Бесплатный фрагмент - Атомный «Маяк» — проблема на века

Владислав Ларин

Атомный «Маяк» — проблема на века

Третье издание, переработанное и дополненное

Vladislav Larin

Atomic «Mayak» — Problem for the Ages

Third edition, revised and expanded

---

Всем жертвам гонки ядерных вооружений

посвящается…

---

To all victims nuclear arms race

dedicated…

Благодарности и Авторское право

Автор выражает благодарность организациям, в разное время оказавшим поддержку работе над этой книгой, поиску и проверке достоверности фактов, содействие публикации полученных результатов:

«Московский Экопрессцентр»;

Комбинат «Маяк»;

«Bulle Bleue»;

«Ploughshares Fund»;

Страховая компания «МАКС»;

Антиядерная кампания «Социально-экологического Союза»;

Программа по ядерной и радиационной безопасности ИСАР;

«Greenpeace Россия»;

Особую помощь в сборе материала, рецензировании книги, корректном представлении фактов и публикации результатов оказали:

Ларин И. И. профессиональный физик-атомщик, более сорока лет проработавший в московском «Институте атомной энергии им. Курчатова». Во время моей работы над книгой был главным консультантом по многим специальным вопросам;

Мнацаканян Р. А. профессор факультета Environmental Sciences & Policy в Central European University, без содействия которого эта книга вообще не могла появиться;

Аклеев А. В. директор ФИБ-4 «Минздрава РФ»;

Балабанов В. Ф. ветеран радиохимического завода комбината «Маяк»;

Блоков И. П. директор кампании «Greenpeace Россия»;

Борисова Т. П. сотрудник группы информирования общественности комбината «Маяк»;

Булдаков Л. А. зам. директора «Института биофизики» «Минздрава РФ»;

Воронов Д. Б. начальник управления ЗАО «МАКС»;

Вяткина Е. Ю. главный редактор газеты «Озёрский вестник»;

Галич В. Ф. ответственный секретарь «Бюллетеня центра общественной информации по атомной энергии»;

Глазовский Н. Ф. зам. директора «Института географии РАН», директор «LEAD CIS Program»;

Грабовский М. П. зам. директора Шевченковской АЭС;

Грибов А. А. председатель Озёрского городского Совета депутатов;

Гуськова А. К. зав. отделом «Института биофизики» «Минздрава РФ»;

Дзекун Е. Г. директор по производству комбината «Маяк»;

Дибобес И. К. директор Челябинского филиала «Института радиационной гигиены», преобразованного в «ФИБ-4», позже — зам. начальника 3-го главка при «Минздраве СССР»;

Дрожко Е. Г. директор «ФИБ-1» «Минздрава РФ»;

Дощенко В. Н. ветеран «ФИБ-1»;

Емельянов И. В. начальник Озёрский инспекции «Федерального надзора России по ядерной и радиационной безопасности»;

Кабирова М. Н. член Совета «Движения за ядерную безопасность»;

Кабиров Г. Г. руководитель Челябинской общественной организации «Теча»;

Конев В. Н. сотрудник «ВНИИ неорганических материалов им. Бочвара»;

Косенко М. М. зав. клиническим отделом «ФИБ-4» «Минздрава РФ»;

Кузнецов В. Л. председатель профсоюзного комитета комбината «Маяк»;

Кузнецова Ф. Д. ветеран радиохимического завода комбината «Маяк»;

Кутепова Н. Л. руководитель Озёрской общественной организации «Надежда»;

Ларина Р. С. ветеран «Института атомной энергии им. Курчатова»;

Логачев В. А. профессор, сотрудник «Институт биофизики» «Минздрава РФ»;

Любчанский Э. Р. директор «ФИБ-1» «Минздрава РФ»;

Малафеева А. И. руководитель Челябинской общественной организации «Эколин»;

Малков В. В. главный инженер реакторного завода комбината «Маяк»;

Малышев С. В. зам. начальника четвертого «Главного научно-технического управления» «Министерства по атомной энергетике РФ»;

Мамин А. И. зам. главного инспектора «Государственного комитета по охране окружающей среды» ЗАТО г. Озёрска;

Мартьянова Н. В. генеральный директор ЗАО «МАКС»;

Матвеенко В. П. сотрудник группы информирования общественности комбината «Маяк»;

Медведев Ж. А. профессор лондонского национального «Института медицинских исследований»;

Микерин Е. И. начальник четвертого «Главного научно-технического управления» «Министерства по атомной энергетике РФ»;

Мищенко В. Л. президент Института «Экоюрис»;

Никульченков Б. Н. директор по страхованию корпоративных клиентов ЗАО «МАКС»;

Окладникова Н. Д. зав. клиническим отделением «ФИБ-1» «Минздрава РФ»;

Печников А. В. координатор Программы по ядерной и радиационной безопасности «ИСАР»;

Попова Л. В. директор «Центра ядерной экологии и энергетической политики» «Социально-экологического Союза»;

Размахова И. А. ветеран радиохимического завода комбината «Маяк»;

Ровный С. И. начальник «ЦЗЛ-ОНИС» комбината «Маяк»;

Романов Г. Н. зам. начальника «ЦЗЛ-ОНИС» комбината «Маяк»;

Рыжков Е. Г. руководитель группы информирования общественности комбината «Маяк»;

Савельев В. А. начальник отдела мониторинга радиоактивного загрязнения «Управления экологических программ и мониторинга загрязнения природной среды» «Росгидромета»;

Садовников В. И. генеральный директор комбината «Маяк»;

Сапрыкина Е. И. начальник отдела технического контроля радиохимического завода комбината «Маяк»;

Скобцов А. С. зам. главного инженера радиохимического завода комбината «Маяк»;

Сладков В. С. ветеран радиохимического завода комбината «Маяк»;

Стародубцев Г. С. зам. главного инженера по ядерной безопасности комбината «Маяк»;

Суслов А. П. зам. генерального директора комбината «Маяк»;

Третьяков Ф. Д. зам. директора «ФИБ-1»;

Усачев В. Л. главный инспектор «Государственного комитета по охране окружающей среды» ЗАТО г. Озёрска;

Форофонтов И. В. координатор ядерной кампании «Greenpeace Россия»;

Цитцер О. Ю. главный специалист «Департамента охраны окружающей среды и экологической безопасности» «Министерства природных ресурсов России»;

Чупров В. А. координатор энергетического департамента «Greenpeace Россия»;

Шидловский В. В. начальник «Департамента ядерно-топливного цикла» «Министерства по атомной энергии РФ»;

Якимец В. Н. ст. научный сотрудник «Института системного анализа РАН»;

Яковлева О. А. адвокат института «Экоюрис».

Третье издание книги подготовлено в рамках издательской программы секции Документальной литературы (ДокЛит) Московского союза литераторов.

© Владислав Ларин, 2025

По вопросу о приобретении книги в бумажном или электронном виде обращайтесь к автору:

larin.vlad@gmail.com

Acknowledgements and Copyright

The author expresses gratitude to the organizations that at various times supported the work on this book, the search and verification of facts, and the promotion of the publication of the results obtained:

«Moscow Ecopresscenter» (Moscow Environmental Press Center);

Nuclear combine «Mayak»;

«Ploughshares Fund»;

«Bulle Bleue»;

MAKS Insurance Company;

ISAR Nuclear and Radiation Safety Program;

Anti-nuclear campaign of the «Socio-Ecological Union»;

«Greenpeace Russia»;

The third edition of the book was prepared as part of the publishing program of the Nonfiction section (Documentary literature section — DocLit) of the Moscow Union of professional authors.

© Vladislav Larin, 2025

If you want to purchase a book in paper or electronic form, please contact the author:

larin.vlad@gmail.com

Автор и его книга

Об Авторе

Владислав Ларин — исследователь, аналитик, эколог, профессиональный путешественник, эко-дизайнер, литератор, научный журналист, фотограф. Автор десятка книг и сотен статей, опубликованных в разных странах, преимущественно посвящённых проблемам антропогенного воздействия на окружающую среду. Проработал 33 года в научно-популярном и общественно-политическом журнале Президиума Российской Академии наук «Энергия: экономика, техника, экология», где возглавлял отдел изучения экологических проблем. Имеет степень M.Sc. (Master of Science) in Environmental Sciences and Policy, Diploma of Manchester University, UK, 1998.

Изучением широкого круга проблем, связанных с работой крупнейшего предприятия атомного военно-промышленного комплекса бывшего СССР, известного в настоящее время как производственное объединение комбинат «Маяк», занимается с 1992 г. Опубликовал несколько десятков статей на эту тему. Первое издание книги «Комбинат „Маяк“ — полвека проблем» состоялось в 1996 г., второе издание «Комбинат „Маяк“ — проблема на века» — в 2001 г. Главы из этих книг были перепечатаны многими периодическими изданиями — как в России, так и за рубежом. Опубликованная в октябре 1999 г. статья о неизвестных радиационных авариях на «Маяке» была перепечатана приложением «Лучшие мировые публикации» к газете «The Guardian» («Russia’s nuclear secret», «The Editor — The Best of the World’s Media»).

От Автора

В апреле 1993 г. я впервые оказался на производственном объединении комбинат «Маяк» в качестве обозревателя журнала «Энергия: экономика, техника, экология». На это секретное предприятие в ту пору только начали допускать посторонних, непричастных к атомной промышленности людей. Думал, что подготовлю несколько публикаций для журнала — и всё. Однако, тема оказалась столь огромной и неизвестной, что несколькими статьями дело не ограничилось.

В 1993—1994 гг. я написал книгу, опубликованную в 1996 г. под названием «Комбинат „Маяк“ — полвека проблем». Книга была издана к пятидесятилетию подписания постановления Совета народных комиссаров СССР о начале проектирования первого в СССР реактора-наработчика плутония и к десятой годовщине Чернобыльской катастрофы. Публиковалась она быстро, денег на издание практически не было, поэтому оформление и тираж оставляли желать много большего. Кроме того, круг обсуждаемых в книге проблем ограничивался историческими аспектами и практически не касался ни сегодняшних проблем, ни перспектив «Маяка». Да и открытых источников информации было в то время весьма недостаточно. Несмотря на это, книга оказалась интересна как для специалистов в данной области, так и для активистов экологических движений поскольку представляла собой справочник по всем проблемам «Маяка». Может быть, несколько поверхностный, но всесторонний.

Между тем, доступной информации по обсуждаемой теме становилось больше, связи со специалистами и ветеранами «Маяка» расширялись, да и интерес к проблеме не снижался. Прочитавшие книгу люди присылали письма, предлагали поделиться воспоминаниями и помочь в исправлении неизбежных неточностей, сопровождавших первое издание. Так родилась идея написать новую книгу, частично использовав материалы, вошедшие в первое издание. Я ещё несколько раз побывал на «Маяке», встречался с десятками ветеранов и работающих сегодня на предприятии специалистов, с руководством комбината «Маяк» и города Озёрска, со специалистами по транспортировке и переработке отработанного ядерного топлива и радиоактивных отходов, с экспертами в области офшоров в ЗАТО, с представителями «Госатомнадзора» и «Госкомэкологии» в Озёрске и Москве. В результате я написал новую книгу, опубликованную в 2001 г. под названием «Комбинат „Маяк“ — проблема на века».

Обсуждение проблем атомной промышленности и энергетики в «послечернобыльскую» эру было сильно политизировано и не терпело оттенков. От автора требовалось чётко определить — ты «за» дальнейшее развитие атомной промышленности или «против». То есть причислить себя к одному из противостоящих движений. Но от меня, как от исследователя и аналитика, требовалась объективность и максимальная беспристрастность. Я собирал факты и результаты исследований, ничего не пропуская и не отбрасывая по причине несоответствия своей позиции, описывал их понятным языком — давая читателю возможность самому разобраться в проблеме и определить своё к ней отношение.

Работая над книгой, я не старался подбирать факты, подтверждающие или опровергающие чьи-то взгляды. Главной моей целью было собрать как можно больше достоверной информации и изложить её в наиболее доступной, а если удастся — в увлекательной форме. Делал я это для того, чтобы популяризировать проблему, которую считаю входящей в число серьезнейших проблем современности. Причем её нельзя отнести только к области экологии. Она также является и социальной, и экономической, а в настоящее время — и политической проблемой.

Чтобы проверить правильность выбранного подхода и объективность представленных данных, я дал прочитать как первую книгу «Комбинат „Маяк“ — полвека проблем», так и вторую книгу «Комбинат „Маяк“ — проблема на века» специалистам и экспертам, с разных сторон вовлечённых в преодоление последствий развития атомного военно-промышленного комплекса бывшего СССР. Несмотря на разность взглядов и принадлежность этих специалистов к противостоящим друг другу организациям и общественным группам, все они дали высокую оценку проделанной работе. Их краткие отзывы представлены в начале книги. Для более вдумчивых читателей в Приложении 7 представлены оригиналы отзывов экспертов.

Сейчас перед вами третье издание моей книги — переработанной и дополненной некоторыми новыми данными, которую я назвал «Атомный „Маяк“ — проблема на века». Надеюсь, мне удалось написать книгу, которая если не примирит, то хотя бы прояснит, а быть может и сблизит позиции тех, кто с разных сторон подходит к решению одних и тех же задач и проблем атомного военно-промышленного комплекса бывшего СССР и современной России. А проблем много. И чем больше людей поймут реальные масштабы бедствия, тем реальнее будет выработанная программа совместных действий, направленных на преодоление последствий эпохи ядерного безумия. Тем более, что она, похоже, ещё не завершилась…

В середине сороковых годов ХХ века, когда главной стратегической задачей политического руководства Советского Союза стало создание собственного атомного оружия, на территории СССР стали появляться «секретные» города. О них нельзя было говорить, о них не писали в прессе, их до сих пор трудно найти на картах. Эти города стали центрами зарождавшейся атомной промышленности. Одному из таких городов посвящена данная книга. Речь идет о городе, в котором жил и трудился персонал атомного объекта, известного в настоящее время как производственное объединение комбинат «Маяк». Или для краткости — «Маяк».

На разных этапах существования из соображений секретности этот город и строящееся предприятие носили разные названия. Сначала это была «десятая площадка», «почтовый ящик 21», «завод 817» и т. д. Позднее, когда город был уже построен, его назвали Челябинск-40 («Сороковка»). В системе атомной промышленности он был также известен как Челябинск-57 и Челябинск-65. Следует помнить, что всё это названия одного города и одного атомного предприятия. В апреле 1994 г. город получил первое собственное название — он был официально переименован в Озёрск. Так что первый раз в апреле 1993 г. я ещё приехал в Челябинск-65.

Аварии и катастрофы неизбежны, когда начинается столь масштабное дело. Но их последствия в полной мере становятся понятны лишь спустя годы, когда проходит спешка и развеивается туман секретности. В случае с авариями на комбинате «Маяк» понадобилось более сорока лет, чтобы только в общих чертах представить последствия существования этого атомного комбината и полученного персоналом предприятия и жителями окружающих его населённых пунктов переоблучения. Истории создания комбината «Маяк», последствиям его деятельности для здоровья людей, масштабам разрушения окружающей среды и перспективам существования этого огромного предприятия и города-спутника Озёрска посвящена данная книга.

P.S. Важное уточнение

Основной текст книги написан между 1993 и 2000 гг. Поэтому, когда в тексте встречаются сообщения о «современном состоянии дел» в разных областях обсуждаемой проблемы, следует понимать — речь идёт о конце ХХ века. Последняя редакция книги направлена на улучшение качества подачи материала, а не на переписывание текста книги. Хотя, в неё добавлены некоторые новые материалы.

Для описания современного состояния дел на комбинате «Маяк» необходимо провести новое исследование. Такое исследование представляется совершенно необходимым в рамках современного понимания мировой конструкции ядерной, радиационной и экологической безопасности. Автор готов этим заняться при наличии благоприятных обстоятельств.

The Author and his book

About Author

Vladislav Larin is a researcher, analyst, ecologist, professional traveler, eco-designer, writer, scientific journalist, photographer. He is the author of dozens of books and hundreds of articles published in different countries, mainly devoted to the problems of anthropogenic impact on the environment. He worked for 33 years in the journal of the Presidium of the Russian Academy of Sciences «Energy: Economics, Technology, Ecology», where he headed the department for the study of environmental problems. He has degree M.Sc. (Master of Science) in Environmental Sciences and Politics, Diploma from the University of Manchester, UK, 1998.

He has been studying a wide range of problems related to the work of the head enterprise of the nuclear military-industrial complex of the former USSR, currently known as the «Mayak» Combine production association, since 1991. He has published several dozen articles on this topic. The first edition of the book «Combine „Mayak“ — Half a Century of Problems» took place in 1996, the second edition of «Combine „Mayak“ — a Problem for the Ages» — in 2001. Chapters from these books have been reprinted by many periodicals — both in Russia and abroad. Published in September’s, 1999 issue «The Bulletin of the Atomic Scientists» the article about unknown radiation accidents at the «Mayak» was reprinted in the magazine «The Guardian» — «The Editor — The Best of the World’s Media».

From Author

In April 1993, I first time visited at the «Mayak» Combine production association as a staff writer and researcher for the magazine «Energy: Economics, Technology, Ecology». At that time, outsiders who were not involved in the nuclear industry had just begun to be admitted to this secret enterprise. I thought that I would prepare several publications for the magazine — and that’s it. However, the topic turned out to be so huge and unknown that it was not limited to several articles.

In 1993, I wrote a book published in 1996 under the title «The „Mayak“ Combine — half a century of problems». The book was published on the fiftieth anniversary of the signing of the decree of the Council of People’s Commissars of the USSR on the beginning of the design of the first plutonium reactor in the USSR and on the tenth anniversary of the Chernobyl disaster. It was published quickly, there was practically no money for publication, so the design and circulation left much to be desired. In addition, the range of problems discussed in the book was limited to historical aspects and practically did not concern either today’s problems or the prospects of the «Mayak». And there were very few sources of information at that time. Despite this, the book turned out to be interesting both for specialists in this field and for activists of environmental movements because it was a reference book on all the problems of the «Mayak». Maybe a little superficial, but comprehensive.

Meanwhile, there was more information available on the topic under discussion, contacts with specialists and veterans of the «Mayak» expanded, and interest in the problem did not decrease. People who read the book sent letters, offered to share their memories and help correct the inevitable inaccuracies that accompanied the first edition. So, the idea was born to write a new book, partly using the materials included in the first edition. I visited «Mayak» several more times, met with dozens of veterans and specialists working at the enterprise today, with the management of the «Mayak» combine and the city of Ozyorsk, with specialists in the transportation and processing of spent nuclear fuel and radioactive waste, with experts in the field of offshore companies in «closed cities», with representatives of «Gosatomnadzor» and «Goskomekology» in Ozyorsk and Moscow. As a result, I wrote a new book, published in 2001, entitled «The «Mayak Combine — a Problem for the Ages».

The discussion of the problems of the nuclear industry and energy in the post-Chernobyl era was highly politicized and did not tolerate shades. The author was required to clearly define whether you are «for» the further development of the nuclear industry or «against». That is, to classify oneself as one of the opposing groups. But as a researcher and analyst, objectivity and maximum impartiality were required of me. I collected facts and research results, without skipping or discarding anything because of the inconsistency of my position, described them in understandable language — giving the reader the opportunity to understand the problem himself and determine his attitude to it.

While working on my book, I did not try to select facts that confirm or refute someone’s positions and points of views. My main goal was to collect as much reliable information as possible and present it in the most accessible, and if possible, in a fascinating way. I did this in order to popularize a problem that I consider to be one of the most serious problems of our time. Moreover, it cannot be attributed only to the field of ecology. It is also a social, economic, and in the foreseeable future, a political problem.

To verify the correctness of the chosen approach and the objectivity of the data presented, I gave both the first book «The Mayak Plant — half a Century of Problems» and the second book «The Mayak Plant — a Problem for the Ages» to specialists and experts involved in overcoming the consequences of the development of the nuclear military-industrial complex of the former USSR. Despite the difference of views and belonging of these specialists to opposing organizations and public groups, they all highly appreciated the work done. Their brief reviews are presented at the beginning of the book. For more thoughtful readers, the original expert reviews are presented in Appendix 8.

Here is the third edition of my book, revised and supplemented with some new data, which I called «The Atomic „Mayak“ — a Problem for the Ages». I hope I have managed to write a book that, if not reconciles, then at least clarifies, and perhaps brings together the positions of those who approach the solution of the same tasks and problems of the nuclear military-industrial complex of the former USSR and modern Russia from different sides. There are a lot of problems. And the more people understand the real scale of the disaster, the more realistic the program of joint actions aimed at overcoming the consequences of the era of nuclear madness will be. Moreover, it does not seem to be over yet…

In the mid-forties of the twentieth century, when the main strategic task of the Soviet Union was to create its own atomic weapons, «secret» cities began to appear on the territory of the USSR. They could not be talked about, they were not written about in the press, they still do not exist on maps. These cities became the centers of the nascent nuclear industry. This book is dedicated to one of these cities. We are talking about the city where the personnel of the nuclear facility, currently known as the «Mayak» Combine production association, or «Mayak» for short, lived and worked.

At different stages of its existence, for reasons of secrecy, this city and the enterprise under construction had different names. At first it was the «tenth site», «postbox 21», «plant 817», etc. Later, when the city was already built, it was named Chelyabinsk-40 («Sorokovka»). In the nuclear industry system, it was also known as Chelyabinsk-57 and Chelyabinsk-65. It should be remembered that all these are the names of the same city. In April 1994, the city received its first proper name — it was officially renamed Ozyorsk. So, the first time was in April 1993. I also came to Chelyabinsk-65.

Accidents and catastrophes are inevitable when such a large-scale business begins. But their consequences become fully understood only years later, when the rush passes and the fog of secrecy is dispelled. In the case of accidents at the «Mayak» plant, it took more than forty years to only briefly imagine the consequences of overexposure of the personnel and residents of the surrounding settlements. This book is devoted to the history of the creation of the «Mayak», the consequences of its activities for human health, the scale of environmental destruction and the prospects for the existence of this huge enterprise and the satellite city of Ozersk.

P.S. An important clarification

The main text of the book was written between 1993 and 2000. Therefore, when the text contains messages about the «current state of affairs» in different areas of the problem under discussion, it should be understood that we are talking about the end of the twentieth century. The latest edition of the book is aimed at improving the quality of the presentation of the material, and not at rewriting the text of the book. Although, some new materials have been added to it.

To describe the current state of affairs and problems at the «Mayak» plant, it is necessary to conduct a new study. Such a study seems to be absolutely necessary within the framework of the modern understanding of the global design of nuclear and radiation safety. The author is ready to do this if favorable circumstances arise.

Мнение экспертов о книге «Атомный „Маяк“ — проблема на века»

…Основная особенность книги В. И. Ларина в том, что она написана «человеком со стороны», и автору при этом удалось остаться в рамках непредвзятого, объективного анализа большинства проблем атомной промышленности, связанных с её специфической опасностью — обращением с радиоактивными веществами и радиацией. Он не нагнетает и не навязывает негативного отношения к этому виду технологии, но и не в коей мере не маскирует и не замазывает проблем. Старается показать всё как есть в наиболее доступной форме и в полном охвате. По охвату проблемы автор прошелся по всем вопросам: от детального описания обнаруженных фактов и событий до законодательства в области ядерного страхования.

Всякое умолчание или маскировка проблем рождает только недоверие и всегда приносит больше вреда, чем пользы. Признак «зрелого» отношения автора к проблеме — не навязывать позицию, а дать возможность читателю самому её выработать на базе достаточно детального знания. По всему тексту автор многократно напоминает, что главной причиной всех ущербных решений и трагических событий прежде всего являются глобальные политические и стратегические факторы, обусловившие спешку, не лучшее (по сегодняшним меркам) способы решения технических и социальных вопросов, поставленные в жесткие рамки реальностей послевоенного состояния хозяйства и существовавших общественных отношений.

В результате получилась полезная книга для любого читателя, заинтересованного в данной проблеме. В том числе и для специалистов, которые могут примерить свое понимание и отношение к разным вопросам — к тому, что прочтут в книге. Конечно, каждый специалист в своем вопросе может найти трактовки, отличающиеся от его представлений и известных ему фактов, но, по всей видимости, это не выводит текст книги за рамки положительной оценки.

Книгу В. И. Ларина можно рассматривать как некий справочник. Её не обязательно следует читать сразу и подряд. Можно обращаться к разным разделам, посвященным разным сторонам проблемы. Кого-то заинтересуют генетические последствия облучения, кого-то — профессиональные детали самопроизвольной цепной реакции и т. д.

Работа автором проделана большая. Хотелось бы, чтобы она принесла пользу.

В. А. Сидоренко, член-корреспондент Российской Академии наук,

директор по научному развитию РНЦ «Курчатовский институт»,

1992—1996 гг. зам. министра «Минатома РФ»,

1990—1991 гг. первый зам. министра «Минатомэнергопрома СССР»,

1984—1990 гг. первый зам. председателя «Госатомнадзора СССР»;

***

…Книга Владислава Ларина кажется мне очень полезной для работников комбината «Маяк». В ней отражены как последствия деятельности предприятия с самого начала его существования, так и будущие проблемы, связанные с экологией, с получением, использованием и действием на людей трития, с переработкой ОЯТ, длительным хранением радиоактивных отходов и плутония. Все эти проблемы требуют больших экономических затрат — на исследования, на наблюдение за хранением источников радиации, на их переработку.

Мне кажется, что с большинством выводов, сделанных автором книги «Комбинат „Маяк“ — проблема на века», можно согласиться.

Е. И. Сапрыкина, ветеран комбината «Маяк»;

***

…Хочу отметить очень основательный труд автора по сбору и обработке обширной и разнообразной информации о крупнейшем предприятии атомного комплекса нашей страны. В последнее время вокруг комбината «Маяк» появляется много слухов и непроверенных сведений, поэтому особо следует отметить тщательный отбор автором проверенной и достоверной информации. Автор не только проанализировал имеющуюся информацию, но также уделил большое внимание встречам с ветеранами «Маяка», что позволило дополнить литературные данные ценными воспоминаниями. Это дало возможность взглянуть на проблему не только с сухой научной точки зрения но и почувствовать дыхание времени, в которое жили и работали ветераны атомной промышленности и все люди нашей страны. Автор правильно оценивает долгосрочность проблем, связанных с радиоактивным загрязнением территорий вокруг «Маяка».

И. К. Дибобес, доктор медицинских наук,

директор «Челябинского филиала Института радиационной гигиены», заместитель начальника Третьего главка при «Минздраве СССР»;

***

…Читая книгу Владислава Ларина, невольно задаешься вопросом — к какому жанру можно ее отнести? Наряду с почти профессиональным описанием и анализом экологических аспектов радиационных аварий и радиационно-опасных, очень специфических ядерных технологий, в книге есть экскурсы и в область обеспечения государственной тайны, и в социологические проблемы ядерно-оборонного комплекса, и в медицинские проблемы.

Автор творчески переработал огромное количество документов и первоисточников и в результате читатель получил возможность прикоснуться к непростой истории становления и развития атомной промышленности России, ее сегодняшним проблемам.

Расставляя акценты и давая оценки действиям людей в очень непростых ситуациях, автор никогда не теряет уважения к ним и к их делу.

Сегодня, когда мы видим много примеров дилетантского и политизированного подхода к экологическим проблемам ядерной деятельности, следует особо отметить стремление автора книги к поиску реальных, достоверных и объективных фактов. Книга «Комбинат „Маяк“ — проблема на века» написана настоящим экологом.

В. В. Шидловский, кандидат технических наук,

руководитель «Департамента ядерно-топливного цикла»

«Министерства по атомной энергии РФ»;

***

…Я с большим удовольствием прочитала новую книгу Владислава Ларина. Она является наиболее полным справочником по широкому кругу проблем «Маяка» и атомной промышленности в целом, написанным на основе материала, собранного за годы работы над этой темой. Одновременно она может служить учебным пособием для студентов соответствующих специальностей.

Я знаю, что эту книгу захотят приобрести многие эксперты, занимающиеся проблемами нераспространения ядерного оружия и социально-экологическими аспектами ядерного военно-промышленного комплекса.

Особо хочу отметить несомненные литературные и журналистские достоинства книги. Автору не только удалось установить контакты с людьми из самых разных слоев общества, но и в увлекательной форме изложить истории тех, кто более полувека назад жертвовал своими жизнями и здоровьем ради идеи, последствия воплощения которой мы можем оценить только сейчас.

Л. В. Попова, директор «Центра ядерной экологии и энергетической политики» «Социально-экологического союза»;

***

…Книга написана с редкой для современной журналистики объективностью, с желанием не столько привлечь внимание к сенсации, сколько установить истинное положение дел и определить оптимальные направления реабилитации пострадавших людей и территории.

А. К. Гуськова, член-корреспондент Российской Академии медицинских наук, профессор;

***

…Книга представляет собой наиболее полный, из известных сегодня общественности, сборник информации по истории и современному состоянию комбината «Маяк».

И. В. Форофонтов, координатор Ядерной кампании «Greenpeace Россия»;

***

…С большим интересом прочитал новую книгу Владислава Ларина о «Маяке», написанную с глубоким знанием широчайшего круга проблем комбината и атомной промышленности в целом. Несомненно, она раскрывает новые страницы в истории предприятия и рассказывает о современных проблемах, которые недостаточно освещаются в прессе.

В изложении крайне сложных проблем автору удалось сохранить объективность взглядов и непредвзятость суждений, что заслуживает самой высокой оценки. Книга будет интересна как для молодежи, приходящей работать на комбинат «Маяк», так и для ветеранов атомной отрасли. Уверен, что она будет интересна и для активистов экологических организаций.

С. И. Ровный, кандидат химических наук, начальник «ЦЗЛ-ОНИС» ПО «Маяк»;

***

…Дойдя до фразы «…Рекультивация загрязненных радиоактивностью территорий делает нерентабельным с экономической точки зрения дальнейшее развитие атомной промышленности на современном уровне развития технологий…» я остановился, поняв, что написан суровый приговор всему ядерно-топливному циклу. Я в корне не согласен с подобной позицией автора, однако трудно не признать его добросовестность в работе с очень разнообразным фактическим материалом. Также привлекает свободный язык, которым изложен этот достаточно сложный для понимания неспециалистами материал.

В целом, если отрешиться от разности позиций в восприятии перспектив развития атомной промышленности, следует отметить, что подготовленная книга очень важна в настоящее время. Автор не только излагает доступным языком известные специалистам и описанные в литературных источниках факты, но также активно работает с разными группами лиц, вовлеченных в проблематику «Маяка» как в период становления и развития атомной отрасли, так и в настоящее время. Это очень важно, поскольку все меньше остается людей, способных рассказать о реальных событиях, а отсутствие конкретной информации вызывает домыслы и слухи. Интересны приведенные в книге практически неизвестные ранее факты о локальных авариях на «Маяке», о современном состоянии дел на предприятии и в Озерском ЗАТО, об активности ветеранов в отстаивании своих прав и многое другое.

В. А. Логачев, доктор технических наук, профессор

Государственный научный центр России «Институт биофизики

Министерства здравоохранения и Медпрома РФ»;

***

…Книга Владислава Ларина является прекрасным справочным документом по истории создания и становления первого советского промышленного атомного гиганта. Написанная на основе большого количества редких документальных источников она представляет собой как научную, так и публицистическую ценность. В ней отражен широкий круг проблем: технических, экологических, медицинских, экономических, социальных.

Книгу отличает глубина изложенных фактов и ясность языка, которым автор объясняет сложные вещи. Она будет интересна широкому кругу читателей и в первую очередь следует отметить ее пользу как справочника для всех занимающихся атомной проблематикой. Именно такие работы могут помочь людям разобраться в сложных и очень важных проблемах ядерного наследия СССР и грядущих проблемах атомного военно-промышленного комплекса. И название у книги очень точное — «… — проблема на века».

М. П. Грабовский, зам. директора Шевченковской АЭС;

***

…Автор собрал воедино, обработал и изложил на языке, доступном для мало посвящённого читателя, сведения из малоизвестных научных публикаций и мемуаров работников «Маяка».

Особый интерес представляет глава, в которой содержится описание ранее практически неизвестных радиационных инцидентов. Многие из них могут рассматриваться сейчас как радиационные аварии. Автор дает их описание на основании ряда собранных оригинальных материалов и воспоминаний работников «Маяка».

Книга будет полезна как для специалистов, так и для тех, кто интересуется историей советского атомного проекта.

В. Н. Якимец, кандидат технических наук,

старший научный сотрудник «Института системного анализа РАН»;

The opinion of experts on the book «Atomic „Mayak“ — Problem for the Ages»

…The main feature of V.I. Larin’s book is that it was written by an «outsider», and the author managed to remain within the framework of an unbiased, objective analysis of most problems of the nuclear industry related to its specific danger — the handling of radioactive substances and radiation. It does not escalate or impose a negative attitude towards this type of technology, but in no way masks or glosses over problems. He tries to show everything as it is in the most accessible form and in full coverage. In terms of the scope of the problem, the author went through all the issues: from a detailed description of the discovered facts and events to legislation in the field of nuclear insurance.

Any omission or disguise of problems only creates distrust and always does more harm than good. A sign of the author’s «mature» attitude to the problem is not to impose a position, but to give the reader the opportunity to develop it himself on the basis of sufficiently detailed knowledge. Throughout the text, the author repeatedly recalls that the main reason for all flawed decisions and tragic events are primarily global political and strategic factors that caused the rush, not the best (by today’s standards) ways to solve technical and social issues, placed within the strict framework of the realities of the post-war state of the economy and existing social relations.

The result is a useful book for any reader interested in this problem. Including for specialists who can try on their understanding and attitude to various issues — to what they will read in the book. Of course, every specialist in his question can find interpretations that differ from his ideas and facts known to him, but, apparently, this does not take the text of the book beyond a positive assessment.

V.I. Larin’s book can be considered as a kind of «reference book». It doesn’t have to be read all at once and in a row. You can refer to different sections devoted to different sides of the problem. Someone will be interested in the genetic consequences of radiation exposure, someone will be interested in the professional details of a spontaneous chain reaction, etc.

The author has done a lot of work. I would like it to be useful.

Sidorenko V.A., Corresponding Member of the Russian Academy of Sciences,

Director for Scientific Development of the RSC «Kurchatov Institute»,

1992—1996 — Deputy Minister of the «Ministry of Energy of the Russian Federation»,

1990—1991 — First Deputy Minister of the «Ministry of Atomic Energy of the USSR»,

1984—1990 — First Deputy Chairman of the «State Atomic Energy Supervision of the USSR»;

***

…Vladislav Larin’s book seems to me very useful for the employees of the «Mayak» plant. It reflects both the consequences of the company’s activities from the very beginning of its existence, as well as future problems related to the environment, with the production, use and effect on people of tritium, with the processing of spent nuclear fuel, long-term storage of radioactive waste and plutonium. All these problems require large economic costs — for research, for monitoring the storage of radiation sources, for their processing.

It seems to me that we can agree with most of the conclusions made by the author of the book «The „Mayak“ Combine is a problem for the ages».

Saprykina E.I., Veteran of the «Mayak» Combine;

***

…I would like to note the very thorough work of the author in collecting and processing extensive and diverse information about the largest enterprise of the nuclear complex of our country. Recently, there have been a lot of rumours and unverified information around the «Mayak» plant, so the careful selection of verified and reliable information by the author should be especially noted. The author not only analysed the available information, but also paid great attention to meetings with veterans of the «Mayak», which made it possible to supplement the literary data with valuable memories. This made it possible to look at the problem not only from a dry scientific point of view, but also to feel the breath of the time in which the veterans of the nuclear industry and all the people of our country lived and worked. The author correctly assesses the long-term problems associated with radioactive contamination of the territories around the «Mayak».

Dibobes I.K., Doctor of Medical Sciences (MD),

Director of the Chelyabinsk branch of the «Institute of Radiation Hygiene», Deputy Head of Third Department (Glavk) at the «Ministry of Health of the USSR»;

***

…Reading Vladislav Larin’s book, you can’t to decide — what genre can it belong to? Along with an almost professional description and analysis of the environmental aspects of radiation accidents and radiation-hazardous, very specific nuclear technologies, the book contains excursions into the field of ensuring state secrets, into the sociological problems of the nuclear defence complex, and into medical problems.

The author has creatively reworked a huge number of documents and primary sources, and as a result, the reader has the opportunity to touch on the difficult history of the formation and development of the Russian nuclear industry, its current problems.

By emphasizing and evaluating people’s actions in very difficult situations, the author never loses respect for them and their cause.

Today, when we see many examples of an amateurish and politicized approach to the environmental problems of nuclear activities, it is worth noting the desire of the author of the book to search for real, reliable and objective facts. The book «The „Mayak“ Combine — a problem for the ages» was written by a real ecologist.

