Бесплатный фрагмент - Демон сновидений

Часть 1. Элейн

Пролог. Последний сон Финна

Ветер выл тысячью голосами, и каждый был его собственным. Финн бежал по бесконечной лестнице из черного стекла, уходящей в багровое, беззвездное небо, его сердце колотилось о ребра, как птица в клетке. Финн не помнил, как попал сюда. Одно мгновение — он стоял в заброшенном особняке, сжимая в руке серебряный кинжал. Следующее — этот бесконечный кошмар.

Впереди на площадке лестницы стоял Он. Тот, кого Финн называл Онейр. Не демон из страшных сказок, а человек в темном пальто, с утомленным лицом и глазами цвета старого виски, но здесь, в этом месте, его фигура мерцала, словно мираж. Иногда за его спиной проступали тени огромных, безмолвных крыльев.

— Довольно, Финн, — сказал Онейр. Его голос был тихим, но разносился эхом по всему ландшафту сна. — Ты не сможешь взять силой то, что можно получить только даром.

— «Слеза Морфея» должна быть моей! — крикнул Финн, останавливаясь и пытаясь отдышаться. Воздух был густым, как сироп, и пах пылью и одиночеством. — Она вернет их! Она вернет моих родителей!

Эта мысль грела его сердце, как раскаленный уголь. Смерть, несправедливая и внезапная. Пустота в доме. Слезы сестры, которую он поклялся защищать. «Слеза Морфея» — легендарный артефакт, капля застывшей магии сновидений, способная переписать реальность. Она могла стереть тот роковой день — Финн знал это.

Онейр покачал головой, и в его взгляде читалась не злоба, а бесконечная, копившаяся веками грусть.

— Она не воскрешает мертвых, мальчик. Она лишь погружает тебя в сон, где они живы, и однажды ты перестанешь понимать, где сон, а где явь. Это сладкая пытка. Я не позволю тебе совершить это над собой.

— Ты не имеешь права решать за меня! — Финн с рыком ринулся вперед, но бой был бессмысленным. Он атаковал кинжалом, но его лезвие проходило сквозь плоть Онейра, как сквозь дым. Демон сновидений не отступал и не контратаковал. Он просто стоял, а мир вокруг них менялся.

Стеклянная лестница поплыла, исказилась и превратилась в уютную гостиную их старого дома. Под ногами заскрипели знакомые половицы, в воздухе висела пыль, золотящаяся в свете торшера. Пахло яблочным пирогом, как в те воскресные вечера, что навсегда остались в прошлом. У камина, в своих любимых креслах, смеялись мама и папа, их лица были такими ясными, такими живыми. Сердце Финна сжалось от невыносимой боли, словно его грудь перетянули колючей проволокой. Он знал, что это ложь, но так хотел верить, хоть на секунду.

— Это неправильно, — прошептал он, отступая. — Они не настоящие.

— А кто тогда настоящий? — спросил Онейр, и его голос доносился сразу отовсюду. — Тот, кто хочет украсть артефакт? Или тот, кто готов погубить себя в мире фантазий?

Мир содрогнулся, как в лихорадке. Сладкий запах пирога сменился запахом остывшего пепла. Тепло камина погасло, уступив место леденящему сквозняку, который, казалось, дул из самого сердца реальности. Рейн лежала навзничь на холодном, запыленном полу, с раскиданными, как темный нимб, волосами. Лицо, обращенное кверху, было бледным словно мрамор, а широко открытые глаза смотрели в пустоту, не видя потолка. Рядом с ней стоял он, Финн, с сияющей «Слезой Морфея» в руке, но в его глазах не было ни триумфа, ни радости, ни даже печали. Лишь бездонная, всепоглощающая пустота, в которой тонуло все, что он когда-либо любил.

— Нет! — закричал Финн. — Я бы никогда! Я хочу спасти сестру!

— Ты погубишь ее, — голос Онейра прозвучал прямо у него за спиной. Финн резко обернулся. Демон был совсем близко. — Ты погубишь ее, потому что твое желание — это не любовь. Это одержимость, и она сожрет тебя изнутри, не оставив места для других чувств.

Финн снова атаковал, на этот раз с диким воплем. Он вложил в удар всю свою ярость, всю свою боль, и этот раз… попал. Кинжал вошел в грудь Онейра, но не послышалось хруста кости, не брызнула кровь. Из раны хлынул поток сверкающей, серебристой пыли — самой субстанции снов.

Демон не вскрикнул. Он лишь посмотрел на Финна с бесконечным сожалением.

— Выбор сделан.

Онейр щелкнул пальцами.

Мир сжался в точку. Финн почувствовал, как его сознание куда-то проваливается, падает в бездну. Последнее, что он увидел, — рука Онейра, тянущаяся к нему. Не для удара, а для прикосновения, и тогда хлынула тьма, но не тихая и спокойная — живая. Финн не потерял сознание. Он в нем застрял. Он снова бежал по лестнице. Снова видел родителей. Снова видел мертвую сестру. Снова бросался на Онейра. Снова чувствовал, как кинжал входит в грудь. Снова слышал щелчок.

Петля. Идеальная, безвыходная петля самого страшного дня в его жизни.

Где-то в самой глубине того, что еще оставалось от его разума, Финн понял, что это была тюрьма, и его тюремщик не был злым. Он был милосердным палачом, заточившим монстра, которым Финн готов был стать, чтобы спасти того, кого он так отчаянно любил.

Снаружи, в мире реальном, его тело замерло с застывшим криком ужаса на лице, а на груди, где прикоснулась ладонь, прямо над сердцем, проступил причудливый узор, похожий на заиндевевшее стекло. Видимое напоминание о сне, из которого не было пробуждения.

Глава 1. Ледяной брат

Холод в палате был иным. Не зимним холодом за окном, а тихим, вязким и безжизненным. Он исходил от кровати в центре, от тела ее брата, и окутывал все вокруг, словно саван.

Рейн сидела у постели Финна, сжимая его неподвижную руку. Ее собственная ладонь казалась обжигающе горячей на фоне его ледяной кожи. Несмотря на бледность и следы усталости, в Рейн угадывалась редкая, стойкая красота — лишенная миловидности, но оттого еще более цепляющая. Четкий овал лица, безупречная линия бровей и высокий лоб — все выдавало в ней волевую и незаурядную натуру. Она казалась собранной, но внутри все кричало от бессилия. Ее темные волосы были небрежно собраны в хвост, открывая изящную линию шеи, а в карих глазах, поразительно ярких даже в полумраке палаты горел огонь решимости, граничащей с отчаянием.

Лицо брата, обычно озаренное авантюрной ухмылкой, было восковым и чужим. Единственным напоминанием о том, что случилось нечто за гранью реальности, был шрам. Не кровоточащая рана, а причудливый узор прямо над сердцем, похожий на морозный цветок, вросший в кожу. Он был ледяным на ощупь. Всегда.

Врачи разводили руками. «Кома неясного генеза», — говорили они, но Рейн чувствовала в воздухе вокруг Финна что-то чужое, темное и липкое, словно паутину невидимого паука.

Она не выдержала и поднялась с кресла, подойдя к запотевшему больничному окну, провела кончиками пальцев по холодному стеклу, очищая полосу обзора.

За окном лежал город, который, казалось, и сам впал в кому. Серое небо плотно прилегало к крышам, дым из далеких труб поднимался не столбами, а растекался усталой пеленой, не в силах пробить эту тяжесть. Снег на улицах был грязным, слежавшимся, похожим на старую вату. В тусклом свете зимнего дня машины ползли по слякотным улицам, их грязные фары беспомощно отражались в лужах растопленного снега. Мир за стеклом был лишен не только цвета, но и звука — все движения казались приглушенными, замороженными, и над этим всем висела одна и та же мысль, которую Рейн читала в новостных сводках и в глазах редких прохожих: эта зима никогда не кончится. Она стала вечной.

Рейн снова повернулась к кровати. Ее взгляд упал на черты лица Финна, на его высокий лоб и упрямый подбородок — черты, которые она знала с детства.

«Он так на них похож…»

Мысль пронзила ее внезапно и остро, как игла. Не сейчас. Она не могла позволить себе это сейчас, но память уже накатывала, не спрашивая разрешения.

Слепящий свет, внезапно заполнивший салон и вырвавший их из темноты. Визг тормозов, который казался вечностью, а потом — тишина. Глубокая, всепоглощающая тишина, которую не могла нарушить даже сирена скорой помощи. Она, тринадцатилетняя, сидевшая на заднем сиденье, невероятным чудом отделалась парой царапин, глядя на неподвижные силуэты родителей впереди.

Она помнила чужие руки, которые уводили ее прочь, не давая смотреть. Помнила, как Финн, старше на год, обнял ее так крепко, словно пытался защитить от всего мира. «Я никуда не отпущу тебя, Рейн. Никуда».

Обещание, которое теперь висело в воздухе ледяной палаты горькой насмешкой. Она была здесь, а он — нет.

«Я спасу тебя».

Дверь машины захлопнулась с глухим стуком, отсекая ее от уличного шума. Только теперь, в тесном, звуконепроницаемом пространстве салона, она позволила себе выдохнуть. Пахло остывшим пластиком и колючим холодом ее старого пальто, которое вдруг стало невыносимо тесным и душным. Рейн дрожащей рукой расстегнула пуговицы, с трудом ловя воздух, и провела ладонью по лицу. Ее черный пес забрался на пассажирское сиденье и, тихо поскуливая, уткнулся холодным носом в ее плечо. Длинная морда и умные карие глаза были полны такого искреннего беспокойства, что у Рейн невольно дрогнуло сердце. Она машинально провела рукой по его гладкой шерсти.

— Ничего, Демон, — прошептала она. — Всё будет хорошо.

Пес вздохнул, словно понял каждое слово, и прижался к ней еще сильнее, пытаясь стать живым щитом между ней и всем миром.

— Я знаю, — уже твёрже произнесла она, заведя мотор. — Я знаю.

Рейн вынула из сумки старую, истрепанную тетрадь в черной кожаной обложке — дневник Финна. Шифры, схемы, безумные чертежи… и везде — одно имя, которое повторялось с навязчивой частотой. «Онейр».

