Бесплатный фрагмент - Дневник мертвеца

Глава первая: Серая тетрадь

Алексей Гордеев ненавидел дождь в этом городе. Он был не похож на чистый, пахнущий озоном ливень, что обрушивается на поля после зноя. Нет, здешний дождь был иным — мелким, назойливым, вечным. Он не лил, а сеялся с низкого, грязновато-белого неба, превращая все вокруг в подобие размытой акварели. Серые стены домов плакали сыростью, асфальт блестел маслянисто и неприветливо, и даже воздух, которым Алексей дышал, казался густым и влажным, словно вата, пропитанная ледяной водой.

Он стоял под подозрительно прогибавшимся козырьком остановки и смотрел, как по стеклу автобуса, который должен был бы его везти, но не вез, стекают мутные ручьи. Внутри него все сжималось в один тугой, неудобный комок. Раздражение, усталость, смутная тоска — все это он знал слишком хорошо. Переезд в этот город полгода назад должен был стать новым началом. Бегством от старой жизни, которая разбилась вдребезги, оставив после себя лишь тихий звон осколков в душе и папку с документами о разводе. Но новое начало не наступало. Оно застряло где-то между вокзалом и этим бесконечным дождем, между съемной квартирой с пахнущими плесенью углами и работой, которая была не карьерой, а просто способом не умереть с голоду.

Он работал корректором в небольшом местном издательстве, которое специализировалось на скучнейших краеведческих брошюрах и сборниках стихов неизвестных поэтов. Работа была монотонной, тихой и идеально подходила для того, чтобы забыться. Целыми днями он водил взглядом по строчкам, выискивая чужие ошибки, и это занятие чем-то напоминало ему его собственную жизнь — он тоже выискивал в ней ошибки, вот только исправить их уже не мог.

Автобус все не ехал. Алексей вздохнул, и пар от его дыхания смешался с влажным воздухом. Он посмотрел на часы — прошло уже сорок минут. Ждать дольше не было смысла. Решив прогуляться, он поднял воротник старого пальто и шагнул из-под козырька прямо в объятия дождя. Холодные капли тут же принялись за свое дело, забираясь за воротник, насквозь промочив плечи. Он шел, не глядя по сторонам, уставившись себе под ноги, в лужу, отражавшую тусклый свет фонаря.

Его путь лежал через старый район города, который местные называли «Каменным лабиринтом». Здесь не было прямых улиц. Вместо них — запутанная сеть переулков, тупиков и арок, где время, казалось, остановилось лет сто назад. Дома, сложенные из темного, почти черного от копоти и влаги кирпича, стояли вплотную друг к другу, их окна смотрели на мир слепыми, запыленными глазами. Где-то в глубине дворов-колодцев царила вечная тень, и даже в самый ясный день сюда не заглядывало солнце. Алексей редко ходил этой дорогой, она угнетала его своей гнетущей, немой печалью. Но сегодня ему было все равно.

Он свернул в очередную арку, короткую и тесную, насквозь продуваемую ледяным ветром. На другом ее конце виднелся свет другого переулка. И вот тут, на самой середине пути, его взгляд упал на груду хлама, сваленного в углу, у стены, покрытой потеками и какими-то выцветшими граффити. Кто-то выбросил старую мебель: покосившийся стул с отломленной ножкой, ящики, набитые тряпьем, и… книжный шкаф.

Шкаф был старинный, темного дерева, с резными фигурками на фронтоне, которые теперь были почти стерты временем. Одна из дверок отвалилась и лежала рядом, другая висела на единственной петле, скрипя и покачиваясь от порывов ветра. Внутри виднелись пустые полки, густо покрытые пылью и паутиной. Что-то щемящее, какое-то забытое чувство ностальгии по чему-то незнакомому шевельнулось в Алексее. Он всегда любил старые вещи. В них была память. История. В отличие от его собственной жизни, которая в последнее время казалась ему белым листом, испачканным по краям.

Он подошел ближе, не отдавая себе отчета, зачем это делает. Провел пальцем по резьбе, смахнув слой липкой грязи. Дерево под ней было холодным и шершавым. И тут его взгляд упал на узкую щель между задней стенкой шкафа и одной из полок. Оттуда торчал какой-то уголок. Темно-серый, картонный.

Любопытство, давно забытое им чувство, слабо кольнуло его под ложечкой. Он засунул руку в щель, нащупал предмет и осторожно потянул на себя. Это была тетрадь. Небольшая, в плотном переплете из серого, как пепел, картона. Никаких надписей или рисунков на обложке не было. Она была тяжелее, чем можно было предположить по ее размеру, и на ощупь — прохладной и слегка шершавой.

Алексей перевернул ее в руках. Тетрадь явно пролежала в своем укрытии долгие годы. Углы были помяты и стерты, корешок потрескался. Он приоткрыл ее. Страницы, пожелтевшие от времени, были исписаны ровным, наклонным почерком. Чернила когда-то были, видимо, черными, но теперь выцвели до цвета ржавчины, цвета старой крови.

«Почему я вообще это взял? — подумал Алексей с внезапным раздражением. — Чье-то старье. Дневник какой-нибудь бабушки. Сейчас начнутся воспоминания о войне и рецепты варенья».

Он уже было собрался швырнуть тетрадь обратно в кучу хлама, но что-то остановило его. Может быть, та самая тоска по чужой, настоящей жизни. Может, отчаянное желание отвлечься от собственных мыслей. А может, что-то иное, чего он понять не мог. Дождь усиливался, становился все холоднее. Алексей сунул тетрадь во внутренний карман пальто, почувствовав ее твердый уголок у самого сердца, и быстрым шагом, почти бегом, двинулся по направлению к дому.

Съемная квартира Алексея находилась в таком же старом, но чуть более ухоженном доме. Поднявшись на третий этаж, он с облегчением захлопнул за собой дверь, отгородившись от влажного и холодного мира. В прихожей пахло старым паркетом, вареной картошкой и слабым, но устойчивым ароматом чужой жизни — жизнью предыдущих жильцов, впитавшейся в стены.

Он скинул промокшее насквозь пальто, повесил его на вешалку и только тогда вынул свою находку. Тетрадь лежала на ладони, безмолвная и тяжелая. При свете люстры в гостиной он разглядел ее лучше. Переплет был не просто серым, а цвета мокрого асфальта, цвета этого города. Никаких имен, никаких дат. Ничего.

Раздевшись и наскоро согрев на плите оставшийся с утреннего завтрака чай, Алексей устроился в единственном удобном кресле, подле которого на торшере горела лампа с теплым, желтоватым светом. Он положил тетрадь на колени, провел ладонью по обложке, словно пытаясь стереть с нее налет времени, и наконец открыл.

Первая страница. Вверху, по центру, та же рука вывела чернилами: «Дневник. Начато 12 сентября 1998 года».

