На берегах Амура, где русская и китайская культуры переплетаются так же тесно, как течение реки и её подводные тайны, обычная жизнь может оборваться в одно мгновение.

Марина Морозова, скрипачка из Владивостока, получает тревожный звонок от дочери — и на следующий день та исчезает в Хабаровске без следа. В поисках Лизы Марина сталкивается с загадочным мужчиной по имени Максим Логинов, который позже откроет своё истинное имя — Улун. Он знает о реке больше, чем возможно для человека… потому что его судьба связана с древним духом Чёрного Дракона.

Они вступят в мир, скрытый за тонкой плёнкой реальности, где улицы города отражаются в воде, но ведут в иные пространства, а тени способны утопить в себе живого. Им предстоит пройти по лабиринтам, охраняемым невидимыми стражами, спуститься в Зеркальный Хабаровск и встретиться с Чжоу Ляном — человеком, чьи амбиции могут обернуться катастрофой для обоих берегов реки.

Но Амур — не просто река. Он решает, кого спасти, а кого забрать. И чтобы вернуть дочь, Марина должна будет услышать его голос — и рискнуть навсегда остаться в мире, где нет обратной дороги.

Городское фэнтези с восточным колоритом, атмосферой реки Чёрного Дракона и интригой, где каждое отражение может оказаться вратами.

Пролог. Голос реки Чёрного Дракона

Я всегда здесь.

Моё дыхание — туман на утренней воде, мой шёпот — гул под тёмным льдом зимой. Я теку сквозь века, сквозь судьбы, и люди думают, что знают меня. Они называют меня Амуром. На другом берегу зовут — Хэйхэ, река Чёрного Дракона. Но это имя старше их городов, старше даже самих народов.

Я видел, как менялись берега. Как под звёздами костры кочевников сменили фонари набережных. Как пароходы и ледоколы пришли на смену лодкам с парусами из рыбацких сетей. Но сквозь всё это я слышу одно и то же — просьбы. Люди всегда чего-то хотят: богатства, любви, мести… или ответа на вопрос, который они боятся задать.

Я умею отвечать. Только редко — прямо.

Иногда мой голос приходит во сне, иногда — в шуме ветра между домами, иногда — в тёмной воде у кромки льда. Но те, кто слышит меня, уже не могут жить, как прежде.

Сегодня ночью я звал её. Женщину, что приехала издалека, скрипачку с руками, знающими тоску и радость каждой ноты. Я чувствую её сердце — оно ищет не музыку, а потерянный свет. Её дочь исчезла, и теперь её дорога идёт вдоль моих берегов, туда, где граница мира людей и того, что скрыто, размыта, как мой весенний ледоход.

Она ещё не знает, что здесь нет случайных встреч. Что китайский джентльмен с глазами, хранящими две тысячи лет, услышал мой зов так же, как она.

Я — Чёрный Дракон, и мои воды уже выбрали их.

А дальше… дальше начнётся течение, из которого нельзя выйти на берег.

Глава 1. Звонок из Хабаровска

Марина стояла у окна своей небольшой квартиры во Владивостоке, держа в руках чашку кофе, который уже остыл. С моря тянуло промозглым ветром, и тонкая марлевая занавеска колыхалась, словно напоминая о чём-то тревожном. Она собиралась сесть за ноты — вечером репетиция в филармонии, — когда на столе завибрировал телефон.

На экране высветилось: «Лиза».

— Лиза? — Марина поднесла телефон к уху, улыбка уже скользнула на губах. — Ну, как ты там в своём Хабаровске?

В ответ — тишина. Только прерывистое дыхание.

— Лиза? Ты меня слышишь? Что случилось?

Голос дочери прозвучал глухо, словно из-под воды:

— Мам… мне нужна помощь… Я не могу сейчас объяснить… Приезжай. Пожалуйста.

— Подожди, что значит «приезжай»? Ты где? У тебя всё в порядке?

— Просто приезжай… я не могу говорить… — и в трубке раздался короткий сигнал отбоя.

Марина осталась стоять с телефоном в руке, как будто кто-то выдернул из-под неё опору.

Она несколько раз набрала номер, но каждый раз попадала на автоответчик.

— Чёрт… — выдохнула она, чувствуя, как утро рушится, как карточный домик.

На столе рядом с нотами лежала фотография — Лиза с дипломом программиста, смеющаяся, с вечно растрёпанными волосами. Год назад дочь переехала в Хабаровск — работать в перспективной IT-компании. Всё шло отлично, пока…

Марине хотелось выехать сразу, но на ближайший поезд билетов не было — только на вечер. Она забронировала место, собрала вещи и к ночи уже мчалась вдоль темнеющего пейзажа дальневосточной тайги к берегам Амура, чувствуя, как каждая минута тянется мучительно долго.

Хабаровск встретил её пасмурным небом и влажной прохладой. Марина вышла из вокзала, держа в руках небольшой чемодан, и сразу набрала дочь — тишина. Тогда она направилась к квартире, где Лиза снимала комнату. Дверь открыл молодой парень в растянутом свитере.

— Вы Марина Сергеевна? Мама Лизы? — спросил он, явно узнав её по фотографии, что висела в прихожей.

— Да. Где она? — голос Марины дрогнул.

Парень замялся:

— Я думал, она у вас… Её не было уже два дня.

В этот момент Марина почувствовала, как кровь отхлынула от лица. В голове стучала только одна мысль: что-то случилось.

Она вышла на улицу, чтобы перевести дух, и заметила вдалеке человека в длинном тёмном пальто, стоявшего у киоска с чаем. Мужчина, словно почувствовав её взгляд, слегка поклонился и направился к ней.

— Марина Сергеевна? — его голос был мягким, но в нём звучала сталь. — Меня зовут Максим Логинов. Я… могу помочь вам найти дочь.

— Простите, а мы знакомы? — Марина отступила на шаг, мгновенно насторожившись.

— Нет, — он улыбнулся, и в этой улыбке было что-то странно древнее, будто из другого времени. — Но я знаю, кто вы. И знаю, что с Лизой произошло.

Глава 2. Незнакомец на набережной

Марина замерла, будто внезапно оказалась в чужой пьесе, где ей отвели главную роль без репетиций. Мужчина в тёмном пальто стоял неподалёку, легко опершись на перила, и внимательно наблюдал за ней. Его фигура выделялась на фоне мутного апрельского неба, словно контур, вырезанный из другого времени.

— Марина Сергеевна? — произнёс он так, будто был уверен в её имени.

— Да… А вы? — она инстинктивно прижала к себе сумку, пряча за настороженностью лёгкий испуг.

— Максим Логинов. — Он чуть кивнул. — Мне жаль, что мы знакомимся при таких обстоятельствах.

Голос у него был низкий, бархатистый, но с той твердью, что остаётся в памяти. Слова словно вытекали из него ровной, спокойной струёй, и в этом тембре было что-то странно убедительное.

— Вы знаете, где моя дочь? — Марина хотела, чтобы вопрос прозвучал жёстко, но в голосе непрошено дрогнула нотка тревоги.

— Я знаю, куда она направлялась в последний раз, — ответил он, глядя мимо неё, будто видел там что-то своё. — И знаю, что вам лучше не ходить туда одной.

Он предложил пройтись. Они двинулись по набережной, мимо облупленных фонарей, чьи тусклые круги света падали на потрескавшийся асфальт. Ветер, налетая порывами, тянул с реки запах сырого льда и далёкой гари.

— Лиза исчезла два дня назад? — уточнил Максим, как будто проверяя собственную версию.

— Откуда вы это знаете? — Марина остановилась, вглядываясь в его лицо.

— Видели люди, которым я доверяю. Она ехала в сторону старого порта.

У Марины неприятно сжалось в груди. Старый порт был местом, куда нормальные хабаровчане не заглядывали без нужды: заброшенные причалы, ржавые баржи, затхлый запах мазута и речной тины.

Они дошли до обзорной площадки, где Амур раскрылся перед ними серо-зелёным полотном. Лёд ломался, и мутная вода уносила льдины к горизонту. Максим достал из внутреннего кармана небольшой конверт.

— Нашёл это неподалёку от вашего дома, — сказал он и протянул ей.

Марина развернула сложенный вчетверо листок. Почерк Лизы был неровным, будто писала на ходу:

«Не верь тем, кто говорит, что всё в порядке».

Холод пробежал по её спине.

— Она… предупреждала меня?

— Думаю, да, — Максим говорил негромко, но в его голосе сквозила твёрдая уверенность. — Если хотите понять, что произошло, придётся довериться мне хотя бы до утра.

Марина опустила взгляд на реку. Вода с тихим стуком ломала тонкий лёд, увлекая его подальше от берега. Ветер бил в лицо, и это помогало скрыть, что её пальцы задрожали.

— Хорошо, — произнесла она наконец. — Но предупреждаю: если вы втянете меня во что-то опасное…

— Тогда мы оба окажемся по одну сторону беды, — ответил он, и в уголках его губ мелькнула едва заметная, почти невесомая улыбка.

