Бесплатный фрагмент - Бабушкин сундук

Глава 1. Дом с душой

Дорога в деревню Омутово была похожа на путь в иной мир, мир, который Москва давно поглотила и забыла. Сначала — широкая, стремительная магистраль, потом — двухполосное шоссе, потом — бетонка, вся в трещинах, как высохшая земля, а под конец — грунтовка, изъезженная до состояния стиральной доски, где их хлипкий городской хэтчбек плясал и скрипел, жалуясь на каждую кочку.

Марк сидел за рулем, сжав пальцы до белизны. Его лицо, обычно оживленное и насмешливое, было серьезным и сосредоточенным. Он ненавидел эту поездку. Ненавидел саму идею. Бросить на полгода съемную квартиру в пяти минутах от метро, перспективный фриланс и все блага цивилизации ради какого-то «наследства» в глухой дыре, которое даже продать-то толком нельзя — казалось ему верхом идиотизма.

— Смотри, какая береза! — Алина тронула его за локоть, указывая на окно. — Совсем как на той открытке от бабушки.

Марк кивнул, не отрывая взгляда от ухабистой дороги. «Как она может восторгаться этим упадком?» — подумал он. За окном мелькали покосившиеся заборы, заброшенные дома с пустыми глазницами окон, редкие фигуры местных, провожавшие их машину усталыми, ничего не выражающими взглядами. Запах тлена и влажной земли просачивался даже сквозь закрытые стекла.

Алина же, напротив, светилась. Для нее эта поездка была не бегством, а возвращением. Не полным, конечно. Она бывала здесь всего несколько раз в детстве, но воспоминания были яркими, словно отпечатались на самой душе: запах печеных яблок и сушеных трав, скрип половиц, бархатистая темнота за окном, не знающая городских огней, и бабушка, Мария Семеновна, чьи руки всегда пахли хлебом и древесиной.

Бабушка была странной, тихой, живущей в своем собственном ритме. Она знала все травы, все приметы, все старые сказки. И вот ее не стало. Скоро, тихо, во сне. И оставила она Алине свой единственный капитал — старую деревянную избу в Омутово.

— Представляешь, мы сможем тут работать! — говорила Алина еще в Москве, ее глаза горели энтузиазмом. — Чистый воздух, тишина. Ты сможешь писать код, глядя на лес, а я — делать свои эскизы. Это же идеально! Мы приведем дом в порядок, поживем немного… Это же наша история, Марк! Наша маленькая дача.

Марк тогда сдался, как всегда. Он не мог устоять перед ее заразительной верой в лучшее. Но сейчас, глядя на умирающую деревню, его охватывало сомнение. Это была не дача. Это был конец света.

Наконец, они добрались. Колея уперлась в тупик перед покосившимися воротами с едва читаемой табличкой «Омутово, ул. Лесная, 1». Дом. Тот самый.

Он стоял на пригорке, чуть в стороне от остальных изб, как отшельник. Деревянный, почерневший от времени и дождей, с резными наличниками, в которых угадывались когда-то затейливые узоры, а теперь — лишь призраки былой красоты. Крыша поросла мхом, труба печная стояла криво, будто вот-вот рухнет. Окна смотрелись слепыми, запыленными.

— Вот он, — выдохнула Алина, распахивая дверь машины.

Воздух ударил в лицо — густой, свежий, с примесью хвои, грибной сырости и чего-то еще, сладковатого и неприятного, как запах старого погреба.

Марк молча вытащил чемоданы. Они казались тут инородными, кричаще яркими пятнами на фоне всеобщей серости.

Ключ, ржавый и тяжелый, скрипнул в замке, и дверь, с трудом поддавшись, распахнулась, испустив облако пыли и затхлости.

Внутри пахло старой древесиной, пылью, травами и временем. Так пахнет история, подумала Алина, переступая порог. Марк же почувствовал лишь запах запустения.

Изба состояла из одной большой комнаты — горницы — и маленькой прихожей. Полы — широкие, некрашеные половицы, просевшие кое-где и скрипящие на каждый шаг. В углу стояла массивная русская печь, беленая, с лежанкой. Рядом — старый, покрытый клеенкой стол, табуретки, буфет с помутневшим стеклом, за которым виднелись пустые полки. На стенах — выцветшие фотографии в рамочках, лики строгих предков, смотревших в пустоту.

— Ничего не изменилось, — прошептала Алина, проводя пальцем по пыльному подоконнику. — Совсем. Как будто время здесь остановилось.

— Или пошло вспять, — мрачно пошутил Марк, ставя чемодан на пол. — Ладно, хозяин, с чего начнем? С поиска розетки?

Розетки, как выяснилось, были. Одна, на всю избу, в прихожей, и та — советского образца. Интернета, разумеется, не было и в помине. Сотовая связь ловила со скрипом, одной палочкой.

Пока Марк возился с генератором, который они предусмотрительно прихватили, и пытался наладить хоть какое-то подобие цивилизации, Алина занялась осмотром. Она открыла буфет, достала несколько оставшихся там тарелок с синими цветами по краю, проверила печь. Все было в рабочем состоянии, просто требовало хорошей чистки.

