Бесплатный фрагмент - Чрез века

Пролог

Прежде чем открывать двери, стоит подумать о последствиях. Не многие, приотворяя завесу между одной комнатой и другой, ожидают подвоха. Но можно ли отделить представления одной прошлой жизни от той, что поджидает, когда массивная дубовая дверь, глубокие очертания её узоров поражают, перестанет быть преградой? Осматривая одну комнату за другой, нельзя не отчаяться, голос слабеет, но покуда он может выдавать звук, поиск не прекращается. Вокруг всё смолкает, когда не можешь смириться и просто уйти, покинуть пристанище, сбежать из хаоса, который творится вокруг. Пока бежишь, мчишься от преследователей, не забываешь, не можешь забыть, ради чего приходил, и продолжаешь мчаться, не желая спрятаться в одиночку. Люди врассыпную спасаются, а ты делаешь по-своему, хоть и не было такого указа. Напротив, ты пообещала уйти и ждать в глубине чащи и там встретиться вновь. Щемящее чувство в груди, оно не даёт продохнуть, и близкий страх смерти становится ничем по сравнению с неизбежностью сбежать без него.

Радостные моменты в жизни, они были прожиты вместе с ним, грустные тоже, и бросить его, сбежать, когда каждый божий день проживаешь с одной мыслью, что сделаешь всё, чтобы придать явью чужие мечты, невозможно. Нет, не так, те мечты уже не такие чужие, они сроднились с тобой, стали твоей неотъемлемой частью, они в той же мере другого человека, как и твои. Вы вместе сделаете их явью, а после можно подумать и о более несущественных делах. Вздох прошёл через горло, а значит ты жив, ты идёшь, а туман застилает глаза, потому что не смеешь признаться, ты сам упустил. Атака сразу пошла не по плану, больно удачно было начало, оно дало предостережение: не смей соваться сегодня. Звёзды, вторя удаче, отблеском на небосводе вопили: стой, не суйся, плохое поджидает; а ты не признала знак, посчитала суеверием или вовсе проигнорировала. Когда живёшь не подвластно законам, в среде такой жестокой, что любой намёк стоит воспринимать с долей истины, опасливо не отступать в моменты дурных знамений. Суеверия отцов и матерей, потомков нужно незамедлительно брать на вооружение.

Подготовка в этот раз сразу не удалась, мечи не вытачивались, суета сбивала с ног, все, кто состоял в их маленьком, но отважном отряде, были слишком опьянены от перспективы унести в ночь полной луны как можно больше. Припасы, спрятанные за толстыми камнями дворца, в глубине, под засовами огромной величины, уже манили вовсю. И вы отлично продумали мельчайшие детали, выстраивали атаку ни одни световые сутки, но понапрасну доверять фальшивым намёкам, несносно, никто не оценит. Отважные мужчины вряд ли пойдут на поводу у одной раскисшей женщины, строящей из себя равную им. Никто и никогда не смел ей говорить, что она не подходит, ведь в навыках и ловкости она превосходила неповоротливых приятелей. Женщине в силу комплекции легче уклоняться и заносить оружие, а смекалка выше всяких похвал, но они-то мужчины и не позволят ни одной другой даме сражаться на равных, привилегия очевидна.

И всё же стоило подать сомнение, высказать недоверие лёгкости, особенно когда они попали в дворец чрезвычайно легко. Мелкие предыдущие вылазки всегда проходили под звуки горна, под непрестанные звоны отлитого металла, приходилось расправляться с выбежавшими из укрытий воинами в латах, убивать без предупреждения воинов, стоявших на посту. Никогда не удавалось пробраться настолько незамеченными, а группа, что пришла в сегодняшнюю ночь, была гораздо крупнее, чем раньше. Риск оправдается, если припасов хватит людям до конца зимы, а она обещает быть суровой, что абсолютно неудивительно. Редкие зимы смилостивятся и установят температуру достаточную, чтобы покинуть пределы сезона без особых потерь. Хотя потерь всегда больше, чем ожидаешь, как всегда самые слабые не переживут её суровый нрав.

Приходить сегодня — ошибка, стоявшая жизни многих людей, зайти всегда проще, чем впоследствии выбраться, но такого не случалось давно, чтобы стольких из отряда вырезали. Прошли те унылые будни, когда ещё несформированная кучка бродяг, которые прежде сновали по улицам и играли, имела потери несопоставимые с тем запасом, что удалось ценной их жизней добыть. Обучившись и набравшись сноровки, удавалось теперь выходить почти полным составом, каким и пришли, и даже при таком раскладе терялись друзья, соратники, любовники. Каждая загубленная молодая жизнь потеря, и не только для тех, кто знал того человека, которого потеряли, но и в целом, уменьшение душ — несравнимая потеря гораздо большего масштаба. Чем меньше противников нынешнего короля, тем меньше луч надежды, вселяющийся верным бравым мужчинам отвагу идти на смерть, от их предводителя. Скоро его многоликий голос перестанет вселять боевой дух, и все сдадутся, и именно поэтому так важно вернуть любимого. Каждый отдаст жизнь за идеалы, к которым идёт, но именно его гибель станет так мучительна, и не только для остальных, но и для неё, кто всеми силами ищет.

Её имя Агнесс, и она познала смерть во всех красках, и эта особенная часть повествования для той, кто не стремился стать в рядах сопротивления. В вечном поиске спокойной жизни, ей было нужно одно — отыскать свой небольшой рай, маленький уют дома, и прожить в несуетливой обычной скучной манере, а вместо этого не осталось иного выбора, как сражаться и идти по пути борьбы. И сейчас бегая по коридорам, заглядывая в каждую дверь осознавать, она сознаёт, что скорее всего ей не выйти живой. Вокруг сражаются те, кто положил жизнь и смерть на одну чашу весов. Без сопротивления нет будущего, а борьба отнимает будущее ещё более стремительно. Множество трупов раскидано по склизкому, залитому свернувшейся кровью, полу, мешая проходу и осмотру каждой щели. Приходится останавливаться дабы послать последнюю молитву за ратного друга, который преждевременно обрёл покой, хоть и не знал, принесла ли его смерть хоть что-то. Не дойдя до финала трудно понять, какая из сторон, по итогу, придёт к победе, может случиться и такое, что борьба будет продолжаться бесконечно долго, ведь люди не привыкли проживать спокойно, им нужны хлеба и зрелища, мука, иначе от пресности можно сдохнуть.

Нес, а именно так себя просила величать молодая женщина, подозревала, что трудности будут преследовать и дальше, и будет ли настоящий покой для тех, кто рискнул и погиб, не оставив за собой ни следа на памятование? Лишь её память будет вспоминать тех, кто дал своей смертью мнимый шанс. И она будет всякую минуту бесконечности земной жизни думать, а не зря ли уготованные часы жизни потратились на пустую борьбу, когда можно было набивать брюхо, пить горячительные напитки и трахаться? Веселье доступное всем, оно могло скрасить несколько лет, а затем и не жалко сдохнуть от лихорадки или от голода, или по многим другим причинам для любого из погибших. Так ли на самом деле дорога жизнь, которая может оборваться от банальной царапины, которая незамедлительно принесёт холодный пот, мертвенно бледную кожу и пару часов агонии, прежде чем душа отойдёт в мир иной? Самое страшное не смерть, а часы конвульсий и боли, Нес видела, многократно, как тот, кто претерпевал пытки, сдавался перед ликом всепрощающего конца, который доставался отнюдь непросто. Она давала милость отойти быстрее, когда человек просил о пощаде, отточенное движение рукоятки ножа резко проскакивало к сердцу через толстую кожу, и минуту спустя агония прекращалась, а человек с отблеском благодарности застывал в своём последнем сне.

Убийство или спасение для отравленного жизнью, мечущегося перед престолом покаяния, уготованному вскоре каждому, кто отошёл, не разобрать. Некоторые, особенно религиозные, не признавали лёгкой смерти, давая знак не прекращать боль, и тогда Нес не оставалось ничего, кроме того, чтобы сидеть подле страдальца и наблюдать затем, как, напоследок, из оболочки высасывают последние силы, как убого корчится лицо и как разрывающие толчки изничтожают волю, ломают людей, которым и так уготовано уйти. Она, как вероотступница, не понимала, чем жертва поможет после смерти, не верила, что страдание облегчит искупление всех прегрешений жизни, ведь и грехи не делаются просто по прихоти. Не стоит думать, что человеку так нужно, на самом деле, искать утешение в объятиях падшей женщины или убивать в угоду веселью. Какие грехи, если тяжёлая непокорная жизнь сама заставляет идти на уступки с моралью, какая мораль если ты в постоянной опасности. Скрытое лицо под платком не может прятаться вечно, и если тебя не зарубят во время вылазки, то могут узнать на улице, или более банальная причина уведёт из мира живых. И без риска сражений Нес несколько раз сталкивалась лицом к лицу со смертью и, видя её очертания перед собой, плевала прямо в цель, не поддаваясь на уловки.

Кровь и запах от кончины не выводили из равновесия и, переступив через очередную жертву, хоть сзади и приближался охранник, Нес не побежала стремглав, успев предать забвению встретившееся лицо, больше не издававшее звуки. Отчитав положенное стишье перед усопшим, она, искоса, посмотрела в сторону мужчины в доспехах и разозлилась от того, что он имел наглость, не дать, спокойно, проститься с другом, который вчера раздобыл муки, а из неё уже, на рассвете, выпекли лепёшки, ставшие единственной путной едой перед вылазкой. Увернувшись от карающей плахи стали, женщина не потеряла бдительность при молитве, она вытащила из ножен своё оружие и, нежно погладив, всадила между двумя брешами лат, прямо воину в бок и, провернув, побежала дальше, останавливаться было некогда, впереди могли ждать неосмотренные комнаты. Главаря могли и не убить сразу, отсрочить его смерть и пытать, чтобы выведать, где прячутся и строят заговоры отступники короля. Он никогда не выдаст, какую бы боль ему не причиняли, а от мысли о мучениях любимого кровь Нес закипала в жилах, давая ей силы двигаться вглубь.

Посреди закоулков обнаруживались, не успевшие выбежать, товарищи, они заплутали, эта сторона дворца была им неизвестна, их специально загнали сюда, чтобы перебить поодиночке, но не учли, что каждый человек на стороне справедливости стоит десяток стражников, которые бьются в угоду денег и покровительства, а не в угоду семьи, друзей, любимых. Праведная цель ведёт оголодавших граждан куда яростнее, чем сытая жизнь за стеной. Слепая месть тоже куда эффективнее обывательских увеселений и пышных пиров. У каждого из них, без исключений, на глазах умирали близкие люди. Не успев ребёнок осознать себя, он уже сталкивался со смертью, однажды после особенно тяжкой снежной зимы не досчитывался друга, с которым бегал этой осенью, и это, не считая всех детей, которых мать теряла в родах или в первые годы их младенческой жизни. Такие потери уже не считают, ребёнок обретает имя и активно поддерживается, если переступил хотя бы пару лет, а лучше дорос минимум до пятилетнего возраста. Тогда можно полагать, что он созрел и вполне справится с дальнейшим взрослением. Кто будет уповать на слабого, который едва пищит, пока другой, более сильный, сохраняет силы, чтобы вырасти в бравого юношу или нежную деву. По детям сразу, с первых секунд, видно, кто не жилец, и зачем тратить силы и еду, на того, кто в любом случае не выживет? Лучше дать ему умереть сразу, не мучать. Религия в этом вопросе куда более солидарна с населением, чем в вопросах убийства перед смертью, как способом избавления от агонии.

Нес неслась, она перестала считать потери, их было колоссально много, треть, а может и больше. не встретит рассвет, но привычка куда сильнее, и чтобы хоть как-то уследить, чтобы донести после, кто точно не придёт, она делала пометки углём по тёмной обугленной солнцем коже. Инициал и чёрточка, на случай если она выберется живой, дадут память о потерях, не дадут товарищам ложного ощущения, что человек потерялся или придёт позже, лучше сразу дать знать о мёртвых, чтобы не грустить понапрасну. Двери поддавались плохо, некоторые не открывались вовсе, и к этим дверям женщина льнула ухом, пытаясь услышать голоса или сдавленный крик. Кроме, порой, скрежета местных крыс, за дверями было тихо, многие помещения вмещали в себя комнаты никогда не используемые, они были построены по одной причине — увеличить помпезность и роскошь, украсть ресурсы. Так, по крайней мере, думала сама Нес, хотя и не подозревала их истинное предназначение, дворец стоял задолго до её рождения, вполне вероятно комнаты — кладовые для вещей высокого ранга людей.

Следующая дверь отличалась от предыдущих, и не только размером, дерево наливалось узором и предчувствием, которым за сегодняшнюю ночь? Но сейчас Нес ощущала иное чувство нежели пару часов назад. Те знамения тревожили, но не так глубоко, чтобы поднимать тревогу, а это так взволновало, что открывать дверь перехотелось. Она боялась, что если посмеет отворить, то жизнь разделится на две главы, женщина не была готова узнать следующую главу, эта-то была не самой прекрасной, которую следовало бы лелеять, но и перелистывать её она не горела желанием. Здесь хотя бы понятно, как происходит движение, немудрённое перетекание жизни несёт каплю счастья перед скорой зимой, а если повезёт, то счастье будет и дальше, зима отступит на целый год, и до следующей не о чем будет так волноваться.

Прильнув к двери ухом, Нес, не услышала голосов и поверила, что там никого нет, но решиться пройти внутрь, не могла. Всякий раз она слушала, уже прежде опробованную, дверь, а в этот раз изменила традиции и сделала второй шаг за место первого. Сердце заколотилось то ли от безнадёжности, то ли от страха, это заставило разум прийти в чувство. Она была не из тех, кто пасовал перед испытаниями, её учили не так, и сдаться, не то, что было ей дозволено. Дверь оказалась на редкость тяжёлой и, на миг, Нес обрадовалась, что она не отворится и можно будет, с чистой совестью, бежать в глубину дальше, а там гляди и возлюбленный подхватит со спины и укоризненным тоном отругает, за то, что она не ушла раньше, что искала его так долго, подвергаясь излишней опасности.

Он давал сил, и только его лик мог вернуть на землю, не дать сломаться окончательно. Его глаза такие понурые со всеми, кроме неё, могут вселить уверенность, которую потерял. Не зря именно ему подчиняются, его боготворят, за ним идут, на него молятся. Она, презирающая религию, всегда искала утешение в истинной любви к мужчине, и именно он был для неё Богом, а кто если не Всевышний снизошёл и не привнёс такое количество счастья в мир, где априори нельзя быть счастливым. Нес так бы и не узнала, бродя до самой смерти, что значит любить, если бы не встретила его глаза на своём пути. Их цели и желания были едины, потому что и они половина одного целого, сливавшиеся сердцевинами, всегда, когда предоставлялась возможность. Никого нельзя любить так, как она любит его, ни одна другая сила не сокрушает надежды и не даёт глоток утешения, как соитие с любимым, и это всё, что нужно после хорошей битвы или после непродолжительного сна. Любовь обычно недолговечна, наскучивает через пару лет, приедается в быстрой жизни. Пока жив, хочется испытать всё, так заведено. Веселье и праздность, они остаются перед неизведанным. Каждый вправе прожить как дозволено и, если бы не сковывающие речи священнослужителей перед греховностью и небесным покаянием, редкий бы человек застрял с одним партнёром на всю отмеренную жизнь. Такой редкостью является и Нес, её нельзя сковать цепью из слов, но зачем ей нужны другие, когда самый близкий уже рядом. Зачем эти другие, когда любимый с тобой. Его запах, травянистый от росы, что он привносит на рассвете на своих ботинках, его ясные глаза без доли сомнения, его узкий рот, кажущийся иным строгим, но не ей, для неё его губы самые прекрасные и чувственные, ведь они предназначены ей.

«Мой любимый, прошу, не оставь меня одну на этой земле, если тебе суждено умереть, пусть для начала заберут мою жизнь, она мне не дорога, в отличии от твоей. Я не готова прожить и день без тебя, моя любовь, не покидай этот мир, пока мы не исцелим его от скверны и не проживём целую длинную жизнь вместе в домике на отшибе, самом холодном и промозглом, но вместе», — молились в истинном откровении губы Нес. Она не запасла для такого случая молитвы и просто шептала слова, приходившие на ум, составляя свою собственную молитву, которая была гораздо сильнее любой другой, ведь произносилась искренним любящим сердцем. Дверь начала поддаваться и, как и всякая прежняя, издавала скрипящий тягостный звук, сводивший с ума уши. Отворив её до конца, Нес слишком долго смахивала туман порождённый в один миг, он прикрывал, спасал от погибели. Глаза отказывались глядеть, голос говорить, а тело двигаться. Она застыла в дверях, вглядываясь в одну точку, чтобы приметить, чьё тело так безвольно лежит на коленях старой замученной женщины. Женщина не смотрела по сторонам, а пела тихую колыбельную, звуки песни так успокаивали, говоря, что теперь всё хорошо. Любимый в спасительных объятиях, и, непроизвольно, Нес улыбнулась, хотя не знала зачем, нужно было бежать, иначе их всех втроём здесь и прикончат, а выход находился очень далеко.

Умиротворение покрывалом снизошло на плечи и своим невольным уютом мешало прийти в себе. Картина представилась до невозможности прекрасной и не важно, как была странна. Нес мало думала, хотя редко так забывалась прежде. Всё же, не стоило терять бдительность, но она её потеряла. Как и всякий человек познавший любовь, она испытала облегчение. Видение возлюбленного в безопасности, и инстинкты собственного сохранения отошли на второй план. Милый спал изумительным сном, его лицо казалось таким безмятежным, чего так давно не случалось. Некогда ему было предаваться спокойным снам, покуда остальной мир гнил изнутри. И пробуждать его только за тем, чтобы увести подальше, виделось чистым безумием. Когда ему ещё удастся поспать без забот? Открыв глаза, он опять столкнётся с тяжёлой ношей, так имеет ли она права будить? Но ей, снова, хотелось углубиться в сияние глаз, через глаза она видела его душу, его самого тем, кто он есть, без всех этих жутких дел, постоянно мешавших жить.

Глаза, Нес мечтала взглянуть в них каждый рассвет, вставав по утру. Первое утрешнее дело — посмотреть ему в глаза, мир может и подождать, но не глаза, они всегда давали надежду, что и этот день они переживут, вот и конец истории. А следующий день — вновь неясность, до тех пор, пока не заглянешь ему в глаза. Пока ритуал соблюдался, бояться нечего, но вот уже почти рассвет, а она так и не смогла насладиться синевой его глаз, скрывавшейся под тяжёлыми заспанными веками. Будить его и бежать, а если надо взвалить на спину, взять под руку старую женщину, и увести их обоих наружу, Нес отчаянно сражалась за право прервать умиротворение, как можно быстрее. Но она не успела, ни один шаг не был сделан на встречу, когда нож в правой руке женщины соединился с сердцем любимого. Железо провернулось под рёбрами и, в мгновение, забрало дыхание из трепетавшейся груди. И даже тогда Нес не шевельнулась, она и сама проделывала такой трюк, которому её научили, но с безнадёжными, и никогда с теми, кто не имел ранений, а просто спал. Стража, такая ненавистная по причине защиты безумного короля, и то никогда не прощалась с жизнью так жутко. Нес не искала лёгкого пути, никогда не отнимала жизнь у не подозревавшей жертвы. Если стражник спал, она его будила, а лишь после делала шаг навстречу железа и тела, так и никак иначе, без соблюдения правил наступил бы хаос, а она и так не следовала божьим законам.

Глава 1. Да будет рождение!

Первый вздох для ребёнка прекрасен, он говорит о том, что дитя живо, оно родилось, не умерло в родовых путях, не запуталось в пуповине на выходе. Щёки розовеют не сразу, сперва маленькому комочку следует привыкнуть, что мир снаружи матери такой большой и не заканчивается в её чреве. Обычно рождение радостно, первые дни оно ликованием отзывается в сердцах родителей, а если ребёнок не издох сразу, то абсолютно прекрасно. А вот потом, когда первый глоток счастья проходит, можно и вспомнить, что скорее всего ребёнок не переживёт первый год, дальше придёт мысль о том, что если и сможет выжить, если Господь смилостивится и позволит добраться дитю до совершеннолетия, а точнее шестнадцати годов от роду, то вскоре ребёнка одолеет тяжкое бремя жизни в неблагоприятной среде. Может быть родители бы и не желали обрекать ребёнка на такие муки, но как по-другому, избежать рождения детей невозможно, если хочешь удовлетворять похоть, а препятствовать инстинктам уж совсем невозможно, так и получается — жизнь не становится легче, а дети продолжают рождаться на свет, и великая благодать, если они появляются, не забирая жизнь матери, которая их рожает в болезненных потугах.

Нес родилась на исходе долгой зимы, высосав свою мать до последней капли. Она выбралась из чрева измождённой и слабой, не дышала несколько минут, пока повитуха не извлекла из горла комок слизи и не отбросила его на земляной пол. Дитя смогло задышать, стало наливаться кровью, и тельце, которое минуту назад казалось отошло в мир иной, обрело второе рождение. Девочку положили на грудь матери, и она начала жадно сосать, вцепляясь дёснами, издирая сосок до крови, пытаясь добраться до малых капель молока, едва выходивших наружу, не оставляя ничего на пропитание двум старшим погодкам-братьям, которые лежали в углу и почти не плакали, хранили силы. Они бы и были рады заголосить, но даже годовалые дети в жестокие, голодные дни способны понять — хочешь выжить, меньше шевелись, так шансов больше.

Вскоре после того, как Нес родилась, мать забеременела снова, но ребенок, который с таким трудом выносился почти до окончания срока, умер во чреве на исходе тридцать четвёртой недели, он просто перестал шевелиться, а потом, отозвавшись на молитвы, вышел, не стал гнить внутри матери, дав ей ещё пару лет жизни. Как ни печально, женщина всё равно умерла, но не от родов, а подхватив лихорадку. Она кашляла ужасающе долго, два месяца сражалась, но сдалась и умерла, не приходя в сознание, забрав с собой напоследок очередного малыша, который, к облегчению отца, не успел выбраться наружу. Посчитав это событие благостным знаком, он, на несколько лет, взял обет не брать новой жены, оплакивать прошлую и растить троих детей, которые почему-то не собирались умирать. Так они и держались, Нес росла, ей было пять лет, а братьям шесть и семь соответственно, урожая было мало, его с трудом хватало. Налоги росли, постоянство, с которым отнимались, запасы поражало, но крестьяне плодились и заполняли города, рождаемость превышала смертность, количество людей обгоняло продовольствие, и голод нарастал, делая жителей ослабленными и больными. Можно было бы посчитать, что так и закончится, и вскоре вспышки неудовольствия достигнут предела, и начнётся битва за выживание, и брат пойдёт на брата, ради наполнения сосущего нутра едой.

Ясность внесла одна из зим, Нес вспоминала её особенно чётко, несмотря на малолетний возраст. Ей к тому времени было целых шесть лет, а к исходу зимы она собиралась спраздновать семилетие, если, конечно, дожила бы. А вот дожить в эту зиму до весны было непосильной задачей и для взрослых, не то что для маленького ребёнка. Год с самого начала не задался, весна и лето, отвратительно холодные, не дали высеять достаточное количество овса и проса, они вымерзали от сквозняков и ветра, вырывались из вспаханной земли бураном и беспрерывным дождём, часто заканчивавшегося градом. Лишь август напитал солнечным светом поля, напитал до одури, выжег остатки, сохранившейся культуры. Малый урожай пугал всех, а после уплаты налогов обещал стать совсем ничтожным. Каждый прятал по закромам мешки муки, в одури вырывал деревянные настилы избы, чтобы затолкнуть поглубже то, что смогли уберечь от погибели. По осени по улицам не бродил смех и гогот, по обычаю раздававшийся по случаю окончания сезона. Не было и гуляний, которые проходили и в самые суровые годы, остались лишь отчаянные косые взгляды деревенщин и трактирные сальные песни мужиков, напивавшихся до беспамятства, их страх был гораздо сильнее женского, женщины выли и давали волю эмоциям, в то время как мужи сходили с ума, не позволяя тоске выказаться напрямую.

Родители и дети в едином порыве ощущали безысходность и молились, молились, молились. Молитва была единственным утешением в страхе перед зимой. Они молились зиме, снегу и бурану, как божествам, распоряжающимися их жизнями. Как в последний раз, каждый окидывал лица односельчан, чтобы запомнить, как выглядели соседи, друзья, товарищи по работе, они потеряли их заранее. Но чаще народ просто сидел по домам, запирая двери на все засовы, на ночь строя баррикады, спасаясь от грабителей, которые отбирали продовольствие для своих семей у более слабых. И, конечно, запирались от стражи, которая, в отличие от соседей, имела главный аргумент в споре — силу и оружие. Бандиты с мечами, с королевским гербом на латах, вваливались в дома, не чураясь солнечного света, собирали причитающиеся припасы, не уменьшив плату ни на процент, сгребали остатки своими ручищами и тащили награбленное, по велению короля, за более высокую стену дворца, где жили иные люди в добротных домах, с жёнами и детьми, которые не знали страха голода, только болезни, от них нельзя убежать. Холёная жизнь спасала от угасания, и даже в случае затяжных болезней за стеной умирали гораздо реже.

Середина зимы пришла не скоро, дни становились хоть и темнее, но такими длинными, что диву даёшься. Каждые последующие сутки удлинялись, будто время растягивалось. Нес не понимала то ли и правда сутки могли увеличиваться, то ли воображение играло с ней такую шутку. Когда желудок пустой, а твой первый брат уже лежит погребённый на заднем дворе, — думать не очень прилично. Он умер быстро, не было ни одного знака, а казалось, что он такой сильный, раз старший. Отец только встал по утру, чтобы вытащить немного дров из поленницы и натопить избу, когда обнаружил Августа бездыханным. Подозвав Нес и Маркуса к себе, отец зачитал самую длинную молитву, после чего достал лопату и ударами разрубил толщу льда. Ему, неделю не бравшему в рот ни крошки, пришлось не сладко, промёрзшая земля совсем не поддавалась, до самого вечера мужчина сражался за право придать мальчика земле. Он валился с ног, сознание покидало его неоднократно, и, если бы не тёплые руки живых детей, суждено бы ему было замёрзнуть в снегу, в последнем сне рядом с окоченевшим трупом своего первенца. Усилия были напрасны, тело спокойно пролежало бы на снегу, не гния, как и несколько кусков от курицы, зарубленной перед наступлением нового года, но вера не позволяла отцу оставить дело не оконченным.

Мужчина не бросил занятие и, покончив с лопатой, начал копать руками, выдирать куски промёрзшей земли, углублять могилу. К окончанию света солнца сосед, живший в соседнем доме и наблюдавший со стороны, смилостивился и, достав свою лопату, помог закончить приготовления. Он мог ничего не делать, сидеть и смотреть, но жалость пересилила, и его силы были брошены на чужую беду, а не на свою собственную. Жена и девятилетний сын соседа требовали от него, чтобы отец и муж пережил зиму вместе с ними. Когда Август лежал на дне, без гроба, колотить деревянное пристанище уже никто не сумел, живые снова произнесли молитвы, бросили по горсти земли вниз и закопали яму быстро и ровно, чтобы люди в деревне не прознали, что где-то покоится человек. Религия отступала перед голодом, а мясо, хоть и греховное, могло насытить желудок. В ту зиму каждый прятал тела умерших так глубоко, как только мог, не давая никому прознать, что случилась трагедия. Оставалось довольствоваться тем, что тела переживут зиму в земле, а там, если их выкопают и сожрут дикие звери, так уж и нет особого стыда, животным дозволено больше в силу их тупости.

Пошёл последний месяц зимы, февраль принёс стужу и пургу, невиданную до тех пор и невиданную после тех пор, и люди начали таять стремительно, обогрев жилища занимал куда больше усилий, а припасы и вовсе закончились. Молитвы не дошли до небес, наткнулись на ограждения и осыпались на землю вместе со снегом. Нельзя было так, навскидку, сказать много ли погибло, ведь редко кто отходил от ворот дома, чтобы проверить, но смертью пахло ото всех домов, она заглянула во все дворы и продолжала слоняться по пятам, а там с ней и стража, которая видно не удовлетворилась побором осенью и пришла отбирать, перемешанное с пылью половиц, съестное к концу зимы. Они обходили все дома, а тех, кто противился, умертвляли на месте. И раньше кровь проливалась при несогласии, это было не ново. Король славился карающей смертью, дарованной им беспричинно, на то он был и безумец, не спроста же его так называли: король-безумец. Его отец страдал той же хворью, а вот отца его отца мало помнили, но каждому известно — безумие передаётся не хуже лихорадки, затрагивает детей безумных родителей. Видно что-то из тела передаётся потомству, скорее всего гнилое семя, сброшенное в чрево уготованной женской плоти. Сын от отца, дочь от матери, любой постулат бессилен перед плотью. Безумие — порождение худших грехов, сотворённых при жизни, оно покаянным бременем возлагается на плечи потомков. Что сотворил предок короля, оставалось тайной, но грех был видно слишком тяжек, раз будущие поколения были прокляты.

Они, стража, пришли на исходе страшного бурана, вывшего всю долгую безлунную ночь. Вернулись из дальних земель, чтобы насладиться муками самой приближённой к дворцу деревни в последней радостной трапезе. Ходили стройно, отбирали остатки, хохотали без перерыва, отнимали жизни у несогласных. Люд вставал на их пути, чтобы прекратить свои страдания и уйти, пока голод не умертвил раньше. Слабость — умереть от голода, а от меча — нет, так даже лучше, станешь мучеником и заслужишь отпущение всех земных прегрешений. Страх перед смертью отступал, а кто не мог откинуть страх, впалыми глазами тихо следили за казнями со стороны. Король приказал в этот год не щадить никого, умножил потери на исходе зимы, как будто смертей от голода было недостаточно. Это был самый худший из годов, не иначе проклятый, по-другому не назовёшь. Кто пережил его, до сих пор не смогли разуметь, как удалось остаться в живых.

Нес, во время похода стражи, сидела в натопленной избе и ждала, когда заглянут и к ним, обнимаясь с Маркусом, обмениваясь с ним теплом, ведь печка хоть и топила прилично, но не могла обогреть худые затравленные тела. Украдкой девочка заглядывала в окно и с ужасом представляла погибель. Она думала о том, что неужели, как и Августу, ей придётся лежать в вырытой наспех могиле, а потом быть сожранной зверями, а ведь она так и не успела понять вкус жизни. За окном в соседнем доме началась суета, сквозь снежные хлопья девочка заметила, как двое взрослых бегают по двору и усиленно прячут нечто в поленнице. «Еда», — завертелось в голове слово. Еда — вот, что они прятали, иных драгоценностей не изобрели, живот сразу запротестовал от невыносимой боли; он представил, как нечто спустится вниз и обретёт пристанище именно в нём. Слюна непроизвольно вытекла изо рта, спала на пол и отпечаталась в грязи. Нес догадывалась, что такие мысли неправильны, но поделать ничего не могла и продолжала украдкой глядеть, пока солнце поднималось выше и выше. Его не было видно, но это не было важно, оно, невзирая на тучи, поднималось и опускалось вниз. В дни, когда зима не была такой тяжкой, девочка и сама поднималась вместе с солнцем на горку и летела за ним вниз по склону, а потом поднималась и опускалась вновь, гораздо быстрее, чем солнце, соревнуясь только с прежней собой, светило было плохим компаньоном для игр. Оглянувшись, Нес углядела, что брат заснул, он много спал, сохраняя силы, а она же, напротив, не могла так легко, позабыв обо всём, раствориться в морфее. Девочка завидовала брату, его дни проходили гораздо быстрее, чем её.

Собравшись в кучку, она снова глянула в окно, больше соседи не мелькали на горизонте, а вместо них явились люди в блестящем металле. Их латы заставили сглотнуть слюну и примолкнуть; дыхание, сбивчатое, привлекало внимание, а отец, как назло, не возвращался, как ушёл с утра по дрова, так и не появился обратно. Стоило пригнуть голову, притвориться, что дом опустел, тогда они решат будто-то здесь нет живых и пройдут стороной, но вспомнилась пресловутая струйка дыма от печки, и прятаться показалось бессмысленным. Вместо этого Нес смотрела в окно так пристально, как могла, стараясь взглядом отпугнуть демонов, и увидала возню. Стража сковала и бросила на белый пух соседа, его нос разлил кровяную струйку наземь, отчего снег вокруг зловеще заблестел, ослепил. Нес зажмурилась, насилие она не терпела, боли от голода было достаточно. Пару раз отец бил её по голове, и эти дни становились особенно страшными, дополнительная мука усугубляла безволие к жизни.

Мужчина, что теперь валялся навзничь, встал, он, не оглядываясь на жену, что билась в неистовстве, подставил грудь под удар, зная, к чему приведёт его нахальство. Быстрая смерть уготована для тех, кто преклонится, но этот мужчина не собирался унижаться и стремился отправиться на тот свет с достоинством. Храбрость и глупость сразили девочку наповал, она больше не глядела испуганно, только заинтересованно и встревоженно, любопытство пересилило все остальные чувства. Мужчину мучали долго, били ногами, но не по голове, а по телу, неудачный пинок тяжёлых ботинок по черепу мог расколоть его невзначай, а им было важно не отобрать жизнь сразу, так и глядела Нес, так и била стража. Молчаливое эхо не поддакивало, а застыло, сохранив момент навсегда, где гордость не отступала, а просто существовала. Так бы мечтала погибнуть и Нес, опустив голову, но не забыв, что боль не превосходит её собственной важности. Первый урок был выучен. Когда с мужиком было кончено, то стража не осталась удовлетворена, их пыл упал, ведь из горла раздавленного человека не раздалось ни звука. Они бросили взгляд на вдову и, плюнув ей прямо в макушку, ушли прочь, позабыв отобрать припасы.

Отец вернулся ближе к ночи, от него несло спиртным, раздобытым неясным путём, ведь ещё месяц назад последние капли алкоголя вылакали люди, которые мечтали забыться в пьяном угаре до весны. Он проспал целые сутки, а потом и целую ночь, не поднимаясь, и Нес было решила, что отец так и помрёт, но ему уготовано было пожить на земле чуть дольше, чем она ожидала. После того, как отец проспался, девочка доложила ему о том, как убили соседа, как избивали его до самого последнего вздоха, словно дворовую псину. Отец яростно сжал кулаки, но они тут же ослабились, мочи бороться и тратить попусту движения тела на неравную схватку было глупо. Вскоре он ушёл к вдове, чтобы помочь закопать тело, он помнил добро и желал выплатить долг. Его понятия, как для того, кто познал так много потерь, не иссушились, а стали напротив куда сильнее. «Если встать против совести, останков морали, то ничего не останется. Честь, она может и пережиток, но забыть её — словно умереть при жизни», — так отец иногда говорил, когда собирал десяток слов за месяц. В целом, он мало разговаривал, больше молчал, кроме одного дня за месяц, в котором считал долгом чему-то обучить своих чад.

Чтобы отцу не было одиноко рыть могилу, дети засеменили на тонких ногах за ним, они больше не боялись умереть от движения, ведь постоянно слабели и так, а потому старались выбраться на свет, хотя бы раз за день, дабы не умереть, не увидев отблеска предрассветного утра. Дворы прижимались друг к другу вплотную, места не хватило бы для всего люда, коли дома бы раскинулись далеко, так что все жили вблизи, но даже путь длиной в три шага растянулся на вечность. Слабость мешала передвигаться быстрее, а ноги заплетались и грозились опрокинуть в сугроб. Снег перестали счищать на улицу недели три назад, и теперь приходилось, через узенькую тропинку, пробираться к дымке соседского дома. Отец постучал отрывисто и слабо, поджидая хозяйку, но она не спешила открывать. Её можно было понять, оставшись женщиной при дворе без мужа, хоть и с сыном, она могла ожидать подвоха. Всякий пожелает разграбить поленницу, забрать еду и уйти восвояси, больше не убережёшься. Нес видела, как женщина украдкой заглянула за занавеску, отец этого не приметил, он, как и все мужчины, мало замечал, что творилось перед его носом.

Наверное, посчитав отца не опасным, женщина всё же открыла, но продолжала с опаской поглядывать на компанию из мужчины и двух худых детей. Отец не стал медлить и быстро предложил похоронить её мужа, который валялся во дворе на самой вершине сугроба, конечно, не забыв упомянуть о том, что таким образом хочет возместить долг. Женщина не изменила лица, она в принципе не походила на живую, мертвенно бледная она виделась трупом, а зелёные круги под глазами только подтверждали предположение. Нес слышала из старых рассказов, что иногда мёртвые ходят среди живых и могут вскрыть череп и съесть мозги, чтобы удовлетворить такого рода голод. Девочка не желала закончить в пасти восставшей и потянула отца за рубаху в сторону дома, но мужчина только отмахнулся и сдёрнул маленькую ручонку со своей незамысловатой одежды. Он продолжал убеждать женщину, видно приняв её за человека.

— Нет, спасибо, — вскоре произнёс слабый голос, — Он мёртв, ему всё равно.

Нес успокоилась, мёртвые не говорят, даже ожившие, а значит на сегодня её мозги останутся при ней, и стоило ли так бояться? От такой мысли даже голод прошёл; радость, не оказаться сожранной заживо, взбодрила; но вот поленница и спрятанная в ней еда пьянили не хуже страха. Девочка никогда не пила алкоголь, но знала, опьянение голодом — нечто похожее на алкогольный угар; а когда, став более взрослой, смогла добраться до спиртного, то поняла, что её ощущения были на редкость точны.

— Да как же так, нельзя его бросить, грех это, — отец продолжал настаивать на погребении, находя новые доводы.

— Нет грехов сейчас, а религия к чёрту её! Пусть горит. Мой возлюбленный, вот он божество, а те, кто на небесах не вправе таковыми называться! Они позабыли о нас.

На том разговор и закончился, отец больше не настаивал, он отшатнулся от женщины, как от окаянной, и перекрестился, хотя обычно такового не делал. Нес и Маркус последовали его примеру и тоже скрестили пальцы, а женщина будто не придала этому значения, выражение её лица было отстранённым и пустым. Она не заходила внутрь и не выходила наружу, стояла на пороге, прикованная, опустошённая и полуживая, вцепившись в дверной косяк, и тогда девочка поняла, это злость и слабость, которые нельзя отпустить. Не став идти за отцом, который продвигался обратно с братом к избе, девочка застыла и глядела на женщину, в глазах которой видела отражение действительности, сковавшей их вместе. Это не был тот взгляд, что дарят родным, а тот, которым утешают путников на дороге; от него не ждёшь ответного тепла, но надежда всё равно появляется и озаряет дали, неведомые тропы.

— Иди прочь, иди за отцом! — завораживающим тонов распорядилась женщина.

Когда отец отступил на свой двор, женщина вроде порозовела, её щёки стали не такими впалыми, и Нес решила, что молитва во спасение пропащей души сможет воскресить погибающую, и потому девочка зашептала знакомые с детства слова.

— Что ты делаешь? — спросила женщина и поставила на девочку удивлённый взгляд.

— Молюсь во спасение вашей души.

Чистый невинный голос ребёнка утихомирил бурю внутри женщины, и она и правда предстала окаянной, засмеялась, так что дом зашатался. «Вот оно», — подумала Нес, — «Дьявол покидает тело, так что нужно и дальше молиться». И чем девочка усерднее складывала слова, тем сильнее женщина веселилась, и девочка уж подумала, что та полетит, прильнёт к потолку дома, ей рассказывали, что такое бывает, что тело может воспарить в очищении; его станет корёжить, оно будет издавать выкрики, и, если дух сильный можно будет надеяться, что спасение придёт. Это казалось чудодейственным деянием, которое случается единожды. Нес улыбалась, она не могла вообразить, почему стала так сильна в своей вере, порой и самые верующие мужи из приходов не были в состоянии очистить человека, а она сможет отпустить чужие грехи. Вдоволь насмеявшись женщина в раз посерьёзнела, нельзя было сказать, что ещё секунду назад она так хохотала.

— Прекрати! — выкрикнула женщина и потрепала за плечи Нес, — Не видишь, моя душа не поддаётся, не трать молитву на такую как я. Помолись лучше за отца и брата. А теперь прочь!

Девочка не шелохнулась, ей стало страшно от выкрика, и она пожалела, что не ушла с отцом сразу, а теперь он в избе и не видит, как его дочь попала в ловушку. Если она погибнет сейчас, то ему наоборот станет легче, одного ребёнка можно довести до весны, а вот двоих навряд ли.

— Почему вы не похороните мужа? Это грех бросить его, он умер, честно страдая, и не заслужил валяться в снегу.

Нес собрала всё своё мужество, чтобы это сказать, она не пыталась вразумить женщину, она просто интересовалась, почему-то безумие уже не было достаточным оправданием поступку.

— Потому что он мёртв, а мёртвый человек — не живой, ему плевать, где лежать. Если доживу до весны, а его тело не утащат раньше, похороню, возьму лопату вырою могилу и положу его туда, брошу горсть земли, скажу напутственные слова, как положено, — женщина в первый раз за всё это время бросила взгляд в сторону трупа, — А сейчас не время, нужно хранить силы, чтобы выжить, чтобы похоронить его после. Ты понимаешь меня?

Не сильно понимала девочка, что ей стараются донести, но всё же кивнула. Она знала с взрослыми лучше не спорить, можно заработать оплеуху. Она с трёх лет перестала дерзить и упрямиться, так и сейчас не стоило начинать.

— Ничего ты не поняла, — женщина упрямо продолжала, — Смотри, — она взяла Нес и развернула к мёртвому мужчине, — Он мёртв, ты жива, я жива, и зачем тратить силы на обряды, значение которых мы и сами не знаем? Ты уверена, что, похоронив его, он обретёт покой, или что нам отпустят грехи? Какие грехи можно совершить, чтобы так тяжко страдать? Ты мала, но тебе нужно задуматься, кто мы такие люди, почему нам посланы страдания не по силам? Кто распоряжается нашими жизнями, и по чьей указке мы обязаны соблюдать традиции? Кто нам поможет, если мы умрём пока копаем могилу, или кто нас спасёт, если не мы сами? Живи и помни, что стоит иногда поглядеть по сторонам и задать пару вопросов к жизни. Молитвы пока хватит, а если она не поможет, то тут уж дело случая, а никак не прихотей Богов. Они не следят за каждым. Соблюдай все правила, если это было для человека важно, пусть он и мёртв, так будет правильно. А если ему и при жизни это не было нужно, то и смерть ничего не решит. Живи назло жизни, а не вопреки себе.

Нес поняла, как не понимала раньше, вот оно, откровение, которое не смилостивится дать отец. Дикая судорога сковала желудок, и больше мыслей о греховности не возникало, какой смысл искать грех, когда желудок пустой. Что ей до мёртвого человек, когда нет надежды дожить до следующего дня. Хватит и того, что его будут лелеять до нужного времени. Помнить о жизни — превыше ритуалов, которые были созданы неизвестно кем, и даже если в них есть смысл, так и ладно, пусть, но откладывать, не значит забыть, и конец истории. Тогда, в тот день, Нес стала вероотступницей, не утратив веры, и даже в шесть можно понять того, что не понимают взрослые. Взрослость, она так помолодела в наши дни. Наоборот вера Нес стала, что ни на есть, крепкой, сильной, но другой, абсолютно отличной от той, которой учат детей. Вера прежде всего в себя и близких людей, а уже после в тех, кто на небесах. Такой Нес вынесла для себя урок, и чтобы не позабыть его от голода, запереть его в самом сердце, она поспешила удалиться в избу, чтобы, придя домой, сесть в уголочке и посмаковать слова соседки.

— Погоди, — Нес на половине пути окликнул голом, — Иди сюда, подойди, как можно ближе.

Девочка подчинилась, заворожённо проследовала за женщиной к поленнице, где пряталась еда. С трепетом и диким волнением в сердце, что это обман, Нес застыла в ожидании, пока женщина вытаскивала из-под дров мешок. Он, серый и протёртый, был не иначе подарком судьбы, и любые богатства за него можно было отдать, настолько он был важен. Если его забрать, то протянуть до весны стало бы проще, и девочка имела бы шанс вырасти. Ей так хотелось повзрослеть, увидеть ту сторону жизни, что как откровение, была дарована только людям-взрослым таким, как соседка или отец.

— Бери его. Ну же. И беги, беги со всех ног, чтобы никто не увидел.

Собираясь сделать, как велено, Нес схватила узелок и готова была убежать; она уже представляла, как сегодня вечером сумеет поужинать, наесться; и брат, и отец будут делить ужин вместе с ней, и как им будет хорошо, и лучше чем под спиртным. Сладостный запах пищи защекотал нос, нельзя забыть запах свежеприготовленного хлеба или печёной картошки, а запах курятины или свинины, которые так редко переступали порог избы, так и вовсе искоренить невозможно, сколько месяцев ты бы их не едал. Но Нес знала, что всегда нужно платить по долгам, поэтому должной отец её учил не быть; мешок, что сейчас лежал на снегу, завлекал в кабалу, хоть и был так желанен.

— Не могу, — пропищала девочка, — Не могу! — крикнула она сильнее, — А вы, как же вы, и ваш сын?

Нес видела мальчика, что жил в этой избе, редко, он мало придавался уличным забавам, чаще выглядывал из окна, чем принимал участие в делах уличных; он всегда был настороже, ему казалось нет дела до игр. Девочка, глядя на этого мальчика ощущала, что не уместно веселиться, пока отец в поле, пашет как проклятый, чтобы насобирать побольше урожая к зиме, но несмотря на это преданно забавлялась с соседскими детьми, забывая о времени, о том, где находится, и о том, что, возможно, не доживёт до взрослости.

— О нас не волнуйся, бери мешок, да неси в дом, — женщина добродушно улыбнулась и вложила узелок в маленькую ручку, — Бери, если предлагают, не думай, а у нас ещё есть. Пусть жертва моего мужа не станет напрасной. Так беги же, чего стоишь?

Позабыв обо всём, о правильности и неправильности, о стыде, о грехе, о долге, Нес, больше не упрямясь, рванула, откуда только силы взялись, голод и мешок, и больше нет в этом свете ничего более подходящего одного к другому. Забравшись на крыльцо, девочка чуть не упала, прилив сил прошёл также быстро, как и появился, а тяжёлая поклажа потянула в снег, но Нес не сдалась, а рванула снова, перепрыгнула порог и завалилась в дом, где отец и брат уже лежали и готовились ко сну, и день не был тому помехой. Шум поднял обоих, как умалишённые они двинулись к раздобытому богатству и принялись озираться вокруг, будто ожидали, что кто-то отнимет. Мужчина дёрнул мешок и, не без восхищения, развязал, обнаружил муку, гору муки, такой чисто просеянной, просто загляденье. Такую обычно не увидишь и за всю жизнь, такая достаётся верхам, а не простым работягам.

— Где взяла? — строгий голос отца привёл в чувство.

Нес глупо заулыбалась, но не смирила гнев мужчины. Она боялась ему сказать, что греховная женщина поделилась едой, приказала забрать, он мог выкинуть то, что побывало в нечистых руках. Пока между отцом и дочерью установилась безмолвная перепалка, Маркус, который не участвовал в баталии, подполз к мешку и горстью зачерпнул в ладонь муки, и стал жадно лизать белый порошок; слёзы текли из его глаз от отвращения к себе; он, ребёнок, знал, что, увидев его таким, отец побьёт сильно, но сопротивляться инстинктам не сумел, плакал и лизал, лизал и плакал, клейкая масса заполняла желудок, а больше и страшиться было нечего.

— Соседка дала, — пропищала Нес и закрыла глаза, ожидая оплеуху.

Отец только вздохнул, он не готов был жертвовать мукой, которая могла спасти их от смерти, вера отступила на второй план, его, как и детей, одолевал голод, просто он сильнее сопротивлялся. Ничего не сказав, мужчина, наклонился, чтобы взять мешок и запрятать, чтобы по чуть-чуть выдавать паёк своим детям каждый рассвет, а сегодня сготовить небольшой ужин, поесть вдоволь, а потом уж и тянуть остаток. Маркус обнаружился, его личико напоминало бледную поганку, гриб, который можно было спутать с съедобными, если не разбираешься. Грибники хорошо отличали одно от другого, а вот Нес всегда путалась, когда ей доводилось бродить по лесу, запасая дары природы на зиму.

Отец яростно мигнул, его прошибла злоба, со всей дури его рука повалилась на голову бледному от муки мальчику. Из глаз Маркуса посыпались звёзды, он их видел и готов был поклясться, что может схватить перелив рукой, но протягивая вперёд руку, он постоянно промахивался, видно опьянение от сытости давало промах. Жалел ли мальчик о том, что сделал? Едва ли. Яркие переливы и сытость, и жизнь заиграла по-новому, и повилась надежда выжить и не умереть, как Август. Сегодня Маркус спал особенно сладким сном.

***

Март. Целый месяц прошёл, мешок с мукой сильно поубавился, а вот поганая зима не отступала, также сбрасывала снег, который не спешил таять. Откладывались посевы, и это значило только одно — следующая зима могла стать такой же ужасной. Нельзя было и охотиться, и дело не только в законе, который жестко пресекал подобные вылазки и карался ударами плетью, всю дичь давно переловили; редкий зверь пробегал поблизости в эту зиму, он уж точно знал, ему не поздоровиться, встреться он с человеком. А настил снега не позволял пробираться вглубь чащи, мешал ранним ягодам созреть, ранним грибам показаться. Что уж говорить, и цветки, вполне пригодные для жевания, не вылезали из земли, ведь и земля не показывалась. Вечный мороз, Нес предполагала, что он останется с ними до конца, до последнего человека, живой души, и так и закончится людская эпоха. Стражи тоже, в конечном счёте, помрут, и их припасы подойдут к очевидному концу, кто если не крестьяне обеспечат их, бедные и не подозревают, как уныло закончат, а они-то считали, что выше всех остальных по рангу.

Когда еда снова начала подходить к концу, отец больше не ел, он иногда тихо плакал по ночам и перебирал горсти, которых на одного-то ребёнка едва ли могло хватить, а на двух и в помине нет. Нес плохо спала по ночам, она слушала причитания отца, который выбирал, кто из детей боле достоин жизни. У мужчины было много детей, как рождённых, так и нет. Нес знала, что и до них с Маркусом мать потеряла не мало плодов, осталось среди всех приплодов всего двое, но и из них отцу придётся выбрать одного. В одну тихую звёздную ночь отец легонечко погладил Маркуса по голове, по которой раньше бил, поцеловал мальчика в темя. Мальчик не обратил внимание, слишком крепко спал, а вот Нес заметила, она всё поняла. Главным аргументом отца стал вес девочки, у неё было больше шансов выжить на скромном пайке, Маркусу, как мальчику, нужно было больше. Отец больше не причитал, сожалел только об одном, что не принял такое решение раньше, а теперь сможет ли хотя бы дочь пережить зиму.

