Бесплатный фрагмент - Имя шамана

— Вы говорите, что разговариваете с духами. Скажите тогда, почему духи не предупредили Вас, что попадёте к нам?

— Почему не предупредили? Они сказали: «Большой белый начальник очень злой, он тебя положит в психушку».

— Почему же Вы не ушли в тайгу и не спрятались?

— Зачем прятаться? Не надо прятаться.

— Ну, тогда Вы не сидели бы здесь взаперти.

— Нет, начальник, я свободен — везде, как птица, могу летать. А вот ты, начальник, — взаперти. Твоя душа в клетке.

Архивная запись беседы психиатра с пациентом, называющим себя шаманом. Иркутск. 1934 год.

Введение

Молочный туман. Белый снег. Белый лёд и белое небо, как бесконечный белый космос. Белая смерть. Треск льда эхом разлетается по озеру, и его проглатывают холодные тёмные деревья с окружающих гор. «Может, не надо?» — спрашиваю я сам себя. Я делаю ещё один шаг, и тишину вновь разрывает треск ломающегося льда. Или это ткань мироздания рвётся у меня под ногами? Я один в белом аду между бездной и бездной.

— Стой на месте, я проверю лёд, — говорю я Паше, не оборачиваясь.

Делаю шаг и чувствую, как с тяжёлым хрустом твердь подо мной оседает, вода наполняет всё вокруг меня и поднимается до щиколоток. Идти назад? Но до нужного берега уже совсем близко. Вернуться и идти в обход — это ещё несколько часов. Мы не успеем. Я делаю ещё шаг. Нога уходит под лёд, как будто кто-то потянул её из-под корки льда. Я тут же вынимаю её. «Попробую уйти правее», — думаю я. Там ещё нет воды, и лёд кажется толще.

Я делаю шаг вправо и моментально проваливаюсь по пояс и застреваю в лунке, которую сделал своим весом. Упираясь на руки, я вытаскиваю себя и сажусь на лёд. Снимаю рюкзак. Оборачиваюсь на Пашу, вижу в тумане его фигуру, застывшую, как тотемный столб.

— Стой пока на месте, — говорю я ему и поднимаюсь на ноги. Я промок по пояс, но почему-то не чувствую холода.

Придётся бежать, чтобы не околеть. Надо возвращаться обратно на берег и идти в обход озера. Я разворачиваюсь и делаю шаг в ту сторону, откуда пришёл. Тёмная фигура Паши в тумане на фоне белого пространства — как трещина в другой мир. Это вдруг напомнило сон, который я видел много раз, — точно такой же силуэт в тумане. Я встряхнул головой, отгоняя видение, и в этот самый момент лёд подо мной ломается, и всё исчезает — белый мир, тёмная фигура Паши и далёкий берег. Я моментально оказываюсь под водой.

Тишина. Тёмная вода. Белый хаос наверху и тёмная глубина под ногами. Холодная глубина. Я выныриваю из лунки и начинаю взбираться на лёд. Тёмная трещина в тумане — это Паша, и он, как ни странно, единственное живое существо в этом белом царстве смерти. И он для меня как маяк — я ползу в его сторону. Но лёд ломается подо мной, и я вновь проваливаюсь. Одежда пропиталась водой и стала тяжёлой. Тело стало тяжёлым — оно слишком тяжёлое и перестаёт меня слушаться. Я вновь упираюсь локтями в кромку льда и пытаюсь отдышаться.

— Паша, — хрипло кричу я ему, — снимай пальто, ложись на лёд и бросай его мне.

Но он стоит на месте. Я чувствую, как моё сознание застывает, как лёд, и уже с трудом понимаю, что происходит. Почему он не помогает мне? Лёд опять подламывается подо мной, и я снова ухожу под воду, потом снова поднимаюсь на поверхность и хватаюсь за кромку льда. Вспоминаю, как учат взбираться на лёд из-под воды. «Больше поверхности — распределить массу», — слышу я в голове свой голос и пытаюсь закинуть ногу на лёд, но тело больше меня не слушается. Оно одеревенело. Как и мои мысли: «Где Паша… У смерти сладкий привкус… Это последняя попытка — больше я не смогу…». «Что я здесь делаю, на границе миров? И где Паша?»…

Белый туман, поглотивший мир. Белый лёд и чёрная бездна. Ломающийся лёд, как порванная нить жизни, и серая вода. Тёмная вода. Тёмная бездна…

Часть 1. Чёрный берег

На пороге в неизвестное

Я снимаю комнату в коммуналке. Соседи — студент из деревни и женщина лет пятидесяти с дочкой двенадцати лет. В моей комнате аскетично. Из мебели — шкаф, кресло, журнальный стол и всё. Я сплю на полу на ватном матрасе. Я специально искал себе комнату с минимальным количеством мебели. У меня нет ни телевизора, ни радио, ни магнитофона. Книги стопками лежат на полу. По стенам комнаты развешаны листы с цитатами из книг.

Каждое утро я встаю в шесть часов утра и иду на пробежку. Я бегаю пять-десять километров каждый день. После пробежки я еще тридцать-сорок минут занимаюсь в комнате: отжимания, приседания, пресс. После этого — контрастный душ. После душа я завтракаю. Потом, если не надо на работу, я остаюсь дома — читаю, готовлю еду, сплю. Или иду гулять за город.

Поздняя осень. Деревья надели бордово-желтые наряды. Небо ясное, воздух холодный и чистый. Я брожу по лесу, выхожу на берег водохранилища и смотрю вдаль. У меня нет цели прогулок. Я рассматриваю деревья, разговариваю с ними. Разговариваю с птицами.

Я что-то ищу — каких-то знаков. Мне больно от ощущения своей ничтожности, от пустоты внутри. Как будто эта пустота, как вакуум, затягивает в себя мои чувства, мои мысли, моё будущее. Я чувствую себя никем — мне нужно, чтобы кто-то ответил мне на вопрос: «Кто я?». Но ответов нет. И нет никого, кто бы это мог сделать.

Но меня поддерживает высокий физический тонус. Я не курю, все время занимаюсь, и мне нравится чувствовать своё тело. Я с огромным трудом пришёл к этому ощущению — через боль, слёзы, отчаяние.

Я бросил курить в один момент. Я лежал на матрасе в своей комнате и думал о том, что я должен что-то сделать, что поможет мне оттолкнуться от того, где я сейчас нахожусь, и начать развиваться, расти. Я никогда не размышлял о том, что нужно бросить курить, и вдруг неожиданно подумал, что это первое, что-то стоящее, что я могу сделать. Ведь это абсолютно бессмысленная привычка, которая ничего мне не дает.

И в один момент я вскочил, взял пачку сигарет и зажигалку, вышел на балкон и, размахнувшись, забросил как можно дальше. Такое простое действие, но что-то произошло, какие-то изменения внутри меня — но я пока не мог понять, какие.

Да, это я изменился. Я только что был человеком, который курит, и вот я человек, который больше не курит. Мне понравилось это новое моё качество. Я сел в кресло и попытался читать, но никак не мог сконцентрироваться. Строчки расплывались, в голове как будто начали происходить какие-то физиологические изменения — пульсировали виски и телу было дискомфортно.

Я встал и начал прохаживаться по комнате. Что-то происходило с моим телом, и я не мог понять что. Какая-то внутренняя ломка, как после употребления синтетических наркотиков. Я не мог успокоиться — внутри как будто что-то сидело и просилось наружу. В голове все булькало и бурлило, одновременно с этим стучало в висках. Нужно было что-то с этим делать.

Нужно выйти на улицу. Бежать. Куда? Не важно куда. Просто бежать.

Я отыскал старые кеды, натянул их и вышел на улицу. И побежал.

Я побежал за город, в лес, к водохранилищу. Я бежал и чувствовал, как ломка внутри проходит, как пульс в голове успокаивается и от тряски, от напряжения, дыхания во время бега из меня наконец выходит какая-то энергия, и мне становится легче.

Так я начал бегать каждый день. Первое время у меня все болело — ноги, спина, плечи. С утра я просыпался и чувствовал себя калекой. Но я также чувствовал, что если сейчас не побегу — меня разорвет изнутри эта черная энергия, которая там сидит. Поэтому я выходил на улицу и бежал.

Я бежал, и мне казалось, что вены на ногах вот-вот лопнут. Резкая боль от каждого шага была такая, будто ноги резали скальпелем. Но я не мог остановиться — я боялся. Я боялся того, что, если я остановлюсь, то больше никогда не смогу измениться. Как будто это был мой единственный и последний шанс, и больше такого не будет.

Если я остановлюсь, если я пожалею себя, испугаюсь боли, испугаюсь страданий, то я вернусь туда, где комфортно и легко, но оттуда некуда расти и меняться. Я знаю, что там — праздность, за которой скрывается обратная сторона. Обратная сторона сигарет, алкоголя, наркотиков — это бессилие, слабость, отвращение к себе, страх и боль, ужас потери самого себя как человека, личности. Я там был — и там смерть.

Я бежал, и мне казалось, что вены на ногах вот-вот лопнут. Резкая боль от каждого шага была такая, будто ноги резали скальпелем. Но я не мог остановиться — я боялся. Я боялся того, что, если я остановлюсь, то больше никогда не смогу измениться. Как будто это был мой единственный и последний шанс, и больше такого не будет.

Если я остановлюсь, если я пожалею себя, испугаюсь боли, испугаюсь страданий, то я вернусь туда, где комфортно и легко, но оттуда некуда расти и меняться. Я знаю, что там — праздность, за которой скрывается обратная сторона. Обратная сторона сигарет, алкоголя, наркотиков — это бессилие, слабость, отвращение к себе, страх и боль, ужас потери самого себя как человека, личности. Я там был — и там смерть.

Так я думал, превозмогая боль. Я плакал, пока бежал, плакал по утрам, но я не боялся. Это были другие слезы, не слезы бессилия, а слезы отчаяния, того отчаяния, из которого вырастает ярость, вырастает сила и твердость, жесткость и упрямство. Я думал о том, что лучше умру, чем остановлюсь сейчас, лучше я стану калекой, и мне отрежут ноги, — но я продолжу бежать вперед.

Так я думал, превозмогая боль. Я плакал, пока бежал, плакал по утрам, но я не боялся. Это были другие слезы, не слезы бессилия, а слезы отчаяния, того отчаяния, из которого вырастает ярость, вырастает сила и твердость, жесткость и упрямство. Я думал о том, что лучше умру, чем остановлюсь сейчас, лучше я стану калекой, и мне отрежут ноги, — но я продолжу бежать вперед.

Через месяц боль прошла. Через пару месяцев я наконец-то смог купить себе кроссовки для бега. Еще через несколько месяцев мне казалось, что моё тело будто высечено из стали. У меня ничего не болело, я всегда отлично себя чувствовал. Мне хотелось драться, но вместо этого я бегал.

Я мог прийти с работы, переодеться и побежать. Или встать посреди ночи и, чувствуя, как что-то внутри меня опять просится наружу, выйти на улицу и бежать. Бег меня успокаивал. Он что-то сдерживал внутри меня, что-то неземное и одновременно пустое. Какая-то черная дыра — которая готова была поглотить меня самого. И я бегал и тренировался — изводил свое тело до такого состояния усталости, что сами собой текли слезы. Я падал без сил после тренировок, я мог пробежать пять, десять, пятнадцать километров просто потому, что не хотел останавливаться. Я гулял по лесу целый день и возвращался домой без сил.

Через полгода я почувствовал, что что-то внутри меня успокоилось. Я научился сдерживать этого монстра, сидящего внутри, и наблюдал за ним. В этом новом качестве мне нравилось, что, оставаясь спокойным физически, я мог в любой момент, если потребуется, пробежать десять километров в хорошем темпе. Мне нравилось, что я наконец-то мог управлять своим физическим телом и имел контроль над ним.

Как-то зимой я случайно зашел в спортивный клуб и увидел там скалодром. Зал был пустой, и тренировок не было. Я подошёл к стенке, ухватился за зацеп и попробовал пролезть — мне это понравилось. В тот же момент я решил, что это то, что мне нужно. Я узнал расписание занятий и явился в самый ближайший вечер и записался в туристический клуб. Так начался мой период в жизни, посвященный увлечению туризмом.

Клуб был большой. Кроме руководителя Ивана Петровича в клубе состояло около пятидесяти участников от шестнадцати до двадцати пяти лет. Я был один из самых старших. В основном народ приходил в клуб потусить, поболтать и просто провести время. Кое-кто активно принимал участие в делах клуба, но таких было мало. Так как он был городской, от федерации туризма и спонсоров у него не было, все держалось на энтузиазме Ивана Петровича и его организационном таланте. Ивану Петровичу на тот момент было уже около семидесяти лет, но он при этом был еще крепкий мужик — продолжал ходить в горные и зимние походы, ездить с клубом на соревнования и заниматься работой в самом клубе.