«Девяносто восьмой, — мысленно прикинул Алексей. — Уже четверть века прошло». Он родился тогда. Мир был другим. А автор этого дневника… наверное, уже стар, или болен, или… мертв. Иначе зачем выбрасывать шкаф с его вещами?

Он перевернул страницу и начал читать.

«12 сентября 1998 года.

Сегодня начал эту тетрадь. Не знаю, зачем. Может, чтобы не сойти с ума. Врач говорит, что мне нужно выплескивать наружу то, что накопилось внутри. Говорит, это поможет. Но я не верю. Ни врачу, ни помощи. Произошло то, что произошло. Никакие слова этого не изменят. Анна ушла. Окончательно. Забрала вещи, даже фотографии со стены сняла. Оставила только пустоту. Квартира теперь звенит от этой пустоты. Каждый звук отдается эхом, и это эхо говорит мне одно: ты один. Совершенно один. Я сижу в этой тишине и слушаю, как тикают часы. Каждый тик — это шаг, который удаляет ее от меня. Навсегда. Сегодня видел ее во сне. Она стояла на пороге, улыбалась, звала меня. Я протянул к ней руку, а она растворилась, как дым. Проснулся с криком. В горле пересохло, сердце колотится, как сумасшедшее. И снова эта тишина. Эта проклятая тишина…»

Алексей оторвался от текста. Перед ним был классический дневник несчастного, брошенного мужчины. Трагедия, конечно, но трагедия обыденная, бытовая. Ничего мистического. Ничего жуткого. Лишь боль, выплеснутая на бумагу. Он почувствовал легкий укол разочарования и… странного стыда. Словно он подглядывал в замочную скважину за чужой бедой.

Он читал дальше. Дни сменялись днями, а записи были похожи одна на другую: тоска, бессонница, воспоминания об Анне, горечь, злость, отчаяние. Автор, чьего имени Алексей так и не узнал, описывал свои одинокие прогулки по городу, пустые бутылки из-под вина, ночи, проведенные в слезах. Это было тяжело читать. Слишком откровенно, слишком больно. Алексей ловил себя на том, что его собственная боль, приглушенная временем, начинала отзываться на эти строки, словно камертон.

И вот, спустя несколько страниц, запись от 5 ноября 1998 года.

«5 ноября 1998 года.

Что-то изменилось. Не могу объяснить, что именно. Сегодня шел по Набережному переулку. Знаешь, тот, что ведет к старой часовне. Шел, уставившись в землю, как всегда. В голове — привычный хаос. И вдруг… вдруг я ее увидел. Анну. Она стояла под фонарем, спиной ко мне, в том самом синем плаще, что я подарил ей на прошлый день рождения. Сердце у меня замерло, потом сорвалось с места, забилось так, что в висках застучало. Я крикнул: «Анна!». Она обернулась. Это была не она. Совершенно чужая женщина. Она посмотрела на меня с испугом и поспешила прочь. Я остался стоять посреди переулка, чувствуя себя полным идиотом. Но дело не в этом. В тот миг, когда я подумал, что это она, мир вокруг изменился. Нет, не так. Он… сдвинулся. Краем глаза я увидел не мокрый асфальт и грязные стены, а сухую брусчатку. Фонарь был не современным, уродливым столбом, а старым, кованым, с матовым стеклом. И запах… запах был другим. Пахло не выхлопными газами и влагой, а угольным дымом и… жареными каштанами. Это длилось долю секунды. Миг. Но я это почувствовал. Я это видел. Сошел с ума? Наверное. Одиночество и горе сводят с ума. Врач пропишет новые таблетки. Надо записаться к врачу.»

Алексей нахмурился. Вот оно. Первая трещина. Первый намек на что-то необычное. «Сдвинулся». Странное слово. Галлюцинация? Возможно. Но описание было на удивление ярким, детализированным. Он сам знал Набережный переулок — узкую, грязную улицу, упиравшуюся в руины какой-то древней постройки. Представить там брусчатку и запах жареных каштанов было невозможно.

Он читал дальше, уже с растущим интересом. В последующих записях автор все чаще упоминал эти «сдвиги». Они случались спонтанно, всегда на улицах города, и всегда были связаны с каким-то сильным, обычно болезненным воспоминанием об Анне. Он видел обрывки другого времени. Машины, которых давно не было на дорогах. Вывески, помнящие еще довоенные годы. Людей в одежде другого десятилетия. Эти видения длились мгновения, но с каждым разом становились все ярче, все реальнее.

«17 декабря 1998 года.

Сегодня был на рынке. Купил хлеба. У прилавка с яблоками стояла девочка, так похожая на Анну в детстве, по фотографии, что она мне показывала. У нее были такие же светлые, почти белые косы и веснушки на носу. Я застыл, не в силах пошевелиться. И снова… сдвиг. Шум рынка не стих, но изменился. Исчез гул моторов с ближайшей улицы, вместо него послышался цокот копыт по булыжнику и крики разносчиков. Воздух загустел от запаха свежей рыбы, пота и скота. Я увидел, как мимо меня прошел мужчина в длинном, потертом пальто и кепке-восьмиклинке, он толкал тележку с углем. Он посмотрел на меня. Не сквозь меня, как все эти тени, а прямо на меня. Его взгляд был живым, осознанным. Он что-то крикнул, но я не разобрал. Потом все вернулось. Я стоял посреди современного супермаркета под оглушительные вопли поп-музыки, а в руках у меня был багет, который я сжал так, что чуть не сломал. Люди обходили меня стороной. Домой я бежал, почти не помня дороги. Я не схожу с ума. Это что-то другое. Город показывает мне свое прошлое. Но зачем?»

Алексей откинулся на спинку кресла, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Это было уже не просто описание галлюцинаций. Это было что-то структурированное, развивающееся. Автор дневника не просто сходил с ума от горя — он вступал в контакт с чем-то. С самой тканью времени? С памятью города?

Он встал, прошелся по комнате. За окном уже давно стемнело, дождь стучал в стекло настойчиво и монотонно. Алексей подошел к окну, посмотрел на мокрую, блестящую улицу. Обычный вечер. Обычный город. Но теперь, с этой серой тетрадью в руках, все вокруг казалось ему чуть более зыбким, ненастоящим. Словно за тонкой пленкой реальности скрывалось что-то иное, старое и призрачное.

Он вернулся к креслу и снова погрузился в чтение. Зима сменялась весной, а автор дневника все глубже погружался в свои видения. Он уже не боялся их, а ждал. Он начал экспериментировать. Обнаружил, что «сдвиги» чаще всего происходят в определенных местах — там, где слои времени были тоньше, как он это называл. Старая часовня, заброшенная усадьба на окраине, тот самый Набережный переулок. Он стал своеобразным археологом времени, картографом призрачного мира.