Конец марта стал проблеском надежды, снег начал таять стремительно, становилось теплее, из-под белой толщи начали проглядывать первые цветы, маленькие зелёные стебельки с белыми шапочками, мелкие и почти невзрачные, они выходили на свет, а вместе с ними и выжившие люди. После долгой спячки некогда было умиляться превратностям погоды, пора было брать плуги и лопаты и копать, копать, копать, чтобы собрать первые всходы к лету. Зерно, отложенное и закрытое в плотном амбаре, осталось нетронутым. Многие покушались, но никто так и не забрал ни зернышка, ни клубня; тех, кого заставали даже за созерцанием без раздумий казнили. Каждый понимал, что останутся выжившие после зимы, а зерно в амбаре — очень важный, самый важный запас, на случай наступления следующего года. Вместо удовлетворения краткосрочных желаний, в кои то веки все объединились ради неясного будущего и не прогадали. Люди живучи, их не искоренить так просто, не уничтожить голодом и зимой, а значит вместе с ними придёт и лето, а там и до следующего года недалеко.

Нес участвовала в общем празднестве жизни над смертью, она смогла переступить через шесть лет, теперь-то ей было целых семь, а значит нужно было приниматься за работу, помогать людям, которые едва держались на ногах. Она после муки не выглядела такой же жалкой, как остальные, и собиралась внести общий вклад в дело. Что же до Маркуса, возлюбленного брата, он не дожил буквально неделю до празднества, умер ночью во сне. В конце жизни он больше сидел в углу, смотря как сестре достаётся еда, а ему ни крошки, но не жаловался, он сознавал, что его не выбрали, и тихо скулил, пока не проваливался в сон, где ему снилось самое большое застолье на свете. Столы, полные всяческих явст, ломились от тяжести, а он набивал брюхо и во сне жевал. Нес проливала слёзы, когда просыпалась от чавканья пустого рта, и хотела подсунуть брату хоть крошку лепёшки, но отец, зная, что на запас могут посягнуть, ночью прятал всю еду под собой. Он бы мгновенно проснулся, учуяв, как его обкрадывают. Страдал ли отец, что даёт жизнь одному ребёнку за счёт жизни другого, Нес не знала, мужчина больше не шептал по ночам. Казалось, ему стало легче, когда он избрал такой путь, и здесь девочка не могла не согласиться, гораздо легче знать наперёд, чем существовать в счастливом неведении. Нес была той, кто поспособствовал гибели жизни, и вина преследовала её годами напролёт, забыть, что жив благодаря другому, нельзя, так она и жила и весной, и осенью, и зимой, и летом. Она старалась вымолить прощения у брата, когда приходила к нему на могилку. Девочка точно не знала в каком месте похоронены её родные, отец не ставил указателей, она находила место, что притягивало больше других, и разговаривала и с братьями, и с матерью, и впоследствии с отцом, как с живыми.

Отец умер вскоре после долгой чёрной зимы, таковой её прозвали горожане, больше такого губительного сезона не случилось. Поля засаживались чётко, вспахивались правильно, а погода, хоть и чинила препятствия, всё же давала богатый урожай, которого с трудом, но хватало до следующего сезона. Такого количеств людей боле не гибло от голода, но восстановить прежнюю численность населения удавалось плохо, подорванное голодом здоровье ещё долго приносило мёртвых детей из чрев матерей. Но отец умер не от голода, после страшного пути, который он избрал, ему больше и в голову не взбрело держать обет перед умершей женой, а брать новую он не собирался. Ему вскружило голову, что он остался в живых, от осознания жизни он забывался в пьяном угаре с каждой встречной шлюхой на дороге. Простой обмен, обещание части урожая или нескольких медяков за бурную ночь, а лучше в объятиях нескольких дам. Те женщины не поносили детей, погубленные постоянным развратом тела, они не имели способности зачать, а редкие беременности прерывались настойками и физической тяжбой, от чего отец так и не заимел нового ребёнка. Шлюхи давали ему откровение жизни, такое же, как и для Нес когда-то, только для этого ей понадобились просто слова, а ему смерть всех, кого он любил.

Заболел отец тяжко, одна из шлюх поделилась гнилой плотью и дала здоровому мужчине тяжкое испытание. Когда девка померла, отец забеспокоился ни на шутку, зная, что может произойти дальше, но он не жаловался дочке на боли, когда осознал, что и сам захворал. Он ходил в поле с остальными мужиками, сколько мог, и беспрерывно молился вечерами, отмаливая грех, что не сдержал обещание; он молился, хотел остаться в живых, ему была невыносима мысль оставить дочь одну в целом свете, никто не заботится о чужих детях, свои-то в тягость. Нес любила отца и считала его, несмотря на излишнюю суровость, очень добрым, она могла наблюдать, как других соседских детей избивали без надобности, за малейшие проступки, когда ей за всю жизнь доставалось лишь по делу. «Возможно будь жизнь чуточку легче, он стал бы другим человеком», — думала иногда девочка и сразу пугалась неподобающих мыслей. Как человек может быть другим, он есть такой, какой есть, а если под обстоятельствами изменяет натуру, так как его можно назвать не безумным, нет, это смрад. Вот король, он безумен, меняет законы на протяжение одного дня, его рассудок с ним не в ладах, а убийства без причины — это ли не признак сумасшествия. Всегда человек одинаковый, а если меняется, то это признак умалишения, здесь остаётся только сожалеть о загубленной душе. Простой труд и каждодневная молитва и этого много, это и есть прекрасное счастье — проснуться с утра, а как иначе, это и есть важность.

Жаль Якоб, возлюбленный отец и муж, больше не сможет быть счастлив. Его закопали вместе со всеми остальными, молитвы не помогли, ему и так удалось выторговать целых полтора года в сражении с болезнью, которая и унесла его жизнь. Мужчине не следовало удовлетворять свою похоть со шлюхами, стоило найти одну чистую женщину и справлять нужду всякого человека с ней, сбрызгивать застрявшее семя в неё, и она бы родила ему детей, поэтому для такого нужно было взять девку по-моложе, покрепче, с широкими бёдрами, которая сумела бы разродиться, но он больше не хотел обрекать ни жену, ни ребёнка на погибель. Однажды Якоб признался в этом Нес, когда его плоть разлагалась, он сказал:

— Если цена моей жизни, чужая смерть, то такая цена меня не устраивает.

В эту же ночь в агонии Якоб и сгорел, его глаза выпучились и больше никогда не закрылись, а Нес поняла тогда, что смерть целой семьи на него очень сильно повлияла, хотя она так и не думала раньше. Сколько открытий даровано было ей из-за пустой прихоти страстей, и сколько ей ещё было уготовано впереди. Тогда девятилетняя девочка и поклялась не делить с мужчинами постель, чтобы не даровать жизнь детям, чтобы те не познали никаких откровений, но клятва забылась, и Нес никогда боле не вспоминала, чего пожелала у изголовья отца. Отец умер, а она предстала ненужной сироткой, и таким детям дорога в приют, дом на отшибе, где о детях не заботятся, там они предоставлены сами себе. Трудясь в поле на равных со взрослыми, дети из приюта чаще прочих не переживали зимы, непосильная ноша губила.

Нес больше не могла положиться ни на кого и собирала скудные вещи, чтобы прийти до полуночи в натопленный дом и вместе с детьми без родителей уснуть и проснуться на следующие утро на самой заре, выйти на работу, стать преждевременно взрослой. Помогать по дому, убираться и готовить еду — простые дела, с которыми она справлялась с трёх лет, теперь ей предстояло узнать каков настоящий труд, но она улыбалась и собиралась, собиралась и улыбалась, а улыбка не покидала. Девочка не намеревалась так просто сдаваться. Когда у неё была семья, она не верила, что сможет их пережить, они были гораздо сильнее, крупнее и величественнее, братья родились и сразу же закричали. Если бы она играла в игру, где ставят на кон деньги, то никогда бы в здравом уме не поставила на себя, такая вероятность была ничтожной, но вот она живая и относительно здоровая, девятилетняя маленькая, но уже сумевшая выстоять в схватке, девочка. Про таких удачливых Нес слыхала, они, несмотря на все неприятности, идут по земле своими ногами, а за ними все остальные, которые спотыкаются на ровном месте и падают в свои же могилы. За удачу приходится платить, потому что жизнь не даёт ничего просто так, и будучи ребёнком Нес сознавала, что в конечном счёте будет всегда одинока, сколько бы людей не находилось вокруг — плата за обхождение собственной могилы. Её удача и её проклятие шли рука об руку, а Нес просто улыбалась, выхода не было, она не была властна вершить ни свою судьбу, ни чужую, придётся мириться с неизбежностью, расплачиваться за возможность стать взрослой.

Из дома девочка вышла уже в кромешной темноте, она не желала быть увиденной на дорогах, да и сама не хотела видеть дом, который покидала. Тёплый бревенчатый дом, его заберут, и, если ей снова захочется прийти на могилки родных, ей не удастся, новая семья будет там и не захочет пустить странницу в дом, поэтому Нес посидела в последний раз во дворе на дорожку. Сидеть долго она не могла, да и смысла как такого в этом не видела. Ей очень хотелось верить в то, что семья услышит голос их дорогой Нес, и всякий раз говорила от сердца, но не верила, что и правда её слышат, а и если слышат, то они уже осознали, что им не суждено боле встретиться. Свежая могила, девочка подошла к ней в последнюю очередь. Сегодняшней ночью она собственными руками вырыла её и положила туда отца, а после зарыла наспех, надеясь, что сумела сделать всё верно. Отец бы в любом случае пожурил, ведь его дочь не выкопала яму достаточно глубокой, а землю, когда бросала, не притаптывала, поэтому не вся вырытая земля поместилась обратно, и вид у могилы не был сильно порядочным, нужно было сделать более аккуратно, но она так устала, что посчитала излишние труды вздором. Конечно, отец мог бы сделать замечание, но он умер, красоваться было не перед кем. Она, воспитанная в его порядках, сейчас их потеряла, и не стала бы и делать могилы, но не могла оставить человека, нуждавшегося в ритуалах, без них, ведь отец так свято верил, что приличная могила важна.

Поклонившись сырой земле, Нес отвернулась, не желая показывать в блеске звёзд свои слёзы, она пообещала, что не будет горевать, позволит себе единожды поплакать, а больше не станет. «Слёзы иссушают душу», — так говорил отец, но изредка плакал, Нес не знала почему он противоречит своим словам, а вот сегодня поняла. Как не желай, слёзы помимо воли вытекают из глаз, но, если давать им волю слишком долго, они уведут на тот свет, не зачем долго страдать по поводу смерти, лучше стремиться жить и наслаждаться маленькими житейскими радостями, к примеру звёздами, которые будут сопровождать посреди тёмных улиц. Если они будут благодатны, то доведут ребёнка до цели невредимым, в такие часы надо сидеть дома, ведь по ночам выползают гады изо всяких щелей.

«Вот и начало новой жизни», — подумала Нес, взяла кулёк и подалась в бегство, вышла за крыльцо, ещё раз поклонилась дому, что её так долго оберегал; самые счастливые воспоминания будут жить по ту сторону, в них жива и мать, и отец; в них Нес скачет вокруг дома за братьями, что дразнят её; в них навсегда отпечатается лепёшка, что так прекрасно пахла посреди голода. Стены не запомнят печали, они избирательно подойдут к памяти людей, живших в стенах, и запечатают горести куда глубже, туда, куда взор человека не сумеет пробраться. Собрав смелость в кулак, Нес плелась, ей думалось, что она отходит дальше и дальше, но вместо этого девочка ковыляла по одному и тому же маршруту и постоянно возвращалась к исходной точке; она боялась того, что зациклилась на одном дне и никогда не сможет пройти вперёд. Все грандиозные планы провалились, делая из себя взрослую, она ею взаправду не становилась и грустила от собственной беспомощности.

В очередной раз вернувшись к избе, что должна была быть забыта, Нес задрожала, упала на землю, она не старалась подняться, а просто легла, глупость вырасти уже покинула голову, осталась мечта уйти поскорее, соединиться с родными, ведь не зря же отец молился, по ту сторону смерти находилась другая более светлая жизнь. «Может и не стоит дальше бороться, может они меня ждут и не понимают, чего я боюсь, ведь им так хорошо», — Нес снова заплакала, пустила солёную воду в грязь дороги. Случайных прохожих не было, все в такой час сидели по домам, ели простую еду, никто не видел ребёнка, кончавшегося в муках одиночества. Но это не совсем так, соседка вот уже несколько часов наблюдала из своего окна за происходящим, собираясь выйти и спасти девочку, только никак не решалась.

Одно дело растить собственного сына, которого она рожала целую ночь, целый день и ещё одну ночь, который появился из её чрева, а другой вопрос — сиротка. Таких сироток на пути в поле каждый день встречается с десяток, она была не в состоянии всем помочь, спасти девочку — значило в трудную зиму ущемить себя и своего родного по крови ребёнка в пропитании, а его стало добывать труднее после того, когда муж отправился на тот свет. Раньше муж ходил в поле, пока жена хлопотала по хозяйству, тяжёлый труд не для женщин, вынашивающих во чреве детей, но, если женщина становится вдовой, а дети не созрели, чтобы пахать поле самим, одиночкам приходится облачаться в шкуру мужчин, а иначе откуда брать еду. Самые удачливые попадали во дворец и там служили королю, продолжали хлопотать по хозяйству, либо готовить еду, но редко сейчас кого нанимали, служанки и поварихи не бросали работу, а лишние люди не требовались. Ещё одним вариантом было устроиться на постоялый двор или в дом знатного господина, но и там женщин было под завязку, да если и требовались, то нанимались обычно совсем молоденькие, а не такие старухи, как она. Так что Беатрис, кратко Бет, женщина предпочитала сокращённый вариант, не имела право беспечно, по первому зову жалости, бросаться забирать чужого ребёнка.

Пока девочка рыла отцу могилу, женщина беспрерывно смотрела в окно, она думала, что та сдастся, лопата была слишком большой, девочка с трудом ей орудовала. Если бы Нес сдалась, то женщина бы бросила пустое наблюдение и для себя бы всё решила, но настойчивость, с которой ребёнок на протяжении целой ночи делал однотипное дело, наталкивала на размышления и не позволяла закрыть глаза. Женщина продолжала слежку, прервав её на время, когда ходила собирать урожай, а вернувшись к вечеру, обнаружила, что могила закопана, а значит ребёнок сумел дотащить тяжёлый окоченевший труп до самого последнего пристанища. Жалость к ребёнку удвоилась, но так и не возобладала над разумом во время скромного ужина с сыном, который явился под вечер, хотя ему было запрещено разгуливать до вечера. Бет передвинула стул поближе к окну и наблюдала за девочкой во время трапезы. Сын, который иногда казалось находится по другую сторону от всех жизненных дилемм, заприметил косой взгляд матери и сообщил, что девочку нужно забрать, ведь ему так кажется правильным. Но что мог понимать одиннадцатилетний мальчик, который с будущего года пойдёт за место матери на поле, он уже всё решил и просто ожидал, когда ещё слегка подрастёт. Бет не полагалась на мнение ребёнка в такого рода вещах и приказала идти спать.

Женщина уж было захотела пойти за сыном следом, позабыв о девочке за окном. Услышав мнение своего ребёнка, она твёрдо убедилась, что лишний рот им ни к чему, но не могла уснуть, хотя прежде не терзалась бессонницей. Накинув уличные одеяния, она вышла за порог подышать свежим морозным воздухом, решив, что он сломит непокорную бессонницу. Соседский дом перестал пускать дымку, а значит его покинули все обладатели, лучина в окна не отблёскивала, верный признак заброшенного дома. Бет, с облегчением, поплелась внутрь избы, но увидала ребёнка, который вывернул из-за угла, девочку трудно было заметить, темнота не позволяла разглядеть лица, но женщина точно знала Нес плачет. Чтобы сердце не растаяло, а глупые мысли снова не посетили, женщина вбежала в дом, боясь, что её обнаружат снаружи. Она утешалась тем, что завтра, на самой заре, последует работа, и поэтому нужно хорошо выспаться, чтобы собрать, как можно больше, но вместо того, чтобы спать, женщина вновь устроилась у окна, чтобы подглядывать со стороны за происходящим. Движущаяся точка каждый раз удалялась, и, казалось бы, больше не повернёт в обратном направление, но как назло, раз за разом, сворачивала сюда, на эту улицу, к этому дому, и проходила впритык, затихала, приостанавливалась, потом наращивала шаг, уходила прочь только за тем, чтобы снова явиться и подвергнуть слабый дух смотрящей испытанию. Не стерпев, Бет вскакивала со стула, подбегала к двери, но не дёргала ручку, а возвращалась в караул, коря себя за слабохарактерность.

Время шло, звёзды меркли, то пропадали, то появлялись из-за редких облаков, а всё шло по кругу. Нес приходила, Бет подскакивала, и чокнутый карнавал не прекращал своё адское верчение. «За что мне такие муки, я знаю, что грешна, все мои мысли наполнены мраком, но зачем испытывать меня таким ужасным путём?» — бормотала Бет в свете полуночного мерцания свечи. Слёзы она не лила, может быть и хотела, но их запас давно закончился. Все последние слезинки забрала смерть мужа, а сколько слёз забрали мёртвые дети, которых она выплёвывала из своего чрева несколько лет подряд, да и болезнь единственного живого сына весьма источила запас. За тот нескончаемый месяц половина всего запаса слёз, причитаемого на одну человеческую жизнь, была потрачена.

Уолтер болел болезнью похуже родовой агонии, он кашлял, стенал от внутреннего жара, покрывался потом, страдал от галлюцинаций, ему всё казалось, что он находится не здесь, а в самом дальнем краю, около зачарованного леса, где пар вздымается выше облаков, где свист и рокот эхом раздаётся по ближайшей глуши, где боится пролететь и птица, так громко. Бет воображала, что её драгоценный сын стоит между жизнью и смертью, а именно там он и был, люди во время жара часто гибли, их тело по неведомой причине сгорало изнутри, выплавлялся внутренний дух, оставалось только тело, и именно там, в том проклятом месте, где заканчивается граница реального мира и начинаются владения ада. «Почему?», — она сотню раз себя спрашивала в ту пору, — «Почему мой сын должен гореть в пламени? Неужели моё грехопадение передалось сыну? Он то не успел ничего натворить, за что должен расплачиваться». За тот месяц Бет ни единожды молилась, хотя к тому времени и позабыла, что это значит, так неприглядно ей казалось тогда просить о пощаде неведомые силы, когда настоящие реальные убивали и отбирали еду. Но она молилась, просила Бога, что Уолтер смог выжить, побороть чуму и вырасти сильным, смелым, отважным мужчиной, как и его отец.

Бет и сейчас вспоминала, сидя у окна, как ей было тогда плохо, как она не спала ночей, всё вслушивалась в дыхание сына, как бродила поблизости, пока он причитал о паре и свисте. Милости просила она, единственной милости, которую может просить в отчаянии мать. Как она хотела его рождения, как желала стать родителем, это чувство превозмогало все невзгоды. Если она заберёт дитя с улицы, то вправе ли она назваться матерью своему сыну? Она нужна ему, а он ей, как нужна человеку еда, как нужна чужая тёплая плоть или как нужен сон, который чудодейственным образом снимает дневную усталость. Девочка чужая, и хоть Бет стало её на мгновение жалко, и она отдала запас муки, но нужно ли такому забвению случиться вновь? Мука предназначалась тогда и её возлюбленному, тело которого так и не долежало до весны, пропало в одну тёмную ночь, и тогда всё было правильным, она возместила жизнь одного и тем заслужила расплату за не вырытую могилу, но то было давним прошлым, и мешок муки не мог сравнится с целой кучей лет заботы о сиротке. Родители знают, рожая дитя, что могут оставить таких малюток раньше совершеннолетия и понимают всю тяжесть, не всем суждено прожить жизнь, и не каждый способен вырасти в окружении заботливых рук, сиротство везде, особенно много стало таких детей после чёрной зимы, предаваться унынию по одной девочке было беспечно.

Избрав оставаться матерью одному ребёнку, женщина усилием воли заставила себя подняться, её глаза, полные сухой истерики, разрывались на части. Ни моргнуть, ни выпустить слезу не удавалось, а потому приходилось смотреть на адские муки ребёнка; от этой картины не находилось спасения, не придумали ещё худшей расплаты за намерение совершить злодеяние. И вдруг, тонкие ножки девочки подвернулись, она скользнула наземь, как веточка, упавшая с дерева, не по возрасту маленькое крошечное создание упало на отшибе в ожидании смерти. Завтра с утра она испустит дух, не переживёт ночь. Когда люди теряют волю к жизни, остаётся всего несколько часов до конца, сколько бы до этого не переживал несчастий, именно сломленный дух отбирает последнюю мочь. Пока Нес ходила, можно было утешать себя, что она вскоре уйдёт, ей надоест слоняться и захочется спать, и по утру женщина бы не чувствовала такого стыда, как сейчас.

Бет вспомнила ночь, яркое тёмное пятно на памяти, которое она не в силах была позабыть, оно напоминало о себе каждый день, не давая спокойствия. В ту ночь женщина сидела и слушала дыхание сына, его сердце стало колотиться гораздо реже, а она знала, что когда сердце сдаётся, тело отмирает следом, ночь стала роковой, если Уолтер не оправится к утру, то эти часы стали бы последним оплотом единения сына и матери. Тогда, казалось, больше нет в целом свете веры, она забрела под толстую крону ивы, что стоит на берегу быстрой реки и прячется ото всех, чтобы её не увидали. Бет ощущала, что её ребёнку плохо, но поделать ничего не могла и крепче сжимала его руку. Она хотела, чтобы её никчёмную жизнь забрали в обмен на спасение того, кто должен продолжить видеть мир. Проснувшись после тягостной ночи, Бет ожидала найти тело сына бездыханным, но, к удивлению, обнаружила, что её ребёнок сидит за столом и тихонечко, устало, хлебает суп. Счастье озарило их дом, в тот момент женщина поклялась, что спасёт жизнь другого за такую неслыханную радость. До сегодняшнего дня она думала, что заплатила долг с лихвой, но только сейчас поняла, как мало на самом деле сделала, и что Бог специально послал ей испытание. Больше она не могла противиться зову и отворила дверь, и забрала девочку внутрь, и закутала в одеяло. Нес так и не проснулась, пока её кутали, а завтра ей предстояло стать дочерью матери. Бет же предстояло стать матерью дочери, и женщина поклялась, что вырастит её как своё дитя, никогда не укажет на дверь, не заберёт часть еды, будет заботиться и не сравнивать с сыном, и они оба будут её родными детьми, так и будет, а сегодня пора найти благословенный сон.

Глава 2. Да будет жизнь!

Проснувшись с первым лучом солнца, постучавшимся через тонкую ткань повешенную на оконный проём, Нес не сразу открыла глаза, она оттягивала момент на подольше. Она хорошо помнила вчерашний день, сумятица ото сна не дала о нём позабыть. Девочка тщетно пыталась понять, где находится, ей было тепло и уютно, а поблизости раздавался приятный запах овсяной каши. «Это рай или сон?», — думала девочка, предполагая, что, когда сможет решиться открыть глаза, увидит свою семью в сборе; будь это рай или сон, все, кого она потеряла, будут с ней, она не сомневалась, ни на секунду, в ином исходе. Разум ей твердил, что всё в порядке, бояться нечего, а вот глаза предательски не слушались и не желали открыться и узреть истинное счастье, может ей и не было дано вырасти, и она навсегда застряла в девятилетнем возрасте, так и что с того, зато можно каждый день касаться матери, смотреть на отца, дурачиться с братьями, прекрасный мир, в нём не жалко не вырасти, жалко его вновь потерять.

Нес принюхивалась к запаху еды, и желудок заурчал. «Неужели и на небесах хочется есть?», — и девочка, к стыду, осознала, что вряд ли это так, все рассказы про жизнь после смерти непременно заканчивались простой истиной: смерть — избавление от всех мирских забот и проблем, а значит то место, где она находится, не загробное царство, а нечто иное, может и сиротский дом; а она, бродя в бреду, просто забыла о том, как до него добралась. Распахнув глаза, девочка, усилием, заставила себя оглядеться, ей, чертовски, стало противно от того, что она не умерла по дороге, что цела и невредима, а семья — далеко, по другую от неё сторону. Захныкав от горести, Нес перестала смотреть, она ощутила недуг, как при болезни, тело ломило, а внутренний жар повысился, её затрясло, так что угадать очертания помещения, где она находилась, не удавалось. Едва ли девочка сознавала, что не одна. Мать и сын трапезничали, не стали будить заблудшего человека, давая возможность вдоволь выспаться, пожалели дитя.

Первым заприметил возню Уолтер и сразу же ткнул мать, чтобы и она поглядела. Женщина увидала, что ребёнок проснулся, рот девочки перекосило от страха и слёз, и она поспешила утешить создание, убаюкать в нежных объятиях, а после, ни теряя времени, пойти на поле. Сын опередил старую женщину и подбежал к названной сестрице, так скоро, как мог, и поглядел прямо в глаза испуганному найдёнышу и, когда сумел пробраться через затравленный взгляд, увидел, что слёзы девочки сразу пропали, они исчезли, будто их и не было никогда. Уолтер улыбнулся, смахнул остатки сна с Нес и прильнул к ней, заключил в своих объятиях, а она, не смело, отозвалась на зов, прижалась так крепко, как только могла. Детская непосредственность покорила сердце женщины, и не важно, что они не были в той степени детьми, которые едва могут говорить и ходить; в подросших детях она видела такую же умилительную силу, а может и гораздо сильнее. Когда разум подкидывает мысли для осмысления, в детях тяжелее найти любовь, они подобно зверёнышам отделяются от родителей, от семейных уз, становятся закрытыми, скованными и такими далёкими, и как же странно, что её сын отозвался, так горячо, к новому человеку.

— Ты больше не плачь, я позабочусь о тебе, слово даю, — сказал Уолтер и потрепал спутанные прядки.

— А кто ты? — спросила девочка, не вспомнив лицо мальчика из окна.

— Твой брат, Уолтер, а ты Агнесс, моя дорогая сестрица.

Помимо воли Нес встрепенулась, ей почудилось, будто её бросили в огонь, девочка впала в одервенение, перестав шевелиться. Она снова и снова прокручивала желание воссоединиться с семьёй, плохо понимая, что значит стать снова сестрой, когда братья давно уже лежат в сырой земле. Одно дело умереть и стать частью той новой жизни, а не стать частью чужой жизни и, будучи взаправду живой, обрести нового брата. Как бы ей не хотелось утонуть в глазах этого мальчика, снова прильнуть к его теплоте, она не могла назвать его братом, он — соседский ребёнок, который с ней мило здоровался, проходя мимо, теперь она вспомнила. Она его совсем не знала, они не резвились по улицам летом, не катались с горки зимой, и почему же тогда девочка чувствовала, что он взаправду её семья, сидя сейчас на полу; за одно единственное созерцание, после суток одиночества, нельзя наполниться подобными чувствами к незнакомцу, так она полагала. Спас не он, а его мать, теперь Нес вспоминала, как заботливые женские руки вносят в избу и как укладывают спать. Женщина спасла её тело от смерти, а вот Уолтер похоже спас её душу, он за одно мгновение вернул ей тягу к жизни, и послевкусие от неминуемой погибели горечью распространилось на языке. Она не могла и представить, что в темноте ночи мыслила умереть, сама мысль казалась противной. Многие, кто желал жизни в молитвах, не находились среди живых в данный момент, а она была жива.

— Я не могу звать тебя братом.

Девочка подготавливала эти слова целый день, пока они, как дети, сидели дома. Бет ушла сразу же после завтрака, и не скоро должна была вернуться домой. Нес прибиралась в доме, делала привычные дела, привыкала к размеренной жизни, истошно боясь помыслить, не пропадёт ли её семья вновь, они, как и все люди, могли в любой момент уйти, покинуть, бросить её. Нес не знала, сможет ли снова пережить смерть и заставить себя закопать тела в могилы. Они ещё и одни световые сутки не прожили вместе, но мрачные мысли заползали в дурную голову девочки, которая столкнулась со смертью ни один раз. Это не было предчувствием, а лишь тлетворной, разрушающей порядок, кручиной, обычно приходившей в момент, когда удача поворачивалась лицом к другим. Следовало принимать подарки и каждодневно благодарить судьбу за милость, а вместо этого Нес говорила ужасные слова мальчику, который её спас.

— Не зови, раз не можешь. Только скажи, кто мы друг другу, если не брат с сестрой? Как мне тебя называть? — деловито осведомился Уолтер.

— Не знаю… Моё имя Агнесс, зови меня по имени, пожалуйста.

— Агнесс, значит. Хорошо, с сегодняшнего дня для меня ты Агнесс, а я не иначе как Уолтер для тебя. Правильно? — мальчик призадумался, — Нет же! Ты девочка Нес! Твоё имя слишком красивое, его нужно оберегать, лучше называться коротким именем, а полное сохранить для себя. А ты как полагаешь?

Зачарованная магией слов девочка безоговорочно поверила мальчику, она навсегда будет просто Нес, если он так посчитал правильным. Что имя, когда его слова спасают от бедствия, недалёким утром она так страдала, боялась остаться одна, а сейчас все плохие мысли исчезли, они просто пропали, как пропадает роса от лучей солнца, как исчезает закат при наступлении тьмы, как растворяется луна в объятиях тучи. Ей всегда казалось, что жизнь несправедлива, что она отнимает родных, дарует болезни, порождает голод, но нет, в ней помимо беды было много прекрасного: похлёбка в обед, закат и рассвет, чистое платье, поле пшеницы, мальчик по имени Уолтер.

— Ты теперь моя семья, а я твоя. Страха больше нет. Посреди темноты, ты должна знать, всегда есть проблеск света, так и мы будем этим светом друг для друга. В самые суровые дни, когда всё будет казаться потерянным, вспоминай своего, так и не названного братом, Уолтера, и тогда никакие ненастья не будут страшны, — мальчик приостановился и заговорил вновь, давая время девочке осознать его мысль, — Мы станем взрослыми, переживём нашу мать, станем важными, и тогда перед нами откроется будущее. Я рад, что ты не назвала меня братом, потому что ты не моя сестра, ты порождение нашей общей надежды, в котором больше не будет жизни одним днём. Нас впереди ожидает долгое счастливое будущее, полное осмысленности и стремлений. И тогда, оглянувшись назад, мы увидим, что создали такой мир своими собственными руками.

Описание безоблачного будущего впечатлило Нес, она и думать больше не могла ни о чём, как о неведомом будущем, в котором пропадают ненастья и беды, в котором все счастливы и живут в мире, в котором дети не умирают, в котором людям не приходится трудиться от рассвета и до заката. Что за чудный мир, прежде воображение так красочно не рисовало будущее, но сейчас оно наполнило живую картину многочисленными деталями. «Неужели Уолтер говорит всерьёз?», — думала девочка, — «Как можно полагать, что такой мир наступит, мир, где можно верить, что сегодняшний день не последний, где есть планы на год вперёд? Он явно шутит, но как у него это складно выходит, его слова как ручеёк, освежающий от зноя. Он познал нечто важное в мире, где нет порядка». Конечно, Нес не могла поверить в такое будущее сразу, да и сказать подобное не могла, порой и говорить без запинки ей было сложно, а не то чтобы придумывать разные истории и сплетать их воедино, таким навыкам дома не учили.

— Скажи, а ты серьёзно сейчас говоришь? — Нес подползла ближе, взяла Уолтера за руку.

Мальчик слегка смутился, былое утреннее вдохновение прошло, он-то по утру обнимал сестрицу, а не просто девочку Нес. Девочек не стоит касаться, они колко отзовутся, если почуют неладное, им нужно поклоняться, перед ними следует трепетать, а не по сиюминутному желанию касаться; но эта девочка не походила на тех, которых удалось встретить за жизнь, она словно мягкое облако обволакивало, её прикосновение не жгло, а ласкало. Руки матери, Уолтер сравнивал два ощущения и видел между ними так много отличий. Мама дотрагивалась до него со страхом, боясь отпустить птенца на свободу, руки же Нес несли свободу в чистом, первозданном, виде, они, без единой шероховатости, имели детскую лёгкость, тогда как руки матери уже не могли нести лёгкость, труд взрастил на коже материнских рук мозоли и потёртости. Некое таинство несли руки девочки, и Уолтер, по незнанию, хотел бы спросить совет у взрослых, да не мог, было что-то неясное, сейчас, между ним и Нес, но оно касалось лишь их двоих.

— Конечно, — Уолтер поддался позыву и схватил ладошку Нес сильно-сильно.

«Какая у неё маленькая ручка, не то что моя», — подумал мальчик, — «Она всего на два года младше, а кажется на полжизни, слишком худая и бледная». Тогда Уолтер и сделал самый важный выбор, на который способен мальчишка: как бы не было трудно, какие бы препятствия не стояли на пути, ему необходимо создать для малышки такое будущее, какое можно увидеть разве что в прекрасных снах. Существование, что идёт беспрекословно, рухнет, дворцы и пиры в них разрушатся, над людьми перестанут возвышаться правители, у людей больше не отнимут еды, и мир станет чистым и светлым, а он и она станут теми, кто создаст такое будущее для всех. Бестелесные мечты воплотятся, и жестокость, что так присуща обычным людям, сменится добротой, и это чистая правда. Мир станет таким же лёгким, как рука драгоценной Нес, он станет понятным и не обретёт шероховатостей и потёртости рук взрослых людей.

***

Время шло без запинки, без остановки, но это не то прежнее время, оно стало другим, по-новому заиграло с обретением второй жизни и второй семьи. При этом Нес не забывала ни братьев, ни матери, ни отца, она видела их лица по одному лишь желанию, не теряла связь с отчим домом, с кровью своих предков. Дом, где она жила раньше, как и положено пустым ненужным домам, забрали молодожёны, они пришли и вселились туда без предупреждения, захватили маленький уголок, который не сооружали собственноручно, но Нес не была против. Ей, как и всякому человеку, чей дом отобрали, было слегка обидно, но не более того; в отличие от людей вещи не прихотливы, им всего лишь-то нужно, чтоб ими пользовались, больше ничего. Дом бы пропал без заботливой руки человека, покрылся бы паутиной, погряз бы в пыли и грязи, вскоре бы полностью разрушился, а крыша его бы провалилась от залежей неубранного сверху снега. Дыхание жизни вновь озарило окна прежнего дома Нес, тонкая струйка дыма просочилась из дымохода, а люди начали повторять судьбу прежних обладателей. Всё пошло заново.

В сумраке, когда солнце на небосводе давно погасло, Нес заглядывала через окно в свой старый двор, где лежали все родные, и со страхом предполагала, что и эту семью, которая выстраивает подле себя уют, может постигнуть несчастье. Молодая дева, что постоянно хлопотала за забором, скоро должна была понести ребёнка. Так начинали и её родители; будучи совсем юными они оборудовали место для жизни, по непреложным правилам, а в итоге умерли, не до конца ухватив все прелести жизни. Что они в сущности видели? Крайне мало. Поле, да дом, смерть, да голод. Времена, наступившие сейчас, худо-бедно стабилизировали бытие, стало немного спокойней за будущий год. Когда родители были живы такого не было, они работали не покладая рук, мать рожала детей, но Нес утешалась тем, что её родители покоятся в окружении всех тех детей, что не удалось родить, тех детей, которые умерли, не открыв глаза или вскоре после рождения. И Нес всегда повторяла, глядя на задний двор, чтобы они не беспокоились о ней, а спали спокойно, она сможет прожить, ведь у неё есть мама и Уолтер.

Мама, так называла девочка женщину, которая приняла её в дом, а как иначе, никому бы и в голову не пришло забрать с улицы сиротку, а она забрала и растила, как свою. Нес не могла найти слов благодарности и не имела понятия как расплатиться за благодать, меньшее, что она могла, это назвать женщину мамой. Бет учила девочку всему тому, что знала сама, оказалось соседка, которая всегда настороженно относилась к незнакомцам и чаще пряталась в доме, имела много всяческих знаний, которыми и делилась с детьми, сидя в ночи у свечи. Каждый день мама, как бы поздно не возвращалась, до отбытия ко сну рассказывала истории, учила писать и считать, объясняла закономерности жизни, и, ко всему прочему, не забывала прививать любовь к миру; она говорила так вкрадчиво и доходчиво, что даже глупая Нес понимала всё с первого раза. Нес и помыслить не могла, что когда-нибудь обучится чтению, отец её этому не учил, он жил безграмотным, как он мог научить тому, чего не знал сам.

Мама обычно приносила несколько жёлтых листов бумаги и, в самые редкие дни, рукописи, за которые расплачивалась раздобытыми монетами. Книги не отдавались навсегда, лишь на короткий промежуток времени, в течение которого Нес и Уолтер должны были успеть их прочесть. Ночами, пока Бет спала, дети, прижавшись друг к другу, по очереди держа свечу, читали истории о храбрых мужах, о любовных похождениях, читали мифы и легенды, очерки о запасах зерна. В рассказах ничего не значилось о дальних землях или жизни прошлых людей, а это, к стыду, интересовало обоих гораздо больше, чем остальное. Такого рода вещи не записывались на бумагу, а передавались и уст в уста, чтобы не накликать беду. Никому в здравом уме не пришла бы мысль, описывать на бумаге край, где свет и тень встречаются воедино, где пар и свист открывают врата в ад; край, где и кончается земля. Если сойдёшь с клочка земли, упадёшь в никуда; туда попадают те, кто слишком любопытен, кто не умерил нрав и, несмотря на предостережения, побрёл в поисках ответов; там за горизонтом и заканчивается земная жизнь; заблудшая душа, которая однажды попала в бесконечный край, обречена на вечные поиски уже не ответа, а выхода. Лабиринт, у которого нет ни конца, ни начала заставит переживать вновь и вновь дни из жизни, будет насмешливо возрождать их в памяти. Человек, умирая, не должен видеть жизнь, как наяву, это сведёт с ума, то будет не жизнь, а иллюзия жизни, а реальность больше не появится; такова расплата за то, что захотел покинуть родной дом, свою деревню и своего короля. Мама, как могла, предостерегала детей от такого исхода, она наказывала, чтобы они не смели думать о подобном, но замечала, что именно этим они и занимаются, когда она покидает дом. Да, они были слишком своевольны и не терпимы к понуканию.

Всякого человека влечёт неизвестность, то ли дело увидеть своими глазами, а не только услышать из уст матери. Уолтер и Нес никогда не забегали дальше деревни, всегда замедлялись около забора, который отделял жизнь людей от дремучего леса, но всегда, стоя на границе, представляли, как зайдут глубже, проберутся сквозь чащу, добредут до следующих деревень, дойдут до обочины и осторожно приблизятся к разгадке. На самом же деле, Нес никогда не привлекала затея уйти до конца мира, она страшилась участи упасть в лабиринт или вместе с паром раствориться в лапах ада, но ни разу не говорила об этом Уолтору. Он был бесстрашен, умён и презирал опасность, Нес могла поклясться, что, если бы не обещание данное матери, он бы рискнул и сбежал, добрался бы до конца света. Чтобы не отставать от него, девочка поддерживала его безумные стремления, не хотела, чтобы он догадался об её страхе. Рядом с ним страх уменьшался, но бесследно не исчезал, и всё равно она принимала его желания безоговорочно и всецело. Нес понимала, что скоро, когда они совсем вырастут, ей придётся идти, куда он укажет, и тогда она не спасует, пойдёт рядом, несмотря на страх и дурное предчувствие, главное с ним; а пока этот день не настал, она могла собраться с духом.

Иногда, когда дни, особенно жаркие, радовали вечерней прохладой, они могли задержаться под открытым небом на всю долгую ночь, пролежать в поле до самого рассвета. Когда Нес было десять, они обсуждали будущие надежды; когда ей исполнилось одиннадцать, стали разрабатывать тактику действий; в её двенадцать лет они говорили значительно меньше, некогда было разговаривать, рот постоянно был занят поцелуями; в тринадцать лет подошло время реализовывать болтовню и предпринимать важные шаги, пока ещё не наступило четырнадцатилетние Нес, после которого у них стало намного меньше времени; в четырнадцать лет стало некогда заниматься посторонними вещами по ночам, бурная молодость приостановила грандиозные порывы и увлекла в мир небольших взрослых радостей.

И действительно, в год перед четырнадцатилетнем, Нес и Уолтер проделали занимательный путь. Сперва, как и положено, обзавелись сторонниками. Уолтер отчаянно сопротивлялся этой идее, он был застенчив и сторонился людей, да и не доверял им. Но Нес переубедила его, ей удалось доказать ему, что вдвоём невозможно перевернуть порядок с ног на голову, вдвоём нельзя пробраться сквозь стражу или утащить достаточно зерна, которого хватило бы с избытком на будущую зиму. Опасения Уолтера не были беспочвенны, но и он пришёл к мысли о том, что товарищи — важная составляющая хорошей позиции. И тогда-то они и принялись бродить по улицам в поисках подходящих по возрасту кандидатур. Большинство их чуралось, страх сковывал руки молодых людей, которые жили бедно и плохо, но то было жизнью, а то, что предлагали двое их знакомых, вело к точной и скоропостижной смерти. Всякое неповиновение королю каралось строго, если тебя подозревали в связи с любого рода организацией, подрывающей непоколебимость власти, то голова, без суда, отделялась от тела в тоже мгновение.

Нес понимала людей гораздо лучше, чем Уолтер, да и деревенские, бывшие, дети ей были ближе, ведь она бегала с ними по улицам, в то время, пока возлюбленный сидел и грезил о светлом безоблачном будущем или копал ходы под землёй; он ничего из начатого не окончил, но его рвение поражало воображение. С самого раннего детства все мысли Уолтера были сосредоточены исключительно на цели, он не успел ни единого года провести в ребяческой непосредственности, будто родился взрослым. Именно девушке в год перед своим четырнадцатым днём рождения приходилось призывать своих одногодок их с Уолтером выслушать, они, по старой памяти, исполняли небольшую просьбу подруги детства, но как только она начинала говорить, все тотчас пугались, в этот момент приходил на помощь возлюбленный. Не все, конечно, слушали и его, но те, кто дослушал до конца, прозревали. Они менялись к концу пламенной речи, сказанной в тихом углу, где никто не услышит, и уже не становились прежними собой. Нес и сама пережила нечто подобное, после ночи, которая не несла за собой рассвет, слова Уолтера вернули её на землю, рассвет всё-таки наступил. Рассвет наступал и для тех, кто услышал. И солнце, и трава, и луг, и лес преображались в газах слушающих, образ будущего, лёгкого будущего, без смрада и вражды, открывал глаза, обратного пути больше не было, он мерк в сумерках, таял под палящим солнцем. Жертвы на пути к этому будущему не были важны, смерть была не приговором, а платой за будущее для других, иных людей, которые будут рождены в этом мире, слабых людей, которые не познали бед и отчаяния, голода и болезни. Но лучше стать слабым, чем быть сильным в тлетворном мире, так полагали теперь все те, кто отважился встать на иной путь. Перестав быть детьми, команда из взрослых людей возжелала лишь одного — воплотить мечты здесь и сейчас и, если потомки будут жить в таком будущем, то нечего сожалеть, что ты сам не застал лучших времён.

Ах жизнь, как же она была прекрасна в те годы юности, она не омрачалась ни тяжёлым трудом, ни отсутствием сна. Когда светило солнце, Уолтер и Нес вспахивали землю, после заката они отправлялись выкапывать подземные туннели. Жизнь горела огнём, а смерть казалась такой далёкой, позабытой. Уолтер выкрал бумагу из прихода и нарисовал положение туннелей относительно деревни и леса. За года, в которые он пытался выстроить сеть подземных ходов в одиночку, ему удалось правильно рассчитать их глубину и протяжённость, чтобы земля не упала на голову и не похоронила заживо в случае неудачи, но плану не хватало деталей. Только опытным путём Уолтеру удалось определить, как укрепить стены глиной, чтобы туннели вышли за пределы деревни. Окончательной точкой всего маршрута была определена плакучая ива, расположенная по другую сторону от протекавшей неподалёку от деревни речки, под ней-то в глубине, спустя несколько лет строительства, и появится убежище, где и будут разработаны самые величайшие планы, где и будут прятаться люди, названные братья. Тяжкий труд в ту пору не страшил, каждый с удовольствием выполнял свой фронт работ, скрываясь от посторонних глаз и, без устали, копая, роя и роя, валясь с ног, но не прекращая орудовать лопатой. О здоровье никто не мыслил, ведь цель оправдывала любые средства.

Три года, именно столько заняло подвести окончательную черту в строительстве. Нес к тому времени исполнилось шестнадцать лет, и это значило, что ей удалось вырасти окончательно, перешагнуть порог зрелости, да непросто перешагнуть, а обрести любовь, дружбу, стремления. Благодаря Уолтору и его матери, она просыпалась с утра, дышала и могла лицезреть новый день, такой великолепный, такой идеальный. Она всерьёз полагала, что нет ничего лучше, чем сидеть за маленьким столом и есть рядом с любимыми людьми, дорогой матерью и будущим мужем. Она и Уолтер уже могли обвенчаться перед людьми и Богом, ведь ей исполнилось нужное количество лет, но они не спешили, поклявшись перед друг другом, что соединятся узами брака только тогда, когда, проснувшись с первой зорькой, оглянутся назад и поймут — все беды прошли стороной, а их руки, именно их руки причастны к сотворению нового прелестного мира, чему, конечно, не была счастлива их мать. Всякий родитель будет тревожиться, видя детей, живущих во грехе.

Момент, когда её дети стали так близки, что стали делить жизнь, мысли и постель, Бет не могла и вспомнить. Уходя спозаранку и возвращаясь в бревенчатый дом с заходом солнца, она не успевала следить за их выходками. Они, постоянно увлечённые некими идеями, напоминали ей о былых временах. Когда Бет была молода и наивна, она встретила Саймона у реки, она полоскала бельё. Они видели друг друга с рождения, почти каждый день, да и как она могла его не знать, каждый на деревне знает своих соседей, это не удивительно, их деревня была самая большая, но не такая же огромная, как вся земля. Но в тот день она его встретила впервые, тот мальчик Саймон, который жил за три дома от неё, не походил на Саймона, который обнаружился у реки, и тогда-то они и поняли, что не смогут жить один без другого.

Саймон и Бет много мечтали, в их красочных мечтах жизнь могла поменяться, но они не стали отдаваться на волю случая, поэтому и начали выдумывать разного рода забавы, так они их называли. Они при помощи разного рода ухищрений забирали кошельки у стражи, а также путали их взгляды, чтобы те просчитались и не заметили отсутствие мешка с зерном. Но такие выходки были редкими, а после рождения сына и вовсе остались в прошлом, Бет и Саймон, предусмотрительно, перестали подвергать свои жизни опасности. Но эти двое, её родные дети, самое дорогое что у неё было, начхали на все заповеди и вели себя так, будто вправе перевернуть уклад вещей и сотворить невозможное.

Бет доподлинно не знала, что именно происходит в её отсутствие, поэтому она безостановочно молилась о том, чтобы Уолтера и Нес не схватили, чтобы не обрубили их молодые жизни, чтобы судьба благосклонно оберегала от ненастий близкие души. Наставлений не делать глупостей, она дать не могла, ведь и сама не отличалась, по молодости, благоразумием, да и смерть Саймона, сама по себе, не давала намёка на праведность, его заподозрили в краже муки из амбара короля, и в чём стража была не права? Кража было истинной, мужа приговорили к смерти заслуженно, но заслуженной ли смерть стала для вдовы? Бет не кляла мужа за кражу, она кляла стражу за его гибель, а короля за чрезмерную жадность и безумие. Понятия о праведности вывернулись наизнанку, а головы праведных судей покрывались проклятиями и пожеланиями скорейшего ада за содеянное злодеяние. Отобрать жизнь, когда природа разбушевалась, из-за еды, без которой тягостно и долго тянулись дни, суля погибель, более греховно, чем факт кражи, это не вызывало сомнений. Бредовая жизнь в созерцании прекрасной естественной красоты мира и созерцании несправедливой судьбы, где все находились под гнётом короля. Король, который отбирает жизни подданных по прихоти, не мог называться столь благородным словом, но кроме маленькой кучки людей, о которой Бет ещё долго не подозревала, никто не прекращал преклоняться перед диктатором. Народ не сомневался в том, что он это делает божьей рукой, дающей право распоряжаться чужой судьбой на своё усмотрение.

***

— Подойди Нес, — приказала одним снежным утром Бет дочери.

При наступлении зимы они редко покидали дом, не переставая топить печь, стужа задувала через все щели, да и через разбитые стёкла. Как бы не берегла Бет стёкла, в один из летних дней соседский мальчишка, по случайности, пульнул картофелиной в окно, и потому сейчас оно, разбитое, пропускало сквозняк. Технология изготовления стекла погибла давно, задолго до рождения короля, крестьяне довольствовались остатками былой роскоши, которая пропускала в дом свет и отвлекала от долгих дней зимы.

Но сегодня дома задержались только Бет и Нес, Уолтер ушёл, спозаранку, оттачивать мастерство владения холодным оружием, парочку мечей их команда добыла с неделю назад. Вылазка отобрала половину бравых парней, которые по неосторожности попались страже, на самом деле потерь было бы больше, если бы сторожевые псы не расслабились и не спали бы на посту. Одурманенные превосходством, ни один из них не ожидал, что, спустя более чем двадцать лет, кому-то взбредёт в голову ограбить дворец. Последний подобный случай пресекли быстро, и никто больше не осмеливался пробираться через узкие коридоры дворца в запрятанные кладовые, до этого момента. Но мечи были жизненно необходимы, без них нельзя было планировать дальше. Металл, из которого можно было бы сплавить мечи, не валялся на улице, и поэтому другого выхода, кроме как пойти напролом, не было. Головы тех, кого поймали, сейчас висели на пиках, окружавших дворец, предостерегая других от подобных затей. К счастью, злодеи не подозревали, что тех, кто примкнул к группе, одинаково переживших смерть близких, не сломить смертью товарищей. Группа людей поклялась, что они не станут считать потери и будут следовать за мечтой, которая была важнее нескольких убитых друзей. Завтра был черёд Нес овладевать мечом, поэтому она пребывала в ослепительной близости перед тем, чтобы сравниться по силе с остальными. Этим и были заняты мысли девицы, когда мать неожиданно подозвала.

— Да, матушка, вы хотели со мной беседовать, — Нес подошла к маме и обняла, формальные речи не мешали вольностям.

— Хотела бы, да не знаю послушаешь ли ты свою старую мать.

Выражение лица Бет приобрело серьёзный вид, Нес сразу догадалась о чём пойдёт речь; она давно подозревала о том, что мать догадывается об их с Уолтером приключениях.

— Вчера… ты же знаешь о вчерашних событиях?

— Как же не знать, мама, эти люди зверьми обратились, уничтожили пять молодых жизней, а ради чего, ради смеха, увеселений. Не от хорошей жизни они пробрались во дворец, не от лёгкой работы заприметили такой выход.

— Так я и думала, — Бет понуро склонила голову, — Я уверена, ты знала этих ребят, наверняка, ты играла с ними в детстве, и мне бы хотелось верить, что ты не вхожа в их группу, как и Уолтер, но это же не так, вы оба гораздо больше знаете, чем говорите. Так ли это, моя девочка?

Лицезреть мать, то как она тосковала, Нес совершенно не могла, но и врать тоже не могла, поэтому скромно промолчала. Она и без того знает правду, так и зачем говорить напрямую, это не успокоит, не принесёт меньше страданий в случае смерти.

— Ладно, можешь молчать, я хотела с тобой поговорить о другом, — Бет сжала руку дочери, — Я вскоре покину вас, через неделю.

