Бесплатный фрагмент - Досье Ходжсона, или Тени над Адьяром

Роман

«Досье Ходжсона. Тени над Адьяром».

Часть 1

Глава 1. «Погоня»

Лондон, октябрь 1884 года. Узкая серая улица тускло освещена мерцающими газовыми фонарями и погружена в туман и чужие тайны. Молодой человек с напряженным лицом и горящими глазами, мчится по этой запутанной артерии города, пытаясь догнать кого-то. Вскинув воротник пальто и потуже натянув шляпу на голову, он нырнул в узкий переулок Ист-Энда, едва не споткнувшись о ящики с гниющими овощными обрезками. Дыхание его рвалось наружу белыми клубами, смешиваясь то ли с туманом, то ли со ставшим уже привычным угольным смогом.

Где-то совсем рядом хлопнула дверь. В воздухе повис запах дешевого джина и жареной рыбы. Вывалившиеся из таверны, подпившие посетители не обращали внимания на пробежавших мимо, предпочитая не вмешиваться в чужие дела. С другой стороны улицы был слышен плач ребёнка, а из полуподвального помещения доносились крики ссоры. На секунду Ходжсон отвлёкся. Мелькнувшая впереди фигура вернула к происходящему. Преследуемый шмыгнул за угол, словно призрак. Тень его, скользнув по стене старого здания, скрылась.

Нависающие над переулком высокие кирпичные дома сейчас закончатся. Дальше за углом дорога к докам. Спотыкаясь о ящики и мусор, Ходжсон ускорился. С реки уже доносился запах мазута и ржавого железа, перебивая прежние городские запахи. Где-то в темноте заскрипели колеса повозки, и на дорогу выкатилась телега с углём, перегородив путь и едва не сбив юношу с ног. Вжавшись в стену, он продолжал взглядом преследовать убегавшего. Тот, преодолевая шаткий мостик через канал, вновь удалялся от доков. «Только не дать ему добежать до подземки!» — подумал Ричард, воспользовавшись паузой и успокаивая дыхание. Когда повозка уехала, он с новыми силами кинулся в погоню. Каждый шаг отдавался в ушах глухим эхом, а сердце в груди пылало не столько от бега, сколько от ярости.

Изъеденные временем и тысячами сапог ступени узкой лестницы вели вниз, к тонеллю метро, затягивая в царство угольной пыли и смога. Едва не сбив выходящую со станции старушку с корзиной цветов, Ходжсон ворвался в просторный вестибюль, еле освещённый газовыми рожками.

— Стой! — крикнул он, но голос его утонул в грохоте удаляющегося поезда.

На перроне валялась перчатка — чёрная, кожаная, с вышитыми серебряной нитью инициалами «HPB». Молодой человек поднял её, разглядывая при тусклом свете. Это была изящная женская перчатка, от которой пахло жасмином и… индийским табаком.

— Ищите даму в чёрном? — раздался сзади хриплый, прокуренный голос, владельцем которого оказался рыжий детина с татуировкой якоря на шее, — Она уехала только что в грузовом вагоне.

— В грузовом? — изумленно переспросил Ходжсон.

— Да, в том, где покойнички катаются! — захохотал рыжий.

Ночами в грузовых вагонах метро частенько перевозили гробы с покойниками после запрета властями новых захоронений в центре Лондона. Участившиеся эпидемии накладывали свой отпечаток на все сферы жизни. И смерти. Почему дама избрала для себя столь странную компанию было не ясно. Её личность, вообще, до сих пор оставалась загадкой для Ричарда. На днях анонимно он приобрёл у неё за приличную сумму копию письма с печатью Теософского общества, в котором Блаватская называла чудеса Адьяра — «игрой для простаков» и фактически признавала себя мошенницей. Но когда Ричард сегодня вечером явился в таверну за доказательствами, таинственная осведомительница, оставив на столе пустой конверт и насмешку: «Ищите доказательства сами, если осмелитесь», поспешила скрыться.

Где-то за спиной послышались шаги и свисток полисмена. Ричард сунул свою находку в карман, стараясь слиться с толпой рабочих, плетущихся на ночную смену. Пронёсшийся мимо состав, обдув жаром и облаком угольного пепла, со скрипом затормозил. Ходжсон поспешил зайти в вагон. На деревянных лавках теснились рабочие в промасленной одежде и сбитой обуви.

— Это третий класс, джентельмен! Ваш вагон с головы поезда, — заметил один из них, оглядывая молодого человека в пальто и шляпе.

— Да, Вам, наверное, будет привычнее на бархатных сидениях, мистер! — подхватил его сидящий рядом работяга с фингалом под глазом.

— Спасибо за совет, дружище, — процедил Ходжсон, направляясь к только что освободившемуся месту, — Думаю, здесь мне будет комфортно.

На всякий случай в кармане пальто он нащупал складной нож, подаренный когда-то отцом. Несколько раз он уже спасал ему жизнь. Ну, и сейчас не будет лишним. Хотя раззадорившиеся было работяги поумерили свой пыл, не дождавшись нужной реакции молодого человека, и снова погрузились в свои разговоры, прерванные его появлением.

Поезд медленно набирал обороты, оставляя позади темный вестибюль метро, увешанный рекламными щитами. На одном из них огромными чёрными буквами было написано: «Лондонское метро: быстрее телепортации m-me Blavatsky». Тут же рядом висела реклама какого-то средства для мужчин с улыбающимся лицом актёра. Видимо, на юношу пилюля уже подействовала и действие её было не таким же быстрым, как лондонский метрополитен. Проскочив небольшой тоннель, подземка вырвалась наружу. Пользуясь моментом, кочегары подкинули угля в топку, и поезд обдало приличной порцией чёрного дыма.

Устроившись поудобнее на жесткой лавке, Ходжсон нащупал в левом кармане свою недавнюю находку. Он достал перчатку, пытаясь разглядеть в ней что-то, чего не заметил сразу. Серебрянные нити инициалов мерцали под газовой лампой, словно хитро подмигивая. Неожиданно он обратил внимание, что внутренняя подкладка большого пальца перчатки слегка топорщится.

— Эй, джентельмен, — усмехнулся сосед-рабочий, доедая пирог с яйцом и луком, — Решили заняться рукоделием?

Ходжсон проигнорировал колкую шутку, поддел ногтем шов. Ткань разошлась, и на ладонь выпал небольшой ключ с головкой в виде змеи, пожирающей собственный хвост.

— Ого! — воскликнул все тот же сосед, — Ключ от сердца дамы? Или от винного погреба?

Строгий взгляд Ходжсона усмирил шутника, и тот, похихикав ещё немного в кулак, притих.

Ключ был холодным, словно его выковали изо льда. Ходжсон крепко сжал его рукой.

Вдруг поезд резко, с диким визгом колёс, затормозил. Перчатка выскользнула из рук Роджера и прилипла к окну. Только сейчас на стекле он разглядел надпись «Ищите!»

— Черт возьми! — выругался он, хватая перчатку и пытаясь стереть надпись. Но буквы не исчезали — они были нанесены на обратной стороне стекла, запачканного угольным дымом.

— Эй, — прошипел сосед, тыча пальцем в стекло, — Ты тоже это видишь?

За окном, в клубах пара и дыма, стояла дама в чёрной вуали. Она помахала Ричарду рукой — той, на которой не было перчатки.

— Стой! — закричал Ходжсон, рванув с места. Но поезд уже снова набирал скорость, оставляя загадочную леди позади.

— Расслабься, приятель, — хохотнул рабочий, когда Ричард вернулся на место, — Мы же в подземелье в Лондоне! Здесь призраков больше, чем крыс!

Ходжсон вышел на следующей станции. Только сейчас он понял, что все ещё продолжает сжимать ключ в кулаке. Разжал руку и переложил ключ в нагрудный карман пиджака. На ладони остался отпечаток свернувшейся в кольцо змеи.

Ходжсон знал, что это уробóрос. Символ цикличности жизни — бесконечной смены смерти и возрождения. Символ высшей духовной мудрости. Его можно встретить почти во всех религиях мира. На эмблеме Теософского общества мадам Блаватской, конечно же, он тоже есть. Но от чего этот ключ? Какие тайные замки и двери он открывает?

Ричард подошёл к мрачному, ничем не приметному трехэтажному зданию штаб-квартиры SPR на углу Вернон-стрит и Вернон Мьюс, где его, несмотря на позднее время, ждали. В окнах верхнего этажа горел свет. На двери висела невзрачная табличка «Общество психических исследований. Est. 1882».

Дверь открыл сутулый старик в очках с толстыми линзами. Его пальцы, испачканные чернилами, дрожали. Шаркая ногами, он провёл Ходжсона по узкому коридору до лифта, который с тихим гулким шипением доставил пассажиров на третий этаж. Здесь располагался кабинета Эдмунда Роджерса.

— Дальше я сам, старина Саймонс! — сказал Ходжсон, похлопывая старика по плечу, и выходя из обитой дорогим деревом кабины лифта.

Кабинет Роджерса напоминал лабиринт из книг, карт и странных артефактов. Воздух здесь был тяжелым, наполненным запахами старой бумаги, ладана и металла.

Высокие дубовые стеллажи, доверху забитые старинными книгами в дорогих кожаных и потрёпанных пергаментных переплётах, заканчивались шкафом со стеклянными дверцами. Через них можно было разглядеть египетского скарабея с треснувшим изумрудным панцирем, череп, исписанный китайскими иероглифами, и много других интересных и загадочных вещиц, которые обычному человеку показались бы ерундой и хламом.

На массивном дубовом столе, заваленном чертежами и схемами, стоял бронзовый телескоп. А на единственной свободной стене висели старинные фотографии. Почти на всех — группа молодых людей, юноши и пара девушек, в походной одежде и пробковых шлемах. Кто-то с винтовкой на плече, у кого-то в руках сабля. Фотографии, видимо, были сделаны в походах и экспедициях много лет назад. И были дороги хозяину кабинета, который, кстати, сейчас сидел за столом, освещённым зеленой лампой. Пальцы его нервно перебирали страницы отчёта, а взгляд был сконцентрирован и задумчив.

Дверь скрипнула. Ходжсон вошёл, не стуча.

— У меня ничего не вышло! — возбужденно начал он, стягивая с себя шляпу и пальто, — Этой девчонке удалось сбежать!

Профессор поднял на него глаза. Спокойно и медленно снял очки, положил их на бумаги. Без них стало заметно, что Роджерсу за шестьдесят. Его высокий лоб, изрезанный морщинами, напоминал карту пройденных им экспедиций. Набриолиненные седые бакенбарды обрамляли худое лицо, словно рамка для портрета викторианского джентельмена. Глаза, серые и холодные, как сталь, горели огнём сакральных, только ему известных знаний.

— Ричард, мой мальчик, — спокойно произнёс он, — Давай попросим Саймонса принести чаю? Ты слишком возбуждён!