И тогда в дневнике появилось новое имя. Сначала мельком, в контексте какого-то разговора. Потом все чаще.

«3 мая 1999 года.

Встретил сегодня Степана. Говорил с ним о Часовне. Он знает о ней больше, чем кто-либо в этом городе. Сказал, что место это — особенное. «Врата», — сказал он и многозначительно посмотрел на меня. Спросил, не видел ли я там «Тень». Я не стал ничего рассказывать. Не доверяю я этому Степану. Глаза у него слишком блестят. Слишком много жажды в его взгляде. Но он единственный, кто понимает, о чем я говорю. Единственный, кто не считает меня сумасшедшим.»

Степан. Алексей запомнил это имя. Оно звучало зловеще. Кто он? Друг? Коллега? И что за «Тень»?

Записи становились все тревожнее. Автор писал, что чувствует чье-то внимание. Что за ним следят. Не люди, а что-то иное. Он называл это «Бдение». Ощущение, что из прошлого, из тех самых временных пластов, на него смотрит что-то огромное, холодное и враждебное.

«15 июня 1999 года.

Сегодня был в усадьбе. Я шел по заросшему парку, пытаясь вызвать видение. И у меня получилось. Я сосредоточился на Анне, на нашем первом свидании, мы ведь здесь гуляли. Мир поплыл. Зелень вокруг стала ярче, гуще. Я услышал звуки струнного оркестра — где-то вдали, в доме, давали бал. Я увидел дам в пышных платьях, кавалеров во фраках. Они были как призраки, полупрозрачные. Я шел среди них, и они не замечали меня. И вдруг… я Его увидел. Он стоял под огромным дубом, на краю поляны. Не призрак. Он был плотным, реальным. Высокий, худой, в длинном черном пальто, хотя на дворе был летний вечер. Лица я не разглядел, оно было скрыто в тени ветвей. Но я почувствовал Его взгляд. Холодный, тяжелый, как свинец. Он смотрел прямо на меня. И я понял — это Оно. Та самая Тень, о которой говорил Степан. Это Бдение. Оно видит меня. Оно знает, что я могу видеть. И Ему это не нравится. Я побежал. Ощупью, через плывущий мир, через танцующих призраков. Я бежал, чувствуя Его взгляд у себя за спиной. Он не преследовал меня. Ему не нужно было преследовать. Он просто наблюдал. Как хищник, который знает, что добыча никуда не денется. Вернулся домой. Дверь на два оборота. Все закрыл. Сижу, дрожа. Он был настоящим. Он…»

На этом запись обрывалась. Следующие несколько страниц были исписаны каракулями, обрывками фраз, повторяющимися словами: «Не смотреть», «Он здесь», «Тень за окном». Видно было, что автор находился на грани паники. Алексей читал, и его собственный страх рос с каждой строкой. Он уже не был просто посторонним наблюдателем. Он чувствовал этот леденящий ужас, эту паранойю. Он сидел в своей тихой, безопасной квартире, но ему казалось, что за шторой, в темноте, кто-то стоит. Кто-то высокий, в черном пальто.

Потом записи снова стали связными, но тон их изменился. Отчаяние сменилось холодной, почти фатальной решимостью.

«1 июля 1999 года.

Я все понял. Вернее, Степан все мне объяснил. Он нашел меня сегодня. Сказал, что видел то же самое. Что Тень — это страж. Страж Врат. Она не пускает живых в прошлое и не выпускает мертвых в настоящее. Но есть те, кто умеет обходить Стражу. Те, кого называют «Зеркалами». Я — Зеркало. Я могу не просто видеть прошлое, я могу входить в него. Полностью. Степан говорит, что это дар. Что с его помощью можно изменить все. Исправить ошибки. Вернуть Анну. Он говорит, что знает способ. Нужно лишь найти Ключ. Ключ, который отпирает Врата полностью. Он спрятан в одном из видений. Я должен его найти. Я должен вернуть ее. Что мне терять? Ничего. Кроме этой жалкой, одинокой жизни. Я согласился.»

Алексей почувствовал, как по телу пробежали мурашки. «Вернуть Анну». Мания. Одержимость. Это пахло безумием, но безумием опасным, вышедшим на новый уровень. Степан явно манипулировал автором, использовал его горе и его уникальный дар в своих целях. Но в каких?

Дальше шло описание их с Степаном «экспедиций» в прошлое. Автор учился контролировать свой дар, погружаться в видения глубже, задерживаться в них дольше. Он описывал мир конца XIX — начала XX века во всех деталях: запахи, звуки, цвета. Это было завораживающе и жутко. Он бродил по городу, которого не было, среди людей, давно превратившихся в прах, и искал некий Ключ. Степан всегда находился рядом, на «этой» стороне, направляя его, подсказывая, куда идти.

И вот, запись от 29 сентября 1999 года. Последняя запись в дневнике.

«29 сентября 1999 года.

Сегодня ночью мы сделаем это. Степан все рассчитал. Энергетический всплеск, выравнивание планов… я не очень понимаю его термины. Но суть в том, что сегодня ночью, в полнолуние, в Старой Часовне, я смогу пройти сквозь Врата полностью. Не как наблюдатель, а как участник. Я войду в прошлое того дня, когда Анна приняла решение уйти. Я найду ее там, в тот день, и я изменю его. Я скажу ей все, что не сказал тогда. Я докажу свою любовь. Она останется со мной. А Степан… Степан говорит, что его интересует нечто иное. Какая-то реликвия, которая находится в том времени. Он говорит, что мы помогаем друг другу. Я не доверяю ему. Последние дни он смотрит на меня странно. Словно я… расходный материал. Но выбора у меня нет. Это мой единственный шанс. Если все получится, я, наверное, не вернусь в этот дневник. Я останусь там, с ней. В своем счастье. А если нет… Если Тень окажется сильнее… Тогда, тот, кто найдет эти записи… Берегись Степана. Он не тот, за кого себя выдает. И берегись Тени. Она не спит. Она ждет. Всегда ждет. Пора идти. Часовня. Полночь.»

И все. Больше ни строчки. Пустые, пожелтевшие страницы.

Алексей сидел, ошеломленный, в полной тишине. Стук дождя за окном смолк, часы на стене тикали, отсчитывая секунды в гробовой тишине. Он дочитал. Он узнал историю до конца. И конец этот был очевиден. Автор дневника отправился в Часовню той ночью и не вернулся. Он умер. Погиб при загадочных обстоятельствах. Его дневник пролежал в тайнике двадцать с лишним лет.

«Смерть была неслучайной», — прошептал Алексей сам себе. Это была не смерть — это было исчезновение. Исчезновение в прошлом? Или нечто более страшное? Тень? Или… Степан?

