Бесплатный фрагмент - Аноэтомания

Часть 1

Экзистенциальный кризис современного гения

I. О природе инфантилизма — философское развёртывание

Инфантильность, друг мой, есть недуг не только современного поколения, но и всей той эпохи, что взрастила человека, не способного вынести тяжесть мира. Веками народ был брошен на произвол судьбы, где властвовали нужда и безысходность, где каждый день был сражением за хлеб, за жизнь, за хоть крошечный клочок достоинства. Человек в таких условиях выковывал в себе суровость, твёрдость, готовность к борьбе. Но отныне, когда материальная культура сняла часть этих пыток, — в человеке словно надломился древний рычаг. Сняв с себя муки, он вдруг обрел странную жажду не взрослеть.

Сие отступление в детскую наивность — это отказ. Отказ от самого могущества, коим человек владеет: способности мыслить. Ведь мысль беспощадна, она режет, как нож, она вырывает душу из утешительного сна. Мысль требует ответственности, требует признания собственной смертности, собственной конечности, собственной уязвимости перед хаосом бытия.

И вот человек, измученный этим грузом, выбирает быть ребёнком. Выбирает не видеть весь мир целиком, ибо целостное видение мира, как говорил Ницше, разрушает иллюзии и обрекает на страдание. Лучше, рассуждает он, позволить себе жить «по частям»: хватать лишь те стороны жизни, что не обжигают, не пугают, не требуют мужества. В этом и кроется основа инфантильности: человек придаёт форму собственной жизни, как игре, как беззаботной песочнице, чтобы не смотреть в глаза реальности, где есть боль, смерть и ответственность за собственный поступок.

Такое бегство от реальности — не просто личная трагедия, но коллективная катастрофа. Ведь человек, отказавшийся взрослеть, заражает этим отречением других. Он учит всех вокруг, что ответственность — это нечто постыдное, что зрелость есть нечто угнетающее, что лучше убежать, скрыться, спрятаться. В этом смысле инфантильность становится оружием массового поражения, разрушающим социальные связи, подрывающим надежду на прогресс, разлагающим мужество и силу духа.

Сие движение к детской беспечности с виду кажется безобидным, но оно смертельно для культуры. Вспомни античных героев — Перикла, Солона, Цезаря, — они выросли в эпохах, где каждый был обязан нести тяжесть мира, обязан был отвечать за свой город, за свою честь, за свои слова. Их сила рождалась из того, что они не позволяли себе прятаться от реальности, пусть даже самая горькая правда била их по лицу.

Современный человек, напротив, надевает клоунский колпак, рисует на лице улыбку и бежит от всего, что могло бы заставить его страдать. Эта добровольная клоунада есть саморазрушение — ибо тот, кто не принимает мир во всей его целостности, становится жалким осколком человека.

О социологическом происхождении инфантильности

Ты спросишь: откуда этот вирус столь массово распространился? Отвечаю тебе, князь, без обиняков: он был выращен самой средой. Современные институты массового общества сделали всё, чтобы человеку больше не приходилось нести груз ответственности. Политика превратилась в фарс, школа — в фабрику дрессировки, работа — в бессмысленное колесо, где нет ни творчества, ни самовыражения.

Всё вокруг словно кричит: «Не думай! Не страдай! Не ищи!» — и в этой туманной атмосфере человек действительно сдаётся. Инфантильность становится комфортной бронёй, в которой не страшно существовать. Но при этом человек перестаёт быть хозяином собственной судьбы, перестаёт быть гражданином мира. Он становится послушной игрушкой для властей, для корпораций, для любых сил, желающих его использовать.

О моральном изъяне инфантильности

Позволь подчеркнуть ещё резче: инфантильность — это не просто болезнь, это предательство. Предательство своего дара мыслить, предательство чести своих предков, которые проливали кровь, чтобы освободить разум, предательство всех тех героев, что боролись за просвещение и свободу.

Быть взрослым страшно. Но взрослость есть единственный путь к человеческому достоинству. Быть взрослым значит смотреть правде в глаза, даже если она уродлива, значит брать ответственность за свою жизнь и судьбу других.

