Бесплатный фрагмент - Царевны-близнецы. Черные крылья ночи

Est deus in nobis.

Есть в нас бог (Овидий).

ПРОЛОГ

— Ну что, Атей, дальше идём?

И Бессмертный показал зубы в весёлой, беззлобной усмешке. Вечер был неплохой, да и день хороший, так что витязь не утомился. Собеседник, же в ответ лишь повёл плечом, не соглашаясь. Нет, не то что бы устал. Хотел, если честно, другого…

— Чего, скажешь, Тивда… Видишь, темно, да и туман уже упал на эту чащу. Разрешишь, быть может, и крылья одеть? Уж больно охота в деле эту диковину проверить… Я про такое только в сказках слыхал

— Сам же помнишь, витязь, последние слова Мёртвой Царевны… Нельзя нам себя показывать. Мы ведь Альме обещали, — напомнил уже другой, Атей.

Этот богатырь был поосанистей, повиднее, остальных. Выделялся среди этих воинов статью.

— Да не беспокойся, Кащей. Чего ты думаешь, разбудят да уведут Братья твою жену из убежища? — усмехнулась и языкастая Сана, — не устоит славница перед твоими побратимами?

— Ты, вот, славница, и умом остра, а вот…

— Что, и красивая очень? — подбоченясь, заявила Бессмертная.

Ватага услышав такое, дружно захохотала, даже Тивда, не сдержавшись, хлопнул себя по коленям. И сам он любил пошутить, и ценил острое словцо, вовремя и к месту ввёрнутое другими. Улыбнулся славнице Кащей, поглядел с удовольствием на милое лицо. Нет, девица была хороша собой, только не за это шла о ней слава по всей Сибири. А как о несравненной лучнице, не дававшей промаха из богатырского лука и на полверсты.

И другое было бы чудно, конечно, для обычного человека. Не было рядом с этими охотниками ни единой собаки. И то, что разговор шёл в кромешной тьме, под громадными ветвями вековых сосен, кидавшими чёрные тени на землю. Да что была чернота любой ночи для Бессмертных, видевших всё в темноте, лучше, чем при свете Солнца!

— Ладно Атей… До рассвета полетим, уговорил, но, лесами обойдём Оум, Саргат и Крепость. Нечего нам на глаза смертным попадаться. Худо будет, если Мара обидится, да Сестёр за нами пошлёт.

— Ладно тебе нас пугать, Тивда, — прошептал Курей, — мы Договор чтим, и порядок ведаем. Всё, готовимся!

И восемь витязей и поляниц, сбросив мешки на землю, из поклажи достали самое дорогое, что имели с собой, в этой глуши. Это были крылья, ещё драгоценной Акастовой работы, добытые неугомонным Тивдой. Сам-то Кащей, любовно огладив ремни подвеса, быстро одел крылья, перевесив мешок с грузом себе на грудь. Неспешно обошёл остальных побратимов, поглядел, всё ли ладно, поправил ремни на плечах Тии.

— Здесь нельзя торопится. Эта постромка может в плечо впиться. Мелочей в подготовке нет, — и пригладил ремень и плечо девушки.

Правду сказать, недолюбливали остальные Бессмертные старейшего из них, присматривали за ним. Хотя, этот витязь, был мудрее каждого из ватаги, едаже поумнее самого Атея.

— Спасибо, Кащей, — тихо проговорила славница, осмотрев верно уложенные ремни на свой груди.

— Чего уж там… Ну всё, в небо!

Тивда встал на пригорке, развел руки в стороны, проверяя крепления, затем, сложил крылья у боков, и прыгнул с места, сразу, саженей на пять в высоту, и три раза очень мощно махнул своими мощными крылами, разом разметав мелкие ветки на земле. Тут же сделал на побратимами большой круг, перевернулся в воздухе, как пловец в реке, и поднялся выше, исчезнув в непроницаемом холодном тумане.

Холодная капля влаги предательски упала за шиворот Курею, и тот зябко поёжился.

— Вот, как оно, — пробормотал волхв, — привыкнуть всё не могу.

Но, тут же подпрыгнул, сразу сильно взмахнув крыльями. И его чуть не приложило о громадную сосну, но ловкий Бессмертный смог увернуться, и поднялся выше, миновав опасный уровень. За ним потянулись и другие Бессмертные, словно громадные гуси -лебеди за своим вожаком.

Тивда оглянулся, заметил, что все летят в едином строе, за ним. Никто не отстаёт, держат порядок. То, почитай целый день, переругивались между собой, а тут, разом все примолкли. Так ведь немудрено, увидев и прочуствовав такое. Сам Кащей, словно заново родился, настолько здесь, в небесной вышине, было ему хорошо. Но, и забывать о деле не с руки, и предводитель опять поглядел на своих, прикинул направление.

Их небесный клин потянулся на Юго- Восток, оставляя справа Великую Обь. Шли быстро, надеясь миновать открытые места, пока было темно, и над землёй висел густой и плотный туман. Не могли их увидить смертные, как надеялся этот Избранный, притом ещё взятый самой Еленой Прекрасной.

Кащей глядел теперь не отрываясь, на Восток, где само Вечное небо наливалось предчуствием Света, новым ярким рождением Солнцебога. Сначала весь горизонт окрасился розовым, краска отразилась и на цепи низких облаков. Белых лёгких барашков, гонимых ветром, словно обуял стыд, за то, что они лишь присутствовали при этом таинстве. Но, цвет облаков быстро сменялся золотым, словно ярое золото становилось червонным.

— Спускаться надо! — крикнул Тивда, — рассветает!

Надо было быстрее решаться. И то, скоро туман уйдёт, а места здесь хотя и не людные, но пастухи со своими стадами не были здесь редкими гостями. А не хотел он, что бы их заметили, да весть о том по всем землям разлетелась. Могло всё получиться именно так, и не то что бы это было хорошо, как сразу прикинул Кащей… Суета такая начнётся, а он попадал раньше в переделки, и больше этого не хотел. Сразу припомнил, как сам висел ребрами на колу, даже зубы свело…

— Там, смотрите! Чужаки напали на нашу торговую ватагу! — крикнул глазастый Курей, указывая товарищам.

— Где? — не понял Атей, подлетая ближе.

А Кащей сделал разворот, поднялся надо всеми, и крикнул:

— Налево погляди, на поляне…

— Что делаем, Тивда? — спросила Сана.

Старейший заметил, как на ряд повозок, которые защищали лишь несколько гантов с луками и стрелами в руках, надвигались ряды чужаков. Неприятелей было с сотню, или даже больше. Плохи дела были у торговцев, охи плохи…

— Вниз, бьём их только крыльями, убиваем всех! — крикнул Кащей — надеюсь, Мара нас простит, — уже шёпотом произнёс он.

Он теперь снижался быстро, так, что аж уши заложило. Да и ветер свистел, а ремни державшие крылья, просто впились в грудь, готовясь лопнуть. Спасало Бессмертного большое умельство… А тут Тивда смог ударить крыльями так, что их медная обивка сразу разрезала пополам с десяток чужаков, а чёрные перья враз сделались красными от крови злых находников. Дикий вой наполнил лес. Тивда не медлил, и уже стоял на земле, принялся рубить крыльями остальных. Чужие пытались кидать в него дротики, но где смертным тягаться в бою с Бессмертными? Ни один медный наконечник даже не коснулся его одежды.

— Справа, слева, обходите их! Никому не давайте уйти! — дико и страшно закричал Кащей, зло ощерив зубы, словно злой медведь.

Сам бросился в вперёд, так и рубил своими крыльями, не давая опомниться врагам, Наземь падали отрубленные руки, ноги, головы. Тивда был покрыт кровью с головы до ног. Тут, он резко смог остановить удар, заметив Сану рядом. Та поднырнула под раскрытое крыло падшего, и осуждающе качнула головой

— Прямо уж быстр очень, — медленно и тихо прошептала она.

А на лоб ей упала кровавая капля, окрасив жемчужную подвеску в алый цвет. Славница просто замерла от злости, и покраснела. Кащей сделал пару шагов назад, и развёл руки в стороны: « Извини, дескать… Не виноват». Правда, тут уже спокойно выдохнул и осмотрелся, опуская и складывая крылья, сбрасывая с них кровь и грязь. Дело, кажется, было сделано, и заняло пару минут, не больше.

Всё, все чужие были убиты, или корчились, порубленные и умирающие, пытались подняться, или отползти к лесу, скользя по гладкой, словно лёд, кровавой траве. Салит и Атей ходили по полю, бранному полю, и с клевцами в руках. Белые крылья, сложенные за спиной, волочились по земле. Нижний край, покрытый перьями, стал просто кроваво- красным от крови.

— Лучше смотри, — всё повторял Атей, — никто не должен уйти…

— Да вижу я! — отвечал Салит, перебрасывая клевец из правой руки в левую.

Витязь не чурался даже такой тяжкой и злой работы, глядел в оба, и изредка нагибаясь добивал всех ещё живых. Пощады не было никому. Тут не только глаза помогали, но и чуткое обоняние, позволявшее понять, кто ещё жив, и жаждет от них спрятаться. Кащей же шёл по краю поляны, осматривая густые, местами обломанные только что, во время боя, кусты орешника. Нельзя сказать, что нечто учуял, но просто показалось, что слышит какой-то шорох. Очень, очень тихий. Бессмертный привык доверять сам себе, сделал пару неслышных шагов, что бы не спугнуть добычу, нагнулся, и ухватил в кустах замотанный в войлок шевелящийся сверток. Разом вытянул, и вытащил из под нижних ветвей, будто привычно отряхнул прилипший мусор.

— Что такое, Тивда? — крикнула непонимающая случившееся Сана, — кого поймал?

Но тут маленькие ручки обвили, словно поймали, шею витязя, а на него смотрели пронзительные голубые глаза маленькой девочки, от волнения поджавшую нижнюю губу.

— Всё хорошо, маленькая, — тихо проговорил богатырь.

А к Тивде уже подходили ханза, простые погонщики, а впереди всех, спешил купец, с посохом в руках. Мужчина иногда спотыкался, утирал рукавом красное и потное от волнения и страха лицо.

— Ах спасибо, витязи, спасли нас, — начал он простецкую речь, оглядывая крылатое воинство, — вот, возьмите, в дар… — и протянул кожаный кошель, — не подумайте плохого, от чистого сердца! А я, купец Раст Гораздович, у Крепости живу, в усадьбе, у речки Прони. Будете в тех местах, заходите в гости, буду рад. С товаром, в Саргат идём. А тут, на засаду нарвались, было бы худо, если не ваша помощь…

— Так уж вышло, Раст Гораздович. Да ты про нас помалкивай, что встретил в этих местах. Такое вот дело, — негромко, но значительно проговорил Тивда, — а то я ночью к тебе заявлюсь, и тут уж не обижайся, всех порешу…

— Да кто же тебя не знает, Кащей Бессмертный? — и купец низко поклонился, — молчать буду. Так тебя то и не видел никто, уж почитай лет сто двадцать…

Раст приметил и других Бессмертных, но тут предпочёл вообще ни слова не произнести. Ибо каждому известно, что: «Молчание-золото».

— И вот ещё… — продолжил Тивда, — ребёнка я нашёл, девочку. Кто в твоём обозе с семьёй шёл?

— Помню… Вчера, молодые ко мне прибились… Но, одёжа была без родовых знаков, не знаю, чья семья. И да, двое детей на руках у молодицы было, точно… — рассказывал Раст.

И тут прикрыл глаза, да сделал знак, согнув пальцы, делая тайные хасты, отгонявшие нечистую силу. Да и Тивда сам помнил обычаи, что не больно жаловали волхвы Близнецов. Бывало, требовали отдать одного из таких детей в другое селение, что бы не злить духов. А эти, как видно, решились сами уйти из селения. И странно конечно, да вот, как уж вышло…

— Ладно, купец, спасибо за вести. Но и нам пора, прощаться станем, — громко проговорил Тивда, — но не забудь, что мне пообещал, а то я заставлю тебя вспомнить о своих словах.

Купец тут опять схватился за платок, стал тереть лоб так, словно хотел стереть до крови.

— Вот, Тивда, мешок возьми, — вдруг сказала Тия, — а то ведь упадёт девчонка. Как хоть её назовёшь?

Кащей задумался лишь на мгновение, затем озорная улыбка осветила его лицо, и он ответил:

— Раз я сам рядом с деревом ребёнка нашёл, так тому и быть. Не оставлю, с собой заберу. А имя, уже выбрал, Елью назову!

— По этой что ли, имя нарёк? — и Тия рассмеялась, показав на ствол дерева.

— Точно.

Ответил так Кащей, и соврал. Выбрал прозвание найдёнышу по имени своей повелительницы, самой Елены Прекрасной. Только, не мог такого никому сказать. Решил что не стоит, да и на душе тяжко и муторно стало.

А пока Старейший прилаживал на груди мешок с девочкой, Побратимы успели собрать самое ценное с побитых тел. Атей глубокомысленно изрёк, заметив удивление в глазах купца:

— Не пропадать же добру! И то, всякую нужную мелочь на золото и меха меняем.

И побратимы продолжили свой грустный промысел. Но, полный мешок годных для мены разностей получился. Салит взял этот мешок, не думая, спокойно повесил на шею.

— Всё, улетать надо! — спокойно проговорил Тивда, оглядев остальных.

Высоко прыгнул вверх, расправил крылья, и поднялся повыше, саженей на двадцать, как решил сам купец Раст. Ну, а за ним и другие Бессмертные поднялись в небо. Эта стая, сделав круг над поляной, потянулась на Юго-Восток, к Белым горам, как радостно понял Раст Гораздович.

***

Обратно летели уже, и каждый с грузом. Конечно, что для Бессмертного лишних три пуда? Почти ничего. Но, с этим весом драгоценного нефрита, добирались немного медленнее. Приходилось чаще садится на землю, пережтдать светлое время дня. А сейчас, на очередной стоянке, славницы развели огонь, да стали варить добрую похлёбку из пойманной в реке белорыбицы. Атей да Салит, голыми руками, на спор, взяли в холодной воде по паре больших рыбин. А Курей, как самый умный, костёр разводил.

Ну а Сана и Тия, почистив, да нарубив большими ломтями, положили рыбу в котёл, варить. Нашлась и толика ячменной крупы, а добрых трав для приправы, тоже набрал Курей.

— Дочь твоя, Ель, отощала совсем, Тивда. Верно, в тебя пойдёт, ты же у нас — Кащей, — подколола товарища языкастая Тия.

Старейший поглядел на розовенькие щёчки девочки, задорные голубые глаза, и, в общем остался собой доволен.

— Да вроде бы ест. Вот, и сейчас…, — проговорил он.

Правда, девчушка сидя на пеньке, и болтая ногами, ела только сладкую малину, собранную в лесу. На лежавшие рядом с ней, в миске, сухари и копчёное мясо, даже внимания не обратила. Тивда подсел рядом, пытаясь накормить ребенка. Но, та лишь улыбалась, да отталкивала его руку, когда он пытался положить ей в рот мясо. Витязь только тяжело вздохнул, посмотрев на девочку. И вправду, показалась она теперь совсем худенькой, в своей серой рубашонке. Ещё раз поглядел на девочку, тяжело вздохнул, словно что решил для себя. Кащей подождал, пока Ель доест ягоды, и сунул её в свой нагрудный мешок.

— Я скоро вернусь! — крикнул он побратимам, и поднялся в небо.

Ель привычно устроилась в мешке, и таращилась на лес, проносящийся под ними. Глаза не закрывала, не боялась, лишь только негромко повизгивала от восторга. Ну а Тивда, приметил большую усадьбу, словно спрятавшуюся среди деревьев, и спустился там, укрывшись за тыном. Да, ограда была сработана добротная, из стволов молодых сосен. Он, проверил гладкость брёвен, провел по ним ладонью. И ворота, красивые, резные, ладные. Ну, а Ель только таращилась из своего убежища, да скромно помалкивала. Правда, не удержалась, тут же попробовала ладошкой дерево, но сейчас же отдернула ручку, словно обожглась, и посмотрела на витязя.

— Да знаю, ведьма здесь живёт. Но, она добрая… — пробормотал он почти спокойно.

Кащей всё прислушивался, да принюхивался, пытаясь разобрать, кто ещё мог быть в усадьбе. Не хотел чужим показываться, берёгся. Наконец решился, да разом, в один прыжок перемахнул через ограду, рассчитанную на смертных людей, н не на Бессмертных.

Он огляделся, и подошёл к резному крыльцу дома. Но, тут дверь распахнулась, и навстречу вышла женщина, лет тридцати на вид, в нарядной одежде, но без племенных и родовых вышивок. Хороша была собой, просто глаз не оторвать. Милое лицо, с едва проглянушими веснушками, синие глаза, полные губы, а светлые волосы не были прикрыты накидкой, были заплетены в тугую косу. За ошейник держала упиравшегося пса. Тот точно не желал находится здесь рядом, тянул носом, принюхиваясь к гостю. И никак не мог успокоится.

— А, Кащей, ты ко мне пожаловал… А я всё думала, зайдёшь, не зайдёшь. Давно уж тебя почуяла.

— Привет и тебе, Гайда, — и витязь поясно поклонился, — так с просьбой я пришёл… Коли не прогонишь!

— Да вижу уже, — усмехнулась она, — Рада, что пришёл. В дом заходите. Я пока баню истоплю, — и она прошла мимо, оставив открытой дверь.

Ну а Тивда присел на завалинке, да снял крылья со спины. Выпустил и маленькую Ель из её убежища, вынул девочку из кожаного мешка и посадил на лавку. А к ней сразу пришёл знакомится пёс, тыкаясь носом в её рубашонку, а её живо заинтересовали собачьи уши. Затем, подошли и две лесные кошки, посмотреть, кто тут пришёл? Те походили рядом, да и улеглись рядом с девочкой. Вскоре вернулась и хозяйка усадьбы.

— Ну что, Ель? Пошли в баню, — спокойно и тихо сказала Гайда, беря девчушку на руки, — отмыться надо с дороги. А ты посиди пока, — сказала хозяйка Тивде.

Ель ничего, не кричала, вела себя спокойно. Оглянулась на Кащея, и не вырывалась из чужих рук. Ну, а витязь, пока неспешно проверил поклажу, остался собой доволен. Вроде бы всё было, как надо, пока что…

Где-то через час женщина вернулась к дому, с Елью, закутанной, как куколка, в серую ткань, так, что наружу лишь её розовый носик торчал. Ведьма зашла в дом, поманив за собой кошек. Те последовали её приказу. Вроде бы сначала неспешно так, с высоко поднятыми хвостами, а затем просто бегом. Обратно женщина вернулась с корзинкой, в которой лежало бельё и полотенца.

— Ну что, витязь… Теперь и твой черёд. Баня истоплена, пойдём. Добро своё здесь, в сенях оставь.

— Хорошо, — ответил он, и улыбнулся.

В самом деле, не идти же с оружием да поклажей в баню? Оставил в сенях не только палицу и кинжал, но и дорожный плащ. Повесил за ремешки на вбитые в стену деревянные клинышки. Да ещё и проверил, ровно ли висит. Не хватало ему упреков за всякую ерунду…

— Ну чего ты там, витязь? Пойдём, а то вода остынет. Или в своих лесах уже привык только росой умываться?

— И росой хорошо. лишь бы вечным привратником в Царском дворце Оума не поставили.

— Вот, корзинку помоги донести, — произнесла, улыбнувшись, женщина.

Ну а что витязь, взял конечно. Надо же было помочь. А он всё одно этого веса даже не почувствовал. А баня, на вид вполне обычно выглядела. Да что там, сам ведь её и строил, сам брёвна таскал, и печь складывал. Теперь спокойно отворил дверь, пропустил хозяйку усадьбу вперёд, и поставил корзинку на лавку. Здесь красиво было, уютно, нарядные плетёные коврики разложены, приятно присесть. Света вполне хватало, попадавшего через небольшие оконца, прикрытые кусочками слюды в наборной раме.

— Ну что, раздевайся. Или в сапогах мыться станешь? — был залан совершенно неожиданный вопрос.

— Я быстро, — и Тивда принялся снимать свою одёжку.

Изредка поглядывал, как раздевается сама Гайда. Сняла оборчатую юбку, накидку, затем, пришёл черёд расшитой рубахи, в два движения, нагнувшись, сняла и башмаки. И осталась сидеть, расплетая волосы. Делала это не спеша, видела, как он любуется ею. Прекрасная, полная грудь женщины просто приковывала взгляд. Бёдра, сильные стройные ноги она вытянула перед собой, чуть поиграла мышцами. Тивда видел, как ловкие пальцы убирают волосы, как женщина сняла височные кольца, серьги. Он почувствовал, что ему стало жарко, подумал правда, что из-за горячей парилки, здесь, за стеной.

— Помоги ожерелье снять, а то в волосах запуталось, — попросила она.

