Бесплатный фрагмент - Агнец на убой. Сборник

Заря

1

Девочке дали имя Заря. Во-первых, потому что долгожданная, во-вторых, ее новорожденную головку покрывал легкий огненно-рыжий пушок — тут уж сами Боги велели. Однако радость была недолгой: вскоре после рождения Зари ее отец пропал без вести на охоте, а мать, то ли от горя, то ли по случаю, заболела и умерла в страшных мучениях, пожелтев, казалось, до самых костей. Так, не достигнув отметки в полтора года, Заря осталась круглой сиротой. За воспитание девочки, как и полагалось при таких бедах, взялись Матери — лидеры поселения и хранительницы всего Женского, причем самые старшие и самые мудрые, Первая и Вторая.

Росла Заря ребенком любопытным и умным, но не очень веселым и шаловливым, но на это, пожалуй, были причины. А вот что удивляло даже самих Матерей — природный флегматизм рыжеволосой девчонки. Схватывая на лету любое знание, она как будто бы тут же откладывала его в самые дальние закрома за ненадобностью, а если кто из Матерей пытался заставить ее эти знания повторить, Заря невозмутимо заявляла, что это ей уже прекрасно известно и, следовательно, неинтересно. Дети-сверстники поначалу охотно принимали девочку в свои компании, во многом благодаря ее яркому внешнему виду, но скоро она им наскучила — впрочем, это было взаимно. Особо не дразнили да не задирались — и ладно. В общем, Заря с юных лет держалась обособленно, развлекая себя самостоятельно или в общении со взрослыми, которых флегматизм девочки очень уж забавлял. Как-то раз деревенский плотник пожаловался Заре на то, что, дескать, труд у него ой как тяжел, так она, просто и легко, ответила:

— А вы на стульчик присядьте.

И в этом была вся Заря, и за это ее любили как местные, так и те, что останавливались в деревне проездом, сильно привязываясь за время пребывания к невозмутимой, остроумной сиротинушке.

Но однажды с Зарею случилась беда.

Ребенок, которому тогда не исполнилось еще и восьми годков, сильно занемог. Ни с того, ни с сего девочку настигла страшная лихорадка, она слегла в кровать и погрузилась в беспробудную дрему. Кровь Зари была так горяча, что жар от нее навис по всей избе, будто в бане. Матери до одури перепугались, послали за Знахарем; тот, насквозь взмокнув от одного прикосновения к больной, тут же дал понять, что видит такое впервые; компрессы и травы не возымели никакого эффекта. Первая Матерь тотчас же вспомнила незавидную судьбу родительницы девочки, Вторая же суетно, сбивчиво молилась. Ситуация никак не разрешалась. В темени ночи Заря металась по простыням, время от времени бормоча какую-то нелепицу, чем сама же выражала общую мысль склонившихся вокруг нее взрослых: ребенку становится хуже. К утру у избы собралась уже четверть деревни; шушукались, и все громче, что Заре, их любимице, сироте, но всеобщей Дочери, пришел безвременный конец. Матери настаивали на кровопускании, Знахарь же отказывался, намекая, что лучше ждать, пока болезнь понятней проявит себя, жители меж тем парировали, что еще час — и ждать уже будет нечего; в пылу спора никто и не заметил, как Заря вдруг подняла голову, уселась на край кровати и внимательно рассматривала зажимы и допотопный скальпель на подложке лекаря. Все тут же бросились к ней, никаких признаков недомогания не наблюдалось, жар резко и бесследно исчез.

— Как ты себя чувствуешь? — осведомилась Первая Матерь.

— Да так, — отвечала Заря устало и безразлично. — Снилось всякое.

Она встала с кровати, беспардонно прошла прямо сквозь толпу ошалевших, удивленных зевак, добралась до общей кухни, вмиг умяла половину пирога с ягодами и вернулась обратно в кровать, по-прежнему не обращая никакого внимания на всеобщий, по ее же поводу, переполох. Не было сомнений: снова спит, но на сей раз — безо всякого беспокойства.

Знахарь уже ворчливо затянул, что вот-де поэтому и не надо раньше времени, Вторая Матерь не преминула заметить силу Молитвы, и только Первая, рассудив правильно, прогнала всех собравшихся вон. К вечеру этого же дня следы внезапной лихорадки можно было найти только на опаленных ночью простынях, сама девочка утверждала, что ничего и не почувствовала, а в памяти жителей деревни хворь Зари осталась только как пугающее, но быстро и удачно разрешившееся происшествие.

Но через сорок четыре дня болезнь проявила себя вновь, еще пуще прежнего.

От жара Зари дымилась древесина в избе и самопроизвольно зажигались фитили свечей, ее внутренний пламень уже не позволял держаться к ней хоть сколько-нибудь близко, а простыни горели и скукоживались, как подброшенная в костер кора, впрочем, совсем не повреждая кожу самой девочки. К полуночи Заря вновь начала бредить. Матери сокрушались: одним разом беда не обошлась, а Знахарь, не без причины, поминал нечистого. Держа в уме прошлую оказию, с кровопусканием не спешили, и точно: спустя сутки болезнь снова разрешилась сама собой, Заря выглядела усталой и показывала неуемный аппетит, но ничего помимо этого. Как следует выспавшись, Заря пошла играть к реке, никак не напомнив себя болезную.

И еще через полтора месяца лихорадка повторилась, и снова воздух вокруг горел, горела в нем Заря, а взрослые безропотно и ошарашенно наблюдали, не в силах чем-либо помочь рыжеволосой девочке. Здесь, на третий раз, Знахарь и распознал срок — ровно сорок четыре дня, приступ длился около суток, на половине пути Заря становилась беспокойной в бреду. Ничего до и ничего после, кроме голода и утомления, вполне естественных после жара. Он зарылся в книгах и трудах по медицине и врачеванию, проштудировал все, что было написано его предшественниками, но не нашел ни строчки хотя бы отдаленно похожего. Знахарь видел в хвори девочки систему, и эта система доказывала природное начало, но его беспокоило одно: при таком жаре живое должно умереть, но Заря не умирала. Что остается? Божественное или демоническое? Божественное ли?

