Бесплатный фрагмент - Бабушка с тортиком

Внимание!

«Книга содержит: психологически тяжелые сцены, тему потери близких, элементы мистического ужаса. Рекомендуется для читателей 18+.

Если вы чувствительны к темам депрессии или сверхъестественного — учитывайте это перед чтением.»

«Торт таял во рту, как последнее воспоминание. Потом и оно исчезло…»

Глава 1: Тортик на улице

Дождь шёл уже с утра. Я стоял у стойки в кафе «КвикБайт» и смотрел в окно. Вода тяжело барабанила по козырьку, разбивалась о его край и падала вниз сплошными потоками. По стеклу ползли извилистые дорожки, сливаясь и снова расходясь. Булыжники на площади потемнели, стали гладкими и блестящими, отражая тусклый свет фонарей.

В руке уже остывшая чашка чая, как напоминание, что сегодня был трудный день.

— Третий заказ, Марк, — сказала Лина, бариста с татуировкой ворона на шее. — «Гауптштрассе, 17. Через полчаса. Закрыто. Пометка: оставить у двери».

Я молча кивнул, не отрываясь от окна, наблюдая, как ливневые потоки бурлят вниз по улице, унося с собой опавшие листья и обрывки бумаги. Мне всегда нравились такие вечера. Я любил осень, но в такие моменты особенно остро хотелось оказаться дома, у камина, а не в этом проклятом кафе.

— Устал? — спросила Лина.

— Всегда, — ответил я, вымученно улыбнувшись. — Просто сегодня — особенно.

Я поставил чашку. Взял со стула дождевик, накинул его и, схватив сумку с заказом, вышел на улицу. В нос ударил свежий, уже по-осеннему холодный воздух. Порыв ветра снёс капюшон, и ледяные капли тут же забились под воротник. Тело покрылось мурашками, я съёжился.

Мой велосипед — не скоростной, обычный, но надёжный — терпеливо ждал под козырьком. Краска на раме давно истёрлась, педали слегка поскрипывали, но я любил эту железную клячу. Очень любил.

Аккуратно уложив заказ в водонепроницаемый отсек багажника, я стряхнул с сиденья холодные капли и неспешно тронулся в путь.

Линцбург не был туристическим городом.

Никто не приезжал сюда ради достопримечательностей. Не было здесь ни замков с башенками, ни музеев с пыльными витринами, ни даже нормального вокзала — только ржавеющий павильон с расписанием, которое давно никто не менял.

Линцбург жил своей жизнью — старинный, узкий, словно застрявший между эпохами. Дома, пережившие войну, теснились друг к другу, их штукатурка осыпалась, обнажая кирпичи. Улочки петляли и внезапно обрывались тупиками, а в подворотнях витал не запах плесени, а что-то тяжелее — будто сам воздух пропитался годами забытых историй и тихими исчезновениями.

Я ехал медленно. Колёса скрипели по мокрому камню, сильно затормаживая в лужах. Уличные фонари, установленные на покосившихся кронштейнах времён давно минувших дней, бросали тусклые, неровные круги света на мостовую. Их мерцание смешивалось с жёлтым светом керосиновых ламп, пробивающимся сквозь пыльные окна двухэтажных домов. Я проезжал мимо главной площади с полуразрушенным фонтаном, в котором скопилась тёмная жижа с почерневшими от воды листьями.

Проехал мимо старой булочной «Хофманн», где каждый день в 7 утра пахло корицей и свежеиспечённым хлебом. Этот запах, как призрачный след прошлого, витал в воздухе даже сейчас, смешиваясь с сырой прохладой осеннего дня. Затем миновал дом с балконом, на котором висели двенадцать пустых клеток. Их решётки покрылись рыжей паутиной ржавчины. Никто не знал, чьи они, но висели они там с тех пор, как я себя помнил.

В кафе «КвикБайт» я работал уже пять лет. Сначала просто для того, чтобы не сидеть дома. Потом — потому что не знал, чем ещё заняться. Курьер — это работа для тех, кто не хочет думать. Ты едешь. Ты доставляешь. Ты уезжаешь. Никто не спрашивает кто ты. Никто не интересуется твоей жизнью. Как механическая рыба в аквариуме: плывёшь по одному и тому же маршруту, выполняешь одни и те же движения, и мысли не нужны, потому что тело само знает, что делать.

