Бесплатный фрагмент - Дом

Предисловие

Дорогие читатели!

Перед тем как вы погрузитесь в эту книгу, я хотел бы поделиться с вами своим опытом использования современных технологий в творческом процессе. При создании этих историй я воспользовался искусственным интеллектом как удобным инструментом, который помог мне развить идеи и глубже исследовать темы, которые мне близки.

Современные технологии открывают новые горизонты для творчества, позволяя авторам находить вдохновение и развивать свои мысли с большей гибкостью. Я верю, что использование ИИ обогащает творческий процесс и позволяет нам более полно выражать свои идеи.

Надеюсь, что вы найдете в этих рассказах что-то, что резонирует с вами. Спасибо, что решили провести это время со мной.

С уважением, Никита Кашаев

Девочка, которая не любит мух

Глава первая

Маша всегда ненавидела мух. С детства её пугали эти жужжащие комочки беспокойства, появлявшиеся будто из ниоткуда, заставляя её вздрагивать и отворачиваться. Даже одним своим присутствием мухи могли испортить ей настроение — словно были вовсе не случайными гостями, а посланниками чего-то неприятного и чуждого, чего она ещё не понимала, но чувствовала интуитивно. Их жужжание, громкое и пронзительное, будто вторгалось в её мысли, оставляя ощущение, что нечто мрачное заглянуло в её душу.

Она могла долго смотреть, как мухи ползают по стеклу, неспешно переползают с одной точки на другую, будто выжидая момента, когда её внимание ослабнет, чтобы снова ударить своим жужжанием по нервам. Летом она просила родителей закрывать все окна сетками и дверные проёмы занавесками, но даже эти меры не помогали. Они словно находили лазейки специально, будто знали, где и как проникнуть к ней. Время от времени мухи проникали в дом, кружились над столом или садились на спинку её стула, вызывая у Маши непреодолимое желание вскочить и убежать прочь.

Однажды, когда она была совсем маленькой, ей приснился сон, оставшийся в её памяти на всю жизнь. В этом сне Маша стояла в пустой, полуразрушенной комнате с потрескавшимися стенами, а вокруг неё кружились десятки мух. Они садились ей на руки, на шею, на волосы, и сколько бы она ни пыталась их согнать, они возвращались, словно притянутые к ней какой-то неведомой силой. Проснувшись, она ощутила на себе этот липкий, тяжёлый страх, который с тех пор сопровождал её каждое лето.

Чем старше становилась Маша, тем больше её беспокоил этот страх. Другие люди не обращали на мух внимания, а если и замечали их, то просто отмахивались. Но для Маши это была настоящая пытка. Она задумывалась, почему обычное, пусть и неприятное насекомое, вызывает у неё столь сильное чувство неприязни и отвращения. Её начинало тревожить, что страх, с которым она росла, может скрывать в себе нечто большее. Но это что-то, как будто спрятанное в тёмном углу её сознания, ускользало от неё, оставляя только лёгкий привкус беспокойства, который появлялся каждый раз, когда в воздухе раздавалось знакомое жужжание.

Её воспоминания хранили странные образы: однажды, ещё маленькой, она сидела на кухне, и муха села прямо на её тарелку. Она застыла, глядя, как насекомое неторопливо перебирает своими лапками, словно что-то решая. Этот миг остался в её памяти чётко и ясно, но только как неясное чувство отвращения и страха. Муха тогда будто знала, куда пришла, как будто её присутствие было частью некой игры, в которую ей приходилось играть без её воли. Эта мысль, туманная и пугающая, становилась со временем всё более настойчивой, как если бы сама её память намекала на то, что мухи имеют к ней странное, пугающее отношение.

С годами эта мысль набирала вес, и Маша уже не могла просто отмахнуться от мух как от обычных тварей. Временами ей начинало казаться, что эти создания что-то знают о ней. Знают нечто такое, чего она сама не помнит. И каждое их жужжание — это словно издевательский шёпот, намёк на что-то важное, сокрытое глубоко в её памяти. Неведомое чувство отвращения уже переходило в страх, страх перед тем, что мухи таят в себе часть её прошлого, от которой она старалась уйти, но не могла избавиться.

Когда ей было пятнадцать, ей приснился сон, который преследовал её даже после пробуждения. Она стояла посреди тёмного, безлюдного поля, окружённая туманом и странным запахом, напоминающим разлагающуюся листву и затхлую воду. Вокруг неё кружились тысячи мух, образуя плотное кольцо. Они кружились, набирая скорость, как если бы это был не просто рой, а некий ритуал, в котором Маша должна была занять центральное место. И каждый звук их крыльев звучал ей всё более жутко — так, словно мухи что-то шептали, словно знали её тайну, о которой она даже не догадывалась.