— Что ты такое говоришь!? — вскричала Нес.

Перебив мать, дева представила, что некая болезнь одолела тело старой женщины, как же она испугалась. «Похороны только не это, не снова, не могила посреди двора, не молитва об упокоении», — губы Нес в судороге потеряли влагу, скорчились от трещин.

— Мама, не умирай, мама, не покидай меня, не покидай Уолтера! — Нес бросилась на колени, запричитала, обняла ноги матери, впилась в них пальцами, — Я тебя не отпущу, слышишь, не отпущу!

— Я не умираю, встань, не бойся, дитя, — Бет пригладила голову дочери, обняла её плечи, приласкала, как и всегда, делясь умиротворением, — Я не умру, пока могу жить, буду жить, назло смерти, не умру, не умру!

— Тогда куда ты уйдёшь? — встревоженный голос Нес не мог успокоиться, она слишком устала терять родных.

— Я нашла работу, буду жить в богатом добротном доме в услужении привилегированной почтенной семьи. Буду мыть пол, стирать бельё, всё то что делаю и здесь, но за оплату, если надо, буду сидеть с их детьми. Вы оба мои дети, вы выросли, вам пора жить одним, так будет лучше каждому.

От удивления Нес вскочила с пола, посмотрела на мать по иному «Как же так», — думала она, — «Она заслуживает пожить в спокойствии, без дел и забот, а вместо этого пристраивается в услужение».

— Не надо, если ты делаешь это только из-за нас, мы не одобрим. Уолтер тебя не отпустит, так и знай. Он не для того пашет круглый год, чтобы мать бросилась прислуживать иродам, что убивают людей. Какие в наш век достопочтенные люди? Не те ли люди, что вчера приговорили к смерти пять мужчин, пять неприкаянных душ, не заслуживших и последней молитвы.

— Не спорь со мной! — Бет умела заставить трепетать перед собой, когда искала послушания её голос менялся и резким окликом подчинял, — Как ты смеешь мне дерзить, я знаю, что делаю, это моё решение, и я его не изменю! Я затеяла разговор, чтобы поставить тебя перед фактом, а вечером узнает и Уолтер.

— Но для чего? Только в этом признайся, скажи, чего тебе здесь не хватает. Разве мы недостаточно тебя любим, мама? — Нес отчаянно взывала к разуму, не принимая выбор женщины.

— Доченька моя, моя Нес, не серчай, ваша любовь ко мне безгранична, я чувствую её каждый рассвет, мне всего на свете хватает, — голос женщины потеплел, — Помнишь чему я тебя учила, скажи мне, ты помнишь?

Мама учила многому, и Нес стала вспоминать вечера проведённые за тлеющей свечой, вспоминать знания полученные в тусклом свете. Что из этого мама, сейчас, возжелала услышать? Может про любовь к миру, может отход от греховной мысли, может воззрения к будущему и прошлому? Сколько всего Нес переосмыслила за восемь лет жизни в этом уютном доме, сколько она узнала, разве мыслимо выбрать одну из тысяч необъятных идей? А как мама объясняла про веру, про жизнь и смерть, про короткий день и длинную ночь, сменявших друг друга. Она учила, что не стоит зацикливать на чужом мнение, выбирать путь самому; учила не забывать родных; помогала обрести понятия о делах молодой женщины. Даже Уолтер не впитал в себя столько, сколько впитала не родная по крови Нес. Разве мыслимо забыть, как переплетались их мысли и менялась память и отношение ко всем событиям прошлого и настоящего.

— Мама, ты меня очень многому научила, прости мою глупость, но я не знаю, чего именно ты хочешь услышать.

— Ничего, ничего, я знаю, — Бет улыбнулась и начала приговаривать, — Нес, так тебя назвал мой сын, он дал тебе хорошее доброе имя, как и мне однажды. Ему было три, и он так серьёзно сказал, что моё имя длинное, ему тяжело его выговаривать, и с тех пор я зовусь Бет. Я ему мать, а ты ему возлюбленная. Я не могла знать, что вы не станете братом с сестрой, но и не могла не подумать о таком исходе. И вот теперь вы стали взрослые, и я надеюсь сможете понять, когда-нибудь, ради чего я меняю свою жизнь.

— Так ответь мама, ради чего?

— Ради будущего разумеется, — Бет задумчиво посмотрела через осколки наружу, там за окном кружил мягкий пушистый снег, — Я хотела раньше, но не могла, ждала, когда вы наконец вырастите. Я учила тебя принимать прелести жизни такими какие они есть, не искать ложные пути, и сейчас я, как никогда, надеюсь, что ты сможешь понять, позже, значение поступка сегодняшнего. Ты можешь соврать, сказать, что всегда понимала, что мне хотелось до тебя донести, но твои слова не будут правдивы, даже если ты будешь считать их правдивыми. Надо делать жизнь вокруг себя лучше, а не гнаться за пустым. И сейчас настал мой черёд делать жизнь лучше, я так этого долго ждала, так не останавливай свою маму, отпусти.

К вечеру Бет сообщила и Уолтеру, что собирается через неделю покинуть дом, но он принял решение матери сразу, его мудрость и ум давали ему понять быстрее, чем бестолковой Нес, толкование запутанных слов. Она совершенно точно осознала одно, маме необходимо дать волю, она запертой птицей в клетке просидела много долгих лет, пережила стужу и ненастье, проводила мужа и преждевременно ушедших детей; она вытерпела труд в поле, и теперь готова была стать той молодой девой, что видела свет в грязи мира, что обрела новое видение в глади реки, встретив будущего мужа. Как бы не была глупа, Нес не имела права препятствовать или призывать остаться, и если свобода мамы была в уборке чужого дома, ей не дозволено было ставить выбор под сомнение. Мама сказала, что однажды придёт миг озарения; мама верила, что дочь станет чуть взрослей и разумней, ведь года придают размышлениям более детальные очертания, открывают новые стороны всех понятий; и сама Нес поверила, что время откроет ей всю красоту задумки поступка матери.

Как и было сказано, Бет покинула дом в конце недели, поцеловала детей на дорогу и растворилась в дали, а вот следы, что остались позади, зарделись, олицетворив надежду на будущую встречу. Следы на снегу не дали забыть женщину, которая однажды взяла в охапку маленького ребёнка и притащила в дом. День второго рождения всегда явственней трепетал сердце, он, как луч, ослеплял величием матери, которая, как и всякая порядочная женщина, не смогла пройти мимо чужого горя. Если бы не людская милость, мир прогнил бы до основания, а покуда люди приносили помощь, выслушивали покаяния, надежда на спасение не пропадала. Последний человек, что несёт добро растворится, тогда и только тогда можно ставить надгробие миру, даже если человеки продолжат существование, эпитафия будет гласить: «мир идёт дальше, время не застывает, но нет больше людей в целом свете, одни человеки остались, порождение тьмы и хаоса, а люди покинули свет, сдались перед гнилью, ничего больше нет, совсем ничего», — вот тогда и только тогда наступит истинный конец добродетелям.

***

Борьба, пока она ещё не потеряла смысл, люди не покинули мир до конца, а дело Нес и Уолтера множилось. Год прошёл быстро, а никто и не заметил. Лица тех, кто собрался кучей, уже перестали бездумно ввязывать в приключения, вылазки стали реже и избирательней, а вместе и с ними стража перестала заниматься глупостью на посту. Они сознали, не сразу, но довольно быстро, что теперь не будет как раньше, изменились порочные правила игры. Люди вышли из спячки, созрели вершить собственное правосудие в отсутствие законов и порядков. Храбрые сердца прибавлялись месяц от месяца, пополнение в рядах бравых мужей перестало удивлять. Поначалу гибло много, но количество сторонников не уменьшалось, напротив, чем кровожаднее расправлялись с товарищами, тем больше новобранцев приходило, несмело расспрашивало и в итоге присоединялось во славу добродетели.

Уолтер или как его величали друзья «Спаситель» всякий раз, когда волнения достигали придела, когда кровь и смерть переставали быть будничным делом, прибегал к словам. Он мастерски переставлял слова, чтобы они добрались до самого сердца, напитали решимостью, воззвали к причинам, для чего нужно сражаться. Соратники, после, приходили домой к старым больным родителям, любимым жёнам, неозарённых просветлением, детям, вдыхали запах родных, таких благодатных, совсем изнурённых, замученных снова возросшими по осени налогами и видели в словах правду. Когда последствия чёрной зимы подошли к завершению, король принялся терзать по старой привычке, ему видно не нравилось довольствие поданных, именно страдания виделись ему истинным наслаждением. Привычка сражаться за себя не являлась приоритетом, сражаться за семью, пожалуй, было более важно.

В отличие от Нес и Уолтера все боролись во славу будущего родных, тогда когда дети одной матери славили только друг друга, они и были родными, но если бы дорожили жизнью любимого до конца, не позволили бы идти в бой ни по единой причине. Уолтер жил так от начала, Нес пришла к этому озарению позже и приняла его на веру, целый день жила с убеждением правильности, и в один миг, когда рассвет сменял ночь, она глядела ему в глаза и не верила, что, на самом деле, сможет на сей раз отпустить, слишком опасно. Но бред утра всегда проходил и знамение проснувшихся глаз вверяло новую охоту к жизни в будущей лёгкости, глаза, они могли убедить в том, что день пройдёт удачно и наступит следующий день, а за ним и другой и так до бесконечности. В мире Нес смерть не существовала, она не охотно отошла на второй план, перестала выделяться, вокруг гибли люди, друзья, кто угодно мог умереть, но он, Уолтер, не мог. Он будет жить, покуда жив и сам род людей, таких суетливых, но всё же наивных до безумия.

Блаженные лица, которые наблюдала Нес по улицам, они, словно умалишённые, не видели праведности в тех, кто несёт им спасение, сколько дева слышала шёпотов, сплетен, которые как зараза распространялись по улицам. Люди вещали о том, как опасно дело, что затеяли ребята с их улиц. Никто конкретно не знал чьи сыновья, мужья или братья отважно доставали для народа необходимое пропитание из чертогов, под страхом погибели, но продолжали скулить о том, что не стоит идти им на погибель, хоть это и спасало жизни. Пока голова не появлялась на пике, многие и подумать не могли, что именно этот мужчина ввергал себя в опасность, и в конечном счёте прогадал; а его родные, ради которых всё и было затеяно, плакали навзрыд и взывали к пощаде Богов, которые встретят душу, стремившуюся спасти недалёких людей, которые не в состояние себя были спасти себя сами. Можно много говорить, что один человек не имеет роли, его гибель не приведёт к сиюминутному исцелению, но жертва за жертвой и мир будет спасён, в этот исход верил Уолтер, верила Нес, но не верили родные отдавшего жизнь, они не видели в такой жертве никакой благодати, будущее для них пока не наступило, а настоящее до сих пор было болезненно, налоги множились, как и болезни, и вдобавок боль от потери, которой за небольшую праведную жизнь?

Нес тяжело переживала не саму смерть товарища, она научилась принимать смерть спокойно, но переживать боль родных умершего так и не научилась. Года не меняли ничего в осмыслении боли, которую они с Уолтером причиняли семьям. Да, люди не знали, кто из соседей организовал подобную организацию, каждый налёт на дворец сопровождался тщательной маскировкой, если твоё лицо узнают, оно будет незамедлительно разыскано, тебя не спасут ни леса, ни просторы, мир, такой маленький, в нём не скрыться, можно пытаться бегать несколько лет, но в итоге тебя обнаружат в одной из деревень, если раньше не порешают на длинных тропах разбойники и грабители, но это же не умаляло прегрешений Уолтера и Нес. Да мир, взаправду, был мал, а вороватого люда по лесам развелось не мало — ещё одна причина не покидать насиженное место за городской стеной, пережить путь не каждый был способен, да и дикие звери могли застать путников. И между тем путешественники существовали. Вот недавно столицу посетила небольшая делегация в сопровождении стражи, с мечами и кольчугами сложно умереть по дороге, высокопоставленные богатые граждане вправе позволить себе немного странствий.

В отличие от простого люда богатые граждане были надёжно защищены, и тем не менее и обычный человек бродил, да не так далеко, но бродил. И поэтому среди новобранцев всё больше появлялось путников дорог, мужчин из ближайших деревень, наслышанных о великих деяниях «Спасителя». Они участвовали в налётах на равных, но не могли служить во благо на постоянной основе, отсутствие парочки лиц можно было не обнаружить в течение нескольких дней, но когда проходила неделя, даже слепцы замечали, поэтому приходилось сбегать осторожно, в дни без работы, на исходе осени или в самом начале весны, реже зимой, так как тропы заметало так, что через сугробы пришлось бы пролезать втрое дольше, а семья тоже не готова была ждать вечно. Уолтер принимал в строй людей на время и, по заслугам, выдавал награду, которую забирали в деревни, находившиеся так близко, но так далеко. За все года ни Нес, ни Уолтер ни разу не вышли дальше опушки, хотя парень настойчиво убеждал сбежать на пару дней, всего на пару маленьких деньков, дабы увидеть жизнь других, похожих, но отличных людей и вернуться, но Нес не страдала похожей тягой и балансировала страсть приключений долгом перед народом. Она говорила, что надо исполнить миссию, а потом уже отправляться в путь; страх в эти моменты не являлся ключевым фактором, просто дева сомневалась, что Уолтер сумеет вернуться, он тоже об этом знал, поэтому никуда и не шёл.

Как бы не была близка дорога, как бы она завораживающе не прослеживалась на горизонте, благоразумнее было, на время, оставить путь для тех, кого действительно ждали в конце непроглядной чащи. В том неизведанном краю, на конце маленькой извилистой тропки, проложенной несколькими путниками, стоит родной бревенчатый дом; отливают просторы, по которым бегал в детстве; живёт мать и отец, брат и сестра, жена и ребёнок — возможно давно мёртвые, но они живут там, где и умерли, там их могила и там их последнее самое важное пристанище. И дом, родной дом кажется человеку, который задержался в далёкой чужбине, более удобным, более большим, и нет дела никому, что он сквозит сильнее, чем дом, где тебя приютили; родной дом самый важный и нужный, и он же ждёт, самозабвенно и стойко, но как бы дом не ждал, не взывал обратно, не просил вернуться поскорее, некоторые люди оставались на чужбине навсегда, оторванные и от дома, и от семьи, и от памяти. Семья, что ждала, не сможет похоронить, не сможет оплакать, будет сидеть в неловком вопросе, а можно ли было человеку, который так нужен, никуда не идти? Выходом ли было просто остаться? И на такой вопрос никогда не будет ответа, как и на тот, лучше ли спокойно проживать неблагополучную жизнь, не испробовав шанса всё изменить?

И сегодня одному из заезжих тому, кому удалось выбраться из обмана, испытать удачу, попробовать изменить мир, не удастся вернуться в край, где всё начиналось, не удастся соприкоснуться с землёй, что дала жизнь; чужая земля отнимет жизнь прямо сейчас, дух уйдёт, будет покоиться, а тело навсегда застрянет здесь, где тоже живут люди, но другие, не лица родных, чьи глаза никогда не проводят в мир иной. Товарищи, они проводят сейчас не хуже, но среди нет ни одной родной души, а покинуть мир в окружении посторонних — неприятная ноша для отбывающей плоти. Мужчина, которому положено сегодня расстаться с жизнью, лежал на земле, в убежище под ивой, ему было почти тридцать, так много для человека и так мало для жизни. Он, испробовав все пути, перестал верить в чудо, в праведность и, поцеловав жену и детей, верно отправился на свободу, на несколько дней в чужой край, чтобы вернуться с провизией перед зимой. По воле небес ему не суждено было возвратиться обратно, посмотреть на детей, поглядеть на жену, сказать им слова любви на прощание, а всё из-за того, что его обобрали воры, стража, которая по прихоти короля утроила их семье налог в наказание за излишнюю плодовитость, как ни как семь детей — слишком много в век постоянных потуг. Забрав большую часть зерна, которое было подготовлено к зиме и должно было вскоре перемолоться, стража удовлетворённо удалилась прочь, а мужчина остался с испуганными взглядами детей наедине. Как ему нужно было объяснить одному из детей, что еда закончится раньше, чем ненастная вьюга, а потому единственный способ выжить всем вместе, вступить в отряд, вырезать тварей, которые посмели усмехнуться и забрать пищу?

Избрал бы мужчина сейчас, корчась в муках на сырой земле, иной путь, зная, что его выбор приведёт к погибели? Нет, так бы он ответил, если бы его спросили, сейчас он был уверен: добрые люди снесут его жене добытую еду, а жизнь, как цена, не была так уж и высока. Жена перестанет плодиться, а со следующего года старший сын выйдет в поле, и жизнь его семьи пойдёт по избитой дорожке. А сейчас он едва ли был способен трезво мыслить, ведь боль его мучила. Она проползала от раны на ноге вверх, грозясь в скором времени захватить тело целиком, он уже ощущает жар и вонь отвергнутой плоти, она почернела и истязала. И мужчина выл, просил пощады, но она не приходила, не укутывала, не обрамляла. Убить приговорённого к смерти, Нес, к восемнадцати годам, перестала так серьёзно к этому относиться. Зачем страдать, если можно за секунду избавить человека от боли, провернув клинок. Перед самым уходом мама показала, как это делать, научила быстро и гуманно умерщвлять. Всего-то было необходимо просунуть нож меж рёбрами и вколоть, не думая, чтобы не преумножить боль. Когда попал в сердце, не думай и вовсе, прокручивай, ведь за один присест можно не добиться желаемого, прокручивание надёжнее. Так же, как и скот, человек всего лишь кусок плоти, и его нужно убивать быстро, сознавая праведность действа. Но в данный час правильно ли было убить мужчину, который взывал к пощаде? Он кричал и кричал, просил забрать его жизнь, но Нес не была готова, она откладывала, робела. Для этого мужчины можно было избрать другой путь, отнять его ногу, дева не делала этого раньше, но представляла, как надо. Если забрать часть тела, что распространяет погибель, то остальное тело сможет пережить кошмар.

— Я могу вас спасти, отниму вашу левую ногу, не заставляйте отнимать жизнь, которая способна продолжить путь, — взмолилась Нес.

Друзья глядели на сцену, прижавшись к стенам, не откликаясь на чужую беду, их отстранённость не вызывала вопросов, они не видели жизнь без ноги необходимой. Обузой, вот кем становится человек лишённый части тела, без ног нельзя заталкивать лопату под землю, без рук орудовать мечом, что за жалкое существование, и это ли их подруга зовёт жизнью, честная смерть во стократ правильнее. Ей ли не видеть, как их товарищу плохо, к нему ли вопрошать с чудовищной просьбой, но она возлюбленная их Спасителя, да и с мечом обращается лучше многих, а может и всех. Для неё меч, что продолжение руки, и тяжёлый металл, кажется, эта девица несёт как перо, она лёгкими взмахами отбивает атаки на поле сражения, почти не взмыливаясь. Вот кто действительно впитал мастерство холодного оружия; природный талант, трудолюбие и сильная рука неоднократно помогали им выстоять в сражениях. И вдобавок, у девы была природная женская грациозность, отожествляющая, кажущуюся на первый взгляд, хрупкость. Поэтому братья не встревали, решив, что пусть она, на собственной шкуре, прочувствует, как недалёки её слова.

— Убей меня, убей, мне не нужны слезливые речи напоследок, просто сделай дело! Молю! — кричал в агонии мужчина, привстав на одно колено.

Движение отняло у страдальца последнее издыхание, но он не сломился, не рухнул наземь, вцепился в девушку, уткнулся ей в коленки и, тихо постанывая, сполз вниз; он, приговорённый, и нет иного пути, его дни сочтены.

— Забери мою плоть, о великая дева, проткни моё сердце, и дай мне уйти. Я об одном сожалею, что не смогу снова попасть домой, один бы день с семьёй у печки, я многое бы отдал за такую возможность. Но я знаю, какой путь избрал и не жалею, и когда буду гнить в чужом доме, не буду сожалеть ни на миг. А потому убей.

— Но вы же можете воплотить этот день, с семьёй у печи вы будете греться ни одну ночь, ни один год. Нога, я смогу отнять её быстро, будет безумно больно, но не так больно, как никогда не встретиться женой и детьми.

Мужчина перестал ощущать приближение смерти, на миг расслабился, и так доброжелательно поглядел на Нес, как на неразумное дитя. Он уверенно повернулся, широко улыбнулся, и будь он проклят, но и сама смерть была не страшна перед ликом такой нежной глупости. Дева смогла рассмешить старого человека, дать ему избавление перед неизбежностью, и как хорошо, что именно с ней удалось повстречаться на исходе пути. Лик девы согреет его тело, остановит на время озноб, возвратит былое воспоминание об ушедшем, где прошлое сливается с настоящим. Теперь не дева, дающая смерть стояла напротив, а его милая жена, милая подруга детских дней, с которой он сбегал от родителей, целовался по кустам, и жизнь была неразумно прекрасной. От лика его жены, от той весёлой яркости глаз не осталось ни следа, роды, быт, страх, голод — убрали задор, нарастили неровности кожи, но не забрали суть, а лишь на время припрятали под тяжестью жизни. И глаза, что сейчас так мило смотрели, напоминали о том, что когда-то на небесах он снова встретится с женой, и они будут счастливы, но навсегда и по-настоящему, и если его жертва облегчит жизнь будущих поколений, то смерть его будет благородна и праведна.

— Не заставляй просить дальше, моя жизнь закончится здесь и сейчас. Стража знает, кто я, люди без ног приметны, я уже мертвец, просто могу чуть-чуть говорить. Я мертвец и для жены, и для детей, они не должны взваливать меня на свои плечи, я обуза для них уже сейчас. Прости мою душу, и забери её поскорее.

Мужчина прикрыл глаза, его тело снова заполонили боль и озноб, временная передышка подошла к концу, агония снова начиналась и вынуждала кричать. Нес не шелохнулась, она застыла, как изваяние, покорённая и сбитая с толку, она искала пощады. Всё, что он произнёс, было верно, и Нес это знала лучше других, но забрать жизнь, которую можно спасти, разум не дозволял, связывал руки. А именно её руки давали наиболее лёгкую смерть, каждый мужчина мог снести, сейчас, голову несчастному в одно движение, но не спешил избавить девушку от обязанности. Они все, негласно, придерживались правила: именно рука Нес — не убийство, оно избавление; всякий жаждал, чтобы она умертвляла в случае надобности, так казалось и грех уменьшался. Иллюзия праведного убийства не имела ни малейшего подтверждения, но росла ежечасно, ежеминутно, когда боль заполоняла рассудок.

— Убей же его, я тебя прошу, — проговорил Уолтер.

«Он не знает, что это значит, убить невиновного, а вот мои руки знают, он любовь моей жизни, его просьбы моё проклятие и побуждение к действию», — думала Нес, — «Но как несправедливо лишать жизни человека без выбора, он умрёт, так и не познав, что теряет, разве бы я пожелала смерть отцу или матери, братьям, я бы предпочла видеть их калеками, но живыми». Сердце девы разрывалось, но она взяла клинок и неспешно подошла, её руки тряслись, в такие моменты нужно было выключить голову, выключить сердце, но не получалось, человеческая сущность порой бессильна.

— Отойди, ты сделала всё, что могла. Твои руки сейчас принесут только боль. Всё хорошо, ты и так справилась, — проговорил успокаивающий голос.

Уолтер забрал нож, а Нес и не сопротивлялась, и уже возлюбленный занёс металл над сердцем, быстро, не поведя глазом, спустил его в грудь и провернул, а после выдернул нож и прикрыл глаза, стал читать молитву. Его рука не имела такой же лёгкости; рана на груди умершего вывернулась, обнажив разрыв; жизнь ушла не так быстро и не так безболезненно, как если бы Нес занесла клинок, от чего вздох и вышел из молодой женской груди, но он не нёс облегчения, а просто избавлял от застоявшегося в груди воздуха.

— В следующий раз не думай, — сказал Уолтер, закончив процедуру отпевания, — Он страдал, ему хотелось, чтобы именно ты закончила с ним, а вмешался я, подумай, стало ли ему лучше?

Правдивые слова впились в сердце и без ножа, они выдернули душу, провернули её наизнанку; как бы легко и спокойно Уолтер не произнёс наставление, чудилось, что он презирал её за малодушие. Но нет, он её не презирал, просто очень устал и сказал, не подумав; он её слишком любил, чтобы она не сделала, какую бы подлость не совершила, она была его маленькой Нес, любимой драгоценностью и солнечным лучом среди разбушевавшегося урагана. Он бы смог её простить и за смерть, если бы она была дарована ею, не жалко и умереть в объятиях любимой. Что за жизнь без любви, всего лишь бесконечный день, где свет сменяет тьму, тьма свет, а день идёт, не прекращая бег. Что за жизнь, где нет схватки, доброй и честной, в борьбе путь и спасение. И любовь с борьбой неделимы, как неделима человеческая натура, такая хрупкая, лежащая подле ног, забранная пустяковым ранением. Повседневность жестока, поэтому мир, такой прекрасный в единстве вольного выбора, и привёл под дерево, вглубь земли, где ратные товарищи стоят и смотрят, восхваляют. Тяжёлая ноша нести ответственность за чужую жизнь, укреплять дух — одно и самых важных занятий, которое отнимает все силы, отнимает покой и приносит тягостные мысли о том, что, если бы ты не позвал, не было бы столько падших, их след будет преследовать всегда, смерть не принесёт отпущение грехов.

Но Нес, она была другой, Уолтер смотрел на её лицо, заглядывал в её глаза и не ведал того, как возлюбленная выносит такую огромную ношу. У него есть она, у неё он, но достаточно ли им было друг друга, дабы подкосить вековой порядок? Сколько лет король и его предки измывались над гражданами, а те покорялись, не ведая иного пути. И прежде всего Уолтер винил себя, именно он заставил её следовать за собой; он не мог не видеть того, как она его любит, такая любовь застилает предостережения, прячет от верного, подвергает жизнь постоянному страху. Нес — другая, она бы прожила жизнь по-своему, по-простому, как ей и мечталось в детстве; именно он подтолкнул, вогнал суетные мысли в голову девочки, которая так боялась остаться одна в целом мире. И больше всего Уолтер боялся того, что погибнет, оставит её одну, бросит, не выполнит своего обещания, защищать её. Но что его клятва, она была давно в прошлом, ведь он однажды уже о ней позабыл, собственноручно вложив металл в руку той, кого поклялся оберегать, заставив биться на равных с мужчинами любовь всей своей жизни. Она бы не простила, если бы он так не сделал, но он не простит себя за то, что всё же это сотворил. Её смерти он не боялся, ведь и его жизнь закончится в тоже мгновение, и клятва перед народом сгинет вместе с ним в аду, так и пусть, пусть сгинет, люди лживы, их мысли нечестивы, а она ему дороже всех до единого.

— Может сами отправимся в путь? Давай сами доставим жене нашего товарища пищу. Я покаюсь перед ней, попрошу прощения. Она не простит, проклянёт, но увидит моё лицо, увидит того, кто забрал жизнь её мужа.

Нес шла рядом, глубокая ночь прятала двух отправлявшихся домой людей, и звёзды сегодня не отвлекали, не красовались на небосводе. Доведётся ли им в будущем посмотреть на небо, лёжа в спокойном умиротворении, без борьбы? Мир с земли был такой огромный, неужто там, за пределами небосвода, простирается бесконечность, которая заставляет звёзды гореть, а луну постоянно менять обличие, которая передвигает солнце, зажигает его по утрам? Сколько много открытий можно было бы совершить, но люди только работают и существуют, не ведают, как прекрасно мироздание, не задаются вопросами.

— Я не хочу, не хочу покидать наш дом, скоро зима, а мы так мало успели, так мало забрали еды из сочащихся амбаров. Стража не будет голодать, а люди, что взрастили пищу, останутся на погибель. Стражи будут отбирать и отбирать, пока не сдохнут. Не ты ли сам говорил, что расточительно тратить нас на простые дела, которые могут сделать мальчишки? Они в лучшем виде снесут добытое, им же надо учиться, а что закаляет так, как не прогулка из отчего дома?

Глаза возлюбленной потухли, она не верила своим словам, она отрицала, как отрицала многое, она — человек, и она боялась не вернуться обратно. Дом для всякого человека — рай, но не для Уолтера, могила отца и не окрепших, не выросших братьев и сестёр его не утешали, они зловеще напоминали о былом пережитом, о том, что хотелось похоронить вместе с домом. Как забыть, что твоего отца растоптали, убили черти; что твоя мать, в муках, рожала детей, которым не суждено было даже издать первый крик? Это не те воспоминания, что греют по ночам, но пока Нес с ним, его родные были здесь, её теплая кожа была ему успокоением и утешением, и именно она была вольна выбирать, что им нужно делать, а не ему. Пар и свист подождёт до лучших времён, сказки про ад, ожидавший на краю света, ему виделись не более чем бреднями старух, боявшимися за детей и внуков. Не может мир так просто оборваться, он куда больше, чем каждому думается, святая вера поможет, однажды, своими глазами развенчать туман, нагнанный из-за страха.

— Ты права, нам будет дарован шанс. Мы отправимся дальше, чем все, перейдём через лабиринт, проберёмся через незасеянное пустое поле и найдём правду, расскажем её людям, а они, в вечной благодарности, будут преклонять перед нами. И это сделаем мы. Слышишь, мы! — всё как наяву, и лики тысячной толпы появились из ниоткуда и вели в никуда.

Предаваться будущему — позабытое чувство, но как оно прекрасно скрашивало одиночество душ. «Мы всегда одиноки, и люди, что вокруг нас, только на время заполняют наше одиночество», — думал Уолтер, — «Как же она изящна и статна. Нес лучшее творение Богов, она скрашивает моё одиночество и дарует надежду, пока можно заглянуть ей в глаза ничего не страшно, вольно грезить и вольно идти бок о бок, и жизнь так восхитительна».

— О чём ты? Мы пока не сделали ничего стоящего, наши потери полнятся. Да не как раньше, мы стали осмотрительнее, проворнее, не идём, прямиком, в лапы смерти, но мы также беспомощны, как и прежде. Рано нам грезить, когда смерть ещё здесь, по правое наше плечо. Лицо мужчины, который просил о смерти, а не о пощаде, я навсегда его запомнила, не смогу забыть. Я поклялась отнимать жизнь у тех, кто на пороге смерти, а не у тех, кто не готов принять уродства жизни, как есть, — Нес закрыла глаза, она редко плакала, но сегодня был один из тех дней.

Уолтер приобнял девушку и бессильно спустил голову ей на плечо. Она никогда не будет готова, как бы она не храбрилась, дальние земли, мечты ей не станут подвластны, она не сможет им покориться. Вольно ли ему решать за неё, переносить и дальше свои необъятные желания на милую Нес, взваливать целый мир на неподготовленные плечи? Он вновь забылся, всегда одно и тоже, и нет ему прощения, и ад уже так близок, то желания, а то она, настоящая живая, из плоти и крови. И ему не были нужны ни земли, что скрываются на конце света, ни признание людей, это такая мелочь по сравнению с домом, которые несут её руки.

— Может бросим нашу затею, станем жить как все, от года до года, и милостиво принимать подаренное нам время? Мне тошно думать о том, что ты несчастна. Я бы хотел дать тебе всё, бросить луну к твоим ногам, но я просто человек, я не Бог и не Спаситель, человек, который ведёт нас обоих к гибели.

Отстранившись, Уолтер не стерпел горечи слов, он лихорадочно соображал, сможет ли и в самом деле смириться, не узнать, как бы стало, если они продолжат. Надежда, она как последняя падаль не отпускала, стало быть она ввергает в нечестие, в противоречие и выносит отраву, которую хлебают все те, кто в неё поверил.

— Глупость! — вскричала Нес, — Мы сделали так много не для того, чтобы сдаться. Я тоже, порой, поддаюсь тлетворному очарованию, забыть начинания, но вскоре я просыпаюсь. Не для того люди вверили нам свои жизни, чтобы мы так просто с тобою сдались. Слишком много поставлено на кон. Ты всегда говорил одна жертва — ничто, одна жизнь — не важна, если принесёт счастье будущего. Мне не свойственно мыслить наперёд, долго рассуждать над мечтами, но это не значит, что я не думаю порой о том, какой замечательный мир можно посеять, одна такая мысль и я спасена.

— Я заложил это в тебе, но ты вольна сама избрать путь. Не дай любви одурманить, она — яд, любовь не постыдится изменить волю, — шёпотом сказал Уолтер, не ведая зачем переубеждать.

Как он сможет вынести бремя, если она разуверится? Его эгоизм желал, чтобы она до конца следовала его словам, но его любовь к ней рассуждала иначе. Разрешить ей уйти, вот что он должен был сделать, если назвал её своей любимой, ему нужно понести ответственность перед ней, перед Богом, который её послал к нему в дом. Уолтера пронзило. «Я не смогу, как бы я её не любил. Чувство борьбы родилось раньше меня, я обязан ему жизнью, оно повелело мне вдохнуть воздух, прожить так долго, недозволительно долго», — Уолтер стенал, его разрывало, ему пришлось бы её оставить, откажись она следовать за ним, мука его будет рождена на земле, — «Пусть поддастся очарованию», — проговаривал он про себя, — «Нет, пусть уйдёт, она не готова, она не должна», — приговаривал другой голос. Разрушить часть себя и собрать по кусочкам остатки — больше не осталось веры в свет; больная натура возжелала биться на смерть до тех пор, пока мир не образумится, пока люди не перестанут калечить и убивать другого; вот что его поджидало через пару шагов.

— Я вольна, это правда, — сердце Уолтера оборвалось, — Но я давно решила, я верю в тебя, верю в твои слова, и я буду верить в них, если ты сам в них разуверишься, — сердце Уолтера снова собралось, вернулось на место нетронутое, не раненное, — Я отдала тебе жизнь не по прихоти любви, я может и глупа, но мне ли не видеть, как тяжела жизнь просто человека. Они так безупречны в своей наивности, и меня это злит, я их ненавижу и жалею, мне их бесконечно жалко, они не выбирали быть наивны, за них это сделал мир. Они не видят того, как глупы, в каждом таком глупце я вижу себя из прошлого. И я была похожа на них, не видела ни конца, ни края страданию, горю, но сейчас всё по-другому; мама и ты даровали новое представление, убрали часть глупости из маленькой сиротки, которая валялась в грязи, на дороге, не зная наступит ли завтра. Идеи будущего вернули всё на свои места; теперь, изредка, я могу помышлять не только о будущем годе, а видеть наперёд целую жизнь, не это ли чудо. Я не могла такого желать, не помышляла, что такое возможно, поэтому я вверяю тебе мою жизнь.

Без лишних слов, Уолтер поднял Нес, закружил над землёй, поцеловал и вскружил вновь, он и она были неделимы, и вместе им предстояло разузнать, что скрывает это ёмкое слово «будущее». Вернувшись к земле, к всему что знал и хотел, юноша расслабился, усталость прошла, а рассвет приблизился снова, и день, он больше не проживает его бесцельно, день больше не длится бесконечно долго, ведь снова наступил рассвет, и снова её глаза оповестили — следующие сутки они переживут вместе.

Глава 3. Да будет надежда!

От зари до зари люди пашут, а к вечеру, после работы, пересчитывают сбережения и уповают на то, чтобы пережить следующий год. Земля суха, она высохла под ярким светилой. Будь проклята жара, весна и лето, о, как они смеются, как вершат судьбы, измываются, не поддаваясь на людские молитвы. Для Нес наступил двадцатый год пребывания на земле, для Уолтера двадцать второй, а они до сих пор не отпустили руки друг друга, так и идут вместе, тщетно пытаясь разузнать весточку про мать. Она ушла четыре года назад, в одно заснеженное морозное утро, и следы, даровавшие в ту пору надежду, давно припорошило, а сейчас и вовсе от них не осталось намёка. Жива ли она, где она, почему не присылает письма, как же смогла забыть о своих детях, неужели открестилась от любящих сердец? Это не могло быть правдой, и значило, что она умерла, а хозяева выбросили её тело, не придали земли. И вновь Уолтер и Нес обходили дома, спрашивали всех и каждого, кто знал Бет, не видели ли они её. Такой ритуал они совершали в конце каждого лета, но и намёка не было на то, что совсем скоро их семья воссоединится. Люди привыкли верить глазам, а не разуму, и пока они точно не узнали, не раскопали следов, как они могли причислять мать к миру мёртвым, грех.

И снова маршрут повторился, как и в прошлом году они заглянули всюду, куда их допустили. И лишь стена, отделявшая дворец и богатых горожан от простого люда, не покорилась, как и прежде им пришлось отступить, развернуться в обратный путь, всё повторилось; нельзя ступить за порог, если ты не облачён с головы да ног, да и то это не визит, а нападение. Долго сновать возле стены было нельзя, во время атак дети одной потерянной матери пытались заглядывать через щели домов, но безуспешно. Слишком долго бродить поблизости — значит примелькаться, твоё лицо запомнят, и нечаянный взгляд сможет вспомнить тебя, если однажды маска неудачно слетит вниз. Отчаянно биться за мать, обыскивать все дома — такая идея неоднократно приходила в голову, но ни разу не обрела уверенный вид. Уолтер и Нес страдали от неизвестности, а вот принять решение не получалось, вдвоём они, пожалуй, вышли бы на поиск в ночь, но стража увеличилась в разы, а брать на погибель товарищей ради собственных прихотей — не полагается добропорядочным людям. И зачем, а если узнается, что мать умерла, тогда все жертвы будут напрасны. Как не прискорбно, поход по соседям был всего лишь жалкой попыткой оправдать своё бездействие. «Если бы только знать, какой дом искать, я бы пошёл в одиночку», — думал Уолтер.

— Мы снова ничего не узнали, — юноша стукнул ногой камень, возлёгший препятствием на пути.

Нога заныла, распухла, но Уолтер, в бреду, не заметил того, что перестарался. Жизнь — великая радость, но радости в неё мало, если не знать жива ли мать или нет. Если она и жива, то вдруг она страдает, ей плохо, её избивают, мучают, отбирают еду? И кто знает, вдруг года поисков бесполезны? И кто знает, вдруг им никогда не суждено узнать, что с ней случилось? В последние месяцы Уолтер стал менее великодушен к будущему, оно перестало прельщать. Целая жизнь была возложена на алтарь, но они так и не достигли задумок. Король до сих пор торжествовал на престоле, делал, что вздумает, и был ли конец их борьбы? «Неужели…», — он думал, — «Неужели всё было зря, и мы так и погибнем, не увидав наших трудов?». Кончина виделась совсем близко, и он совсем перестал сопротивляться тягостным мыслям. Один год изменил его представления, люди, которые проходили вблизи стали раздражать; все вместе, объединившись, они бы давно свергли диктатора, но этих остолопов волновало только то, как набить брюхо, выпить и пережить один ничтожный день. Отчаяние стало омерзительно близко приближаться к шее, дыша гнилостным запахом прямо в похолодевшую кожу.

— Да, не узнали, но ты не наказывай себя, побереги ногу, она тебе пригодится, — Нес улыбнулась, но устало, ведь и дева начала терять силы поддерживать его веру.

Она замечала, что Уолтер в последнее время странно задумчив, он всё больше молчит; его речи перестали воодушевлять, огонь людей затухал, огонь Нес не стал исключением. Она помнила о том, что обещала не терять веру в него, но без его поддержки девушке стало очевидно — она не способна возродить в нём угасающее пламя. Её слова не складывались должным образом. А мать, как она переживала о ней, только раз в год дозволяя себе чуточку приуныть. Она чувствовала, тогда, в тот злополучный вечер, не стоит пускать маму наружу, но она так просила, рвалась на свободу как можно было запретить птенцу улететь из гнезда? Полуночные кошмары стали реальностью, а подделка жизни яро вершила собственное правосудие.

Уолтер хмуро побрёл к дому, к дому, который ненавидел всем сердцем, жажда приключений перед предчувствием смерти горела необычайно ярко. Не единожды за лето, засушливое и шутливое, он хотел сбежать, взять Нес в охапку и двинуться на край света, поискать спасение в другом месте, а может и мире, перестать хвататься за клочок поганой земли. Видения побега, как лихорадка, приходили неожиданно, в любой час и день. От них нельзя было укрыться работой или упованием Нес, ничего не могло изгнать их образ из головы. Пар и свист, он неоднократно слыхал о том, что там, в конце чащобы, открывается поле без травы, покрытое пылью и грязью. На том поле не сеют зерно, не вскапывают урожай, ведь там раздел между миром живых и миром мёртвых. Он слыхал и про устройство, которое бежит с нечеловеческой скоростью, уносит на перевал, где расположены ворота в ад, через них-то и можно покинуть мир, не прилагая усилий. Чувство смертельной последней схватки вершило над плотью Уолтера злодеяние, и он готов был бросить всё, чего добился, и сбежать туда, в тот край, который видел лишь в приступе жара, когда однажды умирал. Есть ли принципиальная разница между тем, чтобы умереть здесь или умереть там, но соприкоснувшись с таинственным разделением, вот то, чем были заняты его мысли.

— Наша дочь, девочка десять лет, светлые волосы, вы видели её, видели!? — выкрикивал мужчина в лицо каждого прохожего.

С ним, поодаль, брела женщина, чей рот перекорёживало, но при этом она умудрялась держать за руку двух своих малолетних детей. Соседи, поселившиеся в доме Нес, когда она его покинула, выплюнули в мир пять детишек, таких милых прелестных созданий, рождённых соединением двух любящих сердец. Любовь — вот что порождает в мир красивых детей. И впрямь, дети этих людей были необычайно красивы: луноликие, голубоглазые, светло-русые. Невозможно было отвести от них взгляда, на редкость удивительная притягательность, такой ныне не встретишь. Старшая малышка эти людей пропала, с неделю назад, не вернулась домой с улицы. Тревогу забили не сразу, ведь это ребёнок, ему в пору исчезать, чтобы потом вернуться к родителям, все возвращаются, не желая стать сиротой. Только спустя два дня родители пришли к неутешительному выводу: их первенец пропал бесследно. Они первыми забили тревогу, организовали поиски по ближайшей местности, в надежде на то, что их дочь заблудилась в лесу, собирая грибы или ягоды.

Уолтер привычно отвёл глаза, многие теряли родных, и прежде люди пропадали без намёка на возвращение, то были взрослые, а порой и старики. Не редко исчезали больные. Когда грудь человека поражал долгий кашель, перераставший в прожилки крови, каждый знал такого человека может к рассвету не обнаружить, пропадало и тело. Или вот с полгода назад после делегации из дальней деревни пропала молодая двенадцатилетняя барышня, которую скорее всего увезли для увеселения в притон. В столице воспрещалось иметь соитие с несовершеннолетней, а вот вдалеке от дворца, пожалуйста, порой для таких дел забирались и мальчики, чей взгляд был нарочито ясный. В мире злодеев не стоит иметь красивую внешность, приметят и увезут, а больных умертвят, чтобы не доставляли хлопот. Как сказать родителям неприглядную правду; как открыть правду о том, что их дочь будут гнусно использовать старые вонючие мужланы в целях весьма примитивных? Разврат доставляет таким нелюдям удовольствие похлеще всех даров и денег. Много похотливых ублюдков не почураются законов божьих и изведут детей, приведут к погибели, душа в мире живых — не важный товар; примитивные позывы перекрывают дорогу в ад.

— Вы не видели нашу дочь!? — мужчина схватил за плечи Уолтера и потряс, — Она пропала с неделю назад, помогите её найти, любая помощь сгодится.

Неестественно быстро Уолтер вывернулся из цепких пальцев, схватил за руку застывшую Нес и забрался с ней в дом, запер засов, а потом схватил стул и припёр дверь изнутри. Страх одолел его рассудок, и ему вновь почудилось, что пора убегать, лабиринты выстроились по комнате, зовя за собой, его затрясло, но не от мороза, от возбуждения мысли. «Клятвы, меня держат клятвы, нужно бороться, хватит страдать», — соображал Уолтер, — «Как можно бросить людей? Они погибнут». Эти мысли были тягостны; он понимал, если они не вступятся, то вскоре больные и дети снова пропадут, новая реальность была жизненно необходима. «Но если я не успею, если умру раньше, а так и не увижу ничего кроме этой земли, на которой вырос, моя жизнь будет забрана понапрасну. Мне всего-то и надо узнать, где кончается мир и начинается неизвестность», — Уолтер еле держался на ногах, он облокотился об стол.

— Тебе не хорошо? Может поспишь, сон снимает любые заговоры, а завтра мы увидимся вновь и наступит новый день, — Нес ласково прижалась к любимому, поправила его свисающую поблекшую прядь.

— Мне кажется, я скоро умру, — дыхание юноши сбилось, его голос захрипел, — Прости меня, я клялся защитить тебя, но брошу одну, совсем одну.

Ноги Нес подкосились, она задрожала, как лист на ветру, Уолтер говорил страшные вещи, говорил о смерти, когда впереди будущее, оно, неизведанное, манило к себе. Зачем он произносил вслух слова о смерти, накликивал беду? Ему что, было так нужно её позлить, заставить пролить слёзы; она не вытерпит смерть, сломается, без шанса на возрождение.

— Брось, а как же край света, надежды, возложенные ожидания? Ты не умрёшь так быстро, я не позволю, — и Нес прижалась к его боку крепче.

— Может уедем сегодня, прямо сейчас? — Уолтер дёрнулся, засобирался в дорогу, — Если уедем, мне не о чем будет жалеть. Но мы вернёмся, обязательно, и тогда я смогу принять смерть.

«Побег, даст ли он нам чуточку времени? Он скорее приблизит конец, не зря говорят, что того, кого тянет неизвестность, убивает любопытство», — Нес кричала внутри, но внешне сохраняла спокойствие, — «Пора вернуть обещание, возродить его веру, тогда его страх улетучится, уйдёт по взмаху руки».

— Не торопись, послушай меня, сперва послушай, — Нес схватила лицо Уолтера, через глаза заглянула ему в душу.

«Она кровоточит, страдает, кричит, ей так трудно уместиться, такой огромной, в таком маленьком теле», — девушка наблюдала конвульсии духа и поглаживала любимого по щеке, а по её щеке скатывалась слеза. Нес слизала её, и солёный привкус отрезвил, наделил даром говорить; душа Уолтера пришла к ней на выручку, отдала часть себя; грудь девы тотчас же зарделась. «Такая тяжёлая ноша… так много желает… нести так много ответственности», — Нес принимала дар и упивалась надеждами и мечтами, перестала в миг помышлять о настоящем, избрала другую стезю. Лёгкая пронзающая тоска пришла на смену огню, и Нес поняла, что тревожит Уолтера, он слишком долго нёс груз, не посильный любому другому человеку. В его глазах отразились все те, кто погиб, сражаясь по правую руку; по этой причине он и хотел биться в одиночку; он не стерпел переполненных вскриков, крови, перестал верить своим словам. Она куда более просто принимала жертвы во благо, а он нет, он страдал, страдал. Слёзы Нес полились с новой силой, именно его слёзы проходили через неё, выливались на пол и впитывались в дерево, устилавшее пол. Мы — порождение наших ошибок, и мы наделены даром нести вину, нести боль, и не важно какие светлые цели стоят за этим. И лучистый рассвет, и бескрайняя гладь, и поле зерна, и пашня, и жернова, и они подле них, стоят, как неприкаянные, опустошённые, но счастливые, а люди забирают запасы для своих нужд, и меньше болезней произрастает в телах незамотанных скотской жизнью людей. Каждый выполняет по силам, кто-то похает, кто-то стережёт стадо, кто-то прибирается, а кто-то растит детей. И Нес пересказывала видения, насыщала взгляд Уолтера прежней заносчивостью, порождая на его лице прежнее самодовольство.

— … смотри моими глазами, смотри, что я вижу, и узри сам. Как праведна станет жизнь, как престанет быть вера карающей рукой, как грехи станут вновь важны. Посмотри на мир моими глазами, окунись в бескрайний безоблачный свет, растворись в нём и позабудь о тягостных мыслях. Я не умру, ты не умрёшь, мы сможем выжить вопреки проклятиям. Сможем лицезреть творение рук Господа, в том виде, каким оно и создавалось. Мы люди, мы уничтожили замысел, разрушили прекрасную дарованную жизнь в угоду своим чрезмерным страстям. И может тогда, когда мы сотворим этот дивный мир, и явиться мама; она нам говорила, что не уйдёт так просто, она где-то есть, и она наблюдает за нами. Представь, как она будет гордиться тобой, своим сыном, и может чуточку мной. Что скажешь, пойдёшь со мной в это будущее или застрянешь здесь, застрянешь в жалости к себе?

Загорелись глаза Уолтера, вернулись к прежней красе, огонь не потух, он напротив стал ярче, горячее, злее. Пламя жгло руки Нес, но она их не отнимала, как отнять руки от живительного огня, даже если он жжёт. И по пальцам Нес потекли такие же горячие слёзы, бурным потоком они стекали вниз, но Уолтер не плакал, его глаза лили слёзы, но не его душа. Его тело очищалось, девушка целовала его щёки, его разгорячённый лоб; и его кожа целебным отваром возродила её стремление вернуться назад, к образам, но они, как и часть души Уолтера, вернулись к своему обладателю. Опустошение наступило, и Нес ниспала в руки любимого, а он поднял её и положил на кровать, укрыл одеялом, поцеловал в макушку и прошептал «спасибо». Тяжёлая дремота завладела Нес, она и не подозревала, что так вымоталась, копать землю под палящим солнце — не очень приятно, легче весь день оттачивать владение мечом, чем управляться с мотыгой.

— Я люблю тебя, люблю как свет любит тьму, как мать дитя, как мир любит людей, — приговаривал Уолтер, сев у изголовья, — Я бы давно умер, если бы ты не пришла в мой мир, не наполнила его своей радостью. Я бы умер, меня бы завалило землёй, пока в одиночку копал туннель, или бы изнемог от болезни. Тысяча причин может меня убить, но они не сравнятся с единственной причиной, по которой я продолжаю жить и бороться. Ты — причина, по которой мне так хочется жить. И всех лет, что мне отмеряно недостаточно, но они все мне нужны, чтобы провести их с тобой. Запомни, я отомщу обидчикам, отомщу гадам, которые воруют людей, которые отнимают продовольствие, которые забирают скот, которые отбирают последние гроши.

Спать перехотелось, Нес присела на кровать, откинулась на колени к Уолтеру и сладостно уткнулась в них носом, впитала его запах. Пахло потом и землёй, и какой же это был восхитительный запах, такой родной и волнующий, не передаваемый. Ночь без сна стояла глотка его объятий, а большего ей было и не надо.

***

Лето закончилось, возродился привычный страх перед зимой. Запасов не хватит, чёрная зима повторится, снова выкосит половину деревни, убьёт детей, заберёт больных. Солнце загубило так много посевов, не дало напитать землю влагой. Может быть людям хватило бы запасов, но налог колоссально поднялся, то, что выращено в трудах, в схватке с жарой и засухой, скоро отнимут, а вместе с едой и надежду на милость зимней стужи. И снова люди не собирались устраивать праздника, больше прятались по домам, не обменивались сплетнями с соседями, не устраивались около костерка и не пели песни по вечерам. Дух к жизни пропадал перед карающей судьбой, и плач раздавался по округе, и животный вой скулил из засохших, как и посевы, сердец. Если бы не мороз, люди бы снова принялись вспахивать, работать как проклятые, но плоды всё равно погибнут, когда тонкий слой снега покроет землю, облачит в сверкающую белоснежную шубу.