В этом есть своя прелесть — можно спрятаться от мира за маской безразличия, стать невидимым, раствориться в рутине. Идеальный способ убежать от самого себя.

Я никогда не был тем парнем, которого запоминают с первого взгляда. Средний рост, волосы темные, но не черные. Глаза серые, как ноябрьское небо над Линцбургом — ни яркости, ни глубины, просто… нейтральные. Если бы не шрам над бровью (остаток детской драки во дворе), меня бы и вовсе нельзя было отличить от толпы.

Характер? Наверное, я — воплощение посредственности. Не трус, но и не герой. Не глупый, но и не умник. Я просто… плыву по течению.

Я не люблю конфликты. Не люблю шум. Мне проще промолчать, кивнуть, сделать вид, что не заметил подкола. Анна называла это «тактичностью», но на самом деле — обычная трусость. Я ненавижу ссоры, потому что в детстве видел, как отец бил мать, а потом — как она плакала на кухне, приглушая всхлипы, чтобы мы с Томасом не услышали.

Единственное, что у меня получается хорошо — это запоминать улицы. Весь Линцбург у меня в голове, как на ладони. Каждый переулок, каждый подъезд, каждая рытвина на дороге. Лина говорит, что это талант. Но на самом деле — просто привычка. Когда ты с детства боишься потеряться, мозг сам начинает цепляться за ориентиры.

Третий заказ — дом №17. В пакете уютно устроились дымящиеся блюда: суп с лапшой, нежные картофельные драники и прохладная минералка. Тепло от еды согревало руки даже через плотную бумагу, словно маленькое солнце в промозглый вечер. Старушка-заказчица была известна своей неизменной пунктуальностью — ровно в 19:30, минута в минуту, её заказ появлялся в системе. Её привычки были столь же неизменны, как и время заказа.

Дом №17 встретил меня своей особой атмосферой. Он стоял особняком, словно сторож на границе двух миров — двухэтажное здание с облупившейся штукатуркой хранило свои тайны за тяжёлыми бархатными шторами.

На крыльце тускло светил ржавый фонарь, чьё мутное стекло, покрытое паутиной трещин, едва пробивало темноту. На двери зловеще поблескивала табличка с надписью: «Kein Besuch. Der Weg endet hier» — «Гостей нет. Путь заканчивается здесь». Эти слова, словно предупреждение, повисли в воздухе, заставляя сердце биться чуть быстрее.

Я нажал на звонок, тот противно заскрежетал. Подождал. Тишина. Нажал ещё раз. Подождал. Я сделал шаг назад, вглядываясь в тёмные окна. За тяжёлыми бархатными шторами не мелькнуло ни единого проблеска света. Дом словно вымер, затаился, приготовившись к чему-то неизбежному.

— Ну, как обычно… — пробубнил я себе под нос, поставив пакет с заказом у двери (как было указано в инструкции) и почувствовал, как по спине пробежал холодок. Не от дождя, нет. От чего-то другого. Затем развернулся и сев на велосипед поехал обратно — вдоль тёмных улочек, где фонари горели как будто сквозь сон.

И тогда, на перекрёстке Небельгассе и Штайнвег, где улицы сужались, как глотка, я увидел её.

Женщину.

Она стояла посреди мостовой под старым фонарём. Она была одета в тёмно-серое платье под горло до пят, с высоким воротником и белом льняном фартуке, застёгнутом на тугие пуговицы.

В руке она держала серебряное блюдо, на котором лежал шоколадный торт — влажный, с густым ароматом.

Я остановился, чувствуя, как кровь отступает от лица. Дождь барабанил по капюшону, стекал по спине холодными струйками, но я не замечал этого.

Старушка стояла неподвижно, смотря на меня; её глаза словно прожигали насквозь. Я подумал, что, может быть, она просто заблудилась. Старость, деменция — всякое бывает.

Я неспешно подъехал ближе. В ноздри ударил густой, приторный аромат свежеиспечённого торта — сладкий, насыщенный, с пряными нотками ванили и тёмного шоколада. Такой же запах я помнил из детства, когда бабушка доставала из духовки свои фирменные угощения.

— Простите, — сказал я, перейдя на шёпот. — Вы заблудились? Вам нужна помощь?

