Бесплатный фрагмент - Алиша

Эту книгу,

а также все

совершённые во имя любви обеты,

автор посвящает

и подносит в благодарность

Цельности:

Благой Силе,

которая научила

любить по-настоящему.

---

К Читателю

Здравствуй, человек!

Люби, живи и будь счастлив!

Вперёд!

Вперёд с песней Ветра!

Она поведает тебе историю большой любви маленького сердца. Расскажет о том, как чистому сердцу для жизни любви необходим волнующий чистый воздух!

Вперёд!

Вперёд за Ветром!

Он поведёт тебя за собой — в начало пути — вверх по лестнице эволюции, в конце которой распахивается безконечность!

Вперёд!

Вперёд и вверх!

Этот путь начинается спонтанно и приводит к цели цельности — где ты перестаёшь быть отдельным существом вселенной, но становишься целой вселенной: неотъемлемой частью всего, всем и никем одновременно.

Вперёд!

Вперёд и внутрь!

Этот путь начинается с активации внутри сердца крошечного семени любви, прорастающего в великое мировое дерево.

Вперёд! Вместе с Алишей! С ней ты уже познакомился в книге «Небис» — первом томе метафизического романа-проекции «Первое Солнце Шестой Воды». А сейчас тебя ждёт полная история приключений Алиши во время путешествия на Гору Пробуждения.

ПРОЛОГ

На каждом шагу

мы проходим уроки.

И стоим на месте до тех пор,

пока не пройдём.

Когда в сердце души просыпается семя любви, вначале ты прячешь его глубоко-глубоко. Потом украдкой поливаешь росой волнения, умиления, разочарования, горечи и сладкой радости…

Напитавшись влагой, семечко начинает прорастать: выпускает тоненький корешок и маленький зелёный росток.

Чувствуя внутри себя зелень жизни, твоё сердце едва не выпрыгивает от восторга!

В этот момент душа освобождается от оков.

И если пророщенное семя не погибает от резкого рывка, то душа, шагнувшая внутрь себя, выходит за пределы границ трёхмерного пространства и попадает в многомерность.

Так у любви начинается путь поиска дома.

Здесь душа поступает в школу сердца: с трудными уроками, испытаниями и экзаменами. Готово ли сердце стать настоящим домом для любви, или выставит её за дверь, как бездомного нищего бродягу, постучавшегося в гостиницу для дорогих гостей?

Когда ты проходишь школу сердца, поднимаясь по ступеням вверх, преодолевая все трудности и испытания, поднимаясь на гору пробуждения любви в сердце, твоё сердце растёт. И любовь растёт вместе с ним.

Любовь проживает в твоём сердце весь путь: от крохотного семени, упакованного в броню косточки, до великого мирового дерева, которое распускается цветком жизни и даёт плод.

И если ты не выбросишь плод, а примешь его, твоё дерево любви начнёт плодоносить так, что его плодов хватит на весь мир. Вот тогда и приходит время сбора урожая. Ведь каждый плод твоего мирового дерева любви станет семенем любви для нового пробуждающегося сердца.

СОСТОЯНИЕ I. Подвешенное

Глава 0. Исходник

В то время, когда Алиша отправилась в своё путешествие из знакомой и ведомой конечности замкнутости слабости в незнакомую и неизведанную безконечность раскрытой силы, спящие люди ходили по земле, как несовершенные, искалеченные и изувеченные челом на век боги.

И были спящие люди разделены своим Я, которое ставили выше всего.

И были спящие люди плотью из праха природы, но считали спящие люди себя царями над природой, а некоторые и всерьёз считали себя богами, хотя ещё даже до уровня человека не дотягивались.

И не было у людей счастья никакого, кроме иллюзорного. А страданий, больших и маленьких, было в избытке.

И не было у людей жизни никакой, кроме спящей. А смерть бодрствовала и дела свои активно вела.

Потому что не было у людей настоящей живой любви. Спала настоящая живая любовь глубоко-глубоко в каменной темнице — ледяной пещере, запрятанной внутри телесной грудной клетки. И только тень любви меж людей летала и людей обманывала.

И не было в то время в сердцах людей ничего, кроме тени любви — любви к себе любимым. Потому что даже спящая жизнь невозможна без любви, или хотя бы её тени. Вот и приходилось людям носить в груди каменное сердце и любить себя, раз больше никого любить не получалось.

И не знали люди, что такое живая любовь настоящая. Но хорошо тень любви знали и чувствовали.

И не ведали ещё люди, что высшая, изначальная и безконечная форма бога — это и есть живая любовь настоящая — источник жизни внутри сердца.

И не понимали ещё люди, что пока не проснутся их сердца, и не обернётся любовь от любви к себе на любовь ко всем и всему, не смогут люди вернуться: из спящего состояния — в состояние живого человека настоящего.

И Алиша в самом начале своего пути, уже не спящая, но пробуждающаяся, тоже ещё не ведала и не понимала…

СОСТОЯНИЕ II. Погружение

Глава 1. Пора

Когда Он вошёл в её комнату, Она не ощущала ничего, кроме любви, не помнила ничего, кроме любви, и не понимала ничего, кроме любви.

Она была अनाहत. Она была сердцем души и тела. Пока ещё крохотным, но уже просыпающимся сердцем, обёрнутым в спящую материю тела.

А Он был ветром духа и разума. Пока ещё смиренным, ожидавшим салюта слияния, знавшим, в ком хранится и кем управляется его сила.

И любовь у них была одна на двоих.

Но Она не помнила: кто Она, и кто Он.

Когда-то Она была каменной.

Когда-то у неё было имя.

С тех пор Она провела в комнате-темнице множество лет. Так много, что тюрьма-темница превратилась в храм-светлицу. Так долго, что тюрьма стала храмом, камень — тестом, а тьма — светом.

Она прожила взаперти так долго, что забыла своё имя. Так много времени провела в одиночестве, что научилась любить…

И теперь ей уже не нужно было имени.

Когда ты любишь, тебе не надо никакого имени.

Когда ты любишь, тебе не надо не только имени, тебе не надо уже и слов. Когда ты любишь, все слова растекаются привкусом миндальной карамели по языку. Они настолько сладки, что хочется пить их несказанность жадно и медленно, оставляя томительный, распирающий вкус внутри себя.

Когда ты любишь, тебе не нужно: ни имени, ни слов. Когда ты любишь, тебе нужны только: воздух, который дрожит на губах, и груди, и животе; и свет, который можно разминать пальцами, перекладывая из одной ладони в другую. И воздух наполняет тебя и превращает в шар. И свет пронизывает твои пальцы и через поры вливается внутрь. И твои пальцы уже сами начинают излучать свет. И ладони, и руки, и всё твоё тело…

— Как я могу обращаться к вам? — спросил Он.

— Выберите имя сами, — ответила Она.

— Любое?

— Конечно. Любое имя. От А — до А.

— Алиша.

— Почему — Алиша?

— Когда я смотрю на вас, вспоминаю детство и Алису, о которой тогда читал, а может быть вижу ту Алису, которую знал ещё до детства. Но вы не совсем Алиса… Не совсем та… Не такая, как все…

— Хорошо. Пусть будет Алиша.

«Алиса, — думала Она. — Наверное, все Алисы похожи друг на друга. Все они ныряют: кто вслед за кроликом, кто вслед за котом, а кто — за кроликом-котом… И пропадают для мира старого, попадая в мир новый, или испаряются вовсе… И сотворение происходит с ними каждый день и каждый час, и каждое мгновение… И сотворение превращает их самих в творцов; и в мастерских разбиваются горшки и рвутся на бесчисленные клочки рукописи и партитуры; а в небе, взорвавшемся от точки творения, рождается новый Небис. Конечно, пусть будет Алиша.»

Имя — как вода. Есть имена — океаны. Есть имена — озёра. Есть стоячие имена — водохранилища. Есть имена — болота. А есть имена — реки. Они в постоянном движении — изменяются сами и текут, изменяя землю.

Имя наделяет человека программой. Но нет никакой программы, способной рассчитать траекторию движения взлётной сущности, чьё имя изменяется вместе с каждым новым глотком кислорода, попадающим в телесную оболочку…

Она встала на подоконнике и открыла окно. В комнату хлынуло дыхание ветра, и Она подалась навстречу, легко выскальзывая из полноты света в полноту тьмы.

Прежде чем сделать шаг, Она обернулась и тихо спросила:

— Вы умеете стрелять?

— Нет, — так же тихо ответил Он, и добавил: — Обычно я попадаю в молоко.

— В молоко попадают все, у кого есть Адамово яблоко, — улыбнулась Она. — Мне нужно спешить. Вы видите термометр? Он висит за окном.

— Да.

— Что показывает Цельсий? — спросила Она.

— Красный приближается к сорока.

— Сердцу пора идти в школу. Нужно успеть попасть в Адамово яблоко, пока кровь не закипела.

Её тело стало прозрачным, платье наполнилось ветром, подол распахнулся, как крылья…

И Она сделала шаг в окно.

Глава 2. Шаг

Шаг. Порой лишь один единственный шаг отделяет нас от самих себя. Один единственный маленький шаг — внутрь. Ни сантиметра! Ноль сантиметров. В ноль. В нулевую отметку себя. В самое сокровенное, укрытое от всех глаз, — своё сердце.

И сделать его столь же легко, сколь и трудно.

Этот шаг снимает с тебя кожу, выворачивает нутро, проявляет истинные желания…

Страшно? Страшно.

Именно поэтому этот шаг и оказывается самым тяжёлым.

Но если, преодолев страх, сделать шаг в своё сердце, то и сердце, сделает шаг внутрь себя.

Всё, шагнувшее внутрь себя, и ещё раз внутрь себя, выходит за пределы границ трёхмерного пространства и попадает в многомерность. Так начинается школа сердца. Так начинается путь пробуждения души и тела..

В начале, не только само сердце, но и душа, и тело, идущие по велению сердца, путешествуют вслепую.

Но преодолев весь путь, сердце открывает глаза истины не только себе, но и душе, и телу…

СОСТОЯНИЕ III. Корешок

Глава 3. У Лица

Волнение.

Это было первое, что почувствовала Алиша, выйдя из окна.

В ту минуту она зацепилась за что-то острое, и едва не поранилась.

Она поняла, что совсем не знает, или не помнит, что такое мир вне пределов.

Раньше, когда у неё не было имени, она всегда была внутри комнаты и смотрела на мир из окна. Комната была живой и пребывала в постоянном движении и преломлении света, а мир за окном был мёртвым и статичным, как картина художника-реалиста.

Теперь у Алиши было имя, и она была не внутри комнаты, а снаружи. И мир вокруг вроде бы продолжал быть статичным, но что-то, пока неподвластное взгляду, изменилось. Внешний мир оказался живым. И Алиша чувствовала себя иначе, чем в комнате. Больше не было пределов. Больше не было охраны: стен, пола и потолка.

И это волновало Алишу так, что захотелось вернуться обратно — в защищённость выставленных пределов.

Волнение чувствовалось у лица, на лице и на улице.

— Если есть выход, значит, есть и вход. И если я смогла выйти, значит, смогу и войти.

Так, не обращая внимания на отсутствие собеседников, вслух рассуждала Алиша.

Она торопливо шагала босыми ногами по тёплому тротуару безлюдной улицы в поисках входа в дом, из окна которого только что вышла.

Но здания на этой улице были удивительно похожи. На них пестрело одно и то же граффити-лицо: приветливое и праздничное. И у этого размноженного через трафарет одноликого ряда каменных фасадов имелись широко распахнутые глаза окон, но отсутствовали даже намёки на рты дверных проёмов.

— У каждого дома есть дверь, — размышляла Алиша, рассматривая яркие коробочки домиков-близнецов, вытянувшихся вдоль мостовой в длинный стройный ряд. — Во всяком случае, если есть окно, значит, должна быть и дверь.

Здания-коробочки прислушивались к голосу Алиши, улыбались, провожая её незашторенными глазницами, но, даже медленно уплывая вдаль за её спиной, продолжали прятать в искусной кирпичной драпировке стен свои рты со скруглёнными блестящими зубцами дверных ручек.

— Все дома для людей строят так! — настойчиво щебетал голос Алиши. — И если есть вход для солнца и воздуха, значит, есть вход и для людей! Ведь я — не солнце и не воздух?