2

Деревня Зари издревле находилась на известном в тех краях перепутье, что выгодно сказывалось на проживающих в ней жителях и их благополучии. Не проходило и недели без важных и ожидаемых особ: странствующие торговцы привозили диковинки, товары и гостинцы из всех уголков обитаемого мира, облаченные в латы рыцари, обустраивая гарнизоны неподалеку, охраняли деревню от банд вездесущих разбойников, а придворные и вельможи всех мастей щедро платили за размещение. Количество же путешественников, музыкантов, ученых, гадалок и даже простых чудаков и вовсе не поддавалось никакому исчислению. Были среди них и эскулапы, но все они, заслышав историю девочки, только пожимали плечами. После нескольких подходов Знахарь прекратил допытываться до приезжих врачевателей, верно рассудив, что понять этот случай можно по-всякому, а дурная слава — не лучше болезни. Тем более, что и в самой деревне, после все новых и новых приступов Зари, мнения разделились.

Большая часть жителей продолжала поддерживать девочку, в то время как некоторые другие, крикливое меньшинство, обвиняли сироту в ворожбе и колдовстве, видели в ней воплощение Дьявола и, время от времени, настаивали на крайних мерах. Дескать, нашлет на нас порчу, бед не оберемся. Не лучше ли, пока не поздно, ее изгнать, а то и… убить? Но время шло, а праведного гнева Богов все никак не наступало, скорее, совершенно наоборот. На зависть немногочисленным злословиям, улов и урожаи были богатыми как никогда, мор, наводнения и засухи обходили деревню стороной, а несчастий среди отдельных персон, как, например, такого, что произошло с отцом и матерью Зари почти декадою тому, никто и припомнить не мог. Правда, одно изменение в привычном укладе все же случилось: Матери приняли решение никого не пускать в деревню в те сутки, когда распалялся огонь Зари, во избежание травм среди гостей и все той же дурной славы, и это, разумеется, понравилось не всем. Но Матери оставались непреклонны, поэтому каждый сорок четвертый день странствующие торговцы, музыканты и вельможи были вынуждены ночевать в лагерях поблизости, со стороны наблюдая за подозрительной тепловой дымкой и необычайно яркими, живописными восходами солнца. Тем же из приезжих, кто уже был размещен в деревне, строго наказывали ни под каким предлогом не покидать свои дома. Все это, конечно, создавало ауру таинственности вокруг деревни, но, очевидно, было лучшим из двух зол.

Сама же Заря относилась к разыгрывающейся вокруг нее драме по-своему — абсолютно безразлично. Она хорошо и с аппетитом кушала, много играла и гуляла в одиночестве, перенимала у любящих ее взрослых некоторые навыки и нехотя, хоть и довольно успешно, обучалась грамоте. Болезнь ее особенно не беспокоила. Заря не помнила и не чувствовала свои эпизоды недомогания, впрочем, знала и понимала, что такое с ней случается, причем — строго по графику. В этот день она запиралась в избе в сопровождении Матерей и Знахаря, что-нибудь читала или рисовала, в какой-то миг откладывала занятия и погружалась в лихорадочный сон. Такая перемена выглядела действительно жутко. Из домов поблизости убирали все легковоспламеняющиеся ткани и жидкости, ставили несколько лишних бочек воды, а Знахарь по-прежнему готовил ланцеты. Но все проходило штатно: адский жар, странный бред, суета вокруг любопытствующих приезжих и — спонтанное выздоровление. Заря просыпалась, разочарованно осматривала пространство вокруг, как будто возвращалась из лучшей страны снов в привычную и скучную действительность, и принималась за еду. Все попытки справиться о ее самочувствии оканчивались одним и тем же: девочка корчила недовольную рожицу и кратко давала понять, что все прошло, как обычно.

— Да так, — фыркала Заря, как будто жалела о потраченной на недуг ночи. — Снилось всякое.

Однажды в деревню пожаловал бродячий Старец-слепец, который, по молве, имел весьма недурные способности в прочтении людских характеров и судеб. Имени его никто не знал — впрочем, никто и не интересовался. Важно, что читал он якобы действительно точно, советами делился небесполезными, а взамен просил немногое. Матери, хоть и не одобряли такие методы, все же отвели свою рыжеволосую и болезную воспитанницу к Старцу, но тот был краток. Он взял в свою трясущуюся, сморщенную ладонь руку девочки, как будто оглядел ее с ног до головы прямо сквозь опущенные веки и спросил ее имя. А после продолжил:

— Заря? Хорошо тебя нарекли, верно. Очень хорошо. Но… имя не совсем то. Недостаточно сильное. Должно быть сильнее. Неизмеримо сильнее.

На этом слепец отпустил Зарю, и никакие вопросы не заставили его вымолвить хоть что-нибудь еще. Матери махнули рукой, посчитали Старца мошенником, но свою часть уговора выполнили: в деревне гостя плотно накормили и отвели в баню.

Тем временем, девочка росла, и болезнь росла вместе с ней…

3

Мужчины не слишком приятной наружности, уставшие, грязные и голодные, с наступлением темноты замедлили свой шаг. Старший из них, смерив взглядом окружающую местность, дал приказ на привал и ночевку. Утомленные долгой и тяжелой дорогой бродяги сбросили с себя пожитки, развели костер и принялись потрошить заготовленных рано утром диких кроликов. Слева от наскоро сбитого лагеря располагался дремучий лес, справа — берег полноводной реки, а к северу, в дюжине верст, горели огни деревни. Путь группы лежал туда.

Их было десять, они были разные, но объединяло их общее дело. Вроде бы и разбойники, но больших и страшных дел за ними не числилось. Якобы кочевали туда и сюда, останавливались там и сям, брались за всякие промыслы и подработки, а затем двигались дальше — назад, при этом, никогда не возвращались. Не то чтобы прибыльный образ жизни, но денег, что странно, группе хватало с лихвой. Это и вызывало определенные подозрения, но за руку их поймать никто так и не смог. Может, и ограбили где церковь, может, и напали где на караван, может, и прирезали где прохожего или двух — да кто ж подтвердит?

Ужин на голодный желудок оказался вкуснее ожидаемого, и теперь мужчины, сытые, довольные и посвежевшие, занимались кто чем. Один принес воды и промывал запревшие вещи, другой натирал до блеска рыболовные снасти, а третий, бородатый гигант, сидел у костра и наигрывал веселую свистящую мелодию на самодельной деревянной дудочке. Двое арбалетчиков, назначенные в дозор, набирали добавки из котла. Здесь же, у огня, был и самый молодой участник группы; он очевидно скучал, когда, от нечего делать перемешивая угли, обратился к своему лидеру:

— Атаман, дай немного монет. Завтра утром, пока вы спите, я быстро схожу в деревню, разведаю, что там и как, да куплю припасов.

— Сходи, почему бы и нет? — одобрил идею Атаман, отсыпав деньжат из поясного кошелька. — Не торопись, мы пока отдохнем. Правда ведь, братья?