Проснувшись, Маша долго не могла стряхнуть с себя ощущение липкого ужаса. Ей казалось, что этот сон был не просто случайным кошмаром, а каким-то сигналом, посланием из её прошлого, которое она так и не смогла расшифровать. Но с каждым днём, когда она слышала их жужжание, в её сердце крепло чувство, что мухи — это не просто насекомые, а её тени, её невидимые спутники, в которых заключён ответ на вопрос, который она боялась задать даже самой себе.

Глава вторая

Прошло много лет, и страх Маши перед мухами не утихал. Теперь это чувство накатывало на неё сильнее, чем когда-то в детстве. Её жизнь потихоньку шла своим чередом, и о детских страхах она старалась забыть, но порой страх возвращался — обычно в самые неожиданные моменты. Достаточно было увидеть, как муха проникает в дом и садится на подоконник, чтобы ей снова стало не по себе.

Той осенью Маша приехала в дом своей бабушки, стоящий на окраине маленькой деревни, окружённой густым лесом. Это место всегда казалось ей таинственным и спокойным, словно отдельный мир, где время текло медленнее, чем в её городской жизни. В этом доме её бабушка жила одна и, как сама говорила, в полном согласии с природой. В деревне не было толком ни магазинов, ни соседей — только лес, поле и её бабушка, которая знала каждый уголок и каждый шорох.

В тот день солнце едва касалось горизонта, окутывая всё вокруг мягким, почти туманным светом. Маша сидела на крыльце, прислушиваясь к шуму деревьев. Внезапно она заметила муху, ползущую по перилам рядом с её рукой. Она уже было собралась отмахнуться от неё, но вдруг застыла. Насекомое вело себя странно — оно почти не двигалось, лишь изредка пошевеливая крыльями, и, казалось, не собиралось улетать, как другие мухи. В тот миг в её памяти всплыл тот сон — поле, окружённое туманом, и тёмный рой, который кружил вокруг неё.

Маша почувствовала лёгкий холодок, пробежавший вдоль позвоночника, и поежилась. Она хотела отогнать муху, но что-то внутри удерживало её. Это маленькое существо почему-то напомнило ей что-то из прошлого, и у неё появилось ощущение, что если она останется в неподвижности, то сумеет уловить ответ, которого так боялась. Вдруг ей показалось, что на тёмной спинке мухи различима какая-то крошечная деталь — едва заметная линия, похожая на символ или букву. Маша прищурилась, стараясь разглядеть этот крошечный знак, но чем внимательнее она всматривалась, тем сильнее её охватывало тревожное ощущение, будто бы муха тоже смотрит на неё.

Внезапно, словно очнувшись, она резко отдёрнула руку. Муха взлетела, но не улетела далеко, а описала круг и снова вернулась, как будто намеренно держалась поблизости. Маша невольно оглянулась: бабушка в этот момент вышла из дома и заметила её напряжённый взгляд.

— Что ты там увидела, Машенька? — спросила она, тихо усмехнувшись, как будто знала её ответ.

— Муха… — пробормотала Маша, слегка смущённая своей собственной реакцией. — Просто муха… но мне показалось, что на её спинке… — Она осеклась, не зная, как объяснить свои чувства.

— Ах, мух боишься, как и в детстве, — кивнула бабушка, поглаживая Машу по плечу. — Страх — штука сильная, знаешь ли. У всех он свой, но, как ни странно, именно он нас в жизни и ведёт.

Маша задумалась над словами бабушки, но не стала задавать лишних вопросов. Они вернулись в дом, где бабушка налила ей чашку чая и уселась напротив, смотря на неё внимательно, будто размышляла о чём-то давно забытом.

— Ты когда-нибудь думала, почему мухи тебя так пугают? — неожиданно спросила бабушка, словно улавливая её мысли.

Маша покачала головой. Этот вопрос преследовал её с детства, но она никогда не находила ответа, а страх лишь накапливался, оставаясь неразгаданной тайной.

— Когда я была маленькой, — сказала она, — мне всегда казалось, что они… за мной следят. Глупо звучит, но иногда я чувствую, будто они знают обо мне что-то, чего я сама не помню.

Бабушка нахмурилась, её взгляд потемнел, и на её лице появилось выражение едва уловимой тревоги.