Глава 3. Старый порт

Марина никогда не любила Хабаровск весной. Здесь март и апрель тянулись в холодной серо-коричневой палитре: небо низко висело над городом, улицы пахли смесью талого снега, бензина и мокрого асфальта, а редкие проблески солнца казались случайными подарками. Но в этот вечер всё выглядело иначе. Не просто мрачно — настороженно, словно сам город следил за каждым её шагом.

Максим шёл рядом, не оборачиваясь. Его движения были тихими и уверенными, будто он знал не только дорогу, но и то, что ждёт их впереди.

— Мы идём пешком? — спросила Марина, стараясь разрядить густое молчание.

— Пешком мы останемся незаметными, — коротко ответил он. — Машина привлекла бы внимание.

Они свернули с центральной улицы и постепенно углубились в старую часть города. Здесь фонари горели тусклее, дома стояли ближе друг к другу, а асфальт давно превратился в потрескавшийся ковёр с лужами, отражающими мутный свет.

— Как вы нашли ту записку? — Марина решила вернуться к тому, что не давало ей покоя.

— Случайностей почти не бывает, — ответил Максим, и это прозвучало не как банальная фраза, а как утверждение человека, который привык проверять такие слова на практике. — Иногда вещи находят нас, если мы достаточно внимательны.

Запах реки ударил в нос задолго до того, как показалась сама вода. Старый порт лежал на окраине, там, где Амур делал плавный изгиб, а заброшенные причалы выглядели как скелеты, выброшенные временем. Металлические конструкции ржавели и крошились, деревянные настилы гнили под вечной влагой.

— Здесь небезопасно, — заметила Марина, окидывая взглядом пустынные проходы между складами.

— Для большинства людей — да, — кивнул Максим. — Но мы пришли не ради прогулки.

Он вёл её по узкой бетонной дорожке вдоль старых контейнеров. Некоторые были изрезаны граффити, другие — заперты на массивные висячие замки. Ветер, налетая порывами, свистел в щелях и гонял по земле обрывки бумаг и полиэтиленовых пакетов.

— Сюда, — тихо сказал он, подводя её к тёмному ангару с выбитыми окнами.

Внутри пахло ржавчиной, прелыми досками и чем-то сладковато-гнилым. Марина почувствовала, как по коже пробежал холодок. Максим достал из внутреннего кармана небольшую плоскую коробочку, щёлкнул замочком — и в руках у него оказался странный предмет: круг из меди, испещрённый мелкими символами, напоминающими старославянскую вязь, но с примесью чего-то восточного.

— Что это? — спросила Марина, стараясь говорить ровно.

— Ключ, — коротко ответил он и опустился на одно колено, ставя круг в центр пола.

Он вынул из сумки небольшой мешочек, достал оттуда горсть серого порошка и посыпал им медный диск. Символы будто ожили: в их углублениях зажегся мягкий золотистый свет, который не давал ни тепла, ни тени, но казался почти живым.

— Это… электричество? — неуверенно спросила Марина, понимая, что сама не верит в свои слова.

— Если бы всё можно было объяснить электричеством, — усмехнулся Максим, — мир был бы проще. И скучнее.

Внезапно в углу ангара раздался шорох. Марина вздрогнула и резко обернулась. В темноте, между проржавевшими металлическими стойками, мелькнул силуэт. На секунду ей показалось, что это человек, но движения были слишком плавными и бесшумными, словно тень скользила по полу.

— Не подходи, — тихо сказал Максим, не отрываясь от своего круга. — Они не тронут нас, пока я держу проход закрытым.

— Они? — Марина почувствовала, как волосы на затылке встали дыбом.

— Ты их не видишь полностью. И, поверь, это к лучшему.

Силуэт исчез так же внезапно, как появился, оставив за собой лёгкое ощущение чужого присутствия.

Максим поднялся, и свет в символах медленно погас.

— Путь открыт, — произнёс он, и в его голосе прозвучало что-то тяжёлое, как будто он взвалил на себя больше, чем хотел бы.

— Куда именно? — спросила Марина, стараясь удержать дрожь в голосе.

— Туда, где мы найдём первые ответы. И, возможно, твою дочь. Но там всё иначе — правила, люди, даже время.

Он подошёл к ржавой металлической двери в глубине ангара. Та, казалось, вросла в бетон, но Максим уверенно нажал на неё ладонью — и металл поддался, открыв проём, из которого тянуло прохладным, влажным воздухом.

Марина заглянула внутрь — и её охватило странное чувство. Перед ней была не просто комната или коридор: пространство внутри будто бы не подчинялось привычной логике. Вдалеке мерцал слабый свет, но определить его источник было невозможно. Звуки города исчезли, осталась только низкая, гулкая тишина, в которой собственное дыхание казалось чужим.

— Если пойдёшь туда, — сказал Максим, — назад дороги уже не будет.

Марина сжала кулаки. Перед глазами всплыла Лиза: её смех, вечно спутанные волосы, глаза, в которых всегда было больше уверенности, чем у самой Марины. Она сделала шаг вперёд.

— Тогда идём.

Максим кивнул и вошёл первым. Марина последовала за ним, и дверь за их спинами закрылась почти беззвучно, оставив за собой только старый, тихо шепчущий порт и ледяной Амур, в котором этой ночью отражалась чужая, непривычная луна.

Глава 4. По ту сторону реки

Сначала Марине показалось, что Максим просто завёл её в тёмный, безлюдный коридор старого дома. Запах сырой известки и застоявшегося воздуха щекотал ноздри, шаги отдавались глухим эхом. Но стоило сделать ещё несколько шагов, как стены будто отступили, а пространство потекло, как чернила по мокрой бумаге.

Воздух уплотнился, стал влажным, как утренний туман над Амуром, когда река ещё хранит ночной холод. Он лип к коже, будто невидимые руки удерживали, не позволяя повернуть обратно. В нём смешались запахи нагретого дерева, горьковатого льда и густых, пряных благовоний. Марина узнала этот аромат — он был почти таким же, как в одном маленьком китайском храме во Владивостоке, где она когда-то, не зная зачем, зажгла палочку ладана.

Под ногами лежал гладкий, как зеркальная поверхность, камень, но он пружинил, словно под ним текла живая, медленная река. Где-то вдалеке глухо звучал низкий, протяжный гул — не ветер, не вода… скорее, дыхание чего-то огромного.

Тусклый свет впереди медленно разгорался, переливаясь то мягким янтарём, то холодным серебром. Через несколько шагов они вышли на набережную — и Марина поняла, что это не её город.

Река здесь была шире и глубже. Её течение текло, как расплавленный металл, медленно, но с внутренней силой. Вода отливала бирюзой, серебром и редкими вспышками зелёного нефрита, будто в её глубине плавали звёзды. Издалека доносился тихий плеск, и казалось, что каждое движение воды сопровождает невидимый взгляд. На противоположном берегу тянулся город, где старый Хабаровск переплёлся с древним Китаем. Черепичные крыши с изогнутыми краями сверкали, шпили венчали медные шары, стены украшали каллиграфические узоры, тонкие, как штрихи туши. Между домами тянулись деревянные галереи, подвесные мостики и резные перила, где золотые драконы переплетались с журавлями.

— Где мы?.. — тихо выдохнула Марина.

— Здесь это место зовётся Хэй Лун Цзян — Река Чёрного Дракона, — ответил Максим. — Мы в Зеркальном Хабаровске.

Она заметила, что набережная полна людей… или тех, кто только казался людьми. Некоторые носили тяжёлые халаты с вышивкой облаков и фениксов, другие — простые одежды, но их цвета были настолько насыщенными, что ткань будто светилась изнутри. Мимо прошёл мужчина с глазами цвета старой бронзы, а за ним — девушка с серебряными волосами в платье, расшитом иероглифами, которые меняли форму, словно дышали. Марина почувствовала, как по спине побежали мурашки.

— Они… видят нас? — спросила она.

— Видят, — кивнул Максим. — И многие знают, кто ты.

— Почему я?..

— Потому что твоя дочь уже была здесь. И не случайно.

Они пошли вдоль берега. Каменные плиты мостовой были испещрены резьбой — лотосы, карпы, волны, спирали, похожие на завитки ветра. Иногда линии сходились в круг, в котором Марина могла поклясться, что виделась змеевидная тень. Вдоль берега тянулись небольшие пагоды, и от каждой доносился перезвон колокольчиков, тонкий и хрустальный.

Город шумел особым шумом: звон колёс по брусчатке, негромкие возгласы на русском и древнем северокитайском, шелест шёлковых рукавов, аромат жареных каштанов и чая с лотосом. Откуда-то доносился звук струн — старинная мелодия, в которой было что-то тревожное, как в предупреждении.

— Здесь живут те, кто перешёл из вашего мира, — сказал Максим. — Одни остались по доброй воле, другие… потому что путь назад закрылся.

Марина почувствовала, что в этом «закрылся» было что-то большее, чем просто потерянная дорога.