Подойдя ближе, я разглядел её морщинистое лицо и серые невидящие глаза. Казалось, она смотрит сквозь меня. Она слегка поморгала и облизнув потрескавшиеся губы, сиплым голосом сказала:

— Нет, мальчик, я не потерялась. Я стою здесь и жду тебя.

— Меня? — удивился я, тыкая пальцем себе в грудь.

— Посмотри, какой я испекла торт, — сказала она, поднимая поднос. — Хочешь кусочек?

Я перевёл взгляд с бабушки на торт. В животе неприятно заурчало. Я сразу вспомнил, как бы мне сейчас пригодился мой недопитый чай с этим ароматным тортом. Ммм… вкуснятина. У меня потекли слюнки.

— Попробуй, не стесняйся, — сказала она, протягивая маленькую фарфоровую ложечку. Я уже потянулся вперёд, рука сама дёрнулась, но вдруг замерла, потому что в голове что-то щёлкнуло.

Нет, не страх.

Просто как-то неправильно. Как-то некрасиво получилось с этой бабушкой. Кажется, она и вправду не помнит, как оказалась здесь, и явно меня с кем-то перепутала.

— Большое спасибо, — слегка поклонился я, чувствуя, как по спине пробежал холодок. — Но я уже плотно поужинал, да и сладости плохо сказываются на фигуре и пищеварении.

Старушка подозрительно посмотрела на меня, но это выражение тут же исчезло с её лица.

— Жаль. Пойду-ка я домой. — сказала она, жевав свою губу и убирая ложечку в карман.

— Вас проводить?

— Нет-нет, не стоит. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. — сказал я. Поднял велосипед и поехал прочь, наблюдая в зеркало за её темной фигурой. Она всё еще стояла, держа в руке торт. А когда я повернулся в следующий раз, её уже не было.

Я вернулся домой. В старый трёхэтажный многоквартирный дом, где штукатурка местами облезла, обнажая кирпичную кладку. В окне на втором этаже горел тёплый жёлтый свет — значит, Анна уже дома. Его уютное сияние разливалось по тёмному фасаду здания, словно маяк в ночи.

Я поставил велосипед под общий козырёк, рядом с велосипедами соседей. Затем неспешно поднялся по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж, в квартиру №6. Дверь приветственно скрипнула, впуская меня в знакомый полумрак прихожей.

— Марк, это ты? — спросила Анна с кухни.

— Да, это я. — сбрасывая кроссовки сказал я. Они шлёпнулись на пол, хлюпая. Повесив одежду на крючок, я направился на кухню, держа в руках бумажный пакет с ужином.

Анна стояла у плиты в вязаном халате, помешивая что-то на сковороде. Её светлые волосы были собраны в небрежный пучок, и несколько тонких прядей выбились у висков, обрамляя лицо. В кухне витал уютный аромат готовящейся еды, смешиваясь с запахом дождя, принесённым мной с улицы.

— Долго ехал? — спросила она, не отрываясь от готовки.

— Нет, не очень. Вот захватил нам добавку к ужину. — Я помахал пакетом, садясь за стол. — Есть что перекусить?

— Да, сейчас наложу тебе макароны с фаршем.

Я тряхнул мокрой головой, и брызги разлетелись по кухне. Медленно поднялся со стула, чувствуя усталость во всем теле, и направился к шкафу за кружками. Мои пальцы автоматически нашли две знакомые — одну с трещинкой на ручке, другую с выпуклым рисунком. Чайник только что закипел, и когда я наливал воду, густой пар ударил мне в лицо, неся с собой аромат липы и слабый привкус чего-то давно забытого, что я не мог опознать.

— Давай уже поужинаем, — сказал я, подходя к Анне сзади и обнимая её за талию. Мои ладони ощутили тепло её тела через тонкую ткань домашней одежды. Она пахла корицей и чем-то ещё, тем особенным запахом, который был только её. На плите шипела сковорода, и капли масла иногда подпрыгивали с характерным треском.

— Две минуты, — пропищала она, вздрагивая от моих холодных пальцев. — Не мешай!

Я поставил кружки на кухонный стол, где уже лежал бумажный пакет с едой. Развернул его, доставая содержимое: два бутерброда, аккуратно завернутые в пергамент, картонный контейнер с салатом, который слегка запотел от перепада температур, и маленький пакетик с солёными огурцами.