А быть инфантильным — значит отречься от этой священной обязанности. Значит, стать паразитом на теле культуры, на теле истории, на теле самого человеческого рода.

О перспективе

И вот, мы подходим к последнему штриху. Я утверждаю: если человечество не сумеет преодолеть инфантильность, его ждёт гибель. Тот народ, что отучится взрослеть, никогда не сможет противостоять варвару, не сможет защитить свою свободу, не сможет сохранить науку и искусство.

Эпоха требует от нас быть людьми со стальным сердцем, пусть и с чувствующей душой. Эпоха требует суровой зрелости.

Эпоха требует, чтобы мы наконец перестали играть в детские игры.

И в этом — первый закон любой революции.

II. Инфантильность как социальная стратегия — философское развёртывание

Позволь мне сказать без тени увёрток: инфантильность — это не просто слабость человека. Это его сознательный, пусть и стыдливо скрытый, выбор. Это стратегия, выработанная веками угнетения, когда любая искра самостоятельной мысли каралась кандалами или мечом.

Поколение за поколением вбивали в голову человеку: не высовывайся, не думай, не спрашивай. Не пытайся влиять на судьбу — она предрешена, она выточена в храме, в суде, в канцелярии, в страхе перед сильным. Так рождалось общество, в котором взросление есть смертный приговор, а инфантильность — билетом в безопасность.

Малые сообщества, обособленные от центров принятия решений, научились ценить эту стратегию как жизнеспасающий навык. Когда жизнь проходит под железным катком чужой власти, когда ни один твой крик не отзовётся эхом в высоких коридорах, — проще притвориться ребёнком. Проще сделать вид, что ничего не понимаешь, что ничего не можешь изменить.

Так и приживается эта поза вечного дитяти — поза, в которой человек не несёт ответственности, не участвует в общем устройстве жизни, не вступает в великое сражение за преобразование общества. Это инфантильное бессилие, замешанное на страхе, становится привычным и даже передаётся по наследству, как язык или манеры.

О социальной цене инфантильности

Но плату за эту кажущуюся «безопасность» общество платит страшную. Оно теряет двигатель развития. Оно утрачивает волю к созиданию. Оно перестаёт быть организмом, готовым бороться за собственное обновление, за собственную правду, за собственную свободу.

Инфантильность подавляет стремление к знанию. Она убивает просветительский пыл. Она превращает политику в заурядное представление, где никто не спрашивает всерьёз, куда идёт страна и чем заплатят дети за этот путь. Человек инфантильный не задаёт вопросов, ибо вопросы опасны: за ними стоит необходимость действовать. А действовать страшно.

Вот почему инфантильные сообщества не рождают великих идей. Они умеют лишь смиряться, лишь приспосабливаться. Они не способны изобрести новый порядок, потому что новый порядок требует силы, зрелости, смелости — требует взрослости.

Инфантильность как добровольная неучастность

Смотри, как парадоксально: люди часто ругают власть, ругают богачей, ругают «всех этих наверху», но продолжают жить так, словно их собственная жизнь — не их собственная. Они добровольно отказываются быть субъектами истории. Они — статисты, массовка.

И это страшнее любой тирании, ибо настоящая тирания питается именно этим отказом. Там, где народ становится взрослым, там, где он берёт ответственность на себя, власть уже не может его унизить до уровня бессловесного стада. Но там, где царит инфантильность, любая тирания укореняется и расцветает.

О корнях инфантильности в культуре изоляции

Я правильно упомянул деревни и малые посёлки. Их трагедия — не в «дурных» людях, не в недостатке мозгов, но в том, что их жизнь веками текла без ощущения сопричастности к большому делу.

Там, где политические институты кажутся чуждыми, где школа лишь натаскивает к подчинению, а не к творчеству, — человек перестаёт ощущать свою значимость. «Меня всё равно не спросят» — вот ядовитый червь, что точит сердце и убивает волю.