— Ты удивишься, — тихо сказала она, словно опасалась, что кто-то подслушает, — но у многих людей есть похожие страхи, связанные с насекомыми. Иногда это как след от прошлых жизней или от глубокой, болезненной памяти.

— Памяти? — переспросила Маша, её сердце забилось быстрее. — Памяти о чём?

Бабушка ненадолго замолчала, её взгляд устремился вдаль, как если бы она что-то вспоминала.

— Не знаю, как сказать, — начала она, подбирая слова. — Но иногда страхи, которые нам кажутся детскими или нелепыми, это знаки… знаки того, что мы что-то забыли или, может быть, не хотим помнить. Что-то, что когда-то было очень важным.

Эти слова оставили Машу в смятении. Её детский страх, который она всегда списывала на излишнюю чувствительность, теперь казался чем-то значительным, почти мистическим. Она подумала, а не скрывается ли за её страхом что-то большее, какая-то часть её самой, которую она от себя прячет.

Когда они сидели вдвоём в тишине, Маша снова услышала жужжание. Муха, которая перед этим была на подоконнике, снова приблизилась и села на край её чашки, словно она и в самом деле знала, о чём они говорят. Маша не отводила взгляд, чувствуя, что в этот момент муха — не просто насекомое, а маленький ключ к чему-то сокровенному, что ждёт её в темноте её памяти.

Бабушка мягко вздохнула и, как будто ненароком, добавила:

— Знаешь, если хочешь понять, почему ты боишься, просто задай себе вопрос, чего ты пытаешься избежать.

Маша медленно кивнула. Но это был вопрос, на который у неё не было ответа.

Глава третья

После разговора с бабушкой страх перед мухами перестал казаться Маше чем-то простым и детским. Её охватило чувство, что за этим страхом кроется нечто важное, и что-то в этом доме, в этой деревне должно помочь ей вспомнить. Она решила остаться у бабушки ещё на несколько дней, надеясь, что ответ как-то найдётся сам.

Вечерами Маша выходила на улицу и сидела на старой деревянной скамейке перед домом, прислушиваясь к шорохам ночного леса и редким щелчкам насекомых в траве. Порой она улавливала тонкий запах прелой листвы, отдававший чем-то нездешним, и ей казалось, что она уже когда-то была здесь — но не как она сама, а будто бы кем-то другим. Это ощущение усиливалось с каждым днём.

Однажды ночью, когда луна скрылась за облаками, Маша проснулась от тихого, настойчивого жужжания. Едва раскрыв глаза, она заметила, что в комнате, прямо над её лицом, кружится муха, чернея на фоне тусклого света из окна. Её движения были быстрыми и хаотичными, но чем больше Маша смотрела на насекомое, тем отчётливее казалось, что оно ведёт себя намеренно, будто знало, что она проснётся.

Маша села на кровати, глядя на муху, которая вдруг остановилась на краю её подушки. Её взгляд застыл, и неожиданно перед глазами вспыхнул образ: чья-то рука — не её, но до странности знакомая — медленно тянулась к мухе. Это видение пришло так внезапно, что она вздрогнула. В этом простом жесте было что-то странное, почти тревожное, словно он был частью давно забытой истории, скрытой где-то на краю сознания.

Затаив дыхание, она попыталась сосредоточиться, углубляясь в это чувство. Её разум откликнулся вспышкой воспоминания: тёмная, влажная комната с облупленными стенами, в воздухе висит густой запах сырости. Ей было страшно, и она пыталась поймать муху, жужжащую вокруг неё, как будто от этого зависела её жизнь. Этот образ вырвался наружу как чужая, но странно знакомая боль.

Сбросив одеяло, она встала и вышла из комнаты, дрожа от охватившего её ощущения, будто она вот-вот откроет тайну, которую давно забыла. В доме было тихо. Она осторожно прошла по коридору и спустилась в старый погреб, который бабушка редко использовала. Здесь, в прохладной темноте, пахло землёй и чем-то пряным, давно запечатанным.

Она нащупала выключатель и включила свет. Стены погреба, обшарпанные и влажные, казались живыми в тусклом свете лампочки. Она медленно оглядела полки, заваленные старыми банками и коробками, когда её взгляд упал на пыльный ящик в углу. На его крышке был нарисован знакомый символ — тот самый, который она как-то увидела на спинке мухи.

Маша осторожно подняла крышку. Внутри лежали фотографии, потемневшие от времени, и письма, написанные странным, аккуратным почерком. В одном из них она увидела своё имя. Маша замерла, чувствуя, как сердце гулко бьётся в груди.