— Лина бросила, — сказал я, раскладывая еду. — Говорит: «Ешь, а то сдохнешь на велосипеде».

— Умная женщина, — ответила Анна, ставя передо мной тарелку с дымящимися макаронами. — А то ты и правда худеешь.

Я взял вилку и начал есть. Макароны оказались обжигающе горячими — я поспешно отодвинул их, чувствуя, как язык уже начинает неметь от ожога. В этот момент под столом что-то тёплое и пушистое коснулось моей ноги. Морис, наш угольно-чёрный кот, терся о голень, громко мурлыча. Его жёлтые глаза смотрели на меня с немым требованием.

— Мяу, — раздалось снизу, настойчиво и громко.

Я отломил кусочек колбасы с бутерброда и бросил ему. Морис ловко поймал лапой лакомство на лету, быстро проглотил и сразу же вернулся к своему занятию — сидел и смотрел, как осуждённый, ожидая продолжения.

— Сегодня видел старуху, — сказал я, возвращаясь к ужину.

— Какую старуху? — Анна подняла на меня глаза.

— На Небельгассе. Стояла под дождём посредине улицы, с тортом на подносе. Предлагала мне попробовать.

Анна замерла. Ложка, которую она только что подносила ко рту, остановилась на полпути, застыв в воздухе.

— Что? — переспросила она, не отрывая от меня пристального взгляда.

— Торт. Шоколадный. — ответил я, продолжая размешивать макароны.

— Может она была не в себе? — задумчиво произнесла Анна, откладывая ложку в сторону.

— Может и так, — сказал я, разминая вилкой макароны. — Я отказался, и она расстроилась.

— И хорошо, что отказался, мало ли. — Анна вдруг прыснула со смеху. — Вдруг какой приворот. — Её смех прозвучал легко и непринуждённо

— Странная она какая-то, стало её даже жаль.

— Себя жалей, ты вон как пашешь на работе. И в снег, и в дождь, и в жару гоняешь на своем велосипеде. — Анна отодвинула свою тарелку и села передо мной. — Может уже купим тебе новый?

Я не хотел тратить деньги на велосипед — мой старый, хоть и поскрипывал, но служил верой и правдой. Да и копить надо было на квартиру побольше.

— Дорогая, мы уже с тобой это обсуждали. — Я дотронулся до её руки, чувствуя под пальцами тёплую кожу. — Меня всё устраивает.

— Всё устраивает? — переспросила она, приподнимая бровь. — Да только он развалится скоро по дороге.

Я не сдержал гулкого смеха.

— Какая же ты у меня заботливая. — Я снова принялся за еду, но уже осторожнее. — Лучше расскажи, — проглотил кусок, — Как твои дела на работе.

— Ай, — она махнула рукой, словно отмахиваясь от назойливой мухи. — Ничего нового, всё так же пропадают люди в городе. Завтра поеду в полицейский участок, собирать информацию для статьи.

Анна работала журналисткой в «Линцбургер Абендблатт» — местной газете, которую печатали в подвале старой типографии. Контора была маленькая, но делала что могла. Её сотрудники трудились в тесном помещении, где пахло типографской краской и кофе, а за окном виднелись мокрые крыши Линцбурга. В редакции царила особая атмосфера: потрескивание печатных станков, шелест газетных листов, приглушённые разговоры редакторов за столами. Анна любила это место, несмотря на скромные масштабы — здесь она чувствовала себя частью чего-то важного, пусть даже их газета была единственной в городе.

— Ладно, — она встала, аккуратно собирая пустые тарелки со стола, словно каждое движение требовало особого внимания. — Забудем об этом. Пойдём просто спать.

Я направился в ванную, чистил зубы, глядя в зеркало на свои уставшие глаза. В них отражалось нечто большее, чем просто усталость — тревога, напряжение. Всплыл образ старушки, её протянутая рука с подносом. Я резко тряхнул головой, словно пытаясь стряхнуть навязчивый образ.

Мы легли в кровать, плотно задёрнув шторы. Анна прижалась ко мне — тёплый, живой комочек, пахнущий домашним уютом, свежестью лавандового мыла и чем-то неуловимо родным. Её дыхание постепенно становилось спокойнее.