Он встал из-за стола. Несмотря на свой возраст, профессор имел спортивную, подтянутую фигуру. Серый твидовый костюм, прекрасно сидящий по фигуре, подчеркивал его широкие плечи. В нагрудном кармане пиджака белел накрахмаленный платок. А из кармана брюк выглядывала цепочка от часов.

— К чёрту чай, профессор! Она ушла! Исчезла! Скрылась! Это чертовщина какая-то, клянусь!

Роджерс подошёл к одному из высоких книжных шкафов, нажал на резную розетку на боковине. С лёгким скрипом книжные полки разъехались, раскрыв за собой проход в небольшую потайную комнату. В углу её потрескивал камин, а рядом стояли два мягких кресла с высокими спинками.

Профессор прошёл в комнату, приглашая за собой своего гостя.

На столике между креслами блестел графин с темной жидкостью. Роджерс налил в бокалы немного ароматного виски, сел в кресло, закинув ногу на ногу.

— Знаешь, Ричард, чай, действительно, не нужен. Угощайся этим прекрасным Glenfarclas, — профессор поднял бокал, наслаждаясь отблесками огня на его хрустальных гранях, — Сам Джон Грант прислал мне его на прошлой неделе.

Ходжсон сделал глоток и, немного приглушив волнение, начал свой доклад. Чуть погодя, раскрасневшийся то ли от виски, то ли от ещё ярких воспоминаний, он уже почти кричал на весь кабинет:

— Я был готов гнаться за ней даже в том тоннеле! Неужели они думают, что напугают меня своими уловками?

— Да, Ричард, тебя, как и твоего отца, невозможно ни напугать, ни остановить! — на лице Роджерса появилась легкая улыбка, — Но прошу тебя, мой мальчик, будь чуточку осторожнее. Не забывай, наша цель — только лишь разоблачить фокусы мадам Блаватской. Она превратила древнюю мудрость в балаган для снобов и истеричек, и без стыда и совести продаёт людям надежду. Наша задача — показать это миру. Наука и разум сильнее суеверий и разных мистификаций! И мы это докажем.

— Я обещаю, я доберусь до неё! Чего бы мне это не стоило! — Ходжсон одним махом допил свой виски и решительно поставил бокал на стол.

— Только будь осторожен, Ричард! Когда-то давно я пообещал твоему отцу, что позабочусь о тебе и твоём будущем. Если что-то пойдёт не так…

— Да-да, я помню. Никаких лишних рисков.

Ричард Ходжсон воспитывался отцом. Его мать умерла в родах, оставив отчаявшегося супруга с новорожденным мальчиком. Ходжсон-старший был известным исследователем в области психологии и философии. Увлекался физикой и археологией. Его страсть к знаниям была столь же обширна, сколь и заразительна. Часто он собирал в их доме ученых и мыслителей, обсуждая самые смелые идеи о природе человеческого сознания. Профессор Роджерс был одним из его ближайших друзей — они вместе проводили долгие часы в беседах о жизни и смерти, о паранормальных явлениях и о том, как важно отделять истину от лжи.

Ричарду было известно, что его отец неоднократно участвовал в походах и экспедициях в Египет, Индию и Непал. Из одной из этих экспедиций отец не вернулся. Какая-то быстротечная инфекция. Он «сгорел» за ночь. Профессор Роджерс, который был с ним до последнего вздоха, пообещал заботиться о его единственном наследнике. Он поклялся сделать все возможное для того, чтобы мальчик получил образование и стал достойным продолжателем дела своего отца. Роджерс стал для Ричарда вторым отцом — мудрым и заботливым.

С тех пор прошло много лет. Профессор взял молодого человека под свое крыло, а недавно привел в Общество психических исследований, которое организовал со своими товарищами. Ходжсон-младший занял должность штатного журналиста в издательстве «The Age», задачами которого было просвещение лондонской публики. Еженедельно газета публиковала научные исследования, статьи и монографии молодых и опытных учёных. Не обходилось и без разоблачительных статей. Полный решимости и стремления к справедливости, Ходжсон поставил перед собой нелегкую задачу — выведение на чистую воду ненаучных теорий и псевдонаучных практик. Понятно, что и у газеты, и у Общества была масса поклонников. Но и недовольных, попавших под разоблачительную волну, хватало.

Ричард достал из нагрудного кармана ключ. Сейчас он не пылал жаром и не обжигал, как раньше. Это был обычный металлический ключ. Совершенно не интересный и ничем не примечательный. До тех пор, пока его не осветил огонь. Круглая головка ключа вдруг ожила. Змей пошевелился. Или ему показалось? Он утомился. Слишком долгим сегодня был день. Конечно, показалось.

— От чего же этот ключ? — задумчиво произнёс молодой человек, перекладывая его из руки в руку. Если бы он смотрел в этот момент на профессора, он заметил бы, как тот изменился в лице при виде находки. Глаза его сверкнули и он неосознанно подался вперёд.

— Это тот самый ключ из перчатки? — почти шепотом спросил он.

— Да, какая-то безделица, наверное.

Ричард передал ключ профессору. Тот, надев очки, начал разглядывать его, крутя то одним, то другим боком.

— Знаешь, мой мальчик, — спокойно произнес он после небольшой паузы, — некоторые замки и двери лучше никогда не открывать. Сделай так, как я тебя прошу, Ричард. Расследуй дело Блаватской. Она — не провидица и не оракул, она — аферистка, которая продаёт чудеса глупцам. Её теософия — смесь плагиата и театральных трюков. Твоя задача — найти доказательства, — допив виски, он положил ключ к себе в карман, — а не гоняться за тенями.

— Но разве этот ключ и эта перчатка…

— Это всего лишь театральный реквизит, Ричард! — раздражаясь бестолковости мальчишки, ответил Роджерс, вставая из кресла. — Поздравляю тебя, ты чуть не стал участником её представления.

— Неужели это ничего не значит?

— Совершенно ничего, мой мальчик, — профессор положил руку на плечо Ходжсону. — Не нужно отвлекаться на бутафорские игрушки, отдаленно напоминающие старинные артефакты.

— Может, все таки стоит проверить? — не унимался Ходжсон, все больше раздражая своей настойчивостью и упрямством профессора.

— И поддаться этому мистическому бреду? Ричард, на сегодня достаточно догадок и предположений! Тебе не пора собирать вещи? Насколько мне известно, твой пароход отправляется завтра утром? — он направился к выходу, давая понять, что разговор окончен.

Ходжсон медленно пошёл за ним.

— Завтра в полдень, профессор.

В кабинете ждал старый слуга Саймонс. Он держал в руках пальто и шляпу гостя. Одевшись, молодой человек, откланялся своему покровителю, и, пожелав ему спокойной ночи, покинул штаб-квартиру Общества.

Роджерс, оставшись один, подошёл к окну. Где-то вдали гудел подходящий к станции поезд, а внизу в тумане мерцали огни Сити. Резким движением руки он задернул тяжёлую портьеру. Гул поезда за окном стих, сменившись ритмичным тиканьем маятниковых часов. Профессор прислушался к шагам в коридоре — тишина.

Вернувшись за письменный стол, он открыл висящим на шее ключом верхний ящик. Там, под пачкой документов, лежала небольшая шкатулка из чёрного сандала. Крышка её была украшена искусно вырезанным цветком белого лотоса. Роджерс вынул шкатулку дрожащими руками, словно боялся своими прикосновениями причинить вещице вред. Затаив дыхание, он открыл её.

Внутри, на бархатной подкладке, лежала фотография. Снимок, пожелтевший от времени. Края его были измяты и надорваны. На фоне заснеженных Гималаев стоят трое. Молодой улыбающийся Эдмунд Роджерс в пробковом шлеме, с револьвером, выглядывающим из кобуры. Лицо его, еще не тронутое возрастом, светится азартом и энтузиазмом. Рука уверено лежит на плече друга, стоящего рядом. Это Генри Ходжсон, отец Ричарда. Высокий, с бородой и проницательными глазами. В руках у него блокнот с карандашом. А рядом она — Элен Блэквуд. Высокая, статная, в платье, сшитом из грубой ткани. Её непослушные кудрявые волосы едва достают до плеч и напоминают золотое руно. Огромные глаза её смеются, а на совсем ещё юном лице читаются уверенность и вызов всему миру.

Роджерс провёл пальцем по её лицу, словно пытаясь стереть годы. Надпись на обороте: «Экспедиция, 1855. Satyāt Nāsti Paro Dharmah» напомнила, что с тех пор прошло уже тридцать лет. Кстати, этот девиз она потом сделала девизом образованного ею Теософского Общества — «Нет религии выше истины».

После были другие экспедиции, много. Но эта была самая первая. Профессор аккуратно положил фотографию на стол и снова обратил своё внимание к содержимому шкатулки. На самом дне её лежал ключ — на первый взгляд, копия того, что принёс Ходжсон. Тот же причудливый узор, те же зазубрины на бородке. Казалось, оба ключа были отлиты по одной форме. Но если ключ Ходжсона был покрыт лёгкой ржавчиной и патиной времени, этот сверкал, будто время боялось прикоснуться к нему. Роджерс поднёс их к свету лампы. Змей на его экземпляре подмигнул крошечными глазками — алыми рубинами, сверкающими кровавым блеском. Сомнений не оставалось. Ключи были точной копией друг друга.

— Три ключа — одна судьба, одна дверь. — прошептал Роджерс, вспоминая слова древнего придания, — Только собравшись вместе они откроют врата Храма Шамбалы. Места, где душа, знания и жизнь соединяются в едином потоке, становясь источником истинного понимания и просветления.

Часы пробили полночь. Профессор вздрогнул, уронив один из ключей. Тот звякнул о пол, и в тишине звук показался выстрелом. Роджерс знал, кому принадлежал этот ключ. Добровольно она никогда не отдала бы его. Он был частью её новой жизни. Если не самой жизнью. Роджерс поднял ключ, крепко сжал его в руке, пока боль не стала невыносимой. Вспомнил её лицо в ту ночь, когда они должны были принять решение о их будущем. Она кричала, размахивала руками, глаза её горели решимостью.

— Знания должны быть свободными! — разносилось эхом по горным вершинам.

А потом она пропала. Оставив его одного у свежевырытой могилы Генри. И прихватив один из ключей. Второй — остался у Роджерса. Ну, а третий ключ они тогда так и не нашли. Но до сегодняшнего дня профессор ни на секунду не останавливался в его поисках, штудируя библиотеки и изучая там древние манускрипты.

Руке стало нестерпимо горячо. Роджерс отбросил ключ на стол, и в то же мгновение тот вспыхнул синим пламенем. Едкий запах и дым заполнили комнату. Профессор кинулся открывать окно. Пламя также быстро, как появилось, исчезло. На столе на месте ключа осталась кучка пепла. От неё ещё шла небольшая струйка дыма, рисующая в воздухе лицо Элен. Не нынешней, а молодой, такой, какой она была тогда в их экспедициях.