Группа бродяг одобрительно загудела. Всем понравилась такая самоотверженность молодого парня, хотя, несмотря на юный возраст, в нем уже давно не сомневались.

Его звали Кнут, но имя это или прозвище — никто так и не понял. Впрочем, чем бы оно ни было, оно Кнуту очень подходило. Высокий рост, растрепанные волосы, исключительная худоба, выдающийся рельеф брюшных мышц и завидная выносливость — чем-то он действительно напоминал крепкий, плотно связанный хлыст. Ему не стукнуло еще и двадцати, а он уже много лет слыл опытным бродягой и выживальщиком. Когда и зачем он ушел из родного дома и где этот родной дом вообще — никогда не признавался. Несмотря на то, что жизнь у разбойников была явно не сахарная, от него ни разу не слышали ни единой жалобы на тяжесть кочевых дней. Он упивался таким распорядком вещей — в нем есть куда тратить неуемную, еще подростковую энергию.

С первыми лучами солнца Кнут уже был на ногах. Весь лагерь, включая дозорных арбалетчиков, предсказуемо храпел, умаявшись от продолжительного перехода. Кнут покачал головой, умылся в реке и снарядил наплечную сумочку. Набрав немного яблок и орехов в дорогу, он двинулся прочь, в сторону поселения. Перекусывая прямо на ходу, Кнут думал о том, как здорово он придумал со своей одиночной разведкой — можно не дожидаться отстающих и первым принести новости. Ни поднимающееся июньское солнце, ни атаки вездесущих комаров его не волновали. Кнут буквально летел над землей.

Он добрался до деревни ближе к полудню и сразу же нырнул в таверну, чтобы познакомиться с ее завсегдатаями. Приняли его хорошо — Кнут умел располагать к себе незнакомцев. Он как следует пообедал, пошел осматривать поселение, поспрашивал кузнеца и плотника — ему все нравилось. Оставалось лишь договориться о работе и размещении для названных братьев, но никого ответственного, как назло, ему не попадалось, поэтому Кнут заглянул на рынок. Сюда недавно заехала целая команда заморских торговцев, и у молодого бродяги замелькало в глазах. Он рассматривал сувениры из слоновой и моржовой кости, отведывал невиданные ягоды и фрукты, нюхал иноземные травы и специи, поражался виду неизвестных, но удобных инструментов, и в какой-то момент развернулся в сторону навязчивого шума. Откуда был шум, Кнут так и не понял, потому что у прилавка напротив он увидел ее, Зарю. Так же, как и пришелец, она с интересом рассматривала шедевры от заморских мастеров.

Заре уже исполнилось восемнадцать. К этому возрасту она вытянулась, окрепла, обзавелась заметной, резной фигурой и длинной огненно-рыжей косой — словом, загадочная болезнь никак не повлияла на ее становление как девушки. Это же приметил и бродяга Кнут. Он не знал, что такое любовь — немного общался и с женщинами — но тут его как будто в прорубь столкнули. Кнут, не обращая ни на что внимание, воспарил на встречу Заре, надеясь на немедленное знакомство, но тут его перехватили:

— Это не ты работу искал, бродяга?

— Да, искал, — скованно произнес Кнут, сбрасывая с себя чары огненно-рыжей косы. — Себе и братьям. Что предложите?

Через секунду в разговор вмешалась Первая Матерь — завтра у Зари начинался приступ, поэтому гостей принимать не следовало. Но и спугнуть работников не хотелось.

— Приходите через три дня, — посоветовала Первая Матерь.

Кнут как будто и не слушал — все глядел на неторопливо гулявшую по рынку Зарю, не в силах отвлечься. Вторая Матерь, более сведущая в любовных и свадебных делах, поймала жадный, страждущий взгляд паренька и поинтересовалась:

— Ты кого-то высматриваешь, дружочек?

Кнут, обнажив зубы, кивнул в сторону Зари. Ни капельки не смутившись, спросил:

— Сосватаете?

4

Кнут вернулся в лагерь к ночи и сообщил товарищам, что будет жениться. Мужчины не поняли такую перемену, но за парня порадовались. Молодой также принес припасы и убедил группу выдвигаться только через три дня, якобы чтобы у Матерей было время подготовить невесту. Они согласились. В день лихорадки Зари бродяги, промышлявшие в это время охотой, рыбалкой, сбором грибов и ягод, подметили странные погодные явления, испуганных, стремящихся на юг птиц и настолько теплую воду в реке, как будто что-то подогревало ее изнутри.

Матери же, в свою очередь, остались очень довольны своей договоренностью с Кнутом. Для Зари подходила пора замужества и деторождения, а на горизонте не было ни одного подходящего варианта. Памятуя о страшной болезни, местные мальчишки не обращали на рыжеволосую красу никакого внимания, как и она на них, а отдать Зарю престарелому вельможе не позволили бы и сами Матери — нрав не тот. Поэтому молодой, приезжий, харизматичный рабочий звучал как отличная партия для флегматичной, непосредственной прелестницы. Нужно лишь понять, как предупредить жениха о ее пугающей особенности. Для этого у Матерей было целых полтора месяца до следующей напасти.

Выждав необходимый срок, группа из десяти мужчин собрала на рассвете пожитки и выдвинулась в сторону деревни. Кнут шел впереди, показывал путь и чрезмерно спешил; позади него более опытные товарищи перешептывались и посмеивались. Встретили гостей хорошо, Матерей порадовали оснащение, физическая форма и неприхотливость работников, поэтому вскоре ударили по рукам. Все это время Кнут как мог скрывал несвойственные ему волнение и беспокойство. Наконец, Вторая Матерь позвала молодого на встречу с суженой; тот только этого и ждал. От Зари попытку сватовства держали в секрете, и поначалу она вообще не понимала, что от нее хотят ее воспитательницы и что здесь делает высокий, худой, раскрасневшийся юноша. Когда непонимание достигло предела, Первая Матерь отвела девушку в сторону и прямо спросила, нравится ли ей этот парень. Та окинула Кнута оценивающим взглядом, улыбнулась и кивнула — по меркам Зари, это уже означало многое. У Матери отлегло от сердца.

Девушку и юношу оставили наедине; они пообщались, погуляли по деревне и поужинали в таверне. Следующий день они тоже, уже безо всяких посредников, провели вместе, а к вечеру Заря дала согласие на брак. На выходных сыграли свадьбу, закатили большой и богатый праздник на открытом воздухе с участием приезжей труппы и огромным дубовым столом с закусками и напитками. Всю пирушку оплатил Атаман. В дар новобрачным передали красивую, недавно построенную избу, и вскоре поженившаяся пара перебралась туда.