Разве витязь не должен помочь женщине? Тивда вскочил с места, подошёл ближе, она повернулась спиной. Цветочный аромат, сложный и влекущий чувствовался рядом. На шее, под тонкой, атласной кожей, билась жилка. Рисунки украшали её спину и плечи. Он убрал волосы, и не торопясь распутал волосы, осторожно снял золотую цепь с дисками, и украшенную самоцветами. Правда не мог оторваться от другого, тех самоцветов, будто горевших на прекрасных округлостях, так манивших его взгляд. Тут она быстро повернулась, взглянув сначала в его глаза, затем, женщина опустила взгляд ниже.

— Зачем же сразу в парилку? — медленно и чуть хрипло проговорила ведьма, — вижу устал ты с дороги… А я тебе помогу… Можно чем и другим заняться… — и она просто впилась в его губы своими.

Тивда ощутил прикосновение её тела к своему, погладил гладкую кожу на спине красавицы, ощутил крепость её ягодиц, податливую мягкость грудей. Они медленно опустились на скамейку, не переставая касаться друг друга. Любовный пыл у Кащея не угасал долго, но нашлось время и для парилки.

Баня у Гайды оказалась знатной, жаркой да духовитой. И дорогое мыло имелось, а не просто зола или песок.

— Сама варю, — похвалилась ведьма, намыливая мочалкой ему спину, — с цветами… Чувствуешь, какое хорошее?

— Точно… — расслаблено проговорил Тивда, и схлопотал березовым веником по спине, а затем, и чуть пониже.

— Чего разлёгся? Давай, теперь и мне тоже так сделай…

И женщина разлеглась на полке. Кащей разом окатил её тёплой водой из липовой шайки, и принялся натирать мочалом от самых пяток до шеи. Затем в дело пошёл распаренный берёзовый веник, а затем, снова мыло. Пахнущая цветочным мылом вода была немилосердно смыта, и ведьма перевернулась на спину, озорно посмотрев на Кащея.

— Я уж думала, вдруг разонравилась, — громко сказала ведьма, — или уж ты устал, притомился тут со мной…

— Должна уж помнить, что Бессмертные не знают усталости…

Тот снова быстро поцеловал её губы, и привлёк к себе. И Тивда обнял её, стал осыпать быстрыми поцелуями. Когда наконец, он немного раскрасневшись, отстранился, Гайда быстро поцеловала его в щеку, провела острыми ноготками по спине витязя, привлекая внимание :

— Так вот что, див… Оставь девочку со мной. Здесь ей лучше будет, чем приёмышем в Гандвике. Подумай. Знаю я те слова, что Елена Прекрасная говорила,: «Не место Бессмертным среди Смертных».

— Посмотреть надо… Раскинь на неё кости, Гайда. Как Боги скажут, так пусть и будет.

— Да где же ты её взял? Вижу ведь, что не твоя? -проговорила она, отирая полотенцем татуированное тело витязя, — нашёл что ли? Так у неё и сестра-близнец осталась. У Ели я заметила на правом предплечье родимое пятно, размером с жёлудь. Одну из двух ты взял, витязь, разбил семью, разлучил сестёр.

— Схватка была, подобрал её в кустах. Родителей рядом не было, — оправдывался он, — Не бросать же девчонку?

Вот как… И перед его глазами опять встала картина того дня, та быстрая схватка. И, не мог припомнить, чтобы заметил семью ханза с детьми. А он, выходит, близнецов разлучил? Худо это вышло, как подумал Бессмертный…

— Вот это да… — тихо, с улыбкой продолжила говорить ведьма, — Удивил, право слово… Падший, и ребёнка спас? — усмехнулась она.

— Вот так вышло… — и Кащей вздохнул, и потёр правый бок, — я, вот, висел на бронзовом колу почитай, пятьдесят лет… А Альма спасла, смерти не побоялась, не просила ничего взамен… С тех пор я Завет дал, никого без помощи не бросаю…

— Жаль, я раньше не знала, — и ведьма погладила его по щеке, а затем поцеловала, — ладно, надо одеваться и идти в дом. А то и обедать нам пора.

Тивда оделся сам и помог хозяйке. Всё глядел, как она поправляет свои уборы перед медным зеркалом. Наконец, пошли обратно, ведьма первой, а витязь чуть позади и сбоку, словно приглядывал за красавицей. Поднялась она на высокое крыльцо, отворила дверь, дёрнув за резное, искусно сработанное, кольцо.

— Заходи что ли, гость дорогой… — сказала женщина, и поклонилась ему по обычаю.

— Благодарю, хозяйка, — и див преклонил в ответ голову, снял шапку и вошёл внутрь.

В сенях было темновато, да Тивда не этого отличал, видел и в темноте, не хуже, чем другой при свете солнца. А Гайда зажгла масляный светильник от тлевшей в медном сосуде конопляной верёвки, и пошла по крутой лестнице в горницу, в жилое. Здесь, на лавке, сидела-не скучала Ель вместе с кошками. Точно ведь не скучала — резвилась, и пушистые зверьки её берегли, не царапали, не кусали. Но и уйти не давали.

— За стол садись, — проговорила Гайда, оборотившись к Ели, — готово всё.

Та кивнула совсем по-взрослому, и села на лавку у стола. Ведьма же открыла большой ларь, и достала резную шкатулку. Неспешно, медленно поставила эту вещь, словно большое сокровище, на широкий стол. Приготовила и постелила расшитое полотенце. Наконец, из шкатулки вынула замшевый мешочек, встряхнула его три раза, но, потрясла головой, да положила обратно.

— Нет, так не ладно будет, — сказала ведьма сама себе, — Слушай меня, Ель… — обратилась уже к девочке, -Вот, возьми мешочек, и потряси, хорошо потряси. Тут, с умом надо делать, торопиться незачем…

Девочка сделала то, что ведьма требовала. Не спорила, только глядела исподлобья на Кащея, видно, для себя уже плохого ожидала. Гайда же закрыла глаза, стала качаться на лавке, тихо напевать что-то про себя. Затем, долго творила хасты, мановала. А Ель положила перед ней мешочек с альчиками, покрытыми рунами.

Видел и не раз Тивда эти знаки, старейшие у гантов. Но редко ими пишут, только священные гимны. Руны- это связь смертных с Богами, так Боги говорят с людьми, давая силу гадалкам. А те, толкуют то, что говорит Велес. Ведь это он, брат Елены, даровал людям рунные знаки.

Ну а Гайда открыла глаза, и стала доставать по три кости за один раз, и класть на полотенце. На три счёта всё и закончила, только тогда посмела вздохнуть. Три раза по три, самое священная волшба. Тивда это знал.

Ведьма же стала читать, священным стихом:

— Найдёныш должен здесь остаться…

Умения и сил набраться…

Но в злой да трудный час

Придёт её пора сражаться…

Гайда быстро это проговорила, тут же спрятала кости в мешочек, промокнула платком свой вспотевший лоб. Нацедила себе полный ковшик квасу, и мигом осушила.

— Вот так… Слышал волю? Ничего не поделаешь… А исполнится ей четырнадцать годков, отправлю девочку на Алатырь, уму-разума набираться. А здесь научу, всё что сама знаю. Ладно, а теперь и поесть надобно. Всё готово! Почуяла я, ещё вчера, что гостей надо ожидать!

И стала выкладывать угощение на стол. Пироги, духовитое запечённое мясо, ячменная каша, щедро сдобренная луком. В середине оказался большой жбан с яблочным взваром, просто источавшим чудесный запах. Для Ели Гайда мелко порезала мясо, и положила в небольшую плошку, вооружив девочку удобной ложкой. Та принялась за еду, хитро улыбалась, поглядывая на ведьму и дива, весело болтая ногами. В общем, была совершенно счастлива и спокойна.

Тивда, почувствовал голод, и отдал должное и мясу, и отличным пирогам, не оставил без внимания кашу. Выпил яблочного напитка, почувствовал, что сыт. Он встал, погладил по плечу девочку, и спокойно проговорил:

— Ну, Ель, мне пора. А ты, останешься с Гайдой…

Но тут обычно спокойная девчушка нахмурилась, и вцепилась в рукав куртки витязя, да так крепко, и неожиданно сказала, почти закричала:

— Ты куда? Я с тобой!

Бессмертный прямо обомлел. Посмотрел на ребёнка, словно заново его узнавая.

— Ты же говорить не умеешь. Молчала всю дорогу, — тихо проговорил витязь.

— Не хотела и не говорила, — упрямо произнесла девочка, — а вот, и ты меня бросаешь. И родители меня бросили! Никому я не нужна! — и она горько разревелась.

Ведьма долго поглаживала ребенка по голове, успокаивала, затем, поцеловала в розовую щёчку. Ель всё так же, зарёванная, обняла женщину за шею. Ну а Тивда облегчённо вздохнул, и принялся снаряжаться. Мешок на грудь, кинжал да клевец к поясу, да и крылья за спину, и, всё было готово. На крыльцо вышла Гайда, с Елью на руках.

— До свиданья, ведьма! — крикнул он, поправляя кладь на своей груди.

— До встречи, див! — ответила хозяйка.

А Ель тоже помахала своей маленькой ручкой. Кащей усмехнулся, махнул обеим своим крылом, и прыжком поднялся в небо. Несколько взмахов крыльями, и он был уже высоко. Затем сделал круг над усадьбой, пару раз перевернулся в воздухе, и полетел к реке, где его уже заждались побратимы.

Cognosce te ipsum.

Познай самого себя.

ЧАСТЬ 1 Ученица Красы -травницы

ГЛАВА 1 Семья, живущая на отшибе

Обычный день на усадьбе и начинался, как обычно. Солнце ещё только встало, выкатилось из-за дальнего леса на востоке, а уж поселяне и все на ногах, при важном деле. Ничего необычного не было, всё шло по раз и навсегда заведённому распорядку. У кого скрипит верёвка у колодца, хозяева воду в кадки набирают, а кто и печь растапливает, если не в доме, так на летней кухне, расчетливые хозяйки принимаются за стряпню, готовить еду для своих домашних. Мужчины, так своим делом занимаются. Одни корм дают, или выгоняют коров к деревенскому стаду, где пастух Атмай, уже постукивает кнутовищем о свой рыжий сапог, ожидая, пока все коровы да бычки соберутся. Селение было богатым, а значит, и животины было в достатке.

Радко выгонял своих овец со двора, из большого, сложенного из сосновых брёвен сарая. Вёл это стадо, как обычно, старый козлище, и его подопечные были ему вполне послушны. Особенно, с помощью пары хозяйских собак, с умом и толком, помогавших хозяину. Шли овцы почти что строем, теснились друг к другу, иногда, громко блеяли. Их густое, но нестройное стадо, выходило из ворот, на околицу. Козёл, гордо неся грозные рога на своей голове, вёл подопечных из деревни. А дальше, стадо и само знало дорогу, к выпасам, принадлежавшим их деревне по обычаю, да и по Правде Варты.

А жена Радко, Млада, принялась за тесто, поставленное ещё с вчерашнего дня. Сняла полотенце с кадушки, поправила пальцами высоко поднявшуюся опару.

— Вот, смотри и учись, Ёлка, как добрый хлеб выходит. Сейчас, печь натопится, и примемся с тобой караваи в жерло ставить. А из оставшегося хороших пирогов напечём. Ты уж начинку приготовила?

— Так конечно, матушка! — проговорила девушка, кивнув головой, так, что тугая коса качнулась.

Поглядела с радостью на своё дитятко женщина. И то, красавицей уродилась. Высокая да ладная, с тяжёлой, чуть рыжеватой косой. Да и Солнышко благословило, щедро осыпав лицо девицы веснушками.

— Умница моя… Что ты без тебя делала… Братья твои, Арпад да Залей помошники конечно, но там, в общинном доме пропадают, наставляют их.

— А чего так? Могли бы и с нами жить. И нам лучше, и веселей же.

— По обычаю так заведено. А через два года, обрежут им волосы, и своим хозяйством смогут обзавестись. Залей же нам помогать станет, как младший, а тебя, гоядишь, и замуж выдадим.

— Не хочу замуж. Вот, учусь же вечерами у наставницы Дирки, травницей, как она сделаюсь. Хорошее дело, и нужное. А то вот сон я видела, матушка, — и девица посмотрела в глаза Млады, — сестру свою пропавшую… Жива она, точно… А где она, так Елена и не указала, сама я должна пропавшую найти…

— Так искали мы, искали… — грустно прошептала женщина, повесив руки, — и Раста Гораздовича спрашивали, не видал ли чего? Или он сам, или его уноты из каравана. В тот день напали чужие, мы и бежать кинулись. А повозка наша перевернулась, тебя я вытащила, отец скарб потащил… Колеса подняли, повозку перевернули, мешки на месте, а сестрички твоей, нет… Так вот и пропала она… Виноваты мы с Радко, а что ведь поделать? — и женщина заплакала, утирая рукавом слёзы.

— Не надо, не плачь… Главное, жива она, точно. А так, глядишь, и найдём сестричку…

— Да где де ты её найдёшь? Далеко всё это приключилось, за Оумом. А мы в Варте сейчас. Почитай, с тыщу вёрст от тех мест, если не более… Ну ладно, поплакали, давай хлеб да пироги печь, а то отец с поля голодный вернётся… Но смотри, без Красы сама ведовством не занимайся, себе худо сделаешь, да на нас беду накличешь!

— Хорошо, хорошо, матушка, — чуть испуганно ответила девица, принимаясь за труды.

Вскоре два тяжёлых противня отправились в печь, тяжело гружёные караваями. Вокруг стоял запах ни с чем не сравнимый, волнующий, зовуший- влекущий, хлебный…

Даже Зубок прибежал, сторож дома, весело помахивая хвостом. Улёгся рядом, высунув наружу красный язык, словно хотел спросить: « А чего ты тут делаешь, хозяйка? Что такой запах по всей усадьбе?».

Млада улыбнулась, вытащила свежие кости, положила в старую щербатую миску, и поставила перед псом. Тот благодарно вильнул хвостом, и принялся за угощение.

— Ну а ты можешь к своей Красе отправляться. К вечеру возвращайся, все вместе ужинать станем, — медленно проговорила Млада.

— Спасибо, матушка!

И Елка кинулась одеваться, пока строгая маменька не передумала. Взяла с собой плетёную из лыка суму, в неё положила хлеба на дорогу, да свою любимую деревянную чашку, воды напиться.

ГЛАВА 2 Покои ведьмы

Ёлка шла быстро, но под ноги глядела. И то, в лаптях, ходить завсегда надо осторожно, а то ногу сучком наколоть можно. И больно, да и обидно, глядеть надо под ноги-то. И идти было недалече от их селения, до усадьбы ведьмы, всего две версты. Можно и по реке, но обратно, против течения, не хотелось так сильно шестом упираться, уж проще, на своих двоих дойти. Вправду, лучше бы на сохатом, но не было у неё своего лося, только у тятеньки имелся, кликали этого красавца Верный. Отец верхом на нём скотину на пастбище гонял.

Ну, а девица так и шла, на посох опираясь. Иногда, убирала от своего лица длинной палкой густые ветви, или, шебуршила лежащие ветки или кусты, стараясь вспугнуть змей. Убивать лесных обитателей не желала, но и быть покусанной тоже не хотела. Так ведь было уже один раз, что укусила её гадюка в ногу. Ничего, пережила, хотя и опухла лодыжка, а такие видения она увидела- словами не описать, никто бы и не поверил. Да она никому и не рассказывала. А зачем? Скажешь, матушка и батюшка заругаются, в лес не выпустят, так и сиди в дому, шерсть пряди. Нет, девица и это умела, да не нравилось ей такое дело. Унылое больно, медленное, неторопливое. Но вот, продралась сквозь плотные кусты орешника, и оказалась у ведьминой усадьбы, украшенной коровьими черепами, висевшими на кольях добротной ограды. Заметила и пса, подбежавшего к калитке, и весело крутившего хвостом. Сама и отворила, услышав, как сильно заскрипели ивовые петли, притягивавшие дверь к брусьям входа.

— Ну что, здравствуй Дружок, — поздоровалась девица, взъерошив шерсть на голове здоровенного кобеля, — вот, тебе, — и протянула тому кусок хлеба.

Тот мигом заглотил, и не жуя, с достоинством проводил гостью до крыльца дома, да ещё и носом подтолкнул к всходу. Ёлка улыбнулась, поправила подол, и постучала в дверь.

— Да заходи уже, — раздался глухой голос за дверью.

Девица потянула за дверное кольцо, открывая вход. Петли, уже старые, из плетей дикого винограда, скрипели немилосердно, да гостья к этому давно привыкла. В сенях, на стене, висела на стене малая лампадка, чуть освещавшая темноватое помещение. Здесь, Ёлка повесила свой дорожный плащ, да оставила лапти, чтобы не натоптать в дому. А одела деревянные сандалии, лежавшие здесь же. Простая штука, из дощечки, но с двумя кожаными ремешками, поддерживающими стопу. Такую же обувку и в баню одевали, что бы не обжечься.

— Вот и я! — громко произнесла девица, проходя в подклеть.

Темно не было, всё же два оконца пропускали довольно света через рамы, с медными переплётами с кусочками слюды. Здесь стояла в углу печь, сложеннаяиз камней на глиняном растворе, и дубовые полки на стенах, с разложенными на них горшками и горшочками, и связками трав. Стол, так же не был свободен. И у него сидела хозяйка дома, растирая зелье в каменной ступке пестиком.

— День добрый, красавица! — дружелюбно проговорила ведьма.

— И тебе, Краса!

Неясно, кто же так назвал травницу таким именем. Была она хрома и горбата, с одной рукой короче другой. Но, была обучена хорошими наставницами, и пользовала своими зельями болящих хорошо, так что многие выздоравливали. Но, никто, кроме Ёлки не захотел обучаться у ведьмы, так что девица была её единственной ученицей.

— Вот, здесь и пирожки, и заедки тебе испекла. И с маком, и яблоками и мёдом. Попробуй… — с улыбкой сказала травница, поставив перед гостьей деревянную миску с угощением.

Не стала отказываться девица, попробовала вкусное печиво, порадовала хозяйку. Знала, что очень рада ей Краса, и любит она побаловать свою ученицу. Запила вкусным ягодным взваром, сдобренным мятой.

— Пора и к делу приступать, — проговорила ведьма свою привычную присказку.

И стала опять показывать и рассказывать девушке о тайной силе трав, как следует с ними обращаться. Простые снадобья, вроде толчёной ивовой коры, или сушёных ягод малины, пригодных для снятия жара. Ландыш и корень валерианы, хорошо подходящих для усталого сердца, настой репейника, для лечения печени. Мёд и лист подорожника, для лечения порезов и ран.

За всем таким делом, отвлёк обеих настойчивый стук в дверь. Залаял и пёс, словно предупреждая хозяйку о пришедших. Краса недовольно вздохнула, сполоснула руки в умывальнике, отёрла чистой тряпицей, и пошла открывать дверь. Ёлка осталась при травах, и следила за порядком. Знала, мог заглянуть Рыжик, домашний хорёк, и устроить в сенях свой порядок, перевернув все плошки и горшочки. Да собственно, он уже был здесь, вместо приветствия ткнувшись носом в ногу Ёлки. Но и девица не дремала, быстро взяла того на руки, отвлекая. И выпустила хорька поносится по двору, делом заняться, мышей ловить.

— День добрый, Краса, — проговорила посетительница, — вот, дочку свою привела, посмотри, полечи её, сделай милость! А я, вот, и гостинчика принесла, — поставила корзину у порога.

— Пусть подойдёт, погляжу, — дружелюбно ответила ведьма.

— Стасья, иди сюда, — подозвала девочку женщина.

Та подошла с неохотой, пугаясь вида горбуньи. И то, много всякого ведь говорили в селении о Красе, и Ёлка слышала эти рассказки.

Что мол, и сглазить может, и проклясть. А ночами, дескать, в небе летает, на помеле. Если честно, Ёлка тогда мать и упросила отдать её в обучение к ведьме. Видела во сне такое, что летит в небе, смотрит вниз на леса, поля… Правда, не сама летит, а несёт её крылатый витязь. А тут и самой захотелось в небо подняться, вдруг ведьма научит? Пусть не на крыльях, а на помеле.

И Стасья подошла, а Краса усадила болящую на лавку у дома, на свету. Пальцем поманила Ёлку, та неохотна сделала пару шажочков.

— Так что скажешь, девица? — прошептала ведьма, ухватив свою ученицу за руку, — смотри, как тебя учила… Не головой, а сердцем гляди…

А голос был сейчас у ведьмы тяжёлый, тяжкий, словно тянул за собой, тащил и волочил, выворачивал. Ёлка прикрыла глаза, стараясь сосредоточится. Моргнула несколько раз, но, вот, и поймала в себе тот настрой, нужное состояние…

И увидела другое… Печальное, бледное лицо Стасьи, и чёрную полосу из густого вязкого тумана на её груди. Ученица глянула на наставницу, и тихо прошептала:

— Вижу я всё… Ей грудной сбор нужен. Пить настой этот, а ещё и Через три месяца всё пройдёт. Но, студится ей нельзя, худо будет.