Ее взгляд упал на узкую, почти незаметную дверь в углу горницы, завешанную старым половиком.

— Чердак, — вспомнила она. — Бабушка никогда не пускала меня на чердак. Говорила, там скарб старый, пыльно.

Сердце ее екнуло от любопытства. Именно там, в запретных местах, и скрываются самые интересные тайны.

Она подошла к двери. Ручка — простая железная скоба — была холодной. Алина дернула ее на себя. Дверь не поддалась. Замка не было, но, видимо, дерево разбухло от сырости.

— Марк, помоги!

Марк, уже настроивший генератор и подключивший к нему ноутбук и лампу, с неохотой подошел.

— Алина, может, хватит на сегодня? Уже вечереет. Осмотримся завтра.

— Нет, сейчас! Я хочу сейчас узнать, что там.

Марк вздохнул, уперся плечом в дверь и надавил. Раздался треск, и дверь с скрипом отворилась, открывая крутую, почти вертикальную лестницу в черноту. Пахнуло холодом, вековой пылью и тем самым сладковатым, грибным запахом, что витал вокруг дома.

Алина схватила фонарь и первая полезла вверх. Лестница скрипела и прогибалась под ее весом.

Чердак оказался небольшим, низким, так что приходилось ходить согнувшись. Стропила над головой были похожи на ребра гигантского ископаемого зверя. Воздух был неподвижным и густым. В луче фонаря плясали миллионы пылинок.

И тут луч выхватил из тьмы Его.

Сундук.

Он стоял в самом центре, под коньком крыши, массивный, дубовый, окованный по углам почерневшими от времени железными полосами. Замок — большой, висячий, в виде причудливой железной птицы — был застегнут. Сундук не был похож на обычную бабушкину рухлядь. В нем чувствовалась тяжесть, значимость.

— Боже, Марк, посмотри! — Алина подошла ближе, проводя рукой по шершавой, холодной древесине.

Марк, поднявшийся следом, свистнул.

— Ну и монстр. Интересно, что внутри? Дореволюционные ассигнации? Золото Романовых?

— Помоги открыть.

Замок, несмотря на древний вид, поддался неожиданно легко. Марк потянул его, железная птица щелкнула, и тяжелая крышка с глухим стоном откинулась назад.

Оба замерли, заглядывая внутрь.

Их глазам предстало не золото, не деньги и не старые бумаги. Сундук был до верху набит… куклами.

Но какими!

Это были тряпичные куклы, сшитые из льняной и ситцевой ткани, набитые, судя по всему, опилками или травой. Высотой с ладонь, может, чуть больше. Но не это было главным. Главным были их костюмы. Крошечные, невероятно детализированные сарафаны, расшитые бисером и тесьмой, рубахи, порты, кокошники, платочки, лапти из настоящей лыковой кожи. Каждый костюм был уникален, каждая кукла имела свое, тщательно вышитое лицо. У одних были просто две точки-глаза и черточка-рот, у других — более сложная, почти портретная вышивка. Они лежали вповалку, плотно прижатые друг к другу, словно замерзшая толпа.

— Ой, — только и смогла вымолвить Алина. — Они… они потрясающие! Настоящие произведения искусства!

Она осторожно взяла одну из кукол. Это была девушка в ярко-красном сарафане и белой рубахе, с длинной, из соломы, косой. Личико было наивным и добрым.

— Бабушка их делала? — удивился Марк. — Никогда бы не подумал, что у нее было такое хобби.

— Видимо, да. Они же все в народных костюмах. Смотри, вот, кажется, архангельский, а вот — рязанский. Я такие в альбомах видела. Это же целая коллекция!

Алина была в восторге. Она, дизайнер по тканям, могла оценить кропотливый труд, тонкость работы. Она стала осторожно, одну за другой, выкладывать кукол на старый сундук, расставлять их в ряд. Их оказалось много, несколько десятков. Мужчины, женщины, дети, даже какие-то звери — медведь, волк, птица Сирин с женским лицом и крыльями.

Марк, сначала заинтересовавшийся, вскоре заскучал.

— Ну, куклы и куклы. Мило, конечно, но не золотые слитки. Я пойду, попробую поймать хоть какой-то сигнал, узнать новости. А ты тут со своими новыми друзьями разбирайся.

Он спустился вниз, оставив Алину одну на чердаке.

А она не могла оторваться. Она рассматривала каждую куклу, восхищаясь стежками, подбором цвета, выразительностью простых лиц. Было в них что-то завораживающее, какая-то первозданная, почти магическая энергетика. Они не казались просто игрушками. Они выглядели как участники некоего древнего, забытого ритуала.

Последней на дне сундука она нашла самую странную куклу. Она была чуть больше других и одета не в праздничный, а в траурный, темно-синий, почти черный сарафан. Голова ее была повязана черным платком, а вместо лица был просто кусок белой, невышитой ткани. От нее веяло такой тоской и холодом, что Алина невольно передернулась и поставила ее чуть в стороне от остальных.