— Брат хотел вернуть их, — Рейн уставилась на имя, выведенное нервным почерком брата. — Ради мамы и папы он искал «Слезу Морфея». Только нашел не того, кого следовало.

Был ли Финн безумцем, одержимым демонологией, или в его бреде таилась жуткая правда? Рейн не знала. Она всегда чувствовала в мире незримые токи, улавливала шепот там, где другие слышали лишь ветер, но она глушила это в себе, боялась, считала аномалией. Теперь же ледяной шрам на груди брата был осязаемым доказательством: будь Онейр демоном, колдуном или просто хищной тенью из иного измерения — он был реальным. Он обладал силой, которая сразила брата. А раз так, его можно найти и заставить ответить. Страх был роскошью, на которую у нее не оставалось ресурсов. Его место заняла холодная, отточенная решимость.

В дневнике был адрес. Заброшенный особняк на окраине города, место, которое Финн пометил как «Обитель Сновидца».

Влажный нос снова уткнулся в ладонь Рейн, требуя внимания.

— Мы идем, Демон, — сказала она. Ее голос обрел стальную твердость. Решение, зревшее все эти долгие месяцы, наконец, закалилось, став холодным и неоспоримым фактом. — Мы найдем этого Онейра. И он тебя разбудит.

Ей было все равно, во что верить. Важен был лишь результат.

Ирония ситуации не ускользнула от Рейн: она поехала искать «демона сновидений», при этом единственное существо с именем Демон находилось в салоне её автомобиля.

Глава 2. Обитель Сновидца

Час спустя она уже мчалась по заснеженной дороге, оставляя за собой облако колкого снега. За окном мелькали унылые пейзажи спальных районов, быстро сменявшиеся промышленной зоной с ее ржавыми ангарами и заснеженными пустырями. Хмурый зимний день был безрадостным и плоским, лишенным теней, словно весь мир замер в ожидании.

Рейн вела машину резко, почти яростно, в такт тяжелому ритму, вырывавшемуся из динамиков. Мрачный индастриал бился о стекла, словно саундтрек к ее внутреннему урагану, заглушая на секунду навязчивый шепот мыслей.

Пальцы сами потянулись к кнопке радио, переключив волну — может, хоть дорожные сводки отвлекут, но вместо них в салон хлынул тревожный, слишком бодрый голос диктора:

«…и снова о „затянувшейся зиме“. Синоптики в недоумении, метеорологические станции фиксируют аномальное понижение температуры по всему региону, в то время как по календарю уже давно должна стоять весна. Ученые предполагают…»

Рейн с раздражением щелкнула кнопкой. Попалась какая-то местная станция, голос диктора стал жестче:

«…а мы продолжаем. Напоминаем, что из-за необъяснимой вспышки массовой паранойи в восточном районе введен комендантский час. По последним данным, число жертв инцидента, когда группа людей в панике набросилась друг на друга, возросло до семнадцати. Власти призывают сохранять спокойствие и…»

— Черт, — выдохнула Рейн, резко выключив радио.

Тишина, ворвавшаяся в салон, стала вдруг густой и давящей. Аномальная зима. Массовый психоз с жертвами. Это было не просто стечение обстоятельств. Это был почерк. Почерк того, кого она искала.

Она с силой ткнула палец в панель, и салон снова заполнила музыка — теперь уже не просто фон, а броня, стальная стена звука, которую она возводила против нарастающей тревоги. Монструозные басы и искаженные семплы должны были заглушить шепот интуиции, твердившей: «Это только начало».

Демон сидел на пассажирском сиденье, высунув голову в узкую щель у окна, но его поза была не беззаботной, а напряженной, будто он вынюхивал не ветер, а саму тень угрозы, проникающую сквозь громкую музыку.

Когда Рейн заглушила мотор на заросшей сорняками парковке перед особняком, пес нервно заскулил и уперся лапами в дверь.

— Тебе здесь не место, — тихо сказала она, проводя рукой по его напряженной спине. — Останешься в машине. На всякий случай.

Особняк оказался таким, каким она его и представляла: мрачным, заброшенным, затерянным в голом лесу. Даже при дневном свете он выглядел негостеприимным и отверженным. Резкий зимний ветер гулял по его облупленным стенам, завывая в пустых глазницах окон. Ни света, ни следов. Только гнетущая тишина, нарушаемая хрустом ее шагов по мерзлому гравию.

Дверь была не заперта. Скрип петлей прозвучал как стон, разрывая молчание. Внутри пахло пылью, прошлым и чем-то еще… сладковатым и горьким одновременно, как запах увядших цветов и старого пергамента. Воздух был неподвижным и холодным, гораздо холоднее, чем снаружи.

Рейн медленно прошла по первому этажу. Слабые лучи зимнего солнца, пробивавшиеся сквозь разбитые окна и пыльные витражи, рассекали полумрак комнат, выхватывая из тьмы клочья обоев, оскалы мебели и медленно кружащиеся в воздухе пылинки. Ее взгляд скользил по остаткам былой роскоши, тонувшим в тени. Высокие потолки с осыпавшейся лепниной, некогда великолепная парадная лестница… В гостиной гигантские книжные полки, до отказа забитые фолиантами, стояли как молчаливые стражи. Она провела пальцем по корешку одной из книг — «Исследование морока и яви». Название ничего ей не говорило, звучало как чужеродное заклинание. В лучах света серебрилась паутина, опутавшая углы тяжелыми гирляндами.

Рейн поднялась на второй этаж. Длинный коридор уводил в темноту, по обе стороны от него зияли пустые дверные проемы. В одной из комнат она нашла кровать с роскошным, истлевшим балдахином. В другой — стены от пола до потолка были испещрены странными символами, нарисованными чем-то темным и блестящим, словно засохшей кровью или смолой. В центре комнаты на полу лежала грубая деревянная маска с длинным носом и пустыми глазницами.

Сердце Рейн на мгновение екнуло. Зацепка! Но приглядевшись, она поняла: символы были покрыты толстым слоем пыли, а маска лежала в неподвижной позе десятилетия. Это были не следы недавнего присутствия, а музейные экспонаты забытого культа, артефакты, давно лишившиеся силы и смысла.

Повсюду царил холодный, безжизненный порядок забвения. Ничего, что кричало бы о нынешнем пристанище могущественного существа. Лишь пустота, вторившая пустоте в ее груди. Каждая комната, каждый предмет лишь подтверждали: это место было не обитаемым, а покинутым, и от этого становилось еще страшнее.

Внезапно где-то снаружи, со стороны стоянки, донесся глухой, приглушенный лай Демона. Рык был не яростным, а предупреждающим — словно пес, запертый в машине, чуял нечто, невидимое человеческим чувствам.

Рейн замерла, ее пальцы инстинктивно сжались. В тот же миг из глубины коридора на нее уставились два горящих уголька, парящие в полумраке на уровне человеческого роста.

Из тени вышел мужчина. Он был высок, и его темное пальто струилось по плечам, словно отлитое из жидкой ночи. Волосы тёмно-каштанового, почти орехового оттенка были небрежно отброшены со лба, открывая черты лица резкие, но удивительно гармоничные — высокие скулы, прямой нос, упрямо очерченный рот. На этом лице странным образом сочетались усталость, застывшая в легких морщинах у глаз, и тень насмешки, прячущейся в уголках губ. Его карий взгляд скользнул по Рейн, оценивающе, задерживаясь на секунду дольше необходимого. Те самые «угольки» оказались его глазами, отражавшими скупой свет из окон.

— Вы заблудились? — его голос был низким, бархатным. В нем не было ни страха, ни удивления. Лишь холодное любопытство.

Адреналин ударил Рейн в голову. Она встала в стойку, которой когда-то учил ее Финн.

— Где он? — выдохнула она. — Что ты с ним сделал?

Мужчина поднял бровь. Легкая улыбка тронула его губы.

— Простите, но я вас не понял. С кем я имею честь говорить? И что вы делаете в доме моего друга?

— Друга? — фыркнула Рейн, не опуская бдительности. — Ты имеешь в виду Онейра?

Он сделал шаг ближе, и Рейн почувствовала исходящий от него странный холод — не зимний, а оцепеняющий.

— Меня зовут Элейн, — сказал он мягко. — И Онейр — мой друг. Я тоже ищу его. Он… исчез, и я опасаюсь худшего. И, судя по всему, у нас общая цель. Может, не будем бросаться друг на друга с кулаками? По крайней мере, пока.

Он улыбнулся, и эта улыбка была такой ослепительной и соблазнительной, что на мгновение Рейн забыла, зачем пришла. Она смотрела на него — на этого красивого, загадочного незнакомца, предлагающего помощь в ее отчаянном квесте.

В глубине души, под грузом страха и ярости, что-то дрогнуло. Слово «друг» прозвучало как-то слишком уж бесстрастно для человека, опасающегося «худшего».

Глава 3. Союз в тени лжи

Тишина в гостиной особняка преобразилась, наполненная новым смыслом. Присутствие этого человека — Элейна — сдавило воздух, как перед грозой, делая каждый вдох тяжелым и осознанным. Он двигался по комнате с непринужденной грацией, скинул пальто, оставшись в темной рубашке и идеально завязанном тонком галстуке. Рейн заметила, насколько он… обычен, слишком обычен для этого места проклятий и забытых снов.

— Так, — повернулся он к ней, его взгляд был открытым, но где-то в глубине, на самом дне карих глаз, будто шевелилась тень. — Давайте начнем сначала. Вы пришли сюда, потому что ваш брат… пострадал от Онейра?

— Он в коме, — выдохнула Рейн, не в силах подобрать более мягких слов. — Из-за него. Финн искал «Слезу Морфея».

Она внимательно следила за его лицом, выискивая малейшую реакцию. Его брови чуть приподнялись в вежливом удивлении, но ничего более.

— «Слеза Морфея»… — повторил он задумчиво, словно пробуя на вкус давно забытые слова. — Опасная реликвия. Онейр — ее хранитель. Не самый добрый, надо сказать. Ваш брат, должно быть, был очень смел. Или безрассуден.

— Он хотел вернуть наших родителей, — тихо сказала Рейн и тут же пожалела, что выдала эту боль постороннему.

Лицо Элейна смягчилось, и в этой мягкости была такая подлинная, такая убедительная теплота, что у Рейн сжалось сердце.