Отсюда идёт и закрытость к политике, и равнодушие к просвещению, и тревожный консерватизм, от которого веет цеплянием за любую хоть сколько-нибудь понятную традицию. Если человек вырос, веря, что от него ничего не зависит, то он никогда не рискнёт ни подняться, ни протянуть руку к новому.

О двойственности инфантильности

Не думай, что инфантильность всегда только бессилие — нет. Это ещё и тонкая, почти циничная сделка.

Человек соглашается быть ребёнком, лишь бы общество дало ему минимум защиты и минимум одобрения.

Он получает снисходительность, жалость, прощение за ошибки — но платит за это собственной свободой.

И вот в этом соглашении — скрытая манипуляция. Инфантил умеет вызывать сочувствие, умеет показывать свою уязвимость, чтобы выжить, чтобы от него ничего не требовали, чтобы его оставили в покое.

Он — как щенок, который смотрит большими глазами, и никто не решается заставить его делать тяжёлую работу.

Но общество, где все превратились в таких щенков, утрачивает саму суть человека — утрачивает достоинство, волю, мужество. И это уже катастрофа не одного индивида, а целой цивилизации.

О просветителях и их трагедии

В таких сообществах, где инфантильность становится нормой, всякий человек, пытающийся открыть глаза другим, оказывается в положении изгоя. Его ненавидят. Его боятся. Его обзывают еретиком и бунтарём, потому что он разрушает этот сладкий сон.

В малых обществах, где жизнь веками текла без перемен, всякая перемена — пугающий монстр.

Вот почему великие просветители, поэты, учёные часто погибали или вынуждены были бежать. Их не убивала истина — их убивала инфантильная масса, которая не вынесла призыва к взрослению.

III. Инфантил как манипулятор — философское развёртывание

Не торопись, читатель и собеседник мой, возводить инфантила в ранг святого мученика. Не делай его вечной жертвой, ибо в его рукаве спрятана карта, которой он пользуется ловко и зачастую без зазрения совести.

Инфантильность, как я уже сказал, есть уклонение от бремени. Но в обществе, где каждый ищет выгоды, где каждый боится быть сломленным, инфантильность превращается в тонкое оружие — в особую форму манипуляции.

Смотри пристально:

Человек, прикинувшийся ребёнком, обезоруживает окружающих. Он выставляет напоказ свою уязвимость, он смотрит снизу вверх, как бы говоря:

«Я слаб, я не опасен, пожалей меня. Сними с меня бремя решения, но дай мне твою защиту, твою силу, твоё участие».

И мир откликается — мир даёт ему поддержку, мир прощает ему промахи, мир закрывает глаза на его отказ быть человеком в полном смысле слова.

Механизм манипуляции инфантила

Инфантил — это не всегда пассивное существо. Его сила — в его слабости.

Он торгует своей беззащитностью, как другим торгуют связями, богатством, силой слова.

Он делает свою уязвимость товаром — товаром, который приносит ему дивиденды:

жизнь без ответственности, жизнь без труда по преобразованию мира, жизнь, где за него решают другие.

И тем самым он обретает власть.

Власть незаметную, но цепкую.

Власть, основанную на чувстве вины у сильных.

Он умеет внушать: «Ты обязан мне помогать. Я не справлюсь без тебя.

Ты не посмеешь требовать от меня того, что требуешь от взрослого».

Вот где сливаются в один узел два вида насилия: насилие власти и насилие слабости.

Первое бьёт по лбу, второе сковывает душу.

Клубок угнетателей и угнетённых

Здесь раскрывается важнейшая истина, о которой забывает обыватель:

В инфантильном обществе нет чёткой границы между жертвой и палачом, между угнетателем и угнетённым.

Они сцеплены, как звенья одной цепи.

Инфантил одновременно и пленник собственного страха — и палач для тех, кто осмелился не бояться.

Он требует заботы, но отвергает правду.

Он просит защиты, но травит того, кто зовёт его к взрослению.

Он стремится сохранить свою хрупкую позицию вечного дитяти, даже если для этого нужно унижать тех, кто хочет сделать его равным.

Именно потому инфантильность — не только болезнь личности, но болезнь общества.

Она превращает людей в сообщников по великому заговору против свободы.