Я сразу втянулся — ходил на все тренировки, помогал по клубным делам, ездил на соревнования. Тренировался я усердно, мне больше всего нравилась стенка — теперь у моих тренировок появилась цель. От силы рук, спины, пальцев, пресса зависит то, сколько я могу провисеть на стенке, как быстро смогу забраться наверх и пройти сложный маршрут. Турник и до этого был моим любимым тренажером, теперь же я тренировал на нём кисти рук, предплечья в статичном положении. Это научило меня по-другому чувствовать свое тело и управлять им.

Не скажу, что я добился каких-то результатов, и позже, когда я сам стал участвовать в соревнованиях, они всегда были средние, но стабильные. Ребята, которые занимались давно и которые были моложе меня, конечно, всегда выигрывали на скорость и ловкость. Мне не хватало расслабления — на дистанции я всегда перенапрягался, и у меня забивались мышцы, и расслабляться я научился не скоро.

Это была целая жизнь, которая все больше и больше втягивала меня в себя. Тренировки на стенке по скалолазанию, теоретические занятия по снаряжению, страховке, оказанию первой помощи и прочего. Кроме этого, занятия на улице по организации переправы на бревне и навесной переправы, подъем в связке и траверс, которые мы отрабатывали на заледенелых оврагах. Организация бивака в походных условиях, мини-походы на лыжах, соревнования по подъему с помощью кошек и ледорубов. И конечно, во всем этом еще туристическая романтика — песни под гитару у костра, рассказы бывалых альпинистов и туристов, запах подгоревшей тушёнки и аромат горячего чая в металлической походной кружке.

Я ходил по туристическим магазинам и присматривал себе снаряжение. По возможности покупал себе всё, что нужно для походов: рюкзак, пенку, спальный мешок, систему, карабины. Брал у Ивана Петровича книги про альпинистов и зачитывался ими. Приносил домой из клуба веревку и учился вязать узлы. Мне нравилась командная работа во время сборов и соревнований. Я легко находил себе роль и не старался вырваться в лидеры, доверяя это более опытным и бывалым. Но я держался одиночкой — после тренировок прощался и уходил домой.

В конце концов из всего большого клуба сложился костяк тех, кто регулярно ездил на сборы и участвовал во всех соревнованиях. Их было от силы пятнадцать человек вместе со мной, и все они были моложе меня. В туризм, скалолазание и альпинизм приходят еще учась в школе, и к двадцати пяти годам, как было теперь мне, уже сходили в походы, получили разряды и категории. И конечно, уже все обзавелись семьями и в жизни клуба участвовали все реже и реже. В основном ходили два-три раза в год в горные походы или восхождения, и то в составе своих, таких же бывалых. Поэтому ровесников среди нашего актива у меня не было. И мне было неинтересно и скучно тусить с молодежью, хотя я не дичился общения, и мне со всеми было легко.

Но была еще одна причина, по которой я избегал людей. Я полюбил одиночество, и мне нужно было остаться одному. Так я все больше варился в своих собственных мыслях, наблюдал за природой, гуляя или на пробежке, и рассуждал о жизни. Я очень полюбил живую природу и постепенно налаживал с ней контакт. Находясь в лесу, на берегу водохранилища или в поле, мне казалось, что живая природа понимает меня и отвечает мне. Нет, она не говорит со мной, а лишь утешает, поддерживает, сглаживает острые углы границ, которые я начал выстраивать у себя в голове. Природа своей непредсказуемостью показывала мне, что ей нет никакого дела до тех сверхзадач и тех целей, что я себе придумал. Она в своем естестве всегда будет невинна и чиста передо мной. Бесхитростная, но чуткая к любым вторжениям извне, она не отказывается от жизни, от размножения, от радости. И птицы будут петь, травы будут тянуться к солнцу, ветви деревьев будут наполнятся почками, почки начнут распускаться, появятся листочки, цветы, прилетят пчелы, и начнётся танец любви, полный доверия жизни.

Я купил по объявлению в газете лыжи и стал уходить в лес на целый день. Иногда я просто тренировался — пробегал за день километров 20—30 на лыжах и без сил возвращался домой. А иногда просто мог бесцельно ходить целый день по лесу. Я ложился в снег, прислонялся к дереву, наблюдал за птицами и задавал один и тот же вопрос: «Кто я и что мне делать?» Я ждал откровений, молился и плакал. Но никто не отвечал мне. Мне казалось, что природа смеется надо мной и говорит мне: «Будь проще — следуй своему естеству, и всё будет хорошо». Я ждал знака.

Рассуждая о значении женщин в моей жизни и в попытках понять себя, я пришёл к выводу, что я неудержимо завишу от них. И чем больше я старался ввести в свою жизнь элемент самодисциплины и целибата, тем сильнее мне хотелось, чтобы в моей жизни появилась женщина. Те разрушительные отношения, которые у меня были до этого, говорили мне, что я сам ставил себя в такое положение, при котором я действовал нелогично и деструктивно. Каждый раз во всех моих действиях было два противоположных явления — с одной стороны, я хотел целиком и полностью раствориться в человеке, а с другой стороны, я бежал со всех ног в противоположную сторону. Мне хотелось сблизиться с женщиной, чтобы быть частью её, думать, как она, чувствовать, как она, но с другой стороны, я лишался свободы сам и переставал быть собой. И это меня пугало.

И я вновь и вновь спрашивал себя — готов ли я всю жизнь прожить одиночкой, без любви, без глубоких чувств и привязанности — и понимал, что не готов. И в своих мечтах я всё-таки надеялся встретить её — женщину своей мечты, ту, которая будет любить меня, и я буду любить её. Она поможет мне стать лучше, будет моей второй половиной, будет вдохновлять меня и станет моей музой.

Но тут же я начинал думать о том, что это будет идти вразрез с тем путем, который я выбрал — путем совершенствования, поиска истины, поиска Бога и ответов на все вопросы. С ней я забуду всё это. Как мой отец. Я стал видеть, как сильно я стал повторять своего отца. Он всегда был романтиком. Любил женщин, и бегал за ними, и они бегали за ним. Он был веселым рассказчиком, в компании всегда был в центре внимания, обладал харизмой и располагал к себе людей. Ему нравился такой образ жизни — знакомства, свидания. Он любил модно одеваться, ездил в санатории и дома отдыха, катался на теплоходах, где и заводил знакомства. Но ему была чужда семья. Даже когда он наконец женился в очередной раз и остепенился, он нашёл себе такую работу, чтобы не быть дома — ездил в командировки на месяц и более.

Из короткого периода жизни вместе с ним я понял, что он всё время искал большую любовь и занимался спортом, чтобы нравиться женщинам. Он даже занимался карате и заработал зелёный пояс. Это был период, когда он жил один и, помимо охоты за женщинами, увлекался восточными единоборствами. У него была огромная библиотека книг по ушу, цигун, йоге, тхэквондо, карате и прочего, которые он, когда в очередной раз женился, сложил в большой чемодан и заявил, что будет этим всем заниматься, когда выйдет на пенсию. Но кажется, он его так никогда и не открыл.

И, как мне казалось тогда, вся эта любовь к романтике передалась мне от отца. Оставаясь изо дня в день в полном одиночестве, я видел в себе, с одной стороны, желание иметь рядом с собой женщину, а с другой стороны, желание самосовершенствоваться, изменяться, становиться лучше, работать над физическим телом, тренировать его. Но если мой отец это делал, чтобы нравиться противоположному полу, то я это делал для того, чтобы выработать в себе волю и характер.

В начале зимы я познакомился с Ириной. Я стоял в очереди за получением паспорта в переполненном коридоре учреждения и в этот момент размышлял о пути вместе с женщиной и без неё. Мне казалось, что я могу её встретить совершенно случайно, и это станет знаковым событием в моей жизни, которое перевернёт её. Я очень сильно верил в знаки и старался читать их во всём вокруг.

И вот я стою в очереди уже не первый час и смотрю в эту толпу безликих для меня людей и говорю себе: «Если сейчас здесь появится девушка, которая мне понравится, я подойду и познакомлюсь с ней».

И вдруг буквально через минуту, как я об этом подумал, по коридору, пробираясь через толпу, прошла она — высокая, стройная, черные волосы и серьезное, но очень красивое, с правильными чертами лицо. Я наблюдал за ней в толпе — как она заняла очередь и в какой кабинет вошла. Потом, когда я сделал свои дела, я подождал её возле входа. Она вышла покурить. У неё было такое серьезное выражение лица, что мне было боязливо подходить к ней, я стеснялся, и мне было откровенно страшно. Но решение было принято, поэтому я, преодолев страх, подошел:

— Привет, можно с тобой познакомиться, — сказал я серьезно и без тени улыбки. Она посмотрела на меня, как на придурка, прищурив глаза, и переспросила:

— Что? У неё был голос с небольшой хрипотцой. Я совсем растерялся.

— Я хотел просто с тобой познакомиться, — сказал я, при этом думая, как бы мне теперь поскорее сбежать.

— Это зачем это? — спросила она, затягиваясь сигаретой и глядя на меня все с тем же прищуром. Кажется, она сама была очень удивлена моему неумелому подкату. Я понял, что меня отшивают, но решил всё-таки использовать шанс до конца. Я вытащил визитку, которые мне нужны были по работе, и протянул ей.

— Я просто хотел с тобой познакомиться, — повторил я и добавил, — ты мне понравилась. Если вдруг захочешь пообщаться, позвони.

Она взяла у меня из рук визитку, а я развернулся, чтобы уйти. Но, сделав пару шагов, я услышал её голос:

— Не поняла, что ты хотел-то? Я остановился, развернулся и посмотрел на неё. Её лицо расслабилось и было уже не такое серьезное. Казалось, её удивило то, что незнакомый человек вдруг взял и подошел к ней посреди улицы и предложил познакомиться.

Я улыбнулся и сделал шаг к ней, глядя в её красивые, но очень грустные глаза. И вот мы стоим и смотрим друг на друга, стоя в маленьком сквере возле административного здания. Я чрезмерно серьёзен, а она, повернув голову набок, смотрит на меня из-под ресниц и с легкой иронией во взгляде. С этого мгновения как будто произошёл лишь короткий миг, вспышка света в ночном небе падающей звезды, и вот мы уже на моём матрасе на полу в комнате с приглушенным светом. Её горячее тело, учащенное дыхание, её стоны, её закрытые глаза… Её открытые глаза, глядящие на меня в немом вопросе, её лицо — как будто застывшая фигура манекена, и в этом холодном лице — замерзшая душа на дне колодца, где еще теплится жизнь, бьется, трепещется, как маленький мотылёк, и хочет вырваться наружу. Но вокруг холодные стены, замерзшее стекло, прутья решетки, покрытые инеем, а за ними жизнь. Жизнь полная любви: волны высоко поднимаются в разбеге и бьются о берег, птица филин падает с неба в снег и вырывает из-под него жизнь — маленькую мышь, страшный треск дерева, ломающегося от порыва ураганного ветра, волны трав, в которых играет ветер, плавящиеся от жаркого солнца капли смолы на стволе сосны… Она хотела любви, которую обещала ей жизнь, но бесстыже обманула её.

Она была замужем, и у неё были дети, но что-то расстроилось в их семейной идиллии, и она часто пила. Я видел её трезвой всего один раз, когда мы познакомились. После этого она звонила мне и приходила и всегда была пьяна. Муж, как я понял, часто бил её за то, что она пила, хотя, может, она пила из-за того, что он её бил. Ирина не жаловалась на мужа и не жаловалась на жизнь — она уже привыкла. С её внешностью она легко могла бы работать моделью, но почему-то вместо этого рано вышла замуж и родила детей, и жизнь быстро превратилась в рутину, в которой её красота никому не была нужна. Ведь для роли жены, матери, домохозяйки это не требуется. Но дело не только в красоте — душе хотелось любви, страсти, высоких чувств, а вокруг бытовуха, бедность, запреты. Это было время, когда для женщин еще не придумали тренинги, фитнес-клубы и йога-центры, где они могли «реализовать» себя, поэтому Ирина реализовывала себя через пьянство, которое быстро и неизбежно уничтожало её красоту.

Она была грубовата, материлась и хамила, когда сильно напивалась, и я почти сразу понял, что наши отношения ненадолго. Хотя и она это понимала, но приходила ко мне не только затем, чтобы заниматься сексом, но и с какой-то надеждой почувствовать себя желанной, любимой, нежной и хрупкой женщиной. Сколько я ни уговаривал её встретиться со мной не под градусом, она не могла. Женщина-алкоголик в трезвом виде может быть полной противоположностью себя пьяной. Трезвая она будет серьезной, даже чересчур, высокомерной и грубоватой, а вот пьяной становится сразу мягкой, слабой, как будто долго натянутую струну наконец ослабили, и она повисла в полном бессилии. Пьяная женщина абсолютно безвольная, не контролирующая себя, в ней исчезает стержень, пропадает черта, за которую она может тебя не пустить, если ты не достоин. У пьяной женщины практически любой может пройти за эту черту, и она сама не знает, кто это будет — она не управляет этим, делая своё тело доступным.