Спустившись с чердака с парой самых красивых, на ее взгляд, кукол — красносарфанной девушки и старичка в белой рубахе и с седой бородой из льняных ниток — Алина застала Марка, ругающегося на мерцающий экран ноутбука.

— Ничего не ловит! Совсем! Как в каменном веке. Ладно, поужинаем и спать. Я валенки.

Ужин состоял из привезенных с собой консервов и чая, заваренного на воде из деревенского колодца. Вода была ледяной и невероятно вкусной.

Стемнело быстро, как будто кто-то опустил занавес. Темнота за окнами была абсолютной, густой, живой. После московских ночей, всегда отсвечивающих оранжевым заревом мегаполиса, это была иная субстанция. Тишина тоже была оглушительной. Не полной, нет. Из нее постепенно начали проступать звуки: скрип старых балок в доме, шорох мыши за печкой, отдаленный вой ветра в вершинах сосен, непонятный шелест за стеной.

Алина поставила двух принесенных кукол на каминную полку, рядом с керосиновой лампой. При свете лампы их тени причудливо искажались, прыгая по стенам.

— Уютно, — сказала она, прижимаясь к Марку на старой бабушкиной кровати, которую они застелили своим бельем. — Правда, уютно?

— Страшновато, — честно признался Марк, обнимая ее. — Как в хорроре. Сейчас из-за угла Джейсон Вурхиз с мотыгой выйдет.

— Дурак, — рассмеялась она. — Спи уже.

Они заснули под аккомпанемент скрипа половиц и завывания ветра. Сон Алины был тревожным, наполненным бегущими тенями и шепотами, будто кто-то рассказывал ей длинную, непонятную историю на забытом языке. Марку снились кошмары про умирающие гаджеты и паутину, которая опутывала его с головой, не давая дышать.

А ночь в это время медленно вступала в свои права.

Первым проснулся Марк. Его разбудил звук. Негромкий, ритмичный. Стук. Не скрип, не шорох, а именно стук. Тупой, деревянный. Как будто по полу кто-то бьет молоточком.

Он приоткрыл глаза. Комната была погружена в полумрак, лампа давно потухла. Лунный свет, бледный и жидкий, пробивался сквозь пыльное окно, рассекая темноту серебристым лезвием.

Стук доносился откуда-то из центра горницы. Ровно, методично. Тук. Пауза. Тук. Пауза.

Марк осторожно приподнялся на локте. Сердце заколотилось где-то в горле. «Станция, ветер, или мышь», — попытался он убедить себя.

И тут луч лупы упал на пол.

На широкой, темной половице, прямо в центре комнаты, сидела кукла. Старичок в белой рубахе, тот самый, что Алина принесла с чердака. Он сидел, поджав свои тряпичные ноги, и его маленькие деревянные лапоточки мерно, с равными интервалами, стучали по дереву. Тук. Пауза. Тук.

Марк замер, не веря своим глазам. Галлюцинация. Сон. Усталость.

Тук.

Он потянулся к фонарику на тумбочке, дрожащими пальцами нажал на кнопку.

Яркий луч ударил в старичка.

Стук прекратился.

Кукла замерла. Ее вышитое льняными нитками лицо с седой бородкой было обращено прямо на Марка. И в этих простых, наивных стежках вдруг проступило нечто чужое, осознающее. Пуговки-глаза, казалось, поймали свет фонаря и отразили его холодным, неживым блеском.

Марк не дышал.

И тогда кукла-старичок медленно, с легким шелестом набивки, повернула голову. Не всем корпусом, а именно головой. Она посмотрела в сторону каминной полки.

Марк перевел луч туда.

На полке сидела вторая кукла — девушка в красном сарафане. Она не двигалась. Она просто сидела, свесив свои соломенные волосы. Но в ее руках, в крошечных тряпичных пальчиках, был маленький, скрученный из травинок и ниток, веничек. И этот веничек она, не двигаясь с места, словно по мановению невидимой руки, плавно опустил с полки на пол, а затем, без всякого участия куклы, поехал по полу, подметая невидимый сор. Он двигался сам, зловеще и бесшумно, оставляя на пыльных половицах едва заметный след.

Холодный ужас, липкий и бездонный, схватил Марка за горло. Он хотел крикнуть, тряхнуть Алину, но не мог пошевелиться. Он был парализован, пригвожден к кровати этим сюрреалистическим зрелищем.

А потом движение пришло с другой стороны.

Из темного угла, из-за печи, выползла третья кукла. Та, в черном, безликая. Она не шла, она именно что ползла, волоча свой темный сарафан по полу, как паук, нарушая все законы физики своим плавным, неестественным движением. Она доползла до центра комнаты и остановилась между старичком и метущим веником.

Безликая кукла медленно подняла свою голову-тряпку. И из-под платка, из той белой, невышитой поверхности, послышался звук. Негромкий, шипящий, похожий на шелест сухих листьев. Это был шепот.

Шепот складывался в слова, древние, непонятные, но оттого не менее жуткие.

«По белой дорожке следы не заметать… по черному полю кровь не проливать… на порог не ступать, из угла не звать…»

Старичок в такт этим словам снова начал стучать своим лапотком. Тук. Тук. Тук. Теперь это звучало как погребальный барабанный бой.