Алиша не понимала о том, что она — сердце души и тела. Она чувствовала себя человеком. Впрочем, она и была человеком, поскольку каждое сердце души и тела находится в человеке. И даже сердце вселенской души и всего тела вселенной находится в человеке.

Алиша вытянула перед собой руки, разглядывая полупрозрачные ладони с едва заметными голубыми прожилками разветвлённых кровеносных ручейков; затем пощупала мягкость тёплых щёк и припухлость чуть увлажнённых губ, которые растянулись под пальцами ответной улыбкой; перебрала непослушные пряди волос и тронула спрятанные под ними мочки ушей, найдя почти заросшие от долгого отдыха бугорки-дырочки, когда-то пробитые под серьги; наконец, сделала глубокий вдох, чтобы убедиться, что у неё есть лёгкие, и выдохнула тоненькую струйку воздуха.

— Да, — успокоила себя Алиша. — Я — не солнце и не воздух. Я — человек. В человеческом теле. И даже если я могу выйти в окно, как солнце и воздух, то всё же входить я должна по-человечески: через дверь.

Однако вокруг Алиши не было ни единой двери, а только множество одинаковых, распахнутых настежь, затемнённых от полноты своих внутренностей, стенных дыр-квадратов. И даже то окно, из света которого Алиша только что вышла, отсюда, снаружи, казалось таким же обычным квадратом, и теперь играло с ней в прятки, сливаясь со всеми остальными близнецами.

Да! Алиша вынуждена была признать, что не может найти не только дверь, но даже своё окно.

Она помнила, что это окно по утрам ловит в хрупкие стекольные сети солнце, осторожно выглядывающее из-за горизонта. Значит, там, где окно — восток.

Но где может быть дверь у дома с окном, выходящим на восток? С какой стороны? С запада или с востока? И как определить сейчас: где просыпается малыш-восток, и где засыпает старик-запад?

Алиша посмотрела вверх: на солнце.

Солнце, едва качаясь на полусонных, истончённых до прозрачности, гребешках облаков, безмятежно плыло по сглаженному, затихшему, как перед штормом, морю неба прямо над её головой.

Алиша вышла из окна в полночь. Но сейчас на дворе стояла самая сердцевина суток: такая сочная и нежная, как юная вишня, наливающаяся вокруг мягкой, едва сформировавшейся белёсой косточки.

Сок вишни. Разве может быть снотворное — лучше? И казалось, раскрой сейчас эту сонную сердечную ягоду пополам со стороны едва заметного бокового шва, разделявшего округлую мякоть надвое, и день, убаюкивая страхи и сомнения, потечёт по пальцам сладким, с привкусом зелени, природным соком.

И воздух нынче был жарким по-летнему, но необычайно живительно весенним: свежим и новым до дремотного головокружения.

Алише начинал нравиться этот запредельный мир. Его воздух и необыкновенные запахи. Было в них что-то предпраздничное. И Алише захотелось праздника.

— Весна-лето, — подумала вслух Алиша, вдыхая запахи пробуждающейся природы, усыпляющей ночной холод. — Надо запомнить число, — и её взгляд скользнул по уличному табло, светящемуся неоном на лбу ближайшего здания.

«22 мая, 40° C», — показало табло.

— Отныне в этот день я буду отмечать Весну-Лето! — обрадовалась Алиша. — Никто пока не знает об этом празднике, но он уже есть! Да! 22 мая — День Весны-Лета!

У неё было большое количество таких Дней.

День Арбузного Счастья, когда она купается в горячем от августовского солнца арбузном соке, и сама становится сочной, как эта самая крупная и самая сочная ягода на Земле. А если в День Арбузного Счастья собрать все косточки от всех арбузов, в соке которых искупаешься, и посадить их на самом жарком и светлом месте, то в следующем году счастья будет во столько раз больше, сколько арбузов вырастет из косточек, помноженное на количество косточек во всех новых арбузах.

День Лукового Горя, когда она может позволить себе есть щиплющий уголки глаз мартовский лук и поливать его слезами. Ну, должна же она хоть иногда плакать? Все женщины непременно должны уметь плакать! Вот и она, затворившись от посторонних глаз, ест лук и с наслаждением плачет целый день в День Лукового Горя, чтобы потом весь год уже не плакать, а только смеяться.

ЛюбльУшкин День, когда она не произносит ни одного другого слова, кроме слова «Люблю», да и его произносит только один раз и на самое ушко, но так звонко, чтобы оно звенело внутри серебром колокольчиков ровно год — до следующего ЛюбльУшкиного Дня.

День Колыбели Золотого Кита, когда она вообще не произносит ни одного слова, потому что Золотой Кит слышит все слова только в молчании. И от молчания Золотой Кит растёт не по дням, а по часам. И если Золотому Киту дать хоть один день тишины, то он открывает фонтан, и заливает тебя золотыми брызгами. И твоё тело становится золотым, и мысли становятся золотыми, и все слова твои становятся золотыми на весь год. А если Золотого Кита кормить молчанием и тишиной целый год, то Золотой Кит вырастает таким огромным, что золотых капель из его фонтана хватает на весь мир! И мысли всех людей становятся золотыми, и слова их, и поступки…

День Весеннего Урожая, когда она летает с Ветром в космос собирать звёздный виноград. Ведь без звёздного винограда невозможно приготовить звёздное вино, которое пьянит и кружит голову, делая всё тело лёгким и прозрачным, а все движения мягкими и волнительными. И даже один глоточек звёздного вина способен создать тело таким невесомым, что можно качаться на космических качелях целый год до следующего Дня Весеннего Урожая.

День Нулевой Точки, когда она соединяет начала и концы. И каждый месяц в этот день: начало отплывает в конец, а конец втекает в начало; и последнее становится первым; и нулевая точка скругляется, превращаясь в День Точки Творения.

А День Точки Творения даёт толчок двум прямым, и соединяет их в четыре угла в День ПараПерпендикуляра.

И если хотя бы раз пропустить День ПараПерпендикуляра, то можно застрять в Дне КривоЗеркальности, и тогда только День Венского Шёпота подскажет дорогу к Дню Константы.

А День Константы — самый важный День из всех Дней. Потому что только в День Константы космическая арфа играет чистую вселенскую музыку. И только музыка космической арфы способна открыть небесный кран и заполнить мир чистой водой, без которой не может жить Золотой Кит.

И без Дня Константы невозможны были бы другие Дни: День Синего Троллейбуса; День Сиреневого Вкуса; День Подсолнухового Поля; День Двоичной Матрицы; День Фонаря Фантазии; День Единицы, впрочем, Дней Единицы у неё было по три в каждом месяце; День Сердца в Ладошках; День Лунного Вхождения; День Солнечного Храма; День Прославления Башни; День Первого Утра; День Поливки Сада Главной Мечты; и все остальные обыкновенные праздники и необыкновенные будни.

Отплывая в свои любимые дни, Алиша размечталась, мысли о поиске входа в дом улетели выше окон, её движения невольно ускорились, и она бодро зашагала навстречу празднику Весны-Лета, который только что включила в свой ежегодный жизненный райдер.

Глава 4. Сарафан

Алиша шла по улице, улыбалась запредельному миру и новизне ощущений.

Её длинные золотые волосы, волнуясь, щекотали шею и открытые плечи, а кокетливый короткий сарафан ласковым прикосновением зелёного шёлка на каждом шаге обнимал: то левое, то правое бедро, то одно, то другое.

Заметив эту прикосновенную игру сарафана, Алиша вспомнила песенку, когда-то слышанную в детстве: озорную частушку, которую пели заводные морщинисто-улыбчивые старушки на шумных и весёлых городских гуляниях.

«А я маленькая,

аккуратненькая!

Всё, что есть на мне,

пристаёт ко мне!»

Алиша рассмеялась и принялась считать объятия сарафана.

— Раз! Два! Три!..

На сороковом шаге-объятии Алиша представила себя сороконожкой: длинной и неуклюжей рыжеволосой сороконожкой в сарафане, семенящей на коротких толстеньких ножках по шершавому тротуару.

— Если бы я была сороконожкой, то сарафану пришлось бы туго! — сквозь смех сказала Алиша.

— Если бы ты была сороконожкой, я бы на тебя не налез! — обиженно возразил Сарафан, и перестал обнимать её ноги, потому что в этот момент Алиша остановилась.

Сарафан оказался живым.

Алиша удивлённо посмотрела на Сарафан.

Раньше Сарафан никогда с ней не разговаривал.

Сарафан не мог посмотреть на Алишу.

У него не было глаз-пуговиц. Вместо глаз заботливая портниха, совершенно далёкая от чаяний всех кокетливых сарафанов, пришила ему мелкие, глубоко утопленные в ткань, пластиковые крючочки, запирающие прорезь уха на спинке. Поэтому Сарафан всегда мог чувствовать Алишу своим цветущим шёлковым телом, и даже слышать её своим полу-глухим ухом, но никогда не мог видеть.

Не видеть девушку, которая в тебе! Разве может быть хоть что-нибудь мучительнее для тонкого летнего сарафана?

Это гораздо мучительнее, чем быть запачканным или нечаянно порванным! Это мучительнее, чем быть просто забытым и заброшенным на самую дальнюю полку шкафа! И даже если бы Сарафан и вовсе выбросили, наверное, это не было бы так мучительно, как мучительна невозможность видеть ту, чьё загорелое тело скрываешь от чужих глаз, незаметно обнимаешь и гладишь, едва касаясь…

Без глаз Сарафан считал себя ущербным и беспомощным — недостойным такой, наверняка, самой красивой девушки на свете, как Алиша.

Даже слепым он был уверен в том, что она самая-самая красивая! И все вокруг видели её красоту. Все — кроме него, который был к ней ближе всех!

— А вдруг она в действительности уродлива? — ущипнула губу Сарафана предательская мысль.

— Нет! Этого не может быть! Алиша — самая красивая! — выскользнула из-под губы другая мысль, и Сарафан ещё сильнее огорчился.

От обиды Сарафану хотелось плакать!

Но ему нечем было плакать. Не мог же он плакать ухом! Поэтому Сарафан просто наморщился у талии и, вконец разозлившись на предательскую мысль, принялся: то справа, то слева, — приподнимать подол, оголяя Алише ноги.

— Не дуйся! — улыбнулась Алиша Сарафану.

— Я и не дуюсь, — насупившись прошелестел Сарафан, и соврал: — Это всё — твой любимый Ветер.

— Он уже здесь?! — вздрогнула Алиша, и сердце её сжалось в малюсенький комочек — такой маленький, как только что проклюнувшаяся среди игольчатой скорлупки ёлочная шишка, — и запряталось глубоко-глубоко под рёбра.

Сарафан настырно молчал.

Сарафану был противен Ветер. Этот наглец всегда врывался между Алишей и Сарафаном. А Сарафан терпеть не мог тех, кто пытался забрать у него Алишу. Но… Если Алиша побежит сейчас к Ветру, то Сарафан вновь сможет касаться своей материей её ног…

— Где? Где Он?! — быстро-быстро зазвенело из-под рёбер Алиши тысячами маленьких серебряных колокольчиков, ведь, когда она думала о Ветре, все иголочки превращались в колокольчики. — Где Он? Где?!

— Сама ищи, — ещё сильнее надулся Сарафан, и… резко прижался к её груди, бёдрам, ногам, потому что Алиша стремительно побежала вперёд!

Эх, если бы Алиша знала, куда бежать…

Глава 5. Ветер

Ветер!

Ветер, волнующий её Небо!

Западный Ветер, несущий на своём плаще чистые дожди его небесных поцелуев!

Ветер, поднимающий Алишу: над широкими лапами подрагивающих и уклоняющихся от его дыхания деревьев, раскинувшихся лиственным зонтом; над покато-скользкой черепицей крыши, поблёскивающей от дождевых капель; над фонарными столбами, рассеивающими мёртвый свет электрических пятен; над уплывающим вниз городом — крохотным и размытым, словно нарисованным акварелью на землянистом картоне!

Ветер, уносящий её на своих нежных до невесомости руках к облачно-перистой перине, на которой можно лежать сверху и пересчитывать парящие воздушными шариками капельки небесной влаги, собирать их в ладони и разбрызгивать по сторонам!