— Ты все ещё ищешь то, что не сможешь удержать, Эдмонд? — прозвучал глухой, загробный голос. Яркая вспышка, и все исчезло. В воздухе остался лишь легкий запах… жасмина.

— Что за идиотские фокусы?! — закричал профессор невидимому визитеру. Но в комнате никого, кроме него не было. Лишь ветер трепал занавеску через открытое настежь окно.

Роджерс, не веря своим глазам, потёр рукой то место на столе, где только что была куча пепла. Ничего. Нервно пряча в шкатулку начищенный ключ, он поспешно убрал её в ящик стола. Осмотревшись, сел в своё кресло, откинувшись на массивную спинку. Она даже через время и расстояние пытается запугать его!

В комнату вошёл слуга Саймонс.

— Чего-то ещё сегодня желаете, сэр? — спросил он, удивленно глядя на раскрытое окно.

— Нет, Саймонс, ты свободен.

— Ваши вещи для путешествия упакованы. Завтра в одиннадцать придёт кэб, сэр.

— Спасибо, Саймонс. Спокойной ночи.

— Прикрыть окно, сэр? — не унимался старик. — Сквозняки перед долгой поездкой могут быть лишними.

— Да, да, ты совершенно прав, прикрой, конечно.

Через десять минут особняк на Вернон-стрит погрузился во тьму. Затушив последний газовый рожок, старик Саймонс, неся перед собой свечу, зашаркал в свои покои в подвальном помещении.

Где-то вдали залаяли собаки.

Лондон погрузился в ночную жизнь, конец которой всего через несколько часов ознаменовал громкий гудок теплохода, прибывшего из Каира. Первые солнечные лучи осветили крыши серого города. По узеньким улочкам города медленно потянулись первые повозки. Из пекарни на углу запахло горячим хлебом с корицей. Мальчишки в залатанных куртках, орудуя щётками и ведёрками с гуталином, начали задорно зазывать прохожих:

— Чистим сапоги, джентльмены! Шесть пенсов — и блеск ваших ботинок, как у знатных лордов!

Дорога от съёмной комнатёнки до издательства занимала считанные минуты. Ричард, оглядев знакомую улицу, и улыбнувшись новому дню, шагнул на мостовую, начиная отсчитывать шаги. В руке его был небольшой кожаный саквояж с оторванной пряжкой, до верху набитый картами, документами и вырезками из газет.

Лондон задышал утренней суетой, наполняясь силуэтами клерков в котелках, торговцев зонтами и модисток с коробками лент. Едва избежав столкновения с молочницей, тащившей полные бидоны, Ходжсон свернул в соседний переулок, где воздух густел от запаха рыбы с ближайших доков. Здесь, под вывеской «The Age», его встречало двухэтажно здание с облупившейся краской на фасаде. Через открытые окна доносился стук типографских машин.

Он открыл дверь, звякнув колокольчиком. В холле, заваленном стопками газет, на коробке сидел мальчишка-курьер, жуя булку с изюмом.

— Мистер Ходжсон, — невнятно произнёс он, проглатывая очередной кусок, — Вам там конверт передали. Оставил на столе. Синий такой. Пахнет вкусно.

— А кто передал? — удивился Ричард, ведь никакой корреспонденции он сегодня не ожидал.

— Не знаю, сэр, какая-то дамочка в чёрной вуале. Я её раньше здесь никогда не видал.

Деревянная лестница на второй этаж сильно скрипела. Уже здесь ощущался не свойственный этому месту аромат. Обычно здесь пахло бумагой, чернилами и пóтом наборщиков. В крошечном кабинете запах жасмина ударил в нос ещё до того, как Ходжсон увидел конверт на столе. Тот самый аромат — густой, сладковатый.

Он бросил саквояж на пол. Взял конверт в руки. На оборотной стороне его — восковая печать с рисунком лотоса и уже знакомыми инициалами. Аккуратно разорвав конверт, он прочёл: «Правда иногда нуждается в защите. Уже выбрали, на чьей Вы стороне?» Эти шуточки и намеки начинали раздражать! Ричард смял письмо и небрежно швырнул его в мусорную корзину. За окном хрипло закаркала ворона. Её крик был резким, почти человеческим, но он лишь нахмурился. Взглянул в окно — птица смотрела на него жёлтыми глазами, будто пытаясь сказать что-то. Резко задёрнув штору, он произнёс: «Не сегодня!»

Решительно поднял с пола саквояж, бросил туда папку с делом Блаватской и стоящий на столе портрет отца. Генри Ходжсон смотрел со старой карточки с грустью, как в тот день, когда уезжал в свою последнюю экспедицию. Ричард почти не помнил своего отца. Его не стало, когда мальчику едва исполнилось пять. В памяти остались только ощущения тёплых прикосновений и обрывки сказок и легенд, которые отец рассказывал ему перед сном.

В общей комнате на первом этаже уже вовсю кипела работа. Наборщики громко барабанили по своим печатным машинкам, прогоняя утреннюю сонливость и лень.

— Спешишь куда-то, Ходжсон? — с недовольным выражением лица спросила Клара Олдман, одна из самых опытных работниц издательства. Она работала здесь почти с основания газеты и знала обо всех всё. Когда Роджерс почти за руку привёл сюда Ричарда, авторитет её сильно пошатнулся, поэтому ждать хорошего отношения от неё не приходилось.

— Да, Клара, сегодня я покидаю тебя, — с наигранным расстройством ответил Ричард. — Неужели ты могла забыть о моей командировке в Индию?

— Ах, да! Твоя командировка! Все только это и обсуждают.

— Так уж и все, дорогая?

— Да, Ходжсон, все в недоумении, почему же едешь именно ты?!

— Может, потому что я — лучший? — засмеялся Ричард.

— А, может, потому что ты — племянник Роджерса? — не отставала от него девушка.

— Ты же знаешь, что это не так! — Ходжсон не реагировал на провокации и оставался совершенно спокойным, — Прекрати злиться. От злости на твоём милом носике, который ты всюду суёшь, появляются морщинки!

— Да пошёл ты, Ходжсон!

Смеясь, молодой человек направился к выходу.

— Счастливо оставаться!

— Убирайся к чёрту!

На улице ветер гнал по мостовой обрывки газет. Один из листов прилип к ботинку. Смахнув его, словно назойливую муху, Ходжсон поспешил в сторону порта. Впереди его ждало долгое, почти трехнедельное путешествие в Бомбей на современном лайнере «Гвалиор», принадлежащем Peninsular&Oriental.

В голове царил хаос. Мысли уносили в далекое детство.

Ричард помнил, как впервые вошел в дом профессора. Это было старое здание в престижном пригороде Лондона с высокими потолками и большой библиотекой, полной пыльных книг. Каждый уголок здесь хранил свои тайны, а запах напоминал о том, что мир полон знаний и загадок. Профессор часто проводил время за чтением и написанием статей, оставляя Ричарда наедине с самим собой. И тогда ребёнок мечтал о друзьях-мальчишках, с которыми можно было бы носиться по улице, играть в пиратов и безобразничать, а не сидеть в запертой за огромными тяжелыми дверьми библиотеке. Будучи окружённым слугами и гувернантками, он чувствовал себя одиноким.

Став старше, Ричард начал сбегать из дома на прогулки по окрестностям. Он бродил по полям с высокими травами или сидел у реки, ловя рыбу или просто наблюдая за облаками. Эти моменты были для него настоящим спасением — так он чувствовал себя свободным и счастливым.

Когда его отправили на учебу в Хэрроу, жизнь сильно изменилась. Здесь он повстречал таких же, как он, одиноких мальчишек, окружённых невниманием родителей и бесконечными ожиданиями наставников. У каждого была своя история и своя правда. Здесь были получены первые уроки дружбы и предательства.

После окончания школы, вернувшись к обычной жизни, Ричард уже больше не вернулся к своему одиночеству. Общение стало для него лучшим лекарством от хандры. Он любил изучать людей и слушать их истории. Поэтому, когда профессор предложил ему попробовать себя в качестве журналиста в издательстве «Века», он с удовольствием окунулся в работу с головой. Расследования и написание статей требовали тщательного и щепетильного изучения различных тем, чему молодой человек был обучен с раннего детства.

Ричард решительным шагом ступил на брусчатую мостовую портовой площади. Вдали виднелся белый океанский лайнер размером с несколько хороших домов. Внутри что-то предательски защекотало. Детский страх перед неизвестностью и ожидание чего-то волшебного смешались внутри в головокружительный коктейль. Сердце колотилось от волнения.

Пристань кипела, словно потревоженный муравейник. Носильщики в потрепанных жилетах заносили на борт парохода сундуки и чемоданы с маркировкой «Первый класс». Пассажиры, хозяева этого багажа, заходили на борт по отдельному трапу, устланному алым ковром. Дамы в шелках и кринолинах прикрывались от лучей солнца кружевными зонтиками. Их кавалеры в твидовых дорожных костюмах послушно вышагивали рядом. Лакеи в ливреях с гербом судоходной компании принимали у них ручные саквояжи и провожали в каюты на верхних палубах.

Пассажиры второго класса, к коим относился и Ходжсон, заходили по своему, более скромному, но чистому и внушающему доверие трапу в каюты, расположенные в средней части корабля. Среди попутчиков сразу бросалась в глаза семья пастора, направляющаяся в далекую Индию, вероятно, с миссионерской целью. Дети патера старались вырваться из под контроля матери, спеша начать изучение нового пространства. Однако воспитание и приличия требовали выдержать небольшую паузу перед началом активной части этой операции, а потому мать строгим взглядом усмиряла сорванцов, указывая им на места рядом с собой.

У дальнего конца пристани толпились эмигранты из Ирландии, рабочие и бедняки. Собрав последние гроши на билет третьего класса, эти ребята искренне верили, что в Индии их ждёт удача, но шнырявшие между ног корабельные крысы будто смеялись над их надеждами.

Капитан в синем кителе с золотой вышивкой курил трубку, стоя на мостике и наблюдая за царящим вокруг оживлением. Гудок парохода прорвал воздух, и стая чаек взметнулась с мачт. «Гвалиор» дрогнул, выпустив клубы пара.

Пробиваясь сквозь дымчатое небо, солнце бросало блики на медные иллюминаторы. Лайнер, словно огромный железный зверь выдвинулся из порта, не спеша направляясь из Лондона в сторону Мадраса.

