Бесплатный фрагмент - И Гододин

Предисловие автора. Цена мёда

Мое первое знакомство с «И Гододином» (Y Gododdin) было похоже на удар молнии. Я, как и многие, вырос на мифах Древней Греции, скандинавских сагах и легендах о короле Артуре. Мне казалось, что я неплохо знаю героический эпос. И вдруг, почти случайно, я наткнулся на упоминание о поэме VI века, рассказывающей о событии, которое можно описать как «Триста спартанцев» британских Темных веков. Триста элитных воинов, целый год пирующих в крепости своего вождя, а затем отправляющихся в самоубийственную атаку на многотысячную армию захватчиков.

Радость открытия, однако, очень скоро сменилась разочарованием. Попытка прочесть сам текст превратилась в муку. Это не было похоже ни на «Илиаду», ни на «Песнь о Роланде». Вместо связного повествования я обнаружил девяносто семь коротких, фрагментарных строф-элегий, написанных на архаичном древневаллийском языке, который ставит в тупик даже специалистов. Каждая строфа была посвящена отдельному герою, но без знания контекста эти имена и подвиги сливались в одно туманное, скорбное полотно. Это была не история, а скорее эпитафия, высеченная на обломках рухнувшей колонны. Читать «И Гододин» в оригинале или даже в дословном переводе — это все равно что пытаться разглядеть величие древнего храма по горстке цветной смальты, оставшейся от его мозаик.

Именно тогда, в этом разочаровании, и родилась идея этой книги.

Что, если попытаться не просто перевести, а реконструировать? Что, если, опираясь на текст поэмы как на скелет, нарастить на него живую плоть повествования? Что, если собрать эти разрозненные осколки и сложить из них цельную картину, понятную и близкую современному читателю?

«И Гододин» — это не вымысел. За ним стоит реальная трагедия. В конце VI века вождь бриттского королевства Гододин, Минидог Богатый, собрал в своей крепости Дин Эйдин (на месте нынешнего Эдинбурга) триста лучших воинов со всей Британии. Целый год он пировал с ними, скрепляя их священной для кельтского мира клятвой — клятвой на меду. Принимая дар и угощение от вождя, воин клялся отплатить за него своей жизнью. Спустя год эта дружина отправилась на юг, в Катраэт (современный Каттерик), чтобы атаковать главный оплот англосаксонских завоевателей. Почти все они погибли. Выжил лишь один бард, Анейрин, который и создал этот великий реквием по своим павшим братьям.

Эта книга — моя попытка рассказать их историю так, как она могла бы прозвучать, если бы Анейрин писал не цикл элегий, а героическую прозу. Я взял на себя смелость выстроить события в хронологическом порядке: отчаянный замысел Минидога, годичный пир, знакомство с героями, их суровый поход и, наконец, сама битва, воссозданная на основе тех подвигов, что упоминаются в поэме. Моей путеводной звездой в этой работе был великий труд Н. А. Куна, который сумел рассказать мифы Древней Греции так, что они стали близки и понятны миллионам, не потеряв при этом своей эпической мощи.

Я отдаю себе полный отчет в том, что эта работа — не научный труд. Это литературная адаптация, художественная реконструкция. Я верю и надеюсь, что однажды в великой серии «Литературные памятники» выйдет полный, академически выверенный перевод «И Гододина» со всеми необходимыми комментариями и филологическим анализом. Такой труд будет бесценен для специалистов. Моя же задача — иная. Я хотел построить мост через века, перекинуть его от той далекой, темной эпохи к современному читателю. Я хотел, чтобы вы не просто прочли имена героев, а узнали их в лицо, выпили с ними за одним столом, прошли с ними по пыльным дорогам и встали рядом в их последнем бою.

Я приглашаю вас в мир, где честь была дороже жизни, а слава в песне — единственной формой бессмертия. В мир, где люди шли на верную смерть, чтобы исполнить клятву. Чтобы понять, какой была цена этого меда.

Глава 1. Королевство на грани

Это была старая земля, зажатая между двумя морями. Земля холмов, одетых в колючие лиловые вересковые пустоши, и долин, где в утреннем тумане прятались темные озера, холодные и глубокие, как память самой земли. Ветер, рожденный над Ирландским морем, беспрепятственно летел на восток, чтобы встретиться со своим соленым братом, пришедшим с германских вод. Он проносился над пологими склонами, шелестел в кронах древних дубовых рощ и путался в седых бородах лишайника на серых валунах. Бритты называли эту землю Yr Hen Ogledd — Старый Север.