Он закрыл тетрадь и снова посмотрел на ее серую, невзрачную обложку. Этот кусок картона был теперь не просто чужой вещью. Он был сосудом, полным чужой боли, безумия и ужаса. Он был предупреждением.

Алексей встал, отнес тетрадь на кухню и положил на стол. Руки его слегка дрожали. Он налил себе воды, выпил залпом. Горло было пересохшим.

«Что же я теперь со всем этим делать буду? — думал он. — Выбросить? Сжечь? Отнести в полицию?» Но какая полиция поверит в истории о Вратах во времени и Тени, стерегущей их?

Он подошел к окну, снова выглянул на улицу. Ночь. Фонари. Мокрый асфальт. Обычный мир. Но теперь он знал, что этот мир — лишь тонкая скорлупа. А под ней — целые пласты прошлого, призраков, опасностей. И где-то там бродит Тень. А где-то здесь, в настоящем, возможно, все еще жив Степан. Человек, который ради своих целей отправил другого на верную гибель.

Алексей почувствовал внезапный, иррациональный страх. Он подошел к двери, проверил замок. Щелчок показался ему подозрительно тихим. Он задернул все шторы в квартире, заклеив каждую щель между ними. Ему казалось, что отовсюду на него смотрят. Из темноты за окном. Из углов комнаты.

Он вернулся на кухню и уставился на тетрадь. Она лежала на столе, безмолвная и тяжелая. И вдруг ему показалось, что от нее исходит легкий холодок. Почти неощутимый, но устойчивый, как дыхание склепа.

Он не мог ее выбросить. Это было бы предательством по отношению к тому безымянному человеку, чью исповедь он только что прочел. Это было бы малодушием. Но и оставлять ее у себя было страшно.

Внезапно его взгляд упал на карту города, висевшую на стене в прихожей. Он подошел к ней. Его пальцы сами потянулись к старому району, к «Каменному лабиринту». Он нашел Набережный переулок. Нашел улицу, где стояла заброшенная усадьба. И нашел Старую Часовню. Она была обозначена маленьким крестиком на самом краю карты, у реки, которую давно уже заключили в бетонные коллекторы.

Часовня. Место, где все и закончилось.

А потом с Алексеем произошло нечто. Он смотрел на крошечный крестик, обозначавший Часовню, и в голове у него пронеслись слова из дневника, последние слова: «Часовня. Полночь.»

И мир сдвинулся.

Это не было похоже на чтение. Это было похоже на удар. Резкий, болезненный толчок в висках. Свет на кухне померк, поплыл. Звук тикающих часов исказился, вытянулся в низкий, гулкий гуд. Алексей почувствовал головокружение, его отбросило назад, он уперся руками о столешницу, чтобы не упасть.

Перед его глазами поплыли образы. Не его воспоминания. Чужие.

…Темнота. Глубокая, непроглядная. Холодный ветер бьет в лицо. Он идет по неровной земле, спотыкаясь о корни и камни. В руке — фонарь, луч его выхватывает из мрака обломки кирпичей, колючие ветки кустарника. Впереди — черный силуэт. Низкое, массивное здание с провалившейся крышей. Часовня. Сердце колотится, в горле пересохло. Страх. Дикий, всепоглощающий страх. Но и решимость. Решимость отчаяния. Он должен. Ради Анны. Он идет к зияющему черному проему, где когда-то были двери. Заходит внутрь. Воздух внутри неподвижный, спертый, пахнет плесенью, землей и чем-то еще… медным, металлическим. Он направляет луч фонаря. Разрушенный алтарь. Осыпавшиеся фрески на стенах. И… другая фигура. Стоит в центре помещения, спиной к нему. Степан?

— Ты пришел, — говорит фигура, не оборачиваясь. Голос глухой, странно знакомый.

— Я пришел. Готов.

— Помни о нашей сделке. Ты получишь свой миг. Я — свое.

Фигура оборачивается. Луч фонаря выхватывает из тьмы лицо. Худое, с острыми скулами, с горящими, как угли, глазами. Это не лицо Степана. Это…

Видение оборвалось так же резко, как и началось. Алексей с силой дернулся всем телом, оттолкнулся от столешницы и рухнул на пол на кухне. Он сидел на холодном линолеуме, тяжело дыша, сердце его бешено колотилось. Перед глазами еще стояло это лицо. Незнакомое. Искаженное жадностью и какой-то нечеловеческой решимостью.

Он поднял голову. Тетрадь лежала на столе. Немая. Неподвижная.

Но теперь он понял. Понял все.

Это был не просто дневник. Это был портал. Ловушка. Приманка.

Читая его, проживая чужую боль и чужой ужас, он каким-то образом настроился на волну автора. Он стал восприимчив. И только что он не просто вспомнил описание из дневника. Он увидел его. Увидел глазами того человека. Он был в той Часовне. Он чувствовал тот холод, тот страх.

Опасность грозит теперь ему.

Он поднялся с пола, дрожа всем телом. Он посмотрел на тетрадь с новым чувством — не страха, а ужаса, смешанного с отвращением. Эта вещь была заражена. Проклята.

Он подошел к столу, чтобы схватить ее, чтобы немедленно уничтожить, но его рука замерла в сантиметре от серой обложки.

Уничтожить? А что тогда? Видения прекратятся? Или, наоборот, он потеряет единственный ключ к пониманию того, что с ним происходит? Единственное предупреждение?

Он медленно опустил руку. Он не мог ее уничтожить. Так же, как не мог выбросить.

Он был в ловушке. В ловушке чужой истории, которая теперь стала его собственной.

Алексей взял тетрадь, запер ее на ключ в нижнем ящике своего письменного стола. Но даже сквозь дерево он чувствовал ее холодное, немое присутствие. Она была здесь. С ним.

Он подошел к окну и снова посмотрел на ночной город. Но теперь он видел его другими глазами. Он видел не просто улицы и дома. Он видел Набережный переулок, где когда-то пахло жареными каштанами. Он видел усадьбу, где когда-то давали балы. И он видел черный силуэт Часовни на краю города, место, где время сломалось и поглотило человека.

Где-то в этом городе, возможно, ходил Степан. Старый? Молодой? Неизменный? И где-то в тенях, между миром живых и миром мертвых, бродила Тень.

Алексей Гордеев глубоко вздохнул. Его серая, безопасная жизнь закончилась. Начиналось что-то иное. Что-то страшное. И первый шаг в эту новую, ужасную реальность он уже сделал, подобрав на улице серую, ничем не примечательную тетрадь.

Глава вторая: Отголоски в стекле

Три дня. Семьдесят два часа. Четыре тысячи триста двадцать минут.

