провёл указательным пальцем по плоскому животу, насчитав три пары симметричных подушечек, по пути к подбородку накрыл ладонью одну из грудок, повернул лицом к себе. Она не выглядела испуганной, но явно чего-то ждала.

— Ну, ведь не думаешь же ты, что я просто дарю тебе ещё одну женщину в твой вполне укомплектованный гарем?

Самира, как любящая подруга, обняла Фелисию сзади, положила подбородок на её макушку и хитро покосилась на мужа.

— Она фантастическая спортсменка. Я объездила всю Бразилию, но ничего подобного нигде не видела.

— Я думал, наша Фелисия итальянка…

— Если ты насчёт фамилии, то там чьих только потомков ни встретишь, — отмахнулась Самира и ободряюще похлопала девушку по сильному бедру.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что «будущая звезда» повстречалась ей на пляже Копакабана в Рио, где она с мужчинами гоняла по песку футбольный мяч и при этом легко их обыгрывала. На следующий день Самира встретила её там же, только на сей раз яркая незнакомка играла в волейбол. И снова на загляденье здорово. Самира не могла не подойти, чтобы познакомиться поближе. Оказалось, что Фелисия ещё и английский неплохо знает, хотя живёт далеко от пляжа, на склоне горы, в фавелах, то есть в трущобах. Просто там её соседом долгое время был один нищий американец, который и научил девочку своему языку.

Но больше всего Фелисия поразила воображение Самиры, когда пригласила новую подругу в тот же вечер на турнир по недавно ставшим популярными в Бразилии смешанным единоборствам.

— По её лицу ведь не скажешь, что она зарабатывала на жизнь драками, согласись? — призвала Самира Кифару в свидетели.

— Если уметь драться, можно обойтись без синяков, — с забавным американским акцентом прервала её девушка и осеклась, испугавшись своей дерзости.

Самира вопросительно посмотрела на мужа, но тот молчал, переваривая услышанное и разглядывая подарок.

— А что ещё ты умеешь?

— Увлекалась капоэйра, гимнастикой, умею играть в настольный теннис, бегаю быстро.

— А как она танцует! — напомнила Самира.

— Покажи.

На глазах Кифару девушка ожила, точнее, ожили её бёдра. Под беззвучную музыку они пришли в ритмичное движение, закачались, задрожали, ритм передался ягодицам, руки взметнулись над головой, волосы заколыхались, живот, грудки, всё её крепкое тело заходило из стороны в сторону, зазмеилось, словно наэлектризованное, и этот заряд, как магнит непреодолимо притянул к себе и взгляды, и желания.

Кифару всегда считал, что не поддаётся гипнозу, но сейчас еле нашёл в себе силы оторваться от этого неожиданного зрелища и побеждено рассмеялся.

— Замечательно! Достаточно. Убедила. Сколько тебе лет?

— Я совершеннолетняя, — уклончиво ответила Фелисия, неохотно останавливаясь и бросая взгляд на хозяйку.

— Внешне тебе много не дашь, но учитывая твой спортивный опыт…

— С документами у неё всё в порядке, — поспешила уточнить Самира. — Они у меня. То есть, теперь у тебя. Вот, — она взяла с тумбочки конверт и передала Кифару. — Тут её паспорт и несколько сертификатов. Не только по капоэйра, гимнастике и лёгкой атлетике, но также по боксу и бэ-жэ-жэ.

— Что такое «бэ-жэ-жэ»?

— Вы не знаете?! — снова не сдержалась девушка. — Это наша бразильская разновидность японского джиу-джицу.

— Момо сказала бы «дзю-дзюцу», — с улыбкой поправил Кифару.

— Момо?

— Есть тут у нас одна настоящая японка…

Фелисия поняла, кивнула и снова посмотрела заискивающе. Что напомнило Кифару о главном.

— В каком смысле она мой «подарок»?

— В прямом. В этом конверте ты также найдёшь подписанный ею договор, по которому она отказывается от каких-либо прав на себя и передаёт их нам.

— Нам?

— Дорогой мой, ты до сих пор не понял, что я собираюсь, с твоего позволения, сделать из Фелисии звезду «спорт гола»? Давай тогда поясню. — Она присела на кровать и усадила мужа рядом. — Идею мне подсказало бразильское телевидение. Они там уже давно придумали раз в год выбирать — точнее, назначать — очень красивую девушку, которая постоянно крутится в разных передачах как участница или ведущая. Нюанс в том, что её лицо — верхнюю часть, чтобы оставались видны многообещающие губы — постоянно скрывает маска. До конца года никто не знает, кто она такая, и все по ней с ума сходят, пытаясь отгадать загадку. Над её раскруткой трудится целое рекламное агентство. Разумеется, это обычный маркетинговый ход, но он прекрасно работает и создаёт такой нужный для коммерческого успеха ажиотаж. Прекрасная незнакомка мелькает в передачах, в рекламе, на футболе, о ней говорят и пишут, она делает хорошие деньги на своей неизвестности, но большая их часть, как ты понимаешь, идёт тем, кто этот проект придумал. В итоге все довольны. Я собираюсь задействовать Фелисию в наших проектах, и при этом никто не будет знать, кто она такая. Как тебе?

— Отлично. Я за. Ты умница. И ты, Фелисия, тоже. Только объясните мне, пожалуйста, с какого тут бока я?

— Вы — мой хозяин, — не дала Самире заговорить девушка и заученными движениями опустилась на пол, приняв подобострастную позу. — Я принадлежу только вам.

Самира хитро подмигнула мужу и кивнула.

Кифару вытянул босую ногу и почти сразу же почувствовал на ней влажные прикосновения губ. Доказательства выглядели весьма убедительно.

— Ты уже и маску ей придумала?

— Нет, у нас всё будет по-другому, дорогой.

День и ночь рождения

День рождения проходил в тесном семейном кругу. День рождения — не свадьба, никого лишнего и постороннего приглашать не обязательно. Однако это означало, что появление за столом новенькой обитательницы замка, Фелисии, могло быть либо не понято, либо неправильно истолковано. Поэтому её обустройство взяла на себя Самира. Она отвела восторженную непривычным ей окружением девушку в специально отведённую для неё опочивальню — «Хозяйка, да она больше всего моего родительского дома!» — и оставила отдыхать, предупредив, чтобы Фелисия до утра никуда не выходила. Подумав, принесла ей с кухни фруктов и соков и заперла комнату снаружи на ключ. Потом зашла в соседнюю и некоторое время следила за гостьей через укромный глазок в стене. Фелисия взяла с подноса грушу, надкусила, улеглась на кровать, блаженно раскинула руки и моментально заснула. Сказался долгий перелёт и тщательно скрываемые нервы. О том, что её ждёт, она могла лишь мечтать, но в обещанное Самирой ей, разумеется, не верилось до последнего.

Немногочисленные гости, как водится, собрались к обеду, который за разговорами, песнями и танцами перешёл в ужин. Всё было скромно и просто вкусно. Так захотел сам Кифару. Абрафо предлагал подвезти настоящих музыкантов, которые на его футбольных мероприятиях обычно открывали праздник, группу зажигательно танцевавших по тому же поводу девиц и целую команду пиротехников, однако Кифару только положил ему руку на плечо и, заглянув в глаза, сказал:

— Не надо, дружище.

Абрафо не понял, но навязываться не стал.

— Стареет, — поделился он своим объяснением с друзьями.

Реми Жирар закатил глаза, Лесли отбоксировал по воздуху перед собой и ушёл в глухую защиту, Гэрри Баррет, баскетбольный тренер, хохотнул и прикусил толстую губу, а Момо состроила рожицу и пояснила:

— Все бы так старели!

Она ревновала Кифару ко всем его женщинам, но оставалась верна ему душой, хотя телом периодически принадлежала Реми Жирару.

Абиой подарил сыну в коллекцию прекрасный нож с широким изогнутым лезвием и нефритовой рукояткой.

— Обычно ножи на дни рождения не дарят, — сказал он, — но я не удержался.

— И правильно сделал, — обнял отца Кифару.

Его коллекция и в самом деле уже насчитывала не один десяток лучших образцов самого разного холодного, стрелкового и колющего оружия, какое только можно было найти в богатом арсенале народов африканского континента. Некоторые отличались внешней незатейливостью, но зато убийственными качествами. Другие, напротив, являли собой настоящие произведения милитаристического искусства. Например, древний танзанийский лук из чёрного абаноса, отделанный слоновой костью, с тетивой из сухожилий бубала и набором непропорционально длинных стрел с острейшими кремниевыми наконечниками. Или иклу — резное короткое копьё, по легенде принадлежавшее самому Шака Зулу. В качестве материала мастер использовал тик, а тщательность резьбы была такова, что Кифару любил изумлять гостей, показывая кисточки на хвостах боевых слонов и заколки в волосах воинов.

Султана подарила мужу самый дорогой цифровой фотоаппарат в мире — датско-японский Phase One XF IQ4, оснащённый 151-мегапиксельным сенсором среднего формата, «обезпечивающим исключительное качество изображения с максимальной детализацией». В той комплектации, которую она ему выбрала и преподнесла незадолго до обеда в многообещающем костюме Евы, фотоаппарат даже навскидку тянул не меньше чем на 60 000 долларов далёких США. Кифару пришёл в восторг — не столько от цены или навороченности, сколько от выдумки Султаны — и сразу опробовал качество этой фантастической штуки на смеющейся от ответного удовольствия жене, хотя в действительности к своему прежнему увлечению он слегка подостыл и вспоминал о нём, лишь когда Самира знакомила его с новыми участницами и призёршами соревнований в рамках «Спорт Гол КСС».

Однако самый нежданный и оттого наиболее впечатляющий подарок преподнёс Фураха — от себя и Узури. Кифару поначалу готов был обидеться, потому что когда развернул пальмовые листья обёртки, обнаружил смотрящую на него пустыми глазницами маску носорога. Правда, обидеться он не успел, настолько маска покорила его с первого же взгляда. Она представляла собой вытянутую голову зверя с тремя рогами — одним, где ему и положено, на носу, и двумя там, где обычно располагаются уши. Собственно, это и были уши с раковинами, но слишком вытянутые, заострённые и стилизованные. Всю железную — «латунную», уточнил Фураха — поверхность маски покрывали то ли гравированные, то ли теснёные — «как ты любишь» — орнаменты и символы, придававшие дополнительный объём. Кое-где проступала патина, придававшая металлу вид благородно старины. Изнутри маска была подбита приятно пахнувшей мягкой кожей, так и манившей её примерить. Что Кифару и сделал перед зеркалом, закрепив её на затылке специальными ремешками. Маска села, как влитая, став жутковатым продолжением хозяина, его вторым лицом.

— Обалдеть! — только и смог прогундосить Кифару через полуоткрытый оскал пасти с довольно хищными зубами.

На лице маска ожила за счёт точно угаданного расположения отверстий, через которые теперь смотрели живые глаза — глаза Кифару.

В этом обличье он и вышел к праздничному столу, до смерти перепугав детишек и искренне поразив взрослых. Когда малышей, в конце концов, удалось вернуть, а маска была снята и пошла по рукам, Узури, поборов стеснительность, пояснила:

— Мы с Фурахой сами удивились, когда обнаружили такую красоту в Магариби. Их там делает кузнец-самоучка по имени Чума. Сам режет форму, сам отливает, сам инкрустирует. Раньше, говорит, выстукивал посуду, но когда увидел морду носорога на новенькой десятке песа и понял, что, точнее, кого она символизирует, взялся за дело с новым рвением. А когда узнал, для кого мы его маску покупаем, сказал, что оказываем ему этим большую честь.

— Надо будет к нему заглянуть, — подначила сына Таонга.

— Обязательно, — согласился Кифару. — Настоящий мастер.

— Он уже старенький и может такого волнительного свидания не пережить, — рассмеялся Фураха. — Местные, кто его маски видел, считают их ритуальными.

— Ритуал носорога! Ритуал Кифару! — подхватил Абрафо.

Гости зааплодировали, и маска снова стала предметом всеобщего внимания. Правда, большинству она была либо велика, либо мала. Кифару заподозрил, что брат и невестка кое-что важное от него утаивают, но приставать с расспросами не решился. Подарок есть подарок.

На Кисиве не было традиции преподносить имениннику что-то вычурное. Даже с приходом на остров относительного богатства часто ограничивались скорее чем-нибудь символическим, а вовсе не дорогим. Камера Султаны, а тем более живая кукла Самиры, припрятанная до поры до времени от посторонних глаз, были приятными исключениями, но обе сестры никогда не считали должным чтить все подряд местные обычаи, что, разумеется, легко сходило им с рук. Хотя Кифару сомневался, что отцовский нож и тем более братова маска дались им задёшево. Сам он тоже предпочитал, если уж дарить, так что-нибудь весомое. Мог себе позволить, получая от подарка не меньшее удовольствие и всякий раз вспоминая, с каких нищих условий начинал, когда за душой не было ничего, кроме мечты и веры.

Вереву, уступив просьбам собравшихся, рассказала одну из своих сказок «по случаю»:

— Давным-давно, в маленькой африканской деревне, у подножия священной горы, жила девочка по имени Ньямбе. Родители любили её всем сердцем, а друзья называли своим солнцем. Но был у Ньямбе один недостаток — она постоянно требовала внимания. Когда приблизился день её рождения, она решила, что устроит самый большой праздник, который когда-либо видела деревня. «Позовите всех!» — сказала она родителям. — «Я хочу, чтобы даже духи из леса пришли на мой пир». Родители предупреждали её: нельзя звать духов. Они хитры, капризны и могут причинить беду. Но Ньямбе только смеялась: «Если духи такие могущественные, они смогут подарить мне самое лучшее». Вечером, когда луна поднялась над деревней, начался праздник. Танцы, песни, еда — всё было прекрасно. Но Ньямбе то и дело смотрела в сторону леса. «Где же мои особые гости?» — думала она. И вдруг подул холодный ветер, принёсший запах прелой листвы и сырой земли. Из тени вышли высокие фигуры. Их глаза светились жёлтым светом, а тела были окутаны дымкой. Это были духи леса. «Мы пришли, — прошептал один из них, — где наша еда?». Ньямбе указала на стол, ломившийся от угощений. Духи ели молча, их длинные руки тянулись к блюдам, но ни одна капля еды не падала на землю. Когда они насытились, старший дух подошёл к Ньямбе. «Спасибо за угощение, — произнёс он, — а теперь мы дарим тебе подарок». С этими словами он вынул из тени маленькую резную шкатулку. «В этой шкатулке твое будущее, — сказал он, — но открой её лишь тогда, когда луна исчезнет». Ньямбе провела ночь в ожидании. Как только луна зашла за гору, она открыла шкатулку. Внутри был крошечный глиняный сосуд с черной жидкостью. Ньямбе выпила его — и почувствовала, как тело начинает меняться. Её голос стал шёпотом ветра, руки превратились в ветви, а ноги — в корни. Ньямбе стала деревом, которое навсегда останется у подножия священной горы. С тех пор в деревне больше никогда не звали духов на праздники. А дерево, которое все называют «Плачущей Ньямбе», до сих пор скрипит на ветру, словно рассказывая свою историю тем, кто осмелится её услышать.

Дети слушали Вереву, раскрыв рты. Сначала им просто было страшно, а потом они бросились проверять, ни налито ли в какой-нибудь стакан чёрной жидкости.

— Да, лишних людей на дни рождения приглашать не стоит, — задумчиво протянула Момо и взяла сидевшего рядом Реми Жирара за руку, заручаясь поддержкой.

— Особенно не людей, — кашлянул Абрафо.

Чтобы развеять напряжённость, Кваку и Квеку заметили, что их барабаны как раз призваны отгонять всякую нечистую силу, и принялись оглашать окрестности замка зажигательным ритмом четырёх костяных палочек, то и дело на глазах растворявшихся в их кулаках от скорости.

Султана подхватила Самиру, и обе сестры пустились в пляс. Кифару смеялся, глядя как они нарочито плавно взмахивают руками и дрожат узкими бёдрами. Они подсмотрели эти движения на праздниках у местных островитянок, однако добавили к ним нездешней страсти и выглядели теперь, можно сказать, чересчур соблазнительно. Кифару мог бы даже приревновать их к гостям, если бы ни знал, что так они танцуют только для себя — и для него. Остальные мужчины тоже это прекрасно понимали, а потому смотрели не столько на них — с вожделением, сколько на своих затаившихся спутниц — с вызовом. Вызов был принят, и скоро на крыше башни, где проводились торжества, танцевали все женщины, включая притворно задыхающуюся Вереву.

— Почему ты сегодня пренебрёг нгози? — поинтересовался отец, перекрикивая барабаны и уверенный, что его никто не слышит.

Он имел в виду ту старую накидку из львиной шкуры, которую Кифару получил в подарок от старейшин на своей свадьбе с Султаной и которая служила символом власти.

— Зачем? Чтобы испачкать?

— Нет, просто я давно её на тебе не видел. Она в порядке?

— В полнейшем. Вот уж не думал, что тебя волнуют такие мелочи.

— Это не мелочи. Она, раз на то пошло, должна быть для тебя важнее, чем твой британский паспорт. Она и есть твой паспорт, твой пропуск туда, куда ни один паспорт тебя не допустит.

— Что ты имеешь в виду?

Отца отвлекли, и разговор прервался, однако Кифару получил ответ на следующий день, когда, проснувшись и обнаружив, что все его покинули, даже жёны, решил воспользоваться моментом и достал из шкафа кожаную сумку, а из сумки — стопку бумаг с переводом «его» арабского дневника. То есть, дневника султана Занзибара. Самира вручила ему перевод в качестве своего второго подарка на день рождения, и у него до сих пор не доходили руки ознакомиться с его содержимым.

Не имей дел с государями избранными или назначенными, а лишь с государями наследными, поскольку те первые не о благе государственном пекутся, но о кармане своём.

Этой фразой начинались записки.

Было похоже, что Сеид сэр Баргаш ибн Саид аль-Бусаид написал не дневник, а духовное завещание, обращаясь к самому себе, иначе говоря, к нему, Кифару. Звучало идиотски, однако едва ли при таком раскладе султан стал бы юлить или обманывать. Вероятно, к его словам стоит прислушаться. Интересно, это переводчик так постарался или сам Баргаш писал столь витиеватым слогом?

Если ты читаешь эти стоки, знай, что ты на правильном пути. Доверяй им, но не доверяй ничему больше и тем более никому, ибо в твоём благополучии не заинтересован никто, кроме тебя самого. Твои братья и сёстры могут воззавидовать тебе, а отец и мать твои могут тебя возбояться. Жёны же твои будут тем лучше к тебе относиться, чем меньше о тебе ведать истинного.

Что ж, наверное, подобное предостережение не лишено смысла. Только вот пишущий не догадывался о том, что прочитать он их (строки) сможет не без помощи этих самых жён, то есть, что жёны при желании тоже будут в курсе написанного. Самира имела возможность сделать себе на всякий случай копию перевода и запросто поделиться ею с сестрой. Ничего страшного, но не стоит об этом забывать. Кстати…

Люби своих жён, ибо через них можно обрести не только сиюминутное блаженство и продолжить в веках свой род. Правильные жёны способствуют правильным мыслям и поступкам, а правильные мысли и поступки наводят на верный путь. Не доверяя им до конца, делай их своими ближайшими помощницами и обременяй нужными поручениями. Они будут за это только признательны. Неверных жён немедленно изгоняй.

Напутствие хорошее, однако, двусмысленное. Хотя, пожалуй, нет, ничего, сгодится, если только его правильно понимать. Не как общеизвестное «доверяй, но проверяй», а как «не доверяй и проверяй». Всё так и есть. Видимо, некоторые основополагающие принципы, осознанные им в прошлой жизни, сами собой, без напоминаний, перенеслись в эту. Во всяком случае, он чувствовал, что и Султану, и Самиру воспитывает правильно, не перегибая палку и не допуская ошибок по наивности.

Детей заведи много, сколько получится, и поучай их не словом, а только лишь собственным примером. Не понукай их, дай им возможность развиваться самостоятельно, но следи и изредка напутствуй, когда видишь, что они идут не в ту сторону.

Кифару подумал о своих малышах. Сегодня утром их даже не было слышно. Очевидно, набегались вчера на празднике, вот и спят теперь без задних ног.

С друзьями будь прям и справедлив. Проверяй их дружбу, но не позволяй сомневаться в своей. Денег не жалей, но и не сори ими, ибо завтра их может не быть, как может не быть и завтра. Пусть деньги станут мерилом дружбы, только не её поводырём. Деньги в дружбе — искушение. Дружба при деньгах — достигнутая цель.

Последнего высказывания Кифару не понял, однако продолжал читать дальше. Дальше шло перечисление прочих жизненных принципов, касавшееся самых разных областей, начиная с правильной любви и далеко не заканчивая правильной едой. Звучало всё это столь же вычурно, будто султан Занзибара на момент написания дневника пребывал в уверенности, что сам является пророком. Возможно, он собирался не дневник писать, а сочинить умный трактат. И в целом преуспел.

Уважай родителей своих не только словом, но и делом. Они дали тебе жизнь, а ты дари им своё терпение и заботу. Слушай их советы, но не забывай проверять их опытом своим. Совет — это путеводная звезда, но путь всё равно выбираешь ты. Не утаивай своей любви к ним, ибо завтра их голос может стать лишь эхом воспоминаний.

Или:

Одевайся так, чтобы твоя душа не спорила с твоим внешним видом. Пусть одежда станет продолжением тебя, а не твоей маской. Не гоняйся за модой, но и не избегай её. Найди в ней своё отражение, и она станет твоим союзником. Пусть твоя одежда будет удобной для тебя, но и не стесняет взглядов других. Сохрани гармонию между удобством и уважением.

Или вот:

Не трать время на пустое, ибо каждое мгновение — кирпич твоей судьбы. То, что ты делаешь в свободный час, делает тебя в часы занятости. Отдыхай так, чтобы душа оживала, а не ленилась. Свободное время — это не побег от работы, а подготовка к новым свершениям. Делись своим временем с теми, кого любишь, но оставляй немного для себя. Время — самый дорогой подарок, который ты можешь даровать миру.

Кифару отложил бумаги на соседнюю подушку и потянулся. Чтиво непротивное, полезное, наполнено житейскими мудростями, хотя пока без единого намёка на более материальное наследие или на какую-нибудь жизненно важную тайну бытия. Почитать точно стоит. После того, как выяснится, куда подевались его домочадцы.

Скоро выяснилось, что они никуда не подевались, а ушли на пляж. Чего раньше, правда, в их привычках не наблюдалось, поскольку бассейна всем вполне хватало да и прибрежных крокодилов многие — и Кифару не был исключением — по привычке побаивались. Но то раньше. Сегодня бассейн оказался слишком мал для того, что затеяли вчерашние гости.

Они решили посоревноваться в плавании наперегонки.

Кифару увидел — точнее, сначала услышал — их, когда вышел из спальни в поисках жён и детей на крепостную стену. С неё открывался замечательной вид на береговую линию озера. Было похоже, что там сейчас собрались все, от мала до велика. Дети бегали по песку и визжали от самим им непонятной радости, взрослые вели себя не менее шумно, подбадривая пловцов.

Задача, судя по всему, заключалась в том, чтобы как можно быстрее доплыть от берега до определённых камней в фундаменте замка, что составляло порядка двухсот метров в один конец, и вернуться обратно.

Самира кричала громче всех, размахивала ярким платком и зачем-то сверялась с секундомером.

Поскольку и так всем всё было ясно.

Кифару с высоты башни видел чёрную комету длинных волос, заметно опережавшую стриженые головы троих мужчин, тщетно пытавшихся её настичь.

Дальше всех отстал отец Кифару, никогда способностями к плаванию не отличавшийся и наверняка клявший теперь себя за то, что легкомысленно решился на заплыв.

Кое-как за «кометой» держался Лесли, тренер Кифару по боксу, и в принципе неплохой пловец, неоднократно доказывавший это прежде, в бассейне спортивного комплекса.

Между отцом и Лесли ожесточённо поднимал буруны Реми Жирар, не любивший проигрывать, тем более на глазах напрасно болевшей за него Момо.

Саму «комету» Кифару не узнал, поначалу приняв её за Султану. Но Султана белозубо хохотала, хватаясь за голову, на берегу и не могла даже при желании быть в двух местах сразу, хотя, как и Самира, плавала довольно неплохо. Задумавшись, он вспомнил про свою новую игрушку из Бразилии. Неужели это и вправду Фелисия?

— Фелисия! — крикнул он со стены.

«Комета» его услышала, не теряя скорости ловко перевернулась на спину, показав крохотный розовый купальник, которым, видимо, снабдила её Самира, чтобы лишний раз не смущать посторонних, помахала ему рукой и снова легла животом на воду. С этого момента она как будто даже прибавила в скорости. Уж ни его ли появление так на неё подействовало?

Когда Кифару вышел на пляж, пловцы отряхивались и отфыркивались. Отец, безсильно раскинув руки, лежал на песке и побеждённо смеялся.

— Ну и подруга у твоей Самиры! — только и смог вымолвить он.

Так вот, значит, как они была всем здесь представлена…

— Поздравляю! — протянул Кифару руку.

Фелисия бросила взгляд на «подругу» и с её немого позволения ответила вполне формальным рукопожатием.

Дети водили вокруг Фелисии хороводы.

— Не хочешь сам попробовать? — поинтересовалась Султана, подмигивая Кифару. — Фелисия против братьев! Фураха ещё тоже не плавал.

— Ты ведь знаешь, какие из нас пловцы, — усмехнулся Кифару. — А что, остальные уже пробовали?

— Да, все, кто хотел. Ты видел третий заплыв. В первом она поиздевалась над Илинкой и Момо, во втором легко сделала нас с Самирой, а теперь вот…

— Нет, тогда я точно позориться не хочу, — рассмеялся Кифару. — Вот в футбол я бы попробовать не отказался. Особенно если в одной с ней команде.

Такая возможность ему представилась после завтрака, когда гости, не спешившие расходиться, собрались сначала на открытой площадке во дворе замка, которую при необходимости можно было легко переоснащать из баскетбольной в волейбольную или футбольную. Играли трое на трое. Фелисия выразила скромное взаимное желание быть вместе с Кифару, несмотря на то, что против них уже вышли Реми Жирар с Момо и Абрафо — практически профессионалы своего дела. Третьим к брату присоединился Фураха, который с готовностью взял на себя защитные функции, хотя игра велась в двое ворот без вратарей. Кифару, любивший ещё с детства распасовывать мяч, подтянулся к середине поля. Фелисия смущённо подпрыгивала и разминалась рядом.

Скоро выяснилось, что её одной вполне достаточно. Фураха вообще скучал, всего несколько раз вступив в игру, а Кифару главным образом бегал без мяча, отвлекая на себя защиту противника, выкрикивал необидные, но раздражающие прибаутки и громко восхищался тем, что видел. А видел он то, что видели все: фантастически техничную и молниеносно менявшую решения девушку, которая владела мячом так, что никакая команда не была ей нужна. Она сама была командой. Зато он никогда не видел такой по-спортивному злой Момо, злой на себя и на Реми Жирара за то, что они ничего не могли ей противопоставить, хотя и очень старались. Тем не менее, после матча она первой бросилась поздравлять Фелисию с победой, и сразу же — к Самире уточнять, правильно ли она поняла, что впредь девушка будет играть за её «носорогов».

Чудеса того дня на этом далеко не закончились, потому что, как и ожидалось, неутомимая Фелисия ещё до обеда отличилась в волейбольном и баскетбольном поединках, где требовалось то, чего она от природы не имела — рост. Который она, тем не менее, достойно компенсировала природными техникой и точностью. В волейбол Кифару играл снова с ней, в баскетбол, для разнообразия, против. Он считал, что в баскетболе научился разбираться неплохо, однако Фелисия играла, не глядя на чины, и в какой-то момент от её усилий ему стало даже не по себе. Бразильянку невозможно было остановить, если только ни каким-нибудь грубым запрещённым приёмом. Она то финтила, пробиваясь к кольцу, то резко останавливалась за трёхочковой линией, в обоих случаях делая меткий бросок и дисциплинированно убегая отрабатывать в защите. Всё это она проделывала молча, не отвлекаясь на разговоры, и лишь изредка покрикивала на партнёров, подсказывая ходы.

Но самое поразительное зрелище ждало уставивших удивляться гостей перед ужином, когда Фелисия сама предложила Лесли «немного побоксировать». Надели перчатки, вышли в ринг, и началось то, чего начаться было не должно. Во-первых, считается, что бокс женский и бокс мужской — это разные вещи. Во-вторых, считается, что в боксе важны весовые категории. Фелисия заставила зрителей, а главное — Лесли об этом забыть. Причём она не пользовалась обеими своими недостатками и не рвалась отчаянно в бой, ожидая со стороны маститого противника снисходительных поддавков, нет, в её сдержанной манере просматривалась чёткая тактика, она именно боксировала, то есть работала головой не меньше, чем телом, а тело её умело слушаться головы безпрекословно. Лесли сам когда-то учил Кифару, что по-настоящему талантливый боксёр не спешит уничтожить противника, но с первых же минут старается показать ему всю безуспешность любых его попыток. Физическая победа может никогда не произойти или быть случайной, тогда как победа моральная осечек не даёт. Если противник понимает, что перед ним мастер, он невольно зажимается и в какой-то момент обязательно допускает решающую ошибку. Сейчас Кифару видел, что зажат именно он. Зажат от неожиданности, потому что Фелисия не реагировала на его излюбленные финты, не ввязывалась в размен ударами, из которого наверняка не вышла бы на ногах, но гнула свою линию — уклонялась, резко контратаковала короткими комбинациями, а главное — «сидела на дистанции», то есть не подпускала Лесли к себе слишком близко и при этом держала его в поле своей досягаемости, которую ей удавалось в нужный момент сокращать за счёт быстроты ног. На ум невольно приходило распространённое сравнение с кошкой, только в данном случае Кифару казалось, что правильнее было бы сравнить кошку с Фелисией, а не наоборот. Разумеется, все видели, что Лесли не стремится послать симпатичную девушку в нокаут, но и она не менее очевидно позволяла ему боксировать свободно, как бы говоря: ты правильно делаешь, что меня жалеешь, потому что ты же понимаешь, что и я тебя жалею. На лицах обоих играла напряжённая улыбка, оба после десяти минут равной схватки без перерывов тяжело дышали, но не сдавались.

Заметив, что остановить бой некому, а останавливать пора, Кифару первым зааплодировал. При этом он даже встал со своего места. Остальные присоединились к нему, Лесли отшатнулся, спружинил, но не пошёл в очередную атаку, а дружески поднял руки в воздух. Фелисия позволила ему себя обнять. Было видно, что она готова продолжать, и если бы инициатива исходила не от Кифару, вероятно, продолжила бы, не будучи готовой к товарищеской ничьей.

— Где это чудо было раньше? — поинтересовалась полушёпотом Вереву.

— Спала. С Самирой прилетела, — не вдаваясь в подробности, ответил Кифару.

— У нас ещё побудет?

— Побудет, конечно.

— Да, такую звезду упускать нельзя. Даже я уж на что в спорте не разбираюсь, а и то вижу, что она девочка одарённая. У тебя тут будет жить?

— Скорее всего.

— Ну, ты прям целый цветник вокруг себя собрал, — улыбнулась бывшая учительница, никогда прежде эту тему с ним не обсуждавшая.

Она, видимо, хотела добавить что-то нравоучительное, мол, смотри, чтобы жёны не приревновали, или что-нибудь вроде того, однако вовремя спохватилась, сообразив, что перед ней больше не ученик её школы, а хозяин замка и самый влиятельный человек острова. Кифару её понял и ответил улыбкой, чуть ехидной.

Фелисия поклонилась гостям, а Самира объявила, что их замечательной спортсменке требуется перед ужином привести себя в порядок, и на правах «старшей подруги» увела девушку. При этом она подмигнула мужу. Он догадался о её намерениях и через некоторое время, когда все поднимались из спортзала к бассейну, тоже незаметно скрылся.

Фелисию он нашёл одну. Самира, по словам девушки, куда-то отлучилась. По всей видимости, она не хотела им мешать.

Фелисия стояла рядом с душем, уже мокрая, и поливала грудь шампунем. Кифару, не раздеваясь, помог ей намылить спину. Спина была длинная, женственная, однако на ощупь производила впечатления щита из мышц.

— Ты на всех произвела неизгладимое впечатление, — приговаривал он, водя скользкой ладонью между твёрдыми ягодицами.

— И на вас?

— И на меня.

— Я рада, мой господин.

Он хотел сказать, чтобы она не называла его «моим господином», поскольку эта привилегия уже закреплена за Илинкой, но промолчал.

В душ никто из посторонних зайти не мог, наружная дверь была заперта изнутри, однако Кифару не воспользовался моментом. Правда, он позволил Фелисии нежно поцеловать себя в щёку, ополоснул руки и присел в плетёное кресло полюбоваться на то, как она принимает душ.

Откуда-то с улицы долетела мелодия регги. Фелисия вздрогнула, прислушалась и экспромтом исполнила под неё полный соблазна танец для своего единственного зрителя. Мокрая и сверкающая, она вышла из-под прохладных струй и некоторое время изгибалась перед Кифару, после чего, почувствовав, что он не собирается её приласкать, с улыбкой упорхнула обратно, хотя и не стала закрывать за собой стеклянную дверцу.

Хотел ли он её? Неимоверно. Она была молода, ровесница Самиры, если не младше, его тянуло к ней, к её сильному телу амазонки, которое охотно уступит ему, ему одному, но он подумал о детях, подумал о жёнах, об Илинке и ограничился тем, что накинул на плечи девушки, когда она закончила и выключила воду, длинное полотенце.