Они свернули в узкий переулок. Лакированные панели стен сияли золотой инкрустацией, над дверями висели красные фонари, а каменные львиные маски у дверей казались живыми. Из одной лавки тянуло густым ароматом сушёных трав, пряным и тёплым, с ноткой имбиря. Где-то в глубине темноты промелькнула пара глаз — слишком больших, чтобы принадлежать человеку.

— Здесь опасно задерживаться, — тихо сказал Максим. — В этом городе ложь умеет носить лицо правды.

На одной из дверей висела вывеска, где кириллица переплеталась с ровными иероглифами.

— Что это значит? — спросила Марина.

— Это не для тебя, — коротко бросил он. — Но тот, кто сможет прочесть, поймёт, зачем ты пришла.

Переулок вывел их на просторную площадь. В центре возвышалась башня с часами, крыша которой была украшена фигурками драконов. Казалось, их усы медленно колыхались в такт дыханию ветра. Стрелки часов двигались рывками, а где-то в глубине башни тикал другой, глухой, неровный ритм.

Вокруг башни стояли торговцы. На прилавках лежали фарфоровые чаши с чаем, сияющим изнутри, амулеты в форме нефритовых тигров, шкатулки с лентами, на которых плясали золотые символы. Старуха в чёрном халате капнула в сосуд янтарную каплю — и тот засветился, как маленькое солнце.

— Что это?.. — начала Марина.

— Не трогай, — перебил Максим. — Здесь всё имеет цену. И не всегда в монетах.

У дальнего края площади, под навесом из резного дерева, сидел старик с лицом, как высохшая кора. Его усы и бородка колыхались без ветра. Он увидел Максима и слегка склонил голову.

— Привёл её? — спросил он по-русски с мягким акцентом.

— Да, — кивнул Максим. — Мы ищем девушку. Молодая, тёмные волосы, серые глаза.

Старик провёл рукой по выцветшей вышивке на рукаве, затем поднял взгляд:

— Здесь никто не появляется случайно. Если она пришла — значит, её позвали. И она ответила.

— Кто позвал? — спросила Марина.

В его зрачках отразилась река, тёмная, но сияющая изнутри.

— Хэй Лун, Чёрный Дракон.

Эти слова повисли в воздухе, как удар медного гонга. Максим сжал её плечо:

— Пойдём. Город пока к нам благосклонен.

Они растворились в переулках, где алые фонари качались, будто в такт невидимому сердцу реки. А за их спинами тёмная вода мерцала нефритом и серебром, храня в глубине судьбу, к которой Марина ещё не была готова.

Глава 5. Нефритовый кулон

Ночь в Зеркальном Хабаровске не просто темнела — она дышала.

Тьма была мягкой, как тушь, разведённая в воде, и казалось, что, если сделать шаг в сторону, можно утонуть в ней, как в чернильном колодце. Здесь не было привычных желтых фонарей. Вместо них — тёплый свет красных бумажных шаров, подвешенных к резным балкам домов. Они колыхались от ночного ветра, и внутри каждого дрожало крошечное пламя, похожее на зрачок живого существа.

Луна висела низко и странно близко, так что её свет, смешиваясь с огнём фонарей, превращался в тёплое серебро. Оно ложилось на крыши с загнутыми краями, будто выгнутые спины старых драконов, отражалось в зеркальной воде каналов и цеплялось за лица прохожих. Иногда в их чертах проступало что-то лишнее — как будто поверх привычного облика проступала чужая тень.

Марина шла за Максимом по узкой улочке, вымощенной серыми плитами. Под ногами камень был гладким и прохладным, а в щелях между плитами пробивались крошечные стебли мха, мерцающие каплями росы.

По обе стороны стояли лавки и мастерские. Одни двери были открыты настежь, в другие вела занавесь из бусин и колокольчиков. За занавесом едва слышно звенел кузнечный молот — глухо, но с таким ритмом, что в голове возникал образ сердца, выковывающего саму судьбу. В другой лавке тихо перекликались фарфоровые колокольчики, и их дрожь тянулась сквозь ночной воздух, словно кто-то перебирал тончайшие нити.

Марина улавливала и другие звуки: шелест кисти по рисовой бумаге, стук деревянных счёт, шёпот, идущий откуда-то из глубины узкой комнаты. На прилавках под светом шёлковых ламп лежали фарфоровые журавли с чёрными глазами, тёмные тигры, змеящиеся драконы, застывшие в момент прыжка. Были и веера, расписанные туманными горами и струящимися реками, и крошечные стеклянные бутылочки с густой тёмно-зелёной жидкостью, от которой пахло сушёными травами, дымом и холодным железом.

— Куда мы идём? — спросила Марина, стараясь не отстать. Её голос прозвучал тише, чем она ожидала, — как будто сам воздух глушил слова.

— К тому, кто хранит вещи с границы миров, — ответил Максим, не оглядываясь. — Иногда эти вещи выбирают своего владельца. Иногда сами находят его.

Марина подумала, что в этом городе многое «выбирает» само — и лучше не задавать лишних вопросов.

Они свернули в переулок. Здесь было почти темно, лишь круглые окна в деревянных рамах отдавали в ночь мягкий золотистый свет. В глубине переулка слышался тихий плеск воды — ритмичный, как дыхание.

Вскоре перед ними вырос двухэтажный дом. Его крыша была украшена фигурками драконов и журавлей, будто две силы — земная и небесная — встречались здесь. Над дверью висела выцветшая вывеска с резными иероглифами:

守物人 — «Хранитель вещей».

Дверь открыл высокий сухощавый мужчина в длинном синем халате. Чёрная коса падала ему на грудь, лицо было иссечено морщинами, но глаза ясные, как весенняя вода.

— Максим, — произнёс он, слегка кивнув. — Давненько ты не приходил.

— У нас дело, Ли Чжун, — сказал Максим. — Нам нужен любой предмет, что мог бы принадлежать девушке из нашего мира. Она здесь… и пропала.

Старик кивнул и отступил в сторону, пропуская их внутрь.

Внутри пахло старым деревом, ладаном и слабой горечью чая. Полки тянулись вдоль стен, уставленные свёртками, деревянными коробочками, фарфоровыми шкатулками, свитками в бамбуковых чехлах. Некоторые вещи Марина уловила краем глаза — словно шевелились, когда на них не смотрели.

Ли Чжун подошёл к дальнему шкафу и, покопавшись в глубине, вынес маленькую лакированную коробочку, инкрустированную перламутром.

— Это нашли у старого причала две недели назад, — сказал он. — Она сама пришла ко мне.

Марина открыла крышку. На чёрной подушечке лежал нефритовый кулон — дракон, обвивший кольцо. Камень был светло-зелёным, но глубина его цвета менялась при каждом движении. Когда она повернула его к свету, глаза дракона вспыхнули золотистым, словно в глубине камня кто-то открыл глаза.

— Я видела такой у Лизы… — Марина замерла. — Только он был стеклянным.

— Это тот же самый, — сказал Максим. — Но теперь он изменился.

Ли Чжун сложил руки за спиной:

— Хэй Лун, Чёрный Дракон, дарил избранным нефритовые амулеты, чтобы они могли ходить между мирами. Но амулет не служит человеку. Он сам выбирает. Когда дракон в камне пробуждается, он зовёт туда, где должна исполниться судьба.

Марина сжала кулон в ладони. Он был тяжёлым и тёплым, словно в нём жила крошечная капля солнца. Вдруг камень дрогнул, но теперь не просто вибрацией — внутри него будто шевельнулось что-то гибкое. На миг ей показалось, что кольцо, обвитое драконом, чуть разомкнулось, и из камня вырвался тонкий золотой луч, растаявший в воздухе.

Ли Чжун нахмурился:

— Он уже просыпается. Это значит, что она близко… к тем, кто не должен её найти.

— Кто они? — Марина почувствовала, как внутри что-то сжалось.

— Служители реки и те, кто хочет сломать её волю, — ответил он. — Если им достанется амулет, граница рухнет.

Кулон вдруг потянулся в её руке — на север, к излучине реки. Максим заметил движение:

— Он ведёт нас.

Они вышли на улицу. Красные фонари колыхались, отбрасывая дрожащие круги света. Каждый пульс кулона отзывался в груди Марины лёгким страхом и странным, почти сладким предвкушением.

— Если он выбрал Лизу… может, выберет и меня?

— Он уже выбрал, — тихо сказал Максим. — Иначе ты бы сюда не попала.

Она прижала нефрит к груди — и услышала внутри камня тихий плеск воды… и далёкий рёв, в котором было дыхание Чёрного Дракона.

Глава 6. Те, кто идут за Драконом

Ночной Зеркальный Хабаровск дышал иначе, чем его дневной двойник — глубже, гулко, будто под слоем обычной реальности шевелился старый зверь, лениво переворачиваясь на другое ребро. Свет бумажных фонарей тёк по резным ставням скользкими отблесками, в их дрожи угадывались чешуйки, чьи контуры не дорисовал ни один мастер. Из-за углов, где днем лишь пыль и случайные кошки, теперь выглядывали тени — слишком длинные для человеческого роста и слишком плавные для кошачьего шага.

