Бесплатный фрагмент - Дороги, мозоли и пиво. 2

Дороги, мозоли и пиво: Часть вторая

Автобиографическая повесть

Автор: Серик

Оглавление

Глава 1: Лондон — стр. 1

Глава 2: Копенгаген — стр. 9

Глава 3: Дуйсбург — стр. 17

Глава 4: Дуйсбург — стр. 25

Глава 5: Киев — стр. 33

Глава 6: Киев — стр. 41

Глава 7: Нью-Йорк — стр. 49

Глава 8: Нью-Йорк — стр. 57

Глава 9: Вена — стр. 65

Глава 10: Брюссель — стр. 73

Глава 11: Лондон — стр. 81

Глава 12: Париж — стр. 89

Глава 13: Стокгольм — стр. 97

Глава 14: Париж — стр. 105

Глава 15: Мальта — стр. 113

Глава 16: Париж — стр. 121

Глава 17: Париж — стр. 129

Эпилог: Лондон — стр. 137

Глава 1: Лондон

Лондон был серым, как старый свитер, который хочется выбросить, но он всё ещё греет. Дождь моросил, оставляя на асфальте Шафтсбери-авеню мелкие лужи, где отражались красные двухэтажные автобусы и неоновые вывески китайских ресторанов. Офис «ByteWave» гудел, как улей: кодеры в наушниках стучали по клавиатурам, запах кофе из Старбакса смешивался с духом прогорклого сэндвича Саймона, лысого менеджера с вечно красным лицом. Он орал в Zoom: «Дедлайны горят, ребят, шевелитесь, или я вас всех уволю!» Я сидел у окна, глядя на мокрую улицу, где туристы в цветных дождевиках толкались у сувенирных лавок, покупая магниты с Биг-Беном. В кармане — двести фунтов, на счету — долг за квартиру в три тысячи. В голове — Алина. Её кольцо с гравировкой «Саша + А.» Лежало в ящике стола, как старый долг, который не вернуть. Я бросил её в Харькове два года назад, когда она смотрела на меня глазами цвета моря и шептала: «Ты всегда выбираешь не тех, Саша». Её голос до сих пор звучал в ушах, как эхо.

Телефон завибрировал, выдернув меня из мыслей. Артём, харьковский кореш с бородой лесоруба и голосом, который пробивал любой шум, рявкнул: «Санёк, ты что, планктон офисный стал? Погнали в паб, встряхнём твои мозоли!» Я усмехнулся, чувствуя, как в груди защемило. Артём всегда знал, как вытащить меня из тоски, даже когда я сам не хотел. Мы встретились в Сохо, в «The Rusty Anchor», где пахло тёплым элем, жареной картошкой и чуть приторным ароматом духов от девчонок за барной стойкой. За окном мигали неоновые вывески «красных кварталов» — Сохо жил своей ночной жизнью, где девушки в коротких платьях смеялись под фонарями, а пьяные туристы орали про финал Лиги чемпионов. Артём заказал два пинта стаута, чокнулся со мной так, что пиво чуть не расплескалось, и выдал: «Слышал, твоя Жюли в Камдене шляется. С блокнотом, рисует мосты, как ненормальная. Чё за девка, Санёк? Опять за ней побежишь?»

Жюли. Имя резануло, как нож по старой ране. Художница с тёмными волосами, зелёными глазами и запахом масляной краски, который въелся в её свитера. Я встретил её год назад в Париже, в кафе у Сены, где она сидела с блокнотом, рисовала мосты и улыбалась, но всегда оглядывалась, будто кто-то следил. Её голос был мягким, с лёгким французским акцентом: «Саша, ты веришь в судьбу?» Я тогда засмеялся, сказал что-то глупое, но её глаза запали в душу. Она сбежала через неделю, оставив эскиз моста и записку: «Не ищи». Но я искал. Артём, видя моё лицо, хмыкнул: «Ты, брат, как пёс за костью. Она не твоя. Слышал, у неё тени за спиной — какой-то тип, мутный, шрам на щеке». Я напрягся. «Где слышал?» — спросил. Он пожал плечами, допивая пиво: «Камденский слух, Санёк. Люди болтают, а ты не слушаешь».