Но мы встречались довольно долго — несколько месяцев. Последний раз она пришла ко мне в ту ночь, когда все отмечали Новый год. Я ждал её пораньше, но понимал, что чтобы ей вырваться, нужно сделать определенные усилия. Она пришла уже далеко за полночь и была пьяна вдрызг. Я к этому времени уже научился не обращать на это внимания — она хотя бы вела себя прилично и не устраивала пьяных истерик. К этому моменту мне, по сути, нужно было от неё только одно. И её тело давало мне это с излишками — её гладкая кожа, полные большие груди, тонкая талия и стройные гладкие ноги, длинная шея и красивое лицо — такую женщину можно было любить всю жизнь. Но такая красота требует многого. Она потребует от тебя больше, чем ты можешь ей дать.

— Что ты ругаешься? — сказала она, когда я встретил её на улице. Я на самом деле молчал — так она оправдывалась за своё опоздание. Я взял её за руку и повёл к себе домой.

Она привыкла к грубому отношению, но я всегда вёл себя спокойно. Я уже с прошлой жизни привык к таким женщинам, но так как я изменился — не курил, пил мало, то смотрел на всё это равнодушно. Я привёл её домой и занялся сексом с её телом — она была не против. Она смотрела на всё это из глубины своего я, со дна колодца, и её глаза молча говорили мне: «делай что хочешь».

Я думал тогда, глядя на то, как она спит, уже под утро, что совсем недавно я бы, может быть, еще поборолся за тебя, но сейчас у меня другие планы. Я чувствовал, как между ей и мной пролегла пропасть, и я уже не участник этого театра страстей. Я как минимум зритель, но я один в зале — все остальные на сцене. Они страдают, молятся, влюбляются, ненавидят, от чего-то бегут и чего-то добиваются. А я как будто решил отказаться от борьбы и выбрал другой путь. Какой? Я пока сам не знал, но чувствовал, что стою на пороге чего-то большого.

И сейчас, сидя в кресле и глядя на обнаженное тело спящей Ирины, я чувствовал, как у меня внутри что-то происходит. Как будто сущность моя начинает съеживаться, сворачиваться внутрь и обрастать панцирем и колючками. Вдруг между миром людей и мной возникла тонкая трещина, которая начинает увеличиваться, и появляется зазор, и вот он все больше и больше, и нас уже разделяет дистанция, и кажется, я еще могу перепрыгнуть туда, но я не хочу. Потому что потом я всю жизнь буду жалеть, что не остался на этой стороне. Стороне, на которой нет ничего, что можно было назвать человеческим.

Когда она ушла, я взял лыжи и пошёл в лес. И глядя на покрытые инеем стволы деревьев, шапки снега, блестящую на солнце корку льда и слушая ветер в ветвях деревьев, я вдруг осознал своё одиночество. Это состояние, в котором нет дружеской руки, тепла любимого тела. В нём, возможно, никогда не будет нежности, взаимности, уважения. Я один посреди бесконечного хаоса зимы, снега, льда, мороза, но что-то заставляет меня выбрать именно этот путь, где впереди только бесконечный белый простор неба и земли, а оборачиваясь назад, я вижу только свои следы, которые уже заметает вьюга.

Чёрный берег

Я принял решение еще осенью бегать каждое утро к водохранилищу и там купаться, закаляя таким образом свое тело. Пробежка от дома до водохранилища и обратно равнялась дистанции в пять километров. Иногда я еще бегал вдоль берега по песчаному пляжу. Когда наступили первые холода, я разбивал лёд и продолжал купаться. Когда выпал снег, я раздевался и обтирался снегом.

Дома я продолжал регулярно заниматься на турнике, который повесил прямо в комнате, так же я повесил грушу, сделал скамью и даже купил старую разборную штангу по объявлению в газете. Тренировка физического тела для меня по-прежнему была в приоритете, и моя комната стала походить на тренажерный зал.

На книжной барахолке я покупал книги по единоборствам и про восточную культуру. Стал читать книги по психологии. Записывал свои сны и пытался разобраться в них. Начал менять режим питания и всё больше отказываться от мучного и сладкого.

С наступлением весны, как только растаял снег и открылась река, я стал купаться в прохладной воде, а потом и плавать. Каждое утро у меня происходил такой мощный взрыв энергии, что этого заряда хватало на целый день. Я практически не знал усталости. По вечерам, три раза в неделю, я ходил на тренировки в клуб, а с наступлением теплых дней по выходным мы ездили на соревнования, тренировки на скалах или в пещеры. Или тренировались на башне.

Это была старая кирпичная водонапорная башня, на которой сделали стенку для скалолазания, и так как рядом еще были заброшенные здания и всё это находилось в лесу, это было идеальное место для тренировок, соревнований и просто для туристических тусовок. Но я по-прежнему ездил только на тренировки и соревнования и, когда меня звали отдохнуть, вежливо отказывался. Этим самым я, хоть и не специально, создал вокруг себя атмосферу загадочности.

Иногда я делал забеги на целый день и пробегал за день по двадцать — тридцать километров, после которых я поначалу долго отходил, но позже и они стали для меня нормой. Я далеко заплывал и плавал по часу в открытой воде. Мне очень хотелось добраться как-нибудь до острова, который находился в четырех километрах от берега. И чем больше я думал об этом, тем сильнее эта мысль захватывала меня и становилась наваждением. Как-то мой напарник по работе Борис сказал мне, что он со своим другом плавали на остров. Это стало для меня еще большим стимулом к этому шагу, и я мысленно начал готовится. Я чувствовал, что это будет для меня неким рубежом, после которого я смогу добиться всего, что захочу. Хотя я так и не знал, что я на самом деле хочу от жизни.

Я выбрал день потеплее и отправился на пляж. Я сидел и смотрел на воду и далёкий остров. Я представил, что сейчас зайду в воду и просто начну плыть и плыть, пока не окажусь там. Я долго сидел и думал об этом — сомневался, успокаивал себя, говорил сам с собой: «зачем тебе это нужно»? Но стоял на рубеже между сомнением и принятием решения. Я мог сказать себе: «встань, сними одежду, зайди в воду и начни плыть». Но я не делал этого. Одновременно с этим в голове были другие мысли — рациональные: «А как потом возвращаться? Будет ли там кто-то на лодке, чтобы добраться обратно?» Но я вдруг осознал, что я на самом деле уже принял решение. И сейчас, по сути, я только откладываю момент, когда я должен привести его в действие. Я не мог понять своего состояния возбуждения. Как будто адреналин при чувстве опасности попал мне в кровь, и она забурлила. «Нет», — подумал я, — «это всё ерунда какая-то. Надо выбросить эту мысль». Но она как навязчивая идея не давала мне сидеть на месте. Я встал и начал прохаживаться вдоль берега. Потом остановился и посмотрел на далёкий кусок земли. Надо идти домой. И в этот момент я сделал обратное. — Пошло нахрен всё, — со злостью сказал я вслух и начал снимать с себя одежду. Раздевшись до плавок, я закопал вещи в песок. Запомнил место возле огромной коряги и начал входить в воду. Вода была теплой, с зелёной тиной возле берега, но чем дальше я входил, тем вода становилась чище. И когда я зашел по грудь — я поплыл. Я выбрал самый спокойный темп. Мне казалось, что я плыву на месте, но оборачиваясь, я видел, как удаляется берег.

Да, я думал о том, что могу утонуть, но не боялся этой мысли. Я просто подумал: «да, значит, я утону». Но я буду плыть на этот гребанный остров. «Я, или утону, или доплыву до него нахрен». Злость толкала меня плыть дальше. Вода была спокойная, но не полный штиль — я чувствовал, как меня поднимает и опускает волна. Меня пугала только глубина подо мной — бездна, которая находится у меня под ногами.

Вдруг я почувствовал, как что-то начинает спускать с меня плавки. Я удивился больше, чем испугался. Оказалось, что это рыболовецкая сеть, натянутая вдоль берега. Метров через пятьдесят снова новая сеть. Потом еще одна — я подумал о том, что хорошо бы иметь с собой нож. Если вдруг запутаешься в сети — это конец. Я продолжал плыть, но остров так и не приближался ко мне. Обернулся посмотреть, сколько я проплыл, и только сейчас понял насколько много. Немного задержался на месте — у меня мелькнула мысль о том, чтобы вернуться, но я отбросил её и поплыл дальше. В конце концов руки у меня всё-таки забились, и я перешёл с кроля на брасс. Остановившись, я посмотрел назад и понял, что проплыл примерно половину, потому что деревья на берегу и острове были одного размера.

Два километра в обе стороны на открытой воде — один посреди стихии. Во всем этом, помимо ощущения одиночества, присутствовала какая-то дикость всей этой ситуации. Я подумал: «Что я делаю здесь? Это место не для людей».

Усталость давала о себе знать. Начал капать небольшой дождь. «Вперед, — подумал я, — теперь только вперед». Иногда выскакивала другая мысль: «Дурак, что ты делаешь?» Но я отбрасывал её, так как понимал, что это начало паники.

Но я плыл всё медленнее, потому что устал. Я вглядывался в берег острова и хотел притянуть его глазами. Может, я стою на месте?

Вдруг вдалеке, в воде, что-то показалось. Это было бревно. Старый серый топляк. «О Господи! — я пришел в восторг. — Спасибо, Бог, если ты есть, за то, что послал мне это бревно». Я радостно подплыл к нему и ухватился за него. Несколько минут, закрыв глаза, я просто отдыхал. Мне хотелось уснуть прямо на бревне. Наконец очнувшись, я погреб ногами к острову.

Сейчас я плыл намного медленнее, но я бы ни за что не отпустил бы это бревно. Берег острова становился ближе. Я уже видел, что остров не такой уж маленький, как мне казалось. Подплывая к самому берегу, я уже не чувствовал ничего — только смертельную усталость. Когда осталось метров пятьдесят, я отпустил бревно, сказал ему спасибо и из последних сил рванул к берегу. Я плыл, пока не стал руками задевать его. Встав на четвереньки, я прошел последние метры на карачках и просто лёг на песок.

От усталости мне хотелось плакать. Мне казалось, что прошло не несколько часов, а целая жизнь, где я был совершенно один.

Я услышал звук моторной лодки и поднял голову. Метрах в ста от меня к берегу подплывала лодка. Я встал и пошел к ней. Мужик в лодке изумленно смотрел на меня. Это был рыбак, который приплыл проверить сети. Он стоял в лодке и что-то перекладывал.

— Здравствуйте! Вы скоро обратно поедете?

Он остановился и внимательно посмотрел на меня, прищурив глаза.

— Здорова! А ты как здесь оказался?

— Приплыл.

— Как? На чём? — мужик продолжил заниматься своим делом.

— Вплавь, — ответил я.

— Что? Как? — переспросил он.

— Плавание — спорт такой, слышали? — еще раз сказал я.

— Спортсмен, что ль? — спросил он с ехидной усмешкой.

— Да, спортсмен, — ответил я спокойно.

— Ну и плыви обратно, — сказал он, явно чтобы подразнить меня.

— Устал что-то я, — сказал я спокойно, сел на песок и стал смотреть вдаль, обхватив колени руками.

Мужик больше ничего не сказал и продолжил заниматься своими делами.

Минут через десять он начал заталкивать лодку в воду.

— Ну ты плывешь? — крикнул он мне, когда лодка была уже в воде. Я вскочил и побежал к нему. Помог столкнуть лодку в воду и потом запрыгнул вместе с ним и сел на носу. Мужик завел мотор, вырулил в сторону берега, посмотрел на меня, покачал головой и отвернулся. Я тоже не смотрел на него, слушая громкий рокот мотора. Становилось темно и небо заволокло тучами, я замерз и дрожал — моё тело покрылось мурашками.

Минут через десять мы были на берегу. Я выскочил из лодки, сказал: «Спасибо» и пошёл искать свои вещи. Когда я рассказал Борису, что плавал на остров, он удивился и позже признался мне, что они не плавали на остров — он обманул меня, просто чтобы похвастаться.

Лето было жарким. Если я не работал, то проводил время на пляже. Это был прекрасный режим: я вставал рано и бежал на пляж, в то место, где было мало людей. Там я загорал и купался почти до обеда. Потом бегом возвращался домой, завтракал и ложился спать. Через пару часов опять просыпался и весь день читал, готовил еду, вечером тренировался дома или шёл в туристический клуб.

Я занимался ремонтами квартир. У меня было несколько знакомых, которые брали меня с собой в бригаду или просто давали мне объекты. Поначалу я ничего не умел, но потом быстро начал учиться и даже сам давал в газете объявления. При таком способе заработка я не должен был ни перед кем отчитываться, ходить на работу без опозданий и прочее. Я был сам по себе, и это мне нравилось. Когда была работа, я радовался, что будут деньги, когда работы не было, я тоже был доволен — тогда мог посвятить себя тренировкам. Мой необычный образ жизни, конечно, смущал заказчиков и людей, с которыми я работал. И я в конце концов стал придумывать легенду. Одним я говорил, что женат, другим говорил, что в разводе и у меня двое детей, третьим я говорил, что женат в третий раз и так далее. Оказалось, что сочинять намного проще, чем пытаться что-то объяснить. Намного проще люди воспринимали легенду, в которой я развелся с женой и живу один, а дети остались у неё, чем говорить, что никогда не был женат и пока не собираюсь. Такая правда вызывала в людях сильный дискомфорт и отрицание. Попробуй тогда я сказать им, что я не пью и не курю, занимаюсь спортом и живу один, и они покрутят пальцем у виска и подумают, что я либо больной, либо дебил. А если я скажу, что от меня жена ушла, потому что я пил, они скажут с сочувствием: «Ну, ничего, всё наладится», и успокоятся.