Веничек девушки в красном замер, а затем резко, с неживой скоростью, отъехал под кровать.

Безликая кукла повернула свою белую макушку в сторону кровати, где лежали онемевшие от ужаса Марк и Алина.

Шепот стал громче, настойчивее.

«Спите, гости непрошеные… спите в доме, что не ваш… спите, пока тени недобрые не ступили на ваш порог…»

Марк почувствовал, как его веки наливаются свинцом. Непреодолимая, животная усталость накатила на него волной. Он пытался сопротивляться, сжать кулаки, но силы покидали его с каждой секундой. Последнее, что он увидел перед тем, как сознание поглотила тьма, — это три неподвижные фигурки кукол в луче своего же фонаря, застывшие в ожидании. И безликая кукла в черном, которая, казалось, смотрела на него своей белой, пустой тряпичной головой.

А потом он провалился в черную, беззвёздную пустоту.

Утро пришло серое и дождливое. Первым проснулся Марк. Он вскочил с кровати, сердце бешено колотилось. Он оглядел комнату.

Все было на своих местах. Половицы, пыльные и неподвижные. Каминная полка. Две куклы — старичок и девушка в красном — стояли там, где их оставила Алина. В той же позе. Безликой куклы в черном в комнате не было.

Марк подбежал к полке, схватил старичка. Это была просто кукла. Мягкая, безжизненная, пахнущая пылью и травами. Он тряс ее, ощупывал. Ничего. Никакого стука, никакого движения.

— Что ты делаешь? — сонным голосом спросила Алина, потягиваясь на кровати.

Марк опустился на стул, проводя рукой по лицу. Он был бледен.

— Мне… мне приснился кошмар. Жуткий кошмар.

— И мне, — поморщилась Алина. — Какие-то тени, шепот. Наверное, впечатлились вчера. Новое место, старый дом.

— Это были не тени, — тихо сказал Марк. — Это были они. — Он показал на кукол. — Они двигались. Они… шептали.

Алина посмотрела на него с недоумением, потом улыбнулась.

— Марк, милый, ты просто переутомился. Дорога, стресс. Куклы не могут двигаться. Это тряпки и опилки.

Она встала, подошла к окну.

— Смотри, дождь. Как хорошо пахнет! Пойдем, осмотрим сад. Надо же как-то обустраиваться.

Марк молча кивнул. Он понимал, что спорить бесполезно. Но он знал. Это не был сон. Слишком реальным был холодный ужас, слишком ясно он помнил стук деревянного лапотка по полу и тот леденящий душу шепот из-под черного платка.

Он посмотрел на кукол на полке. Они стояли смирно, безобидно. Но теперь, в сером утреннем свете, их вышитые лица казались ему не наивными, а скрытными. И добродушная улыбка девушки в красном сарафане выглядела теперь не улыбкой, а застывшей, знающей гримасой.

Дом был уже не просто старым и заброшенным. Он был живым. И недружелюбным. И его душа, похоже, пряталась в бабушкином сундуке на чердаке, в этих безмолвных, тряпичных фигурках, которые днем притворялись неживыми, а ночью… а ночью начинали творить что-то свое. Что-то древнее, непонятное и пугающее.

И Марк с ужасом понял, что они не просто переехали в деревню. Они вторглись. И хозяева уже начали показывать им, непрошеным гостям, свои правила.

Глава 2. Тени прошлого

Дождь, начавшийся ночью, не утихал. Он не был ливневым и яростным; это был мелкий, назойливый осенний дождь, затянувший серой пеленой небо, лес и деревню. Капли монотонно барабанили по жестяной крыше, стекали по стеклам мутными ручьями, превращая мир за окном в размытую акварель.

Марк стоял у окна, сжимая в руке кружку с остывшим чаем. Он всматривался в расплывчатые очертания сада, заросшего бурьяном и малиной, в покосившийся сарай, в темную щель леса вдали. Каждое движение ветки, каждый шорох казались ему теперь полными скрытого смысла. Ночь оставила в его душе глубокую, холодную занозу. Он не сомневался — то, что он видел, было реальностью. Не сном, не галлюцинацией.

Алина, напротив, казалась освеженной и полной энтузиазма. Она разожгла печь, и в доме пахло дымом и хлебом, который она разогревала на сковороде. Этот уютный запах вступал в странный диссонанс с тем, что чувствовал Марк.

— Не хмурься, — ласково сказала она, подходя к нему и обнимая сзади. — Все нормально. Просто нужно привыкнуть. Новое место, новые звуки. Тебе же не приснилось, что по полу маршировали куклы с ножами? Вот и хорошо.

Марк молчал. Ему хотелось крикнуть: «Они не маршировали, они шептали!», но он сдержался. Он не хотел ссоры. Не хотел выглядеть параноиком.

— Ладно, — выдохнул он, наконец. — Что планы на день?

— Нужно навести порядок. Осмотреть сарай, может, там есть дрова получше. И… я хочу сходить к соседям. Представиться. Бабушка говорила, что рядом живет один старик, Николай. Он ей помогал по хозяйству.