— Понимаю. Слепая жажда часто застилает взор вернее, чем тьма, — вздохнул он. — Онейр скорее всего воспринял это как вызов. Он не терпит, когда на его сокровища покушаются. Проклятие, которое он наложил на вашего брата… оно не просто усыпляет. Оно медленно пожирает душу.

Ледяная дрожь пробежала по спине Рейн. Она вспомнила ледяной шрам на груди Финна. «Пожирает душу». Это звучало ужасающе правдиво.

— А ты? Почему ты его ищешь? — спросила она, не теряя бдительности.

Элейн подошел к камину и провел пальцами по полке, оставляя след в пыли.

— Мы с Онейром… мы как две стороны одной монеты, но в последнее время он перешел все границы. Нарушил древние законы нашего… сообщества. — Элейн обернулся, и его лицо стало серьезным. — Он навлек на себя большую беду, и я здесь, чтобы остановить его, пока он не натворил еще больших бед. Возможно, если мы найдем его вместе, мы сможем добиться двух целей: я остановлю его, а вы спасете брата.

Это звучало логично. Слишком логично. Идеально подстроенное под ее отчаяние предложение.

— Почему я должна тебе верить? — прямо спросила Рейн.

Элейн улыбнулся, и снова появилась эта ослепительная, сбивающая с толку улыбка.

— А у вас есть выбор? Одной вам его не найти. А время, боюсь, работает против вас. И против Финна.

Он был прав. Выбора не было. Она должна была рискнуть.

Внезапно снаружи, сквозь приоткрытую дверь, донесся настойчивый, тревожный лай Демона. Рейн вздрогнула — она почти забыла о нем.

— Мне нужно… — кивнула она в сторону двери и, не дожидаясь ответа, вышла на улицу.

Холодный воздух обжег легкие. Демон метнулся за дверью машины, явно взволнованный. При ее виде он умолк, но продолжил нервно перебирать лапами, тыча мордой в ручку двери. Рейн открыла ее, и пес, выпрыгнув наружу, тут же подбежал и встал между ней и дверью в особняк, всем видом показывая готовность к защите. Он не рычал, но поза была красноречивее любых звуков.

— Ладно, идем, — тихо сказала она ему, снова заходя внутрь. Демон вошел следом, заняв позицию у ее ноги.

Пес тут же уставился на Элейна, собачий взгляд казался почти человеческим. Элейн не отстранился. Он спокойно смотрел на собаку, и в его взгляде не было ни страха, ни раздражения. Было… уважение. Молчаливое понимание, проходящее между двумя существами.

— У вас замечательный пес, — наконец сказал Элейн, не отрывая взгляда от Демона. — Необыкновенно проницательный.

— Он просто собака, — автоматически ответила Рейн.

— Ничто в этом мире не бывает «просто» чем-либо, — мягко возразил он и перевел взгляд на нее. — Итак, что скажете? Объединим усилия?

Сердце Рейн бешено колотилось. Разум кричал об опасности, кричал, что этот человек скрывает что-то важное, но в ее груди жил образ Финна, бледного и безмолвного. Образ, который перевешивал все страхи.

— Хорошо, — выдохнула она, разжимая пальцы, которые сами собой сжались в кулаки. — Но с условиями. Никаких секретов. Всю информацию — мне. И если мы найдем его… первым делом он снимет проклятие с Финна. Только потом — твои разборки с ним.

Элейн склонил голову в изящном поклоне.

— Как прикажете. Ваши условия приняты.

Он протянул руку для рукопожатия. Рейн на мгновение замешкалась, затем коротко пожала его ладонь. Его пальцы были удивительно теплыми. Почти горячими. От этого прикосновения по ее руке пробежали мурашки.

— Куда мы двинемся сначала? — спросила она, отводя руку.

— Есть одно место, — ответил Элейн, и в его глазах мелькнул огонек, который можно было принять за азарт. — Старая обсерватория в горах. Онейр любил там бывать. Считал, что звезды хранят ответы на все вопросы. Поехали?

Рейн кивнула и сделала шаг к выходу, но замерла, заметив, что Демон не двинулся с места. Пес и Элейн застыли, измеряя друг друга взглядами — умный, оценивающий взгляд собаки встречался со спокойным, изучающим взглядом мужчины.

— Как зовут вашего грозного защитника? — наконец нарушил молчание Элейн, не отводя глаз от собаки.

Рейн коротко усмехнулась.

— Демон.

Элейн поднял бровь, и на его губах дрогнула улыбка, в которой читалась опасная игра.

— Смелое имя. Не боитесь, что, позвав его на улице слишком громко, вы призовете… кого-то еще?

— Я никого не боюсь, — отрезала Рейн, и в ее голосе не было и тени сомнения. Это была простая констатация факта.

Он посмотрел на нее, изучая, и в его глазах появилась искра уважения.

— Что ж, тогда, возможно, нам действительно по пути. Поехали?

Глава 4. Каменные сны обсерватории

Дорога, тонущая в сизой предвечерней дымке, вползала все выше в горы. Она вилась узкой, заснеженной лентой, вьющейся между черных стволов сосен, согнувшихся под тяжелыми шапками снега. Солнце, бледное и холодное, уже коснулось вершин, отбрасывая длинные лиловые тени, в которых таяла грань между реальностью и сном. Рейн вела машину, стиснув зубы, сосредоточившись на каждом повороте, где колеса то и дело срывались в рыхлую обочину, взметая облака искрящейся ледяной пыли.

В салоне пахло хвоей, зимой и кожаными сиденьями, но сквозь этот свежий, резкий запах пробивался другой — тот самый, сладковато-горький аромат увядших снов, что витал в особняке. Казалось, сам дух того дома последовал за ними, невидимый и навязчивый, вплетаясь в струю теплого воздуха из печки. Это был запах старого гербария, ладана и чего-то неуловимого, от чего слегка кружилась голова, навевая забытые воспоминания. Рейн на мгновение поймала себя на мысли, что краем глаза видит шевеление теней на заднем сиденье, но, обернувшись, застала лишь неподвижного Демона и спокойный профиль Элейна у окна.

Он сидел на пассажирском сиденье, расслабленный, будто они ехали на пикник. Его взгляд скользил по заснеженным склонам.

— Давно я здесь не был, — произнес он, нарушая монотонный гул мотора. — Места здесь… живые. Камни помнят сны, которые видели сквозь купол обсерватории.

— Сны камней? — не удержалась от колкости Рейн.

— У всего, что долго существует, есть своя память, — парировал он, не отводя взгляда от окна. — И свои грезы. Камень может грезить морем, в котором он родился. Дерево — о солнце, что манило его сквозь толщу лет. Онейр умел их слышать.

Он говорил о своем друге с такой легкой, почти невесомой грустью, что это звучало убедительно. Слишком убедительно.

Рейн сжала руль, тревога вибрировала в каждом нервном окончании, нашептывая: «Опасность!», но одних предчувствий было мало, и ей нужны были факты. Ложь всегда спотыкается о детали.

— Расскажи мне о нём, — тихо попросила она, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально. — Об Онейре. Каким он был… до того как всё изменилось?

— Он был… ткачом из тишины, — начал Элейн, и в его глазах вспыхнули тёплые искорки. — Там, где другие видели пустоту, он находил золотые нити чужих историй. И сплетал из них такие узоры… — Элейн замолчал, его взгляд затерялся где-то в прошлом. — Он мог прочесть целую судьбу по дрожи века и услышать музыку в паузе между двумя ударами сердца. Мы часами сидели в обсерватории, но он никогда не смотрел на звёзды, его манил город внизу — море огней, где каждый огонёк был чьей-то не рассказанной сказкой. Он их коллекционировал. И для каждой придумывал свой финал.

Рейн молча слушала, всё ещё сжимая руль. В его словах была такая искренняя нежность, что её подозрения пошатнулись.

— Ладно, следопыт, — Элейн оторвал взгляд от окна и уставился на неё с притворным любопытством. — Допустим, мы найдём его. В чём твой гениальный план? Постучать в дверь его владений и вежливо попросить: «Уважаемый Онейр, не могли бы вы разбудить моего братца? Он уже проспал».

Рейн сжала зубы.

— Или у тебя есть что-то… убедительнее? — он медленно вынул из кармана зажигалку, щёлкнул ею и убрал, наслаждаясь её напряжением. — Может, припаяешь ему совесть? Или просто возьмёшь его на слабо?

Рейн резко свернула на обочину, и машина замерла. Повернувшись к нему, она посмотрела ему прямо в глаза — без страха, с одной лишь холодной яростью.

— Мой план, — её голос был тихим и острым, как лезвие, — в том, чтобы напомнить ему, кто он такой. Напоминать раз за разом. Пока в его башке не щёлкнет. А если не щёлкнет… — она отвела взгляд обратно к дороге, — …тогда я просто буду стоять у его порога. Каждый день. Пока он не сойдёт с ума от моего упрямства. Или я — от его равнодушия. Но одно из двух случится обязательно.

В салоне воцарилась тишина.

— Что ж, — наконец произнёс Элейн, и в его голосе послышалось нечто, отдалённо напоминающее уважение. — Похоже, у тебя действительно есть план. Безнадёжный, самоубийственный и до смешного наивный. Но… определённо твой.

Он откинулся на спинку кресла, и напряжение в его плечах растворилось, словно его и не было. Вместо насмешки в его голосе появилась лёгкая, деловая заинтересованность.

— Раз уж мы заключили этот сомнительный союз, — он указал пальцем на темнеющую впереди дорогу, — предлагаю не терять времени. До обсерватории ещё километров десять. И, если «сны камней» меня не обманывают, — голос Элейна снова обрёл тот задумчивый тон, что был у него вначале, — мы хотим успеть до того, как ночные тени станут совсем густыми. В них… не только камни снятся.

Он отвёл от неё взгляд и уставился в лобовое стекло, его молчаливая уверенность сама по себе была приказом к движению. Вызов был принят, битва амбиций — отложена. Теперь была только дорога и общая цель, висящая в холодном воздухе между ними.

Машина снова набрала скорость, въезжая в особенно густую темноту соснового бора. Давление в салоне слегка ослабло, сменившись тягучим, настороженным молчанием. Рейн чувствовала, как её собственные нервы оголены до предела. Чтобы разрядить обстановку, вернуть хоть какую-то иллюзию нормальности, она задала вопрос, который крутился у неё в голове.