Было одно место на берегу водохранилища, которое странным образом манило меня к себе. Оно находилось на другом берегу, и когда я любовался закатом, то мне всегда представлялся далёкий берег каким-то загадочным, где, как мне казалось, есть что-то необъяснимое, странное, но вместе с тем притягательное. Неожиданно мне пришла мысль, что я должен отправиться туда и переночевать там. Я отбрасывал эту мысль как мог, но, как и в случае с островом, она преследовала меня и стала навязчивой. Мне казалось, что там, на другом берегу, я получу некий ответ на свой немой вопрос.

Прошло несколько дней, я был занят работой и даже забыл про берег, пока мне однажды не приснился сон. Я находился на черном берегу. Серое свинцовое небо со стремительно бегущими черными облаками. Высокие волны разбиваются о черный берег, пена бурлит в черных камнях, и в обе стороны тянутся до горизонта черные кручи берега, и нет ни единого дерева, ни одной травинки — только черные камни.

Тогда я проснулся и подумал, что это место у меня во сне выглядело недружелюбно, я бы даже сказал, пугающе. Но почему-то именно это заставило меня принять решение.

Я взял с собой небольшой рюкзак, в который положил бутылку с водой, спальный мешок и коврик. Было уже ближе к вечеру, когда я вышел из рейсового автобуса и отправился пешком в сторону берега. Я прошёл бетонную дамбу, потом длинный ряд ржавых гаражей, затем заброшенные сады. Небольшие домики, заборы давно съехали вниз с обрыва, и в наступающих вечерних сумерках вся эта картина выглядела уныло. Мне хотелось скорее пройти это место, но оно растянулось на несколько километров. После этого каменистый берег вдруг начал заканчиваться, и вместо него берег стал заполняться черной землей. И её вдруг стало очень много — она заменила собой камни, и обрыв наверху плавно переходил в отлогий берег, полностью состоящий из черной земли в трещинах. Я старался побыстрее пройти этот участок, но он не хотел заканчиваться.

Вдобавок ко всему поднялся ветер, небо еще больше затянулось тяжелыми черными тучами и начал накрапывать дождь.

Когда я остановился, поняв, что идти дальше не имеет смысла, и оглянулся вокруг, я вдруг увидел ту самую картину из сна, только вместо черных камней — черная высохшая земля, изрытая трещинами. Ветер гнал тёмные низкие тучи и рвал их в клочья, волны с шумом обрушивались на берег, и вода, смешавшись с землей, образовывала грязную пену. Продолжал накрапывать дождь. Насколько видел глаз, был только этот мертвый берег.

Я снял рюкзак и бросил его на землю. Не было никакого смысла идти дальше. Через полчаса станет совсем темно, а я выдохся и устал. Я сел на землю и смотрел на тёмную воду, на волны и слушал шум прибоя. Это точно был не тот прекрасный берег, который я представлял себе. Но он очень был похож на берег из моего сна. Я был в ловушке — уйти отсюда я уже не мог, да и не хотел. Я решил, что останусь здесь и переночую, несмотря на то, что мне было отвратительно находиться здесь.

Очень быстро вслед за сумерками наступила ночь и стало совсем темно, только вдали уголок неба еще освещался каким-то тусклым нереальным светом. Было каким-то безумием находиться здесь, но у меня не было выбора. Я хотел спать — расстелил коврик и залез в спальник. Я понимал, что если начнется дождь, то я промокну насквозь, но я думал о том, что я и так в незавидном положении среди этого преддверия ада, и поэтому дождь меня не сильно расстроит. Я закутался в спальный мешок и закрыл глаза, прислушиваясь к шуму прибоя.

Вдруг я подумал о том, что я хотел быть один, и вот я оказался там, где по определению не может быть людей — край света, без малейшего намёка на жизнь. «И что ты теперь будешь здесь делать? Ты получил, что хотел, и что дальше?» Это были вопросы без ответа. Еще один способ самобичевания. Я подумал лишь о том, что таким образом я закаляю характер и готовлюсь к встрече с безличным, страшным и огромным.

Я задавал себе вопрос, а готов ли я? И понимал, что нет — не готов. Я так привязан к мелочам, к комфорту, к вкусной еде, к лени и сну, к необходимости тешить и радовать себя бессмысленными развлечениями. Так думал я, постепенно проваливаясь в сон под шум волн. Но то, что ждало меня впереди, не спрашивало и вошло в мою жизнь так стремительно, неотвратимо, разрушительно, что я никогда бы не был готов к этому.

Мало того, если бы я знал, что меня ждёт, то я бы никогда, ни при каких условиях, не под какими предлогами не согласился пойти этим путём. Это было нечто, поколебавшее во мне не только основы, на которых воспитывался я с детства: любовь, дружба, благородство, честь, долг, гордость и прочее, но и показавшее мне, что этих основ не существует в принципе там, где жизнь — это всего лишь ветер, треплющий колючий куст.

Бесконечная чёрная земля, покрытая трещинами, похожая на берег, где я нахожусь. Я иду и слышу шум волн. Насколько видит взор, кругом бесконечное пространство чёрной земли. Слева она покато уходит вниз, а справа медленно поднимается вверх на возвышенность. Низкое тёмное небо свинцового цвета и бледновато-рыжий горизонт. Я останавливаюсь и оборачиваюсь по сторонам, но во все стороны я вижу только этот мрачный пейзаж. Я решаю подняться на возвышенность, чтобы осмотреться, и поворачиваю вправо вверх. Но, поднявшись, я обнаруживаю всё ту же чёрную до горизонта землю и бледную полосу на границе неба и земли. Я сажусь на землю и кладу рядом ладонь — земля твёрдая, и глубокие трещины отделяют куски засохшей земли, как пазлы.

Вдруг, в том месте, где лежала моя ладонь, из трещины выползла маленькая ящерица пепельно-чёрного цвета. Она забралась на мой палец и замерла. Затем забралась на руку и вновь остановилась. Я боялся пошевелиться, чтобы не вспугнуть её, потому что это была единственная жизнь здесь, в этой мёртвой пустыне. Вдруг она сбежала с моей руки и нырнула обратно в трещину. Я бросился за ней и попытался оторвать кусок засохшей земли, но она не поддавалась. Я посмотрел на свои руки — они были в чёрной пыли. Я лёг на землю и попытался заглянуть в трещину, но там ничего не было видно.

— Ящерка, ну где же ты, — прошептал я. Но ответа не последовало.

Вдруг я понял, что всё ещё продолжаю слышать шум волн — это было странно, так как вокруг была лишь чёрная пустыня. Я подумал о том, что мои органы восприятия разделились, и одна часть меня там, на берегу реки, а другая часть здесь. Я стал прислушиваться к звукам волн, надеясь, что они перенесут меня обратно на берег, но вместо этого стало происходить нечто ещё более странное.

Вдруг чёрная трещина, в которой скрылась ящерица, и шум волн непонятным образом синхронизировались, и с каждым новым шуршащим звуком набегающей волны чернота становилась более густой, концентрированной, и я как будто вливался в неё. С каждой новой волной всё вокруг исчезало, и я переместился в некое пространство — но как я вошёл сюда, я не помнил. Обернувшись, я увидел яркое пятно света, бывшее входом в пещеру, но почувствовал, что мне нужно было направиться вглубь. Почему так, я не знал, но именно туда «тянул» меня шум волн.

Это был зал с огромным сводом из какого-то тёмного бурого камня. Стоя в самом центре зала, я смог разглядеть, что в дальнем углу правее и вниз уходит тоннель. Я почувствовал, что мне туда, и, ещё раз обернувшись и посмотрев на вход, я подумал, что я только что был там и помнил, что за ним, но почему-то сейчас абсолютно не помню ничего. Но вдруг мне и это стало неинтересно — я направлялся к тёмному проходу вниз. Я шёл так, как будто был пойман на удочку страха, и чем сильнее становился мой страх с каждым шагом, тем сильнее я чувствовал отсутствие какой-либо воли, которая могла бы дать мне силы повернуть назад. В конце концов страх стал настолько сильным, что мне казалось, что я сейчас умру — ужас настолько наполнил всё, что секунду назад было мной, и он буквально уничтожал меня как личность.

Дальше я оказался внутри, и первое время видел только чёрное пространство перед собой и вокруг себя, в котором мелькали, толпились, крутились и сталкивались между собой белые тени. Я не мог по-другому их описать — они выглядели как обрывки белых тряпок или газет, но я назвал их про себя белыми тенями. Страх, как ни странно, исчез, и я бы даже не смог его описать, ведь в этом пространстве как будто и не было никаких чувств вообще, и то, что мне казалось минуту назад страхом, ужасом, оказалось чем-то другим, неким свойством этого мира. Оно было как воздух, и я понимал, что с помощью его я мог думать, перемещаться в пространстве и даже жить здесь.

Постепенно хаос теней немного успокоился и, как мне казалось, пришёл в порядок, но скорее всего, я сам начинал видеть по-другому, хотя опять же видеть не так, как я привык к этому определению. Тени вдруг оформились, уплотнились и стали походить на неких существ, похожих на тихоходок, увеличенных под микроскопом. Они беспорядочно двигались и сталкивались между собой, как будто какие-то невидимые волны гоняли их в толще воды. Я сам, как будто подталкиваемый невидимым течением, двигался то вперёд, то вверх или вниз. И мне нравилось это состояние — будто я был медузой и меня швыряло в разные стороны подводное течение и сталкивало с другими медузами.

Существа не были агрессивными — я чувствовал их разумность, хотя не мог понять ни цели, ни смысла их существования. И я начинал видеть, вернее чувствовать, что пространство не абсолютно чёрное, а кое-где проникает свет, и даже можно разглядеть подсвеченные изнутри стены объёмной пещеры, уходящей рукавами в разные стороны — влево, вправо, вверх и вниз, и я могу плыть в любую сторону.

Я плавал в пространстве и сталкивался с существами, пока в какой-то момент не понял, что я тоже являюсь этим существом. Моё тело было похоже на большой вытянутый клубень картофеля светло-серого цвета со складками и торчащими снизу конечностями, похожими на свиные копыта. Других конечностей не было, но они и не были нужны — казалось, что мне очень комфортно находиться в этой форме жизни. В теле было очень удобно. И ведь по сути больше ничего делать не надо было — просто плавать по бесконечным рукавам, сталкиваясь с другими такими же, как и я, существами.

Наконец, мне это надоело и стало скучно. Я попробовал как-то направить своё движение, и, как ни странно, мне это удалось — я стал плыть туда, куда сам себя направлял, приводя своё тучное тело в движение неким чувством. Наконец и это мне надоело, и я не знал, что мне делать, и просто произнес про себя: «Что дальше?» И в этот момент меня как будто подхватило невидимой волной, стремительно куда-то понесло, и со всего размаху бросило, и я ударился о что-то мягкое, похожее на мягкие маты, и одновременно с этим внутри себя я услышал: «Ты дома». И вдруг я осознал, что я действительно дома, вернее там, где я всегда был, пока не оказался, по неведомой причине, выброшен в мир, где я стал человеком и вынужден бесконечно страдать, вспоминать и терзаться вопросом: «Кто я такой?». Это осознание потрясло меня настолько, что моментально в моей душе всё переполошилось, поднялось, воспрянуло, забилось… и вот я открываю глаза и смотрю на пламенеющий вдали восход на другом берегу тёмной реки. Волны обрушиваются на берег и размазывают землю, превращая всё это месиво в грязную пену. По серому небу стремительно несутся тёмные облака, шумят волны, и ветер сушит слёзы на моём лице — я смотрю на далёкий горизонт, который предвещает восход и наступление ещё одного дня в этом дрожащем преддверии ада.

Фракталы

Произошедшее еще долго не могло уложиться в моём сознании, но я как-то разом заскучал, мне стало грустно, и в бесконечной тоске потянулись мои дни. Я вдруг впервые понял, что жизнь уже не будет прежней. Не то чтобы в ней появился какой-то смысл — просто исчезли все прежние смыслы. Произошедшее во сне было так реально, несмотря на полный абсурд, и в то же время так пугающе, что мне казалось, я начал терять веру в основы.

Каждую ночь, ложась спать, я закрывал глаза и видел перед собой пещеру, бесконечные тоннели и существ, похожих на клубни. Мне был странен и непонятен тот факт, что мне было комфортно находиться в таком чужеродном теле. Но при этом еще долго оставалось устойчивое ощущение того, что та форма жизни ближе к идеалу, чем моё человеческое тело.