— Подумай всё-таки о новом велосипеде, — прошептала Анна, прижимаясь к моей груди ещё крепче, её дыхание было тёплым и ровным.

— Да, — ответил я автоматически, просто чтобы её успокоить. — Спи.

Анна всегда была моей тихой гаванью. Мы с ней познакомились три года назад, в один из тех бесконечных осенних вечеров, когда дождь заливает улицы, а город кажется вымершим. Она ворвалась в «КвикБайт» с промокшими до нитки волосами, вся в каплях. Заказала чай с медом, случайно опрокинула кружку мне на руку — и вместо извинений рассмеялась. Таким же теплым, чуть хрипловатым смехом, каким смеется и сейчас, когда я делаю что-то глупое.

Я тогда ещё не знал, что она журналистка, что у неё в квартире живёт чёрный кот по имени Морис, который терпеть не может, когда его гладят против шерсти. Не знал, что она спит, свернувшись калачиком, и просыпается от малейшего шума, потому что в детстве жила в доме, где скрипели половицы. Не знал, что она любит запах корицы, но ненавидит изюм в булочках, что у нее есть привычка грызть карандаши, когда думает, и что она единственный человек в этом городе, который не боится говорить вслух то, о чем другие шепчутся за закрытыми дверями.

Но я узнал.

Мы прожили вместе три года. Три года, за которые я привык к ее голосу по утрам, к тому, как она ворчит, когда я забываю купить хлеб, к ее упрямству, к ее теплу. К тому, как она прижимается ко мне в постели, будто боится, что я исчезну, если она хоть на секунду отпустит.

Я закрыл глаза, но перед внутренним взором по-прежнему стоял тот немигающий взгляд старухи. Её безмолвные губы, словно нарисованные, продолжали двигаться, хотя я уже не слышал её шёпота. «Я вернусь», — эхом отдавалось в моей голове, и это было не просто воспоминание. Это было обещание, от которого по спине пробежал холодный пот, несмотря на тепло прижавшегося ко мне тела Анны.

Глава 2: Утренние новости

Утро началось со сквозняка. Холодный воздух полз по шее, заставляя проснуться раньше времени. Я приподнялся на локте — окно было приоткрыто, хотя Анна всегда запирала его на ночь. Штора шевелилась, словно от чьего-то невидимого дыхания.

Рядом Анна спала, уткнувшись лицом в подушку. Светлые волосы упали на лицо. Я осторожно накрыл её одеялом повыше и выбрался из кровати.

На кухне пахло вчерашним ужином. Морис сидел у пустой миски и методично вылизывал лапу, делая вид, что не замечает меня. Но когда я потянулся к банке с кормом, его жёлтые глаза тут же уставились мне в спину.

— Проголодался, да? — я поставил перед ним миску.

Кот фыркнул, будто обиделся на прозрачность манёвра, но тут же принялся есть. Я засыпал в турку кофе — мелкий, дешёвый, оставляющий на зубах неприятное ощущение песка. Пока он варился, я умылся. Вода в трубах была ледяной, как всегда, в этом доме.

Я оставил на краю стола чашку для Анны — вдруг она проснётся и захочет выпить кофе. Затем собрал вещи для работы: дождевик, термосумку и ключи.

На пороге я ещё раз оглянулся на спящую Анну. Её фигура под одеялом казалась такой беззащитной и родной. Тихо закрыв дверь, я спустился по скрипучей лестнице. На улице было пасмурно, но дождя уже не было. Небо оставалось серым, тяжёлым, словно нависало над городом.

Велосипед ждал меня под навесом. Капли дождя, застывшие на раме, сверкали в тусклом утреннем свете. Я проверил тормоза, цепь, фару — всё было в порядке. Впереди ждал ещё один рабочий день в «КвикБайт», и я не подозревал, какие тайны и опасности готовит мне этот день

Улицы были пустынны, словно город вымер. Только мусорные баки у домов да одинокая фигура старика с чёрной овчаркой нарушали утреннюю тишину. Над баками кружили вороны, их карканье эхом отражалось от мокрых стен домов, создавая мрачную симфонию утра. Велосипед послушно катил по мокрым улицам, его колёса оставляли на асфальте длинные полосы. До «КвикБайт» оставалось совсем немного.