Марина шла рядом с Максимом Логиновым, который в этом городе носил ещё одно имя — Улун. На слух оно было мягким, как тёплый чай, но прятало терпкость горной травы. Она сжимала в ладони нефритовый кулон; камень жил собственной жизнью, тёплой и настойчивой. Пульс кулона опережал её сердцебиение ровно на долю, будто кто-то невидимый отбивал палочками скрытый ритм — «раз-и, раз-и» — подталкивая идти чуть быстрее, смотреть чуть дальше, дышать чуть глубже.

— Он ведёт нас к Лизе? — спросила Марина вполголоса, чтобы слова не разлетелись по холодному воздуху, не позвали ненужных слушателей.

— Ведёт, — ответил Максим, не оборачиваясь. В тусклом свете фонарей его профиль был резким, будто выточенным из сланца. — Но там, куда он ведёт, друзья редко приходят первыми.

Она уже приготовила вопрос, когда за спиной, в такт их шагам, щёлкнуло: металлический наконечник ткнулся в камень, осторожно, почти нежно — как проба пера перед первым иероглифом. Марина невольно замедлилась; Максим тоже. Щелчок оборвался.

— Слышал, — сказал он прежде, чем она успела выдохнуть слова. — Нас заметили раньше, чем мы их. Не оглядывайся.

— Кто это? — еле слышно.

— Те, кто идут за Драконом, но не по ту сторону реки, — отрезал он. — Держись ближе.

Они свернули в переулок, узкий, как горлышко фарфоровой вазы. По обеим сторонам — глухие стены с вырезанными узорами облаков и вьющихся змей. Фонари подрагивали от неуловимого сквозняка, и в каждом дрожащем круге света на полу возникали знаки багуа — не настоящие, а как бы намеченные случайной копотью, пятнами, тенями — триграммы зыбко сходились и расползались, словно кто-то изнутри проверял, узнают ли его.

Впереди, через два фонаря, возник силуэт: высокий, в длинном плаще, лицо закрыто маской демона с золотистыми зубами и пустыми глазницами, которые не брали отблески. Фигура стояла, чуть качаясь — не от ветра, а как бы прислушиваясь к чужому дыханию.

Марина остановилась на полшага, но Максим, не меняя тона, бросил:

— Не смотри в глаза. Иди. Это Шао Гуй.

— Кто? — она перешла на бег, ткань пальто посмотрела на ветер и смирилась, позволив себе шуметь.

— Служители Тёмного берега, — произнёс он ровно. — Считается, что нефрит, в котором задержалось дыхание Хэй Луна, можно вырезать в ключ от любой двери. Даже от той, что ведёт обратно в твой Владивосток. Они режут ключи для других.

— Для кого? — спросила она, чувствуя, как кулон под пальцами едва-едва дрожит, словно живой зверёк просится вырваться.

— Для тех, кто любит двери больше, чем дома.

Площадь — тёмная, пустая, с опущенными брезентами рядов — днём наверняка кипела криками торговцев, паром лапши и огрызками разговора. Теперь всё стояло, как шахматная доска перед первым ходом. Только где-где по настилам над рядами скользили тени, двигаясь синхронно с ними. Марина подняла взгляд и едва сдержала вздох: над навесами чёрными петлями тянулись верёвки, на них висели бумажные рыбьи карпы — койдобори, но чешуя у них была не расписана, а выложена из тонкого металла; в каждом порыве ветра рыбы поворачивались и смотрели вниз, без зрачков.

Кулон обжёг кожу — не больно, а настойчиво — и рванул в сторону, будто напролом. Марина едва не выпустила его, но Максим перехватил её запястье.

— Плохо, — сказал он, всматриваясь в высоту. — Они смыкают круг.

Тень рухнула сверху без крика — чистое движение, как нож, сошедший с мусата. Максим ударил плечом в Марину, отбрасывая её, — и в камень ухнуло металлическое лезвие, искры разлетелись тёплыми комарами. Маска демона сверкнула зубами, и Марина поняла — под маской нет лица, там зияет холод, как тёмный рот воды в полынье.

Максим, один плавный жест — и в руке у него возник тонкий изогнутый клинок, на лезвии — неглубокие насечки, в которые набился чёрный свет. Клинок коротко звякнул, и над ним на миг проступили четыре иероглифа. Марина не знала языка, но смысл почувствовала кожей: «выхватить-и-не-потерять».

Шао Гуй пятился, шипя. Шипение было не голосом, а дракой воздуха с его же холодом.

— Беги, — сказал Максим. — Южный переулок. К мосту.

Она бежала. В висках стучало, как в струнах, которые вот-вот сорвутся. Сзади, через металлический визг ударов, прорезался короткий, плотный выкрик Максима — не боль, а команда самому себе: «держи».

Южный переулок встретил запахом мокрого дерева и копоти. Стены были близко, как ребра старого кита. На перекрестке Марина резко свернула — и врезалась взглядом в другую маску: чёрный тигр с серебряными клыками, в руке — цепь с крюком. Крюк звякнул о камень, касаясь света.

Кулон рванул в сторону узкой арки. Не думая, Марина нырнула туда. Проход ощетинился каменной холодностью, плечи скользнули по сырости, фонарик на поясе ткнулся в выступ и погас. Позади шаги ускорились; тень тигриных клыков змеёй поползла по стене, дыша чёрным.

И в этот момент из самой темноты вынырнула невысокая фигурка — мальчик лет десяти, серый халат стянут поясом, чёлка заслоняет взгляд, но глаза всё равно светятся — не отражением, а своим тусклым янтарём.

— Сюда, — сказал он так тихо, что тишина сама отступила. Его ладони были горячими, но сухими, как глина, нагретая на солнце.

Они проскользнули сквозь низкую дверь. В лицо пахнуло паром. Комната была невысокой, заполненной густым, как бархат, запахом куриного бульона, риса, имбиря, сушёного апельсина. В дальнем углу за деревянными балками стояла женщина в красном шёлковом платье; она держала бамбуковую ложку так, как другие держат меч — уверенно, легко, по делу.

— Быстро, — произнесла она, приподнимая тканую занавесь, на которой грубыми стежками были выведены восемь триграмм. — Враги не входят на кухню мастера Ю.

Как только занавес опустился, за стеной прошёл глухой топот и стих — будто кто-то не решился переступить невидимую черту.

— Кто вы? — спросила Марина, когда бульон смыл из горла сухой холод улицы.

— Те, кто помнит, кому служит Дракон, — ответила женщина, и в её голосе не было позы. — И те, кто не забывает, что огонь — тоже вода, если смотреть с другой стороны. Я — Юй-линь. Мальчик — Мин.

— Мастер Ю ваш отец? — Марина почему-то шептала, хотя шум кухни был громче, чем опасность за стеной.

— Мастер Ю — титул, — спокойно сказала она. — Здесь так зовут поваров, которые умеют кормить не только желудок, но и дорогу. А дорога сейчас нуждается в пище больше, чем вы.

Мин, тот самый мальчик, приблизился к кулону. Нефрит вздохнул — едва слышно, но ощутимо. На поверхности проступили новые линии, как будто кто-то провёл ногтем по инею: чешуйки. Камень стал тяжелее, будто в нём проснулся маленький зверёк.

— Он будет вести вас, — сказал Мин. — Но чем ярче, тем ближе тени. Вы не можете не гореть, но можете прикрыть пламя ладонью.

— Как? — спросила Марина.

Юй-линь протянула маленький свёрток. Внутри оказался плоский продолговатый кусочек засахаренного имбиря, тонкая полоска сушёной мандариновой цедры и маленький листик чая, тёмно-синий, как вечер.

— Сначала сладкое, потом горькое, затем терпкое, — сказала она. — Порядок — не для вкуса, а чтобы сердце вспомнило, что такое «ровно». Дракона нельзя обмануть, но можно попросить идти рядом, а не тянуть за рукав.

Марина выполнила — и действительно, пульс кулона не стих, но перестал подгонять; словно кто-то рядом согласился идти в ногу.

Занавес шевельнулся, и внутрь шагнул Максим — пыльный, с разорванным краем тёмного плаща, клинок в руке ещё пах чужим холодом. Он быстро окинул взглядом помещение, задержался на Юй-линь и чуть кивнул, будто встретил старую знакомую, с которой не принято обмениваться чувствами вслух.

— Спасибо, — сказал он коротко. — Путь к мосту перекрыт. Галереи ещё держат, но над ними уже тянут сети.

— Они пойдут беззвучно, — заметила Юй-линь. — Значит, надо оставить им шум. Мин?

Мальчик откинул крышку большого чугунного котла. Пар поднялся и, ударившись о потолок, распалась на тонкие ленты, каждая закрутилась в свой узор. На миг в этих узорах Марина увидела — или ей показалось — вытянутую голову, гриву воды, изгибающийся хребет. Дракон не смотрел на неё; он как будто проверял, все ли на местах, все ли знают, куда идти.

— Он слушает, — шепнул Мин. — Но говорить будет позже.

— Если будет, — добавил Максим. — Мы уйдём через задний двор. Оттуда в галереи. Дальше — по крышам.