Глава 2. «Отражения в бездне»

Элен медленно прогуливалась по палубе, наслаждаясь царящей здесь неспешностью и столь непривычным для неё покоем. Платье из пурпурного шёлка, выгоревшего на солнце до цвета молодого вина, обвивало стан широкими складками, подчёркивая её массивные бёдра и округлые плечи. Ткань, расшитая серебряными нитями, шелестела при каждом шаге. Стоптанные каблуки стучали по паркету, будто отбивая ритм забытого танца. Мужчины в строгих фраках провожали её взглядами — не столько вожделения, сколько любопытства, смешанного с тревогой.

В свои почти сорок она была заметно потрепанной жизнью грузной женщиной, двигаясь медленно и вальяжно, с ленивой уверенностью тех, кому не надо доказывать своё право занимать пространство.

Не предавая особой значимости своему внешнему виду, Элен никогда не пользовалась новомодными косметическими средствами и кремами. Волосы её, когда-то белокурые, отливали ещё не частой, но уже уверенной сединой. Выбиваясь из быстро собранного пучка, растрепанные ветром, они напоминали неугомонных змей медузы Горгоны.

Когда она проходила мимо шезлонгов, дамы из общества прятали улыбки за веерами: «Совершенная дикарка!» Но мужчины замечали другое — как эти непокорные пряди оттеняли лицо, широкое и властное, с кожей, загорелой до цвета античной бронзы.

Даже запах её противоречил первому классу: вместо фиалкового флера — смесь терпкого жасмина, дешёвого табака и чего-то острого, вроде каких-то восточных пряностей.

Дойдя до самого края палубы, Элен остановилась. Её сумочка — потёртая крокодиловая кожа с потускневшей застёжкой — болталась на локте, как ненужный атрибут чужой жизни. Пальцы, украшенные перстнями с треснувшими камнями, проворно выудили из неё кисет с табаком. Все так же не спеша, она начала скручивать себе папиросу. Щепотка тёмного табака, обрывок тонкой бумаги, ловкий поворот запястья.

Дым, едкий и сладковатый, поднялся клубами, смешиваясь с запахом морского бриза. Дамы в шелках и кринолинах, укутанные в кружевные шали, заерзали на своих плетённых шезлонгах.

— Безобразие! — прошипела одна, прикрывая нос платочком с монограммой. — В её возрасте и с такими манерами…

— Уверена, она и виски пьёт прямо из горлышка! — язвительно добавила другая.

— Опять все должны смиренно терпеть её ядовитый дым! Увольте, я — пас! — вставая, возмутилась третья.

Элен будто не слышала их. Она глубоко вдыхала дым, полуприкрыв глаза.

Море немного штормило. Выйдя из порта Пирей два дня назад, «Эвномия» не спеша рассекала невероятной голубизны воды Эгейского моря, направляясь в сторону Каира.

За спиной Элен послышался робкий кашель. Обернувшись, она увидела перед собой совсем юного человека. Заикаясь и краснея, он заговорил после неловкой только для него паузы.

— Мадам Блаватская, позвольте представиться. Лорд Чарльз Уитмор к Вашим услугам, — он смешно притопнул своими худенькими ножками и отвесил хороший поклон. — Хоть Вы и путешествуете инкогнито, я узнал Вас!

— Что ж, приятно познакомиться, — Элен протянула юноше свою изящную руку с длинными тонкими пальцами. Казалось, что руки её были не от этого крупного тела. — Вдвойне приятно внимание столь юного человека к моей скромной персоне.

— Вы напрасно скромничаете, мадам! Весь первый класс второй день только и делает, что обсуждает Вас.

— Неужели?! — искренне удивилась Элен, в очередной раз затягиваясь сигаретой. — И что же говорят?

— Г-говорят, ч-что…

— Говорят, что Вы умеете общаться с душами умерших! — подоспел на помощь смущающемуся юноше майор Кроули, гордо носящий на груди медали за подавление восстания сипаев.

Блаватская громко хмыкнула.

— Майор Кроули, — он протянул руку Элен. — Рад личному знакомству, мадам!

Строгий и циничный, многое повидавший на своём пути, майор испытующе смотрел на ту, о ком не первый год в обществе ходили слухи.

— Рассказывают, будто Вы передаёте послания от тех, кого больше нет с нами. Я видел много чудес на поле боя и слышал несчетное число легенд и баек, но Ваши фокусы…

— Фокусы? — её глаза сузились, а в следующее мгновение майор увидел то, что хотел, но не мог потом долго забыть. Она приподняла веки, и Кроули отшатнулся. Из под коротких выцветших ресниц на его смотрели два мутно-желтых змеиных глаза с узкими вертикальными зрачками. Майор почувствовал, как по спине его побежал холодок. — Фокусы? Значит Ваш брат Эдуард — тоже фокусы?

Кроули вздрогнул. Его бросило в холод, хотя солнце, отражаясь о морскую гладь, палило нещадно.

— Кто рассказал Вам про Эдуарда?!

— Он стоит за Вашим правым плечом. В мундире, порванном на груди. Из раны его все ещё течёт густая алая кровь…

Майор невольно оглянулся. За плечом никого не было. Дамочки на шезлонгах с нескрываемым любопытством следили за происходящим, а юный лорд Уитмор вжался в перила, всеми силами скрывая обуявший его ужас.

— Довольно! — вскрикнул Кроули, отчаянно надеясь развеять навязчивое наваждение.

— Хотите правды, майор? — прошипела приблизившаяся к нему на неприличное расстояние одержимая. В нос ударило табаком и жасмином.

— Мы все хотим правды! — неожиданно раздался сзади дрожащий голос юного лорда, — Сегодня вечером докажите нам всем, что Вы не шарлатанка и мошенница! Проведите открытый сеанс общения с духами!

Элен закрыла глаза и медленно повернула голову в сторону лорда Уитмора. Когда она вновь их открыла, на него смотрели удивительной красоты синие глаза, полные спокойствия и уверенности.

— Что ж, — она улыбнулась, — Сегодня в полночь. В салоне. Жду всех, кто не боится слышать правду. Вы же придёте, майор Кроули?

— Вы не оставляете мне выбора, мадам! — взяв себя в руки, отчеканил британец.

Медленным шагом Элен удалилась в свою каюту в полной тишине. Казалось даже, что преследовавшие корабль чайки, в этот момент затихли, кучками сбившись на мачтах.

Мертвую тишину прервал старший лорд Уитмор:

— Какого черта, Чарльз, Вы подошли к этой русской колдунье? — не сдерживаясь в словах вскричал он, — Ваша матушка, будь покойна её душа, позволяла Вам решительно много! И вот он, результат!

— Но Вы ведь пойдёте на этот спиритический сеанс, лорд? — почти шепотом, стараясь быть никем не услышанной, поинтересовалась одна из дам, обмахиваясь костяным веером с белыми страусиными перьями.

— Разумеется пойду, леди Вустер!

Через несколько минут на верхней палубе не осталось ни души. Весть о готовящемся представлении разлетелась среди пассажиров первого класса неприлично быстро. Вся достопочтенная публика разбрелась по каютам, обсуждая предстоящий вечер и его главную героиню.

Тем временем Элен, оставшись одна, сидела в глубоком кресле, разглядывая рисунок на резном потолке своей комнаты. На коленях её лежало письмо от отца, полученное перед самым отплытием. Тусклый свет лампы мягко освещал лицо уставшей женщины. Нужно было вставать и идти менять туалет к вечернему сеансу. Самой. Денег на прислугу всегда не хватало. С тех пор, как она семнадцатилетней убежала от престарелого мужа, бросив вызов себе и закостенелому обществу. Тогда отец поддержал её, зная, что удержать его дочь не в силах никому, раз уж она так решила.

Нужно вставать. Но мысли и воспоминания держат прикованной к креслу. Перед глазами всплывают картины далекой родины. Бескрайние поля, шум лесов, тихие реки и синее бесконечное небо. Она родилась в последний день июля слабым, болезненным ребёнком. В то, что девочка выживет, не верила даже мать, а потому совсем ещё малышкой её было решено крестить.

Чтобы не подвергать новорожденную лишней опасности, крещение проводили в специально отведённой, самой большой комнате родового поместья. Но даже она не смогла вместить всех желающих присутствовать на церемонии. В комнату, наполненную ароматом ладана и дымом церковных свечей, набилось с десяток родственников и того больше слуг.

— Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа! — торжественно произнёс батюшка, одетый в золотые праздничные наряды, начиная таинство крещения, — Да будет благословенно это дитя, да защитит её Господь от всякого зла!

Мать тихо всхлипнула, глядя на своего первенца. Девочка молча глазела по сторонам и не издавала ни звука.

— Богородице Дево, радуйся, — продолжал басом читать молитву батюшка, не обращая внимания на происходящее вокруг, — Благодатная Марие, Господь с Тобою; благословена Ты в женах и благословен Плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших.

— Господи, сохрани невинного младенца! — прошептал кто-то из родственников,

Не в силах сдержать слез, молодая мать разрыдалась, повиснув на руке стоящего рядом мужа. Бравый офицер Петр Алексеевич Ган сохранял твердость духа, аккуратно приобняв супругу.

Доверенным лицом крестной матери девочки была её совсем ещё юная тётка, на пару лет старше своей новорождённой племянницы. Устав от долгой неподвижности, малышка решила присесть на пол, и незамеченная взрослыми начала засыпать в переполненной, душной комнате. Глаза её под монотонное пение священника медленно сомкнулись, а пальцы стали мягкими и непослушными. Свеча выскользнула из рук и, падая, задела длинные одеяния батюшки. Огонь мгновенно охватил платье.

— Горим! Пожар! — закричал кто-то из толпы, прежде чем началась паника и страшная давка.

Елене тогда было несколько недель от роду, и чудо, конечно, но она до сих пор помнит испуганное лицо подбежавшей к ней няньки.

— Господи, спаси и сохрани! — причитала та, хватая ребёнка, — Надо же было такому случиться! Не иначе как быть беде!

— Быть беде!.. Быть беде!.. — вторили ей в голос суеверные дворовые девки, кидаясь врассыпную.

Слова эти сливались в заунывную песнь, и эхом звучали в голове.

Элен открыла глаза. За окном каюты уже стемнело.

Нужно вставать и идти менять туалет. Она сложила письмо от отца квадратом и, медленно поднявшись, положила его на журнальный столик, на котором рядом с путеводителем и разговорником Брэдшоу лежала раскрытой книга «Сочинения Платона».

В спальне Элен переоделась в бесформенное сатиновое платье, скрывающее все изъяны её фигуры. Накинув сверху темную длинную тунику, она подошла к туалетному столику с зеркалом, окинула своё отражение мимолетным взглядом, взяла флакон с любимым ароматом жасмина, брызнула в воздух и, пройдя через благоухающее облако, вышла из каюты, не спеша направляясь в сторону главного салона на «Эвномии».

Салон первого класса представлял из себя просторное помещение, в котором царила неподдельная роскошь и утонченность. Стены, обитые темным полированным дубом и красным деревом, отражали мягкий свет хрустальных люстр. В центре комнаты располагался длинный стол с серебряной посудой и изящными фарфоровыми сервизами, вокруг которого разместились удобные стулья с высокими спинками.