Призраки прошлого жили здесь не в замках, а в самой почве. Иногда, ведя плуг, крестьянин натыкался на каменную кладку, уложенную так ровно и плотно, как не умели делать ныне. Это были дороги Империи, прочерченные по земле прямыми, как натянутая тетива, линиями. Легионы давно ушли, их сандалии истлели, а орлы обратились в прах, но дороги остались. Они прорезали торфяники, взбирались на перевалы и пересекали реки по быкам мостов, от которых теперь остались лишь обросшие мхом камни в воде. На вершинах холмов, словно выбитые зубы великана, чернели развалины сигнальных башен, с которых когда-то легионеры следили за дикими племенами пиктов.

Теперь по этим заросшим травой дорогам скрипели телеги бриттов, а в руинах башен вили гнезда вороны. Но память о тех, кто строил на века, осталась. Она была предостережением: даже величайшие империи могут пасть.

В этих долинах и на этих холмах жил народ Гододин. Они были частью великого племени бриттов, кожей и кровью связанные с этой землей. Их предки пришли сюда с севера, из земель Манау, что лежали у залива. Их вел великий вождь Кунедда Вледиг, чье имя произносили с таким же почтением, с каким смотрят на далекую, заснеженную вершину горы. Он и его сыновья огнем и мечом отвоевали эти земли у гвидов-чужаков, и с тех пор род Кунедды правил здесь, считая каждый камень и каждый ручей своими по праву крови.

Их мир был прост и суров. Жизнь вращалась вокруг смены времен года, отела коров, сбора скудного урожая и песен, которые складывали барды долгими зимними вечерами у очага в круглом доме. Они любили эту землю — ее туманы, ее внезапные солнечные дни, ее суровую красоту. Они были готовы умереть за нее.

И ветер, что летел с востока, все чаще приносил с собой запах, которого не должно было быть в этом краю, — чужой и едкий запах дыма от сожженных деревень.

Первыми их увидели рыбаки. Длинные, узкие корабли, не похожие ни на тяжелые торговые суда из Галлии, ни на плетеные кораклы ирландцев. Эти корабли шли низко в воде, словно хищники, припавшие к земле перед прыжком. Их носы были увенчаны резными головами драконов и змей с оскаленными пастями, а вдоль бортов висели круглые щиты, раскрашенные в яркие, варварские цвета.

Гребцы налегали на весла в едином, слаженном ритме, и корабли скользили по серой воде Северного моря бесшумно и быстро. Но самым страшным были люди на борту. Светловолосые, высокие, с глазами цвета выцветшего льда. Они не кричали, не грозили. Они просто смотрели на приближающийся берег с холодным, хозяйским любопытством, словно оценивали землю, которая скоро станет их.

Сначала это были просто набеги. Разбойники высаживались на берег, грабили прибрежные поселения, сжигали то, что не могли унести, убивали мужчин, забирали женщин и скот, и так же быстро исчезали за горизонтом, оставляя после себя лишь дымящиеся руины и плач. Бритты называли их саксами, хотя сами они звали себя по-разному — англами, ютами, фризами. Для жителей побережья все они были одним — морскими волками, чумой, идущей из-за воды.

Но потом все изменилось. Это случилось в год, который позже барды назовут проклятым. На горизонте появилась не горстка разбойничьих драккаров, а целый флот. Сорок кораблей. Их вел вождь, чье имя внушало ужас даже его собственным воинам — Ида. Он не искал добычи. Он искал землю.

Они высадились на побережье королевства Берниция и больше не ушли. Они пришли не грабить, а селиться. Вместе с воинами на берег сходили их женщины, дети, старики. Они привезли с собой свой скот, свои плуги и своих богов — жестоких и кровожадных, требующих жертв на дымящихся алтарях. Они не строили круглых домов из камня и дерна, как бритты. Они рубили лес и ставили длинные, прямоугольные залы из бревен, огораживая их высоким частоколом.

Ида назвал себя королем. Он не просил разрешения, он просто брал то, что хотел. Воины Гододина пытались сбросить их в море, но каждый раз натыкались на стену щитов и длинных копий. Англы сражались не так, как бритты. Они не искали славы в поединках. Они бились молчаливой, сомкнутой стеной, шаг за шагом вгрызаясь в чужую землю, и каждый шаг, сделанный ими, уже никогда не отдавался назад. Дым пожарищ над восточным побережьем больше не рассеивался. Он стал постоянным признаком новой, страшной эпохи. Тень с Востока пришла, чтобы остаться.

Но еще страшнее, чем сталь англов, был яд, который медленно проникал в сердца самих бриттов. Не все выбрали славную смерть в бою. Некоторые выбрали жизнь — любую, даже в рабстве.