— Спасибо, — прошептала Фелисия, не уточняя, за что именно.

Наплававшись в бассейне и освежившись после жаркого дня, гости собрались было на обычной веранде, однако Султана объявила, что ужин будет проходить во дворе, у костра.

— Ну, как тебе? — негромко спросила Самира, вытягиваясь в низком шезлонге рядом с мужем. — Пообщались?

— Пообщались.

— Она тебе нравится?

— Она всем нравится. Вон, посмотри, мои близнецы от неё не отходят.

Хешима и Уадзибу крутились вокруг смеющейся Фелисии и показывали, что тоже умеют драться.

— Не всем. Илинка, кажется, ревнует, — неопределённо заметила Самира. — Поговори с ней при случае.

Когда Кифару через некоторое время подошёл к задумчивой румынке и вручил ей бокал с ледяным соком, она поблагодарила его улыбкой, однако глаза её оставались грустными.

— Где Тумаини?

— Я её уже уложила.

— Значит, сегодня мы можем провести вечер вместе?

— Да, если хочешь.

— Ты забыла сказать «мой господин».

— Я не была уверена в том, могу ли я так к тебе обращаться, — отвернулась на костёр и танцующих гостей Илинка. — Вероятно, теперь было бы правильней говорить «наш господин»…

— Самира была права.

— В чём? Угадала с подарком?

— Нет, в том, что ты меня ревнуешь.

— Ты только поэтому решил со мной поговорить?

— Послушай, ничего не изменилось.

— Наверное.

— Она не моя рабыня. Ты моя рабыня. Фелисия моя игрушка.

— Очень приятно. Что я должна ответить?

— Ничего.

Он обнял девушку за плечи и повёл подальше от костра, туда, где в тени стен никто бы не мог им помешать. Если её не убеждают слова, возможно, она поверит действиям.

В самом деле, когда они вернулись к гостям, Илинка выглядела повеселевшей и охотно выполнила просьбу Кифару, поцеловав несколько растерявшуюся Фелисию. Самира всё это замечала и издали поглядывала на мужа с понимающей улыбкой, будто догадываясь о том, что в итоге вся его благодарность достанется ей. Чтобы получить, нужно отдать — было её неукоснительным девизом.

Гости остались ночевать.

Это не помешало Кифару уединиться в спальне с обеими жёнами. Он также счёл, что общая постель может стать неплохой базой для примирения, и пригласил Илинку, а Самира привела Фелисию.

Пока сестры ласкали мужа каждая на свой лад, Кифару, превозмогая сладкие муки плоти, обратился к застывшим перед ним девушкам с короткой речью, призвав не ссориться и любить друг друга, поскольку он, их хозяин, так хочет. Договор о дружбе был скреплён поцелуями — вынужденным со стороны Илинки и искренним — со стороны Фелисии, которая не имела к новой подруге ни малейших претензий и была готова поступать ровно так, как ей велят. В итоге сёстрам пришлось потесниться, и ласки продолжили теперь уже четыре тёплых рта, нежных, жадных и дерзких. Кифару, довольный собой и тем, как всё вышло, перестал сдерживаться. Второй раз, третий…

Сёстры устало посмеивались, глядя на изумлённое лицо Фелисии, которая хотя и имела опыт общения с мужчинами, ничего подобного и представить себе не могла. Правда, она и тут проявила спортивный характер и твёрдо решила никому не уступать, даже самому Кифару. Илинка некоторое время пыталась от неё не отстать, но тоже выбилась из сил и легла на прохладные камни пола. Теперь все трое наблюдали, как блестящая от пота — своего и чужого — бразильянка извивается, пригвождённая носорогом к смятым простыням, и со сдавленным воем встречает его немилосердно пронзительные тычки ответным вскидыванием бёдер. Казалось, эта неравная борьба может продолжаться вечно. Смотреть и ждать, кто победит, было невыносимо.

Илинка перехватила выразительный взгляд Султаны и поспешила ускорить ход событий. Она перелегла с пола на кровать рядом с ничего не замечающими любовниками, протянула руку и стала проводить длинными ногтями по окаменевшим ягодицам Кифару, который, как все три девушки знали по собственному опыту, мог превозмочь всё, кроме этой ласки. Так вышло и на этот раз. Кифару вогнал свой рог в нежные лепестки живой куклы на всю немыслимую глубину, выдавив из неё захлебнувшийся стон, и отпрянул, выскользнув наружу. Илинка умело перехватила его ладонью, и он излился горячей страстью её на пальцы. Рог задрожал и медленно обмяк, не теряя при этом внушительной толщины. Фелисия вопросительно смотрела не то на свою спасительницу, не то на мучительницу. Ей никогда ещё не было так больно и приятно. Илинка с задумчивой улыбкой вытерла пальцы её длинными волосами. Сёстры уже снова склонили головы на грудь Кифару и осторожно гладили его вздрагивающий от недавнего напряжения живот, каждая что-то шепча ему на ухо. Кифару тихо смеялся.

Тотем

Утро разбудило всех пятерых барабанной дробью дождя по оконным стёклам.

Вставать не хотелось. Хотелось лежать и наслаждаться ароматом по-прежнему молодых женских тел.

В дверь постучали.

Сёстры набросили халатики и побежали смотреть, кто там. На пороге они обнаружили слегка смущённую Таонгу, сообщившую, что гости расходятся.

— В такой ливень?!

— У всех много дел…

— Какие сегодня могут быть дела? Оставайтесь! Позавтракаем.

— Не сахарные. Мы вам тоже надоели.

— Ой да прекратите! Кифару, скажи, чтобы никто не расходился.

— Я… я сейчас выйду, — только и смог ответить он, отрываясь от губ Илинки и погружаясь в губы Фелисии. — Минутку подождите.

Минутка затянулась, так что когда Кифару в бордовой шёлковой пижаме, прекрасно скрывавшей за своей шириной его характерные черты, спустился на гостевой этаж, он никого там уже не застал. Пришлось спускаться ниже, во двор.

Он как-то выпустил из виду, что его отец — начальник службы охраны острова, глава гвардии, то есть в его распоряжении все подручные средства. Самыми значимыми сегодня оказались военные джипы, дюжина которых была на всякий случай приобретена по образу и подобию джипа Имаму.

Отцу не составило труда вызвать три ближайших по рации, и гости оживлённо занимали места под просторным каменным навесом у стены.

— Решили уехать, не попрощавшись? — весело, чтобы никто не заподозрил обиду, поинтересовался Кифару, раскрывая объятья всем, кто пожелает ответить ему тем же.

Желающих оказалось много.

— Не хотели тебя будить, — шепнул ему на ухо Абрафо. — Ты ведь человек семейный, причём неоднократно.

— Всё было очень хорошо. Спасибо вам, — сказала как всегда приятно пахнущая Узури и украдкой поцеловала Кифару в щёку.

— Рад, что повидались, — крепко пожал руку отец.

— Не прячь от нас такой бриллиант, — заглянула ему в глаза Момо, а стоявший за её спиной Реми Жирар пояснил: — Скоро очередной чемпионат, и ваша Фелисия нам бы очень пригодилась.

— Физуха у неё что надо, — подтвердил подошедший для рукопожатия и улыбающийся во всё лицо Лесли, — а вот над двоечкой я бы поработал. — Заметив удивлённый взгляд Кифару, добавил: — Шучу. Это над моей двоечкой я бы с ней поработал. Бойчиха — что надо! Твоя Самира — прирождённый агент. Где она только её нашла?

— Там больше таких нет, — заверил его Кифару, и все рассмеялись.

Один только Фураха не делал вида, будто рад уехать. Его что-то явно угнетало. Улучив момент, когда во дворе остался последний джип, в котором его ждала, приложив щеку к мокрому стеклу, Узури, он окликнул брата и отошёл в сторону.

— Что-то стряслось? — напрямик спросил Кифару. В этом он брал пример с отца.

— Это ты мне скажи. — Фураха смотрел под ноги и тёр лоб, как делал, когда хотел сказать нечто важное, но не решался. — Ты ничего не заметил?

Кифару с улыбкой огляделся.

— А что я должен был заметить?

— Да вон, там, у стены, — махнул Фураха в сторону. — Вчера я видел эту штуковину на берегу, где мы купались, думал, так нужно, кто-то специально поставил, как украшение, а сегодня она оказалась тут.

Он имел в виду то, что Кифару поначалу принял за горелое бревно в рост человека, припёртое сейчас к стене. Накануне он ничего подобного ни здесь, ни у воды не замечал. Возможно, Фурахе показалось.

— Пошли, глянем.

Бревно обгорелым не было. Чёрной была покрывающая его по всей длине краска. Две другие — алая и белая — пересекали ствол линиями и точками. Точки и линии складывались в рисунок, в котором при хорошем воображении угадывалась фигура человека с разинутым в хищном оскале ртом, короткими, широко расставленными ногами и тонкими, как щупальца осьминога, руками.

— Похоже на чей-то тотем, — зевнул Кифару.

— Тебе его кто-то подарил? — не спуская с брата глаз, уточнил Фураха.

— Нет. Я бы знал. Наверное.

Первой его мыслью была мысль о Бахати. Не в той связи, что прежний друг и нынешний могущественный убаба мог ему подобный подарок преподнести, но он, вероятно, единственный, кто мог бы его смысл разгадать. Однако воображаемый Бахати приветливо помахал и ушёл на второй план, а на первый вышел Джон Смит, то есть Дэвид Спенсер Стюарт. Угрожающий — а в этом сомнений не было — тотем смахивал на его рук дело. И не потому, что наглого американца не пригласили на день рождения, а потому что Кифару до сих пор никак не отреагировал на его предложение.

— Ладно, разберёмся. Поезжай домой. Тебя вон Узури заждалась.

— Не нравится мне это, брат. — Фураха не имел привычки называть его «братом». Похоже, действительно, разнервничался. — Давай лучше погрузим эту хрень на джип и прямо сейчас съездим к Бахати. Он тебе не откажет и наверняка сумеет объяснить, что это такое.

— А ещё лучше давай его распилим и пустим на дрова, — будничным тоном предложил Кифару, хотя самому ему было слегка не по себе. — В такой дождь хорошо посидеть у камина.

— Какого камина! — не на шутку переполошился Фураха. — Ты, кажется, слишком оторвался в этом своём замке от остального острова. Разве ты забыл, что если уничтожить тотем — будет только хуже? Так его ещё можно уговорить, а если сломать и тем более сжечь — всё, пиши пропало. Ты выпустишь из него злого духа.

— Почему обязательно злого?

— Потому что если лишить жилища даже доброго духа, он тоже начнёт мстить.

— Ну, раз ты за меня так боишься, может, нам его просто из замка вывести и где-нибудь зарыть? — предложил Кифару. — Или, скажем, в озеро бросить. Пусть себе плавает и никому не мешает.

Фураха метнул на брата укоризненный взгляд, подошёл к тотему, осторожно обнял и попробовал поднять.

— Его сюда не один человек принёс, — заключил он и наклонил бревно. — Берись давай за острый конец.

Действительно, тотем стоял на заточенном острие, которым его при желании можно было воткнуть в землю и тем более песок.

— Ну так как, помогать будешь или мне Узури звать?

Оклик вывел Кифару из странного оцепенения.

Братья вдвоём подняли тотем и подтащили его к джипу. В багажник на крыше он не уместился, пришлось его к багажнику привязывать.

Всю дорогу до Катикати Узури помалкивала и даже не поинтересовалась, что они такое везут.

На Мраба, центральной площади, джип остановился перед закрытыми дверями канисы. Церковь, с тех пор, как её перекрасил отец Бахати, снова выцвела и представляла собой хоть и по-прежнему живописное, но грустное зрелище. Возможно, был виноват дождь, который всё не хотел прекращаться.

Двери церкви были закрыты, но не заперты. Их вообще, насколько помнил Кифару, никогда не запирали. Это стало бы знаком неуважения к тем людям, которые могли нуждаться в помощи убабы.

— Что вы сюда тащите? — остановил их на пороге знакомый негромкий голос.

Бахати вышел им навстречу из своей кельи и преградил дорогу. Разумеется, в неярком свете ламп он узнал братьев. Бросил нелюбопытный взгляд на их ношу.

— Думаю, это по твоей части, — сказал Кифару, приставляя тотем к стене. — Объяснишь?

— Сегодня его подсунули нам в дом, — пояснил Фураха. — Мы решили, что это либо какое-то дурное предзнаменование, либо угроза.

— Почему? — Бахати погладил ладонью черный столб.

— А ты так не считаешь? — удивился Кифару.

Бахати посмотрел на него. Кифару спохватился и протянул руку. Бахати пожал её с задумчивой улыбкой.

— Тут изображён человек, — сказал он.

— Это мы уже поняли.

— Человек — единственный враг носорога. Один он может его убить. Никто из других хищников на это не способен. Разве что тигр, да и тот охотится только на детёнышей носорога.

— Значит, я был прав? Это угроза? Вы увидели её, убаба?

— Я увидел человека. Но не увидел главного — оружия. Без оружия с носорогом даже человеку не справиться.

Кифару подмигнул брату. Напряжённое лицо Фурахи не изменилось.

— Убаба, вы узнаёте этот тотем?

— Как я могу узнать то, чего не видел раньше, юноша?

— Но вы же наверняка читаете символы?

— Читаю.

— Что означают эти?

— Кифару, — Бахати посмотрел на старого друга. — Если ты пришёл ко мне за советом, мы можем просто поговорить. Но если ты пришёл, чтобы я разобрался с этим тотемом, придётся соблюсти надлежащие условности.

Кифару вынул из кармана брюк пачку денег. Спросил, не пересчитывая:

— Этого хватит?

Обнаружив несколько «Килиманджаро», Бахати заметно оживился, но к деньгам прикасаться не стал. Вместо этого он ненадолго удалился к себе в келью, куда кроме него не имел права входить никто из посторонних, и скоро вернулся с широким покрывалом. Покрывало он разложил прямо на полу, а братьям велел опустить тотем ровно посередине. Покрывало было кожаным и старым, с пушистыми кисточками на углах.

Бахати тщательно запеленал тотем и будто прислушался. Кифару невольно последовал его примеру. Было по-прежнему тихо. Хотя, нет, стало ещё тише. Но как это возможно?

— Дождь, — спохватился Фураха и выглянул на улицу. — Дождь прекратился!

Кто-то сказал бы, что это совпадение, однако на Кисиве в совпадения не верили.

— Выходит, тотем и вправду проклятый? — вопрос Фурахи прозвучал скорее как утверждение.

— С чего ты взял, юноша? — в тон ему отозвался Бахати. — Разве дождь — это плохо? — Чтобы рассеять повисшее напряжение, добавил: — Пока мы только установили, что он связан со стихией неба и воды. Связан сильно. Придётся ритуал продолжить. Время есть?

— Конечно.

— Мне показалось или вас кто-то ждёт?

— Моя жена, — спохватился Фураха. — Отослать её домой?

— Нет, будет лучше, если она присоединится к нам. Тем более что она тоже не посторонняя.

Фураха сбегал за Узури. Девушка робко вошла и осмотрела помещение, где никогда раньше не была.

Между тем Бахати уже доставал и расставлял всё необходимое. Он раздал присутствующим по связке трав для окуривания. Мужчинам он дал африканский белый шалфей, а Узури досталась полынь. На завёрнутый в покрывало тотем он положил калебас — сосуд из высушенной бутылочной тыквы, заполненный водой, вероятно, предварительно им освящённой. Рядом поставил пузатый барабанчик, а Узури протянул деревянный свисток. Все участники обряда должны были надеть на шею костяные обереги. Для проформы.

— Это кости наших предков, — буднично пояснил Бахати. — Предки защитят нас, если что-то пойдёт не так.

Узури побледнела.

Наконец, на пол возле тотема была поставлена чаша с маслом.

Первым делом нужно было очистить пространство помещения. Бахати поджёг травы. Они долго тлели, издавая неприятные, острые запахи.

— Если дух есть, мы его вызовем, — словно из-под потолка донёсся приглушённый голос убабы.

Он стал бить в барабанчик и бубнить себе под нос какие-то молитвы, Узури, стараясь поддерживать ритм, задула в свисток, а братья принялись хлопать в ладоши.

Так продолжалось некоторое время.

— Хватит, — сказал Бахати. — Если дух нас услышал, он себя проявит.

Проявить себя духу предстояло в два этапа. Сначала Бахати развернул покрывало и полил тотем водой из калебаса. При этом он внимательно наблюдал за тем, как вода стекает по чёрной краске, и за мокрыми пятнами на коже.

— Хорошо, — приговаривал он. — Вода не испаряется, не шипит. Цвет не меняется.

Он поджёг масло и наклонился к огню. Пламя сначала горело спокойно, но потом послышалось потрескивание, оно задрожало, словно почувствовав сквозняк, резко вспыхнуло и снова осело.

— Плохо, — понуро прокомментировал Бахати. — Дух есть.

— И что делать? — не сдержался Фураха.

— Уничтожить, — как само собой разумеющееся сказала Узури. — Я слышала, что с духами шутки плохи. Чего мы ждём?

— Не спеши, девочка, — остановил её Бахати и принюхался. — Иногда духи являются, чтобы нас не наказать, а предупредить. Давным-давно, — начал он нараспев, — когда саванна ещё была молодой, а солнце светило так ярко, что казалось, оно оживает каждый день, в одном племени жил мудрый вождь по имени Кибока. Он был известен своей справедливостью и силой, и его народ процветал в мире с землёй и духами предков. Однажды ночью, когда луна освещала саванну серебристым светом, Кибока увидел странный сон. Ему явился дух, похожий на человека, но с кожей, переливающейся, как вода в реке, и глазами, горящими, как угли. Дух говорил языком, который был одновременно знакомым и непонятным. Он сказал: «Вождь Кибока, ты силён и умен, но к тебе приближается беда. Твоя земля в опасности, и только тот, кто слышит голоса саванны, сможет её спасти. Завтра на закате приди к большому баобабу, где река поёт, и я расскажу тебе больше». На следующий день Кибока собрал своих воинов и старейшин, чтобы обсудить сон. Многие были встревожены. Одни считали, что это знак предков, другие — что это ловушка. Но Кибока решил, что должен сам выяснить правду. Он отправился к баобабу, взяв с собой только копьё и амулет, подаренный матерью. Когда солнце начало скрываться за горизонтом, и красные и золотые краски залили небо, Кибока услышал голос реки, будто шёпот духа. Из-за деревьев появился тот самый дух из сна. Дух сказал: «О вождь Кибока, твоя земля в опасности. Люди с далёкого берега реки готовятся прийти с огнём и железом. Они хотят взять ваши земли и воду. Ты должен собрать свой народ, чтобы защитить его, но не только силой оружия. Твоё сердце должно быть таким же крепким, как корни баобаба, и таким же гибким, как его ветви». Кибока спросил: «Как я узнаю, когда они придут?». Дух улыбнулся: «Прислушивайся к саванне. Она шепчет тебе через ветер, через топот антилоп и песни птиц. Если будешь внимателен, ты узнаешь их намерения». На следующее утро Кибока вернулся в деревню. Он собрал охотников, чтобы те следили за окрестностями, и велел старейшинам читать знаки природы. Через несколько дней охотник вернулся с вестью: у реки видны чужие следы. Тогда Кибока собрал всё племя и предложил устроить засаду. Но, вспомнив слова духа, он понял, что сила — не единственное оружие. Вместо нападения он послал женщину из племени, известную своим красноречием, поговорить с чужаками. Женщина узнала, что чужаки пришли не с намерением разрушать, а в поисках воды и еды, так как их земля иссохла. Кибока решил помочь им, поделившись запасами, но потребовал, чтобы те уважали законы саванны. Чужаки согласились, и вскоре между двумя народами установился мир. В ту же ночь дух снова явился Кибоке и сказал: «Ты доказал, что мудрость сильнее копья. Пусть твой народ процветает и дальше, а саванна хранит тебя». С тех пор племя Кибоки жило в мире, благодаря уроку духа и мудрости своего вождя. Сила нужна, чтобы защищать, но мудрость и понимание помогают находить пути к миру.

Пока Бахати вещал, глядя себе под ноги, все внимательно его слушали, не перебивая и не разговаривая. Когда он закончил и поднял глаза, за приоткрытой дверью церкви грянул раскат грома. Снова ливанул дождь.

— Я, кажется, понял, — сказал Кифару, ни к кому не обращаясь. — Нам не нужно спешить. Эта штуковина могла появиться с дурными намерениями, но она же может принести пользу.

— Какую? — в отчаянии заломил руки Фураха.

— Пока не знаю. Но думаю, что Бахати не один умеет чувствовать духов. Этот, скорее всего, хочет со мной поговорить. Я дам ему такую возможность, а потом решу его судьбу. Как сделать так, чтобы он мне приснился?

— Надежнее всего, — ответил Бахати, — оставить тотем на ночь в спальне.

— Нет! — воскликнула Узури.

— Можешь взять его и поставить вместе с моим покрывалом. Оно предохранит тебя и твоих домочадцев, но не помешает, если дух решит заявиться к тебе во сне, как Кибоке. На всякий случай, на полу, где будет стоять тотем, насыпь вокруг него песка, а лучше –мелко-мелко молотых ракушек. И наоборот, чтобы дух наверняка с тобой заговорил, поставь в тот же круг свечу, а вторую — у себя в изголовье.

— Я правильно понимаю, что спать мне при этом лучше одному?

— Предпочтительно, — хмуро кивнул Бахати.

Кифару подумал, что в любом случае стоит показать тотем Илинке. Она наверняка что-нибудь добавит к словам убабы. Да и от Султаны с Самирой прятать его не стоит. Они не трусихи, как Узури, и тоже могут что-нибудь вразумительное сказать или подсказать.

Попрощавшись с Бахати и оставив ему деньги «на молитвы», Кифару довёз брата с женой до своего прежнего дома и, не задерживаясь, отправился в обратный путь.

— Что это вы вдруг решили под дождём кататься? — поинтересовался водитель, один из нового пополнения гвардейцев, которых специально отправляли в Кению сдавать на настоящие права.

— Да вот, дома засиделся, — неопределённо ответил Кифару, погружённый в собственные мысли.

Парень хохотнул, принимая сказанное за шутку. Ведь все знали, что его нынешний пассажир умеет появляться в разных точках острова в самый неожиданный момент. Уж он точно дома не сидит.

— Ну, в таком доме не грех. Мой старший брат называет его «новым символом Кисивы», — гордо добавил водитель.

— А что было «старым»? — неохотно поддержал разговор Кифару.

— Ясное дело — носорог!

— Тебя как зовут?

— Усукани.

— Ты отсюда, из Катикати?

— Не, из Таму.

— Зэму знаешь?

— Зэму, жену Мдого? Кто ж её не знает!

— Этот Мдого — младший сын Эмеки, который крокодилов разводит?

— Он самый.

— Как она? Мы с ней раньше вместе учились.

— Правда?! Отлично поживает, по-моему.

— У неё ведь, кажется, сын…

— Два сына. Второй недавно родился. Назвала его Кифару, в честь вас.

— Забавно. А твои родители чем занимаются?

— Отец тоже в гвардии. Мать сладости делает.

— Таму этим славится. Одни запахи чего стоят! Про вкус я и не говорю. А сам служишь давно?

— Вообще-то сегодня у меня первое настоящее задание.

— Да ты что! И как?

— Нравится. Кто бы мог подумать, что мне доведётся вас катать и с вами разговаривать! Мать, наверное, не поверит.

— Ну, не велика честь. Братья?

— Не, один я.

— Понятно. Друзей много?

— Есть несколько. А что?

— Да так, хотел просто поинтересоваться, что вы со сверстниками насчёт нынешней жизни на Кисиве думаете.

— А тут и думать нечего — отличная жизнь. Всё есть, все сыты, все при деле. Враги не суются. Даже крокодилов нет, разве что у Эмеки на ферме.

Усукани улыбался, не отрывая глаз от размытой дороги.

— Сам-то не женат?

— Я-то? Не, рановато.

— А сколько тебе?

— Семнадцать.

— Думал, старше.

— Да, многим так почему-то кажется. Есть у меня пара девочек на примете, но пока времени нет.

— Пара?

— Ну, да. Почему бы и не пара? Мы с ребятами посчитали, что если каждый из нас по две жены возьмёт, в смысле, как вы, то ещё свободные девчонки останутся. Их больше почему-то рождается.

— У меня одна дочка и два сына.

— То у вас. У вас вон и замок есть. А у нас в Таму дамочек всегда было больше.

— Наверное, их на сладкое тянет.

Усукани согласно хохотнул.

— А можно вас тоже кое о чём спросить?

— Спрашивай.

— Я насчёт… что это мы такое туда-сюда на крыше возим? Не подумайте, я не любопытный, просто вы так долго в канисе просидели… Штука, как я понимаю, важная и тяжёлая, но при этом вряд ли дорогая.

— Почему?

— Дорогую вы бы не оставили под дождём мокнуть.

— Верно. — Кифару думал. — Ничего особенного. Подарок от друзей. Божок деревянный.

— Божок? Здорово! Мне они тоже нравятся.

Кифару снова покосился на юного водителя. На Кисиве, насколько он знал, никто резьбой по дереву раньше не промышлял, кроме как где-то на северо-западе, в одной укромной деревеньке. Лодку сладить — это завсегда, но возиться с деревяшками для красоты… Деревянные фигурки можно было купить на рынке, но их, если он не ошибается, завозили с большой земли.

— А где ты их видел?

— Ну так я же вам про Мдого, мужа Зэмы говорил. Постойте, или не говорил? Он этим у нас в Таму и занимается. Вот уже несколько лет, как сам режет.

— И красит?

— И красит, если надо. Странно, что вы не знали.

— Интересно. Я просто никогда этим делом не интересовался. И что, он у нас на острове один такой?

— Других не знаю. А он хорошо делает, красиво. Говорит, в интернете научился.

— В интернете? Интересно. И для кого он их делает?

— Ну, — посерьёзнел Усукани, — во-первых, на продажу. Идут, рассказывал, хорошо. Особенно фигурки наших футболистов. Очень похожими, кстати, получаются. А во-вторых в Таму у нас тоже ведь своя каниса есть. Её не так давно построили, вот Мдого и вызывался её украсить. Вы бы как-нибудь заехали, полюбопытствовали, оно того стоит.

— Непременно загляну. Благодарю за рассказ. Вот мы и добрались, кажется.

Джип миновал распахнутые створы внешних ворот и остановился перед внутренними. Вышли, сняли потяжелевший от дождя свёрток с багажника.

— Давайте я вам помогу его в дом занести, — вызвался Усукани.

— Не нужно. Ты свободен.

— Мне не трудно. Что вы один корячиться будете?

— Мне тоже нетрудно. А иначе придётся тебя потом убить.

Усукани решил, что это очередная шутка, и рассмеялся. Однако больше напрашиваться не стал.

Кифару умело взвалил тотем на плечо, нашёл центр тяжести и, не оглядываясь, побрёл домой общаться с духом.

Боги и духи

— Я всё сделал, как ты сказал, но никто ко мне во сне вот уже две ночи не является.

Они снова сидели в церкви напротив друг друга, на сей раз вдвоём. Тотем тоже остался в замке. Пили крепкий кенийский чай с имбирём из маленьких стеклянных чашек, ставших недавно популярными на острове.

— Ты спешишь с выводами, — вздохнул Бахати. Он смотрел на Кифару внимательно, будто старался что-то прочитать в его взгляде. — Дай ему ещё три ночи. Он мог пока просто не привыкнуть к твоему дому.

— Я тут подумал… Слушай, может, это всё небезопасно? В смысле, может, кто-то решил меня, ну, ты сам знаешь, типа сглазить, а я, вместо того, чтобы сопротивляться, пускаю его к себе в голову.

— Кто тебе это сказал?

Кифару вспомнил разговор с Илинкой, единственной, кому он по секрету показал тотем. Тотем ей сильно не понравился. Она почувствовала в нём затаённую силу и посоветовала не шутить, а поскорее избавиться от «проклятой деревяшки».

— Никто.

— Странно. Раньше ты бы на такие вещи даже внимания не обратил. Или я неправ?

— В смысле?

— Мне кажется, ты всегда считал себя выше религии, обрядов и прочих, как ты ещё в школе выражался, «суеверий».

— Было дело. Но времена меняются. Мало ли с чем нам приходится сталкиваться по жизни. Теперь я думаю, что всякие боги и духи — её часть…

— Правильно думаешь.

— … и мне этих знаний не хватает.

— Но ты хотя бы помнишь, что рассказывала на уроках Вереву?

— О, когда это было! Я тогда только о девчонках думал.

— А сейчас!

— А сейчас мне нужно о моих девчонках заботиться. Послушай, я к тебе не как к убабе, а как к другу пришёл.

— Я понимаю. Но ты не сам пришёл. Тебя Шейкара прислал.

— Шейкара? — Кифару осёкся. Имя показалось ему знакомым, как кажутся знакомыми слова песни, которую слышишь впервые. — Ты это про кого?

— Владыка Тени. Один из наших богов, из тех, что с нами постоянно. — Бахати допил чай и поставил пустую чашку на ладонь, будто зачем-то показывая собеседнику. — Погоди, ты что, и вправду ничего не знаешь?

— А что я должен знать?

— Но ведь у тебя теперь нгози, символ власти, которую, если не ошибаюсь, подарили тебе старейшины. Она ко многому обязывает своего хозяина.

— К чему, например?

— Хотя бы к тому, что должен знать и помнить любой житель Кисивы.

— Про богов?

— И про богов, и про то, зачем мы тут вообще?

— Ты знаешь?

— Конечно. Я — убаба.

— Убаба, расскажи.

— Хорошо. Что именно?

— Зачем мы живём?

— Люди рождаются, — тихо заговорил Бахати, продолжая разглядывать чашку, — чтобы стать частью великого замысла и поддерживать гармонию мира. Каждый человек имеет своё предназначение, и жизнь даётся ему как возможность познать мудрость богов, обрести внутреннюю силу и передать этот опыт следующим поколениям. — Он перевёл взгляд с чашки на Кифару, который молча ждал продолжения: — Существует шесть основных целей рождения человека. Уважение к природе и её законам — первая. Люди рождаются, чтобы жить в согласии с природой, ведь она — дар богов. Они обязаны заботиться о земле, воде и всех её обитателях, так как это поддерживает равновесие в мире. Вторая — ради развития через испытания. Шейкара, Владыка Тени, напоминает, что трудности в жизни — это не наказание, а путь. Люди рождаются, чтобы преодолевать преграды, извлекать уроки из ошибок и становиться мудрее. Третья цель — служение общине. Каждый человек — часть большего целого. Его жизнь имеет смысл, когда он вносит вклад в благополучие своей семьи, деревни и всего острова. Общинная жизнь укрепляет связь между людьми и богами. Дальше?

Кифару кивнул.

— Следующая цель — продолжение традиций. Люди появляются на свет, чтобы сохранять и передавать мудрость предков. Это отражается в ритуалах, историях и песнях, которые соединяют поколения. Пятая цель — выражение благодарности богам. Рождение — это благословение, и жизнь даётся, чтобы люди могли почитать богов, выражать благодарность за их дары и поддерживать с ними связь через молитвы, ритуалы и праздники. Ты давно молился, Кифару?

— Никогда — это давно?

Бахати с задумчивой улыбкой продолжал:

— Наконец, последняя цель — поиск баланса между светом и тьмой. Каждому человеку дарована возможность познать как светлые, так и тёмные стороны своей души. Это помогает ему понять свою природу, преодолеть слабости и обрести внутренний мир. Таким образом, мы верим, что рождение — это начало пути к духовному и жизненному совершенству, а сама жизнь — это дар и испытание, которое нужно пройти с честью.

— Сплошное испытание, — согласился Кифару.

Бахати снова наполнил чашки чаем. Имбирь легонько щипал язык и бодрил.

— А как всё это вписывается в систему мира, убаба?

Он умышленно не назвал друга по имени, чтобы не рассеивать ощущения таинственности и важности. Сейчас ему действительно хотелось во многом разобраться, во многом, что он по той или иной причине раньше упускал из виду.

— Давай я тебе лучше сперва напомню, как наш мир был создан, — предложил Бахати.

— Напомни.

— Давным-давно, когда не существовало ни земли, ни воды, всё представляло собой безкрайний туман. В этом тумане плавала одна-единственная звезда, которую звали Мзиму. Она была наполнена древней мудростью, но её свет терялся в густой пелене, и она чувствовала себя одинокой. Мзиму захотела создать мир, чтобы её свет мог дарить жизнь. Она глубоко вдохнула и выдохнула туман, превратив его в безкрайние воды. Так появилась Ньянза, богиня воды и жизни. Ньянза стала первой дочерью Мзиму и обняла её свет, наполнив воды сиянием. Но воды метались безпокойно, и Ньянза попросила Мзиму создать того, кто сможет их унять. Тогда Мзиму вдохнула ещё раз и выдохнула ветер, сотворив Бахари. Он начал дуть над водами, направляя их движения. Бахари, гуляя над водой, захотел увидеть землю. Тогда Мзиму собрала свет своей звезды в одну точку и бросила его в воды Ньянзы. Свет вспыхнул, и появилась земля — первый остров, Кисива.

Бахати заметил на губах Кифару улыбку, но продолжал:

— Остров стал домом для новой силы, ведь на нём выросла зелень, а реки и озёра наполнились жизнью. Это была заслуга третьего бога, Джаали, бога плодородия, созданного Мзиму, чтобы оживить землю.

— Реки и озёра, ты уверен?

— Нет, но это не мои слова.