На удобных креслах и диванах, стоящих вдоль стен, разместилась публика, с нетерпением ожидающая спиритического сеанса. Гости, одетые в вечерние наряды, допивали уже не первый бокал шампанского, и шептались друг с другом, когда в дверях салона появилась она.

— Елена Петровна! — приветствовал её, вставая с кресла, майор Кроули.

— Доброго вечера, господа! Майор Кроули! — обратилась Блаватская к присутствующим и, повернув голову в сторону сидящих на диване братьев-близнецов Синклеров, каким-то уже не своим голосом с характерным бостонским акцентом продолжила, — Тебе не стоило подделывать подпись брата, Гарри!

Братья Синклеры, Чарльз и Генри, молодые американцы, как две капли воды похожие друг на друга, недавно стали наследниками многомиллионного состояния. Их отец в середине 50-ых успешно вложился в строительство трансконтинентальной железной дороги, и стал обладателем одного из крупнейших капиталов Америки. Последние пару лет юные денди странствовали по миру, наслаждаясь всеми благами цивилизации и прожигая полученное наследство.

— О чем это она? — с лица Чарли пропала белоснежная улыбка. Он вопросительно посмотрел на брата.

— Это какой-то бред, Чарли! — вскрикнул Генри Синклер, пытаясь встать со своего места, но диван будто не отпускал его. — Я так же, как и ты, не понимаю, о чем идёт речь.

— Речь идет об акциях Union Pacific Railroad, которыми ты завладел, подписав липовый договор дарения от имени брата! — спокойно ответила Блаватская голосом их отца, пристально глядя в глаза старшему из Синклеров.

— Чушь собачья! — Генри от возмущения покрылся красными пятнами, — Ты же знаешь, Чарли, мы с тобой всегда всё делим поровну!

— Но только не в этот раз, Гарри… — голос чревовещательницы был твёрд, в нем ощущалась непоколебимая уверенность и холодная ясность.

— А ведь я догадывался, что ты меня дуришь! — взволновано произнёс Чарльз, поднимаясь со своего места.

В салоне воцарилась гробовая тишина. Было слышно, как напольные часы, стоящие в дальнем углу, отбивают такт. Публика замерла в ожидании развязки этой семейной драмы.

— Неужели ты в это веришь, брат? — хриплым голосом спросил Генри, в горле у него пересохло.

— Наверное, лучше будет продолжить этот разговор в другом месте, — твёрдо ответил младший Синклер, направляясь к выходу.

Генри, наконец, смог подняться с дивана, и догоняя брата, злобно бросил в сторону Блаватской:

— Не знаю, как Вы это сделали, мерзкая ведьма, но Вам придётся за это ответить!

Оба брата удалились, оставив после себя тягостное молчание. В салоне стало душно.

— Ну, что же, лорд Уитмор, как видите, не всем по душе слушать правду, — улыбаясь, произнесла Блаватская своим обычным голосом, как только дверь за братьями Синклерами захлопнулась.

Известная лондонская меценатка, Леди Маргарет Чедвик, резко закрыла свой веер из слоновой кости с таким щелчком, что стоявший рядом юный лорд Уитмор вздрогнул.

— Какое… неприятное зрелище! — произнесла она сквозь зубы, стараясь держаться достойно и сохранять свои обычно безупречные манеры. Пальцы в кружевных перчатках судорожно перебирали звенья бриллиантового колье, украшавшего её тонкую шею.

— Полагаете? — тут же обратила на неё своё внимание Блаватская, — Здесь у каждого свои секреты, леди Чедвик. Неужели же у Вас их нет?

— У меня — нет! — улыбаясь, уверенно ответила Маргарет, — Каждый мой шаг освещается британской и иностранной прессой, и все знают, что у меня безупречная репутация. Боюсь, что моя персона, мадам Блаватская, будет Вам не интересна.

Леди Чедвик взяла под руку стоящего рядом лорда Уитмора-старшего, будто ища в этом поддержки и защиты. Лорд одобряюще накрыл её руку своей тёплой ладонью. Однако Блаватская не собиралась так просто отступать от насквозь фальшивой аристократки.

— Отнюдь, дорогая мисс Маргарет! — произнесла она голосом сладким, как отравленное вино, — Ваша персона куда интереснее, чем Вы пытаетесь нам показать. А Ваши украшения говорят о Вас ещё больше.

Блаватская медленно провела пальцами круг воздухе, указывая на украшения чопорной британки. В свете свечей камни вспыхнули ярким светом, словно подсвеченные огнём изнутри.

— Это Cartier, не так ли? — уточнила Блаватская, делая театральную паузу, — Прекрасная работа!

— Это семейная реликвия, мадам! — хладнокровно парировала леди Чедвик, хотя голос её предательски дрогнул.

— Конечно, — с усмешкой кивнула провидица, — Если считать семьёй мадемуазель Баруччи и её щедрых покровителей.

Все женщины в зале ахнули. Лорд Уитмор-младший подавился шампанским, а Уитмор-старший поспешил убрать свою руку с руки леди Чедвик.

История с драгоценностями парижской куртизанки Джулии Баруччи совсем недавно вызвала настоящий скандал в светском обществе. Осенью прошлого 1870-го года она мучительно умирала от чахотки в своей квартире на Рю де Бен, окружённая захватившими город революционерами и нищими. После её смерти остались драгоценности стоимостью в сотни тысяч франков, которые ушлые наследники поспешили реализовать при первой же возможности. Так, в начале 1871 года, крепко сжимая ручку кейса, набитого драгоценностями, полученными не самым достойным методом не самой достойной женщиной Парижа, Альфред Картье, чья ювелирная компания из-за революций и войн была на грани банкротства, сел на корабль, отплывающий в Англию.

А дальше драгоценности в считаные недели разлетелись за бесценок по миру. А дурная слава о них — ещё быстрее. Носить в приличном обществе украшения умершей куртизанки считалось верхом неприличия.

— Что ж, — взяв себя в руки, ответила аристократка, — Раз Вы так прекрасно осведомлены, мадам Блаватская, полагаю, Вы в курсе, что ювелирные изделия дома Cartier носят монаршие особы. Эти камни, — леди Маргарет дотронулась до своего колье, — эти камни, возможно, помнят грязь парижских улиц, стоны чахоточной шлюхи и прикосновения её похотливых покровителей. Но они все равно идеальны. Они — безупречное творение природы! И их невозможно ни запятнать, ни вознести до небес историей бывшего владельца.

Блаватская удивленно приподняла бровь. Салон снова замер в ожидании.

— А потому, — леди Чедвик подозвала официанта, взяла с подноса бокал шампанского и залпом его выпила, — Я буду носить эти камни с гордостью, мадам Блаватская! Сегодня, завтра и всегда!

Кто-то из публики зааплодировал. Однако, не получив поддержки, эти единичные аплодисменты быстро утихли.

— Похвально, леди Маргарет, — ответила Блаватская тихим голосом, — Вы не побоялись показать нам своё настоящее лицо. Сегодня Вы сняли с себя самое тяжелое своё украшение — Вашу маску.

Не дожидаясь ответа, она отошла в сторону, теряя интерес к леди Чедвик и её драгоценностям. На этот раз присутствующие не впали в молчаливое оцепенение. Кое-кто даже перешептывался, обсуждая произошедшее.

Блаватская неподвижно стояла напротив окна спиной к публике, будто чего-то выжидая.

— М-мадам? — робко кашлянул где-то сзади лорд Уитмор-младший, — М-мы… п-продолжим?

Она медленно обернулась. И посмотрела на него васильковыми глазами его матери. Агата Уитмор скоропостижно скончалась пару лет назад при загадочных обстоятельствах в своём особняке в Ричмонде.

— Продолжим? — её голос стал мягким и тихим, на губах появилась чуть заметная знакомая улыбка. — О, милый мальчик… — она протянула руку к лицу юноши.

— М-ма… Мама? — лицо юного Уитмора стало бледным, он замер в нетерпении.

Стоящий рядом Уитмор-старший начал задыхаться, инстинктивно при этом развязывая платок, сдавливающий ему шею. Блаватская окинула его взглядом, полным презрения. В её глазах он прочитал то, что осталось невидимым для окружающих. Она всё знала.

В тот злополучный вечер он вернулся домой позже обычного. Одежда его пропахла запахом кабака и дешевых духов местных девиц. Развязывая на ходу шелковый аскот и стягивая неудобную обувь, лорд Уитмор прошёл в гостиную, где по обычаю выпивал ещё один бокал виски перед тем, как отправиться к себе в покои.

Там его встретила супруга, которая на удивление в столь поздний час ещё не спала. Агата Уитмор — леди из высшего общества, всегда сдержанная и спокойная, с горделивой осанкой она стояла у окна, когда лорд ввалился в комнату.

— Мы должны развестись, — с ледяной холодностью произнесла она, разворачиваясь.

Лорд вздрогнул, лицо его исказилось от гнева.

— Развод? Ты с ума сошла!? Это невозможно!

— Возможно, дорогой! Я уже все обсудила со своим адвокатом.

Закон о бракоразводных процессах, принятый в 1857 году, развязал руки английским женщинам. Лорд Уитмор, когда-то принимающий участие в рассмотрении законопроекта, был против его принятия в силу своих консервативных взглядов на брак и семью.

— Но у тебя нет никаких оснований!

— Губная помада на воротничках твоих рубашек — вот мои основания! — вскрикнула Агата, — Я удаляюсь к себе, обсудим все детали завтра. Когда ты будешь трезв и от тебя не будет нести дешёвыми женщинами!

Леди Уитмор направилась к себе в покои, расположенные на втором этаже особняка. Дубовая лестница, плавно изгибаясь, вела наверх, к комнатам хозяев, их сына и гостевым спальням.

— Ты думаешь, что можешь просто так уйти? — он нагнал её на ступеньках, и схватил за руку, — Ты моя жена! И я не позволю тебе разрушить нашу семью и репутацию нашего дома!

— Отпусти! — закричала Агата и попыталась вырваться.

В следующее мгновение она потеряла равновесие. Пытаясь удержаться, леди Уитмор потянулась рукой к перилам. И удержалась бы. Если бы не предательский толчок в спину.

Когда все затихло, лорд Уитмор спустился к ещё тёплому, бездыханному телу. На лице Агаты навсегда застыло выражение страха, ненависти и презрения…

Резко одернув руку с щеки молодого лорда, Блаватская произнесла:

— Ну, какая я Вам мама, лорд? — голос её стал резким, — Ваша матушка умерла.

С этими словами юный лорд вышел из состояния оцепенения, а Елена Петровна, вновь взглянув на Уитмора-старшего, прошептала: «Отныне Вы мой должник!»

В этот момент напольные часы пробили полночь.