— Так чем ты занимаешься, Элейн? — спросила она, не отрывая глаз от дороги. — В той, другой жизни. Пока не ищешь своего друга.

Он на секунду задумался, будто перебирая в памяти подходящую версию.

— Я реставрирую старые книги, — ответил он наконец, и в его голосе прозвучала лёгкая, почти апатичная усталость, идеально вписывающаяся в образ. — Это тихая работа. Остаёшься наедине с текстами, которые пережили своих авторов. Иногда кажется, что восстанавливаешь не бумагу, а чьи-то забытые мысли. — Он мягко перевёл разговор на неё. — А ты? Чем ты занимаешься, кроме того, что спасаешь брата? В той, другой жизни.

Вопрос застал её врасплох. Другая жизнь? Какая ещё другая жизнь? Весь её мир уже несколько месяцев сводился к Финну, дневникам и поискам виновного.

— Я… — она запнулась, пытаясь найти в памяти образ самой себя, не одержимой этой миссией. — Учусь. Археология.

— Интересно, — он кивнул, и в его голосе прозвучала неподдельная заинтересованность. — Раскапывать прошлое. Находить обломки забытых историй. — Он сделал паузу. — Почему это?

Его вопрос заставил её задуматься. Почему? Потому что это казалось безопасным. Потому что мёртвые артефакты не предают, не исчезают в кошмарах.

— Наверное… потому что прошлое проще настоящего. Оно уже случилось. Его нельзя сломать, можно только попытаться понять.

— Мудро, — произнёс Элейн, и в его тоне было что-то от понимания. — Но опасно. Слишком долго копаясь в прошлом, можно упустить настоящее.

— Наверное, — сухо ответила Рейн, не желая углубляться в самоанализ под его пристальным взглядом. Её ответ породил новую порцию тишины, и на этот раз нарушил её уже Элейн, его голос прозвучал тише и, странным образом, серьезнее.

— А твой брат… — начал он, подбирая слова. — Он часто шёл на такой риск? Или это было отчаяние?

Вопрос, заданный так, по-человечески, без насмешки, больно кольнул её. Это был тот самый вопрос, который она задавала себе снова и снова.

— Отчаяние, — тихо выдохнула она. — Он был одержим. Хотел вернуть их. Любой ценой.

В горле у нее встал ком, и, чтобы отогнать накатившуюся боль, она резко перевела разговор на единственное, что могло ее отвлечь, — на месть. Взгляд ее заострился, впиваясь в профиль Элейна.

— Где ты познакомился с Онейром? — внезапно спросила Рейн.

Он повернулся к ней, и в его глазах не было ни тени прежней легкости — лишь странная, бездонная серьёзность, будто её вопрос коснулся чего-то древнего и незыблемого.

— Мы не знакомились, Рейн. — Его голос был тихим и ровным, как поверхность древнего озера. — Мы уже знаем друг друга тысячу лет. Просто в этой жизни мне повезло вспомнить об этом раньше.

— Раньше чего? — не удержалась она.

В его глазах было столько тоски, что у Рейн перехватило дыхание.

— Раньше, чем стало слишком поздно.

На заднем сиденье Демон тихо поскулил, уткнувшись носом в щель у двери. Он был напряжен все это время, его тело было сжато в пружину.

— Твой пес чувствует то же, что и я, — заметил Элейн. — Здесь что-то есть. Чужой след.

Рейн резко свернула на едва заметную грунтовую дорогу, занесенную снегом и уходящую в черноту елового подлеска. Машина поползла вверх, с трудом цепляясь за обледеневшую колею, и тогда в разрыве голых ветвей возник темный силуэт обсерватории на вершине. Здание предстало перед ними как древний каменный цилиндр, покрытый шрамами трещин и пятнами лишайников, с куполом, похожий на череп великана, застывший в вечном изумлении, уставившийся пустыми глазницами в тяжелое свинцовое небо. Тишина вокруг была неестественной, гулкой, будто само место высасывало все звуки. Лишь ветер, блуждая в высоченных кронах соснового бора, завывал протяжно и одиноко — будто оплакивал что-то, давно и безнадёжно забытое.

Вылезая из машины, Рейн почувствовала, как воздух стал гуще. Ей было трудно дышать, будто грудь сдавили невидимые тиски. Холод здесь был не зимним, а выхолощенным, безжизненным.

Демон выпрыгнул следом и, ощетинившись, зарычал, уставившись на здание. На этот раз его рык был низким, исходящим из самой глотки, полным настоящей угрозы.

— Жди здесь, — приказала Рейн, но пес проигнорировал ее. Он шагнул вперед, встав рядом с Элейном, его взгляд был прикован к зияющему входу.

— Лучше послушайте его, — тихо сказал Элейн. Его лицо стало маской сосредоточенности. — Его инстинкты… острые.

Он двинулся первым, отодвинув тяжелую железную дверь, которая со скрежетом поддалась. Внутри пахло плесенью, птичьим пометом и озоном, словно после грозы.

Главный зал был огромным и пустым. На ржавом пьедестале когда-то стоял телескоп, теперь остались лишь оборванные провода, но их внимание привлекло не это. Посередине зала, на каменном полу, кто-то нарисовал сложную символику. Знаки были выведены черной и блестящей краской, старой, уже засохшей, но все еще липкой, и от них исходил тот самый гнетущий холод.

— Это не рука Онейра, — тихо произнес Элейн, изучая символы. Его лицо стало жестким. — Это охотники…

Сердце Рейн упало.

— Охотники? Кто они? Они нашли его?

— Нет, — Элейн покачал головой. — Они даже не знали, что мы здесь будем. Они просто расставляли капканы везде, где может ступить крупная добыча. — Он медленно выпрямился, его взгляд стал темным и холодным.

Внезапно Демон громко и предупреждающе залаял, развернувшись к входу. В ту же секунду дверь с грохотом захлопнулась, и из-за колонн вышли три фигуры в камуфляже. В их руках были не ружья, а странные предметы, похожие на арбалеты с деревянными ложами, испещренными рунами.

Мужчина со шрамом на щеке медленно обвел взглядом комнату, и его глаза остановились на Элейне. На его лице расплылась ухмылка.

— Ну надо же. На ловца и зверь бежит. А ты говорил — не меньше года ждать.

Его спутник, коренастый мужчина с бесстрастным лицом, лишь хмыкнул в ответ, не сводя глаз с Элейна.

Женщина с холодными голубыми глазами оценивающе посмотрела на Рейн.

— О, и щит живой прихватил. Как мило. На десерт оставил? — Её губы искривила язвительная улыбка.

— За десертом обычно обращаются к официанту, — парировал Элейн, и его вежливый тон внезапно стал острым, как лезвие бритвы. — А здесь вам не рады. У вас есть три секунды, чтобы исчезнуть.

Охотники обменялись взглядами. Уверенность в их позах поубавилась, сменившись готовностью к бою.

— Ошибаешься, — женщина направила арбалет прямо в грудь Элейна. — Это твои последние секунды.

И тут налетел Демон. Он двинулся не как собака, а как черная молния. Беззвучно, стремительно вцепился в руку женщины с арбалетом. Раздался не хруст, а странный, щелчок, будто ломалась сухая ветка. Женщина с криком боли уронила оружие.

Всё произошло в мгновение ока. Элейн сделал шаг вперед и просто посмотрел на охотников. Его взгляд, тяжёлый и абсолютно чужой, обрушился на них лавиной чистой воли. Лицо мужчины со шрамом перекосило от ужаса, он отшатнулся и ударился о стену. Его напарник замер, будто его поглотил собственный страх, не в силах пошевелить даже пальцем.

Рейн застыла, пытаясь понять, было ли это магией, гипнозом или чем-то, для чего у неё просто не было названия.

— Убирайтесь, — прорычал Элейн. В его голосе было нечто древнее и страшное, что не оставляло места для споров.

Охотники, не говоря ни слова, подхватили свою раненую напарницу и, бросив на Элейна взгляд, полный ненависти и страха, поспешно ретировались. Дверь снова скрипнула, и они исчезли.

В наступившей тишине было слышно только тяжелое дыхание Рейн. Она смотрела на Элейна, на его напряженную спину. Он медленно повернулся к ней. На его лице не было и следа прежней легкости. Только холодная ярость.

— Ты… что ты сделал? — прошептала она.

Он с силой выдохнул и на миг прикрыл глаза. Когда он вновь взглянул на нее, ярость погасла, сменившись привычной насмешкой.

— Я просто поговорил с ними. Иногда тон голоса решает все.

Но это была ложь. Рейн знала это. Она видела, как охотники смотрели на него. Они боялись его. По-настоящему. Рейн взглянула на Демона. Пес сидел, вылизывая свою лапу, будто ничего и не произошло.

Элейн подошел к нарисованным символам и резким движением ноги размазал их.

— Здесь нам нечего делать. Они все испортили. Пойдем.

Он вышел, не оглядываясь. Рейн стояла на месте, глядя ему вслед. Ее разум кричал, что он опасен, что он скрывает свою истинную природу.

Она посмотрела на Демона.

— Кто они все? — тихо спросила она.

Демон коротко тявкнул и потерся мордой о ее ногу, но в его глазах она прочитала тот же вопрос, что крутился у нее в голове. Кто он, этот человек, что одним взглядом обращает в бегство охотников на демонов?

Глава 5. Шёпот прошлого

Обратная дорога прошла в гнетущем молчании, под монотонный скрип дворников, вычерчивающих дуги на стекле, залепленном снегом. Рейн чувствовала каждый мускул в своем теле и украдкой наблюдала за Элейном. Он смотрел в окно, его лицо было спокойным, если бы не едва заметная судорога в уголке глаза. Он не был расслаблен. Он был хищником, пытающимся выглядеть ручным.

Он солгал ей. Нет, он не сказал ни слова неправды, но он утаил правду, и это было хуже. «Я просто поговорил с ними». Разве так говорят? Разве одним тоном можно сломать волю охотников и заставить их бежать? Она вспомнила его голос. Тот низкий, вибрационный рык, в котором не осталось ничего человеческого.

Элейн повернул голову и поймал ее взгляд. Тень улыбки тронула его губы.