Shidlovsky V.V., Candidate of Technical Sciences (PhD),

Head of the Nuclear Fuel Cycle Department «Ministry of Atomic Energy of the Russian Federation»;

***

…I read Vladislav Larin’s new book with great pleasure. It is the most comprehensive reference book on a wide range of problems of the «Mayak» Combine and the nuclear industry in general, written on the basis of material collected over the years of work on this topic. At the same time, it can serve as a textbook for students of relevant specialties.

I know that many experts dealing with the problems of nuclear non-proliferation and the socio-environmental aspects of the nuclear military-industrial complex will want to purchase this book.

I would especially like to note the undoubted literary and journalistic merits of the book. The author not only managed to establish contacts with people from various walks of life, but also in a fascinating way to tell the stories of those who sacrificed their lives and health for the sake of an idea more than half a century ago, the consequences of which we can only now assess.

Popova L.V., Director of the «Centre for Nuclear Ecology and Energy Policy» of the «Socio-Ecological Union»;

***

…The book was written with a rare objectivity for modern journalism, with the desire not so much to draw attention to the sensation, as to establish the true state of affairs and determine the optimal directions for the rehabilitation of affected people and territories.

Gus’kova A.K., Professor, Corresponding Member of the Russian Academy of Medical Sciences;

***

…The book is the most complete collection of information on the history and current state of the «Mayak» Сombine known to the public today.

Forofontov I.V., Coordinator of the Nuclear Campaign of the «Greenpeace Russia»;

***

…I read with great interest Vladislav Larin’s new book about the «Mayak» Combine, written with deep knowledge of the widest range of problems of the plant and the nuclear industry as a whole. Undoubtedly, she reveals new pages in the history of the company and talks about modern problems that are insufficiently covered in the press.

In presenting extremely difficult problems, the author managed to maintain an objective view and an open mind, which deserves the highest praise. The book will be interesting both for young people coming to work at the «Mayak» plant and for veterans of the nuclear industry. I am sure that it will be interesting for activists of environmental organizations as well.

Rovny S.I., Candidate of Chemical Sciences (PhD),

Head of CPL-ONIS for «Mayak»;

***

…Having reached the phrase «...The recultivation of territories contaminated with radioactivity makes it unprofitable from an economic point of view to further develop the nuclear industry at the current level of technology development…» I stopped when I realized that a harsh verdict had been written on the entire nuclear fuel cycle. I fundamentally disagree with this position of the author, but it is difficult not to recognize his conscientiousness in working with a very diverse factual material. It is also attracted by the free language in which this material is presented, which is quite difficult for non-specialists to understand.

In general, if we put aside the difference of positions in the perception of the prospects for the development of the nuclear industry, it should be noted that the prepared book is very important at the present time. The author not only presents facts known to specialists and described in literary sources in accessible language, but also actively works with various groups of people involved in the problems of the «Mayak» both during the formation and development of the nuclear industry and at the present time. This is very important because there are fewer and fewer people who are able to tell about real events, and the lack of specific information causes speculation and rumors. The facts given in the book, which were practically unknown before, about local accidents at the «Mayak», about the current state of affairs at the enterprise and in the Ozersk district, about the activity of veterans in defending their rights, and much more, are interesting.

Logachev V.A., Professor, Doctor of Technical Sciences (PhD),

«The State Scientific Centre of Russia Institute of Biophysics» of the

«Ministry of Health and Medical Industry of the Russian Federation»;

***

…Vladislav Larin’s book is an excellent reference document on the history of the creation and formation of the first Soviet industrial nuclear giant. Written on the basis of a large number of rare documentary sources, it is of both scientific and journalistic value. It reflects a wide range of problems: technical, environmental, medical, economic, and social.

The book is distinguished by the depth of the facts presented and the clarity of the language in which the author explains complex things. It will be of interest to a wide range of readers and, first of all, its usefulness as a reference book for all those involved in nuclear issues should be noted. It is such works that can help people understand the complex and very important problems of the nuclear legacy of the USSR and the upcoming problems of the nuclear military-industrial complex. And the title of the book is very accurate — «… — a problem for the ages».

Grabovsky M.P., Deputy the Director of the «Shevchenko’s Nuclear Power Plant»;

***

…The author gathered together, processed and presented in a language accessible to a less aware reader information from rare scientific publications and memoirs of employees of the «Mayak».

Of particular interest is the chapter, which contains a description of previously virtually unknown radiation incidents. Many of them can now be considered as radiation accidents. The author gives a description of them based on a number of collected original materials and memoirs of employees of the «Mayak».

The book will be useful both for specialists and for those who are interested in the history of the Soviet atomic project.

Yakimets V. N., Candidate of Technical Sciences (PhD),

Senior Researcher at the «Institute of System Analysis of the Russian Academy of Sciences»;

Список сокращений

АН СССР Академия наук СССР;

АПЛ Атомная подводная лодка;

АЭС Атомная электростанция;

ВАО Высокоактивные отходы;

ВАСХНИЛ Всесоюзная сельскохозяйственная академия им. В. И. Ленина;

ВВЭР Водо-водяной энергетический реактор;

ВНИИ Всесоюзный научно-исследовательский институт;

ВНИИЭН Всероссийский научно-исследовательский институт энергетики;

ВНИИПИЭТ Всероссийский научно-исследовательский институт проектных энергетических технологий;

ВУРС Восточно-уральский радиационный след (в некоторых источниках встречается название «восточно-уральский радиоактивный след»);

ГРАО Газообразные радиоактивные отходы;

ГУЛАГ Главное управление лагерей — часть системы госбезопасности, занимавшаяся организацией использования заключённых на строительных и других тяжёлых работах;

ГХК Горно-химический комбинат в г. Железногорск (в прошлом Красноярск-26);

ЖРАО / ЖРО Жидкие радиоактивные отходы;

«Завод 20» Химико-металлургический завод, также назывался «завод В», «объект В»;

«Завод 23» Одна из двух площадок на территории «Маяка», где располагаются атомные реакторы (как действующие, так и снятые с эксплуатации) «реактор АВ-1», «реактор АВ-2», «реактор Л-2» («реактор Людмила») и «реактор Руслан», прежние названия — «объект А», «завод А», также — «завод 24»;

«Завод 25» Радиохимический завод, другие названия — «объект Б», «завод Б», РХЗ, «хозяйство Точёного», «хозяйство Громова», «хозяйство Демьяновича», после пуска в 1959 г. второй («северная нитка») производственной линии, названной «завод 35», стал называться «завод 235»;

«Завод 35» Вторая очередь радиохимического «завода Б», называемый в настоящее время «завод 235»;

«Завод ДБ» Вторая очередь радиохимического «завода Б», другие названия — «ДБ», дублёр «завода Б», «завод 35», называемый в настоящее время «завод 235»;

«Завод РТ» Завод для переработки отработавшего ядерного топлива от АЭС и от транспортных установок атомных подводных лодок, построенный на базе выведенного из эксплуатации «завода 25»;

ДОАнас Допустимая для населения среднегодовая объемная активность;

ЗАТО Закрытое административно-территориальное образование;

ИГКЭ «Институт глобального климата и экологии»;

ИДК Индивидуальный электроионизационный дозиметрический контроль;

ИФК Индивидуальный фотографический дозиметрический контроль;

Лаборатория №2 Первоначальное название Института атомной энергии им. И. В. Курчатова (в настоящее время — Российский научный центр «Курчатовский институт», Москва);

Минсредмаш Министерство среднего машиностроения СССР;

Минздрав Министерство здравоохранения СССР;

МСО 71 Медико-санитарное отделение №71;

МЧС Министерство по чрезвычайным ситуациям;

НАО Низкоактивные отходы;

НКВД Народный комиссариат внутренних дел СССР;

НПО Научно-производственное объединение;

НРБ Нормы радиационной безопасности;

«объект А» Группа из 7 реакторов-наработчиков плутония и трития, также назывался «завод А», «завод 23»;

ОЛБ Острая лучевая болезнь;

ОНИС Опытная научно-исследовательская станция;

ОТВС Отработанные тепловыделяющие сборки — другое название тепловыделяющих элементов, содержащих ОЯТ;

ОТК Отдел технического контроля;

ОЯТ Отработавшее (иногда говорят «отработанное») ядерное топливо;

ПГУ Первое главное управление при Совете народных комиссаров СССР;

ПДН Предельно-допустимая норма (загрязнения);

ПДУ Предельно-допустимый уровень (загрязнения);

ПО «Маяк» Производственное объединение Комбинат «Маяк»;

РАО Радиоактивные отходы;

РПМ Резерв превентивных мероприятий;

РСФСР Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика (прежнее название Российской Федерации);

РХЗ Радиохимический «завод 25», другие названия — «хозяйство Точёного», «хозяйство Громова», «хозяйство Демьяновича», «объект Б», «завод Б», после пуска в 1959 г. второй очереди производства, названной «завод 35», стал называться «завод 235»;

САНО Санитарный отдел «базы №10 строительства МВД» — так на первых порах назывались будущий Комбинат «Маяк» и город Озёрск;

САО Среднеактивные отходы;

СИЧ Спектрометр излучений человека;

СУЗ Система управления защитой (реактора);

СЦР Самопроизвольная цепная реакция;

ТВС Тепловыделяющие сборки — другое название тепловыделяющих элементов (ТВЭЛов);

ТВЭЛ Тепловыделяющий элемент;

ТПЭ Трансплутониевые элементы;

ТРАО Твердые радиоактивные отходы;

Третье ГУ МЗ СССР Третье Главное управление Минздрава СССР;

ФИАН Физический институт Академии наук;

ФИБ-1 Филиал №1 Института биофизики Минздрава СССР, в настоящее время — Филиал №1 Государственного научного центра Российской Федерации «Институт биофизики», расположен в Озёрске;

ФИБ-4 Филиала №4 Института биофизики Минздрава СССР, в настоящее время — Уральского научно-практического центра радиационной медицины Минздрава России, расположен в Челябинске;

ФНПР Федерация независимых профсоюзов России;

ХДМ Хранилище делящихся материалов;

ХЛБ Хроническая лучевая болезнь;

ЦЗЛ Центральная заводская лаборатория комбината «Маяк»;

ЯЭУ Ядерная энергетическая установка;

Глава 1. Общие сведения о месте событий

1.1. Комментарии к источникам информации

1.1.1. Время догадок

В СССР, где произошли крупнейшие атомные аварии, писать о них в открытой печати до начала девяностых годов было запрещено органами государственной безопасности. Помогали им в соблюдении государственных тайн о радиационных авариях близкие к данной проблеме правительственные и научные учреждения. Возникавшие в ходе подобных инцидентов радиологические проблемы детально исследовались узким кругом особо засекреченных ученых. Их результаты публиковались в отчетах, доступ к которым, благодаря различным грифам секретности, был невозможен как для независимых исследователей, так и для большинства ведомственных ученых и специалистов.

Среди специалистов, не имевших доступа к полученным данным, даже существовало мнение, что результаты исследований уничтожаются с целью сокрытия реальной картины случившегося и последствий подобных аварий для окружающей среды и здоровья людей.

Если ученые ещё могли о чем-то догадываться, то простые граждане вообще не имели представления о степени опасности, порождаемой предприятиями атомной промышленности. Размеры страны были столь велики, а режим секретности столь жесток, что даже западные разведки и их эксперты не могли представить масштабов экологического бедствия, постигшего центральный Урал.

Наиболее драматичным результатом тотальной секретности стало то, что даже проживающие в зоне радиоактивного загрязнения люди ничего не знали о происходивших авариях. Они не могли вовремя получить необходимую помощь или хотя бы просто немедленно уехать из загрязненной зоны, снизив тем самым степень вредного воздействия радиоактивности на организм.

Не следует забывать, что создаваемая атомная промышленность входила в структуру Министерства государственной безопасности СССР, возглавляемого Л. П. Берией, который был известен своей подозрительностью и жестокостью. Он лично курировал процесс работ над атомным оружием и тщательно следил за возможными каналами утечки любой информации со строящихся атомных объектов. Именно поэтому работы по созданию атомного оружия и все сопутствовавшие этой цели исследования носили характер строжайшей государственной тайны. Разумеется, секретность в военной промышленности вполне объяснима, но в СССР она носила патологический характер.

1.1.2. Первые публикации

Несмотря на строжайшую секретность, в открытых специальных малотиражных журналах иногда появлялись статьи по радиобиологии, которые могли натолкнуть внимательного читателя на размышления о местах проведения описываемых экспериментов и исследований. Также публиковались специальные сборники научных статей, позволявшие предположить, что где-то проводятся достаточно широкомасштабные наблюдения за людьми и эксперименты с животными, подвергшимися различным видам радиационного поражения. Передо мной лежит сборник, опубликованный «Атомиздатом» в 1971 г. тиражом 1.730 экземпляров. Называется он «Отдаленные последствия лучевых поражений». Это чисто научная книга, которая в то время могла быть интересна лишь для узких специалистов в области радиологии и для «вражеских разведчиков и шпионов».

Разумеется, в опубликованных там статьях нет ни географических названий, ни объяснения цели описываемых экспериментов. Но внимательный читатель обязательно спросит себя — зачем было нужно делать ингаляцию плутония в органы дыхания крыс (стр. 333) или кроликов (стр. 340), откуда могла взяться группа облучённых в производственных условиях людей числом 3.321 человек (стр. 62), и вообще — где и для чего проводятся все описываемые эксперименты и наблюдения. Разумеется, всё это непосредственно относилось к деятельности и авариям на предприятиях Советского атомного военно-промышленного комплекса. И раз не было прямых данных на эту тему, неизбежно должны были появиться исследования, анализирующие все эти научные публикации.

Одним из первых опубликовал результаты своего научного расследования по теме уральской радиационной катастрофы советский биолог Жорес Александрович Медведев (1925—2018), с 1973 г. живший в Англии и сотрудничавший с «Лондонским Национальным институтом медицинских исследований» («National Institute for Medical Research in London»). Впервые его работа, написанная на основании публикаций в открытых советских научных журналах, появилась в ноябрьском номере журнала «New Scientist» за 1976 год. Немного позже — в 1979 г. вышла его книга на ту же тему «Ядерная катастрофа на Урале» («Nuclear Disaster in the Ural»).

Предположение о столь масштабной и абсолютно неизвестной радиационной катастрофе вызвало недоверие у западных специалистов, заподозривших автора в мистификации. К сожалению, описываемые им события действительно имели место. Об этой катастрофе было известно Центральному разведывательному управлению США, хотя его эксперты неверно оценили причину аварии. Взрыв в хранилище жидких радиоактивных отходов на «Маяке» имел такую мощность, что дал повод сделать предположение об аварии на самом реакторе-наработчике оружейного плутония. Разумеется, информация, которой располагали западные эксперты была весьма расплывчатой — недаром в СССР работал «Комитет государственной безопасности» (так после переименования и изменения статуса стало называться «Министерство государственной безопасности»), охранявший тайны атомной промышленности.

В то же время внутри самой страны-виновницы катастрофы не было даже той обрывочной информации, которой располагали зарубежные эксперты. Большинство ученых-атомщиков в СССР по-прежнему могли лишь догадываться о трагедии, произошедшей на Урале на заре атомной эры. Даже они не были допущены к собранным материалам для анализа причин и последствий крупнейшего на тот период выброса радиоактивности в окружающую среду.

1.1.3. Плоды «гласности»

Только через пятнадцать лет после первого выступления Ж. А. Медведева в западной печати на тему неизвестных атомных катастроф, завеса секретности над советской атомной промышленностью стала понемногу рассеиваться. Произошло это после второго сильнейшего взрыва на советском атомном объекте — катастрофы на Чернобыльской АЭС.

Случайно это происшествие совпало с первыми неуверенными попытками нового советского руководства и коммунистической партии Советского Союза реанимировать социализм путем «перестройки» его фасада. Дарованная гласность открыла перед журналистами возможность писать о запрещенных ранее проблемах. Критике стало подвергаться не только прежнее руководство страны, но и методы, которыми оно пользовалось для укрепления мощи социализма. В том числе — тотальная цензура.

Именно в это время случилась Чернобыльская катастрофа, скрыть которую у ослабевшей государственной власти просто не хватило сил и материальных ресурсов. Атомная промышленность оказалась под огнем критики, началась охота за секретной информацией и из тумана государственных тайн постепенно стали вырисовываться контуры Уральской радиационной катастрофы, имевшей место на заре атомной эры.

В 1990 г. произошел первый массовый прорыв публикаций об авариях, имевших место на комбинате «Маяк», в открытую печать. В январском, февральском и мартовском номерах научно-популярного журнала Президиума Академии наук СССР «Энергия: экономика, техника, экология» впервые на русском языке были опубликованы главы из упоминавшейся выше книги Ж. А. Медведева «Nuclear Disaster in the Ural», впервые опубликованной в 1979 г. в Нью-Йорке, и фрагменты из незадолго до этого переставшего быть секретным доклада группы советских врачей под редакцией А. И. Бурназяна «Итоги изучения и опыт ликвидации последствий аварийного загрязнения территории продуктами деления урана» (Антропова и др., 1990-а). В этом же году названный доклад вышел отдельной книгой (Антропова и др., 1990-б). А в февральском и майском номерах научно-популярного журнала Академии наук СССР «Природа» были опубликованы две статьи на ту же тему (Никипелов, Лызлов, 1990; Никипелов и др., 1990).

В том же 1990 г. была опубликована книга «Ядерный след», в которую вошли материалы советских и японских журналистов, незадолго до этого впервые посетивших «Маяк». Как считают авторы этой работы, взрыв на «Маяке» был засекречен потому, что выводил на реакторы-наработчики плутония. В конце восьмидесятых годов один из них был демонтирован в присутствии американских наблюдателей. Так что необходимость прятать след отпала (Ядерный след, 1990). После этого в разных изданиях стали время от времени появляться публикации, посвященные деталям происходивших на Урале событий, но это было уже количественное накопление информации. Качественный прорыв случился все-таки в 1990 г.

Оказалось, что ещё на первых этапах становления атомной промышленности в СССР, её руководители, во главе с Игорем Васильевичем Курчатовым (1903—1960 гг.), уделяли немалое внимание развитию дозиметрии и медицинским аспектам воздействия радиации на живые организмы. Практически одновременно с созданием в Москве «Лаборатории №2 АН СССР» (ставшей позднее «Институтом атомной энергии им. И. В. Курчатова», в настоящее время — «Российский научный центр «Курчатовский институт») неподалеку был основан «Институт биофизики» «Министерства здравоохранения СССР», занимавшийся исследованием воздействия радиации на живые организмы. При этом институте имелось клиническое отделение, в котором медики лечили пострадавших от облучения людей, одновременно изучая характер протекания различных заболеваний, связанных с радиацией (Ларин, 1996-а).

После того, как на Урале был создан крупнейший центр для производства оружейного плутония (впоследствии получивший название Производственное объединение «Комбинат Маяк»), там был открыт «Филиал института биофизики №1» (ФИБ-1). Врачи этого подразделения контролировали здоровье сотрудников, связанных с работой во вредных условиях. Позднее, когда появились признаки радиационного поражения населения окружающих комбинат районов, в областном Челябинске был открыт «Филиал института биофизики №4» (ФИБ-4), где лечились и длительное время наблюдались люди, не связанные по роду своей деятельности с работой на «Маяке», но проживающие в зоне его воздействия. Впоследствии наблюдение было распространенно и на их потомков (Ларин, 1996-а).

В названных институтах проводились исследования, связанные с воздействием радиации на здоровье людей. Одновременно с практическими работами в этой области проводились и более глубокие, фундаментальные исследования, связанные с воздействием радиации на растения и животных, а также с миграцией радионуклидов по трофическим цепям. Кроме того, ученых интересовало воздействие радиации на генетический аппарат живых организмов. Работы в этом направлении возглавлял известный генетик Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский (1900—1981 гг.), долгое время работавший в Германии. Для этих исследований там же, на Урале, неподалеку от города Касли, была создана специальная лаборатория.

Правда не следует забывать, что в начале пятидесятых годов в советской науке происходили широкомасштабные чистки, связанные с именем Трофима Денисовича Лысенко (1898—1976 гг.). Особенно серьезные потери понесла генетика, официально признанная «лженаукой». Именно поэтому широкомасштабные генетические исследования на территории Уральского региона, пострадавшей в результате радиационных катастроф, стали проводиться только в начале шестидесятых годов, когда уровни хронического облучения заметно снизились. Так что для восстановления полной картины возможных генетических изменений в организме человека и природных экосистемах потребовались не только полевые исследования, но и лабораторные эксперименты.

Собираемые в ходе подобных исследований и экспериментов данные считались информацией военного характера и потому все или практически все результаты получали грифы секретности. Формально, специалисты, в силу своих служебных обязанностей имевшие отношение к исследованиям в области радиологии, могли пользоваться собираемыми данными. Но на практике система получения допуска для ознакомления с содержанием секретных публикаций была столь сложна, что воспользоваться ею могли лишь люди, приближенные к системе госбезопасности. И использоваться подобный допуск мог в весьма ограниченном объеме — лишь для подготовки таких же секретных публикаций.

После Чернобыльской катастрофы, находясь под давлением международного общественного мнения, руководители советского государства и атомной промышленности были вынуждены снять грифы секретности с части информации, посвященной ядерным авариям на территории СССР. Но даже рассекреченную информацию непросто найти, собрать, обобщить и выделить наиболее достоверные данные. Именно эту цель поставил перед собой автор данной книги.

Серьезная сложность в работе над книгой заключалась в том, что основная часть данных о радиационных авариях и их последствиях, а также большинство информированных специалистов находятся в Озёрске — городе, до настоящего времени закрытом для свободного посещения посторонними. Он располагается за рядами колючей проволоки и охраняется вооруженными солдатами.

Благодаря любезной помощи руководства «Минатома» и «Маяка», разрешение на посещение города и промзоны комбината «Маяк» автором было получено. Но мало увидеть — нужно понять, найти обоснованные аргументы, а для этого необходимы цифры, подтверждённые факты, разъяснения и воспоминания специалистов.

Нередко во время бесед со специалистами комбината «Маяк» и связанных с ним подразделений приходилось слышать просьбу не упоминать их имён в печати. Соответственно, перед автором встала проблема — не использовать полученные таким путем данные, или приводить их с указанием на то, что это «частное сообщение». Поскольку многие полученные таким путём данные представлялись автору вполне достоверными и поступали из надёжных источников, было принято решение использовать такую ссылку.

1.1.4. Воспоминания о цензуре

Для тех, кто за последние годы успел подзабыть, что такое секретность, цензура и каковы были масштабы засекречивания всего в СССР, я хочу кое-что напомнить. В нашей стране существовали различные грифы секретности издаваемых официальных материалов. Грифы «секретно» и «совершенно секретно» скрывали всё, что хотя бы отдаленно напоминало о наших делах и достижениях в области передовых технологий (разумеется, военного назначения). К счастью, с ними мне не приходилось сталкиваться. А вот гриф «для служебного пользования» (ДСП) встречался постоянно, поскольку стоял практически на всей мало-мальски интересной информации научно-технического характера. Причем совсем необязательно отечественной.

Скажем, в «Госкомстате СССР» на американских статистических ежегодниках стоял гриф ДСП. Зачем? Чтобы данные оттуда нельзя было использовать для подготовки публикаций в открытой печати. Такой же гриф стоял на всех остальных издаваемых материалах «Госкомстата», «Госкомгидромета», «Минздрава», и т. д. Это означало, что ни одна цифра, ни один факт из этих сборников, ежегодников и прочих материалов не могли появиться в открытой печати. За этим следили «уважаемые» люди, сидевшие в каждом издательстве в комнатах с решетками на окнах и дверях, и называвшиеся цензорами.

В 1981 г., когда на четвёртом курсе института я писал курсовую работу на тему «Современное состояние атомной энергетики и её влияние на окружающую среду» (Ларин, 1982), мне впервые пришлось столкнуться с практически полным отсутствием данных по атомной проблеме в СССР. Тогда меня ещё удивляло, почему наши ведущие специалисты рассматривают достоинства атомной энергетики на зарубежных примерах. Только после Чернобыльской катастрофы (и то не сразу) научные журналисты и независимые эксперты буквально вырвали у цензуры право публиковать в открытой печати статьи о реальном состоянии дел в атомной промышленности нашей страны.

Даже сейчас, в 2000 г. видя на книге «Ядерная энергетика — проблемы и перспективы. Экспертная оценка», опубликованной в 1989 г. штамп «для служебного пользования», я задаю себе чисто советский вопрос: а могу ли я использовать приведенные там данные для подготовки открытой публикации в 2000 году? Формально, меня в любой момент могут обвинить в разглашении государственных тайн — ведь другой, разрешительный штамп на книге не стоит. Пожалуй, я не буду брать из неё данные… Тем более, что все эти «проблемы и перспективы» показывают лишь недальновидность подготовивших эту книгу специалистов.

Любая статья в научно-популярном журнале прежде чем попасть к цензору, должна была пройти экспертизу и получить заключение — «акт экспертизы». В том акте обязательно указывалось, что материал не содержит сведений, включенных в перечень тем, составляющих предмет государственной тайны. Это должно было облегчить работу цензору. Кроме того, каждая статья направлялась на рецензию какому-нибудь известному специалисту (в крайнем случае — доктору наук, чаще — действительному члену Академии наук).

С публикацией фотографий было ещё сложнее. Только нейтральные пейзажи без подписи редактор мог опубликовать, не запрашивая специального разрешения. Любые промышленные объекты и съемки с точки, «расположенной выше пятого этажа», требовали разрешения военной цензуры. Когда мне, в качестве иллюстрации, надо было опубликовать снимок заполярной тундры, сделанный с вертолета — пришлось за разрешением обращаться в военную цензуру. Что уж говорить о фотографиях московских реакторов, сделанных из окна собственного дома.

Именно этим можно объяснить тот факт, что на заре «эпохи гласности» появлялись толстые книги по экологическим проблемам бывшего СССР, написанные исключительно на основе газетных публикаций. А в газетах той поры преимущественно публиковались слухи и домыслы. Хотя запреты на публикацию экологических материалов были уже сняты, но источники достоверной информации никто открывать не торопился. Формально, сейчас вся информация экологического характера может публиковаться открыто. Но журналистов, знающих, где можно найти достоверную информацию по интересующей теме, до сих пор слишком мало. А случаи судебного преследования экологических журналистов вселяют подозрение о вероятном возврате цензурных ограничений.

1.1.5. Появление «коммерческой цензуры»

При поверхностном обзоре материалов, посвященных ядерным авариям и их последствиям, может сложиться впечатление, что имеющихся данных вполне достаточно для подготовки глубокой и всесторонней монографии. Так думают и даже иногда говорят вслух некоторые «специалисты», не вникающие в суть публикуемой информации и не имеющие опыта её глубокого изучения. Но при более внимательном ознакомлении с имеющейся литературой становится очевидной её вторичность — многократный искажённый пересказ одной и той же информации, а нередко и недостоверность приводимых данных. Это объясняется тем, что серьезных научных статей по данной проблеме пока опубликовано немного и сотрудники исследовательских институтов не торопятся с публикацией первичных данных, накопленных в ходе многолетних наблюдений.

Дело в том, что на смену государственной цензуре пришла цензура коммерческая. Руководители исследовательских институтов, понимая, сколь ценным материалом располагают, хотят использовать накопленную информацию с максимальной экономической выгодой. Их трудно винить за это — раньше все связанные с оборонной тематикой исследования финансировались государством и ученые, занятые в этих исследованиях, практически не знали материальных проблем. Во всяком случае — по сравнению с другими слоями советского общества.

Сейчас наука в значительной степени лишилась государственной поддержки и столкнулась с серьезными финансовыми проблемами. Между тем, нужно продолжать исследования. Нужно архивировать рассекреченные данные, содержащие результаты уникальных многолетних наблюдений и экспериментов. Нужно финансировать поездки специалистов на конференции и семинары. В конце концов нужны деньги на публикацию самих рассекреченных данных. Скажем, автору известны случаи, когда материалы крупных научных конференций по проблеме медицинских последствий атомных катастроф не публиковались из-за отсутствия на это денег у оргкомитета. Ничего удивительного, что в такой обстановке создались благоприятные условия для появления расследований, носящих поверхностный характер и не содержащих в своей основе реальных первичных данных.

В самое последнее время — начиная с 1997 г. — отмечено появление интересных публикаций по исследуемой проблеме и даже новых изданий, уделяющих особое внимание последствиям для здоровья людей и состояния окружающей среды развития атомной промышленности в СССР. Одно из подобных изданий — журнал, издаваемый «Центральной заводской лабораторией» «Маяка» и называемый «Вопросы радиационной безопасности», выходящий четыре раза в год тиражом от 100 до 200 экземпляров и являющееся раритетом по причине своей труднодоступности. Дело в том, что он выходит и преимущественно распространяется в Озёрске, который до сих пор сохраняет статус «закрытого» города.

Сейчас пришло время спокойно проанализировать информацию, опубликованную в последние годы. Тем более, что руководители атомной промышленности в частных беседах уже высказывают сожаление о том, что слишком многое было рассказано и показано за последние годы. Они считают, что пора более разумно дозировать публикуемую информацию. В ответ на это на государственном уровне вновь принимаются законы о государственных тайнах, усложняющие допуск независимых исследователей к информации «оборонного» характера. А в России традиционно вся атомная промышленность причисляется к «оборонному» комплексу.

1.1.6. Была ли фальсификация первичных данных

Ставя задачу максимально строго и беспристрастно изложить первичные данные и проанализировать реальные последствия произошедших аварий, автор сознательно избегает приведения крайних оценок и сомнительных сведений, нередко встречающихся в популярных публикациях. По ходу изложения будет даваться оценка достоверности конкретных используемых источников информации и их соответствие другим данным. Во время работы над данной книгой автор отдавал предпочтение первичным данным, собранным и обработанным специалистами. Препятствием порой становилась недоступность части официальных материалов по причине секретности, всё ещё скрывающей ряд аспектов обсуждаемой проблемы или «сырая», необработанная форма хранения полученных данных. В этом случае использовались косвенные данные или частные сообщения специалистов. Кроме того, использовались данные и оценки независимых экспертов, сотрудничающих с неправительственными организациями и известных своим профессиональным отношением к изучаемой проблеме.

Благодаря всесторонней помощи руководства и сотрудников комбината «Маяк», научно-исследовательских подразделений Озёрска, Челябинска и Москвы, и ряда неправительственных организаций Урала, автор избавлен от необходимости строить гипотезы относительно происходивших прежде и происходящих в настоящее время на «Маяке» и вокруг него событий. Все публикуемые данные документальны. Единственно, чего не удалось определенно установить — имела ли место сознательная фальсификация первичных данных со стороны работников спецслужб и так называемых «первых отделов» (подразделений, следящих за соблюдением режима секретности на «закрытых» предприятиях) с целью сокрытия реальных последствий аварий не только от общественности, но и от руководства страны.

Ветераны атомной промышленности по-разному оценивают вероятность подобных фальсификаций. Поскольку в атомной промышленности имела место тотальная секретность и общая слежка друг за другом, то даже в случае, если начальник хотел что-то скрыть — кто-нибудь из персонала обязательно донёс бы «куда следует». Так что «компетентные органы» всегда были в курсе происходящего. Однако не следует полностью отвергать возможность фальсификации или намеренного уничтожения первичных данных.

Что касается путей проникновения более или менее преднамеренных искажений в первичные данные, сознательной подгонки получаемых результатов под ожидаемые значения — они имели место на всех этапах существования атомной промышленности. Подробнее об этом будет говориться в соответствующих разделах книги.

1.2. Характеристика географических, демографических и хозяйственных условий Уральского региона

1.2.1. На границе Европы и Азии

Согласно принятому в бывшем СССР делению страны на экономические районы, рассматриваемая нами территория располагается в пределах Уральского экономического района, для краткости называемого Уралом. Регион получил свое название по имени Уральских гор, занимающих основную часть территории. Эти невысокие, полуразрушенные горы разделяют материк на европейскую и азиатскую части. В недрах гор находится множество полезных ископаемых, сделавших возможным превращение Урала в одну из крупнейших промышленных зон мира.

Всю территорию Уральского экономического района можно разделить на три основных части в соответствии с их географическим положением — северную, центральную и южную. Северный Урал располагается в приполярной и заполярной климатических зонах, чем можно объяснить сравнительно невысокий уровень освоенности его территории. Суровый климат и относительно небольшое разнообразие полезных ископаемых сдерживает проникновение туда промышленности из более южных областей. В центральной части Урала сложилось мощное промышленное ядро, базирующееся на разнообразных полезных ископаемых — в первую очередь металлах. Южная часть традиционно считалась сельскохозяйственной, хотя в последние десятилетия промышленность играет там все более заметную роль (Данилов и др., 1983; Ром,.1987).

1.2.2. Урал от Петра I до Советов

В средние века Урал был известен ценными мехами, добываемыми местными охотниками, драгоценными и полудрагоценными камнями — самоцветами и высококачественным металлом, который в сравнительно небольшом количестве выплавлялся на кустарных предприятиях.

С начала XVIII века, благодаря широкомасштабным проектам царя Петра I, в России заметно увеличилось производство и потребление металла. Основное его производство размещалось на Урале, куда были привезены мастера и рабочие из центральной и южной России. Урал в то время был далекой окраиной государства.

К середине XVIII века уральские железоплавильные заводы стали производить так много металла, что появилась возможность продавать его в Европу. Именно с того времени началось активное экономическое освоение территории и природных богатств Урала. Этому способствовало обилие природных ресурсов, а также удобное географическое и стратегическое расположение региона — в глубине страны, в удалении от внешних государственных границ, на стыке двух частей света и двух культур — европейской и азиатской (Заславский, 1987).

И все же, несмотря на значительное разнообразие производимой промышленной продукции, исследователи отмечают невысокий уровень развития промышленности Урала до 1917 года. Нередко в описаниях XVIII — XIX веков встречаются картины тяжелой жизни промышленных рабочих, занятых малопроизводительным немеханизированным трудом на шахтах и в железоплавильных цехах. В XIX веке уже шла серьезная конкурентная борьба уральской металлургической базы с новым центром металлургии на юге страны — в Донбассе. Донбасс занимал более выгодное положение по отношению к запасам коксующегося угля, необходимого в данном производстве и к потребителям готовой продукции — как внутри страны, так и за рубежом. Держаться в этой борьбе Уралу помогало в первую очередь разнообразие выплавляемых там металлов и их высокое качество (Челябинская область, 1939; Шувалов, 1966). Хронология событий, связанных с развитием промышленности Среднего Урала до 1917 г. приведена в Приложении 1.

За годы Советской власти промышленность Уральского региона развивалась ускоренными темпами — особое внимание уделялось тяжелому машиностроению и «оборонным» отраслям промышленности. Именно там сосредоточены предприятия, производящие основные типы вооружений для Советской, а ныне Российской армии.

Количество промышленных предприятий Урала резко увеличилось в годы Второй мировой войны — из 1.360 крупных заводов, эвакуированных из Европейской части СССР, захваченной фашистской Германией, более 450 были перебазированы на Урал (Шувалов, 1966). Всё это стало причиной того, что когда встал вопрос — где создавать базу для работ над ядерным оружием, выбор правительства пал именно на Средний Урал.

Разумеется, выбираемая площадка оценивалась исключительно со стратегической точки зрения — удаленность от внешних границ, развитая промышленная инфраструктура, наличие большого количества озёр, водоёмов и рек, лесистость и относительная малонаселенность. Факторы экологической безопасности в расчет не принимались, возможность крупных аварий практически не учитывалась.

1.2.3. Зона экологического бедствия

С экологической точки зрения практически вся территория Урала сегодня находится в бедственном положении. Высокая концентрация промышленности при крайне низком уровне развития природоохранных технологий привела к высокому загрязнению атмосферы, воды, почв. Особенно заметно загрязнение вблизи крупных городов — Екатеринбурга, Челябинска, Уфы и Перми. Это в значительной мере затрудняет исследование влияния радиационных аварий на здоровье людей, так как высокая заболеваемость от прочих источников загрязнения нередко маскирует болезни, связанные с атомной промышленностью.

Из-за быстрого и не всегда продуманного освоения, природные ландшафты Урала претерпели серьезные изменения. В первую очередь под влиянием хозяйственной деятельности был сильно изменен почвенно-растительный покров. Не менее 25% территории распахано под поля. Столько же занято лугами и пастбищами, видовой состав которых полностью изменен и ничем не напоминает прежние типы растительности (Шувалов, 1966; Ром, 1987).