— Прошу всех занять места за центральным столом, господа!

Публика проследовала за мадам Блаватской к длинному столу, покрытому белоснежной скатертью. Пользуясь возникшей суетой, кто-то поспешил покинуть салон, боясь быть разоблаченным или стать объектом повышенного внимания провидицы. Несмотря на то, что несколько человек ретировались, мест за столом для всех желающих все равно не хватило, и некоторые джентельмены остались стоять в полукруге вокруг. Елена Петровна заняла центральное место.

Когда все затихли, она закрыла глаза. В комнате воцарилась гнетущая тишина, не было слышно даже дыхания присутствующих.

Постепенно лицо Блаватской стало спокойным и неподвижным. Губы начали шевелиться чуть заметно, шепча заклинания на забытых языках. Внутри неё происходило что-то невидимое глазу. Её дыхание стало ровным и медленным.

Только сейчас все обратили внимание на движущееся в такт дыханию миниатюрное украшение на груди Елены Петровны. На тонкой цепочке крепился небольшой ключ с головкой в виде змеи, свернувшейся в клубок. С каждым произнесённым словом с ней происходили видимые трансформации: она словно становилась больше, чешуя её мерцала и искрилась в свете горящих свечей, создавая иллюзию движения.

— Хранители древних знаний, восстаньте из забвения! — голос Блаватской наполнился силой и энергией, — Пусть ваши силы пробудятся! Откройте мне врата к истине!

В это мгновение кто-то из дам вскрикнул. Шею провидицы обвивала настоящая змея. Она медленно скользила вверх к лицу Блаватской, издавая при этом леденящие душу шипения.

Публика затаила дыхание.

Когда Елена Петровна распахнула веки, вскрикнули не только дамы, но и некоторые, особо чувствительные джентельмены. На них смотрели мутно-желтые змеиные глаза, ужаснувшие днём на палубе бесстрашного майора Кроули.

Низким, хриплым голосом, полным зловещей силы, она произнесла:

— Зачем вы собрались здесь, жалкие смертные?

— Мы хотим знать правду, мадам! — взял на себя роль переговорщика майор.

— Правду? — засмеялась жутким смехом Блаватская, она повернула голову к змее, замершей на её плече. — Они хотят знать правду!

В этот миг из рук молчавшей весь вечер леди Вустер выскользнул бокал с красным вином Chateau Lafite Rothschild 1869 года. Он медленно, будто воздух вокруг стал вязким и густым, а время сильно замедлилось, опрокинулся на белоснежную скатерть. Темно-рубиновые струйки, напоминающие густую кровь, поползли, ветвясь, по дамасскому льну. Леди Чедвик, сидевшая рядом, механически одернула руки, но капли вина успели остаться рисунком на её светлых кружевных перчатках.

— Правда в том, — продолжила провидица, не обращая внимания на возникшую за столом суету, — что большая половина из вас не встретит рассвета.

— Что за… абсурд?! — поперхнувшись, возмущённо спросил лорд Уитмор.

Суета, вызванная разбитым бокалом, сменилась волной возмущения нелепыми предсказаниями.

— Я не собираюсь больше слушать эту чушь!

— Да, это уже, действительно, чересчур!

— Идите к своим семьям, — продолжала невозмутимо Блаватская, — и обнимите их! Если успеете…

Следующее мгновение на всю жизнь запомнили те, кто выжил в эту страшную ночь. В подвалах «Эвномии» среди ящиков с порохом, перевозившихся из Афин в Александрию, вспыхнула случайная искра. В считанные секунды порох сдетонировал, и на борту начался настоящий ад. Пол салона вздыбился, как спина левиафана. Стены сложились в изящном поклоне, словно делая последний реверанс гибнущей роскоши. Бархатные шторы вспыхнули алым закатом, осыпая гостей пеплом позолоты. Воздух наполнился ароматами кошмара.

Дальше были восемь минут, отведённые судьбой на принятие, смирение или чудесное спасение.

Всегда собранный майор Кроули, крича и размахивая руками, пытался организовать спасательную операцию, рассаживая дам в уцелевшие после взрыва шлюпки. Рядом, вцепившись в один спасательный жилет, выясняли отношения братья Синклеры. Лестница, ведущая в каюты, рухнула, похоронив под обломками графиню Зубову. Лорд Уитмор-старший, расталкивая всех, карабкался к одной из шлюпок. Не обращающая внимание на происходящий вокруг хаос, леди Чедвик горделиво и неподвижно стояла в горящем салоне у обломков напольных часов, лицо её стало бледным, в глазах читался холодный ужас. Она сжала руки в кулаки, пытаясь сохранить достоинство перед лицом неминуемой гибели.

«Эвномия» скользнула в морскую пучину с грацией опьяневшей танцовщицы. Холодная вода ворвалась в салон, целуя позолоту, гася свечи, унося шелковые туфли и грехи, которым не суждено было найти отпущения.

Кричащих и мечущихся в панике людей смывало ледяной волной.

Хрустальная люстра, чудом уцелевшая при взрыве и разрушениях, и все ещё сиявшая, как корона, погрузилась во тьму с жалобным звоном.

Майор Кроули, очутившись в морской воде, судорожно пытался ухватиться за плавающие куски обшивки корабля. Намокший мундир предательски тянул ко дну. Долго держаться на плаву собственными силами у него вряд ли получится. Начиная захлёбываться соленой водой, майор увидел её. Блаватская плыла среди обломков, не пытаясь бороться — распластав руки, словно крылья опалённой птицы. Её распущенные волосы стелились по воде чёрным шлейфом, а в глазах не было ни страха, ни паники.

— Кто же… Вы?! — это всё, что смог он произнести немеющими от холода губами.

В следующее мгновение волна накрыла его. Последнее, что видел майор Кроули прежде чем тьма поглотила его, как медленно дрейфующее тело русской провидицы вдруг осветил яркий лунный свет, заливая все вокруг серебристым сиянием. А потом наступила абсолютная тишина.

Глава 3. «Паутина лжи»

Горячий воздух ударил в лицо, как влажная, тяжелая простыня, пропитанная запахами, которые Лондон не знал и не смог бы вынести. Пряности, гниль, песчаная пыль и соленый воздух моря. Ричард Ходжсон замер на трапе парохода «Гвалиор», вцепившись в поручни, пока толпа пассажиров устремлялась вниз, к причалу Мадрасского порта.

Внизу кипела жизнь, яростная и пестрая. Кругом стоял нескончаемый галдёж. Голоса носильщиков-кули, перебивающих друг друга на тамильском, звонкий смех детей, пронзительные выкрики торговцев водой и фруктами, ржание лошадей, скрип повозок, запряженных тощими волами. Солнце, еще не достигшее зенита, выжигало всё на своём пути, отражаясь ослепительными бликами от массивных серых стен форта Сент-Джордж.

Ходжсон снял свою фетровую шляпу и вытер лоб платком, мгновенно ставшим влажным. Немного осмотревшись, он спустился по трапу в кишащую толпу. Его сразу окружили кули в набедренных повязках, с жилистыми телами цвета темной меди, наперебой предлагая услуги. Их глаза — быстрые и оценивающие, скользнули по его европейскому костюму, запыленному, измятому, но все же безупречно сшитому.

— Сэр! Багаж, сахиб? Везти? Очень дешево! Очень хорошо!

Голоса сливались в навязчивый гул.

Ходжсон выбрал одного, помоложе и менее назойливого. Тот взял его саквояж, и они направились к стоящей неподалёку конной повозке — шиграме.

— Куда хотеть ехать, сахиб? — спросил он, аккуратно укладывая вещи Ричарда на сидение.

— Гостевой дом в Адьяре, пожалуйста.

Ходжсон сел в экипаж. Кожа сиденья обожгла бедра сквозь тонкую ткань. Повозка тронулась, подпрыгивая на неровностях Маунт-роуд, увозя Ричарда от шума порта вглубь колониального Мадраса — города контрастов, где роскошь вилл Белого города соседствовала с лачугами Черного, а тень Британской империи накрывала древнюю, непостижимую землю Индии.

О разделении Мадраса на два мира Ходжсон слышал ещё в Лондоне от профессора Роджерса. Но он не мог себе и представить, насколько это разделение было не условным. Запад — есть Запад, а Восток — есть Восток, белые хозяева живут в Белом городе, а их чёрные слуги — в Чёрном. Два мига были разделены лишь узкой полосой площади для парадов.

Тротуары города господ, выложенные брусчаткой, были почти пустынны, лишь изредка мелькали фигуры в белых нарядах, спешащие по делам Империи. Дома, построенные по европейскому образцу, смотрелись в индийский декорациях странным, инородным осколком далекой северной страны. Вдоль дороги в безмолвный строй выстроились газовые фонари. Чистота была нарочитой, почти агрессивной, оттеняемой ярко-зелеными газонами и идеально подстриженными кустами. Но даже здесь тропики брали свое: буйные лианы пытались задушить аккуратные изгороди, а крупные, неоново-зеленые ящерицы замирали на прогретых солнцем белых стенах.

Справа лежал Черный Город. Переход резкий, как неожиданная пощёчина. Узкие, извилистые улочки, больше походили на щели между домами из серого необожженного кирпича, бамбука и пальмовых листьев. Домишки лепились друг к другу, нависая над проезжей частью и почти смыкаясь крышами. Шум с этой стороны улицы был оглушительным и многослойным: крики торговцев, визг играющих детей, стук ткацких станков из темных лавок, громкая ругань на тамильском, жалобное пение нищих. Люди. Их здесь было море. Женщины в ярких сари — огненно-красных, изумрудных, шафрановых — несли на головах кувшины или связки хвороста. Мужчины в простых дхоти сидели рядом со своими хибарами, делая вид, что заняты чем-то важным. Жизнь здесь текла своим чередом, на делая пауз и не стараясь кому-то понравиться.

Священные коровы, худые и измученные солнцем, с безразличными глазами брели посреди Маунт-роуд, заставляя повозку время от времени сворачивать. Когда городской пейзаж закончился, по сторонам замелькали рощи кокосовых и банановых пальм. Дорога стала пыльной и ухабистой.

Впереди был Адьяр.

За городом воздух, наполненный ароматом цветущих кустарников и влажной земли, стал прохладнее, почти шелковистым на коже после городского пекла. Солнце, ползущее к линии горизонта, стало мягким и добродушным. Где-то в темноте баньяновых зарослей трещали цикады, да изредка доносились крики экзотических птиц — звуки, создающие не раздражающий шум, а успокаивающую тишину. Дорога шла вдоль небольшой извилистой реки, от которой веяло прохладой и спокойствием. Вдали показалась усадьба — комплекс невысоких белых зданий с черепичными крышами.

— Это дом русской мадам, — заговорил молчаливый кули, видя в зеркале заднего вида вопросительный взгляд Ходжсона, — Раньше было имение Хаддлстон Гарденс. Теперь несколько лет — она. Ваш дом — недалеко несколько шагов.