Кифару вспомнил, как давным-давно они с братом нашли на Кисиве золото, а там, где они его нашли, были в основном овраги и низменности, что и в самом деле могло свидетельствовать о пересохших руслах рек. Хотя бы одной.

— Но этот мир, полный красоты, не был совершенен. Люди, созданные из глины и воды, стали ленивыми и забыли уважение к богам. Тогда, из глубин самой тьмы, Мзиму выдохнула своего строгого сына — Шейкара, Владыку Тени. Шейкара пришёл на Кисиву, чтобы наказывать за гордыню и невежество. Он разрушал, чтобы жители острова могли учиться. Его наказания были суровы: потери, засухи, болезни. Но через испытания люди становились сильнее, мудрее и осознавали свою связь с богами. Теперь жители Кисивы чтят каждого бога. Они молятся Ньянзе за жизнь, Бахари — за путь, Джаали — за плодородие, Кифару — за защиту, а Шейкару — за уроки, которые помогают им стать лучше. Так мир обрёл своё равновесие, а Кисива стала сердцем всего сущего, окружённая водой, ветрами и тайной тени Шейкара, который всегда напоминал, что без тьмы невозможно увидеть свет.

— Как ты сказал? — встрепенулся Кифару.

— В каком месте?

— Ты сказал «Кифару — за защиту». Это как прикажешь понимать?

Бахати выглядел озадаченным.

— Я думал, уж эту часть ты точно знаешь. Ведь тебя в его честь назвали.

— Меня назвали в честь той штуковины, на которую, как выясняется, так любят натыкаться женщины. Отец её заметил, когда я только-только родился. Точнее, не её, а её размер, — добавил он не без затаённой гордости, которая сейчас впервые показалась ему самому наивной и смешной. — Я ошибался?

— Тебе решать. — И Бахати продолжал, снова переходя на почти напев: — Кисива, наполненная жизнью, осталась уязвимой перед внешними опасностями. Тогда Мзиму решила создать защитника. Она вдохнула туман в землю острова, и из неё появился Кифару, бог силы и защиты, олицетворяющий мощь и стойкость. Кифару был создан в образе носорога, его рог стал символом непоколебимой воли, а его шаги отгоняли врагов острова. Кифару сразу же начал оберегать Кисиву от любых угроз. Его громкий рёв был слышен за пределами острова, и даже самые смелые хищники боялись приблизиться. Но не только сила была даром Кифару. Он также научил жителей Кисивы защищать себя, быть смелыми и стойкими. Испытания, которые он устраивал для молодёжи, стали важным ритуалом и помогали воспитывать храбрость. Со временем жители Кисивы научились уважать не только силу, но и уроки, которые шли с ней. Благодаря Кифару они поняли, что настоящая защита заключается в единстве общины и умении постоять за себя.

— И мой отец эту легенду знал?

— Спроси его.

— Но в школе мы её точно не слышали. Я бы заметил. Странно. — За сомнением промелькнула догадка. — Послушай, а ты не мог её сам случайно придумать?

Бахати рассеяно посмотрел на собеседника, точнее, сквозь него, куда-то в одному ему видимую даль.

— За те деньги, что ты мне по доброте душевной отвалил в прошлый раз, мог.

Кифару одним глотком допил чай. Чай успел остыть.

— Мудрые мысли, я считаю, не должны теряться в суете. Если бы рассказ о богах, о сотворении нашего острова и о многом другом были у меня в детстве в виде книжки, я бы точно всё знал и помнил. Нужно такую книжку написать и издать, Бахати. Сможешь?

— Написать — да, издать — нет.

— Я найду, кто её издаст в лучшем виде. Напиши.

— Хорошо. Про каждого из богов — отдельную главу. Чтобы читающие прочувствовали их важность. Ведь это будет соответствовать и третьей, и четвёрной и пятой цели жизни, не так ли? Если этого не рассказывала нам Вереву, это ещё не значит, что этого не знали наши предки.

— Слишком много «этого», — буркнул себе под нос Бахати.

— Что?

— Ты явно не писатель.

— Мне и не надо им быть. Я защитник. Меня создала Мзиму, сам же говорил. А ты сочи… писать умеешь, у тебя красиво и интересно получается. Вот и давай. Нужно возрождать утерянные знания. Людям новые старые традиции ой как важны. Ты уже придумал название книги?

Бахати встал с циновки, на которой они сидели, и молча удалился к себе в келью, куда имел право заходить только он, убаба. Кифару остался терпеливо ждать.

Вернулся Бахати с толстой тетрадкой. На мятой синей обложке было кривоватым почерком выведено белым фломастером «Укумби», а строчкой ниже, «Ингубе». Первое на суахили означало «зал», второе — на сива-улими, языке Кисивы — «покров».

— Я уже давно это пишу… записываю, — пояснил Бахати, торжественно вручая Кифару тетрадь. — Ещё годик, и можно будет издавать.

— Годик? А быстрее не получится?

— Наверное, получится.

— Постарайся. Дело хорошее. Полезное. Почему «зал»?

— А, ты про название! Смотри. «Укумби» ведь на суахили не только «зал», но и «пространство для собрания», так что в контексте священной книги оно может символизировать место, где собраны все знания, истории и мудрость богов. «Укумби» станет символом духовного собрания, объединяющего жителей Кисивы в вере и традициях.

— Допустим. Мне нравится. А «Ингубе»?

— Это слово наше, исконное. Его можно тоже символически понять двояко: и как «покров», и как «священная защита». Оно, по-моему, неплохо отражает идею книги как хранилища знаний и мудрости, защищающего традиции и связь с богами. «Ингубе» также может ассоциироваться с чем-то, что обволакивает, как мантия, объединяющая всех жителей под покровительством веры.

— Ёмко, уникально и глубоко связано с духом Кисивы, — не без ноток торжественности подвёл итог Кифару. — Так и порешим. Пиши. Чем больше я думаю, тем отчётливее понимаю, что эта книга нам обязательно пригодится. Удивляюсь, почему никто не сочи… записал её раньше. Ты будешь первым убабой, которому это удалось.

Бахати просиял, но и промолчал.

Кифару напомнил причину своего приезда:

— Ну так как, меня кто-то решил силами того же Шейкара сглазить? Может, всё-таки лучше ту деревяшку выбросить, а не дома держать?

— Если дух живёт в тотеме, а мы определили, что живёт, то как ты думаешь, куда он денется, если ты его жильё разрушишь?

— А тотем — это разве не дух?

— А твой замок — это ты?

— Ладно. Понял. Так что же мне делать? Может, есть какое-нибудь зелье, чтобы этого духа привлечь, ну, во сне?

— Есть, конечно.

— Дай, я попробую.

— Оно тебя ослабит. Это опасно. Либо рядом с тобой всю ночь должен сидеть твой сторож.

— Кто?

— Доверенный человек, который будет видеть и понимать, что с тобой происходит, и не даст тебя в обиду.

Бахати явно намекал на себя. Кифару не стал эту мысль продолжать, чтобы собеседник не почувствовал скептицизма.

— Есть у меня такой человек, проверенный. Неси своё зелье. Ничего страшного со мной не произойдёт. Сколько я тебе должен? — спросил он, когда убаба вернулся с глиняным пузырьком.

— Если твоим сторожем буду я — нисколько.

— Ты занятой человек, дружище. Зачем мне тебя от дел отрывать? К тому же, сторож, которого я имею в виду, и так со мной каждую ночь проводит.

— Если ты про женщин, то они…

— Не переживай. Я знаю, что делаю. С твоей помощью. Так сколько?

Бахати неохотно называл цену. Кифару положил на циновку деньги и взял пузырёк.

— Как пить?

— Вместо ужина.

— Ясно. Ладно, я поеду, пожалуй. Рад был тебя видеть. Ты мне много важного сказал. Интересные у нас с тобой планы получились. Надеюсь, что теперь сработает, и я скоро приеду снова — поделиться результатами. Кстати, тебе тут одному не скучно?

— Привык. Да и ты — не единственный мой посетитель.

— Не удивлюсь, если выяснится, что у тебя и дети есть, — рассмеялся Кифару.

Бахати только головой покачал.

На прощанье они тепло обнялись, совсем как в детстве, после игры, когда надо было бежать домой.

Сон и круги на воде

Зелье сработало.

Утром Кифару проснулся, но долго не открывал глаза, удивлённый тому, что отчётливо помнит весь сон, от начала до конца. Обычно от снов у него оставались разрозненные картинки и ощущения.

Рядом лежала Илинка, его сторож, которую он предпочёл Бахати. Бахати, возможно, сильнее, но уж больно Кифару не хотелось пускать его к себе в дом, особенно в спальню. И особенно потому, что Бахати, напротив, очень этого хотел, так хотел, что не смог скрыть.

— Получилось? — спросила она, почувствовав, что он шевелится.

— Кажется, да.

Он открыл глаза.

Они с Илинкой были вдвоём. Никто не знал, как подействует зелье, поэтому Султана решила на всякий случай ночевать с детьми у себя в спальне. Самира так и вовсе с вечера осталась на стадионе, поскольку сегодня утром её предстояло решать много важных организационных вопросов. Фелисию она по такому случаю тоже захватила с собой.

— Как я спал?

— Как убитый. Теперь моя очередь.

— А ты что ж, даже не вздремнула?

Он поласкал ладонью её по-прежнему твёрдые груди, на которых, похоже, не отражались ни возраст, ни материнство. Илинка закинула руки за голову и сладко потянулась.

— Я не имела права. Я же охраняла твой сон.

Кифару хотел полюбить её, прямо здесь и сейчас, однако сдержался. Ему подумалось, что подобная трата энергии может сказаться на памяти, и он что-нибудь важное из своего сна наверняка позабудет. Он только поцеловал девушку в голый живот, накрыл одеялом и встал.

После вчерашнего дождя утро показалось ему прохладным.

Пустая кухня встретила его тихим урчанием холодильника. Кифару на скорую руку приготовил себе завтрак из трёх яиц со свежими овощами и сыром, сел к столу и призадумался. Он должен был поделиться своим сном с Бахати, но не знал, стоило ли рассказывать всё или сделать купюры.

Во сне Кифару оказался на вершине какого-то очень древнего, как ему показалось, плато, где возвышался тот самый тотем, что сейчас стоял в круге из песка и с погасшей свечкой у него в комнате. Вокруг был туман, воздух наполнен ароматами жасмина и специй.

С неба спустилось мягкое золотое сияние и осветило дух, который как раз выходил из тотема. Точнее, выходила, поскольку дух сгустился и принял форму женщины, женщины соблазнительной, чей вид одновременно восхищал, завораживал и внушал трепет. Кифару запомнилось предчувствие опасности.

Её одеяние было почти прозрачным, сотканным из тончайших капель воды и серебряных нитей. Оно обтекало тело, подчеркивая изгибы, но сохраняя таинственность. На шее — ожерелье из драгоценных камней, каждый из которых будто пульсировал светом.

Шаги её были неслышны, но даже самое лёгкое движение оставляло ощущение энергии, словно земля у неё под ногами дышала.

Её кожа была темна, с мягким, бархатистым оттенком, словно пропитана светом луны, отражённым на водной глади. Она сияла тонким перламутровым блеском, что подчёркивало неземное происхождение.

Глаза. Глаза были бездонными озёрами, сияющими глубоким янтарным светом. Их взгляд одновременно обжигал и нежил, будто она была способна увидеть все тайны души Кифару. Когда она смотрела на него, глаза её словно переливались волнами. Он до сих пор отчётливо чувствовал одновременно восторг и безпокойство.

Волосы густые и длинные, как тропическая ночь, с вплетёнными золотыми нитями и мелкими украшениями из раковин подчёркивали её связь с водой и духами. Они слегка колыхались, хотя никакого ветра не было, будто жили собственной жизнью.

Когда женщина заговорила, её голос прозвучал как смесь нежного шёпота и далёкого эха. Слова её проникали в самое сердце, вызывая у Кифару непреодолимое желание слушать её безконечно.

Говорила она так, словно знает о нём все: его страхи, сомнения и желания. Она не осуждала его, но её слова были полны скрытого вызова. Она играла на его слабостях, пробуждая в нём и гордость, и уязвимость.

Пока они говорили, она слегка касалась то его плеча, то руки, и прикосновения её, лёгкие, как дуновение ветра, оставляли ощущение жара.

Она то приближалась к нему, то отходила, отчего у него создавалось странное впечатление, будто она близка и всё же недосягаема. Её движения напоминали танец, где каждый шаг рассказывал целую историю.

Её поведение при всей своей соблазнительности не выглядело вульгарным. Она пользовалась красотой как инструментом, чтобы заставить Кифару сосредоточиться на том, что она говорит. Она знала, что его внимание привязано к ней, но ей это было нужно лишь для того, чтобы пробудить в нём мысли о своей роли и выборе.

— Ты сильный, Кифару, — сказала она, пританцовывая, — но сила без мудрости лишь оружие, способное уничтожить даже то, что тебе дорого.

— Кто ты?

— Ты не узнал меня? Я — Ньямати.

Ньямати! Он что-то про неё слышал. «Нья» на сива-улими — «душа» или «жизнь». «Мати» — «свет» или «озарение». Первый элемент подчёркивает связь с предками, духовной энергией и глубокой мудростью. Второй символизирует ясность, прозрение и важные истины, которые дух приносит. Душа света. Озаряющий дух.

— Ты угадал, — услышала она его мысли. — Я проводник между миром богов, предков и людей.

Овеяв его лицо лёгким жаром, Ньямати продолжила:

— Кифару, ты носишь силу тех, кто был до тебя, и тех, кто идет после. Но твоя душа утяжелена обидами и предательствами. Ты должен понять причину страданий своих и тех, кто направил тотем в твою жизнь. — Помедлив, добавила: — Тотем — это символ не только власти, но и ответственности.

— За тех, кто его мне подбросил? — спросил он прямо.

— Они видят в тебе лидера, но боятся, что твоя гордость тебя ослепляет.

— Почему?

— Твоя власть — не подарок богов. Это испытание. Если ты хочешь сохранить её и преумножить, ты должен доказать, что способен слышать не только своё сердце, но и голоса своего народа.

Дальше Ньямати стала объяснять, что она является воплощением коллективного разума предков Кисивы, хранительницей их памяти и силы. Тотем — это не просто символ, это связующее звено между поколениями. Она с неуловимой улыбкой призналась и в том, что тотем был подброшен людьми, которые не доверяют Кифару, но видят в нем последнюю надежду спасти остров. Они надеются, что тотем откроет его сердце истине и поможет сделать правильный выбор, несмотря на возможные личные потери.

Она показала Кифару виденье: группу людей в тенях, их лица скрыты, но от них исходит мощная аура решительности. Это они, старейшины острова, опасаясь грядущих потрясений, выбрали рискованный путь. Они знают, что Кифару — сильный лидер, но также считают, что он слишком привязан к власти и богатству, чтобы полностью служить своему народу.

— Ты должен сделать выбор, — произнесла Ньямати последние напутственные слова. — Защитить лишь себя и свою семью или рискнуть всем ради людей, которые смотрят на тебя, как на последнюю надежду. Не забывай, что сила твоего сердца важнее силы твоего оружия.

Кифару ковырнул остывшую яичницу.

Сон оставлял множество вопросов, но одно стало ясно: его ждут важные испытания, и он должен решить, как использовать свои возможности — ради собственной выгоды или ради общего блага.

Пробуждался он, правда, с чувством странного облегчения, словно бремя, которое нёс в душе, стало легче. Но вместе с этим в его сердце поселились тревога и сомнение. Ему показалось, что дух тотема видел его насквозь, словно разоблачил не только его силу, но и слабости, которые он скрывал даже от самого себя.

Сила твоего сердца важнее силы твоего оружия…

Что она хотела этим сказать? А невидимые старейшины, боящиеся выглянуть из тени? Они предатели или пытаются таким образом направить его на верный путь? Верный путь куда, в очередную ловушку?

Поспешить за ответами к Бахати? Он ждёт. Или всё-таки посвятить в тайну своих переживаний Илинку? Она может и не разбираться в их африканских хитросплетениях, но тоже обладает определённым даром и уж точно не заинтересована обманывать его. С Бахати в этом отношении не всё так гладко. Его связь со старейшинами должна быть прочна. Да, он, Кифару фактически сделал его убабой, вместо того, которого в своё время раскусил и изгнал, но кто же до конца знает, какие мотивы движут Бахати сегодня? Старейшины вон тоже присягали Кифару в верности, дарили накидку власти, однако он ни секунды не сомневался, что во сне он видел прячущимися в тенях именно их.

Илинка будто услышала его призыв и тихо появилась на пороге кухни — босая, в короткой шёлковой рубашке, овеянная ароматами свежести. Как только ей удаётся спозаранку становиться бодрой? Хотя, она, кажется, и не ложилась…

Рабыня налила себе в бокал холодного морса из холодильника и села напротив хозяина, любуясь его задумчивым лицом.

— Не помешаю?

— Нет, я как раз думал о тебе.

— Я польщена.

— Наверное, я должен с тобой поделиться. Ты меня поймёшь лучше меня. Ты всегда понимала.

— Что-то опять произошло?

Она нагнулась над столом и поцеловала ему руку, в которой он держал вилку. Вилка вздрогнула.

— Нет, но может.

— Тогда поделись.

Вероятно, оно того стоит. Иметь две разные точки зрения на один и тот же предмет всегда полезно. Тем более что про историю с тотемом она уже в общих чертах знала.

Илинка слушала его молча, не перебивая. Когда он закончил, пересела со стула к нему на колени, обняла за шею и заглянула в глаза.

— Что ты хочешь услышать?

— Во-первых, почему дух тотема явился мне в форме женщины?

— Насколько я могу судить, женщины в вашей культуре — это как раз те, кто воспитывают и наставляют. И не спорь, мне лучше знать.

— Чего ей было от меня нужно?

— Ньямати хочет, чтобы ты понял: власть — это не сила, а забота. Ты заметил, что она тебе не угрожала?

— Словами. Угрозу я чувствую до сих пор.

— Не путай угрозу с предостережением.

— А старейшины в тенях?

— То же самое. Тени — это символ не ясной угрозы, а скрытого страха. Эти люди боятся за будущее. Если ты дашь им понять, что можешь быть для всех лидером, их страхи уйдут.

— Считаешь, я должен с ними поговорить?

— Именно поговорить. Не наказывая, как ты умеешь. Пригласи их на какую-нибудь тайную встречу. Твоя задача — заставить их открыться. Ножом или пистолетом ты этого от них не добьёшься. Покажи им, что хочешь их услышать. Им и духам. Покажи, что готов к переменам.

— Ты уверена?

— Более того, если понадобится, я готова поприсутствовать на этой встрече.

— Но ты ведь не знаешь нашего языка.

— Иногда язык слов не нужен. — Она украдкой прикусила ему мочку уха. — Можно назначить эту встречу у воды и провести обряд очищенья. Они поймут. Попросишь прощенья за ошибки…

— Но какие?!

— Какие мог совершить с их точки зрения. Дашь клятву, что будешь действовать в интересах народа, чего они от тебя и ждут, если верить Ньямати. Ритуал покажет духам, что ты услышал их. А твой народ увидит, что ты не боишься признать… ошибки.

— Ты считаешь, что стадион, гвардия, золото — это мои ошибки? Что всё это я делал для себя, а не для людей?

— Нет, я так не считаю. Но мы с тобой понятия не имеем, что думают другие. И потом не забывай — я только пытаюсь объяснить слова твоей дамочки из сновидения. По мне так ты самый лучший. — Она по-собачьи лизнула ему губы. — И говорить тебе стоит не словами, а действиями.

Кифару не сдержал улыбки, но что-то вспомнил и посерьёзнел.

— А что насчёт испытания?

— Не знаю. Оно может быть и политическим, и физическим или духовным. Главное — чтобы ты был к нему готов. В любом случае, ты должен понимать, кто твои союзники, и проверить их на веру. Ты должен укрепить гвардию. Ну и, как говориться, проводить больше времени с народом, чтобы понимать его нужды и страхи.

Взгляд её влюблённых глаз на мгновение изменился, каким бывал, когда она входила в лёгкий транс и начинала пророчествовать. Кифару, не отрываясь, смотрел на красивый рот, говоривший:

— Духи выбрали тебя не просто так. Но окончательный выбор всегда за тобой. Ты можешь сохранить свою власть через страх, но тогда потеряешь уважение. Или ты можешь стать вождём, которого потомки будут чтить и после смерти. Решай, Кифару, но помни: предки смотрят на тебя.

Кифару вспомнились детские разговоры с дедом. Тогда он думал, что дед просто учит внука правильно ловить рыбу, но сейчас он понимал, что старый Адетоканбо побуждал его чувствовать ритмы природы и жизни.

Однажды, во время особенно тёплого сезона, дед взял его на берег озера, где они каждый вечер наблюдали за всплесками воды, ожидая появления большой рыбы, которая, как говорили, могла утащить лодку, если рыбак будет недостаточно осторожен.

— Видишь эти круги, Кифару? — сказал дед, показывая на широкие, расходящиеся по водной глади кольца. — Это признак большой рыбы. Она здесь. Но она мудрая. Она знает, что сеть или крючок могут обернуться для неё гибелью. Она никогда не выйдет к лодке, пока ни убедится, что там безопасно.

Маленький Кифару, с блеском в глазах, спросил:

— Но если она такая умная, как же её поймать, дедушка?

Старик усмехнулся и погладил внука по голове:

— Не всегда нужно ловить самую большую рыбу, Кифару. Иногда важно понять, почему она не даёт себя поймать. Если ты поторопишься и бросишь сеть слишком рано, ты не только спугнёшь её, но и потеряешь все свои снасти. Но если ты будешь слишком долго ждать, то к концу дня рыба может уплыть в другое место. И ты останешься только с кругами на воде, которые будут напоминать о твоём страхе принять решение.

В тот момент Кифару подумал, что его дед слишком осторожен. Ему казалось, что если бы он был в лодке, то просто прыгнул бы за рыбой, схватил её руками и вытащил на берег.

— Я бы точно поймал её, — с гордостью сказал он.

На это дед, посмеиваясь, ответил:

— Ты, возможно, поймал бы её, но кто знает, хватило бы у тебя сил её удержать? Иногда истинная победа не в том, чтобы схватить рыбу, а в том, чтобы научиться её уважать.

Тогдашний разговор с дедом заиграл в нынешней ситуации совершенно иными красками. Люди, которые подбросили тотем — та самая большая рыба. Они умны, хитры и действуют осмотрительно. Они послали ему сигнал, проверяя реакцию. Если он ответит слишком резко, он может не только «спугнуть рыбу», но и потерять доверие своего народа. Но при этом ждать слишком долго — значит позволить неуверенности и сомнениям захватить власть. Рыба может «уплыть» к другим вождям, про существование которых он сейчас даже не догадываться, а тени за его спиной могут стать не просто угрозой.

Самое время услышать мнение Бахати.

В город он отправился один и пешком. Не хотел даже трогать велосипед. Нужно было многое обдумать перед встречей. А на это требовалось время.

Церковь оказалась закрыта. Причём снаружи, на замок.

Кифару присел на лавку возле входа и принялся терпеливо ждать. Проходившие мимо люди приветливо здоровались с ним, однако не подсаживались к нему, чтобы поговорить, и даже не останавливались. Раньше он увидел бы в этом свидетельство их почтения и был бы только рад, но сегодня их поведение наполняло его чувством одиночества. Неужели они и в самом деле перестали видеть в нём часть себя, прежнего сорванца Кифару, и при всём своём уважении к его немалым заслугам воспринимают его чужим, оторванным, живущим непонятной им жизнью непонятно где — вроде на острове, а вроде и нет?

Почему его никто об этом не предупредил? Даже отец, которого никак нельзя заподозрить в неведении. Он всегда всё узнаёт первым. На то он и глава гвардии. Если бы кто-то что-то замыслил против его сына, он бы наверняка забил тревогу, а то и сам со всем разобрался. Но нет, на дне рождения он вёл себя как обычно, не сделав ни малейшего намёка на происходящее. Разве что ему мешала отцовская слепота. Он, как и Кифару, не мог даже предположить, что кому-то происходящее не по вкусу.

Старейшины. Он пребывал в полной уверенности, что раз и навсегда разобрался с ними. Поначалу они ещё пытались совать ему палки в колёса, но он учинил им полный разгром, со скандалом и громким разоблачением их подставного убабы. Теперь, как он думал, они были годны лишь на то, чтобы заискивать перед ним и преподносить ценные дары, вроде той накидки. Или он просчитался, приняв желаемое за действительное? Но они же старики! Им давно пора отправиться на встречу с его дедом. Насколько они уже пережили его? Лет на пятнадцать? Больше? Вообще-то это и понятно: он изначально был старше их. Поэтому и был тогда, в детстве Кифару, главным на острове. Старше, старше. Почему он ухватился за это слово? Если есть кто-то «старше», значит, есть и тот, кто «младше». Они были старейшинами и при этом оставались младше него. А если предположить, что и сегодня есть старейшины, которые младше их. Нет, не может такого быть. Он бы знал. Отец бы знал. Если только…

Его отвлек лязг замка.

Среднего роста, крепкого телосложения женщина в ярком платье, подпоясанном кожаным ремешком с медными вставками, ни на кого не обращая внимания, возилась с дверью церкви. Длинные, густые волосы заплетены в десятки аккуратных косичек, украшенных деревянными бусинами и мелкими ракушками. На шоколадной коже голого левого плеча выделялась татуировка в виде стилизованного изображения баобаба. Символ устойчивости и роста. На шее — ожерелье из акульих зубов. Раз уж на то пошло — символ смелости. На другом плече и на руках заметны светлые шрамы. Трудная жизнь? Насыщенный опыт?

— Вы не знаете, где Ба… убаба? — окликнул её Кифару.

Женщина повернула к нему немного угловатое лицо, с чётко очерченными скулами и сильным подбородком. Единственное, что смягчало её строгий облик — широкий нос и чуть приподнятым кончиком. Большие миндалевидные карие глаза были наполнены сосредоточенностью, будто она внимательно изучает собеседника, прежде чем ответить.

— Убаба у себя.

Голос низкий, с хрипотцой, при этом очень уверенный, отчего каждое слово звучит так, как если бы она уже знала вопрос и продумала ответ заранее.

— А замок? — Кифару не мог скрыть изумления.

— Убаба у себя, — повторила она без ожидаемой в подобных случаях улыбки.

Не старая, можно сказать даже молодая, но зачем такая серьёзность? И почему она его не узнаёт? Или просто делает вид?

— Я вас раньше здесь не видел. Как вас зовут?

— Мауна. — Она вынула замок из петель и отодвинула засов. — Вы правы, я в Катикати недавно. С тех пор, как вышла замуж за Тумбу.

Тумба? Ему должно что-то говорить это имя? Хотя, да, отец, кажется, упоминал его, когда рассказывал про воина, который наёмником прослужил несколько лет то ли в Кении, то ли ещё дальше, был ранен, ушёл в отставку, вернулся и поступил на службу в гвардию благодаря своему боевому опыту. Отец признавался, что увидел в нём отличного стратега.

— Заходить будете?

Она открыла дверь и жестом пригласила Кифару внутрь. Интересно, она понимает, кто перед ней? Странная особа.

Он вошёл в обычную полутьму церкви.

— Убаба, у тебя гости, — громко окликнула пустоту Мауна, заходя следом и прикрывая дверь.

— Я даже догадываюсь, кто это может быть, — ответила пустота голосом Бахати. — Уже иду.

Убаба вышел из кельи и по обыкновению протянул Кифару руку.

— Вижу, что результаты есть, — вместо приветствия сказал он. — Ну, рассказывай. Мауна, не угостишь нас чайком? У тебя это лучше всех получается.

— А я думал, что тебя нет, — начал Кифару, следя краем глаза за женщиной, занявшейся старенькой печкой. — Даже стучать не стал, раз замок снаружи. Ты тут всегда теперь так остаёшься?

— А что такого?

— Смело. Вдруг пожар?

— Пожары вдруг не происходят.

— Ну, это как сказать.

— Не важно. Давай лучше поговорим о деле. Какие новости? Тотем ответил?

— Ответил.

Кифару замялся.

— Можешь говорить при ней, как при мне, — понял его замешательство Бахати. — Мауна человек надёжный и не болтливый.

— Что она тут делает? — спросил Кифару, понизив голос.

— Чай готовлю, — эхом отозвалась женщина, не таясь и не скрывая, что всё слышит.

— Мауна, ты ведь знаешь, кто такой Кифару?

— Да, мы уже познакомились.

— Кифару, это Мауна.

— Очень приятно. А если поподробнее? — Раз его не стеснялись, он тоже решил не стесняться. — Как я понял, она замужем. Не помню, чтобы раньше замужние женщины заходили в церковь. И готовили убабе чай.

Мауна промолчала, а Бахати рассмеялся.

— С каких это пор тот Кифару, которого я знаю, живёт по традициям предков? Но ты прав — времена меняются. И меняют нас. — Он тоже понизил голос, в шутку. — Мауна была избрана.

— Избрана? Кем?

— А кто, подумай, имеет право находиться в церкви вместе с убабой да ещё чаи с ним распивать?

— Старейшины.

— Ну, вот и ответ на твой вопрос!

— Мауна — старейшина?!

— Как и её муж, Тумба.

Кифару не любил, когда посторонние видели, что он сбит с толку. Но что есть, того уже не отнять или, как говорили на Кисиве, что пустило корень, того уже не вырвать. Хотя, при желании, конечно, можно.

— А почему я ничего про это не знаю?

— Теперь знаешь.

— Надеюсь, ты понимаешь, что я ждал не такого ответа?

— Не спеши закипать, друг мой, — миролюбиво поднял ладонь Бахати. На ладони был вытатуирован круг, разделённый на четыре сектора. — Для этого есть чайник. Сперва послушай меня.

Говорил он спокойно, уверенно, не оправдываясь и не угрожая. Кифару стало почти неловко за свою порывистость. Он кивнул.

— Природа учит нас балансу, — подхватил Бахати. — Старое не может преобладать в новом, как и новое — в старом. Это приводит к потере гармонии и скорой гибели. Я говорю о Кисиве. Раньше, когда ещё был жив твой дед, баланс поддерживали старейшины. Твоего деда не стало, старейшины отступили от его заповедей, ты и твои люди обрели силу, влили в Кисиву новую кровь, те старейшины не разобрались, оказали сопротивление и были отодвинуты.

— Вообще-то я в курсе…

— Но ты не в курсе, что как мы все живём на этом острове, так и остров живёт во всех нас. Когда мы не можем принять решения, он принимает решение за нас. Устами предков, устами духов, устами символов. Кстати, сейчас самое время обсудить, как прошла твоя встреча с духом тотема. Расскажешь?

Как ни хотелось Кифару дослушать друга, чтобы понять, к чему тот клонит, он покосился на Мауну, которая наверняка восприняла бы его замешательство как слабость, и, больше не раздумывая, рассказал свой сон.

— Вот видишь, всё сходится, — вздохнул Бахати, когда он закончил.

— Что именно?

— Предки обезпокоены твоими действиями. Ньямати — выразитель их гнева.

— Гнева? Чем же я, по-твоему, провинился?

— Речь не обо мне. Ты сам всё видел и слышал. Ньямати не явилась бы просто так. Она не говорит с каждым. Духи выходят из тумана только тогда, когда их терпение на исходе. Ты ведь наверняка задумался о том, почему дух принял форму женщины.

— Задумался.

— Мауна, о чём говорит женское начало?

Мауна, не принимавшая участия в их беседе и почти забытая Кифару, отозвалась из дальнего угла помещения:

— О гармонии.

— Вот именно! Я назвал это «балансом», но можно сказать и так. Женский облик твоего духа указывает на необходимость вернуться к изначальной гармонии. Ты знаешь, что это такое? — Поскольку Кифару промолчал, Бахати охотно продолжил: — Твой дед знал, что Мвангано Вакале — это то, что глубоко укоренено в мировоззрении Кисивы и отражает наше понимание мира как сложной системы, где всё взаимосвязано и должно находиться в состоянии равновесия. Изначальная гармония — это не только мир между людьми, но и их связь с землёй, водой, небом и духами предков. — Он снова поднял ладонь и показал разделённый на четыре равные доли круг. — Вот изначальная гармония, Кифару. В ней время — не линия, а цикл. То, что происходит сегодня, является отражением прошлого и влияет на будущее. Поэтому важно уважать традиции, чтобы сохранить гармонию в следующем витке. В центре ты видишь солнце как источник жизни. Четыре его луча делят изначальную гармонию на четыре стихии — землю, воду, воздух и духов.

— Мне кажется, ты сейчас должен сказать, что я эту гармонию чем-то нарушил, так?

— А ты считаешь, что нет?

— Например.

— Примеров, к сожалению, много.

— Дай догадаюсь. Наверное, я виноват в том, что первым построил себе дом, лучше и выше, чем у соседей. Угадал?

Бахати кивнул.

— Но я дал народу Кисивы, тебе, Мауне, всем средства строить такие же дома. Я нашёл золото, кстати, в нашей же земле, но не взял его, а превратил в деньги и раздал людям. Разве я ни восстановил равновесие?

— Отчасти — да. Но, восстановив его в одном месте, ты нарушил его в другом. Золото, которое ты вынул из земли, принадлежало ей. Наделив им людей, ты обделил им землю.

— Бахати, послушай…

— Кисива обладала изначальным балансом территории. Ты его снова нарушил, когда решил остров увеличить. Не спеши оправдываться, поскольку я ни в чём тебя не обвиняю. Ты на всё это имел право. Ты просто не знал, что своими действиями уничтожаешь гармонию.