Земледелие не только повлияло на ландшафт степей и лесостепей — оно также развернулось на территориях, ранее занятых густыми липовыми и дубовыми лесами. Та же участь постигла участки южной тайги Предуралья и березовые леса Зауралья. В начале XIX века на месте лесов, вырубаемых для производства древесного угля, обязательно делались новые лесопосадки. Позже этот процесс начал замедляться — молодых деревьев сажали всё меньше, а лесов вырубали всё больше. Причем видовой состав новых посадок ничем не напоминал прежние леса. В результате земли оголились и сельскохозяйственные посевы стали уничтожаться жаркими ветрами, дующими из Казахстана. Чтобы как-то защититься от них, было принято решение сажать лесозащитные полосы, что ещё более изменило ландшафт (Шувалов, 1966).

Несмотря на быстрый рост промышленного производства на Урале — особенно после 1917 г. — сейчас в сельском хозяйстве района занято почти столько же трудоспособного населения, сколько и в промышленности. Местное сельскохозяйственное производство в значительной мере удовлетворяет потребности региона в продовольствии и в сырье для перерабатывающих отраслей промышленности. Основное место в сельском хозяйстве Урала занимает выращивание зерновых культур и животноводство. При общей территории Уральского экономического района, равной 824.000 кв. км, сельскохозяйственные земли занимают более 300.000 кв. км. Основные массивы сельскохозяйственных земель находятся в степной и лесостепной зонах Предуралья, в Зауралье их значительно меньше (Народное хозяйство…, 1967; Ром, 1987).

1.2.4. Население

Данные по населению Урала в разных источниках несколько отличаются друг от друга. Дело в том, что в разные годы экономико-географическое понятие Урал включало в себя неодинаковую по площади территорию. В зависимости от того, как проводились границы Урала, численность его населения тоже варьировала. Численность населения, проживавшего в границах сегодняшнего Уральского экономического района за последние два века, приведена в Таблице 1.1.

До присоединения Урала к России, его территория была малонаселенной. По берегам таёжных озер и рек встречались редкие хижины народов манси и хантов, промышлявших охотой и рыболовством. На берегах реки Камы обитали коми-пермяки и племена удмуртов. В лесостепи и степях Южного Урала кочевали скотоводы-башкиры, а вдоль рек Иртыш и Тобол жили татары.

Затем началось освоение Урала переселенцами из Европейской части России — в первую очередь с севера, из Великого Новгорода. И все-таки, по сегодняшним меркам, к началу промышленного освоения полезных ископаемых этого региона в самом начале XVIII в., население Урала было весьма малочисленным — примерно 320.000 человек (Челябинская область, 1939; Заславский, 1987).

В то время Россия нуждалась во всём большем количестве металла, поэтому своим высочайшим указом царь Петр I даровал различные привилегии тем промышленникам, которые смогут быстро наладить металлургическое производство в малоосвоенных землях. В результате уже к концу XVIII века население Урала возросло в шесть раз (Заславский, 1987).

В настоящее время население Урала превышает 20 млн. человек. Среди них русские составляют около 80%, татары — 5%, башкиры — 5%, удмурты — 4%, украинцы — 3%, коми-пермяки — 1%, а оставшиеся 2% объединяют представителей других, менее многочисленных на Урале народов — белорусов, мордву, марийцев, чувашей, хантов и манси. В районах, пострадавших от аварий на атомных объектах «Маяка», проживают преимущественно русские, татары и башкиры. Средняя плотность населения Челябинской области составляет 34 человека на 1 кв. км, в том числе сельского — 8 человек на 1 кв. км (Народное хозяйство…, 1967). Радиоактивному загрязнению преимущественно подверглись сельскохозяйственные районы с невысокой плотностью населения.

Пострадавшими в результате всех случавшихся на комбинате «Маяк» аварий оказывались в первую очередь жители ближайших населенных пунктов, персонал комбината и «неучтенный контингент» — военные строители, заключенные, солдаты-охранники. В меньшей степени пострадало население Челябинске-65, численность которого составляла примерно 80.000 жителей. Объясняется это тем, что большинство происходивших аварий не задевали город. Чего здесь больше — предусмотрительности проектировщиков или случайного везения — сейчас сказать трудно.

1.3. Структура и технологическая схема комбината «Маяк»

1.3.1. Первые шаги

Промплощадка комбината «Маяк» расположена в междуречье рек Теча и Мишеляк. Первый советский промышленный реактор, построенный на «Маяке» и предназначенный для наработки «оружейного» плутония (Pu-239), начал давать продукцию в 1948 г. Он получил название «реактор А» — сентиментальные работники «Маяка» до сих пор называют его «Аннушка». Физический пуск реактора А состоялся 8 июня 1948 г. в 00.30, а 19 июня он был выведен на проектную мощность. Этот реактор находился в эксплуатации и нарабатывал плутоний в течение 39 лет и был окончательно остановлен только 16 июня 1987 г. (Фетисов, 1996).

Одновременно с ним был построен и подготовлен к эксплуатации радиохимический завод (РХЗ), на котором предполагалось из наработанного «грязного» плутония — смеси изотопов, содержащих различные примеси и высокоактивные продукты деления, выделять плутоний с высокой степенью химической очистки (свыше 99%), пригодный для производства деталей атомной бомбы.

Именно радиохимический завод, особенно на первых этапах его работы, из-за неотработанной технологии являлся основным источником радиоактивного загрязнения окружающей среды. Разумеется, реакторы-наработчики тоже давали значительное количество радиоактивных отходов, но их количество было несравнимо по объёму с количеством загрязнения, поступавшего от РХЗ.

1.3.2. Реакторная база «Маяка»

Потребность в плутонии у военных была столь велика, что уже в апреле 1950 г. был пущен второй — более мощный «реактор АВ-1». В апреле 1951 г. — третий «реактор АВ-2». В конце 1953 г. эти два реактора были объединены в единый производственный объект и названы «завод 24». Примерно в тоже время был создан «завод 37», объединивший четыре тяжеловодных реактора и один легководный. Первый «реактор А», исследовательский «реактор АИ» и «реактор АВ-3» составляли «завод 156».

Таким образом, на комбинате «Маяк» в разное время были построены и работали десять реакторов, два из которых продолжают работать до настоящего времени (Творцы ядерного щита, 1998). Сведения о реакторной базе «Маяка» приведены в Таблице 1.2.

Действующие в настоящее время «реактор Руслан» и «реактор Людмила», обладая уникальными нейтронно-физическими и технологическими характеристиками, обеспечивают наработку таких радиоактивных изотопов, как C-14, Co-60 с удельной активностью до 300 Ки/г, Ir-192 с удельной активностью до 700 Ки/г (Радиационная обстановка…, 1996; Фетисов, 1996). Информация о их назначении и применении в значительной мере продолжает оставаться секретной, однако известно, что они служат как для производства экспортной продукции, так и для «оборонных» целей.

1.3.3. Общая структура комбината «Маяк»

Охраняемая территория промзоны «Маяка» вместе с жилыми массивами составляет около 160 кв. км. В северо-западной и юго-западной частях этой территории расположены жилые массивы города Озёрска и так называемого «поселка №2» — Татыш (по названию расположенного рядом озера). Центральную и восточную части территории занимает основная промплощадка. Пространство между промзоной и жилыми кварталами занято вспомогательными производствами. Два естественных водоёма на территории предприятия используются для промышленного оборотного водоснабжения, а искусственные, созданные на месте заболоченных озёр, используются для хранения жидких радиоактивных отходов (Радиационная обстановка…, 1996).

Санитарно-защитная зона предприятия в северо-восточном и западном направлениях имеет протяженность около 10 км. В подветренном восточном направлении она расширяется до 18 км. В районе жилого массива она проходит по границе застройки. Общая площадь санитарно-защитной зоны составляет 250 кв. км, из которой 60 кв. км заняты водоемами, а 150 кв. км — лесными массивами (Радиационная обстановка…, 1995).

В опубликованных исследовательских работах, связанных с комбинатом «Маяк», автор не встречал более или менее полных описаний его производственной и технологической схем. Поэтому для получения представления об этапах производства плутония приходилось пользоваться фрагментарными сведениями, полученными из литературных источников и из бесед со специалистами и экспертами. Существенную помощь оказала поездка автора на комбинат «Маяк» и знакомство с этапами производства на месте. Благодаря содействию ведущих специалистов предприятия, производственная схема «Маяка» может быть представлена достаточно полно.

Структурная схема комбината «Маяк»

— Группа реакторов-наработчиков плутония — «объект А», состоящая из трех заводов — «завод 156», «завод 24» и «завод 37»;

— Радиохимический завод для выделения из наработанной в реакторах смеси плутония с другими радиоактивными изотопами химически чистого Pu-239 с 99%-ной очисткой от примесей — «объект Б» или «завод Б», имевший в своем составе два основных предприятия — «завод 25» и «завод 35», объединённое название «завод 235»;

— Система водоснабжения реакторов и комбината;

— Химико-металлургический завод, на котором из химически чистого раствора плутония производился металлический плутоний, служивший основным элементом атомных бомб — «объект В» или «завод В», также носит название «завод 20»;

— Хранилища для высокоактивных жидких отходов;

— Хранилища для средне- и низкоактивных жидких отходов;

— Хранилища для твердых радиоактивных отходов;

— Система удаления газообразных радиоактивных отходов из помещений производственных объектов;

— «Завод РТ», построенный на базе выведенного из эксплуатации «завода 25», служит для переработки отработавшего ядерного топлива от атомных электростанций и от ядерных энергетических установок атомных подводных лодок;

— Печи для переработки радиоактивных отходов методом остекловывания и площадка для длительного хранения остеклованных отходов, входящие в состав радиохимического завода;

— Радиоизотопный завод, служащий для промышленного производства изотопов (преимущественно в медицинских целях);

— Приборный завод для производства необходимых в производстве приборов и оборудования (Ларин, 1996-а).

Технологическая схема «Маяка» в период максимальной производственной нагрузки будет рассмотрена ниже. Поскольку значительная часть информации была получена из общения со специалистами и экспертами, в течение многих лет проработавших на атомных производствах и пользующихся определенным производственным жаргоном, то в описаниях технологических процессов и схем будут употребляться термины, используемые атомщиками в повседневной работе. Это представляется необходимым, поскольку некоторые из терминов не имеют широко распространенных и общеизвестных литературных эквивалентов. В случае необходимости будет приводиться объяснение употребляемых терминов.

1.3.4. Облучение урана в реакторах «завода А»

Добытый и переработанный природный уран помещался в оболочки из алюминия (урановые «блочки», как в повседневном обиходе называли получавшиеся капсулы атомщики), затем «блочки» укладывались внутрь тепловыделяющих стержней (ТВЭЛы), а стержни загружались в активную зону реакторов-наработчиков плутония. Активная зона уран-графитового реактора представляет собой многотонную массу графита, пронизанную алюминиевыми каналами, в которые опускались стержни с «блочками». Для охлаждения каналов, которых в активной зоне было около двух тысяч, через них прокачивалась вода. Охлаждающая вода забиралась из ближайшего озера Кызылташ, проходила химическую подготовку и после прохождения через активную зону реактора, нагретая, сбрасывалась обратно в это озеро.

Поскольку оболочка урановых «блочков» не всегда была герметичной, а реакторы-наработчики имели только один охлаждающий контур, то в озеро сливалась радиоактивная вода. Это привело к накоплению в донных отложениях долгоживущих радионуклидов. В настоящее время специалисты «Маяка» признают, что уровень радиоактивности воды и донных отложений в озере, куда сбрасывалась технологическая вода из реакторов, существенно превышает фоновые величины.

Когда в урановых «блочках» накапливалось достаточное количество плутония, они выгружались из активной зоны. Согласно технологической схеме, этот процесс должен был происходить без участия людей, по причине крайне высокой радиоактивности ТВЭЛов. Затем «блочки» должны были выдерживаться несколько месяцев в специальных ёмкостях под слоем воды, чтобы произошел распад короткоживущих радионуклидов и снизился общий уровень радиоактивности полученного материала, состоящего из смеси коротко- и долгоживущих радионуклидов. После чего наработанный плутоний был готов к выделению и переработке на радиохимическом заводе (Ларин, 1996-а).

1.3.5. Система водоснабжения реакторов

Для охлаждения каждого реактора необходимо огромное количество пресной холодной воды. На «Маяке» одновременно работали несколько реакторов, требовавших десятки тысяч тонн воды в сутки. Вода для этих целей забиралась из озера Кызылташ. В него же обратно сбрасывалась нагретая после прохождения через активную зону реакторов вода. В результате происходило повышение температуры воды в озере, что отрицательно сказывалось на его экосистеме. Что ещё хуже — из-за недостаточной герметичности оболочек урановых «блочков» в охлаждающую воду попадали радиоактивные вещества.

Каждый реактор имел автономную систему водоснабжения, состоящую из труб большого диаметра и мощных насосов. Кроме того, имелась система аварийного охлаждения реактора, которая включалась в случае возникновения нештатных ситуаций — например, прекращения подачи электроэнергии. В этом случае могли отключиться насосы, прогоняющие воду через активную зону, и тогда вступала в действие система аварийного охлаждения — вода самотеком поступала в реактор. Для этого приходилось постоянно хранить большой запас воды, поднятый выше уровня реакторов, располагавшийся в огромном, специально для этого построенном здании.

1.3.6. Растворение «блочков» на радиохимическом «заводе Б»

Технология выделения «оружейного» плутония и урана предусматривала растворение облучённых «блочков», со всеми содержащимися в них радиоактивными веществами, в азотной кислоте. Это делалось на «заводе Б». Затем по висмуто-фосфатному методу из полученного раствора выделялся химически чистый Pu-239, пригодный для военных целей. В основу технологии его очистки от примесей и продуктов радиоактивного деления был положен окислительно-восстановительный процесс ацетатного осаждения уранил-триацетата урана. В ходе реакции использовалась марганцевая кислота (H2MnO4), азотно-кислая ртуть (Hg (NO3) 2), бихромат калия (K2Cr2O7), бисульфат натрия (NaHSO3), фтор (F2). Технологический процесс требовал огромного количества воды, которая в ходе производства насыщалась радиоактивными элементами, а также токсичными и ядовитыми веществами (Круглов, 1993).

В то же время, согласно частному сообщению Е. И. Сапрыкиной, рецензировавшей рукопись книги перед публикацией, висмут-фосфатный метод был опробован только в лабораторных условиях. В производственных условиях химически чистый Pu-239 получали по лантан-фторидному методу, позже заменив его «схемой ББ», заключавшейся в дублировании окислительного и восстановительного ацетатного осаждения на конечной стадии процесса.

О расходе реагентов, их коррозийной агрессивности и крайней токсичности можно судить по тому, какие вещества и в каком количестве требовалось для переработки 1 тонны урановых «блочков». Данные об этом приведены в Таблице 1.3.

Полученный на радиохимическом заводе концентрированный раствор плутония подвергался дополнительной очистке с целью уменьшения его бета- и гамма- активности. После чего он поступал на «завод В» для дальнейшей металлургической обработки.

---

1.3.7. Выделение плутония на химико-металлургическом «заводе В»

На «заводе В» («завод 20») производились процессы, связанные с выделением плутония из раствора, переведение его в металлическое состояние и изготовление деталей ядерного заряда для бомбы. Поскольку все эти технологические этапы заметно различались между собой, на «заводе 20» работали несколько отделений и цехов:

— химическое отделение;

— металлургическое отделение;

— литейно-механический цех.

Последний этап производства — литейно-механический цех — был завершающим звеном во всей длинной цепи процессов, служивших цели создания атомного оружия. Он настолько засекречен в течение всех лет существования, что даже работники завода, в состав которого входил цех, определенно не знали — что там производится.

Кроме плутония в конце технологической цепочки производился также уран. Недоиспользованный и регенерированный уран тщательно очищали от следов плутония и высокоактивных продуктов деления, после чего отправляли на следующий этап переработки. Из него предполагалось производить другой вид ядерной взрывчатки — высокообогащенный U-235. С этой целью в поселке городского типа Верхне-Нейвинский на Среднем Урале был построен специализированный «комбинат №813».

Все эти сложнейшие реакции, требовавшие огромного количества дорогостоящих и крайне опасных для здоровья людей, и окружающей среды веществ, осуществлялись ради того, чтобы выделить примерно 100 г плутония и еще 115 г радиоактивных продуктов деления урана из каждой тонны облученных урановых «блочков» (Круглов, 1993).

1.3.8. «Завод РТ»

Завод по переработке тепловыделяющих элементов (отработавшего ядерного топлива) РТ-1, способный перерабатывать 400 т ОЯТ в год, был построен на базе первого радиохимического завода по производству оружейного плутония. Его приняли в эксплуатацию в марте 1977 г. К тому времени было накоплено большое количество отработанных ТВЭЛов с АЭС и атомных подводных лодок, которые требовалось где-то хранить и перерабатывать.

В общих чертах схема обращения с ОЯТ включает следующие этапы. Сперва привезенное на «Маяк» отработавшее топливо выдерживается в специальном хранилище под слоем воды в течение 5—7 лет для распада короткоживущих радионуклидов. После этого оно измельчается и растворяется в концентрированной азотной кислоте. В результате этого процесса получаются очищенные оксиды металлов и их соли.

Выделенный таким способом уран в смеси с ураном более высоких степеней обогащения — в виде уранил-нитрата направляется на изготовление топлива для реакторов РБМК, а двуокись плутония — в хранилища на территории завода. В дальнейшем его предполагается использовать для изготовления топлива для реакторов на «быстрых» нейтронах. Оптимисты от атомной энергетики рассматривают этот процесс как перспективный путь для будущего «замкнутого» ядерного топливного цикла с полной утилизацией урана и плутония (Радиационная обстановка…, 1996).

Решение о строительстве на «Маяке» завода для переработки ОЯТ от АЭС и атомных подводных лодок было принято в августе 1966 г. Оно было подписано министром «Министерства среднего машиностроения» Ефимом Павловичем Славским (1898—1991). Против этого решения выступили ряд заместителей министра и руководителей отрасли. Они обратились с докладной запиской в ЦК КПСС, в которой утверждали, что из-за сильной загрязненности радиоактивностью «завода Б» его реконструировать невозможно.

Однако, необходимость в срочном строительстве завода по переработке ОЯТ и хранилища была очень велика — места хранения ОЯТ на АЭС и в местах базирования АПЛ ВМФ СССР были практически заполнены. Поэтому в сжатые сроки все детали были согласованы и 26 июня 1967 г. вышло соответствующее постановление Совета Министров СССР, подготовленное военно-промышленной комиссией при правительстве. Этим постановлением были определены источники финансирования и сроки ввода объекта в строй.

В соответствии с проектным заданием, сырьем для «завода РТ» должны служить отработавшие тепловыделяющие сборки (ОТВС) от АЭС с реакторами ВВЭР-440, РБМК-1000, РБМК-1500, АМБ, КС, АТЭЦ, БН-350, БН-600, а также «транспортные сборки» ЯЭУ ледокольного и подводного флотов и научно-исследовательских реакторов.

ОЯТ в виде ОТВС привозится на завод в «спецвагонах» по железной дороге. По прибытии «сборки» разгружаются в хранилище, представляющее собой бассейн, заполненный водой, очищенной от солей. В пересчете на уран, ёмкость хранилища, составляет около 600 т. После выдержки под слоем воды, сборки переносятся манипулятором на специальное ложе, где происходит отрезка «концевиков» — элементов тепловыделяющей «сборки», не содержащих облученного топлива. Затем «сборка» измельчается и растворяется в азотной кислоте.

После растворения азотнокислый раствор, содержащий уран, плутоний, нептуний, трансурановые элементы и другие радионуклиды направляется на переработку с использованием экстракционных методов их разделения и очистки от радионуклидов. Вначале отделяется уран, который после этого в виде плава гексагидрата нитрата уранила направляется на завод для изготовления топлива для реакторов РБМК.

Плутоний в виде диоксида плутония, как готовая продукция завода, направляется «по назначению» — для производства ядерного оружия. Диоксид нептуния, как конечный продукт завода тоже направляется «по назначению» — проще говоря, на хранение. Специалисты признают, что весь процесс переработки ОЯТ является очень сложным и опасным (Творцы ядерного щита, 1998).

К началу 1997 г. на «заводе РТ» были переработано около 3.400 т ОЯТ, в том числе 3.100 т — ОЯТ от атомных электростанций с реакторами ВВЭР-440. Кроме ОЯТ от российских реакторов там перерабатывалось топливо от зарубежных АЭС — «Пакш» (Венгрия), «Ловииса» (Финляндия), «Норд» и «Грайсфальд» (Германия), «Козлодуй» (Болгария), «Дукованы» и «Ржеж» (Чехия), «Богунице» (Словакия), «Ровенская» (Украина) (ПО «Маяк», без даты).

Вместе с «заводом РТ-1», созданным на «Маяке», на ГХК в Красноярске-26 было начато строительство «завода РТ-2». Предполагалось, что темпы развития атомной энергетики в бывшем СССР и государствах-членах Совета экономической взаимопомощи будут увеличиваться. Это потребует дополнительных перерабатывающих мощностей. Строительство «завода РТ-2» было прекращено в 1992 г. из-за недостаточного финансирования и снизившихся темпов развития атомной промышленности.

1.3.9. «ЦЗЛ» и «ОНИС»

«Центральная заводская лаборатория» («ЦЗЛ») была организована в 1947 г. Первоначально она размещалась на площадке строящегося реакторного завода и занималась решением проблем, связанных с водоподготовкой и анализом поступающих химикатов. В 1948 г. «ЦЗЛ» разместилась в здании, построенном в самом центре города. Там же располагался кабинет И. В. Курчатова, в котором он проводил совещания.

После пуска комбината «ЦЗЛ» превратилась в связующее звено между академическими институтами и конструкторскими бюро, вовлеченными в круг проблем получения плутония, и самим плутониевым производством. Там велись многие исследования — от нейтронной спектроскопии до внешней дозиметрии, занимавшейся контролем окружающей среды на предмет её загрязненности радиоактивностью.

В настоящее время «ЦЗЛ» занимается вопросами текущего радиационного контроля, решением проблем, связанных с обеспечением технологической безопасности при эксплуатации действующих объектов — реакторов «Руслан» и «Людмила», радиоизотопного завода, «завода РТ». Также на неё возложены функции по ведомственному контролю состояния окружающей среды в зоне влияния комбината «Маяк» (Творцы ядерного щита, 1998).

«Опытная научно-исследовательская станция» («ОНИС») была создана в 1958 г. для проведения исследований и решения проблем, связанных с последствиями выброса радиоактивности из хранилища высокоактивных жидких отходов 29 сентября 1957 г. В настоящее время эти два подразделения объединены, поскольку в течение последних лет финансирование «ОНИС» было практически прекращено.

1.3.10. Радиоизотопный завод

Радиоактивные изотопы широко применяются в медицине и промышленности. Их производство является сложным и дорогостоящим делом. На «Маяке» были созданы подходящие условия для развития изотопного производства — организация производства «оружейного» плутония дала базу для развития этого направления.

Работающий на «Маяке» радиоизотопный завод в качестве сырья использует продукцию, производимую двумя действующими реакторам — «реактором Руслан» и «реактором Людмила». Известно, что этот завод является одним из крупнейших в мире поставщиком радиоактивных источников и радионуклидных препаратов. В числе его заказчиков — известные фирмы Великобритании, Франции, США, Германии (Фетисов, 1996; Творцы ядерного щита, 1998).

В частных беседах руководители комбината «Маяк» сообщают, что наработка плутония в настоящее время не ведётся, а производимые изотопы используются преимущественно для целей медицинской промышленности. Хотя, разумеется, работы военного характера на предприятии также ведутся.

1.3.11. Приборный завод

Приборный завод был предназначен для разработки и изготовления средств измерения и автоматизации, обеспечивающих контроль и управление реакторами, радиохимическим производством и сопутствующими производствами (Фетисов, 1996).

1.3.12. Жидкие радиоактивные отходы

Получаемое в результате описываемых производственных процессов огромное количество жидких радиоактивных отходов (ЖРАО) надо было где-то хранить и как-то перерабатывать. По степени радиоактивности все ЖРАО делились на три группы:

— низкоактивные (с активностью менее 0,003 Ки/л).

— среднеактивные (с активностью от 1 Ки/л до 0,003 Ки/л);

— высокоактивные (с активностью более 1 Ки/л);

Одной из важнейших проблем ядерного топливного цикла является переработка и захоронение высокоактивных жидких отходов. Они представляют наибольшую опасность, поскольку содержат до 99% продуктов деления, образующихся в результате работы реакторов, все трансплутониевые элементы, а также уран, нептуний и плутоний, которые не удалось извлечь в процессе химической переработки. Как можно быстрее перевести их в твердую фазу — одна из главных проблем, стоящих сегодня перед атомщиками (Творцы ядерного щита, 1998).

Имеющиеся на «Маяке» ёмкости (также называемые «банки») для хранения высокоактивных ЖРАО содержат более 900 млн. Ки радиоактивности. Сейчас старые «банки» выведены из эксплуатации — они освобождены и отмыты от радиоактивности (дезактивированы), а их содержимое помещено в новые, более надежные хранилища. По принятой в бывшем СССР классификации эти ёмкости имеют максимальный индекс опасности — 10 баллов (Заключение объединенной экспертной группы…, 1991)

Среднеактивные отходы, суммарная радиоактивность которых составляет 153 млн. Ки, частично поступали в «банки» — хранилища из нержавеющей стали. Другая часть этих отходов сливалась в бывшее озеро Карачай («водоём 9»), содержащее в настоящее время примерно 0,4 млн. куб. м ЖРАО, с активностью более 120 млн. Ки, и в так называемое «Старое Болото» («водоём 17») содержащее примерно 0,3 млн. куб. м, с общей активностью 2 млн. Ки. За весь период эксплуатации водоёма «Старое Болото» в него было сброшено примерно 10 млн. куб. м ЖРАО, имеющих суммарную активность не менее 15 млн. Ки. Индекс опасности этих естественных радиоактивных водоемов — 8 баллов.

Именно с берегов озера Карачай в 1967 г. произошел катастрофический разнос высохших донных отложений с суммарной радиоактивностью около 0,6 млн. Ки (Заключение объединенной экспертной группы…, 1991; Стукалов, 2000).

В настоящее время суммарный годовой объём образующихся среднеактивных ЖРАО составляет до 20 тыс. куб. м и имеет активность около 1 млн. Ки. С целью прекращения сбросов в озеро Карачай ведется строительство первой очереди комплекса для их переработки, включающего узлы подготовки, упаривания и отверждения растворов, а также дальнейшего хранения отвержденного продукта (Отчёт о состоянии экологической безопасности…, 1997).

Низкоактивные отходы сбрасывались в искусственный «водоём 4» и в «Старое Болото» («водоём 17»). Суммарный объём сброшенных в эти водоемы отходов составляет по разным оценкам от 380 до 407 млн. куб. м, а их сегодняшняя активность — не менее 2 млн. Ки. Хозяйственно-бытовые воды до настоящего времени сбрасываются в озеро Кызылташ (3 млн. куб. м в год), называемое также «водоём 2» и в искусственный «водоём 4» (2,5 млн. куб. м в год), соединяющиеся с искусственными «водоёмом 10» и «водоёмом 11». Индекс их опасности составляет 6—7 баллов (Заключение объединенной экспертной группы…, 1991). Данные о количестве накопленных на «Маяке» высокоактивных ЖРАО по состоянию на 1 января 1997 г. представлены в Таблице 1.4.

1.3.13. Печь для остекловывания жидких радиоактивных отходов

В январе 1987 г. на комбинате «Маяк» была пущена первая на территории бывшего СССР печь для переработки жидких высокоактивных отходов методом остекловывания. Метод заключается в термической обработке (выпаривании) отходов при температуре около 1.000 градусов С, которые после этого обжигаются вместе со специальным составом, в результате приобретая стекловидное состояние. После этого они закладываются на «вечное» хранение здесь же, в специально оборудованном зале.

Первая экспериментальная печь отработала 13 месяцев и в феврале 1988 г. была остановлена. За это время было остекловано около 1.000 куб. м ЖРАО, полученных при переработке высокообогащенного ядерного топлива транспортных реакторов. Произведено 160 т фосфатного стекла с суммарной активностью 4 млн. Ки. Остановка печи произошла из-за разгерметизации токопроводов варочной зоны (Творцы ядерного щита, 1998).

Цех остекловывания ЖРАО на базе второй печи начал работу в июне 1991 г. Установка отработала два проектных срока и к моменту остановки основные элементы печи работали нормально. За 6 лет эксплуатации было остекловано 11.000 м3 высокоактивных ЖРАО и получено свыше 2.000 т фосфатного стекла. Радиоактивность остеклованных отходов на январь 1997 г., когда эта печь была остановлена, составляла 285 млн. Ки. (в других источниках могут приводиться несколько иные цифры). В процессе остекловывания объем радиоактивных отходов, закладываемых на длительное хранение, уменьшается в 10—15 раз. Примерно 30% накопленных ЖРАО плутониевого производства уже остеклованы. По показателям производительности (до 500 л/ч) и длительности срока службы печь не имела аналогов в мировой практике обращения с радиоактивными отходами (Творцы ядерного щита, 1998).

С третьей и четвертой печами для остекловывания высокоактивных ЖРАО возникли некоторые осложнения. Они должны были вступить в строй в первом квартале 2000 г. Однако, при пуско-наладочных работах были выявлены серьезные ошибки в исполнении сливных устройств, которые оказались нестойкими к той среде, в которой их предполагалось эксплуатировать. Пуск печей был отложен.

Проблема заключалась в том, что традиционно для строительства в атомной промышленности в качестве отделочного материала использовались определенные сорта нержавеющей стали. Они устойчивы к азотной кислоте, являющейся главным растворителем ОЯТ на «Маяке». Сливные устройства, по которым должен подаваться высокоактивный расплав фосфатного стекла, были выстланы нержавеющей сталью, устойчивой к азотной кислоте, но оказавшейся нестойкой к компонентам расплава. При испытаниях началась сильная коррозия и сливные устройства вышли из строя. К счастью, это произошло до того момента, когда по ним должен был начать подаваться радиоактивный расплав.

Дело в том, что после начала работы печи, из-за очень высоких уровней активности, никакой ремонт был бы невозможен. Так что, случись коррозия немного позже, печи пришлось бы остановить и начать строить новые в другом месте, а старые — разрушить или законсервировать.

1.3.14. Твердые радиоактивные отходы

Современная концепция безопасного развития атомной промышленности и энергетики предусматривает «вечное» хранение долгоживущих радиоактивных отходов. Тем самым подразумевается, что вся будущая история человечества связана с проблемой переработки хранения произведённых ранее радиоактивных отходов, произвести которые сравнительно просто, избавиться от них навсегда невозможно.

Для «вечного» хранения радиоактивных отходов предлагаются различные технологии, среди которых в нашей стране наибольшее признание получило их остекловывание и помещение в специальные хранилища. Не обсуждая здесь экономическую и экологическую стороны проблемы, следует упомянуть, что такая технология появилась значительно позднее того времени, когда атомная промышленность начала производство радиоактивных отходов.

Кроме жидких радиоактивных отходов при работе реактора образуется большое количество твердых радиоактивных отходов (ТРАО), включающих отработанное оборудование реакторов и радиохимического завода, расходные материалы, прочие компоненты и элементы производства, которые слишком дорого отмывать и дезактивировать после нахождения в условиях высоких уровней радиоактивности.

Суммарная радиоактивность ТРАО оценивается примерно в 224 млн. Ки (Обращение с РАО, 1997). Учёт накапливаемых ТРАО с записью в паспорте предприятия начал производиться только в 1981 г. В последнее время предпринимаются попытки инвентаризовать все могильники и места хранения ТРАО, хотя некоторые из них до сих пор не найдены.

Всего на территории комбината «Маяк» существует 231 «могильник» для хранения ТРАО, из которых только 25 «могильников» капитальные, исключающие проникновение атмосферных осадков и выход радиоактивности за пределы мест хранения (Обращение с РАО, 1997). Из них 13 действуют в настоящее время, остальные заполнены и законсервированы. Во всех «могильниках» содержится примерно 500 тыс. т отходов. Из-за отсутствия установок по переработке и измельчению ТРАО, все они хранятся в «могильниках» разных типов и размеров (по всей видимости, в зависимости от формы и размера того изделия, которое нужно было «захоронить»). Средняя плотность размещения таких «могильников» (мест хранения ТРАО) составляет 6,6 единиц на один гектар (Заключение объединенной экспертной группы…, 1991).

По массе накопленные ТРАО распределяются следующим образом:

— высокоактивные ТРАО — 25.000 т — хранятся в железобетонных «могильниках»;

— среднеактивные ТРАО — 300.000 т — места хранения точно не установлены;

— низкоактивные ТРАО — 150.000 т — хранятся в «могильниках» траншейного типа с глиняным уплотнением стенок (Заключение объединенной экспертной группы…, 1991).

Каждый завод, входящий в технологическую схему комбината «Маяк», производит захоронение ТРАО в собственную систему «могильников» — в соответствии со степенью их активности — по принципу «чем ближе к заводу — тем лучше», чтобы свести к минимуму расстояние транспортировки. В результате подходящих мест для захоронения дополнительного количества ТРАО на территории «Маяка» практически не осталось.

Как становится ясно из всего вышесказанного, большинство «могильников» в настоящее время уже заполнены. Контрольно-измерительными приборами и сигнализацией о происходящих в них опасных процессах оборудованы только те «могильники», которые содержат высокоактивные ТРАО. Кстати, не следует забывать, что именно из-за неисправности контрольно-измерительных приборов в 1957 г. произошёл мощный взрыв на хранилище высокоактивных ЖРАО, в результате которого в окружающую среду было выброшено не менее 20 млн. Ки радиоактивных изотопов. Индекс опасности ТРАО, хранящихся в могильниках, оценивается в 4—5 баллов (Уточнение радиологической обстановки…, 1993).

1.3.15. Газообразные радиоактивные отходы

Газообразные радиоактивные отходы (ГРАО), выделяющиеся при работе реакторов и радиохимического завода, состоят из смеси короткоживущих радиоактивных инертных газов — Kr-85, Xe-135, Ar-40 и более опасных аэрозолей долгоживущих радиоактивных элементов, включающих I-131, Sr-90, Cs-137.

В связи с этим, особенно важной задачей для руководства радиохимического завода было создание эффективной вентиляции производственных помещений. Уже на первых этапах его работы было известно, что для снижения количества особо опасного изотопа I-131, содержащегося в облученных «блочках» и имеющего период полураспада примерно 8 дней, их обязательно надо выдерживать под слоем воды. Но этого было недостаточно — хотя за время выдержки активность снижалась в 15—30 раз, полный распад этого радионуклида произойти не успевал.

Для снижения концентрации I-131 в 1.000 раз облученный уран требовалось выдерживать под слоем воды в течение 120—140 дней. За это время общая активность наработанной смеси радионуклидов снижалась бы в сотни раз, однако руководители проекта создания советской атомной бомбы сочли этот процесс слишком продолжительным для тех темпов, которыми велись работы. Поэтому было решено образующиеся радиоактивные газы выпускать в атмосферу через высокие вентиляционные трубы. Предварительные расчёты показали, что такого разбавления радиоактивных отходящих газов свежим воздухом должно быть достаточно. А проверялись расчеты уже самой жизнью.

Промышленные реакторы и радиохимический завод оснащены трубами, высота которых достигает 150 м. Это позволяло рассеивать ГРАО далеко за пределы промзоны «Маяка». Однако совсем они не исчезали, а разносились ветрами — преимущественно в восточном направлении, где оседали на поверхность земли и водоемов.

Достоверные сведения о величине газовых выбросов реакторов-наработчиков плутония пока не опубликованы нигде в мире. Поэтому можно привести лишь весьма приблизительную оценку этих выбросов по аналогии с действующими реакторами АЭС. Энергетический реактор типа ВВЭР мощностью 1.000 МВт выбрасывает в атмосферу 3—5 тыс. Ки радиоактивности в год. При этом он имеет весьма совершенные фильтры для улавливания радиоактивных изотопов.

Специалисты ФИБ-1 считают, что опасность ГРАО долгое время недооценивалась, но конкретных публикаций на этот счет практически нет.

Глава 2. Три радиационные катастрофы на комбинате «Маяк»

2.1. Коротко о трех крупнейших катастрофах

На основании публиковавшейся до недавнего времени в открытой печати информации мы могли говорить только о трёх радиационных катастрофах, имевших место на комбинате «Маяк». Все понимали, что на совершенно новом и крайне опасном атомном производстве не могло обходиться без частых более или менее серьёзных радиационных инцидентов, однако документальных подтверждений этому не было. Сейчас стали появляться дополнительные сведения на этот счёт.