Между тем Уолтер готовился, перестал помогать в поле, целыми днями пропадал в убежище, выискивая стратегию для того, чтобы ухватить на пропитание горожан побольше мешков с продовольствием. План отчаянно не выстраивался, информацию о смене караулов собрать не удавалось, стража уходила с постов каждый день в разное время, путая мятежников. Стража не сидела без дела, почти четыре года налётов и проигрышей сыграли над самолюбием шутку, в эту осень они подготовились основательно, набрали в армию побольше мужчин, которые с удовольствием примкнули за еду, которая гарантировала выживание перед гиблой зимой. Самоубийством Уолтеру казалось идти сейчас, подготовка и дух были в данный момент на пике, но вот количеством они уступали. Слишком опасно было отправлять много людей, небольшая группа смогла бы пробраться незамеченной, увильнуть и от десятков стражников, но они не смогли бы унести достаточно на зиму, да и другие деревни, как отказать им в помощи, если с заснеженной тропы вывернет путник и попросит немного пропитания для своей семьи? Гонцы и просто сплетники давно разнесли, в каком месте можно надеяться на поддержку. На кону стояло выживание целого мира, а отделяло от спасения только количество сильных воинов.

Тщетно Нес пыталась успокоить любимого, он не спал сутками, чертил карты, разбивал отряды по значимости и бушевал, когда ему ничего не удавалось. Морока дней торжествующе ухмылялась над неудачами, а потому Уолтер злился. Он ожидал, что до конца лета отряд соберёт пищу по частям, украдёт в несколько заходов необходимые мешки, но вылазки провалились, да и к тому же забрали трёх крепких мужчин. Осень была слишком коротка, чтобы успеть воплотить задумку, а мечта найти девочку, которую украли с месяц назад, и вовсе ушла в небытие. Родители девочки до сих пор ходили кругами, не понятно, чего добиваясь. Им бы впору было задуматься над тем, доживут ли их оставшиеся дети до весны, и уповать на милость, а не искать дополнительную обузу. Среди отряда тоже начались волнения, мужчины требовали прекратить думать обо всех и устроить вылазку ради своих семей. Жизнь мятежников была более важной, каждый раз собирать новый отряд и обучать владению мечом долго, слишком расточительно было тратить время.

Уолтер же отбрасывал, раз за разом, пугающие предложения и по новой разгонял мыслительный процесс, но не находил зацепок, и всё более убедительными становились слова товарищей. Будущей весной можно было бы, при наличии удачи, попробовать затянуть к ним подросших мальчиков, вложить в детское неразумие выход в череде страданий. Года, им надо было продержать несколько лет, и когда отряд стал бы по настоящему большим, они смогли бы основательно взяться за дело, а сейчас было неразумно подставлять спины под удар ради несбыточных целей. К прискорбному сожалению, Уолтер отступил, променял большой улов на хороший набег и, с завидным остервенением, стал возделывать новый план. План был почти идеален, в соответствии со стратегией не нужно было дожидаться смены караулов, Уолтер придумал, как заставить стражу разбрестись по сторонам, заслав немного самых подготовленных мужей в качестве уловки. Стражи должны были разбежаться, как крысы, и тогда оставшаяся, значительная, часть людей, пробралась бы внутрь под покровом ночи.

Решение пожертвовать большой частью горожан и крестьян из ближайших деревень, мучала и бесновато являлась Уолтеру во снах лицами тех, кто не переживёт целую зиму. Люди, которые выглядели и без голода удручающе, передвигались по улицам, и в видениях Уолтера смотрели пристыжающем взглядом. Избавиться от видений не получалось, поэтому приходилось с ними мириться. Юноша утешал себя, что буквально несколько лет и свершится правосудие над тварями, отнявшими людские жизни. Всегда, когда приходит раздолье, когда жизнь становится чуточку легче, а люди не дохнут как мухи, приходят вот такие вот жаркие месяцы, которые не дают вдоволь расплодиться и захватить мир целиком. Численность людей будто застыла, и природа, которой не должно было быть дела до суеты дней, мешала ей увеличиться. Природа будто сговорилась со злодеями, в лице стражи и короля, и выполняла свою часть работы, а злодеи довершали свою. Убить короля и его подручных, совет двенадцати человек, неуклонно выполнявших все приказания, такая мысль бродила с самых ранних лет в голове Уолтера. Ждать кончины наследного короля можно бесконечно, а если он и умрёт, кто захватит власть, если не верные слуги? Они будут править так же бездушно, и погубят, возможно, и большее число людей.

Сына, как, впрочем, и дочери, король не заимел, двадцать лет назад, когда Уолтер едва ли мог говорить, у короля появился наследник от одной из фавориток. Болезненный мальчик с большой головой и смешливыми глазами. Принц смеялся без устали, а после кашлял и кренился к земле. Многие целители посетили в ту пору дворец, один чудоковатей предыдущего, все почтенного возраста, холёного вида и с алчными глазами, большая награда назначены была за излечение наследника, но приговор был безутешен — самое большее на что можно рассчитывать пять лет, хотя в те дни, многие молились за выздоровление маленького принца. Он заразительно поднимал настроение, когда являлся на трибуне в окружении стражников. Диву люди давались, как у такого жесткого человека мог родиться такой прекрасный ребёнок, как будто не дитя, а ангел. Все чаяния полетели в пропасть, когда на исходе четвёртого года жизни принц скончался. Недельный траур объявили в мире, и люди лили слёзы, так отчаянно, как не лили, пожалуй, даже по близким. Тот ребёнок, тот солнечный мальчик, и его скоропостижная гибель отняли надежду на изменения. Значит люди недостойны спасения, так думал народ, и потому судьба отняла ребёнка, на которого возложили они свои устремления.

Больше ни одна из женщин короля не понесла, а может и несла, да мёртвых, кто его знает, под страхом смертной казни никто не рассказал бы сплетни дворца. Вскоре, когда больше наследников не появилось, король разогнал и своих фавориток, то был чёрный день. Изящные женщины с тонкими талиями и пышными спелыми грудями отправились на удары кнутом за нерадивое чрево, а после их изгнали обратно к отцам, достопочтенным мужам, где женщины бесцельно и доживали свои нерадивые жизни. Возвращение дочерей не обрадовало родителей, красавицы, на которых были возложены ожидания, не справились с одной простой функцией, на которую способна каждая нормальная баба, и принесли домой позор, а потому такую дуру прятали до конца дней, пока она совсем не зачихала в саду под палантином. Незамужняя, да и к тому же порченная дева, больше не имела права показывать на всеобщее обозрение красоту и вынуждена была прозябать жизнь за забором, без возможности выйти из заточения, а такая жизнь хуже, чем смерть.

Хоть король и не имел наследников, и мог откинуться в любой момент, ведь он был предельно стар, Уолтер не уповал, что такое может случится. Король заключил сделку с совестью, а может и с самим дьяволом, раз жил непозволительно долго; юноша полагал, что король обрёл бессмертие или, по крайней мере, долгую жизнь, и смерть его никто из ныне живущих не успеет застать. Два, крайний срок три года и надо расправиться с бесом на престоле, расправиться с советниками, и учинить новую благоразумную власть, на это и была единственная надежда. Коли так случится, люди смогут найти достойного кандидата на должность, и тогда королевский род сможет наконец по праву править миром, истинный король займёт своё место.

В народе, главные из смельчаков, плодили легенду о том, что есть король из народа, он и его дети пашут землю вместе с другими и не догадываются, что являются рукой божьей, позабыв об истинном своём происхождении. Лжекороль, дед лжекороля нынешнего престола, захватил власть, отобрал выбор и выбросил настоящих по крови наследников на лютый мороз, ожидая, что они замёрзнут, и когда дети засинели, приказал сбросить их в бурную реку, чтобы тела унесло вниз по течению. Но как только вода коснулась тел детей, они ожили, но не успев очнуться и оповестить обидчиков о своём вздохе, их отнесло на дальние расстояния, прямо к разделу, и такое соприкосновение с неведомым стёрло память, они не вспомнили, кто они и откуда, и пришли в сиротский дом, где нашли приют и пищу; в приюте они работали без устали, потом и кровью переживали года, обзавелись семьёй, родили детей. Сейчас дети тех детей, истинные по крови, могли находиться в любой точке света, а когда лжекороль свергнется, то они обретут знак, дойдут до столицы и заберут данный по праву престол, будут справедливо и честно править, отменят бесчеловечные законы, вернут людям жизнь, и будут все на земле жить мирно и славно до конца света, до конца мироздания, вот такая была легенда. Так завещали сказочники, они уверили народ в том, что истинный род не оборвался, он пережил ненастья, так как защищён самим небом от изничтожения, и потому король, который сейчас распоряжается властью так и не обзавёлся наследниками, он не истинный, он обманщик, и ему не положено размножаться.

Мало верил Уолтер в сказки, но он верил, что однажды, когда его люди переступят порог дворца и выйдут из него победителями, народу можно будет наплести, что истинные наследники нашлись, так они и воздвигнут своих людей на престол. Старые сказки послужат хорошей подноготной, и люди поверят в чудо и поклонятся новому королю с той же безусловной преданностью, с которой они клялись подлецу. Эти мысли помогали засунуть жалость в угол и не помышлять о том, как много людей умрёт по истечении зимы. Люди примут мученическую смерть во славу будущему свету и миру. А вот Нес не могла не думать о жертвах, зима напоминала о гибели братьев и о своём удачном спасении. Гибнуть в бою по собственной воле — не одно и тоже, что умереть от голода. Но она молчала, не предостерегала и вынуждено принимала безобразие настоящего. «Вскоре безобразие кончится, наступит эра любви и добра», — повторяла себе Нес и глядела в глаза Уолтера, подпитываясь решимостью.

Последняя неделя перед налётом выдалась удручающей, не ладилось абсолютно всё, мелочи, обычно случавшиеся поодиночке, случались чаще, множились из всех сил. Как бы не точились мечи, они теряли за один присест остроту, натыкались на камни, гнулись от ударов, теряли былой блеск. Ножи выпадали из-за пазухи, маски развязывались и открывали лицо в тренировочных схватках. Дети и жёны мужчин начали заболевать, не иначе по городу прошлась зараза, приковавшая многих на долгие дни к постели, от чего воины тосковали и не могли в должной мере выложиться на тренировках. План, который разрабатывал Уолтер целый месяц, улетучивался из голов, мужчины терялись при построении, забывали следующий шаг. Предзнаменования кричали, пора отступить, не идти в атаку, залечь, на время, на дно. Нес боялась, и слова Уолтера о смерти вспоминались, как назло, всё чаще, хотя она успела к этому моменту о них позабыть. Полная луна, Нес смотрела на неё, и она красным отблеском рисовала несбыточность. Дева знала им не удастся, в главную ночь, пробраться спокойно, план провалится, многих убьют уже на подходе. Стража узнает, Нес не знала как, но чувствовала, что узнают, они будут подготовлены к их приходу.

В день перед наступлением волнение девы достигло колоссальных пределов, она усиленно пыталась скрыть нарастающую дрожь. Она облилась ледяной водой, которую принесла спозаранку, в тайне надеясь, что вода смоет печаль. Она заклинала воду унять беспокойство. Реальных причин для паники не было, несмотря на препятствия, на вчерашней, заключительной, тренировке линия поведения обрела выверенную точность, мечи лежали наготове, облачения тоже, в тихом ожидании сегодняшней ночи. К печали Нес, вода не смыла настрой на провал, но дева сдерживалась, чтобы не посеять смуту. «Я выдумала не существующие знаки. Это первое наступление после слов Уолтера, поэтому я и стала тревожна», — приговаривала тихонечко Нес, — «Он не умрёт так просто, не из-за глупой вылазки, нет причин бояться. Мы возьмём положенное и уйдём, как и обычно, он придумал идеальную схему». Но дурное предзнаменование не спешило покинуть дом не тогда, когда они ели завтрак; не тогда, когда неспешно шли под дождём; не тогда, когда собирали небогатый урожай; не тогда, когда пришли в назначенный час в убежище и, в конце концов, не тогда, когда облачились в наряды для вылазки. Напротив, чувство конца многократно усилилось, но остальные не замечали какое безнадёжное путешествие поджидает за порогом безопасного места. Многие не вернутся к жёнам и к детям, не успеют сказать слова прощанья родителям.

И Нес, впервые за жизнь, ощутила молодость, как молода она и все те, кто был здесь, рядом с ней. Мужчины от тринадцати до тридцати, расцвет сил собирался идти на схватку, которая была им не по силам. «Как мы молоды и как беспечно стараемся расстаться с жизнями. Мы желаем жить долго, но утратили страх, чувство опасности, забыли, как читать знаки; забыли о самих себе, не думаем о том, что для кого-то вылазка станет последней. Разве это правильно идти, полагаясь на одного человека, на Уолтера, который также молод, как и мы и все?», — Нес испугалась своих мыслей, она прежде не сомневалась в любимом, возвышала его над миром и Богом, но он стоял такой же хрупкий, как и остальные люди. Он мог умереть, мог погибнуть в любом сражении, у него не было привилегий, он просто имел сноровку и живучесть, не более, он был также беззащитен перед мечом, как и она, как и все. Нес встала сзади последней кучки людей, чтобы не привлекать внимание количеством они выходили наружу маленькими группами. Нес и Уолтер отправлялись в числе самого сильного из отрядов, который будет оборонять входы и выходы, защищать более слабых тех, кто не достиг в сноровке полного успеха, более молодых и необученных.

Безнадёжно оглянувшись на место безопасности, Нес вышла из логова и едва не ослепла от того, как была восхитительна сегодняшняя ночь, девушка могла бы ей насладиться, если бы не шла на бойню. Она предполагала, что людей сегодня зарежут не мало, ведь знамения не даются из-за пары ненужных людей. Пробираясь в ночной тиши, где ни единый звук не прерывал собственные мысли, Нес поглядывала на любимого, за которым шла в след, его большая спина, накачанные руки выглядели торжественно и величественно, в его теле было столько нерастраченной жизни, которую можно было провести вместе. Она никогда не задумывалась о том, чтобы отступить от его идеалов и пуститься в приключение, слинять на край света, где они никого не знают и никто не знает их, а может зря? Но существовало ли место на земле, которое могло смирить яростную натуру человека, который положил на чашу весов жизнь и смерть? Нес думала и думала, как никогда до этого, сомнения почему-то не давали покоя и вырывали решимость из-под ног, и она, противясь своим ощущения, наперекор земле, шла на верную погибель.

«Уолтер, ты же знаешь, что делаешь, надеюсь знаешь», — проговаривала Нес и безмолвно стонала, считая по дороге кочки, которые удалось захватить. Трижды она спотыкалась, дважды чуть не врезалась в забор и единожды, потеряв связь с дорогой, наткнулась на спину любимого. Он, казалось, и не заметил небольшой толчок, следовал, как умалишённый, вперёд, не видя, как воет ветер, как взгляд позади умоляет воротиться назад. Настырность процессии выбивала последний глоток воздуха из горла, и Нес шла, перестав дышать, заперев мысли на замок, который под тяжестью бремени не справлялся. Хуже видений могла быть только звенящая тишина, которая предостерегала ещё сильнее. Никто не видел то, как они идут, ничто не сопротивлялось перебежкам, а вдали, за забором, не виднелся караул. Страх увидеть стражу был не так силён, как страх обнаружить её отсутствие. Ловушка, западня, и они шли на заклание, летели прямиком в сырую землю. «Остановить, надо остановить», — промелькнула безумная мысль, — «Но как, меня не послушаются, не воспримут всерьёз, я стану посмешищем».

Тихой поступью они подошли вплотную к отправной точке, сели за кустарниками, стали наблюдать со стороны в ожидании знака, проблеска света огня по ту сторону забора. Не было ни одной паршивой букашки, ни пения птиц, ни гармони, ни лютни, — тишина, звонкая тишина, безумная затея идти вперёд, когда умиротворение было здесь, вплотную. «Если пойдём напролом, больше не будет возможности отступить назад, нельзя будет перенести наступление на день следующий, в надежде на то, что в нём не будет предостережений», — в голове Нес проплыла колыбельная, из ниоткуда взявшаяся на задворках памяти, она изничтожила тишину, стало легко. Тёплые лёгкие слова струились, укутывали, убаюкивали, притупляли бдительность. «Ммм», — звучал в голове нарочито громко голос родной матери, которую Нес и не помнила. И девушка ожила, если не дух покойницы пришёл на выручку, не стал очередным знаком, то, что в целом мире можно было принять на веру, без раздумий? Нес скосила глаза на Уолтера, стараясь поймать хоть небольшое сомнение в его бездонных глазах, но они, сегодня, были устремлены вперёд, создав ауру полного понимания, от чего девушка пошатнулась. Что могло заставить его взгляд уверовать, что помогло не заметить очевидного хаоса?

Время тихо шло, застревало по дороге, не в полной мере давая понять прошло ли его достаточно, чтобы факел отразился за стеной. Нес потерялась, не могла оценить долго ли или коротко они сидят на коленках и внимательно ждут. По мимо воли, девушка протянула руку на встречу Уолтеру и коснулась его лица, а он помрачнел; он не любил, когда его отвлекали в самые ответственные моменты, легонько отодвинул руку, а потом повернулся, блеснув в темноте белизной глаз, и возвратился обратно к посту; он больше не сводил взора с горизонта.

— Ты уверен, что сегодня тот день? — прошептала Нес, полагая, что её голос доберётся до Уолтера, достигнет его разума, отрезвит.

Слишком тихо она произнесла, слишком беззвучно, но юноша мог бы расслышать, если бы захотел. Он видел цель и не отвлекался на посторонние мешавшие звуки, рассыпчатые слова несмелых губ. Ему-то знамения, сегодня, давали необратимую непоколебимость. Чувство значимости вылазки теребило загнанную грудь, вина, она не повторится, по его вине больше не умрут товарищи, не погибнут и чужие, но похожие люди. Предзнаменования, грандиозно, вели к сегодняшнему дню, ведь именно ночь, которая подарит начало нового дня, и станет великим свершением на пути; года, которые приглаживали совесть, не восстанут; именно здесь и сейчас должна была решиться судьба порочного мира. Уолтер больше не видел на пороге смерть, она отошла в сторонку; она больше не посмеет приблизиться вплотную до поры, не зря он отгонял её от себя, не зря положил жизнь в угоду мирских страданий. Как же ему было хорошо сознавать то, что не придётся ждать долго, что вскоре ему откроется, где, чёрт возьми, находится первоисточник мира. Жажда закончить с борьбой, как он её возжелал, как не желал никогда Нес, возбуждение его поглотило, и никакие слова не могли образумить, то не было желание обладания, то было желание примирения. Граница, разделявшая справедливость и пристрастность, шаталась прямо у него на глазах. Он не успевал хватать ртом воздух, на сколько его грудь стремилась жить, и жажда ухватить мир целиком стояла близко и шептала: поскорей, поскорей; и он бы протянул руку, схватил, но тщетно, путь был уготован, но иной.

Бедная Нес, она не знала, что нет другого пути, что без разницы, как кончится ночь, она принесёт один и тот же исход. Мольбы, слова, крики, слёзы, — нет ничего, что было способно проникнуть через сердце и затронуть душу Уолтера. И полная луна, лишь она могла подогреть решимость. Если бы Нес знала, она вновь бы испытала единение душ, провела бы мысли Уолтера, его страхи, его надежды через себя, и ей бы стало очевидно — тщетно говорить и тщетно страдать. Но полно было задумываться над тем, чего не изменить, пора было идти навстречу пути, который избрали заранее. Нес глядела с отчаянием, пытаясь заглянуть в глаза любимого, и ощущала, как слаба и глупа; дурацкие знаки сломили много лет преданности. «Откуда в ночи возрождаются опасения, которые при дневном свете рассеиваются? Откуда появляются тени, которые, сливаясь, пугают заблудшие души?», — девушка, на пределе своего разумения, отбросила со словами и устремления, и побежала, когда и все побежали. Она мчалась, держась за рукоятку меча. И славная битва возродит непоколебимость, и пара забранных жизней угнетателей очистит разум. Нес бежала и смотрела на Уолтера, его движения были безупречны, его точность была идеальна, его план был совершенен.

Прошли опасения, Нес смотрела на Уолтера, не в силах им налюбоваться. И она прокричала, что любит его, а ветер унёс её слова, отправил в чащобу, юноша не обернулся, не услышал признание. «И как же всё же хороша сегодняшняя ночь», — лицо Нес, скрытое под маской, улыбалось, — «И хороша та битва, что несёт спасение многих жизней». Пробравшись через забор, вступив на запретную территорию, девушка огляделась, ей не впервой доводилось переступать раздел между суетной и холёной жизнью. Дома, большие и красивые, они отличались гладкостью брёвен, изящностью росписи. На этой земле не валялись объедки и мусор; люди, жившие здесь, привыкли к роскоши и порядку. А сам дворец, он не переставал удивлять. «И это творение рук человека?», — думалось Нес, — «Как он может так возвышаться над землёй? Какая неведомая сила не даёт ему завалиться? Высокие остроконечный башни, мелкие бойницы, окна, собранные из маленьких кусочков, переливали всеми цветами. В силу было забыть о деле и упиться деталями, и просидеть бесконечно в любование необъяснимой красотой, позабыть о сне, голоде, и погибнуть от собственного любопытства».

Смахнув мороку, создававшую обличие дворца, Нес, без оглядки, стала всё дальше пробиралться в чужую несвойственную жизнь. Шаг за шагом, с особой осторожностью, чтобы не создать лишний шум, не разбудить владельцев очаровательных домов, не поднять панику. Они подошли и ко второму забору и опять спрятались в ожидании нового знака. В этот раз Уолтер оказался поодаль, он был непостижимо далеко, находясь и вблизи, а когда между ними было расстояние в длину руки, то он совсем терялся. Сейчас Нес не сумеет достигнуть его взгляда, не заберёт кусочек решимости в жадные лапы, и оттого тягостнее становилось ожидание. Мимолётным ветром донеслось до ушей несколько протяжных ударов, значит стража встретилась с первым отрядом, но с какой стати не зазвучали горны, почему не поднялась тревога, почему кроме звона не было других звуков, от чего так спокойно проходила вылазка? Суетливая паника вернулась, Нес не могла сдерживаться, стала постепенно подкрадываться к любимому, чтобы шепнуть ему на ухо идею об отступлении, но не успела, через забор мелькнул огонёк. Не задумываясь, Уолтер и остальные, тихой поступью, двинулись к необратимому, не оглянулись, не заметили свою подругу, которая отчаянно боролась с желанием убежать прочь. Она не вынесет, если смерть заберёт любимого, она, наперекор, подалась за всеми.

Холодный воздух пронёсся над макушкой, затрепал непослушный платок, и Нес, стремглав, осознала то, как далеко они зашли, ни с кем не столкнувшись. Вернулось предчувствие беды, но пока Уолтер был в пределах досягаемости глаз, с ним ничего не случится, она не позволит, подставит свою грудь вместо его, её жизнь не так важна, она пешка, а он король. «Вот, чего я всегда желала, в тайных помыслах сердца», — Нес опомнилась, очнулась, — «Уолтер должен встать на защите людей, и что, если не власть над миром, способна раскрыть его таланты на полную». И когда дева осознала, какой исход ждёт, она открыла сердце навстречу приключению и вбежала во дворец, начала продвигаться к амбару. «Нужно принять милость и утешение. Видно молитвы дошли, больше никто не погибнет, больше не будет страхов», — знать, что ждёт, виделось Нес восхитительным. Чудо, первозданное чудо происходило на её остекленевших глазах, они шли дальше, через двери, по пути, вниз к тайным закромам, которые удалось открыть в прошлый набег; и Нес видела, среди товарищей нарастает благоговейное спокойствие, они полны самонадеянности, видно тоже обманулись верой в молитвы.

И сейчас они стояли на пороге, за дверью находились необходимые припасы, близость к успеху затмевала взор и открывала золотую жилу, ни один из мужчин не заметил подставы. Один миг и десятки стражников выплыли с разных сторон, сомкнулись в круг, направив в центр круга смертельную сталь, приблизив её к грудным клеткам, дабы их распороть, вырвать сердца, упиться кровью. «Но как они узнали, как догадались, что сегодня мы заглянем сюда, а не в амбар? Среди нас предатель», — мелькнуло просветление в глазах Нес. Она опустилась к земле, напиталась отвагой и, скользнув по ногам стражи мечом, разорвала круг, выпустила мужей наружу, и они разбежались в разные стороны. А в середине засады остались лежать те, кто не умыкнул вовремя, и Нес запомнила падших. Каждый человек из отряда имел собственную отличительную черту в одеянии, чтобы легко было распознать безвременно ушедших на тот свет. Некогда было читать над ними молитвы, девушка кинулась за Уолтером, молясь о том, чтобы за ним поспеть.

Коридоры сменялись один за другим, пути к отступлению были перекрыты, приходилось бежать ниже, вглубь подземелий. Бесчисленное количество поворотов уже было пройдено, Нес перестала считать, она полагала, что им не выбраться, но если и так, она решила, что напоследок заберёт с собой с несколько десятков жизней стражников. Яростно биться, она желала только этого, пока бежала вперёд, вперёд, пробегая то одну дверь, то другую. Ноги несли быстро, из-за поворотов выскакивали стражники. Нес убивала их кровожадно, ведь они мешали следовать за любимым. Ещё один воин возник на горизонте, выпрыгнул из-за двери, перегородил дорогу, а Уолтер, как назло, этого не заметил, убежал за угол; он не догадывался о том, что его возлюбленная в опасности, его почему-то обходила нужда применять оружие. Нес заволновалась, но не из-за стражника, а из-за того, что потеряла любимого из виду. С этим стражником дева расправилась наиболее жестоким путём, не добила до конца, оставила мучиться, изнывать от утекавшей по полу крови. Он был причиной расставания, этот мучитель, и он напоследок должен был поплатиться за свой гнусный поступок.

Бегая от одной двери до другой, пробегая несколько раз по одинаковым коридорам, Нес совсем заплутала, потерялась, где была, а где нет, и только трупы не были теми же. Судьба была не милостива сегодня, она разительно убивала понадеявшихся на удачу мятежников. Рано они возвеличились, зря преждевременно поддались упованием хорошей доброй вылазки. На дороге встречались потерявшиеся, испуганные мужчины, которые сегодня впервые вошли во дворец и которые побывали здесь ни единожды, и все они остервенело искали выход, глаза, выпученные, желали вернуться домой к родным, не погибнуть понапрасну. Раньше им удавалось забрать немало, а сегодня, как они придут сегодня к родителям, как смогут обнять запятнанными руками жён и детей, как посмотрят им в глаза и скажут, чтобы уповали на милость зимы; и при всём этом они всё равно хотели домой, к знакомому очагу. Не так страшен чёрт, когда он не забивает со всех сторон, как добычу, когда не расставляет повсюду капканы. Ты — животное, бесправное, приговорённое к смерти, то ли дело биться на равных, но стража труслива, она расставила ловушки, чтобы забить дух, потому что своими силами не справлялась. «Мерзкие, нечестивые души не знают понятия чести», — отражалось в глазах, встреченных по пути, но Нес было не до того, — бежать и бежать, искать и искать, она не уйдёт, до тех пор, пока Уолтер не уйдёт с ней вместе, и она больше никогда не потеряет его из виду.

Десятки дверей попадались на протяжение ночи, одни, запертые, не поддавались нажиму, другие, открытые, бесполезно вели в маленькие комнатушки с закромами, припрятанными вхожими во дворец. Бесчисленное количество коридоров, плохо освещённые факелами закоулки и кучки стражников, перебивавших бредущих по одиночке людей, всё это здесь было. Нес сговорилась с Уолтером, в случае если их разделят, спасаться и бежать в глубину чащи, в убежище, в одиночку, где была условлена встреча, но девушка не спешила искать выход, она искала любимого. Потеряв счёт времени, и людям, попадавшимся по дороге, которые своими телами устилали коридоры, она не сдавалась, она яро стремилась отыскать любимого. Его могло погубить каждое мгновение, и как же долго пришлось бесцельно бродить, сбившись со счёту сколько дверей пройдено и сколько только предстояло пройти. И вот она, та дверь, главная дверь, уже знакомая по памяти, и там за дубовой гладью находился Уолтер, ему больше негде было быть, он был там, лежал и спал.

Как прекрасно было видеть его не замыленный усталостью взгляд и блаженство его умиротворённых губ, он заслужил отдохнуть после всех бессонных ночей, в которых корпел над планом. План, зачем надо было себя мучать, план не сработал, провалился; товарищи теперь устилали руки Нес, мелкими чёрточками на загорелой коже, вот они, они были прямо здесь, и девушка подняла руки, поднесла к сердцу, бедные товарищи, чья память в конце концов сгинет, ведь больше нет команды, как же мало осталось людей; нет будущих лет и дарованных мальчиков, выросших в мужчин, которые примут на себя ношу, они не придут на погибель, будут умнее, чем они. Но что ей сейчас было до будущего, она жила настоящим, он был жив и спал под руками матери, её руки нежно поглаживали его по щекам, волосам. Трогательная безупречность картинки умиляла, Нес хотела стать частью происходившего, она хотела, чтобы и её лица касались тёплые материнские руки. Мать, безвременно ушедшая, будет петь колыбельную, завывая с вершины неба, а мать, воспитавшая отвагу и любовь, будет из реального мира обволакивать, обнимать. Умиление, нет за пределами мира смысла, нет поблизости ненавистной стражи; семья, семья, которая всегда уходила, когда Нес начинала верить в её существование, была здесь, прямо здесь.

И кровь, и товарищи не были важны, безупречность застывшего мгновения было важно, было важно оно, а остальное не важно. «А может это и есть смерть, может мы встретились, потому что умерли», — и Нес восхитилась смертью, — «Если она так прекрасна, то стоило ли переживать, бояться?». Тишина вернулась, спокойствие улиц вошло следом, слегка запоздав. Вдали не разносились ни отзвуки битвы, ни громкие голоса, молившие о пощаде, пол вдруг очистился, трупы исчезли, и руки девушки очистились тоже, они больше не были запятнаны клейкой субстанцией, это было место, где кончался грех и начинался рай. Но когда Нес захотела пойти вперёд, податься навстречу, то не смогла, её прибило тяжестью тела, а в голове пронёсся свист, он звучал и звучал, уши горели от боли, но зажать их и заглушить звуки девушка не смогла. Сон или смерть, иллюзия отступила, в конце коридора раздался шум, а в глазах застыла картина.

«Мама, как ты могла, мама, твой сын умер, ты его погубила», — кричала Нес, но не издавала ни звука. Рукоятка ножа застряла в груди Уолтера под правильным безболезненным углом, нет сомнений, он был мёртв и лежал не в безмятежном сне, а в могиле, воздвигнутой той, кто его родила в потугах. «Это бессмысленно, наваждение, будьте вы прокляты глаза, зачем заставляете видеть невозможное, прекратите, остановитесь», — Нес не двигалась, она забыла, что это значит, как дитя, едва явившееся на свет, не знает, что такое жизнь, так и она была сейчас невинна перед светом. Она рождалась дважды, а вот умерла впервые. Вместе с Уолтером и её частица отошла на тот свет. Покаяние за невысказанные опасения; покаяние за не случившееся путешествие; покаяние за возможность дышать; покаяние застыло на пороге. Зачем бежать, куда бежать, мир погиб, он покорился хаосу, добро сгинуло. Если мать убивает ребёнка, то мир однозначно проклят, ему нет спасения.

В безмолвном отчаянии Нес потерялась, потеряла смысл спасаться, а глаза, как же теперь ей смотреть ему в глаза, без них не наступит следующего дня. Где он запрятал орбиты, почему не поднимает веки, почему не даёт утешения? «Что ты лежишь, почему мёртв, дай мне в последний раз на тебя посмотреть, полюбоваться твоим лицом, окунуться в синие очи, почему ты лежишь?», — Нес кричала, а звуков не продолжало исходить из её рта, она потеряла смелость, отвага исчезла, и страх, первородный страх наполнил душу. И всё понеслось заново, и мир оказался бессовестно гадким, а свет растворился в ночи, и рассвет не наступит, не пробудится птица, не зацветут цветы по весне. Она была жива, но мир умер, и мир, что мёртв, умер вместе с Уолтером, Нес не зачем было здесь оставаться. Нож находился наготове, спрятался за пазухой. Нес придётся научиться заново двигаться, заново наносить смертельный удар, и этот удар придётся по собственному сердцу.

— Нес, Нес, скорее! — руку девушки схватили, и она в раз научилась бегать.

Она не смотрела назад, только вперёд, она забыла глянуть на Уолтера, забыла зачитать молитву. И сейчас, пока её покорно вели, она читала молитву об упокоении. Кто ухватил её руку, кто тянул за собой, она не знала, просто бежала, как бежала бы за любимым, как бежала бы в бой, но сегодня она сбегала, позорно, не сумев умереть в положенный миг. Двери закончились, а вместе с ними ступени, вокруг слышались крики, отчаянно воздымавшиеся над горизонтом. Горизонт, вот, что беспокоило девушку, — почему он розовеет, почему не потух навек? «Так значит ли это, что Уолтер не святой, что его жизнь ничего не стоит?», — и Нес взбрыкнула, не пожелав больше бежать, ей захотелось упасть на землю и, как в детстве, сравняться с землёй; она желала дождаться своей смерти, чтобы о ней забыли, чтобы насекомые сожрали её плоть, брошенную на произвол судьбы.

— Ты сдурела, не брыкайся, соберись! — крикнул голос спереди, руку Нес вывернули, но ей не было больно, — Я не донесу! Беги сама! Ради него, беги!

«Что за чудные мысли и что за чудные видения?», — думалось Нес, — «Как я могла поверить в их очаровательную иллюзию. Он жив, а значит я бегу не зря, мир не угас, и что за день, и что за предчувствия». Заулыбавшись в бреду, девушка выдернула руку, боль от вывиха пронзила, отрезвила, и она огляделась, и много человек бежало, и отряд не погиб полностью. Бежать, бежать без оглядки, скрыться в лесу, переждать день, а за днём этим придёт день следующий, и мир возродится, перестанет пугать ложью, не наведёт мороку на глаза.

Чем дальше они уйдут, тем скорее наступит встреча, и Нес, как и все вокруг, спасала шкуру, солнце окончательно пробило горизонт, показалось целиком и стало продвигаться наверх, оно не выглядело устрашающим, не несло жары, а лишь даровало свет и тепло. Скрываться в доме сейчас было нельзя, теперь дома не было, стража узнает, из-под земли достанет мятежников, будет выслеживать пока не найдёт, дом исчез, а вместе с ним и могилы родителей, братьев. Стража уже пробралась в город, прочёсывала дома, выведывала о людях, которых не обнаружилось под покровом домашнего очага. Стараясь не думать, какая кара последует родным мятежников, Нес искала пути отступления. Стража не знала про тайные подземелья, они не найдут выжавших и, если посмеют тронуть родных, прочувствуют всю злость отмщения на себе в будущем. Мятежники запрячутся глубоко, будут, как мыши, до поры до времени бродить под землёй, не выходить на свет божий; но чем дольше они не будут видеть свет, тем станут острее мечи; мужи, так просто, не стерпят унижения, но до этого далеко, а пока нужно оплакать погибших, залечить раны; только бы проникнуть, успеть соскользнуть в глубины тоннелей и не показать страже место, где и жизни то толком нет.

Нес, вместе с парочкой мужчин, осторожно перелезла через забор, отделявший город от неизвестной земли, плакучая ива всё также возвышалась на бугорке, а под ней уже собирались остатки отряда. Свет мешал оставаться незамеченными в густой траве. Пригнувшись, упав наземь, Нес и соратники поползли к ближайшему валуну, под которым скрывался один из ходов. Чтобы его поднять нужно было не меньше трёх здоровых мужчин, но силы подводили и всё из-за одной слабой женщины, Нес. Она упёрлась в камень на равных, не позволила себе дать слабину, и камень пошатнулся, открыл проход в земле, и трое скользнули вглубь и завалили проход, чтобы ни одна тварь не проникла. Жалеть о потерянном не стояло, вход всегда можно было восстановить, но вот если стража прознала бы про ходы, то погибель стала бы неминуема. Трое двигались вслепую, на корячках, эта часть лабиринта была слишком низкая, чтобы встать, вскоре им удалось наткнуться на другой, уже бывший, вход. Земля, просыпавшаяся внутрь, оповестила, что короткий путь закрыт, они развернулись назад, остался теперь только один путь, очень длинный путь, и они поползли по нему в своём путешествии.

Глава 4. Да будет свет!

Издали забрезжил свет, его тусклость ослепила после времени в кромешной тьме, тонкими лучиками свет просачивался из-за наспех поставленной двери, видно те, кто добрался первыми, сдерживали проход и собирались похоронить и себя, и мучителей, обрушив стены, если вдруг кто, посторонний, проник бы внутрь. Постучав легонечко, одними пальцами, Нес и двое её сопровождающих замерли в ожидании. Они произнесли пароль сразу же, как некто по ту сторону его спросил, но дверь не спешила открыться, она отодвигалась чересчур медленно, слишком медленно, люди боялись впустить чужаков. Но сразу же, как образовалась дыра, которая могла впустить лишь одного человека, Нес бесстрашно перетекла внутрь, оказавшись со всех сторон охваченная мечами. Добрые друзья глядели с подозрением, но как только увидали подругу быстро опомнились, опустили клинки и тотчас же распахнули дверь полностью, чтобы впустить своих товарищей.

— Не серчайте, — произнёс усталый мужчина, — Доверие потерялось, мы теперь каждого подозреваем в неверности, но только не нашу Нес. Я рад, что ты жива.

Руки мужчины обняли талию Нес, и она благодарна откликнулась. Деву обнял Густав, друг детства и первый, кто вступил в отряд смельчаков, ему не понадобилось выслушивать пламенные речи Уолтера, чтобы проникнуться, он с готовность откликнулся на зов и принялся с упоением строить тоннели. Девушка стала счастливее, увидав приятеля живым.

— И я тебе рада, — искренне проговорила Нес и похлопала Густава по плечу.

— Безумная ночь, не правда ли? — друг усмехнулся, ухмылкой, больше походившей на скомканный крик.

Каждый сегодня потерял возможность вернуться домой, мятежники всегда подозревали, что таков будет исход, такова расплата за преднамеренные деяния, но разве они ожидали, что подобное случится именно этой ночью, ведь план казался таким совершенным. Жена Густава, коя была на сносях, проснётся с утра, не обнаружит любимого рядом, в постели, и всё поймёт. И дочка, которой исполнилось три года, она сразу же отчаянно зарыдает, увидав безутешное лицо матери, дети тонко чувствуют чужую боль.

В дверь постучали снова, таким же скомканным и неуверенным стуком, каким не так давеча стучала Нес, и выжившие снова сгруппировались вокруг двери с мечами, собираясь поприветствовать либо товарища объятием, либо чужака стальным уколом. На сей раз зашёл мальчик, четырнадцатилетний разбойник, Алан, буквально в начале лета выкравший из-под носа стражников курицу и зарезавший её в лесу, рассовавший мясо курицы в дупла деревьев, прикрывшей запах курицы дурно пахнувшей мазью, чтобы отпугнуть насекомых. Его младший брат сильно болел, и он, несмотря на опасность, решился на отчаянный шаг для того, чтобы его братик выпил наваристого бульона. Мальчишку поймали, когда он засовывал последний кусок, и назначали удары кнутом. Несовершеннолетним полагались удары, а не смертная казнь.

От начала и до конца наказания Нес и Уолтер следили за истязаниями, нежная кожа Алана покрывалась разорванной плотью, каратели слегка увлеклись и слишком долго избивали мальчишку. Они очнулись только в тот момент, когда почуяли — мальчик почти не дышит, и скинули его в толпу, прямо под ноги безутешной матери. Она провела по его лицу рукой и ощутила дыхание, а на следующий день Уолтер принёс в их дом целых две курицы, предназначенных для зимы. С тех пор любимый взял под опеку несостоявшегося воришку и по вечерам учил его защищаться, Уолтер раскрыл факты о мятеже, но Алан не испугался, он с гордостью поднял голову и сказал:

— Спасибо, что даровали надежду.

В сегодняшнюю ночь Алан лишился и матери, и брата, и глаза, его лицо покрыл разрез от самого подбородка до вершины лба. Он хмуро прошёл сквозь строй мужчин, но не сказал ни слова, а просто улыбнулся, как всякий юноша улыбается матери, такая теплота покоробила присутствующих, никто не улыбнулся в ответ, и тишина вернулась, и Нес пошатнулась от досады и жалости. «Искалеченные люди, скольких ещё нужно изуродовать или убить, прежде чем род человеческий одумается, перестанет лить невинную кровь? А ведь и по ту сторону, среди чужаков, могли встретиться люди, что ласкают жён, приглаживают детей; а ведь они тоже думают, что делают угодное Богу дело, а на самом деле, какая же чушь! Борьба ради борьбы, да и ради жизни — смерть, какая жизнь может быть забрана ради мира, как война излечит рану, неужели мир не образумится, неужели безумцы так и будут сеять вражду, осознано кликать беду, ссорить единых людей, расставлять сети? И борьба и снова борьба, и снова смерть, и снова борьба, смерть, а жить, когда же жить?», — Нес не выдержала потока мыслей, это не она думала, это Уолтер пробрался в голову, он всегда сомневался, не она, которая только и могла, что слепо следовать за спиной.

«Слишком много мыслей за одну ночь. Что значит сей безумный поток, откуда он берётся, чем порождается?», — тяжесть головы валила с ног, как не валил ни клинок, ни бой в рукопашную, прытко Нес, всегда, избегала быть пойманной, а вот от мыслей сбежать не смогла, как чуден свет, как неожиданно продолжает истязать, прибавлять недоразумений, провокаций. Ей не стояло думать много, следовать за Уолтером — главная цель, но где он, когда придёт, сколько можно заставлять себя ждать? Нечто необыкновенное, неведомое прошлось в груди, в районе стучавшей внутренней массы, но что-то, что не даёт покоя, что наоборот выгрызает изнутри, старается пробраться наружу. Сдавленный, невысказанный крик, который застрял где-то там в подземельях, он ли сейчас вернулся, хочет расплаты? В дверь постучали.

И люди шли, искалеченные борьбой, но живые, пока не понявшие, что навеки застряли внизу, их вело стремление выжить, а иное было неважно, последствия, страшные и отчаянно хватавшие за ноги, пока не настигли; мимолётный прилив радости сменился отчасти отупением, даровавшим полный уход от болезненной сути вещей, отчасти не желанием принимать реальность Кто ходил начеку, кто сидел поодаль и нашёптывал, кто застрял в ступоре, — и все они просто хотели лучшей жизни, а получили урок, который вселял страх, что больше ничего не будет, что всему настал конец. Такой страх недавно и сама Нес ощущала, но не могла припомнить по какой причине. Она проживала мгновения и, как и все, ждала Спасителя в дверях, пристально вглядываясь в неё, заклиная, чтобы благоговейный дух надежды устремился внутрь, напитал непорочной верой. Спаситель, кто если не он, соберёт воедино загнанные взгляды, отразит нападки судьбы, унесёт рассказами в мир будущего. Или мир сказок?

Нес вздохнула и услыхала, как и другие дышат, громко и протяжно, дыхание людей напитывало убежище жаром. Пот струился градом, вниз, но никто не покидал жаркое пристанище, здесь было безопасно. «Свыкнуться, свыкнуться», — они все думали об одном, — «Надо мириться, наращивать удар, копить гнев и злобу, а потом выйти, убить падаль, которая забрала сегодня жизни, а пока надо дышать громко и протяжно, и мириться, мириться». Но почему Спаситель не возвращался, его дыхание было нужно, оно было важно, оно придаст злобы, отнимет сомнения; где же их предводитель, когда он так нужен, где он, когда в рядах волнения, когда они так потеряны? Гнилостный воздух, воздух из катакомб, в которых они себя захоронили, вот она тут, общая могила, вырытая при жизни. Нес очнулась и осмотрелась. Время, прошёл ли целый день, закончился ли он или начался, как понять в вечной бессменной тьме без горизонтов? Свет факелов, тускло светивших, не давали полной ясности. На поверхности могли быть рассвет и закат, день и ночь, а здесь не было смены солнца и луны, ничего не было, и кажется и надежды.

В дверь перестали стучать, в общей сложности около двадцати мужчин и одна жалкая Нес, которая соскребла себя в одну кучку и засела в самом углу, остались в живых. Пятьдесят человек в начале ночи спускалось по склону, и менее половины вернулось. Обречённые на существование люди сидели в тиши, не разговаривали, не смеялись, сломленный дух пропитывал тело, и все ждали непонятной команды к действию, но её не было. Словно заворожённые мужчины шли за Спасителем по указанному пути, и он должен был сломить стражу. Но кто сейчас, загнано, обрёкся на жизнь во тьме, без права выбраться на землю, кто если не они, ждавшие указа по привычке, потерявшие веру. Они чуяли больше оберегать некому, защита пропала. И Нес, почему она молчала, почему не говорила, как есть?

Нес между тем накрыла голову руками, чтобы жалкие думания не пробирались в макушку, эти мысли были слишком умны для её глупой головы, но всё приходили и приходили с нечеловеческой скоростью внутрь, просачивались через пальцы. Не в состояние боле вытерпеть девушка попыталась сбежать от себя, принялась со стороны смотреть, как на её бедную голову обрушивается такое количество информации. И некогда было кричать, некогда было раздумывать. «Так вечер или утро, и где грань между ними, есть ли мерило, что связывает воедино тёмную ночь и светлый день, можно ли и во тьме сознавать, какое время суток, и что есть сутки такое, почему они тянутся иногда быстро, а иногда нарочито медленно?», — и как она не старалась, жуткие бессмысленные вопросы без спроса овладевали мыслями, — «И что есть человек, кто он, как появился? И что есть дома, почему они такие, а не другие? И что есть жизнь, и почему мир маленький, а при взгляде на небо огромный, будто бы бесконечный? И есть ли у земли край, я же там не была, так с чего решила, что мир где-то заканчивается, что есть начало и есть конец? О Боже, отпусти мои грехи, убери порочные мысли», — молила Нес, — «Дай забвение, я не хочу возвращаться в тело, оно грузное и бесполезное, дай мне полетать по миру, чтобы узнать ответы, тогда и вопросы перестанут мучать».

На лице девушки не отображалось ни единой эмоции, её рот, глаза, лоб, — они застыли, кожа натянулось; никто и не мог бы угадать, что происходило по ту сторону лица без выражения, по ту сторону человека без части души. «И почему мне так плохо, будто у меня вырвали сердце? Почему мне так беспокойно?», — Нес скулила от тревоги и забытья, — «Что произошло ночью, где начался наш поход и где он закончился?». И Нес очутилась в кустах, в ожидании первого знака, тогда Уолтер сидел близко, они почти касались друг друга, а потом она сократила расстояние, его между ними не осталось. Другое воспоминание, они уже немного в отдалении, Уолтер серьёзен, а в уголках его глаз сквозит невидимое постороннему глазу счастье, он спокоен и мечтателен, у него всё хорошо и лучше, чем прежде. «О чём он тогда думал, от чего мог быть беспредельно счастлив?», — думала Нес, — «Почему знаки не повелели ему идти назад, почему убедили, что путь будет чист?». И следующее воспоминание, но для этого пришлось собрать всю волю, а после глянуть на дверь, которую продолжали охранять. Кто за ней притаился, враг или друг, кто зайдёт следующим, похоронены они будут или просто забыты?

— Не придёт, — проговорил голос.

— Мы должны верить, Уолтер всегда приходит, — сказал голос другой.

«Уолтер, мой милый, мой сердечный друг, моя любовь, ты меня слышишь?», — спросила Нес, — «Я же знаю ты находишься в моей голове, потому она так полна, я помню это чувство, когда твои мысли проходят через меня, когда твои эмоции становятся моими, непередаваемое блаженство стать умной на миг, чувство, когда всё понимаешь, и боль, и испуг, и ты становишься мной, а я тобой».

— Не придёт, говорю тебе, — шёпот усилился, стал звучнее, люди вокруг суетливо начали ворочать головами.

— А я тебе говорю придёт, скоро, скоро… — настойчивый голос второго мужчины не сдавался.

— А если всё же нет? — первый голос.

— Успокойся, не поднимай панику, я тебе говорю придёт, — второй голос.

Свист и пар, где они, на конце света ли, и свет ли озаряет их, свист и пар, и маленький отзвук, эхо голосов, что пекутся в недрах ада. Уолтер желал познать и ад, он бы познал и его, если бы не нёс бремя, ответственность и бесконечную вину за смерть, и Нес вспоминала, как делила с ним душу напополам, вспомнила, как яростно могут рвать изнутри стыд и восторг. «Много в нём противоречий, как много», — девушка захмелела от воздуха, а в голове засвистело, и она увидела пар, пар исходивший от разгорячённых от жара земли тел. Ад — он было близко, но почему именно здесь, не иначе грех, грех сопоставимый с первым непослушанием произошёл на земле. И Нес застонала от увиденного, она хотела забыться и она сдавила свой череп, а стон всё шёл и шёл; каждый обратил внимание на то, что подруга не в себе, приблизился, но не подошёл, они не могли помочь терзаемой душе.

— Он придёт, всегда приходил, — Густав подбадривающе похлопал Нес по плечу.

Она почувствовала постукивание. «Вот что это значит, я не выбралась из тела, я ещё в нём, я не могу уйти от себя, нет в этом смысла, я заложница своих рук и ног, головы и груди», — Нес запротестовала исходу и посмотрела с отвращением на руки, испещрённые чёрточками. Среди чёрточек был и тот, кто всегда оберегал, кого она увидела первым второй раз родившись, чьи глаза наполняли желанием жизни. И Нес устало облокотилась на спину, закрыла глаза, на миг уснула, ей даже успел присниться сон, но она его не вспомнила, когда снова открыла глаза. Оглядевшись, она признала друзей, которые посчитав, что подруга успокоилась, занялись прежними делами. Кто-то сидел и нашёптывал, кто-то нервно ходил взад-вперёд, кто-то вглядывался настороженно. Они не имели понятия, они не знали дороги назад, у них не было дороги вперёд, они потерялись.

— Людвиг, Адам, — Нес провела по чёрточкам левой руки, — Вальтер и Карл.

Народ засуетился, сбежался на негромкий оклик, собрался вокруг, обезумившими глазами они начали глядеть на Нес, но она не видела их, лишь чёрточки на руках, мелкие закорючки, нанесённые впопыхах.

— О чём она? — раздался голос.

— Да заткнись ты, дай послушать! — раздался другой голос.

И ночь притихла, и день, и утро, и вечер, и остались только выжившие и Нес, и её голос, зачитывавший погибших на чужой земле, за забором, таких же, но отличных людей. А головы умерших уже вздымались на пиках или до сих пор валялись соединённые с телом, кто же узнает, там мир, а здесь убежище, там живут, а здесь существуют.

— Бенедикт и Вильгельм, несовершеннолетний Роджер, ему всего пятнадцать, — Нес с придыханием вела дальше, — Жак, Якоб, Генри, и да здесь в сгибе притаился Бернар.