Еще одним следствием этого события было то, что я чувствовал себя полностью обесточенным. Придя домой, я поел и проспал почти сутки. Но после этого ещё долго не мог прийти в себя. Мой высокий физический тонус куда-то испарился, и я все время чувствовал слабость во всём теле, и мне хотелось спать. Я засыпал моментально в любое время дня и не видел снов. Я мог сидеть за чтением книги и уже через несколько прочитанных абзацев ощущал, как мои глаза слипаются, и я проваливаюсь в сон. Я спал в автобусе, когда ехал на работу и с работы, мне было тяжело поднимать себя утром на пробежку, и часто, возвращаясь с пробежки, я обессиленный заваливался снова спать, даже не приняв душа и не позавтракав.

Кроме этого, ощущался какой-то эмоциональный провал, вакуум, как после долгого принятия наркотиков. Я не чувствовал сильных эмоций, не мог радоваться или злиться, не испытывал восторга от пробежек по утрам, и куда-то делось обычное для меня яростное стремление поскорее взяться за работу. Мне казалось, что я совсем перестал что-то чувствовать, как бездушная кукла.

Со временем всё вернулось — и физический тонус, и эмоции. Но осталась какая-то холодность внутри, безразличие ко всему и к себе самому. Ощущение нереальности долго держалось во мне и сказалось на моих привычках и укладе жизни. Я перестал вести дневники своих снов, мне теперь это казалось какой-то глупостью и бесполезной деятельностью.

Каждый раз, засыпая, я хотел вернуться в тот мир, но одновременно с этим сильный страх во мне говорил — нет. Тот же самый страх не пускал меня вернуться на тот берег. Мне казалось, что этот берег — врата в ад, и если я один раз выбрался оттуда живым, то второго такого раза уже не будет. Но тем не менее, внутри меня сохранялось и росло устойчивое убеждение, что что-то огромное висит надо мной и неизбежно меня поглотит, хочу я этого или нет.

Тем не менее, клубная туристическая жизнь продолжалась своим чередом. Клуб готовился к самому главному событию года — горному походу на Алтай. Я к этому времени купил все необходимое снаряжение и одежду и ждал с нетерпением дня отправления. Мне казалось, что в горах я найду ответы на свои вопросы, и они откроют мне путь, который я искал. Тем более Алтай, как некое духовное место, был особенно притягателен для меня. Я еще никогда не видел гор и даже не знал, к чему готовиться.

Поход был спортивный, мы должны были пройти около 150 километров за пятнадцать дней, отмечаясь на перевалах и делая восхождения. В нашей группе, включая руководителя Ивана Петровича и меня, было десять человек. Из них две девушки из нашего клуба, и по пути к нам должны были присоединиться еще два участника из другого города.

Каждые выходные перед походом мы собирались на башне и отрабатывали подъемы и спуски с нижней и верхней страховкой, прохождение траверса группой, а также переправы через овраг на навесном оборудовании и прочее.

Обычно, по негласному правилу, кто приходил первым на башню, вешал веревку на самый верх, поднимаясь с нижней страховкой, а уже потом все остальные поднимались с верхней. Отличие верхней страховки от нижней в том, что в первом случае страхующая веревка всегда наверху, и при срыве скалолаз сразу повисает на ней. А при нижней страховке скалолаз цепляет веревку с помощью оттяжек, тянущуюся снизу, в специальные крючья на трассе, и это значит, при срыве он может пролететь полтора — два метра, прежде чем повиснет на веревке. Второй способ более приближен к реальным условиям, когда группа альпинистов штурмует склон. Я приехал на тренировку первый. Через минут десять появился Лёша — парнишка лет восемнадцати.

— Давай, Лёха, встань на страховке — я навешу верёвку, — сказал я ему, подавая конец веревки, убедившись, что он продел её через карабин и «восьмёрку».

— Готов? — спросил я его еще на земле, ухватившись за первый зацеп и поглядев вверх на башню, устремленную в небо.

— Готов, — услышал я ответ Лёхи и стартанул вверх по кирпичной кладке.

Никогда я еще не чувствовал себя так хорошо на трассе. В теле не было ни скованности, ни зажимов — я полз по отвесной стене как ящерица. Пальцы, казалось, легко находили зацепы и задерживались там ненадолго — тело само стремилось вверх. Я не делал рискованных движений, придерживался правила «три точки опоры» и не заметил, как прошёл два крюка, где нужно было зацепить оттяжки. Я задержался на секунду и посмотрел вниз, метров семь уже позади. У меня не было давящего чувства адреналина, обычного при подъеме, не было сбитого дыхания и чрезмерной зажатости мышц. Наоборот, я чувствовал себя как-то легко и спокойно и отметил появление еще одного чувства, которое я не знал до этого — чувства отрешенности, как будто все это происходит не со мной, и я лишь сторонний наблюдатель.

Я как будто был влит в стену, был неизменной частью её. Частью всего процесса жизни, сконцентрированного в этой одной точке, где я — лишь одно из звеньев непрерывной цепи. Все участники этого процесса: кирпичная стена, веревка, Леха внизу, смотрящий внимательно вверх, карабины, позвякивающие у меня на поясе, я сам — были лишь инструментом, a действие было мелодией. Ровной, чистой, живой музыкой, как дыхание или шорох прибоя, или шум ветра в верхушках сосен.

Я на секунду прикрыл глаза, чувствуя внутри себя ритм и ощущая себя малым звеном, где я не центр вселенной, а всего лишь крохотная часть всего сущего.

Я открыл глаза и полез вверх, минуя все крючья, чувствуя гармонию в каждом своем движении, живя этим все так, как будто я никогда так не жил до этого — с полной отдачей, с предельной концентрацией, с чувством беспредельного превосходства самой жизни над мыслями о ней. Я добрался до самой вершины башни и, сняв карабин с пояса, закрепил его на последнем крюке. Взглянул вниз — Лёха был маленькой точкой где-то внизу.

— Нагружаю, — крикнул я и, почувствовав натяжение нагруженной веревки, прыгнул вниз.

Лёха ничего мне не сказал, но по его сумасшедшему взгляду я понял, что он здорово перепугался, глядя на меня. Залезть на двадцатиметровую высоту без страховки — это не только против всех правил безопасности, но и сумасшествие. Я тоже ничего не стал комментировать, но лишь отметил про себя, что это чувство было похоже на то, что я испытал, когда плыл на остров. Но если тогда я бросил себя в неизвестность, предоставив самому себе выжить среди стихии, то здесь я действовал с предельным чувством контроля и уверенности. Я почувствовал, что этот случай был завершающим этапом моего обучения в скалолазании, которое было лишь инструментом, с помощью которого я пришёл к состоянию отрешенности и собранности. Нужно лишь запомнить это чувство, чтобы использовать его потом в жизни, когда понадобиться.

Через неделю мы поехали на Алтай.

Когда автобус въехал на территорию республики и стали появляться первые возвышенности, у меня перехватило дыхание. Я прильнул к окну и смотрел, не отрываясь, на горы — меня охватило ликование. Мне хотелось смеяться и кричать, но я сдерживал себя и лишь пристально смотрел на вершины. Я не мог поверить своим глазам — я еще никогда такого не видел. Несколько часов, пока автобус ехал до места высадки, я продолжал смотреть в окно, не переставая удивляться причудливому ландшафту — отвесные скалы, далекие вершины со снежными шапками, и кажется, что до них рукой подать, горные реки с обрывистыми берегами, зеленые сочные луга с пасущимися на них стадами коров и лошадей. Когда автобус нас высадил посреди дороги, и мы отправились в сторону гор, становясь на маршрут, я всё еще продолжал крутить головой по сторонам и оглядываться. Я не принимал участие в веселых разговорах нашей группы. Молодежь веселилась и шутила, Петрович пытался всеми управлять и строгим голосом давать указания.

Мы дошли до места первого бивака. Начали ставить палатки, собирать дрова и разводить костёр, готовить обед и он же ужин. Быстро стемнело, как это бывает в горах, и пока не стало совсем темно, я отошёл побродить по окрестностям. Меня поражали открывающиеся пейзажи — куда бы я ни пошёл, везде были камни, мох, лишайники, хвойные деревья и запахи влажного леса и трав. Эта природа очень сильно отличалась от той, к которой я привык — это была дикая природа, первозданная, чистая. Как будто я оказался в реликтовой эре, и в любой момент из-за огромного поваленного кедра выскочит динозавр.

Ночью мне снился пологий склон горы, где на траве тут и там валялись огромные камни, поверхность которых была покрыта желтым, красными и зеленым лишайником. Внизу из долины поднимался туман и медленно полз по склону — сначала редкий, а затем более плотный и густой. Я бродил среди камней, трогал их руками и чувствовал их холодную поверхность. Туман клубился, как облака в небе, и закрывал пространство вокруг и затем полностью потопил в себе весь мир. Я шёл в белом тумане от камня до камня, как в лабиринте, и не мог понять, как мне отсюда выйти.

Вдруг впереди меня показалась чёрная тень. Я остановился и замер на месте — чёрный силуэт чего-то непонятного стоял на одном месте, и казалось, это что-то наблюдало за мной. В меня стал заползать страх — и чем больше я смотрел на этот чёрный силуэт, тем сильнее меня охватывало чувство страха. Страх сковал моё тело, и я не мог двигаться. Я хотел кричать, но не мог — как будто внезапно стал немым, и я только мычал, не в силах произнести ни звука. И наконец, в какой-то момент мой страх достиг предела, и я проснулся.

Я лежал в палатке, завёрнутый в спальный мешок. Сквозь тент просачивался тусклый свет — рассвет уже близко, но было ещё рано. Я закрыл глаза и вновь провалился в сон, но уже без сновидений.

Утром, пока было время после обеда, я по-быстрому собрал свой рюкзак и поднялся на ближайшую скалу. Нашёл обзорную площадку, с которой хорошо был виден лагерь и окрестности. Я сидел на камне, согретом солнцем, и любовался видами. Вдруг, краем глаза я заметил, что из трещины между камнями показалась голова змеи, а затем она выползла полностью. Это была крупная змея красно-бурого цвета с красивым орнаментом на всём теле и чёрными глазами. Она смотрела прямо мне в глаза. Я не двигался и тоже наблюдал за ней. Мне почему-то захотелось поговорить с ней:

— Привет, змейка, — сказал я спокойно, — прости, что мешаю тебе. Это ведь твой дом, а я здесь всего лишь гость.

Змея продолжала пристально смотреть на меня и, как мне казалось, всё понимала. Она находилась меньше метра от меня, и если бы захотела укусить, то я бы не успел встать и отпрыгнуть. У меня не было страха, наоборот, мне вдруг почему-то стало жалко себя за свою ничтожную, слабую, бессмысленную жизнь, где я сам не знаю, кто я, и в чём смысл моего существования. Мне казалось, что эта змея — более высшее существо, и она точно знает, что хочет, и в чём её смысл. Мне даже показалось в этот момент, что она знает, в чём смысл моей жизни, и может, если захочет, мне об этом рассказать.

— Как мне жить, змейка? — спросил я, и слёзы появились на моих щеках, — что мне делать со своей никчёмной жизнью?

Змея ещё какое-то время смотрела на меня и уползла в щель под другой камень. И глядя в тёмную щель, куда она уползла, я вдруг вспомнил такую же похожую щель, которую видел в том сне, и в которой исчезла ящерица. Вдруг, как только я расфокусировал взгляд, эта щель стала «втягивать» меня в себя. Как будто моё внимание оказалось захвачено непонятной для меня силой и затягивало внутрь, и я не мог оторваться. Я вдруг вспомнил то же самое состояние из того сна, как раз перед тем, как оказаться в пещере. Вдруг оказалось, что щель между камнями, куда уползла змея, и трещина в земле, где скрылась ящерица — это всё одно и то же.

Осознание этого вдруг заставило меня испытать страх такой силы, что волосы встали дыбом и мурашки побежали по телу, голова закружилась, но голос, зовущий меня, спас:

— Артём, — кричали мне снизу, — иди сюда. Мы уходим.

Я встрепенулся. Взглянул вниз, где мне махали руками, и потом опять посмотрел на трещину — теперь это была обычная щель между камнями. Я поднялся и начал спускаться вниз.

Пол дня мы шли по долине реки вверх. Тропинка вела через лес с хвойными деревьями и низким можжевельником. Но постепенно лес стал редеть, и мы оказывались на открытых участках широкой долины, где горная река кружила на отмелях и бурлила в камнях, преграждающих ей дорогу. Весь день было пасмурно, накрапывал мелкий дождь, и когда наша группа подошла к альплагерю, быстро стемнело. Дрова было собирать бесполезно, поэтому мы приготовили ужин на газовой горелке, поели и разместились по палаткам.

Проснувшись утром, мы обнаружили, что наши палатки засыпало снегом. Это событие всех взбудоражило и развеселило — было непривычно оказаться в снежном царстве посреди лета. Пока готовили завтрак, все громко шутили и смеялись. Снег быстро таял, и когда мы вышли на маршрут, его уже почти не было. По леднику мы поднялись на заснеженный перевал, миновав горное озеро, отметились там и спустились обратно в лагерь. Приготовили обед, собрали палатки, упаковали рюкзаки и стали карабкаться на следующий по маршруту перевал.