— Вы все еще здесь? А я думал, вы решили сойти на первом же повороте.

— Я думала, — сказала она, тщательно подбирая слова. — Охотники. Ты попал в их капкан, ты крупная добыча?

Он не моргнул и глазом.

— Добыча — это роль, не выбранная, а навязанная. А капкан… — он усмехнулся, — …капкан — это то, во что ты веришь настолько сильно, что позволяешь ему себя удерживать. Я, как видишь, не большой поклонник чужих сценариев.

Он снова отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен, но для Рейн он только начался. Каждый его уклончивый ответ был еще одним кирпичиком в стене подозрений.

Вместо того чтобы вести её обратно к особняку, Элейн показал дорогу к своему городскому пентхаусу.

— Остановись здесь, — сказал он, когда они поравнялись с одним из стеклянных небоскребов в самом сердце города, чей холодный блеск казался насмешкой над унылыми окраинами. Здание было воплощением современного богатства: идеально ровные линии, зеркальные фасады, отражавшие хмурое небо, и массивные бронзовые врата, охраняемые невозмутимым швейцаром в ливрее.

Рейн замерла у машины, её пальцы сжали ремень сумки так, что побелели костяшки. Каждый инстинкт кричал «беги», а логика выстраивала в голове длинную цепь подозрений, звенья которой складывались в одно слово — демон, но прямо над этим словом, ярким и нерушимым, висела картина: лицо Финна, застывшее во льду вечного сна.

«Если он демон, то он единственный, кто знает, что случилось с Финном, — подумала она, делая шаг к бронзовым дверям. — А если он колдун или ещё что-то… то он единственный, у кого хватит силы его спасти». Это была сделка с самой собой. Она разрешила себе этот риск, эту игру с огнём, потому что за спиной у неё оставался только ледяной труп её старой жизни, а впереди — единственный призрак надежды.

Внутри подъезда их встретила гробовая тишина, нарушаемая лишь тихим гулом циркулирующего воздуха. Светлые мраморные полы ослепляли своей чистотой, а в глубине вестибюля мерцала стальная дверь лифта. Элейн провел ее через холл, и они вошли в кабину, отделанную полированным деревом. Лифт бесшумно рванул вверх, закладывая уши.

Когда двери раздвинулись, открыв прямой выход в гостиную, он пропустил её вперёд и, переступая порог, произнёс всего одно слово, которое повисло в стерильном воздухе:

— Укрытие.

Демон, войдя внутрь, обошел всю территорию, обнюхал каждый угол, заглянул за каждый минималистичный диван, словно проверяя периметр на следование заявленному статусу. Убедившись, он со вздохом улегся на паркет у входной двери, положив голову на лапы и приняв классическую позу стража — его умные глаза были прикованы к лифту.

Пентхаус оказался именно таким, каким она его и представляла, стоило ему назвать слово «укрытие» — безупречно бездушным логовом с панорамными окнами, за которыми лежал весь город, как покоренная территория.

— Мне нужно кое-что сделать, — сказал Элейн, снимая пальто. — Устраивайтесь поудобнее.

Он указал ей на диван и скрылся в кабинете. Рейн осталась одна в гостиной, и лишь теперь до нее дошла вся призрачная странность этого места.

Комната дышала ледяным совершенством. Гладкие поверхности полированного бетона и черного металла, точечные светильники, выхватывавшие из полумрака абстрактные картины в тонких рамах. Ни пылинки, ни случайно брошенной вещи. Воздух был неподвижным, словно в музее или операционной. Даже огромные панорамные окна, за которыми лежал заснеженный ночной город, казались не живой связью с миром, а гигантскими высокотехнологичными экранами.

Ничто здесь не говорило о человеке, который мог бы устать, захотеть чаю или разбрасывать носки. Это была не квартира, а идеальная декорация, тщательно поддерживаемая маской.

Она сбросила свое тесное зимнее пальто на спинку кресла, оставшись в простом сером свитере и поношенных джинсах. На фоне холодного великолепия пентхауса ее обычная одежда казалась инородным телом, пятном живой, неидеальной реальности.

Не в силах усидеть на месте, она подошла к панорамному окну. Внизу, под ногами, безмолвно лежал ночной город. Огни его улиц и окон выстраивались в причудливые схемы, словно гигантская нейронная сеть, застывшая во сне. С этой высоты все казалось нереальным, игрушечным и безразличным. Ее собственное отражение слабо проступало в стекле, накладываясь на эту картину, — одинокая фигура в пустыне холодного света.

В этой давящей, безупречной тишине ее пальцы сами потянулись к старой, истрепанной тетради в черной обложке — дневнику Финна. Ей нужно было прикоснуться к чему-то настоящему, человеческому, пусть даже к этой боли и безумию. Это была ее последняя нить к брату, якорь в этом неестественном, холодном море лжи.

Вернувшись на диван, Рейн снова стала листать страницы, расшифровывая знакомые шифры. Её взгляд упал на размашистый, торопливый заголовок, под которым теснились выписки из древних фолиантов, обрывки писем и собственные пометки Финна.

«Слеза Морфея. Артефакт, по легенде, рожденный из души самого Демона Сновидений. Не кристалл, не камень — сгусток чистой силы, застывшее желание. Тот, в чьих руках он окажется, сможет переписать реальность по своей воле. Вернуть утраченное. Исправить любую ошибку. Даже смерть отступает перед его силой.

Способ активации неизвестен. В одних текстах говорится о «жертве во имя желания», в других — о «чистоте помыслов того, кто ищет». Но все источники сходятся в одном: артефакт хранится Онейром, и он яростно защищает его, ибо тот, кто объединит Слезу с ее творцом, станет новым богом этого мира.

Есть упоминания о «Цене Слезы». Возможно, это метафора. Или предупреждение. Но игра стоит свеч. Для мамы и папы никакая цена не будет слишком высокой. Я верну их! Я пойду до конца!»

Сердце Рейн сжалось от горькой жалости. «Вернуть утраченное…» Вся эта комната, вся эта безупречная роскошь вдруг показались ей хрупким карточным домиком, построенным на костях чужих заблуждений. Она перевернула страницу, и её взгляд упал на строки, написанные у нижнего края листа мелким, нервным почерком, которые она раньше упустила из виду:

«…по всем источникам, Онейр и Элейн — братья. Страж и Хранитель».

Рейн замерла, перечитывая строки снова и снова. Братья.

«Он не просто знал Онейра… Он его брат. Его кровь и плоть».

Слово отозвалось в ней глухим эхом, и в следующее мгновение мир перевернулся. Не с грохотом, а с леденящим душу щелчком, после которого все пазлы сложились в единственно возможную, чудовищную картину. Она заключила сделку с тем, чья кровная связь с демоном была крепче, чем любая дружба или вражда. Она делилась с ним планами по поимке его собственного брата.

Чистый, неразбавленный ужас сковал ее. Это был не страх перед силой, а страх перед глубиной собственного провала. Что, если его «помощь» лишь изощренная насмешка? Что, если он ведет ее в самое сердце ловушки, притворяясь проводником?

Теперь ей предстояло решить: продолжать эту опасную игру, сделав вид, что ничего не произошло, или попытаться вывести его на чистую воду и, возможно, потерять единственную связь с миром магии?

Элейн вышел из кабинета с двумя фарфоровыми чашками в руках. На нем была все та же темная рубашка, только верхняя пуговица была расстегнута, а галстук ослаблен так, что казался не формальным аксессуаром, а частью вечернего ритуала. Пар мягко клубился над темной жидкостью, наполняя воздух горьковатым, древесным ароматом настоящего, дорогого кофе — простым и таким человеческим жестом.

— Вы выглядите измотанной, — его голос снова обрел ту бархатную, заботливую тональность, что была у него при первой встрече. Он поставил чашку перед ней на низкий стол из черного дерева. — Это поможет взбодриться. И… прошу прощения за мою резкость.

— Ты врал мне, — выдохнула она, и в ее голосе звучала горечь прозрения. — Ты не его друг. Ты его брат.

Воздух в комнате застыл. Легкая улыбка сошла с его лица, но он не отрицал. Он просто смотрел на нее — спокойный, неотразимо опасный, и в этой тишине она вдруг с болезненной ясностью осознала всю глубину западни, в которую угодила по собственной воле. Она сидела в его доме, пила его кофе, а ее единственный козырь — разоблачение — оказался пустым звуком, не давшим ей ни капли власти.

— И что это меняет, Рейн? — тихо спросил он. — Ты все еще нуждаешься во мне. А я… я все еще твой единственный шанс спасти брата.

Он был прав, и от этого предательство жгло еще сильнее. Она сжала дневник так, что корешок затрещал. Вся ее правота, вся ярость разбивались о простой и беспощадный факт: он держал в руках жизнь Финна, а она — лишь жалкие клочки бумаги с правдой, которая ничего не стоила.

— Тебе не за что меня благодарить, — добавил он, и в его глазах мелькнуло что-то древнее и усталое. — Но твой гнев ничего не изменит. Реальность останется прежней: мы нужны друг другу. Хочешь ты того или нет… Охотники… они всегда выводили меня из себя. — Он отхлебнул из своей чашки, и его плечи слегка опустились, будто под тяжестью воспоминаний. — Брат всегда говорил, что моя вспыльчивость до добра не доведет. Видимо, он был прав даже в этом.

Рейн медленно взяла чашку, чувствуя тепло через тонкий фарфор. Его слова висели в воздухе, тщательно выверенные, но они не могли заглушить грохот обрушившейся стены между ними.

— Кто ты на самом деле? — ее голос прозвучал ровно, отчеканивая каждый слог. — Не как тебя зовут. А что ты? Ты не человек. Люди не умеют так… давить. Что ты такое, что на тебя охотятся с арбалетами и рунами? И самое главное… — она отставила чашку, так и не притронувшись к кофе, — …зачем тебе, такому, помощь простой человеческой девушки?

Он не ответил сразу. Его пальцы медленно обвели край чашки, и на мгновение ему показалось, что он ощущает тепло, но его на самом деле не было.

— Прямые вопросы, — на губах Элейна дрогнула тень улыбки, в которой было больше усталости, чем насмешки. — Что я такое… Спросите об этом у своих древних мифов. У кошмаров, что приходят перед рассветом. У дрожи на поверхности воды, в которой тонет луна. У меня же нет для вас простого ответа.