Таким образом, в настоящее время мы можем говорить о трёх масштабных радиационных катастрофах, в результате которых радиоактивностью была загрязнена огромная территория. Также известно о многочисленных менее крупных радиационных авариях и инцидентах, оказавших воздействие в первую очередь на персонал «Маяка». В этой главе мы рассмотрим три крупнейших катастрофы, разрозненные сведения о которых прежде встречались в печати, а в следующей главе подробнее остановимся на тех авариях, упоминания о которых стали появляться только в самое последнее время.

Не все имевшие место на «Маяке» радиационные аварии укладываются в привычное представление о катастрофе как о быстротекущем процессе. Особенно это относится к первой из них, продолжавшейся в течение первых двух лет работы плутониевого производства.

Первой уральской радиационной катастрофой принято считать период с марта 1949 г. по ноябрь 1951 г., когда сброс жидких радиоактивных отходов производился прямо в реку Течу, на берегах которой жили люди, для которых река была единственным источником питьевой воды. За этот период в речную систему было сброшено не менее 2,8 млн. Ки радиоактивности, а облучению подверглись не менее 124 тыс. человек в 41 населенном пункте (Лысцов, 1992).

Вторая радиационная катастрофа произошла 29 сентября 1957 г. В результате взрыва ёмкости («банки №14») с жидкими высокоактивными отходами на территории комбината «Маяк» в окружающую среду было выброшено не мене 20 млн. Ки радиоактивности. В результате этой катастрофы облучению подверглись 272 тыс. человек в 217 населенных пунктах (Лысцов, 1992).

В самое последнее время появились иные данные относительно числа пострадавших в результате этой аварии. В спецвыпуске газеты «Зеленый мир» (№7—8 за 2000 г.) опубликована статья доктора медицинских наук М. Лемясева, в которой говорится, что повышенному радиационному воздействию в зоне ВУРСа подверглись жители 391 населенного пункта общей численностью 335 тыс. человек (Лемясев, 2000). Вероятно, эти оценки сделаны на основании современных действующих норм допустимого радиационного воздействия на людей, в то время как более ранние оценки делались на основании прежних, менее жёстких нормативов.

Третья катастрофа, по сравнению с двумя предыдущими, имела меньшие масштабы и была связана с ветровым разносом радиоактивной пыли с берегов озера Карачай («водоём 9»), до настоящего времени служащего местом сброса и хранилищем жидких высокоактивных отходов. Это произошло в период с 10 апреля по 15 мая 1967 г. В результате с берегов водоёма вместе с пылью было разнесено примерно 0,6 млн. Ки радиоактивности, осевшей затем на площади 2.700 кв. км. На этой территории проживали 42 тыс. человек в 68 населенных пунктах (Лысцов, 1992).

Как считают эксперты, в результате этих трех радиационных катастроф в окружающую среду поступило количество радионуклидов, в сумме своей превышающее выброс из взорвавшегося четвертого блока реактора Чернобыльской АЭС. И хотя последствия Чернобыльской катастрофы в настоящее время представляются более серьезными, это объясняется только тем, что аварии на Урале затронули территории с меньшей плотностью населения.

2.2. Сброс радиоактивных отходов в реку Течу

2.2.1. Опасная спешка с выделением первого плутония

Пуск первого реактора-наработчика и все работы, связанные с выделением плутония для первых атомных бомб, велись в условиях ни с чем несравнимой спешки. Экологическая опасность, связанная со всеми этапами ядерного цикла, не учитывалась или отодвигалась на задний план. К тому времени ученые уже располагали достаточными доказательствами опасности продуктов радиоактивного распада для живых организмов. Но, выполняя директиву партии и правительства — создать в кратчайшие сроки атомное оружие, специалисты-атомщики не смогли или не успели вовремя создать надлежащие средства радиационной защиты как для персонала комбината «Маяк», так и для населения региона.

После того, как в декабре 1948 г. первые облучённые в реакторе урановые «блочки» поступили на радиохимический завод для выделения плутония-239, начался постоянно возрастающий сброс жидких радиоактивных отходов в реку Течу. Как уже говорилось, технология выделения плутония требовала огромного количества опасных химических веществ и соединений — кислот, солей и щелочей. Кроме того, для этого было необходимо очень много воды. После прохождения технологического цикла, насыщенная токсичными и радиоактивными веществами вода сбрасывалась в окружающую среду. А точнее — в реку Течу и близлежащие естественные водоёмы.

Ставя целью подробно рассмотреть воздействие радиации на здоровье персонала и жителей региона, мы не будем останавливаться на влиянии опасных химических нерадиоактивных отходов атомного производства на здоровье людей — это может составить тему отдельного, не менее интересного исследования.

Несмотря на кажущееся обилие публикаций, посвящённых проблеме сброса жидких высокоактивных отходов «Маяка» в речную систему региона, подавляющее большинство из них базируется на данных, приведенных в небольшой книге «Радиоактивное загрязнение окружающей среды в регионе Южного Урала и его влияние на здоровье населения», написанной группой авторов из исследовательских подразделений «Маяка», «ФИБ-4» и «ОНИС», ряда других научно-исследовательских институтов и опубликованной в 1991 г. «Центральным научно-исследовательским институтом информации и технико-экономических исследований по атомной науке и технике» («ЦНИИАтоминформ»). Именно в ней наиболее полно и подробно рассматриваются факты, накопленные исследовательскими коллективами за долгие годы работы.

С первых дней работы комбината «Маяк» высокоактивные отходы (с активностью более 1 Ки/л) собирались в металлических «банках» емкостью примерно 250 куб. м, одна из которых взорвалась 29 сентября 1957 г. Среднеактивные отходы (с активностью от 1 до 0,003 Ки/л) и низкоактивные отходы (с активностью менее 0,003 Ки/л) в течение долгого времени сбрасывались в реку Течу. Сейчас, в результате деятельности комбината «Маяк», гидрографическая сеть региона заметно изменилась. А в первые годы существования предприятия река Теча брала начало в озере Кызылташ. Через 240 км она впадала в реку Исеть. Далее вода, пришедшая с «Маяка», поступала в реку Тобол, впадающую затем в реку Иртыш. А оттуда — в реку Обь, несущую свои воды в Северный Ледовитый океан. Вся эта речная система, протяженностью около 1.000 км, в большей или меньшей степени подверглась радиоактивному загрязнению (Аклеев и др. 1991-а).

Воздействие радиации уменьшалось по мере удаления от места сброса, поэтому количество людей, реально получивших опасную с медицинской точки зрения дозу внешнего и внутреннего облучения, оценивается в 28 тыс. человек. Наиболее пострадали жители деревень, расположенных по берегам реки Течи. Также была загрязнена радиоактивностью вся речная экосистема в пределах Челябинской и Курганской областей. Благодаря осаждению большей части радионуклидов в донных осадках реки Течи, низовья этой речной системы в меньшей степени пострадали от происходивших катастроф. Но из-за высокой активности донных осадков, ниже по течению реки постоянно сохраняется радиационная опасность. В результате естественных или антропогенных процессов эта радиоактивность может быть поднята из осадков и повторно включиться в круговорот веществ.

2.2.2. Катастрофа длиной в двадцать один месяц

Итак, не имея возможности собирать и очищать все жидкие радиоактивные отходы, руководство комбината «Маяк» до 1956 г. предписывало соответствующим службам сбрасывать их в реку Течу. Основная масса ЖРАО — примерно 95% — поступила в речную систему с марта 1950 г. по ноябрь 1951 г. Всего, согласно экспертным оценкам, с 1949 по 1956 гг. было сброшено не менее 76 млн. куб. м жидких высокоактивных отходов, суммарная активность которых приблизительно оценивается в 2,86 млн. Ки (Радиационно-экологическая обстановка…, 1991; Отчет о состоянии экологической безопасности, 1997). Следует помнить, что все данные о радиоактивных выбросах «Маяка» носят расчётный характер на основании сведений об объёмах производственной деятельности предприятия. Измерения выбросов радиоактивности не производились. Расчётные данные о динамики сброса высокоактивных ЖРАО в речную сеть представлены в Таблице 2.1.

Следует обратить внимание на некоторые расхождения в оценках разных авторов причин сброса жидких высокоактивных отходов в речную систему региона. Большинство сходятся на том, что эти сбросы были вызваны спешкой и отсутствием надежной системы накопления ЖРАО для длительного хранения. Однако, один из ветеранов плутониевого производства — А. К. Круглов пишет в своих воспоминаниях несколько иное. Работавшая на «Маяке», согласно решению ПГУ, специальная комиссия, возглавляемая А. П. Александровым, установила, что «значительная часть сбросов, содержащих большое количество радионуклидов, в открытые водоемы не предусматривалась технологическим процессом, они были аварийными» (Круглов, 1993). Но тогда возникает вопрос: а куда предполагалось сбрасывать высокоактивные ЖРАО согласно технологической схеме? Так что это объяснение представляется попыткой снять с руководителей предприятия ответственность за то, что в настоящее время вполне может трактоваться как «преступная халатность» при организации производства.

Каковы бы ни были причины, среднесуточный сброс радиоактивности в этот период составлял примерно 4.300 Ки при следующем составе радионуклидов в сточных водах: Sr-89 (8,8%); Sr-90 (11,6%); Cs-137 (12,2%); Zr-95 и Nb-95 (13,6%); Ru-103 и Ru-106 (25,9%); изотопы редкоземельных элементов — 26,8% (сумма процентов может несколько отличаться от 100 по причине округления данных) (Дегтева и др., 1992). Около четверти суммарной сбрасываемой активности приходилось на долю долгоживущих радионуклидов: Sr-90 (период полураспада 28 лет) и Cs-137 (период полураспада 30 лет) (Аклеев и др. 1991-а).

Следует помнить, что жившие по берегам реки Течи люди ничего не знали о грозящей им опасности даже в период наибольшего сброса ЖРАО в речную сеть региона. Они не получали никаких предупреждений со стороны местных властей и руководства комбината «Маяк». А вода в реке не имела привычных признаков загрязнения — её цвет, вкус и запах оставались неизменными, поэтому местные жители без ограничений использовали её в пищу и для хозяйственных нужд.

К началу радиоактивного загрязнения реки Течи на её берегах находилось 38 сельских населенных пунктов. Преимущественно это были деревни, только административный центр района — поселок Бродокалмак имел население примерно 5 тыс. человек. Жители прибрежных деревень подвергались как внешнему облучению за счет повышенного гамма-фона вблизи реки, так и внутреннему облучению от смеси радионуклидов, поступавших в организм с пищей и водой (Аклеев и др. 1991-а).

В наиболее тяжёлом положении оказались жители прибрежных населенных пунктов реки Течи, первыми принимавшие на себя радиационное загрязнение с «Маяка». В реке Исеть концентрация радионуклидов была уже в 10 раз ниже, вследствие разбавления чистой водой. В реке Тобол концентрация радиоактивных элементов была уже в 100—1000 раз ниже по сравнению с рекой Течей.

Положение жителей прибрежных деревень осложнялось ещё и тем, что практически вся потребляемая вода забиралась из реки. Колодцев в деревнях было мало и вкус воды в них был хуже, чем у речной. Кроме того, речная вода использовалась для всех хозяйственных нужд — для рыбной ловли, разведения водоплавающей птицы, полива огородов, водопоя скота, для купания и стирки (Аклеев и др. 1991-а).

Реконструированные уровни загрязнения воды в Метлинском пруду, находящемся в верховьях реки Течи, на берегу которого располагалась деревня Метлино, в 1951 г. в 2—3 тыс. раз превышали допустимые значения концентрации по Sr-90 и в 100 раз по Cs-137 и Sr-89. Мощность гамма-фона на берегу этого водоёма достигала местами 5 Р/час (по современным нормам нахождение в этом месте в течение одного часа даёт человеку пожизненную дозу облучения), на приусадебных участках — 3,5 Р/час, на улицах и в домах 0,01 — 0,015 Р/час (Аклеев и др. 1991-а).

После прекращения в 1952 г. сброса в реку радиоактивных отходов с высокими уровнями активности, произошло заметное снижение мощности доз гамма-излучения (до 50 мР/ч возле воды и до 0,6 мР/ч на территории деревни Метлино). Дальнейшее снижение мощности экспозиционных доз происходило значительно медленнее. Это объясняется тем, что после распада короткоживущих радионуклидов, радиоактивное загрязнение прибрежной полосы было обусловлено главным образом долгоживущим Cs-137. Сбрасываемые с жидкими отходами радионуклиды частично просто оседали на дно водоема, частично сорбировались донными отложениями и поглощались биомассой водных растений. Поэтому принято считать, что основная масса радиоактивности задержалась в донных осадках верхнего участка реки, а ниже по течению концентрация радионуклидов в воде резко уменьшилась (Аклеев и др. 1991-а).

2.2.3. Запоздалые предосторожности

В конце 1951 г., когда прошел угар, связанный с изготовлением первых атомных взрывных устройств и вопрос «получится — не получится» был однозначно решен, работа комбината «Маяк» стала более размеренной. После этого появилась возможность осмотреться и заняться наведением порядка внутри промзоны и вокруг неё. Проведённые замеры показали очень высокий уровень радиоактивного загрязнения окружающей среды и особенно реки Течи.

В первую очередь, с конца 1951 г., был значительно ограничен сброс высокоактивных отходов в реку Течу. Местному населению официально было запрещено использовать её воду для питья и хозяйственных нужд. Но как этот запрет можно было выполнить — непонятно. Одновременно с этим произошло частичное отселение жителей деревни Метлино, проживавших в наиболее неблагоприятных условиях — на берегу одноимённого Метлинского пруда, служившего накопителем для высокоактивных ЖРАО в верховьях реки Течи (Аклеев и др. 1991-а).

Согласно частному сообщению координатора энергетического департамента Greenpeace Россия В. А. Чупрова, неизвестна судьба людей, вывезенных в 1951 г. вертолётами из наиболее загрязненной части деревни Метлино. Разумеется, цинично рассуждая, они представляли научный интерес как люди, длительное время жившие в условиях, приближенных к условиям выживания после атаки с применением атомного оружия. Фактически, они стали первыми жертвами советского атомного оружия — которое к тому времени даже не было создано. Их могли поселить где-то изолированно и производить наблюдения за их состоянием. Если это действительно так, то рано или поздно появятся материалы этих исследований — они будут уникальными.

Несмотря на сокращение сбросов, содержание радиоактивных веществ в воде реки Течи продолжало оставаться на недопустимо высоком уровне. Поэтому было принято решение о перекрытии заболоченных верховьев реки плотиной. В 1956 г. такая плотина была построена, однако ожидаемого эффекта она не дала, поскольку в те годы основное загрязнение речной воды радионуклидами происходило за счет выхода долгоживущих радионуклидов из донных отложений в результате естественных гидрографических и антропогенных процессов. Происходило так называемое «вторичное» загрязнение. Пришлось строить ещё одну плотину, которая в 1963 г. практически полностью изолировала водоёмы, окружающие комбинат «Маяк» и загрязнённую радиоактивностью заболоченную пойму верховьев реки Течи от менее загрязнённых участков реки ниже по течению (Аклеев и др. 1991-а). Таким образом предпринимались попытки «законсервировать» накопленную в донных отложениях радиоактивность и ждать, пока произойдет естественное снижение уровня активности.

Кроме этого, часть пойменных земель — около 80 кв. км, где раньше были пастбища и сенокосы, оказались загрязнёнными радиоактивностью в результате паводковых затоплений в 1951 г. Позже их вывели из землепользования, а в пределах населенных пунктов пойма реки была огорожена колючей проволокой. Для контроля за соблюдением запретного режима была создана специальная милицейская бригада. Но что эта «милицейская бригада» могла сделать с нарушителями, которые жили на берегу реки и из-за непонятных запретов не могли к ней подойти? Оштрафовать? Посадить в концлагерь?

После запрета на использование речной воды жители деревень должны были брали воду из колодцев — где она была хуже качеством, воду привозили в бочках, местные власти пытались построить водопровод с забором воды в чистых источниках. Можно представить, как в начале 1950-х годов местные власти в каждой деревне вдоль реки Течи строят водопроводы «из чистых источников». Такими источниками могли быть лишь родники, но много ли родников в тех местах ещё не были загрязнены просачивавшимися в подземные водные горизонты ЖРАО от «Маяка»? Все эти ограничения действовали только на реке Течи. На реке Исеть было запрещено «всего лишь» использовать воду для питья и ловить рыбу (Аклеев и др. 1991-а).

Следует иметь в виду, что большинство принятых мер оказались малоэффективными из-за непонимания населением сути запретов и причин радиационного загрязнения, слабой охраны загрязненных территорий и крайне высокой степенью загрязненности окружающей среды в первые годы работы комбината «Маяк», когда о безопасности населения никто не задумывался.

С подобными же проблемами специалисты столкнулись позже при ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы. Поскольку радиоактивное загрязнение не фиксируется органами чувств человека, оно как бы не существует. Лишь очень опытные ликвидаторы заявляют, что они чувствуют, когда оказываются на участках с высокими уровнями радиоактивного загрязнения. Но это скорее всего не реальные ощущения, а богатый опыт, граничащий с интуицией. В результате неразвитости органов чувств человека для распознавания радиоактивности, люди не предпринимают необходимых мер для обеспечения собственной безопасности.

С большим опозданием было принято решение о полной эвакуации населения из наиболее неблагоприятных по уровню гамма-фона населенных пунктов. Только в 1953 г., когда сбросы высокоактивных ЖРАО в реку уже прекратились, а уровни радиоактивности существенно понизились по сравнению с пиковыми периодами, началось массовое отселение жителей из деревни Метлино. Полная эвакуация всех 1.200 жителей из этого населенного пункта закончилась только к 1956 г. Всего в 1955—1960 гг. с берегов реки Течи в удаленные районы было переселено 7.500 жителей из 19 деревень (Аклеев и др. 1991-а).

К моменту переселения, благодаря физическому распаду короткоживущих радионуклидов и проведённым защитным мероприятиям, радиационная обстановка в подвергшихся радиоактивному загрязнению районах, заметно «улучшилась». К этому времени жители успели получить основную часть поглощенной дозы как внешнего, так и внутреннего облучения. Поэтому запоздалая эвакуация, которая в случае своевременного осуществления могла бы стать эффективной мерой, в реальных условиях практически не дала результата. Более того, психологические травмы и стрессы, сопровождающие подобные принудительные переселения, скорее всего имели негативные последствия для здоровья людей.

2.3. Выброс радиоактивности из хранилища ЖРАО в 1957 г.

2.3.1. Причины взрыва

После того, как был прекращён сброс в речную систему региона жидких высокоактивных отходов с активностью выше 1 Ки/л, они стали накапливаться для хранения в «банках» — ёмкостях из нержавеющей стали, установленных в бетонных «каньонах» (вероятно, под этим термином понималась большая покрытая бетоном яма), расположенных на территории «Маяка». Вместимость каждого резервуара составляла несколько сотен тонн раствора. Они содержали высокоактивные ЖРАО, состоящие преимущественно из раствора нитратных и ацетатных солей.

Известно, что при распаде радиоактивных веществ происходит выделение энергии, приводящее к нагреванию содержащегося в «банках» раствора. Повышение температуры без отвода тепла привело бы к ежесуточному нагреву раствора на 5—6 градусов. Согласно технологическому решению этой проблемы, отвод тепла от «банок» осуществлялся с помощью воды, циркулировавшей между «банками» и полностью сменявшейся каждые 12 часов. Этот режим считался достаточным для поддержания температуры раствора ниже точки кипения (Аклеев и др. 1991-а). Контрольно-измерительные приборы, которыми были оснащены эти ёмкости, позволяли следить за температурой раствора.

В сентябре 1957 г. система слежения за состоянием одной из «банок» вышла из строя, в результате чего был утерян контроль за температурой раствора. Это была «ёмкость 14», вмещавшая 250 куб. м высокоактивных ЖРАО, хранившихся там преимущественно в форме нитратно-ацетатных соединений. Располагалась она в «здании 120—3» «отделения 13» (Творцы ядерного щита, 1998). Одновременно с прекращением подачи охлаждающей воды к корпусу «банки», прекратилось её вентилирование. Согласно сделанным оценкам, за счет саморазогрева температура содержащегося в «банке» осадка достигла 330—350 градусов (Отчет о состоянии экологической безопасности, 1997). Персоналом эти неисправности обнаружены не были.

В результате повышения температуры и испарения жидкости из раствора начал образовываться взрывоопасный осадок, состоящий преимущественно из нитратных и ацетатных солей. Одновременно шло образование «гремучего газа» за счет радиолиза воды — происходило её разложение на кислород и водород (Аклеев и др. 1991-а). Из школьного курса химии мы знаем, что смесь кислорода и водорода называется «гремучей» потому, что способна самопроизвольно взрываться при определенной концентрации компонентов. Это и случилось в воскресенье, 29 сентября 1957 г. в 16.20 по местному времени. Детонация в результате произошедшего взрыва гремучей смеси привела к взрыву накопившегося сухого осадка, количество которого в «банке» достигало нескольких десятков тонн.

Такая версия причины взрыва «ёмкости №14» в настоящее время считается наиболее общепризнанной и чаще других встречается в литературе. Есть и другие, также имеющие под собой некоторую основу. Например, один из серьезных экспертов, много лет проработавший на высоких позициях в «Минатоме», в частной беседе сказал мне, что профессиональные атомщики считают представленную выше версию причин взрыва дилетантской. Согласно характеру взрыва они уверены, что это был полноценный ядерный взрыв, причиной которого стало накопление критической массы радиоактивных осадков в резервуаре с высокоактивными ЖРАО. По их мнению, только мощный ядерный взрыв мог отбросить бетонную крышку «каньона» на столь большое расстояние. Действительно, мощность взрыва, была огромной — она оценивается в 70—100 т тринитротолуола (Никипелов и др., 1990). Это только в 150 раз меньше мощности атомного заряда, сброшенного американскими военными на японский город Хиросима. В книге «Творцы ядерного щита» оценочная мощность взрыва приводится меньшая, хотя тоже впечатляющая — 18—33 т тринитротолуола.

Взрыв полностью разрушил «банку» из нержавеющей стали, находившуюся в бетонном «каньоне» на глубине 8,2 м. Бетонная плита перекрытия, весом 160 т, была сорвана с места и отброшена на 25 м в сторону. Разорванные листы нержавеющей стали, из которых была сварена емкость, были разбросаны в радиусе 150 м от эпицентра взрыва (Радиационная обстановка…, 1991).

Одновременно были сдвинуты плиты перекрытий каньонов двух соседних «банок» — «ёмкости 7» и «ёмкости 13», а сами «банки» были частично повреждены в верхней части без выброса находящихся в них отходов. Всего в этом хранилище помещались 60 «банок». В уцелевших ёмкостях находился высокоактивный «продукт» с суммарной активностью не менее 200 млн. Ки (Творцы ядерного щита, 1998).

В расположенном на территории этого отделения примерно в 150 м от эпицентра взрыва «здании 121», где размещались начальники смены отделения с дежурным персоналом, все оконные рамы были выбиты, кирпичная стена со стороны взрыва разрушена, тяжелый сейф с документами опрокинут. Загрязненные радиоактивностью куски бетона весом 2—4 кг были обнаружены на расстоянии 300—400 м от места взрыва (Творцы ядерного щита, 1998). Поскольку это был выходной день, персонала на объекте было меньше обычного, поэтому пострадало сравнительно немного работников.

2.3.2. Образование Восточно-Уральского радиационного следа (ВУРС)

Согласно имеющимся оценкам, в результате взрыва 29 сентября 1957 г. ёмкости с высокоактивными ЖРАО («банки №14»), в окружающую среду было выброшено около 20 млн. Ки радиоактивности. Эта величина давно была известна специалистам, но на заре «эпохи гласности», когда только начинали публиковаться рассекреченные материалы, в большинстве публикаций упоминались только 2 млн. Ки. Как и многое другое, эти данные впервые была опубликована в книге «Итоги изучения и опыт ликвидации последствий аварийного загрязнения территории продуктами деления урана» (Антропова и др., 1990), фактически являющейся первоисточником данных о последствиях взрыва 29 сентября 1957 г. Чтобы не возникало путаницы, здесь необходимы некоторые комментарии по вопросу о количестве радиоактивности, выброшенной из хранилища в окружающую среду.

Действительно, в результате взрыва из «банки №14», содержавшей высокоактивные ЖРАО, в окружающую среду было выброшено не менее 20 млн. Ки радиоактивности. Из этого количества 18 млн. Ки (90%) осели на территории комбината «Маяк», а 2 млн. Ки (10%) поднялись на высоту примерно одного километра и были разнесены в северо-восточном направлении — в сторону города Каменск-Уральска воздушными потоками, скорость которых на разных высотах составляла от 5 до 10 м/сек (Антропова и др., 1990). Именно эта часть рассеянной в атмосфере радиоактивности, осевшей затем на поверхность земли за пределами промзоны «Маяка», составила Восточно-Уральский радиационный след (ВУРС), протянувшийся более чем на 300 км в длину при ширине от 8 до 50 км. ВУРС прошел по территории Челябинской, Свердловской и Тюменской областей и совсем немного не дошёл до одного из крупнейших городов Западной Сибири — Тюмени (Никипелов и др., 1990; Радиационно-экологическая обстановка…, 1991). Наиболее пострадавшей оказалась Челябинская область. Свердловскую и Тюменскую области ВУРС захватил лишь своими краями.

Мощность экспозиционной дозы гамма-излучения у краёв образовавшейся после взрыва воронки составляла 1.000 Р/час. На расстоянии 15—20 м — более 360 Р/час. В районе вышки часового, находящегося в 150 м от воронки по оси следа радиоактивного облака — 300 Р/час. Часовой не покинул свой пост до прихода командира несмотря на то, что был очевидцем взрыва (Творцы ядерного щита, 1998).

За четыре часа после выброса радиоактивное облако проделало путь в 100 км, а через 10—11 часов ВУРС полностью оформился. Его внешняя граница была проведена по изолинии с плотностью загрязнения 0,1 Ки/кв. км (минимально определяемый уровень, равный удвоенному уровню общего радиоактивного загрязнения территории для данного региона в 1957 г.) (Никипелов и др., 1990). По данным «Центральной заводской лаборатории» «Маяка», «Института прикладной геофизики», «Главного управления гидрометеослужбы при Совете Министров СССР» и ряда других организаций, принимавших участие в исследованиях, общая площадь ВУРСа составила 23 тыс. кв. км (Антропова и др., 1990).

В других источниках встречается иная величина площади ВУРСа — 15 тыс. кв. км (Никипелов и др., 1990). Вероятнее всего это объясняется тем, что плотность радиоактивного загрязнения 0,1 Ки/кв. км по Sr-90, по которой проводилась внешняя граница ВУРСа, в то время определялась с невысокой степенью достоверности. Кроме того, в большинстве источников приводятся данные о радиоактивности, определяемой только по содержанию Sr-90. Реально же радиоактивное загрязнение обуславливалось более широким набором радионуклидов, определение содержания которых было затруднительно.

Следует иметь в виду, что граница головной части ВУРСа была проведена по изолинии 2 Ки/ кв. км. Именно такой уровень радиоактивности окружающей среды по Sr-90 был признан предельно допустимым для безопасного проживания людей. В границах изолинии 2 Ки/кв. км оказалась территория длиной 105 км, шириной 8—9 км и площадью более 1 тыс. кв. км.

Несколько иначе картина режима ограничений в зоне ВУРСа сформулирована в работе «Радиационная авария на Южном Урале в 1957 г. и ликвидация её последствий». В ней говорится, что режим ограничения был введен в границах плотности загрязнения 4 Ки/кв. км по Sr-90 в головной и промежуточной частях ВУРСа путем создания санитарно-охранной зоны площадью около 700 кв. км, «охраняемой силами милиции». На этой территории всякая хозяйственная деятельность была исключена вплоть до 1961 г. Впоследствии площадь санитарно-охранной зоны была сокращена до 200 кв. км (Никипелов и др.). Площадь загрязненной радиоактивностью территории, определяемой по Sr-90, приведена в Таблице 2.2.

По воспоминаниям бывшего директор радиохимического завода М. В. Гладышева, в первые же часы после взрыва он выехал с дозиметрической бригадой на территорию своего объекта. Результаты замеров показали огромные уровни радиоактивности на территории промзоны «Маяка» и в ближайших населенных пунктах. Об уровнях загрязнения территории промзоны можно только догадываться — сколько-нибудь полных опубликованных данных на этот счет найти не удалось, хотя они обязательно должны были сохраниться в архивах ЦЗЛ. Следует лишь помнить, что там осели 90% всей выброшенной из хранилища радиоактивности. Согласно опубликованным данным, мы располагаем уровнями радиационного загрязнения ближайших к комбинату «Маяк» населенных пунктов на двадцатый день после взрыва — они представлены в Таблице 2.3. Несколько позже были проведены замеры радиоактивности почв в пределах части ВУРСа, ограниченной изолинией 28 Ки/кв. км — результаты представлены в Таблице 2.4.

Выброшенные продукты радиоактивного распада вызвали удивительное свечение атмосферы, отмеченное многими очевидцами. Даже центральные газеты написали о необычном северном сиянии над Уралом. Об этом же упоминает М. В. Гладышев в своей книге «Плутоний для атомной бомбы». Но долго обсуждать это атмосферное явление не позволила цензура.

Прибывшая на следующий день после взрыва комиссия во главе с Е. П. Славским, возглавившим к тому времени «Министерство среднего машиностроения» и начальником «Четвертого главного управления» А. Д. Зверевым, организовывала всю работу по выяснению причин и ликвидации последствий аварии.

Немедленные меры по ликвидации последствий взрыва имели две цели:

— Срочно оказать помощь жителям населенных пунктов, подвергшихся воздействию радиоактивности;

— Принять меры к восстановлению работы 13-го отделения радиохимического завода для приёма на хранение и выдачи высокоактивного «декантата» (отделённой от осадка жидкой фракции раствора плутония) после окислительного ацетатного осаждения («продукт 904») с целью его переработки и выделения ацетата натрия и других компонентов для технологического процесса «завода Б», который в то время был единственным в стране предприятием, производящим плутоний для атомных бомб.

2.3.3. Очистка промзоны от радиоактивности

Несмотря на появление новых публикаций, связанных с последствиями загрязнения территории комбината «Маяк» и прилегающих территорий, по-прежнему практически нет свидетельств очевидцев о том, как происходила очистка территории комбината от осевших на её территории 18 млн. Ки радиоактивности, выброшенной из взорвавшейся «банки». Говоря о тех событиях, приходится пользоваться свидетельствами очевидцев, которые просят не ссылаться на них в публикациях. Дело в том, что расписки о неразглашении государственной тайны, которые много лет назад подписывали все сотрудники атомной промышленности, до сих пор где-то сохраняются и «компетентные органы» могут их предъявить любому сотруднику, если сочтут его воспоминания наносящими какой-то ущерб.

Едва ли не единственной книгой, в которой удалось найти несколько фраз о том, как происходила очистка территории, оказалась упоминавшаяся выше книга М. В. Гладышева, опубликованная в начале 90-х годов без указания даты публикации. Опираясь на приведенные в ней сведения, попытаемся представить картину событий, происходивших на территории «Маяка» после 29 сентября 1957 г.

В ночь после взрыва дозиметристы заводской лаборатории работали на территории промзоны, составляя картограмму загрязнения. На крышах некоторых зданий уровни радиоактивности превышали 10 тыс. микроР/сек. Наиболее загрязнённым оказалось только что построенное здание второй очереди радиохимического «завода 235». Сразу встал вопрос: что проще сделать — отмыть стройку до «приемлемого» уровня или строить корпус здания на другом месте. Это было трудное решение.

Что выбрать? Что быстрее, проще и дешевле? Радиоактивное загрязнение объекта было крайне высоким. Среди загрязняющих радионуклидов преобладали Sr-90 и в меньшей степени Cs-137. Оба изотопа долгоживущие — их период полураспада составляет около 30 лет, причем защититься от цезия непросто, поскольку он является гамма-излучателем. Опыта отмывки поверхностей — особенно стен, перекрытий и крыш — не было. Кроме пожарных машин, бульдозеров, отбойных молотков и лопат другой техники не было.

И всё же было принято решение немедленно начать дезактивацию уже построенного здания и всей загрязненной территории. Для этого требовалось много людей, которые должны работать очень короткое время — чтобы избежать переоблучения, которые после каждой смены должны мыться и переодеваться в чистую одежду, а загрязнённую одежду — стирать. Из-за крайне высоких уровней радиоактивности территории рабочее время каждого работника могло составлять лишь несколько минут, после чего его приходилось менять — люди получали максимально допустимую дозу облучения даже по тем временам. Следует помнить, что согласно существовавшим в то время нормам радиационной безопасности, полученная сотрудниками доза могла быть заметно выше, чем в настоящее время.

Самые опасные и тяжелые работы на «Маяке» выполняли солдаты военно-строительных войск и заключенные. Некоторые очевидцы тех событий говорят, что заключенных на территории комбината не было по причине крайней секретности производства. Поэтому силами заключенных выполнялись только подготовительные работы так называемого нулевого цикла — расчистка территории, рытье котлованов под фундаменты, возведение стен и т. д.

Другие очевидцы вспоминают, что в момент взрыва 29 сентября 1957 г. неподалеку от его эпицентра находился лагерь заключенных, стояли казармы охранявших их солдат и располагались военные строители. Видимо, именно этот лагерь заключённых охранял солдат, наблюдавший за взрывом емкости с вышки на расстоянии 150 м от эпицентра. Солдаты и заключённые получили очень высокие дозы облучения, но зафиксированы эти дозы не были. Также есть упоминания об одиннадцати лагерях для заключенных, находившихся в районе строительства. Ветераны «Минатома» утверждают, что заключенных на «Маяке» было много, а для того, чтобы они не могли вынести на свободу сведения об атомной стройке, туда направляли «зэков» с большими сроками, которых перед освобождением, для конспирации направляли на Дальний Восток. Чтобы потом труднее было определить — где они работали и облучались.

Когда начались работы по дезактивации территории, то первыми туда были направлены опять же военные строители. Работали ли там заключенные? Определенных свидетельств на этот счет найти не удалось. Вероятнее всего они там были, как наименее ценный человеческий «материал» в глазах руководства.

Конечно, направляя военных строителей и рабочих в первые — наиболее опасные с точки зрения радиационной обстановки дни на уборку радиоактивного мусора, руководство сталкивалось с понятными проблемами — люди не хотели выходить на эту опасную работу. Солдаты, которых пытались первыми отправить на расчистку загрязненной радиоактивностью территории, не подчинялись командам офицеров. Да и сами офицеры неохотно отдавали команды, поскольку догадывались о степени грозящей опасности.

И все-таки работа началась. Где-то личным примером, где-то угрозами и обещаниями начальство смогло убедить людей выйти в первый раз из укрытия. А дальше всё пошло само собой. Сперва очистили дорогу от радиоактивного мусора, затем отмыли её из шлангов и по ней смогла двигаться пожарная машина, смывавшая радиоактивную «грязь» с крыш и стен наиболее загрязненных зданий. Штукатурку с них отбивали вручную, а стены после этого мыли щетками. Достаточно одного взгляда на это огромное здание, чтобы понять, сколь долгой и тяжелой была эта работа.

Собранный радиоактивный мусор складывали в самосвалы и увозили в яму, ставшую могильником для твёрдых высокоактивных отходов. Туда же увозили верхний слой почвы, снятый бульдозерами с загрязненной территории. Разумеется, все эти радиоактивные «отходы» оставались и «захоранивались» на территории «Маяка». Затем с помощью специальных тяжёлых плугов переворачивали и «заглубляли» верхний слой грунта, перепахивали очищенную таким образом территорию, стараясь поглубже зарыть в землю долгоживущую радиоактивность.

Всё это происходило в октябре-декабре 1957 г. Благодаря крайне напряженной работе к концу 1957 г. территория стала проходной — по ней можно было не только бегать, но и ходить. После этого всю зиму чистили и мыли крыши зданий, перекрытия, стены снаружи и изнутри. В результате через год стало возможно продолжить монтажные работы, хотя дезактивация территории продолжалась ещё более года.

Одновременно с очисткой территории велись работы на месте взрыва. Там были сосредоточены основные силы для ликвидации последствий аварии и предотвращения взрывов других банок. Работами руководил лично министр атомной промышленности Е. П. Славский. Поскольку взрывом были повреждены трубопроводы, по которым к «банкам» подавалась охлаждающая вода, происходил самопроизвольный разогрев хранившихся в них жидких высокоактивных отходов. Это могло стать причиной новых взрывов. В условиях очень высоких уровней радиации в эпицентре взрыва пришлось бурить наклонные скважины и по ним подавать воду в уцелевшие банки. Благодаря невероятным усилиям специалистов и рабочих, уже через несколько дней опасность новых взрывов миновала.