Пристегнув велосипед к ржавой решётке, я вошёл в кафе. Лина, как всегда, была за стойкой — её татуировка ворона на шее казалась ещё более мрачной в утреннем полумраке.

— Доброе, — произнёс я, сбрасывая куртку.

— Доброе, — откликнулась она, не отрывая взгляда от монитора. — Кофе?

— Давай, — кивнул я, опускаясь за столик у окна.

Пока Лина колдовала над кофемашиной, я смотрел в окно на тихие улицы города. Серые лужи отражали тусклый свет редких фонарей, а мокрый асфальт казался зеркалом, в котором отражалась мрачная картина утра. В этом пустынном пейзаже не было ни души.

Лина поставила передо мной чашку дымящегося кофе.

— Ты как? — спросила она, вытирая стойку.

— Нормально, — ответил я, вдыхая аромат свежемолотых зёрен.

Она хотела что-то добавить, но в этот момент из старого телевизора над стойкой донёсся голос диктора, и мы оба замерли, прислушиваясь к новостям.

— …продолжаются исчезновения в Линцбурге, — говорил репортёр в кадре, стоя у здания полиции. — За последнюю неделю пропали четверо человек. Последние свидетели утверждают, что перед исчезновением пропавшие видели пожилую женщину, которая предлагала им шоколадный торт. Все из пропавших, в том числе и Карл Хофманн, съели кусочек. Через день, два дня они исчезали. Никаких следов. Полиция не исключает причастность к ритуальным действиям или секте.

На экране интервью с соседкой Хофманна. Бледная женщина в очках держала в руках чашку.

— Он был в порядке, — сказала она. — Только вернулся с работы. Говорит: «Видел бабку с тортом, дала попробовать. Вкус был… как у мамы». Я посмеялась. А на второй день он не вышел на работу. Дверь открыта. Телефон лежит. Кофе в чашке. А его нет.

Репортёр вернулся в кадр.

— Похожие показания есть и у других. Пропавшая Лиза Мюллер за день до исчезновения упоминала, что «старушка угостила её чем-то очень вкусным в центре». Её брат видел, как она разговаривала с женщиной на Небельгассе. Через день она исчезла. Полиция призывает граждан быть осторожными. Не принимать еду от незнакомцев. Особенно от пожилых женщин, которые предлагают сладости.

Я подумал об этой женщине и о том, что могло бы произойти, если бы я попробовал её торт. Рука дёрнулась непроизвольно, и чашка опрокинулась. Горячий кофе хлынул на стойку, образуя тёмную лужу, которая медленно растекалась по полу.

— Ты в порядке? — спросила Лина, хватая тряпку.

— Д… да, — выдавил я, всё ещё находясь под впечатлением от своих мыслей. — Всё нормально.

— Ты какой-то нервный, — она присела рядом, внимательно глядя на меня. — Что случилось?

— Я вчера видел её.

— Кого?

— Эту старуху, — я прокашлялся, пытаясь собраться с мыслями. — С тортом.

— Да ты что?! — искренне удивилась Лина. — И что? Она предложила тебе съесть торт?

— Да. Прямо на улице. Говорит: «Попробуй, не стесняйся».

— И ты?..

— Отказался.

Лина посмотрела на меня, её глаза расширились от ужаса. Потом перевела взгляд на телевизор. На экране снова показывали квартиру Хофманна: приоткрытая дверь, полицейские в белых перчатках, методично осматривающие каждый сантиметр помещения.

— Ты понимаешь, сколько людей исчезло после того, как они сказали «да»? — тихо спросила она, прикрывая рот ладонью, словно боясь, что её услышат посторонние.

Я молчал, не в силах оторвать взгляд от чёрной лужи кофе, медленно расползающейся по полу, словно масляное пятно.

— Может, тебе нужно сходить в полицию и рассказать им обо всём? — резко встала она, её голос дрожал от волнения.

— Думаю, я так и сделаю, — ответил я, поднимаясь со стула. — Есть заказы на утро?

— Нет, ещё никто не звонил, так что ты успеешь съездить.

— Ну тогда вернусь через час.

— Давай… — всё ещё находясь под впечатлением от новости, Лина махнула рукой и направилась за шваброй. — Расскажешь потом.

— Конечно, — ответил я, мысленно уже представляя предстоящий разговор с полицией.