Жар распространялся сильнее, свист в ушах нарастал, пар нагнетался, нестерпимо болели головы, но все слушали, невидимо заглушая стуки сердец, со страхом забывая даже дышать. Люди, они хрупки, разбиваются на осколки легко, а за ними осталась жизнь, за ними остался след, а человека не осталось, его сожрали тени.

— Гэвин, — Нес перевела взгляд на правую руку и пригладила и её, будто залечивая рану, — Дастин, Джадд, Маэль.

Голос девушки дрогнул, она забыла считать, сколько имён сказано, совпадает ли их количество с отсутствующими на сей момент или же есть малый шанс, что в дверь ещё постучатся? Кого она не заметила, кого пропустила, могла ли не разглядеть, пока бегала в мраке по коридорам, пока наращивала шаг, стучалась в толстые неподатливые двери? Кого упустила, кого не спасла, пока самозабвенно искала пропажу?

— Лютер и Симон, — сквозь преграду промолвила Нес, лихорадочно считая, — Мило, новенький Радакс, а здесь Тиг.

Люди терялись, забыли, кто они и где, вслушивались, будто от паршивых имён завесила вся жизнь, жизнь целого мира. Они посветили себя звуку голоса Нес, а она посвящала их в тайны чёрточек на руках. Можно было стереть, тех кто назван, и они уйдут, смогут отправиться помянутыми на тот свет, но дева не затирала след, а вела его справа налево, снизу-вверх и приближалась к завершению повествования.

— Абигель, — голос подводил, он на последнем издыхании выдавал имена, а рука как она была велика, раз смогла уместить на маленьком куске коже целые человеческие жизни, — Уилмот… Жак… Абрам.

Сердце подскочило, но тут же вернулось обратно, последняя чёрточка, Нес поднесла её к замороженному, небьющемуся сердцу и завороженно двинулась дальше, пока не забыла закончить.

— Уолтер. Больше имён у меня нет.

Девушка замолчала и, не мигая, застыла, желая поскорее оправиться в мир сновидений, она дико устала за краткий миг, в котором произносила павших, не лёгкое это было дело вспоминать очерёдность. Долго же пришлось бродить, раз она увидала так много. «И всё же не всех. Придёт ли кто из неназванных, кто-нибудь ещё придёт или нет?», — Нес проснулась, глаза неустанно продолжили смотреть, в них было сомнение, — «Конечно, они не верят, и я бы не поверила, что сегодня погибло так много. За что они отдали жизни: за жизнь ради жизни или за жизнь ради смерти?»

— Нес, скажи, пожалуйста, ещё раз, назови всех, — голос Густава вне не дал насладиться покоем.

Нес огорчённо стянула рукава, она не протестовала, им надо было услышать, и они услышат вновь, и пусть идёт к чёрту усталость. Пригладив слегка видимые чёрточки, они потускнели с прошлого раза, девушка вдруг поняла, уголь недолговечен, он не увековечит память навек, и это её так расстроило, что она едва произносила имена повторно. С каждым разом как она касалась имени, черта увядала, и вскоре могла совсем исчезнуть, но не касаться Нес не могла, она будто приглаживала, как мать, своих сыновей, отданных на растерзание людям. «Люди, что же они за люди, как докатились убивать других людей, и я же тоже убивала, так чем же я отличаюсь?», — девушка захрипела от невыносимых чужих мыслей, но продолжила зачитывать имена.

— …И Уолтер, — сказала Нес напоследок, откинувшись на комок земли.

Она валялась на полу, на земле, возилась как червяк, возилась, а никто не поднимал, все окружили, как окружила ранее стража, но то были враги, а это-то друзья. «Кто враг, кто друг, как родились понятия вражды и дружбы, разве нельзя жить мирно без ненависти и быть каждому другом или, по крайней мере, не становиться врагами?», — Нес задумалась ни на шутку, — «Так значит вот она смерть, вот что значит умереть». Мысли Уолтера поглотили и не было сомнений — он мёртв, если его мысли стали её разумением, значит такой исход, значит ей не приснилось, но сон или реальность, она не собиралась об этом рассказывать, ни к чему последним людям было наблюдать за крахом мира через её глаза, через его глаза, застывших в её. И она ускользнула, пропала из комнаты и хотела бы совсем пропасть навсегда, но люди засуетились, не помогали упокоиться, шептались, бродили, страшились, но ей то какое было до них дело.

— Да она не в себе, и вы ей верите!? — прокричал Йозеф.

Старый добрый Йозеф, жёсткий и честолюбивый, но такой несмышлёный. Он умеет подчиняться, изредка протестует, но свято верит в великое предназначение Спасителя. Как такому доказать, что он ошибался, поставив на кон свою жизнь, вверив её человеку, а не Богу? Его удар был гораздо сильнее, чем каждого под землёй. Йозеф, знавший закон и порядок, веривший в перспективу, несдержанный в словах. Нес сейчас его могла только пожалеть, перенаправить свои чувства на него, ведь они оба осиротели, как мир сиротеет, когда лишается человека, покидающего душой землю.

— Не смей так говорить, ты падаль! — Густав встал на защиту, он всегда вставал на защиту несправедливого обиженных, такая его натура, справедливая и беспристрастная.

— А что!? Ты видел тело Уолтера!? Видел!? — Йозеф протестовал правде, предпочитал закрывать глаза, — Ты бы видел в каком она была состоянии, когда я её вытащил, ей всякое могло примерещиться!

Нес наблюдала со стороны, вмешаться, зачем, какой толк, она так устала, она сделала так много, а по сути не сделала ничего. Не спасла она любимого, не отдала свою жизнь за место его, и сейчас большее, что она могла сделать, просто лежать, лежать и не шевелиться, думать, жить за чужой счёт, пока его мысли были здесь, рядом; он ещё близко, а значит она с ним, больше и нельзя ожидать от осиротевшего мира.

— Я сказал прекрати!

Ни на шутку обозлённый Густав вытащил меч из ножен, приставил к горлу нахала, нагнал суету. Он был не против зарезать гада, который порочил имя его товарища, упокоенного где-то там, за забором. Вокруг поднялась паника, мужчины начали пыхтеть от досады, и они устали, им следовало отдохнуть, но разборки, вечные нескончаемые, делают из друзей, в один миг, злейших врагов, и борьба продолжается, и когда закончатся все враги, когда победят каждого несогласного несогласные с другой стороны, новые враги будут на подходе, рождаться из бывших товарищей, озлобленных мрачной тягостной кручиной по падшим, по выжившим. Успокоение бывает в сказках, и как они оглупели, думая, что из сказки можно построить реальность.

— Что ты смыслишь? — Йозеф усмехнулся нападкам, будто и не боялся расстаться с головой, ему виделось будущее, а сейчас его не было, — Что глупая баба смыслит!? Он не умер, кто угодно, любой из вас мог, а Уолтер нет, без него мир бы рухнул!

По шее Йозефа скользнул меч, обнажив небольшую струйку крови, Густав сдержался, не зарубил приятеля. «Напряжение, вот что подпитывает страсть выпустить пар, но тут и так много пара, куда его помещать, а свист, о дивный нескончаемый свист, ты ли собрался здесь задержаться?», — Нес устала, смертельно устала, — «Никто сегодня не погибнет, не сегодня, хватит смертей». Обстановка накалялась, теперь и на Густава направились острия мечей от товарищей; люди помрачнели, люди отупели, могли устроить бойню, и тогда всему настал бы конец, то что Уолтер строил, сгинуло бы окончательно; и всё же так ли было важно, что исчезнет, а что останется? Нет, мир не успокоится, найдутся другие люди, что отважатся поднять свои устремления выше обыденности, борьба не прекратится, никогда, бессмысленные жертвы лишь останутся позади.

— Уолтер мёртв, он погиб, я не ошиблась, хватит бороться, — спокойно сказала Нес и снова огляделась.

Мужчины поникли, одно имя вернуло разум на место, отняло силы продолжать сражаться против друг друга. И если раньше можно было бы сказать, что туман застелил глаза их подруге, то теперь упоминание двух противоположных слов вместе расставило всё на свои места, и мужчины опустили мечи, заткнули, куда подальше.

— Как он погиб? — спросил Йозеф, едва держась на ногах.

— Погиб в сражении, разумеется, а могло быть иначе?

Зачем им было знать, как чудовищно принял Уолтер смерть, чьи руки забрали его жизнь; если она скажет, поведает им правду, то они и вовсе опустят руки, только не сейчас, когда ещё можно было собрать силы для отмщения. Они потеряли половину людей, растеряли дух, но можно восстановить решимость, а если они узнают, то и для них мир умрёт, а мёртвый мир никто не решится спасать. И Нес осознала, мир живёт, он не обращает внимание на погибель людей, и не ей его погубить, мир мёртв для неё одной, но не для всех. Внутри каждого забилась цель, она немножко запряталась, но не ушла, родные оставшихся в живых укажут верный исход. Под землёй находились только две сироты: Нес и Йозеф, они не смогут возродиться, но помочь другим завершить миссию, что им ещё остаётся, больше не осталось верного и справедливого, осталась просто борьба.

— Ты видела, как его убивают? — не сдавался Йозеф.

— Да, я видела, как его грудь пробивают остриём, как его душа ускользает из тела. Йозеф… — Нес подняла голову и посмотрела прямо в чужие глаза, они пытались выискать надежду, но не могли, — Мы потеряли Уолтера, он бросил нас, как ты не можешь понять, он просто человек, такой же, как и мы, и он умер, как умерли бы и мы, если бы нашу грудь проткнули…

— Полно, отстань от Нес, ты услышал достаточно, — Густав зло скользнул взглядом по приятелю, присел на колени, сподобился приблизиться к деве, — Ты как?

— Я в порядке, спасибо, только устала.

Тихая гладь молчания проследовала дальше, люди разбрелись по местам, некоторые прибились к стене и стали нашёптывать, некоторые встали начеку у двери, некоторые отупевши забродили.

— Выпей, станет легче.

Густав сунул в руку Нес фляжку, которая издавала разительно требовательный аромат. Алкоголь проник в ноздри и возбудил желание сбросить источавшую запах жидкость на пол, чтобы она разлилась, затопила убежище, изничтожила пристанище, тогда и не будет ни дня, ни ночи, ни вечера, ни утра.

— Спасибо, я не хочу, — отказала Нес, протянув алкоголь обратно.

Нехотя Густав забрал фляжку и сам хлебнул из неё пару добротных глотков. Он никогда не имел столько смелости, сколько Уолтер; убеждать, вести за собой он не умел тоже, слова у него складывались дурно; и всё же нужно было сказать, пока остатки разума не растерялись, пока потерянные люди не сбежали очертя голову, прервав бесцельное пребывание здесь. Страх, он как зараза, проникнет в пустую голову, заберёт умные мысли, выключит предосторожность, и можно нестись в лапы ублюдков, которые не имеют ни толики чести.

— Друзья, — Густав откашлялся и сплюнул наземь страхи, — Выслушайте меня, мне нужно сказать.

— Что ещё? Хватит с нас помпезных речей, сыты по горло! — выкрикнул один из мужчин, и его призыв подхватили, жадно начали скандировать.

— Нет, вы выслушаете меня! — нечеловеческий выкрик ошарашил, многие заволновались, приглядевшись к верхушке, не услышали ли их из-под земли, а может и из-за испуга, что потолок обвалится, — Мы потеряли наших друзей, товарищей. Но задолго до этого мы уже теряли родных, каждый из нас знает, что значит терять близких. И что же случилось сегодня? Да, умер тот, кто вёл нас всё это время за собой, и что же нам теперь, погибать? Вы мне скажите, нам погибать?

Люди перестали скандировать и продолжили заниматься делами, не желая вступать в полемику, каждый герой на словах, что разговор, что перемена, что увековеченное в мечтах будущее, когда мир неизбежно сравнивает с землёй любые устремления.

— Что вы молчите жалкие трусы!? Я вас спрашиваю, подземные крысы!?

— А нам нечего тебе сказать, что ты хочешь? — ответил Йозеф, — Хочешь поднять наш дух, но ты не Уолтер, прекрати порочить его память, друг, и приди наконец в себя, никто его не заменит. Если он был простой человек, то мы и того хуже, мы просто существа, значит.

— Нет, слушайте все! — отблеск глаз Густава напомнил на секунду любимого, но Нес не успела насладиться видением, как увидела другие глаза поверху, чёрные, как смоль, и волосы другие, и цвет кожи, и дева снова припала к стене, — Есть ещё человек, который может нас спасти. Я не умею произносить речей, это верно, но если вы спросите меня, на кого я поставлю собственную жизнь, то ответ очевиден.

Жалкие попытки даже умиляли Нес, друг наверное заимел жар, если считал, что похожий на Уолтера существует, он видно уже успел позабыть, как бесполезны слова, если они не произнесены Спасителем. Она улыбнулась простоте и даже слегка приподнялась, желая услышать имя, чтобы смачно засмеяться над невежественным сравнением.

— И кто же? Говори быстрей, ты уже утомил! — Йозеф тоже видно хотел поскорее посмеяться, ох чудесно же иметь смех, и почему нельзя всегда только смеяться.

— Нес, без сомнения! — и пылающие глаза Густава обратились на кучку, лежавшую на земле, и ноги друга преклонились, и меч был возложен перед коленями, как дань великого уважения, — Агнесс, прими нас в свои объятия, пригрей на своей груди, дай нам новую надежду. Мы последуем за тобой, как следовали и за Уолтером, будь милостива к заблудшим душам, укажи свет в непроглядной тьме.

Смеяться перехотелось, и видно все чувствовали такое же смятение, как и сама Нес. Мужчины перестали заниматься делами, застыли в немигающих позах, каждый без устали глядел на картину и обдумывал, какой выбор избрать самому: кричать о неуместности, либо встать подле Густава. Нерешительность сквозила отовсюду, дерзко сгибала волю, а что же делать так никто и не выдумал. Отказаться от борьбы, словно предать падших, словно поставить крест на веру в лучшее. Принять новый бой — значит понести новые потери, снова утерять веру в случае неудачи.

— Это нелепо, она не сможет, она женщина, — растерянно пробормотал Йозеф, — Обычная женщина.

— И Уолтер был обычным мужчиной, обычным человеком с необычным взглядом на жизнь, — Густав поднялся, повернулся на толпу и, поглядев на каждого, продолжил говорить, — А кто ещё? Ты Йозеф? Или я? Или кто? Мы должны признать, никто из нас не способен, мы были слепы, пока Уолтер не указал, что наша жизнь может измениться. Мы все пошли ради нового начала, углядели в его словах правду. И что, кто также отважно сможет нам дарить такое видение мира? Нес всегда была рядом, ни разу не подвела, она нам хоть в чём-то уступает, скажите мне! Если мы видим различие, мы не вправе зваться мужчинами! — каждый пристыжено посмотрел вниз, — Она провела с Уолтером гораздо больше, чем каждый из нас, она впитала его мировоззрение с первого слова, когда нас пришлось уговаривать, объяснять праведность, и после этого кто-то посмеет говорить, что она не сумеет. Проклятые вы, жалкие люди, так и сгниёте под землёй, не увидите солнца! Она здесь, разуйте глаза, она жива, когда Уолтер погиб, и вы бы это назвали удачей, а я бы назвал судьбой. Нес всегда подбадривала нас наравне с ним, залечивала наши раны, забирала наши жизнь во благо, и вы, люди, смеете не признавать её до сих пор!?

Голос Густава смолк, на сегодня он истратил все слова, которые ему даровал внутренний голос, а что до Нес, она тихо сидела, будто и не про неё шла речь. «Когда случилось непоправимое?», — думала она, — «Когда я успела стать равной? Что за вздор? Нет, чепуха, я и встать во главе, смех. Уолтер не сумел, а я-то что, тем более это он внушал мне, как и всем, верное направление, без него мой глас ничто, а мысли, что роятся в тупой голове только тяготят, без него они ничего не значат». Нес встала и отряхнула ноги, решив, что пора прекращать валяться.

— Я благодарна тебе за доверие, но прекрати, — Нес положила руку на плечо Густава, — Правда, давай прекратим, забудем. Ты и каждый здесь прекрасно знает, что я не смогу, не надо меня подбадривать или утешать, я сказала, что в порядке. Пожалуйста, перестань.

— Ты не знаешь о чём говоришь, ты одурманена горем, но это вскоре пройдёт, а без тебя мы не справимся, мы погибнем здесь под землёй. Я не говорю в утешение, я говорю потому, что ты на самом деле в разы умнее, чем думаешь. Милая Нес, твоя жизнь сейчас ничто, и я не вправе такое говорить, но твой долг отдать свою жизнь нам, чтобы она стала важной.

«Пустое, напускное невежество, которое сквозит и сквозит, а горе, что он об этом знает», — Нес помрачнела, забилась глубоко внутрь, когда Густав погладил по щеке, дабы смягчить нападение, — «Я не хочу слушать его слова, я не хочу быть в ответе за жизни, не хочу отдавать непонятный долг, я и так всё отдала, родителей, братьев, мать, неназванного брата в угоду чужих мечтаний, не много ли и с меня взяли платы?» Отвернувшись от всех, Нес отошла, как можно дальше, в сторонку, спрятаться было нельзя, но можно было сделать вид, что вокруг ни единой души и что смрад комнаты не наполнил её до избытка. Тишина и спокойствие, вот о чём дева мечтала с рождения, никаких воин, никаких слёз, никаких потерь, и раньше, до смерти Уолтера, можно было бы ещё воплотить хоть кусочек счастья, а что было делать теперь? Она выбрала его, а не любого из деревни; она могла бы прожить тихую жизнь с обычным работящим юношей, глаза которого не были наполнены до краёв непримиримым задором; и она теперь расплачивалась за больную любовь. Да, она отомстит, вырвет сердце матери, когда встретит её, а пока, она для себя решила, пусть копошатся сами, хватит им постоянно искать поддержку в другом, пусть сами исправят положение дел, а ей и останется только примкнуть под конец, а не вести за собой. Глава, лидер — вздор, кто угодно, но не Нес, мечтавшая сутки назад о простой непримечательной жизни, которую навсегда потеряла.

Люди перестали пристально глядеть, постепенно улеглись разговоры. Отказ Нес, они приняли его быстро, а чего его было принимать долго, когда никто, в самом деле, не желал видеть её во главе. Можно было бы и поставить девушку предводителем, но была ли в этом нужда, в предводителях? Самый лучший план не сработал, провалился и похоронил остатки мятежа под землёй, а без нового, лучшего плана, и думать нечего было о повторном наступлении, так что не осталось разницы равные ли они друг другу или есть человек, капельку возвышающийся по статусу. Без надёжного устремления, без достаточного количества людей жизнь откатилась на годы назад. Тогда они были детьми, невинными, бесправными, а сейчас и того хуже, раньше виделись мечты, а сегодняшняя ночь отняла кров и родных. Никто теперь, даже Уолтер, если бы выжил, не смог бы наладить равновесие. Баланс пошатнулся в пользу людей и их прислужников, близких к царственному благополучию. Сумерки наступили заблаговременно, не дождались верного времени суток и накрыли в беспросветном отчаяние лица, которые стремились улучшить мир.

Пламенные речи, пустые разговоры и так мало верного под землёй. Мужчины, обычно выходившие на свет, никогда не ощущали, в полной мере, давление земной глади, когда заходили внутрь на время. Казалось время застыло и перестало существовать, пока не видишь, как сутки сменяются, нельзя верно назвать, какое время суток окутало мир, наступили вечные сумерки, и кончится ли они или продлятся так долго, что мятежники успеют сдохнуть от голода? Малые запасы провизии находились в соседнем небольшом помещении, вырытом под нужды, и оно сейчас едва ли вмещало и мешок с припасами, сегодня кладовая должна была сполна пополниться, а она, мало того, в скором времени совсем иссякнет, и если не стража, то скорое приближение зимы вслед за осенью отберёт последние силы у праведно боровшихся и покаянно застрявших в недрах мира.

Ожидания Нес не оправдывались, она сидела и сидела, ждала, когда кто-то отважится сказать хоть слово, но Густав единственный, кто выдвинул идею на осмеяние, больше никого. «Да и кто из них в правду решится, я опять оказалась глупа», — Нес запротестовала своему нутру, но внешне продолжала, спокойно, притворяться спящей, — «Они не вольны иметь собственный голос, и о какой решимости я толковала, кучка отбросов и я вместе с ними, мы погибнем, так и не отомстив». Сон, что за прекрасное очарование дарует людям кратковременное умиротворение, но он обычно жесток, не даётся, когда так нужен. Нес мечтала заснуть на долю мгновения, сон ей был нужен, как глоток прохладной воды после целого дня работы под палящим солнцем. Уснуть и забыть, если сновидения будут так милосердны они не напомнят о месте, о цели и унесут в сказочные дальние несуществующие города, где живут люди, похожие, но разные, одинаковые, но отличные.

За целыми горами белоснежного снега, за непроходимыми дремучими лесами, за реками, переполненными до краёв, скрывается образ, видение, и люди там живут свободно, ведают вещи неведомые, ищут пути непролазные. Немощные живут подле, богатые живут по велению совести, бедные по добродетели. Образ сменился на иной, в нём перестала сеяться смута, вражда отступила наперекор натуре человека, людьми больше не руководит борьба, во главе сердце и разум, они в содружестве открывают неизведанные горизонты, и там постоянство каждого дня, там люди не мрут как мухи, а работа посильна, а еда, горы еды, что не съесть и во век, славная пора долгих лет ниспадает перед людьми, и счастье, беспрекословное счастье доступно каждому. «И что теперь, Уолтер, ты счастлив или твоя мятежная душа, невольно, будет в вечном поиске приключений?», — спросила Нес у видения, — «Ты ненасытный путник, ты не обязан изведать всё, ни одному человеку не по силам исправить мир в одиночку, и мы, разве нас не достаточно тебе, я тебя спрашиваю?» Уолтер не отвечает, он слишком занят исправлением несовершенств, чтобы услышать, он предельно близко, а вот его мысли уносят на дальние расстояния. И снова открываются новые тропы, они скользят и сливаются, путают, а ты идёшь и не можешь налюбоваться цветами, что никогда не видал, деревьями, что впервые заприметил, а там на конце опять возникает нечто иное, оно не заканчивается, ни с одной из тропинок. Мир велик, он огромен, бесконечен, и его не изведать, не обойти, у него нет краёв, он не заканчивается, иногда повторяется, но видимо не до конца, потому-то каждая черта уникальна, он так безупречен в своей красоте.

И образ сменяется, природа отходит, земля угасает, на место травы приходит затоптанная пустошь, покорённая под натиском человека. Куча неведомого открывается, а трава, деревья, реки и горы рушатся, исчезают, мир изничтожен благодаря великим веянием помпезности человечества. Свежий воздух сменяется тёмным туманом, синева неба покрывается беспроглядными серыми пластами, и каждый здесь одинок, и каждый здесь живёт долго в своём одиночестве. «Что происходит Уолтер, неужели очередное падение, а в начале казалось всё просто идеально», — Нес вновь уточнила у явившегося призрака, — «Мы снова уничтожим равновесие, как это возможно, как такой мир может погибнуть, когда мы, почти, пришли к согласию, это нереально, это будто страшный кошмар».

Глаза Нес взмокли от слёз, они пропитали вверх одежды, но не прекращали падать вниз. Она смотрела, как рушится надежда, дарованная мечтами, и они же завершили миссию, перевернули порядок, так почему всё повторилось вновь? «Что этим людям надо, чего им всегда не хватает, почему борьба никогда не прекратится, а мир не станет совершенен?», — Нес кричала, а её голос не слышали. Силуэты людей отворачивались, когда она приближалась, когда хватала за рукава. «Люди, люди, будьте благоразумны, очнитесь, вы живёте в лучшем из возможных миров, почему вы так ненасытны?», — но слова не достигали ушей, люди, подобно Уолтеру, не замечали маленькой женщины, которая взывала к ответу. Им некогда обращать внимание на помеху, они живут одиноко, вслепую, потакая собственным устремлениям, и ничего им не надо, им чужды единство, им чужды чужие проблемы, у них полно и своих. Занятые делами, они оглядываются в поисках куска, который можно ещё урвать, отбирают последнее у земли, отбирают в стремление стереть мир с лица. О бедные путники, заплутавшие души, тяжким бременем скитающиеся по земле, они глупы, они не понимают, что натворили, жизнь ничему не научила, жертвы оказались напрасны. И вновь войны, борьба, вражда, ненависть, бесконечный замкнутый круг, как земля не имеет границ, так и круг ошибок не имеет конца.

Нес пробудилась, она осмотрелась неумолимо ищущим взглядом, она испугалась, что такой мир уже пришёл. Он во сне, серый и мрачный, с непроходимой липучей мглой, не давал шанса и продышаться. Безумные кошмары, которые могли присниться лишь под землёй, где воздух так сгустился и напитался жаром, что не проходит в горло. Не может воздух быть настолько плотным на поверхности, наверху он лёгкий, как ветерок, чистый и свежий, как первый поцелуй, струящийся, как дорогая дивная ткань. Ничто не способно уничтожить его сладость, когда он проходит через ноздри, через горло, воздух напитывает жизнью, а не отнимет её. И как не странно, Нес стало легче, когда она убедилась, что это просто убежище, и что мир ещё тот, какой есть, а не из её кошмаров. Она никогда прежде не задумывалась, что мир может быть гораздо хуже, чем он есть сейчас. Деву так поглотило видение прекрасного, что ей трудно было разглядеть нечто более страшное, чем действительность их деревни. «Но, Боже, слава тебе, что это обычный дрянной сон, что народился в неумело сдерживаемых мыслях», — подумала Нес и спокойно откинулась обратно.

— Ты проснулась? — спросил голос неподалёку.

На девушку глядел мальчик, единственным левым глазом, Нес успела позабыть, что Алан лишился второго. Когда за день лишился всего, немудрено порой забывать самое незначительное. Кто-то перевязал рану мальчишке, и он казался почти что нормальным, таким обычным юношей, которому сейчас впору было бы бегать за девчонками, целоваться по кустам, а он, вместо обыденности, сидел рядом в могиле, что скоро накроет людей, явно потерявших веру в необходимость предпринимать действия большие, чем просто помочиться в угол.

— Да, я проснулась, а ты сидел рядом, охранял мой сон?

— Нет, ты стонала во сне, плакала, я лишь обратил на тебя взор, попытался своим присутствием избавить от внутренних демонов, — ответил Алан и поразил чистотой праведного лица, он не забылся, как все, но потерялся вместе со всеми, — Я не знал разбудить или нет и просто следил, чтобы ты не поранились.

— Ты добрый юноша, спасибо тебе, мой верный друг.

Заспанными глазами девушка едва различала оттенки его лица, да и тусклый свет мешал увидеть сияние безупречной кожи. Лёгкий налёт загара давал ему живое непосредственное выражение, а миндального цвета глаз обрамлял незамысловатую обыденность лица. Но он был бесспорно красив, его душа так светилась, что затмевала все недостатки внешности, и от того укол неблагоразумия его нахождения здесь становился ещё очевидней.

— Не благодари, я просто помог. Каждый бы сделал тоже, что и я.

«Но не сделал», — подумала Нес, но не озвучила, зачем же ему было знать, как усталым людям свойственно многое не замечать, закрывать глаза на нагую неприглядную суть. Замученному человеку лишь бы поспать в своей постели, лишь бы поесть, лишь бы обнять любимых. Незамысловатая трагедия жизни в том, что в поисках комфорта мы забываем то, что делает остальную часть жизни невыносимой, и удовлетворяемся таким неестественно малым, что в пору кричать от безысходности, а люди привычно называют это жизнью.

— Отчего ты плакала во сне? — звонкий, не до конца сломавшийся голос, спрашивал невыносимые вещи.

От чего люди плачут? Они плачут по многим причинам, когда потеряли близкого, когда заболели, когда не видят будущего. Обычно дети плачут, потому что голодны, промокли, ищут маму, потеряли игрушку. Взрослые люди чаще не плачут, уже не привыкли к слезам, их сердца засохли, мало чем такие можно пронять. Но чаще слёзы просто слёзы и, когда они прекращаются, забываешь, почему они возникли. Видения конца света, дурной сон, он в реальности не существовал, но Нес, видевшая всё, как наяву, не способна была донести до Алана причину слёз, он же не видел её кошмара.

— А я и не помню, это же было во сне. Я не запоминаю сны, — Нес улыбнулась, но её рот сковала судорога, и скорее всего на её лице отобразилась гримаса, нежели улыбка.

— Вот и ты улыбнулась, — проговорил Алан в задумчивости.

«И всё же мальчик несомненно гораздо прозорливее, и его видение куда глубже, и была бы его жизнь менее отвратительна, если бы не больной брат, не кричащая мать… Он заслуживает лучшего, хотя…», — мысли Нес на время застопорились, — «… хотя мы все заслуживаем гораздо-гораздо лучшего, но мир не воздаёт по справедливости. Лёгкое касание смрада и плотные объятия удушения, вот где мы очутились, и выход ли сидеть в ожидании смерти под землёй? Кто знает, что там, на поверхности, есть ли разница умереть там или здесь? Там, по крайней мере, простор, чистая непорочная природа, там можно вообразить, что ты свободен, что не могила целый мир для одного тебя».

— Я думал о тебе, — прервал размышления Алан, — Пока ты спала.

— Ты думал обо мне? От чего же обо мне думать? — удивилась Нес.

— Я думал о том, что Густав абсолютно прав. Он говорил от отчаяния, но он ни на миг не усомнился, что поступает верно, вверяя наши жизни тебе.

И вновь морока, непосильная ноша, как же тяжело было сознавать, что ты не вправе выбрать себе жизнь и после смерти того, на кого полагался. Всегда найдутся те, кто не позволит спокойно передохнуть, навесят на плечи груз, пристегнут к гнедой лошади, что понесёт через просторы, не оглянется, чтобы узнать, как ты позади, держишься ли. И она будет нести и нести пока, удовлетворённо, тебя не истреплет, пока ты не упадёшь наземь от бессилия, и даже тогда найдутся те, кто вновь заберёт твоё покалеченное тело, кто не даст зарасти ранам и будет забирать жизнь без остатка в угоду неизвестно кем наложенного долга. Но отчитывать стремление мальчишки Нес не была вправе, она не была его матерью, она, в принципе, никому не была матерью.

Глубоко внутри дева понимала, что Алан прекрасно сознаёт значение слов, он слишком умён, чтобы не понимать, он умён почти также, как Уолтер. Да, мальчишка не ставит великие цели или не идёт напролом самолично, но он гораздо больше, в своём возрасте, понимает, чем когда-то понимала Нес. Вот она-то, действительно, по сравнению со Спасителем — неразумное дитя, но то, что она никому больше не позволит сделать, она знала: и это требовать от неё невозможного, что против её природы: для этого решения она набралась опыта, а опыт своего рода тоже ум. Мать, которая предала, Уолтер, который умер, они навязали непозволительно много на её немыслящую голову и спокойно ушли, оба ушли, оба для неё погибли. Долги, она выплатила сполна послушанием, и, если никто здесь не в состояние был дальше сражаться, так и она не станет. Цель для неё была ясна, как день: найти женщину, которая долго считалась потерянной, и уничтожить, а мир и без её помощи догниёт, пусть другие заботятся, а она устала, так сильно устала.

— Но почему ты веришь в меня? — всё же решила поинтересоваться Нес.

— Ты… — Алан оступился, он незадачливо понадеялся, что дева не станет задавать вопросы, — Ты видишься мне человеком, который способен спасти нас, вырвать наружу. Я хочу жить, хочу увидеть мир, хочу многого, но сам я не способен сделать, что можешь сделать ты. У меня есть вера в то, что благодаря тебе мы сможем вырваться отсюда, я всегда знал, что именно ты, в конце концов, укажете путь, а не Уолтер.

Сердце Нес пошатнулось под несправедливым испытанием, подготовленным жизнью. Мальчик предельно откровенно хотел жить, это желание каждому понятно, тому кто познал жизнь, даже с учётом несовершенств, трудно её отпустить. Как глядя ему в глаза было говорить, что слишком поздно, что она слишком устала, что неспособна, если бы и хотела? Что она может, чтобы наладить положение? Да ничего, у неё не было ни идей, ни плана, ничего не было, в пустой голове редко задерживаются здравые выдумки.

— Почему ты так думал?

— Уолтер он совершенство, а ты нет, тебе гораздо проще увидеть то, что не видят другие, — Алан на время замолчал, крепко задумавшись, — Ты понимаешь жизнь в её самых больных проявлениях, в то время как Уолтер всегда стремился достигнуть немыслимого идеала. Ты боишься, ты сомневаешься, и это делает тебя более осторожной, продуманной. Если кому и было суждено помочь миру, то это тебе. Это же очевидно.

Несуразица вызывала зевоту, и Алан перестал казаться умным, умный человек никогда не скажет, что осторожничать хорошо. В руках людей, которые рискуют, есть шанс на победу, и то призрачный, а те, кто вечно, с опаской, наблюдает со стороны, обречены на провал, заранее. Нес слегка покосилась на лицо, лучезарно улыбавшееся, и она поняла, вот зачем людям улыбки, чтобы заставить довериться, расположить к себе. Уолтер всегда улыбался, когда ожидал от Нес выбора, который он бы желал. Она подчинялась ему, его любовь ей была дорога, но так ли ей были дороги люди, которые собрались в убежище? Со многими девушка познакомилась недавно, не более года назад, и могла ли она за любого из них отдать жизнь? За Уолтера — бесспорно, но остальные, а люди, что были там наверху, готова ли она была ради них на жертву? У неё была своя цель, коя не исполнится в случае её гибели, а ставить мир важнее собственных принципов — безобразно. И сон, зачем он ей приснился, неужели с намёком? Это было слишком жестоко требовать от неё непосильных решений.

— Если не ради нас, то так ради памяти Уолтера. Не думаю, что ты сумеешь забыть его напутствия, помоги в последний раз, — наглый голос продолжал настаивать.

Нес усиленно начала бороться против, мысленно крича «Прекрати». «Я не хочу, не хочу, будьте вы все прокляты, моя жизнь не в ваших руках!», — в макушке засвистело, и голова казалось вскоре разорвётся от нестерпимых переполнявших слов, — «Сколько можно, я не могу, умоляю пусть другие спасут, не я, я не смогу, я человек, не спаситель».

— А что мне взамен!? — зло выкрикнула дева, не сдержавшись, на её голос повернулись мужчины, но тупо отвернулись обратно, у них было и своих забот полно.

— Я буду молиться за тебя до конца жизни.

Алан сказал это так, будто несчастная молитва была равноценна потерянной жизни. «Он взаправду не сознаёт, что говорит, или притворяется?», — Нес больше ничего не понимала, вероятность погибнуть замаячила поблизости, она ощутила, что может умереть в каждый миг, и ощущение неизбежного предзнаменования иссушала жажду помочь. Чем дольше она сидела, тем ярче виделась ей смерть, к которой она не была готова, у неё маячили незаконченные дела. Прежде всего удовлетворение собственных желаний она так решила, а дальше как подскажет сердце, пусть мир рухнет до момента, когда она будет готова, но что же поделать.

Что наверху, что здесь — нет разницы умереть от голода и тоски или от острия меча стражи. Замкнутое пространство давило на грудь, сбивало дыхание, сидеть в могиле среди живых мертвецов и лелеять надежду без возможности выйти, одинаково глупо и бесполезно. Враг не заглянет под землю, не додумается икать глубоко, он, предпочтительно, посчитает, что мятежники убежали в лес, и поскачет за ними на лошадях, коих много за забором дворца. Обычному человеку, не приближенному к царскому благоденствию, не дозволено и поглядеть на статное могущественное животное, лошадь. Стены начали двигаться на Нес, она запротестовала, это жара способствовала наплыву видений. И снова явился вопрос, а сколько времени они здесь находятся, и если ничего не изменится, то что ждёт помимо голодной смерти? Разве никто не решится выбраться наружу, оглядеться, увидеть звёзды? Действительно ли люди предпочтут тяжёлую долгую смерть кратковременному риску и быстрому точечному удару в грудь?

Нес поразилась насколько страх способен овладеть человеком, но что говорить, и она не была безупречна, если Алан сказал верно несовершенство — порой сильнее пустых идеалов. И она поднялась, встала и отряхнулась, прошлась немного, размяла ноги, посмотрела по сторонам. Лица товарищей побледнели, обмякли, и не скажешь, что их покрывал толстый слой загара. Осмеянию бы подверг их Уолтер, но его не было, а Нес, кто она такая, чтобы смеяться. Она увидела перспективу остаться, и всё перевернулось в постукивавшей в нерешимости груди. Опасность, она её перестала страшиться, и всего-то понадобилась смерть любимого, чтобы совладать со страхом.

Переступив с ноги на ногу в заклинании хорошей дороги, дева, перешагнув через спящего, направилась чётко к двери, дёрнула ручку. Дверь отварилась, и можно было не гадать, за ней не появился призрак прошлого, ведь за ней всего-то оказалась, как и предвещено, темнота, мгла, что ослепляет куда сильнее яркого света. Её руку схватили, в плече заломила недавняя травма, не успевшая позабыться. Она обернулась, чтобы увидеть того, кто осмелился её задержать, но это оказался всего лишь старый добрый Йозеф, колкий на язык.

— Ты сбрендила!? Переждём пару дней, после пойдём на разведку. И это будешь не ты, ты слишком ценна.

— И в чём же моя ценность? — без лишних волнений уточнила Нес.

— Ты прикидываешь дурой, да!?

«И снова всё повторяется, почему же жизнь так любит проходить по одному и тому же пути, это уже не смешно», — и Нес не смеялась, она наконец обрела решимость сделать что-то без указаний, и если цена будет смерть, так и что в этом дурного. Кому-кому, а уж ей то она рассмеётся в лицо, не имеет она над ней власти, старая кляча поплатится, что отняла семью, ей лучше вовсе не появляться на пути.

— Пусти или я уйду силой, знаешь же, что выдерну руку, и если придётся, то отрублю, но здесь я не останусь. Я птица вольная, могу делать, что вздумается, — и откуда только взялись силы, Нес воспрянула, когда казалось, что не осталось ничего кроме усталости.

Сначала неловкий взгляд, затем руку Нес быстро выпустили, и не пришлось ей вырываться, и как ей стало на миг хорошо, как будто и не было лет подчинения. «Уолтер, ты сумеешь меня простить? Я глубоко виновата, что не следую твоим повелениям, подожди ещё немного, и может тогда я смогу», — Нес стала молиться, застряв на пороге между подземельем и волей. Человека нельзя удержать силой, его можно навести на дорогу, поставить на распутье, убедить словами, но не грубой рукой цепляться в жажде обрести спасение.

— Нес, пожалуйста, успокойся, подумай, ты нам нужна. Мы в твоих руках, помни об этом, — вступил в разговор Густав, он был наивен и, до крайности, убеждён в спасении, а что до Нес, она просто молилась, только и всего, — Ты что собралась умереть, так ли это? Я не позволю тебе умереть, я предан своим сердцем тебе, и я бы желал видеть, что и в твоём сердце есть немного места и для меня, но я знаю, оно слишком наполнено, что поместить там давнего друга. Пожалуйста, не уходи.

Жалость сначала порабощает, потом заставляет прислушиваться не собственному гласу, а страданию другого лица. Речи про спасение, про вверение жизни и дальше пустота, бестолковая и ненужная. Густав был прав ей нужно успокоиться, примириться с пустотой, но это её внутренняя борьба, никак не зависевшая от посторонних. Если не выйти, кто знает, хватит ли мужества отправиться в давнее путешествие в следующий раз? В глазах друга сквозила тревога, он пожалел, что без спроса запросил от неё многого, но дело было же не в этом, его постоянная поддержка, забота, Нес всегда видела, что он чересчур озадачен её отстранённостью, приверженностью Уолтеру, будто сам желал оказаться на чужом месте. Открыть сердце для человека, который одурманен сильными чувствами, который увидел просвет не в себе и не в более родных людях, для Нес было, словно сломаться и стать совершенно ничтожной. Люди, порой, неосознанно тянутся к недоступному, но им приходится мириться, что тайные помыслы всего лишь уловка; сердце девушки всегда видело Густава не более чем хорошим приятелем, верным товарищем, а не мнимым любовником.

— Я не умру, обещаю, — Нес непослушно пошла вперёд, но приостановилась, она забыла кое-что важное, — Принесу провизию, если получится. И да… постараюсь навестить ваших родных, скажу им, что вы живы. Густав и твою жену не забуду, она же скоро понесёт.

С этими словами Нес пролезла в узкий проход и скрылась от лиц, жаждавших чтобы слова девушки не оказались ложью. Они стали молиться, чтобы она выжила и принесла добрые вести, а вместе с ними еды и воды. Густав же, единственный кто не стал читать молитву со всеми, притих около стены и тихо заплакал. Он не поверил, что его давняя подруга вернётся обратно, его старые молитвы уже исполнились, и навряд ли судьба будет милостива исполнить новое пожелание. Жадность стала расплатой и вырыла могилу собственными руками над головой бедного-бедного Густава, и безразлично ему стало голод ли убьёт его, либо это сделают товарищи, когда разум станет подводить от постоянно сдвигающихся стен подземелья. Крысам и смерть доблестная не полагается, а они были никто иные, как крысы, грязные расхитители помоек. Амбары, вот чем они занимались эти годы, и не одного бравого поступка, а сколько высокопарных речей было сказано, и, если бы не Нес, он бы ни за что не присоединился к отвратительным и грязным существам, что не меняют порядки, а губят существующее равновесие. И Уолтер, он вызывал наибольшее омерзение из всех, он был, как нечистоты, которые выливают после ночи на землю, он источал дурной запах, который притягивал его подругу, как пчелу к цветочному нектару, он одурманил человеческое стремление к простому счастью. И если и была радость посреди темноты, то в смерти искусителя, приспешника ада, а не спасителя равного святому духу.

Глава 5. Да будет вера!

Знакомый коридор пробирал до мурашек, и идея выйти на свет больше не казалась поистине стоящей. Пробираться под ненадёжными сводами, что покосились в беге людей к безопасности, было слабоумно. Куски рассыпанной грязи перекрывали лазейки одну за другой, приходилось сворачиваться, изгибаться, выворачиваться. Убежище угнетало теснотой, а лазейки и вовсе прибивали низко, заставляли ползти. В некоторых местах Нес разгибалась, но ненадолго лишь для того, чтобы снова пригнуться и уместиться в проходе. Сейчас они виделись уже, чем раньше, но раньше не приходилось идти долго, хватало короткого пути до ближайшего выхода, да и раньше не было удушающего безликого сидения под землёй. Укол совести пронзил сердце Нес, и ей стало тоскливо, когда она вспомнила товарищей, которых бросила позади. Она пыталась счесть их неважными, но, отойдя подальше, почуяла, как дороги ей эти люди, все, даже неузнанные, и как дорог ей каждый божий человек, и потому-то она так долго и не могла проявить волю, чтобы отбросить миссию. Страх отступил и дал право немного подумать о возвышенных мотивах, которые руководили Уолтером, а с его мыслями, это стало очень просто.

И снова тупик, придётся вывернуть обратно, вернуться к развилке, и как чудовищно долго она ползла, неужели дорога в ту сторону была настолько длинна? Нес казалось, что она потерялась, что идёт по одному и тому же маршруту, хотя знала карту ходов на память; но она совершенно не могла вспомнить, что чертил любимый на украденном листе, позже сожжённом в печи. Сосредотачиваясь на дыхании, ведь воздух добывать стало чрезвычайно трудно, девушка не в состояние была вспомнить. В узком проходе, видно не доделанном, а она и позабыла, Нес уткнулась носом в грязь. Самое дурное, что, когда на корячках продвигаешься вперёд, то не можешь оценить дорогу и не можешь знать понапрасну ли тратишь силы, ведь за очередным поворотом может скрываться тупик.

Голова девушки закружилась, а дыхание спёрло, и чтобы не завалиться, Нес улеглась, перевернулась на спину и судорожно начала вдыхать. Спёртый затхлый воздух кончался, а неуёмные лёгкие девы нуждались в добавке. Сверху посыпалась земля, заползала прямо в ноздри, и, в приступе очередного дыхания, она проскочила в горло. Нес в панике встрепенулась, подскочила, ударившись о верхушку капкана. Она закашлялась и, как можно скорее, заковыляла обратно, предчувствие не подвело, вскоре послышался грохот, позади осталась куча обваленной земли, которая бы похоронила, останься она там чуть дольше. Мокрые ладони и безудержный запал выжить быстро несли через непроходимые неизведанные тропы, которые издёвкой манили в ловушку. Вернувшись вскоре к развилке, Нес осторожно вошла в противоположную часть. «И как я могла забыть, что нужно направо?», — девушка вне себя от ужаса вспомнила схему до мельчайших подробностей, — «Глупая, глупая голова!», — кляла она себя, пока впопыхах поднималась, пока бежала вперёд, теперь вспомнив, куда нужно идти.

Пару шагов и она оказалась на свободе, пришлось постараться, чтобы выбраться на поверхность. В этот раз проход скрывался не под тяжёлым камнем, а под деревянным люком бывшего колодца, но и он был тяжеловат, чтобы, сходу, его отодвинуть. Выглянув предварительно в проделанную щель, Нес убедилась, что поблизости никого, и быстро довершила дело, вылезла, закрыла вход и отбежала на приличное расстояние, чтобы никто не заметил, откуда она вышла, и уже после обнаружила, что на улице день. Солнце стояло в зените, высоко над макушками деревьев и, взглянув наверх, девушка сразу осознала, как соскучилась по природному благоговению, и глаза, которые заломило от яркости с непривычки, не помешали довольствоваться ясной погодой. Впору было смотреть весь день на светило и радоваться, что жизнь не закончилась под землёй, сейчас и умереть было не жаль, когда напоследок увидел могущественное превосходство неведомых земных явлений.

В середине дня люди обычно устраивают передышку, едят взятую из дома еду, обмениваются новостями, и Нес очутилась перед сомнением, что делать дальше: идти, как ни в чём небывало, на работу и собирать урожай, либо же отправиться домой и уже завтрашним утром присоединиться к работягам. Вряд ли её отсутствие осталось незамеченным, но можно было притвориться, что она целый день провела в бреду, в своей постели, если, конечно, её дом уже не обсмотрели, а его скорее всего точно обсмотрели в числе первых, он стоял наиболее близко к дворцу. Тягостные думы выбора пути следования сильно стучали по вискам. Когда дева отправлялась наружу, решение было принято быстро, но совсем не обдуманно. Она в тот момент поддалась примитивным инстинктам, мало представляя, как нужно действовать, месть и слепая ненависть вытащили её наверх, не дав ни одного толкового плана, а Уолтер, в голове, как назло, замолчал, давая ей шанс разобраться самостоятельно.

Прежде чем идти в центр города, Нес осмотрелась вокруг и улеглась на траву, ноги благодарно поникли и распластались на прохладной земле. Несмотря на осень погода даровала тепло, и, если бы не жгучее лето, впору было бы радоваться приятной смене сезонов и ловить лучи солнца, пока оно грело и ласково припекало лицо. Закрыв глаза, девушка подивилась, что за дивный мир, и как она могла его видеть в погибели, вражда между людьми — не должна уничтожить нечто поистине прекрасное. Ей стоило бы вспомнить об этом раньше, чем она утвердила приговор целому миру. «Нет, ты не погибнешь, я знаю, ты мир и не такое переживал, ты дождёшься меня, я быстро, просто подожди ещё самую малость, прошу», — Нес вцепилась в траву обеими руками и, зачерпнув её, выдернула с корнями, оставив два пустых следа. На месте пустот на будущий год снова завяжется трава, природа по-своему обновится и оживёт, в то время как многие люди, которые не имеют подобных магических свойств, попросту умрут. Нес заволновалась от мысли о гибели, но глупая жалость не могла никого спасти. Новые жертвы, и только она была во власти что-либо изменить, да и то не в эту осень, как жаль, что не в эту.

Почти уснув, но не поддавшись на уговоры мороки, Нес встала сначала на колени, а после, медленно, в полный рост. Её одежда, волосы, покрытые толстым слоем грязи, однозначно привлекут взгляды зевак. Как же было глупо думать о работе сегодня, надо было скорее бежать домой, но прежде умыться ключевой водой из реки. Мокрый человек не вызовет много подозрений в отличии от грязного, и также было важно избавиться от заметной формы мятежника, но Нес позабыла забрать обычный сарафан снизу, убежав от темноты и давления стен. Она не подумала ни о чём, вот как бывает, когда после долгой поры снова учишься делать первый шаг. Нес совсем позабыла, что команды и приказы боле не существуют. Избавившись от верхней рубахи и приведя свои волосы и лицо в божеский вид перед отражением в прозрачных водах реки, девушка заторопилась назад, домой. Ступив на улицы города, она закоулками пробиралась вглубь, страшась наткнуться на людей или, того хуже, на стражу. Побег в самый зенит был откровенной дуростью, куда легче не быть обнаруженной в полуночных тенях. Предостережения об опасности неосторожных действий только сейчас, посреди залитых солнцем улиц, стали, крадучись, намекать на то, что о них позабыли.

Стараясь прятаться за бочками, извиваться под колёсами телег при дворах, Нес, перебежками, забегала то под одну тень, то под другую. Сердце отчаянно колотилось, и зрение, в вечной настороженности, затмевало полное отсутствие признаков жизни в городе. Девушка не замечала, как тихо и пустынно, ни одна живая душа не объявлялась на горизонте. Во время работы взрослых дети обычно скитаются по улицам, сбиваются в стайки, иногда играют, но сегодня дворы опустели, а в домах едва колыхались занавески, из-за которых люди иногда поглядывали, что делается снаружи. Горожане с замиранием сердца ожидали вторжения стражи, которая последовательно продвигалась по городу, прочёсывая местность третий раз за утро. Полные страхом глаза не вглядывались в снующую по углам точку, им некогда было думать о странной девушке, которая под страхом смерти выбралась сегодня на улицу из тёплого уютного дома. К радости людей, стража хотя бы никого не трогала, если в доме обнаруживалась семья в полном составе. Если же кого-то из мужчин не хватало за бревенчатыми стенами, здесь оставалось только надеяться, что тебя не убьют, и без сплетен все доподлинно понимали, что ночью случилось нечто вопиющие; все сознавали пропавших не следует ждать обратно, нужно думать о себе, думать о том, как бы тебя не прирезали в ходе допроса.

Но Нес не знала обо всём этом и опасалась совсем не того, чего следовало бы бояться. Страх вернулся, но закрыл чутьё, а когда ощущения не подсказывают и зрение не помогает, слепец тот, кто не видит очевидных вещей, а скованный страхом слепец и вовсе абсолютно беззащитен. И девушка продвигалась вперёд, не останавливаясь, пряталась за тенями, но не видела истины, просто шла, как заговорённая, к смерти. Завернув за очередной угол, она не заметила, как в окне быстро задёрнулась занавесь, не заметила и на следующем повороте, как ребёнок, пожелавший выйти наружу, был за мгновение затянут внутрь сильной отцовской рукой, и не обратила внимание, как в дали мелькнули натёртые до блеска латы, зазвенели доспехи. Нес встала посреди улицы, застыла от приближавшейся пытки, её точно будут пытать, ведь голову Уолтера точно отправили на пик, и кого если не её истязать, ведь именно она жила с зачинщиком в одном доме. Страх боли затмил все остальные чувства, а она и не подозревала, как боится ожидавших мук.