Работы по очистке территории проводились круглые сутки. Только за октябрь и ноябрь 1957 г. территория «отделения 13» радиохимического завода была засыпана чистым грунтом, объём которого составил около 100.000 м3. Но всё равно фон по гамма-излучению продолжал оставаться на уровне 100—150 мкр/сек. Серьезные трудности возникали при засыпке самой воронки от взрыва. Мощность экспозиционной дозы на её краях продолжала оставаться на уровне 100.000 мкр/сек. В марте 1958 г. основные работы по засыпке воронки и пространства между зданиями «отделения 13» были завершены.

Допуск на проведение восстановительных работ давался из расчета разового воздействия 0,8—1 Р при установленной на тот период норме 0,02 Р за смену. Многие рабочие, принимавшие активное участие в ликвидации аварии получили в 1957—1958 гг. по 60—120 Р в год при установленной на тот период норме 15 Р. Начальник цеха Е. М. Ихлов получил за 1957 г. зарегистрированную дозу 125 Р. Техник А. В. Кузьмин — 87,6 Р. Из семи начальников смен отделения четверо были выведены с завода по данным дозиметрической службы без права работы в основных цехах — то есть в условиях повышенной радиоактивности. Для них это означало большую потерю в заработке.

Каждый работник «объекта Б», принимавший участие в ликвидации последствий взрыва, получил более установленной нормы облучения за год, не считая дополнительно полученного внутреннего облучения за счет ингаляционного поступления радионуклидов в организм с вдыхаемым воздухом — особенно в первые месяцы после аварии. Отмывку и очистку территории собственных объектов проводил каждый завод и цех. Помимо специально созданных для этих работ бригад, каждый работник объекта привлекался «на установленное количество времени» для очистки территории.

Чтобы радиоактивная «грязь» не разносилась за пределы промплощадки, городскому автотранспорту было запрещено въезжать на территорию комбината, а автотранспорту «Маяка» — её покидать. На контрольно-пропускных пунктах стояли поддоны для отмывания обуви персонала после смены — это позволило содержать улицы и дома в относительно «чистых» условиях (Творцы ядерного щита, 1998).

---

2.3.4. Переселение жителей ближайших деревень

Выше описывалось, как персонал «Маяка» боролся с 18 млн. Ки радиоактивности, выброшенной на территорию промзоны. Её удалось «локализовать» и стало возможно постепенно разворачивать работы по дезактивации территории и захоронению радиоактивной «грязи». Но, кроме этого, существовали 2 млн. Ки выброшенной в атмосферу радиоактивности, разлетевшейся за пределы промзоны и сформировавшей Восточно-Уральский радиационный след.

В распоряжении специалистов имелись весьма приблизительные данные о количестве радиоактивных веществ в хранилище, их изотопном составе на момент взрыва, результаты визуального наблюдения за характером образовавшегося облака и метеосводка по району бедствия. Это позволило достаточно быстро сделать вывод о серьезности произошедшей аварии.

Стало ясно, что радиоактивному загрязнению подверглась большая территория за пределами санитарно-защитной зоны комбината и что радиационная обстановка в населенных пунктах, оказавшихся на пути прохождения радиоактивного облака, требует проведения экстренных мероприятий. Практически сразу после взрыва в район радиоактивного загрязнения была выслана автомобильная разведка, обследовавшая район протяженностью 50 км по ходу движения облака, определены ориентировочные границы следа и измерены уровни внешнего гамма-излучения в ближайших населенных пунктах (Антропова и др., 1990).

Согласно расчётам, произведенным на основании данных радиационной разведки, жители пяти ближайших к месту взрыва населенных пунктов — Бердениш, Сатлыково, Галикаево, Русская Караболка и Юго-Конево могли получить суточную дозу от 1 до 36 Р. Данные о количестве и изотопном составе выброшенных в атмосферу продуктов деления не позволяли ожидать существенного снижения радиоактивного загрязнения местности в ближайшее после аварии время. Расчёты показали, что в трех первых населенных пунктах только в течение первого месяца накопленная жителями доза может составить от 150 до 300 Р (Антропова и др., 1990).

Экстренная эвакуация, а точнее — полное отселение жителей было проведено в четырех ближайших к предприятию деревнях по 50—80 дворов в каждой с общей численностью населения около 1.100 человек. Эвакуацию провели в течение первых десяти суток. Люди были вывезены и расселены в поселках на «чистой» территории, обеспечены жильем и работой (Антропова и др., 1990; Никипелов и др., 1990).

Мы практически не имеем сведений о том, как происходило переселение людей. Как в экстренном порядке, в осеннее время — когда только что закончилась уборка урожая — крестьян «обеспечивали жильём и работой» на новом месте. Более того, из-за секретности пострадавшим людям даже не могли объяснить — почему их неожиданно, осенью, лишают всего хозяйства, собранного урожая, домашних животных и вместе с детьми, ничего не разрешив взять с собой, заставляют забираться в грузовики и куда-то увозят…

В книге «Творцы ядерного щита» Э. Котов и П. Трякин описывают процесс замера радиационного загрязнения территории и населения в наиболее пострадавших населенных пунктах:

«Всё оказалось весьма «грязным», даже обувь и одежда у населения имели сильное загрязнение, помет домашней птицы оказался уже радиоактивным, не говоря о молоке, которое спокойно употребляли в пищу ничего не подозревавшие жители. Ведь радиоактивность глазами не увидишь, а воздействия не ощущаешь. Жители просто ничего не понимали, что произошло — они ничего не слышали, не видели, по радио ничего не передавалось. Дети, бегавшие по улице, с большим интересом и любопытством подставляли свои животики для замера. Со слезами на глазах смотрели женщины-врачи на этих бедных детей, на человеческое горе.

На седьмой день были поданы автомашины, началось переселение трех самых грязных селений. Трудно было уговаривать население переодеться во все новое и чистое, не брать с собой домашние вещи, кухонную посуду, различный инвентарь. И только тогда, когда увидели, что члены комиссии выдают бесплатно новую одежду, обувь, за каждую оставленную вещь, после её оценки, тут же выдают деньги — жители не стали возражать, согласились, т.к. получаемые суммы оказались весомыми» (Творцы ядерного щита, 1998).

Из воспоминаний заместителя директора комбината по переселению А. Н. Зайцева:

«Первые переселенцы из трех деревень Сатлыково, Бердениш и Галикаево — самые бедные, самые многодетные и непритязательные жители. В семьях менее чем по шесть детей не было, а в двух семьях по десять детей. Всех переодели в новую одежду, а в доме отдыха комбината «Дальняя дача», куда перевезли, недели 2—3 кормили бесплатно. Личный скот, домашняя птица — всё было «захоронено» в скотомогильниках. Стоимость была полностью оплачена, продукты питания оплачивались по рыночной стоимости. Дома и надворные постройки после оценки их стоимости и выплаты сумм каждому хозяину, были сожжены в безветренную погоду.

Для переселенцев срочно начали строить жилой поселок в совхозе Тахталым Кунашакского района. Строили трехкомнатные дома, жилой площадью 70 кв, м с верандами и надворными постройками. Всего 450 домов, из них 22 — однокомнатные, площадью 20 кв. м для одиноких учителей и медработников.

Для перевозки жителей, подлежащих эвакуации, Челябинским облисполкомом было выделено 1.000 автомобилей, водители которых много месяцев безотказно работали, совершая дальние рейсы не только по Челябинской и Свердловской областям, но и в Казахстан, Башкирию — куда изъявили желание выехать переселенцы. Все они получили причитающиеся суммы средств согласно оценочной ведомости.

Переехавшие в новые дома в совхозе Тахталымский жители остались без коров. Семьи большие, детей много, молока нет — а это основное питание. Обратились с просьбой к директору комбината. Г. В. Мишенков дал указание из нашего совхоза «Ворошиловский» выделить бесплатно каждой семье по корове эстонской породы — высокопродуктивные, закупленные нашим предприятием по высокой цене. Жители обрадовались. Но вновь беда — коровам требуется большое количество разнообразных кормов, а у жителей нет сена и соломы — кормить нечем. Директор совхоза решил эту проблему: он принял всех высокопродуктивных коров, а переселенцам предложил выбрать у него в совхозе — кому какая понравится — коров местной уральской породы. Зимой и этих коров нечем стало кормить. Обратились опять за помощью к директору комбината. Г. В. Мишенков дал указание: выделить по 500 кг сена и по 1 т угля каждой семье бесплатно.

Общие расходы по переселению и потерям, вызванные работами по ликвидации последствий аварии вне промзоны, составили 83 млн. рублей. Стоимость построенного жилья для переселенцев в данную сумму не входила» (Творцы ядерного щита, 1998).

Если бы жителей не отселили в первые после аварии дни, а оставили в наиболее загрязненной части ВУРСа на более продолжительное время, это имело бы гораздо более серьёзные последствия для их здоровья. Благодаря проведенной эвакуации ни у кого из жителей не было выявлено острой лучевой болезни, хотя специалисты признают, что сроки эвакуации были затянуты из-за отсутствия соответствующего опыта (Антропова и др., 1990).

Несколько позже, на основании предложения «Минсредмаша», «Минздрава», Совета Министров СССР и Совета Министров РСФСР было принято решение о необходимости переселения жителей с территории, на которой плотность загрязнения по Sr-90 превышала 4 Ки/кв. км. Употребление в пищу выращенной там сельскохозяйственной продукции было опасно для здоровья, а снабжать сельских жителей привозными чистыми продуктами — нерационально. Эвакуации предшествовала большая подготовительная работа: детальное определение плотности загрязнения территории, строительство новых поселков, оценка имущества и денежные расчеты с населением, проведение разъяснительной работы.

Отселение было начато через восемь месяцев после аварии, а закончено через полтора года. Всего с территории ВУРСа (в порядке экстренного и последующего планомерного отселения) были переселены жители 23 населенных пунктов общей численностью около 10.200 человек. Наибольшему загрязнению подверглись Каслинский, Кунашакский и Аргаяшский районы Челябинской области. На территории ВУРСа, ограниченной изолинией 4 Ки/кв. км, была образована защитная зона со специальным режимом, ограничивающим посещение его посторонними. Делалось это для уменьшения поступления в организм местных жителей Sr-90 дополнительно к полученной ранее дозе (Антропова и др., 1990; Никипелов и др., 1990; Радиационно-экологическая обстановка…, 1991).

Так выглядит картина отселения в сухих фразах научных публикаций. Других опубликованных деталей этого поспешного отселения более тысячи человек и менее поспешного, но также безоговорочного отселения еще более 9.000 человек, найти не удалось. В то же время, работая над этой книгой, автор много беседовал со специалистами, так или иначе общавшимися с местными жителями, пострадавшими от взрыва 1957 г. Один из них — Игорь Клементьевич Дибобес (1930—2015) с 1958 г. возглавлял филиал «Института радиационной гигиены» в Челябинске, который позже был преобразован в «ФИБ-4». Он вспоминает, что отселяемые деревни были сравнительно зажиточными, с крепкими домами и налаженным хозяйством. После срочной эвакуации людей переселили в наспех сделанные «финские» домики, плохо утепленные и слабо приспособленные к особенностям местного климата. В результате довольно быстро люди стали оставлять выделенные им дома и разъезжаться кто куда (Дибобес, частное сообщение, 1999).

Таким образом, незамедлительно после образования ВУРСа были предприняты следующие экстренные меры:

— эвакуация населения ближайших населенных пунктов, в которых потенциальная доза внешнего облучения за первый месяц могла превысить 100 бэр;

— санитарная обработка эвакуированного населения с заменой их личной одежды, запрет на вывоз личного имущества и запасов продовольствия;

— введение радиационного и дозиметрического контроля на наиболее загрязненной части территории ВУРСа, ограничение доступа посторонних на загрязненную территорию.

2.3.5. Меры безопасности для неэвакуированного населения

Иная обстановка сложилась на остальной территории ВУРСа, жители которой не попали под первую волну отселения. Специалисты сочли, что в соответствии с нормами чрезвычайного («аварийного») периода уровни внешнего облучения на этой территории не создавали угрозы для здоровья людей ни в первый год после аварии, ни в последующие годы. Главная угроза здоровью населения заключалась в опасности внутреннего облучения за счет употребления загрязненного продовольствия (Антропова и др., 1990).

Учитывая это, в первые дни после аварии было принято решение о снабжении населения чистым продовольствием взамен загрязненного. На практике это означало, что производились обмеры на предмет радиоактивности различных видов продовольствия (сложенного в бурты картофеля, зерна, крупного рогатого скота и т.д.). В случае превышения допустимого уровня радиоактивности, это продовольствие и животные уничтожались, а хозяева получали компенсацию. Этот процесс получил название «бракераж» и проводился в течение 2—3 лет после аварии. Осуществляли подобный контроль и «бракераж» специальные радиологические группы санитарно-эпидемиологических станций (Антропова и др., 1990; Дибобес, частное сообщение, 1999).

В связи с аварийным характером загрязнения был установлен временный — на один год — предельно-допустимый уровень (ПДУ) поступления радиоактивных веществ с пищей, рассчитанный по Sr-90, как наиболее опасному изотопу, содержащемуся в выпавшей смеси. В первый год после аварии величина ПДУ была установлена в размере 3.700 пКи/сутки или 1.4 мкКи/год (Антропова и др., 1990).

С первых суток после аварии «бракераж» проводился силами радиологической лаборатории «Маяка». Позже в работу включились ещё семь лабораторий, специально для этого созданных в системе отделов здравоохранения Челябинской области. Из них две лаборатории приступили к работе через 4 месяца, а еще пять — через 10—12 месяцев после аварии. Всего в описываемых работах принимали участие около 100 сотрудников.

На первых порах «бракераж» проводился лишь в четырех ближайших к месту аварии не отселенных деревнях. Впоследствии в зоне контроля оказались 50 населённых пунктов, расположенных на площади примерно 1.000 кв. км с уровнем загрязнения 0,5—1 Ки/кв. км по Sr-90. Данные о количестве забракованного по причине высокой радиоактивности продовольствия и фуража приведены в Таблице 2.5.

В первые три месяца основное внимание уделялось контролю за содержанием радиоактивных веществ в зерне, картофеле и фураже. Необходимо было в первую очередь решить проблему обеспечения людей основными видами продовольствия — хлебом и картофелем. Позже ассортимент контролируемых продуктов был существенно расширен (Антропова и др., 1990).

Большинство забракованного и изъятого продовольствия компенсировалось деньгами. Однако зерно, картофель, сено требовалось возмещать натурой, поскольку в противном случае население осталось бы до следующего урожая без основных продуктов питания, а сельскохозяйственные животные — без запаса кормов. Всего за два года работы радиологической службы было проанализировано на предмет содержания радионуклидов около 100.000 проб, в том числе продукты питания, вода, одежда, трава и т. д. Для сравнения можно сказать, что всей радиологической службой РСФСР за один год было проделано 75.000 радиометрических анализов, радиологической службой на территории ВУРСа за этот же период — 50.000 анализов (Антропова и др., 1990).

Представляется странным, что результаты этих замеров не были обобщены, систематизированы и опубликованы в последующие годы. А если такие результаты публиковались в «закрытых» изданиях — странно, что хотя бы обобщённые результаты не появлялись в «открытой» печати после распада СССР. В любом случае, эти собранные данные представляют значительный научный интерес — если, конечно, они не были утеряны…

Следует напомнить, что выброс радиоактивности произошел в конце сентября, когда заканчивалась уборка урожая и сельское население создавало запасы продовольствия и фуража практически на весь следующий год. Весь урожай подвергся поверхностному радиоактивному загрязнению. На территории с уровнем загрязнения 1.000 Ки/кв. км содержание Sr-90 в суточном рационе превышало годовой ПДУ. Как говорилось выше, население трех деревень, расположенных на этой территории, было эвакуировано в течение первых 10—15 суток после аварии. Никакие ограничения на использование загрязненного продовольствия в эти дни там не действовали (Антропова и др., 1990).

На территории с уровнем загрязнения от 10 до 100 Ки/кв. км по Sr-90 эвакуация населения проводилась через 1—1,5 года после аварии. В течение этого времени основной защитной мерой для населения была замена загрязненного продовольствия «чистым». Согласно произведённым расчётам, допустимое время потребления продовольствия на этой территории составляло от трех суток до одного месяца. В случае неограниченного использования загрязненного продовольствия предельно допустимое поступление Sr-90 в организм могло быть превышено в 10—100 раз. Причём следует помнить, что в те годы предельно допустимые нормы были значительно менее жёсткими, чем в настоящее время.

Первая информация о загрязнении продовольствия в зоне с указанными уровнями радиоактивности была получена через 20 дней после аварии. Разделение продовольствия и фуража на «относительно чистое» и полностью непригодное для использования было произведено через три месяца после аварии. Изъятие и уничтожение забракованного продовольствия было начато через 5—6 месяцев. Причем в первую очередь это касалось общественного сектора производства — то есть той продукции, которая должна была сдаваться государству.

Загрязнённое продовольствие, полученное в индивидуальных хозяйствах и составлявшее основу питания местного населения данного района, практически не обменивалось. В связи с тем, что не был организован подвоз чистого продовольствия, нельзя было изымать и уничтожать загрязненные продукты питания. В этом случае контроль за уровнем загрязнения продовольствия и фуража носил формальный характер, так как забракованная сельскохозяйственная продукция использовалась раньше, чем появлялась возможность замены. Это значит, что практически всё население региона без ограничения употребляло загрязненное радиоактивностью продовольствие до самой эвакуации, начавшейся лишь через год — осенью 1958 г. и завершившейся весной 1959 г. (Антропова и др., 1990).

На территории ВУРСа с уровнями содержания Sr-90 в почве 1—10 Ки/кв. км допустимое потребление полученных там продуктов составляло от одного года до одного месяца соответственно. Радиологические лаборатории, созданные для обслуживания этой территории, начали работы по проведению замеров через 4—12 месяцев после аварии. Инструктивно-методические указания и ПДУ были доведены до сведения областных отделов здравоохранения через 8 месяцев после аварии. В связи с этим «бракераж» продовольствия и фуража практически был начат спустя полгода и наиболее интенсивно осуществлялся на второй и третий год после аварии. Специалисты оценивают предпринятые меры как малоэффективные. Объясняется это объективными причинами, в основе которых лежит неожиданность произошедшей аварии, и субъективными — вроде невыполнения рекомендаций санитарной службы административно-хозяйственными органами (Антропова и др., 1990).

2.3.6. Уровни загрязнения различных элементов ландшафта

Итак, из наиболее загрязнённой радиоактивностью части ВУРСа людей переселили в «чистые» районы. Но в прежних местах их проживания остались засыпанные радиоактивной пылью жилища, хозяйственные постройки, пашни, пастбища, леса, реки и озёра. Всё это на многие годы было выведено из использования. Образовалась зона, где мало что говорило об опасности, но нахождение в которой представляло угрозу для здоровья. Позже на загрязненной территории был создан «радиационный» «Восточно-Уральский заповедник». Делалось это для удобства проведения наблюдений и исследований, а заодно для лучшей охраны — чтобы этим занималась не милиция, а гражданские лесники.

Как показали исследования, различные элементы ландшафта подверглись неодинаковому загрязнению радиоактивными веществами, выпавшими из поднявшегося с места взрыва облака. Специалисты считают, что наименьшему загрязнению подверглись вырубки и пахотные земли. По всей видимости это связано с тем, что благодаря растительному покрову — особенно листве деревьев — в лесах поверхность, на которую осела радиоактивная пыль оказалась существенно больше. Именно поэтому уровни загрязнения остальных элементов ландшафта сравниваются с загрязнением вырубок, которое принято за единицу. Результаты сравнения приведены в Таблице 2.6.

Анализ проб грунта в различных районах ВУРСа показал, что в первое время выпавшие радиоактивные вещества находились в верхнем слое почвы на глубине до 2 см. На лесных участках радиоактивная пыль осела в кронах деревьев — преимущественно на листьях. Уровни загрязнения почвы и растительности через несколько суток после аварии приведены в Таблице 2.7. Следует отметить, что активность исследуемых объектов в тысячи раз превышала фоновые значения, составлявшие в этом районе до аварии 0,1—0,02 мкКи/кг (Антропова и др., 1990).

Образовавшийся в результате выброса радиоактивный след пересек водосборные территории 4 рек и 30 озер. Проведенное через 5—22 суток после аварии обследование показало, что все источники водоснабжения на территории ВУРСа оказались загрязнены радиоактивными веществами. Уровни их радиоактивности возросли в 10—100.000 раз по сравнению с естественным фоном. Данные о процентном содержании Sr-90 в составе радиоактивного загрязнения воды и компонентов водоемов приведены в Таблице 2.8. (Антропова и др., 1990).

Обращаем внимание на отсутствие данных о доле других радиоактивных элементов в суммарной бета-активности воды и компонентов водоемов, относящиеся к этому периоду. Поэтому приходится считать, что изотопный состав смеси осколков деления, выпавших на водную поверхность, не отличался от общего изотопного состава радиоактивных выпадений (Антропова и др., 1990).

В первые месяцы после аварии радиоактивная пыль перемещалась ветром, что привело к изменению границ следа и смещению изолинии с плотностью загрязнения 0,1 Ки/кв. км по Sr-90 в восточном направлении. Ветровая миграция радионуклидов в весенние месяцы наблюдалась в течении нескольких последующих лет, но с появлением растительного покрова она прекращалась.

С течением времени радиационное загрязнение территории ВУРСа снижалась по следующим основным причинам:

— за счет естественного распада короткоживущих радионуклидов;

— за счет перераспределения радиоактивных элементов в природных системах, в том числе благодаря их заглублению в почву и в донные отложения;

— за счет биогеохимической миграции радионуклидов;

— за счет хозяйственной деятельности, включавшей мероприятия по защите населения и экосистем от радиации.

Работая над этим изданием своей книги, я нашёл очень интересную работу сотрудников «Института глобального климата и экологии» — «Атлас ВУРСа», опубликованный в 2013 г. Кроме очень обширного и качественно исполненного картографического материала за 1957—2012 гг. Атлас имеет многочисленные Приложения, изучение которых поможет заинтересованному читателю составить более полное представление о месте описываемых событий и перспективах развития экологической ситуации на территории ВУРСА.

Из аннотации к Атласу: «Атлас представляет собой фундаментальное комплексное научно-справочное произведение, характеризующее загрязнение (ретроспектива, современное состояние и прогноз) территории Южного Урала долгоживущими дозообразующими радионуклидами, долговременно сохраняющимися в ландшафтах и включенными в жизнь и функционирование экосистем. Картографирование радиоактивного загрязнения базируется на материале полевых исследований с отбором проб и последующим их радиохимическим анализом (на стронций-90, изотопы плутония-238, -239, -240) и гамма-спектрометрическим анализом на цезий-137. Объектами исследования являются: Восточно-Уральский радиоактивный след, Карачаевский след, поймы рек Теча и Исеть. Приведены справочные материалы по экологической ситуации в зоне воздействия Производственного объединения «Маяк».

Атлас можно найти в интернете по его названию или по ссылке «http://downloads.igce.ru/publications/Atlas/CD_VURS/contents.html».

2.3.7. Создание опытной научно-исследовательской станции («ОНИС»)

После аварии 1957 г. руководство «Министерства среднего машиностроения», которому подчинялась вся атомная промышленность и в том числе комбинат «Маяк», проявило гораздо большую оперативность в ликвидации её последствий по сравнению с ликвидацией последствий радиоактивного загрязнения бассейна реки Течи в 1949—1951 гг. Уже в апреле 1958 г. по приказу «Министерства среднего машиностроения» была создана «Опытная научно-исследовательская станция» («ОНИС»), сотрудники которой проводили исследования, связанные с возможностью реабилитации — восстановления хозяйственной деятельности на загрязненных радиоактивностью землях и разрабатывали методики организации на них сельскохозяйственного производства.

Основными направлениями деятельности «ОНИС» являлись:

— исследование агрохимии радионуклидов;

— проведение работ, связанных с сельскохозяйственной радиоэкологией;

— проведение работ, связанных с радиоэкологией лесов;

— проведение работ, связанных с водной радиоэкологией;

— организация и проведение радиоэкологического мониторинга;

— исследование воздействия ионизирующего излучения на живую природу.

«ОНИС» была размещена в поселке Метлино в 15 км от Челябинска-65 на базе «совхоза №2», ликвидированного в 1958 г. из-за радиоактивного загрязнения его земель. Этот поселок был специально построен для жителей населенных пунктов, переселенных в связи с радиоактивным загрязнением реки Течи. Но радиация вторично настигла этих людей и после аварии 1957 г. им снова пришлось менять место жительства. Поселок Метлино находился в границах ВУРСа и дальнейшее облучение людей было недопустимо.

Лабораторная база станции была размещена в нескольких одноэтажных щитовых бараках на территории бывшего лагеря для заключенных, строивших комбинат «Маяк». В соответствии с штатным расписанием 1958 г. «ОНИС» была представлена пятью лабораториями — агрономический, гидробиологической, почвенно-биоценологической, физико-дизиметрической и химической, а также большой полевой сельскохозяйственной группой. Штат станции насчитывал 211 человек (Творцы ядерного щита, 1998).

На станции работали специалисты из «Академии наук», «Министерства здравоохранения», «Государственного комитета по гидрометеорологии», «Государственного агропромышленного комитета», «Института прикладной геофизики», «Тимирязевской академии», «Московского государственного университета», «Института биофизики АМН» и его филиалов, «Агрофизического института ВАСХНИЛ», «Почвенного института Минсельхоза СССР», «Ленинградского института радиационной гигиены Минздрава РСФСР». Научным руководителем «ОНИС» был академик «Всесоюзной сельскохозяйственной академии» (ВАСХНИЛ) В. М. Клечковский. В феврале 1958 г. именно он сформулировал основные научные задачи станции:

— изучение миграции радиоактивных веществ в условиях радиоактивного загрязнения территории;

— изучение накопления радиоактивных веществ в сельскохозяйственных продуктах;

— агротехнические приемы снижения накопления радиоактивных веществ в растениях;

— разработка рекомендаций по сельскохозяйственному использованию загрязненной территории;

— изучение генетических последствий воздействия повышенного фона радиации на животных и растения в условиях радиоактивного загрязнения территории (Творцы ядерного щита, 1998).

«ОНИС» была крупной организацией, хорошее государственное финансирование которой позволяло проводить самые сложные эксперименты по миграции радионуклидов в трофических цепях. Научный коллектив станции проводил разнообразные исследования на территории ВУРСа и одновременно организовывал различные экспериментальные работы.

Автору приходилось слышать мнение, что «ОНИС» создавалась исключительно для изучения возможностей хозяйственного использования загрязненной радиоактивностью территории ВУРСа. Думается, что это верно лишь отчасти. Дело в том, что затраты на содержание ОНИС многократно превышали стоимость всей продукции, которую можно было бы произвести на загрязненной территории, а значит экономически это не было оправданно. Разумнее было сохранить за той территорией статус заповедника и ждать триста-пятьсот лет, пока произойдет естественный распад радионуклидов до сравнительно безопасного уровня.

Зная из частных бесед с руководством и сотрудниками «ОНИС» о характере производившихся там экспериментов, правильнее предположить, что территория ВУРСа стала для ученых и специалистов исследовательским полигоном в рамках подготовки к «ограниченной атомной войне». Мир в те годы балансировал на грани атомного безумия и страны, обладавшие атомным оружием, искали способы выживания населения в случае неожиданного ядерного удара. Сейчас некоторые эксперименты, связанные, например, с кормлением животных пищей, смешанной со свежеоблучённым ядерным топливом, воспринимаются как жестокость, но в то время это казалось естественным. Проблема формулировалась так — «выжить или погибнуть в ходе ядерного конфликта». Мало кто понимал, что «выжить» и «спастись» это не совсем одно и тоже…

В пределах санитарно-защитной зоны ВУРСа был создан «Восточно-Уральский радиационный заповедник» площадью 166 кв. км. В нём, как в любом заповеднике, было запрещено заниматься хозяйственной деятельностью, собирать грибы, ягоды и охотиться. В некоторых местах его огородили колючей проволокой и поставили предупредительные таблички — аншлаги. Лесники и милиция до сих пор совместно следят за соблюдением заповедного режима. В первые годы после аварии санитарно-защитная зона имела площадь более 700 кв. км, но в 1962 г. её территория была сокращена до 220 кв. км. Именно заповедник и санитарно-защитная зона были местом проведения исследований учёных и специалистов «ОНИС».

Для заглубления в почву выпавших радионуклидов, в течение 1958—1959 гг. проводилась глубинная вспашка территории ВУРСа. На площади 62 кв. км верхний слой почвы был перевёрнут и «запахан» на глубину до 50 см. Но для подобных работ требовались очень мощные трактора и тяжёлые плуги. Несмотря на то, что плуг тащили два трактора, это была слишком трудная задача (Дибобес, частное сообщение, 1999). Поэтому от глубокой вспашки пришлось отказаться и еще 200 кв. км были вспаханы обычным способом.

В лучшие годы существования «ОНИС» на ее базе проводились эксперименты с шестьюдесятью коровами, сотней свиней и ста пятьюдесятью овцами одновременно. Животных кормили сеном, собранным на территории ВУРСа, после чего проводили наблюдения за процессами накопления радионуклидов в организме животных, степенью их воздействия и скоростью выведения из организма. Специально для этих целей была подобрана порода свиней, вес которых был близок к весу человека. Их использование в экспериментах позволяло, с определенной степенью приблизительности, распространять получаемые результаты на человеческий организм.

Как уже говорилось, в настоящее время «ОНИС» объединена с «Центральной заводской лабораторией» комбината «Маяк».

2.4. Разнос радиоактивной пыли с берегов озера Карачай («водоём 9») весной 1967 г.

2.4.1. История образования «водоёма 9»

После того, как в 1951 г. было принято решение о прекращении сброса высокоактивных и среднеактивных жидких отходов комбината «Маяк» в реку Течу, появилась необходимость в достаточно большом природном резервуаре для этих целей. Ближайшими естественными понижениями рельефа, пригодными для слива радиоактивных отходов и способными вместить весь объём сливаемых ЖРАО, оказались «Старое Болото» — «водоём 17» и озеро Карачай — «водоём 9».

В бывшее озеро Карачай, за время его использования в качестве водоема-накопителя, поступило огромное количество ЖРАО. Несмотря на естественный распад радиоактивных изотопов, сейчас в нём содержится не менее 120 млн. Ки. Эти запасы радиоактивности распределены следующим образом: в подвижных донных отложениях сосредоточены 60% общей активности, в суглинках, выстилающих дно водоема 35% активности и в воде 5% активности. В последние годы поступление отходов в девятый водоем составляет примерно 20 тыс. куб. м в год, а их удельная активность — 0,1—0,2 Ки/л (Глаголенко и др., 1996). Между тем ветераны вспоминают, что до 1951 г. это было чистое и красивое озеро, в котором сотрудники «Маяка» в выходные дни ловили рыбу. Площадь водоема в то время составляла 0,27 кв. км.

28 октября 1951 г. начался сброс ЖРАО в озеро Карачай. Его донные отложения и илы накопили огромное количество долгоживущих радионуклидов — в первую очередь Sr-90, Cs-137 и Ce-144 (Корсаков и др., 1996). К 1961 г. площадь Карачая увеличилась вдвое, составив 0,51 кв. км. Позже водная поверхность стала сокращаться из-за проводимых инженерных работ, связанных с перекрытием верховьев реки Течи и естественных природных процессов. К 1967 г. его площадь уменьшилась, достигнув прежних размеров — 0,26 кв. км. В результате оголились берега, ставшие долгосрочным источником радиоактивного загрязнения за счёт ветрового разноса донных отложений.

Кроме того, «водоём 9» стал постоянным источником радиоактивного загрязнения грунтовых вод за счет просачивания ЖРАО сквозь его ложе. По оценкам специалистов, к 1995 г. в подземные водные горизонты поступило более 3,5 млн. куб. м промышленных растворов с активностью примерно 0,9 млн. Ки (Радиационная обстановка…, 1996).

2.4.2. Причины катастрофы

Весна 1967 г. была сухой и ветреной, а зима перед ней — малоснежной и морозной. По данным метеорологической службы «Маяка», с декабря 1966 г. по март 1967 г. выпало лишь 10% от средней многолетней нормы осадков для зимнего периода. Уже к 20 марта снеговой покров сошел и верхний слой почвы оказался сухим. В результате быстрого испарения воды из «водоёма 9» оголились берега, покрытые радиоактивными донными отложениями. Уровень воды в водоёме понизился на 30 см. Радиоактивная пыль стала разноситься ветром — преимущественно в северо-восточном направлении. Особенно сильные порывистые ветры отмечались 18 и 19 апреля 1967 г., в результате чего сразу было обнаружено повышенное выпадение радиоактивных веществ в районе, прилегающем к озеру Карачай (Корсаков и др., 1996).

2.4.3. Последствия разноса радиоактивной пыли

По результатам дозиметрического обследования территории и определения радиоизотопного состава перенесённого с берегов Карачая радиоактивного загрязнения, на карту района были нанесены изолинии плотности загрязнения от 0,1 до 2 мкКи/кв. м по Sr-90. В качестве границы загрязненного района была принята плотность загрязнения в 0,1 мкКи/кв. м по Sr-90, что соответствовало удвоенной величине загрязнения почвы Sr-90 за счёт глобальных выпадений (Корсаков и др., 1996).

Ограниченная этой линией территория расположена к северо-востоку, востоку и юго-востоку от Карачая, примыкая и частично накладываясь на территорию ВУРСа. Общая площадь загрязненного района составила примерно 1.800 кв. км, а суммарная активность — 600 Ки (Корсаков и др., 1996).

Кстати, на примере вопроса, связанного с количеством вынесенной весной 1967 г. с берегов «водоёма 9» радиоактивности, интересно рассмотреть проблему достоверности приводимых в официальных источниках данных и верного соблюдения единиц измерения и размерностей. В работе «Заключение экспертной группы по охране окружающей среды экспертной подкомиссии Государственной экспертной комиссии Госплана СССР», опубликованной в 1991 г. в Челябинске, а также в цитировавшейся выше работе (Лысцов, 1992) говорится, что было загрязнено 2.700 кв. км территории, а общая активность разнесенной пыли составила 0,6 млн. Ки — в тысячу раз больше! (Заключение…, 1991). А уже в 1992 г., в опубликованной там же — в Челябинске работе «Радиоактивное загрязнение Челябинской области» приводятся данные, сходные с данными из статьи Корсакова с соавторами. Цифра 600 Ки также встречается в ежегоднике Госкомгидромета (Радиационная обстановка…, 1991). Таким образом, интересен факт появления одних и тех же данных с разницей в три порядка. Следует отметить, что более достоверной представляется величина 0,6 млн. Ки.

На территории загрязненного радиоактивной пылью района был проведен ряд исследований, связанных с распределением радиоактивности на местности. Было установлено весьма неравномерное распределение радионуклидов, которое зависело от особенностей микрорельефа. Наибольшая плотность загрязнения была отмечена на целинных и задернованных участках, наветренных сторонах опушек леса и бугров. Минимальной плотностью радиоактивного загрязнения характеризовались дороги и пашни. Наряду с сушей, радионуклидами были загрязнены многочисленные водоемы (Корсаков и др., 1996).

Обследование уровня загрязнения жилищ, бытового инвентаря и одежды было произведено в двух наиболее пострадавших населенных пунктах — поселках «ОНИС» и Сарыкульмяк. Результаты измерений показали невысокий уровень загрязненности жилых помещений радиоактивными веществами (не более 5% от уровня загрязнения окружающей среды) (Корсаков и др., 1996).

Обследования на предмет содержания Sr-90 и Cs-137 в молоке, овощах, зерне и естественной растительности производились в населенных пунктах, оказавшихся в загрязненной зоне. В зависимости от плотности загрязнения территории все они были подразделены на две зоны:

— с плотностью загрязнения 0,2—0,5 мкКи/кв. м по Sr-90;

— с плотностью загрязнения 0,5—2 мкКи/кв. м по Sr-90 (посёлки Голубинка, Сарыкульмяк, Большой Куяш, Кировское отселение).

В течении всего вегетационного периода в обеих зонах производился отбор проб растительности с пастбищ. По результатам измерений было определено, что уровень загрязнения растительности первой зоны примерно в 5 раз ниже уровня загрязнения второй зоны. Причём в течении всего периода наблюдения было отмечено уменьшение загрязнения растительности. Эффективный период полувыведения (время, за которое содержание радиоизотопов снижалась в два раза) равнялся 10—15 дням. За первый вегетационный сезон уровни загрязнения травяного покрова снизились в 10—15 раз по Sr-90 и в 15—20 раз по Cs-137 (Корсаков и др., 1996).