В письме говорилось о женщине, её матери, которая когда-то, много лет назад, жила в этом доме. Её мать страдала от странного страха перед мухами — так же, как и Маша. В письме упоминалось, что эта женщина была уверена: мухи — это не просто насекомые, а своего рода посланники, наблюдатели, которые следят за ней, чтобы не дать вспомнить что-то ужасное, что случилось в прошлом.

Её руки дрожали, когда она дочитывала последние строки. Там было написано, что её мать верила: мухи хранят часть её души, часть боли, которую она перенесла, и если она вспомнит, то мухи уйдут, но вместе с ними уйдёт и часть её самой.

Маша стояла в темноте погреба, осознавая, что её страх — это не просто детская фобия, а нечто большее, что прошло через поколения. Она закрыла коробку и медленно вышла наружу. Теперь ей предстояло принять решение: попытаться вспомнить то, что скрывалось за этим страхом, или позволить тайне остаться нераскрытой, зная, что мухи будут всегда рядом, как тени её прошлого.

Той ночью, сидя на крыльце в темноте, Маша почувствовала странное спокойствие. Её страх казался теперь не таким пугающим, как раньше, и мухи, кружившие вокруг, выглядели почти дружелюбно — как напоминание о том, что в её жизни было что-то, что она уже никогда не вспомнит, но всегда будет чувствовать. Утром предстояло уезжать, но она знала, что когда-нибудь вернётся сюда снова — туда, где ночная тишина хранила её тайны.

Попутка

Четыре человека, незнакомых друг с другом, устроились в темном старом универсале, который шёл через ночные леса и мрачные поля. Звёздное небо казалось недостижимым, а тьма снаружи была такой густой, что в ней можно было потерять не только себя, но и всё, что хоть раз ощущал. Водитель, средних лет, в рваных джинсах и с бородой, крутил ручку громкости радио, которое вместо музыки издавало звук, похожий на треск.

— Так, ребята, у нас четыре часа пути, — произнёс он, стараясь создать атмосферу доброжелательности, — давайте развлекаться. Кто-нибудь хочет рассказать что-нибудь о себе?

Первым заговорил молодой человек в очках, у которого были разного цвета носки.

— Я пишу стихи, — начал он, стараясь произвести впечатление.

Интересно! И о чем ты пишешь? — спросила девушка.

— Знаете, о разном. Я пишу о жизни, о смерти и о том, как уходит время — ответил парень.

— Уходит время? — переспросил другой пассажир, пожилой мужчина с глубокими морщинами, который молчал до этого момента. — Но время никогда не уходит. Оно просто меняет форму, как вода. Пейзаж вокруг меняется, но сам процесс течения остается неизменным.

— Да, но иногда вода превращается в лед, — ответил поэт, — И тогда всё останавливается. Вспомните зиму, когда всё вокруг замерзает. Вот тогда время, кажется, уходит.

— Но это ведь абсурд, — заметила девушка. — Время не останавливается, даже если мы не можем его видеть.

Молодой поэт усмехнулся.

— А если время — это просто иллюзия? Может быть, мы находимся в симуляции, и каждый наш разговор — это код, который просто выдаёт для нас ответы. В этом случае, кто вообще задаёт вопросы?

— Я всегда думал, что ответы зависят от вопросов, — произнёс водитель, усмехнувшись. — Но кто знает, может быть, в этой машине мы просто запутались в бесконечности человеческих мыслей, как пауки в своих сетях.

Девушка вдруг обернулась к нему.

— Если бы у нас был паук, он, вероятно, создал бы ещё одну сеть, и мы были бы его добычей. Я бы не хотела стать частью чьей-то ловушки.

— Кто знает, возможно, это именно так, — сказал пожилой мужчина. — Мы все заперты в своих ловушках, даже если думаем, что свободны. Свобода — это просто ещё одна иллюзия, которую мы создаём, чтобы не сходить с ума от абсурда существования.

— Значит, все мы, по сути, абсурдные существа, пытающиеся понять смысл своего существования в этой космической пустоте? — спросил поэт, и его голос звучал всё более задумчиво.

— Или просто четыре человека которые застряли в этом универсале, — добавила девушка.

Все разом рассмеялись, а затем замолчали. В тишине лишь слышалось урчание мотора и шум дороги под колёсами. Каждый из них погрузился в свои мысли, пока машина не проехала мимо неприметной автозаправки, которая блестела огнями, словно звезда среди пустоты.