Невольными свидетелями первых дней интимной жизни молодоженов стали почти все постояльцы деревни, хотя подслушивать никто не собирался. Все дело в том, что Кнут так громко и остервенело стонал, что жители постарше невольно смущались, а детям затыкали уши. Парень приступал к делу, по своему обыкновению, с первыми лучами солнца, и сладострастные оры Кнута на время заменили перекличку сельских петухов. Юноша, потный и изможденный, выбирался из избы на полусогнутых, дрожащих ногах, выливал на себя ведро воды, шел в трактир, залпом выпивал кружку пива и ел без разбору тарелку съестного, после чего — возвращался в постель к жене. Ситуация могла повторяться сколь угодно долго. Завидев изнуренного Кнута, завсегдатаи таверны тут же готовили ему стакан и блюдо, похлопывали по плечу за успехи в любовном деле; своим товарищам он рассказывал, что жена его ну слишком уж хороша, и пока он не закончит трижды кряду, желание никуда не девается, затем перерыв — и еще три захода. На работе он почти не появлялся: не хватало ни сил, ни времени.

Выносливость Кнута наконец-то нашла себе достойное применение, и его возможности как мужчины не подвергались никакому сомнению. Смущало только то, что со стороны Зари, за многие часы наслаждения, не было услышано никаких встречных звуков. Помимо прочего, изматывающий график Кнута, казалось, никак на нее не влиял — она выглядела и вела себя как обычно. Как-то раз Вторая Матерь аккуратно и с намеком поинтересовалась у девушки, мол, как сегодня спалось с Кнутом; Заря не поняла вопроса и в своем стиле ответила:

— Да так, — Заря нахмурилась, вспомнив прошедшую ночь. — Снилось всякое.

Но так уж вышло, что тема несоответствия их страсти быстро отошла на второй план: Матери узнали о беременности своей рыжеволосой воспитанницы. При таких стараниях Кнута — ничего удивительного.

5

Смуглый, лысый мужчина с бородкой, весь в дорогих украшениях, находился в состоянии крайнего недоумения и возбуждения — вполне вероятно, впервые в своей продолжительной жизни. Он снова разложил карты, снова заглянул в хрустальный шар и снова посмотрел в телескоп на звезды — тщетно.

— Ничего не понимаю, — признался он сам себе.

Он отменил любые приемы и сейчас, поздно ночью, когда вся его паства наконец-то разошлась по палаткам, мужчина в очередной отчаянной попытке перетасовал колоду, бросил кости и перекопошил внутренности горного барана — результат тот же. Он запросил у своих подданных всевозможные инструменты для забытых в древности ритуалов и практик, суетно занялся и ими, но опять, раз за разом, натыкался на печальное предзнаменование. Золотые кольца в ушах дрожали от волнения их владельца.

— Катаклизм? — спросил мужчина уже в десятый раз за этот злополучный день. — Чушь какая-то. Невозможно!

Он в гневе отбросил в сторону ковш, полный жертвенной крови, свечи и щипцы, выдохнул, вытер с лица пот и умылся. Встал в своем халате, усеянном драгоценными камнями, на край широкой, в сотню саженей, превосходно убранной каменной площадки и осмотрел свои бездонные владения, вырубленные высоко-высоко в горах. Лестница, бесконечно длинная и пологая, шла, насколько хватало глаз, вниз к земле, к обиталищу смертных. Они, смертные, копошатся в грязи, а он и его избранные живут здесь на такой высоте, что любой неподготовленный пришелец, помести его сюда сразу, без изматывающего, многодневного подъема, испустит дух от нехватки воздуха. Все эти люди, паства, что сейчас ночуют в палатках на всем колоссальном протяжении небесной лестницы, считают его Посланником Богов, если не самим Богом. Что, в самом деле, может ему угрожать?

Он, Посланник, может видеть и прошлое, и будущее. Может дать любому просящему то, что ему понадобилось. Он награждает своей милостью. Он одним взглядом спасает, вдохновляет и наставляет. Он лишь взмахом руки может как убить, так и вылечить. Он может изменить погоду и даже, если очень захочет, обернет время вспять — по крайней мере, его заставили в это поверить безропотным служением. Он сам, Посланник, давно не стареет. А теперь что? Катаклизм? Два с лишним столетия беспредельной власти, безраздельного царствования в самом сердце величайшего горного хребта — и все это, как песок, утечет сквозь пальцы? Он, Посланник, не позволит этому случиться!

Угроза, думал Посланник, по-новой перемешивая колоду, не может прийти из ниоткуда. Он почувствует ее, предпримет необходимые меры. Он усилит свою охрану и прикажет следить за всеми подозрительными лицами и природными явлениями. Кроме того, надо как следует поработать с паствой. Это принесет свои плоды. Он, Посланник, точно знал, что эти люди, ослепленные его великолепием, ради него пойдут на все. Он знал, что может поднять их, и старого, и малого, на кровопролитную войну — как уже делал неоднократно — и они с превеликим удовольствием отдадут жизнь за его, Посланника, благополучие. Он знал, что они ему и боевых слонов достанут, если понадобится.

Он знал все это слишком хорошо. А еще, помимо прочего, он знал, что карты — карты никогда не ошибаются.

6

Темной летней ночью Матери со Знахарем аккуратно подошли, ободрав ноги о репейник и крапиву, к дальнему окну избы молодоженов и тихо в него постучали. Кнут, после очередной гирлянды из соитий, спал беспробудным сном, Заря же спокойно, заботливо расчесывала огненно-рыжие волосы перед зеркальцем. Она увидела своих полуночных гостей и дала им знак о том, что все в порядке. Девушка выглядела сосредоточенной и несколько удивленной. Сегодня должна была начаться ее лихорадка, но хворь почему-то до сих пор не нанесла свой удар. Матери, осторожно оптимистичные, волновались пуще прежнего: они так и не смогли рассказать Кнуту о невиданной болезни его жены, и сама Заря молчала как рыба. Что будет, проснись бродяга в эпицентре теплового шторма и потустороннего бреда?