— Они пойдут за вами по отражениям, — сказала Юй-линь. — Избегайте луж и витрин. Сегодня стеклу верить нельзя.

— А огню? — спросила Марина.

— Ему — можно, — ответила Юй-линь и положила ей на ладонь маленький глиняный шарик. — Разомни, когда станет совсем тесно.

Шарик был тёплым, неожиданно тяжёлым. На его поверхности — неглубокие царапины в виде восьми лучей.

Они вышли чёрным ходом. Галерея тянулась над узкой улочкой, доски стонали под ногами тощим деревом, фонари висели рядами, красные как дольки граната. Ниже, в тени, скользили силуэты. Они не шли, они переставляли пространство, как ширмы: был тёмный проём — и вот уже тёмный проём исчез, а вместо него — чужая спина.

— Не гляди вниз, — предупредил Максим. — Они ловят взгляд.

— Они не люди? — Марина прислушалась к себе и с удивлением поняла, что боится не их, а того, что близко: того, как холодно умеет быть спокойным.

— Людьми их были, — сказал он. — Теперь — привычкой.

Они добежали до места, где галерея впивалась в боковую стену чайного дома. Вывеска висела набок: иероглиф «чай» был вырезан грубо, но любя. В окне, отражая их движение, мелькнуло лицо. Марина вздрогнула: в стекле встала она же — но с чужой прядью седины у виска, с линией рта, опалённой огнём, которого ещё не было. Лицо исчезло, как только она моргнула.

— Видела? — спросил Максим.

— Себя. Но не себя.

— В Зеркальном городе каждый шаг оставляет эскиз будущего, — коротко пояснил он. — Не спорь с зеркалами. Благодари и иди.

Шелест по верёвкам — как мыши по соломе — и сверху снова упала тень. В этот раз — двое. Максим ушёл в сторону, клинок поймал чужое лезвие, отдача отозвалась в перилах тонким плачем. Второй метнулся к Марине, цепь свистнула и зацепила край её пальто. Она рванулась, ткань отдала и осталась в железном зубе. Кулон бахнул о грудь и на миг вспыхнул глазу, как кошачий зрачок. Шао Гуй отшатнулся, будто его окатили кипятком.

— Вниз, — бросил Максим. — По лестнице — и на крышу.

Лестница пахла рыбьим клеем и старой пылью. Сверху — другой воздух: плоские крыши, тонкие гребни черепицы, между ними — метёлки трав, занесённые ветром. Город лежал под ними, как карта, только река на этой карте была живой — изредка на её поверхности поднимались волны, будто кто-то огромный переворачивался на спину.

— Хэй Лун, — сказал Максим бесстрастно, словно констатировал: «ночь». — Он видит.

— Нас? — Марина не знала, кого спрашивает.

— Всех, кто идёт, — сказал он. — Но смотрит не на лица, а на намерения. Дальше — мост. Между крышами — прыжки на три, пять, семь шагов.

— Почему нечётные? — спросила она, и удивилась, что голос ровный.

— Чтобы не совпасть с их ритмом.

Они побежали. Воздух пах грозой, которой не было на небе. Слева вспыхнула вывеска, на миг высветив три иероглифа: «долгий ветер дом». На следующем прыжке из-под ноги вышел сноп искр — старый гвоздь, подброшенный чьей-то ладонью. Максим ухмыльнулся хмуро:

— Заметили.

— Как удержаться от страха? — вырвалось у Марины.

— Не удерживай, — сказал он. — Дай ему форму. Назови его. Названия — поводки для зверей.

Она попыталась. «Страх — как река, что течёт без берегов, заливая всё вокруг». Слова вышли кривыми, но глиняный шарик в кармане потяжелел — словно признал усилие.

На следующем доме, прямо у края крыши, сидел старик, в руках у него была гучжэн — длинный струнный инструмент. Он перебирал струны тонкими пальцами, и звук получался не музыку, а железной дорожкой, по которой могли бежать слова. «Уходите», — пела первая струна. «Идите быстрее», — добавляла вторая. Третья тихо предупреждала: «Сзади». Максим, не сбиваясь с шага, бросил старику короткий поклон. Старик не улыбнулся; он выпустил между пальцами одну длинную ноту — словно пустил стрелу. За спиной что-то хлёстко треснуло — Марина не стала оглядываться.

Галереи снова: узкий коридор воздуха, перила пахнут дождём, которого всё нет. Витрины внизу играют их отражениями: в одной Марина увидела себя без кулона, в другой — Максима без тени. В третьей — пустое место, и стало страшно, как от внезапной тишины.

— Не смотри, — сказал он мягче, чем раньше. — Зеркала кормят тех, кто идёт за нами.

— Шао Гуй?

— Не только. Есть ещё те, кто не показывает зубов.

Слева — заброшенный чайный дом, двери забиты, но изнутри тянет теплом, как из печи. Максим остановился на полудыхе, положил ладонь на косяк. Дерево ответило сухим потрескиванием — как старый голос. Он наклонился, приложил ухо, как к груди ребёнка. Отошёл.

— Здесь, когда-то кормили тех, кто уходил в реку, — сказал он. — Ничего. Пусть спит.

— Максим, — тихо позвала Марина. — Лиза… ты говорил, что ключ может вести и в мой мир. Почему тогда мы идём за Лизой?

— Потому что твоя дочь уже перешла дальше, — произнёс он, и слова были не холодными, а сухими. — Лиза — умная. Умные идут быстро. Лизе идти трудно. Если мы снимем с неё груз, следующая дверь распахнётся спокойнее. Так безопаснее и для Лизы.

— Ты видел её? — голос сорвался тоньше, чем хотела.

— Я слышал, как по воде проходит её шаг, — сказал он. — Он лёгкий, но упрямый.

Внизу шевельнулись тени. Их стало больше. Они не подбегали, они обволакивали помещение, как дым. Кулон под пальцами Марины забился, как сердце, которому хотели задавить грудь. Она сжала резной камень сильнее и вдруг поняла: рисунок чешуи меняется, как бы отвечая на её дыхание. Если вдох длиннее — чешуя ложится вправо, если выдох — влево. Можно ли так вести? Можно ли так спрятать свет?

— Ещё немного, — сказал Максим. — Мост близко. Но у моста любят спрашивать.

— Кто? — Марина почувствовала, как внутри набирается волна — не страха, нет — чего-то другого, тугого, движущегося.

— Те, кто прочитали правила, — послышалось почти с улыбкой. — Они добрые, пока у них есть бумага.

Мост возник внезапно, как если бы его кто-то нарисовал в воздухе одной чёткой ломаной линией. Он не был точной копией дневного — вместо привычных узоров на балюстрадах проступали волны, в каждой волне — крошечная голова рыбы, а на опорах — гравировки с изображением облаков, чья спираль вела взгляд к воде. Под мостом — река, чьи клубки не распутать, чьи шорохи не разложить по звукам.

У входа на мост стояли трое. Не в масках — в простых тёмных куртках, лица обычные, как у кассиров в электричках. Только глаза у всех троих были одинаковые — не по цвету, по вниманию: смотрели как измерительный прибор.

— Проход закрыт, — сказал первый. Голос был усталым и вежливым. — Для тех, у кого есть огонь на груди.

Марина инстинктивно прикрыла кулон ладонью. Тёплая гладкость нефрита обнадёжила и тут же насторожила: тёплое, значит живое, значит заметное.

— Ветер, — произнёс Максим, будто назвал пароля. — С запада на восток.

— А дождь? — спросил второй.

— Дождь — не враг. Враг — тот, кто зовёт дождём топь, — сказал Максим. — Дайте нам пройти, стражи.

Третий чуть наклонил голову. Его вниманию было не за что зацепиться — он не смотрел на лица, на руки, на клинок у Максима, он почему-то смотрел на доски, на смолу в щелях, на крошечную трещинку возле гвоздя.

— У вас есть то, что тянет за собой, — сказал он наконец. — Если перейдёте, мост будет помнить.

— Пусть помнит, — ответил Максим. — Память — наш налог.

— Дайте ему имя, — попросил второй страж. — И проходите.

Максим посмотрел на Марину. Она кивнула — и впервые за весь путь не спряталась за вопрос.

— Имя… «Возвращение, которое не повторяется», — сказала она. Слова легли на язык уверенно, как если бы их давно ждала. Кулон согрелся ещё на полтона.

Стражи отступили. Первый поднял ладонь — и в воздухе над мостом на мгновение проступил тонкий узор воды; волны сложились в иероглиф, которого Марина не знала, но который значил «пойду-и-не-упаду».

Они ступили на мост. Доски отзывались глухо, будто под ними — не доски, а грудь большого зверя. Вода шевелилась внизу с настойчивостью рабочей лошади: не быстро, не медленно, но так, что каждый шаг ощущался внизу, как крошечная пульсация берега.

На середине моста воздух стал плотнее. Сначала Марина решила, что это туман, но никакой сырости не было. Скорее — как если бы кто-то вытянул между перилами тонкую кожу барабана. Сзади что-то зашуршало — там, у входа, тени перестроились, вытянулись в цепочку, как бумажные человечки, вырезанные одним ножницами движением.