— Смотрите, — сказал водитель, — как будто мы проезжаем мимо своих жизней, не останавливаясь. Заправка — это символ нашего существования. Мы заправляемся, чтобы продолжать путь, а что, если не заправимся?

— Если не заправимся, мы остановимся, — ответила девушка, — но ведь остановка — это тоже часть пути. Может, это и есть смысл?

Молодой поэт посмотрел в окно, а затем вернулся к диалогу.

— Но тогда как нам определить, когда остановиться, а когда двигаться дальше? Может, смысл в том, чтобы продолжать искать, даже если мы не знаем, что ищем?

— Или просто наслаждаться поездкой, — добавил пожилой мужчина, — даже если в итоге нас ждет только темнота.

Четверо попутчиков обменялись взглядами, и в их глазах появилось понимание. Время летело, как облака над головой, и с каждым пройденным километром они становились ближе друг к другу, несмотря на всю необычность их ночного пути.

И когда машина наконец остановилась, они вышли на пустую дорогу, окруженную невысокими домами. Большинство построек имели потрёпанный вид, как будто о них давно забыли, но один дом выделялся свежеокрашенным забором, который странно контрастировал с общей атмосферой запустения.

Забор

Глава первая

Он просыпался рано, даже когда не было нужды. Всегда. Задолго до того, как просыпалась остальная часть мира, он уже был на ногах. В доме было тихо, почти мертвенно тихо. Этот мир в ранние часы был его, и он жил в нём так же, как жил в своем собственном, небольшом, абсолютно закрытом от внешнего мира доме. Он любил эту тишину, не испытывая желания делить её с кем-либо. Просыпался он без будильника, сам, словно по внутреннему часу, который крутился в его голове, тихо и неумолимо.

Когда первые лучи солнца начинали пробиваться сквозь занавески, он уже стоял у окна и смотрел на свой участок. Всё было спокойно, и этот момент был его собственным маленьким ритуалом. Он не любил шумных людей, не любил суету города и всего, что с ним связано. Его маленький уголок был его миром, и этот мир был не только тишиной, но и идеальностью. Здесь не было места для случайностей. Всё, что касалось его дома, его участка, его жизни, было тщательно выстроено и проверено. Здесь не было ничего лишнего. Каждый камень, каждый куст, каждый элемент ландшафта — всё стояло на своём месте.

Сегодня, как и каждое утро, он медленно, с небольшими паузами, двигался через весь двор, делая шаги, как будто не мог спешить. Он был стар, но не чувствовал себя старым, и каждое утро походка его была ровной, уверенной, будто ещё в молодости, когда он чувствовал силу в своих ногах. Подходя к забору, он спокойно осматривал его, как старого друга. Его забор был его самым важным делом, его самым важным достижением. Всё в жизни может быть несовершенным, но забор был идеален. Он сам его построил. Лично подобрал доски, тщательно измерил каждую из них и надёжно закрепил на основании. Он считал, что только так, своими руками, можно создать нечто достойное.

Он считал, что должен быть порядок. Идеальность. Если в жизни что-то шло не так, если она казалась пустой и бессмысленной, он мог всегда прийти сюда, к этому забору, и удостовериться, что хотя бы здесь всё в порядке. Он начинал проверку с самых углов, осматривая, чтобы каждая доска стояла вровень с соседними, чтобы зазоры между ними были такими, какими должны были быть. Он придирчиво всматривался в каждую щель и каждый гвоздь, чувствуя своё спокойствие, когда всё было в порядке. Этот забор стал чем-то больше, чем просто деревянной конструкцией. Это был символ того, что он мог контролировать, символ того, что его жизнь хоть в чём-то имеет форму, структуру. Всё остальное было беспорядком, постоянными ошибками, которые он не мог избежать. Но здесь, у забора, всё было иначе.

Он стоял, проводя рукой по тёплым доскам, и чувствовал, как они чуть дрожат от света, как будто это был живой организм, который вместе с ним переживал каждый его день. Это ощущение было для него важным. Это был его утренний ритуал — тихий, безмолвный, почти священный.

Он мог бы спокойно утром позавтракать, спокойно сидеть в кресле и читать газету, но вместо этого он выходил во двор. Забор не мог подождать. Всё остальное могло быть отложено, но не он. Это был его единственный шанс на порядок, на реальность, в которой он мог быть уверенным. Забор был его маленьким миром, который он строил, который он защищал от всего, что могло его разрушить. И каждый день проверка была для него не просто обязанностью, а смыслом. Это было тем, что делало его день особенным.