Но нет, Заря оставалась абсолютно здоровой. Знахарь прилег в копне поблизости для дежурства, Матери ушли к себе, чтобы хоть немного и беспокойно поспать. На рассвете они вернулись к дальнему окну; Кнут, судя по стонам, уже приступил к очередному акту любви. Ничего плохого не происходило. Матери и Знахарь следили еще день, еще ночь, двое суток, трое… Впервые за десятилетие часы странной болезни дали сбой и пропустили удар — приступа не случилось. Радости причастных не было предела: любовь — а может, и беременность — победила недуг.

Зато постепенно возникала другая проблема. Поначалу малозаметная, она нарастала внутри избы молодоженов и, достигнув определенного размера, вывалилась прямо на улицы поселения. После двух месяцев брака в отношениях Зари и ее мужа наметился слом, и поняли это, разумеется, по Кнуту. Все чаще его замечали бесцельно сидящим в пивнушке в подавленном состоянии или на заготовке леса со своими товарищами-разбойниками, где он брался за все, даже самые мелкие и постыдные поручения. Поговаривали всякое: что парню надоел флегматизм девушки, что в постели с ней, бесчувственной и холодной, стало совсем неинтересно, что их безудержная страсть настолько резко вспыхнула, что так же быстро выгорела дотла. Другие же парировали, что дело совершенно не в этом: просто Кнуту, бывалому и к тому же молодому бродяге, не по душе и не к лицу семейная жизнь и оседлость, ему бы вновь в путь и в лес, а тут необдуманный брак и, на горизонте, скорый ребенок. Правду, конечно, знали только Заря и Кнут, но они синхронно молчали, и даже сладострастные стоны юноши по утрам практически прекратились. Так или иначе, разлад внутри пары стал очевиден. Это и привело к беде.

В тот день молодые муж и жена сильно поругались на деревенском рынке, и сотня зевак оказалась свидетелями этой ссоры. В основном ругался, естественно, Кнут; Заря в какой-то момент беззвучно заплакала. Парень махнул рукой в сторону жены, обвинив ее одновременно в контроле и бесчувственности, взял с собой бочонок пенного и отправился к своим товарищам на лесосеку. Девушка, уязвленная и рассерженная, устремилась домой, в избу, позабыв о важном. После пропущенного удара болезни все, кроме Знахаря, перестали считать дни до начала лихорадки. А зря.

Когда Кнут вернулся, его изба уже дымилась и потрескивала, ветер разносил по округе смрад запеченной крови, а листва деревьев скручивалась, стягивалась и спадала; ничего не понимая, юноша метался у жилища, спрашивал у народа с ведрами и бочками, что произошло и где же Заря, но в спешке ему никто не преминул ответить. Жители деревни как могли поливали древесину, а вонь стояла такая, будто на скотобойне разыгрался пожар. На пороге избы объявился опаленный Знахарь, от его окровавленной одежды шел едкий пар. Он вынес на руках два вершка выжженной насквозь плоти. Он пытался помочь.

Заря потеряла ребенка в собственном телесном огне.

Кнут еще больше выпучил глаза, когда узнал от Матерей, что Заря, целая и невредимая, лежит в раскаленной избе, лепечет, будучи без сознания, какую-то белиберду и что она и есть причина тепловой атаки, а вот почему это опять произошло — тут уж вопрос к ее мужу. Бродяга решил, что так просто он в этом не разберется, поэтому поспешил в трактир за новым бочонком.

Наутро, помимо печальной новости о выкидыше, усталая и измученная Заря услышала и еще одну: Кнут и все его подельники в одночасье пропали, а Матери не досчитались существенной части золота из казны.

7

После потери ребенка и побега мужа Заря изменилась в лице. В ее по-прежнему юных, подростковых чертах больше не осталось ничего детского, наивного и простого. Чем бы она ни занималась, с кем бы ни общалась и куда бы ни шла, за ней всегда следовала гримаса ненависти: то ли к себе, то ли к окружающим, то ли — ко всему сущему. Это не могло не сказаться на внешних проявлениях ее лихорадки.

В последующие три цикла огонь Зари стал поистине беспощаден. Он погружал всю деревню в полыхающий, желеобразный купол: кроны яблонь воспламенялись, вода в реке пузырилась и вскипала, оставляя на своей поверхности сотни дохлых рыб и рачков, в домах и хлевах хаотичным образом случались возгорания, тут и там гуляли огненные смерчи, еще чуть-чуть — и был бы затоплен расположенный поблизости дружественный флот. Только каким-то чудом удавалось избежать жертв. Теперь Заря не просто бредила на полпути к своему выздоровлению: она кричала, срывая горло, страшным криком ниспосланного в геенну мученика, а вся картина в целом, с пожарами и надсадными воплями девушки, напоминала какой-то бесчеловечный, сатанинский хоровод. Надо ли говорить, что группа тех, кто поддерживал Зарю в ее недуге, быстро и существенно сократилась, а сторонники расправы над несчастной Дочерью кратно увеличили свое число?

После третьего, самого катастрофического припадка недовольные ситуацией граждане собрались на решительный штурм. Они, вооружившись мечами, крестами и плетьми, маршем пронеслись по улицам деревни к резиденции Матерей, куда, после трагедии в избе молодоженов, перебралась Заря. Сторонники расправы требовали отдать в их мстительные руки причину всех бед. Они стучали имеющимся в их распоряжении металлом, топали ногами и даже разок выстрелили из осадного орудия, готовые распять, растерзать, повесить, утопить и скормить диким зверям эту дьявольскую, проклятую девушку — словом, озвучивали все возможные варианты казни. Не предлагалось, естественно, только сожжение на костре.

Матери были в ужасе; все другие дела в деревне оказались приостановлены. Заря же, по своему обыкновению, держалась абсолютно спокойно. То и дело она выходила на балкон резиденции Матерей и исподлобья, с ненавистью рассматривала злую, кровожадную толпу, пришедшую по ее душу. Это страшно бесило бунтовщиков, они бросались в сироту палками, камнями и даже вилами, но ни один снаряд не достигал своей цели. Тогда сторонники расправы принимались убеждать Зарю в том, что время ее безнаказанного колдовства подошло к концу, и, так или иначе, недавний ее приступ обязательно останется последним. Заря не вступала в перепалку, молча испепеляя собравшихся взглядом, но, по выражению ее лица, можно было понять, что она готовится к какому-то очень важному, отчаянному шагу.