Для оценки радиационной обстановки в населенных пунктах проводились измерения гамма-фона, уровней загрязнения населенных пунктов и жилищ, был организован контроль загрязнения продуктов питания. Поступление Sr-90 и Cs-137 в организм жителей оценивалось расчётными методами. Кроме того, проводилось измерение накопления Cs-137 в организме жителей поселка Сарыкульмяк с помощью гамма-спектрометра. Обследование проводилось каждые три месяца среди жителей старше 5 лет. Группа обследуемых составляла от 300 до 400 человек. За время наблюдения в 1967 г. произошло пятикратное повышение уровня внешнего гамма-излучения по сравнению с 1966 г. (Корсаков и др., 1996).

2.4.4. Засыпка «водоёма 9»

После катастрофического разноса радиоактивной пыли с берегов бывшего озера Карачай, руководством начали предприниматься меры для того, чтобы сделать невозможным повторение таких радиационных «инцидентов». Существовала и вторая проблема, требовавшая неотложного решения — уменьшить просачивание высокоактивных ЖРАО из «водоёма 9» в подземные водные горизонты и таким образом предотвратить опасность проникновения радиоактивности в речную систему региона. Глубина Карачая в настоящее время составляет в среднем 150 см, но его достаточно большая площадь не позволяет быстро решить проблему.

Первые попытки засыпать «водоём 9» предпринимались еще в 1964 г., но только с 1986 г. началась планомерная работа, заключающаяся в перекрытии радиоактивных донных отложений бетонными блоками и пористыми материалами, а на последнем этапе — скальным грунтом (Радиационная обстановка…, 1996). Первоначально предполагалось закончить эту работу в 1994 г., но из-за финансовых проблем работы до настоящего времени не завершены.

Сразу после аварийного разноса радиоактивной пыли начались работы по снижение опасности повторения подобных «инцидентов». К 1971 г. по периметру была насыпана дамба, оконтурившая площадь 0,36 кв. км. Второй этап ликвидации водоёма был начат в конце 1984 г. В результате проведенных работ в 2000 г. площадь открытой водной поверхности сократилась до 0,11 кв. км (Ровный, частное сообщение, 2000). Данные о темпах засыпки «водоёма 9» приведены в Таблице 2.9.

Что касается продвижения внешней границы загрязненных радиоактивностью подземных вод (так называемого «ореола»), то сейчас ведутся работы по составлению прогноза, на основании которого будут предложены конкретные меры. Однако уже сейчас можно предположить, что одним из пунктов практических мероприятий по его ликвидации может стать технология, заключающаяся в перехватывании переднего фронта расползающегося «ореола», откачка и очистка загрязненных радиоактивностью вод и сброс очищенных вод в реку Мишеляк (Глаголенко и др., 1996).

Кстати, именно с озером Карачай была связана ошибка дешифраторов спутниковых снимков из ЦРУ США, повторенная позже Ж. А. Медведевым в его первых работах. Наблюдение за территорией комбината «Маяк» с американских спутников ведётся давно. По рассказам участников, руководство комбината было очень удивлено, когда на одной из конференций в начале 1990-х годов иностранные специалисты показали им подробную спутниковую карту территории «Маяка» и стали уточнять назначение изображённых на ней объектов. По результатам наблюдений и данным американской разведки, в какой-то момент было сообщено, что обнаружен засыпанный грунтом водоем, скорее всего являющийся озером Карачай (Ларин, 1996-б).

На самом деле, тогда были обнаружены золоотвалы Аргаяшской тепловой электростанции, снабжавшей электричеством и теплом комбинат «Маяк». Она расположена в 4 км от озера Карачай. А работы по засыпке «водоёма 9» всё ещё продолжаются. На этих работах используются грузовые автомобили «Урал», специально оборудованные для условий повышенной радиации. Для защиты водителя от вредного воздействия радиации кабина со всех сторон закрыта свинцовыми плитами, вес которых составляет около 5 т. Поскольку грузовику приходится вместе с грунтом перевозить лишние пять тонн свинца, работы продвигаются достаточно медленно. Тем более, что грунт привозят из карьера за несколько десятков километров на обычных грузовиках, а уже на берег Карачая его отвозят бронированные «Уралы».

2.4.5. Заключённые, водители и дозиметристы на берегах «водоёма 9»

Временами в прессе поднимается тема работы заключённых на засыпке бывшего озера Карачай. В то же время руководство «Маяка» утверждает, что никогда после окончания активных строительных работ в конце 1950-х — начале 1960-х годов труд заключённых там не использовался. Объект секретный, а с заключённых даже расписку о неразглашении государственной тайны не получишь… Зная некоторые факты, поверить в это трудно, но на работах по ликвидации «водоёма 9» они, скорее всего не использовались.

Когда в апреле 1993 г. и мае 1999 г. автор посещал берег «водоёма 9», то на работах по его засыпке были задействованы пять бронированных автомобилей «Урал». Но все пять машин одновременно никогда не работают — они часто выходят из строя по причине экстремальных условий эксплуатации, а перед каждым ремонтом необходимо проводить их полную дезактивацию. Кроме того, поскольку грунт приходится подвозить издалека, водители находятся в опасной зоне всего несколько минут за смену. И хотя уровень радиоактивности на берегу крайне высок, достигая 7 Р/час, всегда можно найти несколько отчаянных людей, готовых за деньги выполнять опасную работу. И это вполне может быть дешевле, чем содержать для таких работ «зэков».

Другая группа людей, которые время от времени подвергаются воздействию радиации на берегу «водоёма 9» — дозиметристы, в обязанности которых входит мониторинг динамики радиоактивности воды и донных отложений. Поскольку пробу донных отложений можно взять лишь зимой — со льда — то вся их защита состоит из ватной куртки, ватных штанов и респиратора.

Руководитель «Группы информирования общественности комбината «Маяк» Е. Г. Рыжков в прошлом работал на комбинате дозиметристом. Стоя на берегу Карачая, он рассказывал мне, как быстро ему приходилось бежать по льду излучающего радиоактивность водоёма от стоящей на берегу машины к тому месту, где должен быть произведен замер. Затем надо пробурить лунку во льду и взять необходимые пробы. Вся работа занимает несколько минут, но далеко не каждый может заставить себя ступить на радиоактивный лед. Некоторым людям кажется, что они чувствуют поток радиации, идущий со дна. Хотя специалисты, давно по роду своей деятельности связанные с радиацией, уверены: в таких ситуациях страх гораздо разрушительнее для здоровья, чем радиация.

Глава 3. Неизвестные радиационные аварии на «Маяке». «Неучтённый контингент»

Значительная часть материалов об атомном предприятии, называемом производственное объединение комбинат «Маяк», была опубликована в журнале Президиума РАН «Энергия: экономика, техника, экология», в период с марта 1996 г. по июль 2002 г. А также в других периодических изданиях — «Бюллетень ЦНИИатоминформ», журнал «Белорусский климат», газета «Зелёный мир», журнал «Ядерное распространение». Впоследствии они были объединены в книгу «Комбинат „Маяк“ — проблема на века» (Владислав Ларин, Москва, КМК, 2001).

После публикации этой книги автор не прекратил исследования проблемы. В результате глава книги, посвящённая условиям труда сотрудников комбината, была дополнена двумя разделами. Первый — о неизвестных прежде радиационных авариях на «Маяке». Второй — о так называемом «неучтённом контингенте» — людях, которые работали на комбинате, но не попали в общие реестры сотрудников, обладающих льготами за работу в условиях радиационного загрязнения.

Раздел о неизвестных радиационных авариях был в сокращённом варианте опубликован в журнале Президиума РАН «Энергия: экономика, техника, экология» (2001 г., №5), а ранее — в «The Bulletin of the Atomic Scientists» и перепечатан приложением к газете «The Guardian» — «The Editor — The best of the world’s media». Сейчас этот раздел мы публикуем полностью.

Раздел о «неучтённом контингенте» был практически полностью опубликован в журнале Президиума РАН «Энергия: экономика, техника, экология» (2008 г., №7)

3.1. Почему это не обсуждалось прежде

3.1.1. Новые подходы и определения

Мы уже говорили о том, что появляющиеся в последнее время публикации позволяют говорить о значительно большем числе радиационных аварий на «Маяке» по сравнению с теми, которые обсуждались на заре «эпохи гласности» — в начале девяностых годов. В изданных небольшим тиражом воспоминаниях ветеранов плутониевого производства и в их устных рассказах, в работах независимых исследователей, в некоторых официальных публикациях появляются интересные сведения на эту тему. Данная глава посвящена систематизации известных сейчас фактов относительно подобных радиационных инцидентов. Некоторые из них уже упоминались в публикациях, другие существуют лишь в рукописях и в устных воспоминаниях ветеранов.

Всё меньше остается людей, представляющих поколение, создавшее атомную отрасль советского военно-промышленного комплекса. Поэтому любое их свидетельство и воспоминание интересно для исследователей проблемы. Конечно, некоторые из подобных данных могут быть неточны или даже намерено искажены с учетом требований сегодняшней ситуации. Однако, в целом они представляют собой уникальный материал для исследователей.

Каковы же причины проявившейся в последние годы большей открытости ветеранов и руководства «Минатома» в области радиационных аварий на «Маяке»?

Во-первых, ветераны плутониевого производства, привыкшие за десятилетия секретности никому ничего не рассказывать о своей работе, начали понимать, что практически остались без материальной помощи того государства, ради которого жертвовали здоровьем, а порой и жизнью они сами, их близкие и знакомые. Им приходится доказывать, что они получили сотни бэр облучения организма и утратили здоровье не по собственной «халатности», а по причине новизны производства и спешки, в которой проводились все работы, связанные с созданием атомной бомбы. А это значит, им приходится говорить о реальном числе радиационных аварий разного масштаба, в которых они участвовали.

Во-вторых, после Чернобыльской катастрофы наконец-то появилось официальное определение — что же следует считать радиационной аварией. Прежде его просто не существовало. В результате стало ясно, что все те происшествия, которые прежде именовались «разливами», «утечками», «россыпью», «выбросами», «хлопками», «очагами» и т.д., на самом деле попадают под определение радиационной аварии. Само же определение в последней редакции выглядит следующим образом:

«Радиационная авария — потеря управления источником ионизирующего излучения, вызванная неисправностью оборудования, неправильными действиями работников (персонала), стихийными бедствиями или иными причинами, которые могут привести или привели к облучению людей выше установленных норм или к радиоактивному загрязнению окружающей среды».

В-третьих, руководство «Минатома» и комбината «Маяке» начинает понимать, что нет смысла скрывать сведения о былых авариях. Министерство давно располагает списками большинства аварий, имевших место на атомных предприятиях нашей страны, но следуя традициям секретности, старалось их не публиковать.

3.1.2. Письмо с «Маяка»

Мне впервые довелось побывать на «Маяке» в апреле 1993 г., готовя ряд публикаций о последствиях для здоровья людей и окружающей среды произошедших там радиационных аварий. Я встретил полную открытость руководства предприятия. Мне показывали многие производственные цеха, помогали встретиться с интересующими меня специалистами, разрешали фотографировать. Но когда я попытался в неофициальной обстановке встретиться с ветеранами производства, то почувствовал их настороженное отношение к себе. Они не хотели рассказывать о своей прошлой работе, об авариях и о полученных радиационных заболеваниях.

Разумеется, я понимал такое поведение — в течение десятилетий в сознание людей внедрялось представление о совершенной секретности плутониевого производства. Даже работники одного и того же производственного подразделения за пределами промзоны старались никогда не говорить о своей работе. Это запрет был в подсознании. Если о каких-то разговорах о своей «совершенно секретной» работе не донесёшь госбезопасности ты сам — другие донесут на тебя. Это было нормой советской жизни… Поэтому я был обрадован, когда после публикации книги «Комбинат „Маяке“ — полвека проблем» (Москва, 1996) мне пришло письмо от группы ветеранов предприятия. Они приглашали меня приехать для подробного разговора о действительном количестве аварий на «Маяке».

Вот что писал мне по поручению сотен ветеранов комбината «Маяк» Виктор Сергеевич Сладков, проработавший без малого 50 лет на радиохимическом «заводе 235»:

«…В печати (и, в частности, в Вашей книге) описываются только три радиационные аварии на ПО «Маяк». Имеющийся у администрации ПО «Маяк» список содержит десятки радиационных аварий. Не кажется ли Вам странным наличие при этом тысяч лучевых больных? Не стыкуются цифры количества радиационных аварий с количеством пострадавших.

На самом деле только на радиохимическом «заводе 25» (так называлась та часть производства, где начиная с 1948 г., производилось растворение облученного в реакторе ядерного топлива в азотной кислоте с целью дальнейшего выделения из раствора «оружейного» плутония) произошли сотни радиационных аварий с тяжкими последствиями. В том числе была и самопроизвольная цепная реакция. Разгадка тайны несоответствия количества радиационных аварий количеству пострадавших кроется в режиме секретности и в случаях сокрытия их персоналом от вышестоящей администрации во избежание дисциплинарных или судебных наказаний.

Вторая причина заключается в том, что прежде не было официального определения радиационной аварии. Впервые оно появилось только после аварии на Чернобыльской АЭС, а современное определение было дано в 1996 году, спустя полвека после пуска первого промышленного ядерного реактора на комбинате «Маяк». До того, как было сформулировано сегодняшнее определение, все радиационные аварии у нас именовались «разливами», «проливами», «утечками», «россыпью», «выбросами», «очагами», «хлопками» и т. д. И не имело значения, что в большинстве случаев речь шла о твердых, жидких, газообразных и аэрозольных радиоактивных веществах, над которыми был потерян контроль…».

Получив это письмо, я несколько раз побывал в Озёрске, где встречался с ветеранами «Маяка» и записал десятки их рассказов. Там я познакомился практически со всеми опубликованными к тому времени воспоминаниями ветеранов. Поговорил с руководителями предприятия, отвечающими за вопросы ядерной и радиационной безопасности производства. Познакомился с официальными документами, освещающими некоторые радиационные аварии. На основании всех собранных сведений подготовлена эта глава.

Личные записки-воспоминания В. С. Сладкова о своей работе на радиохимическом «заводе 25» и о его борьбе за признание у него заболеваний, связанных с радиацией и облучением в процессе работы, приведены в Приложении 10.

3.2. Аварии на реакторах

3.2.1. Условия труда персонала на «реакторе А»

Говоря о радиационных авариях в период становления плутониевого производства, следует помнить, что такого слова не было в языке атомщиков. Впрочем, также не существовало сегодняшних привычных терминов — «реактор», «плутоний», «облученное ядерное топливо», «радиоактивность» и многих других. Существовали «аппараты», имевшие каждый свой номер и производимые этими аппаратами «продукты» — тоже с номерами. Облученное в реакторе топливо на производственном жаргоне называли «блоками» или «блочками». Вся радиоактивность называлась «грязью». Запомнив все это, давайте вернемся на пятьдесят лет назад — в первые дни и месяцы работы комбината «Маяк».

На «реакторе А» основные дозы получались персоналом в центральном зале, возле бассейнов-хранилищ в которых выдерживались облученные ТВЭЛы и при транспортировке облученных урановых «блочков» к местам дальнейшей переработки. Уже в первые дни работы реактора были составлены картограммы радиационных полей, служившие основой для определения допустимого времени нахождения персонала в разных помещениях. Но спешка и непрерывно возникавшие «непредвиденные обстоятельства» заставляли людей нарушать инструкции.

Дело в том, что на первых порах применялись материалы, не прошедшие проверки на предмет устойчивости к коррозии в условиях радиации. Поэтому происходившие в реакторе процессы вызывали ускоренную коррозию используемых материалов. Например, сейчас алюминиевые оболочки «блочков» и ТВЭЛов анодируют для повышения их коррозионной устойчивости. На первых порах этого не делали, что приводило к ускоренному разрушению оболочек и спеканию «блочков» с массой графита, составлявшей основную часть реактора. Разрушение алюминиевых труб в «активной зоне» реактора и оболочек урановых «блочков» приводило к появлению радиоактивности в воде, охлаждающей «активную зону» реактора. Кроме того, что загрязненная радионуклидами вода сбрасывалась в окружающую среду, она ещё попадала на графит, служащий замедлителем нейтронов в «активной зоне» реактора. В результате цепная реакция в реакторе прекращалась. Жизненно важный для государства процесс наработки плутония останавливался. Приходилось сушить графит, заменять разрушившиеся каналы, перегружать урановые «блочки». На все эти работы уходило много времени, а персонал при их выполнении получал очень высокие дозы облучения.

Как правило, спекание оболочек урановых «блочков» с графитом приводило к прекращению подачи охлаждающей воды. Охлаждение реактора прекращалось, часть «активной зоны» расплавлялась и стержни застревали в толще графита.

Такая авария произошла в первый же день работы «реактора А» на проектной мощности. Случилось это 19 июня 1948 г., когда на площадке влагосигнализации начальником дозиметрической лаборатории была зарегистрирована повышенная радиоактивность воздуха — превышение составило более 300 «доз». Как выяснилось, в одном из каналов реактора прекратился приток охлаждающей воды и произошло частичное расплавление «активной зоны». Реактор был остановлен и до 30 июня производились работы по очистке каналов от сплавленных частей графита, урана и алюминиевых оболочек (Круглов, 1994).

Менее чем через месяц авария повторилась — следующее частичное расплавление «активной зоны» произошло 25 июля 1948 г. Для ремонта требовалось остановить реактор и прекратить наработку плутония. Руководители проекта сочли такое промедление недопустимым и было принято решение о прочистке каналов в активной зоне реактора без его остановки. Сейчас даже представить трудно, что люди вручную прочищали каналы работающего реактора. Разумеется, это привело к сильному загрязнению помещений и переоблучению персонала. Во время ремонтно-восстановительных работ режущий инструмент охлаждался водой. Кроме того, вода использовалась для снижения выбросов в центральный зал реактора радиоактивных аэрозолей и пыли из прочищаемых ячеек. Это усилило коррозию элементов активной зоны и в конце 1948 г. началась массовая протечка труб, что вызвало намокание графита. Работать в таких условиях реактор не мог и 20 января 1949 г. он был остановлен для капитального ремонта (Круглов, 1994).

Необходимо было выгрузить облучённые высокоактивные урановые «блочки» из реактора и только после этого приступить к ремонту. Для этого, согласно технологической схеме, облучённые «блочки» требовалось протолкнуть в расположенное под реактором специальное помещение, откуда они должны были направляться на переработку. Из-за крайне высокой радиоактивности извлечённых из «активной зоны» «блочков» транспортировку предполагалось осуществлять без участия людей. Но, поскольку другой партии урановых «блочков», готовых для загрузки в «активную зону» после ремонта в то время приготовить не успели, руководством проекта было принято решение сохранить облучённые в реакторе высокоактивные «блочки», чтобы после ремонта загрузить их обратно.

По оценке ведущего специалиста атомного проекта Ю. Б. Харитона, для проведения полноценного ремонта реактора в нормальных условиях требовалось не менее одного года. Таким временем на ремонт реактора руководство атомного проекта не располагало, поэтому было принято решение о проведении «ускоренного» ремонта. «Ускорение» ремонтных работ было достигнуто благодаря извлечению облученных «блочков» вверх — в помещение центрального зала реактора с последующей их загрузкой после окончания работ обратно в «активную зону». Всего было извлечено, а затем помещено обратно 39.000 урановых «блочков». Эта операция привела к переоблучению всего мужского персонала объекта, привлечённого к работе. В то же время такой способ ремонта позволил уже 26 марта 1949 г. начать вывод реактора на проектную мощность (Круглов, 1994). То есть вместо двенадцати месяцев ремонт был закончен за два месяца.

Кстати, Ж. А. Медведев считает, что на этих работах неизбежно должен был использоваться труд заключённых. Прямых упоминаний об этом найти не удалось, однако он считает, что переоблучение работников было слишком велико, если бы им не помогали заключённые. Едва ли руководители атомного проекта были готовы пожертвовать всем персоналом единственного в то время реактора на «Маяке». Проверенных спецслужбами и подготовленных для этого секретного дела людей, как и злополучные урановые «блочки», заменить было нечем (Медведев, частное сообщение, 2000).

Неприятности продолжались ещё несколько лет. Одной из главных проблем оставалось застревание облучённых «блочков» в каналах «активной зоны» реактора, после чего их приходилось проталкивать вниз для разгрузки специальным металлическим стержнем — «пешнёй» или «шуровкой» длиной около 25 м и диаметром 32 мм. Трое рабочих, склонившись над каналом из которого било жёсткое излучение, работали «пешнёй» — проталкивая вниз застрявшие свежеоблучённые «блочки» (Круглов, 1994).

Другой проблемой была транспортировка контейнеров с облучёнными «блочками» от реактора на радиохимический завод. Теоретически, она должна была осуществляться без участия людей, но в реальных условиях тележки с «блочками» нередко застревали и рабочим приходилось спускаться под реактор и вручную устранять неисправности тележек, на которых лежало только что выгруженное из реактора облучённое топливо. В результате персонал получал очень высокие дозы облучения. Бывали и смертельные случаи. В первые годы работы реакторов более 32% персонала получили дозы от 100 до 400 бэр. У некоторых работников полученные дозы были гораздо больше (Круглов, 1993).

3.2.2. Борьба с «закозлением» на «реакторе А»

Как уже говорилось, наиболее частыми и опасными с радиационной точки зрения авариями на реакторах-наработчиках (особенно на первом из них — «реакторе А») было застревание тепловыделяющих стержней стержней с «блочками» в толще графита. Извлечь распухший стержень в соответствии с технологической схемой становилось невозможно и возникала опасность расплавления активной зоны. Называлась такая авария «козёл». Её последствия преодолевали разными способами — долбили канал длинным металлическим стержнем «шуровкой», высверливали образовавшийся сплав урана и алюминия с графитом с помощью буровых установок. Делалось всё вручную — разумеется, радиоактивной «грязи» вокруг было много. Тогда представление о влиянии радиации на организм человека имели лишь маститые учёные. Большинство же руководителей проекта и работников — от персонала нижнего звена до людей в генеральских погонах считали, что раз радиация не ощущается органами чувств, значит её нет.

Интересный эпизод вспоминает В. И. Шевченко:

«Для разбора причин «закозления» и руководства работ по ликвидации последствий случившегося прибыл первый заместитель начальника Первого главного управления при Совете народных комиссаров СССР (ПГУ при СНК СССР) генерал-майор Авраамий Павлович Завенягин (1901—1956), взявший общее руководство на себя.

Ремонтные работы велись на работающем реакторе бригадой слесарей под руководством специалиста «Московского института бурения». Несмотря на принятые меры предосторожности и применение имевшихся в то время весьма несовершенных средств защиты, избежать переоблучения персонала не удавалось. Радиоактивное излучение не имело ни цвета, ни запаха и к нему на первых порах было весьма пренебрежительное отношение. Специалистам дозиметрической службы приходилось вести постоянную борьбу с нарушителями, пренебрегавшими правилами техники безопасности. И в первую очередь — с высокопоставленными руководителями.

В центральном зале «реактора А» бригадой слесарей велись работы по расчистке «закозлившегося» канала 20—18. Зашёл в лабораторию дежурный инженер-дозиметрист и сказал, что надо что-то предпринимать — руководитель предприятия Борис Глебович Мазруков (1904—1979), прибывший генерал А. П. Завенягин и другие участники работ ежедневно находятся в центральном зале в личной одежде и обуви. Выслушав его, начальник дозиметрической службы пошёл в центральный зал. А. П. Завенягин в генеральской форме, в личной обуви сидел на стуле в центре реактора и наблюдал, как ведутся работы по расчистке ячейки. При этом он доставал из кармана шинели мандарины и тут же их ел. На мое замечание, что в личной одежде здесь находиться нельзя, а есть — тем более, он ответил, что ничего с ним не случится. Рядом стоял директор завода Б. Г. Мазруков, тоже в личной одежде и обуви» (Творцы ядерного щита, 1998).

Раз уж «верховное» руководство предприятия столь небрежно относилось к технике безопасности — что говорить об остальном персонале. Пришлось обратиться к И. В. Курчатову. Тот дал команду дозиметристу измерить уровни радиоактивности в доме Б. Г. Мазрукова. Оказалось, что загрязнение во много десятков раз превышает допустимые нормы даже для того времени. После этого жена Мазрукова убедила мужа переодеваться на работе.

Всего же за время работы по расчистке только двух каналов 17—20 и 20—18 слесари получили облучение от 26 до 108 Р.

3.2.3. Проблемы с тяжеловодными реакторами

Продолжалось развитие реакторной базы «Маяка», происходили новые аварии. В октябре 1951 г. на проектную мощность был выведен первый в СССР тяжеловодный «реактор ОК-180». В реакторах этого типа в качестве замедлителя нейтронов использовался не графит, а так называемая «тяжелая вода».

Как и на уран-графитовом «реакторе А», аварии на тяжеловодном «реакторе ОК-180» начались в первые же дни его работы. Первая крупная неприятность с этим реактором произошла уже при проведении пусконаладочных работ. Во время испытания второго контура реактора, заполненного дистиллированной водой, в теплообменниках были обнаружены протечки воды. Из-за вибрации, возникавшей при протоке воды на большой скорости через теплообменники, нарушалась их герметичность — происходило разрушение металла. После ремонта предполагалось заполнить охладительный контур реактора «тяжелой водой», но прежде требовалось проверить его герметичность, промыть и осушить. Для этого были использованы две цистерны технического спирта, который затем был слит в реку Течу, рядом с которой, в двухстах метрах от озера Кызылташ, был расположен «реактор ОК-180» (Круглов, 1994).

В ноябре 1951 г. температуры воды в озера Кызылташ приблизилась к 0 градусов С. А именно она циркулировала в первом охладительном контуре реактора. В результате произошло замерзание «тяжелой воды» (температура замерзания +3,8 градуса С), охлаждавшей второй контур. Реактор был остановлен, однако из-за остаточного выделения тепла урановыми «блочками», «тяжелая вода» закипела. Поскольку всё научное и техническое руководство «объекта» оказалось поблизости, были приняты срочные меры и эта аварийная ситуация не переросла в радиационную аварию (Круглов, 1994).

Наиболее серьезная из известных радиационных аварий произошла в системе разгрузки урановых «блочков» на этом реакторе. При выгрузке из «активной зоны» они застряли в системе разгрузки — на гидротранспортёре. Остаточное выделение тепла облученными «блочками» привело к их расплавлению, что вывело из строя всю систему разгрузки. Как преодолевались последствия этой опаснейшей радиационной аварии — не известно. Известно лишь, что после этого система разгрузки «реактора ОК-180» была изменена. Теперь урановые «блочки» из «активной зоны» выгружались через верх реактора — в центральный зал, после чего транспортировались в бассейн для выдержки, а затем — на радиохимический завод. Все эти технологические проблемы привели к сокращению наработки плутония (Круглов, 1994).

«Реактор ОК-180» был остановлен в 1966 г., поскольку не удалось преодолеть течь «тяжелой воды», возникшую в январе 1965 г. Позже он был демонтирован (Круглов, 1994; Творцы ядерного щита, 1998).

27 декабря 1955 г. был введен в эксплуатацию второй тяжеловодный «реактор ОК-190», являвшийся развитием технологии, начатой «реактором ОК-180». Однако, на нем тоже не удалось избежать конструкционных просчётов. Вскоре после пуска началась течь «тяжелой воды» из реактора, преодолеть которую не удалось в течение всех 10 лет его эксплуатации.

«В результате протечек „тяжелой воды“, недостаточной защиты верха реактора, невысокого качества загружаемой продукции, частых смен загрузки с целью выполнения получаемых заданий, создавалась неблагоприятная дозиметрическая обстановка на реакторе. Радиоактивный фон всегда был выше регламентируемой нормы» (Творцы ядерного щита, 1998).

Реактор ОК-190 был остановлен 8 ноября 1965 г.

В апреле 1966 г. был выведен на проектную мощность третий реактор из этой серии — «реактор ОК-190М». Уже осенью того же года была обнаружена течь «тяжелой воды» из его корпуса. Вытекавшую воду собирали и возвращали обратно. В 1975 г. на реакторе начался массовый выход из строя ТВЭЛов. Они распухали, зависали в технологических каналах и разрушались. Пришлось досрочно перегружать активную зону. Течь тяжелой воды продолжала усиливаться. Так как дальнейшее возрастание её потерь было непредсказуемо, возникло опасение более серьезной аварии в случае невозможности поддерживания необходимого уровня тяжелой воды в реакторе. Могло произойти ее вскипание с последующим расплавлением ТВЭЛов. В апреле 1983 г. произошла разгерметизация внутренней стенки бака водяной защиты. Вытекающая вода смешивалась с протечками «тяжелой воды», что ещё более усложняло работу. В 1986 г. «реактор ОК-190М» был наконец остановлен (Творцы ядерного щита, 1998).

На этом же «заводе 37» были построены два реактора нового типа — «Руслан» и «Людмила», обеспечивающие более надёжную их эксплуатацию. Они работают до настоящего времени.

---

3.2.4. «Реактор АИ» и реактор АВ-3»

Кроме проблем с тяжеловодными реакторами, на «Маяке» продолжались аварии и с уран-графитовыми реакторами. Как и на «реакторе А», на «реакторе АИ» в первые годы случались аварии — в том числе происходило застревание тепловыделяющих «сборок» с образованием «козлов». Из-за разноса «активности» в системах контроля и в производственных помещениях, радиационная обстановка после этих аварий была очень тяжелая, что приводило к систематическому переоблучению персонала. Об этом пишет в своих воспоминаниях М. Кожанов:

«Стало очевидным, что дальнейшая эксплуатация „АИ“ в такой ситуации невозможна. Единственным выходом была замена части „активной“ графитовой зоны, проработавшей несколько лет, на новую. Для этой операции нужно было снять верхнюю биологическую защиту и вытащить высокоактивные графитовые кирпичи, заменив их новыми. Трудно представить себе более опасную и сложную операцию, к тому же не имевшую аналога в практике реакторной технологии. Эта фантастическая операция была осуществлена в 1956 г. силами заводчан. Но это были уже не 1948—1949 годы, когда многие проблемы решались „на ура“ и решающим фактором были отчаянная смелость и преданность работе. В этот раз разработали специальные мероприятия, предусмотрели все возможные неожиданности, учли меры по защите работающих, что помогло избежать сильного переоблучения» (Творцы ядерного щита, 1998).

В 1952 г. был запущен «реактор АВ-3», как и все предыдущие «аппараты», построенный в рекордно короткие сроки. В отличие от других реакторов данной серии, в качестве загрузки его ТВЭЛов использовался слабо обогащенный уран. Об этом также пишет М. Кожанов:

«И опять повторилась история как на «реакторе А» — неиспытанные новые ТВЭЛы начали «распухать», и, как следствие «зависать» в каналах при разгрузке. При этом их оболочки повреждались, что приводило к загрязнению осколками деления трактов, шахт и бассейнов выгрузки. Положение усугублялось течью каналов.

Новый реактор работал нестабильно, число остановок за год превысило 1.200. Нехватка ТВЭЛов со слабо обогащенным ураном вынуждала перекомплектовывать ТВЭЛы из извлеченных из каналов реактора «блочков» для повторного использования. Такие операции не обходились без значительного повышенного облучения персонала.

Прежде, в первые дни его работы, подобное проходило на «реакторе А». Тогда урана катастрофически не хватало и из «аварийно» вытащенных каналов ТВЭЛы лично отбирал И. В. Курчатов для повторной загрузки в реактор. Мы, молодые работники, с удивлением смотрели на его спокойную работу — как будто он отбирает и сортирует не весьма активные «блоки», а нежные персики. Так, не боясь большого фона, работал великий ученый, так работал впоследствии весь персонал реакторов, радиохимического и химико-металлургического объектов.

К счастью персонала, новый режим работы на реакторе продолжался недолго и был заменен привычным — на ТВЭЛы из природного урана. Привычный режим, однако, принес не много облегчения — вскоре появились четыре «козла» за короткий промежуток времени, масса зависаний ТВЭЛов и течь труб. Это ещё далеко не полный перечень прелестей, которые испытывал персонал» (Творцы ядерного щита, 1998).

Каковы были дозы облучения персонала при проведении работ, связанных с ликвидацией всех описанных аварий — больших и малых — неизвестно. Но очевидно, что они были высокими.

3.3. Аварии на радиохимическом заводе

3.3.1 Условия труда персонала радиохимического завода

Облучённое в реакторе топливо грузилось в специальные вагоны и по железной дороге мотовозом отправлялось на радиохимический «завод 25», где его растворяли в азотной кислоте для выделения наработанного плутония. Поскольку на совершенно новом производстве технология не была отработана, все процессы организовывались по аналогии с обычным химическим производством. Квалифицированного персонала тоже не было и для работы набирали молодых специалистов-технологов, которые уже на собственном опыте постигали особенности атомного производства. Поскольку радиационные аварии происходили часто, сотрудники «Маяка» платили за эту науку собственным здоровьем, а иногда и жизнью.

Радиохимический завод, который из соображений секретности, а позднее — для краткости называли «объект Б», начали строить летом 1946 г. 22 декабря 1948 г. первая партия облучённых урановых «блочков» поступила с «реактора А» на радиохимический завод для растворения, дальнейшей переработки и выделения плутония. С этого момента «аппарат-растворитель А-201» начал работать в производственном режиме, но готовая продукция была готова для передачи на химико-металлургический «завод 20» — где должен был производиться металлический плутоний — только в феврале 1949 г. Под «готовой продукцией» понимался Pu-239 — первоначально в виде пасты, а позже — в виде азотнокислого раствора. Эти два месяца были крайне напряженными для персонала объекта, и многие сотрудники именно тогда получили наибольшие дозы облучения.

По воспоминаниям директора «плутониевого завода» (это было ещё одно название радиохимического завода) М. В. Гладышева уже в первые дни начались неожиданности. Например, на последнем этапе — после многочисленных химических реакций — соединения плутония и урана требовалось разделить. Предполагалось, что уран будет оставаться в виде осадка на фильтре в конце последней стадии технологического процесса. Можно представить себе изумление персонала, когда ожидаемого вещества на фильтрах не оказалось. Учёным стало казаться, что расчёты не совпадают с практикой. Армейские генералы, следившие за учеными, начали сердиться — их тоже постоянно контролировало собственное руководство, требовавшее скорейшего получения плутония. По правилам тех лет во всех неудачах были виноваты «враги» и «вредители», в роли которых мог оказаться любой сотрудник производства — от рабочего до генерала.

После тщательного анализа причин неудачи выяснилось, что на одном из этапов процесса выделения осадка воздух для барабатажа в аппарат подавали под слишком большим давлением и он выдул раствор плутония в вентиляцию. После этого все сотрудники были брошены на сбор радиоактивного раствора, который вытекал из щелей вентиляции (Гладышев, без даты).

Используемое на радиохимическом заводе оборудование имело большие размеры и, как следствие, большие площади внутренних поверхностей на которых оседал плутоний. Создавалось впечатление, что где-то в ходе технологического процесса его количество уменьшается. Приходилось вести поиски, на что опять уходило драгоценное время. Все это усиливало нервное напряжение персонала и люди уже не думали об опасности радиации — каждый мог быть обвинен во вредительстве и в лучшем случае оказаться в трудовом лагере. Эта опасность была вполне реальной — в отличии от малоизвестной в то время опасности, связанной с воздействием радиации.

В первый период работы радиохимического завода происходили многочисленные аварии. Были взрывы технологического оборудования. Происходили утечки радиоактивных жидкостей, загрязнявших целые этажи и разносившихся на обуви по всем помещениям. Персонал получал высокие дозы облучения на рабочих местах из-за неотработанности технологических процессов. Но что ещё опаснее — радиоактивность разносилась по жилым домам.

Сейчас на всех объектах, связанных с радиоактивностью, существуют специально оборудованные проходные пункты, на которых рабочие после окончания смены переодеваются, моются и проходят дозиметрический контроль. Приходить на рабочее место можно только в специальной одежде. Контроль за радиационной обстановкой налажен хорошо. Но так было не всегда.

Во времена пуска радиохимического завода люди работали с радиоактивностью в своей повседневной одежде, лишь иногда одевая халаты и резиновую «спецобувь» — сапоги. Душевых при выходе с территории объекта не было. Контрольно-пропускной пункт, на котором должен был производиться дозиметрический контроль, практически не использовался, и радиоактивная «грязь» разносилась по городу и жилым домам. Люди не знали самых элементарных правил техники безопасности при обращении с радиоактивными веществами, а те, кто эти правила знал — не находили возможности им следовать. Бывали случаи, когда рабочие сидели на трубах, по которым подавался радиоактивный раствор из одного цеха в другой. Разумеется, это быстро привело к появлению больных с признаками лучевого поражения (Гладышев, без даты).