— Быстрее нельзя, — сказал Максим до того, как она попросила. — Здесь нужно — ровно.

И тут в воде под мостом что-то вздохнуло. Не вспухло, не перевернулось — именно вздохнуло. На поверхности появилась воронка, размером с чайную крышку, а потом ещё одна, и ещё — будто кто-то играючи касался воды пальцем. Марина облизала сухие губы, на которых неожиданно проступил вкус соли.

— Он рядом, — произнёс Максим почти благодарно. — Хэй Лун любит мосты. На мостах видно, кто ты: ещё берег или уже течение.

— Что ему от нас нужно? — спросила Марина.

— Чтобы каждый шёл своим именем, — ответил он.

В этот миг впереди, у противоположного берега, из-за перил выскользнула фигура в маске. Не демон, не тигр — маска была гладкой, белой, без черт, как пустой лист рисовой бумаги. Фигура двигалась мягко, как дым, и от этого было страшнее, чем от лязга цепей. За её плечами, в двух шагах, ещё две — все в тех же пустых масках. Они не поднимали оружия, не закрывали проход — просто стояли.

— Они закрывают не путь, а намерение, — тихо объяснил Максим. — Пройдём.

Они шли, и Марина чувствовала, как белые маски прислушиваются к её дыханию. Она попыталась сделать вдох длиннее — и услышала, как кулон в ответ сплюнул искру. Пустые лица не шевельнулись, но воздух между перилами стал ещё плотнее.

— Разомни, — шепнул Максим. Она вспомнила глиняный шарик. Он лежал в кармане покорно, как птица, сжавшаяся в кулак. Марина сжала его. Тепло пошло в ладонь, потом выше, в предплечье, в плечо — и зажглось маленькой, но настоящей смелостью. Внутри шарика что-то щёлкнуло, как сухая веточка, и шар распался на восемь тонких лепестков, упавших в её ладонь. На каждом — крошечная насечка. Они слиплись в знак, который лёг в воздухе перед ними — простой, детский, как солнце, нарисованное неумелой рукой.

Воздух «принял». Белые маски дрогнули, совсем слегка, как паутина от дыхания. Проход открылся настолько, чтобы пройти ровно вдвоём.

— Идите, — сказала вдруг Юй-линь, и Марина вздрогнула — голос пришёл не сзади, а как будто из паровой струйки в голове. — Не оглядывайтесь. Я задержу тех, у кого ножи.

Максим улыбнулся краем рта: — Она умеет звать дух костра.

Они прошли. Белые маски остались по ту сторону внутренней черты, где даже ветер дышал иначе. За мостом улица шла вниз, к воде, и от воды пахло солью и пеплом — странный, но правильный запах для места, где река и огонь договорились без свидетелей.

— Дальше — квартал домовых двориков, — сказал Максим. — Там много дверей. А где много дверей, там много слухов. Смотри под ноги: ступени иногда спорят с путниками.

— А Лиза? — Марина чувствовала, что каждое её слово — как стук в закрытую шкатулку. — Мы близко?

— Ближе, чем были, — ответил он. — И дальше, чем думаем.

Первый дворик встретил тишиной, в которой было много мелкого звона — как если бы кто-то только что убрал в шкаф десяток чашек. В центре — колодец, на ободе — верёвка, к которой привязан деревянный ведёрко с вырезанной на боку рыбкой. Рыбка улыбалась. Слишком широко для рыбы. Марина опустила взгляд — в чёрной воде колодца шевельнулось отражение. Сначала она подумала, что это её лицо, но тогда почему волосы — мокрые? Вода поднялась на сантиметр — и опала.

— Не подходи, — сказал Максим. — Эти колодцы добрые днём. Ночью — слишком разговорчивые.

В следующем дворике пахло сушёным кориандром и чёрным перцем. Где-то мяукнула кошка — звук лёгкий, как перышко, а следом, будто в ответ, прошелестели бумажные флажки — те самые, что вешают над проходами на праздники реки. На них были нарисованы маленькие лодки. На каждой — человек с веслом. Все лодки смотрели в одну сторону, кроме одной. Та лодка смотрела на Марину.

— Она зовёт, — сказала Марина и сама удивилась уверенности. — Не лодка. Девочка в лодке — Лиза.

— Тогда идти сюда, — коротко кивнул Максим. — Если повезёт — мы догоним взгляд.

Они вошли в узкий проём, пахнущий мятой и сырым камнем. Проём вывел в крошечный сад — три бамбука, каменная скамья, фонарь, изнутри которого не свет, а тонкий пар. На скамье лежал мятный платок. На краю — вышитая чуть неровно буква «А». Рука у Марины дрогнула.

— Она здесь была, — сказала она. — Недавно.

— А рядом был тот, кто ходит без тени, — добавил Максим, опуская ладонь на скамью. — Тёплое ещё дерево. Но тепло не от человека — от чая.

— Он поил её? — сердце у Марины после моста шло ровно, теперь сбилось, как в начале пути.

— Он ждал, когда она сама попросит, — сказал Максим. — И она — попросила. Умные всегда просят вовремя.

— Ты снова говоришь про Лизу?

— Я — про всех, — он поднялся. — Пойдём. Сад — тупик. Но тупики здесь любят быть «пока». Надо шевелить «пока».

В этот момент сад ожил — не резко, а как лодка, в которую сел второй человек. Бамбук тихо звякнул. Из-под фонаря поднялась тонкая струйка пара, из неё сплелась нить — и потянулась к кулону. Марина почувствовала, как нефрит сначала сопротивляется, а потом — уступает, как вода уступает пальцу. Нить легла на камень и оставила белёсый след — как краска на коже.

— След, — сказал Максим. — Нить покажет короткую дорогу. Но короткая дорога — всегда громкая.

— У нас нет тихих, — ответила Марина.

Они пошли за белой ниткой. Тонкая, как волос, она извивалась между стен, иногда исчезала, но тут же вспыхивала снова, на углу карниза, на гвоздике, на отбитом кирпиче. Ее было не видно тем, кто не держал в руке кулон — и это давало видимость защиты. Но каждый раз, когда нить вспыхивала, где-то совсем близко слегка менялся воздух: словно в соседнем дворе кто-то переставил скамью, в переулке — поправил вышивку на рукаве. Марина знала: это они. Шао Гуй. И ещё кто-то, кто не машет цепями.

На повороте им навстречу вышла женщина — молодая, с косой, в простом синем халате. На руках — корзина с зеленью. Лицо простое, глаза — внимательные. Она подняла взгляд — не на лица, а на их шаг. И улыбнулась.

— Вы идёте красиво, — сказала она. — Значит, успеете.

— Куда? — спросила Марина, хотя уже знала.

— Туда, где мальчик держит лодку, — ответила женщина. — Он упрямый, но вежливый. Когда лодку толкают такими руками, вода не спорит.

— Мин? — догадалась Марина.

— У каждого города есть свои дети, — женщина улыбнулась чуть шире. — Этот — один из них. Идите. За вами — те, кто слишком любит белый цвет.

Они прошли ещё два двора. В первом — на верёвке сушились маски, десяток, разной выучки и дерзости: тигр, лиса, демон с золотыми зубами, рыба, журавль. Все они были пусты. Но одна — белая — была мокрой. Вода стекала с неё на камень, оставляя круги, в каждом круге — пузырь, в каждом пузыре — маленькая точка света. Во втором дворе — старый барабан, разорванный и стянутый бечёвкой. На коже — отпечатки ладоней. Детских. Свежие.

И, наконец, переулок открылся к набережной, но не к той, где проходят утренние прогулки, а к тёмной, внутренней — там, где лодки стоят боком к берегу, как спящие собаки. У воды, ногами в мелкой волне, стоял мальчик. Мин. Его халат был мокрым до пояса, волосы прилипли ко лбу. Он держал леску — не рыбацкую, а бумажную. На конце — крошечная лодочка, свернутая из старой квитанции. Лодочка качалась, но не уплывала.

— Вы долго шли, — сказал он, и не было в этом упрёка. — Но пришли вовремя.

— Где она? — Марина не могла больше растягивать слова.

Мин кивнул на воду. Прямо под лодочкой на поверхности возник рисунок из тонкой пены — круг, в круге — две волны, сталкивающиеся лбами. Между волн — волосок сухого тростника.

— Она — за вторым кругом, — произнёс Мин. — Если войти сейчас, вас не унесёт.

— Войти куда? — Марина чувствовала, как город, мост, галереи — всё сдвигается назад, оставляя только эту линию, тонкую, как нерв.

— В слой, где не спрашивают паспорт, — сказал Максим. — Но там легче потерять имя. Готова?

Она вдохнула. Сладкое — горькое — терпкое вспыхнули в памяти. Ровно. Ровно. Кулон лёг в ладонь, как давно знакомая нота.

— Готова, — сказала она. — Я — Марина Морозова. Я — та, кто идёт за дочерью и выводит нуждающихся к берегу. Я не дерусь с водой. Я договорюсь.