— Хочешь сказать, что развитие — это всегда плохо, а лучше всё оставить, как есть и ничего никогда не трогать?

— Это ты говоришь, не я. Я говорю о равновесии. Канатоходец не стоит на одном месте. Он идёт по верёвке, натянутой над пропастью, но, чтобы не сорваться, постоянно удерживает баланс. Если на один конец его шеста поместить мужчину, а на другой — двух женщин, женщины перевесят, и баланс нарушится.

— Если ты против многожёнства, так и скажи.

— Я не против. Я лишь указываю на то, что не видно тебе, но видно со стороны и приводит к потере равновесия. Когда ты уничтожил прежний совет старейшин, предложив взамен их бездействию и коррумпированности финансовые выгоды, ты на какое-то время гармонию восстановил. Но потом маятник снова стал отклоняться. Поэтому тотем — это не подарок и не угроза, а скорее вызов, брошенный всей нашей общине. Это не попытка подорвать твою власть, а проверка, готов ли вождь быть вождём, которого будут уважать не только из страха, но и из доверия. Ньямати ведь сама тебе сказала: «сила твоего сердца важнее силы оружия». То есть власть не должна опираться только на страх и силу, но также на связь с народом и умение слышать голоса тех, кто слабее. Предки не просто так посылают сны, Кифару. Они хотят видеть в тебе человека, который не только ведёт за собой, но и чтит их волю. Если ты хочешь сохранить их благословение, ты должен действовать решительно, но мудро. Сначала заручись поддержкой предков, а затем — поддержкой народа.

Сказать, что слова Бахати удивили Кифару, не сказать ничего. Если бы его не подготовила к ним расшифровка сна Илинкой, он бы сейчас не сидел так смирно, раздумывая над услышанным и попивая действительно вкусный чай. Он бы обвинил Бахати в предательстве, в пособничестве его новым врагам, которые в самое неподходящее время подбросили ему тотем и спровоцировали всю эту кашу в голове. А раз это дело рук старейшин, значит, тут замешена и Мауна с её раненым мужем-стратегом.

Илинка, если он правильно помнит, предложила мягкий, примиряющий путь: возможно, те, кто стоят за тотемом, не враги, а люди, которые хотят направить его. Но в доверии заключено немало риска. В юности он не один раз обжёгся, доверяя не тем.

— Мауна.

— Да, Кифару.

Она снова была готова к тому, что он её окликнет.

— Как ты стала старейшиной? Явно ведь не по возрасту.

— По поступкам, — ответил за женщину Бахати.

— Неужто она настолько скромна, что не может сама про них рассказать?

— Когда мне не было двенадцати лет, — заговорила Мауна, спокойно, но твёрдо, глядя на Кифару, — в нашей деревне произошёл спор между двумя рыбаками. Один из них утверждал, что сеть, которой он ловил рыбу, принадлежит его семье с незапамятных времён. Другой настаивал, что нашёл её у берега, куда она была выброшена водой. Оба были уважаемыми людьми, и их ссора могла разделить всю деревню. Я почувствовала, что мне нельзя оставаться в стороне. Я пошла к обоим, выслушала их истории, а затем позвала свидетелей — тех, кто мог видеть, как сеть была потеряна и найдена. Но настоящую правду мне открыл старый узел на сети. Он был завязан так, как делал это только отец первого рыбака. Тогда я сказала: «Сеть говорит правду. Но вместо того чтобы спорить, почему бы вам ни поделить улов пополам?». С тех пор они начали рыбачить вместе, и их дружба стала крепче, чем когда-либо.

Кифару улыбнулся. История прозвучала наивно, но искренне.

— Ещё я помню, как однажды, когда была подростком, в нашу деревню пришёл странник. Его лицо было скрыто под грязной тканью, он едва говорил и выглядел пугающе. Люди шептались, что он проклят, что его нельзя впускать. Некоторые предлагали прогнать его силой, боясь, что он принесёт беду. Но я остановила их. Я подошла к нему, не обращая внимания на страх, который витал вокруг. Его глаза говорили больше, чем слова: он был голоден, измождён, но не опасен. Я сказала: «Ты выглядишь уставшим. Что привело тебя сюда?». Мужчина долго молчал, прежде чем ответить. «Я из Уганды. Там началась война. Моя семья погибла, а меня отправили в лагерь, где я был всего лишь рабом. Я сбежал, спрятавшись на пароме, который шёл на ваш остров. Я никому не причиню вреда. Я просто хочу найти место, где смогу снова стать человеком». Я сказала людям: «Если он пришёл за помощью, духи накажут нас за то, что мы отвернёмся от него». Мы накормили его, дали воду и место для отдыха. Вскоре он вызвался помогать с рыболовными сетями и починкой лодок. Люди начали уважать его за трудолюбие и спокойный характер. Когда он уходил, то сказал мне: «Вы дали мне не только еду, но и возможность почувствовать себя живым. Вы дали мне веру в людей. Я этого не забуду». Тогда я поняла, что страх часто рождается из незнания. Но вместо того чтобы бояться, нужно смотреть в корень проблемы. Понять — и только тогда принимать решение.

— В другой раз мои младшие братья, играя в лесу, съели ягоды, которые оказались ядовитыми. Никто в деревне не знал, как помочь. Я вспомнила, как моя бабушка говорила, что листья одного растения могут нейтрализовать яд. Но это растение росло в том месте, где часто видели крокодилов. Я знала, что если не схожу туда, мои братья могут погибнуть. Я взяла нож и пошла на берег. Страх был, но ещё больше было желание спасти их. Когда я принесла листья, мы сделали отвар, и братья выздоровели. С тех пор я знаю: если бояться, ничего не изменишь. Нужно действовать. Я не родилась сильной или мудрой. Эти качества приходят через поступки, через выбор, который мы делаем. Когда люди видят, что ты ставишь их интересы выше своих страхов или амбиций, они начинают доверять тебе. И это доверие — самое ценное, что у меня есть.

— Странно, что я тоже не стал старейшиной, — заметил Кифару. — Я бы мог рассказать истории и пострашнее.

— Вот в этом-то и разница, — вмешался в их разговор Бахати. — Никто не сомневается в твоих героических способностях. Люди их замечали и шли за тобой, я хорошо помню. Но согласись, что тебе не было нужно их уважение, даже поклонение. Ты всегда был сам с усам и не усложнял себе жизнь лишними заботами. И жалко, если ты по-прежнему не слышишь в рассказах Мауны того равновесия, о котором я только что говорил. А обычные люди его слышали и потому, в конце концов, согласились сделать её старейшиной.

— Согласились? Ты, небось, предложил?

— А если и я, что с того? В своей деревне Мауна и без того была старейшиной, пусть даже её так и не называли. Кто-то шёл за тобой к светлому будущему, кто-то шёл к ней за здравомыслием. В глазах духов одно другого стоит. А я привык видеть наш мир их глазами, ты же знаешь.

Наступило молчание. Мауна смотрела на Бахати. Бахати смотрел на Кифару. Кифару смотрел на свои руки и думал, что пора стричь ногти.

— Ты свёл меня с духом предков, — сказал он, наконец. — А можешь свести меня с теми, кто подбросил мне тотем?

Чего Кифару ждал от Бахати, доподлинно неизвестно, но то, что он услышал в ответ, стало для него сюрпризом:

— Я бы не стал спешить с этим. Те, кто действует через тайные символы, редко делают это с чистыми намерениями. Нам нужно сначала понять их истинные цели, прежде чем идти на встречу.

— Но ведь мы только что…

— Мауна не имеет к тотему никакого отношения, если ты об этом. Мы говорили о том, почему такое могло произойти, чем появление тотема спровоцировано. Новые старейшины, если ты ещё не до конца вник, не бросали тебе вызова. Они ждут от тебя помощи в восстановлении Мвангано Вакале. Они действуют через меня, а не через тотем. Но кто-то предпочитает тотем. Мне тоже любопытно — кто.

— То есть ты не знаешь?

— Я только знаю, что они таким образом выказывают свою боязнь.

— Они боятся меня?

— Твоей силы. Твоей власти.

— Послушай, а не могут это быть вообще посторонние люди? Я имею в виду каких-нибудь иностранцев, которые заинтересованы в том, чтобы у нас тут царил раздор.

— Могут. И я думаю, что ты лучше меня знаешь тех, кто на такое способен. Как и то, что им для воздействия на тебя никакие тотемы не нужны.

Кифару мысленно поставил рядом с тотемом улыбающегося Дэвида Спенсера Стюарта и увидел, что Бахати, разумеется, прав.

— Тогда кто же?

— Если это кто-то извне, они должны очень хорошо разбираться в наших верованиях и традициях. Ты ведь сам убедился в том, что тотем был рабочим, то есть не просто большой раскрашенной палкой. Иначе никакой встречи с Ньямати не произошло бы.

— И как же нам выяснить, кого винить?

— Ну, раз на то пошло, попробуй сегодня ночью опять поговорить с духом. Если получится, задай Ньямати этот вопрос. Никто не может запретить духу сказать правду. Другое дело, что сам дух может этого не захотеть.

Способ не самый очевидный, но кто знает, вдруг сработает?

— Хорошо, попробую. А если всё-таки обойтись без духа?

— Я что-нибудь разузнаю, — напомнила о себе Мауна.

Кифару оценил её искренность. Едва ли обычный старейшина признался бы в том, что происходящее на Кисиве ускользнуло от его внимания. Старейшины всегда делали вид, будто видят и слышат всё. Мауна не побоялась выказать неведение. Для этого тоже нужна сила. Бахати снова оказывался прав. Тот, кстати, заметил:

— Вот и порешили. И пусть появление пока неизвестно откуда взявшегося тотема послужит хорошим поводом объединить наши усилия и вернуться к гармонии.

Это прозвучало как тост, и все трое, улыбаясь, допили чай и поклонились друг другу.

Зачем читать чужие дневники

Месяц Зул-Хиджа, год 1285 по Хиджре

Как велик мир, раскинувший свои просторы от берегов Индийского океана до тёмных лесов Африки! И всё же, глядя на этот мир, я всё чаще ощущаю его зыбкость, как песок, сыплющийся сквозь пальцы. Африка, земля безкрайних равнин и непокорных народов, кажется мне загадкой, которую ни одному чужеземцу не под силу разгадать.

Недавно ко мне донеслись вести о жестоких штормах у берегов Мозамбика. Говорят, корабли европейцев терпят бедствие, а их грузы тонут в водах. И всё же это не останавливает их жадных взглядов, устремлённых к нашим землям. Их алчность к золоту, слоновой кости и, что горше всего, к людским жизням отвратительна.

Я вижу, как Африка становится ареной борьбы. Здесь сталкиваются силы великих империй — британцев, французов, португальцев. Но среди них, как луч света, всё ещё горит пламя свободы, охраняемое племенами, готовыми до последнего защищать свои земли и традиции.

Взгляды мои устремлены на Занзибар. Пусть он остаётся центром торговли, богатым и сильным. Пусть он станет для всех африканцев примером того, как культура и знание могут сосуществовать с мощью. Но и здесь я вижу тени: лживые договоры, привилегии для чужаков.

Я молюсь, чтобы народ мой понял: сила — в единстве. Сила — в нашей связи с предками и верой в справедливость. Пусть эти земли не станут полем для чужих игр. Африка принадлежит её народам, и никто извне не вправе утверждать иначе.

Кифару перелистнул страницу дневника. Сеид сэр Баргаш ибн Саид аль-Бусаид видел вокруг себя то же, что и он сейчас. Ничего не меняется…

Месяц Мухаррам, год 1285 по Хиджре

Ветер, приносящий соль с океана, кажется мне посланником дальних земель, напоминающим о бурях, что бушуют в моём сердце. Африка, мать народов и хранительница древних секретов, становится жертвой новых, алчных звёзд, сверкающих на чужеземных флагах.

Сегодня, глядя на закат, я размышлял о нашем народе. Нас стремятся разделить: цвет кожи, язык, вера — всё это становится оружием в руках тех, кто хочет владеть нашим домом. Но разве земля, поливаемая одной кровью, не едина? Разве солнце не светит одинаково над всеми, кто идёт под ним?

Европейцы предлагают нам договоры, расписанные на языке их хитроумных намерений. Занзибар — мой Занзибар — становится шахматной доской, где пешки чужих королей двигаются наугад. Они думают, что можно купить преданность. Но души наших людей, закалённые в песках и ветрах, не продаются.

Я молю Аллаха о том, чтобы наши старейшины и правители поняли, что нельзя строить будущее, полагаясь на обещания, написанные на бумаге. У земли есть своя память. Она помнит племена, шедшие под звёздами, помнит костры, разжигаемые в ночи, помнит песни, что пели наши предки. И те, кто забывает голос этой земли, утрачивают своё право на неё.

Но я не могу не думать о том, как мы можем выстоять. Сила наших людей велика, но она рассыпана, как жемчуг, брошенный в песок. Моя мечта — собрать эти жемчужины в ожерелье единства. Если племена Африки поймут, что их враг не сосед, говорящий на другом наречии, а тот, кто приносит цепи и ложные улыбки, тогда мы сможем стать стеной, о которую разобьётся любой натиск.

Кифару вспомнил своё давнишнее путешествие в Занзибар. Интересно, что бы сказал он, то есть Саид аль-Бусаид, если бы увидел его сегодня — аэропорт, банк?..

Месяц Раджаб, год 1286 по Хиджре

Вчера я встретился с одним из старейшин племени, что живёт у реки Руфиджи. Его слова были подобны тростнику, сгибающемуся под ветром, но не ломавшемуся. Он сказал: «Ты правишь Занзибаром, но дух Африки нельзя заключить в стенах дворца. Он в ветре, в реках, в песнях и танцах. Если ты хочешь понять свою землю, слушай её так же, как слушаешь голос предков».

Эти слова задели меня. Неужели я, правящий торговыми путями и заботящийся о защите своих людей, забыл истинный голос земли? Я поклялся себе, что буду больше времени проводить среди народа, слушая их истории, изучая их радости и горести. Ведь власть, оторванная от своих корней, теряет силу.

Сегодняшний закат напомнил мне, что свет бывает не только солнечным. Свет — это единство, это вера, это знание, которое мы передаём из поколения в поколение. Африка будет свободной, пока её дети помнят, кто они есть.

Этот Саид будто знал, о чём будет думать через много-много лет. Он не писал завещание или напутствие себе самому. Он просто делился тем, до чего дозрел, что выстрадал и осознал…

Месяц Шаабан, год 1286 по Хиджре

Ветер, что касается моего лица сегодня, словно тот же, что дул в день моего первого столкновения с предательством. Я был молод, полон амбиций, стремлений укрепить Занзибар как центр торговли и власти. Но тогда, как и сейчас, мир напоминал зыбучие пески: шаги казались уверенными, но внизу скрывалась трясина.

Я вспомнил, как доверился советнику, человеку из дальних земель, который явился ко мне с громкими словами и подарками. Его речь была медом, а обещания — золотыми. Он уверял, что может помочь наладить торговлю с великими державами, защитить мои корабли от пиратов. Я, ослеплённый его вежливостью и искусной игрой на струнах моей гордости, подписал с ним договор.

На следующее утро, едва чернила высохли, он исчез. Вместе с ним пропало золото из казны, а мои корабли, якобы защищённые его гарантиями, оказались атакованы в открытом море. Я был унижен перед своими людьми, перед старейшинами, перед самим собой.

Но это поражение стало уроком. Я собрал своих верных соратников, тех, кто разделял мои идеалы. Мы отправились в деревни, в порты, даже в глубину джунглей, чтобы восстановить связи, которые я едва ни разрушил своим легковерием. В то время я понял одну истину: народ — это корни, которые удерживают власть. Без них дерево падёт, каким бы высоким оно ни было.

Ошибки, как я осознал тогда, — не причина для стыда, если ты используешь их, чтобы стать сильнее. Но если позволишь им сломить тебя, твои враги уже победили. Моя задача — всегда помнить об этом, чтобы не дать ни одной трещине разрастись до разрушения моего дома, моего Занзибара.

Поэтично писал. Но по делу. Уж ни тогдашнего ли мистера Стэнли имел он в виду, упоминая «человека из дальних земель»? Вполне может быть. Или его братца Джона-Дэвида. Вот тоже интересное место:

Месяц Раби аль-авваль, год 1286 по Хиджре

Африка — мать королей, земля, где трон стоит на песке, а власть определяется не только силой меча, но и глубиной мудрости. Короли, которых я знал и с которыми имел честь вести дела, были столь же разнообразны, как и земли, которыми они правили.

На севере я встречал правителей пустынь, тех, кто был закален солнцем и ветрами Сахары. Их сила заключалась в их способности выживать там, где, казалось, жизнь невозможна. Короли Марокко и Алжира казались мне олицетворением древних династий, чьи корни уходят в вечность. Они уважали меня за то, что я правил Занзибаром, торговым узлом, связывающим Восток и Африку, но всегда напоминали, что их предки держали ключи от караванных путей, где проходили золото, соль и тайны пустыни.

На западе, в землях Ганы и Нигера, короли, правившие золотоносными реками, казались мне хозяевами богатства земли. Но, несмотря на их несметные сокровища, они понимали, что их истинная сила заключалась в контроле над людьми и традициями. Когда мы обменивались дарами, они всегда выбирали то, что символизировало силу духа, а не просто блеск металла.

Южные короли, особенно те, что правили в землях Замбези, были воплощением дикого величия. Эти люди знали, как приручить реки и управлять потоками слоновой кости. В их глазах читалась гордость за свои земли, а в их словах — настороженность перед чужаками. Но даже они знали цену дружбы с Занзибаром. Я видел, как мои корабли, наполненные пряностями и шелками, причаливали к их берегам, а взамен получал редкие камни, древесину и тех слонов, что навсегда останутся символом королевской силы.

И, наконец, мои братья по побережью — султаны и вожди восточной Африки. Мы, связавшие свои судьбы с Индийским океаном, знали цену волнам, товару и слову. Многие из них были моими союзниками, но иногда наши отношения напоминали игру в шахматы, где дружба могла легко смениться соперничеством.

Я вспоминаю одного из них, правителя Момбасы, чья хитрость и изворотливость восхищали меня и настораживали одновременно. Он умел за одним столом предлагать мир, а за другим — заключать союз с моими врагами. И всё же я уважал его, потому что он, как и я, понимал: мир на этих землях строится на балансе интересов.

Моими связями с этими королями руководило одно: взаимовыгода и уважение. Я знал, что не могу править их землями, но мог предложить им то, чего они не имели: доступ к миру, который открывался за горизонтом. Я был мостом между Востоком и Африкой, и они знали, что этот мост нужно не разрушать, а укреплять.

Когда я думаю о них, я понимаю, что Африка сильна своими королями. Их мудрость, их страсть, их сила — всё это делает этот континент непреклонным перед любыми бурями. А моя задача — быть тем, кто укрепляет это единство, кто связывает королей Африки узами торговли, доверия и мира.

Кифару эти описания показались особенно интересными, поскольку он никогда прежде не задумывался о том, что ведь, действительно, во многих уголках африканского континента до сих пор живут потомки тех людей, которые некогда были королями, а быть может и остаются ими по-прежнему, под прикрытием всяких современных премьеров и президентов, что любят крутиться перед камерами и своими согражданами, разыгрывая важность, будучи при этом всего лишь если не марионетками, то просто ничего не значащими актёрами для слепой и глухой публики. Каким был когда-то их местный убаба, за спиной которого всеми делами вершила троица старейшин.

Месяц Джумада аль-ахира, год 1286 по Хиджре

Когда я думаю о наших союзах и конфликтах, перед моими глазами встают моменты, где история дышала жаром человеческих страстей. Я вспоминаю встречу с султаном Момбасы, чьи глаза, казалось, видели сквозь мою душу. Это был год, когда португальские корабли вновь появились у наших берегов, их флаги напоминали о временах рабства и разорения.

Султан Момбасы предложил мне сделку. Он сказал: «Баргаш, мы можем объединить наши флоты и показать европейцам, что восточная Африка не поддастся их гнёту». Но я знал, что за его словами скрывалась не только гордость, но и страх. Португальцы искали союзников, чтобы закрепиться на побережье. Султан знал, что в одиночку он не сможет им противостоять, но объединение наших сил означало бы укрепление его власти за мой счёт.

Я согласился, но с условием: порты Момбасы открываются для моих кораблей, а в своих водах он признаёт законы Занзибара. Он долго смотрел на меня, прежде чем сказать: «Ты мудр, Баргаш. Я принимаю твои условия. Пусть наши флаги развеваются вместе».

Это был риск, но союз с Момбасой позволил нам отразить португальскую экспансию. Их флот отступил, а наши берега остались нашими. Однако я знал, что султан Момбасы не простит мне этих условий, и наше партнёрство всегда будет построено на зыбком равновесии.

Есть ещё одна история, которой я не могу не поделиться. Она связана с королём Буганды, глубоко в сердце Африки. Его земли не знали моря, но он владел богатствами, которые поражали даже самых искушённых торговцев: слоновой костью, золотом и редкими тканями.

Однажды я отправил к нему послов с дарами: лучшие пряности Занзибара, шелка из Китая и кинжал, украшенный сапфирами. В ответ он прислал гонцов, которые привезли мне цепи из золота и кости, но самое главное — письмо. Оно было написано на языке Буганды, и его смысл раскрыли мне только позже: «Я слышал о твоей мудрости, Баргаш. Но я хочу знать, как далеко простирается твоя щедрость. Приди ко мне, если осмелишься, и покажи, что ты достоин называться моим союзником».

Это было вызовом. Я знал, что путь в Буганду опасен, но отказ означал бы потерю доверия. Я отправился, взяв с собой самых верных советников. Когда я прибыл, король встретил меня с блеском: ряды его воинов стояли в золоте, а сам он сидел на троне из слоновой кости. Он долго смотрел на меня, а затем произнёс: «Ты пришёл, и это достойно уважения. Но что ты предложишь мне, чего не может предложить ни один другой?»

Я ответил: «Я предлагаю не золото и не оружие. Я предлагаю мост к миру за пределами Африки, где твоё имя будут знать так же, как моё». Это произвело на него впечатление. Мы заключили союз, который укрепил торговлю между моим побережьем и его землями. Но я также знал, что этот король будет наблюдать за каждым моим шагом, проверяя, исполню ли я свои обещания.

Ниже Саид аль-Бусаид приводил короткий список современных ему королей, которых, судя по всему, он знал лично.

Месяц Раджаб, год 1286 по Хиджре

Велика Африка, и ещё более велики те, кто правит её землями. Среди королей и султанов моего времени есть те, чьи имена звучат, словно барабанный бой на ветру, и те, чьё влияние так тихо, как тень слона в полдень. Хочу здесь перечислить их, каждого с его достоинствами и слабостями.

Король Буганды — Мтеза

Характеристика: «Лев земель Нила»

Мтеза правил с железной волей, но его жестокость порой превосходила границы разумного. Его народ боялся его, но также уважал за то, что он умел сохранять порядок и защищать земли от внешних угроз. Он знал силу золота и слоновой кости, но не был чужд и тайным интригам.

Султан Момбасы — Саид бин Ахмад

Характеристика: «Хитрее песчаной змеи»

Саид бин Ахмад был мастером дипломатии. Его язык был как острие кинжала — всегда готов нанести удар, но снаружи скрывался в шелковых речах. Султан понимал, что его город — ключ к торговле, и пользовался этим с умом.

Король Ашанти — Коффи Калкалли

Характеристика: «Золотой властитель»

Правитель Ашанти был окружён несметными богатствами своих земель, но его главной ценностью была сила народа. Ашантийцы чтили его за умение не только сохранять, но и умножать традиции предков. Его войска славились дисциплиной, а двор — великолепием.

Император Эфиопии — Йоханнес IV

Характеристика: «Страж Востока»

Йоханнес был человеком глубокой веры и великих амбиций. Его трон на возвышенностях Эфиопии делал его недосягаемым для врагов, но также изолировал его от внешнего мира. Он видел в христианстве щит, способный защитить его народ, но знал и искусство войны, отстаивая свои земли от османов и европейцев.

Король Замбези — Чиконди II

Характеристика: «Река в человеческом обличье»

Чиконди правил землями, через которые текли великие реки. Его знали как правителя, умеющего сгибаться под натиском проблем, как тростник под ветром, но никогда не ломаться. Его мудрость помогала ему лавировать между племенами и внешними угрозами.

Султан Занзибара — Баргаш ибн Саид

(Да простит Аллах мою нескромность, но и моё имя должно быть упомянуто.)

Характеристика: «Мост между мирами»

Я всегда считал себя хранителем баланса. Торговля была моим оружием, а слово — моим щитом. Я видел, как мои корабли пересекают Индийский океан, связывая Африку с Востоком и Западом. Моё правление не безупречно, но я надеюсь, что мои усилия укрепляют Занзибар как сердце восточного побережья.

Королева Мадагаскара — Ранавалуна II

Характеристика: «Королева дождей»

Ранавалуна II мудро правила островом, окружённым как водами, так и врагами. Она обратилась к христианству, стремясь укрепить свои земли через образование и новые законы. Но за её кротостью скрывалась твёрдость, способная удерживать трон даже в бурные времена.

Каждый из этих правителей оставил свой след в землях Африки. Их амбиции, их страхи, их борьба — всё это создаёт ткань, из которой складывается наше время. Я же надеюсь, что однажды их потомки смогут объединить то, что пока разделяют реки, горы и традиции.

Ещё через несколько страниц Саид аль-Бусаид вносил в свои записки важное уточнение.

Месяц Шавваль, год 1287 по Хиджре

История всегда любит говорить о королях и султанах, как о звёздах, освещающих ночное небо. Но что такое звезда без тьмы вокруг неё? Кто такие короли без тех, кто стоит за ними — незаметные фигуры, чьи тени никогда не пересекают тронный зал? Эти люди, безымянные для хроник, на самом деле правят не меньше, чем сами монархи.

Я часто замечал: за спинами правителей всегда кто-то стоит. У Мтезы, короля Буганды, это был его главный советник, старейшина по имени Нканди. Этот человек говорил шёпотом, но его слова эхом отзывались в сердцах тех, кто слушал короля. Говорили, что именно Нканди подтолкнул Буганду к кровавым завоеваниям. Его взгляды были жёсткими, а убеждения — непреклонными. Но его мудрость нельзя было отрицать: он видел опасности задолго до их приближения.

В Момбасе Саид бин Ахмад никогда не делал шаг без своего визиря Омара. Омар был человеком, чья улыбка была столь же острой, как его ум. Его задачей было не только защищать султана от интриг, но и создавать их. Я слышал, как его называли «змеёй в человеческой коже», но Саид ценил его преданность и умение читать людей.

В Ашанти король Коффи Калкалли слушал жрецов, которые держали в руках не только силу традиций, но и страх перед духами. Один из них, жрец по имени Офори, часто обращался к королю, держа в руках черепа предков, будто они шептали ему свою мудрость. Но я видел: Офори был не просто хранителем традиций, он был мастером влияния, держащим Ашанти за горло так же крепко, как Коффи держал меч.

Йоханнес IV из Эфиопии имел рядом с собой духовников, чьи имена были известны только в монастырях. Говорили, что именно они определяли, с кем будет заключён союз, а кого ждет отлучение от церкви. Их власть была тиха, как шаги монаха, но столь же сильна, как стены церквей Лалибелы.

Что касается меня, я тоже окружён тенями. Мой брат, мой главный визирь, мой советник по торговле — все они помогают мне править, но за каждым из них есть что-то большее, чем то, что видят мои глаза. Они верны мне, но в их верности всегда есть оттенок личной выгоды. И это правильно, ибо так устроен мир. Никто не движется без причины, и тот, кто утверждает обратное, либо глупец, либо лжец.

Эти тени напоминают мне о том, что власть — не только искусство управления, но и умение распознавать, кто находится рядом с тобой. Я часто думаю, что истинный правитель не тот, кто громче всех говорит, а тот, кто знает, кого слушать. Тени вокруг нас могут быть как защитой, так и опасностью. Важно одно: не стать пленником их силы.

Пророческие слова. Особенно сейчас, когда Кифару нужна посторонняя помощь. Потому что мыслями он запутался настолько, что не знает, куда и на кого кидаться. Он хочет всем верить, но ловит себя на мысли — особенно ночью, перед сном — о том, что не может, в сущности, доверять никому. До сих пор он хотел, как лучше, но почему-то по-прежнему на Кисиве остаются люди, которые видят в его искренних поступках своекорыстие. Разговаривая с Бахати, он уже было подумал, что вот-вот выйдет на след своих тайных противников, однако в последний момент оказалось, что они — это как будто вовсе не они и тоже ничего толком не знают.

Он погладил кожаную обложку оригинального дневника, который хранил теперь вместе с листами перевода. Вот, пожалуй, сегодня его единственный настоящий друг. Правда, он рассказывает о чём-то о своём, но, во всяком случае, не предаст и не обманет.

В уставшей за день голове промелькнула неуловимая мысль. Слишком яркая, чтобы не обратить на неё внимания. О чём это он? Ах, да, про дневник. Саид аль-Бусаид зачем-то ведь писал эти строки. Писателем он не был. То есть мог бы и не писать. А раз всё-таки написал, выходит, была причина. Он хотел писать. Хотел увековечить выводы, которые сделал за свою долгую и явно насыщенную жизнь. Причём, вероятно, он тоже знал, что живёт не первый и не последний раз. В таком случае, если мистер Стэнли прав и не обманывает, он мог писать дневник для себя будущего, для него, для Кифару. При этом он отдавал себе отчёт в том, что эти строки могут попасть на глаза кому угодно. Значит, это «кто угодно» должен, даже прочитав их, не понять сути.

Кифару ещё раз пролистал арабский оригинал. Ничего необычного, чего переводчики не заметили бы. Никаких посторонних знаков или иллюстраций. Витиеватая вязь, чёткая и ровная.

Вот снова эта мысль! Она не про арабский текст, а про текст как таковой. Что-то крайне занимательное. Что-то связанное с двойным дном…

Ему на память пришёл давнишний разговор с Момо, когда они ездили на футбольный турнир в Японию. Кто-то из представителей японской стороны процитировал за праздничным столом стихотворение — буквально две строчки. Пока Момо переводила ему на ухо, японцы аплодировали оратору и одобрительно кивали. Стихотворение звучало странно:

Летняя трава,

Следы снов воинов

Остались здесь.

По-японски это вообще была одна простенькая строчка:

Нацукуса йа цувамоно-домо га юмэ но ато

Поскольку никакой поэзии ни в переводе, ни в оригинале Кифару не уловил, но заинтересовался, впоследствии он вернулся к этому случаю и попытался выяснить, в чём же тут дело. Момо терпеливо объяснила, что такие типичные японские стихотворные формы, как хайку и танка часто основывается на многозначности слов и культурных аллюзиях. Японский язык богат омонимами, то есть словами, звучащими одинаково, но имеющими разные значения, а также кандзи, где один иероглиф может передавать несколько смыслов. Эта многослойность позволяет японской поэзии выражать одновременно несколько уровней смысла, которые часто теряются при переводе.

— Вот смотри. Если переводить смысл фразы Нацукуса йа цувамоно-домо га юмэ но ато, которую, кстати, сочинил Мацуо Басё, получится нечто вроде «Летняя трава на поле, где когда-то сражались воины, — всё, что осталось от их былых снов». В своём прямом значении — это описание природы, пейзаж: поле, поросшее густой летней травой. Речь про смену времён года и течение времени. Если знать нашу историю, то на следующем уровне возникает историческая аллюзия: Басё, вероятно, писал это хайку, находясь в месте, где ранее происходила битва, возможно, в Осю, северной провинции. Это поле было местом гибели многих воинов. Воины же — цувамоно-домо — теперь лишь воспоминание о самураях и их героической борьбе. Дальше включается философский контекст. В хайку заложена идея мимолётности жизни. Поле, где кипели страсти, битвы и амбиции, теперь покрыто простой травой, символизируя, как всё исчезает с течением времени. Но и это ещё не всё. В духе дзен-буддизма хайку напоминает о концепции мудзё — непостоянства. Даже великие войны и амбиции исчезают, оставляя после себя лишь природу, равнодушную к человеческим страстям. Последние слова — юмэ но ато или «следы снов». Сон символизирует эфемерность человеческих стремлений. Жизнь воинов уподобляется снам, которые заканчиваются, оставляя лишь смутные воспоминания. Это простенький пример того, как хайку может одновременно быть и визуальной картина, и историческим воспоминанием, и философской медитация. Чтение японского текста позволяет ощутить все уровни, тогда как перевод неизбежно упрощает восприятие.

Тогда из её объяснения Кифару мало что понял, но теперь, глядя на старый дневник, а не на красивые губы улыбающейся японки, он, наконец, ухватил ускользавшую мысль. Саид аль-Бусаид ничего не шифровал, но писал так, чтобы смысл стал понятен при определённом душевном настрое и в определённой ситуации. Кажется, мистер Стэнли как-то тоже бравировал своими познаниями в восточной философии и упомянул буддийский афоризм, что-то вроде «готов ученик — готов и учитель» или «есть вопрос — есть ответ». Иначе говоря, «засияла звезда — поднялись глаза», как говорили в подобных случаях на Кисиве.

Смыслов на страницах дневника Кифару сейчас видел несколько. Один состоял в том, что мало думать, будто ты всем управляешь. Нужно ещё и понимать, кто оказывает скрытое влияние на события вокруг. Второй требовал подозревать внешние силы в том, что они могут быть не только союзниками, но и врагами. Об этом он, Кифару, никогда старался не забывать. Забывал он про третий момент: международные связи, требующие укрепления, чтобы не довести остров до полной изоляции. Раньше он думал, что изоляция всем только на пользу. Так считал и его легендарный дед. Но ведь одно другому не мешает. Можно оставаться уединённым и изолированным географически, так, как создано природой, и при этом заручиться скрытой поддержкой вовне, у тех, кого дневник называет «королями», «султанами» и «императорами». Кифару не сомневался в том, что они примут его, как равного. У него есть накидка из львиной шкуры, а сам он из рода Килемана.