Через пятнадцать минут я уже был в полицейском участке. Дождь прекратился, но небо оставалось серым и тяжёлым, как мокрая простыня. Внутри пахло кофе, пылью и старыми бумагами. На входе меня встретил дежурный — юноша лет двадцати пяти с бледным лицом и тёмными кругами под глазами.

— Доброе утро, — сказал я, слегка улыбнувшись.

— Чем могу помочь? — сухо ответил он, не отрываясь от монитора.

— Мне нужно дать показания по делу о пропавших без вести. У меня есть информация.

Он тут же оживился. Поднял взгляд, словно я вдруг стал интереснее, чем экран.

— Да, конечно, проходите. Кабинет №9. Вам нужен инспектор Густов Майер.

Я кивнул и пошёл по коридору. Пол был покрыт серым линолеумом, потёртым у дверей. На стенах висели объявления, планы патрулирования, фотографии пропавших. Одно лицо я узнал сразу: мужчина в очках, с аккуратной бородкой. Подпись: Карл Хофманн, пропал 12 октября. Последнее место: Небельгассе.

Я подошёл к двери с потёртой табличкой: «Кабинет №9. Инспектор Майер Г.». Постучал костяшками пальцев — три чётких удара, как учил отец.

— Войдите, — глухо раздалось за дверью.

Я медленно открыл дверь и осторожно вошёл, оглядывая кабинет. Небольшая комната. Старые жалюзи на окне опущены, через них свет падает узкой полосой на пол. Стол по центру завален папками, чашкой с остывшим кофе и фотографией в рамке какой-то женщины. На стене — карта Линцбурга. Красные булавки воткнуты в разные точки. Все — рядом с Небельгассе. Ещё одна булавка — у дома №17. Рядом — рисунок торта на серебряной подложке.

За столом сидел мужчина. Лет пятидесяти. Высокий, плотный. Шея — как у быка. Седые волосы зачёсаны назад, густые брови нависли над глазами. Он поднял взгляд.

— Присаживайтесь, — сказал он, указывая на стул напротив.

Я сел. Руки в карманах кофты.

— Ну… — он устало потёр переносицу, — с чем пожаловали?

— У меня есть информация о старушке, которая предлагает торт.

Майер удивлённо вскинул брови.

— Так, — засуетился он. — Подождите, я достану свой блокнот.

Он полез в верхний ящик стола и достал оттуда чёрный блокнот в кожаной обложке. Да не просто блокнот, а целый том, как «Война и мир». Толщиной со словарь, в котором ищут слово «бюрократия». На обложке торчало десять закладок, страницы пестрели стикерами. Выглядел он так, будто должен лежать на алтаре или взорваться при вскрытии.

— Слушаю, — сказал он, открывая блокнот на чистой странице. — Только для начала представьтесь.

Я устроился поудобнее, готовясь к рассказу. Облизал пересохшие от волнения губы и наконец сказал:

— Марк Вебер. Двадцать восемь лет. Живу на Готфридштрассе, 12, квартира 6. Работаю курьером в «КвикБайт». Вчера возвращался домой после последнего заказа. На Небельгассе встретил пожилую женщину лет 85–90. Стояла одна. В сером платье до земли. В белом фартуке. В руках — серебряный поднос с шоколадным тортом. Предложила попробовать. Я отказался.

— Почему отказались? — спросил инспектор, не отрываясь от записей в блокноте.

Я прокашлялся.

— Сказал, что уже поужинал и не хочу.

— По неизвестным причинам… — записывал Майер.

— Я же назвал причину.

Он пригвоздил меня взглядом к спинке стула. Я промолчал.

— Так, — вернулся он к блокноту. — И что она сделала?

— Ничего.

— Совсем?

— Да, — я сложил руки на груди. — Она просто сказала, что ей жаль, и всё.

— А что потом?

— Потом я просто уехал домой.

— И всё?

— И всё.

Майер закрыл блокнот. Положил ручку. Сидел молча. Потом потянулся к папке, лежавшей на краю стола. Она была старой — из толстого, потёртого до серого оттенка картона, скреплённого зажимом, который давно потерял упругость. По краям — загнутые уголки, как у старой книги, которую слишком часто читали. На обложке — ни названия, ни даты. Только пятно от кофе.