На этот раз подъём был сложнее. Перевал открыли впервые после большого землетрясения, которое было пару лет назад, и поэтому камни были нестабильны. Карабкаясь вверх, нужно было удерживать некоторые камни, на которые приходилось опираться, чтобы они не покатились вниз. Я шёл третьим по счёту. Впереди меня шли два опытных альпиниста, которые пристыковались к нашей группе в начале маршрута. Им было лет по пятьдесят, и, по всей видимости, они всю сознательную жизнь ходили в горы и многое могли рассказать. В основном это истории о сложных маршрутах, там, где не хватает кислорода, сильный ветер и мороз, минус пятьдесят градусов.

Забравшись наверх, мы скинули рюкзаки и стали наблюдать за группой, которая медленно поднималась. В нашей группе, кроме этих двух, были все клубные. Но только двое из всей команды, не считая руководителя, до этого были в горах. Все остальные, включая меня, впервые были в полноценном походе. Но это был актив клуба — мы участвовали во всех соревнованиях и сборах, выездах на скалы и в пещеры и друг друга уже хорошо знали. Девушки из нашей группы тоже активно участвовали во всех мероприятиях клуба. Первая — это Ксения, ей было семнадцать лет, и она была яростной спортсменкой — для неё было важно занять первое место на соревнованиях. Но она была индивидуалисткой и не считалась с остальной группой. Она всегда была где-то впереди и только покрикивала на остальных и ругала за отставание. Вторая девушка — Тома, была полной её противоположностью. Она участвовала в соревнованиях, но не стремилась занять призовые места. Но зато была очень компанейской и поддерживала коллектив. Наравне со всеми принимала участие в походной жизни — собирала дрова, готовила еду, могла и руку подать, если нужно было.

За эти два дня походной жизни для всех стало очевидно, что Ксения держится особняком и смотрит на всех свысока, а Тома, наоборот, такой же надежный товарищ, как и все остальные.

Как будто прочитав мои мысли, один из старших, сидевший рядом со мной на камне, сказал:

— Хорошо себе жену выбирать в походе, — я взглянул на него, он в этот момент смотрел на поднимавшихся Ксению и Тому, и закончил, — как она себя в походе вести будет — так потом и в последующей жизни.

Он улыбнулся и подмигнул мне. Я искренне порадовался за Сергея, парня из нашей группы. Ведь он встречался с Томой, и, как я понял по их отношениям, они знают друг друга с детства и встречаются уже давно. Но скорее всего ни он, ни я, ни Тома тогда не представляли, как сложатся наши судьбы.

В этот день мы поднялись на заснеженную вершину, которая выглядела как купол. Наша группа растянулась и шла ногу в ногу по колено в снегу, и, глядя на отстающих, казалось, что это белоснежное огромное поле сливается с небом, если бы не острые пики окружающих гор.

Мы как будто находились на вершине мира, и, глядя в синее небо, казалось, что это самое ближайшее место до открытого космоса, и стоит протянуть руку, и можно его потрогать. Место было чужое, совершенно безлюдное и не предназначенное для людей, но именно здесь, как мне казалось тогда, тишина встречается с человеком. И можно отложить все мысли в сторону и ни о чем не думать и не переживать. Ведь всё это не стоит того. Я вдруг ощутил в этот момент себя былинкой, которую случайно занесло на вершину. И у меня нет ничего по-настоящему стоящего, что я бы мог принести с собой и заявить — вот он я, мне 25 лет, меня зовут Артём, у меня такой-то рост и такой-то вес, я живу там-то и работаю там-то, у меня есть вот такие личные вещи, а ещё я умею вот это… Всё это сейчас не имело совершенно никакого значения. Ведь здесь ты никто — среди этих белоснежных гор, блестящих на солнце, под бездонным небом, посреди безбрежного океана космоса. Кто ты со всеми своими заслугами и достижениями? Кому ты их можешь предъявить здесь? Камням? Снегу? Ветру? Они лишь посмеются над тобой.

То же самое каждому и говорит Жизнь — ты так долго старался, трудился, суетился и потел, чтобы доказать, что ты что-то из себя представляешь. Но когда-нибудь ты поймёшь, что перед бескрайним космосом все были одинаковы и все были равны, и жизнь каждого в равной степени была лишь коротким мгновением, бликом солнечного зайчика на скале — таким же неуловимым и случайным.

Я ещё долго находился под впечатлением этого откровения. Спускаясь вниз, мы проходили мимо красивых водопадов и в конечном итоге вышли на огромные просторы с альпийскими лугами, круглыми и, казалось, бездонными озёрами, окаймлённые со всех сторон белыми пиками, под тёмно-синим небом.

Наша группа разделилась: более опытные пошли на штурм вершины с ночёвкой там, а мы разбили бивак посреди огромного луга с сочной зелёной травой. Когда стемнело, на наш костёр прибежало стадо огромных яков с длиннющей шерстью и огромными рогами. В наступающей темноте они казались косматыми чудовищами из детских сказок. Затем мы ещё долго сидели в наступившей темноте возле затухающего костра и любовались открывшимся небом с бесконечной россыпью звёзд.

Во сне я вновь бродил, теперь уже по широкому лугу под огромным небом. Я был один среди простора степи, и земля освещалась, казалось, от света далёких звёзд. Я не слышал шума ветра, и зелёные волны колыхались бесшумно вокруг меня, пока я по пояс в траве шёл в неизвестном направлении. С одной стороны купол неба был почти чёрным, а с другой стороны на горизонте пробивался свет, а прямо надо мной огромная полоса Млечного Пути разрезала тёмно-синее небо пополам.

Вдруг исполинские тёмные фигуры яков обступили меня со всех сторон, и я ходил среди них, трогал их густую шерсть, прикасался к их огромным рогам, устремлённым к звёздному небосводу, чувствовал их горячее дыхание, и их умные глаза смотрели на меня, а я задавал им один и тот же вопрос: «Где конец космоса, что там, за краем вселенной, что было до моего рождения и что будет после того, когда меня не станет»? Но они молчали, и только чёрные глаза смотрели на меня пристально и спокойно, и в них отражались звёзды и Млечный Путь. А я положил голову на косматую шею яка и думал о том, что я готов пожертвовать своей жизнью ради того, чтобы знать — мне только нужно указание, что я должен сделать для этого.

Они стояли здесь, под этим звёздным небом, казалось, с начала времён, с того момента, когда ни я, ни мои далёкие предки ещё не появились, но уже тогда была задумана та самая загадка, которую мы никак не можем разгадать. Она сформировалась из пыли умерших звёзд, из фона реликтового излучения, из вращения Земли, из Солнца, которое начало остывать миллиарды лет назад, чтобы к тому моменту, на короткий миг истории, появившись из ниоткуда, мы могли бы насладиться безвременьем под неумолимый скрип вращающегося колеса жизни. Где наши корни? Где наши прародители? Зачем наш предок посмотрел на небо и занялся саморефлексией? Чтобы через миллионы поколений их потомок не мог найти себе места, не ответив на эти бесконечно важные вопросы?

Сделайте шаг назад, сделайте шаг вперед, пригнитесь и встаньте кучнее, улыбнитесь, расслабьтесь, выровняйте плечи, не сутультесь, смотрите в объектив…

Через два дня мы подошли к ещё одному перевалу от красивых озёр с водой бирюзового цвета. Место было потрясающее — горы кругом, горная река с порогами, впадающая в озеро, в которой можно легко наловить хариуса (мы обменивали его на сухари, так как люди сидели здесь давно и соскучились по хлебу), вокруг озера прекрасные места для палаток, прямо под соснами и кедрами. Поистине райский уголок. Но мне больше нравились камни и ледники, и когда мы поднялись по леднику и встали на бивак к перевалу в окружении цепи гор, мне это дикое место пришлось по душе. Горы вокруг напоминали амфитеатр, где вместо сцены грязный язык ледника упирался в каменную морену. Пока мы медленно цепочкой шли к леднику, обходя огромные камни, потом поднимались по морене и шли по самому телу ледника, пару раз почувствовали толчки земли. Землетрясение было слабым, но ощущение мощи земли было впечатляющим. Ночью тоже пару раз трясло, и в ночной тишине слышны были камнепады, которые казались вполне естественными звуками в этом царстве камней.

На следующий день подъём на перевал был достаточно лёгким, но наверху мы застряли из-за большой группы подростков. Нужно было дождаться, пока они все спустятся. Но несколько парней из нашей группы пошли искать альтернативный маршрут, и я пошёл с ними. В итоге мы нашли ещё одну тропу и начали спуск, но затем оказалось, что это была не тропа, а след от бежавших вниз камней, но возвращаться было поздно. В итоге мы спустились вниз со страшным риском. Пришлось местами скидывать рюкзаки и прыгать, но всё обошлось.

Внизу, возле очередного живописного озера, мы встали на днёвку. Группа опять разделилась, и опытные пошли на очередную вершину, а мы начали сушиться, собирать золотой корень и ароматный чабрец, загорать и просто бездельничать.

На следующее утро, так как нам никуда не нужно было сегодня выдвигаться, я решил прогуляться по окрестным горам. Идти можно было в любую сторону, так как везде было одно и то же — горы. Я наобум зашёл в небольшой лес и стал потихоньку подниматься через него вверх. Кругом был влажный высокий мох, который был везде — на земле, на поваленных деревьях и камнях. Какое-то время я ещё слышал смех и разговоры из лагеря, но чем выше я поднимался, тем они становились глуше, а потом совсем пропали. Я иногда останавливался и слушал звуки леса: пенье птиц и шорох бурундуков, которые буквально кишели под ногами.

Наконец я упёрся в стену из огромных камней, покрытых мхом и лишайником, метров шесть высотой. Я наугад пошёл вдоль стены искать проём между ними, чтобы подняться наверх. Найдя расщелину, я стал карабкаться по большим камням и наконец выполз на вершину стены. С неё, как с балкона, открывался вид на лес внизу, а над ним начинался ещё один подъём, но уже без травы и деревьев. Эта стена являлась некой естественной границей между миром растительности и миром камней. Некоторое время я сидел на камне и любовался видами, но потом решил продолжить подъём.

Выбрав для себя промежуточную точку, до которой я хотел добраться, я стал подниматься вверх. Ползти вверх было легко, и я незаметно для себя забрался уже достаточно высоко. Я уже знал, что подниматься всегда проще, чем спускаться, и часто оборачивался, чтобы оценить шансы для спуска и запомнить маршрут обратно. Но меня неумолимо тянуло вверх, и когда я добрался до очередного уступа, то я заставил себя остановиться, потому что забраться на самый верх у меня всё равно не выйдет — как только я проходил очередной уступ, и мне казалось, что это и есть вершина, за ним оказывался ещё один и так далее. Пора было остановиться.

Я сел на небольшую площадку и стал любоваться пейзажем. Насколько хватало глаз, кругом открывалась потрясающая картина — горная гряда напротив того места, где был я, внизу долина, река и лес по обеим сторонам реки, а вдалеке ещё более мощные вершины в тумане и снежные шапки на них. Высоко в небе парят хищные птицы, и изредка слышен их одинокий свист, отражающийся эхом от скал.

Я думал о своих снах, похожих на видения наяву, и чувствовал, что их объединяло что-то одно, но это что-то было неуловимо призрачным. Но ответ как будто висел надо мной, и нужно было только протянуть руку и схватить его, но никак не получалось, как будто пытаешься вспомнить знакомое слово, оно вертится на языке, и из-за этого становится мучительно не по себе. Я не мог понять, чем оно было, то, что мне нужно найти — каким-то знаком, указанием или ключом? Какое его свойство или характеристика, это что-то внутри меня или наоборот вовне? Ещё мне пришло в голову, что нужно просто расслабиться, и всё что мне нужно, произойдёт само.

Я начал спускаться вниз. Как я и предполагал, спускаться было намного сложнее, чем подниматься. Я то и дело скользил по мелкой крошке из камней и упирался пятками ботинок в выступающие камни, сидя на заднице. Пока мне казалось, я следовал своему маршруту, но через какое-то время я начал сомневаться, когда оказался перед довольно крутым уступом. Я не помнил, что поднимался по нему, потому что он был довольно высокий, и спуститься с него было затруднительно. Я посмотрел наверх в поисках альтернативного пути, но всё вокруг было одинаково незнакомо.

Но нужно было решать — спуститься здесь или подняться назад и поискать другой маршрут. Я решил продолжить. Развернулся и, прижимаясь к камням, начал сползать вниз, пока не оказался на узком карнизе, около тридцати сантиметров шириной. Теперь я был уверен, что заблудился — я этого места не помнил. Но подняться обратно я уже вряд ли смогу. Можно было пойти влево или вправо по карнизу, и я решил пойти вправо. Но, пройдя метров шесть и завернув за угол, я увидел сыпучий склон из мелких камней. Надо попробовать теперь идти в другую сторону, и я пошёл влево. Дошёл до отправной точки и посмотрел наверх, оценивая, смогу ли я забраться, если слева маршрут не обнаружится. Да, как будто бы можно попробовать, но я бы не стал рисковать. Надеюсь, что слева будет тропа или что-то напоминающее её. Пройдя влево метров пять и завернув за угол, я обнаружил, что карниз обрывается, и через полметра начинается снова, и что там дальше, отсюда было не видно. Чтобы попасть на него, мне нужно или сделать широкий шаг, или перепрыгнуть. И первый, и второй вариант был рискованным. Я посмотрел вниз — склон был относительно пологий, но недостаточно, чтобы я смог задержаться на нём. Если я сорвусь, то до тех широких камней внизу, образующих ещё одну полку, меня уже разгонит, и я сломаю себе шею.