Застыв в нетерпении, ведь бежать было некуда, Нес положила руку на грудь, чтобы во время задержания суметь выхватить припасённый нож и зарезать несколько гадов. На лице у девушки отобразилось безумство, а глаза загорелись, завертелись в орбитах, она облизнула губы и провалилась в иллюзорный совершенный мир будущего, ведь именно в нём и заключался для неё рай. Встав в стойку, она приготовилась к битве. Скрип калитки отрезвил, и девушка потеряла бдительность, оставив идущую на горизонте стражу в неведении о том, что они уже приговорены к смерти.

— Заходи, юная дева, — голос старика позвал внутрь и, не теряя времени, она быстро забежала.

Стража прошла мимо, они невнимательно глянули на старика, прикрывшего спиной странницу, и удалились до следующего раза, когда снова пройдут мимо этого дома. Нес сразу же, как латы скрылись, всполошилась и вышла из-под защиты, чтобы узнать, где очутилась и когда поняла это, то её ноги дёрнулись, а тело покорёжило от потрясения. Над порогом избы висел деревянный крест, а спасителем оказался единственный в городе служитель Бога. Она находилась в приходе. Нес в первозданном ужасе ощутила, как её конечности затряслись, коленки подогнулись, и лицо сковало помешательство. Старик, напротив, выглядел отстранённо и благоговейно, словно всегда знал, что к нему придёт грешница, задумавшая убийство матери.

— Пойдём внутрь, выпьем травяную настойку, и я выслушаю тебя, милая.

Вместо того, чтобы принять предложение Нес отступила на шаг назад, будто крест, что висел над порогом мог добраться до её макушки и испепелить сразу же, когда у неё проскочит мысль войти. Старик выглядел неопасно в отличии от креста, но кто его знает, она наслушалась старых сказок про муки, коими наказывали батюшки за непослушание, добрый взгляд не вызывал ни капли доверия. И непозволительно долгая жизнь, как добиться годов, что делают волосы серыми, а кожу дряблой и обвисшей. За всю жизнь Нес не видала настолько иссушенного человека до пределов дворов дворца, старик, мертвецки бледный и лишённый влаги, видно не мало заплатил за долголетие. Дева точно не знала, сколько служителю лет, но по слухам, ходившем по городу, страшно сказать: около шестидесяти.

— Ты боишься меня?

— Не вас, — ответила Нес и косо глянула на крест сверху порога.

Батюшка улыбнулся устрашающей лыбой и, медленно ковыляя подошёл к дому, встал на цыпочки и, в несвойственной для стариков манере, подскочил и сорвал крест, аккуратно его завернул в тряпицу и положил на скамейке возле окна, и только потом вернулся обратно.

— Если это всё, то можешь зайти. Теперь тебе не должно быть страшно.

Говорить, что и старец вызывает опасения, дева не решилась и прошла внутрь. К счастью, внутри дом был совершенно обычный без атрибутики и специальных божественных символов. Как и во всех избах в комнате стояла печь, наспех заправленная постель, да и стол с одним покосившимся стулом. Обычно старик не пускал в дом незнакомцев, изредка лишь венчал молодых около порога дома или крестил детей, доживших до года, на заднем дворе. Нес не спешила садиться, поэтому встала в нерешительности в углу, собираясь прятаться здесь до захода солнца, а потом двинуться к своему дому, как и планировала. Обойти родственников выживших, как она и обещала, сейчас было равно самоубийству. Старик же не стал больше ничего говорить и занялся привычной рутиной, натопил печь, поставил на огонь жестянку с водой и сел ждать. Его действия вызывали зевоту, а натопленный дом морил ко сну, а травы, что старик кинул в воду, развеявшись по комнате, умиротворили.

— Это мята? — спросила Нес, — И кажется немного вербены.

— И секретный ингредиент: пара листов от куста смородины для кислинки.

Старик поставил напиток на стол и медленно заковылял в направлении люка, где хранил запасы. Под пристальным наблюдением гости он наклонился, немного подбочившись и издав тихий стон, его суставы непосильно ломило, старик вытащил разнообразные вкусности, которые обычно и за всю жизнь не увидишь. Варенье из ягод, вяленые засахаренные яблоки и груши, немного леденцов и, как венец торжества, пирожки со всяческими начинками. Изобилие угощений сводило с ума не только желудок, но и разум, и Нес почудилось будто это видение или самый прекрасный сон. Она, не помня себя, приблизилась к столу и потрогала пирожки и, только когда они не исчезли, сумела признаться самой себе: яства реальны. Раньше ей приходилось видеть разного рода вкусности, но в пределах дворца, да и то в перебежках между погонями, поэтому отведать нечто подобное до сих пор не удалось. Забыв спросить разрешения, девушка села и положила в рот леденец, его сладость обволокла, от чего она не сумела сдержать наплыв слюней и, с жадность, набросилась на другую пищу, только успевая что прихлёбывать травяную настойку. Покончив набивать брюхо, Нес стало совестно от чрезмерного чревоугодия, но как ей однажды сказали: голодный человек не ведает грехов.

За окном солнце светило до сих пор ярко, оно лишь слегка приспустилось, но не спешило прятаться, а казалось, что не меньше пары недель прошло в дурмане, в доме, что в закромах таил так много богатств. Наконец, в голове Нес многое встало на свои места, батюшка никогда не голодал, вот от чего он жил долго, ей и раньше казалось, что питание существенно влияет на продолжительность жизни, но сегодня ей удалось убедиться в своих подозрениях. Настойка заработала в полную мощь и удерживать глаза открытыми становилось всё труднее и труднее, алкоголь меньше клонил в сон, чем травяной отвар. Чтобы не заснуть за столом и сдержать мысли, Нес решила скоротать время за приятной беседой, видно старик с самого начала так и задумал, а потому совершенно не удивился вопросу.

— Почему в городе тихо?

— Ты заметила, а я думал, что нет, так кралась, будто нет ничего для тебя вокруг, будто и ты невидимка.

Усмешка старика покоробила, Нес и не подозревала, что и служители могут подшучивать, она-то полагала, что они не умеют смеяться. «И почему я испугалась его, он же обычный человек, как и я, как и Уолтер, когда был жив», — Нес встрепенулась и забила неугодную мысль обратно, и с чего ей вздумалось постоянно себе напоминать о том, что любимый покинул мир?

— Так почему тихо? — Нес повторила вопрос.

— Потому что стража приказала сегодня сидеть по домам и не высовывать носа на улицу. Я думаю, тебе не нужно объяснять почему, ты умная девочка.

И снова ошибка присущая обычным людям, когда они впервые сталкивались с Нес: видеть в ней одарённую разумом; знали бы они, как она мучается от своей глупости, как желает познать все причуды мира, понять законы природы. Вся жизнь девы в полной мере зависела от интеллекта других, тех, кто был способен обрести понимание и передать ей жалкие крохи. Глупость в людях более заразительна, чем ум, и приходится тщательно вслушиваться в слова, просить повторять сотни раз прежде, чем хоть что-то запомнится. Если бы она не участвовала в ночной западне, вряд ли бы догадалась о каких вещах говорит дед, но такова была участь тех, кому не повезло от рождения быть прозорливым.

— А вы объясните, я много не знаю, — заупрямилась Нес и сама поразилась, чего вздумала настаивать.

— Жуткие дела творились ночью. Множество жизней было забрано, деточка. И не говори, что не участвовала, не говори, что и сама не отбирала жизни.

Взгляд старика, нахмурившись, скосился, девушке стало не по себе, показалось, будто её собираются покарать за грехи, и она напряглась, захотелось уйти из дома, который принял и спас, но перестал давать чувство безопасности. И тут старик снова пришёл в себя, перестал жутко гримасничать, а лишь устало причмокнул, стал собирать яства и припрятывать обратно в погреб. Нес смотрела заворожённо, но не могла отвести глаза, а желание уйти нарастало. Каждое мгновение промедления дикими встрясками выпроваживало из избы, и если бы не стража, что гуляла по окрестностям, она бы побежала со всех ног, вернулась бы домой, какая бы опасность не поджидала, улеглась бы на пол, вдохнула бы запах рубашки Уолтера, так и валялась бы; и время бы шло, шло, и оно бы проходило не зря, а проходило в её наяву прорвавшихся кошмарах, самых страшных сновидениях, что бывают в угаре ночи, в иллюзии, что время вернулось вспять; галлюцинации прошлого бы закружили, и ей бы было прекрасно в мире, где смерть не существует, где вечность один бесконечный момент. Но всё это суета, морока, и приходилось ждать здесь, ждать захода солнца, верить, что можно изменить предначертанное, не бросить мечты Уолтера, не развеять их по ветру.

— Откуда вы знаете, где я была ночью? Я бродила в лесу, бессонница, знаете ли, — Нес не прекращала попытки переубедить старика в своей непричастности, пусть поверит во враньё и удовлетворится ложью.

Дева не очень понимала, от чего ей важно мнение какого-то старика, прежде ей не думалось ожидать от него похвалы, но выражение лица батюшки, на миг выдавшее презрение, поразило, и Нес перестала соображать, видно страх отчуждения от лица, привилегированного правильностью, забирал последние надежды попасть в воображаемый рай, и пусть её слова полная ложь, зато это то, чего она реально бы желала. Ночь и руки, покрытое кровью людей, не забудутся, но она не сможет признать, что поступила дурно; если бы не она их убила, то они бы забрали её жизнь. И всё же убийство по необходимости — тоже грех, и вспоминая то, как кровожадно бросила умирать недобитого воина, говоря языком божественным — грех, без права на искупление. Нес в тот момент преисполнилась яростью и ненавистью, и в глазах батюшки точна была грешна.

— Разве твоя одежда не говорит за себя? И ты шла перебежками, скрываясь, а придя ко мне испугалась креста, а значит ты видишь, что совершила непоправимое, — Нес промолчала, — Разве правильно вершить правосудие, убивая людей? Праведный путь не предполагает ненужных жертв.

— А разве правильно отбирать у людей еду, вынуждая голодать!? — дева не на шутку разозлилась и, не ведая себя, в гневе повысила голос, — А разве правильно, что дети не вырастают!? Разве правильно жировать на людском труде!? Разве правильно убивать молодых мужчин, которые забрали причитающееся!? Не говорите мне ничего о правильности или мне придётся уйти.

Отвернувшись к окну, Нес вспомнила засаду ночи, вспомнила, как убивали её товарищей, бессовестно загнав по углам. Грудь её налилась от ярости, а дыхание со свистом отзванивалось в тишине. Она хотела заплакать, чтобы освободиться, чтобы бушующая тревога покинула тело, но слёзы, как назло, не шли, что злило ещё сильнее. Мама однажды сказала, что успела к двадцати выплакать все слёзы, Нес тогда не поверила, но видно и дня неё момент иссушения наступил. Когда слёзы текут из глаз они высвобождают давно потерянную человечность, они дают свободу и глоток воздуха, и теперь, когда они полностью исчезли, то освобождение не наступит, а удушение будет нарастать, пока не отберёт волю, не преклонит под гнётом совести. Мораль — чёртова потаскуха, она решает за тебя, что твои выборы не правильны. И снова чёртова правильность, такое заезженное потерявшее лоск слово, от него веет отчаянием и бедой. Сделаны ли поступки тех, кто хочет найти спасение в рае на закате жизни, по совести? И разве им, тем, кто забирал жизни, уготован рай? Действительно ли они провинились меньше, чем мятежники? Если так, то почему тогда ей следует бояться, её поступки, не их, спасали невинные жизни. Три года, три года она благочестиво делилась едой, ни разу не отказала в куске хлеба, что ж теперь унывать, если она проклята, то уже не вымолить прощения при любом из исходов.

— Вы правда верите, что нам уготован рай или ад по земным делам, или же это бредня старых людей? — успокоившись, поинтересовалась Нес у старика, что сел на кровать.

— Я не верю, я знаю, что так и есть. Как солнце встаёт по утру, как заходит вечером, как щебечут пташки, как муравьи собирают припасы, так и жизнь после смерти существует, и, если ты не видишь чего-то, это не значит, что этого не существует.

Батюшка задумался, ему в голову забрела удивительная мысль, которой он бы хотел поделиться с упрямой гостьей, но не успел, за окном замяукала животинка. Позабыв, что хотелось сказать, старик привстал с кровати и заглянул через стекло на задний двор, его морщины разгладились, а лицо стало светлым и радостным. По привычной схеме он вытащил из закромов чудеса: коровье молоко, творог, куски мяса; и без зазрений совести запустил пару облезлых кошек через дверь, поставив прекрасную пищу, предназначенную для людей, под морды никчёмным животным. Глаза Нес округлились от неслыханной щедрости. Как человеку, который не каждый день ел и которому еда доставалась самая простая, ей было невозможно поверить в то, что животные едят куда лучше, чем многие люди. А старик смотрел на то, как причмокивают кошачьи морды, и довольно лыбился. Кошки, которые по зиме казалось вымрут, к весне плодились по новой и наполняли улицы до следующей осени. Дети умилялись пушистым созданиям, просили подобрать животинку домой, но родители откровенно насмехались над предложением обеспечить кровом животное и лишь изредка прикармливали кошек всякого рода помоями, чтобы те ловили крыс именно на их дворе.

— Вы дали кошкам творог и мясо? — Нес спросила, пребывая в крайней степени ужаса, словно еду отобрали прямо из её рта, — Вы покормили животных, а не людей, которые сейчас собирают в поте лица урожай и бояться не пережить предстоящую зиму.

— Я сделал так, как считаю нужным, животные абсолютно беспомощны, они зависят от человека также, как и мы от них, — пояснил старик.

— Как это? Кошки ловят мышей только и всего, чем мы зависим друг от друга?

— Ловят мышей, только и всего? Если бы они не ловили мышей, то весь урожай был бы съеден, и людей погибло бы зимой намного больше. А они зависят от нашего хорошего отношения, они может и кажутся независимыми, но это же совершенно не так, они ластятся, подставляют спинку, чтобы их почесали, выгибаются, ждут поощрения, только что говорить не могут. Любое живое существо — важная составляющая, нельзя уничтожить одно, не повредив следующее звено, мир он требует от нас уважительного отношения ко всему. Будь великодушна, тогда поймёшь.

Но Нес не собиралась понимать и слушать трёп. Когда ты никогда не испытывал нужду, голод, легко говорить о благодушии и уважении, когда ты прожил так много лет, что не жалко и умереть. Дева вновь отвернулась, невыносимо ей было смотреть, на кошек, жадно лакавших молоко, наедаясь досыта. «Что бы сказал Уолтер?», — Нес устала спрашивала его отголосок внутри себя, — «Почему ты меня бросил, когда я в тебе нуждаюсь, я же не справлюсь, во мне много противоречий, как говорила наша мама, такая как я не способна разобраться, я даже сейчас не знаю, что делать… Но и ты же не знал». Разочарование волной окотило, нахлынуло и спало, будто целая жизнь просквозило в сегодняшний длинный, длинный день, а солнце всё продолжало высоко отсвечивать, не думало прекращать агонию. «Если бы знать, что время такое и как оно течёт, есть ли ему мерило, если бы знать, медленно ли оно протекает или скоротечно, или оно всего лишь забвение дня, то мне стало бы легче?», — подобрав руки, Нес припала к окну, подсчитывая сколько осталось ждать вечера, мысленно попросив день, именно сегодня, идти слегка побыстрее.

— Почему вы мне помогли, если считаете грешницей? — задала очередной волнующий вопрос Нес.

— Потому что верю, что ты способна понять, что была не в праве отбирать жизнь. Я думаю, ты небезнадёжна, я помню твою настоящую маму, и как она просила меня одарить тебя благодатью, чтобы ты смогла жить.

— Вы помните мою маму? — от неожиданности Нес повернулась, позабыв о просьбе ко дню закончиться побыстрее.

— Я помню каждого, кто здесь живёт, даже почившего в земле, — старик медленно потянулся, сбросив напряжение с затёкших конечностей, — Я помню её совсем маленькой, она была очень шумной, вечно суетилась, бегала, но это вызывало лишь умиление, дети, они и должны быть такими. А потом у неё появились дети, и её задор исчез, и в глазах зародилось волнение, она каждый день тревожилась за вас.

Как бы Нес хотела узнать побольше о своей родной матери, такой неузнанной и, по воспоминаниям, кроткой, но незачем было дразнить взбунтовавшиеся чувства, они не вернут её к жизни, как впрочем не возвращают к жизни никого, а боль, ей и так было непомерно больно, сердце сжималось от тоски. Как много смертей было на её пути и сколько будет ещё, и сможет ли она впитывать горе до бесконечности; если продолжит, то её разум совсем обезумит, лучше не знать, лучше остаться в забвении.

— Остановитесь, — взмолилась Нес, — Я не могу слушать.

— Дитя, ты так юна и так мне напоминаешь её, твою мать, но, если ты не хочешь, заставлять не буду, — старик от чего-то подобрел, и его теплота окутала с ног до головы, — Но, если когда-нибудь решишься, дай знать, а пока можешь продолжить задавать вопросы, отвечу на любые, ты не стесняйся, я за свою жизнь услышал так много худого, что уже привык, и ты не сможешь меня удивить, я знаю все твои горести, они ужасны, но бывает и куда хуже.

— Хорошо. Тогда у меня и правда есть ещё один вопрос. Почему вы жестоки?

— Что ты имеешь в виду?

— Почему у вас есть еда, но вы делитесь с животными, а не с людьми? Почему вы сделали из меня грешницу только за то, что я пыталась этих людей накормить? Почему вы ничего не делаете, сидите в тепле и несёте чушь про праведность, когда мир погряз в грязи? Это для меня жестокость.

На миг Нес стало совестно, как она может учить морали, когда едва ли не все шаги в жизни были предприняты за неё. Ох, почему же в её голове, после ухода Уолтера, роились только гнусные мысли? Вся эта изба и спасение, и еда, и кошки, и обыденность, с которой она возжелала когда-то расстаться, и смерть, и некое подобие жизни давали предположение, что она сама нереальна; это сон, который заставил стонать во сне, не отпустил; и не было опушки леса, яркого солнца, бодрящей речной воды. И застряла она под землёй, и нет города, улиц, стражи, злобы, нет никакой нужды идти ни вперёд, ни назад, ведь и ты в сущности недвижим. И заход, он поэтому не наступает, он ждёт, когда девушка очнётся, выйдет наружу, чтобы вновь старик спас, вновь загнал к себе под крышу, напоил отваром, отогрел пирожками, сладостная вереница событий продолжится, и капкан не спадёт. И можно очнуться, понять, что земля вокруг, а ты под завалом, ведь не выбрался вовремя; ты похоронен там, в вырытой руками любимого, могиле; и она же, зараза, уже при жизни тебе была предназначена, а ты по глупости и не понял.

— Я жесток, признаю, — отозвался батюшка, — Жестокость, она, по твоим словам, представляется путём веры, который я избрал, а так как отступать мне уже некуда, то поэтому и продолжаю быть жестоким. Я не выбирал стать священником, это сделал за меня мой отец, но я следую его указаниям, потому что знаю, что он прав. Ты думаешь мне важна еда, но это не верно, я не выбирал, чтобы мне её приносили, а мне её приносят с избытком. Ты удивишься, но люди в довольствии тоже боятся смерти и считают, что таким образом смогут искупить свои злодеяния.

— Так значит вы видите их злодейства? — перебила Нес в ажиотажном вдохновении.

— Вижу и их грехи, и грехи всех людей. Это моя работа. Да только это тяжело видеть чужие грехи, а куда тяжелее не иметь право вмешиваться. Те, кто выбрал служение или не выбирал, не имеет значения, скован. Я уже и не человек вовсе, так наблюдатель, но как бывший человек, не утративший чувств полностью, мне, как и тебе, тревожно просто смотреть. Но что поделать, этой мой крест и по нему меня будут судить. Я вижу несправедливость, но выступить против не имею права, вера не вмешивается в людскую жизнь без спроса и не заставляет одуматься.

— Но это же двуличие! — ахнула девушка.

— Возможно, но мне остаётся только жить и молиться, а вы, молодые, непорочные до ныне люди исправляете несовершенства мира, губя себя. И это мне приходится сносить тоже, но я уже привык, это доля таких, как я, — пояснил батюшка и прикрыл глаза, будто уснул, но это было всего лишь видимостью, — Я закрываю глаза, не принимаю ничью сторону, а открыв плачу, мне очень жаль, что твои друзья сегодня погибли, но мне также и жаль тех, кто погиб и от их рук, — старик поднял веки, — Каждая человеческая жизнь — ценный дар, а мы разбрасываемся им в поисках чего-то на земле, не думаю о вечном. И знаешь, никто так и не узнает, есть ли в этих поисках смысла, не я, не ты, не наши потомки, а всё потому, что люди не прекратят убивать, природа человека, я боюсь, и впредь пересилит здравый смысл, и люди не придут к миру.

«Верно», — подумала Нес, — «Борьба не прекратится, она, как яд, проникнет в умы, породит взаимную ненависть и неприязнь, мига для жизни никогда не останется». В отличии от старика девушка не до конца верила в жизнь после смерти, а потому ей было гораздо печальнее осознавать, что отчаяние вкупе с непродуманным счастьем разрушат мир будущего. Не возродится сказка, о которой они с Уолтером так долго мечтали, которая придавала сил просыпаться и двигаться вперёд, как заведённые. Все мимолётные дни вместе утеряны, а если и правда ад и рай вымысел, то и смерть не даст полюбоваться на неосуществившееся на земле будущее. Придётся и дальше подстраивать мир под себя, пока не отдашь концы, и даже тогда хрупкому равновесию может прийти конец. И Нес вздрогнула и заприметила, что солнце перекатилось к противоположному горизонту, а значит день сдвинулся с мёртвой точки, а значит скоро придёт пора уходить.

Замыслы, придётся найти их в бредне дней, уладить дела, залатать прохудившиеся дыры и идти, идти до конца, без устали, без права на промедление. Нес вдруг заупрямилась, заныла от безысходности будущего, которое не наступит и огляделась по сторонам, чтобы узнать, а где скрывается правда, есть ли в доме старца ответ. Нет, и здесь она не нашла ответ, ни слова батюшки, ни её мысли — не принесли ясности, а внизу, под землёй сидели в ожидании товарищи, окутанные жаром, измученные, голодные. Но Нес не спешила думать о том, как побыстрее навестить друзей, как пронести им еды, придётся ждать подходящего случая, она сама едва ли была живой. Пока она сидела здесь, ей ничего не грозило, а как придёт пора покинуть пристанище, тут и начнётся главная проблема, человек ли она теперь или зверь? Для стражи она станет добычей, дом, который пригоже принял после скитания в одиночестве, и дом, что стоял напротив, оба они больше не были пристанищем, придётся скрываться, но сколько? Изгнанные люди, брошенные всеми, и ей снова придётся вернуться к таким же, как и она, и это снедало, не давало порадоваться наступающей тьме.

— О, люди, выйдите на свободу! Убедитесь во лжи! О, люди, бросьте страдать, отдайтесь на волю нашего господина, нашего истинного Бога!

Возглас снаружи заставил Нес подпрыгнуть, она сразу поняла, кто именно, наплевав на приказ, по средине дня выбрался из домов и сейчас бродил по округе, пугая народ. Шарлатаны, что вздумали указывать людям истину, не испугались нести свою новую веру в массу. Когда, если не сегодня. Горожане сидят по домам, уставившись в окна, и им придётся слушать речь от конца до начала, хотят ли они того или нет. Люди припадут при малейшем упоминании верного спасителя, припадут слову, которое несут антихристы в мир, ведь люди напуганы, а кто если не испуганный человек способен поверить в любую чушь, только бы выжить. Нес и сама уставилась жадно в окно, словно возжелав присоединиться к вяло двигавшейся процессии. После слов старца, который не снискал в её глазах уважения, который запрятался в сытом тихом месте, деве хотелось найти тех, кто действительно готов действовать во спасение, а не просто сидеть на месте, прикрываясь невозможностью выбирать путь.

— Люди, наделённые умом, вы, как никто иной, понимаете, что ваш путь обманчив. Не доверяйте никому, будьте с нами, ведь именно мы знаем правду, — завывал голос впереди стоявшего в процессии мужа, облачённого в длинную мантию, — Прекратите мольбы вашему лживому Богу, есть один истинный, и он уже среди нас, на конце земли, ждёт вас, когда вы наконец прозреете. Люди, явите ему свою душу, и тогда каждый будет спасён!

Заманчивое предложение, как хлыстом, ударило по щекам Нес, заставив отринуть реальность и воссоединиться с речами распутников, нёсших свою версию мира. Мужи ласково пели, уши принимали голоса странствовавших по миру, как верное заявление, и дева заулыбалась, а процессия продолжала идти, покрывая своими голосами дороги. Вокруг, в ближайших к возгласам домах, завертелась жизнь, многие вышли на крыльцо, заворожённо наблюдая, как иное разумение отбирает сомнения, порождая в душах более приемлемую реальность. Жалость к загубленным жизням, которые отобрал король, и Нес захлестнуло волной великого отчаяния, дарованного столь сладостной песней, нёсшей выход из западни. «Пора отдать жизнь в лапы Бога, что с нетерпением ждёт, и всё закончится», — деву взволновало желание покориться, — «Всего-то нужно прийти к концу мира, и там, где пар и свист, поглотиться; и там рай, а не в лживых речах старика».

— Люди, о, бренные создания, знайте, Бог он всегда был ближе, чем вы думали, он о вас не забыл и плачет, так горько плачет и терпеливо ждёт, когда вы образумитесь, люди! — глас становился всё громче, а глаза побитых людей всё шире, в каждом зрачке читалось желание убежать на край света, чтобы больше не приходила зима и стража, — Люди, будьте благоразумны! Вас не защитят стены, вас не спасут заборы, ваши дома бренны, но ваши жизни важны. Идите на вой, бредите через лес, через реки, бегите к вашему спасителю, не задумывайтесь. Там, в краю пара, найдите умиротворение! О, люди, не думайте, просто бегите, бегите!

«Он же хотел убежать. Уолтер знал, знал, что есть вдалеке спасение, а я всё пеклась о людях, как же я была глупа, и ему моя глупость передалась, я его заразила», — Нес со злобой, кулаком, врезала по своей голове, — «А теперь ты мёртв, и снова я напоминаю себе о том, что это так». Горожане в бреду сделали шаг вперёд, многие плакали, протягивая руки к тем, кто виделся спасением. Бег, но разве они способны сбежать, трусость не позволит и придётся жить во страхе, а Бог продолжить стонать, видя людское безумие, которое не даёт сломить страх. Ад, им говорили, что край света — есть ад, но кто прав священник ли, живущий в городе, но он одинок в своих убеждениях, нежели правы люди, что идут несломленные приказами? Казалось бы, выбор простой, но нет, люди привыкли оправдывать собственную трусость, и также, как и вышли, они вскоре войдут обратно, вернутся в дома, забудут, что им вещали, а процессия так и не образумит заблудших овец. Люди привыкли к страданиям, они не поверят, что есть выход, и похоронят себя своими же устрашающими мыслями, обрекут себя на постоянный непосильный труд, голод и смерть.

— Вы, увидайте правду, придите, узрите собственными глазами, какое чудо в конце мира. Чудесный механизм, что не посилен человеческому разумению предстанет пред вашими очами, и вы перестанете бояться, ведь только Господь способен на такое изящество. Вы, не бойтесь, откройте души новому, перестаньте считать конец мира обителью дьявола! — множество голосов слилось в унисон, все как один заголосили, неумолимо унося за собой спасение, — О, люди, вверьте нам жизнь, вверьте порождённому точному знамени, что указал Бог через механизм, способный выбрасывать ввысь клубы дума, способный издавать звуки сравнимые с песней тысячей ангелов. О незабываемое наслаждение вы испытаете, вы. Кто живёт поблизости от знамени, каждый день могут узреть знамение, так и вы не откажите себе в милости! Бойтесь умереть здесь, как ничтожества, но не бойтесь жить, как господа, в краю столь славном, где нет боли, страданий. О, люди, не бойтесь, идите за нами, не закрывайте двери, не бойтесь умереть по дороге, ведь сладостна та смерть, что сокращает путь к счастью.

В речах виделся дивный смысл, и Нес приготовилась уйти, бросить людей под землёй на муки и убежать от мыслей, что наполняют голову болью. Она ни единожды слушала, как разрастается песнь славной процессии, но никогда сильно не придавала ей значения, но сегодня убеждения подорвались, разочарование подталкивало в лапы проходимцев, а может и правда людей, желавших помочь. Они вещали о мире, о любви, их речь каждый раз менялась, но всегда несла одну неуклонную мысль: лучше смерть, чем жизнь, подобно рабам в услужении короля. И люди, кои считают дворец неприступной крепостью и кои свято почитают его владельца, изредка, в дни, когда песнь льётся, на мгновение, видят другую сторону жизни, но вскоре теряются, когда песнь смолкает. Будто наваждение не сходит с их умов, и верность королевству увеличивается, а вера в шарлатанов спадает. Но Нес больше не желала, чтобы её настрой спал, она хотела переиначить судьбу, но трусливо отошла от окна, прикрыв его занавеской, чтобы не слушать, не поддаваться влиянию. «И всё же мне так хочется избавления, но я не такая смелая, я побоюсь идти в одиночку, я жалкое существо», — плечи Нес сковало судорогой, она затряслась от мыслей о том, что продолжит влачить существование.

— Надеюсь, ты не поверила в лживость, что несут сектанты? — старец подошёл ближе и открыл окно нараспашку, насмешливо впустив ласковое заверение, нёсшееся отголосками из-за угла внутрь.

— Уж лучше, чем верить, что конец мира — всего лишь путь в ад, — резко ответила Нес, отпрыгнув от окна.

— Конец мира не ад, но и не рай, о котором они говорят, поверь.

— Так что же там?

— Я не знаю, я там не был, надо спросить тех, кто видел чудо, которое обещают люди в мантиях. Только вот я кого не спрашивал, никогда там не бывали.

«Вот и вся правда, которой нет. Что ждёт на границе мира? Стоит ли туда отправляться? И вера во что бы то ни было тает, как восковая свеча, а свет предстаёт ограниченным. И почему никто там не был, разве никто не решился?», — Нес приуныла, ожидая услышать бредни про ад, она разочаровалась куда сильнее, не услышав никакого объяснения вовсе. И дева снова погрустнела, вспомнив как звал Уолтер проверить, разузнать, где заканчивается ложь и начинается истина. Свет велик, но без осмотра, без проверки нельзя и представить насколько. Можно ли найти других людей за пределами царства или клочок, где люди их мира обитают, единственный пригодный для жизни? Но нет, ей теперь не узнать, она упустила момент, и сожаление — всё, что осталось; а любимый покоится где-то там, в руках ли матери, на пике ли или закопанный ли в земле. А он всего лишь хотел урвать счастье, проверить приемлемость чужих рассуждений, не доверившись всякого рода истинам. Книжки, которые удавалось достать, переписанные руками людей, передававшиеся от человека к человеку, они не могли дать всей правды, они умело завлекали в истории, но не давали ответов. Истории про пиратов, бороздящих бесконечные потоки воды или сказки про фей, осыпающих людей волшебной пылью, где граница между вымыслом и реальностью? Нес не дано было узнать, она могла бы не быть такой трусихой и отправиться в путешествие, но… И вдруг она подивилась, как быстро забыла о вещах более приближённых, более важных. И вот он Уолтер, во всей своей красе, не успокаивается, приходит и завладевает разумом бедной Нес, но она рада и такому мимолётному его присутствию. «Пусть бы совсем завладел моей головой и телом, мне бы не пришлось вытаскивать мир, самолично, из недр отчаяния», — подумала Нес, но не стала долго предаваться неосуществимому.

За улицами, за домами, за забором, за лесом скрывались друзья, молившие о спасении, и есть ли что-то, куда более важное, чем осуществление их небольшой, несмелой просьбы? Справедливый Густав, отважный Йозеф, необычайно смышлёный Алан и ещё шестнадцать людей, что горой стояли за любимого, они ни на миг не отстранились от плана, и сейчас, по стечению обстоятельств, готовы были продолжить борьбу. Борьба, не равная по силам, но дающая мнимую надежду — вновь подняться на поверхность земли; и Нес поняла, что готова направить отряд в новый путь в тот момент, когда снаружи раздались вопли. Сильные выкрики нечеловеческих голосов раздались через открытое окно, и девушка, перестав бояться, выглянула, обнаружив, что процессия, столкнувшись со стражей, шедшей навстречу, ниспала перед мечами, направленными промеж глаз. Половина мужей в длинных одеяниях стояла, поджидая, когда их черёд понести наказание, вторая же половина сносила удары хлыста по спинам. Одеяния разрывались от быстрых метких ударов, что хлестали промеж позвонков. Крик стоял невыносимый, в глазах Нес помутилось от количество неправедной боли. В чём они повинны, даже сели их речи и лживы, разве заслуживает человек истязание?

— Сделайте что-нибудь, перестаньте смотреть, — взмолилась Нес, ища взгляда священника.

Старец отводил свои стыдливые глаза, слушал нечеловеческий вой и где-то в глубине души, в самом потаённом из её закромов, радовался, что иноверцы получают по заслугам, но не мог признаться себе в этом. Жесткость присуща любому человеку, она испепеляет благие проявления, а такая наивная неприкрытая мольба милой молодой женщины вытаскивала наружу неведомый по силе стыд. Батюшка прикрывал глаза, чтобы не видеть гнусность своих мыслей, он прежде никогда не вмешивался, но он никогда и не не наблюдал истязание прямо перед своим домом, истязание, кроваво звучавшее через оконный проём. Обычно стража делала свои дела быстро, как будто укрывала одеялом вовек, а не орудовала хлыстом, заставляя человека выть от боли. Хлысты — медленная смерть, направленная на излом духа, и вся чернота и похоть доколе погребённых мыслей из-под него вырывается наружу у неподготовленных к физической боли тел. Слабые тела неспособны сопротивляться под пытками, лишь крайняя степень выносливости помогает претерпевать длительные мучения. О, люди, они страдают и молчаливо сносят побои, стоически терпят, пока их кости ломаются, зубы выдалбливаются, тела уродуются.

— Крики, они кричат, помогите, прошу!

Нес неприкрыто желала, чтобы её услышали. Как она поведёт за собой, как спасёт от гибели, если её слова ничтожны, если они не помогают уверовать? Крики продолжали нарастать, а удары становились чётче и болезненнее, плоть разрывалась, а девушка просто смотрела, смотрела, как смотрела и в день наказания Алана. Она прекрасно видела, что если плеть не остановится, то мальчишку забьют, но тогда она промолчала, но сейчас нужно было действовать, иначе смерть снова пришла бы, какая по счёту за день? «Прекратить, надо прекратить поскорее», — вертелась одна единственная здравая мысль, — «Бежать из кошмара, выдернуть людей из объятий погибели». Она не смогла спасти товарищей ночью, не уберегла любовь всей жизни, бросила выживших под землёй; она не смогла так много, но сегодня в страх и отупение вверились разумения Уолтера, а значит она была уже не той скованной предрассудками дева; она переродилась в воина, за плечами которого жило путеводное знамение любимого.

Выбежав из избы, Нес потянулась к ножу, чтобы порешать изуверов, отогнать от людей. Она бежала без оглядки, не думая о том, что случится дальше, не было будущего впереди, оно исчезло с любимым, осталась славная битва и один печальный исход. Её надежда вверялась в сердца людей под землёй, вера в то, что они умудрятся выбраться, стучала в висках; она отправилась на охоту первой, чтобы не пасть зверем, оставшись в стороне. Если судьба окажется неумолима, так лучше лечь на землю человеком и в твёрдости почвы найти успокоение бушующего мятежного духа. Добравшись до забора и открыв нараспашку калитку, Нес замедлила шаг, присмотревшись к врагам, она прикидывала сколько сумеет победить. Свирепость вскипала в крови, миг сладостного слияния ножа с плотью приближался, внутри горела жажда убивать, то было наваждение, скрывавшее грехи и сомнение. Нес нашла в себе свою худшую сторону, когда погибель придёт, то талая вода унесёт эту сторону к центру земли, но хорошая сторона не явится, её похоронили преждевременно, её больше не найти в тех глазах, в которых горела любовь, а не смерть.

— Стой, спрячься за мной, — голос прошептал прямо в ухо.

Вздрогнув от неожиданности, Нес оглянулась на старика, что вышел след в след. Она начинала злиться от промедления, все чувства обострились до избытка, и ничто не могло снять это напряжение, кроме пролитой за правое дело изуверской крови. Но деве не удалось издать и звука сопротивления, батюшка уже встал вперёд, спрятав от десятка глаз своеобразно одетую девушку. Стража, оставив иноверцев в покое, посмотрела с благоговением на служителя Бога, пред ним они не смели причинять вред, истязать и мучать. Ни единого раза за жизнь Нес не видела, как останавливаются в свирепом дурмане люди, питавшиеся человеческими страданиями, и ей стало не по себе. «Так что ж, они верующие что ли?», — подивилась девушка, — «Если это так, то как они смеют бесчестно калечить жизни, отнимать еду и убивать?». Противоречия роились в голове, как мухи, возвратив внутрь макушки ноющую боль. Один день извратил абсолютно всё, стража представилась добром, друзья злом. Коли стража могла совмещать грехи и веру, то и в старых понятиях впору было искать подвох. Может и правда, тайна жизни в двуличии? Изобличения прошлых дел виделись тлетворными разрушающими порядок; и Нес вскоре ощутит несмываемый поток осуждения, и она сама заставит его струиться, ведь все поступки совершённые «до» не покроет ни одна самая праведная жизнь «после».

— Батюшка, вам бы внутрь зайти. Мы должны наказать иезуитов, — сказал юнец в сияющих латах, а товарищи тявкнули в согласие.

— Нет, не могу я смотреть, как перед моим домом кровь проливают, — ответил старец.

— Так значит мы пойдём, а нарушителей заберём, — сняв шлем, молвил муж, что стоял спереди, видно командир.

— Так и идите, а они пусть лежат на земле. Думаю, они понесли уже наказание, пущай идут с миром.

Старший по званию недовольно скосил взгляд на лжецов, но махнул рукой, чтобы стража расходилась. Сила слова, что вещал старец, подействовала мгновенно. Нес опустила руки вниз, они, в напряжении ждавшие разрядки, готовые выхватить оружие по первому зову, ниспали по бокам. Нес мысленно запричитала от несправедливости. Деве не удавалось понять, почему вера заставила сложить оружие, невольно ей захотелось обладать такой же убедительностью речи, как у старца; всё перевернулось с головы на ноги. Да что же это такое, в глазах командира осталась незавершённая ярость, да он отпустит, но только на время, чтобы однажды докончить миссию. В следующий раз он будет истязать медленнее, будет хлыстать и хлыстать оголённые спины, рассекать кожу, вырывать плетью внутренности, обнажая их свету, внутренности, что вечно сидели в тьме увидят солнечный свет и отдадутся в лапы темноты навсегда. Яркая картинка пронеслась в голове Нес, будто она могла видеть то, что представлял себе гадкий стражник. Нет ничего важнее мести для того человека, что единожды узнал превосходство, даже самый добрый и смиренный прикроет глаза, когда захочет уничтожить того, кто на его личный взгляд заслуживает праведного наказания. И он же это сделает во благо Бога, будет считать себя верной рукой Господа, будет исправлять мир посредством своего меча и хлыста, не чувствую никакого раскаяния.

— Идёмте, идёмте, — промолвила в безумие Нес старику, она не хотела, чтобы и он узнал мысли стражника.

— Кто это? — позабыв перед кем находится, гневно выкрикнул командир, — Что за дева прячется за вами?

Не удержавшись на месте, Нес выскочила из-за спины и горделиво приспустилась ближе, чтобы её хорошенечко рассмотрели. Она не знала долго ли продержится перед кучей стражников, трусливо не сбросив оковы, но подбадриваемая любимым, но не спешила убегать.

— Моя подопечная, учится у меня богословию, — соврал батюшка.

— Хорошо, а почему она сегодня не дома? — уточнил стражник, — И почему одета в мужскую одежду, словно бродяга или, куда хуже, мятежник?

— Она ушла раньше приказа, я учу её прилежанию, поэтому она приходит ещё до рассвета. А одежда вполне пригодная для усмирения горделивости, вы же видите сколь много в ней гордыни. Негоже молодой деве расхаживать не послушницей.

— Да, гордыни и впрямь много.

Главный стражник усмехнулся и сплюнул прямо перед ногами Нес, а следом смачно поржал от её отвращения на лице. Сносить унижение она научилась, но этот гад был превыше её терпения, и рука вновь поднялась ближе к пазухе, готовая в любой момент вспороть брюхо пузатому борову. Нес представила внутренности командира иезуитов, выпотрошенные, валяющимися по земле, представила командующего иезуитами в агонии валявшимся на своих же внутренностях на этой же самой земле. Он будет умолять облегчить его страдания, сделать привычный оборот ножом в сердцевине сердца, а она будет смотреть прямо ему в глаза, не шевелясь, в исступлении дрожа от смеха, не двинувшись с этой самой земли. Старец, завидев движение, подошёл вплотную и взял руку, опустив её резко вниз, плечо Нес заныло от боли.

— Я научу её смирению, будьте благодушны, не карайте её за дерзость. Она самолично пришла ко мне в поисках спасения от черноты души, нельзя карать человека, который ищет праведный путь, — батюшка заговорил вновь, что слегка поубавило злость Нес.

— Ладно, так уж и быть, пусть учится, — стражник развернулся, чтобы уйти, но неожиданно вспомнил одну вещь, — Пусть сейчас же идёт домой, если не застану дома при следующей проверке, придётся всё же наказать. Ты живёшь с кем-то?

Сердце Нес затрепетало от волнения, она и забыла думать, что путь домой не отрезан. И теперь, когда возможность вернуться приблизилась так близко, что осталось протянуть руку и ухватить, путь захлопнулся, не дав насладиться видением.

— Она живёт в доме Уолтера-пахаря, сестра она ему названная, дорогой господин, — ответил батюшка за Нес.

Глаза девушки завращались, она не знала куда себя деть, жуткое предчувствие до избытка наполнило тяжёлую грудь. Следовало бы бежать без промедления или наброситься с ножом, как и было намечено, но Нес не двигалась, и только пот градом стекал по спине.

— Сестра изменника! — отозвался злобно командующий и обернулся, чтобы как следует оглядеть деву, — Так знай сука, что твой брат мёртв, он предал царя, его смерть должна быть для тебя в радость. Возрадуйся же! Чего ты не радуешься!? Радуйся, изменник мёртв!

Торжество, с которым голосил стражник, было сравнимо с моментом ликования, когда Уолтеру и Нес впервые раз удалось обчистить амбар, когда они сидели под ивой, отъедаясь до пуза украденной едой, то чудное чувство превосходства и силы над обстоятельствами вырывали наружу ликование и беспредельное счастье.

— Ваша послушница видно тоже предательница раз не радуется. Боюсь, мне придётся её допросить, она могла быть в курсе дел брата.

Рука полная ненависти схватила за локоть. Дева беспомощно обмякла под гнётом, стражник схватил так сильно, что перехватило дыхание, а кости внутри конечности сдавленно застонали от натуги, пытаясь не сломаться. Из глаз брызнули слёзы, и девушка смиренно покачнулась на ногах, былое стремление к убийству исчезло, а нежданная радость вырвалась смехом из груди. Нес смеялась так живо и ярко, что захват ослабился. Сделавшись пленницей мыслей, дева вспоминала, как Уолтер щекотал, когда они валялись до рассвета в траве, вспоминала, как они бегали друг за другом по мелководью, пытаясь намочить один другого с головы до ног. Веселые дни сумели выстоять перед натиском мучителя, выкрутили плохие мысли, унесли далеко назад, в дни, где будущее ещё не наступило. Упование прошлым, Нес и не ведала, что оно куда прекраснее видений неосуществимых сказок, ведь оно существовало, оно действительно составляло часть незамутнённой жизни.

— Она одержима бесами, что ли? — гадко уставившись в рот Нес, спросил стражник.

— Вы же сказали радоваться, так она и радуется. Вы, что же, не видите? — смиренно ответил старец.

В приступе гнева от непредвиденного веселья командующий бросил Нес наземь, да так, что она ударилась об калитку, звон заглушил голоса прошлого в голове, прекратил смех. Схватившись за макушку, девушка заныла от боли, а уж после осмотрела руку, которая пригладила волосы, и оторопь сковала тело, ведь ладонь покрылась вязкой алой кровью, а в ушах засвистело, как будто чудо с края света прибыло прямо сюда.

— Радуется или нет, но допросить придётся, мало ли где она шлялась в ночи, — стражник не спешил покинуть порог.

— Она была со мной, я же уже сказал, — продолжил настаивать священнослужитель, — Пришла до зари и смиренно читала молитвы. Вам моего слова недостаточно, неужели мучить бедную девушку, что потеряла сегодня брата, необходимо?

— Не брата, а изменника!

— Да, он изменник, но и брат.

Командующий резко побледнел, оспаривать слова служителя было одним из самых тяжких грехов. Мучить людей для него и то было легче. В нём боролись два противоположных чувства: оставить девку в покое, едва ли она что знает, женщины крайне тупы и не способны ничего замышлять, или же отправить её на плаху, пусть знают люди, что ждёт каждого, кто пригревает в домах изменников.

— Клянусь, она была со мной и ничего не подозревала. Пусть она погорюет, а уж после горечи она сможет уяснить, что вы сотворили поистине благой поступок, который несомненно зачтётся на божьем суде.

Перспектива скосить часть грехов пригрела дерзость и мелочность командующего, и он удовлетворённо заулыбался от ожидания спасения собственного за спасение одной жалкой овцы.

— Ладно, она не похожа на предательницу. Но пусть впредь внимательнее присматривается к окружению, и сразу же докладывает о неверности стражникам. Нечего слепнуть даже в тех случаях, когда узы родства связывают воедино, — стражник наконец отправился в путь, прихватив своих товарищей.

Люди в мантиях отправились следом, собрав свои пожитки в виде знамений и сказаний о чудесном конце света. Казалось мрак ушёл, но Нес явственно ощущала, что не забудет, как плюнули ей под ноги, пообещав себе, что этот стражник, в будущем, ещё пожалеет, что не прикончил девку сразу. Мысли о мести — вот что согреет Нес в холодную пору и даст пережить зиму, целей стало больше, как и причин на время задержаться живой.

— Так и будешь лежать иль пойдёшь в избу? — уточнил батюшка, мягко присаживаясь неподалёку.

Старец увидал текущую струйкой кровь, собираясь прибрать, но не успел, рука перегородила ему путь, Нес не дала к себе прикоснуться и, неосторожно цепляясь за землю, скрутилась в клубочек, спрятавшись от всяких глаз. Унижение, коему подвергли нещадно забытую плоть, горячо отдавало в виски, а ужас, и грязь промеж пальцев вперемешку с кровью вились, они как некогда чистая кожа отбивали ощущение уюта, стоило бежать в некогда задуманное путешествие, вечно притворствовать и потакать страхам больше было невозможно, но непреодолимое веяние стыда и беспомощности окатили стрекающим огнём.

— Я собираюсь домой, да домой! — воодушевлённо запела Нес и из своего калачика начала выстраиваться в горизонтально оформленного человека, — Домой, домой, домой!

Без перерыва Нес повторяла слово, что вечно жалило, но сегодня благодарственно нежно уповало на отречённость. Захлопав глазами от переизбытка чувств, дева, не ведая, что творит, подобрала своё тело и было уже понеслась восвояси, как услыхала голос старца. Он был где-то в отдалении и слушать его было неестественно, словно некая не заточенная кромка металла произрастала от конца пальцев ног, вклиниваясь тупым остриём в самое горло.

— Нельзя домой, ты не сможешь, заблудишься, слушай меня, сосредоточься. Ты в своём одиночестве можешь обезуметь, не иди, останься здесь. Стань и вправду послушницей, прекрати поддаваться черноте мыслей. Один лишь ты человек, нет в тебе иных людей.

«Но как же нет во мне никого? Вы больно раните. Я и Уолтер здесь, как можно не видеть наше единение», — думала Нес и проскакивало в ней величественное торжество любимого, — «Мы здесь, в своём обличии предстаём не едино, но и не в одиночку, я не могу слушать, не хочу понимать, мне нужно домой, домой, домой!».

— Мне нужно домой! — вслед за мыслью тараторила Нес, убеждая и батюшку, что не ошиблась в своих рассуждениях, — Мне нужно заснуть в своей постели, а завтра… завтра наступит рассвет, и завтра я подумаю, чего лишилась.

— Милая дева, ты не сознаёшь, что губишь себя. Ты одна, твой благоверный умер, запомни, дай себе погоревать, а после отпусти его видение, иначе быть беде.

В тумане, навлечённом на всякие доблестные деяния, иногда следует различать обе стороны одной заумной мысли, но как же обнаружить стороны, если слишком туп, чтобы их распознать? Лицезрение чужеродных идей и претворение перед Господом, не иначе личина отвернётся прежде чем найдёшь между этими постулатами отличия. Нес воспарила, она захотела домой с пущей страстью отверженной. В ней оставалось незамеченным естественное желание жить жома, хотя и дом, как будто перестал существовать, но она к нему стремилась, как никогда раньше. Она переменила его положение, предала былой дом, и сейчас могла именовать домом только тот дом, где прожила с Уолтером лет количество которых не следовало и считать. Прежняя ли жизнь шептала вернуться, либо новая неопознанная возвращалась сама оттуда, где и дятел по дереву не стучит, и соловей не поёт?

— Дом, мне надо домой, домой! — молвила дева в предрассудке, что смирял голову, — Домой!

— Тогда я тебя отведу, дом, значит дом, — старец протянул руку, чтобы ухватить ладонь и проводить, но Нес в ошеломлении отшатнулась.

— Сама, я хочу сама!

— Раз решила, так и иди с Богом.

Батюшка перекрестил вместо того, чтобы выступить провожатым, он явственно чуял, что дева желает побрести в одиночку. Она за полсуток забыла, что значит делить путь с кем-то ещё, либо не помнила и прежде что это значит. Но она ничего не забыла, а провожатый ей не требовался лишь по одной причине, что у неё никто не пропал, любимый последует по потам, и деве вдруг взбрело, что странно старцу предлагать помощь, когда есть рядом тот, кто поможет и так.

— Почему вы соврали? — мысли Нес путались, но она пожелала узнать, по какой причине убеждения старца сломились, — Почему сказали, будто я ваша послушница, вы же и сами знаете, что я делала ночью?

— Верю, что ты можешь исправиться. Дитя, а если я сейчас отрежу тебе путь к Богу, как я могу зваться священником?

— Но вы же знаете, я убивала.

— Это не так и важно, но важно то, что ты не раскаялась.

— Как же не важно? Я сознаюсь перед вами в убийстве, видно вы не поняли. Я убивала мучительно, нарочно, чтобы продлить их жизнь в агонии. Я хотела их страданий, — батюшка не отвечал, и Нес продолжила настаивать, желая чтобы её наказали хоть словом, — Убийства, я убивала людей, скольких я не считала, они захлёбывались кровью, когда я им резала глотки. А многих я убила, просто по той причине, что они не желали мучиться перед смертью, молили меня, словно Господа Бога, забрать их жизнь поскорее. И после этого я имею шанс на спасение?