Он отпил глоток кофе, и его взгляд стал отрешенным, будто он смотрел куда-то сквозь стены.

— Я не знаю, в курсе ли ты, — его голос прозвучал приглушенно, — но ты — следопыт. Настоящий. Это не просто обострённое чутьё на магию. Ты можешь находить то, что скрыто не заклинаниями, а самой тканью этого мира. Людей, места… артефакты.

Рейн замерла. Слово «следопыт» повисло в воздухе, тяжёлое и незнакомое, будто ключ к замку, который она всю жизнь старалась не замечать.

— Нет, — её голос прозвучал резко, почти грубо. — Я не следопыт. Я не хочу им быть.

Всё её существо восстало против этого ярлыка, этой судьбы, навязанной против её воли.

— Всю жизнь я чувствовала это… этот шум под кожей, — она сжала кулаки, глядя куда-то мимо него, в своё прошлое. — Как навязчивый гул проводов, который никто, кроме тебя, не слышит. Я видела тени на стенах, которых не было. Слышала шёпот в ветре. И я делала всё, чтобы это заглушить. Не развивала, не изучала. Я хотела быть нормальной. Ходить на учебу, заботиться о Финне… быть обычной.

Она посмотрела на него прямо, и в её глазах горел вызов.

— Этот «дар» — аномалия. Сбой. И я не собиралась его использовать. Никогда.

Элейн держал её взгляд, не отводя своих тёмных, знающих глаз.

— Но ты используешь его сейчас, — тихо заметил он. — Ты нашла меня. Ты подавляешь в себе компас, Рейн, но стрелка всё равно указывает на север. Ты хочешь знать, почему я ищу своего брата? — его голос был тихим и надтреснутым. — Потому что это мой долг. И мое проклятие.

Глубина его взгляда стала невыносимой, и в этих карих глазах плескалась неподдельная боль.

— Мы были стражами. Две стороны одного целого. Я — свет, щит, он — тень, меч. Но равновесие нарушилось. — Он замолчал, подбирая слова. — Онейр… всегда тяготел к темным чарам. — Элейн сжал кулаки, и по его лицу пробежала судорога. — Он не просто сошел с ума. Он стал одержим тенью, и теперь эта тень пожирает его изнутри, а через него — и весь наш мир.

Он смотрел на Рейн с такой искренней мукой, что усомниться в его словах было почти кощунством.

— Я ищу его не для мести. Я ищу его, чтобы остановить. Чтобы попытаться достучаться до того, кто остался от моего брата, и заставить его помочь мне запереть эту тень обратно. Если я не успею… он станет тем сосудом, через который вечная зима поглотит все, что ты знаешь. Твой брат… он был первой ласточкой. Предвестником бури.

Слова повисли в воздухе, тяжелые и неоспоримые. Рейн смотрела на него, и последние осколки сомнений растаяли в ее глазах, вытесненные холодной решимостью. Он был не обманщиком. Он был таким же заложником, как и она. Солдатом на поле битвы, которую никто, кроме них, не видел.

Рейн медленно выпрямила спину. Глаза её были ясными, но в глубине читалась упрямая борьба.

— Я понимаю, — сказала она, и её голос был твёрдым.

Внутри что-то щёлкнуло — смутное, настойчивое ощущение, тянущее её в определённом направлении, будто внутренний компас, стрелка которого качнулась и замерла. Это был тот самый инстинкт, противный и нежеланный, который она годами подавляла, но теперь, с ясной целью — спасти Финна, а затем помочь Онейру, — он пробудился с новой силой. Она не принимала его. Не признавала себя «следопытом». Она просто позволила этому навязчивому шуму в крови вести себя, как слепой позволяет трости выстукивать дорогу в темноте.

— Что мы должны делать дальше? — спросила она, отсекая все лишние мысли. Её вопрос был уже не о её природе, а о плане дальнейших действий.

Элейн не ответил сразу. Он подошел к окну, к безразличным огням спящего города, и его силуэт казался одиноким и невероятно усталым.

— Я вел нас все это время, — тихо произнес он, оборачиваясь к ней. В его глазах горела странная смесь смирения и фатализма. — Я вел тебя по его старому следу, к месту его былой силы, но это игра в догонялки с призраком. Он всегда на шаг впереди.

Он сделал паузу, и в наступившей тишине его последняя фраза прозвучала как приговор.

— Теперь все иначе. Теперь… пойдем туда, куда поведешь ты.

Его взгляд был прикован к ней, изучающий, полный безжалостного ожидания. Он не просто передавал ей карту. Он заявлял, что отныне ее чутье — единственный маяк в кромешной тьме.

— Я не знаю, где нам искать его, — призналась Рейн, чувствуя, как её решимость сталкивается с полным отсутствием ориентиров.

— Я могу помочь тебе, — его голос прозвучал тихо и доверительно. Он встал перед ней. — Закрой глаза.

Она послушалась, погрузившись в темноту под своими веками. Мир сузился до звуков их дыхания.

— Сконцентрируйся на цели. На нём, — мягко направлял Элейн.

Его пальцы коснулись её висков. Прикосновение было на удивление нежным, прохладным, как шёлк ночного ветра, но в ту же секунду сквозь эту прохладу хлынул ледяной поток. Внутри её сознания что-то дрогнуло и резко натянулось, как струна, и её внутренний компас бешено закружился, прежде чем стрелка с неумолимой точностью замерла, указывая направление в самой дальней стене. Это было мучительно ясно, будто кто-то прочертил в её голове огненную линию.

В то же мгновение где-то на краю этого нового, обретённого чувства, она смутно ощутила ответный толчок — давящее, безразличное внимание, скользнувшее по её душе, будто взгляд сквозь мутное стекло. Оно было мгновенным и тут же исчезло, но его морозный след заставил её вздрогнуть.

Она открыла глаза, всё ещё чувствуя эхо пальцев Элейна на коже и тот ледяной шрам на своём восприятии.

— Я вижу путь, — выдохнула она, и в её голосе была не только уверенность, но и зарождающаяся благодарность. Он помог ей, поделился своей силой, дал опору, и в этот момент она почувствовала, что может доверять Элейну — своему проводнику, своему спасителю, не подозревая, что он только что использовал её как живую приманку, чтобы выследить самого опасного зверя.

Теперь он шёл не впереди, а позади. Из поводыря он стал тенью, следующей за своим живым фонарем в глубинах, не ведающих света.

Глава 6. Тишина между ударами сердца

Элейн предложил остаться на ночь. «Так безопаснее», — сказал он, и Рейн кивнула, все еще находясь под впечатлением от его исповеди. Светлый страж, вынужденный охотиться на собственного брата… Теперь его сдержанность и усталость обрели новый, трагический смысл.

Он проводил ее до гостевой спальни. Комната, казалось, дышала той же ледяной, отстраненной роскошью, что и весь пентхаус. Та же стерильная чистота, низкая кровать с белоснежным бельем, пара абстрактных постеров в тонких рамах, ничего лишнего. Но здесь, в отличие от гостиной, панорамное окно во всю стену ощущалось иначе — не демонстрацией силы, а гигантским иллюминатором в одиночную камеру, из которой был виден весь мир, но нельзя было до него дотронуться.

— Если что, я рядом, — сказал он, и в его глазах читалась неподдельная забота.

Теперь, глядя на эту комнату-аквариум, она понимала эту заботу лучше: он был заперт здесь так же, как и она, просто его тюрьма была больше.

Дверь закрылась. Рейн прислонилась к ней спиной, прикрыв глаза.

Первым её осознанным движением было шагнуть к окну и с силой дернуть за шнур у стены. С тихим шелестом тяжёлые портьеры сомкнулись, отсекая гипнотизирующий вид города. Ей нужно было отгородиться не от него, а от этого давящего чувства, что за стеклом за ней кто-то наблюдает. Внезапно наступившая тишина и темнота стали её щитом. Только сейчас она смогла по-настоящему выдохнуть.

В голове снова зазвучали его слова: «Он стал одержим тенью, и теперь эта тень пожирает его изнутри, а через него — и весь наш мир…»

Она должна была убедиться. Убедиться, что он говорит правду, что она на правильной стороне.

Подождав, пока в его спальне воцарится тишина, Рейн выскользнула в гостиную. Цель — кабинет. Там должны быть доказательства: карты, записи, все, что подтвердит историю о древней угрозе и его миссии.

Черный пес, лежавший напротив лифта, приподнял голову и посмотрел на нее в темноте, но не подал голоса.

Дверь в кабинет была заперта. Рейн замерла, но затем ее пальцы нашли скрытую кнопку на боковой панели дверной ручки. Тихий щелчок — и дверь отворилась.

Кабинет был другим миром. В отличие от стерильной гостиной, здесь царил творческий хаос, пахнущий старой бумагой и сушеными травами. Стол был завален свитками и книгами с пожелтевшими страницами. На стенах висели не картины, а странные диаграммы, напоминающие астрономические карты, но вместо звезд на них были изображены сплетения энергетических потоков и разрывы. Черные, неровные пятна пустоты.

На столе, в центре всего, лежал толстый альбом в бархатной обложке. Рейн раскрыла его. Альбом напоминал дневник исследователя. На страницах были зарисованы символы, руны, схемы, и посреди этих расчётов, обведённый в красный круг и испещрённый пометками, был тот самый ледяной узор. На соседней странице — карандашный набросок молодого человека с напряжённым, одержимым взглядом. Черты были обобщёнными, словно художник зарисовал не конкретного человека, а архетип. Под рисунком было выведено чётким почерком: «Субъект „Искатель“. Стабилен. Без ассимиляции».

Без ассимиляции? Что это значит?

Рейн потянулась к ближайшей книге, кожаный переплет которой был истерт до дыр. «Хроники Эфирных Границ». Она открыла ее наугад, и ее взгляд упал на абзац:

«…и когда чары Стража отразились от сущности Внешнего Голода, произошел раскол. Силы тьмы, что доселе пребывали в равновесии, вырвались на волю, обретя собственное сознание в форме Лорда Безмолвия, пожирателя душ и надежд…»

Рейн замерла, перечитывая строки. Все сходилось. Его история была правдой. Ужас, нависший над миром, был реальным, и он, Элейн, был единственным, кто пытался этому противостоять.