Свидание перед сном

— Когда ты последний раз видела Джона Смита? — поинтересовался Кифару у Самиры, дослушав её увлекательный рассказ о некоторых новшествах, которые она придумала для трансляций «спорт гола». Идея с командой поддержки в лице дюжины обнажённых плясуний не могла ему не понравиться, но его сейчас занимали мысли иного характера.

— Тогда же, когда и ты, — насупилась девушка, расценив перепрыгивание на другую тему как признак безразличия.

После жаркого дня приятно было лежать по шейку в пусть даже тёплой воде бассейна и смотреть на зажигающиеся в чёрной вышине звёзды.

— Ты уже дала ему свой ответ?

— По поводу?

— По поводу поездки в Эдинбург.

— Нет, конечно, а что?

— Надо бы дать. Причём положительный.

— Зачем? Ты уже не считаешь его шарлатаном и опасным типом?

— Считаю. Пожалуй, даже больше, чем раньше. Но именно поэтому я также считаю, что нам не нужно от него увиливать. Наоборот, нужно с ним сблизиться. Тем более что он сам набивался в друзья. Вот только делать это надо крайне аккуратно.

В качестве примера аккуратности Кифару под водой стянул с улыбающейся жены нижнюю часть бикини.

— Если на сближение пойду я, он это наверняка неправильно поймёт и постарается заглотнуть меня целиком. Как ты меня, — добавил он, следя за тем, как напряжённый ствол мягко проскальзывает в ласковую, но жадную расщелинку.

— Вот так?

— Именно так. — Кифару погладил обхватившие его бёдра длинные ляжки. Она с некоторых пор научилась впускать его на всю головокружительную глубину. — Но только в отличие от тебя, он мне никакой приятности явно не доставит. Ты — другое дело. Он пристаёт к тебе с предложениями, чтобы через тебя добраться до меня.

— Не слишком ли прямолинейно? Не останавливайся…

— Может быть, и слишком, но его это не безпокоит. Он уверен в себе. Видимо, был большой опыт, лишивший его в итоге дара сомнения. Нам же на пользу. Но мне кажется, что одного твоего согласия мало. Ты должна поехать с ним — и с Фелисией, которая будет тебе официально подружкой, а вообще-то телохранительницей и моими глазами — в Эдинбург, посмотреть, что он тебе там скажет и покажет, однако это только часть моего к тебе задания. За ним нужно во что бы то ни стало установить незаметную слежку. Я хочу знать, где он бывает, с кем встречается. Если получится — что у него хранится в телефоне и компьютере. Ты знаешь людей, которым можно это доверить? Цена, сама понимаешь, не вопрос.

Самира ответила не сразу. Сначала всё тело её задрожало, она запрокинулась, резко втянула в себя воздух, так, что захлебнулась бы, если бы Кифару ни поддержал её затылок, и обняла его за плечи.

— Надо спустить и поменять воду в бассейне. Завтра сюда придут дети.

— Сменим. Так что ты думаешь? Справишься?

— Я могла бы переговорить с Надин. Она ведь его знакомая?

— В том-то и беда. Опасно. Может, ты уже знаешь про неё что-то, чего не знаю я, но по мне так они там все одним миром мазаны. Она либо не станет следить за Джоном Смитом, либо станет, но с его же ведома.

Самира умело ласкала мужа под водой проворными пальчиками, подготавливая к новой атаке.

— Хорошо. Надин, если не хочешь, побоку. Поищу независимую агентуру.

— Повторяю: осторожно.

— Не повторяй — поняла, не маленькая. Ведь можно установить слежку за ним издалека, через камеры наблюдения и всё такое. Наблюдателям даже необязательно знать, кто их объект.

— Уверена?

— Нет, но знаю ребят с такими возможностями. Они мне сейчас мониторят трансляции. Сама на них вышла. Я же у тебя не только красавица, но и умница.

Она снова нанизалась на него, поёрзала, заглянула в глаза и стала ритмично подпрыгивать, как шоколадная наездница на шоколадной лошадке. Он демонстративно отпустил её, дав полную свободу. Она приняла игру, выпрямила ноги и разжала объятья. Теперь она держалась лишь на воде и на том, что пронизывало её изнутри, не позволяя соскользнуть.

— Чувствую себя индюшкой на вертеле, — тихо призналась она. — Но очень приятно.

— Вертелу тоже.

Кифару поднял глаза к небу и увидел, что за ними с веранды на крыше башни наблюдает Фелисия. Самира тоже заметила её и молча поманила пальцем. Фелисия понятливо кивнула и исчезла.

— Продолжим разговор утром, — предупредил Кифару. — Никаких посторонних ушей. Ни слова сестре или Илинке. Ты меня поняла?

— Да, мой хозяин.

Последние два слова эхом повторила Фелисия, торопливо выбегая босиком к бассейну и стягивая через голову ночную сорочку. Вероятно, она уже попыталась заснуть, но не смогла, вышла подышать и стала невольной свидетельницей их свиданья.

В предвкушении новых ощущений Кифару нашёл податливые губы младшей жены и приник к ним долгим поцелуем.

Картина проясняется

Запустив в действие первую часть своего плана — установить с помощью Самиры слежку за Джоном Смитом, — Кифару перешёл ко второй, которую не мог поручить никому. Помог ему в этом опять же дневник Саида аль-Бусаида. Тот, в частности, писал:

Месяц Раджаб, год 1288 Хиджры

Запомню навсегда имена тех, кто служит связующими звеньями между мирами. Их лица мелькали на моих встречах, их слова несли правду, а порой ложь, но без них не было бы ни прибыли, ни мира.

Салим аль-Махруби — человек из Килвы, города, что веками был воротами в восточную Африку. Его флот из небольших доу и караваны соединяли земли Зимбабве с берегами Индийского океана. Салим часто говорил: «В сердце каждого каравана бьётся сердце посредника. Мы не владельцы товара, но без нас его не увидит ни один покупатель.» Его путь пролегал через Микуми и Малинди, где он заключал соглашения с вождями, чьи имена нельзя произносить вслух.

Мадина Кипара — легендарная женщина из Багамойо, чья торговая сеть охватывала побережье от Дар-эс-Салама до Пембы. Её корабли, груженые слоновой костью и специями, не раз останавливались в Пате, где она с мудростью заключала сделки с арабскими купцами. Внуки будут помнить её как ту, кто привезла золото и слоновую кость из глубинных земель к морю. Она часто повторяла: «Не спрашивай, откуда товар; спрашивай, куда он идёт».

Я также не могу забыть Мвана Торо из Таборы — старого проводника, чьи ноги ступали на земли, которые я могу лишь вообразить. Его искусство заключалось не в знании дорог, а в знании тех, кто их контролирует. «Не ищи пути, если не знаешь тех, кто их охраняет», — говорил он. Табора, стоящая на пересечении торговых путей между Танганьикой и Уньямвези, была для него домом и местом силы.

Эти люди не только торговцы. Они хранители связей, передающих мудрость и секреты через поколения. Их потомки станут ключами к дверям, которые для меня всегда были открыты. Надеюсь, они не закроются для моих наследников.

Очевидно было предположить, что под «моими наследниками» старый хитрец мог понимать себя же, то есть его, Кифару. Тогда и фразу в самом начале «запомню навсегда», следовало понимать как ключик к последующей информации, а именно «запомни навсегда». Если так, то он привёл здесь те места, с которых стоит начать поиски потомков этих важных для Саида аль-Бусаида людей. Несколько иголок в большущем стоге африканского сена, но уже кое-что. Конечно, они могли со временем растратить всё влияние своих пращуров, однако не факт, да и к тому же Кифару они нужны сейчас в большей степени не как финальные цели, а как указатели к целям куда более высоким и важным.

В один из приездов мистера Стэнли они завели разговор о роскоши, деньгах и связях в западном мире, и Кифару хорошо запомнил слова собеседника:

— Ваше Величество, позволь рассказать тебе кое-что, что на первый взгляд может быть спорным. В Британии есть такая поговорка: «Старые деньги говорят шёпотом, новые — кричат». Это тонкая разница, но она до сих пор определяет структуру нашего общества. Видишь ли, старые деньги — это не просто богатство, это наследие. Это нить, связывающая поколения, история традиций, влияния и тихой силы. Семьи со старыми деньгами не выставляют своё богатство напоказ, они просто живут им. Это особняк, который принадлежит семье уже столетия, это связи, выстроенные за десятилетия тихих ужинов и шёпотов за закрытыми дверями. Возьми, к примеру, землевладельцев. Их богатство могло начаться с сельскохозяйственных угодий, но со временем оно превратилось во что-то большее — во влияние. Они основывали школы, формировали законы, вступали в браки с другими влиятельными семьями, укрепляя своё положение. Пойми, Кифару, сила старых денег не только в фунтах стерлингах на банковском счёте — она в доверии. Старые деньги придают обществу стабильность. Когда семья богата уже многие поколения, её решениям доверяют. На таких людей смотрят как на хранителей традиций, защитников порядка. А теперь сравни это с новыми деньгами: они горят ярко, но недолго. Новые деньги стремятся доказать свою значимость, быть замеченными, впечатлить. Старые деньги? Они знают, что им это не нужно. Их сила тиха, ненавязчива — как равномерный ход маятника старинных часов, неизменный в любую политическую или финансовую бурю. Приведу реальный пример: так называемые герцоги Вестминстерские. Их богатство — это не просто земля в Лондоне, хотя и её достаточно. Это влияние, которым они обладают благодаря этой земле, способность формировать повестку дня, находиться за столами, где принимаются решения. И они не единственные. Семьи вроде Ротшильдов, хотя они и не чисто британские, веками использовали своё финансовое чутьё, чтобы построить не просто богатство, а сеть доверия по всему миру. Кифару, ты должен понять — деньги сами по себе не являются силой. Они мимолётны, как песок, ускользающий сквозь пальцы. Но старые деньги… Это крепость, возведённая кирпичик за кирпичиком, устойчивая к ветрам перемен. Если ты хочешь вести за собой, создать настоящее наследие, не думай только о том, что можешь получить. Думай о том, что можешь передать дальше, тихо, следующим поколениям. Влияние, Кифару! Вот валюта старых денег. А влияние остаётся навсегда.

Мистер Стэнли знал, что говорит. Пока он жив физически, он будет тем маятником, которому никакие пророчества Джона Смита нипочем.

К чему это он? А к тому, что, вероятно, стоит поискать «старые деньги», то есть упомянутые в дневнике Саида аль-Бусаида связи, которые наверняка выведут его на ещё более «старые деньги», от которых незаметно зависит благополучие остального мира, пусть даже сам остальной мир об этом и не подозревает.

Кифару погладил истёртую кожу дневника. Понюхал ладонь. Принюхался к обложке. Запах был неуловимо знакомым, как запах старого друга, который думаешь, что забыл, пока он ни заглянет к тебе непрошеным гостем. Запах прошлого, легко превращающий в него настоящее, а прошлое — в настоящее. Ну, или как-то так.

Прикрыв глаза, представил себе, откуда у него этот дневник — сама тетрадь — мог появиться. Чей-то подарок? Сам случайно купил на оживлённом базаре? Или тщательно выбирал где-нибудь в магазинчике на лондонской Риджент-стрит? Так ничего и не вспомнив, уложил на подушку, встал и пошёл проведать малышей.

Осуществление третьей части плана было связано с Мауной, её честностью и исполнительностью. Его собственные попытки ещё раз поговорить с духом тотема ничего не дали. Ньямати больше не снилась. Бахати это предвидел. А Мауна обещала навести справки.

Их первая встреча произвела на Кифару смешанное впечатление. С одной стороны, он не мог не восхититься её спокойствием в поведении и уверенностью в словах. Между тем скрытая в этой женщине сила не могла не настораживать. В любом случае, ему захотелось узнать её глубже, чтобы понять, смогут ли они стать союзниками или же он должен быть готовым к её независимости.

Мауна просила дать ей на расследование причин появления тотема три дня. То есть, она хотела вообще-то неделю, но в итоге согласилась на срок, выдвинутый Кифару и поддержанный Бахати. Встретиться решили там же, в церкви.

Когда срок подошёл, Кифару прихватил с собой Илинку, и они на велосипедах отправились в Катикати.

Мауна уже была на месте и снова хозяйничала, заваривая чай.

Присутствие Илинки не должно было никого смутить, поскольку она не понимала ни суахили, ни тем более сива-улими, на котором вёлся разговор. Кифару пояснил, что она просто засиделась дома и захотела размяться, мешать им не будет, тихо посидит в сторонке, а потом они поедут дальше. На самом же деле ей и не нужно было понимать, о чём идёт речь. Она оценивала людей не по словам, а по исходившим от них вибрациям, по ауре, короче, по одной ей понятым параметрам. Кифару Илинке верил, неоднократно получив подтверждение её способностей в прошлом. Сейчас она должна была почувствовать, насколько Бахати и Мауна искренни.

— Ну, какие новости, убаба? Что удалось узнать, старейшина?

По глазам обоих было видно, что подобные вопросы вполне уместны. Три дня явно прошли не зря.

Бахати вежливо промолчал, а Мауна в свою очередь спросила:

— Что вы знаете про Мванике?

Так называлась небольшая деревенька на северо-западе острова. О ней частенько забывали, потому что лес в тех местах рос особенно густым и естественным образом отделял её от остального мира Кисивы. Проще всего добраться туда было на лодке, тем более что там находилась самая укромная и самая тихая лагуна на всей Кисиве, в которую с соседнего холма стекала редкая здесь речушка с чистейшей питьевой водой. В лагуне водилось много рыбы, а берега полнились вкусными и питательными водорослями. Это были основные продукты, которыми тамошние жители приезжали торговать на рынке.

— А чем ещё славится Мванике? — уточнила Мауна.

К чему этот экзамен? Он не чужестранец, он всё прекрасно знает.

— Резьбой по дереву…

Кифару осёкся и вопросительно посмотрел на улыбающуюся собеседницу, подхватившую:

— … которое считается священным и добывается только с разрешения старейшин. Вы сами давно там были?

Кифару не помнил. Был наверняка, точно был, но когда?..

— А что там случилось? Думаешь, тотем — их рук дело?

— А для чего им там нужна резьба по дереву? — ответила Мауна вопросом на вопрос.

Интересно, что сейчас видела в ней Илинка?

— Ну, традиционное ремесло. Не всем же рыбой и водорослями торговать.

— Насчёт традиции да, но только вот поделками своими они не торгуют. Почему?

Отец что-то рассказывал. Дед тоже, вроде бы, говорил. Нет, он не запомнил. Ему это никогда не представлялось интересным.

Неловкое молчание Кифару вынудило Мауну вспомнить старую поговорку:

— Смотришь на птиц в небе, не замечаешь краба под ногой.

Прозвучало довольно обидно, но она была права: со стороны могло показаться, что он, Кифару, уже давно витает в облаках и никак не хочет спускаться оттуда на землю. Это не так, далеко не так, однако сейчас не тот случай, когда стоит спорить. Он вопросительно посмотрел на собеседницу, уступая ей слово.

— Резьба и поделки — это внешнее. Мванике известна бережным отношением к уникальным ритуалам, таким как танцы с тотемами и песни предков, которые в других частях Кисивы больше не исполняются. Каждую полнолуние, как много-много лет назад, жители Мванике по-прежнему собираются у священного дерева на окраине леса, чтобы провести обряд благодарения духам.

— Духам предков, — договорил за неё Кифару.

— По преданиям, — вклинился в их разговор Бахати, — деревню основали потомки одного из сыновей Килемана, которые покинули центральные земли Кисивы из-за споров между семьями. Эти люди унесли с собой часть знаний и традиций, сохраняя их в изоляции.

— Килемана? — переспросил Кифару, уже чувствуя, к чему всё идёт.

— Его самого.

— И эти потомки…

— До недавнего времени делали вид, будто ничего не происходит, настолько они там ценят своё уединение, — сказал Бахати и сделал большой глоток из чашки.

Чай был приготовлен заранее и успел остыть.

— Или свою избранность, — уточнила Мауна.

Если Кисива в своё время затаился от остального мира, то почему нельзя предположить, что кто-то точно так же затаился на самом Кисиве?

— Считается, что их священное дерево посажено самим Килеманом. Наши старейшины этому не верят, но они жителям Мванике не указ.

А ведь точно! Этих самых жителей Мванике на остальном острове принято держать за недалёких дурачков. На собрании старейшин кто-то шутит: «А правда, что в Мванике придумали новый способ ловить рыбу?». Старейшина с серьёзным лицом отвечает: «Да, они кидают в воду зеркало. Когда рыба подплывает посмотреть, ловят её голыми руками». Все смеются, а старейшина добавляет: «Но, знаете, работает! Уже третье зеркало утопили!». Да и что с ними считаться, если их там всего человек сто пятьдесят, едва ли больше? Когда в своё время Кифару раздавал согражданам новенькие деньги, из Мванике почти никто не пришёл. Этому тогда не придали особого значения, поскольку иметь деньги или не иметь — дело сугубо добровольное. Когда раздавали паспорта, оттуда пришло, наверное, и того меньше. Надо будет уточнить у Фурахи, который отвечал за сбор информации со всех желающих приобщиться к новой жизни.

— И кто там у них сегодня главный?

— Их старейшину зовут Н'гунгу.

— Это он считает себя потомком Килемана?

Вопрос прозвучал излишне резко, с вызовом.

— Всё несколько сложнее, — покачала головой Мауна. — Подробностей я не знала до недавнего времени, но в Мванике вот уж скоро год как переселилась сестра моего мужа. Замуж вышла. Видимся теперь редко. Давеча в гости приезжала. Я с ней имела интересный разговор. Про вас, разумеется, ни слова. Сделала вид, что меня интересует нежелание Н'гунгу общаться с остальными старейшинами. Потому что меня это действительно всегда коробило, просто сейчас больше обычного. Ну так вот. Оказалось, что у Н'гунгу есть ученик, которого он с детства обучал традициям и ремёслам. Зовут его Нинамба. Происходит он из скромной, но гордой семьи, которая веками занималась резьбой по дереву для местных обрядов. Его дед был хранителем одной из старых священных пещер, где, по легенде, укрывались первые поселенцы Кисивы.

— То есть, потомком Килемана считает себя он?

— Похоже на то. Хотя громко об этом не говорит.

— А что говорит?

— Раньше вообще ничего не говорил, изучал символику, устные традиции, создавал сложные резные фигуры. Но последнее время поднял голову, расправил плечи и начал поднимать волну против тех, кто руководит островом…

— Против меня?

— Пока я с ней сплетничала, золовка моя ни разу вашего имени не произнесла.

— Но подразумевала.

— Вам виднее.

— Что ещё? Чем недоволен это Нинамба?

— А чем может быть недоволен ученик старейшины деревни, гордящейся своим легендарным прошлым? Тем, что теперь на Кисиве всюду политика, а наследие забывается.

— Если бы я не знал тебя, — заметил Бахати, — то с ним бы согласился.

— Я правильно понимаю, что под «наследием» он понимает своё наследие? Ему есть чем доказать принадлежность к роду Килемана?

— Похоже, что есть. По рассказам его деда, их семья происходит от одного из племянников Килемана. Племянник этот будто бы покинул первых переселенцев после раскола в тогдашнем совете старейшин.

— О куда хватил! Племянник! Это не доказательство, а просто история, которую может сочинить каждый.

— Есть ещё древний деревянный амулет, передаваемый у него в семье из поколения в поколение. Кто его видел, говорит, что на амулете вырезаны символы, которые связаны с Килеманом.

— Ты видела?

— Пока нет. Но подобными вещами обычно не шутят. Предполагаю, что амулет настоящий.

— В Мванике по сей день сохранилось немало ритуалов и песен, которые восходят к эпохе Килемана, — добавил Бахати. — Мне кажется, тебе там обязательно надо побывать самому, чтобы во всём убедиться из первых уст.

— Конечно, так они мне и расскажут, а тем более покажут! Скорее уж исподтишка отравят или стрелой с ядом угостят.

— А ты вместо бронежилета надень свою нгози. Её они там точно признают. Никто и пальцем тебя не тронет. Скорее, наоборот, пойдут за тобой, а не за этим самозванцем.

— Он может оказаться совсем не самозванцем, — возразила Мауна. — Мы не знаем наверняка, что лежит в пещере, хранителем которой служил его дед. Там могут быть доказательства его родства…

— … которые мог вырезать тот же Н'гунгу.

— Вам кажется, что вокруг вас одно враньё, все друг друга только и делают, что обманывают.

— Это не так?

— Не так, конечно. Иначе бы Кисива столько не просуществовала.

— А сколько существует Кисива? — Кифару ощутил прилив азарта. — Или хотя бы скажем так: когда сюда переселился Килеман со своим народом? Сто лет назад? Двести? Когда?

Подумав, Мауна ответила:

— Мы живём среди легенд, Кифару. Устные истории не считают лет. Время на Кисиве — как ветер: оно движется, но его не поймать. Народ Килемана пришёл сюда, когда духи указали им путь, но кто может сказать, когда именно это было? — Подумав ещё, добавила: — Для нас важнее не когда, а зачем. Килеман пришёл, чтобы сохранить гармонию на этой земле. Возможно, это и есть то, что вам следует помнить.

Кифару посмотрел на Бахати. Тот, откашлявшись, дополнил:

— Мы не знаем точной даты, Кифару. Но старейшины говорят, что это соучилось задолго до того, как первые корабли чужеземцев появились на горизонте. Возможно, триста, возможно, четыреста лет назад. Если хочешь узнать больше, мы можем спросить духов. Они всегда хранят память о времени, которое забыли люди.

— Ладно, духов с меня, пожалуй, хватит. Что предлагаете делать?

— Я ещё не всё рассказала, — подняла ладонь Мауна. — У Нинамбы есть сестра — Акиса. Молоденькая, но, похоже, с острым умом и сильной волей. Она с детства во всём поддерживает брата, но если он скорее идеалист и мечтатель, то она ходит по земле и твёрдо стоит на ногах. Именно она удерживает его в рамках здравого смысла и именно поэтому ни вы, ни мы ничего про них до сих пор толком не слышали и не знали. Но она же его и науськивает, как я понимаю.

— На что?

— Моя золовка предполагает, что последней каплей для этой Акисы стала программа…

— … «Спорт Гол», — догадался Кифару.

— Она самая.

— Почему?

— Она считает её чужеродной и лишённой связи с традициями Кисивы.

— Куда ж нам без наших замечательных традиций!

— Кроме того, Акиса предполагает, что программа финансируется извне, а это вызывает подозрение о влиянии иностранцев.

— Понимаю.

— Ну, тогда вы наверняка понимаете и то, что она боится, как бы такая программа, увлекая за собой молодёжь, ни подорвала влияние местных лидеров, таких, каким становится или уже стал её брат.

Наконец-то картинка в голове Кифару сложилась. Случайно или нет, но Мауна попала в точку. Возможно, она свою «золовку» придумала, возможно, она успела сама переговорить с этой Акисой или её семейством, однако в сухом остатке она только что чётко объяснила ему, откуда у тотема растут ноги. Из всеми позабытой деревеньки, где давно уже тлеет недовольство, подкреплённое притязаниями на царственный трон и раздуваемое последними новшествами жизни на острове.

Сейчас ему больше всего хотелось послушать впечатления Илинки, которая понятия не имела о том, о чём они говорили, разве что какие-нибудь имена могли показаться ей знакомыми, да и то вряд ли. Однако правила вежливости требовали сперва этот разговор закончить и закончить на подобающей ноте.

— Спасибо тебе, Мауна. Я услышал даже больше, чем ожидал.

— И что ты теперь собираешься предпринять? — спросил Бахати слишком будничным тоном.

— Вопрос, как я чувствую, весьма важный и щепетильный, поэтому всё надо будет сперва хорошенько обдумать. Если вы оба готовы помогать мне и впредь, я бы попросил вас выяснить по вашим каналам, действительно ли этот Нинамба располагает свидетельствами свой кровной связи с Килеманом. Если их не окажется, вопрос сам собой будет закрыт, а он потеряет лицо перед своей деревней.

— Я правильно тебя понимаю, что если таковые свидетельства всё-таки окажутся, никто отнимать их у него не будет? — уточнил Бахати. — Ведь по идее он может быть одним из потомков Килемана и твоим дальним родственником, верно?

— Верно, — согласился Кифару, стараясь не выдать тоном раздражения. — На свете всякое случается.

— А ты сам?

— А я сам, думаю, тоже соберусь и прокачусь в Мванике. Надо же людям показать, что я не боюсь здоровой конкуренции. Поговорю с Нанамбой, познакомлюсь с Акисой, уточню, что именно её не устраивает в «спорт голе». Может быть, меня пригласят прогуляться на экскурсию в их знаменитую пещеру.

— Обязательно надень нгози, чтобы тамошние жители видели, что ты уважаешь традиции и претендуешь на их поддержку, — сказал Бахати.

— А главное — обладаете истинной властью, — добавила Мауна.

— Ты смогла бы организовать мне встречу с Акисой? — спросил её Кифару.

Если бы она сразу же охотно согласилась, то тем самым выдала бы свою тесную с ней связь. Как он и предполагал, Мауна оказалась умнее.

— Поскольку я с ней не знакома, — начала она после короткой паузы, — обещать не могу. Но ведь вы же и так с ней встретитесь, если поедите туда. Зачем вам я?

— Просто я подумал, что мог бы встретиться с ней с глазу на глаз ещё до поездки. Если она так влиятельна, как ты говоришь, было бы неплохо заручиться её поддержкой заранее.

— А почему вы думаете, будто она пойдёт вам навстречу? Мне кажется, она скорее это сделает, если увидит отношение к вам остальных жителей деревни, на которых вы можете произвести впечатление уже одним своим появлением.

— Мауна права, — поддержал её Бахати. — Как я понимаю, люди вроде Акисы и её брата дорожат мнением большинства и не пойдут против него. Заручись поддержкой толпы, как ты умеешь, и то противостояние, которое ты справедливо ожидаешь, может вообще не произойти. Помяни моё слово.

— Хорошо, друзья мои. Я узнал то, что хотел, и теперь перед вами в долгу.

— Никаких долгов! — оживился Бахати.

— Завтра же пришлю людей привести церковь в порядок. Пора вернуть ей былой вид.

Когда они отъехали от площади на приличное расстояние, Кифару поинтересовался у Илинки, что она думает по проводу увиденного.

— Я ничего не увидела, — призналась она, — однако всё время чувствовала волнение. Твой приятель волновался больше, чем женщина. Она лучше него умеет справляться с собой.

— Нечто подобное я и подозревал. Как тебе показалось, они меня обманывали, юлили?

— Лжи в их словах я не слышала. Если, конечно, не считать ложью сдержанность.

— В смысле?

— Когда ты никого не обманываешь, но при этом просто не говоришь всей правды.

— То есть ты считаешь, что они что-то от меня утаивали?

— Немногое, но наверняка. Кстати, мне очень нравится, как звучит ваш язык.

Они уже колесили дальше.

— Что такое «лала салама», которое вы сказали друг другу в самом конце?

— «Спокойной ночи».

— Здорово! Лала салама. — Илинка прислушалась. — А что такое «зимуму»?

— «Дух». Гляди-ка, у тебя явно способности к языкам. Что ты ещё успела заметить?

— Мне показалось, что они несколько раз упомянули твоего брата.

— Моего брата? — Кифару призадумался, но потом рассмеялся: — Это потому, что «фураха» означает «радость».

— То есть ваши имена что-нибудь обязательно должны значить?

— Конечно. Ты ведь знаешь, что нашу дочку зовут Тумаини потому, что ты хотела, чтобы она была Надеждой?

— А как сказать на вашем языке «Я очень тебя люблю»?

— Муно а-пенда сано уно.

— Муно а-пенда сано уно, — повторила Илинка нараспев. — Звучит, как итальянский или даже румынский.

— А как ты скажешь то же самое по-румынски?

— Тэ юбэск фарте мульт.

— А по-итальянски?

— Дай подумать. Наверное, ти амо мольиссимо.

— Итальянский всё-таки более похож.

— Пожалуй да.

— Но вообще-то если бы ты хотела признаться мне в любви, то сказала бы по-нашему несколько иначе.

— Как?

— Мойо ва муно ка-джаа упендо ва уно.

Илинка попыталась повторить, но с первого раза у неё не получилось, и она разочарованно всхлипнула:

— А что это значит? Что-то неприличное?

— Когда мы кого-то действительно любим, не как родители детей или брат сестру, а с желанием быть вместе, мы говорим «Моё сердце полно любви к тебе». Можно ещё сказать, допустим, так: Муно а-пенда уно заиди ва ньота мбингуни. Это значит, что я тебя люблю больше, чем звёзды на небе.

— Не совсем понятно, причём тут звёзды, но очень поэтично. Мне нравится. А как мне сказать, что я хочу любить тебя, в смысле физически?

Кифару расхохотался и чуть ни зарулил в дерево.

— Мы в таких вещах обычно избегаем прямоты и говорим тактично. Можешь сказать Муно а-тамани кува на уно, то есть «я хочу быть с тобой».

— Слишком тактично, — продолжала наседать на него Илинка. — Можно как-нибудь пожёстче?

— Муно а-тамани куонгеза упендо на уно.

— И это означает…

— … «я хочу усилить любовь с тобой».

— О, уже лучше.

Она первая остановила велосипед. Он последовал её примеру. Железные кони покорно завалились набок, покручивая колёсами. Илинка увлекла Кифару в тень ближайших кустов, обняла за шею, поцеловала в подбородок и прошептала:

— Скажи, что хочешь меня по-настоящему.

— Муно а-тамани куингия уно.

Она повторила и не поняла, почему он снова смеётся.

— Девушка не может так сказать. Так говорят мужчины. Это означает «я хочу войти в тебя».

— А что же говорить мне?

— Муно а-тамани уингие дании я муно.

— «Я хочу, чтобы ты вошёл внутрь меня»?

— Именно. Откуда ты знаешь?

— Чувствую…

Густые кусты надёжно скрывали их от посторонних глаз, а голосистые пичуги отчаянно распевали свои коротенькие песенки, делая вид, будто ничего не замечают.

Удушающий приём

У Кифару появился выбор. Либо, как он пообещал Бахати и Мауне, самолично отправиться в деревню и в той или иной форме вызвать на разговор Нинамбу и Акису, либо не тратить время на болтовню и устранить первопричину. Это можно сделать, пригласив обоих к себе на встречу, как подобает настоящему властелину, или же помочь им просто исчезнуть. Вторая часть второго варианта выглядела предпочтительнее. Были люди — и нет людей. Конечно, возникнут подозрения у односельчан, однако, если подойти к задаче с умом, у них при этом не будет никаких доказательств, а подозрения сами по себе неплохи, поскольку вызывают затаённый страх. Страх держит в узде лучше любых законов.

Выяснилось, что отец про ситуацию в Мванике тоже ничего толком не слышал. Кифару не стал рассказывать ему подробности, а лишь поинтересовался, давно ли он там бывал и что вообще о ней знает. Абиой признался, что не заезжал туда вот уже несколько месяцев, но если что, легко может навести справки, поскольку под его началом служит человек оттуда.

— Мусаиди, толковый малый, ты его видел не раз.

— Тот, что любит налысо бриться?

— Он самый. Познакомить?

— Да нет, не нужно. А тебе приходилось слышать про то, что они там мнят себя потомками Килемана?

Отец как-то резко замолчал. Посмотрел на сына. Кифару стало почему-то неловко, но он ждал ответа.

— Твоя мать была из Мванике.

Мать, которую он почти не помнил. Мать, которую на его глазах утащил крокодил.

— Ты только сейчас решил мне об этом сказать?

— Ты никогда не спрашивал.

Его тётка, нынешняя жена отца, была младшей сестрой его матери.

— Значит, Таонга тоже оттуда?

Отец кивнул.

Кифару потёр лоб. Действительно, до сих пор ему даже не приходило в голову интересоваться настолько очевидными вещами. До недавнего разговора с Бахати и Мауни он воспринимал Кисиву как единый остров с единым народом, разве что жившим не кучно, а отдельными поселениями. Хотя вместе жить было бы, наверное, удобнее и практичнее. И если люди в какой-то момент разбрелись по острову, тем более такому небольшому, не означает ли это, что у них на то были свои причины? К примеру, какая-нибудь рознь, споры, разногласия, о которых сегодня все позабыли. Или не все?

Он поделился своими догадками с отцом.

Абиой выслушал сына и ответил долгим молчанием.

— Твой дед не хотел, чтобы я женился на девушке из Мванике.

— Тоже считал тамошних жителей дураковатыми?

— Не поэтому.

— Тогда почему?

— Ты хорошо помнишь легенду про Килемана?

Хорошо ли он помнил легенду? Хорошо. Очень хорошо.

Давным-давно на горе Килиманджаро правил великий царь Килеман, чьё имя на языке чагга означает «тот, кто побеждает». Родившийся, говорят, в семье горного льва, он стал непобедимым воином и основателем великого рода. У Килемана было семь сыновей, каждый из которых впоследствии стал родоначальником правящих династий, разошедшихся по всему африканскому континенту. Легенда гласит, что гора, не выдержав бремени его семьи, превратилась в вулкан и вынудила Килемана с жёнами, детьми и слугами покинуть её. Их караван — джаара — спускался по склонам, оставляя за собой путь, который правильно было бы назвать Килеманджааро. Сыновья Килемана сыграли ключевую роль в истории Африки: через браки с дочерьми местных вождей они стали символами власти и правителей, чья легитимность основана на праве рождения. Их потомки до сих пор почитаются и воспринимаются как хранители древних традиций. Килеман, говорят, исчез, поднявшись обратно на вершину горы, но его дух продолжает жить в тех, кто сохраняет связь с его родом. Старейшины знают таких людей по праву крови и наследию, скрытому в древних обычаях и артефактах.