Неизвестно, чем все это могло закончится, если бы на четвертый день осады в деревне вновь не объявился тот самый Старец-слепец. За семь лет он никак не изменился, не постарел сверх имеющегося и все также предпочитал деликатесы и любил хорошенько попариться. Он бесцеремонно прошел сквозь толпу бунтовщиков и попросил приема у Первой Матери. Никто ему не препятствовал, и Матерь дала добро. На встрече Старец как следует покушал и потребовал привести к нему Зарю; осмотрев ее невидящими глазами, прямо как семь лет назад, он приступил к инструкциям:

— Далеко, к юго-востоку отсюда, есть горы, а в них — огромная лестница в небо. Наверху живет Посланник — очень сильный провидец и лекарь. Тебе туда. Путь неблизкий и непростой, но тебе следует его преодолеть. Только он сможет тебе помочь. Выдвигайся немедленно.

На вопрос негодующей Первой Матери, знал ли Старец об этом прежде и почему не сообщил раньше, тот лишь криво улыбнулся, полез языком в гнилые зубы, чтоб вытащить из дыр застрявшее мясо, и неразборчиво выдавил:

— Так вы же не спрашивали.

8

Заря, Матери и двое сопровождающих их рыцарей вытянули вперед мозолистые, разбитые ноги и с надеждой посмотрели на южное, облачное, закатное небо. До заветной точки оставалось преодолеть лишь несколько сотен ступеней вверх. К середине следующего дня они достигнут вершины, пройдут на прекрасно украшенную каменную площадку, встретятся с Посланником, этим могучим провидцем и лекарем, и получат ответы на свои вопросы, а Заря — Заря избавится от десятилетнего проклятия, что уже испоганило ей детство, замужество, материнство и отношения со всеми вокруг. Ко второй неделе пребывания в этом чудесном, ни на что не похожем горном краю группа из отдаленной, расположенной на перепутье деревни уже не сомневалась в успехе своего предприятия.

Все встреченные ими адепты свято верили в всесилие своего господина. Они рассказывали невероятные истории исцеления, воспевали его дар в молитвах и песнях и заражали своей уверенностью других, впервые оказавшихся здесь путников. Они, адепты, были очень милы и учтивы, а также многократно интересовались, кто такие, эти Матери и Заря, откуда идут и по какой причине здесь оказались. Услышав, что дело всего лишь в периодической лихорадке и приступах бреда, паства теряла всяческий интерес к их беде и небрежно указывала руками куда-то в сторону вершины, как бы намекая, что такую ерунду и мелочь Посланник исправит в одно мгновение. После всевозможных увещеваний Матери были уверены в выздоровлении своей воспитанницы, и даже во взгляде флегматичной Зари, совсем недавно палившей ненавистью, забрезжил редкий лучик надежды. Но все это будет уже завтра, а пока — а пока они ложились спать, смертно устав от очередного, уже десятого подряд подъема по бесконечной каменной лестнице. Адепты, располагаясь на ночлег то тут, то там, продолжали молиться и после заката, укрыв себя от холода и ветра пледами, халатами и капюшонами.

Заре, под чудные запевания преданной паствы, снова спалось плохо. Она, бросив все попытки ко сну, мирно разглядывала звезды в темном южном космосе и вспоминала события полуторамесячной давности, и казалось ей, что случилось это годы назад — так долог и мучителен был ее путь. Она вспоминала, как, выбравшись в сопровождении охраны из резиденции Матерей, суетно, быстро собиралась в дорогу, а кровожадная, жаждущая расправы толпа прыгала вокруг нее и щелкала зубами, как обезумевшие псы. Каким-то невероятным образом ее воспитательницам удалось убедить бунтовщиков, что Заря покидает деревню навсегда, и их драгоценный покой больше ничего не потревожит. На следующее утро Матери, Первая и Вторая, перепоручали дела своим последовательницам, а рыцари из дружественного лагеря готовили лошадей, повозки и скарб — наставала пора выдвигаться. Перед отъездом Знахарь, все еще страдавший от ожогов, вручил невыспавшейся после гонений Заре мешочек с травами против головной боли и кровотечений, притянул к себе и обнял крепко, словно родную Дочь:

— Возвращайся здоровой, — пожелал он ей на прощание.

Отдельные сторонники расправы над Зарей не желали угомониться до тех пор, пока повозка с ней не скрылась за далеким, серым, осенним горизонтом.

Группа знала, что путь будет неблизким, и поэтому спешила. Под проливным дождем они преодолевали по полторы, а то и по две сотни верст за сутки. Держались проложенных дорог, но иногда вынужденно отклонялись от курса. Всего трижды за путешествие им удалось поужинать домашними блюдами и переночевать в теплых, чистых кроватях — все остальное время они перебивались вечерней похлебкой и еловыми лапами. На счастье, они ни разу не наткнулись на банду разбойников или стаю грозных хищников — сами Боги оберегали Зарю и ее самоотверженных спутников.

Горы показались вдали к концу второй недели пути. Казалось, что хватит и руки, чтоб до них дотянуться — но это было обманом. Лошади сбивали копыта, спотыкались и непрестанно фыркали от усталости — но горы не приближались ни на шаг. Еще десять суток изнурительной гонки, стократной марафонской дистанции потребовалось для того, чтоб оказаться у предгорья великого, исполинского хребта, и еще три дня — чтоб добраться до основания небесной лестницы. Первая половина изматывающего, вынужденного паломничества подошла к своему завершению. Здесь лошадям и половине рыцарей наконец-то дали заслуженный отдых — дальше пошли впятером.

Матерей определенно смутило количество воинов Посланника у основания лестницы. Облаченные в доспехи мужчины подробно расспрашивали и с пристрастием досматривали пребывающих со всех концов света путников. Первая Матерь даже подумала, что они готовятся к войне, поэтому спросила:

— Здесь безопасно?

— Абсолютно, — заверил ее один из высших в иерархии солдат. — Проходите! Проходите!

Но Заря не спешила вставать на бесконечную, вызывающую ужас каменную лестницу — она все рассматривала гигантских, длинноносых темно-серых животных с десятками всадников на спине. Наверное, не стоило бы таких зверей дразнить, потому что их внешний вид совсем не настраивал на дружелюбный лад — чего стоили только эти завивающиеся, торчащие прямо изо рта бивни. Но Зарю это никак не остановило. Она даже похлопала, почесала одного из чудовищ за монструозным, похожем на лист капусты ухом. Слон отозвался приветственным утробным ревом и шутливо взмахнул хоботом, а девушка со смехом от него отскочила. Рев резонировал, переливался в его яркой, начищенной броне на морде и по бокам и до сих пор отдавал стойким гулом в голове рыжеволосой красавицы, когда та закрывала глаза.