Ветер, оставляющий за собой долгий яркий шлейф послевкусия семицветным куполом радуги, по которой можно гулять босиком, и самой становиться радугой — от ног до самой макушки!

Разве есть на свете хоть что-нибудь — восхитительнее её Ветра?

Даже Солнце не могло быть для Алиши прекраснее Ветра. Ведь Алиша сама была частичкой Солнца.

Но Ветер был частью его!

Лишь малой толикой всего того, чем был Он! Того, кто такой волнительный и такой разный! Такой не похожий на миллиарды других, потому что все миллиарды других — лишь крошечные искорки вселенского костра, который раздувается только от его движений! Того, кто глубже всех океанов, потому что все океаны — лишь вмятины следов от его шагов — маленькие плошки, хранящие влагу с его плаща! Того, кто выше любых гор, потому что даже самые высокие горы — лишь ступенчатые кочки под бесконечными облаками его крыльев!

Когда Ветер прилетел к ней в первый раз, она не узнала его, и спряталась между домами — в беседке, укутанной от сквозняков и солнца лианами дикого вьющегося винограда.

И Он, перелистывая оставленную Алишей на скамейке у дома книгу с длинной надписью, из которой ему увиделось только слово «Ольга», бережно трогал пальцами жизнь, рядом с которой слышал её запах: квадратные головы домов, их крашеные лица и горбатые макушки; корявые ноги деревьев, вросших в узкую травянистую ленту палисадника; прожилки длинно-плавных рук виноградника, обнимающего выгнутый скелет беседки; зелень раскрывшихся к солнцу шершавых листьев; округлые капсулы виноградного сока, наливающиеся фиолетом в крепко сбитые гроздья…

Но, так и не найдя хозяйку книги, улетел.

Когда Ветер прилетел к ней второй раз, она опять не узнала его, и снова спряталась там, где Он не мог растрепать её аккуратно уложенные волосы.

На этот раз его пальцы были настойчивее и длиннее, а запылённые крылья — плотнее и тревожнее.

Он долго искал «Ольгу»: нервно раскручивал в центрифуге своего плаща пыльную бурю; в надежде расслышать звуки её шагов, втягивал ноздрями шум прятавшегося по домам города; — но вновь, не найдя Алишу, улетел один.

После Он ждал много бесконечных лет, прежде чем решился прилететь в третий раз — в день её праздника — соединения десяти восьмёрок рождения.

Огибая земной шар, собирая для «Ольги» пряный букет разнотравий пяти континентов и чистый звук шестого, Он спешил наполниться всеми запахами и красками. Задыхаясь, мчался вперёд, считая мелькавшие снизу метки: столбы, отбивающие цифрограмму дорог; города, отсвечивающие брызгами искусственных солнц; реки, вьющиеся голубыми с проблеском перламутра змейками; пустыни, рассыпающиеся в песочном поклоне миражами; горы, утыкающиеся в него убелёнными горбатыми гривами; моря и океаны, вздымающие в приветствии водную грудь.

— Через год! — говорил Ветер своей истаивающей тени, послушно скользящей по его следам.

— Через месяц!

— Через день!

— Через час!

— Через минуту!

— Через…

И Он долетел к Алише с таким огромным букетом, что можно было укрыть лепестками всю планету, превратив её тело в цветущий рай!

Но и в третий раз Алиша не узнала его.

Она спешно захлопнула балконную дверь прямо перед его носом! В сантиметрах от его глаз! И спряталась от его порывистого, иссушенного в долгом полёте дыхания за двойной стекольной шторой.

В её доме, ожидавшем гостей, был накрыт праздничный стол. Но его не пустили на праздник, и даже не взяли букет.

И тогда Ветер разозлился!

И тогда его тень сгустилась и приподнялась.

Разбивая: и букет, и пальцы, и плечи, и плащ — на атомы, Он бился в окна, в заглушенную балконную дверь, в кирпичную кладку дома! Пытался пробиться к той, которая, не узнавая его, дрожа от страха, пряталась в комнату всё глубже и глубже…

Он бился!

Бился!

Бился!..

Он долго бился в надежде, что она откроет ему дверь, и впустит главного гостя — возвратившегося хозяина. Но упрямая дверь не открывалась…

И тогда его Тень восстала в полный рост, закрывая собой небо.

И тогда Ветер изменился в лице. Стал тёмен, резок и тяжёл.

Он взлетел над разомлевшим в испарине летней сиесты городом, с размаха врезался головой в тучный шлейф своего плаща, за которым хохотала Тень, и призвал: и ливень, и град, и грозу!

Ураган, сметая всё на своем пути, рванулся по улочкам, проспектам, скверам и площадям!

Он сдирал грубую шкуру асфальта, освобождая землю для дыхания! Выдергивал из почвенных пазух вросшие вглубь мощными пальцами, кряжистые ноги вековых дубов, словно это были молодые луковицы нарциссов, и расшвыривал их вверх корнями на сотни метров вокруг! Подбрасывал легковушки и гружёные фуры, словно пустые спичечные коробки, и, жонглируя ими, кидал оземь, корёжа и разрывая пополам! Срывал с домов крыши, словно шляпы и парики, и плашмя бил ладонями по облысевшим чердачным черепам! Крошил оконные рамы в пластиково-стекольный порошок, и раздувал его в пыль!

Он крушил город: и ветхие срубы, и здания, построенные на века, — но не трогал: ни людей, ни животных, ни птиц.

Загоняя всех в страх, Он и сам метался, как загнанный зверь, борясь со своей Тенью!..

Совершив яростный круг по городу, Он возвратился к её дому не обессилившим, но уже притихшим.

Не толкаясь, едва сдерживая разъярённое дыхание, он медленно скользил плечом по стене, в ожидании, что балконная дверь, за которой дрожала Алиша, распахнётся, и она — девушка, для которой Он собрал все цветы мира, — выйдет к нему навстречу.

— Ольга, — завывал его голос в щели оконных рам.

— Ольга…

— Ольга…

Не дождавшись, Он слился с Тенью, взвился над крышей дома и ударил сверху!

— Не убегай! — разрывая жестяные перепонки, влетел в трубу гром его голоса. — Чем дольше ты убегаешь, тем больше!..

Алиша прижалась к стене комнаты, вцепившись пальцами в выступ дверного косяка.

Он, вжавшись в стену ухом, услышал, как в страхе бьётся о рёбра её сердце, и… пошёл на второй круг!..

Город ревел от ужаса!

И Он кричал громом в ответ!

— Не убегай! — громыхал его уже охрипший голос.

— Беги от него! — перекрикивала его Тень. — Он убьёт тебя!

— Не убегай! — навзрыд, вперемежку с тяжёлыми дождевыми каплями, колотили по лицу улиц градины величиной с голубиное яйцо.

— Беги от него! — завывала его Тень. — Он убьёт тебя!

— Не убегай! — кричали стрелы его молний.

— Беги от него! — грохотала его Тень. — Он убьёт тебя!

— Не убегай… — шептал Он.

— У… бе… гай!.. — неслось эхом над опустевшим, раскромсанным, избитым городом.

Завершив второй, ещё более разрушительный обход, Он ударил всей мощью в свою Тень, и обрушил её навзничь.

— Тебя слишком много! — крикнул Он, наступая на горло Тени, и в его руке сверкнул трезубец.

— Не убегай! — сжимаясь прошипела Тень, и проскользнула под его плащ: — Разве можно убежать от себя?.. — И Тень запряталась в его сердце: — Не убивай…

— Ты ещё будешь со мной, пока я не сольюсь с ней полностью, — сказал Он.

Пронзив своё сердце трезубцем, Он вытащил из раны чёрный мохнатый комок: то, что осталось от Тени; завернул полумёртвую-полуживую в плащ, как в саван, и приковал иглами молний к себе.

Возвратившись к дому Алиши, Он замер у балконной двери в ожидании, продолжая лишь изредка простреливать себя одиночными молниями, удерживая Тень от восстания.

Безрезультатно выждал Он много минут, показавшихся Алише бездонными веками. Затем, почти не шевелясь, всем телом обнял её дом, оторвал от земли, положил над пупочной впадиной на своём животе и закачал, убаюкивая её страхи.

Многоквартирный кирпичный дом, подрагивая, плыл в воздухе и, словно преодолевая невидимые ступеньки, на каждом вдохе Ветра приподнимался вверх.

Нежно, плавно и осторожно Он укачивал Алишу вместе с домом до тех пор, пока она, переборов страх, вышла на балкон.

Тогда Ветер аккуратно поставил дом на место и схватил Алишу за руку так крепко и так жадно, что косточки в её пальцах хрустнули, затем ослабли, размякли, а за ними и всё её тело рассыпалось на триллионы атомов, наполняясь воздухом.

— Не убегай! — раздувая тело Алиши в облачный пар, тихо сказал тот, кто ещё совсем недавно был Ураганом. — Чем дольше ты убегаешь, тем больше…

Ветер взмахнул вверх, увлекая её за собой, и поплыл над городом, отворачивая взгляд, чтобы не смотреть вниз. Ему было невыносимо больно видеть то, что он совершил внизу, видеть то, что он оставил после себя и своей Тени…

— Не убегай…, — с тоской в глазах, едва слышно прошептал Он.

С тех пор она уже не убегала.

И Он прилетал за ней лёгким бризом, брал её за руку и уносил ввысь, в свой воздушный замок, где она сама становилась: и ветром, и облаком, и дождём, и радугой!

Она не знала, когда именно Он прилетит в следующий раз, и потому ждала его всегда.

Но однажды Ветер сказал:

— Я прилечу завтра.

И пропал.

Алиша ждала и ждала…

Но чем больше она думала о Ветре, чем жаднее ждала его свежего дыхания, тем дольше Он не летел.

Она заперлась в комнате и от горя превратилась в камень. Её мир, оставшийся за окном, замирал, теряя краски и запахи… Воздух становился безжизненным и спёртым… Все дома и деревья, и люди начинали походить друг на друга, как трафаретные близнецы… Солнечный свет делался всё более искусственным, потом и вовсе превратился в электрического мертвеца… А Ветер всё не летел и не летел…

Сейчас, когда Сарафан соврал ей о Ветре, Алиша побежала вперёд! Туда, где, наверное, ждёт её Он!

Она бежала: мимо одинаковых чужих домов; мимо озера с ровным стеклом поверхности; мимо парусов фонтана-кораблика, разбрызгивающего крошечные стекольные капли.

Она бежала: по хрустящему под босыми ногами стеклу; по колотому зернистому щебню, рассыпанному вдоль дороги, которая уводила Алишу вправо за город; по пустырю, заросшему обжигающей икры крапивой; по влажному приозёрному песку, липшему к израненным стопам; по нежной глади воды, омывающей ноги; по плоским тёплым камням городской мостовой, мимо одинаковых чужих домов…

Алиша всё бежала и бежала, а Сарафан всё гладил и гладил её бёдра. Он уже не успевал их обнимать, но, лишь едва прикасаясь, незаметно для Алиши, легко поглаживал: то одну, то другую ногу, то одну, то другую…

Алиша бежала по кругу?

Нет.

Алиша бежала вверх по спирали.

СОСТОЯНИЕ IV. Прорастание

Глава 6. До Ом

Когда, уже совсем запыхавшись, Алиша остановилась для короткой передышки и оглянулась по сторонам, она поняла, что вконец заблудилась.

Она стояла одна посреди незнакомой улицы, ничем не напоминающей ту, на которую вышла из окна. Это была совершенно другая улица, а, возможно, и другой город.

И на этой улице уже не виднелось ни одного близнецового лица! Все дома, внимательно оглядывающие Алишу, оказались образцово-уникальными: пёстренькими, разноцветными, аккуратными и точёными — искусно созданными заботливыми руками волшебников-мастеров.

Если вы бывали в старой доброй Европе и захаживали в центральные, исторические кварталы её городков-игрушечек, то вы увидите, что эта улица была чем-то отдалённо похожа на старые улочки Праги или Вены, или Парижа, или…

— Ой! — от неожиданности всхлипнула Алиша.

— Б****, — буркнул расстроенный из-за вынужденной остановки Сарафан.

— Прекрати ругаться! — возмутилась Алиша.

Во время бега по кругу, Сарафан успел подзабыть, что Алиша теперь тоже его слышит, и сейчас вынужден был выкручиваться:

— Я не ругаюсь, — менторно возразил Сарафан. — Я констатирую. Ты заблудилась. Значит, ты — б****.