— Помню. Хотя, думаю, никогда не слышал в подробностях. Ты их знаешь? Тебе дед рассказывал?

— Тоже немногое. Наверное, потому что я, как и ты, мало этим интересовался. Девчонки занимали меня куда больше. Но одна история отца врезалась мне в память. Наверное, потому что он заранее оговорился, мол, это тайна, которую старейшины передают только своим приемникам.

— И про что она?

— Про то, что среди семи сыновей Килемана, великих правителей и основателей династий, один выбрал путь по воде. Его так и звали — Мванги, «тот, кто пересекает». Думаю, это имя он получил впоследствии, а не при рождении. Он был человеком не только сильным, но и дальновидным. Когда братья начали ссориться из-за земли и власти, Мванги решил, что лучше покинуть их, чтобы избежать кровопролития. Он отправился в плавание вместе с небольшой группой своих людей, женой по имени Найла и любовницей, которая звала себя Джалила. Найла была женщиной мудрой, родом из народа чагга, а Джалила — страстной и смелой, из племени, жившего у подножия гор.

— Почему ты сказал «звала себя Джалила»? У неё было какое-то другое имя?

— Происхождение её доподлинно неизвестно. Возможно, её настоящее имя звучало иначе, но, присоединившись к каравану Мванги, она выбрала имя Джалила, что на языке её нового окружения могло означать «величественная» или «внушающая уважение». Она стремилась подчеркнуть свою силу и значимость, несмотря на статус любовницы. Как бы то ни было, Мванги и его караван в конечном итоге высадились на Кисиве, привезя с собой то, что осталось от их богатства и наследия: оружие, украшения и истории о Килемане. Именно Мванги, как считается, основал деревню, которая впоследствии стала нашей столицей, Катикати. Однако жизнь Мванги была сложной. Найла родила ему двух сыновей — Килео и Бараку, а Джалила позже подарила дочь, Ашуру, которая, как говорят, унаследовала от деда ум и харизму. После смерти Мванги его дети оказались настолько разными по характеру и желаниям, что не смогли сосуществовать в одной деревне. Особенно часто ссорились Килео и Барака. Дошло до того, Барака то ли случайно, то ли по злому умыслу убил брата. Ашуру, дочь Джалилы, по его приказу выдали замуж и изгнали в западные леса, где они с мужем и их немногочисленные последователи построили отдельное поселение и назвали его Мванике, в честь Мванги. Отец говорил, что Найла символизировала мудрость и порядок, а Джалила — страсть и свободный дух. Оба этих качества передались их потомкам. Именно поэтому наша линия сохраняет лидерство, а в Мванике теплится извечное стремление к свободе и независимости. Твой дед любил повторять: «Сила рода Килемана в том, что его кровь течёт в разных людях. Но это не делает их соперниками, это делает их частями одной великой истины».

В который раз за свою жизнь Кифару убеждался в ещё одной «великой истине»: долгий путь может увести от цели. Оказывается, все необходимые сведения всегда были у него под носом, он просто ими не озадачивался и не задавал правильных вопросов. Нинамба и Акиса мнят себя потомками Килемана через Ашуру, дочь любовницы его сына. Они имеют право претендовать на власть на Кисиве, но позиции у них слабые. Любовница — не жена. Слабость его, Кифару, в Бараке, добившемся превосходства преступлением — убийством брата. Зато он был сыном законной жены. Что могло произойти между братьям на самом деле, неизвестно. Возможно, Бахати поищет и выяснит, что это был всего лишь несчастный случай. Если только в Мванике или в тамошней священной пещере ни хранятся улики, доказывающие противоположное. Но отец не договорил про мать…

— Так почему же дед не хотел давать тебе согласие на свадьбу?

— А ты ещё не понял? Был велик шанс, что жена из Мванике окажется моей дальней родственницей.

— Он ошибался?

— По всей видимости, да. Ты получился сильным и здоровым.

— Хотя, как я понимаю теперь, это не означает, что у нас там и в самом деле нет никаких родственников, верно?

— Ну, вообще-то мы все тут так или иначе родственники, если разобраться. Быть может, поэтому никто на острове уже не рожает помногу детей.

Кифару вспомнил слово, которое они обсуждали в церкви Бахати.

— Благодаря этому поддерживается баланс.

— Да, в ближайшее время перенаселение нам не грозит.

Разговор с отцом пролил новый свет на медленно проступающую через тьму веков картину. Нинамба и Акиса проявились не случайно. И они наверняка располагали какими-то доказательствами своего происхождения. С этой стороны дело усложнялось. Но их усилия можно было свести на нет, если каким-то образом очернить или принизить роль во всей этой истории Ашуры.

Отцу он про них рассказывать не стал.

Вместо этого он засел за чтение дневника в надежде обнаружить что-нибудь ценное. Он чувствовал себя вполне созревшим учеником. И был вправе ждать подсказок от уже появившегося учителя. И не ошибся. Под датой «Месяц Раджаб, год 1289 по Хиджре» его ждал следующий текст:

Сегодня, наблюдая закат с террасы своего дворца, я вновь задумался о связи времени и крови, о том, как древние истории переплетаются с нашими судьбами. Когда я слышал легенду о Килемане, я не мог и подумать, что она окажется не просто сказкой, но частью нитей, связывающих мои деяния с жизнями правителей Восточной Африки. Великий Килеман, говорят, жил на вершине той самой горы, которую теперь называют Килиманджаро — сверкающий холм. Я часто слышал это имя из уст людей, приходивих ко двору. Вереву, одна из моих доверенных служанок, рассказывала, что название происходит от суахили: килима — холм, нждаро — белый. Однако история, передаваемая старейшинами, говорит о другом. Килиманджаро — не просто гора. Это место, где великий царь, рожденный, как говорят, от горного льва, правил своими землями. Рассказывают также, у него было семь сыновей, и каждый из них, вслед за отцом, стал основателем нового народа. Килеман и его потомки сделались символами единства и справедливого правления. Но самое удивительное — это караван, который когда-то спустился с горы, когда земля не выдержала их могущества. Именно этот джаара, как называют его чагга, стал легендой, которая живёт в памяти людей. Мой отец редко рассказывал о том, почему его уважали далеко за пределами Занзибара, но я видел это уважение собственными глазами. В дни, когда соседи начинали угрожать нашему миру, он отправлял гонцов в Уганду, Кению и Танзанию. Возвращаясь, они приносили вести о готовности помочь. Помню, как отец говорил: «Уважение к нам лежит не только в богатстве нашего города, но и в крови, которая течёт в наших венах. Это право рождения, которое нельзя отнять». Когда начались проблемы с торговцами на северном побережье, мой отец отправился вглубь материка. Он вернулся молчаливым, но в его глазах было что-то, что я не мог понять тогда. Позже он рассказал, что встречался с потомками Килемана. Они обещали свою помощь, если Занзибар окажется в беде. Их обещания всегда сдерживались. Я помню, как в год 1272 по Хиджре, когда ситуация накалилась, корабли с зерном прибыли из Танзании, а воины из Уганды прислали письмо, в котором было сказано, что «рука их сильна и готова защитить брата». Эти связи остаются неявными, скрытыми от глаз обычных людей. Но я начинаю осознавать: легенды о Килемане не просто сказки. Они — живая ткань истории, в которой мы все играем свои роли. Если кровь Килемана течёт в наших жилах, то это не просто право, но и ответственность. Те, кто знает эту легенду, кто видит её отражение в моих деяниях, будут ждать от меня мудрости, силы и справедливости, подобных тем, что демонстрировал сам великий царь.

А дальше шла фраза, которую сейчас мог бы написать сам Кифару:

Я буду искать потомков тех самых семи сыновей. Может быть, их голоса, как и голоса духов прошлого, подскажут мне путь в этой запутанной игре власти и веры.

Он даже Вереву знал! Неужто мир настолько тесен? Конечно, имя нередкое, но уж больно красноречивое совпадение.

Кифару читал дальше…

Мой отец, Саид бин Султан, был человеком молчаливым, но его молчание говорило больше, чем слова. Он знал, как управлять людьми, как внушать уважение не приказами, а самим присутствием. Это умение, как я теперь понимаю, не просто было врождённым — оно питалось корнями, уходившими в древность. Я помню один из немногих вечеров, когда он делился своими мыслями со мной: «Ты думаешь, власть — это то, что можно взять или отнять? Нет, мой сын. Настоящая власть передаётся так же, как море передаёт свои волны ветру. Она должна быть заслужена, но её нельзя украсть». Тогда же он рассказал мне о своём путешествии вглубь материка. «Там я встретил людей, которые знали нашу кровь, даже не спрашивая моего имени. Их приветствия звучали, как будто я был их братом, хотя я никогда не видел их раньше». Когда я сам отправился в Кению, чтобы установить торговые маршруты, я встретил Ньягути — старейшину племени, который знал историю нашего рода лучше, чем я сам. Мы сидели на циновках у костра, и он говорил: «Вы, султаны Занзибара, думаете, что ваше происхождение скрыто? Нет, ваша кровь говорит громче слов. Когда ты вошёл в наш лагерь, я почувствовал тень великого льва за твоей спиной». Я спросил его, что он имеет в виду, и он рассказал: «Мой народ помнит караван Килемана. Мы поём о том, как его сыновья несли свои дары в разные стороны света. И твоя линия — одна из тех, что принесли мир на наши земли». Он указал на резной амулет, висевший у него на шее: «Эти символы, как и твоя кровь, говорят, что мы связаны. Но сила рода — это не только наследие. Это обязанность сохранять равновесие. Ты носишь эту ношу, даже если ещё не осознаёшь этого». В другой раз я оказался в Уганде, в королевстве Буганды. Здесь я встретился с правителем, которого называли Мванга. Его народ был сильным, и я хотел заручиться их поддержкой в торговых делах. Но, как оказалось, он ждал меня не из-за торговли. «Я слышал, что ты придёшь», — сказал он, когда мы встретились. «Твои корабли — это продолжение того каравана, который мы видели на склонах Килиманджаро. Моя бабушка рассказывала мне, как её предок получил благословение от одного из сыновей Килемана. И это благословение до сих пор защищает наш народ». Мванга показал мне ритуальную маску, которая передавалась в его семье: «Эта маска — знак нашей связи. Если тебе когда-нибудь понадобится помощь, мой народ придёт, потому что мы помним, кто ты». Каждая из этих встреч заставляла меня задуматься. Потомки Килемана, как и я, жили не словами, а действиями. Они знали, что власть — это не только титулы, но и уважение, которое нельзя купить. Эти люди сохраняли свои обычаи, однако они всегда открывали двери перед теми, кто несёт с собой мудрость предков. Теперь я понимаю, что кровь Килемана — это не только наше право, но и наш долг. Я знаю, что должен искать этих людей, восстанавливать утраченные связи. Моя кровь и моя история не принадлежат только мне — они принадлежат моему народу. Я отправлюсь в земли, где ещё звучат песни о Килемане. Я узнаю, кто продолжает его путь, и кто может стать союзником. И, может быть, однажды я поднимусь на ту самую гору, чтобы услышать, как ветер на её вершине рассказывает свои истории.

Поразительно! Кифару словно прочитал собственные мысли. Хотя когда-то, если мистер Стэнли прав, они и были его мыслями. Так он думал тогда, к этому же пришёл и сейчас. От судьбы не уйдёшь. Или как говорили в подобных случаях на Кисиве: «Капля дождя думает, что свободна, но всё равно падает на землю».

Ему предстояло действовать. И первым делом разобраться с теми угрозами, которые оказались настолько близко, под самым боком, что он их не замечал, вглядываясь по привычке вдаль. Решить их можно было медленно и осторожно или быстро и напролом. Второй подход был чреват долгоиграющими последствиями в случае, если его участие будет замечено. Чего можно избежать, но тогда сам собой напрашивается первый подход. Замкнутый круг.

Кифару подумал, что, стоило бы переговорить с упомянутым отцом «толковым малым» Мусаиди. Раньше он, наверное, так бы и поступил, но сейчас без труда предположил, что тот ничего вразумительного не скажет, поскольку, служа помощником начальника гвардии, с таким же успехом может быть глазами и ушами Нинамбы и Акисы. Чего ни сделаешь для родной деревни! Кифару даже улыбнулся этой невесёлой мысли. Школа мистера Стэнли давала о себе знать.

Не привыкнув сидеть, сложа руки, он неожиданно для самого себя начал в прямом и переносном смысле издалека — отправился на джипе, за рулём которого сидел гордый по такому случаю и как всегда говорливый Усукани, в Таму, где по рассказу паренька промышлял вырезанием деревянных фигурок Мдого, муж Зэмы, в которую Кифару был почти влюблён в детстве. Как в прекрасную футболистку, разумеется. Но настолько, что ради неё, не раздумывая, убил первого в своей жизни человека.

Зэму он узнал сразу, хотя она с их последней встречи слегка поправилась. Она кивнула ему, как старому знакомому, не более.

С мужем и детьми они жили отдельно, в красивом домике неподалёку от местной канисы. И дом, и церковь были украшены довольно изящной резьбой, отличаясь от остальных построек. Вот и тема для разговора.

— Я к Мдого, поговорить, — сказал он Зэме и увидел на её по-прежнему красивом лице лёгкое удивление.

— Конечно, проходи, он у себя.

«У себя» означало отдельный сарайчик, точнее, навес на расписанных яркими красками деревянных столбах, один из которых выделялся тем, что был чёрным… таким же чёрным, как завязка всей этой неприятной истории — тотем.

Всюду были разложены незнакомые Кифару инструменты для резки, кисточки, ровными рядами на длинных прилавках стояли заготовки, в которых иногда угадывались очертания будущих фигурок, пахло молоком, льняным маслом и какими-то травами.

Мдого сидел посреди всего этого хозяйства на высоком табурете и сосредоточенно обрабатывал наждачной бумагой почти ровный шар. Прерваться его заставил только оклик жены. Завидев гостей, он отложил шар и наждачку, вытер руки о перепачканный мелкой стружкой передник и встал с табурета. Он оказался невысокого роста, но плечист. Держался хмуро.

Кифару поздоровался с ним фразой, которая на языке сива-улими означала «Пусть благодать труда будет с тобой» и служила извинением за неурочное вторжение.

— С твоими словами работа идёт легче, — в тон ему ответил Мдого и протянул шершавую ладонь для рукопожатья.

Кифару хотел оставить Усукани ждать в машине, однако решил, что это будет с его стороны слишком грубо: парень первым рассказал ему про Мдого да и сейчас выступал в роли гида по родным местам. Кифару ограничился тем, что предупредил его заранее о конфиденциальности их миссии. Присутствие таинственности Усукани явно нравилось, и он обещал ничего не видеть и не слышать.

— Мы тут проездом, — начал Кифару как мог дружелюбнее, видя, что за хмуростью хозяина скрывается смущение. — Я обратил внимание на вашу замечательную церковь, и Усукани рассказал, что здесь этим занимается муж моей бывшей главной противницы по футболу.

— Да, Зэма говорила, что была знакома с вами в детстве.

— Знакома — мягко сказано. Она и её команда частенько устраивали нам настоящую взбучку. Так что насчёт церкви? Ваши труды?

— Для меня это не труд — удовольствие больше. Так, чтобы время зря не пропадало.

— Похвально. А как вы этому научились? Сами?

— Что-то сам, что-то не сам. А вам зачем?

— Брат интересуется.

— Фураха?

— Фураха.

— Пусть заезжает, покажу, что да как.

— Благодарю, обязательно ему передам. Но он только пока думает, а нам в Катикати нужно уже сегодня свою церковь в порядок приводить. Взялись бы?

— А чего ж не взяться? Взялся.

— Что, прям так, в одиночку?

— Ну, почему в одиночку? — Мдого потупился. — Кроме меня, у нас на Кисиве ещё мастера найдутся. Нашу я сам делал, а вашу можно и вместе приукрасить. Быстрее будет.

— Быстрее — это хорошо. Вы сейчас кого в виду имеете? Ребят из Мванике? Я про них только слышал. Сам никого там, правда, не знаю. Вы случайно не у них учились?

— И у них тоже.

Кифару, внимательно следивший за собеседником, заметил на его лице тень неловкости. Мдого явно что-то знал и теперь чувствовал, что весь этот разговор не просто так. Он то и дело косился в сторону жены, которая развешивала на верёвке чисто постиранное бельё.

— Как отец? — перевёл Кифару разговор на нейтральную тему.

Они ещё некоторое время беседовали не о чём. Мдого показал кое-что их своих последних поделок, среди которых, действительно, преобладали футболисты, хотя были ещё и совсем не страшные крокодилы, несколько джипов, у которых даже крутились колёса, и карикатурного вида обнажённые спортсменки, явно из мира «спорт гол».

— Хорошо идут? — поинтересовался Кифару, повертев в руках вытянувшуюся в замахе волейболистку.

— Если бы не шли, я бы предпочёл резать крокодилов, — ответил Мдого как бы в шутку, но при этом совершенно серьёзно.

— А почему этот столб у вас такой чёрный и при этом один?

Вопрос был задан резко, чтобы собеседник не успел подготовиться.

— Дань традиции.

— Интересно. Что за традиция?

— Он так и называется «столб Ньямати». Вы ведь слышали про неё. Душа Света должна озарять труды смертных. Она нас вдохновляет. В данном случае меня.

— Понял. Очень похож на тот тотем, что мне подарили на последний день рождения. Вы, кстати, тотемы не вырезаете?

Мдого впервые посмотрел на Кифару прямо.

— При необходимости могу, но они будут просто украшениями. Если вам нужен тотем настоящий, его может вырезать только старейшина или тот, кого старейшина считает своим учеником. Мне такой чести не оказывали.

В его тоне прозвучало сожаление или Кифару это просто показалось?

— Я слышал про мастера Н'гунгу. Он ведь, кажется, как раз в Мванике живёт? Вы с ним знакомы?

— Знаком. Действительно, настоящий мастер. Мне до него далеко.

Нет, не повёлся. Не стал отпираться и юлить. Возможно, говорит правду и с тотемом напрямую не связан.

— Может быть, его тоже к нашей церкви привлечь?

— Можно, хотя он, по-моему, для такого дела староват уже.

— Тогда какого-нибудь его ученика.

— Нинамба откажется.

— Нинамба? Это и есть его доверенный ученик?

— Да.

— А почему откажется?

— Долгая история.

— Я не спешу.

Мдого откашлялся. Появилась Зэма с прохладительными напитками. Принесла, поставила поднос на прилавок между фигурками и осталась, сказав, что уложила детей спать.

— Нинамба себе на уме, — продолжал Мдого. — Считает, что превзошёл своего учителя.

— То есть Н'гунгу?

— Ну да. Мастер он и, правда, хороший, очень талантливый…

— … но…

— … но на первом месте у него гордыня.

— Вот даже как! С чего это вдруг?

— Не думаю, что вдруг. Мы ведь с ним вместе уроки у Н'гунгу брали. Он, конечно, чаще, то есть постоянно, поскольку они рядом живут, а я — только когда к ним приезжал, в сезон дождей. Когда Н'гунгу его хвалил, Нинамба на глазах расцветал, когда делал замечания — обижался и даже уходил. Настоящие мастера так себя не ведут, они должны быть благодарны за критику.

— Этот Нинамба никогда не будет работать с моим мужем, — вмешалась в разговор Зэма.

— Ты его тоже знаешь?

— Лично — нет. Но наслышана. Он слишком ревниво относится к своему искусству. И при этом боится, что кто-нибудь другой может оказаться лучше него.

Мдого согласно кивнул.

— Нинамба считает, что искусство не для толпы, а для великих.

— Для великих? — рассмеялся Кифару. — Уж не он ли этот «великий»?

— Некоторые люди рождаются с убеждением, что их руки несут дар предков, — уклончиво ответил Мдого.

Это был намёк, и Кифару решил им воспользоваться.

— Он что, может похвастаться своими предками?

— У всех есть предки, — снова увильнул собеседник. — Мы вольны их забывать или помнить и почитать.

— Кстати, тебе привет от отца, — сказала Зэма.

— И ему передавай. Как он, где он?

Она так никогда и не узнала, что в далёком детстве Кифару совершил свой героический поступок не ради него, а ради неё.

— В конце концов, уехал от греха подальше.

Сколько лет прошло, а она даже ему отказывается открывать точное местопребывание отца! Видно, кенийские бандиты произвели на них тогда неизгладимое впечатление.

Они ещё поговорили о старых временах и общих знакомых, и Кифару решил не злоупотреблять гостеприимством. Он отослал Усукани заводить мотор и напомнил Мдого о своём предложении.

— Если надумаешь поучаствовать, дай знать. Дело нужное, так что деньгой не обижу. Только не затягивай — Бахати торопит. Ты с ним знаком? — как бы между прочим уточнил Кифару.

— Нет, я не по этой части.

Что Мдого имел в виду, Кифару выяснять не стал. Он уже сделал для себя вывод о том, что мужа Зэмы едва ли стоит подозревать в участии в заговоре. Если таковой вообще был. Потому что причина подкидывания ему тотема по-прежнему оставалась для Кифару загадкой, хотя он уже вышел на след тех, кто мог это сделать. Возможно, они даже добились поставленной цели — вывели его из равновесия. Но едва ли это было их основной задачей.

Обратной дорогой он снова много размышлял под непрекращающуюся болтовню Усукани, довольного, что угодил начальнику. Думал о том, как много удалось за такой короткий срок выведать нового про остров и про населявших его людей, о которых он считал, что знает всё. Ошибался. Недооценивал их и переоценивал себя. Тоже, наверное, зазнался. А ведь крокодил всегда подкрадывается оттуда, откуда не ждёшь. Интересно, что ещё он важного упустил из виду?

Джип тряхнуло. Усукани извинился и продолжал рассуждать о красоте девушек в Таму.

Как бы поумнее разведать, что на самом деле творится в Мванике? Почему именно сейчас? Что такого могло там у них произойти, что эти двое, Нинамба и… как её… Акиса, возомнили себя его родовитыми конкурентами? Сколько лет молчали, и вот, на тебе, получите тотем и знайте, что вы тут не один такой важный. Обычно подобные перемены без причины не происходят. Поговорить с помощником отца, лысым Мусаиди? Но можно ли ему доверять? Ведь он…

Кифару подумал, что джип снова наехал на кочку, но нет, джип ехал теперь на удивление плавно. Тряхнуло его самого. Мусаиди! Как же он не догадался сразу! Отец думает, что может через него навести справки о Мванике. Он ошибается. Всё ровно наоборот. Этот Мусаиди приставлен к нему, чтобы следить за происходящим вне Мванике и докладывать, кому следует. Поговорить с ним, конечно, можно, даже, наверное, стоит, но по-свойски и желательно без свидетелей. Отцу об этом тоже лучше не знать.

— Ты знаком с Мусаиди? — прервал он рассказ Усукани о том, как тому приглянулась одна девушка, но у неё оказался ревнивый парень.

— Лично — нет.

— Но ты представляешь себе, о ком я?

— Конечно. Правая рука вашего отца.

— Какой он?

— В смысле?

— Как человек.

— Вообще-то сталкиваться мне с ним не приходилось. Говорят, строгий. Почему вы спрашиваете?

— Нужно, чтобы ты его ко мне привёз.

— В замок?

— В замок.

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас ты везёшь туда меня. Отвезёшь и поедешь, поищешь этого Мусаиди. Если его нет в казармах, заедешь к нему домой. Поручение, имей в виду, ответственное. Сделаешь, как я скажу, и проблем с девушками у тебя больше не будет.

Усукани встрепенулся. Перспектива, тем более из уст самого Кифару, звучала крайне заманчиво.

— Что именно я должен сделать? Найти Мусаиди и привезти к вам? Это всё?

— Суть ты уловил. Теперь самое важное. Желательно, чтобы Мусаиди не знал, куда ты его везёшь. Просто скажи, что вызывают по срочному делу. Если спросит, кто и куда, можешь сказать ему, что ко мне, но так, чтобы не слышал никто из посторонних. Торопи его. Если услышишь, что он кого-то предупреждает, называя моё имя, сообщи мне. Желательно этого избежать. Если всё пройдёт гладко и никто ничего не заметит и не узнает, когда вернёшься, сделай мне знак, например, ладонь с оттопыренный большим пальцем.

— Я понял.

— Справишься?

— Постараюсь…

— Справишься?

— Справлюсь.

— Вот и хорошо. Так что ты говорил про того парня? Он тебе навешал или ты ему?

Когда они въехали через первые, почти никогда не закрывавшиеся ворота замка во внеш­ний двор, тот был пуст и безлюден. Сразу после окончания стройки сюда на протяже­нии первого года ещё приходили любопытные, особенно с детьми, однако до­вольно скоро интерес поиссяк. Кифару всё правильно рассчитал: когда что-то доступно, это быстро надоедает. Иногда, правда, наведывались жители дальних городков и деревень, но сегодня с утра погода хмурилась тучами, так что залётных гостей можно было не опа­саться.

Джип, как всегда, затормозил перед внутренними воротами. Кифару заставил нового со­общника повторить задачу и отпустил. Сам же, не заходя домой, чтобы не отвлекаться, поднялся в одну из сторожевых башенок и стал терпеливо ждать.

Скоро с неба ливануло так, что день сменился ночью. С одной стороны, неплохо, по­скольку в такое время меньше лишних ушей и глаз на улице, но с другой, дороги раскляк­нут и джип может где-нибудь надолго застрять.

При вспышках молний были видны стелящиеся по воздуху гривы пальм.

А потом всё разом стихло, будто ничего и не было.

Выглянуло солнце.

Стало душно он влаги.

Кифару терпеливо ждал.

Мусаиди мог почуять неладное. Усукани мог до конца не осознать важность поруче­ния и сболтнуть лишнего. Отец мог занять чем-нибудь своего помощника или даже во­обще услать куда-нибудь на другой край острова. Не поспешил ли он с решением? Не стоило ли повременить, осмотреться, взвесить все за и против?

Что отступать неуда Кифару понял, когда заслышал рокотание джипа. Усукани вер­нулся. И не один. Из приоткрытого окошка торчала бритая голова, разглядывавшая стены замка. Со страхом или с интересом?

Кифару покинул своё укрытие и спустился навстречу долгожданному гостю.

Буднично приветствуя Мусаиди и пожимая его крепкую, жилистую руку, он думал о судьбе своего водителя. Усукани был ему симпатичен. Стоило ли его привлекать по пол­ной программе или лучше отослать на все четыре стороны? Но где гарантии, что он не прихвастнёт при случае о том, кого и куда возил? Язык у него без костей. Ладно.

— Спасибо, что приехали. Много времени у вас не отниму. Но вопрос безотлагатель­ный и важный.

— Я уже понял, — ухмыльнулся Мусаиди, словно поморщился.

— Идёмте. Я вам кое-что должен показать.

— Мне подождать? — уточнил Усукани.

— Нет. Глуши мотор. Пойдёшь с нами. Поможешь заодно.

— Хорошо, — Усукани украдкой разжал ладонь и показал оттопыренный большой па­лец.

Действительно, хорошо.

— Какие проблемы, Кифару? — спросил Мусаиди, когда тот подвёл их к засыпанному мок­рым песком люку в самом углу возле стены.

Наклонившись, Кифару, поддел подвижную петлю. Она же — кодовый замок.

— Отвернитесь.

Это заодно должно было придать обоим уверенности в том, что они выберутся отсюда живыми и невредимыми. Обречённые чувствуют, когда с ними не церемонятся.

— Бункер? — со знанием дела поинтересовался Мусаиди.

— Он самый, — охотно ответил Кифару, первым спускаясь во мрак прохладного помещенья по лесенке в рост высокого баскетболиста. — Здесь нам точно никто не помешает.

Он щёлкнул выключателем.

— Хитро придумано, — заценил Мусаиди, спускаясь следом.

— Крышку за собой закрой, — велел Кифару восторженно озирающемуся на голые стены парню. — Мне тут песка и воды не нужно.

Он открыл единственную дверь и вывел спутников в полутёмный коридор.

Убедившись, что Мусаиди стоит непосредственно за ним, а Усукани слева, шагах в двух, вынул из кармана ключ и сделал вид, будто собирается открыть дверь в ближайшую комнату. Вынул неловко. Ключ упал и со звоном о бетонный пол отскочил в правую сторону. Кифару развернулся, будто ища его. Ключ видели и слышали все. Мусаиди, как подобает младшему в данной ситуации по званию, наклонился, чтобы услужливо подобрать его. Кифару резко шагнул в его сторону. Отработанным движением захватил левой рукой незащищённую шею и намертво зажал подмышкой. Локтевым сгибом сильно надавил на горло. Для дополнительной жёсткости сомкнул руки в замок, прихватив правое запястье. И начал разгибать спину, вытягивая шею противника вверх. Обычный приём, названный в честь французского изобретателя падающего лезвия, Жозефа Игнаса Гильотена.

Мусаиди, застигнутый врасплох, слишком поздно сообразил, что всё очень серьёзно, захрипел, попытался отодрать душащие его руки, но опоздал, дёрнулся и повис на подкосившихся ногах.

Прежде чем его отпустить, Кифару бросил взгляд на Усукани. Парень остолбенело наблюдал за происходящим, в его взгляде читалось удивление, не испуг.

— Предатель, — лаконично пояснил Кифару.

— Вы его того, убили?

— Слегка придушил. Помоги-ка.

Он подобрал с пола ключ, открыл пошире дверь, и они вдвоём затащили бездыханное тело внутрь. Когда зажёгся свет, у Усукани при виде странного оборудования на стерах и потолке забегали глаза.

— Никогда не видел пыточных? — буркнул Кифару.

— В фильмах только. А так нет.

На самом деле это была наименее загруженная соответствующими приспособлениями комната из всего подземелья. Кифару специально разместил её поближе к выходу — или входу. Как раз для подобных случаев. Как предвидел, что пригодится.

Они посадили Мусаиди на пол, привалили к стене, и Кифару по очереди закрепил запрясться его раскинутых в стороны рук крепкими металлическими скобами. Ворот рубахи уже был расстёгнут, поэтому Кифару ограничился тем, что влепил пленнику две звонкие пощёчины. Не сработало. Голова по-прежнему сваливалась на грудь. Но он уже дышал.

Воспользовавшись паузой, Кифару повернулся к Усукани. Тот ещё не осознал всю опасность своего нынешнего положения. Ему по-прежнему было скорее интересно, чем страшно.

Кифару вспомнил про джип, стоящий сейчас на видном месте перед воротами. Нет, это слишком громоздкая улика. Джип так просто, как тело, не спрячешь. Будет лучше, если на нём уедет тот, кто его сюда привёз. Пока лучше. Потом посмотрим.

— Идём.

— Куда?

— На улицу. Он теперь не убежит. А тебе домой пора.

— Но я…

— Пора, я сказал. И не испытывай моё терпение.

Усукани почувствовал, что спорить не стоит. Они проделали обратный путь. По дороге Кифару его расспросил и проинструктировал.

— Говоришь, никто не слышал, куда ты его везёшь?

— Точно не слышал. Я нашёл его не в казарме, а в банке.

— Что он там делал?

— Как я понял, золото покупал. Я дождался, когда он освободится, вышел за ним и сказал, что вы его ждёте по безотлагательному вопросу.

— Он ни с кем при тебе больше не говорил? Вы точно никуда не заезжали?

— Дождь ливанул. Мы в машине его пересидели. Я по такой погоде не ездок. Хорошо, что быстро кончился. Думал, застрянем где-нибудь. Пронесло. Я всё правильно сделал?

— Правильно. Молодец. Теперь слушай ещё внимательнее. Ничего этого не было. Ты ничего не видел и никакого Мусаиди никуда не подвозил. Даже если мой отец тебя начнёт расспрашивать. Понял?

— Понял.

— Поклянись родителями.

— Клянусь моими отцом и матерью. А что вы с ним сделаете?

— А вот это точно не твоего ума дело. Ты же ничего не видел и не знаешь. Значит, и вопросы такие задавать не можешь. Усёк?

— Да.

— Усёк?

— Усёк. Я ничего не знаю. Был весь день при вас, не отлучаясь. Мы ездили в Таму. Потом вернулись сюда.

— И?

— И я поехал домой.

— Вот и поезжай. И помни, что от твоего незнания — молчания — зависит и твоя жизнь тоже.

Усукани впервые не нашёл слов для ответа и ограничился кивком.

— Если будешь хорошо себя вести, познакомлю с безотказными девочками, — пообещал на прощанье Кифару.

Парень просиял. Кифару хлопнул по дверце. Джип зарычал и покатился задним ходом прочь из замка. Кифару смотрел ему вслед, думая, чем может обернуться для него подобное милосердие.

За дверью

Среди записей в дневнике аль-Бусаида Кифару нашёл и такую:

…день столь жарок, что сам воздух, кажется, плавится, а песок обжигает ступни, словно огонь кузнеца. Сулайман, пленник мой, всё ещё упрям. Время подталкивает меня к скорейшему разрешению этого дела…

О железе и костях

Простая истина: кости человека прочны, но не незыблемы. Давление приклада мушкета на коленную чашечку — и вот уже воин сгибается, словно стебель проса под ветром. Он не кричит сразу. Гордыня — его последний щит, но и тот неизбежно рушится.