Именно столько времени прошло с того момента, как Алексей Гордеев пережил видение в своей кухне. Семьдесят два часа, которые он провел в состоянии, граничащем с паранойей. Он почти не спал. Сон приходил урывками, короткими и тяжелыми, наполненными обрывками чужих воспоминаний, в которых смешивались образы из дневника и его собственные, давно забытые страхи. Он просыпался с криком, в липком от пота холоде, и первым делом ощупывал пространство вокруг, убеждаясь, что он все еще здесь, в своей квартире, в своем веке, а не бродит по брусчатым мостовым прошлого.

Дневник теперь хранился не просто в ящике стола. Алексей запер его на ключ в старом металлическом сейфе, который он когда-то купил для хранения документов, но так и не использовал. Грубый, холодный металл казался ему хоть какой-то защитой от той нематериальной угрозы, что исходила от серой тетради. Но даже сквозь сталь и замок он чувствовал ее присутствие. Она была как черная дыра, невидимым гравитационным полем искажающая реальность вокруг себя.

Он пытался жить как прежде. Ходил на работу, корпел над рукописями, правил опечатки в описаниях исторических зданий, которые теперь вызывали у него нервную дрожь. Коллеги заметили его состояние — бледность, темные круги под глазами, рассеянность. Спрашивали, не заболел ли он. Алексей отмахивался, говорил, что просто не высыпается.

Но внутри все кричало. Разум, воспитанный в строгих рамках логики и рационализма, отчаянно сопротивлялся. Он искал объяснения. Нервный срыв? Последствия стресса от переезда и развода? Галлюцинации, вызванные переутомлением? Да, все это могло быть. Но было в том видении нечто, что не укладывалось в схему банального психического расстройства. Чувство присутствия. Осязаемый холод Часовни. Запах плесени и металла. И самое главное — лицо. Незнакомое, но намертво врезавшееся в память. Оно было слишком реальным, слишком детализированным, чтобы быть плодом воображения.

На четвертый день, вернувшись с работы под вечер, Алексей понял, что больше не может это терпеть. Страх страхом, но любопытство — то самое, опасное, кошачье любопытство, что сгубило, если верить дневнику, его автора — грызло его изнутри сильнее любого страха. Он не мог просто запереть дневник и сделать вид, что ничего не произошло. Эта история, эта загадочная смерть, не давала ему покоя.

Он подошел к сейфу, повернул ключ. Металлическая дверца отворилась с глухим щелчком. Серая тетрадь лежала внутри, как спящая гадюка. Алексей взял ее с ощущением, будто берет в руки заряженное взрывное устройство. Он отнес ее на кухню, к столу, но сел не напротив, а сбоку, чтобы не смотреть на обложку прямо.

Он не стал перечитывать все с начала. Он открыл тетрадь на последних записях, на тех самых, что описывали подготовку к роковому походу в Часовню. Его взгляд упал на имя: Степан.

«Степан говорит, что его интересует нечто иное. Какая-то реликвия, которая находится в том времени.»

«Берегись Степана. Он не тот, за кого себя выдает.»

Кто ты, Степан? Где ты сейчас?

Алексей встал, подошел к своему старому, не самого последнего поколения, ноутбуку. Он подключился к сети — медленный, шипящий модем напомнил ему о дневнике, о времени, когда интернет был еще диковинкой. Он начал с простого. Ввел в поисковик запрос: «Пропал без вести 1999 год [название города]».

Система выдала несколько ссылок на архивные сводки. Большинство — банальные криминальные истории, не имеющие отношения к делу. Алексей сузил поиск: «Пропал без вести Часовня 1999». Ничего. Тогда он попробовал иначе: «Старая Часовня [название города] исчезновение».

И тут он нашел. Небольшую статью на краеведческом форуме, затерявшуюся среди споров о дате постройки того или иного здания. Сообщение было от пользователя с ником «Летописец».

«Что касается Старой Часовни на берегу Речки (ныне заключенной в коллектор), то с ней связано несколько городских легенд. Самая известная — о призраке Монаха, который якобы является там в полнолуние. Но есть и более современная история. Осенью 1999 года, если мне не изменяет память, в районе Часовни пропал местный житель. Мужчина, лет тридцати. Кажется, его звали Артем. Работал в архиве, был известен как страстный коллекционер старины. Обстоятельства исчезновения были весьма загадочными. Он ушел из дома ночью, сказав соседке, что идет на важную встречу. Больше его никто не видел. В Часовне нашли его пальто и разбитый фонарь. Следствие склонялось к версии о несчастном случае или самоубийстве (мужчина переживал тяжелый развод), но тела так и не нашли. Дело вскоре закрыли.»

Артем. Так его звали. У него наконец-то появилось имя. Артем. Работник архива. Коллекционер старины. Это объясняло его интерес к прошлому, его осведомленность. Алексей почувствовал странное облегчение, смешанное с грустью. Теперь автор дневника был не просто безликим голосом, а человеком с именем и судьбой.

Он впился взглядом в строку: «Работал в архиве». Архив. Это была зацепка.

На следующее утро Алексей взял отгул на работе. Он сказал, что ему нужно к врачу. Отчасти это была правда — его душа была больна, и он шел искать лекарство, которое, возможно, убьет его.

Городской архив располагался в здании бывшего губернского присутствия — монументальной постройки из красного кирпича с высокими потолками и длинными, похожими на туннели, коридорами. Воздух здесь пах пылью, старым деревом и временем. Тишина стояла гробовая, нарушаемая лишь скрипом дверей и негромкими шагами служителей.

Алексей, чувствуя себя чужим и неуместным, подошел к стойке справочной. Пожилая женщина с строгим лицом и пучком седых волос, убранных в тугой узел, посмотрела на него поверх очков.

— Вам что? — спросила она, и ее голос прозвучал как скрип пера по пергаменту.

— Я бы хотел… узнать кое-что об одном из бывших сотрудников, — начал Алексей, стараясь говорить как можно тише. — Его звали Артем. Артем… — он замялся, не зная отчества.

— Фамилия? — женщина не проявляла ни интереса, ни нетерпения.

— Я не уверен. Возможно, Костин? — выпалил Алексей, вспомнив, что на форуме фамилия не упоминалась, но это была первая, что пришла в голову.

Женщина что-то пробормотала себе под нос, взяла толстую амбарную книгу и начала листать. Ее палец, костлявый и желтоватый, медленно скользил по строчкам.

— Костин… Костин… — бормотала она. — А, вот. Костин Артем Валерьевич. Сотрудник отдела каталогизации с 1995 по 1999 год. Уволен в связи с… — она прищурилась, — с пропажей без вести. Осень девяносто девятого.

Сердце Алексея екнуло. Он угадал.

— А… а нет ли у вас его личного дела? Или может, кто-то из старых сотрудников его помнит?

Женщина посмотрела на него с подозрением.

— А вы кто ему? Родственник?

— Я… исследователь, — соврал Алексей. — Пишу книгу о… о пропавших без вести в нашем городе. — Он сам удивился своей находчивости.

Женщина покачала головой.