— Всё верно… И настой ивовой коры пусть пьёт две недели, — добавила довольным голосом горбунья

— Спасибо тебе Краса, и тебе Ёлка, — женщина поклонилась, — здоровья вам обоим!

Страждущие ушли. Но, ушли жти, пришли другие. Тут, Краса сама занималась загноившимся порезом у хозяина семейства. А Ёлка только помогала. Долго трудилась ведьма, а потом, обмывая руки в корытце, проговорила недовольно:

— Вот, плохо стало, как Альма ушла… А хоть куда как строгой была Мёртвая Царевна, да столько болящих не было при ней. Госпожа, бывало, наложит руки, и всё, ожил человек, хоть и у самых ворот Царства Смерти стоял…

— А что же, а тебя не излечила Альма? — не поняла девица, — не снизошла, мимо, что ли, прошла?

— Так я ударилась спиной через год, как Альма уснула, — печально ответила Краса, — видишь, не повезло мне, — и промокнула платком горькую слезу, внезапно скатившуюся с ресницы.

— Глядишь, и я тебя излечу… Я смогу, не сомневайся!

— Да что ты говоришь! — и Краса прикрыла ладонями рот Ёлки, — услышит ещё Елена Прекрасная, да воздаст тебе полной мерой, и даст ведь, что просишь… Что же хорошего было у Альмы? Почитай, такая же горбатая, как и я, ни счастья, ни радости. Кроме, разве что, силы великой… Ну, а с той силы Царевне не было никакого прока. Так и служила Елене, считай, сто пятьдесят лет… Но, воительницей была, куда до неё Ильзе Первозвнной!

Слушала это Ёлка, широко раскрыв глаза, да почти открыв рот. Совсем другое говорила ведь Краса о Мёртвой Царевне, непохожее, что сказитель Горазд вешал из их селения, когда пел на пирах. Не рассказы о подвигах и дальних походах госпожи и её необоримого войска. А о том, как тяжело было нести Царевне эту ношу, невыносимую для любого другого. А она, тащила это на себе, и не один год…

— Ладно, хватит грустить! Пойдём, пирогами закусим, да опять за дело возьмёмся! — вернула от раздумий Краса свою воспитанницу.

Сразу раздумала унывать девочка. Ёлка кивнула, и понесла тяжёлую корзину внутрь дома. Горбунья шла позади, вздыхала, да с тоской смотрела на свою ученицу, да на свои больные руки и ноги.

ГЛАВА 3 Старейшина Оума

— Ну что там ещё? — недовольно пробормотал дюжий мужчина, сидевший в резном кресле.

И что бы разогнать тьму в горнице, по углам горели лучины, вставленные в бронзовые подставки. А у каждой лучины стояла бронзовая же лохань с водой, у которую падали угольки и зола. Масляные светильники берёг, а свечи- и того пуще. Говорили за глаза, что жадноват старейшина, ох и жадноват. Но, всё же толковый был он хозяином усадьбы, берёгся от пожара, самого тяжкого и страшного, что могло случится даже в добротном доме, собранном из громадных брёвен. Каждый знал, даже малый незамеченный уголёк мог причинить большую, а то и непоправимую беду, обездолить целую семью. Зато, так тепло здесь было зимой, и прохладно сейчас, в жаркое лето.

Так занят ведь очень был сейчас хозяин дома, неспешно вязал узлы для послания другим важным людям. Даже поправил свисающие рукава своей рубахи, спрятав под золотые запястья, что бы не мешались. Вернее сказать, именно одному вятшему мужу, который силой и честью был выше многих во всей округе, а то и во всей Сибири, во всей Руси. Поэтому исполнял всё тщательно, тут не могло быть никаких промашек. Проверил ещё раз, пробежав ловкими пальцами по посланию. Затем, сложил хитрое вервие в большой глубок, растопил воск, да запечатал своей печатью. Наконец, устало вздохнул, да своим посохом постучал по двери, и оглянулся на стену, уже немного словно раскрашенную охряной краской. Как то сразу веселее на душе становилось, и рука сама потянулась к ковшу с квасом.

Мужчина поглядел в угол, откуда всё раздавался унылый и однообразный скрип. На игрушечном коньке всё раскачивался отрок, не спеша, но и не прекращая это действо. Савир вздохнул, нахмурился, подошёл близко, поднял руку… И погладил бритую голову, с несколькими светлыми локонами, свисавшими на тонкую шею.

— Да, батюшка, — проговорил юноша, доверчиво подняв на отца свои громадные синие глаза.

— Всё хорошо, Рата, всё хорошо… — пробормотал старейшина Великого Оума.

Отвернулся, да вздохнул опять в печали. И то, всё ведь хорошо в доме. И жена, Астья, подарила ему четверых детей — погодков. Умила, Сарта, красавицу Живу, и вот… Рата народился… Сам хорош собой, а умом, не удался. Сколько не возил его даже в Гандвик, и к ведьме Гайде в Белые горы, не помогло ничего. Так и остался его младший, по разуму, как пятилетний ребёнок. Да ещё и шапочку малую раздобыл, носит, не снимая, даже и спит в ней. Раньше, Савир всё надеялся, народится вот, новая Мёртвая Царевна, и излечит его ребёнка, скорбного головой. Но, прошло уж восемь лет, ушла куда-то надежда, растворилась, растаяла, как снег весной. Правда, любил Савир Катович младшенького, и тот словно помогал ему. Сядет вот так рядом, улыбнётся, и тут же и голова проходит, и все тревоги улетучивается. Поэтому хотел было ударить Рату, что бы не отвлекал, а тут погладил его, на удачу. И затем, ещё раз дал знать уноту, потянул за кожаный ремешок, и глухо звякнул колокольчик.

А в горнице было ещё темновато, хотя солнечные лучи храбро пытались пробиться через окно, затянутое бычьем пузырём. Всё же был ещё ранний час, и Ярило только начал подниматься по небосводу на своей золотой колеснице.

— Звали, Савир Катович? — отворив дверь проговорил унот, низко поклонившись.

Молодой паренёк, в опрятной одежде, из серого льняного полотна, но с нарядной плетёной опояской, сделал поясной поклон, уставившись в свои новые башмаки и онучи, перехватывавшие штаны и голень. Удобно так было ходить по летнему времени, много лучше и приятней, чем в сапогах.

— Да тебя Улейка, и не дождёшься, — и с деланной строгостью грохнул пустым ковшом от кваса об стол, — Только за Смертью тебя посылать! — погрозив палкой, грозно произнёс хозяин дома.

— Так Альма уж три года как спит беспробудным сном, — дал ответ юноша, подняв голову от пола и хитро улыбнулся, — не придёт она.

— Ишь, сразу все распоясались, страх потеряли… А то вот, стоять вам как Зия с Окастом, в царском дворце, на манер чучел. (Елена Прекрасная наказала за гордыню Зию сделав из него глиняную фигуру, а из Окаста- чучело, сняв с него кожу и набив соломой. Книга «Ильза Первозванная»).

— Так Елена Прекрасная зазря никого не казнила.., — посмел тут возразить унот.

— У, я тебе! Вот, дожил я, наслушался… — и опять погрозил палкой, — Ишь ты, нашёл время шутки шутить… Был бы человек, а вина ему завсегда найдётся, — глубокомысленно возразил старейшина, — вот, не рассуждай, а бери эту суму с посланием,

— Да у меня своя сума же есть? Чего уж твою таскать?

— Сказано, мою суму бери, она уж получше твоей будет, не худая. Да езжай к купцу Расту Гораздовичу. Помнишь где тот живёт?

— А то. Недалеко от Крепости. Большая у него усадьба, слов нет. Тоже бы такую хотел!

— Не завидуй. Вот, бери своего сохатого, езжай, да не мешкай. На кухне, у Бортихи, в дорогу себе поесть чего набери. Ну всё, иди.

— Понял, Савир Катович, — и унот снова поклонился.

Затем посланец ловко убрал свои ещё детские локоны под шапку, и покинул горницу. По раннему возрасту голова его была выбрита, лишь несколько локонов свисали с гладкой кожи. А придёт время посвящения, и обрежут ему родные и остальные пучки волос на голове, оставив лишь косичку за правым ухом, как и у всех мужчин племени ханза или гантов, кто как говорил. А вожди и другие вятшие люди, прошедшие особое Посвящение, больше голов не брили и не стригли, вот и Савир Катович ходил нестриженным, уж почитай как двадцать лет.

Подождал старейшина, как закрылась, скрипя, дверь за унотом, быстро вскочил с кресла, да на носочках подошёл к дверному полотну, прислушиваясь. Не утерпел, даже заглянул в щёлочку, а не стоит ли кто, не подглядывает и не подслушивает? Затем, беспокойно вздохнул, и покряхтывая больше для порядка, а не от болезней, вернулся своему креслу. Долго прислушивался к шуму во дворе своей усадьбы. Услышал, как скрепят ворота сарая, как гремят копыта сохатого по бревенчатому настилу, как кричит Улейка:

— Открывай ворота! Всем счастливо оставаться!

Гонец уехал, старейшина опять огляделся, стараясь ничего не забыть. И тут словно в сердце кольнуло.

— Чуть про свои художества не забыл, — прошептал он, — вот оно как бывает…

Тот только осуждающе покачал головой, да принялся за своё дело. Мигом убрал бронзовое писало со стола, да смахнул и бросил в бронзовую жаровню деревянную крошку. Ладонью, на ощупь, осторожно проверил вощенную поверхность, так что бы чистота была настоящей. Не мог он ошибиться, и сам себя подвести. И чувствовал, как лесной зверь в густой чаще, что следят за ним. Правда, старейшина был очень и очень осторожен, и недаром. Сегодня в эту короткую летнюю ночь Савир Катович составлял не одно послание, а сразу два. Он налил себе тёмного кваса из ендовы, разом выпил, и прошептал, сам себя успокаивая:

— Не сможете меня за руку поймать, как ни старайтесь! Ума вам всем не хватит! Кто вы все такие, сирые да убогие… Не найдёте, как ни старайтесь… А мне бы вот, с самой Альмой разумом потягаться, а ещё с самой Еленой Прекрасной. Но, о таком можно было только мечтать, или в снах подобное увидеть. Вот и приходится здесь, среди вас, недостойных, прозябать…

ГЛАВА 4 Война пришла

Вдруг круг горна разрезал застывшую тишину селения. Даже весть о лесном пожаре, ужасе этих мест, не такова была на слух. Пронзительный, словно злой, этот звук терзал слух каждого ханза, ибо означал самое тяжкое, что могло случиться и в этих отдалённых местах… Этот глас будто бы отражался от крыш домов, от громадных деревьев непроходимых чащоб и тощих перелесков, раскинувшихся вокруг. А трубач, повернулся на попоне своего сохатого, словно не все расслышали. И верно, немного находилось здесь насельников. В этих местах, где людей уж всяко меньше жило, чем медведей в лесу.

Но, тут раскрыл свой рот сам бирюч. Набрал воздуха в свои лёгкие, да крикнул на всю округу.

— Война! Приказано собирать войско, и идти к Варте. Опять пришла к нам беда! Ратуйте, люди добрые! Старейшина Палак призывает по одному мужчине с каждого дыма! А старшим над вашими будет Ликон!

Закончил свою речь посланец, кивнул трубачу, и оба, ударив по бокам своих сохатых, поехали к другому селению. Немало было их здесь, в пригороде прекрасной Варты.

Двое парней, проходивших рядом, бегом кинулись в разные концы селения, неся и другим такую весть. Шум поднялся, гомон, и то, уж лет десять не было большой войны, Уже давно не уходили ханза из этих мест в далёкие походы.

***

— Ну всё жена, собирай мне мешки в дорогу, — спокойно проговорил Радко

— Сейчас всё и уложу, — ответила Млада.

Видела, как муж проверяет три тюка со стрелами, каждый наконечник, каждое оперение. Затем, и запасной лук. Привычный, со снятой тетивой, спрятал в налучье. Старый, ещё дедовский кожаный доспех, с нашитыми костяными пластинами. Примерил, подтягивая ремешки. Рядом на стол положил и шлем, собранный так же, из толстой кожи, с костяными пластинами. Попробовал как на руке сидит щит- крыло, который каждый ханза в при обстреле из луков за спину закидывал. Щит сгибался, как птичье крыло, и снаружи вставлялось ребро, тогда щит становился негнущимся, и годился и для рукопашной схватки.

За столом сидели сыновья, Арпад и Залей, прибежали из стаи, простится. Вели себя чинно, помалкивали, пока Млада и Ёлка собирали отца в дальнюю дорогу.

— Ну что, — наконец, проговорил Радко, оглядев свои припасы, поправив и тонкие голенища сапог, — всё готово, уехать я должен, со всеми. Дома всё в порядке. Ты, теперь, Арпад, как старший, а значит, всё на тебе, пока я не вернусь. Порядок знаешь. Запасов, зерна да мяса в погребе много, всё у нас хорошо. Живите дружно, по Заветам. А мне и в дорогу пора.

Он обнял каждого из своих сыновей, поцеловал жену. Подошёл к Ёлке, погладил волосы дочки, взял за руку, и произнёс:

— Ты умна не по годам, на тебя надеюсь. А вернусь из похода, так и на Аоатырь поедешь, как Краса говорила. Да и сама Прия, Избранная из Варты, тоже вешает, мне даже весточку послала. Прости, не говорил тебе, думал, весной сказать…

— Отец… — Елка только всплеснула руками и закрыла лицо.

— Ну ладно. Присядем на дорожку, — спокойно сказал Радко.

Заметил, как растеряна дочь, крепится жена, старательно делают серьёзные лица его сыновья. Вполне было спокойно на его сердце, дома всё, было как надо, как решил отец семейства. Наконец, поднялся, вздохнул и прихватил свой походный скарб. Почувствовал нелёгкую ношу, но знал, что его сохатый легко поднимет и не такое. И, гремя доспехами, вышел во двор, умело закрепил весь свой скарб ремнями, погладил Рогача, угостив старого друга морковкой. Сыновья отворили ворота, и всадник выехал за околицу, там, где уже собирались и другие воины. Старший их отряда, Ликон, поднял над собой флажок, что бы все видели, к кому собираться землякам в бою и в походе. Радко так и не обернулся, не стал смотреть на стоявшую у ограды Младу, так и махавшую ему платком на удачу.

ГЛАВА 5 Семья Савира Катовича. Рата, объятый огнем

Сидел за столом старейшина, самолично разматывал клубок послания. Привычные ему узелки на длинной веревке, принесли новые вести. Столешница была непростая, засыпная сеяным мелким речным песком, на котором теперь хозяин дома изобразил окрестности. А отряды, свои и чужие, изображены были фигурками воинов разного цвета. Не то что бы красиво вышло, но ясно и доходчиво.

Рядом расположился осанистый, уже полноватый человек, с внушительной золотой гривной на шее, и уже седой шикхой на затылке. Не был гость молод, но и не стар. Глядел -то на светильник, горевший жёлтым ярким пламенем, то на своего собеседника.

— Так что. Савир Катович? — проговорил он, — Не пора ли моей рати в поход идти? Трудно уж говорят, нашей отважной страже в Крепости держаться?

— Не торопись, Сеян Пленкович, не торопись… Вот, подойдёт войско из Варты, мы тогда своё и возьмём… Ты лучше взгляни, какие наши подсылы вести шлют… Видишь, расстарались, клубков довольно навязаля, а я сиу тут, и разбираю. Но, дела наши неплохи. Союзники наши в двух переходах от Оума. А рать Сабадаева нас от реки отрезает. Вот, и выходит, в дело нам идти, только как судовой полк из Варты подойдёт. Никак не ранее.

— Толково говоришь, старейшина! — просиял старый воин, — мы их тут прижмём, в реку опрокинем, и дело тем и закончится. Такая вот моя задумка… А ты что предлагаешь?

— Дело такое… Так три сотни верховых придержать надо, мало ли что Сабадай выкинет. А мы сможем, потом, этой силой бой переломить, в нашу пользу. Если что, не так пойдёт.

Воевода почесал подбородок, склонил голову, глянул на карту, изображённую на песке. И, нерешительно кивнул, признавая только замысел толковый старейшины, и только тот неспешно произнёс долгожданные слова, словно приговорил:

— Согласен, Сеян Пленкович. Будет по сему, — и положил свою тяжёлую ладонь на край стола.

Словно добавил так тяжести, увесистости своей речи. Глянул на Савира, тот в лице не изменился, не выказал удовольствия или досады старейшина.

А в горницу спокойно вошёл юноша, почти равнодушно поглядел на карту, кивнул отцу. Потом наклонил к плечу голову, так что длинные локоны детской прически упали на лицо, и он их поспешно поправил.

— Маниса в плен возьмут. Да лучше бы его убили, — проговорил отрок, и так же спокойно вышел, как и появился, — всем спокойнее станет.

Сказал ведь такие страшные слова, просто, без выражения. Будто говорил сейчас о дожде за окном, или о молодых листьях на липе, что росла рядом с усадьбой..

— Что??? — не сразу понял простые слова Сеян.

— Рата, младшенький мой. Всё заговаривается, слаб он на голову. Ты уж, его извини…

— Помню я, Савир Катович, помню… Приболел он, да так и не излечился. Ну, пойду я, к воинам… — с участием добавил мужчина.

И то, не все знали про такую беду во всём удачливого старейшины. А тут вот, несчастье какое с младшим сыном. Жалел Сеян Савира, но не мог же вслух такое высказать.

— И я скоро там буду, — и пожал старейшина руку воеводе.

Савир подождал, пока уйдёт важный гость, и быстро пошёл в покои детей. Старшие сыновья, Умил и Сарт, жили отдельно, в своих теремах, но в громадной родовой усадьбе. А младшие, Жива и Рата, бытовали с родителями, под отцовыми глазами. Супруга здесь его встретила, поклонилась по обычаю.

— Что хмурый такой? — заботливо проговорила жена, Астья.

— Что делать, солнышко моё, — ответил он, — сама знаешь, война пришла. Забот прибавилось. Но ничего, управимся сами. Дети наши где?

— Рата к Живе пошёл, в светлице сидят. Всё хорошо, — и взяла его за руку, успокаивая, — да наговаривают злые люди на сыночка нашего… Умненький он у нас, но, по-особому, не как все… — и вытерла платком набежавшую слезу.

— Ладно…

Младший, прямо был как заноза в сердце старейшины. Сроду не ходил ни на охоту, ни на рыбалку. Полевать не любил, походы дальние не выносил, комаров боялся. А как заболел, так и заговариваться стал. Больше всего любил теперь на качелях качаться. Сядет так, и качается, качается… Мог целый день не слезать. А, бывало, поглядит так, непонятно, и скажет, так хоть стой, а хоть падай. Припомнил, как неделю назад прошёл мимо бочек с икрой, пальчиком так повёл, да проговорил, словно молотком ударил:

«Эта неполная…»

И точно ведь оказалось, что неполная. Не доложили икорочки, изверги, а Рата, молодец, углядел. А потом, сразу узнал, что жена у Умила непраздна. Тоже важное, для всего семейства весть. Вот и выходило, что сынок хоть и умом не силён, а польза от него большая была. Только вот помалкивать об этом приходилось, от разговоров разных. Людишки -то, они злые, да неумные, про то сам старейшина всегда помнил, не забывал. Как и то, что его в детстве ровесники, другие вятшие, тоже не жаловали. Что тетиву тянул плохо, слабее был, почитай всех, и забывать о том не давали. А он, ничего, превзошёл их, недалёких, и умом, и достатком. И ничего, придёт время, и поквитаться смогу, как себе всегда напоминал старейшина.

И здесь, как знать, что не наказала его Владычица Небесная, а благословила сынком-то младшеньким. Просто, с умом надо было даром владеть, с умом… Но, и сам Савир безумцем не был, никому о умениях Раты не говорил, от греха подальше. Глупым знать много ни к чему, а умным- тем более… Но слова сына о Манисе Сабадаевиче насторожили старейшину, ох и насторожили…

***

Открыл дверь светлицы любимой дочери Савир Катович, да обомлел. Вроде бы всё хорошо было, да вот… Положил Рата голову на колени своей сестры, и спал. Жива-то и не шевелилась, замерла, словно окаменела. А голова сыночка, словно огнём золотым горела, сияньем объятая. Испугался отец за сына, уж не знал, что и делать. Савир схватил кувшин с водой, хотел тушить огонь, но Жива только пальчиком помахала и тихонько так, проговорила:

— Всё хорошо… С ним такое часто во сне бывает. Только не тревожь его… А то ночью ещё хуже будет…

Хуже? Да бывало и хуже…. Точно, видывал эту страсть Савир, как Рата по крыше при луне гулял. Не падал, не срывался, шёл, словно приклеенный. Сам потом в окно залез, да спать лёг, как ни в чём не бывало. Да и не помнил потом ничего. Хорошо, что никто из слуг того не видел.