Вода отпустила волну — не к ним, от них. Поверхность стала гладкой, и в этой гладкости на миг показалась нескромная роскошь — лицо Лизы. Мокрые волосы, шире обычного зрачки, губы чуть голубые от холода. Она смотрела не на Марину — на Максима.

— Тебе — нельзя, — сказала она, и голос её был как высокий звон стекла. — Твои имена слишком громкие.

— А ты возьми моё тихое, — ответил он и перекинул через воду взгляд. В этом взгляде было то, что Марина уже успела узнать: не нежность, не строгость — ответственность.

Лиза улыбнулась так, как улыбаются те, кто на секунду забыли, что по колено в воде. И исчезла. Точнее — вода закрылась, как занавес.

— Её держат не руки, — произнёс Мин. — Её держит обещание. Кто-то пообещал ей дом. Но дом — пустой. Надо показать ей дверь с огнём.

— Где такая дверь? — Марина закрыла глаза на вдох, открыла на выдох.

— В «Домах Белых Масок», — ответил Максим. — Но вход там — через чужие имена. Это труднее, чем перелезть через стену.

— Тогда скажи, — Марина подняла голову. — Как зовут моё чужое имя?

— Твое чужое имя — «Та, кто слушает». Этого достаточно, чтобы постучаться. Но чтобы войти — нужен огонь. Твой.

— У меня — скрипка, — сказала она. — Музыка — это не огонь.

— Смотря как играть, — сказал Максим, и в его голосе впервые мелькнула улыбка. — В Пекине я видел, как старик на эрху поджёг ночь одной нотой.

— В Пекине? — спросила она вдруг. — Ты был там… драконом?

— Я был там… чайником, — сказал он. — Но сейчас — не время.

Мин протянул ей бумажную лодочку. На тонкой квитанции расплывались чернила: половина иероглифа, кусочек адреса, чужая фамилия.

— Это приманка для тех, кто любит срезать углы, — сказал мальчик. — Если бросить её на воду, белые маски поверят, что в лодке — ваш путь. Они пойдут за лодкой. У вас будет одно «ровно».

— Одно — это сколько? — спросила Марина.

— Десять вдохов, — ответил он. — Если вы умеете дышать не торопясь.

— Умеем, — сказал Максим, и Марина удивилась, что он ответил за двоих, но почувствовала — правильно. — Готова?

— Да, — сказала она. И впервые за эту ночь ей показалось, что город — не «против» и не «за», а просто «рядом».

Мин отпустил лодочку. Бумага легла на воду и поплыла, как будто под ней — не плоть реки, а гладкий стеклянный стол. Из соседнего двора, из-за угла, из-под мостового пролёта — как по команде — вышли белые маски. Три — пять — семь. Они двигались к лодке и шли рядом, не касаясь воды. В их белизне было что-то обидчивое, как у молока, которому дали скиснуть. Они смотрели на лодку так, словно та обещала им должность, оплату, отпуск.

— Сейчас, — прошептал Максим. — Десять.

Они прошли вдоль кромки, где вода трётся о камень, и нащупали узкий проход между домами. Проход был скрыт крошечным навесом с выцветшей надписью «чай». Навес дрожал, хотя ветра не было. Марина услышала, как кулон стучит о кость груди — тихо, но ровно — и совпала с ним дыханием. «Раз — и. Два — и…» В первый раз в жизни она почувствовала, как музыка собирается не в пальцах, а в шаге.

Внутри — узкий коридор, вперёд уходят три ступени, потом пять, потом семь. На каждой — выбит крошечный знак: рыба, лист, лодка, дом, огонь, глаз, дверь. На «двери» коридор закончился. Собственно — дверь. Светлая, из дерева, с полосами, похожими на прожилки листа. На косяках — ни гвоздя. В щели — пахнет сушёным чаем и дождём, которого всё не было.

— Дом Белых Масок, — сказал Максим почти нежно, как зовут того, кого нельзя назвать громко. — Стучи.

— Чем? — спросила Марина.

— Своим именем, — ответил он. — Только своим.

Она поднесла кулак — не к дереву, к воздуху перед дверью. И произнесла ровно, без украшений:

— Я — Марина Морозова. Я пришла забрать ту, кому пообещали пустой дом. У меня есть огонь.

Дверь не открылась. Но в воздухе что-то насторожилось. Как собака в глубине дома, подняла голову от сна.

— Видишь? — спросил Максим почти шёпотом. — Имя — поводок.

— А ключ? — Марина вдруг улыбнулась — не чужому миру, себе самой. — Ключ — игра.

Она вытащила из памяти самую простую мелодию — ту, что играла Лизе, когда та была маленькой, и дождь стучал по подоконнику Владивостока. Мелодия была тёплой, без затей, с одной хитростью — не в ноте, в паузе. Марина ударила пальцем по дереву — мягко, словно по струне, и паузу — выдохнула.

Дверь дёрнулась, как сердце. Потом снова — как вторая, чуть более глубокая доля. И открылась. Внутри пахнуло… домом. Не чужим, любым. Тем, где вещи стоят не идеально, но правильно.

— Дальше — быстро, — сказал Максим. — Белые маски умные, но обидчивые.

За дверью — зал без мебели, только длинный узкий стол у стены. На столе — ряд масок. Они были белыми, как молоко, и каждая ничем не отличалась от другой, кроме одного — на обороте у каждой был вырезан крошечный знак. Рыба. Лист. Лодка. Дом. Огонь. Глаз. Дверь. Семь. Марина оглянулась на ступени в коридоре — и поняла: порядок — это не декор. Это рукопожатие.

В дальнем конце зала — занавесь. За занавесью — шёпот воды. И голос. Молодой, упрямый, как шаг Лизы.

— Я не боюсь, — сказала она кому-то. — Я просто не умею дышать по-вашему. Научите — и я уйду.

— Она говорит им правду, — прошептал Максим. — Это их раздражает.

Марина сделала шаг, второй, третий. Белые маски на столе чуть повернулись — не видно было движения, но воздух у стола стал гуще, как сироп. Кулон у неё на груди положил чешую вправо — вдох — и влево — выдох. Она подошла к занавеси и не подняла её — распахнулось само.

Комната за занавесом была пустой. В центре — круг воды в каменном полу. Над кругом — воздух, плотный, как стекло. В этом воздухе — Лиза. Она стояла на цыпочках, руки вытянула вперёд, будто пробует температуру. Глаза у неё были ясные и слишком широкие, как у тех, кто долго смотрел в одну точку, не мигая.

— Лиза, — сказала Марина. — Это я.

Девушка повернула голову. Улыбнулась — так, словно знала, что этот момент будет. И в этой улыбке не было облегчения. Был выбор.

— Мне обещали дом, — сказала она. — Но дом — пустой. Я не хочу жить в пустоте. Я хочу жить в звуке.

— Тогда пойдём, — тихо ответила Марина. — У меня есть звук.

— И огонь, — добавил Максим, ступая в круг так, будто наступает на тонкий лёд. — Мы снимем с тебя обещание. Оно не твоё.

Белые маски, стоявшие по краям, сделали микрошаг, не сходя с места. Это был не протест — напоминание о правилах. Максим кивнул им — уважительно, как старшим в роду — и опустил ладонь в воду. Вода не намочила кожи. Она взяла её — как чашка берёт чай, меняя его вкус незначительно, но решительно.

— Пять — стой, — сказал он. — Семь — слушай. Девять — иди.

Марина не поняла, кому он считает — себе, ей, воде, маскам, Лизе, — но послушалась дыханием. На «пять» кулон легонько толкнул грудь изнутри, на «семь» Музыка поднялась на ноту, которую она никогда не брала, но знала, где она живёт. На «девять» воздух над водой дрогнул, и Лиза шагнула. Не вниз — к ним. Настоящий шаг: тяжесть тела, шорох ткани, вздох.

— Дом — там, где тебя ждут не стены, — сказала Марина ей в волосы, пахнувшие речной прохладой. — Пойдём.

Белые маски не двинулись. Но когда они выходили из зала, одна маска на столе чуть повернулась — знак на обороте оказался «дом». Иероглиф «дом» был вырезан неуверенно, как будто тот, кто резал, впервые взял нож.

— Они не злые, — прошептала Лиза у двери. — Они — аккуратные. Им страшно, когда кто-то делает громко.

— Тогда уйдём тихо, — сказал Максим. — Но быстро.

Коридор не спорил. Ступени приняли их шаг, как принял бы их любой приличный мост. За дверью — тот же узкий проход, тот же навес, та же вода у кромки. Бумажная лодка унеслась далеко — там, где река делала вид, что устаёт.

— Благодарим, — сказал Максим небу. Или воде. Или городу. Неважно.

Марина посмотрела на Лизу — в глазах у неё уже исчез тот дикий, слишком широкий блеск. Он сменился обычным — человеческим. Уставшим. Но настоящий человеческий взгляд способен на то, на что не способна никакая маска: в нём помещается «после».

— Мы ещё вернёмся? — спросила Лиза. — Я должна кое-что сказать тем, кто пообещал.

— Вернёмся, — сказал Максим. — Только в другой день и с другими словами.