— Личные дела не выдаются. А из старых сотрудников… Подождите минуточку.

Она отвернулась и куда-то позвонила по внутреннему телефону. Поговорила с кем-то негромко. Потом положила трубку.

— Спросите у Марьи Ивановны. Она в отделе редких фондов, комната триста десять. Она работала здесь тогда. Может, помнит что-то.

Алексей поблагодарил ее и пошел по указанному коридору. Комната триста десятая оказалась небольшим кабинетом, заваленным папками и фолиантами. За столом сидела еще более пожилая женщина, чем та, что была на стойке. Крошечная, сморщенная, как печеное яблоко, она казалась частью этого архива — такой же древней и покрытой пылью. Но глаза ее, скрытые за толстыми линзами очков, горели живым, пронзительным умом.

— Марья Ивановна? — тихо окликнул ее Алексей.

Женщина подняла на него взгляд.

— Я. А вы кто?

Алексей повторил свою легенду о книге. Назвал имя Артема Костина.

Лицо Марьи Ивановны дрогнуло. В ее глазах мелькнула тень.

— Артем… Да, помню. Хороший был парень. Тихий, умный. С головой погруженный в прошлое. Слишком погруженный. — Она вздохнула и отложила перо, которым что-то выписывала. — После того, как жена его бросила, он совсем ушел в себя. Стал странным. Говорил что-то о… о голосах из стен. О тенях, которые шевелятся. Мы думали, горе его сломало.

— А он не говорил ничего о… Степане? — осторожно спросил Алексей.

Имя подействовало на Марью Ивановну как удар тока. Она выпрямилась, ее сморщенные пальцы сжали край стола.

— Откуда вы знаете это имя? — прошептала она.

— Я… наткнулся на некоторые его записи, — уклончиво ответил Алексей.

Марья Ивановна оглянулась, словно боясь, что их подслушивают.

— Степан… — она произнесла это имя с отвращением. — Он иногда приходил к Артему. Жуткий тип. Холодный, пронзительный взгляд. Всегда в темном плаще, даже летом. Артем познакомился с ним незадолго до… до своего исчезновения. Степан интересовался старыми картами города, необычными артефактами. Он что-то искал. Что-то конкретное. И он видел в Артеме… инструмент. Я как-то подслушала их разговор. Степан говорил о «Зеркалах» и «Вратах». О какой-то силе, скрытой в камне города. Я тогда подумала — сектанты. Пыталась поговорить с Артемом, предупредить его. Но он уже был не в себе. Он сказал, что Степан поможет ему вернуть жену. — Она покачала головой. — Безумие.

— А вы не знаете, как найти этого Степана? Его фамилию?

— Нет. Он всегда был тенью. Приходил и уходил бесшумно. После исчезновения Артема он больше не появлялся. Все думали, он просто уехал. Но я… я иногда чувствую его. — Она понизила голос до шепота. — Я работаю здесь допоздна. И мне кажется, я вижу его в конце коридора. Стоит и смотрит. Все тот же, не стареющий. Это, конечно, глупости старухи. — Она махнула рукой, но страх в ее глазах был настоящим.

Алексей поблагодарил ее и вышел из кабинета, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Он получил подтверждение. Степан существовал. И он, судя по всему, не постарел за эти годы. Что он такое? Призрак? Бессмертный? Или нечто худшее?

Выйдя из архива на улицу, Алексей почувствовал себя еще более потерянным. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь пелену облаков, казался ему фальшивым, бутафорским. Он шел, не разбирая дороги, и вскоре понял, что его ноги сами несут его в старый район, в «Каменный лабиринт». К Часовне.

Он не планировал идти туда. Мысль о том, чтобы приблизиться к тому месту, вселяла в него животный ужас. Но что-то вело его, как будто невидимая нить была привязана к его сердцу, а другой ее конец был намертво прикручен к темным камням разрушенного святилища.

Он свернул в знакомый переулок, тот самый, где нашел дневник. Груда хлама с книжным шкафом все еще лежала там, промокшая и почерневшая от дождя. Алексей прошел мимо, не глядя, и углубился в лабиринт. Узкие улочки смыкались над его головой, образуя каменный тоннель. Воздух становился все холоднее и гуще. Звуки города — гул машин, голоса — постепенно стихали, сменяясь звенящей, гнетущей тишиной.

Наконец он вышел к тому месту, где город заканчивался. Перед ним был пустырь, поросший бурьяном и утыканный битым кирпичом. А дальше, на краю обрыва, над скрытой в коллекторе речкой, стояла она.

Старая Часовня.

Она была меньше, чем он представлял. Низкая, приземистая, сложенная из грубого, почерневшего от времени и влаги камня. Крыша действительно провалилась в нескольких местах, окна были зияющими черными дырами. Колокольня, если она вообще была, давно обрушилась. Все вокруг нее было мертво — ни птиц, ни насекомых, ни даже сорняков у самых стен. Часовня стояла в центре невидимого круга запустения.

Алексей остановился в двадцати метрах от нее. Сердце его бешено колотилось. Он не чувствовал ничего мистического, никакого «присутствия». Лишь тяжелый, давящий страх. Страх места, где оборвалась человеческая жизнь. Страх перед тем, что он может увидеть, если подойдет ближе.

Он стоял так, может, минут десять, не в силах пошевелиться. И тут его взгляд упал на землю у входа в Часовню. Среди обломков и грязи там лежал какой-то предмет. Небольшой, блестящий. Солнце, выбравшись из-за туч, на мгновение осветило пустырь, и этот предмет ярко сверкнул.

Любопытство, превозмогая страх, заставило Алексея сделать несколько шагов вперед. Потом еще несколько. Он вошел в круг запустения, и его охватил странный холод. Не просто холод осеннего воздуха, а нечто более пронзительное, идущее изнутри. Воздух здесь был неподвижным и мертвым.

Он подошел достаточно близко, чтобы разглядеть предмет. Это была старая, потускневшая от времени серебряная зажигалка. На ее боковой грани была вырезана какая-то странная символика — переплетающиеся линии, напоминающие то ли лабиринт, то ли схему молекулы.

Алексей наклонился, чтобы поднять ее. Его пальцы коснулись холодного металла.

И мир взорвался.

Видение на этот раз было не мимолетным провалом, не сдвигом. Оно было всепоглощающим. Его не отбросило назад, он не потерял связь с реальностью. Напротив, реальность растворилась, испарилась, как капля воды на раскаленной сковороде.