Мысль о встрече с кем-то из местных не вызвала у Марка энтузиазма. Эти люди с их пустыми взглядами казались ему частью этого странного, застывшего мира. Но он понимал, что отсиживаться в доме — не вариант.

После завтрака, надев непромокаемые куртки, они вышли во двор. Дождь встретил их холодными поцелуями по лицу. Воздух был насыщен влагой и запахом прелой листвы. Дом со стороны выглядел еще более древним и обветшалым. Черные стены впитывали воду, словно губка.

Сарай оказался настоящей сокровищницей старого хлама. Ржавые инструменты, рассохшиеся бочки, полуистлевшие сбруи. Но нашлись и аккуратно сложенные, сухие дрова. Пока Марк занимался их переноской под навес, Алина решила обследовать колодец.

Колодец был старым, с деревянным срубом, почерневшим от времени. Ворот скрипел, как кости старика. Алина заглянула вниз, в темную, холодную глубину, где тускло поблескивала вода. И тут ее взгляд упал на внутреннюю сторону деревянной крышки колодца. Там, вырезанные ножом или нарисованные чем-то темным, были странные символы. Не буквы, а некие завитки, кресты с загнутыми концами, схематичные изображения глаз. Они выглядели очень старыми.

— Марк, иди сюда! — позвала она.

Марк подошел, и она показала ему находку.

— Что это? Детские рисунки?

Марк внимательно изучил символы. Похолодел внутри. Они были того же порядка, что и непонятные слова, шептанные куклой. Та же древняя, чужая эстетика.

— Скорее, обереги, — тихо сказал он. — Или нечто подобное.

— От чего оберегать колодец? — удивилась Алина.

— Может, не колодец, а то, что в нем. Или то, что из него придет.

Он сказал это серьезно, и Алина нахмурилась.

— Ты слишком много фантазируешь. Наверное, местные суеверия. Бабушка тоже верила во всякие приметы.

Они оставили колодец и, взяв корзину с привезенными из города гостинцами — пачкой чая, конфетами, — отправились к соседу.

Изба Николая стояла через дорогу и несколько вглубь, почти на опушке леса. Она выглядела чуть получше, но та же облупленность, та же печать забвения. Огороженный плетнем двор был пуст.

Марк постучал в грубую, некрашеную дверь. Изнутри донесся кашель, потом шаркающие шаги. Дверь отворилась не сразу, сначала ее приоткрыли на цепочку, и в щели показался бледный, испытующий глаз. Потом цепочка с лязгом упала, и на пороге предстал высокий, сухопарый старик лет семидесяти. Лицо его было изрезано глубокими морщинами, волосы — седые, густые. Он был в старом ватнике и стоптанных валенках.

— Чего надо? — голос у него был хриплый, прокуренный.

— Здравствуйте, — начала Алина, стараясь говорить как можно приветливее. — Мы из Москвы. Внуки Марии Семеновны. Переехали в ее дом.

Лицо старика не дрогнуло. Он молча смотрел на них, и его взгляд был тяжелым, оценивающим.

— Я — Алина, а это мой муж, Марк. Мы пришли познакомиться. Это вам, маленький гостинец.

Она протянула корзину. Старик медленно, нехотя, взял ее.

— Николай, — буркнул он, наконец. — Заходите, коли пришли. Только ноги оботрите.

Внутри его изба была удивительно чистой и аскетичной. Та же русская печь, лавки вдоль стен, стол. Ничего лишнего. Пахло дымом, картошкой и чем-то лекарственным, травяным.

— Садитесь, — Николай указал на лавку. Сам устроился напротив. — Так вы ко Марии внуки. Слышал, она померла. Царство ей небесное.

— Вы с ней дружили? — спросила Алина.

— Соседи были. Помогал по мелочи. Дрова колоть, по воду сходить, когда ей тяжко стало. Она женщина была тихая. Знающая.

— Знающая? — подхватил Марк.

Николай посмотрел на него, и в его глазах мелькнула тень чего-то, что Марк не мог определить. Настороженность? Предупреждение?

— Травы знала. Знахарка была. И обряды старые помнила. Которые и не надо бы помнить.

— Какие обряды? — не унимался Марк, чувствуя, как загорается ниточка, ведущая к разгадке.

Но Николай мотнул головой, отмахиваясь.

— Дело прошлое. Вы надолго к нам?

— Мы хотим пожить здесь, — сказала Алина. — Привести дом в порядок.

— Жить, — старик усмехнулся, беззвучно, лишь одними уголками губ. — Тут не жить, тут доживать. Место это… особенное.

— Чем особенное? — в голосе Марка снова зазвучало напряжение.

Николай помолчал, глядя в запотевшее окно.

— Омутово зовется. Неспроста. Омут — он не только в реке бывает. Есть омуты в земле, в лесу… в душах человеческих. Дом ваш, на пригорке, он как раз на старом окладе стоит. Место сильное. Не для всякого доброе.

Алина смотрела на старика с растущим недоумением. Марк же, наоборот, ловил каждое слово.

— Что за оклад? — спросил он.