Повозка свернула за каменные, увитые лианами ворота.

У крыльца гостевого дома ждали два индийца в белых одеждах, с безмятежными лицами, озаренными теплым светом фонаря, висящего над входом.

— Добро пожаловать, мистер Ходжсон. Мы вас ждали! — произнес один из них по-английски с мягким акцентом, делая почтительное намасте, сложив ладони у груди. Его голос был тихим, успокаивающим, как шелест листьев. — Путешествие было долгим, Вы, вероятно, устали.

Внутри гостевого дома было уютно и прохладно. Слабый свет масляных ламп отбрасывал дрожащие тени на стены из тикового дерева. Сквозь открытые ставни доносилось стрекотание цикад. Комната, куда его провели, была просторной и чистой: кровать с пологом из легкой ткани, письменный стол, кресло-качалка, шкаф для одежды. На столе стоял кувшин с водой, чашка и тарелка с фруктами.

— Нужно что-нибудь еще, сахиб? Может, чаю? — спросил один из служителей, его темные глаза смотрели прямо и доброжелательно.

— Нет, нет, благодарю, — ответил Ходжсон, чувствуя, как волна усталости накрывает его.

— Тогда спокойной ночи, сахиб. Отдыхайте. Если что — мы рядом.

Ходжсон умылся теплой водой из таза, смывая пыль дороги. Легкий ужин — сладкая мякоть манго и хрустящая лепешка — показался ему невероятно вкусным. Он погасил лампу и опустился на кровать. Свежие и прохладные простыни приятно укутывали тело.

Ричард был готов погрузиться в безмятежный сон, но долгое путешествие не отпускало, и как только он закрыл глаза, пол под ним закачался, будто он снова оказался в каюте корабля. Он почувствовал, как невидимая рука касается его головы, заставляя сердце биться быстрее. Воздух стал тяжёлым и вязким, рядом был кто-то. Попытался протянуть руку навстречу незримому гостю, но ухватился лишь за пустоту. Открыл глаза, никого. Попытался подняться с кровати, чтобы выпить холодной воды, но ноги отказывались слушаться. Вместо крика изо рта вырвался оглушительный хрип. Нужно ещё раз попробовать подняться с кровати. Раз, два, рывок! И стремительное падение в непонятно откуда взявшуюся под ногами пропасть. Ричард вздрогнул, в испуге открыв глаза. Тихая ночь опустилась на Адьяр. В окно дул приятный освежающий ветер. Уже завтра ему предстоит встреча с той, о ком он слышал много, слишком много, чтобы окончательно сформировать своё отношение.

По полу скользила длинная тень растущего за окном баньяна. Тень то подползала к Ричарду, то стремительно убегала и пряталась. Эта игра продолжалась, пока он не встал и не захлопнул ставни, закрывая тени все пути в его комнату. С улицы принесло знакомый запах жасмина. Глубоко вдыхая сладкий воздух, Ходжсон снова попытался заснуть.

Граница между реальностью и чем-то иным становилась тоньше. Лёгкий шорох за окном и чьи-то мягкие шаги Ричард услышал уже в полудреме, а потому не придал им никакого значения. Чёрная тень, задержавшись на мгновение у закрытого окна Ричарда, стремительно скрылась в густой темноте адьярской ночи.

Наутро ласковое, ещё не жаркое, солнце заглянуло в окно сквозь узкие щели ставней, щекоча Ричарду веки. Просыпаться в индийском тепле оказалось намного приятнее, чем просыпаться в лондонской слякоти и морозе. За ночь все сомнения и страхи улетучились, хотелось как можно быстрее покинуть свой номер и отправиться в штаб-квартиру теософского общества.

На небольшой веранде гостевого дома Ричарда встречал безмятежной улыбкой и сложенными в намасте руками вчерашний слуга.

— Сахиб, доброе утро. Надеемся, Вы хорошо отдохнули? — тихим голосом спросил он. — Готов Ваш завтрак. Пожалуйста, сюда.

Он провел Ходжсона в небольшую, светлую столовую с видом в сад. На столе, покрытом белой скатертью, уже стоял глиняный кувшин с водой, чашка свежесваренного кофе, блюдо со свежими фруктами и тёплыми, хрустящими лепешками и небольшая пиала с густым йогуртом. Просто, свежо, искренне и без претензий.

— Если что-то не по вкусу или нужно еще — скажите, сэр! — слуга отступил на несколько шагов, оставляя Ричарда одного, но оставаясь рядом, готовый помочь в любую минуту.

После завтрака слуга мягко поинтересовался:

— Сахиб, как Вы желаете добираться до главного дома? — и, увидев удивлённый взгляд Ходжсона, добавил, — Ещё ни один британец или другой европеец не приезжал в наш городок не к мадам Блаватской. Уверен, и Вы к ней, — он улыбнулся. — Так как Вы будете добираться, сэр? Пешком? Или вызвать рикшу?

Ходжсон выбрал рикшу. Всего несколько лет назад на земли Индостана с торговых кораблей из Японии сошли первые двухколесные повозки, приводимые в движение человеком. На них торговцы ловко перемещали свой товар до центрального базара, на обратном пути перевозя в пустых повозках первых пассажиров. Так этот вид транспорта перекочевал с одного конца континента на другой и основательно там прижился.

У порога ждал худощавый, но жилистый индиец. Его лицо от постоянного контакта со жгучим солнцем было особенно темным и покрыто глубокими морщинами. Ноги его были босы и сильно стоптаны.

— Доброе утро, сахиб, — сказал он, поднимая с земли оглобли, — Пожалуйста, садитесь.

Ходжсон устроился на сиденье. Повозка плавно покатила по пыльной, но ухоженной дорожке, которая вела мимо небольших белых домиков, тенистых рощ и цветущих кустарников, стоящих отдельными группами, и привлекающих рой пчел. Пахло нагретой землёй и цветами. Было тихо, лишь скрип колес рикши, мерный топот его ног, да пение птиц. Контраст с Мадрасом был разительным. Ни толчеи, ни криков, ни смрада. Только гармония с природой и ощущение удаленности от суеты мира.

За поворотом дорога вышла к высоким кованным воротам. Новым, но уже основательно оплетённым тропическими вьюнами с огромными мясистыми листьями. За воротами открывался чудесный вид на просторную, аккуратно ухоженную (почти, как в Британии) лужайку. Там, посреди изумрудной зелени, под сенью величественных старых деревьев, возвышалось главное здание Теософского Общества.

Оно было белоснежным. Не просто белым, а ослепительно белым в лучах восходящего солнца, как будто высеченным из цельного куска мрамора или вымытым до первозданной чистоты. Архитектура была странной и притягательной: элементы европейской колониальной виллы (широкие веранды, высокие окна) сочетались с индийскими мотивами — невысокими куполами, изящными арками, резными каменными решетками на окнах. Здание казалось одновременно основательным и легким, укорененным в земле и стремящимся вверх. Оно приглашало, излучая спокойствие и загадочность.

Рикша остановился у ворот.

— Приехали, сахиб.

Ходжсон расплатился, добавив на чай. Возница ответил благодарной улыбкой и почтительным кивком.

Выйдя из повозки, Ричард на мгновение замер, глядя вдаль на белоснежное здание. Здесь, в этом месте кипят страсти вокруг феноменов Блаватской. Здесь хранятся знаменитые письма махатм. Здесь, возможно, спрятаны ключи к разгадкам его расследования. И к чему-то гораздо большему, о чем он пока лишь смутно догадывается.

Высокая калитка, встроенная в ворота, легко открылась, тихо скрипнув. Ричард, оглядываясь, вошёл в открывшийся перед ним парк. Вокруг сразу как будто все стихло. И без того тихий город остался за границей, уступая место полной тишине и покою. Ветви деревьев мягко колыхались под лёгким утренним бризом, а пение птиц звучало приглушенно и умиротворенно. В воздухе витал аромат свежей зелени и цветов — тонкий и насыщенный одновременно.

Ричард медленно шел по тропинке, когда его взгляд привлекло величественное дерево, раскинувшееся перед ним, и образующее своей кроной и свисающими до земли воздушными корнями темное, прохладное и уединенное место. Это было не просто дерево, пред ним был настоящий великан! На вид ему было лет 350, не меньше. Ходжсон знал, что священное баньяновое дерево в индуизме считается местом обитания богов, местом, где можно найти просветление, знал, что баньян символизирует Мировое древо, у которого корень — это первоначало и духовный мир, а ветви — мир существующий. Но он и понятия не имел, что штаб-квартира теософского общества расположилась буквально под его ветвями.

«Очень остроумно, мадам Блаватская!» — про себя подумал Ричард и, оставляя позади одеревеневшего гиганта, поспешил к главному зданию. От одного из стволов баньяна отделилась высокая тень, растворившись в тени огромного дерева, и оставляя за собой лишь шепот ветра.

Просторный холл с высокими потолками и впечатляющей дубовой лестницей, ведущей на верхние этажи, казался непостижимо огромным. Стены помещения были увешены загадочными символами и портретами мудрецов. Их взгляды казались живыми и словно следили за вошедшими, охраняя вход в священное пространство мудрости и знаний.

Ходжсон остановился, давая глазам привыкнуть к полумраку.

В дальнем конце холла, у большого окна, заливавшего часть помещения золотистым светом, стояла фигура. Молодая женщина, чуть больше двадцати лет, с головою погружённая в работу, разбирала стопку писем. Увидев Ричарда, она подняла на него глаза, и на мгновение он замер.

Лилиан Картер. Он узнал её по описанию Роджерса. Она — помощница полковника Олкотта, правой руки Блаватской. Но описания не передавали живого света в её карих глазах, искренней, чуть смущенной улыбки, которая тронула её губы. Она была одета в простое светлое платье, её каштановые волосы были аккуратно убраны, но пара непослушных прядей выбивалась на лоб. В ней не было ни капли жеманства или таинственности, которой он ожидал от обитателей этого места. Только ясность, спокойствие и какая-то внутренняя чистота.

— Могу я чем-то помочь Вам, мистер? — раздался её голос, мягкий и мелодичный, как звон колокольчика. Она отложила письма сделала шаг навстречу, выходя из луча света.

— Доброе утро, леди, — Ричард протянул руку навстречу девушке. — Я — Ричард Ходжсон! Я бы хотел повидать мадам Блаватскую.

— Доброе утро, — Лилиан улыбнулась своей нежной улыбкой. — Меня зовут Лилиан Картер. К сожалению, мадам Блаватская и полковник Олкотт, — она слегка развела руками, и в её глазах мелькнуло искреннее сожаление, — они срочно отбыли в Лондон три дня назад. Непредвиденные дела Общества.