— Больше ничего он не говорил? Не припомнишь? — спросил старейшина дочь.

— Постоял, поглядел на ларь в углу… Затем, эту игрушку, — показала на всадника на лошади, — уронил её, присел рядом, и заснул…

— Ну, ладно… Пойду я..

Мешать тут не стоило, и старейшина поспешно, едва не бегом, ушёл из светлицы.

***

Только к себе зашёл, тут же принялся на бересте знаки бронзовым писалом выдавливать, да спешно работал. Но непросто это выходило. Послание было намотано на чурбачок, эдакая длинная лента получалась.

«Осторожен будь. Не ходи в бой конным»

Краткое письмо выходило, краткое. А как закончил, снял, так прочитать внятно без чурбачка было невозможно. Достал старейшина дорожную сумку, туда и уложил послание.

— Эй, кто там есть? — крикнул он унотам.

— Да вот он я…

— Так, Дирк… Берешь сохатого, да скачешь к купцу Расту Гораздовичу, что у Крепости живет, в усадьбе, у речки Прони. Передашь эту сумку ему. Понял меня хорошо? Смотри, не напутай!

— Исполню всё, Савир Катович! — кивнул отрок, — передам купцу Расту Гораздовичу!

— Ну, не мешкай!

И, старейшина с удовольствием поглядел, как бегом взялся отрок исполнять его приказание. Тут, и вправду, следовало поторопится дабы с таким трудом задуманное не сорвалось!

ГЛАВА 6 В походе и боях

— Ну что, юнец! Хорошо справляешься! — уверенно проговорил старшина лодьи совсем юному молодцу, — да что говорить! Большая от тебя польза, Олен!

— Верно, говоришь, Ирн! — добавил сидевший рядом весельщик, — толковый паренёк! Мне вот руку полечил. И смотри, прямо как новая! — и поиграл пальцами, почти спрятанными под чистой тряпицей.

— Да когда была новая, Умил! Да ты сам старше этой лодьи!

— Ничего, Дар. Хоть и стар, зато- удал! А лодья-то отличная, сшита на совесть, куда как хорошо!

Ирн только довольно ухмыльнулся. Верно говорит старый, верно… А их ладью шил сам умелец Капрей, уж на что дельный ладейщик! Собрал каркас судна из хорошо подогнанных дубовых брусков, да сшил борта ладьи из наилучших тюленьих шкур. Вот их ладья, как морской зверь, и потонуть не может, и в самую бурю воды не нахлебается. И в скольких бурях бывала, а всё, нипочём их судёнышку!

— Точно! — добавил и третий, — и спина теперь, как у молодого! Для нашей артели такой знахарь весьма хорош. А то ведь, Голован, волхв, и занят бывает. Не одни мы для него, других тоже пользует.

— Ну, значит, так и порешили! И ты согласен, Гуней, и ты Дар, и ты, Умил?

— Да, всё обчество согласно, — чинно ответил пожилой Умил, — толково ты сообразил, Ирн!

— Так тому и быть! — и старшина хлопнул по тонкому плечу паренька, — с нами ты, в нашей артели!

— Спасибо тебе, старшина Ирн, и вам, весельшики артели, — проговорил Олен, осторожно вставая, что бы не упасть при качке, — не подведу вас!

— Вот, молодец какой! — одобрил Умил и рассмеялся, — садись, садись скорей на скамью, а то упадёшь!

— Верно говоришь, дед! А то как нам теперь без знахаря? — добавил Гуней, поглядев на товарищей, — мы ещё и на свадьбе твоей погулять должны!

Олен сильно покраснел лицом от таких слов, чем ещё больше порадовал языкастого весельщика. Артельшики весело засмеялись, довольные забористой шуткой. Ирн только усмехнулся, да крепче взялся за правило ладьи. Их судно шло вверх по реке, в общем строю. И идти было ещё дня три, не меньше. Вправду сказать, и матушка-Обь баловала, ветер шёл попутный, но не сильный, и путь от Варты не был тяжёлым. Да и сейчас, распогодилось, ни тучки на небе не было, ни облачка. Старшина глянул и на берег, приметив значки знамён воинов из Варты.

Отряд за отрядом шли верхами вдоль Оби, а военные припасы были загружены на ладьи, и их тащили бечевой вдоль берега. Войско Варты было немалым, под стяги воеводы Ликона встали почти тридцать сотен верховых воинов. Да и на судах шли обозные люди, те, кто должны были лишь пособлять всадникам, да сторожить лагерь, их было почти тысяча человек. Вот, среди этих ратников, и оказались артельщики Ирна, а среди них и Олен.

***

Солнце, вдоволь наигравшись с пушистыми облаками, ставшими алыми от яростных прикосновений светила, утомилось само. Оно ушло, спряталось за дальние леса, окрашивая небо на западе ярым багрянцем. Гуней и Умил забивали в прибрежный песочек заточенный брус. Удары деревянными молотами были быстрыми и сноровистыми, так что остро отточенное острие быстро погружалось в землю.

Ну а ремень, придерживающий их ладью, пока держал сам Ирн. Придирчиво следил за трудами артельщиков, и самолично намотал крепкий ремень вокруг казавшегося надёжно забитого бруса. Затем ещё подёргал, крепко ли стоит, проверяя сам себя. Здесь нельзя было полагаться на случай.

— Ну что, старшина, хорошо ли? — произнёс и очень серьёзно Умил, вдруг хлопнув себя по щеке.

— Чего, решил сам себя наказать? — усмехнулся Ирн.

— Да не за что, вроде.. Комар это… — и показал, держа добычу за крохотное крылышко.

— Выпускай, — съязвил старшина, — из такого и похлёбку не сваришь. Пошли, палатки ставить поможем.

Артельщики и точно ставили две палатки, растягивали верёвки, забивали колья. Двое, принялись за приготовление пищи. Костёр уже горел, и котёл висел над ярко пылавшими поленьями. Олен, присел рядом с Даром, проверяя повязку на его руке, и уже поменял подорожник на свежий. Старшина только вздохнул, да удовлетворенно пригладил усы.

— Все, при деле, кажется… — проговорил он, оглядывая становище.

— А то, Ирн! Всё в полном порядке. Скоро и похлёбка будет готова, — заметил Гуней, стряхивая песок с штанов.

— Посмотрим… Как поедим, стражу выставим на всю ночь, что бы по трое стояли, с луками и палицами. И одного на лодье оставьте, потолковее…

— Ирн, я лодью посторожу, — обратился вдруг Олен.

— Ну что… Но, смотри в оба глаза… — произнес старшина, и почти угрожающе потряс кистью с выставленным указательным пальцем, с явным сомнением поглядев на паренька, — оружие держи наготове, мало ли что Тетива на лук наложена, и стрела что бы рядом лежала… Оум недалёко, а, значит и чужие могут на нас навалится. Они воины шустрые, сразу и не услышишь…

— Будь в покое Ирн, не подведу!

— Ладно, поешь, бери свой мешок и или на лодью.

Олен кивнул, и присел с остальными у костра. Здесь его наделили полной миской вкусного варева из рыбы и ячменной крупы. Похлёбка вышла плотной, аж ложка стояла. Ирн, как старшина, пробовал варево первым, почмокал губами. оценил.

— Вышло хорошо. Можно есть, — глубокомысленно оценил он

— А то! Но что не говори, а Харей похлёбку варит лучше твоей! — крикнул вздорный Гуней.

— Ничего, ты тогда в поле на всех сваришь. Как в походе будем Верно, ведь, а? — задиристо возразил Харей.

— Так уж как выйдет, — уклонился от ответа артельщик.

Такие слова вызвали очередной взрыв хохота. Правду сказать, никто от похлёбки не отказывался, безыскусную стряпню не лил в песок становища. Ели Ложки о миски стучали быстро. Да, в этот вечер поели артельщики быстро, берегли время для сна. Знали, что поднимут их ещё до рассвета, а это был последний дневной переход до Оума.

***

Олен поглядел, как ужинает ватага, а сам ел медленно и неторопливо, часто выбрасывая рыбные кости в реку. Затем встал со скамьи, спокойно отмыл песком миску и ложку, взобрался на лодью, и присел, осматривая берег реки, Отхлебнул из деревянной фляги травяного настоя, да зябко потянулся. Над рекой расстилался вечерний туман, и захолодало. Паренёк поспешно укутался войлочным одеялом, и тут, стало куда приятнее. Воздух казался теперь не промозглым, а просто бодрящим, ветерок- не пронизывающим, а всего лишь свежим и приятным. Спать пока не хотелось, но, он всё же положил в плошку ржаной сухарь. Вполне себе приятное лакомство, особенно, если в воде размочить. А когда ешь, то и спать не хочется, это Олен только в походе усвоил.

А тут, поставил плошку на скамью, и показалось, что вода плеснула. Глянул осторожно за борт, за которым также чернела спокойная водная гладь, недалеко ровным строем стояли прошлогодние тростинки, давно лишившиеся своих шапок. Правда, показалось, что две из них, словно не в такт от ветра качаются. Олен быстро схватил лук, и не раздумывая, пустил одну за другой три стрелы. Услышал два вопля, да из воды, весь в речной траве, на него кинулся человек. Раздумывать было некогда, Олен тяжеленным веслом ударил неизвестного по голове.

А тут, с высокого берега, словно услышав эти крики, на становище ханза кинулись чужаки. Засвистели стрелы, падали и дротики, протыкая медными жалами ткань палаток, или уходили в песок, глубоко зарываясь, дрожали, будто от обиды. Впрочем, стража была наготове. Загудели рога, призывая ханза к оружию. Полетели в ответ меткие стрелы и сулицы, завязалась схватка.

Олен, тут не зевал. Мигом нацепил на левую руку гибкий щит, прикрывавший и спину, опять взялся за лук, и принялся пускать стрелы, сбивая подбегавших чужаков на землю. И те стреляли в ответ, и видел, что попадали. Гуней был ранен в ногу, а Харей- в руку. Артельщики схватились с чужаками в рукопашную, и отчаянный Ирн разил врагов своей палицей, на длинном, едва не в сажень, черенке. Но, всё одно, тяжело пришлось судовой рати, ведь подошли к чужакам на помощь уже и конные воины. Не видал Олен таких никогда, да удивляться было некогда. Ратники уже отходили к лодьям, как над ночным лесом раздался страшный рёв боевых рогов, и на чужаков обрушились сотни вершников ханза. Воины, на крупных и сильных лосях с ходу опрокинули в воду конное войско чужаков, и принялись избивать врагов, не давая никому пощады. Кололи и рубили, устилая берег убитыми, так что мёртвый лежал на мёртвом. Только немногие, бросив лошадей, кинулись в воду, надеясь спастись. Но за ними пошли несколько ладей, и воины судовой рати били и топили чужаков вёслами. Олен выскочил из ладьи, заметил, что тот, кого он оглушил веслом, пытается выбраться на берег. Хрипит, да силится подняться, падает обратно, захлёбываясь водой. Тогда Олен за шиворот вытащил на берег этого человека, да скрутил ему руки за спиной крепким ремнём.

Видел, как к ним подъезжают несколько видных воинов на лосях, со стягом войска. Среди всех выделялся, блистая медным доспехом на солнце, сам воевода всей рати Вары, Ликон. Тут один из всадников спешился, и подошёл ближе.

Олен сильно побледнел, да собрался дать стрекача, словно серый заяц, заметивший волка в кустах. Но, не успел.

— Вот уж не ожидал, — спокойно, без гнева, проговорил Радко, снимая шлем с вспотевшей головы, — как же зовут тебя, молодец?

— Так Олен… — тихо ответил юный воин.

— Молод, да умел и храбр, — принялся нахваливать своего бойца подошедший Ирн, — первый тревогу поднял. Вот, вражьего разведчика изловил, — и ткнул в лежавшего на земле древком палицы, — и умен, и хорош… Да и в ватаге двух болящих излечил.

— Правда? — усмехнулся Радко, — травник, значит?

— Кудесник просто, — расплылся улыбкой Ирн.

— Ну, дело такое, старшина, — вмешался в разговор подошедший предводитель, — раз толковый такой, пусть с знахарями да знахарками воинское дело справляет. Нечего ему весло вращать, мозоли на ладонях набивать. Неразумно это, всё как землю на журавле пахать.

— Так конечно, Ликон… — с неохотой согласился с предводителем Ирн, — пусть собирается… А пленного, утопим, что ли? Чего зазря кормить?

Пленный пытался подняться, да не мог выпрямится сам, так и корчился, как пойманная рыба. Наконец, всем надоело смотреть на такие потуги, и его поставил на песок Радко. Сам Ликон с любопытством, неспешно и дотошно, словно корову покупал, оглядел чужака, вдруг рассмеялся, да в приливе чувств ударил себя по коленям. Чем удивил даже своего сохатого, покрутившего рогатой головой.

Олен посмотрел на связанного чужака, не очень понимая, в чём тут дело. В чём подвох? Копна чёрных мокрых волос на голове, штаны из тонкой кожи, куртка из войлока, с родовыми знаками у ворота. Ничего такого, собственно не имелось. Ну, сапоги расшитые, узорчатой нитью, были хороши, спору нет.

— Так знаешь, кого ты … — он запнулся на секунду, — взял? Так это сам Манис сын предводителя Сабадая. Его отца я совсем молодым видел, его с поля Царевна Альма отпустила, под честное слово, что воевать не станет. Обманул, видать, Сабадай…

— Что говоришь! Слово данное самой великой Альбе священно! Не лгал отец, но ведь прошло уже двадцать лет. Ну, а без Мёртвой Царевны мы сможем вас победить!

— Ишь ты, разговорился, как настоящий, — усмехнулся Ликон, — Радко, пошли гонца в Оум путь даст весть старшине Савиру, что у нас в руках сын Сабадая, Манис. А тебе… Вот, награда, — он обратился к Олену, и вложил в руку золотой браслет.

— И я тебе заплачу, девка! — крикнул чужак, — должен тебе остался, что не убила!

В такой толчее, артельшики и не поняли, про что связанный говорит. Гуней, человек покрутил пальцем у виска, дескать, умом повредился паренёк, везде теперь девки мерещатся.

Ирн удивился, да ничем не показал этого. А пока Дар подвёл захваченного в бою конька, на которого усадили взятого в плен сына вождя. Один из воинов Ликона взял под уздцы эту лошадь, а другой, ехал позади.

— Ладно Олен, прощайся со своими, да приходи к обозу нашей рати, — говорил уже медленно и спокойно предводитель, — будет ждать тебя волхв Голован да сама Избранная, Кида с её унотами. Унотками, то есть… А это, — и старшина быстро связал узлы послания, да скрепил печатью, — отдашь сам, лично, Киде… Да смотри, не забудь!

И поглядел Ликон так внимательно да выразительно на отрока, что тот не решился прекословить.

— Хорошо, — тихо, не споря, ответил Олен, — сейчас, только своих перевяжу… Как я их могу оставить?

Старшина, согласившись, кивнул. Он со свитой неторопливо объехал берег, будто искал, чего и не терял. Наконец, развернулся, и хотел подъехать к Олену, да раздумал.

Всадники уехали, а он, артельный знахарь принялся за свою работу. Не то что тяжёлую, как нервную. Надо было привыкнуть, чтобы приучить себя уговаривать раненых, что всё будет хорошо, боль скоро уйдёт. Человек сидел рядом, смотрел в глаза лекаря, и должен был не просто доверять лечению, а именно ВЕРИТЬ. Лекарю. Просто обмывать да заклеивать раны, прикладывать добрые травы, да заматывать чистыми тряпицами сочившиеся ещё кровью порезы на телах усталых воинов, всё это было куда проще…

Остальные артельщики занимались важным делом- собирали добычу с тел, обдирая до наготы, и бросая мёртвых в реку. Своих же убитых положили отдельно, замотали в мешковину, приладили ремни, что бы подвесить на верхние ветви деревьев, по старому обычаю. И, к радости всей артели добра накопилось много… Одних сапог восемнадцать пар, да десять пар чоботов. Кинжалов, штук двадцать, палиц с коротким древком аж целых тридцать. Олен не прятал глаза, увидев такое. Всё закончив, и простившись, неспешно побрёл к обозу тяжёлой рати Варты.

ГЛАВА 7 Ученица у Избранной

У обоза стояла бдительная стража из десятка воинов, но Олена пропустили, по знаку ожидавшего его Радко.

— Ну вот, и пришёл. Что, доволен? — спросил воин отрока.

— Да так… В общем, всё, как и думал… Ну, почти…

— Почти… — усмехнулся и покачал головой Радко, — пошли к Избранной, она тебя ждёт.

Здесь стоили ряды громадных повозок, с колёсами в половину роста взрослого человека. В каждую были впряжены по паре волов. И, недалеко от упряжек, стояли шатры, а перед ними лавки, на которых сидели и ожидали своей очереди недужные.

А рядом, и священнодействовала Избранная, в обычном для её сословия наряде- чёрной оборчатой юбке, рубахе, да войлочной безрукавке, украшенной красной вышивкой. На плечах висел и красный плат, оставляя собранные в узел светлые волосы открытыми. Ну, и витые золотые браслеты от запястий до локтей, украшали женщину.

— А, пришли наконец… А чего ты так вырядилась? Мигом, смени одёжу на девичью! — грозно поглядела она на отрока, и даже топнула ногой.

— Вот видишь отец, — проговорила девица, — Избранная, так сразу узнала…, — и девица отдала послание от Рамида.

Избранная мигом сломала печать, прочла, и строго поглядела на девицу. Правда, Ёлке показалась, что Кида вот-вот рассмеётся, судя по тому, как кривятся её губы.

— А ты что думала, Ёлка, нарядилась отроком, назвалась Оленом, так и не узнает тебя никто? — тихо проговорил Радко.

— Да вроде бы всё хорошо было. Справлялась… Среди артельщиков, считай, своей стала. Там всяко ведь веселей. Может быть, можно вернуться, а, отец? — с надеждой поглядела она в глаза Радко.

Но тот лишь отрицательно покачал головой. Ёлка только с сожалением вздохнула, понимая и принимая неизбежное.

— Я тебя долго буду ждать? — теряла терпение Кида, и даже нахмурилась, показывая строгость.

— Ну, мне пора отец, ещё увидимся, — и Ёлка побежала к возам, переодеваться.

Радко поклонился Избранной, и быстро покинул это место. Не больно здесь было хорошо, где лечили раненых и изуродованных в бою.

***

— Вот, молодец… Хотя нет, умничка! — нашлась Кида, и сама озорно улыбнулась, поглядев на Ёлку, — А то, и сама пока путаюсь, кто ты, юноша али девушка?

— Так тебе, госпожа, виднее, — нашлась Ёлка.

Привыкли уже унотки-воспитанницы Киды к такому, но всё одно посмеивались, глядя, как новенькая краснеет. Теперь, в простом девичьем наряде, правда, с дорогим золотым дарёным браслетом на запястье, никто бы и не поверил что она- не девушка.

— Правда, варишь зелье ты хорошо. Лучше других, — похвалила Избранная, — сама что ли, научилась?

— Да откуда. Меня Краса наставляла. Наша знахарка из селения. Большая травознатница. Чего ведь только не умеет, — хвалила Красу девушка, — она и научила всему.

— Так… — протянула Избранная, с уже осуждающей интонацией в голосе.

И, повнимательней пригляделась к новой ученице, словно хотела найти в ней неизвестный ей самой изъян. Небольшую червоточину, в этом золотом яблочке.

— Это плохо? — не понимая, ответила Ёлка.

— Не то что бы плохо, но и не хорошо… Ну, как сказать… Это то же, как готовить грибы с мёдом…

— Немного странное кушанье, — подхватила Ёлка.

— Ну вот, так же и в ведовстве. Она может делать то, что считалось несочетаемым. Как берёза с яблоками на ветках, И травница, и гадалка, которой покорны кости. Это большая редкость. Примерно, как …Заяц с клыками, вот так… И, она не проходила посвящение, сама выучилась… Поэтому я за ней приглядываю, что бы худа не вышло.

Кажется, Ёлка начинала понимать… Нечто необыкновенное, значит… И это пугает Избранную…

— Ну ладно, чего все застыли? Послушали, и, хватит! Или делать нечего, всё переделали? — резко произнесла Кида, строго оглядев учениц.

Тут все не то что бы забегали, но, принялись дальше за привычную работу. Растирали травы для снадобий, двое готовили повязки из чистого льняного полотна. Ну, а Ёлка перебирала горшочки с мазями в большом ларе. Для удобства, с цветными метками на стенках.