Завтра все это закончится, подумала Заря. Закончится этот грандиозный подъем, в котором она разодрала себе все ноги и набила три десятка болезненных шишек, а Матери, уже немолодые, задыхались и хватались за сердце через каждые двести шагов. Пусть завтра это все закончится, и они, чуть-чуть отдохнув, затем поспешат вниз, счастливые и свободные. И там, у основания небесной лестницы, она снова увидит это могущественное, игривое чудовище, по какой-то нелепой причине покоренное и превращенное в оружие.

9

Матери снова торопились. До каменной площадки с Посланником оставалось всего несколько десятков ступеней, а впереди была длинная очередь из адептов и ищущих спасения пришельцев. Посланник принимает быстро, но и Матери ждать не могут: сегодня у Зари — вот почему опять именно сегодня! — должен начаться приступ лихорадки.

— Как ты себя чувствуешь? — интересуется Первая Матерь.

— Да так, — отвечает Заря, не изменяя себе. — Снилось всякое.

Очередь отлетает как семечки: едва попав на площадку Посланника, вошедший к нему отрок почти мгновенно получает свое и сбегает по лестнице мимо столпившейся паствы, беспредельно счастливый и лишенный каких-либо бед; на его место поспешает следующий. Это продолжается с завидной регулярностью — нет причин сомневаться в Боге.

На лестницу выскакивает маленький мальчик без какой-либо мысли на лице; за ним едва поспевает женщина средних лет в белой, в красный цветочек, косынке. Она истерично, обезумев от радости за сына, кричит:

— Он пошел! Пошел!

На площадку мальчика занесли на руках, а теперь он самостоятельно, никак не пугаясь острой каменной лестницы, торопится к палатке за своими тканевыми игрушками? Должно быть, без обмана: этот Посланник действительно всесилен, думает про себя Первая Матерь. Приходит черед Зари.

Перед заходом на священную вершину гор их долго досматривают воины воцарившегося здесь полубога, сопровождающие группу рыцари остаются караулить на последних ступенях лестницы. Матерей тоже просят подождать где-нибудь в сторонке. Отсюда они видят, что посередине площадки располагается крупный, гнущийся под тяжестью бесчисленных драгоценных камней золотой трон. На нем восседает смуглый, лысый мужчина с бородкой, весь в украшениях. Он, не тратя время на приветствия и вопросы, подзывает Зарю к себе, и та, разумеется, повинуется. Матери наблюдают, как посланник внимательно оценивает внешний вид девушки, бесцеремонно трогает ее по всему телу, заглядывает в уши, глаза и нос. В какой-то момент он, утомившись от бессмысленности осмотра, недовольно взмахивает руками, явно не желая разбираться в этом случае дальше.

— Невидаль какая-то, — бормочет Посланник.

Он подзывает к себе Матерей и быстро, нехотя и без настроения объясняет наставницам, что ничего особенного здесь нет, что с девочкой все просто прекрасно, она абсолютно здорова, а если что и не так, то это поправимо безропотным служением здесь, в горах. Еще он приказывает принести колодезной воды, добываемой с помощью исполинских механизмов откуда-то из предгорий, умывается сам и брызгает ею волосы Зари, с важным видом приговаривая что-то в процессе. Матери начали было спорить, мол, такого беглого осмотра и поверхностной оценки явно не достаточно, и если Заря и здорова, то только сейчас. Дело в том, что у их воспитанницы приступы лихорадки, и случается она всегда через один и тот же промежуток времени, и хворь эта создает множество вреда для окружающих, и он сам, Посланник, мог бы стать свидетелем этих пугающих изменений да хоть сегодня, если бы немного подождал, но полубог-целитель их уже не слышал. Он отвернулся в сторону величественных пиков, к захватывающему дух снежному, высокогорному пейзажу, цокнул от удовольствия, а затем небрежно, но властно, буркнул:

— Прочь, — и щелкнул пальцами в золотых перстнях.

Воины, охраняющие покой Посланника на площадке, тут же сгрудились вокруг Матерей с понятными намерениями в случае их неповиновения. Те мгновенно поняли, что упираться совершенно бесполезно. Группе пришлось отступить.

На обратном пути к палаткам на две сотни ступенек вниз Матери, Заря и даже рыцари не проронили ни слова. Все понимали, что почти полуторамесячное паломничество в высокогорное пристанище Посланника и его верной паствы с треском провалилось, причем, что наиболее обидно, на самом последнем шаге, в тот момент, когда, казалось, ничего уже не помешает Заре избавиться от ее продолжительной хвори. Никто и никогда из присутствующих здесь, на всем протяжении небесной лестницы, не жаловался на Посланника и его немощь — совершенно наоборот.

Им просто не повезло? Они пришли не вовремя? Стоит ли позвать целителя, когда лихорадка начнется? А если нет, то куда им теперь? Матери увезли Зарю из деревни с тем обещанием, что эта огненная заноза больше никогда не вернется в родные стены. Сама же девушка была чернее тучи, а в ее больших глазах застыли слезы. Все надежды Зари на нормальную, счастливую жизнь сегодня рухнули, треснули, как надломленная кость, и все потому, что этот надменный Посланник не захотел их выслушать. Ей бы очень хотелось как-нибудь выразить, выплеснуть свою обиду на него и его дурацкий культ — но она не знала, как.

Добравшись до места предыдущей ночевки, Матери прилегли тут, в разреженном воздухе гор, обняв свою сиротинушку с обеих сторон. Думать ни о чем не хотелось, и смертельная усталость многодневного путешествия стремительно брала верх. Решат, куда идти и что делать, когда отдохнут, обговорят варианты, когда редкостное по своей силе разочарование немного отпустит вожжи, когда, может быть, узнают о новом лекаре, о новом волшебном месте, о новых целительных травах, и прочее, прочее…

Сопровождавшие их рыцари, расположившиеся на отдых здесь же, громко обсуждали, где, чем и насколько сильно напьются, когда выберутся из этого высокогорного ада. От расстройства и предельного утомления Матери так и заснули, легко и просто, в обнимку друг с дружкой и Дочерью, обо всем позабыв и совершенно не обратив внимание на то, что взгляд Зари начинал туманиться.

Так происходило каждые сорок четыре дня.