Вечером Даша, сестра из Киева, написала в Telegram: «Сашка, не теряй себя. Алина — прошлое, Жюли — мираж. Слышала, Таня в Париже, влипла в историю. Найди её». Даша, с её короткой стрижкой и татуировкой звезды на запястье, всегда чуяла, когда я тону в мыслях. Таня — Одесса, коса до пояса, смех, от которого хочется жить. Мы дружили в Дуйсбурге, пили шнапс у Рейна, и её одесский юмор разрывал меня: «Сашка, шо ты как неживой, давай за маму мою выпьем, она пирожки печёт лучше всех!» Но потом она пропала, оставив только номер в телефоне. Я смотрел на её сообщение, чувствуя, как сердце сжимается. Таня, Жюли, Алина — три тени, которые не давали мне спать. Я ответил Даше: «Таня в Париже? Что за история?» Она написала: «Не знаю, Саш. Но Жюли с ней, и там мутно. Береги себя».

В метро, возвращаясь в свою конуру в Ислингтоне, я заметил его. Мужчина в чёрном плаще, шрам на левой щеке, глаза холодные, как лондонский дождь. Он стоял у турникетов на «Оксфорд-Сёркус», смотрел слишком долго, будто знал, кто я. Я ускорил шаг, чувствуя, как пульс бьёт в висках. В вагоне его отражение мелькнуло в стекле — или мне показалось? «Случайность», — сказал себе, но холод в груди говорил другое. Жюли бежала от кого-то, и этот тип был её тенью. Или моей? Лондон давил, будто знал, что я бегу не только от долгов. Дома я достал телефон и написал Артёму: «Найди мне билет в Копенгаген. Слух, что Жюли там». Ответ пришёл через минуту: «Санёк, ты псих. Но я в деле. Завтра билет у тебя». Я лёг на кровать, глядя в потолок, где трещины напоминали мосты Жюли. Сон не шёл — только её зелёные глаза и шрам того типа.

Глава 2: Копенгаген

Копенгаген встретил солёным ветром с каналов и запахом жареной рыбы, который смешивался с дымом от уличных ларьков. Нюхавн сиял под редким солнцем: цветные домики вдоль воды, отражавшиеся в канале, туристы с фотоаппаратами, щелкавшие каждый угол, и уличные музыканты с гитарами, наяривавшие что-то из Боба Дилана. Артём дал наводку: «Санёк, твоя Жюли в баре «Havfrue’, рисует мосты, как одержимая». Я шёл по брусчатке, вдыхая влажный воздух, где пахло солью, кофе и свежими булочками. Бар прятался в подворотне, стены покрыты граффити русалок и викингов, вывеска скрипела на ветру. Внутри было тесно: бородатые датчане в свитерах, пьяный смех, запах прокуренного эля и сырости. Ларс, местный кореш, с татуировкой дракона на шее и улыбкой пирата, встретил меня у стойки. «Саша, брат, ты что, за викингов теперь? Бери «Карлсберг», не позорься!» — он хлопнул меня по плечу, его смех заглушал шум бара. Я заказал пиво, но мысли были о ней.

На стойке лежала салфетка — эскиз моста, река, тонкие линии, подпись «J.» В уголке. Жюли. Её почерк, как её душа — хрупкая, но острая, будто лезвие. Я сжал салфетку, сердце заколотилось. Бармен, толстый, с серьгой в ухе и татуировкой якоря на предплечье, заметил мой взгляд: «Ищешь ту девчонку? С зелёными глазами, да? Сидела вчера в углу, рисовала, всё оглядывалась, как кошка перед грозой». Его голос был хриплым, с датским акцентом, будто он всю жизнь глушил эль. «С кем была?» — спросил я, стараясь держать голос ровным. Бармен пожал плечами, вытирая стойку: «Тип в кожанке, шрам на щеке, глаза мутные. Не местный, говорил с акцентом, восточный какой-то, не пойму. Они быстро ушли». Я сжал стакан, пиво показалось горьким. Тот же тип, что в Лондоне? Шрам, кожанка, акцент. Сердце ёкнуло, как будто кто-то сжал его в кулаке.

Ларс, уже поддатый, подсел, держа два пива: «Саша, шо за француженка твоя? Слыхал, она в Париж рванула. Подруга её, Таня, там влипла в историю. Какая-то муть с её бывшим, говорят, он не из тех, с кем шутят». Таня. Я вспомнил её косу, одесский акцент, как она смеялась в Дуйсбурге, разливая шнапс: «Сашка, за шо мы пьём? За любовь или за дурь?» Её смех был как солнце, но теперь её имя резало. Что за беда в Париже? Я спросил Ларса: «Что за бывший?» Он закатил глаза, глотнул пива: «Бери ещё „Карлсберг“, брат, и не лезь в их дела. Женщины — это буря, а ты без зонта». Но я не мог не лезть. «Ларс, где она была в Копенгагене?» — я смотрел ему в глаза. Он вздохнул: «В галерее на Стрёгет, говорят, оставила эскиз. Но, Саша, она как тень — тут была, там нет».