…Темнота. Но не ночная. Это темнота закрытых глаз. Он чувствует холодный металл в своей руке. Не зажигалку. Ключ. Старый, тяжелый, железный ключ. Он лежит в кармане пальто. Он идет. Не он, Алексей, а Он. Артем. Его ноги ступают по неровной земле. Его сердце колотится в унисон с сердцем Алексея, становясь одним огромным, трепещущим комком страха и решимости. Он поднимает голову. Часовня. Она стоит перед Ним. Не разрушенная, а целая. Крыша на месте, в оконных проемах видны остатки витражей. Но от нее все равно веет смертью. Он делает шаг вперед. Рядом с Ним — другая фигура. Высокая, в длинном плаще. Степан. Алексей не видит его лица, только чувствует его присутствие — холодное, давящее, как скала.

— Готов? — спрашивает Степан. Его голос глухой, без эмоций.

— Да, — отвечает Его голос. Голос Артема. Он хриплый от волнения.

— Помни, ты — проводник. Твое сознание — ключ, который отопрет дверь. Мое сознание последует за тобой. Я найду то, что мне нужно, а ты получишь свой миг. Свой шанс.

— А если… Тень?

— Со мной она не рискнет, — в голосе Степана слышится презрительная усмешка. — Она сторож. А я… я знаю дорогу лучше.

Они заходят внутрь. Часовня не освещена, но странный, фосфоресцирующий свет исходит от самих стен. Они покрыты теми же странными символами, что и зажигалка. В центре помещения — каменная плита, похожая на алтарь. На ней вырезан сложный лабиринт.

— Начинай, — приказывает Степан.

Артем подходит к плите, кладет на нее дрожащие руки. Он закрывает глаза. Алексей чувствует, как внутри Него что-то раскрывается, как лопается невидимая оболочка. Это похоже на смерть. Сознание начинает течь, как вода, уходя в камень, вглубь, сквозь слои времени. Он видит бегущие образы, лица, улицы. Прошлое обрушивается на Него лавиной. Он кричит, но звука нет. Он — река, он — проводник.

И тут Алексей чувствует нечто новое. Чужое сознание входит в этот поток. Тяжелое, холодное, как лед. Степан. Он проходит сквозь открытую Артемом дверь, как паразит, цепляясь за его душу.

— Держи порот открытым, — доносится Его голос, уже откуда-то издалека. — Я ненадолго.

Артем из последних сил удерживает связь. Боль невыносима. Кажется, его разум вот-вот распадется на атомы. Он видит, как Степан в мире прошлого идет по улице, подходит к одному из домов, исчезает в нем.

Проходят минуты. Часы? Время здесь теряет смысл.

И вдруг Артем чувствует нечто. Не Степана. Другое. Нечто огромное, темное, пробуждающееся в глубинах временного потока. Оно приближается. Быстро. Оно чувствует вторжение. Чувствует незаконно открытую дверь.

Тень.

Она не имеет формы. Это — сама Тьма, обретающая сознание. Холод, идущий из самого сердца мироздания. Она надвигается на Него, на Артема, на якорь, удерживающий врата.

— Степан! — пытается крикнуть Артем. — Она здесь! Закрывай!

Но ответа нет. Степан где-то там, в прошлом, и ему нет дела до предупреждений.

Тень набрасывается. Не на тело, а на сам разум Артема. Холод пронзает Его, как миллионы игл. Он чувствует, как его воспоминания, его любовь, его боль — все вырывается из него и замерзает, превращаясь в пыль. Это не смерть. Это — стирание.

— СТЕПАН! — это уже не крик, а предсмертный хрип.

И в этот миг Алексей видит Его. Степан появляется в дверях Часовни прошлого. В его руке — небольшой черный ящик, испещренный теми же символами. Его лицо… Его лицо выражает не страх, а торжество. Он получил, что хотел.

— Прощай, Зеркало, — говорит Степан, и его голос звучит одновременно и из прошлого, и из настоящего. — Ты выполнил свою роль.

Он делает какое-то движение рукой. Ящик в его руке вспыхивает. И связь… обрывается.

Артем падает на каменный пол Часовны в своем времени. Он еще жив. Но Тень уже здесь, в Его разуме. Она пожирает Его изнутри. Его рука судорожно лезет в карман, нащупывает ключ. Не железный ключ от врат, а маленький, от своего дома. Он должен… он должен предупредить. Кто-то. Любого. Он должен…

Последнее, что видит Алексей глазами Артема, — это каменный потолок Часовны, и на нем — тень. Не метафорическая Тень, а реальная, отбрасываемая чем-то высоким и худым, что склонилось над Ним. И пара горящих, как угли, глаз в темноте.

Видение исчезло. Алексей рухнул на колени, его вырвало прямо на землю. Он дрожал всем телом, рыдая и задыхаясь. Он не просто видел это. Он чувствовал это. Боль. Ужас. Предательство. Холод Тени, пожирающей его душу. Он чувствовал, как умирает Артем.

Он пролежал так, может, пятнадцать минут, пока спазмы не отпустили его. Он поднял голову. Солнце снова скрылось за тучами. Часовня стояла перед ним, безмолвная и разрушенная. Но теперь он знал. Он знал, что случилось в ту ночь. Степан использовал Артема как живой ключ, как батарейку для своего путешествия в прошлое. А когда появилась Тень — Страж, он просто бросил его, отрезал, как отработанный материал. Артем был не просто убит. Он был принесен в жертву.

Алексей с трудом встал на ноги. Его взгляд упал на зажигалку, все еще лежавшую на земле. Он поднял ее. Металл был ледяным. Это была зажигалка Степана. Он выронил ее тогда, в ту ночь, когда обрывал связь. Или… или он оставил ее здесь специально? Как знак? Как предупреждение?

Алексей сунул зажигалку в карман. Он больше не сомневался. Все было правдой. Каждое слово в дневнике. Зеркала. Врата. Тень. И Степан — предатель и убийца, хладнокровный искатель приключений в чужих жизнях, охотник за артефактами из прошлого.

Он повернулся и побрел прочь от Часовны, чувствуя себя на десять лет старше. Он был больше не просто читателем. Он был свидетелем. Единственным живым человеком, который знал правду о смерти Артема Костина.

И эта правда делала его мишенью.

Он шел по лабиринту переулков, не разбирая дороги, и вскоре понял, что заблудился. Он свернул в какой-то особенно узкий и темный проход между двумя домами. И тут его охватило странное ощущение. Чувство дежавю. Он уже был здесь. Не в реальности, а в видении. В дневнике.

Он остановился и посмотрел на стену одного из домов. На ней висела старая, ржавая вывеска, почти нечитаемая. Но он знал, что там написано. «Табачная лавка». А в видении Артема здесь была кондитерская, пахнущая ванилью.

И тут мир снова дрогнул. Но на этот раз не сильно. Не видение, а лишь его отголосок. Краем глаза он увидел, как каменная стена на миг становится деревянной, как из щелей между булыжниками мостовой пробивается трава, а в воздухе витает сладкий запах жженого сахара и табака. Это длилось мгновение и исчезло.