Ходжсон почувствовал легкий укол разочарования, быстро сменившийся любопытством. Поле оставалось открытым, а противник — вернее, объект исследования — оказался не там, где его ждали. Зато перед ним был живой, непосредственный источник информации. И очень симпатичный.

— О, я понимаю, дела, — он постарался, чтобы в его голосе звучала досада, а не профессиональное раздражение. — Очень жаль не застать их. Я проделал долгий путь, чтобы… чтобы стать ближе к ним и к истине! — и тут он ни капли не врал. Он театрально опустил голову, изображая горькое разочарование.

— Вы приехали к ним? Специально? — спросила Лилиан мягко, с участием.

Ходжсон кивнул, глядя куда-то мимо неё, с видом человека, чьи надежды рухнули.

— Да, я читал труды мадам Блаватской. Это перевернуло мою жизнь, клянусь Вам, мисс Картер! — его голос окреп, зазвучал с искренним, почти фанатичным жаром.

Лилиан подошла ближе. Её лицо выражало искреннее сочувствие.

— Ох, мистер… Ходжсон, да? Я так вам сочувствую. Это ужасное стечение обстоятельств.

Он поднял на нее глаза — глаза человека, ищущего хоть какую-то соломинку.

— Мисс Картер, что мне делать? Я не могу просто уехать. Не сейчас. Не после всего…

Его взгляд скользнул по портретам Учителей на стенах, словно ища у них поддержки.

— Вы должны остаться! — почти вырвалось у Лилиан, — Адьяр — это дом для всех ищущих. Это сообщество единомышленников. Дух Учителей живет здесь, в стенах, в трудах, в нашей работе!

Ходжсон ухватился за эту соломинку. На его лице появился робкий проблеск надежды.

— Вы думаете? Я мог бы остаться? Пожить здесь? Помочь в чем-то? Я не богат, но я готов трудиться. Чистить сад, переписывать рукописи. Что угодно!

Лилиан смотрела на него. Его отчаяние, его жар, его готовность служить — всё говорило об искреннем и бескорыстном искателе. Она видела здесь таких. Энергичных, преданных и наивных. Лилиан и сама когда-то была такой, появившись на пороге лондонской квартиры Елены Петровны, без пенни в кармане, но с душой, полной веры и надежды.

— Конечно, Вы можете остаться! — сказала она решительно, чувствуя ответственность за «брата по вере». — В гостевом домике, Вы проходили мимо него в парке, как раз есть свободная комната. Она хоть и маленькая, но уютная.

— Спасибо Вам, мисс Картер! Вы не представляете, что это для меня значит. Я… я словно нашел пристанище после долгой бури, — Ходжсон глубоко вздохнул, будто с него сняли огромный груз. На его лице расцвела искренняя, мастерски сыгранная благодарность.

— Пожалуйста, зовите меня Лилиан, — мягко сказала она. — Мы все здесь одна семья.

Ходжсон почувствовал головокружительный успех. Он не просто внедрился — он был принят в семью как свой, как страждущий адепт. Под маской преданного последователя с этой минуты он будет иметь доступ к сердцу, к святая святых теософского общества. Он улыбнулся, и в его глазах светилась такая безграничная благодарность, что никто не подумал бы усомниться в его искренности.

— Надеюсь, мое присутствие не слишком Вас обременит, Лилиан?

— Нисколько! — её улыбка стала шире.

Так медленно, в ожидании возвращения мадам Блаватской и полковника Олкотта, потянулось время. Ричард честно и старательно помогал Лилиан с текущими делами общества, занимался организационными вопросами, подготовкой документов и перепиской: аккуратно сортировал письма, проверял списки участников предстоящих лекций, помогал подготовить материалы для новых занятий. Лилиан ценила его помощь. В моменты совместной работы они обсуждали последние новости из жизни общества, делились мыслями о предстоящих мероприятиях и о том, как лучше подготовиться к возвращению учителей. Незаметно они становились ближе друг к другу.

Как-то вечером они сидели в беседке после только что прошедшего тропического ливня. Лилиан молчала, наблюдая, как последние капли дождя падают с листьев мангового дерева. Её лицо, обычно озаренное мягкой улыбкой, было задумчивым, почти печальным. Ричард сидел напротив, не нарушая тишины, излучая спокойное, ненавязчивое внимание — поза искренне заинтересованного слушателя.

— Знаешь, Ричард, — заговорила она вдруг, тихо, не глядя на него, — Своей искренностью и трудолюбием ты очень напоминаешь мне… моего брата Уильяма.

— У тебя есть брат? — искренне удивился Ходжсон.

— Был, — с грустью в голосе произнесла Лилиан, вставая. — Он погиб два года назад в боях при Касассине в Египте, немного не дойдя до Каира, — голос её дрогнул, но она взяла себя в руки и продолжила, — Ещё совсем детьми мы остались с ним полными сиротами. Мы выросли в приюте Святой Марии в Девоншире. Единственным, кто был добр к нам тогда, была старая няня. Она научила нас беречь друг друга и всегда держаться рядом, — Лилиан замолчала, глядя в темнеющий сад. — Мы были друг для друга всем. Делили последнюю корку хлеба, согревали друг друга в промозглые дни, мечтали…

Ричард слушал, затаив дыхание. Его расчетливая роль адепта на мгновение отступила перед реальной болью в голосе Лилиан.

— Лилиан… — пробормотал он, тронутый её искренностью.

— Когда он уходил на фронт, — продолжила девушка, — мы поклялись друг другу: какие бы испытания ни послала жизнь, мы останемся хорошими людьми. Добрыми и честными.

Тишина повисла густая и тяжелая. Ричард не знал, что сказать. Его собственная миссия внезапно показалась ему такой грязной перед лицом этой девушки, искренне верящей в людей. Он молча протянул ей через стол чистый платок. Лилиан машинально взяла его, сжала в кулаке, но не вытерла слез.

— Тогда я осталась одна, Ричард. Совсем одна, — прошептала Лилиан, поворачиваясь к нему. — Мир опустел. Стал серым и холодным. Я думала, что я не переживу этой потери, — она подняла глаза, полные такой тоски, что Ричарду стало физически больно. — А потом я услышала о ней. О мадам Блаватской. О том, что она… что она может слышать тех, кто ушел. Что она, — Лилиан оживилась, в её глазах загорелся огонь веры, — может общаться с ними! Я собрала свои немногочисленные вещи и пришла к дверям её лондонской квартиры. Упала к её ногам. Умоляла… — голос Лилиан дрожал от эмоций. — И она услышала меня, Ричард! Она дала мне надежду! Через неё Уильям говорит со мной. Пишет мне письма. Дает советы. Рассказывает, что там… там хорошо. Что он ждет меня. Что гордится мной.

Она вытащила из складок платья небольшой, истрепанный листок бумаги, бережно развернула его.

— Видишь? Его почерк. Я узнаю его из тысячи. Он просит меня жить. Расти. Нести свет другим. Как мечтали мы с ним.

Ричард смотрел на дрожащий в руках Лилиан листок. И внутри у него все переворачивалось. Эта девочка искренне верит, что письмо настоящее. Что его написал её погибший брат. Оно не было для неё не фокусом, не было мистификацией. Оно было единственной нитью к любимому, родному человеку.

— Лилиан, это чудо! — выдохнул он с нарочитым благоговением.

— Да! — страстно подтвердила она, пряча письмо как величайшую святыню. — Именно чудо, Ричард! Мадам — она святая для меня. Она вернула мне брата. Возможность чувствовать его рядом. Сейчас я работаю с книгами, переписываю труды, учусь. Все ради него. Ради Уильяма. Чтобы он гордился. Чтобы я была достойна этого дара общения.

Она замолчала, переводя дух. Печаль постепенно отступала, сменяясь привычной мягкой решимостью.

— Вот почему Адьяр для меня — не просто место, Ричард. Это мост в мир, где теперь мой брат. И я до последнего дыхания буду рядом с мадам и полковником Олкоттом. Потому что они вернули мне часть моего сердца.

Ходжсон нашел в себе силы улыбнуться бедной девушке с поддельным, но мастерски исполненным сочувствием и благоговением.

— Лилиан, — начал он, и его голос, к его ужасу, сорвался на искреннюю хрипоту, — спасибо, что поделилась. Это очень личное. И очень важно. Твоя вера вдохновляет. И твой брат, он, должно быть, действительно гордится тобой. Здесь. И сейчас.

Она улыбнулась в ответ, улыбкой уставшей, но светлой.

— Спасибо, Ричард. Знаешь, я почему-то была уверена, что ты поймешь. Ты ведь тоже ищешь здесь что-то важное. Что-то большее, — она встала. — Спасибо за то, что выслушал.

Лилиан пошла в сторону жилого корпуса, её силуэт медленно растворился в вечерних сумерках. Ричард какое-то время ещё стоял, словно вкопанный. Её слова о брате, о письмах, о вере жгли изнутри. Ему нужно было быть объективным и искать доказательства разоблачения Блаватской. Вместо этого он сблизился с девушкой, слепо верящей в её неведомые силы и знания. И эта девушка была… ангелом во плоти! Такой девушки Ричард до сих пор никогда не встречал. Она была искренняя, добрая, трудолюбивая и очень заботливая. При мыслях о ней у него замирало сердце. Хотелось встречаться с ней как можно чаще и разговаривать ещё больше.

Тут его внимание привлекло движение на дорожке. Из темноты, где только что скрылась Лилиан, небрежно пиная траву, шёл Алексис Куломб. Низкорослый, коренастый мужичок, с жидкими волосами и маленькими, бегающими глазками, в которых читалась вечная настороженность и обида. Его руки, грубые от работы нервно мяли старую кепку.

Куломб числился в Адьяре столяром, хотя его привлекали ко всем тяжёлым и грязным работам на стройке, которая сейчас активно велась на территории поместья. Он попал сюда вместе со своей женой Эммой. Кто-то рассказывал Ричарду, что англичанка Эмма, тогда ещё Каттинг, была знакома с Еленой Петровной с 1872 года и даже помогала ей материально, когда дело Блаватской с организацией спиритического центра в Каире потерпело полный крах. Потом все перевернулось с ног на голову, Эмма стала бедна, как церковная мышь, и уже Блаватская оказала Эмме услугу, взяв её к себе экономкой, а её мужа столяром.

Алексис шел по дорожке с вызывающей, чуть пьяной развязностью. Увидев Ричарда, он резко изменил походку, сделав её более деловитой, но ехидная усмешка не сходила с его лица. Он подошел ближе, и Ричарда ударил запах пота, лука и дешевого табака. Он почувствовал волну отвращения, с трудом сдерживаясь.

— Добренький вечер, мистер Ходжсон, — хрипло бросил Куломб, не утруждая себя вежливым тоном. — Опять весь вечер болтали с нашей наивной мисс Картер? — его маленькие глазки блеснули нездоровым любопытством и злорадством.