Королевства Дейвир и Берниция, что лежали к югу от Гододина, первыми приняли на себя удар захватчиков. Их вожди, потомки Дисгивиндавда, пытались сражаться. Но сила англов была неодолима, а их жестокость не знала границ. Год за годом бриттские воины гибли, деревни горели, а поля зарастали сорняками, потому что некому было их засевать.

И тогда началось самое страшное. Сначала один мелкий вождь, потом другой, видя безнадежность сопротивления, приходили в лагерь англов и склоняли головы. Они приносили дары и клятвы верности новым хозяевам в обмен на право жить. Жить на своей земле, но уже не как ее хозяева, а как рабы. Они сохраняли свои титулы, но теряли свою честь.

Бритты Старого Севера назвали их новым, презрительным именем — Ллоэгрийцы. Это слово стало синонимом предательства. Ллоэгрийцы — это были те, кто забыл язык своих отцов и начал говорить на гортанном, лающем наречии чужаков. Те, кто сбрил свои длинные усы и стал носить короткие стрижки на саксонский манер. Те, кто перестал петь песни о героях прошлого и начал слушать хвастливые саги завоевателей.

Это была гниль, которая пошла изнутри. И скоро стало ясно, что предательство не ограничилось покорностью. Чтобы доказать свою преданность новым господам, ллоэгрийцы брали в руки оружие и шли в бой против своих вчерашних братьев. Теперь в стене щитов англов рядом со светловолосыми воинами стояли темноволосые бритты. Их копья, когда-то защищавшие эту землю, теперь были направлены против тех, кто еще продолжал за нее сражаться.

Для воинов Гододина не было большего позора. Умереть от меча англа было честью. Но быть убитым рукой предателя, в чьих жилах текла та же кровь, — это было проклятием.

Имя «Берниция» перестало быть просто названием земли. Оно стало ругательством. Словом, которое произносили, сплюнув на землю. Это была земля, где бритты перестали быть бриттами. И теперь эта земля, в союзе с новыми хозяевами, готовилась поглотить и тех, кто еще хранил верность древним клятвам.

Но среди дыма и позора, там, где земля Гододин вздымалась к небу, стояла скала.

Это не была просто гора. Это был вулканический клык, который сама земля в незапамятные времена вонзила в облака. Каменный кулак, грозящий небу. С трех сторон ее склоны были отвесными черными стенами, отполированными тысячелетними ветрами и дождями. Лишь с одной стороны, с востока, к вершине вела узкая, извилистая тропа, такая крутая, что десяток храбрых воинов мог бы удерживать ее против целой армии.

На вершине этой скалы стояла крепость. Дин Эйдин. Крепость Эйдина.

Отсюда, со стен, мир был виден как на ладони. На западе, сколько хватало глаз, расстилались дружественные земли бриттов — зеленые долины, синие тени холмов, далекие отблески озер. Это был мир, который нужно было защищать. Но когда стражники поворачивались на восток, их взгляды становились жестче. Они видели серебряную ленту залива, впадающего в море, и само это враждебное море, из-за которого приходила беда. А на юге, за холмами, начинались земли, которые когда-то были своими, а теперь стали чужими, — земли ллоэгрийцев, земли предателей. Дин Эйдин был не просто крепостью. Он был пограничным камнем между свободой и рабством.

И на этой скале правил Минидог. Его прозвали Мвинваур, что означало и «Богатый», и «Щедрый». Он не был сказочно богат золотом, хотя его сокровищница и не пустовала. Его главным богатством была преданность его людей, а щедрость его была не в монетах, а в уважении, которое он оказывал каждому воину, сидящему за его столом.

Минидог не был молодым вождем, ищущим славы в безрассудных набегах. Это был муж в расцвете сил, чьи виски уже тронула седина, а в глазах застыла тень постоянной думы. Стоя на самой высокой башне своей крепости, он смотрел на восток, и его глаза, привыкшие к дальним горизонтам, видели не просто холмы и море. Они видели неумолимое течение времени.

Он видел, как тень с востока расползается по земле, словно чернильное пятно по пергаменту. Он понимал логику завоевателей лучше, чем многие другие. Он знал, что их нельзя задобрить дарами или остановить договорами. Он видел, что его крепость, неприступная сегодня, завтра может оказаться осажденной, а послезавтра — стать островом в безбрежном море врагов. Можно ли остановить прилив, построив на берегу один, пусть и самый крепкий, замок? Нет. Прилив нужно было встретить в море.

И в его голове, в тишине высокого дозорного поста, под крики чаек и шум ветра, начал рождаться план. План такой дерзкий, такой отчаянный и такой прекрасный в своем трагизме, что сложить о нем песнь мог бы лишь тот, кто сам пройдет через его огонь.