Голод по беседе, по неправомерной отсталой беседе, и жажда уверовать во спасение мучили Нес, будь тут Бет, та мать, что украла жизнь у дитя, она бы смеялась как бес и повторяла, что нечего отчитываться перед служителями, они видно не понимают всю прискорбность людского положения, потому и не могут различить грех.

— Ты ещё можешь покаяться, — упорствовал батюшка.

— Но я не вижу вины, я поступила правильно. Да и вы не можете меня осудить, я невинна. Невинна! — вскричала Нес и поняла, что забыла главный аргумент в споре, — Уолтер не был моим братом, ни одного мига, он был моим любовником, моей похотью и страстью. Мы не венчались, не клялись перед Богом, но мы предавались утехам. Сладострастно, не ведая стыда и греха каждую ночь, покуда он был живой, спали вместе в одной кровати. Мы жили во грехе, батюшка, грех неотделим от моего существования, ваша ложь меня не спасёт, не губите и свою душу вслед за моей!

А старец будто не слушал, но постоянно качал голой, не знала Нес, что это значит, это могло быть либо истинной ненавистью, либо истинной любовью. «Каждый человек может быть спасён, но не каждый этого заслуживает. Не признавший свою вину человек не имеет права быть прощённым. А вдруг…», — дева взволновалась, — «… а вдруг я уверую когда-нибудь, в будущем, и помолюсь праведно, смогу ли я тогда найти спасение?» И будто в ответ на вопрос, едко сжигавший изнутри, возник старец.

— Знаю я вашу связь, потому и хочу, чтобы ты раскаялась, ты дитя не ведаешь, что говоришь, но твои покаяния для меня услада. Осталось тебе понять, что ты совершила, и тогда ты сможешь найти ответ.

— Вы знали о нас с Уолтером и всё равно солгали командующему? Видно ваш грех больше, чем мой, — Нес не стала припадать к руке батюшки, что он ей протянул, а лишь скомкано стала удаляться, всё дальше и дальше.

— Дева, ты не ведаешь, покайся, ибо твои грехи можно замолить, ты не ведала, что творила!

Громкий возглас посреди дорог не задержал, и Нес продолжила дорогу в пустоши дней. Ни одного живого человека не встретилось по пути, лишь некие подобия человеческой сущности, что со страхом взирали из-под вздёрнутых занавесок. Трусость руководит сущностью людей, определяя какое дозволение может быть осуществимо в промежуток времени отмеренный по идейному лютому отчаянию. И время всё-таки следует чередом непонятным, вот солнце начало опускаться, а вдруг снова застопорилось, и когда оно последует дальше вниз, никому неизвестно. Однажды Нес столкнулась с непомерной по людской мере длине суток, когда святило не заходило и не восходило так долго, что она по дурости предположила, что мир умер. Да, миг творился и противодействовал скомканной дури нещадно долго, но поборол остановку и двинулся по одному всякому ведомому направлению, только Нес заметила, что время на какое-то мгновение совсем остановилось. И тогда ей стало ясно, это она глупа, что считает время осмысленным, остальные же в действительности никогда и не ведали, что возможно сократить или увеличить время в сутках.

Нес двигалась неспешно, не так как двигалась время назад, выйдя из-под толщи земли, она дразнила округу, хотела увидать, как испуганные глаза убегают вглубь, глубже чем дальняя стенка избы. Ей было весело наблюдать за людьми, она знала их мысли. Они полагали, что девка на улице выжила из ума, ибо вздумала шататься снаружи, не оглядываясь, но им то было невдомёк знать, что сам главнокомандующий приказал ей идти домой. Тот дом, который был вовеки потерян, вернулся из небытия, и сладкое чувство восторга обуревало сильнее с каждым шагом, возвращающим в милый дом. Дом, что даровал жизнь в первый раз, стоял напротив дома, что возродил к жизни во второй раз. И две избы, кручинно и непреложно отозвавшиеся из-за угла, дали Нес рождение в третий раз. Она и не думала, что посмеет прийти сюда в совершенном одиночестве, Уолтер не бежит следом, он непременно следует вместе, но не следом, теперь дом, полноправно, только в её распоряжении. Много людей могли завладеть избой, все настоящие не рождённые братья и сёстры любимого, его греховная мать, неудачно убитый отец, но вот она Нес пришла на порог, переступила его и легла на бревенчатый пол, схватила рубашку любимого, обнялась с ней, поцеловала ткань, вдохнула родной значимый запах и впала в подобие спячки, которая бывает лишь у зверей.

И зверь ли она или человек, уже и не было разницы, она и добычей была и охотником, а запах, струившийся по пазухам носа, отзванивавший в самой сердцевине пронизанного сердца, летел и внедрялся, и вот оно счастье. Не важно, что на улице подступает холод, не важно, что убогая зима завладевает непокорным миром, не важно ожидание завтра. Сегодня, сейчас аромат любимого распространяется по каёмке, наваждением засасывая в самую гущу небесного мира. В запахе, в груди, в мыслях сливаются воедино все миры, и единение возлегает вместе с Нес, лаская лапами спину девы, окутывая с головы до ног, а дальше живительный сон, и как не хочешь избежать примитивного обыденного действия, от своих чуждых потребностей не сбежать. «Человеку, что мало думает, мало и нужно: безопасность, сон, да еда; так почему потребности не учитываются и неустанно крадутся другими людьми? Почему даже эти малые крохи отбираются?», — последнее что успела сообразить Нес, отдавшись в лапы обыденности.

Глава 6. Да будет упование!

Нет ничего лучше, чем проснуться в собственном доме лёжа в обнимку с любимым, да никогда этого не случится. Очнувшись от лучей солнца, что проникали сквозь окна, Нес не смогла представить, как долго лежит на полу. Тело болело от твёрдой поверхности, а вывих в плече отзванивал с ноющей неугомонностью. Вокруг творилось безобразие, вещи валялись кое-как, запустение и разруха буйствовали за четырьмя стенами, и хотелось просто лежать и лежать, а время пусть двигалось бы дальше без устали. Вдохнув ещё раз аромат рубашки, дева закопалась в неё полностью, нацепила на голову и прикрыла ею глаза, что ещё немного вздремнуть. Сон никак не шёл, а с бесцельным лежанием уж очень не хотелось расставаться. Вспомнив последние дни, Нес смутно подумала, что заблудилась. Голова работала на пределе, пустые бесплотные замыслы полностью изничтожились. Гудение внутри черепа достигло своего апогея, вырывалось оно наружу в виде неудержимых приступов тошноты. Ненависть к самой себе пронзала донельзя, но несмотря на это — плана не было. Она не знала, что делать сегодня, завтра, в любой другой день. Стоило бы пойти проведать остатки отряда, принести провизии, но до утра дня, наступившего за пределами дома, девушка и не помышляла о том, как ей найти ту самую еду. Её закрома едва ли были наполнены, а вскоре, после раздела урожая, придёт стража и отберёт большую часть пропитания на зиму.

«Вставай, вставай, иди, иди хоть куда-нибудь!», — твердила себе Нес, от чего голова гудела сильнее и сильнее, — «Тебе нужно идти, иди собирай урожай для начала, иди приберись, сделай хоть что-нибудь, глупое тело!». От злости глаза налились тяжестью, и девушка, не ведая тому причин, начала их растирать, заставляя тяжесть уйти, но ей это не удавалось, а от интенсивного движения закружилась голова. Два дня назад она ела последний раз, в доме священника, от которого убежала впопыхах, преследуемая виной и расплатой. Думать заранее, что за муки её ожидают, она не могла, будто уже отдалась в плен и преклонилась перед изуверской рукой истязателя. Сложив пальцы крест на крест, Нес дёрнулась, как ошпаренная, ей удалось подняться сразу же, увидав подлинный страх наяву. Рубаха, что осталась лежать на полу, стёртая в любящих руках, поблекла и покрылась серой пылью, собранной с грязной поверхности, где удалось покемарить. Кровать, стоявшая около стены, подзывала к себе, желая подарить мягкое убежище под покрывалами, но Нес в ужасе отвернулась, видения счастливой жизни слишком больно отзывались в груди. Покуда можно будет сносить неудобства, они помогут припрятать позывы в груди, куда лучше лежать на твёрдом полу, чем возлежать на перине, одинокой.

Отряхнувшись от пыли, Нес припала к стеклу, открывавшего вид на двор. Из окна виднелся давний дом и двор, в которых она провела целое детство. По соседству резвились дети, играли в догонялки, оставшиеся наедине перед ликом зимы. Родители, что бросили наконец попытки найти потерявшуюся дочь, сейчас трудились в поле; и им оказался не чужд труд перед наступлением голода, горе прошло, а работа, как никогда, утешала. Урожай, что сожгло треклятое солнце, был скуден, а от того каждый молился собрать побольше, чтобы Бог увеличил съестное, даровав чудо, которое так ожидали крестьяне, но которое опять не случится, видно грехи не дадут чуду произойти, грехи всего рода людского, а не потому что чудес не бывает. И кто-то из-этих детей погибнет, как погибли и братья Нес, как погибла и она, когда смерть их забрала. «Сегодня ли выйти или дождаться завтра?», — Нес думала до умопомрачения, вытаскивая из глубины запрятанные где-то внутри мысли, — «Если сегодня, то нужно идти, если завтра, то стоит пойти поспать». Так она рассуждала и прошлым утром и, выбрав второе решение, уснула крепким сном до нового утра, но наступило новое утро и опять пришлось встать перед дилеммой старого утра, и Нес, не выдержав напора, ниспала, колени подогнулись сами, руки не удержали тяжесть тела, хоть и уцепились за подоконник. И вот она стояла поверженная не воином с мечом, не голодом и не заразой, поверженная собственной головой, постоянно подкидывающей загадки.

Рот девушки распахнулся, она задышала как псина после долгой изнуряющей прогулки на жаре. Дышала часто и неглубоко, насыщаясь головокружением, и поджидала момент передышки, чтобы уползти на прежнее место, схватить рубашку и упасть в сновидения, а завтра снова попробовать выйти. Неуверенным движением, внезапно, без предупреждения, ладонь Нес ухватилась за верх стены, ногти стёрлись под корку, а она только и могла, что скрежетать древесину, оставляя следы в виде царапин по стене. Сил не хватало, чтобы ухватиться и встать, но девушка не теряла надежды, повторяя попытки снова и снова, напитывая колени решимостью. Когда удалось встать на полусогнутых ногах, первый шаг дался сложнее, чем первое убийство. Идя к двери, она не верила, что сможет преодолеть столь много, но открыв проход и впустив внутрь порыв прохлады, дева смирилась, что нет пути назад и вышла в стужу. Одежду и немытое тело сковал лёгкий морозец, и, озябнув, Нес почуяла жизнь. Листья, что были сорваны с деревьев порывами ветра, возлегали перед её порогом, нечищеные тропы и осень игрались с воображением, вырисовывая причудливые узоры. «Как здесь суетно, снаружи», — подумала Нес, увидев как люди снуют по улице, перевозя на телегах пропитание на зиму, — «Мне будет дано меньше положенного, я бросила работу, не помогаю людям».

Замёрзшие руки закоченели, пальцы сгибались чересчур плохо, но девушка не спешила зайти обратно, боясь не вернуться сюда через миг. Волосы, что доходили до бёдер, развивались грязными патлами, трепыхаясь, привыкали к наружи. Вид девушки, что стояла в проёме дома, привлекал внимание проходящих, сочувственные взгляды истребляли душу; каждый из проходящих мимо подозревал, что в доме произошло непоправимое горе; добрый сосед Уолтер не является следом за сестрой, его забрала жажда помочь людскому несчастью. Мятежников не понимали, считали безумными, но отрицать того, что, благодаря им, не все подыхали с голоду, люди не могли. Когда в голове перед дворцом на пике обнаруживался бывший сосед, люди даровали остатку тела взгляд жалости и крестили, будто вымаливали прощение заблудшей душе. Лицедейство царило также основательно по улицам, как и безумный король, что сидел на престоле. Сочетание раболепия перед короной и благодарности к мятежникам удавалось скрывать и от самих себя, люди не чувствовали противоречий, как явственно его ощущала Нес. И всё же она любила их, человеков, бродящих по улицам, той любовью, которой можно любить людей, как любишь и самого себя, любишь себя человеком.

Собравшись с духом, Нес перестала беспокойно поддёргиваться и выбрала наиболее лёгкий путь на сегодня. Сперва нужно было переодеться, набрать воды и умыться, чтобы больше никто не смел смотреть на неё свысока, и, в конце концов, срезать надоевшие патлы, и пусть её перестанут считать женщиной, скажут, что порядочная дама не должна носить короткую стрижку, но ей не перед кем было рисоваться, страхи все сбылись, и мир, что на краткие лета предстал чудесным, напомнил, где её место. Одиночество и смирение, именно эти два чувства так яро рисовались, когда впервые семья ушла, сейчас же и вторая семья сгинула бесследно, пророчество сбылось. Вернулось старое несбыточное желание соединиться с родными, обрести покой в объятиях любимых людей; не каждому по судьбе похоронить всю семью, но когда такое случается дважды, то в пору перестать верить в то, что злой рок отступит по одному хотению.

Надев подобающий наряд и смирив гордыню, Нес пошла в люди, опустив голову, преклонив её так низко, чтобы избежать глумливого сопровождения. Люди казались дикими, раз продолжали бессовестно оглядывать с головы до ног. Под испепеляющими взглядами она неустанно двигалась вперёд и назад, наперевес с тяжёлыми кадками воды, нося их и нося, пока не набрала воды с избытком, не заполнила все бочки разом, и даже тогда продолжала ходить, с каждым разом чувствуя, как становится сильнее, взгляды перестали её беспокоить, шептание за спиной злить, а ноги сотрясаться под тяжестью.

Внезапно, проходя в очередной раз через весь город, она увидала женщину с впалыми тёмными глазницами и болтавшимся наперевес огромным пузом. Неестественно огромный живот прятал за собой маленькую женщину, а глаза скрывали и лицо, трудно было узнать, кто находится позади, как будто прилепленных наспех частей, если бы не одно явное отличие: маленькая девочка, снующая под ногами матери, точно показывала, кто хозяйка живота и глаз.

Жена Густава стояла почти не шелохнувшись, посреди двора, даже в момент, когда ребёнок ударился со всей силы ей в ноги. Девочка упала и залилась горькими слезами, но мать не обратила внимание на помеху внизу, просто стояла и смотрела вдаль, будто и не видела ничего боле, чем горизонт, скрывавший тайну о конце света. Чем больше Нес глядела на женщину, тем больше проваливалась в неуловимую черноту. Она и забыла, что обещала навестить родственников товарищей, сидевших под землёй, забыла оповестить их, что мужи и сыновья в здравии, но прячутся, слишком тщательно закопалась в планах мести. Подвернув ногу, Нес упустила силы, кои наращивала ходя от дома к реке и обратно, кадка выпала из рук, разлив драгоценную воду, принесённую с огромным трудом. В отличие от плача ребёнка, происшествие за забором не осталось незамеченным от жены Густава, по-детски пугливой Лоретты.

— Ты же Агнесс, верно? — спросил встревоженный голос.

— Да, меня так зовут.

— Скажи, ты была около дворца, скажи, ты видела умерших?

— Нет, не ходила.

Подобрав кадушку, Нес с безобразным испугом осознала, что не хочет рассказывать правду ни этой женщине, ни кому бы то ни было ещё. Нужна ли была такая правда этим людям, что не ведали, какой истинной ложью пропитывались постели домов долгие годы? И трусливые позывы к побегу стали завладевать девой, что смиренно склоняла голову, даже не помышлявшей навестить пленников подземных ходов. Она уповала на то, что помощь им не потребуется, что они сами, по очереди, станут выбираться наружу, пока она не сможет вернуться подобающим образом, пока не обуздает глупые мысли, не запустит Уолтера поглубже внутрь, чтобы его знания смогли противостоять её тупости и вверить в голову прекрасный план, который спасёт от погибели.

— Я знаю, его голова там, я знаю, — заклинала Лоретт, — Он мёртв, мёртв. Я не смогу пойти, не смогу.

В попытке скрыть страх Нес улыбнулась и отвернула голову, чтобы женщина не увидала насмешки. «Мёртв не Густав, мёртв Уолтер, она перепутала», — уныло прогоняла улыбку дева, пока не всполошила дыру в сердце и не усмирила нечаянную радость, сменившуюся на уныние.

— Мама, мама! — отчаянно кричал ребёнок в ногах матери, хватаясь за её юбку, — Где папа?

— Мёртв, мёртв, мёртв! — тараторила женщина, продолжая стоять в несгибаемой позе.

Волнение быстро сменило уныние, и Нес, сверкнув глазами, забыла, что держит кадушку, она снова выпала из рук, покатилась ближе к калитке, заставив и её обладательницу, саму, подойти чуть ближе, увидеть картину творившуюся за забором, явно противоречащую живому лику Густава, которого поглотила тьма, а не смерть. Схватив кадушку, дева поднялась на ноги, двинулась в сторону, отвернувшись от улицы, от дома, но не могла ни на чём задержать взгляд, и снова услышала эхом плачущую в истерике девочку и скрытую за огромным животом безразлично тараторящую мать.

— Головы Густав нет на пике, — неразумно выкрикнула Нес, сразу же оглянувшись по сторонам, благо прохожие разошлись.

— Ты не знаешь, ты не ходила.

— Густав жив, ему повезло, он жив, — на сей раз шёпотом откликнулась дева.

— Тогда где он? Не надо меня утешать, не ври.

Полоумие закрыло глаза, туманом заполонило здравый смысл, Лоретт начала лить слёзы, девочка в ногах вместе с матерью, вторив ей, заверещала пуще прежнего, а Нес тупо остановилась, вспоминая ничего ли она не упустила. «А может и правда Густав умер, а его смерть мне привиделась. Вдруг Уолтер сидит под землёй, ждёт моего возвращения», — Нес чуяла, как и сама сходит с ума, только вот не проливая слёз. И дверь отворилась, и картина зверского проникновения ножа в грудь любимого отрезвила в мгновение.

— Он прячется, не могу сказать где, но он прячется, — Нес совсем потеряла голову, продолжая вести разговор на улице, но не смогла промолчать.

Поток слёз прекратился, и Лоретт будто впервые увидела, что она мать, посмотрела на девочку, кричавшую «мама», и наклонилась к ней. Движение далось женщине не легко, она, раздвинув ноги, опустила набекрень, подобрав под себя живот, с отвращением на него поглядев. Лоретт схватила девочку за руку и подобрала её вверх.

— Хватит кричать, прекрати! — девочка, глядя на мать своими невинными глазками, замерла в ужасе, — Мы потеряли отца, он не вернётся, пойми!

— Так я же сказала, он прячется, — недоумевающе повторила Нес.

— И что мне с того!? — раздражённо крикнула Лоретт и поднялась в мгновение ока, оставив недоумевающую дочь внизу, — Если прячется, значит его ищут и вскоре найдут, а значит он всё равно мёртв так или иначе.

Перед Нес стояла не та женщина с чёрными от горя глазами, в ней потерялись все проявления чувств, словно белая калька без каких-либо очертаний взирала с лица Лоретт, человеческий облик исчез. Люди каждый день исчезают, и не важно, что тело продолжает шевелиться, ведь душа покинула глаза, это точка невозврата. До дрожи Нес было противно видеть человека без души, но жалость к созданию всё равно её не покидала, это очень естественно жалеть человека. Дева вдруг поняла, как ошибалась, не давая прохожим глядеть на неё с жалостью, ведь они неосознанно хотели проявить одно из единственных чувств, кое могли испытывать по отношению к другому, остальные чувства слишком глубоки и дарятся тем, кто намного важнее какой-то Нес. И девушка поблагодарила мысленно каждого, кто посреди холодного дня и неустанно нагоняемой черноты дал волю жалости.

Душа человека полная жалости к другому не до конца опорочена гнилью, неведомый страх и завтра её не сломит, пока не произойдёт нечто поистине устрашающее, такое что уже никаких чувств не останется. Много может пережить человек, к примеру, восстать из пепла, если его сломали и растоптали, ведь неизвестно сколько нужно терзаться прежде, чем душа окончательно изничтожится. Вот Лоретт не повезло, она не смогла противиться долго, видно воля у неё была не так и сильна, что ж, это печальное недоразумение человеческой натуры, кому-то отродясь причитается гораздо больше смирения и мужества, чем положено, а некоторых покидает рассудок скоропостижно при столкновении, казалось бы, с ничтожным. Нес дважды теряла семью, но продолжала бродить по свету, любоваться тенистой порослью, солнцем, приходящим из-за горизонта. Она пыталась умереть, лечь в повиновении и никуда не идти, и не смогла, встала и пошла, жизнь ей, на удивление, всё ещё была так дорога, хоть месть и застелила глаза, но это всё было не важно, когда вокруг ждал прекрасный необъятный мир, что ласково приветствовал душу; и ведь именно люди изувечивают существование своим появлением, сливаясь с прекрасным и разрушая его изнутри, под корку.

— Бедная ты, заблудшая, очнись! — громогласно провозгласила Нес, — Посмотри на дочь, что ползает подле тебя, она нуждается в материнской заботе. И Густав, он вернётся, его не поглотит тьма. Я клянусь, что сделаю всё, что смогу для его возвращения.

— Нет! — дёрнула головой Лоретт, отойдя назад в умалишённом припадке, — Мы вскоре погибнем, как и он погиб, сражаясь по непонятным причинам не на той стороне.

Нес встрепенулась, подняла голову выше, чтобы понять всю суть сказанных слов и не смогла выдать ни звука в ответ, будто её рот заполнился жидкостью. «Она мелит полнейшую чушь, какие могут быть стороны, есть одна праведная», — думала девушка, похлопывая себя по бедру, давая изувеченному телу немного прилива энергии, — «Мы умрём, если не поборем скверну. Священные речи про праведность не должны оказаться нашей реальностью. Священник не должен оказаться прав». Суровый взгляд беременной женщины, он должен был будоражить душу, что осталась внутри, но белое безликое лицо вновь наполнилось чем-то противным, оно не вызвало радости, сострадание мигом прошло.

— Ты сумасшедшая баба, полностью поглощённая страхом! Я та, кого нужно утешить, мой возлюбленный умер в борьбе, а не твой, живой, тёплый, что просто спрятался и не выходит на связь! Образумься, его дитя рядом с тобой и в тебе, мне же и этого счастья позволено не было!

Сказав, Нес затряслась, она больше не могла оправдываться перед всеми, её горе было не понято, ведь никто и не знал до конца, есть ли между названными братом и сестрой любовная связь. Они не особо скрывались, но люди, что привыкли видеть в других столько же соблюдений священных правил, как и в самих себе, не признавали, даже увидев, что перед ними раскрывают правду. Без божьего благословения делить постель непозволительно, это один из тех грехов, который порождён чрезмерной похотью. Снять проститутку и то более чисто, чем предаться утехам без видимых причин, когда нет святых скреп. В недрах памяти Нес навсегда застрянут их ночи, которые безвременно потерялись и больше не повторятся, которые ласково обещали отсрочить наступление утра, и девушка сглотнула в бессилии и безвольно поникла, недавний пыл сразу погас.

— Ты ничего не видишь, ты ослепла! — голос Лоретт прорвался из тени и распугал последних любопытных с дорог, больше прохожие не задерживались, проходили мимо, как можно скорее.

Женщина сдёрнула платье, задрала его до пупа, а после иступлено замученно остановилась. Хаос и разум соединились между собой, от чего Нес, засобиравшаяся домой, вздрогнула. Нес не престало наблюдать, как баба в безумии обнажается, она собиралась подбежать, чтобы прикрыть позор, чтобы и дочь Лоретт вместе с матерью не покрылась позором, от такого вовек не отмоешься, так и будут вечно говорить, что девочку породило гнилое чрево, её будут изводить сверстники за непокорность матери, но застыла, увидав ляжки. Бёдра Лоретт горели кровоподтёками, а кожа, что бледностью отзывалась на лице, на ногах покрылась сине-фиолетовыми следами, и когда показалось, худшее позади, женщина вздёрнула платье и сняла его с тела, а после и рубашку, коя прежде защищала спелую грудь и живот от неугомонных похотливых взглядов. Но на сей раз, увидав тело и живот, больше походившим на размозжённую массу, чем на чрево, Нес пропала и, не шевелясь, стала разглядывать, прежде прекрасное тело изуверским образом изуродовали. И не только живот, но и грудь была покрыта следами побоев, соски ярко розовые заполоняла чернота, похожие на укусы следы зверских гнилых зубов зарделись на бренном теле. Стражники выторговали для себя удачу придаться соблазну и покалечить жену предателя, одного из мятежников, которого не удалось поймать.

— Они наглядно мне показали чья верная сторона! Почему Густав жив, почему смеет жить, когда выбрал не ту сторону?! Скажи почему?!

Прохожие, что стыдливо начали отводить взгляды, заторопились ещё быстрее, пока и их не коснулось проклятие, пока эта женщина и им не передала не удачу быть следующими во мраке безумия. Одна только Нес не могла отвести взгляд, сознав, что такой живот перестал носить в себе живое дитя, ни одно живое существо не было способно выжить в столь изувеченном чреве, его убили, гады, что назывались стражами, а Лоретт винила Густава. «Что с ней не так, что она видит перед собой, как просыпается по утрам, если так слепа?», — Нес видела всё так ясно и чётко, но как можно было судить ту, которую избили и изнасиловали недомужчины, трусливые подонки, которые прячутся за стенами, в пригретом месте, не имея ни толики совести.

— Прикройся, быстрее, ради дочери! — Нес вскоре, опомнившись, начала взывать к голосу разума, если его остатки ещё жили в покалеченной голове.

— Я говорила, говорила, иди туда, чтобы твоей семье было тепло и уютно, — талдычила Лоретт, не слушая, — Говорила, каждый день говорила, — слова произносились быстрее и быстрее, превращаясь в непонятную кашу, — Он трус, он предал меня, семью. Мы могли жить в достатке, могли… Ненавижу, ненавижу, будь проклят тот день и будь проклята душа Уолтера, и твоя душа Агнесс.

Лоретт уставилась прямо на девушку, не скрывая презрения, от чего у Нес оборвалось сердце, она, всегда считавшая дело правым, не ожидала столь сильной неприкрытой вражды, а она помнила Лоретт совсем другой. Та Лоретт сочилась добром, хоть она и была старше на пару лет, но никогда не отказывала в помощи тем, кто младше. Эта маленькая непокорная женщина достойно сопровождала Густава в жизни и всегда храбрилась перед лицом труда, ни разу не жалуясь на участь. Эта же Лоретт была жутким воплощением всего человеческого отупения, агрессии и непомерной жажды украсть вожделенное будущее у всех кроме себя. «Как же я расскажу Густаву, как смогу объяснить, что сталось с его женой?», — думала Нес и продолжала дрожать, ощущая злобу, ярую злобу на сложившийся порядок вещей, который не утруждал думать дальше, чем о еде и безопасности своей шкуры. Простое желание счастья и для Нес было не чуждо, но она знала, какого жить и познавать краткие моменты наслаждения, и при этом не отдаваться им полностью, чтобы однажды не заблудиться, не забыть отделить главное от второстепенного. И сегодня хоть и были главные цели, но так хотелось сдаться, уйти навсегда, ведь борьба, какая бы она не была, мнимая или вселяющая надежду, оставляет после себя покалеченных людей, которые не способны продолжать нести крест поколений. Изуродованные борьбой люди не скоро сменятся новыми, а те, которые есть, уже не обретут себя прежних.

— Прости, прости, — сказала Нес напоследок, больше здесь делать было нечего, и пошла назад, посматривая, что сделает Лоретт.

Кажется, позабыв тараторить, жена Густава подобрала брошенную наспех одежду и со всей силой толкнула дочь, притихшую на земле у двери дома, влепила в косяк, и только после этого распахнула дверь. Она вдарила девочку не специально, не заметила, что вход закрыт, но ребёнок не заплакал, а попросту вошёл внутрь, как будто так и надо, и дверь сразу же закрылась следом за двумя людьми, чья судьба переменилась по решению Густава, сделавшего единожды отважный шаг в прошлом для будущего, шаг, который, сейчас, привёл к печальному исходу. Нес почувствовала вину, она первым делом, в день начала конца, вспомнила о давнем друге и попросила его присоединиться. Она, как будто это было пару суток назад, видела: лицо друга осветилось, он безоговорочно поверил.

Идя по улицам, в агонии, что несли люди, призраками, всплывающими в сознании, Нес не видела отличий памяти своей и памяти Уолтера; он выплыл не когда был действительно нужен, а когда его ушедшей душе понадобился выход вины наружу; и все лица, утраченные по ходу лет, они непременно стояли перед ликом любимого, когда он просыпался, когда засыпал, ходил в туалет, ел, спал с Нес. Они не покидали его ни на мгновение, не давали успокоиться, и, как и тогда, через глаза увидав боль Уолтера, дева чувствовала все жертвы, возложенные на алтарь, и как не называй имена, как не делай чёрточки на руках, они все равно с течением времени уйдут, и никто не вспомнит доподлинно, все сказания позабудутся, не записанная память переврётся устами. Нес побежала.

Она бежала долго, не потому что не могла найти верное направление, а потому что не искала лёгких путей. Бежала закоулками, через узкие лазейки, чтобы удлинить маршрут, чтобы сразу не столкнуться с реальностью. Грудь горела от пробежки, тело побитое и вымученное от лежания на полу отдавало болью, но Нес не обращала внимание, бежала и бежала, преодолевая расстояние, не оглядываясь на людей, которых почти сбивала по дороге. Вот старая женщина вышла из дома, Нес быстро свернула, но всё равно чуть не задела седовласую госпожу, не отправила валяться наземь, вот мальчишка выбежал с дружками из-за угла, и они все вместе чуть не столкнулись, и если бы не прыть детей, которые перескочили забор, то и они, и она навзничь упали бы. Нес бежала под грозные выкрики, под недоумевающие взгляды и под солнцем, что почти не грело.

Ветер шумел в ушах, можно было лелеять жизнь, не ведая, когда придёт конец бегу; не ведая, кончается ли день или начинается; не ведая ограничений мира и суетных склок по подворотням; не ведая ни усталости, ни нужды в отдыхе. Круг за кругом через весь город к стене, к пикам, возвышавшимся над землёй, чтобы увидеть лицо любимого и увидеть его застывший взгляд, хоть и мёртвый. Ей срочно нужно было посмотреть, заглянуть в глаза, чтобы ещё раз увидеть наступление утра и больше не искать вечера, приравнять один день к миллиону, сотворить из него целую жизнь; чтобы взгляда любимого хватило на все оставшиеся в груди вдохи и выдохи.

Тщетно перебирая глазами по головам с приоткрытыми ртами и глазами, в которых заселись личинки мух, Нес теряла терпение. Стройный ряд пиков с понурым гнилым запахом товарищей, будто и сейчас застывших в вечном проклятии за чужими заборами, держал в напряжении. Дева узнавала в лицах друзей, коих теперь трудно было распознать из-за разложившейся плоти, но ей это было делать легко, если бы от лиц совсем ничего не осталось, она бы всё равно распознало каждое имя, что произносила там, под землёй. К двадцати трём именам, сейчас, по ходу движения глаз, добавлялись имена, не обнаруженных товарищей, чьи тела Нес не застала в брожении в поисках Уолтера. Теперь к скорбной процессии присоединились: бедняга Бард, справивший недавно шестнадцатилетние Майлз и его лучший друг Дрю. Нес продолжала сумеречный след и поражалась, что все, кого она ждала увидеть в живых, тоже здесь. Не смог спастись и Ивар, и Кальвин, даже Нехтан, непобедимый в рукопашном бою, он также висел в ряду своих не упокоенных товарищей. И Рихар не устоял, а он отменно оттачивал мечи, изящно создавал невообразимые по острию клинки. Гаже всех было видеть Хью, чья сестра умирала от странной хвори, скорее всего она сейчас лежала неподвижно, ноги её отказали недавно, вместе со своей престарелой матерью, ноги которой отказали давно. Северин и Пепин, и они были здесь, почти на краю, совсем близко к забору, их лица разглядеть было совсем просто. К сожалению, и последние имена в трудно запутанной веренице всех тех, кто положил свою жизнь за свободу, висели поодаль. Ода, Маурин и Эмиль, три брата, неразлучно следовавшие друг за другом в детстве, и сейчас остались вместе на пути к жизни после смерти; не жизнь, не смерть их не разъединила, а значит им было легче всех, они ушли вместе, никто не остался в живых об них горевать.

Тридцать пять голов простирались на вершине, для такого количества голов воздвигли новые пики, но ни одной голове не дали умыкнуть, не дали умереть спокойно, разлучили голову и телу. По гласившему приданию похороненные по отдельности голова и тело означали вечную муку и неприкаянность погибшей душе. Нес молилась как сумасшедшая и за тех, кого повстречала уже мёртвым раньше, и за тех, кого встретила после смерти впервые. На неё никто не глядел, да и некому было, не было ни стражников, ни случайных людей. Смертью воняло за версту, некому было глядеть, вид устрашал, каждый разумный обходил это место, обходил по длинному пути, чтобы не накликать проклятие, и даже близкие не решались подойти ближе, чтобы узреть неведомую доколе трагедию изъеденных молодых жертв, что гнили под солнцем. Головы бывших любовников, сыновей, мужей, неприкрытые жизнью, наводили ужас своей смертью. Да и не на что было смотреть, кроме Нес, никто не мог принять, что этот огрызок плоти и был человеком, тем, кого ты любил и чаял. Но дева, в отличии от многих, не могла не смотреть, не видеть, хоть и чуяла горе вперемешку с выворачивающим наизнанку запахом, ей необходимо было узнать в одной из голов голову Уолтера, и он бы предстал перед ней не потерянным скисшим лицом, а что не на есть самым красивым и любимым в целом свете истинным её Спасителем, каким не стал для остальных бедных людей.

Раз за разом взгляд скользил по кругу, от одного конца до другого, перебирая за собой лица, молитвы и отупение. «Неужто я ошиблась? Моя голова, мои мысли успели меня покинуть, а если нет, то где я и что со мной?», — как и всегда, куча мыслей обескураживали своей хлёсткостью, наплывали на человека, который не был способен впитать и соотнести факты между собой, Нес растерялась. Нетерпение — злейший враг, который привёл к отчаянной попытке обрести смысл к жизни, к попытке снова заглянуть в любимые глаза, но глаз не было на пике, голова Уолтера отчаянно пряталась от Нес, не показывалась, чтобы она не испугалась; и ей захотелось увидеть его ещё сильнее, чем прежде, увидать ясную прозорливость его очертаний и узнать, что не кончено существование, впитать идеи чрез образ мёртвого человека, чрез кусок его оторванной плоти, который должен был подобающим образом находиться подле товарищей. Отсутствие его головы на пике, если бы он мог наблюдать, стало бы для него ознаменованием предательства, и как хорошо, что он был мёртв и не знал, что его участь пропасть навсегда, не даровать улыбку гнилых губ и не дать сокрушительный понурый взгляд очарования и восторга. «Ему так и не удалось отдохнуть при жизни, не удалось отправиться в путешествие, не удалось оставить позади немного времени для выработки стратегии, и мои плечи с ответственностью мне не подвластной стоят и глупо ждут встречи с мертвецом», — Нес отступила на шаг назад и потом ещё на один и ещё, и при таком раскладе количество товарищей не увеличилось и не уменьшилось. Последний столб, не заполненный Уолтером, теперь вовеки пропавшим из виду, навсегда останется пустовать, и утро не наступит, и день не продолжится, для Нес всё было предрешено, и она блёкло побрела обратно, больше не побежав.

И день прошёл, и вечер водрузился, и время шло и не шло, оно меняло мотив, а вот его смысл совсем потерялся для Нес. Больше домой не хотелось, и вещи любимого, что горевали на деревянном полу, не приносили вожделенного чувства, чтобы ради них вернуться. Но всегда приходится возвращаться, особенно когда не знаешь, куда податься. После встречи с Лоретт дева не решилась более на беседу с другими жёнами или детьми, или родителями, взаимная неприязнь, как послевкусие после несостоявшейся ссоры, уже поселилась в её груди, отобрав мужество поступиться и даровать радостную новость для тех, кто сидел по эту сторону земли. Если бы она могла, если бы не трусость и желание сохранить остатки душевного равновесия, если бы не потеря возможности в последний раз заглянуть в глаза Уолтера, она может быть и пошла навстречу, но её раздирало удушающее ощущение несоответствия. «Может и правда им не нужно знать, до тех пор, пока не найдётся выход? Пустая вера ничем не лучше удара ножом под дых», — так себя утешала Нес, — «И кто знает, будет ли факт жизни превыше несостоятельности выбора сделанного однажды».

Мысли опять заводили в тупик, и на исходе, не начатого и не законченного дня, стоило бы смириться и отправиться навстречу сну, уйти без скрытого умысла, чтобы вскоре, перед сном, съесть немного еды, но всё не то, каждая мысль добавляла порцию отчаяния и прибивала к земле, делая ноги вялыми, неповоротливыми. Желание жить и желание перестать чувствовать, и одиночество сливались воедино, убивая иллюзии на воскрешение Уолтера. Нес напоминала себе о том, что, если его головы нет там, это не значит, что он убежал и находится в безопасности. Только не он, он всеми силами бы искал путь назад, путь к ней, каким бы опасным путь не был, чтобы не сулил. Уолтер бы обязательно пришёл, утешил, и это куда сильнее вразумляло, чем бестолковое странное отсутствие на пике головы. Его тело предали куда более сильным пыткам, наверняка отдали оголодавшим псам при дворе, чтобы они выгрызали человеческую плоть, унизив напоследок уже мёртвого человека. «Мрази, что называют себя руками правосудия, испугались выдвинуть на обозрение предводителя, того, за кем люди шли, за кого сражались», — Нес упала на колени, так ей стало обидно, что кроме неё вскоре никто и не вспомнит отчаянное сражение одного человека, родившегося для одной миссии: сплотить и вразумить усталых людей, но не справившегося, умершего преждевременно, не увидавшего построенный мир; от чего девушка буквально взывала, глядя на луну, доподлинно свисающую в небе.

В лике лунного света дева нашла своё отражение, разглядела его в знамениях прошлого, вспомнив ночь, где полный небесный диск взывал, отливал невидимой кровью. Она не успела предупредить, слишком заигралась в борьбу и не поставила на место Уолтера, он бы послушал, но она не сказала ему ни слова, а потом стало поздно, и всё случилось в мгновения, в малые крохи времени. Нес достала из-за пазухи покрытый кровью нож, она так его и не отмыла, будто не хотела забывать, будто он мог навсегда уместить картинки в голове и не дать им выплыть наружу, впитаться их в кору, запереть в неизменной реальности. И может утро и не наступит, и вся земля остановится, но деве нужно было сделать хоть что-то, хоть маленькую вещь, которая была дала повод идти, ногами, по земле дальше. Нож скользнул по волосам, разбросал тёмные локоны в блики луны, локоны замерцали в падении, отплеснув спелым каштаном, при падении они завертелись, дав ветру волю их подобрать, разбросать по свету; да, они улетят далеко-далеко за пределы всех выстроенных заборов, за пределы скоплений людских созданий. Они очутятся там, где не ступала человеческая нога, попадут туда, в те места, которые Нес даже не мечтала увидеть, и там они лягут в последнем головокружительном падении и окончательно умрут. Волоски, что пережили огромное путешествие, разлетевшиеся на немыслимые расстояния, сразу же, как коснуться земли, потеряют краски и безвольно засохнут, как и всё, что теряется человеком, станут боле не нужными. Добрая половина волос валялась вблизи, они были прежде длинные густые, но пожухлые от вечного летнего солнца, валялись здесь, но остальная, меньшая половина отлетела вдаль, и порыв ветра унёс их с глаз долой, Нес пожелала им удачи и продолжила срезать то, что осталось ещё нетронутым.

Былая роскошная грива исчезла, на её месте осталась короткая стрижка, больше подходящая для мальчишки, а не для молодой женщины, но дева ничуть не жалела о выборе. Волосы, они отрастут, станут длиннее, чем раньше, вскоре их снова придётся заплетать в толстую косу. Год или два и длина восстановится, как и природа восстанавливается после засухи или промозглой зимы, а пока живое живо, мёртвое продолжает гнить повсеместно, и на восходе, и на закате вонять гнилью. Не такой гнилью, что отдаёт разложенное тело, а настоящей гнилью, той, что порождается меланхолией, скукой, тоской. И Нес поклялась ночному светилу, что не перестанет верить в хорошее, чтобы при жизни не сгнить. Добрые люди, праведные дела, живые устремления — они не покинут свет, загорятся вновь от соединения смотрящих в одну сторону буйных непримиримых сердце. Жар от гортани до пальцев ног, словно удар взбудоражил, Нес впилась руками в макушку и захохотала. «Если завтра наступит, то я в нём буду, если не наступит, так жаль, что я не смогла ему дать наступить», — дева пошла из города, чтобы найти пристанище вне, но прежде навестить друзей, сказать, что не справилась, что так и не отыскала выход, и им придётся думать самим. А пока они думают, ей не усидеть на одном месте, придётся искать ответы на краю земли, если они где-то и есть, то там. Не удастся в эту зиму спасти людей, да и пусть, не удастся и в следующую, значит так предрешено, но сколько бы лет не прошло, однажды наступит оттепель, и весна придёт, весна да, утро не обязательно, и это уже хорошо, если у кого-то случится раннее наступление счастья.

Нес шла, придерживаясь странной идеи постоянно идти в наблюдении за живностью, она постоянно присаживалась по дороге, чтобы разглядывать сброшенные на землю листочки, рассматривать мелких насекомых, сновавших под ногами, и воображать, что они, люди, подобно муравьям, в бесконечном постоянном беге, когда-нибудь станут дружны, и сообща будут действовать, когда обстановка чуточку полегчает. Придётся выжить, не обезумить от круговоротов лабиринтов, не забыть, где вошёл и где обязан выйти. Если все застрянут, все до единого, то она, Нес, сумеет преодолеть старые легенды и вопреки проклятьям отыскать верную тропу. Ночь вошла на тихие улицы, люди после долго дня отдыхали, да и насекомые вместе с ними, и потому увидать шевеления букашек внизу плохо удавалось. Только принял дуновение ветра и покачивание травинки за наличие жизни, как растворяется обман, и ты проходишь мимо, и шаги становятся лёгкими-лёгкими, почти невесомыми, и подобное трусливое решение кажется идеальным ответом на молитвы.

«Но что же случится, если и в конце мне не удастся ничего разузнать?», — траур в мгновение ока сковал лицо от такой печальной мысли, и Нес снова присела на корточки, чтобы поглядеть на природу под другим углом, чтобы снова обнаружить, как славно идти с целью. «А как же месть?», — вдруг осознала дева, — «Как я могла забыть о том, что мне действительно важно». Забор остался позади, она почти дошла до лазейки, которая скорее всего не была разрушена, и оступилась, споткнувшись об камень. Она забыла, что не до конца покончила с делами, чтобы убегать без оглядки. Ветер перестал приносить свежесть, он продувал насквозь. Нес вдруг сознала, что не взяла вещей потеплее, а скоро же наступит зима, кто знает сколько идти до конца мира, она же и не была дальше пары метров от города. Перекрёсток путей встал впереди непреодолимой преградой, и Нес растерялась. Оборачиваясь обратно, она не решалась идти вперёд, а взгляд вперёд мешал пути назад. Пойдёшь дальше и потеряешь злобу, вернёшь обратно и люди погибнут напрасно. «Что же делать, мне не удастся выбрать правильно, я не готова решать», — Нес почти заскулила и опять прибегла к молитве, хотя она изрядно её за день и измотала, — «Уолтер, мой Бог, моя любовь, не откажи своей глупой сестрице в просьбе, дай мне знак, куда податься, ибо я не способна выбрать, ибо я ослеплена противоречивыми чувствами». В людях вплетаются много сомнений, но столько бы не было впереди путей, именно развилки становятся главной напастью, выбрать из десятков тысяч путей гораздо легче, чем выбрать один из двух путей, самых верных.

Тишина, безмолвие. Ветер стих, но не было умиротворения и спокойствия, любой шум стал бы гораздо ценнее, чем однотипная пустота. Молчание затянулось, ответы пропали, и луна скрылась за тучей. Нес знала, что на протяжение следующих недель погода изменится, солнце перестанет светить, а мрак и серость станут неотъемлемыми спутниками вплоть до весны. Дева сдвинулась на шаг вперёд, вернулась обратно, сдвинулась на шаг назад и снова вернулась, продолжая протестовать безмолвию мыслей внутри себя. Если бы дуновение ветра устремилось вперёд, она бы пошла за ним без оглядки, если назад, то пошла бы назад, приняв за знак, но знаки пропали, всё пропало, и инстинкты пропали. Она перестала слышать и слушать, затрепетала сама, как лист, поддавшись мимолётным движениям тела, стала ждать, усталость, вот оно, она устала, хоть и не сделала ничего путного за день.

В прежние дни, когда ноги несли, а голова отключалась, бессонные ночи, наводнённые тренировками и любовью, не ломали так сильно. Она постарела, необратимо утратила лучшие годы, детство прошло, почти не наполнившись радостными моментами, лишь юность оставила после себя налёт счастья. Молодость, оставалась она, но и она безвозвратно закончилась в любовном угаре коротких прошедших дней. Нес начала приближаться к старости, скоро ей придётся столкнуться с ней, с нелюдимой верной приспешницей смерти. Наслаждение, стоит ли его ещё ожидать, будут ли в жизни моменты, которые, прежде чем голова проклюнется сединой, воспарят и унесут в земной рай? И реки, и леса, и бескрайние земли поодаль, смогут ли они дать то, что потерялось во дворце? Ответа не следовала, как и не следовало подсказки. Решать самой всегда сложно, хочется подсказки, но нет, знак был единожды, в ночь полной луны, трогал за плечи, встряхивал, уразумевал, а она не подалась, и теперь её накроет расплата за совершённый, неизвестно какой по счёту, грех.

И Нес пошла в бок, то углубляясь в чащу, то возвращаясь оттуда в нерешимости, не заглядывая ни вперёд, ни назад, обходя видимый забор отделявший город по контуру, преследуя алчные цели приблизиться к дворцу, разведать округу, и всё же, наплевав на людей, совершить месть, найти предательницу, покарать, а дальше, надеясь на благосклонность судьбы, присоединиться к товарищам на время, чтобы уйти на неопределённый срок. Лучшего момента больше могло не предвидеться. После набега стража была разморена, одурманена лёгкой победой и наверняка не могла и лыка вязать. Нес не могла знать, но чутьё подсказывало: Бет там, где-то там за проклятым забором, она там, по ту сторону, она, перешедшая на сторону врагов, продавшая душу дьяволу, заслужившая ад, там.

Несмотря на стремление и необычайное намерение совершить акт возмездия, Нес не торопливо, совсем отключив голову, следовала не в ту сторону, безумно, сама не сознавая, что творит. В крестьянской одежде, безоружная, за исключением маленького ножа, она привлечёт внимание. Когда разум наполнен бесноватыми замыслами, горячее сердце туманит, наполняет паршивой, ничего не стоящей отвагой. Холодный рассудок бы подсказал, что все знаки уже прямиком на пороге, стоит просто дождаться, но не став делать разумное, не став ждать, дева отправилась на неравный бой.

В тоже самое время, в кустах, не прекращалось движение. Человек, который следовал за оглохшей Нес, поражался, как некогда слышавшая любой шорох дочь могла её не заметить. А Нес, впрочем, помимо потери слуха, теряла и зрение, ведь как по другом объяснить причину того, что она не видела сотрясание земли, когда в прежние дни могла увидать за версту шевеление муравья. И осязание у глупого создания тоже пропало, если бы она могла ощущать, как малейшие всплески дуновений, порождаемые шагами преследователя, непохожие на ветер следуют след вслед, то остановилась бы, смогла бы разглядеть сквозь тёмную ночь отблеск знакомых глаз.

Но Нес не смотрела, не слушала, не ощущала, потерялась в надежде на то, что выход найдётся на исходе её пути, да видать не успела обдумать, шла положившись на переменчивую судьбу, не сознавая, что судьба не материнская наполненная молоком грудь. Первое, самое безопасное место в целом свете, — кожа матери и её сосок, заткнутый в крикливый рот, и сосание безостановочное, без опаски что некто нарушит единение. Лишь изверги способны отнять момент, который навсегда создаёт нерушимую связь между созданием породившим и созданием порождённым. И между Бет и Нес был похожий момент, в некогда открытый рот вставили истину, напитавшую сладостью измождённый желудок, что скрутился от дикого голода, на дворе дома, ставшим впоследствии прибежищем, около амбара, где пряталась украденная мука. И Нес, выжившая благодаря той муке, шла, позабыв ради чего стремилась разрушить состоявшийся порядок. Тогда ей не удалось узнать, как предначертано, не удавалось и сейчас. В тот момент, около амбара с мукой, она не могла и представить, что спасёт десятки жизней и унесёт десятки таких же жизней, заменив неприятные жизни на запуганные. И она встала как вкопанная с мыслью: «Что со мной не так? Почему я постоянно ошибаюсь, забываюсь? Когда Уолтер был жив, я ни разу не задумалась над тем, чтобы изменить цель, так неужели я обманулась, и именно он втолкнул мне в голову, что я хороший, праведный человек?».

А между тем попутчик спрятался, выжидая, не торопясь подходить. Никогда преследователю не удавалось ходить также бесшумно, как дочь или сын, и одна паршивая оплошность сейчас погубила бы утайку, и нож свято уверовавший в своей правоте оказался бы прямиком в груди; и тогда, в тот самый момент, когда жизнь отделится от смерти, и тело упадёт на сырую почву, тогда вся несостоявшаяся жизнь пролетит перед глазами, и все жертвы пролетят поверху деревьев, нацепив уродливые маски, зашептав, что именно ты погубил будущее, только ты. Красться, ступать осторожно, не имея второго шанса, гораздо легче с такой Нес, которая потеряла бдительность. Бедное дитя не сознаёт, как запуталось, как воздвигло нерушимые идеи, которые создались по незнанию. И Бет, смотря на спину дочери, видела не молодую женщину, а маленькую беззащитную овцу, которую нужно было пригладить по открытой потерявшей защите спине. Она вычёсывала волосы дочери каждый вечер, напутствиями укладывала в голове неразумной истории и легенды в надежде, что девочка, будучи взрослой, не растеряет наваждения, сможет стать наследницей мыслей. Она выросла, но кажется все слова прошли мимо, горе затуманило взор, запустив гниль в сердце. Бет почти дошла, она была близко, страх стал нарастать, страх того, что дочь не смирится, не поставит всякую благую цель превыше мести. Пришлось сдерживать дыхание, но один неудачный вдох прорвал между ними барьер, и всё равно Нес ничего не услышала, не почуяла, и ужас стал пересиливать, наращивать желание отступить, но Бет не ушла, она, напротив, достала верёвку.