— Прекрати! — осадила она его.

Однако Сарафан не мог угомониться.

Разве способен Сарафан, вынужденно молчавший всю жизнь, добровольно закрыть недавно появившийся рот?

— А между прочим, — тоном лектора продолжал Сарафан, — тысячу лет назад слово «б****» в том русском языке, который сейчас именуется старославянским, вовсе не было ругательством. Слово «б****» означало…

— Но сейчас люди, которые уже ничего не понимают в русском языке, это слово извратили, а дяди из больших кабинетов — записали в плохое и запретили! Поэтому, это слово мы пока исключаем, — оборвала его тираду Алиша.

— Из всего вышесказанного, я понял, что самое главное в данном контексте: слово «пока». Значит, вскоре, слово «б****» перестанет быть исключительно плохим и вернёт своё исконное значение. Это очень хорошо, потому что без него совершенно не получается разговаривать! К примеру, если бы не одна б****, у меня никогда не было бы рта!

— Прекрати! Или я тебя выброшу!

— Когда ваше заблудившееся величество изволит меня выбросить? — парировал Сарафан, искусно делая вид, что вовсе не испугался оказаться в подвесной рюмочке мусорного контейнера, который тут же услужливо высунул нос из подворотни.

— Сейчас же! — ответила Алиша, и решительно схватилась руками за цветастый подол.

— Ничего себе! — возмутился Сарафан и закричал, как можно громче: — Чтобы доказать, что она не б****, она готова пойти по улице голой!

— Что ты сказал? — взъерошилась Алиша, резко одёргивая подол вниз.

— Ничего, — буркнул Сарафан и опять попытался надуться от обиды.

— Ты всерьёз?

— Да! Голая! — взвизгнул Сарафан. — Уж я-то знаю, что подо мной ты голая!

И действительно, Алиша совсем забыла, что в спешке набросила Сарафан на голое тело, и что находится теперь не в своей комнате, где её никто не мог видеть, а на улице. И если эта безлюдная улица и казалась волшебной, всё же это была настоящая городская улица: с настоящей мостовой и настоящими прилепленными друг к другу домами-игрушечками.

— Я зашью рот этому болтуну, как только доберусь до дома! — вслух подумала Алиша.

На этих словах Сарафан испуганно примолк, потому что именно сейчас Алиша и уткнулась глазами в крошечный Домик-Сердце.

Примостившийся в конце восточной части улицы, в небольшом отдалении от остальных домов, он скрывался в лёгкой дымке тумана.

Алиша подошла ближе.

Домик-Сердце стоял на вымощенной белым камнем площадке, заворачивающейся в спираль дорожки — вокруг.

Алиша ступила на каменную дорожку и окунулась в пар кислородной подушки, струящийся вокруг Домика.

Теперь она могла хорошенько рассмотреть Дом.

У Домика алого цвета, который оказался лишь немного выше Алишиной макушки, были: пухлые округлые щёки с маленькими ямочками от улыбки; небольшая, чуть заострённая бородка-лесенка; и плавная, как русло ручейка, впадинка карниза на середине крыши.

Алише на миг показалось, что она видит дверь в углублении одной из улыбчивых ямочек. Она шагнула вплотную к Домику, чтобы внимательнее разглядеть его щёки, и даже потрогала их атласную мягкость; но то, что Алиша приняла за дверь, вблизи оказалось родимым пятнышком. Или это всё-таки была дверь, которая так искусно спряталась за шторку?

— Это не твой дом! — упрямо заегозил Сарафан.

Алише хотелось спросить об этом у самого Домика, но тот, предупреждая вопросы, глазами подсказал ей дорогу вправо.

Она повернула направо, куда уводила спираль песочно-каменной дорожки, и за углом наткнулась на Домик-Цветок.

Густо оплетённый вьюнком по бокам, с одним пятилистным сиреневым глазом-окном на фасаде, Домик в шелестящем реверансе склонил свою сочно-зелёную лиственную крышу.

— Это не твой дом! — продолжал нервничать Сарафан.

Алиша вновь завернула по дорожке-спирали за правый угол, а вместо торцевой части Домика-Цветка обнаружила Домик-Лейку небесно-голубого цвета.

По стенам Домика снизу вверх, совершенно перевернув с ног на голову закон всемирного тяготения, стекали говорливо-журчащие ручейки прозрачной родниковой воды.

— Лью-лью-лью! Лью-лью-лью! — нежно лилась вверх ручейковая песенка.

— Это не твой дом! — заорал, перекрикивая песенку, Сарафан.

Алиша зачерпнула ладонями прохладной воды из ручья, сделала пару глотков, и ещё раз повернула направо.

За этим углом возвышался Домик-Рыба. Он плавно покачивался на водной глади небольшого озерца-зеркальца и грел на солнце золотую чешую облицовки.

— И это — не твой дом! — вздыбился Сарафан.

— Ничего не понимаю — вслух подумала Алиша и, не обращая внимания на Сарафан, опять пошла по дорожке вокруг дома.

Городская улица отступала всё дальше. Площадка-спираль, на которой стоял Домик, начала возвышаться в небольшую горку, а Дом — расти: и в высоту, и в ширину.

С правого угла Дома поднялась Башня, по форме напоминающая парижского «эйфеля», но выстроенная из белого камня и отшлифованная до мраморного блеска.

— Если я хожу вокруг одного Дома, то почему вижу не один дом, а четыре? — не сходя с дорожки, рассуждала Алиша, вновь оказавшись перед лицом Домика-Сердца.

— Или у этого Дома с каждой стороны — своё лицо и свой характер? — Алиша уже опять стояла перед Домиком-Цветком.

— Или только лица разные, а характер один? — спросила она перед лицом Домика-Лейки.

— Или характеров ещё больше, чем лиц? — уже перед Домиком-Рыбой.

— Или настоящее лицо только то, что на Башне? — опять оказавшись у Домика-Сердца. — Или…

Алиша подняла голову вверх, чтобы разглядеть лицо Башни, но не смогла. Потому что Башня, гуляющая вместе с ней по кругу так, что всегда оказывалась только с правого угла Дома, тоже подняла голову вверх, чтобы рассмотреть небо.

— Если это мой Дом, то на Башне я обустрою обсерваторию, — уверенно сказала Алиша и живо представила, как, лёжа в шезлонге на макушке Башни, изучает через глаз телескопа белое от россыпи звёздных виноградин, безконечное лоно вселенной.

— Не твой дом! — прерывая мечты, нервировал Алишу Сарафан. — Не твой! Не твой!

— Закрой рот! — приказала Алиша.

— Я не могу закрыть рот, ты порвала мне его, когда выходила из окна! Ты зацепилась за розовый куст!

— По поводу рта он не врёт, — неожиданно донеслось снизу поставленным лирическим тенором.

Алиша посмотрела вниз и обнаружила растущий у окна пышный Розовый Куст.

— Да-да, — подтвердил Розовый Куст, — ночью ты не на шутку задела меня и чуть не сбила хор моих красавиц.

Розовый Куст приосанился, демонстрируя крупные, завёрнутые кувшинчиком, белые Бутоны с тонким ароматом чая, которые тут же подпели прозрачным колоратурным сопрано:

— Да-да-да!

— Простите, — смутилась Алиша. — В темноте я вас не заметила.

— Ты действительно сама разорвала Сарафан этим шипом, — Розовый Куст изящно наклонился набок, обнажая длинную заострённую струнку-иголочку, — и создала Сарафану рот.

— А себе — проблему, — вздохнула Алиша.

— Иногда и создатели ошибаются! — ухмыльнулся Сарафан, и затараторил: — Плох тот создатель, который не ошибается! Не ошибается только тот, кто ничего не делает! А тот, кто делает, ошибается всегда! А не делать ничего, чтобы не ошибиться, — это главное заблуждение! Потому что в мире, где все заблудились, не ошибиться невозможно! Поэтому самое главное слово — это слово б****!

Сарафан быстро почувствовал в себе талант прирождённого оратора и начал готовиться к пространной речи, перебирая в памяти всех известных ему депутатов, демагогов и демиургов…

Впрочем, нет. На слове «демиург» его разбежавшиеся мысли споткнулись. Слово «демиург» оказалось слишком сложным.

В то время, когда Алиша изучала философию, Сарафан ещё даже не познакомился с иголкой — блестящей, тоненькой красоткой-садисткой в торопливых и беспощадных пальцах одёжкиной кудесницы портнихи. А если быть более откровенным, тогда Сарафан ещё даже не был частью туго скрученного в рулон шёлкового полотна! Да, что там! В то время он даже не нагуливался в разбухающем от чревоугодия толстом брюшке гусеницы шелкопряда, аппетитно пожирающей сочные листья тутового дерева.

Споткнувшись на «демиурге», Сарафан поставил перед собой более разрешимые задачи и принялся разрабатывать голосовые нитки-связки скороговорочной окрошкой:

— На дворе трава, на траве — болтунья молоко болтала выбалтывала — на мели мы налима лениво ловили — попал в протокол, протоколом запротоколировали — колпак переколпаковать, перевыколпаковать — от топота копыт пыль по полю — лавировали, лавировали, да не вылавировали — шла Саша по шоссе — кукушонку купила капюшон — три свиристели еле свистели — про покупки, про покупки, про покупочки свои — Клара у Карла украла — быка бела губа была тупа — перепёлки пять перепелят — за руку Греку цап!

— А где именно у него рот? — спросила Алиша у Розового Куста, стараясь не обращать внимания на сарафанный аккомпанемент.

— Кажется, где-то снизу, — смущённо ответил Розовый Куст, кокетливо расправляя негустые листочки ниже талии.

— Да здравствуют шипы Алиши! — принялся трибунно скандировать вошедший во вкус Сарафан. — Да здравствует яблоко Архимеда! Да здравствует ванна Ньютона!

— Вы не поделитесь со мной одним из шипов? — обратилась Алиша к Кусту. — Он всё выворачивает наизнанку. Я хочу сделать ему прищепку для рта.

— Нет! Нет! — запротестовал Розовый Куст и отодвинулся.

— Нет-нет-нет! — подпели Бутоны и наглухо закрылись.

— У меня только три шипа, и все они на строжайшем учёте! — Розовый Куст тут же выпустил все три шипа, и даже лицо его заострилось и приобрело встревоженно шипастое выражение. — Если я лишусь шипов, то стану таким же уязвимым, как ты! — взволнованно объяснял Розовый куст, настороженно рассматривая Алишу. — И тогда меня изорвут на веник к празднику мёртвых цветов, который так любят каменные женщины, полагающие, что они не каменные, а цветочные! А потом… — Розовый Куст перешёл на срывающийся шёпот: — А потом, полюбовавшись минуту, моих красавиц поставят умирать в одиночестве в тесную вазу, где обязательно забудут менять воду! — и он ещё сильнее разволновался и отодвинулся: — Нет, Алиша!

— Нет-нет-нет! — из глубины сжатых лепестков подпели Розовые Бутоны.

— И ещё раз: нет! — решительно повторил Розовый Куст. — Я готов сделать для тебя всё, что угодно, только не проси у меня шип!

— Выходит, настоящая живая красота должна быть с шипами? — озадачилась Алиша.

— Конечно! — безоговорочным тоном подтвердил Розовый Куст.

— Да-да-да! — затянули высоким хором Розовые Бутоны.

Алиша посмотрела на свои руки, затем потрогала лицо, и ей стало невыносимо грустно:

— У меня нет шипов. Значит, я — некрасивая.

— И действительно, — засомневался Розовый Куст, ещё пристальнее рассматривая Алишу. — Почему у тебя нет шипов?

— Не знаю, — ответила Алиша. — С тех пор, как меня создали, я всегда была такой.

— У тебя точно никогда не было шипов? — уточнил Розовый Куст.

— Никогда.

— Да-да-да? — завели свою арию Розовые Бутоны.

— Странно, — удивился Розовый Куст. — Наверное, тот, кто создавал тебя, совершил ошибку.

— Да здравствуют создатели, совершающие ошибки! Да здравствуют ошибки, приводящие к великим открытиям! — опять включился на всю громкость неугомонный Сарафан.