Внезапно в кабинете стало холодно. Воздух задрожал, тени в углу сгустились.

— Не могла уснуть? — раздался спокойный голос.

Рейн резко обернулась на шум. В дверях стоял Элейн. Та же темная рубашка, но галстук исчез, а воротник был расстегнут. Ткань была мятой, и ему было явно все равно. От этой небрежности в нем стало меньше отстраненной идеальности и больше чего-то живого, настоящего.

Свет из коридора падал на него по косой, выхватывая усталую бледность лица и прядь темных волос, упавшую на лоб. Он стоял расслабленно, но в этой расслабленности чувствовалась не растрёпанность, а глубокая усталость — и готовность в любой миг сорваться с места. От этого по коже пробежали мурашки: в нём странно сочетались потребность в отдыхе и скрытая, звериная мощь.

— Я… я хотела понять, — честно сказала она, отступая от стола. — Все это… Лорд Безмолвия… Это правда?

— Каждая строчка, — он тяжело вздохнул и вошел в комнату. — Я предпочел бы, чтобы это было ложью. — Он провел рукой по древнему фолианту. — То, что поразило твоего брата, — лишь малая часть того, что может он.

Он посмотрел на нее, и в его глазах не было упрека, лишь осознание неподъемной ноши.

— «Лорд Безмолвия». Отныне это его имя. Теперь ты видишь масштаб угрозы. И понимаешь, почему я не могу остановиться.

Рейн кивнула. Ее сомнения рассеялись, сменившись холодной решимостью. Она видела доказательства, читала хроники. Он не лгал, и в этот момент, глядя на его усталое лицо, на эти темные пряди, выбившиеся из аккуратной прически, она почувствовала не просто доверие, а острую, почти болезненную потребность разделить с ним эту ношу. Не из жалости, а из понимания, что они теперь в одной лодке, и только вместе у них есть шанс.

— Я понимаю, — тихо сказала она, и в этих двух словах было принятие не только фактов, но и его самого — со всей его болью и тяжелым грузом.

В этот момент снаружи, из гостиной, донесся низкий, предупреждающий рык Демона. Затем стекло панорамного окна покрылось паутиной трещин, и в комнату ворвался леденящий ветер.

Лорд Безмолвия нашел их.

Глава 7. Пробуждение

Леденящий ветер, ворвавшийся в кабинет, был не просто потоком воздуха. Он был самим воплощением пустоты, высасывающей звук, свет и саму мысль. Стекло окна не разбилось, а истончилось и рассыпалось в мелкую, холодную пыль, которую тут же поглотила наступающая тьма. Книги срывались со стола и уплывали в черную дыру окна, страницы бесшумно отрывались и скручивались в трубочки, исчезая в небытие. Чертежи и свитки, словно призраки, скользили по воздуху, втягиваемые в воронку пустоты. Весь кабинет, всё знание, собранное здесь, необратимо утекало в глотку вечной зимы.

Из черноты за окном проступила фигура. Высокая, худая, словно сложенная из теней и лунного света. Ее форма постоянно колебалась, но в ней не было ничего живого — только всепоглощающий холод и тишина. Лорд Безмолвия. Не иллюзия, не сон. Он был здесь, в самой реальности.

«Онейр» — подумала Рейн, вот кто проклял ее брата. Рейн почувствовала, как ее разум немеет. Страх, ярость, боль — все это замораживало и уносило прочь потусторонним потоком. Она не могла пошевелиться, не могла крикнуть. Она могла только наблюдать, как ее воля к жизни медленно угасает.

Элейн не дрогнул. Он шагнул вперед, поставив себя между Рейн и надвигающейся тьмой. Его усталость куда-то исчезла, теперь он был сосредоточен, как лезвие.

— Не смотри на него, — его голос резал мертвую тишину, как нож. — Смотри на меня.

Из растекшейся тени Лорда прозвучал голос. Это был голос, будто вывернутый наизнанку, лишенный всего, кроме бесконечного, ненасытного голода.

— Заполни мою пустоту… — прошептала тьма, и в этих словах не было угрозы, лишь всепоглощающая, бездонная тоска. — Приди ко мне.

Элейн не стал творить сложных заклинаний, а просто поднял руку, и пространство между ними и Лордом задрожало, наполнившись призрачными образами. Это были не атаки, а щиты — воспоминания. Яркие, полные жизни и эмоций: смех ребенка, первый поцелуй, тихий разговор у костра. Все, что было антитезой смерти.

На мгновение Лорд Безмолвия замедлился, исказившись от непривычной агонии. Воспоминания, которые он не мог поглотить, жгли его суть, как раскалённый металл.

— Довольно! — голос Элейна прозвучал как удар хлыста, но в нем не было гнева — лишь стальная, холодная скорбь. — Я не позволю тебе уничтожить всё, что осталось от нас!

Но Лорд был силён — слишком силён. С каждым его движением щиты из грёз трещали и рассыпались, как мыльные пузыри, лопающиеся под напором бури. Стеклянный треск разбивающихся снов был оглушительным.

— Он стал сильнее, — сквозь зубы проговорил Элейн, отступая на шаг, и его лицо, бледное и покрытое испариной, выдавало тщетность усилий. — Он всегда был сильнее меня в этом…

В этот момент черная молния метнулась из гостиной. Демон, но не пес. Высокий демон в своем истинном облике, с горящими алыми глазами и шерстью, густой и матовой, словно бархатная полночь. Он врезался в Лорда Безмолвия не с яростью, а с холодной, расчетливой точностью. Его когтистые лапы не рвали плоть, а чертили в воздухе сложные символы, которые на мгновение сковывали тень.

Элейн, воспользовавшись передышкой, отшатнулся к Рейн, схватив её за плечи. В его глазах горел коктейль из отчаяния и странной надежды.

— Видишь? — голос был хриплым шепотом, полным неподдельной боли. — Он ненавидит всё, что когда-то делало нас людьми! Он стал тем, против чего мы клялись бороться!

Почти тут же, сквозь нарастающий рёв Лорда, раздался насмешливый, властный голос Демона:

— Он питается твоим страхом, девочка! Перестань давать ему обед!

Слова повисли в воздухе, и Рейн почувствовала, как они пронзают её апатию, словно ледяные иглы. Да, она боялась. Боялась потерять брата, боялась этого демона, боялась пустоты, что смотрела на неё из-за плеча Элейна, но под спудом страха забилось нечто иное. Вызов. Решимость. Любовь к брату.

Она закрыла глаза, отгородившись от ужаса, и сосредоточилась на этом чувстве. На образе Финна — не бледного и замерзшего, а живого, дерзкого, с той самой ухмылкой, которая сводила с ума учителей. Она вложила в этот образ всю свою силу, всю свою волю.

Элейн вздрогнул, почувствовав, как тишина внутри Рейн наполнилась сталью. Его пальцы разжались, выпуская ее плечи, и он шагнул вперед, снова заслоняя ее от Лорда. Одного мгновенного взгляда, брошенного в её сторону, хватило, чтобы изумление в его глазах сменилось стремительным, яростным пониманием. Короткий кивок был не благодарностью, а приказом самому себе — приказом действовать.

Используя ее всплеск как источник силы, Элейн изменил тактику. Он перестал защищаться. Он атаковал, но не тьмой, а… правдой.

Он протянул руку к Лорду Безмолвия, и воздух перед ним затрепетал, наполнившись не светом и не тьмой, а чем-то третьим — беззвучным эхом чужой тоски. Это были не сны и не иллюзии. Это была память. Обрывки боли, которые Рейн чувствовала, но не видела: одиночество, тяжесть потери, горькое пламя вины.

Лорд Безмолвия, неумолимо надвигавшийся, вдруг замер. Его бесформенная грань с той стороны, что была обращена к Элейну, искривилась, словно пустота наткнулась на невидимую преграду. Он не отступил от силы. Он отпрянул от самого чувства, от этой неприкрытой боли, которую не мог поглотить, а лишь отражал, как черное зеркало.

Впервые за всю битву воцарилась не просто тишина, а недоумение. Исчезновение Лорда в следующее мгновение было похоже на стремительное, почти паническое схлопывание, будто рану прижгли каленым железом. Холод постепенно отступил, оставив после себя разгромленный кабинет и выбитое окно, в которое хлынул звук ночного города.

Элейн тяжело оперся о стол, его плечи вздымались. Он был бледен как смерть.

— Это была лишь проекция… эхо, которое он послал, чтобы найти нас. Найти тебя. — Его голос был хриплым от напряжения. — Он почуял твой след, когда я помогал тебе настроить дар. Он ищет якорь в этом мире, и твоя сила… твоя сила для него как маяк.

Он с трудом выпрямился, и в его глазах горела не только усталость, но и безотлагательная тревога.

— Он здесь, Рейн. Где-то рядом. Его истинная форма скрыта, он прячется в складках реальности, как болезнь в крови. — Элейн посмотрел на нее, и в этом взгляде была мольба, смешанная с отчаянием. — Я не могу его отследить… не так, как ты. Используй свой инстинкт. Найди его.

Демон, снова в облике пса, подошел к Элейну и уткнулся носом в его руку.

Рейн стояла, все еще дрожа, и смотрела на демона, который только что спас ее. Вся ее ненависть, вся ярость казались теперь такими же хрупкими, как те щиты из снов, что он создавал, и в ее сознании, как вспышка, возникла мысль — ясная, жестокая и неоспоримая. Она смотрела не на Элейна, а сквозь него, видя то, что упускала раньше.

Приют для животных «Добрые руки».

То самое место, где она нашла Демона — черного, испуганного щенка, прижавшегося в дальнем вольере. Место, пропитанное болью брошенных существ, тихим отчаянием, которое висело в воздухе густым, невидимым туманом. Идеальная пища для того, кто питается страхом и пустотой.

— Я знаю, куда нам нужно, — ее голос прозвучал глухо, заставляя Элейна поднять на нее взгляд. — Тот приют… где я нашла Демона. Там… особая тишина. Такая же, как от него. — Она кивнула в сторону разбитого окна.