Имели место и смертельные случаи за пределами производственной зоны, связанные с радиоактивностью. Например, один инженер принес домой стальную трубу, найденную на заводской свалке. Он не догадывался о высокой радиоактивности своей находки и сделал из неё детали кроватки для своего ребенка. В результате его жена и ребенок умерли, а он сам получил серьёзное заболевание (Гладышев, без даты). Подобные трагические случаи происходили нередко, но все-таки основное радиоактивное облучение людей происходило на их рабочих местах.

В первые годы на всех объектах «Маяка» периодически случались более или менее значительные инциденты, которые сегодня попадают под определение радиационной аварии. Тогда для этого находились другие — идеологические или в лучшем случае производственно-бытовые определения и ярлыки — «вредительство», «халатность», «недосмотр».

В 1950 г. при проверке противопожарного состоянию «завода Б» было обнаружено, что на всю высоту 150-метровой вентиляционной трубы стоят деревянные строительные леса. В предпусковой спешке их оставили строители, покрывавшие изнутри трубу специальным антикоррозийным составом. Любая искра, сухие доски вспыхнут и пожар разрушит значительную часть «объекта». А через эту трубу уже было выброшено огромное количество радиоактивных газообразных отходов. Надо было срочно принимать меры и разбирать забытые строительные леса.

Из воспоминаний А. Н. Зайцева:

«Получив задание, я организовал бригаду из 14 человек. В трубу попасть лучше всего через крышу «здания 101». На крыше мы надевали комбинезоны на своё бельё и работали без перерыва в весьма вредных условиях. В это время дозиметрический контроль был очень слабым, хороших приборов не было и системы «допусков» тоже ещё не было.

На вредность мы не обращали внимания, все были молодые, здоровые. После работы даже санпропускник не проходили — снимали «грязные» комбинезоны, оставляли их на крыше здания, надевали свои костюмы и скорей домой. Главное — задание было выполнено, аварийное состояние трубы ликвидировано» (Творцы ядерного щита, 1998).

3.3.2. Отдел технического контроля

«Отдел технического контроля» («ОТК») получаемой продукции на «заводе 25» был организован не сразу. После того, как объект проработал несколько месяцев, руководство приняло решение организовать «ОТК». В проекте не были предусмотрены ни дистанционный отбор проб, ни их расфасовка под защитой, ни транспортировка, ни безопасное хранение. Поэтому отбор делался самым примитивным образом — прямым забором продуктов из «аппаратов-растворителей» ядерного топлива. В местах, где брали пробы, влияние радиации просто не учитывалось. Пробоотборщик брал пробу и как можно скорее бежал с ней в лабораторию — чтобы получить меньшее переоблучение.

Работами по отбору проб и их расфасовкой для анализа руководил сперва А. П. Вяткин, позже — Э. З. Рагимов. Они всеми силами старался снизить облучение своих подчиненных — рассказывали, как лучше отобрать пробу, где можно сократить путь, чтобы быстрее доставить колбы с пробами в лабораторию. Несмотря на это, за шестичасовой рабочий день пробоотборщики всегда переоблучались. Пришлось перевести их на график работы «через день» — день работают, день отдыхают (Творцы ядерного щита, 1998; Сапрыкина, частное сообщение, 2001).

Из воспоминаний пробоотборщицы А. Е. Беленовской:

«Работали мы через день, шесть часов отработаем, а на следующий день выходной. Нам это очень нравилось, мы были довольны — много времени оставалось на танцы, кино. Это потом мы осознали, в каком пекле работали. Конечно, мы научились работать осторожно, сильно не переоблучаться — за это не только ругали, но и лишали премии. Поэтому кассеты часто с собой не брали — оставляли их в чистом месте. В то время мы не задумывались, что с нами будет» (Творцы ядерного щита, 1998).

3.3.3. Аварии на разных этапах производства

Ф. Д. Кузнецова работала «оператором-аппаратчиком», а затем начальником смены дозиметрической службы «отделения 8» на «заводе 25» с момента его пуска 22 декабря 1948 г. до 1956 г. На этом участке проходило разделение в растворе плутония и урана. Она вспоминает:

«Закончив химико-технологический техникум в Кинешме я была направлена на работу на «Маяк». Поскольку технологическая схема первой очереди плутониевого производства воспроизводила обычное химическое производство, специально подготовленных технологов для работы с радиоактивным продуктами не было. Более того, не были учтены даже те особенности, которые были известны для опасных химических производств. Весь «завод 25» имел вертикальную схему расположения производства, когда любая протечка на верхнем уровне приводила к загрязнению всех этажей. А протекали в большинстве случаев сильно радиоактивные, едкие и токсичные жидкости. Это было первой причиной многих радиационных аварий. Позже, когда пускали вторую очередь этого завода, получившего название «завод 35», учли эту ошибку. Производство было расположено по горизонтальной схеме, что позволило решить многие проблемы.

Вторая причина многочисленных радиационных аварий заключалась в ужасной спешке в условиях строжайшей секретности. Все делалось под личным контролем Лаврентия Павловича Берии (1899—1953) и под присмотром сотрудников комитета госбезопасности, когда наказывали за любую оплошность. Страх толкал людей на поступки, которые приводили к авариям. Кроме того, использовались очень сложные химические продукты и дорогие аппараты. Например, в технологической схеме были аппараты, сделанные с большим добавлением платины, золота, серебра. Эти аппараты и продукты берегли больше, чем людей.

Третья причина — на производстве было запрещено делать какие-либо записи. Все работы производились по памяти, чтобы не было «утечки» совершенно секретной информации. Люди были постоянно в состоянии стресса, боясь забыть что-нибудь важное, относящееся к производству. И нередко забывали — особенно на первых порах. Всё это отражалось на работе.

Несмотря на спешку, к назначенному сроку «производственная схема» не была готова. В реакторе была наработана первая порция облучённого топлива, готового для переработки, а технологическую линию для его растворения ещё не собрали. Спецслужбы давили — делайте быстрее. Нашему начальнику «8-го отделения» было сказано: пока не закончишь подготовку оборудования — с рабочего места не уйдешь. Пришёл часовой и отобрал у него пропуск, без которого нельзя было выйти с территории предприятия. Что он мог сделать один? Ясно, что мы все остались с ним. Мы провели на заводе двенадцать суток, пока технологическая схема не заработала.

Не успели в конце декабря пустить производство — в январе на трубопроводе основного продукта образовался свищ и раствор плутония полился прямо на стоящего в отделении часового. Таких случаев впоследствии было множество и боролись с разлитым радиоактивным раствором с помощью тряпки и ведра. Уборщиц в цехах не было по причине секретности, поэтому всю уборку мы делали сами.

Чаще всего разливы происходили в «каньонах», где было установлено технологическое оборудование. Эти «каньоны» были закрыты бетонными плитами, которые никогда не должны были подниматься. Их назначение — защищать персонал от радиоактивного излучения, идущего из технологических «аппаратов». Согласно технике безопасности спускаться туда было запрещено, но другого способа собрать разлитый раствор не было. Поэтому после первого же разлива радиоактивного продукта эти плиты были подняты и на место их больше не ставили. Спускались в этот «каньон» все сотрудники по многу раз. Как только сработает сигнализация, показывающая, что произошла очередная утечка радиоактивного раствора — оператор лезет туда и смотрит — что случилось. А потом вручную ликвидирует последствия.

Я работала оператором и мне часто приходилось собирать разлившийся в «каньоне» радиоактивный раствор. Собирала его тряпкой, поскольку разливы не были предусмотрены технологической схемой и никаких устройств для его отсоса не создали. Собранный раствор из ведра переливали в бутыль и пускали дальше в производство — ведь он был очень дорогой. Часто это делали голыми руками, поскольку резиновых перчаток на всех не хватало.

Позже, на «заводе 35», бетонные «каньоны» с аппаратами были выстелены нержавеющей сталью, с которой проще отмывать радиоактивность. На нашем «заводе 25» дно «каньонов» было бетонное и отмыть с него радиоактивность было практически невозможно. Бывали случаи, когда приходилось отбойными молотками ломать бетонный пол, чтобы снять несмываемый слой радиоактивности. В результате всех этих локальных радиационных аварий в здании было немало мест, очень сильно загрязненных радиоактивностью.

На нашем участке объёмы раствора в производственных «аппаратах» были небольшие — от 50 до 100 литров, а на начальных этапах растворения ёмкость аппаратов составляла до шести кубометров (6.000 л). И когда из такого аппарата случалась протечка, то терялось по две-три тонны высокоактивного раствора. Собрать такой объем тряпкой уже было невозможно.

Никто из нас не знал, что предстоит работать в условиях повышенной радиоактивности, и что все эти продукты, с которыми мы имели дело, повлияют на наше здоровье. Поэтому лезли в каньон и убирали всё сами. Причем виноват всегда был оператор, во время дежурства которого случился разлив радиоактивной жидкости. Хотя, наказывали и начальников смены.

Задача нашего участка заключалась в разделении урана и плутония, находившихся в растворе. В осадке должен был оставаться плутоний, а в растворе — уран. Этот процесс осаждения всегда шёл плохо, хотя все процессы происходили под присмотром операторов. Причем смотрели глазами, а не посредством каких-нибудь приборов. Все решения принимались на глазок.

— Прозрачный раствор? — Спрашивал начальник смены у оператора.

— Да вроде прозрачный. — Отвечал оператор.

— Можно сливать?

— Сливай, пожалуй…

Однажды в 1953 г. пластмассовый аппарат ёмкостью примерно 200 литров, в котором шло осаждение, сам собой развалился. Пластмасса не выдержала экстремальных условий эксплуатации. Став хрупкой, она треснула и радиоактивный раствор разлился. Мы всю радиоактивность собрали, отчистили, вымыли полы. Конечно, нахватали большие дозы, а когда закончили — у проходной нас уже ждал «черный воронок». После смены всю ночь мы писали объяснения в конторе госбезопасности — как это произошло.

Очень часто на трубах, по которым подавался радиоактивный раствор, образовывались свищи. Иногда трубы были плохо сварены. Иногда на вентилях выбивало прокладку. Открывает оператор вентиль, чтобы с помощью давления или вакуума перекачать раствор из одного аппарата в другой, а из-под прокладки начинает течь раствор.

При вертикальном расположении «завода 25» положение технологического оборудования определялось в метрах от нулевой отметки — за которую бралась поверхность земли. На уровне 7,7 м проходил трубно-вентильный коридор, где были в ряд расположены многочисленные вентили от разных аппаратов. Из-под этих вентилей постоянно случались протечки радиоактивного раствора, и он был очень сильно загрязнен радиоактивностью. Коридор был очень узкий, и когда случалась протечка, я ложилась на живот и заползала в этот коридор, чтобы тряпкой собрать разлившийся раствор. А спиной стукалась о проходившие выше вентили и трубы. Из средств защиты были только резиновые перчатки. Часто радиоактивный раствор попадал на лицо и в глаза. А ведь это была не простая радиоактивность — это был раствор плутония в азотной кислоте с добавлением других крайне ядовитых жидкостей — включая плавиковую кислоту.

Позже, когда я набрала слишком большую дозу для того, чтобы продолжать работу на «аппаратах» для растворения облучённого топлива, меня перевели в дозиметрическую службу этого же завода. Там я была свидетелем другой разновидности радиационных аварий, связанных с транспортировкой облучённого топлива с реакторов «завода А» на «завод Б».

После того, как облученные в реакторе блоки выгружались из реактора, специальными вагонами их доставляли на «завод 25», где происходило растворение. Из-за ошибок в конструкции разных производственных узлов, проблемы возникали постоянно. А поскольку речь идёт о только что извлечённом из реактора топливе, то любая проблема сразу перерастала в радиационную аварию.

Труба, по которой «блочки» из вагона должны были ссыпаться в первый «аппарат», имела такую форму, что они постоянно застревали. Представьте себе трубу, в которой застряло несколько сотен килограммов свежеоблучённого топлива. Тогда со всей смены собирали мужчин и по очереди длинным железным прутом — «шуровкой» — проталкивая «блочки» в аппарат. А для этого нужно было как можно дальше просунуть руку с шуровкой в трубу. Единственной защитой были рукавицы и хлопчатобумажные комбинезоны.

Был случай, когда в принимающем аппарате взорвался водород, а в это время один из рабочих вручную проталкивал в аппарат-растворитель облученные блоки. Взрывной волной его далеко отбросило от принимающего отверстия. Он долго лежал в больнице, но это не помогло — он умер. Причина заключалась в спешке, которую ещё подхлестывало соревнование между бригадами — кто больше и быстрее выполнит задание. По технологии растворение «блочков» можно было начинать только после того, как закончилась их выгрузка. Но поскольку их выгружали постепенно, то для ускорения процесса все смены шли на нарушение. Растворение начиналось до того, как закончится выгрузка. По этой причине и произошел взрыв — процесс уже шёл, когда рабочий заканчивал проталкивать блоки в аппарат. Подобные случаи были нередки.

Ещё пример локальной радиационной аварии. На нашем этапе в технологическом процессе использовалась плавиковая кислота. Она растворяет всё, кроме драгоценных металлов. Поэтому не только аппараты, но и некоторые небольшие трубы были сделаны из золота. Когда такой аппарат выходил из строя, механики его вручную отмывали от радиоактивности, разбирали и взвешивали с точностью до тысячных долей грамма. Только после этого сдавали в ремонт.

В качестве уплотнителя использовалась резина, которая не выдерживала тех условий, в которых работали установки. Часто бывало — мы начинаем перекачивать радиоактивный раствор из одного аппарата, а в другой аппарат он не поступает. Значит, труба где-то забита резиной. Происходит задержка технологического процесса, а значит неизбежно наказание. Выход один — постепенно резать трубу в поисках места засора. Так и резали эту радиоактивную трубу, пока не находили в ней застрявший кусок резины. Вычищали, звали сварщиков, они снова все сваривали, проверяли качество сварки и только после этого мы продолжали работу. Разумеется, определить полученные нами дозы было невозможно. И вообще, радиационного контроля практически не было. Зачем он был нужен, если начальству и так было ясно — мы работаем при очень высоких уровнях радиации, а заменить нас некому.

На последнем этапе готовый «продукт» нужно было разлить в стеклянные бутыли перед отправкой на «завод 20» для получения из него металлического плутония. Из последнего производственного аппарата на нашем заводе раствор разливали по бутылям. Для этого к трубе подставляли бутыль, подтыкали ветошь для уплотнения и с помощью вакуума пересасывали раствор. Потом бутыль «бралась на пузо» и вручную переносилась в «каньон» — склад для готовой продукции.

На этом этапе были случаи самопроизвольной цепной реакции, когда раствор плутония принимал форму, близкую к сферической и происходил выброс нейтронов. Так в 1953 г. переоблучился начальник технического отдела А. А. Каратыгин, которому в результате были ампутированы ноги и пальцы на руках. Позже, в 1968 г. подобный случай произошел с Ю. П. Татаром. Полученная им доза общего облучения тела составила несколько сот бэр, на конечности пришлось несколько тысяч бэр. И все-таки он выжил и сейчас живет в Озёрске, хотя лишился обеих ног и правой руки (его историю мы приведём далее — В.Л.).

Персонал всегда был готов к наказанию. Если выполнять требования техники безопасности, то не удавалось в полном объеме выполнить производственное задание, а за это отправляли под суд. Если нарушать технику безопасности, то всегда был риск потерять не только премию, но также здоровье и саму жизнь. В таких условиях мы все работали. И кто во всем этом был виноват — я до сих пор не знаю» (Ф. Д. Кузнецова, частное сообщение; Ларин, 2000).

И. А. Размахова начала работать на «заводе 25» в 1948 г. — сперва оператором, потом начальником смены отделения, а позже исполняла обязанности заместителя начальника смены завода. Имеет официально учтённую дозу внешнего радиационного облучения более 700 бэр. Приводим её воспоминания о неизвестных радиационных авариях на радиохимическом заводе и анализ их причин:

«Те радиационные аварии, о которых вам рассказывают мои коллеги, происходили не по вине конкретных людей, а из-за несовершенства оборудования и неотработанной технологии. Люди, проектировавшие наше производство, рассказывали мне о том режиме, в котором они работали. Проектировщики работали до двенадцати часов ночи, затем их отпускали домой отдохнуть, а в восемь утра они должны были снова находиться на рабочем месте. У людей накапливалась усталость и в проекте появлялись ошибочные решения. Кроме того, преимущественно проектированием занималась молодежь, не имевшая производственного опыта. Поэтому в целом проекты технологических схем были весьма несовершенны.

Другая причина аварий заключалась в том, что технологические схемы проектировались в то время, когда многие радиоактивные элементы существовали в микро количествах, полученных в лабораториях. Это были миллиграммы и граммы, а в заводских условиях были тонны «продукта». Не всегда продукт в малом количестве вёл себя так же, как в большом.

Ещё одна причина аварий — материалы, из которых делалось оборудование, были некачественными. Например, проблема возникновения свищей на трубах, по которым подавались растворы, так и не была решена. Они возникали и в сварных швах, и просто на трубах.

Разлитый радиоактивный раствор не всегда собирали в бутыли и отправляли на следующий этап переработки. Бывали случаи, когда неопытные аппаратчицы, собрав в ведро очередной разлив радиоактивного раствора, выливали его в туалет.

Только через 45 лет — в 1995 г. по почте я получила справку о том, что с 1950 г. имею профзаболевание, связанное с переоблучением в результате рутинных радиационных аварий. Начав работать на «заводе 25» в 1948 г., для получения лучевого заболевания мне потребовалось меньше двух лет. Квалифицированного персонала остро не хватало, и никто не сообщил, что мне запрещено работать с радиоактивностью. Вместо этого меня назначили начальником смены. До этого я работала на щите управления, а став начальником мне пришлось спускаться в каньоны с технологическим оборудованием, где уровни радиации были многократно выше.

Некоторые моменты в нашей повседневной работе, хотя и приводили к переоблучению персонала, не подходят под определение радиационной аварии. Они вызваны непродуманностью технологии. Например, на одном из этапов нужно было фильтровать радиоактивный раствор для извлечения урана, чтобы при этом плутоний оставался в растворе. Фильтровался раствор плохо и для более равномерной фильтрации мы помешивали его специально сделанными из дерева лопаточками. Разумеется, вручную.

Потом эти фильтры с осевшим на них ураном нужно было снимать и увозить. Снимали их люди, называвшиеся «спецапаратчиками», которым платили сдельно — кажется, триста рублей за каждый снятий фильтр. Для сравнения — месячная зарплата оператора на «аппаратах» составляла примерно полторы тысячи рублей. Эти фильтры задерживали основную часть наиболее опасных бета-активных осколков деления и те, кто их снимал — прожили недолго. На этой работе больше 2—3 месяцев никто не задерживался. Бывали случаи, когда у спецапаратчиков прямо во время работы начинала горлом идти кровь, но они заканчивали своё дело.

После того, как в 1950 г. меня перевели работать заместителем начальника смены «завода 25», моё рабочее место находилось в диспетчерской. Это место считалось безопасным с радиационной точки зрения, поэтому там не производился дозиметрический контроль. А когда однажды дозиметристы произвели замеры, то оказалось, что в диспетчерской прибор зашкаливает. Как я узнала позже, под её полом проходила какая-то труба, по которой подавался радиоактивный раствор. Сколько я получила там дополнительно к своим 700 бэрам — неизвестно. Хотя мне говорили, что другие сотрудники получали там по пол-рентгена (0,5 бэр) за смену.

Ещё был такой случай, говорящий о неучтенных дозах, полученных солдатами и заключёнными. Я работала начальником смены отделения и на ночь нам было дано задание выполнить одну работу. Для её исполнения прислали солдат. Они сделали часть работы, потом дозиметрист говорит — всё, бойцы получили допустимую по существовавшим нормам дозу. И я остановила работу. Утром начальник был недоволен, что работа не доведена до конца и минут двадцать мне объяснял, что эти допустимые дозы определены для нас — персонала комбината. Солдатам можно получать больше — ведь они поработают и уедут с комбината. А заключенным можно ещё больше…» (И. А. Размахова, частное сообщение; Ларин, 2000).

Некоторые из работавших на комбинате «Маяк» специалистов проходили производственную практику в Москве, в «НИИ неорганических материалов им. Бочвара» на небольшой модельной установке «У-5». Полученные там дозы нигде не были зарегистрированы и учтены.

Узел фильтрации урана оказался самым трудным и опасным участком с точки зрения переоблучением персонала. Фильтрование зависело от качества осадка, а осадок — от содержания примесей. Происходило образование гидроокисей многих участвующих в реакциях элементов, которые как ил обволакивали кристаллы диураната, ухудшая его качество и, особенно, степень фильтрации.

Из воспоминаний Е. И. Сапрыкиной:

«Были случаи, когда осадок совсем не фильтровался. Тогда работникам отделения приходилось идти в «каньон», где установлены фильтры, брать с собой небольшую лопатку, а то и кусок трубы из нержавейки и поднимать осадок на фильтре вручную, чтобы ускорить фильтрацию, а потом ещё дважды его промыть. А фон был очень большой, «продукт» и фильтр очень радиоактивные.

После фильтрации надо заменить фильтровальную ткань на новую. Замена шла вручную. Слесари заходили в «каньон», быстро снимали старый фильтр, клали в металлический ящик, а новую ткань натягивали на фильтр. Как быстро не делай эту работу — всё равно переоблучишься» (Творцы ядерного щита, 1998).

Сейчас даже представить трудно, как сотрудники вручную соскребали плутониевую массу с фильтров, чтобы скорее передать её для дальнейшей переработки. На таких работах люди получали 25 бэр за один рабочий день. Самое удивительное, что некоторые участники этих работ живы и сейчас (Гладышев, без даты).

В. Ф. Балабанов работал на «заводе 25» в «службе КИП» (контрольно-измерительных приборов). Он рассказывает:

«Единственный способ, с помощью которого определяли полученную нами дозу, заключался в еженедельной проверке степени засветки фотокассет, которые выдавали каждому из нас. Но этот способ был необъективным, поскольку каждый работник поступал со своей кассетой по собственному усмотрению.

Во-первых, существовала проблема — куда эту кассету положить. На наших рабочих комбинезонах был только один маленький карман, предназначавшийся именно для кассеты. Других карманов не было. А при себе нужно было всегда иметь пропуск, у меня была связка ключей от сейфов, приборов, дверей, КИПовцу всегда нужна отвертка, ещё пачка сигарет. Короче, для кассеты места не оставалось, поэтому я её хранил в шкафчике, где переодевался.

Во-вторых, перейти на другую работу, даже после переоблучения, было невозможно. Так что смысла следить за полученной дозой мы не видели. Только когда стало очевидно, что у меня лучевое заболевание и я физически не могу работать, мне удалось перейти на комсомольскую работу» (В. Ф. Балабанов, частное сообщение; Ларин, 2000).

В. С. Сладков проработал почти 50 лет на «заводе 235» сперва механиком, потом сотрудником службы контрольно-измерительных приборов. Инвалид в связи с радиационными авариями. Имеет только официально учтенную дозу внешнего радиационного воздействия более 745 бэр и внутреннее содержание плутония в организме 74 наноКи. Он рассказывает:

«Труба, по которой облученные в реакторе «блочки» перегружались в растворительный «аппарат», имела прямоугольное сечение и два изгиба, в которых постоянно застревали «блочки» — чаще всего на втором перегибе. В лучшем случае застревали несколько «блочков», хотя нередко и тонну «блочков» приходилось проталкивать вручную. Иногда — с помощью «шуровки», иногда били кувалдой по трубе, иногда лили в трубу кислоту — чтоб застрявшие страшно радиоактивные «блочки» всё-таки проскользнули в «аппарат». Изгибы трубы были сделаны для того, чтобы жёсткое излучение из «аппарата-растворителя» не облучало бы персонал во время загрузки, но проталкивая «блочки» люди облучались гораздо сильнее. Изменить что-либо на действующей установке было невозможно — все трубы были снаружи залиты тяжёлым бетоном, разбить который было невозможно. Да и уровни радиоактивности были очень высокие. Так что все усовершенствования были отложены. Переделали эту конструкцию только лет через десять — в 1958 г., когда была запущена вторая очередь радиохимического завода — «завод 35».

Сверху труба, по которой сыпались «блочки», была закрыта чугунной «кассетой», по бокам уплотненной резиной. Весила эта кассета около семисот килограммов. Однажды в аппарате-растворителе произошел взрыв и эту крышку вместе с уплотнителем отбросило далеко в сторону.

Уплотнительная резина постоянно рвалась и пары радиоактивной азотной кислоты поднимались вверх по загрузочной трубе. Нам приходилось затыкать дыры тряпками и другими подручными материалами. Место, где лежало это резиновое уплотнение было очень «грязное», а замена уплотнения даже бригадой хороших слесарей занимала больше двух часов. Во время этой работы люди получали большие дозы облучения.

Неотработанность технологии, отсутствие пригодных для работы с радиоактивностью материалов и средств защиты, невероятная спешка и страх людей быть наказанными приводили к массовым переоблучениям персонала комбината. Всю вину за последствия создания ядерного оружия должно взять на себя государство, по заданию которого самыми жестокими методами людей привозили на предприятие и заставляли работать в опаснейших условиях. Практически во всех радиационных авариях, имевших место на «Маяке» нет вины конкретных людей. Виновата система, заставлявшая людей работать в невозможных условиях. Это кощунственно — перекладывать вину за переоблучение персонала на сотрудников комбината, а точнее — на ветеранов, ставших инвалидами, создавая «атомный щит Родины» (В. С. Сладков, частное сообщение; Ларин, 2000).

Вспоминает И. Н. Дворянкин, работавший на «заводе 25» с 1949 г.:

«В декабре 1948 г. был пущен завод, а в августе 1949 г. мы были вынуждены в тяжелейших условиях ремонтировать уровнемеры и датчики в 3, 6, 7 и 8 отделениях „101-го здания“. Завод был на грани остановки. Было принято решение ликвидировать неисправности, не прерывая радиохимические процессы. Мы с бригадой Н. Кужлева, должны были все неисправности устранить. Вскрыли защиту „каньонов“ и мы — человек двадцать — по очереди снимали датчики с крышки аппарата, привязавшись веревками, чтобы не свалиться вниз — в каньон. Под сильным облучением ловили и подвешивали поплавки. Облучались сильно, работали в противогазах. Часто из носа шла кровь и мешала дышать. Тогда за веревку вытаскивали одного человека и опускали другого. Не принимали во внимание никакие показания дозиметрических кассет. Благодаря адскому труду завод не был остановлен» (Дворянкин, 1993).

Е. И. Сапрыкина с июля 1947 г. стажировалась на опытной установке в Москве, а потом работала на «заводе 25» начальником «отделения 6» и «отделения 15а». Готовя отзыв на книгу «Комбинат „Маяк“ — проблема на века» она дополнила её такими воспоминаниями:

«Б. В. Громов и Е. П. Славский были рядом со мной при пуске оборудования в отделении, где плутоний должен отделяться от урана. Первую опытную операцию проводили на растворе, полученном из необлученного U-238. Раствор не содержал плутония и радиоактивных осколочных элементов.

Больше всего нас интересовал и беспокоил узел фильтрации осадка натрийуранилтриацетата, где в будущем должно было проходить отделение осадка урана от раствора плутония. За фильтрацией осадка мы могли наблюдать, поскольку крышка с фильтра была снята, а продукты ещё не были радиоактивными. Когда мы начали спускать пульпу на фильтр — осадка не оказалось. На фильтр поступал чистый раствор.

Оказалось, что осадок урана в виде пены был вынесен в вентиляционный короб, проходящий под крышей «здания 101». Случилось это из-за слишком высокой скорости перемешивания раствора в ходе процесса осаждения. Пришлось резко снизить скорость перемешивания и повторить операцию. Больше случаев выброса осадка в вентиляцию не происходило.

Очистка вентиляционных трубопроводов от осадка урана была связана с трудностями. В декабрьские холода пришлось вырезать отверстие в вентиляционном коробе, через которое работники скребками счищали осадок со стен трубопровода. При проведении работ персонал переоблучения не получил, но спецодежда была загрязнена осадком урана (Е. И. Сапрыкина, частное сообщение, 2001).

3.3.4. Официальные данные об авариях

Разговаривая в Москве в «Минатоме» с начальником «Департамента ядерно-топливного цикла Минатома» В. В. Шидловским, ранее работавшим главным инженером на «Маяке», я не смог ничего узнать об официальном списке происходивших на комбинате аварий, о котором упоминали ветераны предприятия. В. В. Шидловский предложил мне встретиться с руководством «Маяка» и поговорить с ними о наличии подобных списков или иных официальных документов на этот счёт. Так я и сделал.

Мне довелось встретиться и поговорить с «директором по производству» комбината «Маяк» Е. Г. Дзекуном. По его словам, списка аварий, имевших место на «Маяке», в «Минатоме» нет. Существует отчёт о научно-исследовательской работе, названный «Аналитический обзор аварийных ситуаций и предпосылок к ним. Разработка технологических рекомендаций, повышающих безопасность радиохимической производственной отрасли». Е. Г. Дзекун показал мне его из своих рук, и кое-что рассказал о нем.

Познакомиться с ним более детально я не смог, поскольку на этом отчете стоит тот самый достопамятный гриф «Для служебного пользования». Этот гриф был установлен потому, что по непонятным причинам авторы сочли содержащуюся в отчете информацию секретной. Точнее сказать, мотивы засекречивания этой информации понять можно, но очевидно, что с обороноспособностью страны эта секретность не имеет ничего общего. Поскольку данная работа посвящена не только «Маяку», но и другим предприятиям атомной промышленности, то коллектив авторов там широкий — специалисты с «Маяка», «ГХК», из «ВНИИЭН», «Радиевого института», «Академии химической защиты», «Института неорганических материалов», «ФИАН», «ВНИИПИЭТ» и т. д.

Поскольку даже такому представительному коллективу авторов оказалось непросто найти информацию о всех имевших место авариях, то данный отчёт не претендует на полноту представленных сведений. Оказывается, по разным причинам, информация об авариях сохранялась не всегда. Все те данные, которые удалось найти в архивах, были собраны и представлены в отчёте. Правда, он был подготовлен в 1993—1994 гг., и публикация его обновлённой редакции ожидается в ближайшее время.

С 1949 по 1993 годы в отчете упоминаются 240 случаев, подпадающих под определение радиационной аварии или создающих предпосылки к ней. Первый раздел посвящен радиационным инцидентам, связанным с неисправностями оборудования — дефекты в работе запорной арматуры, переполнение аппаратов, разливы продуктов. Как правило, они были связаны со старением и коррозией материалов. Преимущественно подобные инциденты происходили в первые годы работы предприятия.

Второй раздел посвящен радиационным инцидентам, среди которых преобладали самопроизвольные цепные реакции (СЦР). Они более подробно будут рассмотрены ниже.

Третий раздел посвящен инцидентам взрывного характера, связанным с взрывоопасной геометрией аппаратов, в которых происходят производственные процессы. Всего описываются пять таких аварий. Один из взрывов произошел в начале 70-х годов на «заводе 235». Затем ещё один взрыв произошел на «заводе РТ-1» в первые годы его работы. В 1994 г. взорвалась сорбционная колонна на радиоизотопном заводе. Еще два взрыва названы не были.

3.4. Случаи СЦР

3.4.1. Официальные данные о СЦР

Самопроизвольная цепная реакция (СЦР) считается одной из самых серьёзных радиационных аварий, которая может произойти на атомном производстве. Она возникает в тех случаях, когда в химических сосудах, в ёмкостях для хранения растворов или в производственных «аппаратах» критическая масса содержащегося радиоактивного вещества превышает определённую, как правило никому не известную величину. Также СЦР может возникнуть в производственном химическом сосуде, когда при его переворачивании или наклоне форма содержащегося радиоактивного раствора приближается к сферической. В этом случае начинается цепная реакция и происходит мощный выброс нейтронов. Все живые организмы, находящиеся поблизости, подвергаются мощнейшему радиационному воздействию.

О существующих на сегодняшний день данных относительно случаев возникновения самопроизвольных цепных реакций на «Маяке» рассказал заместитель главного инженера предприятия по ядерной безопасности Г. С. Стародубцев.

Всего в системе предприятий «Минатома» были зафиксированы 12 случаев возникновения СЦР, из которых 7 произошли на «Маяке». Прежде анализ вызвавших их причин и последовавших воздействий выполнен не был — сведения и данные хранились в архивах в виде актов и протоколов. Некоторое время назад между «Лос-Аламосской национальной лабораторией» (Лос-Аламос, штат Нью-Мексико, США) и «Физико-энергетическим институтом» — ФЭИ (Обнинск, Россия) был заключён договор о написании совместного исследования на тему известных случаях СЦР. Для этого потребовался не только поиск первичных данных, но и их детальный анализ. Дело в том, что согласно многим актам и объяснительным запискам СЦР при описываемых обстоятельствах вообще произойти не могла, поскольку это противоречит законам физики. Значит, факты в этих документах были более или менее намеренно искажены. Пришлось в некоторых случаях пересматривать хронологию изложенных в документах событий, чтобы они отвечали логике.

Согласно договору, данное исследование в полном виде должно быть опубликовано Лос-Аламосской лабораторией на английском и русском языках. Российская сторона располагает только рабочими материалами на эту тему, публиковать которые, согласно договору, не имеет права. Опубликованных материалов подобного исследования автору найти не удалось. Поэтому на основании обрывочных сообщений мы попытаемся восстановит протекание тех семи случаев СЦР, которые имели место на «Маяке». За исключением одного случая, все СЦР происходили на «заводе 20». Только один — самый первый случай — произошел на «заводе 25».

15 марта 1953 г. — СЦР на «заводе 25». В разных источниках она описывается неодинаково. Согласно данным из книги М. В. Гладышева, начальник производственного отдела «завода 25» А. А. Каратыгин держал в руках сосуд с раствором плутония, когда в нём произошла самопроизвольная цепная реакция. Это случилось в то время, когда он готовил раствор плутония для отправки на следующий этап переработки — на «завод 20». Торопясь перед окончанием смены закончить свою работу, А. А. Каратыгин решил добавить ещё некоторое количество радиоактивного продукта в уже наполненную ёмкость. Он не учёл опасность, связанную с изменением формы раствора плутония в сосуде. При наклоне сосуда образовалась критическая масса и началась СЦР — произошел мощный выброс нейтронов. К счастью, бутыль не взорвалась. Поняв по возникшему свечению («свечение Черенкова»), что произошло, А. А. Каратыгин отлил обратно часть раствора из этой бутыли в резервную емкость (Гладышев, без даты).

В этом описании вина за возникновение аварии возлагается на А. А. Каратыгина. Также неоднократно приходилось слышать и читать о «грубом нарушении техники безопасности начальником производственного отдела „завода 25“ А. А. Каратыгиным», которое привело к возникновению СЦР. Вместе с этим, приведенное ниже описание аварии не дает повода винить в этом одного человека.

Подробный анализ аварии приведен в работе А. П. Суслова и Г. С. Стародубцева «Из истории критических инцидентов на ПО «Маяк». Там дано описание аварии со схемами, таблицами и выводами. В ней радиационный «инцидент» описан следующим образом.

Помещение, в котором произошла СЦР представляло собой бетонный «каньон» размером 3 х 2,5 м и высотой 2 м, в котором находились семь контейнеров для приёма азотнокислых растворов плутония. Рядом с «каньоном» — за бетонной стеной, были установлены ещё восемь контейнеров. Передача раствора из «аппарата» в контейнеры и между контейнерами осуществлялась с помощью вакуумной «ловушки» из оргстекла, соединённой с контейнерами резиновыми шлангами. Никакой защитой она оборудована не была. Приборы непрерывного дозиметрического контроля в каньоне отсутствовали. Все процессы выполнялись вручную, с помощью вакуума.

Согласно приведённым данным, в тот день отдел готовой продукции «завода 25» должен был принять раствор плутония из двух технологических «аппаратов». А. А. Каратыгин принял решение освободить два контейнера («контейнер 2» и «контейнер 4»), установленные в «каньоне», где находились семь контейнеров, передав с помощью вакуума раствор в «контейнер 18», находящихся за бетонной стеной. После того, как содержимое двух контейнеров было перелито в один, в нем пошла бурная реакция с выделением пара и разбрызгиванием горячего раствора. А. А. Каратыгин удерживал шланг руками, чтобы его не сорвало с штуцера в результате возросшего давления в «контейнере 18». Около 5 л радиоактивного раствора были выброшены обратно в «ловушку» из «контейнера 18» в результате вспенивания и разогрева раствора. Персоналу удалось достаточно быстро вернуть часть раствор в «контейнер 4». По всей видимости, выброс раствора обратно в ловушку предотвратил повторное возникновение СЦР при обратной передаче раствора в «контейнер 4».