— Межа, — коротко ответил Николай. — Меж миром здешним и… другим. В старину тут капище было, языческое. Потом кресты ставили, часовню. Все сгорело. А место силу свою помнит. Мария-то ваша эту силу держала. А теперь… кто его знает.

Он умолк, и в избе повисло тяжелое молчание, нарушаемое лишь потрескиванием поленьев в печи и стуком дождя по крыше.

— А куклы? — вдруг спросил Марк, не в силах больше терпеть. — Старые, тряпичные, в сундуке на чердаке. Вы знаете, что это?

Лицо Николая резко изменилось. Выражение мрачной отрешенности сменилось на мгновенную, животную тревогу. Он даже привстал с лавки.

— Ты их… трогал? — его голос стал тише, но оттого еще более пронзительным.

— Мы нашли сундук, — ответила Алина, смущенная этой реакцией. — Я несколько принесла вниз. Они такие красивые…

— На место положи! — резко оборвал ее Николай. Его бледные глаза горели. — Сейчас же на место положи! Всех! И сундук запри на замок! И не вздумай их больше трогать!

— Но почему? — не сдавался Марк. — Что это за куклы?

Николай снова сел, словно силы покинули его. Он выглядел вдруг постаревшим на десяток лет.

— Не мне рассказывать. Не мое дело. Это ее, Мариино, дело. Ее обереги. Ее… стражники.

— Стражники? От чего?

— От того, что по ту сторону оклада, — прошептал старик. — Они держат границу. А вы их тронули… Потревожили. Теперь они проснутся. И проснется то, что они стерегут.

Легенда. Деревенские суеверия. Но произнесенные этим угрюмым, трезвым на вид стариком, они звучали зловеще и убедительно.

— Что мы должны делать? — спросил Марк, и его голос дрогнул.

Николай покачал головой.

— Уезжайте. Пока не поздно. Собирайте свои вещи и уезжайте назад, в свой город. Это не ваше место. Вы здесь чужие.

На этой ноте визит закончился. Они вышли обратно под холодный дождь, ошеломленные и подавленные. Предупреждения Николая висели в воздухе, как ядовитый туман.

— Ну и дела, — наконец вымолвила Алина, когда они шли обратно к своему дому. — Нашел кого слушать. Деревенский дед, напугал тебя сказками. «Стражники», «омуты»… Ерунда все это.

— Ерунда? — остановился Марк и схватил ее за руку. — Алина, ты слышала, что он сказал? Он знает про кукол! Он знает, что они не простые!

— Он знает, что бабушка их делала! И все! Марк, опомнись! Ты веришь в какую-то чертовщину?

— Я верю своим глазам! — почти крикнул он. — Я видел их, Алина! Видел!

Она вырвала руку, и в ее глазах впервые мелькнуло раздражение.

— Хватит! Я не хочу это слушать! Давай просто наведем порядок и будем жить. Хорошо?

Они вернулись в дом в гнетущем молчании. Разрыв, тонкий, как паутина, но уже ощутимый, возник между ними.

Марк не мог усидеть на месте. Предупреждение Николая о куклах не выходило у него из головы. Он поднялся на чердак. Сундук стоял на своем месте, крышка была открыта. Алина вчера не стала закрывать его. Куклы лежали внутри в том же хаотичном порядке. Все, кроме трех.

Он посмотрел на них, на эти безобидные тряпичные лики, и почувствовал холодный ужас. «Стражники». Что, если старик прав? Что, если они не просто оживают, а охраняют что-то? Или кого-то?

Его взгляд упал на ту, безликую, в черном. Ее не было на месте. Он порылся в груде кукол — нет. Значит, она все еще внизу. Там, где они спят.

Он спустился в горницу. Алина уже растопила печь и готовила обед. Она старалась не смотреть на него.

— Алина, та кукла, в черном платке. Где она?

— Какая? — она не оборачивалась.

— Та, у которой нет лица. Я не вижу ее на полке.

Алина повернулась, взглянула на каминную полку. Действительно, там стояли только две куклы — старичок и девушка в красном.

— Наверное, упала, — пожала она плечами. — Или ты ее убрал?

— Я не трогал ее!

Марк начал обыскивать комнату. Заглянул под кровать, под стол, за печь. Нигде. Безликая кукла исчезла.

Паника, острая и неконтролируемая, начала подниматься в нем. Он помнил ее шепот, ее паучье, ползучее движение.

— Она была здесь! И сейчас ее нет!

— Марк, успокойся! — Алина подошла к нему, ее лицо выражало уже не раздражение, а тревогу за него. — Может, мы ее не туда поставили? Может, она так и осталась на чердаке? Давай не будем сходить с ума из-за тряпичной куклы!

Но Марк не слушал. Он был уверен. Кукла ушла. Сама.

Обед прошел в тягостном молчании. Даже Алина, несмотря на все свои попытки рационально объяснить происходящее, чувствовала себя не в своей тарелке. Рассказ Николая и исчезновение куклы делали свое дело.