— Не обижайся, я на твоей стороне, — осторожно прошептала Ната, одна из учениц Киды, — прости за муравьёв в твоём войлоке. Это всё Лика… Та ещё волчица…

Ёлка припомнила вчерашнюю ночь. Да, красные муравьи не давали ей уснуть. И сейчас чувствовала зуд и боль на плечах и спине. Не то что бы удивилась такой встрече, но, было обидно. В артели к ней относились куда добрее, а здесь, сразу возненавидели, или, вероятнее, испугались. Слышала она, что мужские общества куда добрее девичьих, и теперь, в этом убедилась. Козни, недоверие, шёпот со всех углов…

— А верно, что в артели у тебя был возлюбленный? — так же тихо, но с надеждой на ответ, закусив губу, спросила Ната.

Весь её вид говорил, как же сейчас девица изнывает от любопытства. Ёлка не была неумной, и не стала портить такую игру. А то ведь, было бы незабавно…

— Не могу ответить… — прошептала она, сделав нарочито строгое лицо, и отвернулась.

Её собеседница с серьёзным выражением кивнула. Как видно, ответ показался более, чем достаточным. И, довольная Ната отошла, и начала шептаться с двумя своими подругами. Ёлка не была разочарована, всё вышло, как она и рассчитывала, сплетня стала мгновенно распостраняться, как след на воде от брошенного камешка.

ГЛАВА 8 Войско у Оума. Новая битва

Радко торопливо обряжался в свои доспехи, подтягивая ремешки на боках. Так он в эти мгновения извивался, словно рак, желавший бы забраться в свой панцырь. И хотя дело было уже привычным, а вспотел воин от таких трудов. На помощь подоспел и Шеко, старый друг и сосед в селении. Сам бы ведь не справился!

— Дай и я тебе помогу, — проговорил воин, в ответ оказывая такую услугу товарищу.

Наконец, Радко одел подшлемник, и остроглавый костяной шлем, украшенный искусной резьбой, целиком закрывший его голову. Проверил ещё раз, ремень у щита, и то, в таком деле не было мелочей. Затем пришёл черёд перевези с кинжалом. Закинул за спину налучье и колчану, полный стрел. А в руки взял боевой топор, палицу и копьё. Это оружие крепилось к попоне сохатого.

Не он один спешил к площади лагеря. Воины из их шатра, да и других, стоявших рядом, проходили к загородке, и выводили своих сохатых. Могучие животные, привыкшие с детства к своим седокам, были послушны. Радко порадовал своего лося сухарём, и погладил ему морду. Затем приладил кожаный нагрудник, чтобы защитить верного друга от вражьих стрел.

— Ну всё, выезжаем! — крикнул их сотник, Ватей, оглядев собравшихся всадников.

Воины садились на спины своих сохатых, прикрытых попонами из войлока, и с валиками, что бы удобнее было сидеть, и их первый десяток неторопливо стал выезжать к опушке леса, к, назначенному им для битвы, месту. Раннее утро было прохладным, что радовало. Всё же доспехи согревали, в прямом смысле слова, особенно, стеганый поддоспешник. Даже лёгкий ветерок поднялся, и словно в помощь, дул в спину воинам ханза.

Радко послал своего сохатого влево, ударив его круп правым коленом. Тот понимал любой приказ сразу, чуть повернул, как и весь ряд всадников. Впереди, с полверсты от них, в поле, он заметил передовой разъезд. Предводитель ханза, рассчитывал на схватку, но не желал, что бы битва началась внезапно. Чужаки, пока не приближались ближе пяти вёрст.

Но, разведчики, неспешной рысью двинулись вперёд, с луками наготове. Видимо, Рамид уже всё решил, и был готов к битве.

— Эй, ребята! — крикнул Ватей, — как начнётся схватка, наша сотня уходит влево, за завал из деревьев. Не торопится, пускаем по три стрелы, и уж тогда действуем… Всем ясно? До копий дело должно дойти в самом конце схватки! А уж потом, и палицы в дело пускайте!

Радко ухмыльнулся, как и другие воины. Кто не знал, что их сотник немного косноязычен? Так зато умелый и толковый, и в любой схватке соображает быстро.

***

Радко заметил, как их разведчики, на галопе, отходят. Видимо, началось… И, через пару минут показались сотни конных воинов, на приземистых лесных лошадках. Что-то кричали, но, не было слышно. Но, с пушки леса, вдруг прерывисто загудели два рога.

— Ну всё, начинаем! — крикнул Ватей. Сначала начинают десятки Палака, Звана и Лита!

Раньше, в детстве, Радко считал, что всадники бросаются вместе, единым кулаком. Но здесь, понял многое. Что бы не быть сбитыми с места, отряд на лосях атакует частями. Остальные, удерживают место…

В бой бросились и иные воины, других сотен. Ханза осыпали чужаков стрелами, не вступая в рукопашную. Не доезжая сотню шагов, они отвернули, и помчались обратно. Чужаки, стали преследовать. Правда, тут были немного огорошены. Свежие ханза бросились на помощь, и опять полетели стрелы, сбивая с коней врагов.

Радко видел, как за ними строятся вернувшиеся воины из десятков Палака, Звана, и Лита. Оруженосцы, уноты, подбежали к ним, подавая полный колчаны стрел, взамен опустошенных, и чаши с водой, напиться. Опять загудел боевой рог. Кажется, пришёл и их черёд, и Радко со всеми, послал своего сохатого вперёд.

Теперь, ощущая под собой, как несёт тебя лось вперёд, он смотрел только вперёд. Лук держал в левой руке, управляя сохатым лишь ногами.

— Пускай стрелы! — услышал голос десятника.

И тут уж, руки делали дело, словно сами собой. Тянул тетиву, стрелял и стрелял. Только видел, как красное оперение исчезает вдали, а там, во вражьем строю, кто-то валится с коня, или конь, на полном скаку зарывается в землю, или заваливается на бок, придавливая седока. Крики, грохот, ругань… Над ними тоже пели стрелы, только чужаков. Но вот, их десяток разворачивается, и Радко со своими скачет назад. Тут в щит за спиной ударила стрела, почувствовал так, словно палкой ударили. Навстречу с луками в руках, скакал другой десяток ханза, а они прошли между ними, как проходят зубья гребешка между волосами.

Затем они развернулись, и опять осыпали стрелами чужаков. Затем, по рёву рога, вернулись, и встали в последнем ряду их сотни. Тут затрубили рога, иих сотня, во главе с Ватеем, стала уходить влево, прячась за завал из деревьев. Они уже видели скалящиеся лица чужаков.

Но, радость была недолгой. Пешцы и уноты, прикрытые завалом, обрушили на находников сотни и сотни камней из своих пращей. И оружие же такое немудрящее, а валило врагов на землю десятками. Кони испуганно ржали, сбрасывали с себя всадников. Чужаки, понятное дело, стали спешиваться, и бросались на завал, пытаясь освободить себе дорогу. Закипела рукопашная схватка. Чужаков сбрасывали шестами и баграми, но те не унимались, лезли вперёд, бросая дротики.

И, может быть бы и всё же прорвались, не смотря на множество павших.

Ватей глянул на своих воинов, крепко сжимавших в руках оружие. Видно, все были готовы к решительной схватке. И сотник крикнул:

— Ну что, гуси?

— Га-Га-га! — восторженно вопили они в ответ.

Гусь, был священен для ханза, собственно, ханза и означало гуся, и и сейчас бойцы считали себя священными воинами, стоявшими за весь народ. И решительность их была просто необорима.

Да тут с двух сторон ударили всадники ханза на могучих сохатых. Натиск их был страшен. Лоси ничего не боялись, и были много сильнее, чем кони. Ржали лошади, лоси ревели в ярости, комья земли летели из-под копыт. Лесные повелители валили на землю лошадей, а их седоки пустили в дело копья и палицы. Палица ханзов не похожа на такое оружие иных племен. Состояла из навершия, и длинного древка, почти в рост человека. И, вот сейчас, такое оружие было очень кстати. Им было можно достать врага издали.

Тут и Радко, сломав древко копья, упал со спины сохатого. На него бросились двое чужаков, бросив дротики. Медные острия ударились в костяную броню, выломав пару пластин. Ханза тут зарычал от ярости, как злой медведь. Потемнело в его глазах от злости, руки и ноги, будто ничего не весили, а время — остановилось. Он выхватил свою палицу, уклонился, изогнувшись вбок, от укола кинжалом, а сам, обрушил на голову врага палицу. Не слышал противного хруста костей, уши словно воском заложило. Радко отпрыгнул от падающего тела, сделал ещё шаг в сторону, и ловким ударом свалил второго противника, неожиданно ударив тычком навершия палицы тому в лицо. Тут подбежал сбоку третий, которому под удар Радко подставил свой щит, а затем длинным древком палицы ударил неприятелю в пах. У врага глаза разом закатились, лицо побелело, он упал, и скрючился от страшной боли. А схватка всё продолжалась, и некогда было отдыхать.

Находники падали, сражённые, уже десятками, устилая телами и так примятую траву. Они тоже трубили в рога, прося подмоги у своих. Но, всё было тщетно, а ханза одолевали неприятелей, и пощады не было никому.

Кто из чужаков успел убежать, только тому и уцелеть повезло, в этой страшной битве. Но, предводитель чужого войска не пришёл на помощь. А солнце всё ещё поднималось по небу в своей золотой колеснице, на самую высоту. Ещё даже не наступил полдень, как всё закончилось.

ГЛАВА 9 Худой мир после ссоры

Войско ханза так и стояло, посреди поля, усеянного убитыми. Да своих погибших воины Варты отнесли к перелеску, где их обряжали в последнюю дорогу волхвы войска.

Среди сотни верховых, стоял и Ватей, гордый своими воинами.

— Все молодцы, выстояли, и хорошую добычу в поле взяли, — негромко проговорил сотник, — вот, уноты сколько коней собрали

— А войско Оума так и не пришло… — сказал ещё тише десятник Палак.

— Опоздали видно, штаны подвязывали, — зло прошептал Зван.

— Может быть, и дело какое, — объяснил Ватей, — мы и сами выстояли.

— Да что добыча… Если бы их обоз и лагерь, тогда дело другое. А так мы добыли, так это по паре драных сапог на брата… И стрелы потрачены, а цена им немалая, по два золотых кольца за десяток, — опять начал Палак.

— Да хватит тебе душу всем бередить! — не сдержался Ватей, — поглядим, что сам Ликон на сходке будет говорить…

Видел и Радко, как рассержены, обозлены воины. И то, бой окончен, зачем стоим? Что там старейшины творят? Или опять какой обман затеяли? Да и плохо без добычи домой возвращаться. И, медных дел мастер ничего просто так не делает, как и оружейник.

Но тут, неожиданно раздался протяжный рёв рога. Радко прислушался, да переглянулся с односельчанами. Дар кивнул, и тихо произнёс:

— И вправду, не наш рог голос подаёт… Не наш голос, это точно. И не чужаки…

— Может быть, с Оума? Войско идёт? — пробовал угадать воин

— Сейчас и узнаем, — спокойно проговорил Палак.

Воины заметили, как старшина Рамид, с стягом и с унотами свиты, порысил навстречу. Ждали недолго. К войску Варты Ликон вернулся не один, а с отрядом под стягом Оума. На древке, всадник нес Золотого дракона. А его личные дружинники, по старому обычаю, несли за спиной белые лебединые крылья, в память о крылатых воинах Первой царицы Оума, самой Елены Прекрасной.

— Гляди ты, — усмехнулся Патал, да ладонью пригладил свои усы, — неужто сам старшина Савир пожаловал? А Золотого дракона со времён Ильзы из Белого дворца не выносили! Точно, такое все старики говорят!

— Сейчас узнаем, что да чего, — тихо произнёс Радко, — не нравится всё это!

— Ладно, всё одно послушать придётся! — заметил рассудительный Зван.

Но тут два предводителя подъехали к войску Варты. Пронзительно зазвучал рог, призывая всех к молчанию и вниманию.

— Вот, слово скажет наш союзник, сам Савир Катович! — начал говорить старшина Рамид, — выслушайте его!

— Доблестные воины прекрасной Варты! — громко проговорил Савир, поднимая правую руку в приветствии, — спасибо за вашу доблесть и стойкость! Вы пришли к нам на помощь, спешили, забыв о своём! И мы помним об этом! Манис, сын Сабадая, предводителя чужих, привёз нам весть, что его отец желает заключить мир! Не будет больше войны, а будет дружба и согласие! Сабадай также даёт каждому воину Варты по двадцать колец золота!

Сначала не очень уж доверчиво слушали воины такую речь. Разве кто-то мог поверить в дружелюбие чужаков? Не раз и не два те нападали на земли ханза, особенно, если в такие годы их не берегла Мёртвая Царевна со своим войском.

— Но, Сабадай просит позволения собрать тела его убитых воинов, — продолжил Савир, — затем, его войско покинет наши земли. А торг будут вести около Крепости.

Ну, а Савир Катович известен был во всех русских землях своими художествами, да тягой к разным хитростям, козням. Сеял, словно семена на пашне, раздоры и рознь, умея этим приумножать свои богатства. Кто не знал о его лодьях, бороздивших студёные моря в поисках новых богатств? Да, торговлю смог приумножить, обогатить Оум, и даже Саргат, и серебро из дальних земель текло и в дальний Гандвик, но не зря говорили, что у старшины Оума не один язык, а десять… Сомневались воины в словах этого предводителя.

Но, тут опять прозвучал рог, и уноты Савира стали подносить и класть у рядов воинов замшевые мешки, тяжёлые на вид. Затем, разом, ослабили завязки, показывая содержимое. Ярое золото заблистало в лучах полуденного солнца.

— Здесь много, что бы утишить ваши печали! — продолжал свою песню этот соловей из Оума, — сотники получат золотые гривны… Да, я знаю, мысли отважных воинов, победивших врага… Что лучше согревает сердце мощного бойца, как то добро, которое можно получить в обозе сломленного неприятеля… Но, известно и другое, что загнанный в угол волк особенно страшен, и неразумный добытчик, желая получить драную серую шкуру, может потерять свою жизнь. Так и тут, чужаки, защищая жён и невеликое добро в обозе, возьмут немало жизней бойцов Варты и Оума. Вместо этого Сабадай дал выкуп, и обещание впредь не нападать на наши земли, и не препятствовать торгу и нашим купцам. Пусть будет мир и дружба, а не кровь и война! Это же скажет Манис, сын повелителя Сабадая.

Крик и грохот оружия наполнил всё поле. Казалось, что эти звуки отражаются от деревьев, и поднимаются в небо. Воины-хпнза колотили древками палиц о свои щиты, не сдерживаясь, вопили во всё горло. Торжествующий Савир вывел перед собой чужака, и Радко узнал этого человека, И вправду, это был сын Сабадая, взятый в плен Ёлкой. Но, с боков паренька стояли здоровенные уноты старшины Оума, прикрывая важного пленника своими щитами. Мало ли ведь что, а сгоряча бросит один из ханза дротик, и сгинет юноша…

— Я, как уста и голос моего отца… — очень громко заговорил Манис, — говорю от чистого сердца! Хватит проверять друг друга, кто храбрее или сильнее. Кого боги больше любят. Можно заниматься торговыми делами, в этом нет позора для мужчин. В каждой дом придёт достаток. Пусть будет мир. А даже худой мир лучше доброй войны!

ГЛАВА 10 Пир да…

Радко вместе с Даром и Званом были в разъезде, наблюдая, как чужаки собирают своих убитых. Несколько десятков человек, с парой шаманов занимались этим скорбным делом. Укладывали мертвецов на двуколки, с впряжёнными в них лошадьми. Один держал под уздцы животных, хрипевших и перебирающих ногами, учуявших запах крови и смерти. Спешили уложить, закончить, просто завершить этот урок до темноты.

Казалось, чего здесь опасаться? Но Рамид не доверял ни Манису, ни Сабадаю, ожидая какой-нибудь каверзы.

Радко чувствовал, что ему стало жарко. Да и то, что рубаха под доспехами была уже давно мокрой от пота. А не снимешь ведь сейчас всё это с себя, нельзя, терпеть приходилось. Правда, вот достал с пояса флягу с водой, отпил немного, и полегчало немного.

— Что, жарко что ли? — спросил, усмехнувшись, Дар.

— Да вроде бы, уж, ничего, — ответил Радко, — хочешь?

— Пиво что ли?

— Нет, вода просто.

— Обожду пока. Скоро, пешцы говорили, что уноты Савировы столы накроют. С богатым, говорят, угощением.

— Так Савиру Катовичу разве жалко солёной рыбы? — засмеялся Дар, — или репа не уродилась?

— А что, только рыба будет за столом?

— Ну, может быть, репа да грибы. И ещё ячменного хлеба вдоволь…

— Ну и ладно, Зван, — засмеялся Радко, — и так, почитай, несколько дней на сухарях да сушёной рыбе сидим. Глядишь, хотя бы квасу вдоволь дадут. Вволю напьёмся…

Вправду сказать, восемнадцать золотых колец очень ладно лежали в мошне, грели сердце. А по паре, колец каждый из них, отдал тем, кто своих сохатых в бою лишились. А на погибших воинов Варты старшина Оума дал немало, и всё дорогими собольими мехами, что бы утишить слёзы родных по ушедшим.

Но вот, кажется, и закончили своё скорбное дело чужаки, покатили тяжело гружёные повозки за дальний лес, где ожидало их войско находников. Подождали ещё, и загудели на незнакомый лад рога, потянулись огромные возы на восток. Их сопровождали сотни конных воинов. Войско Сабадая возвращалось в свои степи.

Тут и Зван схватил свой рог, окованный золотом, и прогудел четыре раза. Давал знать бывалый воин, что покидают русские земли находники. И ответ услышал, как ответили ему из стана их войска.

— Ну всё, можно и возвращаться, — тихо проговорил Радко.

— Точно, — согласился Дар, поворачивая своего сохатого.

***

А поутру, рядом с стольным Оумом, расставили громадные столы. Тут же сновали уноты, выставляя на них яства и деревянную посуду. Простую, нераскрашенную. Но, правда, отроки были веселы, и приветливо здоровались с воинами. Хотя, бывало ведь по-разному, и зачастую дворня не больно-то жаловала родовичей. Считали себя на более высоком месте, эти прислужники.

Радко подошёл к одному, присмотрелся к деревянным блюдам, полными угощений. Много чего здесь имелось, от щедрот выставленное вовсе не тороватым старшиной Савиром. Рядом стояли жбаны с мёдом ставленым, пивом и квасом,

— Слышь, Зван… А здесь, и не только репа… — усмехнулся он, — и сушёная рыба с сухарями.

— Да, это и странно. Непривычно для Савира Катовича, так-то разбрасываться. Известный своей прижимистостью вятший человек. Как и вся его семья. А ты был в Оуме? И в Золотом Дворце? Видывал громадную крепость с валом?

— Так откуда… Хотя всегда хотел. Да и дочка, Ёлка все уши прожужжала. Дескать, поглядеть на Белый трон, да тот самый Дворец, где Елена жила.

— Глядишь, завтра сходим, посмотрим. Ладно, пошли, на траве посидим, пока к столам не позвали! — проговорил Дар.

И воины из сотни Ватея, неторопливо отошли в сторонку. Калей, не говоря ни слова, перекинул гусли со спины, да неторопливо запел, умело перебирая звонкие струны. Вокруг него собирались ханза, слушая старинную песнь. Словно живые, вставали перед бывалыми воинами Бессмертные, Падшие слуги самой Елены. Пел о том, когда ещё у них были крылья белыми, а не почернели от смертных грехов. Молчали воины, каждый думал сейчас, о своём. Вспоминали они свои семьи, родной дом.

— Всё тут стоите? А к чему? Пригорюнились, да головы повесили! — нарочито весело говорил Ватей, — идите к столам, всё готово! Печёное мясо разносят! Тут, медлить нельзя! А то не достанется ничего! Да и Калей вам потом споёт, какую повеселее, как чаши три ставленого мёда изопьёт! Ну, или четыре!

— И ты с нами садись! — предложил Дар, — чего один устроился?

— Куда я без вас! — засмеялся сотник.

Радко сел на лавку среди товарищей, а унот, проходивший вдоль стола с корзинкой, наделил его пышущим куском печёного мяса на кости. Получается, знатная оленина, когда запекают тушу в яме, с прогоревшими углями. Запекается почти сутки, и мясо выходит невероятно мягким и нежным.

Угощение едва уместилось в миске, оно источало яркий аромат хрена, смородинового листа, дикого чеснока. Нож сразу, будто сам собой очутился в его руке, острая бронза лезвия срезала сочные ломти. Попробовал, и просто обомлел. Было просто невероятно вкусно, особенно после сухарей, и походной каши, да и похлёбки. И особенно, с куском отличного, чуть присоленного хлеба. А рядом, на столе, нашёлся и зелёный лук. В общем, невозможно было отвлечься. Но тут опять подошёл унот, и наполнил ковши искрящимся тёмным пивом. Дар поднял свою чашу. И тут, и другие встали. А там и началось, и пиво, а за ним и ставленый мёд. Было весело, Калей заводил новую песнь. А уноты принесли изжаренного целиком быка, и воины просто кричали в восторге…

ГЛАВА 11 Ёлка, Тисат и узорчатые сапоги в ночном тумане

Избранная сидела за столом, с идеально прямой спиной, словно великая повелительница между народа, а она-так среди своих верных учениц. Тщательно расчёсанные длинные волосы не были заплетены в косу, а просто ниспадали на её спину золотистой волной. Она привыкла к уважению и поклонению. Да, и заслуживала его. Такая пчела- матка, а вокруг неё роились рабочие пчёлы, юные девушки, которых она наставляла.