Тем временем Розовый Куст, расстроенный несправедливостью, которую допустил создатель Алиши, запрятал шипы под листья, подвинулся к ней поближе и тоном заговорщика произнёс:

— Зайди в цветочную лавку, — на этих словах Розовый Куст кивнул в сторону отплывающей далеко вниз городской улицы, где на одном из зданий распускался неоновой иллюминацией стеклянный букет цветочной вывески. — Возьми у них шипы. Иначе тебя тоже оборвут к празднику.

Алише вовсе не хотелось оказаться оборванной! Тем более — к празднику! А ведь сегодня был именно праздник! 22 мая! День Весны-Лета!

И Алиша, не раздумывая, поспешила вниз — к подножию растущего вместе с её Домом холма — в магазин с надписью «Живые Цветы».

— Только не бери слишком много! — заботливо прокричал вдогонку Розовый Куст, когда Алиша уже почти спустилась. — Перебарщивая с шипами, мы рискуем превратиться в шиповник!..

— Да! — не оборачиваясь, крикнула в ответ Алиша.

— Да-да-да!.. — долетела с вершины холма, укутанного прозрачной дымкой пара, едва уловимая песенка Розовых Бутонов.

Глава 7. Шипы

Алиша быстро спустилась к подножию холма, образовавшегося под Домом, увеличивающимся в волшебном тумане.

Городская улица, теперь упиравшаяся в холм, была всё так же безлюдна.

Алиша пересекла мостовую и открыла стеклянную перезвончатую дверь, зазывно расположившуюся под причудливой вывеской «Живые Цветы».

— Ди-линь! Ди-линь! — приветственно запели бубенцы, привязанные к дверной ручке.

— Ди-линь-динь-динь! — отозвалось изнутри эхо.

Алиша оказалась в пустой норе-комнате, вытянутой вглубь от двери и узкой, как коридор административного здания.

Внутри не пахло: ни цветами, ни жизнью.

В этом стерильном помещении вообще ничем не пахло.

Осматриваясь, Алиша тщетно пыталась обнаружить в едва освещённой безоконной внутренности столь приветливого снаружи здания, хоть какие-то признаки жизни цветочной лавки. Однако, сколько Алиша ни напрягала глаза, она не могла разглядеть ничего, кроме выкрашенных в скользящий тон свежего яичного белка идеально ровных стен, пола и потолка.

Здесь не было ничего, подтверждающего, что эта пустая комната является торговой точкой: ни витрин с заманчивой разносортицей товара, ни прилавка с рулончиками разноцветных ленточек и блестяще-шелестящей упаковочной бумаги, ни стрекочущего электронными цифрами кассового аппарата, ни привычной для любого магазина пёстрой рекламы, ни даже намёка на присутствие обслуживающего персонала.

Здесь не было ничего.

Алиша повернулась, было, обратно к выходу, уже прикоснулась к гладко-холодной стали дверной ручки, потянула её на себя, вызвав новый переливчатый бубенцовый всплеск, как в этот момент едва расслышала позади нарастающие мужские голоса.

— Скорее! Скорее! — донёсся перекликающийся шёпот, стремительно приближающийся из затемнённой глубины магазинного брюха.

— Она не должна так уйти! — ворковал один голос.

— Да! Нельзя отпускать её с пустыми руками! — щебетал другой.

Оглянувшись на звук голосов, Алиша увидела двух, странно выскользнувших из ниоткуда, одетых с иголочки по форме «белый верх — чёрный низ», идеально выбритых, отглаженных и начищенных, подтянутых мужчин среднего роста.

У первого, а на вид ему было около пятидесяти лет, оказалась лысая до отполированного блеска голова. На его левом мизинце сияло серебряное кольцо-скарабей, а к левому карману накрахмаленной бязевой рубашки был прищеплен бейдж с надписью «Администратор».

Второй, двадцатилетний юнец, имел длинные, ухоженные, гладко спадающие до плеч, густые русые волосы. На шнурке, свисающем с правого нагрудного кармана, у него красовался бейдж «Продавец-Консультант», а на безымянном пальце правой руки — серебряный квадратный перстень с четырьмя самоцветами по углам и одним крупным в середине.

Однако эти двое были настолько похожи, что если бы не разница в возрасте и причёсках, то различить их Алиша смогла бы только по опознавательным табличкам, или по кольцам, которые показались ей слишком знакомыми, или по голосам…

«Сегодняшний день удивительно богат на близнецов» — подумала Алиша.

Она вспомнила: близнецовые лица домов, провожающих её близнецовыми взглядами; и близнецовую плитку мостовой, уводящей её вдаль от близнецового окна; и близнецовые облака, качающие на своих спинах солнце; и близнецовые спиральки каменно-песочной дорожки вокруг загадочно многоликого Дома; и близнецовые розовые бутоны на близнецовых ножках с близнецовыми шипами… А теперь — эти близнецовые стены магазина, выпустившие из себя этих близнецовых персонажей…

— Они не близнецы, — опасливым шёпотом поёжился Сарафан, уловивший мысль Алиши.

Он прижался к её ногам плотнее, пряча их от уже совсем приблизившихся и окружавших хозяйку чужаков.

— Может, уйдём? — ещё тише шепнул Сарафан. — Мало ли, что у них на уме?..

Но на этот раз Сарафан, везде раньше времени сующий любопытный подол, опережая своим крикливым ртом все важные и неважные события, опоздал.

К двери уже подскочил длинноволосый юнец.

— Мы рады приветствовать вас в нашем магазине! — защебетал Продавец-Консультант и распахнул руки в стороны, легонько выталкивая дверную ручку из ладоней Алиши.

Дверь магазина «Живые Цветы» с шумом захлопнулась, отрезала гостье путь к выходу и оставила лишь рассеянную полоску солнечного луча, пробившегося внутрь сквозь толщину рифлёного дверного стекла.

Помещение тут же начало заполняться густым электрическим светом, льющимся из маленьких круглых плафонов, частыми рядами засеянных на потолке, усыпанном в междурядьях ажурными тонкокрылыми гипсовыми лепестками.

— О, какие гости! — обходя вокруг Алиши, заворковал Администратор, и близнецовые лица торговцев зафиксировались в таких сахарных улыбках, будто Алиша была единственным покупателем, зашедшим сюда за много лет.

— Проходите внутрь! — пригласил длинноволосый Продавец-Консультант.

— Проходите! — настойчиво повторил лысый Администратор.

— Только сегодня, и только для вас: акция «Три — в одном!» — Продавец-Консультант звонко отрапортовал рекламный слоган, отскакивающий от языка хрустящей карамелькой, и подхватил Алишу за правый локоть, разворачивая её от двери.

— Покупаете один товар — получаете в подарок ещё два! — и Администратор цепко схватил долгожданную гостью за левый локоть.

С акцией было более-менее понятно. Такие «фишки» Алиша раньше встречала в бесчисленных лавках, заболотивших всё людское пространство жизни. Но откуда могли появиться эти двое, и что они собирались продавать ей в сакральной пустоте своего заведения, Алиша не понимала.

Впрочем, времени на размышления ей никто не оставил, и, увлекаемая настырными торговцами, Алиша мгновенно очутилась в центре пустого периметра.

— Что будете брать? — хором спросили лавочники, рассматривая Алишу, как диковинку: от пят — до макушки.

— Мне нужен шип, — ответила Алиша, в полной растерянности обводя глазами пустые стены, и уточнила: — Один.

— О! Вас интересуют шипы? — услужливо переспросил длинноволосый.

— Какой изысканный вкус! — подхватил лысый.

— Мы с удовольствием выберем для вас самый лучший шип!

— У нас широчайший выбор шипов!

— Только у нас, и нигде больше!

— Покупаете один шип — получаете два в подарок!

И они наперебой принялись быстрыми, ловко отрепетированными движениями выкатывать из длинных боковых стен, тщательно замаскированные ранее, встроенные ящики-стеллажи застеклённых витринных полок с аккуратно разложенным шипованным товаром, украшенным бирками ценников.

— Шипованные собачьи ошейники, намордники и поводки!

— Домашние!

— Для променада!

— Для романтического свидания!

— Для светского выхода!

— Никакой штамповки и подделки! Только уникальные — от самых престижных брендов!

— А если угодно, молодые дизайнерские марки и ручная работа самобытных мастеров!

— На любой вкус, цвет и запах!

— Предпочитаете шипы на кожаной или силиконовой основе?

— Хотите пройти в примерочную?

— Или будем подбирать на глаз?

— Или просто по размеру?

— Вам какой размер упаковать?

— «Эс»?

— «Эм»?

— А может быть — «Эль»? — сами с собой, не обращая внимания на Алишу, рассуждали торговцы, продолжая суетливую демонстрацию товара.

— Нет! — перебила их Алиша.

— Вы правы! — защебетал Продавец-Консультант. — Не «Эль»!

— Ну, конечно! Какой «Эль»? — заворковал Администратор. — «Эль» вашей собаке скоро будет маловат! Вам нужен «Эм»! Правильно! «Икс Эм»!

— Но, у меня нет собаки! — возразила Алиша, уже начиная нервничать.

— Как же так? Почему нет? — переглянувшись, в два голоса удивились лысый и длинноволосый.

— Мы же точно знаем, что в вашем доме есть собака! — воскликнул Продавец-Консультант. — Причём из самых, что ни на есть, породистых: специально выведенных. Можно сказать, королевских…

— Удивительно, как она умудряется уживаться с котом? — всплеснул руками Администратор. — Впрочем, нет ничего удивительного, когда: и собака, и кот — королевской породы!

— Нет! — запротестовала Алиша. — У меня нет: ни собаки, ни кота!

— Позвольте, барышня, — возразил лысый, преграждая ей путь к отступлению: — Мы точно знаем, что в вашем доме есть: и собака, и кот! Но, если вам сей факт неизвестен, то это ещё ровным счётом ничего не означает. Как говорят господа юристы: незнание не освобождает от ответственности!

— У вас есть: и собака, и кот! — подтвердил длинноволосый, ещё больше вселяя в Алишу неуверенность.

— Да-да, барышня! — широко улыбаясь, продолжал лысый. — И вам крупно повезло, что вы зашли именно к нам! Вашим домочадцам непременно понравятся наши шипы! Подарите им радость!

— Шипованные игрушки для кота! — тут же принялся демонстрировать товар с очередного стеллажа длинноволосый.

— Налобные — венчиком! Терновые!

— Наручные — с циферблатом! Золотые!

— Нагрудные — со звёздами! Серебряные!

— Интерьерные: бюстом и в полный рост! Бронзовые!

— И резиновые автомобильные!

— Постойте! — смущённо произнесла Алиша. — Мне нужен живой шип.

— Конечно, конечно! — близнецово переглянулись Продавец-Консультант и Администратор, продолжая манипулировать встроенными в стены витринными конструкциями. — Живой шип! Как же мы сразу не догадались?! Сейчас устроим! Не извольте беспокоиться!

Меньше всего на свете Алиша любила шопинг и назойливых продавцов, от липкости которых её голова делалась пустой как сахарная вата, а ноги наполнялись чугунной тяжестью и отказывались слушаться. И если Алиша захаживала раньше в магазины по необходимости, то при встрече с продавцами у неё обычно напрочь атрофировалось любое желание совершать покупки. Ведь все продавцы всех магазинов всегда вели себя как близнецы, свято соблюдающие неписаный кодекс лавочника, включающий главное правило захвата и трансформации:

«Каждого посетителя случайно (неслучайно) оказавшегося в подконтрольной зоне работника торговли, требуется: незамедлительно взять на абордаж с целью последующей трансформации в счастливо мычащего покупателя.

Проводя операцию захвата, крайне важно: не реагировать на явные или скрытые признаки сопротивления у трансформируемого и не проявлять жалость.

В процессе трансформации: удерживать, но не держать.»

Алиша уже хотела бежать прочь из этого странного магазина, подальше от этих приторных улыбок, от мельтешни ненужного ей товара. Бежать отсюда — из замкнутого глухими стенами царства услужливой торговли — на воздух! На мостовую! На холм! К многоликому дому! К себе!

И она непременно побежала бы, если бы не эта чугунная тяжесть в ногах…

В этот момент дальняя стена магазина вначале немного утопилась вглубь, потом зыбко качнулась вперёд, словно штора от летнего сквозняка, затем медленно, будто снимая защитную плёнку с кожи, поползла к потолку, открывая огромный — во всю стену — аквариум с тремя двухметровыми осетрами.