О пальцах, что знают боль

Если великое судно способно пойти ко дну от одной пробоины, то что остаётся несчастному, чьи пальцы попадают под клин рычагов? Плоские железные клещи сжимают его плоть — сперва кожа краснеет, затем синеет, наконец, хруст даёт мне ответ, который не под силу словам.

О соли, что горчит в ране

Меч оставляет за собой не только кровь, но и следы в душе человека. Однако соль, втертая в свежий порез, проникает глубже, чем любое лезвие. Я наблюдаю, как его лицо кривится, словно у бедуина, осушившего чашу прогорклого верблюжьего молока. О, как же быстро язык его становится податливым!

О воде и страхе

Вода даёт жизнь… и отнимает её. Если ткань пропитать водой и натянуть на лицо пленника, дыхание его станет прерывистым, а разум — затуманенным страхом. Он борется, но воин, не знающий, где кончается воздух и начинается бездна, теряет себя быстрее, чем змея сбрасывает старую кожу.

О свете и глазах, что видят ужас

Человек без зрения подобен каравану, потерявшему звезду, что ведёт его через пустыню. Достаточно прижать пальцы к его глазам, чуть надавить, и он, несчастный, поверит, что тьма поглотит его навеки. Глаза его наполняются слезами не от боли, но от ужаса перед безконечной ночью.

О воле и её изломе

Если сустав повернуть не туда, куда велит природа, крик пленника становится молитвой. Кто же в силах противиться боли, когда плечо выбито из сустава, а каждая попытка движения превращает тело в храм страданий?

…И вот, когда последний оплот его молчания рушится, язык его начинает служить мне, как служат преданные рабы. Истина, что была сокрыта, выплёскивается, подобно воде из разбитого кувшина. Слова льются быстро, ибо знает он: молчание приносит боль, а речь — спасение…

В тот вечер Кифару отужинал в кругу семьи, но не стал плескаться со всеми в бассейне или разделять ложе с какой-нибудь из жён. Его ждал пленник. Действительно, ждал, поскольку, когда Кифару через несколько часов после поимки вернулся в камеру и включил свет, Мусаиди уже очнулся и сидел растопыренным пауком, в ужасе вращая глазами. Запястья были прикованы скобами к стене, щиколотки — к полу. Рот заткнут прочным кляпом на кожаном ремне. Здесь его всё равно никто бы не услышал, однако Кифару хотелось, чтобы он сам осознал тщетность любых попыток спастись. Это избавило бы его от лишних мучений, а Кифару не пришлось бы пачкать руки.

— Сейчас я выну кляп, и мы побеседуем. Дальнейшее будет зависеть исключительно от тебя.

— В чём меня обвиняют? — первое, что сорвалось с дрожащих губ Мусаиди, когда он снова обрёл возможность говорить. — Я ни в чём не виноват.

— Не уверен, — поднялся с корточек Кифару и прошёлся по полупустой комнате. — Я подозреваю, ты даже знаешь, почему оказался здесь и что мне от тебя надо. Подумай.

— Я ничего не сделал.

— Возможно. Хотя я и в этом сомневаюсь. Ну так как, не догадываешься?

— Я работал с твоим отцом, Кифару. Мы с ним друзья. Что ты хочешь? Кто тебе на меня наговорил?

— О, кажется, ты уже начинаешь потихоньку соображать. Ну-ка прикинь, только не кто, а что мне могли наговорить на тебя нехорошие люди.

— Я не…

— У меня не так много времени. Думай. Если тебе понравилось, могу оставить ещё посидеть и приду проведать тебя через сутки. Если не забуду. Двое суток без воды и еды протянешь? Скорее всего, да. Так как? Начнёшь рассказывать, или будем дальше в непонятки играть?

Несмотря на незавидное положение, Мусаиди явно храбрился. Он видел перед собой сына начальника, о котором знал гораздо больше, нежели тот — о нём, однако всё ещё тешил себя надеждой на недоразумение, на то, что это не настолько серьёзно, как может показаться.

Кифару припомнил методы, описанные в арабском дневнике. Подошёл к пленнику, снова присел рядом на корточки, четырьмя пальцами обеих рук прихватил за затылок, большими стал медленно и неотвратимо надавливать на глаза.

— Что ты делаешь!

— Жду. Или, что ты заговоришь или навсегда лишишься зрения.

Когда он пробовал этот приём на себе, ему не было страшно. Потому что он знал, что не станет давить дальше, до боли. Но когда это же проделывают пальцы чужие, и ты не можешь сопротивляться, ощущение должно быть совсем другим.

Голова пленника забилась о стенку. Как и предупреждал аль-Бусаида, потекли слёзы. Пока слёзы.

— Я скажу! Я всё скажу! Не надо! Хватит!

— Про Нинамбу и его сестру Акису?

— Да, да, хватит!

— Хорошо, рассказывай. Но помни, что у тебя есть не только глаза.

Кифару встал и продолжил хождение по комнате, слушая запинающуюся речь часто-часто моргающего пленника.

— Я скажу… Я всё скажу… — Голос его срывался, дыхание было глухим и прерывистым. — Хотя ты уже знаешь. Это они. Они задумали подослать тебе тотем… — Он сглотнул, вытирая лоб о плечо, будто надеясь стереть страх вместе с потом. — Это был знак, предупреждение. Они хотели, чтобы ты задумался… чтобы ты почувствовал присутствие чего-то большего, чем власть в твоих руках. Их цель… она не была мгновенной… они хотели, чтобы твоя тревога росла, чтобы ты сам допустил ошибки… ослабил хватку…

Кифару молча шагал по комнате, не отрывая взгляда от пленника.

— Они считают, что их кровь даёт им право на трон. Род Ашуры, дочери Джалилы… Они убеждены, что их родословная делает их истинными наследниками… Они говорят, что Джалила всегда была сильнее, чем твой род… Что её потомки должны были править, но их оттеснили… — Мусаиди снова сглотнул, затем заговорил ещё тише, почти шёпотом: — Но за всем этим стоит не он… не Нинамба… не Акиса… Есть кто-то ещё… Американец. Я не видел его. Никогда. Но он есть. Его зовут…

— Джон Смит?

— Мамба ва Магариби, Западный Крокодил… они его так назвали. — Голос его при этих словах дрогнул, словно он произнёс не имя, а заклинание.

— Коварный хищник, внушающий страх и уважение, — пробормотал про себя Кифару. — Они тоже раскусили его нутро. Продолжай.

— Я не знаю, как он связан с ними… Но как я понял, он предложил Нинамбе сделку. Предложил помощь, поддержку, деньги, влияние… Говорят, что он появился не вдруг. Что он нашёл их, когда они были у родственников в Кении, искал тех, кто хочет перемен… И что он обещал сделать их правителями, если они помогут ему… в чём-то… в чём именно — я не знаю…

Мусаиди шумно выдохнул и поднял глаза на Кифару.

— Я сказал всё… всё, что знаю…

Он замер, напряжённо ожидая, как поступит Кифару.

— Что это за «родственники в Кении»?

— Меня не посвящали. Я только выполнял распоряжения Акисы.

— Так она у них главная? Не её брат?

— Нет, власть передаётся в их роду по женской линии.

— Мог бы и сам догадаться… Что она тебе велела? Следить за мной?

— За тобой и за твоим отцом.

— Почему-то я не удивлён.

— Но… как ты понял… что это я… что это они…

— Не твоё дело, предатель. Только наивный человек, такой наивный, как твоя Акиса, может решить, будто способен обмануть истинного потомка Килемана.

— Теперь я вижу…

— Нет, ты пока ничего не видишь. Возможно, для этого мне всё-таки придётся выдавить тебе глаза. Тогда многое станет тебе гораздо понятнее. К примеру, на чьей стороне должен быть порядочный человек, верящий в традиции наших предков. Ты ведь в них веришь?

— Именно так говорила и Акиса. Но я не предатель…

— Нет, ты самый настоящий предатель. Сначала ты предал наш остров, потому что поверил каким-то самозванцам, а сейчас предал их.

— Я никогда им не верил. Я ничего не донёс им ни на тебя, ни на Абиоя.

— Почему?

Пленник замялся.

Конечно, донёс. И не раз.

— Чем этот Западный Крокодил вас купил? У вас что, денег не было? Я всем вам дал деньги, — повысил голос Кифару, зная, что при закрытой двери их никто не услышит.

Мусаиди с трудом сглотнул и ответил, почти шёпотом:

— Деньги… деньги не были главным. Власть — вот что он им предложил. И не какой-то трон, а признание, защиту, поддержку мира. — Он перехватил взгляд Кифару. — Американец не просто богат. Он знает, как сделать так, чтобы тебя не стало. Как устроить всё так, чтобы Кисива приняла нового правителя без войн, без переворотов. — Мусаиди нервно облизнул спёкшиеся губы. — Он пообещал им легитимность. Что их признают не только здесь, но и там, в Нью-Йорке, в Лондоне, в Париже. Что они станут не просто правителями Кисивы, а частью большого мира. — Он замолк на секунду и добавил тихо-тихо: — И ещё… Он дал им надежду на безсмертие.

Кифару остановился.

— Что?

— Американцы работают над чем-то… каким-то лекарством, которое продлит жизнь. Он сказал, что те, кто с ним, получат доступ к тому, чего не дают простым смертным. Здоровье, вечная молодость, шанс жить дольше, чем любой из нас. — Мусаиди отвёл глаза. — Нинамба засмеялся, когда услышал это… А Акиса — нет. Она поверила.

— Вряд ли когда-нибудь изобретут лекарство, которое защитит от пули, — оборвал его Кифару. — Чем Акиса и её братец доказывают своё родство с Килеманом? Раз ты из их деревни, то не можешь не знать. Как они сумели обратить вас в свою веру?

— Их родство не требует доказательств. Про них у нас все знают. И у вас знают, только молчат. Спроси отца.

— Ты прав. Я не то хотел спросить. Чем они доказывают, что их род главнее моего?

Мусаиди долго и неотрывно смотрел на Кифару. Видимо, сейчас он решал, готов ли сделать последний шаг в предательстве своих бывших хозяев. Решился.

— У них есть очень старый медальон. В этом медальоне хранится письмо. Мванги когда-то вручил его Джалиле. В нём он указывает на Ашуру как на свою наследницу. Это была его воля.

Такого поворота Кифару не ожидал. Если Мусаиди не врёт, всё сильно усложняется.

— Ты видел письмо?

— Акиса показывала его всей деревне.

— Показывала?

— Давала подержать в руках, почитать, убедиться, что оно старое.

— И все убедились?

— Конечно.

— Где оно сейчас?

— Неизвестно. Таких вещей никто при себе держать не будет.

— Я слышал про какую-то вашу пещеру. Может, там?

— Скорее всего. Но туда никому доступа нет.

— Разберёмся.

Причем первым делом ему предстояло «разобраться» с самим Мусаиди. Приковывая его скобами, он ни секунды не сомневался в том, что после допроса здесь же и порешит. Под полом камеры затаилась сконструированная по специальному заказу кремационная печь, электрическая, почти не дававшая дыма, который по трубоотводу уходил за стену замка. Кифару ещё не доводилось ею пользоваться, но он был уверен в том, что от пленника не останется ни малейших следов. Человек просто пропадёт, а о последнем его местопребывании будет знать только Усукани. От которого он тоже собирался изначально избавиться как от лишнего свидетеля, но пожалел. Чем, наверное, допустил ошибку, однако раскаиваться пока было рано. Вот и от живого Мусаиди, вероятно, будет больше пользы, чем от мёртвого. Где-то Кифару приходилось читать, что сломленный человек может служить даже лучше, чем преданный. Другое дело, имеет ли смысл это утверждение проверять и идти на риск.

Пленник почувствовал его сомнения. Страх обострил чутьё, отчаяние придало сил. Он был вправе ждать ударов, боли, смерти. Вместо них пока был просто разговор.

Если Мусаиди исчезнет, Акиса и её братец смекнут, что без Кифару тут не обошлось, а значит, тайна их заговора ему известна. Сами они едва ли окажутся опасны, но если Джон Смит сделал на них ставку, он может прийти им на помощь, и тогда совершенно непонятно, чего ждать. Мистер Стэнли невесть где и навряд ли защитит, даже если захочет. С другой стороны, всего этого можно избежать, если Мусаиди вернётся в строй, как ни в чём не бывало. Только вот что помешает ему сразу же поднять тревогу и спровоцировать резню? Сломленный человек, говорите? Но чтобы человека сломить, нужно время. А его у Кифару было крайне мало.

Кончилось тем, что он резко выключил свет, вышел из камеры и захлопнул за собой дверь. Пленник что-то кричал ему в след, но звуки отскакивали от стен и не проникали наружу.

Сейчас он мог быть уверен лишь в одном-единственном человеке, который его не предаст, поскольку они в одной лодке — отец. Даже Фураха в силу своей молодости, узнай он правду, мог не прочувствовать всей серьёзности сложившегося положения и оказаться слабым звеном. Вмешивать его было пока рано. Но отец — совсем иное дело. Он может возразить, может не согласиться, но он никогда не сделает ничего, что помешает Кифару защитить свои притязания наследника Килемана. Они одной крови.

Абиой дослушал признание Мусаиди, которое Кифару незаметно для пленника записал на телефон, и долго сидел молча.

Чтобы избежать лишних ушей, Кифару рано утром позвонил отцу и попросил срочно заехать для разговора в замок. Сейчас он не доверял никому, не только родному брату, но и его матери, происходившей из той же деревни, что и её сестра — его, Кифару, мать. В памяти у него острой занозой застряли слова Мусаиди: «власть передаётся в их роду по женской линии».

— Что он сейчас делает?

— Сидит, где я его оставил. Ждёт, что будет.

Отец прищурился.

— С кляпом во рту, надеюсь.

— Я же говорю: никто его не услышит, даже если мимо будет проходить.

— А ты не подумал о том, что без кляпа он может откусить себе язык и истечь кровью?

Кифару не подумал. Посмотрел на отца вопросительно:

— А это реально?

— Если изловчиться и задеть артерию — вполне. Идем, проверим?

Это означало допустить отца туда, о существовании чего тот даже не догадывался. Но обстоятельства не позволяют больше скрытничать. Посвятить отца в одно, не посвящая в другое, просто невозможно.

Абиой не выказал ни малейшего удивления подземельем, будто всегда знал или догадывался о его существовании. Пока они шли по коридору, с интересом осматривался, но молча, без лишних вопросов.

Вошли в камеру с пленником. Зажгли свет. Машинально зажали носы и переглянулись.

Кифару не был здесь почти сутки.

Мусаиди являл собой довольно жалкий вид. Ему пришлось, не вставая с пола, справить нужду, так что теперь в камере стояла отвратительная вонь, а по полу растекалась лужа мочи. Зато не крови. Пленник был жив, не найдя сил покончить с этим унижением. А если даже и пробовал, то не смог.

Яркий свет заставил его зажмуриться.

Узнав начальника, он невесело ухмыльнулся.

— Отличного сына ты воспитал, Абиой. Можешь гордиться. Всё видит и понимает.

— И тебя до сих пор не убил, хотя стоило бы, — в тон ему ответил отец. — Как ты мог, Муса? Ты же был мне не только помощником, но и другом. Мы ведь почти родственники.

— Все вы, потомки Килемана, родственники, как я погляжу. Мне такой чести не надо. Она слишком дорого обходится. Что тебе понадобилось? Поглумиться пришёл? Да, вот он я, смотри, сижу тут один, пошевелиться толком не могу, ничего не могу, разве что гадить под себя. Но я тебе нужен. Скажи, ведь нужен же? Иначе бы не заглянул. Оставил бы меня тут гнить. Скажи спасибо сынишке. Провёл он меня, дурака. Что теперь?

— А это я как раз тебя спросить хотел. — Абиой собрался было присесть рядом с пленником на корточки, но передумал, отойдя вместо этого подальше. — Что ты станешь делать, если я разрешу Кифару тебя отпустить?

— Не разрешишь, — оскалился Мусаиди. — А если бы и разрешил, у меня ни к тебе, ни к нему никакой личной ненависти нет. И ты это сам знаешь. Поэтому и сделал своим помощником. Я за Кисиву, за Мванике, за свой род и мою семью. Именно её судьба и вынудила меня сделать выбор не в твою пользу. Не зависть и не ревность.

— Хочешь сказать, кто-то взял твоих в заложники?

— Послушай, Абиой, мы же с тобой не вчера родились, многое вместе преодолели, многое на этом свете поняли. Когда в нашу жизнь приходит мзунгу, жди беды.

— Не всегда.

— Всегда. Даже если тебе кажется, что белые приносят пользу, они приносят вред, большой вред. Тот Кисива, каким мы с тобой его помним и любим, уже исчезает. Твой великий отец это предвидел. Он бы этого не допустил. А вот сын твой — это уже новый человек, другой. Он знает всему цену и понимает слово «выгода». Слушайте, — прервал он себя, — дайте воды. Умираю, как пить хочется!

Воды у них при себе не было. В коридор выходило несколько камер с душем, но пленнику этого знать не полагалось.

— Ты интересно рассуждаешь, — сказал Кифару. — Продолжай. Расскажи, в чём я провинился настолько, что против меня у моих ближайших соседей и дальних родственников созрел целый заговор.

— Мне ли тебе рассказывать? Ты опозорил нас. Ославил Кисиву на весь мир. Породнился с чужими нам женщинами. А остальных выставил напоказ, как последних шлюх. Но за всё приходится расплачиваться. К сожалению, не только тебе, но и всем нам.

— Муса, — вмешался Абиой, — ты ведь не думаешь так, как сейчас говоришь. Тебя явно надоумили. И мы теперь знаем, кто именно. Неужели ты настолько наивен, что считаешь, будто они не преследуют во всём этом собственных интересов, а тебя делают крайним? Пошевели извилинами. За кого ты страдаешь?

— Я уже сказал тебе, что за свою семью. И да, ты прав, она, если тебе так понятнее, оказалась в заложниках. Если я откажусь помогать Акисе, Нинамбе и их Западному Крокодилу, на всех нас ляжет проклятье предков, а ты не можешь не понимать, чем это чревато. Я не хочу, чтобы мой род оборвался на моих детях.

— «Проклятье предков»?! — всплеснул руками Кифару. — Ты веришь в эту чушь? Да ты…

— Абиой, объясни своему сыну, что это не чушь, — вздохнул Мусаиди.

— Это не чушь, — согласился Абиой, глядя на сына. — Не говори, будто не слышал, что бывает, если кто-то кому-то хочет досадить по-настоящему.

— Отец, я тебе верю, ты всегда прав, но Бахати на нашей стороне.

— Убаба никогда ни на чьей стороне, — дёрнулся в оковах пленник. — Как ты мог возомнить себя главой острова, если даже таких простых вещей не понимаешь? Твой Бахати будет говорить тебе то, что ты хочешь услышать, а поступать по-своему.

— Я сделал его убабой.

— За это он тебе наверняка благодарен. Дай воды…

— Воду я тебе дам только для того, чтобы убрать за собой. Если до этого дойдёт. А пока ты сам решаешь свою судьбу.

Мусаиди промолчал.

— Так что ты станешь делать, если мы тебя пожалеем и отпустим?

— А что вы хотите, чтобы я делал?

— Не догадываешься?

— Перешёл на вашу сторону и помог искоренить заговор?

— И спас свою семью, — подсказал Абиой. — Ты ведь сам говоришь про свою опытность, а потому не можешь не понимать, что ни один мзунгу не даст тебе никаких гарантий. Без него ваши сестра с братцем мало чего стоят, как мне кажется, раз заговорили они о своих сомнительных правах только после его появления. Силу почувствовали. Но это чужая сила, Муса. Это та сила, которую ты так боишься и ненавидишь, обвиняя в покорности ей моего сына. Ему, кстати, удавалось держать её всё это время на расстоянии, не подпуская к Кисиве близко. А вот если победят твои нынешние союзники — или хозяева, — я бы за такую независимость не дал бы хвоста дохлой рыбы.

Мусаиди молча уставился на него исподлобья. В его глазах впервые появились искорки сомнения. Он что-то вспоминал, сопоставлял и обдумывал. Отец с сыном ему не мешали. Переглядывались. Кифару ненадолго вышел и вернулся с железной мыльницей, в которой принес немного воды. Наклонившись, звучно поставил на каменный пол рядом с пленником. Тот стал жадно смотреть на воду, не будучи в силах до неё дотянуться. Эти танталовы муки должна были ускорить принятие решения.

— Возможно, вы правы, — пробормотал он, наконец, не отрывая взгляда от мыльницы. — Возможно, я должен помогать вам, а не им. Но как мне теперь это сделать? Вы ведь больше никогда не поверите мне, если даже отпустите. Вы будете думать, что я вас предам, как только мне представится такой шанс. Я всё расскажу Акисе, она — брату и Крокодилу, и они начнут действовать. Даже если вы захотите мне отомстить и убить мою семью, будет уже поздно. Разве нет? Разве вы этого не понимаете?

— Понимаем, — ответил Абиой. — Но ты ничего этого не сделаешь. Ты будешь для всех оставаться моим доверенным помощником и продолжишь сообщать своим дружкам то, что они хотят услышать. А нам передавать их планы. Тогда твой род на твоих детях не оборвётся, обещаю.

— А ещё на Кисиву могут напасть страшные враги, — добавил Кифару. — С воды. На безшумных лодках. Например, из Уганды, как уже пытались, но тогда их вовремя остановили ракетными залпами с вертолётов да так, что у нас мало кто об этом происшествии даже слышал. А тут — вот те раз, прозевали! Десант с автоматами и пулемётами высадился точно в бухте Мванике. Ну, и как водится, всех там сразу же перестрелял, всю деревню. Мы, конечно, тоже в долгу не остались и противника, в конце концов, поголовно уничтожили. Но погибших, сам понимаешь, уже не вернёшь. Как тебе такой расклад?

— Ты ради власти готов жертвовать своим народом? Абиой, кто это? Где твой сын?

Ему никто не ответил. Трудно сказать, поразили ли слова Кифару его отца или тот ожидал чего-то подобного, но никаких эмоций Абиой не показал. Молча смотрел на Мусаиди, которому от его невидящего взгляда стало окончательно не по себе. Потом словно очнулся от сна, улыбнулся пленнику и сказал:

— Мой сын тут. И возможно, он прав: мы напрасно теряем с тобой время. Помощника я всегда смогу найти нового. Идём, Кифару.

— Постойте! — вырвалось у Мусаиди. — Мы ведь не закончили. Дайте мне подумать. Нет, не нужно мне ничего давать. Я всё уже решил. Я готов! Я помогу вам. Только вам! Абиой, поверь мне…

Последние слова он произнёс в наступившей темноте, и они натолкнулись на закрывшуюся дверь.

Новая вводная

Мамба ва Магариби, Западный Крокодил…

Так вот как он решил действовать, когда понял, что Кифару не спешит заручаться его военной поддержкой? Возможно, даже раньше.

Мусаиди предполагал, что он встречался с Акисой и её братом в Кении. Не поднимая лишнего шума, удалось выяснить, что эта их поездка была однократной и имела место в прошлом году. Значит, Джон Смит не теряет времени, а действует параллельно. Ставка на дальних родственников Кифару на поверку оказывалась более выгодной. Кто знает, как далеко зашли их отношения…

Надо отдать должное Самире — она тоже не теряла время зря. Поскольку американец оставил ей номер своего телефона, чтобы она позвонила, когда решится отправиться в Эдинбург, грех было им не воспользоваться. Номер имел защиту, однако знакомые Самиры сумели за неё проникнуть и для начала определить, где абонент находится территориально. Оказалось, что в Японии, точнее, в Осаке, а ещё точнее, в районе Дотонбори, славящимся своими кулинарными заведениями.

Памятуя об их наиболее откровенном разговоре с Джоном Смитом, когда тот признался, что у него есть две дочери, причём одна — инвалид детства и постоянно живёт в специальной лечебнице вместе с матерью, его первой женой, Кифару через Самиру попросил её пронырливых агентов выяснить заодно, посещает ли он там какую-нибудь больницу, причём регулярно. Ответ пришёл быстрее, чем он ожидал: да, посещает, и не одну, а сразу две. Во вторую стал ходить недавно, но зато теперь частит именно туда. Кифару вспомнил, что старшая дочь вот-вот собиралась, по словам Джона Смита, сделать его дедушкой. Действительно, во второй больнице оказалось родильное отделение, в отличие от первой, которая, судя по всему, специализировалась на психологических расстройствах.

Это была весьма ценная информация. Теперь Кифару знал то, чего знать не должен, и получал возможность при необходимости, например, в свою очередь шантажировать этого «крокодила». Причём через наиболее уязвимое место.

Его смущало только то, насколько проникновение в чужую жизнь оказалось при определённой сноровке несложным делом.

И как скоро стало очевидно, смущало не зря: ушлое агентство резко перестало выходить на связь. На них, по словам Самиры, это было непохоже, тем более что намечалась выгодная работёнка на Кисиве — очередной турнир по «спорт голу». По своей воле никто бы от неё отказываться не стал. Получалось, что исчезновение агентства вынужденное. Самира делала хорошую мину, благо как всякий толковый продюсер имела в арсенале не одно агентство, а несколько. Тут, правда, тоже не всё было гладко: наиболее проверенная команда в последний момент отказалась от контракта и даже вернула предоплату, сославшись на внезапные сложности с графиком и руководством. Руководство тоже куда-то пропало и на звонки не отвечало. Самира забила тревогу и в итоге сумела выкрутиться, выйдя через знакомых на итальянскую частную студию, наслышанную о проекте и готовую за него взяться. К счастью, Самира и тут подстраховалась, потому что у итальянцев как назло резко вышла из строя аппаратура, и возникли бы огромные проблемы с трансляцией, если бы не друзья её знакомой из Южной Африки, специализировавшиеся на съёмках матчей регби. Самира вовремя сообразила никому про них не рассказывать, и турнир состоялся, прошёл в лучшем виде, а Кифару понял, что то были первые жертвы начинающейся «тёплой» войны: Джон Смит каким-то образом явно заметил, что за ним следят, и предпринял соответствующие меры, сделав так, чтобы и другим было неповадно вмешиваться. Можно было предположить, что обе больницы в Осаке больше такого посетителя не знают, а все медицинские записи, даже если и велись, исчезли.

Это был серьёзный прокол. Заодно Джон Смит продемонстрировал свою реальную силу.

А потом что-то изменилось. Как будто надоевшую жару смыл прохладный дождик. Тучи рассеялись.

Кифару хорошо запомнил тот день. Он зашёл навестить Султану в банке, и она как раз показывала ему отчёты за истекший квартал — дела обстояли хуже, чем годом раньше, но не так уж и плохо — когда в стеклянное окошко закрытой на обеденный перерыв кассы постучали. Кифару встрепенулся и увидел за стеклом незнакомого мужчину средних лет, с заметной сединой в кудрявых и пока ещё пышных волосах, с широкими ноздрями и большими негритянскими губами, готовыми к улыбке. Одет он был в яркую, но обычную фланелевую рубаху в клетку, застёгнутую на три нижних пуговицы, что оставляло открытой его широкую грудь, а заодно и почти незаметную на смуглой коже татуировку под самым горлом. Позади него вырисовывалась фигура одного из охранников банка, не имевшего права клиентов не пускать, но обязанного за их поведением присматривать.

— Я ищу господина Килемана, — громко сказал на чистом британском незнакомец, заметив движение внутри офиса. — У меня к нему поручение.

«Поручение» могло быть любым, вплоть до физического устранения, однако Кифару не чувствовал в этом человеке угрозы. Он вёл себя достаточно открыто для наёмного убийцы и, в конце концов, завидев взволнованное лицо Султаны, снизошёл до улыбки, которая сделала его настоящим душкой.

— Что вам нужно от господина Килемана? — спросила Султана с лёгким вызовом.

— Минуточку, — кивнул ей незнакомец и поднёс к уху мобильный телефон. — Да, я на месте и вижу вашего друга.

В тот же момент зазвонил телефон в кармане брюк Кифару. Узнаваемый голос мистера Стэнли как всегда бравурно справился о самочувствии «его величества» и добавил:

— Это мой гонец. Зовут Тугано. Можешь ему полностью доверять. Он тебе кое-что интересное расскажет. Удачи!

— Теперь я могу зайти? — поинтересовался Тугано, пряча улыбку вместе с телефоном.

Кифару сделал сигнал охраннику, и тот понятливо отошёл на свой пост. Султана отперла дверь кабинета. Гонец мистера Стэнли оказался в потёртых джинсах и кожаных сандалетах на босу ногу. Перехватив взгляд Кифару, хохотнул, сел на ближайший стул, широко расставив ноги, и пояснил:

— Мне было велено не выделяться, поэтому костюм с галстуком я оставил дома.

— И где ваш дом?

— Позвольте для начала представиться. Сударыня, сударь. Я Тугано, давнишний партнёр нашего общего знакомого во многих его начинаниях, дворецкий, а теперь по совместительству ещё и гемеродром с особыми поручениями.

— Гемерод… что?

— В переводе с греческого, «бегущий целый день». Скороход, если коротко. То есть посыльный. Только не спрашивайте, где мой дом, поскольку он всюду и нигде.

— Мы уже поняли, что он там, где ваш костюм, — в тон ему ответил Кифару.

— Можно и так сказать. А для начала позвольте уточнить, что нас с вами сейчас никто не слышит и не видит. — Он бросил взгляд на стены и потолок. — В противном случае я бы предложил переместиться куда-нибудь ещё.

— Не слышат — гарантирую. А вот видеонаблюдение ведётся, — признался Кифару.

— Охотно верю и не имею ничего против, однако в ваших же интересах будет все видеозаписи незамедлительно стереть, как только я вас покину.

— Договорились. Что конкретно вы уполномочены мне передать? Это моя жена, Султана, так что от неё у меня секретов нет.

— Очень приятно. Наслышан. Вы, сударыня, если не ошибаюсь, в своё время приняли дела у Марины Веласкес Эскобар и отвечаете за финансы.

— Веду финансы, — поправила его Султана.

— Вот и замечательно. Поскольку порученная мне информация касается непосредственно их.

Гость поёрзал на стуле, снова огляделся и пересел в кресло, которое стояло дальше от его собеседников, но зато выглядело помягче.

— Так на чём я остановился?

— На финансах.

— Ах, да, ну конечно. Наш общий знакомый поручил мне довести до вашего сведения весьма важную информацию на этот счёт. Он не был уверен в том, что вы полностью владеете картиной современного мира с точки зрения высшего его эшелона, стратосферы, так сказать, поэтому позвольте мне в общих деталях эту картину описать. — Не встретив явных возражений, Тугано продолжал: — Начнём с азов, которые, увы, даже теперь многими воспринимаются как откровения. Все правительства зависят от крупных корпораций, потому что именно они обезпечивают экономическую и военную мощь. Эти корпорации делятся на два главных лагеря. Финансовые кланы — назовём их для простоты «банкиры» — управляют через деньги, кредиты и контроль над валютами. Военные корпорации — управляют через силу, поставляя оружие и ведя войны. Политики, которых мы видим на экранах, — всего лишь менеджеры, которые исполняют волю тех, кто стоит за ними.

— Это очевидно, — заметил Кифару, а Султана кивнула.

— Отлично. Мне придётся меньше вам пояснять. В идеале армия должна защищать народ и государство, но в реальности она давно превратилась в инструмент борьбы за власть и ресурсы. Армии действуют не в интересах людей, а в интересах тех, кто их финансирует. Финансирование же на государственном уровне вот уже много лет ведётся через долги и военные бюджеты. Для многих это сегодня тоже уже не секрет. Банки финансируют правительства через кредиты и контроль над резервными валютами. Военные корпорации лоббируют увеличение военных бюджетов, заставляя государства покупать больше вооружений и вступать в конфликты. Политики действуют в интересах своих доноров, а не граждан.

Похоже, он намекал на Джона Смита.

— Крупнейшие военные компании зарабатывают только тогда, когда идут войны. Политики идут им навстречу и провоцируют конфликты, чтобы обезпечивать оборонную промышленность заказами. Национальные армии, по сути, выполняют функции ЧВК, но за счёт налогоплательщиков.

— ЧВК?

— Частные военные компании. Которых не может быть де-юре, но которые есть де-факто.

— Понятно.

— Между финансовыми и военными элитами постоянно происходит так называемое чередование ролей. Генералы уходят в отставку и становятся топ-менеджерами военных корпораций. Бывшие банкиры занимают позиции в оборонных структурах, контролируя поставки оружия. Корпорации и элиты формируют единый управленческий класс, где нет как такового разделения между властью, финансами и армией. В этой системе банкиры и военные всё ещё являются конкурирующими кланами, поскольку их интересы пересекаются. Банкиры хотят управлять через деньги. Поэтому в принципе им нужна стабильность, чтобы мир зависел от их финансовых систем. Военные корпорации хотят управлять через силу. То есть им, напротив, нужна нестабильность, чтобы продавать больше оружия и укреплять влияние. Когда банкиры чувствуют, что военные корпорации становятся слишком сильными, они начинают против них войну.

— И как банкирам это удаётся? — не стала скрывать интереса Султана.