10

Вся эта бравада, вся эта напускная грубость и уверенность в собственных силах — совсем не то, что чувствовал Посланник в этот день. Это театральное представление — для его служителей, для его паствы, для того, чтоб попробовать перехитрить злой рок, в конце концов. На самом деле, Посланник ужасно нервничал. Последнюю неделю он почти физически чувствовал, как предсказанный им же катаклизм приближается все ближе, и ближе, и ближе с каждым днем, с каждым часом, как будто его беда, его погибель лично вышагивала по ступеням небесной лестницы. Посланник беспрестанно требовал отчета от стерегущей посты армии со слонами и от подосланных шпионов на лестнице — есть ли кто-нибудь подозрительный? Но нет, докладывали целителю, никаких вражьих орд, никаких смелых или тайных убийц — ни облачка на судьбе почти трехсотлетнего правителя.

Но Посланник, конечно же, в благоприятный прогноз от прислужников не верил, потому что сегодня это чувство, эта неизбывная, беспощадная тревога достигла своего пика, и теперь сковывала его, подобно золотым цепям, по смуглым рукам и ногам. А тут как назло эта паства и неизвестные ему пришельцы прут целыми очередями, и все со своими мелкими, никчемными делами. То верному служителю вдруг понадобилось очередное благословение, то мальчика, что не ходит, нужно подлечить, то рыжая девка с каким-то жаром и бредом — а ему, Посланнику, совсем не до этого. Катаклизм уже дышит в затылок, но он почему-то в упор его не видит. Он перетасовал колоду, подергал себя за бородку и снова посмотрел на небо, на горы, на лестницу, ожидая то ли налета сверху, то ли набега снизу, то ли и вовсе дерзкого нападения из-под камней, но никакой атакой и близко не пахло. Вокруг было настолько безмятежно и тихо, что Посланнику стало панически страшно.

Карты, что раскладывал полубог, судили категорично, вторя его чрезвычайной тревоге. Они показывали Смерть.

11

Когда Матери проснулись, подгоняемые странным, пугающим предчувствием, то поняли, что Зари рядом с ними больше нет. Они хотели было добудиться до прикорнувших, мечтавших о выпивке рыцарей и расспросить их, но быстро сообразили, что это не имеет смысла: от места их ночлега и к вершине горы тянулся тонкий, но очень жаркий огненный след. Где-то вверху зарождался настойчивый, тошнотворный гул. Матери поспешили на каменную площадку; привлеченная демоническим рокотом, за наставницами устремилась и паства. Картина, которая разворачивалась во владении Посланника в тот вечер, была достойна кисти самого талантливого живописца в истории.

Там, в середине каменной площадки, стояла Заря в пламенном шарообразном куполе. Золотой, осыпанный драгоценными камнями трон подле нее стремительно плавился, таял и на глазах превращался в густую, темно-желтую лужу. Посланник, всемогущий полубог, в панике и бессилии метался по площадке. Он попытался напасть на Зарю с ритуальным ножом, но получил серьезный ожог, едва приблизившись к огненному куполу. Правитель ожидал чего угодно в день своей планируемой гибели — но только не это.

— Катаклизм! — истошно кричал он. — Катаклизм!

Посланник упал на спину и суетно отползал куда-то в край площадки, неотрывно следя за бесчувственной рыжеволосой пришелицей в одеянии пламени. Он был в полной уверенности, что эта ведьма, суккуба, порождение Дьявола — пришла именно по его преступную душу.

Заря развернулась к краю небесной лестницы, туда, где сгрудились испуганные, завороженные служители, Матери, воины Посланника и рыцари-сопровождающие. Широкие глаза погруженной в пламень девушки ничего не выражали. Матери догадались: она — как это всегда и бывало при приступах хвори — спала, но при этом ее горящее тело бодрствовало. Что же задумала ее болезнь?

Рокот постепенно нарастал и шел откуда-то изнутри окружавших площадку гор. Механизмы, что доставляли воду из предгорий, трещали, ломались и обваливались вниз. Вдруг Заря, на глазах шокированной, невольной аудитории, подняла правую руку, а левую ногу отставила в сторону. Она начала… танцевать.

Она танцевала так легко, так свободно, что воздух вокруг нее, все эти жгучие, огненные языки танцевали и играли вместе с ней. Заря кружилась в танце, а пламенный купол следовал за ней, обдавая невольных зрителей нестерпимым жаром. Она, закрыв глаза и погрузившись в сон настолько глубоко, насколько возможно, двигалась и плясала так, как не плясала никогда в жизни. Матери видели, как их многолетняя воспитанница, эта несчастная лихорадочная сомнамбула, через танец отдавала себя природе, отпускала в полет свою душу — вопреки своей нелегкой судьбе. Вопреки вселенской несправедливости, вопреки смерти ее родителей, вопреки нечестным гонениям, вопреки подонку Кнуту, вопреки потере ребенка, вопреки алчному, властному и невнимательному Посланнику — кому или чему конкретно, оставалось только гадать. Но танцевала она так, что было не оторваться.

Гул усиливался до невозможного, и теперь с каждым новым взмахом девичьей руки вершины гор вокруг площадки шли трещинами, сползали, будто обрезанные бритвой, и обрушивались огромными каменными глыбами. Из свежих кратеров шел густой, черный дым и била лава. Поначалу ленивая, как каша в котле, она булькала, закипала, шипела и стекала по склонам, но затем, со все новыми и новыми движениями Зари, набирала силу и выбрасывалась уже резкими, энергичными зарядами. Стоя будто в середине ритуального костра, спящая рыжеволосая прелестница легкими, волшебными по своей красоте танцевальными элементами отправляла в воздух раскаленную магму, пепел, камни и мелкие постройки служителей. Сполохи были настолько яркими, что, казалось, даже сами Боги должны прищуриться.

Паства, Матери, служители и рыцари бежали от заливаемой лавой площадки куда подальше и, во имя спасения собственных жизней, прятались за склонами грохочущих извержениями гор. Камни источали жар, как исполинская затопленная печь. Дым и пепел перехватывали дыхание, раскаленное пространство под ногами обжигало голые ступни спасавшихся. На площадке оставалась только танцующая Заря. А еще никто и нигде не видел Посланника. Как удалось выяснить позже, бессмертный полубог, правитель, целитель и предсказатель погиб в тот день в кипящей лаве, пытаясь спасти бессчетное множество собственных побрякушек.

Пламенное, лавовое кольцо постепенно сжималось, выдавливая людей все дальше по лестнице. Они бежали, уклонялись от падающих откуда-то сверху камней, толкались и искали укрытие. Обезглавливания гор и извержения и не думали прекращаться. Отсюда уже никто не мог видеть танец Зари, но паству и Матерей привлекло другое, не менее завораживающее и пугающее зрелище. По закатному солнечному диску, едва различимому в черном вулканическом дыму и пепле, медленно, будто с достоинством, проходил темный, огромный, огненный шар…