Я решил прыгать. Сгрёб каменную крошку с карниза, чтобы не поскользнуться на ней, вздохнул и сделал прыжок. У меня закружилась голова от безумности этого прыжка, когда я на какую-то секунду оказался без опоры. Я постоял немного и перевёл дыхание.

Только сейчас я заметил, что страха не было. Было какое-то чувство первобытного ужаса перед огромной силой бытия, где моя жизнь в руках случайности.

Я пошел по карнизу дальше, держась за осыпающиеся под руками камни. Через ещё метров десять я упёрся в стену. Вниз дороги не было, но наверху, примерно в трёх метрах от того места, где я стоял, находилось что-то похожее на площадку. Я недолго думая полез наверх. Подъём осложняется тем, что порода осыпалась, как только я хватался за неё или пытался поставить ногу, и мне пришлось долго выбирать себе точку опоры. Наконец я добрался до уступа и буквально затянул себя наверх. Это была метр на метр ровная площадка, с одного края которой начиналось нечто похожее на спуск вниз, хотя это могла быть просто дорожка от сбегающих вниз камней.

Я начал потихоньку, прижимаясь к камням, спускаться. Маршрут то и дело петлял — я быстро понял, что это точно не тропа, но пока можно было ползти, полз вниз. Пару раз у меня срывались ноги, и я проскальзывал, но через какое-то время ноги упирались в твёрдый камень. Временами мне приходилось идти вдоль горы, чтобы нащупать что-то похожее на спуск. Только бы внизу не было обрыва, иначе я застряну тут навсегда.

Я дополз еще до одного места над высоким обрывом. Я стоял на большом уступе, а в метре от меня была небольшая площадка. Мне нужно было только допрыгнуть до неё, и, как мне казалось в тот момент, это реально, так как я уже так делал. Здесь было расстояние побольше, но я допрыгну. Я присел, чтобы сделать прыжок, и в этот момент, когда я должен был оттолкнуться от уступа, мои ноги провалились в пустоту — уступ подо мной развалился, и я начинаю стремительно скатываться вниз. Я отчаянно пытаюсь зацепиться за камни, но они разваливаются под моим весом или начинают катиться вниз вместе со мной. Мне кажется, что я начинаю разгоняться все быстрее и быстрее и предчувствую, как меня сейчас ударит об очередной уступ, а потом выбросит вниз. И в этот момент меня разворачивает, и я ударяюсь спиной, но успеваю рукой зацепиться за ветку какого-то кустарника. Я подтягиваю себя ближе к стене и жду, когда перестанут сыпаться камни. Один камень прилетает мне в голову, другой, чуть побольше, сильно ударяет в ногу.

Переждав камнепад и придя в себя, я осторожно поднимаюсь сначала на колени, а потом встаю на ноги и смотрю вниз. Если бы я пролетел, то метров через пятнадцать упал бы прямо на острые торчащие камни внизу. Я огляделся — справа от меня был большой валун, а за ним что-то похожее на широкую площадку, с которой, вроде как мне показалось с моего места, можно было продолжить спускаться вниз. Я прислушался к себе и вдруг почувствовал, что эта удача с веткой принесла мне не столько уверенность, сколько безразличие к своей судьбе. Как будто и меня самого нет — я лишь действие, без всякой надежды на результат. Всего лишь функция, предназначенная для того, чтобы выполнять все безупречно, так, как она может.

Я стал забираться на камень справа. За ним я увидел еще одну площадку внизу и, сев на задницу, заскользил по камню вниз. И как только я коснулся площадки, вдруг что-то произошло — мне стало совершенно безразлично, что там будет дальше, там, где продолжается мой маршрут. Мой взгляд приковали к себе фрактального вида камни. Я не спускал глаз со стройных рядов камней, поделенных на ровные прямоугольники, и чем дольше я на них смотрел, тем сильнее они приковывали мой взгляд, как будто гипнотическим образом взяли в плен мои глаза. Я не видел больше ничего и ничего не чувствовал — внутри меня вдруг что-то разом оборвалось, и я потерял связь с миром. Я видел только бесконечные фракталы — серые камни как точные копии друг друга и темные тени между ними — они напоминали мне почему-то глаза змеи, и темную щель в тумане из моего сна, похожую на фигуру, и трещины в черной земле на том берегу, и стены того тоннеля, где я плавал клубнем среди таких же, как я, клубней.

Я, не отрываясь, смотрел на эту картину из фрактальных камней, и она будто впитывала меня в себя, как губка впитывает воду — я вдруг почувствовал себя некой темной жидкостью, которая медленно втягивается в щели между квадратными камнями, и я оказываюсь не телом, не жидкостью, не эфиром, не сном, а какой-то неизвестной субстанцией, которая через сито мироздания просеивается и распадается на миллиарды молекул и через бесконечное количество времен и эпох вновь оказывается мной, сидящим на площадке, прижавшимся к камню.

И затем вновь новая волна втягивает меня как жидкость, и я перестаю чувствовать объекты — они теряют привычные размеры и формы, одни становятся бесконечно большими, другие бесконечно малыми, и вдруг я понимаю, что вижу уже не глазами, а ощущениями. Я вижу своей рукой, лежащей на камне, который на самом деле не камень, а целая гора, а моя ладонь — это набор импульсов, через которые я чувствую связь с миром.

Я не помню, сколько я так сидел и наблюдал себя, как волну, проходящую через нечто, но это длилось бесконечно долго, и я не мог и не хотел это останавливать. Я чувствовал, как на вдохе я возвращаюсь в себя, а на выдохе ухожу от себя и налаживаю новую связь с миром, через новый источник чувств, отличный от предыдущего, и так далее до бесконечности.

И вот, через какое-то бесконечно длинную череду вдохов и выдохов, я вновь оказался в себе — прислонившимся к камню, но только камень оказался не за спиной, а справа, и я упираюсь в него плечом и щекой. И когда я открыл глаза, которые, как мне казалось до этого, уже были открыты, оказалось, что я лежу на той самой стене из огромных камней, в которую упирался лес внизу.

Я приподнялся и осмотрелся. Я совершенно не помнил, как я здесь оказался. Как спускался вниз. Я помнил только момент, как я сидел на уступе и смотрел на фракталы из серых камней.

Судя по большой тени от горы, с которой я слез, было уже далеко за полдень. Я спустился вниз и пошёл в лагерь. Меня не было целый день, и все смотрели на мой потрепанный вид, с царапиной на лбу, с удивлением, но я ничего никому не сказал.

Плоды любви

Мы благополучно, без происшествий завершили поход и вернулись домой. Эти две недели в походе всех сблизили, и если молодежь и до этого общались вместе, то после возвращения домой я тоже начал присоединяться к ним. Произошедшие со мной в походе события: сны и видения сильно пошатнули мою психику, и я чувствовал, что буквально нахожусь на грани того, чтобы сойти с ума. После произошедшего на горе видения я легко впадал в трансовое состояние, и только усилием воли я мог вытащить себя. Сидя неподвижно и глядя в одну точку, меня начинало «затягивать» в то, на что я смотрел в данный момент, и границы привычного мира размывались. Я везде начинал видеть проход в некое измерение — в тени листа растения, в трещине тротуарной плитки, в отражениях или солнечном блике в луже. И когда я смотрел на это, оно необъяснимым образом захватывало меня, и я чувствовал, что могу дойти до точки невозврата, и тогда вырваться из этого плена я уже, как мне казалось, не смогу. По крайней мере, это вызывало во мне жуткий страх перед чем-то неизвестным.

Поэтому я решил пока отложить эти эксперименты. Я начал с ребятами из клуба оставаться с ночевкой на башне, где мы все собирались по выходным. Костёр, походные песни под гитару — не скажу, что всё это меня сильно притягивало, я относился к этому достаточно ровно, но это ненадолго вывело меня из моего изнуряющего режима. Я уже чувствовал, что начинаю костенеть без неформального общения в кругу простых людей, тем более мне нравилось общаться с молодежью, так как они еще были полны сил, энергии и спонтанности. Я не мог быть с ними до конца на одной волне, но у меня было много бесконечных рассказов про свою молодость и про армию, и я умел весело и с харизмой подавать эти истории.

У нас продолжились соревнования и сборы, и ребята из нашей походной группы вели себя уже как ветераны. Всех объединяла совместная походная жизнь, ночевки в палатке, костры и взаимопомощь в походных условиях. Нам было что вспомнить и обсудить. С наступлением осени, а потом и зимы мы после тренировок в клубе гуляли или сидели у кого-нибудь дома: общались, шутили, травили байки под бутылку спиртного. С нами всё чаще стала тусоваться Тома, так как её парня, Сергея, забрали в армию. Это была высокая, стройная шатенка с пышной прической, у неё были длинные утонченные пальцы, как у пианистки, глубокие карие глаза и драматическое лицо. Когда она смеялась, то приковывал внимание сильный поставленный голос, но чаще её лицо было серьезным и задумчивым, и казалось, она специально создала себе такой образ драматической актрисы театра. Она была компанейской девушкой — вместе со всеми шутила и выпивала, кроме этого, она играла на гитаре и пела. У Томы был отличный глубокий голос — она училась в музыкальном училище по классу вокала.

Её красота, молодость и человеческие качества привлекали мое внимание всё больше и больше, и я незаметно для себя стал влюбляться в неё. Во мне началась борьба противоположных устремлений — с одной стороны, я хотел развития и двигался к цели, хоть и абстрактной, которая исключала всё человеческое, земное, такое как привязанность, любовь, дружбу, отношения, семья и прочее. Я и так от многого отказался, и, оглядываясь назад, понимал, что путь, который я прошёл, был полон решимости, с которой я отвергал всё свое прошлое и не хотел видеть себя вновь в этом образе, как мне казалось, слабом, безвольном, лишенном принципов и твердости убеждений. Я был там и знал, что там меня ждёт — жизнь без цели, полная самосожаления и самобичевания, любование собой и одновременно ненависть к самому себе. Больше всего я боялся вернуться к тому жалкому состоянию бессилия и слабости, которое тянуло меня к саморазрушению, к жизни спустя рукава, когда ты не можешь изменить направление своей судьбы и становишься просто листком, гонимым ветром.

Я слишком многое поставил на карту, чтобы теперь быть тем, кем я стал, и мне нравилось это мое состояние собранности, жесткости, умение прогнозировать и двигаться к своей цели. Я видел эту цель, чувствовал её, и она уже начинала приобретать очертания, но я понимал, что это трудная работа, направленная внутрь себя, а не наружу, и для этого необходим самоконтроль, железная дисциплина и полная самоотдача.

Но в то же самое время, где-то внутри, мне хотелось, чтобы в моей жизни появилась та женщина, которая привнесёт в неё мягкость, чувственность, одарит меня нежностью и своей красотой, а я взамен окружу её заботой. И я понимал, что это, наверное, та единственная нить, которая может меня связывать с миром, пока я окончательно не простился с ним. Что-то во мне хотело жизни во всей её полноте в противоположность суровой аскезе, к которой я себя приручил.

Тома вдруг стала той точкой притяжения, к которой устремилась та часть моей души, которая хотела пить жизнь полной чашей, брать от неё максимум наслаждения и удовольствия, придать жизни чувственность и любовь в лучшем её проявлении. И так как я после возвращения из похода позволил себе расслабиться, моя душа потекла, сердце растопилось, и всем своим существом я потянулся к ней, потому что в ней, как в моей полной противоположности, заключалось то, от чего я так долго отказывался.

Мне нравилось наблюдать за ней, когда она общалась с ребятами из нашего клуба, смотреть и слушать её, когда она играет на гитаре и поёт, как она внимательно, но с некоторой иронией слушает меня и как она смеётся над моими шутками. И первое время мне казалось, что этого будет достаточно, но я незаметно для себя понял, что хочу не просто видеть её и любоваться ею, а хочу обладать ею, чувствовать её, видеть её рядом с собой, любить её и знать, что она любит меня. Я не страдал, не мучился и в какой-то момент рассудил, что мне не стоит отказываться от даров жизни, потому что почувствовал, что любить такую женщину и быть ею любимым стоит многого. Я чувствовал в ней неразбуженную страсть к жизни, и мне казалось, что не столько она нуждалась во мне, сколько я был ей нужен, как человек более опытный и зрелый, я мог разбудить вулкан её страстей и заставить бурлить жизнь в ней.

Но существовала естественная преграда. Первая — это то, что она младше меня на восемь лет, вторая — это то, что у неё есть не просто парень, а жених, который в армии и когда он вернётся, они наверняка поженятся, и третье — это то, что мы дружим, несмотря на то, что я держусь особняком, и наша группа — это группа друзей и единомышленников, объединенных одним — туризмом.