Алексей замер. Его дар… его проклятие… оно пробуждалось. Чтение дневника и видение в Часовне сделали его восприимчивым, как и Артема. Он тоже становился Зеркалом.

Он поспешил выйти из переулка на более-менее оживленную улицу. Ему нужно было домой. К безопасности. К тому, что осталось от безопасности.

По пути он зашел в небольшой магазинчик купить хлеба и воды. Пока стоял в очереди, его взгляд случайно упал на витрину соседнего магазина — антикварного. В пыльном окне были разложены разные безделушки: старые часы, статуэтки, книги. И среди них…

Среди них стояла фотография в старой деревянной рамке. На фотографии было запечатлено несколько человек. И один из них… один из них был тот самый человек, чье лицо он видел в первом видении. Тот, кто стоял в Часовне с Артемом. Степан.

Алексей, забыв про очередь, выбежал на улицу и подошел к витрине. Да, это был Он. Такое же худое лицо с острыми скулами, такой же пронзительный, холодный взгляд. Он был одет в костюм начала XX века и стоял в группе других людей, таких же старомодных. На обороте фотографии, которую Алексей смог разглядеть сквозь стекло, была надпись выцветшими чернилами: «Общество истории города. 1912 год».

1912 год. Сто с лишним лет назад. А на фотографии он выглядел так же, как в видении 1999 года. Так же, как, возможно, выглядит сейчас.

Алексей отшатнулся от витрины, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног. Степан не просто бессмертен. Он путешественник во времени. Или нечто, что умеет перемещаться между эпохами. И он все еще здесь. В городе.

Алексей повернулся и почти бегом бросился к дому. Он бежал, чувствуя на себе чей-то взгляд. Взгляд из прошлого. Взгляд человека, который не стареет. Взгляд убийцы.

Он влетел в свою парадную, взбежал по лестнице, запихнул ключ в замок с трясущимися руками и захлопнул дверь за собой, прислонившись к ней спиной. Он был дома. В безопасности.

Он сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоиться. Потом подошел к столу, чтобы поставить принесенную воду. И тут он замер.

На чистой столешнице, там, где утром ничего не было, лежал небольшой листок бумаги. Сложенный пополам.

Алексей медленно, как в кошмаре, подошел ближе. Он взял листок. Развернул его.

На бумаге, ровным, безличным почерком, было написано всего три слова:

«ТЫ СЛЕДУЮЩИЙ. ЗЕРКАЛО.»

Алексей уронил листок. Он отступил к стене, скользя по ней спиной, пока не опустился на пол. Он сидел, обхватив голову руками, и тихо, безнадежно плакал.

Он был не свидетелем. Он был мишенью. Степан знал о нем. Степан нашел его. И теперь охота началась.

Глава третья: Чернильные воды Леты

Бумажный самолетик. Именно так выглядела записка, лежавшая на полу. Алексей смотрел на нее, не в силах пошевелиться, и в голове его крутилась одна абсурдная деталь: «Зеркало» было написано с заглавной буквы. Не «ты следующий зеркало», а «ты следующий. Зеркало.» Словно «Зеркало» было не метафорой, а титулом. Должностью. Приговором.

Прошла ночь. Короткая, прерывистая, наполненная кошмарами, в которых лицо Степана с фотографии 1912 года сливалось с лицом невысокого человека, продававшего ему вчера хлеб. Алексей не спал. Он сидел, прислонившись к стене возле двери, с кухонным ножом на коленях. Каждый шорох за стеной, каждый скрип старых водопроводных труб заставлял его вздрагивать и сжимать рукоять до побеления костяшек.

С рассветом пришло не облегчение, а тупое, выматывающее оцепенение. Страх никуда не делся, он просто въелся в кости, стал фоном, на котором проигрывалась его новая реальность. Он был отмечен. Избран. Следующий в очереди на уничтожение.

Он поднял записку. Бумага была обычной, копировальной, без каких-либо отличительных признаков. Чернила — стандартные синие. Почерк — ровный, без наклона, будто напечатанный. Ни эмоций, ни индивидуальности. Как отчет.

«Как он вошел? — лихорадочно думал Алексей, проверяя дверь и окна. — Замок не взломан. Окна закрыты. Может, через вентиляцию? Или… или он использовал то же, что и тогда, в Часовне? Прошел сквозь стены? Сквозь время?»

Эта мысль была самой пугающей. Если Степан мог перемещаться не только в прошлое, но и в настоящее, минуя физические преграды, то никакие замки не спасут. Никогда.

Он заварил крепчайший кофе, руки его все еще дрожали. Он должен был думать. Действовать. Сидеть в западне и ждать, когда за ним придут, — это было равносильно самоубийству. Но что он мог сделать? Бежать? Но куда? Если Степан и вправду был тем, кем казался, то расстояние для него не имело значения. Остаться и сражаться? Сражаться с кем? С призраком? С путешественником во времени? С тем, кто за сто лет не постарел ни на день?

Оставалось только одно. Единственный источник информации, единственный ключ к пониманию того, что происходит. Дневник. Он проклинал тот день, когда поднял его, но теперь эта серая тетрадь была его единственным оружием. Убогим, ненадежным, но оружием.

Он снова открыл сейф. Тетрадь лежала там, безмолвная и тяжелая. Он вынул ее с чувством, будто достает из могилы собственное тело. Он больше не боялся видений. Он боялся того, что они откроют. Но бояться было поздно.

Он сел за стол, отодвинув нож в сторону. Он решил читать не подряд, а выборочно. Искать упоминания о природе дара «Зеркал». О том, как он работает. О слабостях. О том, как защититься.

Он начал с самых ранних записей, тех, где Артем только начинал испытывать «сдвиги». Он вчитывался в каждую строчку, ища не только явные указания, но и скрытые смыслы.

«…краем глаза я увидел не мокрый асфальт и грязные стены, а сухую брусчатку. Фонарь был не современным, уродливым столбом, а старым, кованым…»

«…Я сосредоточился на Анне, на нашем первом свидании, мы ведь здесь гуляли. Мир поплыл…»

Сосредоточился на воспоминании. На сильной эмоции. Это был ключ. Дар активировался не сам по себе, а через призму личного, эмоционально заряженного воспоминания, связанного с местом. Артем был якорем, который цеплялся за свое прошлое, и этот якорь рвал ткань настоящего, обнажая прошлое физическое.

Но у Алексея не было таких воспоминаний в этом городе. Его прошлое было где-то далеко, в другом месте, с другим человеком. Значит ли это, что он в безопасности? Нет. Потому что в Часовне он видел прошлое Артема. Чужое. Он стал проводником для чужой памяти. Дневник стал его якорем. Читая его, проживая чужую боль, он настраивал свою душу на волну Артема. Он становился им. И теперь, судя по всему, этот канал был открыт.

Он нашел запись, которая заставила его замереть.