От неожиданности у Алиши перехватило дыхание, а внутри, под рёбрами, сжалась в комочек её вольная рыбка.

— Acipenser nudiventris! Лучший представитель семейства Acipenseridae! — гордо произнёс Администратор, поглаживая стекло аквариума вдоль туго набрякшего икрой брюха самой крупной рыбины. — Будете брать целиком или только спинной щиток?

— Или изволите срезать с него все пять щитков? — опасливо спросил Продавец-Консультант, облачаясь, поверх отутюженной элегантной униформы, в тяжёлый и длинный до щиколоток прорезиненный фартук.

— Но мне нужен шип, — в растерянности повторила Алиша. — Один.

— Всё верно! — воскликнул Администратор. — Шип! Живой! Один! Как и заказывали! У нас — только отборный. Азовский. Каспийского нынче добывать опасно. Регион нестабилен. Черноморского — не держим. Экологически вреден. Нет, нет! Не сам Шип, но название… Уж, больно черно.

— Поставки Аральского краснокнижника тоже не осуществляем, — подхватил Продавец-Консультант.

— Хорош был — безусловно!

— Был, да весь сплыл!

— Хватит! — возмутилась Алиша. — При чём здесь рыба? Мне нужен шип!

— Всё верно! Шип! — защебетал Продавец-Консультант, уже успевший, после фартука, натянуть на себя высокие рыбацкие сапоги и длинные резиновые нарукавники.

— Однако позвольте всё же уточнить: вам рыбину целиком или только спинку? Распотрошить? Или предпочитаете, чтобы вам доставили его на дом живёхоньким, а там уже — сами? — перешёл на сладостный тон Администратор: — У нас идеальная служба доставки. Работает, как часы.

— Итак, к какому времени вам доставить Шипа? — и Продавец-Консультант вынул из кармана рубашки карандаш, записную книжку и приготовился зафиксировать заказ.

— Мне не нужна рыба! — твёрдо сказала Алиша. — Мне нужен шип! Один.

— То есть, рыбу вы брать не будете? — возмутился Администратор.

— Нет!

— И даже икорку не возьмёте? — загадочно улыбнулся Продавец-Консультант. — В ней будет не меньше ведра!

— Нет!

— О, тогда мы сейчас же срежем для вас шип с Шипа! — услужливо наклонился к выросшему из пола массивному разделочному столу лысый Администратор. Он засуетился вокруг, аккуратно вынимая из столовых внутренностей и раскладывая по железной столешнице топоры и длинные ножи с отточенными лезвиями.

— Но в этом случае вам придётся заплатить за всю тушку, — уточнил длинноволосый Продавец-Консультант. — Потому что без шипа Шип долго не протянет и, скорее всего, завтра же погибнет сам, испортив нам весь аквариум.

— Мы не можем позволить себе понести такие неоправданные убытки! — строго сказал лысый, и ласково пояснил: — Вы поймите нас правильно, падаль покупать не станут, а у нас всё-таки бизнес.

Администратор достал откуда-то снизу самый длинный нож с саблевидным лезвием и равнодушно указал им на Шипа:

— Может, изволите его прирезать сами?

Шип в испуге отплыл к дальней стенке аквариума и залёг там почти на дне, безуспешно пытаясь скрыть долговязое шипастое тело в веточках редких тонкобородых водорослей. Остальные две рыбины, почувствовав опасность, тут же последовали его примеру. От их резкого перемещения, всколыхнувшего слой донного ила, вода в аквариуме помутнела и мягкой пеленой прикрыла тела шипов от трёх пар глаз, смотрящих на них сквозь толстое стекло.

— Нет! Постойте! — вскрикнула Алиша, схватив Администратора за руку. — Мне нужен был всего лишь шип! Один маленький шип! Такой, как у Розового Куста! Но если для этого нужно убить Шипа, то я обойдусь без шипов! — и Алиша решительно встала между ледяным холодом разделочного стола и аквариумом.

— Как вам будет угодно, — улыбаясь, в два голоса ответили администратор и продавец. — Ваши желания — закон!

На этих словах разделочный стол, с разложенными вдоль левого края орудиями для шипастой экзекуции, начал быстро сворачиваться.

— А может…, — тоном заговорщика произнёс Администратор, когда стол уже полностью скрылся в подполье магазина.

— Нет! — перебила его Алиша, разворачиваясь к двери. — Мне не нужно никаких шипов.

Алиша помнила, что нет ничего более отрезвляющего настырных торговцев, чем ледяной отказ, произнесённый с твёрдой сталью осознанной уверенности. И на этот раз волшебное слово «нет» сработало безоговорочно. Служители царства торговли послушно расступились, открывая Алише путь к столь желанному выходу.

— Может, всё-таки, возьмёте игрушки для кота? Вдруг он захочет побаловаться? — провожая Алишу, тепло улыбаясь, спросил Продавец-Консультант, когда они проходили мимо стеллажей с товаром для кошек и собак.

— Нет.

— Или хотя бы ошейник для собаки? Чтобы она не вырвалась из-под контроля, — уже у двери задал контрольный вопрос Администратор.

— Нет! — ещё раз твёрдо сказала Алиша и открыла дверь.

С улицы хлынул ослепляющий солнечный свет, а в ответ из глубины магазина «Живые Цветы» донёсся едва слышный всплеск воды в аквариуме.

— Впрочем, — Алиша приостановилась в дверном проёме, — сколько у вас живых Шипов?

— Три! — хором выдали лысый и длинноволосый.

— И на них распространяется акция?

— Конечно! Только — для вас, и только — в нашем магазине! — воскликнул Администратор.

— Берёте одного Шипа — получаете в подарок ещё два! — радостно напомнил об условиях акции Продавец-Консультант.

— Я беру одного. Живого. С доставкой, — произнесла Алиша и вдохнула полной грудью свежесть втекающего в двери воздуха.

— Когда изволите заказать доставку? И куда? — опять взялся за карандаш Продавец-Консультант.

— Сейчас. Доставьте Шипов живыми. И выпустите в озеро у дома на холме.

— Вы хотели сказать: в море у дома на горе? — уточнил Администратор. — Не извольте беспокоиться!

Алиша не желала больше спорить с этой парочкой. Нравится им называть: холм — горой, а озеро — морем. Пусть называют.

— Сколько с меня за Шипа? — спросила она, пытаясь нащупать в кармане деньги.

Однако в кармане не было ничего, кроме маленького ключика, тёплого от долгого соприкосновения с телом сквозь тонкость Сарафана.

— С вас?! — в два голоса удивились Администратор и Продавец-Консультант. — Вы всерьёз хотите заплатить?!

— Да, — смутилась Алиша, понимая, что платить ей в действительности нечем. — Я же покупаю у вас Шипа. Одного. А двух получаю в подарок. То есть забираю у вас всех трёх Шипов. Но я должна заплатить за первого.

— Что вы! Как можно! — строго переглянулись торговцы. — Вам нельзя платить в нашем магазине! Вы уже итак довольно много заплатили. Нет-нет! Ни в коем случае!

— Почему — нет?

— Вы здесь хозяйка! — прозвучало хором в ответ.

Новость оказалась для Алиши ещё большей неожиданностью, чем всё, что происходило в этом странном заведении ранее.

При её нелюбви к магазинам, она ни за что не стала бы заниматься торговлей! Даже в угоду нахлынувшей моде, что уже само по себе невероятно, потому что она никогда не шла в ногу с толпой. А если бы ей пришло в голову открыть собственное дело, то она наверняка нашла бы что-нибудь гораздо более увлекательное, чем становиться перекупщицей-лавочницей, считывающей слюнявым пальчиком барыши.

— Вы что-то путаете! — возмутилась она.

— Нет-нет! — запротестовал Администратор. — Это вы всё время пытаетесь нас запутать.

— Неужели вы действительно ничего не помните? — сочувственно посмотрел на неё Продавец-Консультант.

Алиша и действительно ничего подобного не помнила.

— Почему ваш магазин называется «Живые Цветы»? — спросила она, пытаясь вывести мутную парочку на чистую воду.

— Потому что мы сохраняем цветам жизнь, — ответил длинноволосый.

— Но где же сами цветы?

— Позвольте, — вклинился лысый, — с тех пор, как вы купили все цветы, у нас не осталось выбора. Мы вынужденно перепрофилировали цветочное заведение в зоомагазин.

— Я выкупила у вас все цветы? — удивилась Алиша.

— Конечно! — подтвердил Администратор. — Вы заплатили за все луковицы гладиолусов!

— Когда?!

— Когда дом ещё только планировался к постройке, — ответили они хором.

— И земля ещё не была: ни горой, ни холмом, а была лишь ровным пустырём, заросшим бурьяном, — добавил длинноволосый.

— И вода ещё не была: ни морем, ни озером с чистыми родниками, а застаивалась в грязной луже, — добавил лысый.

Да. Теперь Алиша смутно припоминала, как приходила проконтролировать строительство дома. Тогда, вместо ожидаемого буйства работ, она обнаружила…

Но это было совсем в другой жизни. Тогда она вовсе не была Алишей… И всё это до мельчайших подробностей она вспомнит позже…

А сейчас…

— А другие цветы? — осторожно спросила она. — Почему я не купила другие цветы?

— Кроме вас и гладиолусов, у нас цветов не было, — замотали головами торговцы.

— И много гладиолусов я купила? — продолжала допытываться Алиша.

— Все луковицы.

— Вы уверены, что это была я?

— А кто же?! — хором воскликнули сотрудники магазина. — Вы — наш единственный посетитель!

— Странно. Ничего не понимаю. Когда я была здесь?.. Откуда у меня этот магазин?.. Почему я выкупила все гладиолусы?.. Зачем мне столько гладиолусов?.. — бормотала Алиша себе под нос, отходя от магазина.

— Вы тогда сказали, что вам нужно защитить живот! — донеслось ей вслед из дверей.

Уже перейдя мостовую, Алиша подняла глаза вверх и увидела, как вырос её холм, вздымаясь над городом горним животом с заострённой крышей Дома на пупке-вершине.

— Живот… Живот… — вслух думала Алиша. — Да. Мне нужно защитить мою икру, — и она ускорила шаг.

Глава 8. КамеИнь Памяти

У подножия горы, на месте, где городская мостовая врастала в узкую предгорную луговую полоску, плавно переходящую в пологий склон, Алиша споткнулась о небольшой, поросший мхом валун, прикрытый бархатной травянистой ширмой.

Она попыталась обойти его, но через шаг тот же камень снова оказался у её босых ног. Однако теперь вокруг валуна, укутанного бурым мелким пушком, уже была рассыпана горстка небольших пятнистых камешков размером с перепелиное яйцо.

Алиша ещё раз попробовала обойти валун, но через шаг он вновь оказался под ногами, а камешков-яиц, подпирающих его покатые бока, стало значительно больше.

В третий раз Алиша не решилась его обходить, а просто перепрыгнула. Но настырный камень тут же вновь оказался перед ней, а мелкие камешки, насыпанные вокруг старшего, сделались вдвое крупнее прежнего.

— Что за история с икрой? — донеслось откуда-то изнутри.

Задумавшись, Алиша присела на преградивший путь камень, подняла один из небольших камешков и, перекладывая его из одной ладони в другую, нагревая своим теплом, попробовала сковырнуть защитную плёнку памяти.

К горлу тут же пополз приторно-скользкий тошнотворный комок.

Сколько выпотрошенных детёнышей шипов она съела или, не съев, отправила в мусорный контейнер? Сотни тысяч? Десятки миллионов? Сколько рыбы было зарезано ради этой икры?

Она не ела икру много лет. С тех пор как…

***

Алиша шагнула внутрь шумного, бурлящего водоворота мыслей, идущих из матрицы памяти, и провалилась в другое измерение.

Она сжалась в маленькую девочку и оказалась в просторном квадрате кухни-столовой в родительском доме.

Эта девочка, с нелепо торчащими косточками и одуванчиком непослушных волнистых волос, была очень худым, тщедушным ребёнком, постоянно подхватывающим болячки: то ангину, то простуду, то воспаление лёгких. Все дети — как дети. А она — прозрачная, шатающаяся на ветру девочка-доходяга, которую, как подшучивали вокруг, можно было при необходимости спрятать за швабру, если бы не одуванчик на голове.