— И с Лизой, — добавила Марина. — Мы возьмём её руку и проведём через тот мост, который помнит наши имена.

Вдалеке, где сливаются две тени домов, прозвучал знакомый щелчок — металлический наконечник о камень. Шао Гуй не забыли. Они не умеют забывать. Но в этот раз щелчок прозвучал не как угроза, а как признание — «вы прошли». Возможно, им тоже нужен был дом. Но это уже другая история.

Мин стоял всё там же, по щиколотку в воде. Он поднял взгляд — этот несмешной, взрослый — и сказал:

— Вы сделали ровно. Теперь — можно громко.

— Сегодня — нет, — покачал головой Максим. — Сегодня город спит.

— Тогда в следующий раз, — согласился Мин. Он улыбнулся — не так, как улыбаются дети, так, как улыбаются хранители: «я запомнил».

Они пошли обратно — мимо двориков, где маски сушились на верёвке; мимо колодца, который днём будет добрым; мимо барабана, чья кожа ждёт ладоней. На мосту стражи молча дали дорогу; один из них, тот, что смотрел на трещину возле гвоздя, вдруг кивнул Марине — так, будто признал в её шаге ту самую паузу, что открывает двери.

В галереях красные фонари шуршали, как гранатовые зёрна в ладонях. Юй-линь встретила их у чёрного входа, поставила на стол три пиалы. Чай был тёплым, терпким, с горчинкой — как благодарность, которую не объясняют словами.

— Дом нашёлся? — спросила она, наливая.

— Дом — в пути, — ответил Максим. — Мы не заблудились.

— Тогда держите дорогу тёплой, — сказала она. — Здесь холод быстро запоминают.

Марина выпила глоток и вдруг ясно услышала, как далеко-далеко, за множеством стен и мостов, за этой ночью и следующей, по другой набережной идёт Лиза. Её шаг был лёгким, упрямым и — да — музыкантским: ровным и живым. Она поняла: между ними уже натянута нитка, белая, как пар над чайником. Нитка не спасёт от всего, но приведёт туда, где следующий выбор будет сделан вовремя.

— Мы идём за Драконом, — тихо сказала Марина, и это прозвучало не как клятва, как констатация. — Но не для того, чтобы он шёл за нами. Для того, чтобы идти рядом.

Максим кивнул. В его глазах, темнее фонарей, промелькнула короткая тень улыбки.

— Рядом — значит вовремя, — произнёс он. — А вовремя — значит спокойно.

Снаружи, где на воде утыкаются в берег деревянные носы лодок, тихо вздохнул Хэй Лун. Это был не рёв, не предупреждение — обычный вздох существа, чьё тело — город, а кровь — вода. И в этом вздохе было то, ради чего стоило бежать по галереям, шептать имена мостам, спорить с белыми масками, растворять глиняный шарик на восемь лучей: обещание, что завтра — будет.

А сегодня — достаточно.

Они вышли в ночь, где даже тени были согреты чаем. И впервые за все это время Марина позволила себе улыбнуться — не себе, не им, а стенам и фонарям, которые знали больше и говорили меньше. В её ладони нефрит дышал ровно. Пульс камня совпал с пульсом сердца, и шаг стал ровнее, как у того, кто услышал главную ноту и больше не собирается сбиваться.

Глава 7. Договор с посредником

Ночь в Зеркальном Хабаровске густела, словно в воздух подмешали тушь.

Фонари в виде красных шаров горели мягко, но их свет не разгонял тени — лишь подчёркивал их глубину. Марина шла рядом с Максимом по крытым галереям, чувствуя, как доски под ногами слегка пружинят. Внизу, в тёмных переулках, таились шорохи, и каждый из них напоминал: враги по-прежнему рядом.

— К кому мы идём? — спросила она, стараясь держать голос ровным.

— К Чжоу Ляну, — ответил Максим. — Его здесь называют Посредником. Он торгует не вещами, а сведениями. Иногда — правдой, иногда — ложью, но плату берёт всегда настоящую.

— Он знает, где Лиза?

— Знает, — Максим не обернулся, — но за это попросит то, чего нам будет непросто достать.

Они свернули в широкий переулок, по обе стороны которого тянулись дома с резными ставнями, украшенными фигурками драконов, тигров и фениксов. Воздух был пропитан запахом соевого соуса, жареного кунжута и дыма благовоний. Вдалеке слышался ритмичный стук барабанов — отголоски вечернего ритуала у храмовой пагоды.

В конце переулка высилась трёхэтажная постройка, с крышей, увенчанной медными шарами и черепичными скатами, загнутыми к небу. У входа — два каменных льва, их пасти были открыты, а глаза сверкали влажным блеском, будто они живые.

— Здесь живёт Посредник? — Марина машинально понизила голос.

— Он не «живёт» здесь, — поправил Максим. — Он здесь правит своим маленьким двором.

Внутри царил полумрак, наполненный золотистыми всполохами от масляных ламп. На низких столах горели свечи в бронзовых подсвечниках, рядом стояли чаши с мандаринами, пиалами зелёного чая и крошечными фигурками из нефрита. На стенах висели свитки с тушевыми пейзажами: горы, затянутые туманом, узкие мостики, извилистые реки.

Чжоу Лян сидел на возвышении, застланном красным ковром. Он был худощав, в длинном чёрном халате с вышивкой в виде золотых карпов, а его длинные волосы были собраны в высокий узел и перехвачены нефритовой шпилькой. Лицо — без возраста, с тонкими, почти женскими чертами и внимательными глазами, в которых, казалось, отражалась каждая тень в комнате.

— Максим Ло, — произнёс он мягко, но с лёгкой насмешкой. — Ты редко приходишь ко мне, а если приходишь — всегда с чужими проблемами.

— Эта проблема стоит того, чтобы тебя потревожить, — ответил Максим и сделал жест в сторону Марины. — Её дочь. Она здесь, в городе. Ты знаешь, где.

Чжоу Лян склонил голову, рассматривая Марину, словно редкий товар на торге.

— Русская… и с кулоном, — он прищурился, и Марина поняла, что он видит камень, даже если она держит его под одеждой. — Хэй Лун благоволит тебе, раз позволил перейти реку. Но его благосклонность недолговечна.

— Ты знаешь, где она? — Марина сделала шаг вперёд.

— Знаю, — Чжоу Лян взял со стола фарфоровую пиалу, сделал глоток чая, и только после этого продолжил: — Но знание — товар. И за него платят не серебром.

— Что ты хочешь? — резко спросил Максим.

Посредник поставил пиалу и медленно поднялся.

— На дне реки, в месте, куда не осмеливаются нырять даже хранители, лежит Юй Лун Чжи Син — Камень Звезды Дракона. Когда-то он был частью кристалла, впитавшего дыхание Хэй Луна. Я знаю, что с твоими навыками, Максим Ло, и с её кулоном, вы сможете достать его.

— Это ловушка, — произнёс Максим. — Камень охраняют.

— Всё, что стоит ценности, охраняют, — спокойно ответил Чжоу Лян. — Принесите его — и я отведу вас к девушке. Не принесёте — ищите её в одиночку, но поверьте, Шао Гуй найдут её быстрее, чем вы.

Марина слушала, и сердце стучало так, что казалось, его слышат все в зале.

— Почему именно я? — спросила она.

Чжоу Лян посмотрел на неё долгим взглядом.

— Потому что кулон укажет путь. Но только тому, кто связан с тем, кого он уже выбрал. А он выбрал тебя и твою дочь.

В воздухе повисла тишина, нарушаемая лишь лёгким потрескиванием фитиля лампы. Максим медленно кивнул.

— Мы возьмёмся за это.

Посредник чуть склонил голову.

— Хорошо. Но помните: дно Хэй Лун Цзяна — не просто вода. Там живёт его память, и она не всегда дружелюбна к тем, кто её тревожит.

Они вышли от Чжоу Ляна в ночь. Улицы были почти пусты, лишь изредка мимо проходили фигуры в длинных плащах, а с мостов тянуло влажным холодом. Кулон в руке Марины стал тяжёлым, как камень, и казалось, что его поверхность чуть влажная — будто он уже чувствует близость реки.

— Он нас использует, — сказала она, глядя на Максима.

— Конечно, — тот даже не стал отрицать. — Но и мы используем его. Здесь так и выживают.

— Что за камень он хочет?

— Драконья Звезда. Легенда говорит, что, когда Хэй Лун разделил свой дух между водой и камнем, этот осколок впитал его ясное зрение. Тот, кто владеет камнем, видит не только настоящее, но и то, что ещё не случилось.

Марина замерла.

— Если он получит этот камень…

— Он сможет торговать не только информацией, но и будущим, — Максим посмотрел на неё. — Потому я думаю, что мы должны быть осторожны с тем, что отдаём. Возможно, нам стоит взять камень… но не отдавать его.

Марина почувствовала, как кулон снова пульсировал, теперь — в такт далёкому плеску воды. И она поняла, что этот путь к дочери только начинается, а река Чёрного Дракона уже вплела её в свои древние и опасные игры.

Глава 8. Под тенью Чёрного Дракона

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.