После обеда Марк, чтобы отвлечься, взялся проверять стены и полы. Он стучал по ним, ища пустоты. И в углу, за печью, его стук отозвался глухим, пустым звуком. Он присмотрелся. Несколько досок в полу выглядели иначе — они были менее стертыми, и щели между ними были чуть шире.

— Алина, посмотри!

Она подошла. Вместе они смогли приподнять одну из досок. Под ней оказалось небольшое, темное пространство. Тайник.

Сердце Марка забилось чаще. Он сунул руку внутрь, нащупал что-то твердое и холодное. Металлическую шкатулку.

Он вытащил ее. Небольшая, жестяная, с выцветшим цветочным орнаментом. Замок был простым, и Марк легко его открыл.

Внутри лежала не драгоценность, а несколько пожелтевших листков бумаги, исписанных аккуратным, старомодным почерком. И старая, потрескавшаяся фотография.

На фотографии была запечатлена молодая женщина в простом платье. Она стояла на фоне этого же дома, только выглядевшего новее. Лицо у женщины было серьезным, красивым, с большими, темными глазами. Это была Мария Семеновна в молодости. Рядом с ней стоял мужчина, тоже молодой, в крестьянской одежде, но с интеллигентным, одухотворенным лицом. Они держались за руки.

— Бабушка… и кто это? — прошептала Алина.

Марк взял листки. Это были письма.

«Дорогая Машенька! — гласило первое. — До меня дошли слухи, что ты одна управилась с темным обрядом у старой березы. Я прошу тебя, не делай этого больше! Эти силы не для нас. Они древние и слепые, как стихия. Ты играешь с огнем, который может спалить не только тебя, но и все вокруг. Я знаю, ты хочешь защитить деревню от той напасти, но есть иные пути…»

Письмо было не дописано, обрывалось на полуслове. Второе письмо было еще тревожнее.

«Мария, я видел их. Твоих „стражей“. Ты думаешь, ты их контролируешь? Они лишь дремлют. Ты вложила в них слишком много — и свою боль, и свою злобу, и всю ту древнюю память, что хранят здешние земли. Они не просто куклы. Они сосуды. И однажды то, что ты в них вложила, вырвется наружу и обретет свою собственную волю. Остановись, пока не поздно. Уничтожь их. Я умоляю тебя…»

Подписи не было, но по слогу Марк предположил, что это писал тот самый мужчина с фотографии.

Третья записка была короткой, на клочке бумаги, почерк торопливый, почти неразборчивый.

«Они не пускают Его. Но и не выпускают нас. Мы в западне, Мария. Граница держится, но цена… цена слишком велика. Они требуют подношений. Они хотят жизни. Прости меня, я не могу больше. Я ухожу. Спасайся сама, если сможешь».

Марк и Алина переглянулись. В глазах Алины читался ужас. Теперь уже и она не могла списывать все на суеверия. Перед ними были материальные доказательства. Слова Николая обретали жуткую конкретику.

— Бабушка… что она сделала? — прошептала Алина.

— Она что-то заперла, — ответил Марк, глядя на письма. — С помощью этих кукол. И мы… мы, похоже, начали открывать дверь.

Снаружи вдруг резко стемнело, хотя до вечера было далеко. Дождь усилился, перейдя в ливень. Ветер завыл в трубе, заставляя вздрагивать стены дома.

И в этот момент они услышали звук. Тот самый. Тупой, ритмичный стук. Тук. Пауза. Тук.

Он доносился сверху. С чердака.

Марк схватил фонарь и бросился к лестнице. Алина, побледневшая, последовала за ним.

— Марк, нет! Не ходи туда!

Но он уже карабкался вверх. Фонарь выхватил из тьмы открытый сундук. И… он был пуст. Все куклы исчезли.

Стук доносился из дальнего угла чердака. Марк направил туда луч.

И замер.

Все куклы из сундука были собраны в круг. Они стояли, сидели, лежали, образуя странную, несимметричную композицию. А в центре этого круга, спиной к ним, сидела кукла-старичок и все так же, методично, стучал своим лапотком по балке. Тук. Тук.

Но не это было самым страшным.

Перед кругом кукол, на полу, лежала исчезнувшая безликая кукла в черном. А вокруг нее, выложенные из щепок, угольков и каких-то засушенных насекомых, лежали те самые символы, что они видели на крышке колодца.

Куклы не просто ожили. Они проводили какой-то обряд.

Внезапно стук прекратился. Старичок замер. И медленно, скрипуче, все куклы в кругу, как по команде, повернули свои тряпичные головы в сторону Марка и Алины. Десятки вышитых глаз уставились на них из темноты. В них не было ни жизни, ни злобы. Была лишь пустота, столь же глубокая и бездонная, как омут, давший имя деревне.

Алина вскрикнула и отшатнулась, чуть не упав с лестницы.

Марк отступил, сердце его бешено колотилось. Он потянул за собой Алину, и они вдвоем скатились вниз, в горницу. Марк захлопнул дверь на чердак и, не найдя засова, привалил ее тяжелым сундуком с инструментами.