Повышение давления и температуры раствора говорили о возникновении в контейнере СЦР, однако отсутствие аварийной сигнализации и недостаточная подготовленность персонала к подобным ситуациям усугубили последствия аварии для здоровья персонала, т.к. после произошедшей аварии люди не прекращали работу (Суслов и др., 1999).

Расследование аварии началось только спустя четыре дня, когда самочувствие А. А. Каратыгина резко ухудшилось, и он обратился за медицинской помощью. Облучение конечностей А. А. Каратыгина — в первую очередь ног составило более 1.000 бэр. Несмотря на это, только 17 марта (через два дня после происшествия) он обратился в медпункт для сдачи крови на анализ и категорически отказался от медосмотра. 19 марта состояние его здоровья резко ухудшилось, и он был госпитализирован. В тот же день ему был поставлен диагноз острая лучевая болезнь. Переоблучение ног было столь велико, что их пришлось ампутировать. Также были ампутированы нескольких пальцев на руках. После этого он прожил еще 35 лет и умер в феврале 1989 г. на семьдесят пятом году жизни.

Женщина — начальник смены, находившаяся в момент аварии около вакуумной «ловушки», получила дозу облучения примерно 100 рад, однако на медицинское обследование явилась только 26 марта. Была госпитализирована 31 марта. Она перенесла острую лучевую болезнь средней тяжести и 19 мая была выписана на амбулаторное наблюдение (Суслов и др., 2000).

Расследование причины возникновения СЦР привело к заключению, что ранее, без соответствующего оформления и записей в документах, в один из контейнеров были переданы 5 л раствора плутония. Они не были учтены в расчётах, контролировавших состояние радиационной безопасности в «каньоне». Содержавшийся в этих пяти литрах раствора плутоний стал причиной возникновения СЦР (Суслов и др., 2000).

Откуда на секретном производстве, где, как считается, учитывается каждый грамм ценнейшего раствора, могли образоваться 5 л неучтенного раствора плутония? Как мне объяснил один из экспертов — в прошлом крупный руководитель в системе «Минатома» — виной тому был план выработки, который существовал на «Маяке». Если его «недовыполнишь» — будут проблемы. Если «перевыполнишь» — может быть поощрение.

Поскольку на любом советском производстве полный учет выпускаемой продукции был невозможен, руководители среднего звена старались сделать запас готовой продукции. Например, на случай непредвиденных обстоятельств, или для рапорта к очередной годовщине чего-нибудь о «перевыполнении плана». Такой запас плутониевого раствора и стоял неучтённым в одном из контейнеров. Он-то и стал причиной СЦР, едва не стоившей жизни А. А. Каратыгину (частное сообщение, 2000).

21 апреля 1957 г. — СЦР на «заводе 20». Произошла в «сборнике» оксалатных декантатов после фильтрации осадка оксалата обогащенного урана. Шесть человек были облучены дозами от 300 до 1.000 бэр (четыре женщины и два мужчины), одна женщина умерла. Приборов для обнаружения СЦР на установке не было. Догадки об аварии появились после резкого ухудшения самочувствия аппаратчицы и начальника смены и по интенсивному образованию пара на нутч-фильтре.

Аппаратчица Р. Е. Секисова находилась возле фильтровальной камеры. В какой-то момент она почувствовала себя плохо. Отошла от камеры и прислонилась к двери. Начальник смены В. С. Петров увидел это и сказал: «Что, пасха подействовала? Иди, работай, металлурги ждут продукт». Сам он сел рядом с камерой — писать отчет о работе за смену. Аппаратчице стало совсем плохо, а В. С. Петров, как он сказал позже, «почувствовал какой-то жар». Он отпустил с работы Р. Е. Секисову, а сам подошел к камере, чтобы закончить фильтрование. Тут он увидел, что полотно фильтра как будто дышит — поднимается и опускается само собой. Срочно вызвали дозиметристов — гамма-фон на рабочем месте оказался очень высоким. Все, кто работали вблизи камеры, пошли в медпункт. Затем их всех отвезли в больницу. Р. Е. Секисова умерла на тринадцатые сутки. Остальных пострадавших удалось спасти (Сохина, 1998).

Об этом же случае рассказала Лариса Евсеевна Григорьева, работавшая с 1956 г. в «цехе 2» «завода 20» учеником аппаратчика и оказавшаяся в той смене. По её словам, в ночь на 22 апреля произошло переполнение аппарата, на котором шло фильтрование раствора. Сигнализации не было, поэтому начальник цеха послал аппаратчицу вниз — к аппарату — следить за процессом. Через некоторое время женщина почувствовала себя плохо. Поскольку дело происходило после пасхальных праздников, начальник решил, что это последствия торжеств и отправил аппаратчицу отдыхать. У аппарата побывали несколько человек, прежде чем стало ясно, что происходит что-то неладное. В аппарате шла СЦР. Разовая доза облучения у Ларисы Евсеевны составила 300 бэр. Можно сказать, что ей повезло. Остальные получили ещё более высокие дозы. После прохождения курса лечения, по совету лечащего врача — А. К. Гуськовой — Л. Е. Григорьева родила второго сына. Ребенок вырос здоровым, но его дети серьезно больны. По всей видимости, переоблучение бабушки сказалось на внуках (Л. Е. Григорьева, частное сообщение, 2000).

Согласно последующему анализу, причина СЦР заключалась в следующем. Содержание плутониевого раствора в ёмкости было далеко от критического. Это дало повод предположить, что в ёмкости накоплено значительное неконтролируемое количество радиоактивного осадка. Когда аппарат разрезали, на всей его поверхности обнаружили слой отложившихся солей плутония толщиной 2—3 см. Он и создал критическую массу для начала СЦР (Сохина, 1998).

2 января 1958 г. — СЦР на «заводе 20». Специалисты-физики работали на экспериментальной установке и нарушили все правила и инструкции, которые сами писали для персонала производства. Трое мужчин умерли, одна женщина перенесла острую лучевую болезнь в очень тяжелой форме.

Произошло следующее. Исследователи проводили опыты по определению критической массы обогащённого урана в цилиндрической ёмкости при различной концентрации урана в растворе (количество урана в растворе было значительно больше 500 г.) К 19:00 эксперимент был успешно завершён, оставалось выполнить последнюю операцию — уменьшить в два раза количество раствора в рабочей ёмкости. Сперва раствор перекачивали по шлангу, но этот процесс шёл медленно, а экспериментаторы торопились закончить работу, чтобы успеть на автобус, идущий с промплощадки в город. В нарушение инструкции по технике безопасности, они решили ускорить процесс, отлив раствор вручную через край аппарата. Для этого Н. В. Лоскутов и В. Г. Михаленко ослабили крепление ёмкости, извлекли её из экспериментальной установки и через край стали отливать раствор урана. При этом форма жидкости в сосуде приблизилась к сферической. Кроме того, тела людей, подошедших с двух сторон к ёмкости с раствором, стали замедлителями нейтронов, что способствовало возникновению СЦР. Появилось голубое свечение, и раствор из ёмкости был выброшен за счет мгновенного вскипания. Помещение было сильно загрязнено радиоактивностью.

Н. В. Лоскутов и В. Г. Михаленко в момент СЦР получили дозы облучения от 7.600 до 13.000 бэр. А. И. Бородин, находившийся несколько дальше, получил 4.000 бэр. А. Т. Корсукова — около 1.000 бэр. Мужчины испытывали страшную боль — они получили смертельные дозы облучения. Женщину врачам удалось спасти (Сохина, 1998).

5 декабря 1960 г. — СЦР на «заводе 20». Авария не имела серьезных последствий, пять человек были облучены дозами до 2 Р. Детали происшествия автором не найдены.

7 сентября 1962 г. — СЦР на «заводе 20». Персонал не пострадал. Детали происшествия автором не найдены.

16 декабря 1965 г. — СЦР на «заводе 20». Продолжалась несколько часов. Персонал не пострадал. Детали происшествия автором не найдены.

10 декабря 1968 г. — СЦР на «заводе 20». Один человек от переоблучения скончался, второму были ампутированы обе ноги и правая рука. В настоящее время он живет в Озёрске. Этот случай мы опишем достаточно подробно со слов участника. Этот человек — Юрий Павлович Татар (1940—2012). О нём следует рассказать более подробно, поскольку этот случай представляется совершенно уникальным.

3.4.2. Юрий Павлович Татар

Мой отец Иван Иванович Ларин (1931—2014) был давно знаком с Ю. П. Татаром. Они вместе лечились в известной всем советским атомщикам «больнице №6» в Москве. Его статья о Ю. П. Татаре «Атомный взрыв в руках» была опубликована в газете «Комсомольская правда» ещё в феврале 1995 г. (Ларин, 1995). Отец настоятельно советовал зайти к Юрию Павловичу, когда я окажусь в Озёрске. Мне казалось неудобным беспокоить больного человека. Однако свидетельство очевидца могло быть очень полезным в моей работе. Поэтому в мае 2000 г., приехав в очередной раз в Озёрск, я пришёл в коттедж, расположенный на улице Музрукова — на берегу озера Иртяш.

На пороге дома меня встретил сам хозяин — в самодельном кресле-каталке, с которым он управлялся с удивительной быстротой и легкостью. В доме было очень чисто и уютно, а оказанный мне прием порадовал бы любого человека, договорившегося о встрече с незнакомым собеседником за час до визита. Со мной охотно разговаривали, показывали фотографии и видеозаписи, а после всего этого усадили обедать и долго не хотели отпускать.

Думаю, что Юрий Павлович был первым настоящим героем, с которым я познакомился лично. Этот человек не только получил дозу облучения более чем в 860 бэр на тело и более 3.000 бэр на конечности и остался жив, он не только пережил 16 операций, потерю обеих ног и правой руки, он не только прожил после этого сорок пять лет, но он не потерял оптимизма и интереса к жизни. И все эти годы рядом с ним была его жена Нина Анатольевна — удивительно добрый и сильный человек.

Юрий Павлович попал на «Маяк» в 1959 г., когда его — молодого солдата, призванного в армию с благодатной Кубани, направили на Урал ликвидировать последствия ядерной аварии 1957 г. и выполнять строительные работы на важнейшем «объекте» атомной промышленности. Прослужил он в тех краях пять лет. Обычно срок службы в то время составлял три года, но случился Карибский кризис, и часть солдат после окончания службы вовремя домой не отпустили.

После окончания воинской службы он остался аппаратчиком на «заводе 20». Занимался металлургией плутония. На этом технологическом этапе производства получали плутониевый порошок, прокаливали его в печах, получали двуокись плутония и направляли на дальнейшую переработку. Этот процесс назывался «три передела плутония». Для того, чтобы уменьшить дозы облучения персонала, людей ставили на работу по сменам на всех трёх этапах «передела» продукта. В последнее время Ю. П. Татар работал на установке с раствором плутония, на которой и случилась авария, изменившая всю его жизнь. Вот как он описывает произошедшее:

«В этот день я, как обычно, вышел работать в свою смену на «заводе 20». Смена была ночная — начиналась в семь часов вечера и до часа ночи.

Под камерами, где происходила вся работа с радиоактивностью, было очень «грязно». В ремонтной зоне — сильная загазованность, были видны протечки кислоты, в лужах кислоты валялись тряпки. Я сказал своему сменщику убрать под камерами. Пока он убирал, я просмотрел технологические карты — таков был порядок сдачи-приёма смены. Отбор проб в предыдущей смене не производился. И вообще, в технологических картах, в которых должны быть записаны все проделанные за смену работы, никаких записей и подписей не было.

Пошли разбираться к моему начальнику смены Л. И. Сапожникову. Тот был не совсем трезв и дал команду смену принять. Я отказался. На последовавшей после этого пятиминутке, где раздавались задания на нашу смену, начальник смены сказал, что меня до работы не допускает, поскольку смену я не принял. Значит, я могу идти домой.

Домой я не пошел. Сказал, что отсижу смену на рабочем месте, а утром, когда придет начальство, будем разбираться. Другие аппаратчики меня поддержали — как я могу принять смену, если предыдущая смена ничего не сделала. Ушёл я на свою установку и сижу. Прошло часа три. Пришёл начальник смены и дал мне задание взять пробы из аппарата.

Надо сказать, что в зависимости от объёма аппарата существовали разные нормы загрузки «основного продукта» (плутония — В.Л.). Скажем, в пятисотлитровом аппарате должно быть не больше 200 г плутония, в тысячелитровом — не больше 350 г.

Взял пробу из аппарата, принёс в лабораторию. Носили пробы прямо в руках, из защиты — только перчатки. Концентрация плутония в растворе оказалась очень высокой. Пока я шёл из лаборатории в цех, то понял, почему ничего не было сделано моим сменщиком. Он знал, что аппараты переполнены, концентрация «продукта» очень высокая, а разгрузить его некуда. Вот он и оставил всё это нашей смене.

«Перегрузка» аппаратов произошел потому, что днём там проводили опытную операцию специалисты из Москвы — что-то связанное с органикой. Мы с ней никогда не работали, не знали, как обращаться и вообще — что это такое. Я это заметил, когда отбирал пробу. Обычно плутониевый раствор чистый, как слеза. А в этой пробе было какое-то жирное пятно».

Справка:

Растворы, подаваемые на опытную установку, содержали большое количество кремния, который на границе раздела фаз образовывал «медузы». Эти медузы нарушали разделение водной и органической фаз раствора. Это способствовало миграции органики в реэкстракт, содержащий повышенную концентрацию плутония. Из водной фазы плутоний начал концентрироваться в унесенной органике. При объединении органики из нескольких ёмкостей в одну, количество плутония в ней превысило критическое значение (Сохина, 1998).

«Начальник не поверил результату анализа — концентрация плутония в пробах была слишком высокой. Мы сходили вместе и отобрали три параллельные пробы. Лабораторный анализ подтвердил первоначальный результат — содержание радиоактивности было многократно выше допустимого. Тогда начальник участка дал команду вскрыть «аппарат». В нём мы обнаружили очень высокое содержание органических соединений, которых там быть не должно. Промедление могло вызвать переполнение аппарата и его взрыв. Объем аппарата был 1.000 л.

Начальник следующего участка сперва согласился принять литров двести раствора, но когда узнал, какова его концентрация — отказался. Надо было что-то предпринимать. Решение было принято следующее: отсосать вакуумом часть раствора из «аппарата», а потом решать — что с ним делать. Куда отсасывать? Мы нашли только одну двадцатилитровую бутыль и два нержавеющих бачка. Поскольку вакуум можно было использовать только при наличии бутыли с узким горлом, одну такую бутыль нашли и наполнили. Делали это вдвоем — я и ещё один аппаратчик — А. Дербуш. После того, как первую бутыль наполнили и перелили в бачок, его не унесли, а оставили рядом. После этого А. Дербуш почувствовал себя плохо и ушел посмотреть — как идут дела на установке, за которую он отвечал. Видимо, он уже прихватил значительную дозу.

Следует отметить, что все эти манипуляции с переливанием радиоактивного раствора с помощью шланга в бутыль, а затем в бачок, осуществлялись практически голыми руками — без всякой защиты. Когда второй аппаратчик ушел, в бутыль уже было перелито 12—15 л раствора. Я повернулся, чтобы посмотреть — сколько органики ещё осталось в аппарате и оказался между бачком с раствором и бутылью. Очевидно, мое тело превратилось в экран-замедлитель — вспыхнуло голубое свечение и пошла цепная реакция. Позже некоторые говорили и писали, что СЦР произошла в то время, когда я переливал раствор из бутыли в бачок. Это не так. Если бы мы унесли этот первый бачок с раствором, аварии бы не произошло.

Раздался «хлопок» (так по старой памяти назвал это явление Юрий Павлович, в современной терминологии это был «взрыв» — В.Л.), в бачке вспыхнуло голубое свечение, а бутыль разлетелась на части. Меня отбросило на расположенные неподалеку вентили управления аппаратом. Дверь в «комнате 47» вышибло взрывом, и мне ничего не оставалось, как спрыгнуть вниз с аппарата и бежать по туннелю к выходу. Всего я находился в зоне цепной реакции примерно 15 секунд.

Меня остановил часовой на выходе и спросил, куда я иду — смена ещё не закончилась. Я ответил, что иду в душ, но охранник меня не выпустил. Пришлось возвращаться на рабочее место. Навстречу из производственного помещения бежали люди. Работала сигнализация — внутри помещения шла цепная реакция. Я работал с радиоактивностью без «допуска», поскольку начальник меня до работы не допустил. Формально, мне нельзя было там находиться. Когда я все-таки попал в душ, ко мне подошел дозиметрист и сказал расписаться под «допуском». Я отказался. Потом, пока я лежал в больнице, мою подпись подделали. Таким образом оказалось, что я работал по «допуску» и сам наделал глупостей.

Немного позже прибежал начальник смены Л. И. Сапожников и стал расспрашивать — что произошло. Я ему сказал, что туда заходить нельзя — бутыль взорвалась и раствор с органикой разлился. Эта органика — как кисель, я пока бежал — скользил по ней.

Дальше я сам не видел — мне рассказывали. Сапожников побежал в цех. Аппаратчики не хотели его туда пускать, но он их растолкал и вбежал к «аппаратам». Схватил нержавеющий бачок с той частью органики, которую мы отсосали в первый раз, прижал его к себе и стал спускаться по лестнице, чтобы вылить бачек в канализационный люк, находящийся внизу. Этот люк вёл в отстойник, куда мы сливали всю радиоактивную «грязь». По дороге он поскользнулся на лестнице, съехал по ней на спине, но бачек не выронил, а вылил в канализацию. После этого СЦР остановилась. Правда, по рассказам, была и вторая вспышка.

К этому времени прошло минут двадцать. Я уже помылся. Привели под руки Сапожникова. Он не мылся — его обтерли, и всё. Нас отвезли в здравпункт, потом в «ФИБ-1». Нас уже начало рвать, что является первым признаком переоблучения» (Ю. П. Татар, частное сообщение, 2000).

Потом был самолет в Москву и «больница №6» — «шестёрка», ставшая для Юрия Павловича на многие годы вторым домом. Начальник смены Л. И. Сапожников в той же «шестерке» через десять дней умер, а за жизнь Ю. П. Татара врачи боролись 11 месяцев. Сперва ампутировали правую ногу и правую руку, затем левую ногу. Причем ампутации проводились не сразу, а по частям — врачи старались сохранить конечности. Жену постоянно готовили к худшему. Боли были такие, что Юрий Павлович просил, чтобы его умертвили. Пытался выброситься из окна. Едва ли не половину своей жизни после 1968 г. Юрий Павлович провел в «шестёрке».

К счастью, это позади. Разумеется, боли не проходят — они стали привычными. Помогают инъекции болеутоляющих препаратов. Раньше приходилось делать до 12 уколов в день. Сейчас — меньше, хотя любая перемена погоды воспринимается как боль. Врачи Озёрской «скорой помощи» приезжают по вызову в любое время суток, чтобы сделать болеутоляющий укол. Это помогает. В 1999 г. Юрий Павлович перенес два инфаркта, но образа жизни не изменил — продолжает много работать.

В остальном Юрий Павлович ведет нормальную жизнь здорового человека — работает в саду, ездит на рыбалку. Причем машиной не только сам управляет, но и ремонтирует её, имея только одну руку. На машине ездит к родственникам на Кубань. Как правило, при этом с ним в машине кто-то находится — жена или друзья, но однажды ездил один. Сотрудники автоинспекции останавливают — смущают челябинские номера. Напоминают чеченские. Тому, что у водителя нет ног и руки — не удивляются.

На шестидесятилетний юбилей друзья подарили Юрию Павловичу радиотелефон — теперь он может брать трубку с собой, работая в саду или в гараже. Раньше, когда звонил телефон, а жены не было дома — приходилось бросать работу и садиться в кресло-каталку. Пенсия маленькая. Каждая поездка в Москву на лечение — целая проблема. Денег на это выделяется мало. Чтобы прокормиться, его жене Нине Анатольевне приходится продавать на Озёрском рынке овощи, выращенные на своем огороде.

Не думаю, что где-нибудь в мире ещё есть человек, получивший подобную дозу облучения, оставшийся после этого в живых и ведущий столь полноценную жизнь. Хотелось бы обратить внимание как руководства Минатома, так и комбината «Маяк» на судьбу Ю. П. Татара — быть может ему можно чем-нибудь помочь? Впрочем, как и сравнительно немногочисленному отряду ветеранов производства, которые пока ещё в состоянии принять высокую оценку тяжелейшего труда по изготовлению «атомного щита Родины», на который они потратили свою жизнь и здоровье.

3.5. Радиационные аварии на химико-металлургическом «заводе 20»

3.5.1. Условия работы и аварии на «заводе 20»

После того, как облученные в реакторе урановые «блочки» растворялись на радиохимическом заводе, полученный на последнем этапе этого производства раствор плутония передавался на химико-металлургический «завод 20» («завод В») для выделения металлического плутония. Этот завод расположен в стороне от основных цехов комбината — на берегу озера Татыш. Сотрудники «завода 20» жили не в Челябинске-65, а в поселке, который тоже называется Татыш. На первых порах считалось, что персонал «завода В» работает в лучших условиях, с радиационной точки зрения, по сравнению с персоналом «завода А» и «завода Б». Однако сейчас, когда большинство работников, начинавших свой труд в первые годы освоения плутониевой технологии и отобранные по высоким показателям здоровья, уже умерли, стало ясно, что условия труда были также очень вредными.

Первые цеха химико-металлургического завода располагались в помещении склада «Министерства обороны», в котором до того хранились боеприпасы. Фактически, это была отдельная промышленная площадка, которая примыкала к территории двух основных предприятий плутониевого производства. Располагалась она вблизи города Кыштым, неподалеку от железнодорожной станции Татыш.

После ремонта, законченного в начале 1949 г., в здании бывшего склада было создано опытно-промышленное производство по переработке полученного раствора в металлический плутоний. Первая партия раствора плутония, являвшегося конечным «продуктом» на радиохимическом «заводе Б», поступила на «завод В» для окончательной переработки в полночь 26 февраля 1949 г.

Как вспоминает один из ветеранов химико-металлургического завода М. А. Баженов, пройдя в первый раз через контрольно-пропускной пункт, он оказался перед бараком, называвшемся «цех 9». Рабочее место представляло собой комнату площадью примерно 45 кв. м, в которой стояли стол, стул и вытяжной шкаф (вентиляция). За вытяжным шкафом располагались контейнеры с раствором, которые «для безопасности» были накрыты кусками фанеры. Иногда эти контейнеры использовались в качестве недостающих стульев. Сами учёные и технологи жили в коттедже барачного типа, расположенном в 150 метрах от производственного цеха. (Полухин, 1993; Круглов, 1994). О какой технике безопасности можно было говорить в таких условиях…

Рассказывает Л. П. Сохина, работавшая на химико-металлургическом «заводе 20» с 1949 г.:

«Эти контейнеры передавались в цех без всякой защиты от радиации. Никакой защиты не было и на рабочих местах. Предполагалось, что концентрат плутония будет полностью очищен от урана и продуктов его деления, но этого на «заводе Б» сделать не удавалось.

В то время выбрасываемый из вентиляционной системы воздух не очищался от радиоактивных веществ. Листья берез, растущих вокруг цеха и домиков, в которых жили ученые, были радиоактивными. Профессор А. Н. Вольский часто приносил эти листья для замера к дозиметристам — они сильно «щелкали».

Относительно радиационных аварий приведу несколько примеров. Однажды, при фильтровании раствора плутония, взорвалась толстостенная колба и осколки порезали лицо технику Г. Александрову. Соединение плутония попало в рану и в кровь. Девушки стали промывать ему рану над раковиной, что не понравилось начальнику цеха. Он сказал, что нужно было собрать кровь и воду, чтобы потом извлечь из нее плутоний…

Мы не знали, как плутоний подействует на здоровье техника и внимательно следили за его выздоровлением. Через полтора месяца он вышел из больницы, и мы успокоились — значит плутоний не так опасен. Но через несколько лет этот сотрудник умер, хотя был ещё совсем молодым.

Вторая авария случилась несколько позже, когда сотрудники вручную растирали содержащий плутоний осадок, готовя его для следующего процесса. Обычно для растирания брались маленькие порции, но начальнику цеха показалось, что процесс идет слишком медленно и он дал команду увеличить порцию. В результате активного растирания большей, чем обычно, порции плутониевого осадка, произошел взрыв. Вытяжной шкаф загорелся. Раскалённые частички осадка разлетелись по комнате. Стены, пол, потолок — всё было покрыто зеленым радиоактивным порошком. Он сыпался нам на голову с потолка.

Андрей Анатольевич Бочвар (1902—1984) и И. П. Мартынов всем сказали выйти из комнаты, одели противогазы и очистили комнату от разлетевшегося соединения плутония. Всю фильтровальную бумагу потом сожгли, а из золы выделили плутоний. После косметического ремонта в комнате технологи продолжили работу. Можно себе представить, сколько плутониевой пыли было в воздухе рабочих комнат. Индивидуального дозиметрического контроля в то время не было, но замеры на загрязненность рабочих поверхностей производились. В воздухе рабочих помещений альфа-активность в сотни тысяч раз превышала допустимый уровень.

Немало происходило локальных радиационных аварий — взрывались небольшие производственные установки, происходили «хлопки» — выбросы радиоактивности при открывании контейнеров с радиоактивными отходами. Сначала их предполагалось перерабатывать, но риск взрыва был слишком велик и на многие годы эти контейнеры были помещены на склад.

Однажды в комнату для переработки принесли контейнеры с отходами из хранилища. Крышки заржавели и их пришлось срубать с помощью зубила. Неожиданно произошел взрыв и крышка контейнера, подобно снаряду, ударилась о стену. После этого рабочие отказались переносить контейнеры обратно в хранилище. Причина взрыва была неясна, и они опасались других взрывов. Пришлось начальству показывать пример и самим переносить контейнеры обратно.

Химики-аналитики приходили в лаборатории не переодеваясь. Вся радиоактивная «грязь» разносилась на одежде по домам. Когда в лаборатории поставили первый дозиметрический прибор, многим сотрудникам пришлось сжигать свою одежду и обувь — настолько она была радиоактивной. Это происходило потому, что практически все работы с плутонием производились вручную, без всякой защиты от радиации.

На первых порах с радиоактивными отходами на «заводе 20» поступали просто: после извлечения из горючих отходов некоторого количества плутония их по ночам сжигали в лесу недалеко от цеха. Негорючие отходы захоранивали в примитивных земляных «могильниках». Многие рабочие из бригады, утилизировавшей радиоактивные отходы, умерли рано» (Сохина, 1998).

Напомним, что растворы плутония при приближении формы сосуда в которую они помещены к сферической, могут давать самопроизвольную цепную ядерную реакцию. Но если на радиохимическом «заводе Б» только конечные продукты, очищенные от примесей урана и продуктов деления, имеют концентрации, достаточные для возникновения самопроизвольной цепной ядерной реакции, то на химико-металлургическом «заводе В» возникновение такой реакции возможно практически на каждой стадии технологического процесса. Поэтому проблема ядерной безопасности для этого завода в первую очередь была связана с тщательным контролем количества плутония в каждом аппарате, контейнере, трубопроводе, в каждой плавильной печи. При этом всегда необходимо было помнить, что в ёмкостях плутоний может находиться в разных формах — в осадке, в растворе и т. д. (Круглов, 1994).

Критическая масса для делящихся веществ неодинакова на разных этапах технологического процесса. Из-за неопределённых значений критических масс все химико-металлургические процессы на «заводе В» должны были производится на оборудовании небольшого размера с малыми количествами плутония. Не меньше ограничений было у радиохимиков «завода В» при переработке радиоактивных растворов и нерастворимых осадков, накапливавшихся на стенках оборудования, а также отходов производства, содержавших плутоний. Дело в том, что минимальная критическая масса плутония, достаточная для возникновения СЦР, в то время не была определена — существовали лишь теоретические расчёты. Как было экспериментально установленное позже, в сферической ёмкости, содержащей азотнокислый раствор плутония с концентрацией 38,4 г/л, значение критической массы составило 510 г плутония (Круглов, 1994).

Пока это не было выяснено, ученые и специалисты-технологи работали на ощупь — практически ничего не зная о свойствах главного производимого «продукта». Определённо установленные безопасные нормы загрузки составляли 100—150 г плутония и любая неточность лабораторных анализов, ошибка в показаниях приборов или невнимательность персонала могли привести к возникновению СЦР.

Из-за практической невозможности соблюдения всех установленных требований техники безопасности, на первых этапах работы подобные аварии не были редкостью. Нередко возникали условия, при которых создавалась критическая масса и происходила СЦР, сопровождавшаяся выбросом нейтронов. Раствор мог принять форму близкую к сферической в ходе различных технологических процессов, при перемешивании, в момент добавления реагентов. Нерегулярная промывка оборудования от нерастворимого осадка также способствовала возникновению подобных радиационных аварий.

Поступавший на «завод В» раствор сразу разливался по стаканам, сделанным из платины — в них производились все дальнейшие технологические операции. В цехе работали преимущественно женщины. Все работы выполнялись вручную, никаких приспособлений для работы с радиоактивными веществами тогда не было. Состав поступавшего с «завода Б» раствора, из-за ненадежного аналитического контроля, был изучен плохо. Из первых порций раствора плутоний выделялся с трудом — он оставался на стенках сосудов, оседал на фильтрах, оставался в промывочных водах.

Потери плутония были колоссальными. Когда первая партия продукта дошла до конца технологической цепи, потери составили 75%. Основная часть плутония была «размазана» по аппаратуре, на стенках трубопроводов образовывался осадок, содержащие плутоний. Это было недопустимо не только с точки зрения потерь основного «продукта», но также с точки зрения ядерной и радиационной безопасности.

Мешалки в аппаратах работали плохо, установленные на дозаторах платиновые краны часто выходили из строя, фильтрация осадка на платиновых фильтрах шла часами. Первая партия плутония перерабатывалась 14 суток.

Производственная схема абсолютно не удовлетворяла требованиям безопасности. Например, чтобы выгрузить из «аппарата» содержавший плутоний нерастворимый осадок и бета-активные редкоземельные элементы, дверь производственной камеры открывали, осадок выгружали в ёмкость, не защищающую персонал от радиации, которую затем вручную переносили в регенерационное отделение для извлечения из осадка плутония.

С большими нарушениями проводилась загрузка в «аппарат» активного раствора, поступавшего с радиохимического завода. Раствор привозили оттуда в контейнерах, не имевших защиты от радиации. Ответственный за первую производственную операцию вручную заливал раствор из контейнера в ёмкость, имевшую форму кофейника, также лишённую защиты. Затем из этого «кофейника» раствор порциями по 8 л заливался через воронку в дозатор, из которого, с помощью сжатого воздуха, он передавался в «аппарат-реактор».

Все эти операции проделывали молодые девушки, работавшие самоотверженно, не думая о своём здоровье. Это им приходилось извлекать из камер фильтры, удалять из них фильтровальное полотно и отмывать его в карбонате аммония вне камер (Сохина, 1998).

Внутри «завода 20» существовали несколько подразделений, в которых путём многочисленных «переделов» из раствора плутония получали металлические «изделия», из которых затем готовили сердечники для атомных бомб.

Каждый слиток плутония, поступивший в «цех 4» из «цеха 9», зачищали металлическими щетками до серебристого блеска, шлаковые включения извлекались с помощью зубных бормашин или скальпелями. Зачистку металлического плутония производили в камере из оргстекла — совершенно негерметичной. Она была рассчитана на шесть рабочих мест с тремя бормашинами. Во время работы в камеру из баллона подавался очищенный аргон. После чего загрязненный плутонием отработанный аргон сбрасывался под камеру — к ногам работающих людей.

Длительная работа с открытым металлическим плутонием наносила серьезный ущерб здоровью персонала. Металлический плутоний на воздухе окислялся до диоксида, который легко пылил. В то время не был еще разработан контроль за загрязнением воздуха плутонием, не существовало надежных методов защиты органов дыхания от альфа-аэрозолей (Сохина, 1998).

Основными операциями в аффинажном и регенерационных отделениях, при которых люди вдыхали наиболее концентрированные альфа-аэрозоли, были следующие:

— высушивание и прокаливание оксалата плутония до диоксида в негерметичном оборудовании;

— очистка «аппаратов» и стенок камер от налета солей плутония, при этом голова аппаратчика находилась внутри камеры, в которой перед этим шли процессы с высокорадиоактивными растворами;

— снятие фильтровального полотна с фильтра типа «улитка» и отмывка его от оксалата плутония;

— выгрузка из «аппарата» нерастворимого бета-активного осадка, перекладывание его в бачки и перенос их вручную в регенерационное отделение.

После 6—7 лет работы на этих операциях у многих инженеров развился тяжелый плутониевый пневмосклероз III степени (Сохина, 1998).

Металлурги в большей степени получали переоблучение на операциях хлорирования двуокиси плутония, при работе в камере зачистки слитков, при выдаче из камеры металлического плутония и отходов при разборке футеровок. На операциях, связанных с зачисткой слитков плутония, руки работников имели длительный контакт с радиоактивным металлом. Это приводило к облучению кистей рук металлургов дозами до 10 Р за месяц по причине наличие в металлическом плутонии бета-активного элемента церия. На первых порах это приводило только к радиоактивным ожогам.

Трагедия этих сотрудников заключалась в том, что врачи не сразу смогли определить их заболевания. Все внимание медиков в тот период было сосредоточено на выявлении хронической лучевой болезни. Для этого работники предприятия ежемесячно проходили медосмотры, сдавали кровь на анализ. Только при изменении состава крови врачи «ставили вопрос» о выводе заболевших в «чистые» условия. Поскольку при попадании в организм аэрозолей плутония состав крови изменялся незначительно, на внутреннее облучение от вдыхаемой плутониевой пыли внимание было обращено не сразу.

Первой на «заводе 20» в возрасте 30 лет умерла Т. Ф. Громова. При поступлении на завод она была совершенно здорова. Работала химиком-техником на операциях сушки и прокаливания оксалата плутония. В конце 1950 г. она стала жаловаться на головные боли, общую слабость, боли в костях. В марте 1953 г. появились признаки заболевания сердца. Сперва врачи поставили диагноз ревматизм сердца. Затем — туберкулез. Т. Ф. Громова умерла в 1957 г.

Позже с подобными симптомами умерли ещё несколько человек. Только после этого врачи установили причину смерти — плутониевый пневмосклероз III степени. Содержание плутония в организме Т. Ф. Громовой составляло 5.000 наноКи при норме 20 наноКи. Всего от этого заболевания умерли девять человек. У всех умерших содержание плутония в организме превышало 1.000 наноКи, а объем лёгких составлял менее 1 л. Практически никто из них не дожил до 40 лет.

Спустя 20—25 лет у многих работников «завода 20» появились злокачественные новообразования — рак легких, саркома печени, саркома костей. Первопроходцы плутониевого производства уходили из жизни в возрасте 44—45 лет. Поскольку большинство научных руководителей, академиков, будущих директоров начинали свой трудовой путь в цехах — почти все они рано ушли из жизни (Сохина, 1998).

Следует отметить, что в книге Л. П. Сохиной приведены не только её личные воспоминания, но и воспоминания других работников предприятия и медицинских служб. Некоторые сведения в представлении разных сотрудников несколько различаются. Например, годы жизни и смерти людей. На общую достоверность изложенного материала это не влияет.

Далее, в разделе 9.1.4., приведён текст открытого письма ветеранов «Маяка», в котором они описывают свою работу и дополняют приведённые выше сведения о радиационных авариях на комбинате.

3.5.2. Изготовление первого плутониевого сердечника для атомной бомбы

Ещё раз хочу напомнить, что общее сильнейшее нервное напряжение всего персонала комбината «Маяк» и постоянный страх перед наказанием от вышестоящего начальства за неудачное проведение порученной работы не позволяли людям думать о той опасности для здоровья, которую может представлять радиация. С этой точки зрения интересно познакомиться с воспоминаниями А. Г. Самойлова, приведёнными в книге А. К. Круглова «Как создавалась атомная промышленность в СССР»:

Лето 1949 г. стало кульминационным моментом в создании первой советской атомной бомбы. Предстояло получить конечное изделие — две плутониевых полусферы, представлявших собой сердечник бомбы. Именно ради этого по всей стране работали многие сотни тысяч человек и расходовались огромные ресурсы в разрушенной после Великой Отечественной войны стране. Напряжение всех сил было невероятное, поскольку вопрос «получится — не получится» ещё не был реёен. Любая ошибка на последних этапах могла затормозить работу на многие месяцы.