И что только ни делали обеспокоенные родители, чтобы ввести в её слабенький организм очередную инъекцию здоровья! Они отпаивали её витаминами и рыбьим жиром, ежегодно вывозили к морю за ультрафиолетом, тягали по шумным оздоровительным лагерям и нудным санаториям.

А ей — всё, как с гуся вода!

Но однажды кто-то из добрых людей посоветовал отцу кормить дочку икрой.

С тех пор в холодильнике всегда была чёрная икра в трёхлитровой стеклянной банке, которая стремительно приобрела для девочки статус заклятого врага.

В то время слово «икра» не вызывало у девочки никаких ассоциаций с рыбой, а была лишь совокупностью маленьких чёрных шариков для пытки своенравных детей. На её вкус икра была совершенно отвратительной: скользко-солёной, пахла чем-то странным и липла к зубам.

Почему-то взрослые поедали её чёрную ненависть с нескрываемым чувством блаженства, растекающегося по лицам. Однако им эту съедобную радость подавали лишь к праздничному столу.

И девочка ждала праздников больше, чем взрослые, и гораздо сильнее, чем другие дети! Ведь в праздники её деликатно освобождали от икорной повинности, чтобы своими тошнотворными гримасами она не портила аппетит многочисленным гостям, собиравшимся в родительском доме.

Её пытка оказалась будничной.

Ежедневно, приходя с работы, отец вызывал её из детской в столовую.

— Ты ела сегодня икру? — звучал строгий вопрос отца.

— Да, — отвечала она, пряча глаза.

На этих словах он открывал холодильник и подозрительно смотрел на банку:

— Сколько?

— Много, — прятала она глаза ещё глубже.

— Садись за стол! — командовал отец, доставал из шкафа глубокую тарелку, с горкой заполнял её икрой, ставил перед дочерью, и протягивал большую ложку. — Ешь.

Девочка просила хлеба.

Вначале его давали.

Тогда она мазала на большой кусок хлеба несколько икринок и демонстративно съедала. Мол, видишь, папа, я делаю всё, как ты сказал: ем эту ужасную икру. Затем она брала ещё один кусок хлеба и проделывала то же, что и с первым. Набив живот хлебом, она начинала ныть, что объелась, уверяя: больше в её лопающееся пузико ничегошеньки не полезет. Девочку щадили, выпускали из-за стола, а почти не тронутая икра из тарелки перекочёвывала обратно в банку.

Вскоре отцу надоели эти проделки, и хлеб к тарелке с икрой ей перестали давать вообще.

Отец садился рядом и смотрел, как она ест. Дочь вынуждена была ковырять ложкой в чёрном месиве и давиться, делая вид, что действительно ест.

Несколько месяцев, а может быть лет, все её вечера, в те дни, когда отец возвращался рано, проходили за просиживанием перед тарелкой с икрой. Иногда процедура поедания икры затягивалась на часы. Девочку уже давно тошнило от мысли об икре! И она бежала в кровать, выключала свет и притворялась спящей, как только слышала бурчащий звук мотора у ворот и стук открываемой калитки.

Икра в банке сохла и портилась, её отправляли в мусор, девочка вздыхала с облегчением, но на следующий день в холодильнике появлялась новая стеклянная трёхлитровая банка.

Кроме икры в доме не переводилась рыба. Отец загружал её в холодильник крупными кусками. В их доме эту рыбу называли «красной». Девочка не понимала, почему рыба, у которой нет костей, зато есть толстая скрученная спираль и сочное бело-жёлтое «мясо», называется «красной».

— Хочешь узнать, как выглядит эта рыба целиком? — однажды спросил отец.

Конечно! Она очень хотела.

Во дворе появилось страшное чудовище.

Его сбросили на широкий рукав полиэтиленовой плёнки, специально расстеленный поверх гладкого полотна зацементированной дорожки, ведущей от калитки к крыльцу.

Пока родители разбирали на кухне сумки с другими отцовыми покупками, девочка сидела у окошка, опасливо наблюдая за существом, преградившим ей путь к выходу из дома.

Огромное серое чудо-юдо лежало за окном, чуть приоткрыв беззубый рот под длинным заострённым носом. Вдоль всей шершавой двухметровой спины существа торчал ряд острых зубцов-треугольников; а на боках, по обеим сторонам, шли двойные дорожки с чуть меньшими зубцами.

Нельзя сказать, что чудовище было очень страшным. Девочку от него защищали: высокий фундамент, оконное стекло и папа, который был где-то рядом в доме. А когда папа рядом, девочка вообще ничего не боялась. Ну, может, только икру…

Но необычным — это лежащее во дворе существо — было определённо.

Чтобы зубы росли не во рту, а на спине, такого девочка ещё никогда не видела!

— Один, два, три, четыре, — начала девочка считать острые клыки на теле чудовища, зажимая по очереди пальчики; но всякий раз пальцы на обеих руках прятались в кулачок гораздо раньше, чем заканчивались спинные зубы чудища.

Очередную попытку счёта сорвала калитка. Она приоткрылась, и во двор заглянула седовласая голова в выцветшем, не по погоде тёплом, платочке.

Соседка баба Дуня отличалась назойливо-приветливым характером и бульдожьим носом. Он был так сильно сплюснут на переносице, что от самого носа оставался только картофельный обрубок с широкими ноздрями.

Взрослые поговаривали, что такой экзотический нос был выдан бабе Дуне в награду за бурную молодость. При этом упоминалось непонятное слово «сифилис». Это слово, по всей видимости, было слишком страшным, потому что его всегда произносили шёпотом, прикрывая рот рукой и оглядываясь по сторонам.

Тем не менее, даже при отсутствии носа, баба Дуня считалась в округе главной разносчицей инфекции любопытства.

«Ничего странного, — подумала девочка, заметив безносую голову в проёме калитки. — Выходит, всякое на свете бывает. Вот у бабы Дуни — нос внутри, а у чудища — зубы снаружи.»

Однако чудище произвело на бабу Дуню неизгладимое впечатление.

— Йопть! — взвизгнула в испуге баба Дуня, тут же захлопнула обратно калитку, и понеслась по улице с душераздирающими криками: — Ой-ёй-ёй! Ай-яй-яй! Крокодил! Люди! Люди, помогите! Крокодил!

Добежав до середины их маленького тупикового переулочка в десять домов, она обессиленно свалилась на лежащее вдоль дороги бревно, обтёсанное сверху и приспособленное местными под лавку-завалинку.

— Люди! Эт, чё ж такое творится! Конец света, люди! — продолжала голосить баба Дуня. — Крокодил! У Володьки — посередь двора — крокодил! В хату ползёть! Люди!!!!!

Как выяснилось через минуту, крокодил оказался для соседей гораздо интереснее, чем ночное рядовое происшествие с топором.

В ту ночь вечно пьяный сосед Федька в очередной раз гонялся с топором за Зинкой — его исхудавшей и осунувшейся от бесконечных нервотрёпок женой, которая при каждом подвернувшемся случае голосила, что уйдёт от этого алкаша, но никогда не уходила.

Народ, наблюдавший из окон, пытался угомонить попахивающий кровопролитием цирк, покрикивая на Федьку, но на улицу никто выйти не решался. Мало ли что взбрендит белогорячечному Федьке, когда у него в руках топор?

Так и бегали кругами, нещадно матеря друг друга, Федька и Зинка, пока не разбудили своим буйством отца девочки. Он вышел и спокойно въехал мертвецки пьяному Федьке в плечо.

Федька не удержался на ногах, упал, а Зинка связала ему ноги и оставила лежать в палисаднике до утра, пока проспится.

Наблюдатели засунули головы обратно в форточки и долго обсуждали в своих закутах Зинку: мол, сама наливает Федьке водку, а потом провоцирует безбашенного мужика на концерты.

Утром баба Дуня, сидя на бревне-лавочке, на пальцах рассказывала ночную историю полуглухому Казаху.

Этот старик давным-давно поселился в доме напротив, переехав в здешние края из Казахстана, и к нему так плотно прилипло прозвище Казах, хотя он вовсе и не был казахом, что уже практически никто не задумывался: «А есть ли у Казаха имя?»

— Слышь, Казах, а ведь Федька этой ночью Зинку прирезал. Как пить дать! — и баба Дуня в душещипательных подробностях прокричала в ухо Казаху, что она самолично видела, как окровавленный с ног до головы Федька вынес в мешке разрубленное на куски Зинкино тело и сбросил в ближний овражек.

— Да… — скучая тянул Казах, покачивая головой. — И такое случается.

В общем, даже приукрашенные сплетниками, многосерийные представления Федьки и Зинки всем порядком поднадоели.

Но крокодил! Это было что-то новенькое.

На этот раз на истошные вопли бабы Дуни из всех окрестных домов выскочили соседи, впрочем, не решаясь полностью выйти за ворота, опасливо стояли в калитках.

— Что там, баб Дунь? — покрикивали они из своих убежищ.

— Володька притащил домой крокодила! — трясясь от шока и постукивая кулачком по бревну-скамейке, кричала баба Дуня: — Да, чё ж такое творится, люди?! Крокодил! Он жишь нас всех сожрёть!

— Федька! — закричали наперебой соседи. — Пойди, глянь! Что там?!

— Не пущу! — заголосила в ответ Зинка, преграждая мужу дорогу: — Феденька! Не ходи! Не ходи, Федь! Фе-е-е-дя-я-я!..

А что — Федька? Федьке — не страшно. Пьяному — море по колено. Федька взял любимый топор, с силой оттолкнул вцепившуюся в него Зинку, и пошёл.

Открывать калитку «страшного» соседского двора он не стал. Предусмотрительно пощупал ручку, проверив, что она плотно держится за внутренний рычаг, бросил топор и полез на забор.

Железный забор был гладким и высоким. На такой без подручных средств не залезешь. Федька подпрыгнул, ухватился руками за верхнюю планку, подтянулся что есть мочи и тут же свалился, лишь краем глаза успев заглянуть внутрь двора.

— И точно — крокодил! — завопил Федька и, забыв про брошенный топор, побежал обратно к своей калитке.

— Так я, жить, и говорю: крокодил! — сквозь одышку продолжала хрипло повизгивать на бревне баба Дуня. — Крокодил!

На шум вышли родители девочки. Узнав новость о «крокодиле», рассмеялись и пригласили всех желающих на экскурсию в «зоопарк».

Любопытство перебороло страх, и толпа хлынула во двор.

Не выдержала и баба Дуня. Принесла свой нос туда, где лежал «крокодил».

— Не крокодил это, баб Дунь! — успокаивал её отец девочки. — Смотри, у него даже лап нет!

— Мутант! Крокодил-мутант! — настаивала на своём баба Дуня, но уже не убегала, а, присев рядышком с «крокодилом» на вынесенный для неё табурет, внимательно вглядывалась в острый нос рыбины: — Ишь, ты! Крокодил-мутант…

— Эта рыбина называется шип, — рассказывал отец девочке, когда соседи разошлись по домам обсуждать новость. — Она — из осетровых. А появляется она, как и вся другая рыба, из икры.

— Той, что лежит в банке? — спросила девочка.

— Да, но из той икры уже никто не появится, потому что её забрали из рыбы для тебя.

— Па, почему я должна есть рыбьих детёнышей?

— Рыба отдаёт людям свою икру, чтобы у людей было здоровье.

— Но ведь, если у рыбы заберут всю икру, рыбы больше никогда не будет? — встревожилась девочка.

— Да, — ответил отец. — Если заберут всю.

— А если я стану здоровой, то моя икра останется в рыбе и родится?

— Да.

— Я обещаю, что съем эту банку с икрой, — сказала девочка. — Я буду здоровой. Только, пожалуйста, не привози больше: ни икру, ни «красную» рыбу. Пусть икринки станут рыбками и живут.

Вечером отец раздал соседям по увесистому куску рыбины: варить, жарить и парить «крокодила».

Сама же баба Дуня, так и не поверив в существование такой рыбы, брать кусок крокодила категорически отказалась и побежала по соседским переулкам с новостями о мутанте.

Утром девочка проснулась пораньше, вышла на кухню, сама положила себе в тарелку икру, взяла ложку и принялась есть.