— Ёлка, будь добра, поставь здесь жбан с смородиновым взваром, малиновый не стоит, это скорее, лекарство… И, земляничный пусть принесут. Да Тисату напомни о смородиновом квасе!

— Сейчас же исполню, Кида, — ответила девушка, и отошла от стола.

Надо было торопится, Избранная не любила долго ждать. Да и идти недалеко, по тропинке, а там и приметила девушка у тележек весело гомонящих унотов. Да и хорошо, обувка у неё была ладная, поршни ноги не натирали, и подвёртка ладная да мягкая, из хорошего льна, её маменька на детей не скупилась, как с благодарностью подумала Ёлка.

— День добрый, отроки, — чинно проговорила девушка, подойдя к унотам Савира, и вежливо поклонилась.

— И ты, здравствуй, — ответил старший из них, и тоже поклонился.

— Тисат, — начала она говорить, и старалась сказать это убедительно, как госпожа, — Избранная желает земляничного и смородинового взвара и непременно смородинового же кваса.

— Конечно. Сейчас и отвезу, красавица, — проговорил он.

Девушка, не заметила, что ей удалось внушить почтительность отроку. Ёлка чуть нахмурила светлые брови, но, слова пригожего отрока были ей приятны. И, она надеялась, что не покраснела, но, на всякий случай, а конечно, не от смущения, отвернулась. Ещё какое дело, смущаться ей! Ведь она самого сына Сабадая в плен взяла!

— Мы тут слышали, что ты взяла в плен Маниса. И как ты смогла? Прямо невероятно! — спросил её Тисат, быстро окинув взглядом гостью.

— Так вышло, — буркнула она, — пошли.

Неохота было объяснять, что была в тот день в мужской одежде. Как-то неправильно вышло, хотя тогда так она не считала.

— Пошли, — кивнул Тисат, и покатил свою тележку с припасами.

Она шла позади, наблюдая, как забавно иногда подпрыгивают колёса, но отрок ловко удерживал равновесие, и из горшков не пролилось ни капли напитка. Но и сам паренёк был приятным и весёлым, и кажется, ей немного понравился. Да и выглядел хорошо. Пришли быстро, но быстрее, чем бы ей хотелось.

Отрок выставлял напитки на стол, затем низко поклонился Киде. И паренёк встав за спиной Ёлки, тихо прошептал:

— Буду ждать тебя у стоянки, где ореховые кусты. Солнце сядет…

— Ну всё, уходи. Нечего тебе тут делать! — строго приказала Избранная отроку, — поспешай! Ёлка, а ты вот, садись рядом. Смотри, нам рыбу принесли!

И вправду, пока она ходила-бродила, на столе оказалось целое корытце с громадным запечёным осетром. И выглядело знатно, и пахло от этой снеди ещё лучше. Избранная вооружившись деревянной лопаточкой и ложкой, раскладывала угощение по мискам, щедро наделяя своих учениц.

— Вот, Ёлка, тебе самое лучшее. А то исхудала как, прямо кожа да кости, — заботливо проговорила она, — вот, ешь. Натка! Лика! И вы берите!

Ученицы забрали еду, и чинно, не толкаясь, расселись рядом. Как и Гата и Дита и Прия с Мией, все Семеро, вышло всё прямо по обычаю. А этому порядку Избранная следовала всегда, не сомневаясь и ничего не меняя. На широком блюде, перед ними, лежал нарезанный узкими ломтями хлеб. И, не обычный ячменный, а пшеничный. Ну как тут не уважить столь радушного хозяина! И Ёлка решительно приступила к угощению.

Такая рыба, хороша сама по себе. Правда, её мать добавляла тёртый хрен и смородиновые листья, но, судя по вкусу, савирова кухарка придерживалась тех же правил. Рыба остыла, причём в самую меру, горячая, но не обжигающая, и просто таяла на языке. Запила смородинвым квасом, и тут вокруг раздались крики и песни. Воины радовались на свой рад.

Избранная что-то тиха прошептала, оглядываясь. Видно было, что раздражена всем этим. Кида сначала закатила глаза к небу, затем просто смежила веки, не в силах сдерживаться.

А Ёлка поглядела на своих товарок, но Лика и Ната лишь поспешно отвернулись. Прошлой ночью девушке пришлось хорошенько взгреть своих «подружек» за их «шутки». Несколько затрещин и подзатыльников, как надеялась Ёлка, привели девиц в чувство. Она не собиралась прощать муравьёв в своей постели. Правда, сейчас Ёлка всё думала о том, идти или не идти на свидание к Тисату. В конце концов, и приятная погода, попрохладнее будет, чем сейчас. А то ведь, верно, напридумывал себе непонятно чего…

***

Недалеко от шатра Киды стояли солнечные часы, отмеряя время от восхода и до заката дневного светила. Длинная тень указывала, что осталось совсем немного времени. А Ёлке опять предстояло выбираться, но не спросившись. Куда деваться? Хотя, всё девушка хорошо обдумала. Сейчас она выметала земляной пол палатки, где Кида лечила страждущих.

А Ёлка, как деловитая девица, опять разжилась мужским платьем- штанами с узором у лодыжек, и широкой курткой, с родовой вышивкой.

— Точно, семья Агнаса, из Оума. И, ещё унот, — тихо прошептала она, — спасибо, паренёк..

У каждой семьи был свой узор, и всякий из ханза легко бы его понял. Это как опознать своего сохатого по рогам, тут уж ошибиться было бы невозможно, как подумала сейчас девица.

Ну, а волосы должна была прикрыть шапка с длинными лопастями с боков. Этот убор был, к счастью, неприметным.

Пока же старательно исполняла этот урок, продолжала уборку. И, причюм, очень нарочито неторопливо. Всё время прислушивалась, как бы не быть застигнутой врасплох. Наконец, решила, что пришла пора переодеваться. Завершив своё преображение, присела ненадолго, поправила подвёртку на ногах. Проверила, всё ли в порядке, и только тогда решилась окончательно.

Осторожно отведя полог, выглянула из палатки. Никого из учениц не было видно, никто не сновал, уминая лёгкими башмачками слабо утоптанный белый песок стоянки. Показался лёгкий шорох, но нет, ничего такого Ёлка не заметила. Потянула полотно, полога, и принялась быстро переодеваться. Девичью одежду осторожно уложила в мешок, закинула за спину. Нет, конечно, посмотрелась в бронзовое зеркало, исключительно на удачу. Но, осталась довольна собой, и выбралась, приподняв полотняную стену, и ползком, быстро юркнула в кусты.

Дорогу помнила хорошо, но старалась, что бы её не заметили. Добежала быстро, и видела Тисата, стоявшего чуть сбоку от кустов орешника. Ей вдруг захотелось удивить отрока, ну, может быть немножечко испугать, если получится. И она, не думая о коленях штанов, поползла через заросли. Пару раз задела ногами старые сучки, и чуть было не вскрикнула от боли, но сдержалась. Но тут, её привлекли четверо человек, скрытых среди деревьев. Ёлка заметила, по чужеземной обувке, что двое из них-это находники, недавние враги. Другие, ханза… А у одного из них были приметные, расшитые сапоги, и оба закутаны в плащи, и лиц было не рассмотреть.

Рука сама потянулась к ножу, висевшему на поясе, и вцепилась в костяную рукоять. Девушка старалась почти не дышать, и подобраться поближе, что бы услышать, о чём разговор. Даже губы поджала от волнения. Может, и помогло, но, теперь смогла на слух различать слова:

— …Вот так и порешим.

— И мы не против, — проговорил чужеземец.

Ёлка аж вздрогнула. Голос был Маниса, точно… Но, одежда, что имелась у юноши, уже была не простая, походная, а богатая, расшитая прихотливым узором, очень нарядная. Девушке, например, очень понравился новый облик этого отрока. Она замерла, почти не дышала, хотя и ноги её стали неметь, было лежать очень неудобно.

— Договорится лучше всё же лучше, чем воевать. А выгода для всех будет большая. Да и наш союз много пользы принесёт, — вещал ханза, — хватит уж воевать без конца.

— А что скажут старейшины Варты да Гандвика? И саргатцы? Серпонов и и Грустина? — спокойным голосом напомнил Манис.

Ёлка пыталась рассмотреть говорившего ханза. Неудобно было, ведь она легла за спиной человека с узорчатыми сапогами. Но старалась всё услышать и запомнить девушка. Понимала, как это важно. А противная ветка, висела прямо перед глазами, словно не понимала этого, и нахально царапала ей лоб.

— Договоримся… С старейшиной Серпонова, Ургазом, в дружбе я большой. А Гандвик Великий — так он далеко, от нас, да мало у них воинов. — повторил ханза, — И вот что. Прости, что так вышло, да девчонка тебя захватила.

— Сам виноват… Хотел пройти в Оум, да не понял, что Даргат засаду готовит, вот и попался… А девка молодец, шустрая. Я бы взял её женой..

Ёлка чуть было не крикнула, в возмущении. Ишь чего выдумал, что бы она женой чужого стала, да опомнилась.

— Ничего, дело молодое, успеешь ещё… Всё же, что насчёт нашего договора думаешь?

— Что же? И отец не против, что бы мы договорились. Сам просил такие слова тебе передать, уже как год назад, — с упрёком проговорил Манис.

— Не время было ещё… А уж тем более, во времена Царевны Альмы. Сам припоминаешь, или дед тебе рассказывал, что уж больно крута была Царевна. И с меня бы мигом с меня шкуру спустила, да соломой набила, чучело сделала. Это уж точно… А из батюшки твоего головы ожерелье бы сделала. Волхв её большой искусник был, много диковинок сотворил.

— Вот и хорошо, что она давно уснула… А нам, ведь спать тут некогда, верно…

Тут Манис хотел, как видно, назвать имя своего собеседника, да Ёлка от волнения всё испортила. Громко хрустнул под левой рукой сучок, и воткнулся в предплечье, проткнув войлок рукава куртки, Она приглушённо вскрикнула, не сдержалась, и эти четверо замерли, прислушиваясь. А она, подтянула ноги к животу, потёрла бедра и голени, готовясь бежать без оглядки. И хорошо, что темнело быстро, да начал на землю туман ложиться. А Ёлка подтянула к себе палочку, и без размаха кинула, угодив в дальний куст бузины. Незнакомцы и Манис обернулись к кусту, а девушка, побежала в другую сторону.

Ветки и сучья со старыми листьями немилосердно скрипели и шуршали под кожаными подошвами её башмаков, а она петляла между кустами и деревьями, как сумасшедший заяц. Так быстро, она пожалуй, никогда не бегала. Наконец, юркнула в дупло упавшего дерева. И, что хорошо, быстро ложился туман в эту ложбину лесной чащи, будто дух этого места намеренно навевал этот морок. Елка, поджав руки и ноги, лежала, едва дыша. Слышала, как прошли мимо люди, и один из них тихо прошептал:

— Не видно, что за паренёк бежал…

— Найду скоро, Манис. Я приметил, что за вышивка на куртке, какого из родов… Хорошо, что не из Варты.

Голос Ёлка, будто узнала. А лицо, под плащом не было видно. Но вот, шум от шагов удалялся от её убежища, а она всё ждала и ждала. Боялась, что столкнётся сейчас с теми людьми. Наконец, всё затихло, и в темноте Ёлке пришлось добираться до обоза Избранной. Хорошо, что небо было чистым, и она быстро шла по Путеволной звезде. Всё одно, вымокла насквозь по ночной росе. А уж как пришла к обозу, едва не закричала от радости. Опять пришлось ползти под возами, пережидать в тени громадных колёс. А тут ещё и ученицам не спалось, таскались рядом с палатками. Видела, как Натка с Ликой опять ругаются. Но а Ёлка добралась до палатки, где должна быоъла убираться, и подлезла, приподняв полотно стены. Быстро стащила с себя мокрую мужскую одежду, стала перевязывать руку полосой чистой ткани. Кровь не текла, рана была чистой. Тут, зябко поёживаясь, можно сказать с наслаждением, одела оборчатую юбку, рубашку тонкого полотна, и куртку, быстро затянув завязки. Поправила волосы перед зеркалом, убрала грязь с носа и лба, не хватало ещё замарашкой показаться. Вздохнула, припоминая, где успела так вымазаться! Проверила украшения, и только теперь спокойно вздохнула. Зажгла масляный фонарь, и неспешно и гордо пошла к своей палатке.

— Ёлка, ты что, не ложилась ещё? — спросила Ната, подтянув к самому носу одеяло.

— Так всё в трудах, не то что вы, засони, — ответила девица, — тепло да хорошо здесь…

— А мы уж думали, ты к пареньку на свиданье побежала, — добавила Лика, перевернувшись на бок, и подложив ладонь под подбородок, — Тисат, он пригожий…

Девица с лёгкой улыбкой воззрилась на Ёлку, будто ожидая каких-то подробностей. Ни на самую малость не поверила она словам столь припозднившейся девицы.

— Всё бы вам об отроках сокрушаться, — деланно строго ответила она, — спать пора! Тёмно уж…

И Елка задула фитилёк фонаря, тот обиженно зашипел и погас, выпустив струйку дыма напоследок. А девушка села на матрас, снимая обувь, поспешно раздевалась. Юбку, куртку положила осторожно на сиденье, а вот рубашку снимать было тяжело да больно. Охнула, потрогав разбитую коленку, Ночная рубаха серого полотна без рукавов прикрыла её тело. Сразу стало чуть легче на душе, но тревога её всё не оставляла. Девушка быстро юркнула под мягкий войлок одеяла, с наслаждением потянулась, вытянула ноги, поиграв пальцами. Стало тепло и хорошо, она вздохнула, и закрыла глаза, провалившись в сон почти в одно мгновение.

ГЛАВА 12 Живу сватают

Девица устроилась в кресле, вытянула ноги, чувствовала, как зубья гребня мягко скользят по её волосам. Она почти засыпала под мерными движениями своёй чернавки. Ловкие и умелые руки женщины неспешно продолжали, не прерываясь, делали привычную работу. Не задевала и не царапала кожу головы, выходило всё у неё ладно и как-то красиво. И одета была хоть и просто, да опрятно и ладно, приятно глазу смотрелась. Даже браслетами были украшены её запястья, но, конечно, медными, а не золотыми или серебряными.

— Вот, устала сегодня, красавица моя, — приговаривала чернавка, — а немало выткала сегодня. Матушка и нарадоваться тобой не могла, всё хвалила и хвалила… Все-то были рады-радёшеньки.

Жива и поверить таким словам не могла. Мать чаще её бранила, свою единственную дочь так называла только криворукой неумехой. Не давала Астья потачек, сурова была матушка, ох…. Все показывала, как же ткут за станком, что бы полотно выходило ровным и гладким.

— Спасибо тебе, Ярка. — говорила твёрдо Жива, смотрясь в зеркальце- Так как ты, никто не сможет, это уж точно… Волосы после твоего гребня, просто огнём горят, блестят…

Зеркало было старой работы, говорили, сам умелец Акаст его сотворил. Гладкое да ровное, с лучшим отражением, оно переходило по наследству в семье Савира Катовича. А сейчас досталось Живе.

— А то, дитятко моё… И хорошо, всё так хорошо… Вот, уж и сваты приехали, батюшка и приказал тебя принарядить. Красавица ты моя ненаглядная, — с чувством произнесла чернавка.

— Чего же матушка сама не пришла? — с вызовом в голосе ответила девица, — должна уж быть, если по Заветам. Небось, со слов самой Елены Прекрасной записано на золотых табличках, и такое нарушать невместно… Даже и ей…

— Будет, будет госпожа Астья в трапезной, а то как же? Завтра, все и соберутся, не сомневайся… И братья прибудут… Все, как и положено…

— А Рата? Рата будет?

— Да уж не знаю… Сама ведаешь, ежели брат твой недужен будет… То нет, чего ему там делать?

— Не умалишённый он! И ты… Не смеешь! — крикнула она, топнув ногой, — быстро веди его сюда! Приказываю!

Чернавка бросила гребень, поклонилась, склонив голову едва ли не до половика, и уж собралась бежать, как вдруг…

— Да ты забыла косу заплести. Вот, доделаешь, так и за братцем моим беги, — напомнила девушка.

— Прости, госпожа. — пробормотала чернавка.

И, быстро, но умело исполнила свой труд, доделав всё до конца. Жива склонила голову, проверила, как же она всё это исполнит. А, впереди, уже мысль летала, и она чуть улыбнулась. Но так, что бы и хитрая Ярка не догадалась. Знала ведь девушка, что наушничает чернавка, всё докладывает батюшке о ней, да о брате. Да ничего поделать не могла а своих слуг, и не было.

Ярка же поклонилась, да быстро вышла из девичьей светлицы. Шустро так ногами двигала, не перечила. А затем, и услышала Жива долгожданные шаги, и милый голос:

— Что, звала меня, сестрица?

— Так и есть, — пробормотала Жива, и обняла и поцеловала брата, — слышал ведь, замуж меня выдают?

— Точно, вся усадьба о том говорит.

— Помочь тебя прошу…

Рата поглядел на неё так, словно сроду раньше не видел. Склонил голову к левому плечу, чуть прищурился, и взял сестру за руку.

— Завтра не получится. Гостей много, да и унотами полна усадьба. Обождать придётся, дня два. Не торопишься ведь?

Она чуть задумалась, вспомнив о своём. И то, не было в её мыслях даже пригожего сына воеводы Сеяна, весёлого и разговорчивого Умира. Только обида осталась, встал тот день, когда по единому слову её отца, Савира Катовича отступился от неё Умир Сеянович. Казался веь бойким да сильным, а тут, сразу сдулся, словно рыбий пузырь. Вот и досада до сих пор была в её сердце.

— Золота хватит. Ты то сам, Рата, не хочешь в Варте или Грустине пожить?

— Да я не против. Хотел бы и в Гандвик наведаться, да как выйдет… Но, для тебя, сестра, главное завтрашний день пережить. А дальше, всё образуется, уверена будь!

Слова Раты были, право слово, как глоток воды для страдавшего от жажды. Легче стало на душе девушки. И то, знала она твёрдо, что не ошибается Рата, надо было только уметь его слушать.

***

С самого утра неспокоен был Савир Катович, ох и не спокоен. Самолично обошёл всё хозяйство своей усадьбы, едва только солнышко встало. Оглядел, и коровок и гусей, проверил, как служники дело исполняют. Но, всё, кажется, в порядке было, а всё одно, на сердце тяжесть висела, никак успокоится не мог. Даже вот, нацедил а выпил полный ковш ставленого мёда, да долго миловался с удивлённой таким оборотом супругой.

— Да что же ты, Савир, — пробормотала она, когда всё закончилось, — словно помолодел? Или это ты жениться вздумал?

— Сказала тоже, -усмехнулся он, с удовольствием огладив пышную грудь жены, — ты же, моя красавица… Так, тяжко на душе, словно не то делаю…

И сейчас, спустя годы, красива была его Астья. Не брал себе других женщин Савир, брезговал.

— Так ожени дочь -то на сыне Сеяновом? Чего толковей? Пригожий, да ладный?

— Вялый больно, нет в нём твёрдой жилки… Дочка наша им вертеть будет. Да и другой жених имеется. Здесь прогадать нельзя, Астья

— Сам себя только не обмани, — тихо проговорила женщина, повернувшись на бок, и теперь смотрела в глаза супруга, — иногда, стоит не торопится…

— Ох, типун тебе на язык, Астья. Но, умна, прямо как змея — скарапея…

— Да неужто? — усмехнулась она, придвигаясь ближе, — и, разве, холодная такая?

— Вовсе нет, — прошептал он, закрывая ей рот поцелуем, — просто, чудеса творишь…

Женщина, улыбнулась, довоьная такими словами. Но, словно припомнила что-то, поглядела на дверь, прислушалась, но успокоилась в объятиях мужа.

***

На высоком крыльце стоял Савир Катович, да супруга, Астья Ямаевна, в дорогих одеждах, всё ожидали гостей. Во дворе, на лавках сидели и скучали скоморохи, сложив рядком гусельки да рожки, свиристелки и дудочки. Тоже ожидали.

— Да где же этот жених долгожданный? — тихо пробормотала Астья, скривив ярко накрашенные губы.