Они стояли, прислонившись к стене, тяжело дыша. Сверху доносился теперь не стук, а тихий, многоголосый шепот. Десятки голосов, старых и молодых, мужских и женских, шептали что-то на непонятном языке. Это был хор мертвых кукольных душ.

— Что нам делать? — в ужасе спросила Алина, и в ее голосе больше не было и тени сомнения.

Марк посмотрел на запертую дверь, потом на побелевшее лицо жены. Он вспомнил слова из последней записки: «Они требуют подношений. Они хотят жизни».

— Мы не можем остаться здесь на ночь, — сказал он хрипло. — Мы едем. Сейчас. Бросаем все и едем.

Они схватили документы, телефоны, кинулись к двери. Марк распахнул ее.

И остановился как вкопанный.

Двор, дорога, лес — все исчезло. За порогом дома бушевала непроглядная, густая мгла. Это была не ночная тьма, а нечто иное, плотное, почти осязаемое, словно стена черного бархата. Дождь не долетал сквозь нее, ветер не было слышно. Только абсолютная, беззвучная чернота.

Марк сунул руку в эту мглу. Она оказалась упругой, резиновой, не пускающей дальше. Он ударил по ней кулаком — безрезультатно.

Они были в западне. Дом стал их клеткой.

Алина с плачем отшатнулась от двери. Марк медленно закрыл ее, понимая всю безнадежность их положения.

Шепот на чердаке становился все громче. Теперь в нем можно было различить отдельные, знакомые слова, вплетенные в поток древней речи.

«Остаться… играть… до утра… до последнего часа…»

Они отступили в центр комнаты, к печке, которая вдруг показалась единственным источником тепла и безопасности в этом сходящем с ума мире.

Снаружи, из-за двери, доносившейся сквозь непроглядную тьму, послышался новый звук. Глухой, тяжелый топот. Как будто что-то очень большое и медленное бродило вокруг дома, пытаясь найти лазейку.

Куклы на чердаке замолчали. Прислушивались.

Топот затих прямо под окном. И затем в стекло, заляпанное грязью, медленно, с усилием, прилипло что-то большое и темное. Одинокий, бледный, мутный глаз уставился на них из кромешной тьмы.

Алина вскрикнула и закрыла лицо руками.

Марк обнял ее, прижал к себе. Он смотрел на этот глаз, на дверь на чердак, за которой воцарилась зловещая тишина, и понимал — ночь только начинается. И на этот раз куклы будут разыгрывать не просто страшные сценки. На этот раз обряд будет доведен до конца.

Он не знал, что это будет за обряд. Но он знал, что они — его главные участники.

Глава 3. Обряд отчаяния

Глаз в окне был не просто мутным. Он был пустым, как высохший колодец, и в то же время невыносимо старым. В его мертвом, застывшем взгляде угадывались века, если не тысячелетия, немого наблюдения. Он не выражал ни злобы, ни любопытства. Он просто был — неоспоримый и чудовищный факт, вросший в реальность, как раковая опухоль.

Алина, дрожа, прижалась к Марку, спрятав лицо у него на груди. Она не могла смотреть. Марк же, парализованный ужасом, не мог оторвать взгляда. Этот глаз был воплощением всего того неясного, древнего зла, о котором шептались куклы и смутно предупреждал Николай. Оно пришло. Искало их.

Внезапно глаз исчез, отплыл в густую мглу, как призрачная рыба в черной воде. Тяжелый топот затих, растворившись в абсолютной, давящей тишине, что воцарилась снаружи.

Но внутри дома тишины не было.

С чердака доносился новый звук. Не шепот, а тихое, монотонное напевание. Что-то вроде колыбельной, но лишенной всякой нежности. Мелодия была гортанной, заунывной, с неровными, ломаными ритмами, словно ее сочинило не человеческое горло, а сама земля под домом. И в такт этой мелодии снизу, из-под половиц, послышался ответ — легкий, шелестящий скребок, будто кто-то маленький и когтистый пытался пробиться наверх.

— Они везде, — прошептала Алина, и ее голос сорвался на истерическую ноту. — Везде, Марк!

Марк сглотнул ком в горле. Инстинкт самосохранения, заглушая панику, начал медленно пробиваться сквозь ледяной ужас. Они не могли выйти. Они не могли остаться. Значит, нужно было действовать.

— Слушай, — он взял ее за плечи, заставил поднять на себя взгляд. — Мы не можем просто ждать. Мы должны что-то делать. Там, на чердаке, есть ответ. Письма… они что-то проясняют. Бабушка что-то сделала, и мы должны понять что.

— Как?! Подняться туда? Пока они… поют? — глаза Алины были полны слез.

— Они не тронули нас, когда мы были там в прошлый раз. Они просто… делали свое дело. Может, если мы не будем мешать… или наоборот, поймем, что им нужно…

Это была безумная идея, но другой не было. Сидеть и ждать, пока эта леденящая душу колыбельная не перейдет во что-то более решительное, было равносильно самоубийству.

Марк подошел к заваленной дверце на чердак. Шумный сундук с инструментами по-прежнему стоял на месте. Напевание сверху не прекращалось. Оно было гипнотизирующим, вползало в сознание, вытесняя трезвые мысли.