В охоте на людей есть похожесть с охотой на дикое существо, потеряешь бдительность и сам станешь добычей. Но вот в чём отличие: каждая животинка, разумная или нет, сопротивляется смерти, и только человек может подставить шею сам и принять смерть, как исход, когда больше не хочет противиться. Бет боялась, что дочь не взбрыкнёт, что её желание к жизни потухло, как и волосы, что разбросались по земле; ни одна волосинка не улетела так далеко, как желалось, те волосы, что по велению ветра улетели дальше, чем другие, остались в кронах деревьев, запутавшись в них навсегда.

Верёвка, как по маслу, накинулась на шею, затянулась в один миг и стала душить. Нес, не ожидавшая подвоха, сразу и не почувствовала, как смыкается вокруг шеи смерть, и закрыла глаза, не постаравшись узнать, что же произошло позади: возмездие либо закономерность. Когда воздуха стало катастрофически не хватать, а щёки надулись от ловли частичек воздуха, дева вдруг ощутила умиротворение, сознание поплыло, будто от алкогольного опьянения, не было печали, остался один лишь восторг. Она забыла, что дальше последует смерть, просто забыла, что человек не способен прожить без воздуха, её зачаровали яркие вспышки, она поймала соблазн в нехватке воздуха. Зачарованно Нес глядела на сочетания цветов, которые никогда не встречала на свете. Красочные переливы отодвигали страх и мысли на второй план, а когда по середине буйного торжества появился силуэт Уолтера, протянувшего руку навстречу, дева окончательно отдалась забытию, протянула ладонь, чтобы схватить видение, но любимый не принимал её руку, он удалялся, его понурый молчаливый взгляд отворачивался от её глаз, прятался, не позволяя заглянуть вглубь. Нес тщетно пыталась понять, что натворила, чем заслужила молчание, и вдруг поняла, он не станет брать за руку, не станет утягивать за собой; Уолтер загрустил от того, что его любовь так быстро сдалась в лапы врагам. Дева перестала тянуть руку, позволила видению уйти, отвернула лицо, чтобы не видеть, как он в очередной раз её покидает, просто дала отмашку ладонью, разучившись говорить. И тогда Уолтер обернулся, подошёл вплотную, в его глазах появилась слеза; синева пронзила Нес, она стала брыкаться, утро теперь придёт, но, если и дальше не сопротивляться, то утро наступит без неё.

Нес забилась в конвульсиях, открыла глаза, без промедления стала просовывать пальцы под туго натянутую верёвку, пытаясь содрать её с горла, и надувалась сильнее, хватала воздух, который проходил через ослабления натяжки, приказывая себе не сдаваться, вертеться, вырываться. Верёвка спала с шеи, и дева было повернулась, чтобы увидать, кто посмел напасть без предупреждения, но не успела, вместо верёвки около шеи появилось лезвие, которое оставило тонкий след на горле. Запах крови обострил утраченные чувства, и она прислушалась, чтобы обнаружить, чей источник дыхания щекочет открытую кожу. Дыхание смутно напоминало о лете и солнечных днях, о прекрасном и одновременно устрашающем лете, которое сочетало в себе безопасность и парализующий страх перед зимой. Нес стояла недвижимо, ожидая, когда продолжится бой, чтобы ускользнуть из-под атаки, но противник похоже не торопился, чем продолжал досаждать. Нетерпение сегодня уже почти погубило, но дать ему погубить себя дважды дева не позволяла, потому и ждала, и ругала себя за неосмотрительность, а это то единственное, чем она никогда не славилась.

Ожидание затягивалось, никто не предпринимал ни удара, ни побега, и только совы, выбравшиеся поохотиться, ухали наперебой. Тучи сомкнулись полностью, скрыв луну и остатки звёзд. Наступила непроглядная мгла, которая полностью поглотила охотника и добычу, предрешённая встреча оттягивалась, и Нес стала думать, что её не убили, а значит, по какой-то неведомой причине, она сегодня и не умрёт. Некому было её хватать понапрасну, проверять на стойкость, все люди, которые могли провернуть подобный трюк были безнадёжно мертвы, и если не мёртвый человек стоял позади, то значит его тень, что застряла между жизнью и смертью. Ночь, когда её подобрали в возрасте девяти лет, напоминала сегодняшнюю ночь темнотой и непроглядностью, а дыхание, что укрывало и уносило в тепло, было тоже безбожно похоже на дыхание из отголосков той ночи.

— Мама? — одними губами прошептала Нес и ужаснулась тому, что поганое слово могло слететь с губ, — Ты умерла, мама, ты мертва. Это больше не ты, не та, кого я так называла.

Предположение, что выплыло наружу, пугало своей правдивостью, а молчание в ответ только усугубляло положение. Нес начала нервничать и прощупывать грудь, ей казалось, что она делает движение рукой не заметно, но как только пальцы готовы были выдернуть нож, её руку сковали и со всей силы выгнули назад, нож, что стоял у горла впился сильнее, сделав рану на шее глубже. Больше она не могла шевелиться, дышать стало сложнее, приходилось сдерживать глотки воздуха, чтобы горло не саднило от лезвия, скользившего туда и сюда.

— Я всё равно тебя убью, так и знай. Убью! — выплюнула Нес и почти отключилась, ведь нож почти перерезал горло, отступив от задумки лишь в последний момент.

— Тихо, тихо. Я не хочу причинить тебе вред.

Голос принадлежал Бет, он был мягкий, каким и запомнился, но с едва уловимыми нотками металла. Для подтверждения и так ярких предположений Нес второй свободной рукой провела позади себя, сумев почувствовать знакомые очертания под пальцами. Месть ослепила, цель оказалась настолько близка, но она её пропустила из виду. В прежние времена она бы не стала добычей по глупости, от чего обида накатила так сильно, что огрела по голове не хуже дубинки. «Как я могла попасться, почему не распознала среди кустов присутствие Бет? Она всегда ходила неповоротливо, топала даже крадясь, это уже не я, прежняя я не совершила бы такой глупости», — Нес ругала себя нещадно и позволила бы себя убить любому, кто сумел её подловить, но только не проклятой женщине, которую даже по ошибке не стоило звать матерью.

— Что тебе надо? Дай мне с тобой покончить, сама же этого хочешь. Не поверю, что желаешь жизни с руками, залитыми его кровью! — сказала дева.

— Мне нужно жить, как и тебе, но пока ты сопротивляешься, я не могу этого доказать, — слова Бес не трогали, они лживо лились через переполненный край.

— Так убей, убей же меня, чего медлишь, твои руки в крови, я для тебя пустяк!

— Твои руки тоже в крови. Кровь, о который ты говоришь, разве она отлична от крови на твоих руках? Опомнись, мы обе убийцы, между нами больше нет разницы.

«Нет разницы, нет разницы…», — отзванивал паскудный звук в голове, и Нес, не сумев сдержаться, задышала так часто, что перерывы между вдохами и выдохами слились, грудь непроизвольно задрожала от гнева, — «Нет разницы!». Нож проскакивал по горлу, как необузданная кляча, но боли не было, а лишь непримиримость и непокорность. Дева дёрнула головой навстречу лезвию, она желала со свей мочи на него напороться. Кровь хлынула сильнее, и Бет отступила, настал черёд Нес править над ситуацией. Она, не ведая смирения, не останавливаясь, с размаху выхватила оружие и на удачу взмахнула, ночь прятала женщину, скрывая от разящего напролом удара. Бет успела отскочить в другую сторону и спрятаться за деревом, прежде чем её бы поразили насмерть.

— Не прячься, ведьма! Прими свою смерть! — кричала Нес, вытирая кровь с шеи.

Скрюченная Нес стояла, принюхиваясь, она была готова напасть в любой момент, губы парализовало, рот пересох, но инстинкты волчицы вернулись. Теперь она стала охотником, и нет она не станет убивать сразу, слишком велика честь, прежде чем женщину навестит смерть, она вытерпит боль, боль, боль. Дева, ведая как пытка изобличит её названную мать, сладостно потянулась к дереву, чтобы выдернуть добычу, схватить, связать, запереть под землёй, где ни один крик не будет услышан.

Рука наткнулась на плечо, Нес, не раздумывая, сдавила его и услыхала пронзительный выкрик посреди ночи, крик доставил ей удовольствие, и она продолжила выламывать ту руку, что унесла жизнь Уолтера. Женщина снова вскрикнула, но одновременно опустила голову, не сумев сдержать улыбку. Дочь не потерялась, она желала жить, когда человек имеет столь сильную цель ему подвластен целый мир, но она совершала всю ту же ошибку, что и до этого, и пришла пора ей на неё напороться. Пока Нес придавалась забаве, Бет наклонилась и с разбегу сбила негодницу, повалила вниз. Сил в её старческом теле хватило, чтобы исполнить захват и приставить к сердцу дочери нож, второй же рукой она схватила её за горло. Глаза Нес горели яростно, но она истратила все умения на бесплотные попытки поквитаться, сейчас она стала калькой, но Бес не хотела проучивать, желание отпало в тот же миг, как она увидела глаза дочери прямо перед собой, а в них и глаза сына. Они оба слились в одном теле, и не было нужды воспитывать, ведь мысли Уолтера сделают эту работу гораздо лучше. Тогда женщина, успокоившись, собравшись с мыслями, заговорила.

— Я позволю себя убить, но не сейчас. Если ты этого желаешь, я позволю, клянусь, не буду убегать, скрываться. Встану перед тобой, распахну грудь, и ты сможешь вырвать моё сердце и скормить его червям, а до той поры тебе придётся меня слушать.

— Я не стану тебя слушать, мерзкая тварь! — Нес плюнула женщине в глаз, она была побеждена, но не покорена.

Абсурдность ситуации накалялась, и Нес проклинала тот день, в который родилась. Именно её проклятие разрушило жизни двух её семей. Дважды, всё повторяется дважды, мир зациклился. Дважды она рождалась, дважды теряла семью и дважды позволила себя ухватить, поставить в положение, где нет возможности для побега. Она могла бы брыкаться, а эта женщина только бы смеялась бесплотным попыткам к спасению, она уже наслаждалась её беспомощностью, игралась прежде чем нанести решающий удар, убить, как и Уолтера убила. Нес стало до жути интересно, неужели она игралась и с сыном, все эти слова, произнесённые мерзим ртом, были не иначе чем ветер, который после смерти разлетится, как будто его и не было никогда. «Нужно бежать, сегодня я перед нею бессильна, но как и куда?», — дева несколько раз трепыхнулась ногами, словно рыба на берегу реки, ещё раз, и ещё раз, безрезультатно, — «Знак, он же был, был, я его проглядела, тишина, как и тогда, такая звенящая, давящая», — глаза Нес округлились, она знала дальше смерть.

— Ты, выслушай меня, я тварь, но тварь, которая должна тебе рассказать причину твоих страданий, — отозвалась через сумятицу мыслей Бес.

— Я не хочу слушать! Не буду!

Нес поворачивала голову набок, отводила глаза, безвольно делала одно за другим, поражаясь неведомой силе женщины. Глаза девушки могли видеть зачарованный лес, тихо шуршащий зовущий под своё тёмное крыло, и это придавало попыткам какое-то невиданное доколе отчаяние. Она хотела сдаться, внезапно всё опротивело: ночь, день, глаза Уолтера, руки Бес; она сама себе опротивела. Не осталось воли, что двигала вперёд так долго, и если последний вздох придётся иметь подле нечестивой, то это её наказание за промедление, за неудачливость, за злой рок, принесённый её рождением миру.

— Дитя, ты помнишь, что я сказала тебе в тот день? — спросил ласковый тёплый голос без налёта железа.

— Каждое слово помню, всё помню, как будто и не было между словами множества лет. Я вижу вас и себя там, около амбара с мукой, и я слышу, что вы мне сказали.

— И что же я тебе сказала?

— Вы сказали, что мёртвый человек — не живой, сказали про грехи и про то, что нужно исполнять волю мёртвых, кою они при жизни имели.

— Верно, ты ничего не забыла, — Бет вздохнула и немного сдвинулась назад, ослабила хватку, — И что ты тогда ощущала, когда я с тобой говорила? Скажи правду.

— Сначала ничего, я больше думала о еде и о том, что может прятать амбар позади нас, — Нес учуяла, что ей стало легче дышать, но она не поддалась на уловку, не стала противиться дальше, — А потом я ощутила верность ваших слов, я поняла, что заблуждалась на счёт жизни. Отец меня не учил подобному. Он учил меня быть смиренной, не действовать наперекор, учил молитвам.

— Твой отец был обычный. Это не плохо, в конце концов, человек и должен быть слегка посредственен, чтобы не испытывать много мук, которые испытывают все те, кто немного больше думает, чем другие. Я возжелала бы его судьбу, если бы могла выбрать, но я не он, и ты не он, в этом и есть наша беда. Я сразу, в тот же миг увидела, что ты отличаешься, поэтому и заговорила с тобой.

Безумность Бет спадала, верно внутри искалеченного разума продолжала жить родная душа, и как горько же стало Нес в этот момент, ей стало жаль загубленную душу матери, которая не могла покинуть тело и вместе с ним вершила столь много уродства. Она не простила, простить нельзя, это был один их тех грехов, который и после смерти нельзя прощать. Грехи, они разные, одни делаются по нужде, другие по прихоти, и как бы не нуждалась сейчас Бет в помощи и прощении, Нес не могла представить, даже на одно чёртово мгновение, что с её губ когда бы то ни было слетят слова исцеления. Как можно отпустить столь великий грех, но злость, испытывала ли Нес злость, она не знала, лишь отчаянно жаждала смерти.

— Для чего все эти слова, той вас, который вы были тогда, нет и не будет боле. Я помню слова, но они исковерканы вашим поступком. Я не желаю больше ждать, сделайте то, что намеривались, завершите дело, погубите себя наконец, и тогда мне не будет нужды вам мстить. Вы отправитесь прямиком в ад при жизни, ведь оба ваших дитя погибнут от вашей руки.

С вызовом Нес бросила остервенелый взгляд прямо внутрь тёмных глазниц и застала себя внутри истинного хаоса, который только может нести человек за собой. Она присмирела, очутившись глубоко в мыслях и чувствах Бет, испугалась, что способна застрять там навсегда. В чёрных тенях сливались неведомые мотивы страшного покоробленного сознания, спрятавшегося от белого света, от луны и солнца, так чтобы ни один луч не проник; если бы это случилось, неведомое завизжало бы в диких несмолкаемых конвульсиях, оставив после себя пепелище. Нес закрыла глаза, ни мига не собираясь терпеть жжение, нечто вытягивало и её душу, поглощало с рвением. Она не хотела почить прискорбно при жизни, отступила, испугавшись, чтобы её душу вытянет тоска к столь великому и необузданному стремлению отпустить грех.

— Мои слова ранили тебя тогда, дитя? Ответь мне, — не смолкала Бет.

— Они ранят меня и сейчас, не заставляйте меня унижаться, делайте то, что считаете нужным. Я полностью повержена, вы надо мной властны, так прекратите муку и свою, и мою, и между нами больше не останется связи, которую я презираю.

— Да, связь между нами сильна, такая связь проклятие и спасение. Такой связи я не имела и со своим единственным сыном. Но как я уже единожды сказала, мёртвый человек мёртв, незачем об этом упоминать.

— Вы убили его! — выкрикнула Нес.

— Убила, и сделала бы это ещё раз, сотни и тысячи раз, чтобы сейчас говорить с тобой.

На время Нес почудилось, будто женщина плачет, где-то внутри изуродованной души проскользнула частичка полуразрушенной по пути слезы, которая сверкнула в глазах ярым неистовым блеском, омрачив великое горе матери, сын которой бездарно погиб. Бет поборола наплыв, с жаждой промокнула невидимую слезу и застыла, услышав обвинение, брошенное от другого человека. Слова дочери делали совершённое настоящим, не таким туманным, как даровало сознание, защищавшее разум от смерти. И внутри женщины затянулся узел, он постепенно натягивался с каждым прожитым днём новой жизни, и в конечно счёте узел совсем завяжется, и от натяжения верёвка порвётся, тогда больше не станет сознание прятать проделанное, нахлынут воспоминания, станут совращать наложить на себя руки, но пока узел был крепок и недостаточно туг придётся скитаться, словно и не было никаких свершений, поворотов сюжетов. Бет только и могла, что продолжать следовать по выбранному пути, больше ей ничего не оставалось.

— Почему?! — выкрикнула дева простой вопрос и замерла, ведь нож на груди нечаянно надавил сильнее и почти перерезал нить, связывавшую с жизнью.

— Потому что ради благой цели нужно идти на необходимые жертвы.

Растворился мир, он стал нарочито бесформенным, будто это не ночь отняла у него все краски, а слова, что бесстыдно произнеслись. Нес не хотела знать, почему-то в правде перестал существовать смысл. Обезумевший мир отнял жизнь Уолтера рукой его матери, а мать называла это «необходимой жертвой». Когда смещаются рамки, когда одно становится другим, наступает черёд демонов, они, сбежавшие из вечно заточения, руководят помыслами людей, какой же может быть смысл в чистом зле?

— Благая цель? Тогда понятно… — невзрачно откликнулась Нес, её шея понуро свесилась в бок.

Глазами, которые перестали видеть души людей, дева тщетно затормозила мгновение, вдохнула воздух, выдохнула воздух, слегка пошевелила онемевшим телом, стряхнув с себя бремя, и спокойно предстала на суд. Она не думала, не страдала, познала существование, а не жизнь и понуро выдавила улыбку, чтобы отойти на небо радостной, чтобы предстать такой перед любимым, ему нравилось видеть её счастливой. Почти всё было замечательно, кроме натяжения ножа и груди, что не желали быстрее соединиться, Бет мучительно медлила, терпение подходило к концу.

— К счастью, ты вспомнила, что я тебе говорила. Так давай же я раскрою тебе последнюю часть моих тогдашних слов, — вернулась к прошлому разговору женщина, — Последние мои слова наиболее затруднительные для понимания даже мною. Я тебе говорила, что нужно пытаться исполнить волю умершего, но я тогда так и не исполнила волю моей земной любви, моего мужа. Он не хотел бы пропасть, так и не обретя даже паршивой могилки, но я собственное благополучие и силы поставила превыше его желаний. Если ты меня спросишь, жалею ли я об этом, то мой ответ, конечно же, нет. Потому что главнее живой человек, а остальное уже делается по возможности.

— Бросьте болтать, прикончите меня, — перебила Нес, — Не желаю слушать высокопарный бред перед смертью.

— Тебя я не убью, дитя. Нет, я сожалею, что ты могла так подумать, — Бет тяжело вздохнула, — Но тебе всё же придётся выслушать меня, хочешь ты того или нет.

— Не хочу.

— Не имеет значения. Моё желание быть выслушанной гораздо важнее всех нас, тебе придётся это принять, — Бес смолкла на некоторое время, прислушавшись к дыханию дочери, а затем продолжила, — Прежде всего ты, потом грех, потом мертвец. Ты здесь, грехов больше нет, осталась смерть Уолтера. Его виденье бесконечно прекрасного мира до сих пор не исполнилось. Признаюсь, я считала его виденье очень наивным, невыполнимым, оторванным от реальности. Знаю, я не заслужила такого чудесно сына, он был воплощением наших с мужем самых сильных надежд и самых ужасающих опасений. Он был гораздо лучше нас, нас, что побоялись продолжить делать мир лучше, когда он родился, мы испугались бросить его в этом жутком мире в совершенном одиночестве. Мы украли у себя быть теми, кем желали быть. И мы боялись, что Уолтер родится похожим на нас, и когда я смотрела на него младенцем, моё сердце сжималось. Я корила себя за желание привести такое беспомощное создание в мир. Я была слаба, поддалась своему хотению стать матерью. Но как я могла думать иначе, когда видела его своими глазами. Он был для меня целый мир, он был слишком хорош, чтобы от него отказаться. И когда он рос, я видела, он знает о несовершенстве мира, в отличии от многих обычных людей он это так ясно видел, хотя ему было так мало лет. Но он ни разу не пожаловался, не сказал мне, что я эгоистка, раз его родила. Сейчас я думаю, что лучше бы он мне это хоть раз да сказал, ведь ему было, я знаю, тяжело нести в себе невысказанную обиду за дарованную по моему хотению жизнь.

«Да, я тоже в нём это видела», — подумала Нес и насладилась, приятно порой придаваться воспоминаниям, даже при таких обстоятельствах. Она на время забыла, что её ждёт по окончанию разговора, всецело вслушивалась в завораживающие откровения и памятные моменты жизни любимого. Дуновения, скользящие по лицу, мягко изменяли эту тихую ночь на прелестные картинки из прошлого. «Почему я не заметила Уолтера прежде, чем попала к нему домой? Если бы я заметила его раньше, у нас бы было больше времени», — огорчение Нес не значило ровным счётом ничего, ведь прошлое не меняется, если только твоя память не подводит, а она пока не подводила. Время — самый заклятый враг вечной любви, кажется любовь может длиться так долго, как существует жизнь, но именно оно проклинает это чувство и разрушает его. Кто может знать продлятся ли чувства на следующий день, либо улетучатся с новым рассветом; и Нес не знала, она просто верила, что между ней и Уолтером ничего не изменится, сколько бы лет им не было отмерено, и она оказалась права, его время закончилось, её продолжалась, а любовь не прошла.

— Я больше не могу, вот моя мольба к вам, перестаньте, если ваша душа ещё живёт в вас, перестаньте. Я достаточно наказана за своё земное проклятие, — взмолилась Нес и сделала это очень легко, даже смутившись того, что мольбы с такой лёгкостью слетают с губ.

— Агнесс, я приняла тебя тогда в дом, ты стала мне родной дочерью. Ты и сейчас моя дочь, я не отрекаюсь от своих слов, но мне придётся побыть эгоисткой. Такова, наверное, природа всех матерей, быть эгоистами по отношению к своим детям. Я знаю, мне стоит тебя оставить в покое, дать жить свою жизнь, подставить грудь за мои злодеяния под твой нож, но я не могу, пока не могу. А потому, я прошу тебя о помощи. Кроме тебя нет людей, которые исполнили бы волю моего сына. Ты единственная на кого я могу положиться. Я знаю, что своими действиями подталкиваю тебя к опасности, ты можешь погибнуть, но мне придётся тебя просить об услуге. Ради Уолтера, не ради меня. Если тебе он был дорог, если ты его любила больше жизни, ты сделаешь так, как я тебя попрошу. Сделаешь же?

— Я не понимаю, какую игру вы ведёте. Я устала быть в подчинении, тех планов, что не могу понять. Вы говорите о помощи! — Нес встрепенулась под тяжестью давящего сверху тела, — Вот видите, вы лжёте, просите помощи, а сами удерживаете, чтобы не сбежала. Не смешите меня, не омрачайте память сына, ведь он вас так сильно любил.

— Любил, да, но тебя он любил гораздо сильнее. Но сильнее чем нас обеих он любил себя и любил то, что считал правильным. Раньше я была не способна это понять, теперь понимаю, лучше бы я этого не поняла и сейчас, об этом я сожалею, — Бет встала, отпустила дочь на свободу, но та продолжила лежать, пытаясь распознать трюк, — И теперь, когда я знаю, что на самом деле важно, не стану винить себя за то, что сотворила. Он бы поступил точно также по отношению и ко мне, и к тебе. Есть нечто гораздо большее, чем я или ты, или он, и ты вскоре это тоже поймёшь. На этот раз я буду говорить напрямую, хватит недомолвок и тайн. Наша с тобой конечная цель — убийство короля, и мы это сделаем до начала зимы.

Глава 7. Да будет истина!

Бет ушла, она шла в прошлом, она шла усердно, несмолкающая идея в голове беспокойно подталкивала вперёд, и потому идти было легко, столь сильные мысли делают путь гораздо легче, упираясь в спину, они не дают другого выхода, как идти вперёд, навстречу судьбе или проклятию. Женщина догадывалась, что её сын особенный с самого раннего его детства, но убедилась в этом только тогда, когда он переступил отметку совершеннолетия. К этому дню ему удалось сотворить нечто невероятное, по своей силе превышающее любое человеческое устремление, а ему было почти столько же сколько Бет, когда она отреклась от своих устремлений. К возрасту столь юному, когда впереди только начинает маячить целая жизнь, она перестала бороться, материнство стало отрадой безутешного будущего и дней, что вскоре развеются без остатка, не оставив и частицы воспоминаний.

К тому моменту, когда она познала рождение ребёнка, были потеряны две долгожданные беременности. Бет положила на алтарь всё: мечты, желания, надежды, — лишь бы суметь выносить третье дитя. Уолтер родился в начале лета, был таким маленьким и щупленьким, что казалось ему не жить. Обычно таким детям, синюшным, с тонкой кожей и обмякшими пальчиками, не дают имён при рождении, но Бет не послушала священника и назвала его самым дивным именем на планете, покрестив через неделю от родов. Вопреки всем страхам мощное имя принесло плоды, и жалкий комочек жизни стал расти, его ноги удлинялись, тельце укреплялось, и к году он перестал отличаться от всех детей его возраста. Чудо случилось в день его рождения, и чудо сопровождало его до конца его жизни. Бет полагала, что этому ребёнку суждено выжить, ибо его судьба будет ознаменована свершениями, от которых она когда-то отреклась.

Стремление, чтобы именно твоё дитя стало самым красивым, самым счастливым, самым удачливым, одно из самых понятных на земле. И Уолтер не стал исключением, в глазах матери он был Богом, и как праведный светлый ребёнок он обязан был оправдать возложенные на него ожидания. Как и всякие дети, он рос, приобретая черты похожие на родительские, те же пухлые губы матери, те же светлые волосы отца, являясь созданием двоих людей собранном в уникальной манере, он также нёс и наследство их мыслей. На самом деле ни Бет, ни тем более Саймон не стремились наградить своего сына знаниями, которые приобрели сами, сознавая, как опасны бывают мысли и что последствия поступков невыносимым препятствием встанут на пути к простому человеческому счастью. Напротив, они всегда желали, чтобы он был достаточно глуп, чтобы не замечать безобразности жизни. Тяжёлая ноша ждала бы их сына, если бы он распознал абсурдность и нелогичность мира, встав на сторону мудрецов, что написали кучу бессмысленных философских трактатов о бренности бытия, которые им удалось прочитать. Но злой рок не обманешь, и сын не может быть не похож на родителей ни во внешности и ни тем более в мыслях.

Бет тревожно ожидала, всякий раз недоверчиво поглядывая на Уолтера, когда, будучи маленьким, он произносил настолько умные вещи, что в жилах застывала кровь. Она продолжала верить, что ей показалось, это не её крошечный сын смолвил, это голоса в её собственной голове, но как не пыталась она сокрыться от правды, правда продолжала настигать, и чем старше становился сын, тем осмысленнее становилась его речь, и она перестала отрицать. В словах сына, в его каракулях она видела, как он становится своевольным и как отчаянно этому сопротивляется, замечая, что маме и папе не по нраву его деятельность, но поделать с этим ничего не может, а подобающе скрываться его не научили. Ему, наоборот, привили быть честным с самим с собой и с людьми, которые заслуживают доверие, и он был предельно честен и лишь изредка прятал внутри самые сокровенные мысли.

Понимание, что твой ребёнок, которого ты рожала в муках, обречён, не укладывалась в голове, но это было ясно также, как и солнце, каждый день выползавшее из-за туманной ночи. Если Уолтер не выкинет, как и она когда-то мысли, что не признаются праведными в развращённом жизнью обществе, то он умрёт рано или поздно, она не хотела этого принимать. У хороших устремлений должны быть последователи, в одиночку добиться переворота мира невозможно, как не пытайся. Когда Бет окончательно поняла, что её сын, в отличии от неё самой и Саймона, не отступник и что его ничего не сломит, то она, вместо того чтобы юлить, честно призналась сыну в страхе, а он попросту взял руку матери и сказал, что всё будет хорошо, что доброта восторжествует, какие бы препятствия зло не чинило и, отвернувшись, продолжил заниматься своими делам. В тот момент Бет парализовало, ей стало страшно, но по другой причине, в её сыне скрывалась не только большая приверженность к справедливости, но и беда. Он услышал мать, но, прямо у неё на глазах, бесстыдно, не придав никакого значения опасениям, продолжил рисовать подземные ходы. Бет знала для каких целей Уолтер собирается их использовать и с сожалением признала, что и мать не станет для него помехой в случае, если придётся выбирать. Мысли родителей не только передались Уолтеру, в нём они приумножились.

Страх, такого страха Бет прежде не ощущала, она-то считала, что важнее всякого будущего есть семья, но Уолтер не имел таких же мыслей, а потому пугал. Женщина потратила множество бесплотных дней, чтобы понять, как можно так, наплевав на родных, придаваться мечтам, которые вряд ли могли осуществиться. По юности она желала многого, тоже предавалась мечтам, но она всегда знала, что это всего лишь временно, когда у неё появится любимый и дети, как бы не хотелось ей улучшить мир, он перестанет быть для неё важным. С Саймоном они больше шалили, то, что они делали совместно, не было настолько серьёзно, как то, что Уолтер выдумывал, будучи ещё пятилетним мальчишкой. Бет в ту пору стала ярой сторонницей религии, приверженкой молитвам о благополучии семьи, она желала, чтобы её сын перестал играть в одержимость и с течением времени успокоился, представлять его лежащим в гробу, на дне могилы, было невыносимо, одна только мысль заставляла годами сносить кошмары.

И всё же время шло, Уолтер хоть и пугал сильнее, но вроде бы не предпринимал ничего серьёзнее, чем вспахивание земли в лесу. Бет почти поверила, что её молитву услышали, но на место страху за сына, что его убьют, встал страх, что он вообще не переживёт зиму. Чёрная зима приближалась, а вместе с тем рос ужас, еду спрятанную под половицей стража уже нашла, оставалось так мало, что страх овладевал женщиной против её воли каждое утро, страх силился удушить прежде, чем это сделает голод. И страшные опасения начали сбываться, дни шли, а пурга только сильней бесновалась, затянувшись, она не давала просвета для ранней оттепели. Бет потеряла счёт времени и с замиранием сердца наблюдала, как тело сына становится мельче, худее, он будто бы возвращался обратно в младенчество; все годы, что его тело росло, оказались тщетны. Саймон, дорогой сердцу муж, не снеся горе жены пред грядущей погибелью, в одно из самых морозных утер молча встал и пошёл, как шёл раньше, пока ему не было, что терять. В юности он шёл ради забавы, ради справедливости, но тем утром всё обернулось иначе, он не мог не идти. Жена и сын, более важного он за всю жизнь так и не обнаружил, и дать им спокойно умереть от голода он не имел права.

Вернувшись с двумя мешками муки, Саймон уж было решил, что истинная удача сегодня посетила его, но мир не снёс оскорбления, брошенного обычным работящим мужиком. За ним пришла стража. Когда припасы были уже спрятаны в амбаре, к ним домой явились посеребрённые латы, которые нахально ждали, покуда мужик, убедившийся в своём превосходстве, потерпит чудовищное разочарование. Они итак грабили в эти дни без продыху, но именно сегодня пришли с уверенной целью. Игра, отвратительная во всех проявлениях, доставляла им несказанную радость и, увидав самодовольство на чужом лице, им требовалось увидать на этом же лице отчаяние, которое, к их разочарованию, тем днём так и не было замечено. Пахарь не ответил на призыв, его лицо отозвалось прежним нахальством, а истощённое тело не выдало ни капли сознательности; стражи не собирались мучить мужика, даже подумывали забыть про один из мешков, после того как расправятся с ним, они же что ни на есть благородные воины, но, когда они не увидали перемен, злоба за нахальство раззадорила. В порыве гнева они позабыли про оба мешка. Неудовольствие от неполученного вознаграждения затуманило разум. После того дня, который принёс одно лишь разочарование, они больше никогда не вспоминали тот паршивый дом, где потерпели провал.

Смерть Саймона стала ударом для Бет, но она, к своему же удивлению, отнеслась к этому событию абсолютно спокойно, горевать было некогда. В безделье зимы не оставалось ни мига для страданий, каждое незапланированное движение привело бы к гибели, а еды было не так уж и много. В Бет сломалось только одно, её приверженность к Богу, молитвы, что она посылала ввысь, оказались напрасны, и она вспомнила, что, отказавшись от вольностей, обещала стать смиренной рабой, которая не посмеет красть, и Саймон поклялся в том же, но что сделала жизнь, она заставила его отступиться вновь, грехи кончились, голод их погубил. Тогда и вернулась она былая, та Бет, которая сутками напролёт могла предаваться мечтаниями, у неё был отнят муж, но осталась вера в то, что однажды, враги будут отомщены. Её планы, устремления провалились из-за желания стать матерью, но больше она не забудет, чем правил её ум во времена, которые по глупости посчитались потерянными. Тогда-то Бет и поклялась, что сама исправит ошибки мира, а её сын, благодаря её стараниям, проживёт долгую жизнь, найдёт любимую женщину, заимеет от неё детей и познает счастье, которое для неё боле было недоступно. Так она ещё никогда не ошибалась, и умные люди склонны к неверным суждениям, но в тот день она и не подозревала об этом, и считала за счастье, отгадать тяжелейшую загадку мироздания. Это же очевидно: исполнить мечту сына за него, а значит ему не придётся познать страдание.

Посреди разумения появилась в жизни Бет девочка с проникновенными глазами, девочка, которая ошивалась, бездумно, на улице, ровняясь на сверстников. В Агнесс, до поры до времени, женщина не наблюдала ничего удивительного, обычный ребёнок обычных непримечательных родителей. Она явилась в день смерти Саймона, сопровождая отца, вроде был ещё мальчик, но женщина его не заметила, только девочку, что рыскала глазами за спиной. Бет сразу просекла, что ребёнок чует поблизости еду, и незаметно перекрыла обзор маленькой хулиганке. Когда отец и брат покинули двор и зашли внутрь своего дома, Агнесс не сдвинулась, продолжила стоять, будто застыв в ожидании. Бет могла её прогнать, но не стала, уж больно заинтересовала её девочка, которая своим измождённым телом так сильно напоминала её собственное дитя. В тот раз женщина впервые почувствовала, что такое зависть, эта девочка, по недоразумению попавшая в семью по соседству, слишком сильно напоминающая её саму, должна была быть её дочерью, а не этого никчёмного человека. Усилием воли Бет подавила желание схватить ребёнка в охапку и затащить под свою крышу, когда очарование рассеялось, она, напоследок, посмотрела хулиганке прямо в глаза и увидела огонёк, что видела в своём сыне, но этот огонёк никогда не зажигали.

Бет замерла, встав перед сложным выбором, зажечь такой огонь в ребёнке могло стоить ему жизни, но не зажечь, словно отобрать у малышки часть её самой. В семье, которая преданно слушает короля, не сетует на судьбу, огонь малышки так никогда и не загорится, и девочка вырастет самой обычной, что вроде неплохо, но беспросветно угрюмо. Шанс изменить судьбу встал между ними, связь, что продлится долгие годы, уже зарождалась. Бет знала, как поступит, просто оттягивала момент, стала выискивать своему гнусному поступку оправдание, а девочка, как назло, задала вопрос. Всё встало на свои места, и слова, что Бет даровала дитю, дошли почти сразу, только на миг ей почудилось будто девочка ничего и не поняла, но когда объяснение прозвучало повторно, то в глубине каштановых глаз пробежала искра. Искра не разожгла огонь, но дала надежду, что это случится в будущем. Совесть снедала Бет в тот момент, когда Агнесс, вдруг, начала сознавать многие вещи, и в откуп за свой проступок она дала ребёнку муки, то немногое что могла дать. Погубленная жизнь не могла быть прощена мешком муки, но Бет позволила совести на время заткнуться, она же не знала, что желание схватить ребёнка может исполниться, она-то думала, что и мука не спасёт девочку от неминуемой смерти той чёрной зимой. Отцы обычно спасают своих сыновей, но этот отец, отец Агнесс, оказался иным, он любил дочь много сильнее, чем своего сына, и на исходе сезона именно девочка осталась в живых, а совесть уже почти проснулась, но пока ещё молча ждала.

Следующая встреча случилась через несколько лет, Бет успела позабыть, как поступила в один омрачённый горем день. Она считала, что в тот день не совсем разумно мыслила, раз отдала припасы какой-то посторонней девочке, а огонь в глазах Агнесс казался выдумкой воспалённого сознания, столкнувшего с потерей. Да и когда было думать о каком-то чужом ребёнке, сын день ото дня делался более увлечённым, он-то полагал, что мать не замечает, но она всего лишь делала вид, что не видит, не пытаясь навязать на него чувство вины. Она очень чётко сознавала, что Уолтер уже совсем слился с фантазиями, и, теперь поглощённый переживаниями, он может только и грезить что о счастливом будущем, которое по веточке собирал с пелёнок. Бет не отставала, но она признавалась себе в том, что по сравнению с сыном, совершенно растерянна, её разумения не хватало, чтобы придумать хоть сколько бы то ни было вразумительный план. Она знала, что в один момент, пока она не могла сказать какой, оставит Уолтера и пойдёт по своей дороге, и сердце её разрывалось от того, что придётся оставить своего ребёнка, но она успокаивалась тем, что это всё будет сделано ради него самого. Но уйти только начало, а вот дальнейшие действия были туманны. Тогда-то и появилась Агнесс второй раз.

Отец девчонки умер от болезни, которая долго изводила его глупое тело. Мужик поплатился за дерзость излить свою похоть в миловидное создание, умершее в муках ещё раньше. Многие бы назвали это расплатой за совершённый грех, но Бет это называла несколько иначе: неудача связаться с не той шлюхой. Что мало мужиков в целом свете справляют низкие позывы с шлюхами? Да почти каждый мужик, хоть и не признавался, покупал для себя женщину. Страх не познать всех вольностей жизни пересиливал мораль, но все ли мужики мёрли после святотатства? Да, конечно же, нет, просто одному из них повезло чуточку меньше, только и всего. Если бы знать заранее, какое отступление принесёт расплату, всякий бы пожелал узнать о нём прежде, чем оно случится, и чётко бы уяснил для себя, что лучше избегать этого греха, но это же невозможно. Вот почему никто и не страшится преждевременно, лишь святцы живут по всем правилам, да и то, кто же может до конца знать, что таит в себе чужая, поглощённая мыслями душа. Иногда поступки людей намного чище, чем мысли праведников. Оступиться легко, признаться в этом куда сложнее.

Бет весь день думала о девочке, оставшейся круглой сиротой, она смотрела в окно и думала, думала. В её мыслях не водились нечистые помыслы, так ей казалось, но до сих пор она не встречалась с такой серьёзной проверкой на прочность. Целый день прошёл, а она всё не сводила глаз с девочки и только под вечер перестала таращиться, успокоилась, увидав, что ребёнок ушёл за угол. Но потом началось страшное, девочка стала изводить женщину, мелькать за окном, постоянно возвращаясь на прежнее место, пока окончательно не погасла в обездвиженном навеки молчании. Тогда женщина думала, что её испытание заключается в том, забрать бедняжку домой, но позже, когда Нес стала частью семьи, Бет смогла окончательно убедиться, не было никакой проверки. Она сразу, ещё с утра, вздумала забрать девочку под крыло, но мешала себе, чтобы не найти новой привязки в мире. Девочка была на пару лет младше Уолтера, и с ней пришлось бы пробыть несколько дольше, Бет было разительно страшно умереть, не успев защитить своих детей от пугающе надвигающейся будущего, она и в тот момент чуяла, что прожила уже так много, а ей придётся прожить ещё дольше.

Двоих детей таких разных, совсем непохожих внешне, но таких удивительно сходных душой, Бет никогда не встречала. Вера в то, что именно её не рождённая дочь по ошибке попала в чужую семью, не выходила из головы долгие годы. Глядя на девочку тайком по утрам, когда солнце могло осветить личико посильнее, Бет удавалось чётче разглядеть намёки на сходство с самой собой. Рот Нес, её глаза, нос, уши, — они были родные ей, а огонь, что слабо тлел, всё до конца не разгораясь, уверял, что жизнь намеренно одарила родным ребёнком, который не стал бы страдать по вине её мыслей. Девчушка должна была прожить спокойную счастливую жизнь с неродными родителями, которые не позволили бы ей уйти в разумениях дальше, чем следует, но Бет, найдя схожесть ещё тогда, у амбара, отобрала у Нес право на счастье. Когда выбор сделан, человек либо может вечно винить себя за содеянное, либо сделать всё, что в его силах, для исправления прежних ошибок. Сделанного не воротишь, а потому на Бет снизошло озарение: она теперь в ответе за счастье обоих своих детей, а они уже его почти нашли, друг в друге. Не родные по крови, но родные по душе, мир одного сделался миром другого, и не иначе само проведение распорядилось, как позволить обоим её детям быть вместе.

Когда Бет узнала, что Уолтер и Нес сбегают ночами, чтобы провести время наедине, и не просто как брат с сестрой, а как любовники, женщина окончательно успокоилась. Её страшила мысль бросить сына, но если он не одинок, то миссию, что было необходимо исполнить, будет выполнить легче. Сияя от радости, она тихо прятала её за рукой, дети бы не поняли почему мама счастлива видеть их вместе. Но она многого не знала, а знала бы, обрубила бы на корню. Как же она могла догадаться, сквозь очарование юношеской любви, что причина постоянных отлучек отнюдь не всегда из-за сильной разгорающейся любви. Между тем за спиной Бет собиралась шайка, которая поклялась образумить свет. Женщине стоило бы догадаться, что и любовь не помешает Уолтеру продолжить невидимую борьбу. Она-то решила, что он на время отложил дурость, когда осознал силу связи, а он и не думал никогда отступать, выдумал сотворить вместе с Нес новый доколе неведомый мир. Всё открылось внезапно. После первого же набега Бет сразу сознала, с чьей подачи обчистили местные погреба. Страшные предположения начали сбываться, да и куда худшие, втянут был не только сын, но и дочь, страх усилился многократно, хотя Бет и не думала до сих пор, что человек может ощущать подобные сжирающие чувства, она испытала не просто страх и ужас, агонию.

Бет забыла, она прискорбно забыла, что собиралась делать, спокойствие последних лет совсем разморило, заставило отвести взгляд от главного. Ничего не сказала женщина своим детям ни в этот раз, ни в следующий, затаилась в ожидании подходящего момента, чтобы уйти. Уйти, это пугало до дрожи, она видела, что всякая смена сезона может принести ей в дом смерть, но всё не решалась. Дети бывало по долгу не возвращались, видно обдумывали дальнейшие шаги и таились от преследователей. Чем чаще это случалась, тем гаже становились мысли всякий раз, когда они не ночевали в доме. Она видела сцены мучений, пыток, истечения кровью, закалывания мечом. Это беспокоило так, что женщина почти потеряла сон, и так же судорожно, как выдумывал планы сын, придумывала свой. В жизни, коя несёт отупение и забвение, не редко находится уловка, на крючок которой человек попадается. Раньше Бет могла воображать всё что угодно, но, когда миг пришёл, действие запаздывало. Она боялась не расставания, она боялась подвести черту; пока можно выжидать опасности нет, но, когда ты уже в пути, любая ошибка может испортить задумку, а у неё был всего один шанс, и она будет одна, совершенно одна, а расплата за ошибки — гибель детей.

И она ушла, ушла поддерживаемая рвением, что толкало в спину, и пути обратно больше не было, он закупорился, и оборот, один взгляд на прошлое, что осталось позади, даже его сделать было нельзя, была велика вероятность не снести тяжести, повернуть, а вернуться — сходне сладости, источаемой ягодами, ласково наполняющими рот, можно забыться, в мирном угаре провести остаток жизни, и напоследок увидеть обоих детей, лежащих в обнимку, в сырой могиле. Образ привиделся настолько ярким, мысль о побеге отступила. Задумка Бет была проста, но видимо разум лелеял надежду на побег, поэтому голове запретили думать. Бет вся, с головы до пят, больше не принадлежала себе, её руки, ноги, плечи, спина были во власти чужеродной, и каждый мог ей овладеть, а она позволяла, что такое тело, что такое душа, когда нет возможности вернуться домой, утешиться, забыться. Слабая воля пыталась, в момент ухода, избежать будущей участи, никто не желает принадлежать другому бесправно, учесть, что она избрала, была отвратна и тяжела, но жизнь без толики смысла была куда гаже. Люди, любовные создания эгоистичных позывов юродивого мира, знали бы они как судьба распоряжается с любящими сердца, знали бы они как порой велика жертва во имя другого, сотворённая в преодолении непоколебимых устоев.

Слёзы, вот она добродетель, способная очистить душу от скверны. Когда тело гниёт, душа может спастись слезами, но не в случае Бет, её глаза давно высохли, а душа её зачерствела. Она сносила любые прихоти изворотливой дерзости и жила не целью, а позывом спасти тех, кто был дорог её прошлому сердцу. Она вспоминала то юность, то молодость, почти не приходя в сознание, закрывшись от мира восторгом прожитых дней. Лепила из себя нечто новое, резко влекущее, и непременно, под конец, падала в бездну, а потом выползала наружу, если бы задержалась на дне надолго, могла бы потерять разум. В подарок, сердечно, просила лишь об одном — в конце пути заглянуть в окно, оглядеться на прошлое, улыбнуться наступившему будущему и отойти. Но до той поры, покуда глаза не увидели бы воссозданный рай, где Уолтер и Нес живут в достатке со своими детьми, ниспосланными Богами за страдание их матери, смотреть вверх, а не вниз. Они бы не увидали силуэт в окне, занятые счастьем не признали бы её, а ей это было бы и не нужно, она желала всего-то увидать, на одно паршивое мгновение, счастье, а после и смерть перестал б страшить. Люди, не покорённые создания человеческой похоти, знали бы они, что жизнь даёт по силам; да только с препятствиями неравными, силы поступятся в борьбе; старания покорить жизнь другими останутся незамеченными, да и сами старания, потеряется нить, в чём же они заключались.

***

Прошли дни, Бет сбилась со счёта сколько их прошло, однажды она проснулась и не вспомнила их число. Прошлая ночь выдалась непомерно тяжкой, старый озабоченный мужик изводил, пока не сломил хрупкое женское тело, он заснул не скоро, да и не со звоном свиристели, а с оглушительным храпом. Только вот вымученное тело не услыхало помехи, уснуло наспех, полураздетое, оно разразилось вонью души. Под конец сезона к королю свозили девиц, представляли, достопочтенно, перед его высочеством, и он уныло выбирал, какую из распутниц привести к себе на ночь.

Король довольно ответственно подходил к делу, со всей свой уродской душой, если она у него, конечно, была. Придворные тоже участвовали, отбирали молодух с широкими бёдрами, до сих пор не отпуская намерения подложить под короля самую плодовитую из особ. Бет с особой ненавистью представляла себя в покоях короля, в очертаниях его роскошных царских простыней, стен, обвешанных изящными картинами, в месте, где жизнь, словно иной посторонний мир, выплывала с особой надменностью. Представление о богатстве и помпезности грациозно наполняли пазухи гнилью от трупов, стоявших за претенциозной немощностью. А король, его рожа, его дурман угнетали и так покорённое чрево, он был не тот, кто искал любви, и не тот, кто отдавал последнее в поисках потерянного мгновения жизни. Люди, наделённые богатством и властью, которые покупали себе женщин, даже они жирные раскормленные боровы не шли в сравнение с главной мразью и предводителем мстительных призраков, ушедших и странствующих в бесплотных попытках что-либо изменить своими прозрачными руками, уделом этих призраков оставалось наблюдать со стороны и продолжать испытывать муку, как и при жизни.

Перед днём, решающим днём, Бет волновалась, она знала, что ей не пережить ещё целый сезон до следующего показа, поэтому день решительной схватки наступал с безысходной надеждой. Она мучилась от вопросов, как показать одним лишь движением глаз привязанность, как доказать старым телом наличие неугасаемого внутреннего пламени, трепещущего в сопротивлении бурану? Среди фавориток окажутся самые красивые и желанные женщины всего подпольного королевства. Король отказывался делить постель с особами, не познавшими прелести ублажения мужчин, девицы знатных отцов ему разительно надоели своей жеманностью и фригидностью, на закате лет ему больше всего желалось познать совершенное искусство, а не подделку. За один сезон Бет научилась доставлять удовольствие различными способами, законными или нет, грех её возрос, пронзил гладь небес и затмил поступки прежней добродетельной и степенной женской сущности. Саймон бы увидев, что сотворилось с его кроткой женой, не снёс бы, и если он и смотрел сверху, то невольно отворачивал глаза от жалости к ней, к женщине, к её лону, к её грации, её вынужденной гибели в угоду ублажения чужой похоти.

Но что вольная жизнь, что невольная под разумениями простых мужчин и не очень, Бет потеряла между жизнями границу. Она и не поминала, что житие её было другим, словно пташкой свободной она снизошла вниз по склону и словно вьючным конём она забралась обратно, только познав глоток свободы. Чтобы приковать взгляд короля, она купила лучшее платье, что смогла отыскать у торговок, отдала все заработанные монеты, которые отливали потом и слизью каждой проведённой в порабощении ночи. Она поставила всё на кон, но в этой азартной игре не могло быть поражения, либо выигрыш, либо погибель. Смерть либо победа, либо вечная зима, и мука, и тоска. Лишения, недостаток еды, недостаток любви не виднелись как нечто противное, что невозможно снести, а провал, вот он оставался важным и существенным.

Она заигралась, потерялась, заставила себя верить, что король для неё самое трепетное желание. С мыслями о невыносимой сосущей в районе живота похотью она возжелала отдаться могучему поцелованному Богу правителю, она шла как на заклан и как на величайшее благословение. Чтобы видеться желанной, нужно стать желанной в мыслях, в чувствах, чаяниях, стать моложе своих лет, нужно стать наваждением недоспелой любви, завлечь полнотой своих грудей, ввергнуть в небытие мужское прославленное величие, узреть среди него уязвимость, покорить чревом, заставить страдать одним лишь отсутствием и под конец, разузнав все тайный, заклеймить словно скот, перерезать глотку, вспенить ударами ножа кожу, сладостно придаться экстазу от идеала, с которым удалось слиться. Величественная страсть к мужчине наполнила усталые глаза Бет сиянием, понурую кожу лоском, увядшие волосы блеском. Она заигралась, заигралась в азартную неподвластную игру, и сама не поняла, когда стала наслаждаться происходящим. Встав около трона в окружении несусветных дур, Бет отбрасывала флюиды, распространяла их на каждого входящего. Мужики не видели её старости, видели только игру, отблеск прекрасной души и с содроганием изворачивались, боясь, что сладостный позыв их низов заметят. О, как они боялись сподобиться обычным мужикам, потерять лицо в окружении великосветской суеты, отпустить позыв на свободу и, с раскрасневшимися потными лицами, убежать в покои, чтобы спустить пар задымившихся чресл и свист неприкаянных душ.

В первый раз с момента ухода Бет уверилась, что получится, и король, каким бы он мерзким не был, не устоит перед ней, впустит в сокровенное место обычную женщину, которая на первый взгляд не опасна, но опасней чем все мужчины, ведь преследует позыв отомстить за все изувеченные судьбы. Все жертвы стояли в ровный ряд, и Бет каждому заглядывала в бесплотное лицо, чтобы дать понять, немного, немного осталось, и ты, ты, ты и ты сможешь уйти, перестав проживать вечную потустороннюю жизнь в ожидании расплаты.