В ту ночь Минидог долго сидел в своем большом зале. Огонь в очаге в центре зала почти погас, лишь тлеющие угли бросали красноватые, дрожащие отблески на резные столбы и развешанное по стенам оружие — щиты с умбонами из потускневшей бронзы, длинные копья с ясеневыми древками и тяжелые мечи в ножнах из тисненой кожи. Зал был пуст и тих. Тишина давила, наполненная голосами тех, кто пировал здесь раньше, и чьи кости теперь белели на полях Дейвира и Берниции.

Минидог смотрел в огонь и видел картину будущего. Он видел, как англы, укрепившись на захваченных землях, собирают силы. Он видел, как их вожди делят еще не завоеванные королевства бриттов. Он видел дорогу, ведущую к подножию его скалы, забитую вражескими повозками, и слышал скрип осадных машин. Он видел голод, предательство и последний бой на стенах Дин Эйдина, славный, но безнадежный.

Оборона — это медленная смерть. Отсрочка. Она не дарует победы, она лишь позволяет выбрать, где именно ты умрешь.

И тогда, в тишине зала, он принял решение. Если волну нельзя остановить, нужно ударить в самое ее сердце. Не ждать, пока враг придет к тебе, а пойти к нему самому. Нанести такой удар, который если и не сокрушит его, то заставит захлебнуться в собственной крови. Заставит помнить имя бриттов не как имя рабов, а как имя тех, кто принес им ужас.

Целью должен был стать Катраэт. Крепость англов в сердце Дейвира. Их главный оплот и военный лагерь.

Но кто пойдет на этот штурм? Отправить обычную армию — значит обречь ее на поражение. Англы превосходили их числом в десятки раз. Нет, это должны быть не просто воины. Это должны быть лучшие. Цвет бриттского воинства. Герои, чьи имена уже стали легендами при жизни. Триста человек. Не больше. Не армия, а копье, выкованное из самой чистой стали, предназначенное для одного, но смертельного удара.

Но как собрать таких людей? Как убедить их оставить свои семьи, свои земли и пойти на верную смерть за чужого вождя? Золото? Они и так были богаты. Земли? У них были свои. Слава? Их имена и так гремели по всей Британии.

Минидог встал и подошел к огромному рогу, оправленному в серебро, из которого он поил самых почетных гостей. Он поднял его. Рог был пуст, но вождь Гододина чувствовал на губах призрак вкуса — терпкую сладость меда, смешанного с травами.

Мед.

В их культуре это был не просто напиток. Это был символ. Символ щедрости вождя и верности дружинника. Принять мед из рук правителя означало заключить нерушимый договор. Воин, осушивший рог, клялся своей жизнью отплатить за этот дар. «Talasant eu medd» — «Они заплатили за свой мед». Эта фраза была самой почетной эпитафией для любого героя.

И план обрел свою окончательную, страшную и великолепную форму. Минидог созовет триста лучших воинов со всех концов бриттского мира. Он не будет просить их идти в бой. Он пригласит их на пир. Пир, который будет длиться целый год. День за днем он будет поить их лучшим медом и вином, кормить отборным мясом, одаривать оружием и золотом. Он свяжет их узами братства и самой священной клятвы. А когда год истечет, он просто скажет, что пришло время платить. И ни один из них не откажется. Они пойдут на Катраэт, пьяные от меда и предвкушения славной смерти.

Минидог снова посмотрел в угасающий очаг. Он понимал, что становится убийцей. Он собирал на смерть цвет своего народа. Но он также знал, что это единственный способ купить для этого народа еще немного времени. И единственный способ сохранить его честь.

Глава 2. Зов вождя

С первым теплом, когда весеннее солнце растопило снег на вершинах холмов и земля вздохнула, избавившись от ледяных оков, из ворот Дин Эйдина выехали всадники. Их было немного, и они разъезжались в разные стороны, словно лучи от пламени. Это были гонцы Минидога.

Их путь лежал не по широким, наезженным трактам. Они скакали по еле заметным тропам через молчаливые дубовые рощи, где ветви старых деревьев сплетались над головой, словно своды древнего храма. Они вели коней в поводу по крутым перевалам, где холодный ветер рвал из-под ног мелкие камни и швырял их в пропасть. Они пересекали вброд бурные реки, вода в которых была еще по-зимнему ледяной и обжигала ноги до самых костей.

Они ехали в Регед, к потомкам славного Уриена. Они спешили на юг, в Гвинед, неся весть через горы Сноудонии. Они держали путь на запад, к побережью Аэрона, где соленый ветер никогда не утихал. Их целью были дворы королей и уединенные башни мелких вождей, чья доблесть была их единственным богатством.

В кожаных сумках у них не было ни золота, ни приказов. Они везли с собой лишь слова своего господина. И слова эти были просты.