Рейн не стала ждать его ответа, развернулась и широко, стремительно зашагала к выходу, ее пальцы инстинктивно сжали ошейник пса. На полпути к двери она на лету подхватила свое пальто и, не замедляя шага, натянула его. Элейн, не говоря ни слова, последовал за ней, на ходу накидывая свое.

Пронизывающий ветер хлестнул им в лица, едва они выскочили из подъезда. Рейн, не останавливаясь, натянула капюшон и вжалась в тонкую шерсть, но холод, пробирающий до костей, был ничто по сравнению со сковывающим ужасом внутри.

Машина рванула с места, оставляя на заснеженной дороге черные полосы. В салоне, наконец, стало тепло, но царило молчание, нарушаемое только рычанием мотора и ускоренным дыханием Рейн, которая все еще не могла согреть дрожащие руки. Она смотрела на дорогу, но ее мысли были прикованы к собаке на заднем сиденье.

Она повернулась к Элейну, ее пальцы белыми пятнами выделялись на руле.

— Так, — ее голос дрожал, сдерживая шквал эмоций. — Пес. Демон. На заднем сиденье. Это что было? И почему он… с нами?

Рейн смотрела на Элейна, требуя ответа. Прямо сейчас. Потому что если они ехали на встречу с Лордом Безмолвия, она должна была знать, с кем идет. Всех своих демонов.

Элейн не ответил сразу, он смотрел на дорогу впереди, и в свете луны его профиль казался высеченным из камня.

— Ты задаешь вопросы, на которые у меня нет простых ответов, — наконец произнес он. Голос его был тихим, но в нем не было прежней бархатной уверенности. — Не потому что я не хочу говорить. А потому что эта история… не моя.

Он повернулся к собаке. Демон лежал на заднем сиденье, притворяясь спящим, но напряжение в его теле выдавало его с головой.

— Что скажешь, Спайр? — мягко спросил Элейн. — Твоя очередь.

Пес приоткрыл один глаз, посмотрел на него с немым укором, затем на Рейн. В его умном карем глазе мелькнуло что-то сложное — досада, усталость, возможно даже проблеск печали. Затем он громко, с театральным преувеличением, вздохнул, положил морду на лапы и демонстративно закрыл оба глаза. Разговор окончен.

Уголок губ Элейна дрогнул в чем-то, отдаленно напоминающем улыбку, но в его взгляде не было веселья.

— Видишь? — он перевел взгляд на Рейн. — Некоторые тайны принадлежат только их хранителям. Прими это пока как данность: он здесь, потому что хочет быть здесь. И пока это так — он на нашей стороне. Иногда не стоит будить спящих демонов, — он кивнул в сторону приюта, — не разобравшись сначала с теми, что уже проснулись.

Рейн сжала губы, но кивнула, откладывая этот вопрос на потом. Сейчас важнее было другое. Она сделала глубокий вдох, собираясь с мыслями.

— Хорошо. Тогда ответь на те, на которые ответ должен быть. Когда мы найдем Лорда Безмолвия… что ты собираешься сделать? И как мы после этого разбудим Финна?

Она смотрела на него, в ее глазах горела не просто надежда, а требование. Она больше не была пассивной жертвой обстоятельств; она была участницей этой войны. Ей был нужен план действий.

Элейн повернулся к ней, и его взгляд стал острым, как клинок.

— Мой план — поймать его. Выманить того Онейра, что прячется под личиной тьмы, и выжечь её из него. Очистить. — В его голосе зазвучала почти фанатичная уверенность. — И когда он снова станет цельным, когда в нём не останется искажённой тени… тогда он разбудит твоего брата. Исправит то, что натворил.

Она свернула на пустынную дорогу, ведущую к приюту, выключила зажигание.

Элейн открыл дверь и вышел в зимнюю ночь.

Рейн осталась сидеть за рулем, вцепившись в него пальцами. В ее ушах все еще звенели его слова. Выжечь тьму. Сделать цельным. В них была своя жестокая логика, но они звучали как заклинание, а не как план. И самый главный вопрос так и повис в морозном воздухе: что останется от Онейра, когда вся тьма будет выжжена? И будет ли это тем существом, которое разбудит брата?

Глава 8. Логово в приюте

За окном по-прежнему лежала глухая ночь, когда приют встретил их гнетущей, неестественной тишиной. Снег, укрывший землю плотным саваном, казалось, поглощал все звуки, оставляя лишь ощущение ледяной пустоты. Воздух был густым, пахнущим шерстью и чем-то еще — сладковатым и гнилостным, как будто это был запах распада надежд.

Элейн подошел к главному входу — массивной металлической двери с висящим замком, но не стал его взламывать. Он дотронулся пальцами холодного металла, и замок с тихим щелчком расцепился сам собой, будто испугавшись его прикосновения.

Они вошли внутрь, и дверь с глухим стуком захлопнулась за спиной, отсекая последнюю связь с внешним миром. Длинный коридор утопал в серых сумерках, его нарушали лишь бледные лучи фонаря с улицы, пробивающиеся сквозь решётчатые окна и ложившиеся на пол рваными полосами.

Элейн двигался бесшумно, его взгляд скользил по зарешеченным дверям, будто читал невидимые знаки, оставленные на кованом железе. Спайр шёл рядом, низко опустив голову. Негромкое, почти непрерывное рычание, с которым он вошёл, стихло, но приобрело угрожающую, низкую вибрацию, от которой по коже бегали мурашки. Шерсть на его загривке стояла дыбом.

— Здесь, — шёпот Элейна прозвучал как скрежет стали по камню. Он замер у распахнутой двери в конце коридора, из которой лился неестественный, поглощающий свет мрак.

Комната для усыпления. Стеллажи с пузырьками, где что-то мутное и тёмное медленно плавало в желтоватой жидкости. Хирургический стол с тёмными потёками и потёртыми кожаными ремнями. Жестяные клетки, слишком маленькие для любого зверя. И в центре — чёрное, маслянистое пятно на полу, похожее на лужу растопленного ночного неба. От него по бетону расходились ледяные узоры, инеем покрывавшие пыль. Оно пульсировало тихим холодом, и Рейн почувствовала знакомую бездонную пустоту, только приглушённую, словно эхо, но от этого не менее удушающую.

— Его логово, — тихо произнес Элейн. — Но его самого здесь нет.

В этот момент маслянистое пятно вздохнуло. Из него, словно дым, выплыла бесформенная Тень с двумя проколами-глазами, пожиравшими свет. Она тут же метнулась к Рейн, но Элейн был быстрее. Его рука взметнулась в резком, отточенном жесте. Воздух сверкнул серебристой паутиной, и Тень, не успев издать звука, рассыпалась на тысячи мерцающих осколков, которые испарились, не долетев до пола.

В гробовой тишине, вновь опустившейся на комнату, был слышен только прерывистый, частый стук сердца Рейн в ушах.

— Шлак, — холодно произнес Элейн, опуская руку. В его глазах не было ни гнева, ни усилия — лишь холодная констатация факта, как если бы он раздавил насекомое. — Но его самого здесь нет.

Он обернулся к Рейн. Её широко раскрытые глаза и учащённое дыхание выдавали испуг, смешанный с шоком. Он смотрел на неё несколько секунд, будто оценивая её готовность продолжать, а затем его взгляд снова стал практичным и ясным.

— Мы не можем оставаться на улице, а в городе нас уже ищут, — Рейн видела усталость в его глазах, настоящую, неприкрытую, но его голос был ровным и твёрдым. — Нам нужно продолжить поиски, но предлагаю немного передохнуть. Идти на встречу с Лордом изможденными нельзя.

Он повёл их обратно, к машине. Ночь начинала отступать, уступая место пепельному, зимнему рассвету. Снег лежал нетронутым покровом, а мир застыл в хрустальном, безмолвном ожидании.

Рейн молча протянула ему ключи, её руки дрожали от усталости и перенапряжения, и Элейн, не говоря ни слова, взял их. Он вёл машину так же, как сражался — с абсолютной, почти пугающей точностью, машина мягко шла по заснеженной дороге. Рейн сидела, сжавшись в кресло, и смотрела, как за окном проплывают призрачные силуэты спящего леса.

Через двадцать минут Элейн свернул на заброшенную лесную дорогу, которая вскоре превратилась в едва заметную, заснеженную колею.

— Дальше пешком, — сказал он, заглушив мотор.

Демон выпрыгнул первым и тут же исчез по брюхо в сугробе. Он не выглядел обеспокоенным, с деловым видом прокладывая тропу, оставляя за собой примятую траншею.

Они шли несколько минут по снегу, проваливаясь выше колен. Впереди, в чаще, угадывался тёмный конёк низкой крыши, а под ней — неказистый сруб из почерневшего от времени бруса.

— Охотничий домик, — коротко пояснил он, с усилием сдвигая заклинившую дверь и запирая ее за ними. — Здесь нас не найдут.

Внутри пахло пылью, хвоей и терпким дымом от давно остывшей печи. Свет, пробивавшийся сквозь заснеженное окно, выхватывал из мрака скупые детали: грубые бревенчатые стены, увешанные потускневшими капканами, потертый диван у стены, стол с отвалившейся ножкой, подпертый поленом. Элейн одним движением разжёг растопку в камине. Пламя оживило комнату, отбросив на стены гигантские, пляшущие тени. Первые струйки тепла начали растекаться по промёрзшему воздуху, неся с собой почти забытое ощущение уюта.

Спайр, обойдя единственную комнату, с грохотом рухнул на потертый ковёр перед огнём и мгновенно уснул, демонстрируя поистине собачью способность отключаться где угодно.

Рейн стояла посреди комнаты, не зная, что делать. Адреналин постепенно отступал, оставляя после себя дрожь и тяжёлую, свинцовую усталость. Она смотрела на Элейна, который, прислонившись к косяку, наблюдал за огнём. В его профиле, освещённом пламенем, не было и тени прежней лёгкости. Только сосредоточенная, одинокая решимость.

— Ложись, — тихо сказал он, не глядя на неё. — Я постою на часах.

Она не стала спорить. Слишком вымотана. Повалившись на жесткий диван, она натянула на себя старый, пропахший нафталином плед, но сон не шёл. Веки были тяжелыми, а разум — разгоряченным и ясным, словно начищенный клинок. Перед глазами снова и снова вставали мерцающие осколки Тени и холодные глаза Элейна в момент атаки.