Савир только улыбнулся довольно вспоминая сегодняшнее утро. И то, не ударили лицом в грязь они с женой, небось, не хуже молодых перины-то мяли. А супружница, и накрасилась, всё по обычаю. И лицо забелила, губы ярко-пунцовые, да румяна на милых щёчках огнём играют. Не удержался Савир Катович, положил руку на крепкий зад супруги. Та скосила глаза, улыбнулась.

— Едут, едут! — раздались тут крики с улицы.

Оно и понятно, зевак много собралось. Ребятишки простота сели на соседских заборах, предвкушая редкое зрелище. И вот, застучали копыта коней, показались и нарядные всадники. А впереди всех, ехал юноша одетый в тёмно-синий кафтан, просто блестевший на солнце. В богатой собольей шапке, украшенной перьями.

Заскрипели ворота, уноты не подвели, вовремя открыли вход для дорогих гостей. Те спешивались во дворе, уноты отводили коней под навес. Наконец, сам жених, с двумя почтенными на вид спутниками, поднялись по крыльцу.

Савир видел, как изменилась в лице Астья, едва не схватилась за перила. Старейшина быстро проговорил:

— А по здорову ли, Манис Сабадаевич?

И точно, юноша, в синем блестящем кафтане, это был сам Манис Сабадаевич, сын Сабадая, повелителя чужих, с кем так часто воевали все ханз, и с кем бы теперь заключён мир.

— Перед тобой наш Манис, — начал один из спутников, — А просим мы за него, у тебя большой чести. Отдай свою дочь Живу Савировну в жёны Манису. И силён и ловок воин степей, да нет у него тёплого очага без доброй жены. А вот и дары, для чести, не для купли, добрый Савир Катович. Разве можно оплатить чем-то такую честь?

— Рады вам, дорогие гости! Пройдите в ом, отведайте хлеб да соль! -ответила, запинаясь, Астья.

Видно было, как удивлена таким женихом женщина. Савир просто кожей чувствовал, что если бы его не было рядом, так и сбежала б Астья. И краснеть и бледнеть под слоем белил было куда легче. Ну, а он сам, держался спокойно. Чуть толкнул жену, что бы пришла в себя конечно. Ну, а та всё же проговорила должное:

— Вот, сбитня отведайте с дороги, гост дорогие!

И поднесла жбан с напитком и чаши. Да разлила питьё для каждого, так что и руке не задрожали. Те, помня вежество, отпили, да с удовольствием.

— Прошу, прошу к столу. В гриднице, все только вас и ожидают… — проговорил Савир, взяв под руку Маниса.

Сам подвёл, да чин чином усадил жениха напротив невесты. Жива, сидела, голову опустив, и глаз не поднимала. Рата спокойно пил квас. Старшие братья, Умил и Сарт, как Маниса увидели, побледнели да покраснели, едва не схватившись за мечи. Астья их удержала, ухватив обоих за руки.

Тут, рядом расположился воевода Сеян и сын его, Умир Сеянович. Волхв Салим. Пришли и вятшие люди Оума, Затей да Гатал, Умил и племянник его, Урд. Был здесь и старшина Рамид, известный удачливостью в дальних походах, А за каждым стояли их отроки, и для чести, так и прислужить за столом. Ну, понятно, и опаска была у каждого, никто не знал, чем такой пир мог закончится. Добром, или кровавой схваткой.

— Помнят многие, годины войн и бесконечных схваток между ханза и чужими. Бывало такое, а теперь, пришла пора в мире пожить, насладится временами достатка и покоя, — воодушевленно говорил Савир, — богатство, так и идёт нам в руки, так чего отказываться! Караваны дорогих товаров пойдут на восток, в земли Чжоу, а ща наши меха и нефрит, медь и олово, мы получим шёлк и дорогие каменья… Много что можем продать, ох и много…

— Да, Сабадай будет рад пропустить караваны с товаром. Это будет выгодно и вам, и нам.. Добрый мир куда лучше злой войны, — проговорил Манис.

Он встал, и во время речи поворачивался, давая себя всем рассмотреть. И то, пялились на него, словно на чудовище из страшных снов. А увидев ближе, заметили, что говорит ладно, да пригож собой, пусть и не по-местному.

— Хорошо это, — начал говорить теперь волхв Салим, — что придёт мир да спокойствие. А в знак этого, Манис просит руки дочери у Савира Катовича, самой Живы Савировны. С тем, чтобы крепче стало доверие, а из вражды выросла дружба.

Все примолкли, тихо стало, было слышно, как занпвеси колышутся от ветра. Никто и говорить не хотел, всякий ожидал, что другой скажет.

— Так выпьем же за здоровье Маниса Сабадаевича! — снова выручил старого друга волхв, и первый поднял чашу с пенным пивом

Тут уж другие поддержали, застучали вмиг опустошенными чашами о дубовый стол. Пиво полилось рекой, мёд ставленный, потоком, а сбитень-узким ручейком. Одна Жива, только сидела и молчала, была тиха и задумчива, даже не притронулась к своей чаше.

ГЛАВА 13 Оум. Тайны и узор на куртке

Она и под ноги сейчас не глядела, а, не опуская глаз, всё смотрела на громадный вал Оума, возвышающийся над посадом. Здесь, тоже было на что посмотреть, да и торг был богатющий, на площади города. Но быть здесь, и не увидеть саму знаменитую крепость всего Приобья- это было бы просто невероятным.

— А ты, отец, там бывал? — тихо спросила Ёлка.

— Да не один раз. Жили мы в двух дневных переходах отсюда, недалече от Крепости, которую Падшие из громадных валунов сложили.

— И что, взаправду? И стоит?

— Чего ей сделается? Каменюки пудов по сто каждый, не меньше. Вот и вышла необоримая стена с валом, защита от чужих. А в валу Оума, прямо в земле, целый город выстроен, улей настоящий. Жилые покои, словно соты, и пара колодцев, так что вода там своя есть, да и сток для грязной воды устроен. Всё, по уму сделано. Толковое место, где модно от любого врага отсидеться.

— Так пойдём, уже чего здесь стоять-то? — и Ёлка в нетерпении потянула, ухватив ща руку своего батюшку, прямо к подъёмному мосту.

Здесь стояла стража, с десяток воинов, с копьями и палицами, и щитами, закинутыми за спину. Все возрастом едва старше Ёлки, как с досадой заметил Радко. Только один, видно, дядька наставник, был седоусым усачом, с золотой гривной на могучей шее.

— Привет и вам, гости дорогие. Вовремя вы из Варты к нам на помощь пришли, — проговорил заслуженный воин, улыбнувшись, и поправив густые усы.

— И тебе доброго утра, витязь. Тебе и твоим воротникам.

— Да какие они стражники… Так, пока ещё только отроки безусые, всему учить надо, да присматривать.

— Так мы бы хотели в Золотой дворец зайти. Вот, дочка там сроду не бывала. Только слышала.

— Отчего же нет, раз душа просит! Проходите!

Отроки заулыбались, заметив пригожую девицу. Ну а Ёлка держалась бойко, нос не задирала, но всякий бы понял, что знала она себе цену. А зашли внутрь, так Ёлка и позабыла обо всём. Обошла вокруг деревянные лестницы, ведущие наверх, в жилые покои крепости. Деревянные площадки перед ними были пусты, а там, наверху, Ёлка заметила, что даже оконца в горницах имеются, с вставленными в рамы бычьим пузырём. Н. И то, целых три уровня было в этом доме — крепости. И мог вместить этот исполинский дом почти пять тысяч человек, не меньше. Всех, кто жил в посаде Оума.

— Просто невероятно! — прошептала удивлённая девица.

А тут, мимо них прошествовал сам Савир Катович, в окружении друзей -товарищей и двух десятков унотов. Радко, помня вежество, поклонился, а старшина кивнул в ответ. Воина не отличил особо, а вот его дочь… Перед ней Савир сразу остановился, отчего девица покраснела. И то, такой вятший муж ей честь выказывает.

— Благодарю тебя девица за доблесть. Самого Маниса Сабадаевича пленила, от того большая польза приключилась стольному Оуму да всей Руси, уж точно. Как же величают тебя? — и внимательно поглядел на неё.

— Ёлка я, Радковна, по отцу, — прошептала она.

— Вот, гостинец тебе, девица. И тебе, и твоему батюшке. Икмор! — крикнул он, — мой ларец неси!

Дюжий унот откинул крышку резного пристанища всякой всячины, а Савир сам, своими холёными ручками. достал из него отличный воинский пояс, и золотой накосник, весом, никак не менее десяти золотников.

— Это вам… — сказал старшина, как можно более добрым голосом, — на добрую память!

А Ёлка аж обомлела, увидев на уноте те самые узорчатые сапоги, что видела она вчера ночью на том незнакомце с закрытым лицом. Что говорил с Манисом… Сделала в испуге шаг назад, да сейчас же опомнилась, бежать было бы глупо, это значило бы себя попросту выдать… Старалась успокоится, но сильно побледнела, и тут же покраснела.

— Бери пожалуйста, а то ишь как в лице переменилась, — проговорил Савир, — от чистого сердца, не думай плохого, награда заслуженная…

Ёлка так и стояла, словно закаменела. Тут уж сам Радко закрепил подарок вятшего человека в волосах дочери, а сам, одел новый пояс, украшенный золотом.

— Благодарю, Савир Катович за честь, за ласку, — поблагодарил воин, поклонившись поясно, — а нам, пора. Надо успеть взглянуть на Белый Трон в Золотом Дворце.

Не понимал Радко отчего Ёлка так себя ведёт, но сам знал, и давно, что не стоит вятшим неуважение показывать, себе потом боком выйти может.

— Да, знаменитое место, от самой Елены осталось. — продолжил объяснять Савир, — Пойдёмте, провожу да всё расскажу. Есть что у нас поглядеть. Икмор, беги, да скажи, что сейчас подойдём!

Ёлка только затравленно оглядывалась, да разве можно было сбежать отсюда? Пришлось идти со всеми, да и улыбаться вдобавок, что бы уноты савировы ничего такого не подумали. Что, дескать, девица неблагодарная такая, или что плохое задумала.

А Радко не понимал, чём тут дело. Но, подумал и решил, что дочь немного волнуется, да и всё. Правда, решил не вмешиваться, не мучить дочь расспросами, тем более, на глазах савировых унотов.

А у ворот дворца скучали двое стражников, Служба была нетяжёлая, просто занудная, стоять здесь, да следить за порядком. Но, тут оба завидев Савира Катовича, разом преобразились, приняли молодецкий вид, приосанились. Старшина ничего не сказал, только тяжело вздохнул, словно что тяжёлое поднял.

— Вот, заходите, всё покажу, — проговорил Савир, — здесь, людская рядом. А дальше- Парадный зал… Вот, смотри сама, девица…

Они поднялись по дубовым ступенькам крутого всхода. Перила и столбы были изукрашены искусной резьбой, да вдобавок щедро и к месту покрашены. Выглядело так, словно шла Ёлка в дивном лесу, окружённая деревьями, на ветвях которых сидели дивные звери и птицы, встречавшие её. Савир оглянулся, потянул за кольцо, и широко распахнул дверь, открывая вход. В сенях тускло горели медные светильники, разгоняя темноту.

Они пошли дальше, к покоям. Стены были богато изукрашены резьбой. Искусный умелец вдохновенным резцом оставил в памяти деяния и подвиги Елены, здесь, на земле… Ёлка взирала на это, широко раскрыв глаза, просто не в силах оторваться. Вот Повелительница воскрешает побитое войско ханза, затем, призывает на службу Семерых Падших, поражает своей силой войско чужаков. Как венчают её на Царство, а она наказывает за гордыню Зию и Окаста. Затем, ставит заместо себя Ильзу Первозванную, изображённую, как и Госпожа, с пронзительно — белым лицом. И последняя картина- Елена обретает своего брата, и с ним вместе возносится в раскрышееся, как распустившийся цветочный бутон, яркое синее небо. Ёлка даже потрогала пальцем этот охряный ромб с лепестками, пропустивший на Небесную дорогу Елену и Велеса.

Девушка даже вздохнула, стараясь навсегда запомнить эти картины. Спору нет, и в их Варте изображают подобное, и хороша была работа резчиков, но…

— Умелец Акаст лично видел всё это, — тихо произнёс Савир, — вот и сподобился сделать такую красоту… Ну, пойдём, дальше, ещё лучше будет.

Ёлка с сомнением выслушала последние слова, да повела недоверчиво плечиком- да разве лучше бывает? Может такое быть? Но, пошла вслед провожавшему. Его унот распахнул перед ними позолочёные бронзовые двери.

Но верно, прекрасные стены, сплошь украшенные резьбой, да покрытые золотом. Белый трон, с грифонами, вырезанным из известняка. Выглядело так, словно это попало сюда из другого, Горнего мира. По явленной воле Госпожи, а может быть, и ещё кого… Всё это притягивало взгляды тех, кто пришёл в эту залу.

— Это было явлено в тот день, как Ильза Первозванная уснула. — вещал Савир с мрачным выражением лица, — Пришёл внук Билькара, а всё уже сделано… Божился, дескать, видел тут снующих пальцев, верных слуг Елены Прекрасной, изукрасивших этот зал. Только мой отец, Катко Окастович, не поверил уноту… Велел бить, пока не скажет…

— И что? — прошептала испуганная Ёлка.

— Опять худо вышло… Умер под плетями унот, ничего не сказал, а в ночь отец умер… Кричал страшно, да прийти никто не смог, покои его были заперты… Затем, — и Савир проговорил, и правой рукой словно открыл дверь, — поутру сами распахнулись, а на кровати, в лебяжьей перине, словно в кровавой кадке отец плавает… Вся кровь до капли вытекла, через малые порезы.. Живого места на нём не было, весь был изрезан, с ног до головы… Так пальцы его и казнили… Ладно…

Ёлка перевела взгляд с старшины, на убранство Золотого Зала. И было на что смотреть.

Здесь перед самим Троном, стояли два высоких идола, из дерева, страхолюдные, хоть и исполненные, верно, искусным мастером. Один, сработан как человек с медвежьей головой, только выкрашеный в белый цвет. Другой, будто обрубок с круглыми глазами, серого цвета, с чудно растопыренными руками.

— Так а кто же это? — прошептала Ёлка, — разное ведь люди говорят, не знаешь, чему и верить…

— Зия -Медведь это, и Окаст, ставший чучелом, страшилой, стражем её покоев. А как Елена с братом ушла, Ильза Первозванная нашла для них другое занятие, — неспешно вещал Савир, — вечно вход в Тартар сторожить, дабы Падшие раньше времени не поднялись. Такая им выпала вечная служба от Царевны — быть в том тайном месте до скончания времён, пока весь мир не падёт… — продолжил речь старшина.

— Тяжкое дело и трудное…

Заметил Савир, что с уважением это сказала девица, и прямо расцвёл, повеселел разом. Даже ворот рубашки расстегнул.

— А я вот, считай, правнук старейшины Окаста… Помнят в нашей семье о том дне, да и памятки хранят, о самой Елене Прекрасной. Вот, так- то, девица.

— А крылья её где, её, да Ильзы Первозванной?

— Так не знает никто. А умельцы такие перевелись, и у Альмы Косы Смерти, крыльев не было, как и у её Бессмертных. Может быть, это и к счастью, а то бы она… — чуть было не произнюс старейшина: «Дел наворотила», да осёкся, прикрыл рот ладонью, — А трон, всегда ожидает Елену Прекрасную, Снежную Царицу. Её да брата-близнеца, самого великого Велеса. Когда припожалуют, того никто не знает, а мы всегда ждём и надеемся.

— Так уж заведено, — проговорил Радко, прервав долгое молчание, — благодарю, что всё показал, Савир Катович. Пойдём мы, будет, что дома рассказать.

Старейшина чуть кивнул головой, благосклонно улыбнувшись.

ГЛАВА 14 Надо уметь уйти вовремя

А Радко аж вздрогнул, почувствовав, как словно клещами, вцепились в его предплечье пальцы дочери. Такие ведь ладные, тонкие да гладкие, а сейчас, будто из камня сделались,

Глянул отец на неё, а она страшно побледнела, едва дышала. Радко поспешно вывел Ёлку из дворца. Девица просто висела на руке испугавшегося воина. И не знал что уж и делать, хотел травницу искать. Но, наконец, стала приходить в себя Ёлка. Внимательно поглядела на отца, словно в первый раз его увидела. Повертела головой, успокоилась, что оказалась уже на площади города.

А здесь жизнь продолжалась, будто ничего страшного и не происходило. Скрипели колёса тяжело гружёных повозок, сновали тележки разносчиков, развозивших товары. И жители громадного города спешили на торг. Кто по делу, а кто, так и просто поглазеть на разные диковины из дальних мест, а то и стран. Чуть подалее, уноты купцов, выметали сор с дощатой мостовой, дабы выглядело всё красиво и ладно.

— Ох, и хорошо же здесь! — сказала она, увидев яркий цвет солнца, — Отец, я такое слышала… — начала выговариваться Ёлка, — Не сегодня, конечно. Ну, прошлой ночью… Так унот савиров, Икмор, измену затеял. Договаривался с Манисом, шептался тайно, в кустах, во время пира. Я и видела всё, да от них сбежала, не поймали меня…

Немного приврала дочь. Ну не могла же она сказать, что на свидание с Тисатом ходила? Такое отцу сказать ей было куда страшнее…

— А отчего решила, что Икмор? Так он старейшины унот всего лишь, не витязь нарочитый, да не вятший муж? Что он мог обсуждать да обещать?

— Заметила сапоги приметные, расшитые богато у него. Вот и запомнила…

— И они тебя тоже запомнили, это уж точно, — теряя терпение, проговорил Радко.

— Нет, я в мужском наряде была. В куртке унота, штанах да в шапке.

— На войлоке какая вышивка была? Какой семьи? Что за знаки? — сжав челюсти проговорил Радко, — кто его знает, как дело теперь обёрнется…

— Это семья Агнаса, из Оума. И, отец, ты думаешь, что те люди кинутся искать унота? Того паренька, чья была куртка?

Воин устало кивнул, и повёл свою дочь прочь из города. Елка же теперь еле передвигала ногами, спотыкалась через шаг. Хотя опустила глаза, глядела только вниз, просто уставилась, не отрывая взгляда, от бревенчатой мостовой.

***

Они шли теперь быстро, по улицам города, Радко самолично осматривал каждый знак на столбе заборов усадеб. Ёлка ещё никак не могла прийти в себя. Лаяли собаки, из-за заборов, пугая чужих людей. А вот прохожие оглядывались на пришлецов, не слишком доаерчиво и дружелюбно.

— Ищете кого, так я и помочь могу, — наконец, обратился к ним приветливый паренёк, — меня Усолом зовут.

Отрок был совсем юным, одет же в привычную для каждого ханза одежду. Полотняные, по летнему времени штаны с вышивкой у лодыжек, рубаху в синюю клетку, да куртку, распахнутую сейчас по тёплому времени. На ногах у паренька из обувки были лёгкие поршни, на завязках. Ёлка глянула на вышивку куртки у горла, и просто обомлела… Те самые знаки, семья Агнаса… Мельком заметила, что это понял и отец. Правда, она приметила, что Усол ниже её ростом на полголовы…

— Усол, веди нас к себе домой, времени нет объяснять! — быстро проговорил Радко.

— Нет, нельзя… Горе у нас, убили Агна, — тихо проговорил мальчишка, — плохое время для гостей.

А для Ёлки эти слова паренька стали словно громом и молнией, ударившими совсем рядом. Она словно тут оглохла, только свела брови, задыхаясь в тяжкой муке, набрала полную грудь воздуха и только тогда смогла выдохнуть…

Усол же с грустью смотрел на свою усадьбу, и не заметил, как разом переменилась Ёлка. Радко же мигом всё понял, набросил плащ на плечи дочери, и капюшоном прикрыл её лицо.

— Ладно, мы пойдём тогда. Не станем вас тревожить в такой день, — произнёс он спокойно вежливые да приличные слова.

Знал, что говорить мужчина, особенно в час боли и скорби. Побывал в разных городах и весях, и умел даже словом решить то, что другие пытались решить кулаками. А то, и копьями и палицами, когда простая ссора перерастала в кровавую свару.

— Хорошо. Может быть, передать чего? — спросил Усол, спокойно смторя в глаза собеседника.

— Нет, наверное. Лучше уж, потом…

И оба неспешно пошли прочь из посада. Делать тут больше им было нечего.

— Сегодня же ночью на лодке пойдём вниз по Оби. Есть у меня грамотка от Ирна… А в Гандвике я посажу тебя на лодью, что на Алатырь идёт… У Избранных ты в безопасности будешь. Поживешь в тех местах, пока всё уляжется.

— А если рассказать, старшине нашему, Рамиду, о том, о тайном, дать ему знать?