— Обычно у них в запасе имеется пять отработанных способов. Во-первых, они научились переориентировать госзаказы. Банкиры через подконтрольные правительства могут свернуть контракты с частными военными подрядчиками в пользу государственных армий. Это подрывает финансирование частных армий, вынуждая их сокращать операции. Во-вторых, они могут перенаправлять конфликты. Армии начинают использоваться для войн, выгодных банкирам, а не военным корпорациям. Например, если военные компании хотят нестабильность в Латинской Америке, банки могут переориентировать армии на Ближний Восток, чтобы лишить частников контрактов. В-третьих, сегодня неплохо срабатывает юридическое давление. Банкиры инициируют судебные процессы против военных корпораций, обвиняя их в коррупции, военных преступлениях или незаконных операциях. Через подконтрольные медиа создаётся образ ЧВК как международной угрозы, что приводит к санкциям. Четвёртый способ можно назвать «финансовым ударом». Банки блокируют счета военных подрядчиков и создают искусственные кризисы. Например, «случайно» рушится фондовый рынок, приводя к краху акций военных компаний. Государственные армии получают экстренное финансирование, но только в рамках госпрограмм, контролируемых банками. Наконец, в некоторых случаях лучше всего срабатывает такой кардинальный метод как смена элит в правительстве. Банкиры устраняют политиков, поддерживающих военных, и ставят лояльных себе. Военные корпорации теряют влияние, так как больше не могут диктовать государственные приоритеты.

— Я не ошибусь, если предположу, что нечто подобное именно сейчас и происходит? — переспросил Кифару, заметив, что поток слов собеседника постепенно исчерпался. — Ваши банкиры идут в атаку, а наш общий, как вы выразились, знакомый отошёл в сторону, чтобы не попасть под шальную пулю?

— Он предупреждал меня о том, что вы весьма проницательный молодой человек, — расплылся в своей губастой улыбке Тугано. — Всё схватываете налету. — Он закашлялся, заставив Султану спохватиться и принести ему воды. — Благодарю, милочка. Вернёмся к нашей теме. Вам приходилось слышать об операции «Чёрный полковник»? Вижу, что нет. Тогда позвольте два слова по сути. Речь идёт о как бы разоблачении тайного заговора. Сценарий отработанный: банковские аналитики и спецслужбы сливают в СМИ информацию о некой выдуманной военной сети, якобы готовящей переворот в нескольких странах. Ключевой ход — инсценировка встречи эдакого «военного правительства в изгнании», которую, разумеется, втихаря снимут на видео. Поскольку практически все СМИ под контролем банков, они дружно начнут массово муссировать тему «теневого командования», угрожающего демократии.

— Простите, — перебила рассказчика Султана, — вы говорите о том, что будет, или о том, что уже происходит?

— О, если вы про сценарий и съёмки, то всё уже давно подготовлено. А вот сам вброс, крики ужаса и гнева произойдут буквально на днях. Начнутся поголовные санкции и аресты. Под предлогом борьбы с переворотом будут заморожены активы генералов, финансируемых частными армиями.

— И на оффшорах? — подняла, как в школе, руку Султана.

— Правильный вопрос. Наш общий друг позаботился о том, чтобы ни с кем из военных вы дел не имели. Все ваши клиенты с этой стороны совершенно чисты, насколько это вообще возможно.

— Именно поэтому один товарищ очень хотел это положение дел поменять в свою пользу, — заметил Кифару. — Он, между прочим, считается родственником нашего знакомого. Вы в курсе?

— Более того, — всплеснул руками Тугано. — Я уполномочен сообщить вам главное: больше он вас не потревожит. Его деловые партнёры начинают исчезать или попадать под санкции. Его собственные счета в оффшорах блокируются. У него больше нет времени на Кисиву — нужно срочно спасаться самому. Довольно частая метаморфоза: стрелок становится мишенью.

— Не на тех поставил, — хмыкнул Кифару, чувствуя, как от этих новостей поднимается настроение — впервые за долгое время. — Это всё?

— До последней капли, — согласился Тугано, ставя стакан на подлокотник кресла и вставая. — Разрешите откланяться.

И он удалился так же непринуждённо, как появился — вразвалочку, не оглядываясь.

Султана удивлённо посмотрела на мужа.

— Неужели для этого стоило специально ехать за тридевять земель? Твой знакомый мог бы просто позвонить или написать.

Она не знала всех подробностей ситуации с мистером Стэнли, а Кифару считал, что так будет лучше.

— Ему виднее. Я, пожалуй, тоже пойду. А ты, пожалуйста, позаботься, чтобы стереть все записи с камер.

— Ты серьёзно?

— Абсолютно.

Импровизированная лекция, прочитанная Тугано, заставила Кифару крепко задуматься. Султане и кому бы то ни было говорить этого не следовало, однако сам он чувствовал, что мистер Стэнли в очередной раз хотел произвести впечатление. Звонок по закрытой линии был бы слишком простым решением, гораздо проще специального приезда столь живописного во всех отношениях дворецкого. Что же мистер Стэнли хотел этим показать? Попытался искренне помочь? У него это прекрасно получилось: Кифару мог теперь вздохнуть облегчённо и заняться своими делами без оглядки на Джона Смита с его военщиной. Или всё не так очевидно? Не мог ли мистер Стэнли заодно дать Кифару понять, что на этой огромной шахматной доске он всего лишь пешка? Её могут спасти для будущих ходов, а могут, если — когда — понадобиться, и в жертву принести. Между тем пешка может стать ферзём. Или любой другой статусной фигурой. Кроме короля. В короли ей путь заказан. Примечательная аналогия. Кифару шахматы не любил, никогда толком в них не играл, будучи согласным с Мариной, которая однажды так и сказала:

— Шахматы — совершенно пустая игра для идиотов, которая считается игрой интеллектуалов.

Но поскольку шахматы и шахматисты на большой земле превозносились именно как умнейшее занятие для великих стратегов и мыслителей, не означало ли это, что элита через них воочию показывала остальному стаду, как устроен мир «стратосферы», по точному замечанию Тугано?

Между прочим, пешке и не нужно метить в короли. Да, король — самая важная фигура на доске, но он же и самая слабая. Его судьба зависит от защиты, от окружения, эту защиту ему обезпечивающего.

А кто обезпечивает защиту самого мистера Стэнли? Или он никакой не король, а ферзь? Или конь? Но ведь у любой фигуры в шахматах есть рука, которая её переставляет. Кто переставляет мистера Стэнли, кем бы он ни был на самом деле? Возможно ли это выяснить?

Кифару чувствовал, что начинает нащупывать заветную ниточку, однако прежде чем за неё потянуть ему предстояло многое обдумать и понять.

Совет на ложе

— Если мировой хаос создан искусственно, значит, кто-то обязательно попытается воспользоваться ситуацией, — подытожила услышанное Самира.

— Что бы мы без тебя делали, капитан Очевидность, — мягко съязвила Султана, посылая сестре воздушный поцелуй.

Кифару держал с жёнами военный совет.

Он слишком долго ломал себе голову над сложившейся ситуацией и пришёл к выводу, что две или даже три головы лучше одной. Так уж сложилось, что сёстры стали самыми близкими его подругами. Они уже во многое были посвящены, имели достаточно долгий опыт жизни вне Кисивы, чтобы тем легче понимать тех же европейцев, обе отличались завидной смышлёностью и, в конце концов, были заинтересованной стороной. Конечно, если бы он сошёлся с ними при других обстоятельствах, можно было бы заподозрить их в хитрости и желании втереться к нему в доверие, даже уличить их в шпионстве в пользу той же «элиты» — какой бы она на поверку ни оказалась. Однако Кифару помнил, что сам выбрал Султану, помнил, как непросто завоёвывал её сердце, что Самира досталась ему поначалу «в нагрузку», но всё это едва ли походило на этапы кем-то хорошо продуманного плана.

Одним словом, он собрал обеих сестёр у себя в спальне, заперев предварительно двери и окна, уложил на широкую постель, лёг посередине и, глядя в высокий потолок, изложил то, что Султана уже слышала из первых уст.

— Если ты хочешь моего совета, — продолжала Самира, пропустив замечание Султаны мимо ушей, — то первым делом на твоём месте я бы подготовилась к войне. В смысле, через третьи руки, разумеется, чтобы не вызвать подозрений.

— Джон Смит уже предлагал мне окружить остров зенитными установками или что там у них для этого имеется.

— Что у них имеется, мы сейчас разведаем, — сказала Самира, выскользнула из-под одеяла, голышом пробежала через комнату к туалетному столику и вернулась с телефоном в руке походкой сестры по модельному подиуму — месть за «капитана Очевидность». — Давайте озадачим искусственный интеллект. — Она присела боком на кровать, нажала кнопочку на экране и спросила: — Существуют ли технологии, позволяющие окружать объекты защитным полем, чтобы их нельзя было прострелить пулями или ракетами?

Минутой позже они уже знали ответ, чёткий и хладнокровный:

На данный момент существуют различные технологии, которые обезпечивают защиту от пуль, ракет и других угроз, но концепция создания непроницаемого защитного поля, которое бы предотвращало попадания пуль или ракет, пока является скорее научной фантастикой. Тем не менее, есть несколько технологий, которые работают в этом направлении:

Энергетические щиты: В научной фантастике часто встречаются идеи о создании энергетических щитов, которые защищают объекты от оружия. Однако на сегодняшний день такие технологии не существуют в реальности. Некоторые исследования в области плазменных полей или магнитных щитов для защиты от частиц высокой энергии (например, космических лучей) существуют, но они не способны эффективно защитить от пуль или ракет.

Активные системы защиты (APS): Такие системы, как C-RAM или Iron Dome, эффективно перехватывают ракеты и артиллерийские снаряды в полете. Они не создают защитное поле, но способны уничтожить угрозу до того, как она достигнет цели. Эти системы используют радары и различные типы боевых средств (например, ракеты-перехватчики) для уничтожения летящих объектов.

Реактивная броня и защитные покрытия: Современные бронеобъекты, такие как реактивная броня или композитные материалы, могут эффективно поглощать или отклонять удары пуль и снарядов, но они не создают невидимое защитное поле. Применяются такие технологии на военных транспортных средствах или в защищенных зданиях.

Электромагнитные поля: В теории существуют концепции, предполагающие использование сильных электромагнитных полей для отклонения или нейтрализации пуль или ракет. Однако для этого потребуются огромные энергетические мощности и технологии, которые пока не реализованы на практике.

В настоящее время лучшая защита от оружия — это использование физической брони, активных защитных систем и детекторов угроз. Но создание полностью невидимого защитного поля является задачей, которая выходит за рамки современных технологий и требует революционных прорывов в науке и инженерии.

— Что выберем? — спросила Самира, укладываясь рядом с мужем на живот и продолжая рассматривать экран телефона. — Я за «железный купол».

— Как ты себе это представляешь? — Султана машинально тоже перевернулась на живот, предоставляя Кифару возможность сравнить крепость их попок.

— Найти надёжных поставщиков военной техники и заплатить им за то, чтобы они расставили вокруг Кисивы, в озере, прямо в воде, зенитные башни — с ракетами, с пулемётами, со всем, что в таких случаях нужно.

— А людям мы скажем, что это водяные мельницы для получения электричества? — поинтересовалась Султана.

— Хотя бы и так. Никто возражать не будет, вот увидишь. Как тебе идея? — Она поцеловала Кифару в щеку.

— Молодец. Я подумаю.

— Это ещё не всё. Второй эшелон защиты у нас уже имеется. Я имею в виду альтернативную экономику. Мы обезпечены своим золотом и своей валютой.

— Только не забывай, дорогая, что большая часть денег нашего мужа крутится в централизованной банковской системе, и мы не можем просто так взять и перевести всё к себе на компьютеры, — заметила Султана.

— Проверь, кстати, — погладил её по гладкой спине Кифару, — может, можем.

— Проверяла много раз. Не выходит. Если твой счёт оторвать от системы, он автоматически перестанет поддерживаться. Когда тебе его делали «открытым», то есть практически бездонным, это было одним из условий.

— И всё-таки я бы проверил.

— Это делала ещё твоя Марина.

— Значит, надо как-то на неё выйти и выяснить подробности, о которых ты можешь не подозревать.

— Подозреваю, что сделать это будет не так просто, как подозреваешь ты.

— Попробуй.

— Хорошо. Слушаюсь, мой повелитель.

— Но и это ещё не всё, — продолжала Самира. — Потому что если всё рассказанное тебе — правда, и банкиры действительно почему-то вступили в серьёзный конфликт с военными, нужно узнать, кто в этом конфликте не заинтересован и имеет, скажем так, средства его остановить.

— Мне кажется или ты слегка запуталась? — оторвала губы от улыбающегося рта мужа Султана. — Нам же выгодно, чтобы банкиры задали военным перца, и те, в лице твоего Джона Смита, от нас навсегда отстали.

— Он не мой, подруга. — Самира изобразила ревность и, приподняв одеяло, выразительно поцеловала Кифару в голый живот. — И поскольку запуталась, похоже, ты, я помогу тебе разобраться. Или ты веришь до конца в то, что тебе рассказал этот посланник мистера Стэнли?

— Нельзя верить никому, кроме себя, — поддержал её Кифару.

— Вот именно! А это значит что, моя дорогая? А значит это, что элит никаких не две, а три, как минимум. А это в свою очередь, что значит?

Султана подняла указательный палец, призывая сестру помолчать, и сказала:

— Это значит, что она ещё круче двух других. Потому что про неё никто не говорит.

— Ну, вот видишь, выходит, ты не такая уж глупенькая, как прикидываешься. — Самира больно оперлась о живот мужа локотками, потянулась и поцеловала улыбающуюся сестру в щёку. — Нам остаётся только всего ничего: понять, кто это может быть, и наладить с ними дипломатические связи.

Кифару вспомнилось, что он читал на страницах своего арабского дневника.

— Похоже, это происходит не в первый раз. И, кажется, я догадываюсь, что нужно делать, чтобы проверить верность твоей догадки, моя умница.

Обе девушки посмотрели на него с нескрываемым интересом. И не только женским.

Он вкратце рассказал им о том, что Саид аль-Бусаид, его прошлый земной аватар, писал, как объезжал самых влиятельных людей Африки, чтобы заручиться поддержкой и сохранить столь любимый им Занзибар, кстати, остров, от попыток захвата извне.

— Я тоже уверен, что могу это сделать, и что меня правильно встретят нужные люди.

— Потомки ваших общих предков? — переспросила Султана, сама любившая рассказывать детям легенду их рода в том виде, в каком она слышала её от мужа.

— Потомки Килемана, — уточнил Кифару. — Не уверен, что их можно отнести к той элите, о которой говорит Самира, но что они африканская элита — даже не сомневаюсь. Но ты, моя милая, — погладил он ладонью твёрдые грудки младшей жены, — настолько полна идей, хоть и правильных, но слишком многочисленных, что мы точно наломаем дров, если возьмёмся за всё сразу. Для начала нужно, я считаю, обезопасить наши тылы. То есть покончить с влиянием Джона Смита, искоренить внутреннюю угрозу, а потом заняться всем остальным.

— Не согласна, — возразила Самира, прикрывая от удовольствия веки со сказочно длинными ресницами. — Ракетами, Джоном Смитом и твоими родственниками можно заниматься параллельно.

— А что ты там имел в виду под «внутренней угрозой»? — прервала сестру насторожившаяся Султана.

Они ничего не знали ни про Акису, ни про Нинамба, ни про деревню Мванике. Пришлось в двух словах рассказать.

— Не хотел вас раньше времени тревожить своими подозрениями, — закончил он.

— Ничего себе подозрения! — воскликнула Султана.

— Крокодилам их скормить! — поддержала сестру Самира.

— Мы над этим уже работаем.

— Кто это «мы»?

— Мой отец.

— И как же?

— У него свои методы, о которых вам обеим лучше пока не знать. Тем более что отмашки ему я тоже ещё не давал.

— Почему? — в один голос спросили сестры.

— Чего ты ждёшь? — добавила Самира.

— Не жду, а размышляю. Эта Акиса и её братец да, мои враги, но иногда враги могут сослужить полезную службу, если их правильно использовать. Твои попытки проследить за Джоном Смитом показали, что он достаточно хитёр и опасен.

— Чуть мне турнир ни сорвал…

— Значит, даже через твоих кибердрузей выйти на него будет сложно. А вот через его союзников на Кисиве — можно попробовать.

— А зачем тебе на него выходить? С ним же как будто покончено. Или нет?

— А кто нам только что здесь рассказывал, что никому не стоит верить, моя прелесть? Лично у меня пока нет доказательств его полного выхода из игры. А пока их нет, я хочу выяснить это наверняка или этому поспособствовать.

Самира пожала плечиками, но согласно кивнула. Пристально посмотрела на застывшую в ожидании сестру. Та думала, будто незаметно для неё ласкает под одеялом их общего мужа. Самира заметила. Насупилась.

— Знаешь, подруга, если ты будешь так себя вести, я перестану считать тебя своей сестрой.

Султана машинально отдёрнула руку. Самира рассмеялась.

— Я пошутила. Если Кифару нравится, можешь продолжать. Ты ведь всегда разрешала мне в детстве играть твоими игрушками.

Она сказала что-то такое, отчего мысли Кифару забегали быстро-быстро. Он изловчился, поймал одну и удивился тому, насколько она проста и очевидна.

— У вашей матери ведь наверняка есть свидетельства о вашем рождении?

— И у нас копии на всякий случай имеются, — откликнулась Султана. — Тебе зачем?

— Мне они не нужны, а вот идея одна интересная появилась.

— Расскажи, — чмокнула его в ухо Самира.

— Смотрите. Нам нужно как-то выманить Джона Смита, где бы он сейчас ни прятался, если мистер Стэнли нас не обманывает. Просто звонить ему с твоего телефона небезопасно, особенно теперь, когда он наверняка знает, что за ним была слежка, и может подозревать именно тебя. Значит, действовать нужно через подставных лиц. А кто лучше других справится с этой ролью, как ни Акиса и Нинамба! Но для этого у них должны гореть пятки. Они должны чего-то сильно-сильно испугаться, чтобы попытаться позвать его на помощь. Ведь он же может и не догадываться о нас, а решить в создавшейся кутерьме с финансами, что в Японии его пасли представители банковских структур. Если так, то он преспокойно снова пожалует к нам на Кисиву, откуда уже не выберется. Несчастный случай я ему гарантирую.

— Зачем столько сложностей? — Самира уже осторожно ласкала его на пару с сестрой. — Если ты прав, давай я ему просто позвоню и под предлогом какого-нибудь совместного дела приглашу. Он точно купится.

— Не точно. Кроме того, нам ещё тут жить, и я не хочу, чтобы у меня под боком всё время оставалась бомба замедленного действия. Акису нужно лишить того, на что они с братом претендуют. Их родословная должна оказаться ложной. И ваши свидетельства мне подсказали, как можно попробовать это сделать.

— Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь, — сказала Султана, строго глядя на Самиру, но не мешая ей. — Ты хочешь, чтобы они оказались не кровными детьми своих родителей.

— Или оба, или хотя бы один из них, — улыбнулся её догадливости Кифару. — Поговорю ещё раз с убабой и новыми старейшинами. Они должны знать правильные способы.

— Не подведут?

— Им же это обойдётся дороже. Действия силой ещё никто не отменял. Но если можно победить хитростью, почему ни попробовать?

— И грех на душу не брать, — поддержала его Султана.

— Ну, насчёт греха я бы не стал так сильно переживать. Уничтожить врага — не грех, а долг воина.

На том пока и порешили, тем более что природа и ласка уже одержали над Кифару верх, и он запрокинулся на подушки, привлекая обеих девушек к себе за голые бёдра и тонкие талии.

Новые правила

Дальнейшие события стали развиваться настолько стремительно, что на подробное их описание ушёл бы целый ворох бумаги. Вкратце же произошло следующее.

Застенки Кифару не довели Мусаиди до смерти, но серьёзно сказались на его воле. Несколько дней без еды и воды, в кромешной темноте способны сделать из любого человека послушное животное. Даже если он готов на самопожертвование, ему всегда есть, что терять. А к потере подготовиться проблематично. Мусаиди это понял и утратил всякое желание сопротивляться. Кроме того, разговоры с изредка наведывавшимся к нему Кифару заставили его пересмотреть свои прежние убеждения и осознать, что они ничего не стоили и были заблуждениями. Акиса и Нинамба морочили всем головы ради собственной выгоды, а Мусаиди был в их игре обычной разменной пешкой. Кифару его не убил и не замучил, а вырвал из их лап и дал время, чтобы разобраться. Ему же во благо. Так что теперь Мусаиди осознанно и охотно был готов всячески помогать истинному потомку Килемана, чтобы правда — единственная и неоспоримая — победила. В довершение метаморфозы был призван Бахати. Точнее, Мусаиди был приведён к нему в келью, и убаба совершенно точно установил, что на бедняге лежит проклятье, которое он сможет с себя снять только честной службой во благо Кисивы. Служба эта заключалась в том, чтобы вернуться в деревню и пустить пока только слух о том, что с родословной Акисы и Нинамбы не всё в порядке. А тем временем была найдена честная повитуха, которая поклялась, что настоящая Акиса сразу после родов умерла у неё на руках, и она, испугавшись всеобщего гнева, искусно подменила её, подбросив ничего не знающей матери девочку, недавно точно при таких же обстоятельствах потерявшую мать, разумеется, одинокую и родившую в тайне. Вскоре обнаружился и пропащий отец, знавший о смерти своей юной возлюбленной, но не догадывавшийся о существовании плода их короткой любви. Мванике ожидаемо забурлила, притязание на родство Акисы с Килеманом оказалось под вопросом, её брат из верного союзника тоже был вынужден превратиться в сомневающегося, одним словом, семя раздора было успешно посеяно и дало плоды.

Следующий шаг Мусаиди к спасению себя и своих близких заключался в том, что он по секрету сообщил Нинамбе — как единственному теперь законному претенденту на родство с Килеманом — о том, будто его конкурент, Кифару, очень опасается вмешательства во внутрен­ние дела острова Джона Смита: за ним стоит реальная сила, с которой людям Кифару ни за что не совладать. Мол, этот вопрос обсуждался в его присутствии на заседа­нии руководства гвардии. Таким образом, Мусаиди ничего не выдумывал, а лишь честно делал свою работу.

Нинамба настолько утерял бдительность, что за ним не пришлось даже следить. Он прямо при Мусаиди набрал какой-то номер и переговорил лично с Джоном Смитом. К сожалению, разговор вёлся по-английски, так что Мусаиди почти ничего не понял, однако Нинамба, видя в нём одного из своих ближайших союзников и помощников, пояснил, что теперь Джон Смит в курсе и обещал в скором времени наведаться к ним лично, чтобы решить вопрос на месте.

Уловка сработала, как часы, чем приятно удивило всех причастных, а Самира опередила сестру, первой назвав мужа гением.

Были наведены все необходимые справки по поводу прежних визитов Джона Смита на Кисиву. Выяснилось, что он предпочитал поднимать как можно меньше шума, всегда являлся как частное лицо, правда, допустил одну промашку: его приезды совпадали с приездами ещё двух подозрительных личностей с английскими именами и фамилиями, которые, по всей видимости, являлись его негласными телохранителями. Когда Фураха выловил соответствующие фотографии из базы гостей, Самира их тоже вспомнила — в роли друзей американца, с которым она тогда вела невинные разговоры, в частности, об Эдинбурге.

В районе Мванике, окружённой с трёх сторон лесом, не было ни малейшей возможности для посадки вертолёта. Это означало, что Джон Смит либо явится обычным маршрутом, либо постарается незаметно подобраться с воды. Второй вариант выглядел более вероятным, поскольку раз Кифару его опасается, значит, обычную паспортную проверку он просто так не пройдёт и только засветится.

Мусаиди выдумал повод не спешить возвращаться в расположение гвардии и продолжал находиться в распоряжении Нинамба. Это позволило ему получить оперативные данные о том, что Джон Смит, как и ожидалось, решил действовать осмотрительно и должен подойти к побережью возле Мванике на скоростном катере или на тихой лодке.

Оставалось определиться, стоит ли перехватить и уничтожить судно нежданного гостя на подступах к острову или не мешать и поймать с поличным. Второй вариант выглядел гораздо рискованнее, однако Мусаиди сам вызвался обезпечить его реализацию. Он заверил Кифару в том, что Нинамба ему полностью доверяет, а иметь при себе оружие даже во время подобной встречи — это его прямая обязанность. Вот как раз любых спутников Джона Смита они имеют право попросить оружие сдать — под предлогом безопасности их драгоценного наследника Килемана и будущего законного правителя Кисивы.

Кифару посоветовался с отцом и решил своему бывшему пленнику довериться. До пальбы доводить не хотелось, чтобы не поднимать лишний шум, но уж если уничтожать угрозу, то без следа и следствия, поэтому в зарослях вокруг деревни и в воде возле бухты на всякий случай притаились проверенные бойцы гвардии с мощными автоматами и достаточным запасом патронов.

Никто не знал, какие меры самосохранения предпримет Джон Смит. Тем временем Кифару подстраховался и предпринял свои. Удалось подстроить так ловко, что когда Нинамба разругался с сестрой, решив, будто она прекрасно знала о подмене и с детства обманывала его, и на всякий случай сам обзавёлся телохранителями, один из них оказался человеком Кифару. Мусаиди о его присутствии мог разве что подозревать.

В итоге, когда в назначенный день и час быстроходный катер с Джоном Смитом и пятью его провожатыми на борту безпрепятственно зашёл под прикрытием ночи в бухту и причалил к песчаному берегу Мванике, судьба главных актёров этой трагедии была предрешена.

Во время переговоров, подробностей которых никто доподлинно не узнал, человек Кифару полоснул сидящего в гостевом кресле Джона Смита по горлу японским кухонным ножом, принесённым вместе с угощением. Он успел зарезать им же одного из провожатых и пырнуть второго, когда трое оставшихся пришли в себя от неожиданности и открыли стрельбу по не менее растерявшимся хозяевам. Почему-то личное оружие у них так и не отобрали, вероятно, позабыли в спешке. Мусаиди, который потом и доложил Кифару о ходе операции, по собственному признанию первым делом выпустил две пули в голову Нинамбы и только потом начал отстреливаться от противников.

Прятавшиеся в лесу и воде гвардейцы заранее получили команду без специального приказа Абиоя ни во что не вмешиваться. Приказ этот Абиой отдал только тогда, когда к месту встречи сбежалась вся деревня, то есть нескоро, поскольку первой простительной реакцией местных жителей было улепётывать от стрельбы подальше. Стрельба закончилась так же резко, как началась, любопытство победило, жители вернулись в деревню, а за ними по пятам пришли и гвардейцы.

Истинную картину произошедшего в большом доме Нинамбы удалось установить довольно быстро, благо этим занялся сам Абиой, который случайно тоже оказался поблизости. Он вышел из дома к собравшимся и объяснил (во всяком случае, так его слова запомнились слушателям):

— Только что на ваших глазах была предотвращена попытка переворота. Как некоторые из вас, вероятно, знают, Нинамба и его приёмная сестра, Акиса, всеми силами рвались к власти и даже заручились для этого поддержкой враждебных для нашего острова сил — американца по кличке Мамба ва Магариби. Когда правда об Акисе вышла наружу, американец забезпокоился и сегодня ночью тайно проник на Кисиву, чтобы выяснить, не обманывают ли его. Он уже слишком много денег вложил в Нинамбу и его сестру, чтобы они оказались ненастоящими, а их притязания на трон правителя — ложью. На переговорах что-то пошло не так, и американец застрелил Нинамбу. За что был сам убит вместе со своими прихвостнями нашими доблестными воинами.

С этими словами Абиой подтолкнул вперёд Мусаиди и первым начал аплодировать. Толпа радостно подхватила, и Мусаиди из предателя превратился в героя. Которому очень скоро на совете старейшин была поручена ответственная должность… старейшины деревни.

На этом посту он сменил Н'гунгу, замешанного в протежировании Нинамбы и чуть было ни поплатившегося за это головой. Обрадованный тем, что ещё легко отделался, Н'гунгу лично отвёл Кифару с Мусаиди в местную священную пещеру и продемонстрировал тот самый медальон, в котором хранилось письмо Мванги, адресованное Джалиле и указывающее на Ашуру как на его наследницу. Впоследствии медальон где-то затерялся и никто его больше не видел.

Хотя Кифару и переживал, что не сумеет справиться со всеми задачами разом, ему с помощью верных друзей это блистательно удалось. Остался только один открытый вопрос — Акиса.

Мусаиди и человек Кифару клялись, что видели её на той последней встрече. После которой она безследно исчезла. Убивать женщин на Кисиве всегда считалось предосудительным, да и большой опасности она после разоблачения уже не представляла — было понятно, что Джон Смит потеряет к ней интерес, а Нинамба будет воспринимать её не как союзницу или, напротив, конкурентку, но как обузу. Она тоже не могла этого не сознавать. Поэтому пропажа вместе с ней катера, на котором приплыл Джон Смит, указывало на вероятное объяснение её исчезновения. Наблюдатели за бухтой своевременно заметили поспешно уходивший катер, но приказа открывать по нему огонь они на тот момент не получали и потому дали ему спокойно скрыться. Кифару не мог их за это винить и предпочёл сделать вид, будто так и было задумано.

В действительности же он некоторое время довольно сильно переживал по поводу «висящих концов», как выражался его отец, и имел долгий разговор с Мауной, поручив ей, не поднимая шума, выяснить, что за родственники Акисы и Нинамбы проживают в Кении. Эти родственники не могли не быть в курсе дел, поскольку именно на их территории, если верить той информации, которой располагал Мусаиди, проводилась вербовка.

Заполучив имена и адрес, Кифару отправил в Кению того, кому доверял безгранично и кто мог выполнить возложенную на него миссию лучше кого бы то ни было — Имаму, ближайшего друга семьи с опытом бывшего наёмника в горячих точках.

Имаму быстро отыскал в Кисуму, третьем по величине городе страны, нужный дом, однако тот оказался пуст. Видимо, Акиса не потеряла головы и успела предупредить его обитателей о той опасности, которая может им угрожать. Кифару отдал должное трезвости её ума и проницательности. Тем более что с фотографии, которую обнаружил в своих архивах паспортных данных Фураха, на него в упор, с лёгкой надменностью смотрела хорошенькая девушка, ровесница Самиры. При других обстоятельствах ею можно было даже увлечься.

Имаму эту фотографию тоже при себе имел и, пользуясь случаем, прочесал весь город. Безуспешно. Едва ли она туда даже заезжала. Вероятно, ограничилась телефонным звонком. Например, из Момбасы — крупного порта на восточном побережье Кении, откуда беглянка могла безпрепятственно отправиться дальше, в Аравию или даже в Юго-Восточную Азию.

— Но если она такая отчаянная, как ты считаешь, — добавил Имаму, докладывая ситуацию Кифару по телефону, — то я бы на её месте подался в пограничные территории между Кенией и Сомали. Там, как мы оба знаем, рай для военных группировок, террористов и контрабандистов.

— Интересная мысль, но я думаю, что она всё-таки слишком умна, чтобы ввязываться в войны, тем более её не касающиеся. Она скорее будет играть на чужих амбициях, чем воевать за них.

Решили подать официальный запрос в полицейские ведомства на случай, если по их линии проходили данные её паспорта. Однако трудно было надеяться на удачу, поскольку едва ли Акиса пошла встречаться с Джоном Смитом, имея при себе ненужные для этого документы, или успела перед прыжком на катер забежать за ними домой.

Короче говоря, все поняли, что след беглянки простыл, и Имаму вернулся из срочной командировки несолоно хлебавши.

Кисива же тем временем жила своей обычной жизнью, не подозревая о тех страстях, которые бушевали на её мелком клочке под сенью джунглей. Всех гораздо больше интересовала личность неведомо откуда появившейся девицы по имени Фелисия Эстрада Брунелли, которая, ворвавшись в спортивный мир острова, во мгновение ока стала местной звездой и достопримечательностью.

Самира отказалась от изначальной мысли делать её на бразильский манер загадкой и рядить в маски. В футбол Фелисия в таком виде ещё могла бы играть, но девушка в буквальном смысле рвалась в бой, а бороться — или хотя бы просто боксировать — под маской — совсем не комильфо. Маска мешает да и сорвать её могут в два счёта.

Был придуман интересный компромисс. Идея принадлежала самой Фелисии. Оказалась, что в Бразилии у неё была тётка, которая промышляла тем, что раскрашивала натуральными красками всех желающих, особенно детей. От неё она и позаимствовала несколько секретов, которыми самостоятельно пользовалась на разных праздниках и карнавалах. Эти секреты вместе с традиционными местными способами нанесения краски на тело дали превосходные результате. Привычного для Южной Америки растения аннато в Кисиве не оказалось, поэтому вместо красного воспользовались оранжевой охрой с маслом. Куркума пошла на жёлтый. Чёрный решили наносить древесным углём, смешанным с жиром. Ферментированный индиго стал синим, с лёгким оттенком фиолетового. Зелёный цвет, как водится, получили из водорослей спирулина. Сначала Фелисию — только лицо или всё тело — натирали маслом дерева ши или соком лайма. Иногда, если предполагалось, что ей придётся долго потеть, начинали с кокосового масла, давая ему как следует впитаться. Более грубый узор наносился пальцами, однако Самира хотела видеть девушку необычно красивой, поэтому в ход шли перья птиц и листья деревьев — в качестве трафаретов. Потом тонким слоем поверх краски наносилась смола акации или мирры. Чтобы узор во всём своём великолепии «впечатался» в кожу, девушке приходилось жариться под лучами солнца, а если погода не позволяла, её окуривали дымом сандала или той же акации. Из тётиных секретов Фелисия применила те, которые позволяли в принципе обычным краскам менять интенсивность и оттенок в зависимости от времени суток и характера освещения.

Труды того стоили. Фелисия сама по себе обладала завидной природной энергией, но стоило ей увидеть себя в зеркале невероятно ярким, сказочным существом, в неё будто вселялось нечто, делавшее её неотразимой латиноамериканской богиней-воительницей.