За пару недель она честно доела всю банку.

Икра и осетрина в холодильнике больше не появлялись даже по праздникам.

***

— Зачем вы вырвали меня вопросом? Отпустите. Я ещё не закончила всё то, что должна сделать, — сказала Алиша, положила камешек в карман Сарафана и встала с валуна.

СОСТОЯНИЕ V. Рост

Глава 9. Гладь и Олусы

Взошедшие клювики гладиолусов опоясывали Гору, на голове которой возвышался чудесный Дом с Башней.

— Отчего ты так быстро растёшь? — спросила Алиша, ступая на Гору. — Чтобы дорога не оказалась лёгкой, или чтобы Дом поскорее поднялся над облаками?..

Гора ничего не ответила Алише, а лишь чуть выше приподняла склон, поросший пока ещё махонькими, стройно вытягивающимися к солнцу росточками.

Устремляясь наверх, Алиша старалась идти как можно аккуратнее, чтобы не примять молодую нежность гладиолусов; но тоненькие верхушки растений настырно лезли под ноги: вплетались между пальцами и влажно щекотали пятки.

Чем глубже входила Алиша в гладиолусовый строй, тем сильнее ощущалось, как поле растёт вместе с боками Горы: с каждым шагом цветочный пояс становился шире и выше.

Очень скоро гладиолусы доросли Алише до колен и обнажили облепленные бутонами шпажки. Ещё через несколько шагов растения коснулись пояса Алиши, по локоть упрятав её руки в набиравших силу листьях-мечах. Ещё через шаг гладиолусы поднялись до груди и зацвели всеми оттенками красного: пурпурным, алым и розовым.

«Если бы люди росли так же быстро, как эта Гора или эти Цветы, они пробегали бы своё детство за сутки, — думала Алиша, — или оставались в детстве навсегда…»

Вышла ли Алиша из своего детства, или только входила в него? И какое оно — настоящее детство? Может быть, только то, куда хочется возвращаться и возвращаться снова, или из которого не хочется уходить?

Но сколько человеческих детств нужно пройти душе, чтобы понять, что человеку надо жить так, чтобы детство сердца никогда не заканчивалось? Ведь, как нет мудрости — мудрее детского сердца, так нет в человеке и чистоты — чище той, что купается в глазах младенца.

— Есть детство сладкое, а есть вкусное, — размышляла Алиша. — И у каждого детства свой запах.

Сладкое детство пахнет тортом, конфетами и лимонадом.

А вкусное детство пахнет домашним: парным молоком с медовыми блинчиками и разноцветными цукатами; варениками с вишней, чей сок смешно растекается по подбородку; пышными ванильными булочками с корицей, вынутыми из жара печи и обжигающими пальцы и губы; настоявшимся ягодным компотом и холодным хлебным квасом, в который для резкости добавлены три изюминки; первой клубничкой с грядки и тутовником, оставляющим на теле и сарафане фиолетовые кляксы; а ещё янтарными веточками «муската» и лапками «дамских пальчиков» в дорожке виноградника, ведущей к саду с черешней и абрикосами, за которыми можно взобраться на дерево и целый день, перешагивая, гулять с ветки на ветку…

Детство Алиши было вкусным.

Алиша вдохнула запах Горы, и он откликнулся палитрой запахов её последнего детства.

Детство Алиши пахло вечной весной-летом: горчащим вкусом степной травы, которая щекочет нос и забивается в рот, когда весело кувыркаешься вниз по склону холма, на котором стоит дом; птенцами в ласточкиных гнёздах над дверью дома; приветственным гулом домашней пасеки, когда совсем близко подходишь к открытому улью, чтобы поздороваться с пчёлами; брачной скрипкой сверчка за ночным окном, сменяющейся под утро серебряными трелями птичьих колокольчиков; пьянящим духом цветущей акации, на которую прилетает соловей, чтобы петь о счастье для своей любимой; свадебной перекличкой лягушек, доносящейся от поросшего камышом извилистого русла маленькой речушки, что огибает холм снизу; утренним солнцем, когда оно ещё не набрало силу полуденного жара, и лучи его нежно, едва касаясь, трогают землю и всё живое…

— Детство у всех разное, и только солнце у всех детств одинаковое, — уверенно сказала Алиша. — И оно пахнет светом.

Алиша пыталась придумать слова, которыми можно было бы описать запах света, но так и не смогла подобрать ничего подходящего. Любой, даже самый яркий эпитет оказывался слишком тусклым в сравнении с тем, как именно представляла себе Алиша вкус, цвет и запах света.

На этих мыслях она вытянула руки вперёд, навстречу солнцу, зачерпнула в чашу ладоней света и тепла, поднесла полную солнцем чашку к лицу и с наслаждением умылась.

Брызги солнечного света радостно рассыпались по щекам, по рукам, по волосам и по склону Горы; а гладиолусовый строй, напившись брызгами, подтянулся ещё выше и заиграл росинками ярче и звонче.

Солнце внимательно наблюдало за путешествием Алишиных мыслей. Оно улыбнулось, ласково погладило плечи Алиши и отправило ей в попутчики своего малыша.

Солнечный Луч запрыгнул Алише на макушку, осторожно сполз на нос, переместился на правую руку, потом спрыгнул вниз и побежал вприпрыжку впереди:

— Скорее, Алиша! Иди по моим следам!

Идти вверх по следам озорного Луча, который на каждом шагу, как из душа, поливал гладиолусы солнечными брызгами, было светло и забавно. Но, даже с его помощью, подниматься на Гору оказалось гораздо труднее, чем спускаться с того холма-пригорка, которым была Гора до Алишиного похода в магазин.

— Не торопись, Лучик! — крикнула Алиша. — Я не поспеваю за тобой!

Луч, не оглядываясь, быстро бежал вверх, ускоряя Алишу.

Её шаги становились короче, угол подъёма увеличивался, а дыхание учащалось. Подстёгиваемая скоростью Луча и желанием скорее добраться к Дому, Алиша достигла середины Горы; и только теперь она почувствовала, как утомилась.

Босые ноги принялись ныть, выпрашивая отдыха, и остальные части тела заегозили о том же.

«Ах!.. Если бы сейчас хоть на минутку прилечь…»

Только Алиша подумала об этом, как Гладиолусы всколыхнулись, задетые плащом перешагнувшего Гору Ветра, заботливо склонили шпажки с раскрытыми бутонами и покрыли своими мечами землю, образовав выстеленную многоцветием перину.

Алиша уже совершенно не удивлялась тому, что происходило с ней в этом волшебном мире. Слышат ли её Гладиолусы? Этого она не знала. Но то, что они чувствуют её, было столь же бесспорно, как и то, что Алиша была Алишей.

— Благодарю, — сказала Алиша Гладиолусам, легла в приготовленную постель, раскинула руки в стороны, обняла пальцами стебли-шпажки и закрыла глаза.

— Тишь да гладь, да божья благодать, — зевнул Сарафан засыпая.

Здесь было уютно, мягко и спокойно. Алиша почти сразу начала проваливаться в сон и уснула бы, если б не…

— Никто — услышала она одиночный тихий голос у правого уха.

— Никто. Никто. Никто. Никто. Никто, — тут же донеслась со всех сторон шелестящая разноголосая перекличка.

— Что? — переспросила Алиша, боясь пошевелиться, чтобы случайно не ранить Гладиолусы.

— Пока мы здесь, никто не придёт в твой дом с мечом в руках, — ответил Пурпурный Гладиолус, лежащий у правой руки Алиши.

— С мечом никто не сможет пройти сквозь нас, — пояснил Алый Гладиолус, что лежал у левой руки.

— Пока мы на груди Горы — Гора непобедима, — уверенно добавил Розовый Гладиолус над головой.

— Тому, кто попытается войти с мечом в руках, придётся сделать выбор: отдать нам свой меч или сражаться с нами до последней капли сока, — волнуясь, зашелестели все остальные Гладиолусы.

— Что, если он решит отдать вам свой меч? — спросила Алиша.

— Мы возьмём его меч и отпустим обратно с миром, — ответил Пурпурный Гладиолус.

— Что, если он решит сражаться с вами?

— Ему придётся стать одним из нас. Каждый, кто примет решение сражаться с нами до последней капли сока, на последней капле воткнёт меч в землю и станет Гладиолусом по своей воле, — ответил Алый Гладиолус.

— А без меча?

— Без меча он пройдёт, — ответил Розовый Гладиолус.

— Что, если он будет без меча в руках, но с мечом злого умысла в голове? — встревожилась Алиша.

— Тогда он пройдёт сквозь наш Огонь, но не сможет перейти Грань, — взволновались Гладиолусы.

— Что, если у него не будет меча в руках и злого умысла в голове, но будет почерневшее от боли сердце?

— Тогда он пройдёт сквозь Огонь и преодолеет Грань, но не пройдёт Воду, — ответил Пурпурный Гладиолус и приподнял макушку, бдительно озираясь вокруг.

— Что, если у него не будет меча в руках, не будет злого умысла в голове, и сердце его не будет чёрным от боли, но страхи сомнения будут владеть им?

— Тогда он пройдёт Огонь, преодолеет Грань, и Вода не оставит его на дне, но Пар не впустит его внутрь, пока Соль не очистит его Сердце, — добавил Алый Гладиолус и тоже приподнялся посмотреть: нет ли у подножия Горы чужаков с мечами в руках и недобрыми мыслями в головах.

— Никто не потревожит Дом, — подтвердил Розовый Гладиолус.

— Никто. Никто. Никто. Никто. Никто, — повторили остальные Гладиолусы.

— Ничего не бойся, — сказали Пурпурный, Алый и Розовый Гладиолусы. — Мы всегда на страже. А сейчас у тебя есть немного времени для принятия решения перед трудной дорогой.

— Мне тоже придётся сделать выбор? Почему? Ведь я пришла сюда без меча!

— Каждому, входящему на Гору, придётся сделать выбор и принять решение, — ответили Гладиолусы. — Отдохни под нашей защитой и прими решение. Но не задерживайся здесь надолго. Не забывай — ты должна прийти наверх в нужный час… Если не сможешь пройти Гладь, то Гора превратится в Олус.

Гладиолусы помнили день своего рождения и час до рождения. Они помнили, как отказались убивать. Гладиолусы помнили тот миг прошлой жизни, когда идущие на смерть гладиаторы отказались проливать последнюю каплю крови друзей. И память Гладиолусов, защищавшая Дом и Алишу, была сильнее любой внешней силы разорения, которая захотела бы проникнуть в этот благодатный горний мир.

Что может быть лучше чувства защищённости? Особенно, когда ты наиболее уязвим. Когда идёшь один, в неизведанное, по трудной дороге в Гору, которая живёт и растёт так же быстро, как, мчась скорыми поездами, мелькают мысли в твоей голове. Возможно, и детство бывает по-настоящему счастливым только из-за этого чувства защищённости? Когда можно уткнуться в тёплую мамину грудь или спрятаться за надёжную спину отца…

Чувство защищённости — это точка опоры, без которой невозможно не только идти вперёд, но даже стоять на месте. Без точки опоры есть только одна дорога — падение. Падение даже не в пропасть, ведь у каждой пропасти есть дно; а если есть дно, то есть и донная точка опоры, оттолкнувшись от которой можно выбраться из любой пропасти. Без точки опоры есть только одна дорога — падение в никуда.

Чувство защищённости — это точка опоры для принятия решения.

И защитный круг хранителей-Гладиолусов у подножия Горы — точка её опоры. Отправная точка, на которой способна удержаться Гора, вынашивающая в животе живой огонь нового Солнца.

Глава 10. Загадки Раз Творения

Небо над Алишей было сквозным и глубоким. Таким глубоким, что Алише казалось, будто лежит она не на Горе, а на склоне бездонной впадины зрачка вселенной, баюкающей в своей колыбели мироздание.

Иногда синева неба уплотнялась в белёсое кружево, сплетающееся в облака. Они медленно проплывали с запада, где у подножия Горы примостился городок, к востоку, где за головой Алиши уже разрасталась в тумане горная вершина.

Если внимательно смотреть на облака, то можно увидеть не только их контуры, но и лица. В детстве Алиша часто лежала на склоне холма, подпиравшего фундамент родительского дома, вглядывалась в причудливые формы облаков и раздавала им имена. Вот и сейчас…