— Так кто тебе, девонька поверит, твоим словам? Скажут, дескать, напридумывала славница, показалось ей всё это, по младости. Бывает, дескать… Всё, хватит болтать, пойдём к пристани. Как Усол расскажет, что приходили, да расспрашивали о его семье, так старшие из их рода многое поймут… Учинят розыск… Кто убил их родича, да за что. К нам придут, ты скажешь, что видела… По голосу Икмора узнала?

— Нет, только сапоги… Расшитые все, — еле слышно прошептала она, — а, голос, не тот, непохож… И что, мы будем виноваты?

Она в полной растерянности стояла перед отцом, не зная, что теперь делать. Плохого ведь не творила, а вышло то как нехорошо, и паренёк погиб, а выходит, что она и виновата…

— Да, не бросят нас наши, но дело может и до Судного боя дойти. Нет, уйти отсюда, так лучше будет. Причём, для всех. И для нас, и для семьи Агнасов, для юного Усола. Как им тягаться с старейшиной Савиром да его ближниками?

Ёлка слышала эти слова, и понимала, что прав отец. Путанное дело и худое, совсем худое…

***

Серый плащ- хорошая одежда, для тех, кто хочет скрыть своё лицо. Ёлке как раз такой наряд казался сейчас необыкновенно подходящим. И жарко в нём не казалось, могла просто спокойно идти. И очень хорошо, что рядом с ней шёл её отец, это добавляло спокойствия, да и уверенности.

— Так, доченька… Я сейчас в наш лагерь отлучусь, к Палаку. Пусть сохатого нашего домой доставит, добычу, да что бы он передал весточку от нас матушке, Младе. И заберу вещи, которые с собой надо взять. Я быстро, жди меня у пристани!

Радко побежал к окраине Оума, где стояло лагерем войско из Варты. Ёлка понимала, что отец делает всё верно, но было ей не по себе, теперь, здесь совсем одной. Всё казалось, что увидит здесь этого Икмора, или того, в узорчатых сапогах. И, старалась просто не смотреть на других людей. Хотела, очень хотела, что бы и её не замечали.

Видела девица, как на неё оглядывались в удивлении прохожие, но сейчас ей это не мешало. Заметила даже спешащего по делам Тисата, с коромыслом на плече, и грузом. Видно, что чем -то был занят паренёк, и не хотела она сейчас его отвлекать.

Неподалёку был спуск к реке, с где была возведена большая пристань, с несколькими причалами и сходнями. Здесь имелась даже покрытая крутобокими брёвнами широкая дорога, что бы было легче поднимать груз, привезённый ладьями, в стольный город. Так куда легче скользили салазки с прикреплёнными ремнями вьюками и мешками. Вот и сейчас грузчики вытаскивали с пристани к складам, богатые товары, впрягшись в сыромятные постромки, а старший только кричал:

— И, раз! Ещё! Наддай! Ещё немного!

А дюжие артельшики ведь справлялись с такой тяжкой работой. Нельзя сказать, что им было легко. Казалось, ещё немного, и деревянные полозья салазок задымятся, но нет, ремни выдержали, и груз не пострадал. Салазки, словно живые, ткнулись к открытым воротам огромного сарая. Тут же выскочил купчина с унотами, да так широко улыбнулся, словно встретил самых долгожданных родственников, не иначе как родных братьев.

— Наконец-то! Палей, отличная работа! Вот, и обещанное! — проговорил купец и сунул холщовый мешочек в руку старшего из артельшиков.

— Всегда рады помочь, Утмар! Всегда. С тобой хорошо иметь дело!

Тот был доволен, но старался не показывать вида. А его артель ободряюще зашумела, выказывая одобрение хватке своего вожака. Трудники подходили к сврему заводиле, хлопали по плечу, тот же стоял гордый да важный, а затем, принялся разделять на своих награду купца.

Ёлка правда, увидела, что на неё обратили внимание, и поспешно отвернулась. Стала спускаться вниз, стараясь идти быстрее, как можно быстрее. Смогла бы, так и побежала бы, да ноги ещё двигались плохо, заплетались. Шла, стараясь не скользить по деревянным плахам, вбитых тут в землю. Осмотрелась, приметила пару ладей, стоявших у пристани. Суда были большими, или ей так просто сейчас представлялось, в целых пятнадцать уключин с каждого борта. Но, здесь, ватажников рядом не было… Как назло, ни одну из ладей не загружали товарами, никто, не собирался уходить из Оума. Правда, малые рыбацкие судёнышки, неспешно рассекали острыми носами водную гладь.

Ёлка от усталости просто чуть не упала на здоровенный чурбак, ноги подкашивались, больше не держали. Присела, так сразу полегчало. Надо было отдышаться, и пить очень хотелось, как она чувствовала. Теперь смотрела по сторонам чуточку спокойнее, только самую малость спокойнее. И ветерок подул, лёгкий такой, и приятный. А тут, словно в награду, заметила она ладью, шедшую по реке. И кормчий правил прямо к пристани. Мачта была опущена, и судно шло теперь только на вёслах. На носу уже стоял ватажник, готовый бросить канат к пристани. А грузчики здесь были готовы помочь причалить, рассчитывая на малую мзду. Ёлка с удовольствием наблюдала за ладными да ловкими весельшиками, как те подтаскивают ладью ближе, подкладывая под борта из тюленьей кожи мешки с шерстью, что бы не повредить судно.

Наконец, вёсельщики стали сносить мешки на пристань, ровно укладывая, словно по наугольнику. Дело у них спорилось… Быстро всё закончили, подбежал приказчик, принялся пересчитывать добро, а затем отдал бирки о приёме товара старшему из ватаги. Тут, правда, на пристань сошла и девица, как и Ёлка, закутанная в плащ. Да так плащ свисал, что и лица не видать, только приметила Ёлка ясные голубые глаза этой незнакомки. Да на сердце у неё что-то ёкнуло, словно почувствовало нечто…

Подумать не получилось, а то бы непременно подошла бы ближе к девушке. Но тут, с криками на пристань стали сбегать жители города. А, судя по вышивке, из той самой злосчастной семьи Агнаса. Ёлка присела, прячась за брёвна у пристани. А затем, по сходням, пользуясь начавшейся суетой, залезла на ладью, и прилегла на лавке, быстро прикрылась толстым полотном, видно, от паруса. Спряталась, думала здесь только переждать.

Ну, а на пристани долго кричали, да и дрались, судя по воплям. Но тут, кто-то осторожно потянул полотно. Ёлка сильно сощурилась, солнечный луч слепил глаза. Перед ней стоял улыбчивый ватажник, вдруг он поясно ей поклонился, и закричал:

— Ребята, все на скамьи! Госпожа Ель уже на ладье! Уходим отсюда!

— Спасибо, Брас! Идём! — раздался ответный крик, — сейчас же отходим! За товары вперёд плачено! А бирки, вот они, бирки! На ладью, ребята, хватит кулаками махать!

— Точно, Горазд Артакович! Госпожа с нами! — ответил другой голос.

А на ладью прыгали, и просто сбегали по сходням ватажники. Шустрые парни сели к вёслам, один из весельщиков кинжалом обрезал канат, и ладья быстро, как кузнечик с веточки, отскочила от пристани, и шустро побежала по водной глади. Ёлка так и сидела, в растерянности, не понимая, что и происходит. Хмурила брови, да помалкивала, не понимая, что ей делать. И вправду, от одной беды в другую попала, хоть вой теперь, а хоть плачь. Да и думать времени не было. Собралась в воду кинуться, а там, уж как повезёт, привстала даже…

Но к ней шёл дюжий кормщик, в кожаной ладной одежде, с тонкой золотой гривной на шее.

— Всё в порядке, госпожа Ель. Груз сдали, бирки получены. Наставница ваша довольна будет. А что свару на пристани затеяли, ты не обессудь, оумцы первые начали. А мы Идём дальше, в Великий Гандвик. Мы помним, что сказала госпожа Гайда!

Она лишь кивнула, делая вид, что понимает. Кто такая эта Гайда? И, этот богатырь её узнал? С чего бы? Путались в её голове мысли… Главное, конечно что из Оума сбежала. Но, она, Ель? Так её же имя- Ёлка? Или…

Dictum est factum.

Сказано — сделано.

ЧАСТЬ 2 Ученица Гайды и ученица Красы

ГЛАВА 1 Беспамятная ведьма

Девица с трудом поднялась, с деревянной пристани, держась обеими руками за голову. Потрогала темя, под уложенной в валик косой ощутимо набухла шишка, но крови, к счастью, не было. Руки-ноги, тоже были целы, только плащ немного испачкался, она отряхнула его от сора, да ещё одёрнула полу из хорошего полотна, боясь запачкаться.

Её тошнило, всё вокруг перед глазами, кружилось, словно она только с ярмарочной карусели слезла, с раскрашенной деревянной лошадки. Но, тут приметила, что её ладья уходит вниз по реке. Она просто задохнулась от такой несправедливости. Как же такое могло быть?! Уже собиралась закричать, или бежать по берегу за лодкой, но тут, кто-то настойчиво подёргал её плащ, пытаясь обратить на себя внимание. Девица обернулась, собираясь дать отпор, рука уже нашла рукоять ножа, висевшего на поясе.

Но это был не лихой человек, не тать какой, а просто рядом с ней стоял милый паренёк, всё смотревший в её глаза.

— Что с тобой, отрок? Как тебя зовут? — с трудом спросила она.

— Так Усолом меня нарекли, я из семьи Агнасов. Ты же со мной говорила, недавно, вот я -то тебя помню хорошо! — и он оглянулся на родовичей, подходивших ближе, — а ты, что забыла? — возмутился таким отрок, — странно же это!

— Я говорила? — сказала в ответ очень медленно и нахмурилась, — Да с чего бы… Так я на лодье в город только вот пришла… И в Оум ещё не ходила…

Проговорила это всё девушка, с лёгким беспокойством обводя незнакомых людей взглядом. Ответом её словам был смех, правда, неуверенный, неяркий. Смеялись люди в толпе, что сдвинулась под её взглядом плотнее.

Мужчины, а позади бабы, да с дубьём ещё… Не больно то понимала, что этим людям надо. Странно всё… Но, хоть голову немилосердно ломило, вовремя вспомнила уроки Гайды-наставницы… Она разом сбросила плащ на землю. Встала, прямо и гордо. Люди только охнули, увидев её платье, богато изукрашенное поделочными камнями, а золотое литое ожерелье, пектораль, сверкало на солнце, да эти блики просто резали глаза этих вот простолюдинов. Опять пришли на ум наставления Гайды:

«Уважать тебя должны, тогда и станут исполнять твои веления. Это и есть и будет твоя власть над ними. А уважать станут, как силу покажешь. И волю. Да и бесстрашие. Всё здесь важно. А прежде всего — ты должна их удивить, будь всегда выше и лучше их»

— Так что вам надобно от меня, семья Агнасов? — твёрдо проговорила она, оглядев эту толпу.

Сейчас не время было показывать сомнения или страх. Не кинжал на поясе, а уверенность и твёрдость были для неё лучшим оружием.

— Так, госпожа… — неуверенно начал самый старший, — вот, Усол, — и он подтащил парня за руку, — говорил, дескать, ты расспрашивала о нашей семье. Словно знала нечто… Вот, мы и пошли на пристань, разузнать всё, поговорить… Напали ведь неизвестные на Агна, отрока из нашего рода, вечером. Отрок, очень хороший, зла никому не делал, врагов не было у него. Мы и соседей опросили, а тут и ты с провожатым приходила, спрашивала. Вот, мы и решили тебя расспросить, может знаешь чего?

Была она в разных переделках, а в усадьбу Гайды заглядывал разный люд, в том числе и очень странный. И со всеми надо было говорить, что бы успокоить. Самый верный способ выйти из такого положения, надо не сопротивляться, а стать во главе этого… Приходила к вам значит? Расспрашивала? Ладно… Она была азартна, и не привыкла отступать. И, ей самой стало интересно.

— Приходила я, точно… Слышала про эту беду, сон мне вещий приснился… Да, видно, опоздала я, что бы плохое упредить … — вещала девица.

Видела, что с готовностью эти люди ей внимают. Вот, как слушают, замолчали, не кричат. Просто слушают. Следовало переходить к следующему…

— Но, я желаю увидеть Агна. Быть может, смогу узнать, кто же причинил ему зло!

Теперь толпа шумела грозно, но радостно. Быстро так покричали между собой, выяснили, кто главный, и опять вышел тот же человек.

— Я старший, в нашей семье, Аттар. — назвался он, — Мы рады принять твою помощь, провидица. Будь добра, почти нашу усадьбу, зовём тебя в гости…

— Моё имя Ель, — наконец назвалась девица.

— Будем рады тебе, мудрая Ель, — продолжил старейшина.

И сейчас же, словно по щелчку пальцев, четверо парней принесли носилки, поставив перед Елью. Она слегка удивилась, глянула на эту штуку. Выходило, немного странно, если честно, и кто была та, так на неё похожая? Но, стало забавно как-то. Не испугалась. Правда, сейчас чуть вздохнула, отчего-то подумав, не погребальные ли носилки? Но, теперь спокойно уселась. Правда, понадеялась, что не уронят по дороге, и на всякий случай вцепилась в подлокотники. Ну, это только когда отроки рывком подняли её с земли.

ГЛАВА 2 Первое чудо

Носилки чуть раскачивались, а она, смотрела на улицу, на большие усадьбы, с умением выстроенные из дерева. Красивые, иногда просто невероятно, из-за резьбы, почти сплошь покрывавшей сены, наличники, и всегда, ставни окон в домах. А уж ворота и калитки, будто соревновавшиеся друг с другом, где резьба причудливее, или, краски на узорах ярче.

Заметила, родовой знак Агнасов, видно, начиналась их улица. Мимо прошли двое стражников с щитами и палицами, видно, что здесь теперь береглись.

— Вот, владения наши, — гордо проговорил её провожатый, осанистый и плечистый Аттар, — здесь и мой дом. А бедный Агн, так это мой племянник… Вот, в горнице и лежит, а старый Увар ему домовину правит, — тихо и печально закончил он.

— Славное и красивое место, — похвалила Ель, — и твой дом хорош. Выглядит богато и славно.

— Благодарю тебя, знахарка. Воздай честь, зайди, сделай милость.

— Спасибо за честь, — и Ель кивнула в ответ.

Уноты внесли её за ворота, и только там гостья вступила на землю. Скорее, мостовую, крытую деревянными плахами. Поставили носилки, а домашние высыпали во двор, встречать незнакомку.

— Санья, проводи знахарку в горницу, где Агн лежит, — резко заговорил Аттар.

— Так дело ли заходить чужому в юдоль наш скорби? — пробовала возражать женщина, — и так матери тяжело…

— Сказано, значит, делай! — почти крикнул он.

— Принеси корыто воды, два полотенца, полотно. Затем, низкий столик, и пару деревянных ковшей, — добавила свою толику Ель.

— Вот ещё! — заявила хозяйка, уставивши руки — в — боки, — не хватало тут новых хозяек! Кто ты есть такая?

— И правду говоришь, женщина, — ответила девица, — да с делом я пришла к вам в дом, а не с безделицей. Да и тебе здоровья и счастья, — проговорила, улыбнувшись юная знахарка, потрепав подбежавшую собаку по голове.

Пёс присел на задние лапы и просто-таки умильно в ответ завилял хвостом, разинул пасть, вывалив красный язык, и кажется, был совершенно доволен жизнью. Ель, правда удивилась выражением лица хозяйки, да и хозяина. Они, были чем-то удивлены, но знахарка не придала этому значения. Собственно, животина была вполне славная. Она ещё раз посмотрела на собаку, но не нашла в ней ничего такого уж необычного.

— Ну что, покажете мне Агна? — в нетерпении напомнила о деле Ель.

— Пойдём, знахарка, — ответила, кивнув, Санья, — здесь недалеко.

Девушка пошла вслед женщине. Сначала, как в любом доме прошли через подклеть, где стояли печи, и кухарки творили пищу, по всходу поднялись в жилое. Несколько горниц, а в одной, стояла низкая кровать. На стенах, на столе, горели масляные светильники. Малые огоньки, как распустившиеся жёлтые цветы, словно украшали это место печали. А у изголовья стояла на коленях женщина, поправляя без конца покрывало.

— Нет, жив он, я чувствую, — всё шептала она, приходя в исступление.

— Мёртв он, — говорила другая, пытаясь увести несчастную, — не дышит Агн… Пора уже омыть тело и уложить в домовину. Не по заветам ты поступаешь, Зама!

— Дайте знахарке подойти, — вмешалась Санья в эту перепалку.

— Да уже многие приходили, да всё без толку, — сказала одна из женщин.

— Так чего ты теряешь? Сейчас подойду ближе, да оставлю вас, — спокойно ответила Ель, — если так желаете.

— Ты так ещё юна, девушка, — проговорила первая, Зама, с заплаканным лицом, — как лечить хворого станешь?

— Сама знаешь, что сама Елена явила себя в пятнадцать лет, — напомнила знахарка, — мы теряем время.

— Что же… Быть может, сама Елена будет добра к нам… — тихо ответила женщина, отошла от кровати, освобождая место, — и пожалеет меня! — проговорила, поклонившись, опустив голову в самый пол.

— Принеси корыто с тёплой водой, и два полотенца, — строго говорила Ель, привыкшая к подчинению.

Вспоминала сейчас все уроки, данные ей Гайдой. Многое было привычно юной знахарке, не обмирала уже давно от вида мёртвых или умирающих, не пугала кровь, обильно текущая из ран. Но, тогда делала такое вместе с наставницей, а тут, только она была одна… Слушала, как бьётся своё сердце, готовое выскочить из груди. Тяжело дались ей эти три шага к ложу Агна, ох как тяжело… Чернавка, наконец, принесла воду и чистое полотно. Ну а знахарке приходилось самой браться за дело.

Ель достала бронзовое зеркало из своей сумки, присела рядом с кроватью, поднесла полированную поверхность к губам несчастного. Смотрела, с надеждой, и просила про себя, что бы появились на гладкой бронзе лёгкий туман, означавший, что не умер бедный Агн… Повернула к себе, нет, не было и следа дыхания. Но, сдаваться с разу не хотела. Откинула покрывало, оглядев обнажённое тело. Следов ран не было. Она прикрыла Агна до самого подбородка, поглядела на голову. Разом, быстро пробежала чуткими пальцами по шее и затылку, и, нащупала два набухших кровью места на затылке и виске.

— Может получится… — прошептала знахарка, — старую ткань несите.

Никто не спорил, что было хорошо. Сменили покрывало простым рядном, принесли два корыта и большой ковш с водой. Ель повернула тело на бок, подложила подушки под голову и шею. Ель закатала рукава своего платья до локтей, полотенца повесила себе на шею. Ополоснула свои руки, вытерла насухо, вытащила малый острый бронзовый нож из сумки, и взрезала два места, где скопилась кровь в голове бедного Агна. Тёмная багровая жидкость не брызнула, а потекла каплями, стекая по шее и подбородку. Знахарка смывала кровь, прикладывала повязки. Тут, паренёк закашлялся и задышал, попытался открыть глаза.

— Лежи так! Тебе покой нужен, — приказала Ель, удерживая за плечи очнувшегося парня.

— Чудо какое! Прямо с того света Агн вернулся! — запричитала бедная Санья.

А мать, Зама, зарыдала ещё сильнее. Аттар, поглядел ещё раз на знахарку, и поклонился низко, едва не земно.

— Ох ты! А не благословила ли нас Елена, опять даровав защитницу и заступницу! — заголосила Санья, — счастье, счастье -то какое! Неужто опять возвернулась!

Ель испуганно прижалась к самой стене горницы, своими лопатками ощутив гладкие брёвна. Противный холодок опустился к низу живота, она молчала не зная, что и сказать, только затравленно озиралась.

— Собрать людей надо! Обрадовать! — всё голосила Санья, — все должны знать! Чудо какое!

А старейшина был поразумнее этих кликух. Кивнул, свёл брови, тяжко размышляя. Поглядел на знахарку, на ожившего Агна.

— Садок! — крикнул он отроку, — ты мёду принеси из подвала… Так оно всяко вернее станет…

Тут уж до Ели доходить начало, что надумали люди из семьи Агнаса. И то, все знали, чем угощать Мёртвую Царевну. Один только мёд из всех яств она принимает… У девицы даже голова немного отошла, как это поняла…

— Что же вы подумали? Не по мне эта честь! Не Мёртвая я Царевна… — и схватив опять свой нож, порезала себе кожу на ладони.

Все, кто был в горнице, со страхом и надеждой смотрели, как набухла рана… И тяжкий вздох раздался, когда в чистую воду корытца упала большая капля Красной крови… Просто кровь, а не прозрачный ихор, сочился из ранки на руке девицы.

— Посмотрели? — строго и зло произнесла Ель.

Окунула в воду, смывая кровь, и быстро замотала ладонь чистой тряпицей спрятав от чужих глаз свою рану. Теперь, саднило и руку, так, словно не одна должна была прийти к ней боль…