И я решил не торопиться и действовать стратегически. На наших тренировках и посиделках я общался с ней на равных и не оказывал излишних знаков внимания. Но я включил на полную мощность всю свою харизму — шутил, рассказывал анекдоты и истории, размышлял о жизни как умудренный опытом. Я специально создал себе такой образ, на который она, как девушка неглупая и страстная, может быть бессознательно, но клюнула бы. При этом я решил не подавать ей таких знаков ухаживания, которые могли бы её отпугнуть. Я решил, что это когда-нибудь произойдет, но нужно подождать. Мой опыт из прошлой жизни подсказывал мне, что соблазнить девушку и переспать с ней не сложно, а после этого можно предложить отношения. Многие отношения, по крайней мере, те, которые у меня были, начались с секса.

Мы встречались и общались только в компании. Так, чтобы мы могли остаться одни, практически не было шансов, и вся моя стратегия соблазна заключалась в том, чтобы понравиться ей, пока мы в окружении других людей. Второй шаг — это сделать так, чтобы остаться с ней наедине, и мне пришёл в голову один план.

Напарник, с которым я работал, Борис, пригласил меня на свой день рождения.

— Борис, а можно я с девушкой приду? — спросил я его.

— Да, конечно, приходи, — ответил он, — у тебя подружка появилась?

Борис знал, что я ни с кем не встречался, и поэтому удивился.

— В том-то и дело, Борис, — начал объяснять я, — эта девушка мне нравится, но я не знаю, как к ней подступиться. Она моложе меня, и если я ей напрямую предложу встречаться — она может меня отфутболить, понимаешь?

— Не понял? — ещё раз удивился Борис, — если она идёт с тобой на день рождения, то значит, готова встречаться. Разве не так?

— Я пока даже не знаю, захочет ли она пойти или нет, — сказал я, — мы просто дружим, и у неё вообще есть парень.

— А, я понял, — ты хочешь её затащить в постель, — усмехнулся Борис, глядя на меня с хитрым прищуром.

— Нет, — ответил я, — я хочу её отбить у парня и начать с ней встречаться. Я люблю её, понимаешь? И поэтому мне нужна твоя помощь.

— А, вон оно что — это другое дело. И какая помощь?

Борис был простой парень и прекрасно понимал, что тут дело житейское и нужно помочь из солидарности, по-мужски, так сказать. И я попросил его хвалить меня и рассказывать про меня что-нибудь хорошее, чтобы произвести на девушку впечатление.

— Понимаешь, — объяснял я ему свою стратегию, — я сам не могу ничего такого про себя рассказать — это будет некрасиво. А вот посторонний человек, когда рассказывает, это уже другое дело.

— Ладно, не переживай, — улыбнулся Борис, — приходите, всё сделаем как надо. У меня был номер её телефона, и я решил ей позвонить на сотовый, так как остаться наедине, когда мы были в клубе, не было никакой возможности.

— Алло, — ответила она с показной и шутливой важностью.

— Тома, привет, — поздоровался я, — извини, что отвлекаю, у меня к тебе маленькая просьба.

— Да, какая? — услышал я её голос.

— Дело в том, — начал я говорить дружелюбным тоном, — у моего друга день рождения, и он собирает гостей, и все придут с парами, а я один, как дурак, приду без девушки.

Я сделал паузу.

— И так… — услышал я её голос. По интонации я понял, что её это рассмешило.

— Ну, и не могла бы ты сходить со мной просто за компанию? — я опять постарался, чтобы мой тон выглядел как можно более развязно и дружелюбно. Тома задумалась.

— А там нужно как-то по-особенному выглядеть? — спросила она, — вечернее платье или что?

— Если честно, не знаю, наверное, как обычно — когда ты идёшь к кому-то на день рождения или на новый год.

— Ну, ладно, хорошо, — услышал я её голос через какое-то время. Мы договорились о времени и месте встречи.

В назначенное время мы встретились на улице и пошли к Борису. Когда она сняла верхнюю одежду в прихожей, у Бориса дома, я не мог отвести от неё взгляда. Она надела длинное обтягивающее платье, которое подчеркивало её стройную фигуру, сделала причёску и накрасилась. Я впервые видел её в таком виде и ещё раз убедился, что не ошибся.

За столом мы, как и все, общались, шутили, говорили тосты. Я старался много не пить, а в остальном вёл себя естественно. Борис выполнил свою задачу на сто процентов. Он рассказывал про меня истории, где я выглядел с лучшей стороны, и по глазам Томы я понял, они произвели своё положительное действие на неё.

Несмотря на то, что все гости были намного старше её, Тома вела себя уверенно и естественно — пила мало, говорила тоже мало, но отвечала уверенно на все вопросы. Мы рассказали о походе в горы и о том, что мы вместе состоим в туристическом клубе — ходим в походы, участвуем в соревнованиях. Я рассказал всем, что Тома учится в музыкальном училище и что она будущая оперная певица. Тома немного засмущалась, но на остальных она произвела впечатление.

В конце нас пригласили на празднование нового года, и я, глядя на неё, пообещал прийти. Пока я провожал её домой, то много рассказывал разных историй из жизни и из прочитанного.

— Спасибо большое, что согласилась на моё предложение, — сказал я ей, когда мы стояли возле её дома и прощались.

— И тебе спасибо за хороший вечер, — ответила Тома и, улыбнувшись, добавила, — было весело. Особенно интересно было узнать тебя с другой стороны.

— Я надеюсь, это не отпугнуло тебя? — спросил я, глядя ей в глаза.

— Нет, — весело ответила она, не отводя взгляда.

— Пойдём на новый год к ним? — я сразу закинул удочку на будущее.

— Я подумаю, — ответила Тома, и мы попрощались.

В клубе мы по молчаливому согласию ничего не говорили остальным и вели себя, как и прежде. Но когда никто не видит, мы немного дольше задерживали взгляд и улыбались так, как будто у нас был общий секрет.

Через две недели наступило празднование нового года. Мы всей компанией начали отмечать его в клубе, потом оказались у Вовы, одного из парней из нашего клуба, дома, потом, после двенадцати ночи, пошли гулять все вместе, и так как парни были к этому моменту все пьяны, а мы с Томой просто навеселе, я предложил ей сбежать от всех и пойти к Борису. Я сказал, что там нас с ней ждут, и я обещал, что мы придём. Тома сразу согласилась.

И мы пришли к Борису, и так как все уже были навеселе, то легко влились в общую компанию — пили, пели и веселились со всеми. После трёх часов ночи, когда перепивший Борис завалился спать, мы попрощались и ушли.

На улице было хорошо и спокойно, после душной, полной народу квартиры. Шёл лёгкий снежок, было достаточно тепло, по улице ещё гулял народ: раздавался смех и весёлые поздравления с Новым Годом, хлопали хлопушки и раздавались взрывы петард.

— Зайдём ко мне? — предложил я, неожиданно сам для себя, и когда Тома посмотрела на меня оценивающе, добавил, — посмотришь, как я живу.

Тома смотрела на меня с радостным лицом, беззаботным и наполненным, как мне казалось, каким-то таким состоянием счастья, какое бывает только у молодости — беспричинного, наполненного до краёв, что можно было утонуть в одном только взгляде этого лица. Она смотрела на меня, и казалось, всё уже понимала, и эта игра, в которую я её вовлёк, нравилась ей, но и пугала её. И так как она уважала меня как более взрослого и опытного мужчину, ей, с её характером, не хотелось казаться трусливой в моих глазах — она согласилась.

— Осторожно, все спят, — прошептал я, когда мы заходили ко мне домой.

— А кто это — все? — удивилась Тома.

— Мои соседи, — ответил шёпотом я и, не включая свет в прихожей, взял её за руку и провёл по коридору до своей комнаты, когда мы скинули обувь.

Эта ситуация нас развеселила, и пока я открывал дверь своей комнаты, мы хихикали как дети.

— Вот так, я скромно живу, — сказал я, когда мы вошли в комнату и я зажёг свет, — это больше похоже на келью монаха.

Тома оглядела комнату, снимая куртку, и улыбнулась:

— Я почему-то примерно так и представляла твоё жилище.

— Да, интересно, почему же? — спросил я, помогая Томе снять куртку и убирая её на журнальный столик, стоящий в углу, — присаживайся в кресло.

Тома села в кресло, а я уселся со скрещенными ногами на матрас на полу.

— У меня есть подруга, она занимается йогой, и я немного разбираюсь в этой теме, — ответила она.

— Но я не занимаюсь йогой, — сказал я.

— Да, но то, что ты мне рассказывал, очень похоже на то, что рассказывала она мне.

— И что я тебе такое рассказывал? — спросил я удивлённо, — и когда?

— Ну, помнишь, в горах, на озере — когда мы чистили рыбу.

— А, ну да, помню.

Я вспомнил, что тогда я говорил ей, что разговариваю с животными и растениями, и если ты кого-то убиваешь ради пищи, то нужно попросить прощения за то, что отнимаешь жизнь у живого существа.

— Ты тогда, наверное, подумала — этот парень сумасшедший? — пошутил я.

— Ну да, есть немного, — ответила Тома и рассмеялась.

— Эй, это что ещё такое? — рассмеявшись вслед за ней, сказал я.

— А что это за фигурки? — спросила Тома, указывая на маленькие модели самураев, стоявших на книжной полке.

— Это японские самураи, — ответил я и, поднявшись, снял две фигурки и поднёс Томе поближе, — это вот пеший самурай с алебардой, а это конный самурай-лучник.

— И что, ты их сам раскрашиваешь? — спросила Тома, пристально разглядывая маску самурая, — они же такие маленькие.

— Да, мне это нравится, — ответил я, — но только сам процесс — я не любитель что-то коллекционировать.

— Ну, у тебя же столько книг, — показала Тома на книги, стоящие возле стены на полу.

— Да, я покупаю их на барахолке, читаю, и потом отношу обратно.

— Любишь, значит, самураев? — спросила Тома с улыбкой, глядя на меня.

— Нет, самураев не очень — у них просто доспехи красивые, а так они те ещё отморозки были, — ответил я, вновь усаживаясь на матрас, — плюс к тому же они служили своему господину, а я люблю свободу.

— Понятно, — ответила Тома, глядя на турник и грушу, которая висела в углу комнаты.

— Очень интересная в Японии была секта монахов-воинов, которых называли ямабуси — слышала про них?

— Нет, не слышала, — ответила она, глядя на меня с блеском в глазах. Это был ещё действующий алкоголь или пышущая здоровьем молодость, жизнь, требующая всего и сразу — любить и быть любимой, петь, танцевать, радоваться солнцу, небу, ветру, наслаждаться каждым моментом жизни, пить её до дна, не ограничивать себя ни в чём, пока есть шанс использовать его, и ни о чём не жалеть.

Так мне показалось, в сотую долю секунды, пока я смотрел в её блестящие глаза. Но я опустил взгляд, боясь выдать в себе то, что я чувствовал в эту минуту.

— Дословно, слово «Ямабуси» переводится как «живущие в горах», — продолжил рассказывать я, — они исповедовали синтоизм, то есть поклонение духам природы, и чтобы подняться на определённый духовный уровень, монахи должны были пройти тяжелые испытания, которые не все выдерживали.

— Извини, — вдруг перебила меня Тома, — не покажешь, где у тебя туалет?

— Да, конечно, — я поднялся с пола, — пойдём, провожу тебя.

Я вывел её в коридор и проводил до туалета.

— Я подожду тебя в ванной, — сказал шёпотом я и зашёл в ванную комнату, находившуюся рядом.

Когда Тома вошла в ванную, я в этот момент мыл руки под краном.

— Держи, — я улыбнулся и подал ей мыло и подвинулся, приглашая помыть руки вместе со мной. Тома подставила руки под струю воды и взяла из моих рук кусок мыла.

Мы вместе вымыли руки и потом так же вместе начали вытирать руки одним полотенцем. Этот момент оказался таким интимным, что я растерялся. Я ничего не загадывал специально, да и вообще не был уверен, что мы в ближайшее время окажемся наедине. Я думал об этом, но гипотетически, в будущем. И вдруг, сейчас мы так опасно близко друг к другу, что у меня вдруг перехватило дыхание — я почувствовал её. Её тепло, запах, дыхание — она сейчас так близко от меня, как никогда до этого. Я почувствовал вдруг, что вот мы, два существа, родившиеся из пустоты, шли всю жизнь навстречу к этому моменту, сближались, сами не зная того, жили, дышали, смеялись, любили, чтобы где-то на пересечении жизненного перекрёстка столкнуться вместе в ванной комнате коммунальной квартиры, глубоко ночью, где-то на границе миров, так далеко от людей и так близко друг от друга.

Я взял руку Томы и посмотрел ей в глаза — они по-прежнему блестели так, что хотелось смотреть на них вечно. Моя рука поползла по предплечью, потом плечу, вторая рука легла на талию, я по-прежнему смотрел на неё, не отрываясь, и она смотрела на меня — я осторожно приблизился к её лицу, губам и поцеловал их, моя рука нырнула в её густые волосы и, взяв её за голову, я прижался губами к её губам, и она моментально растаяла в моих объятьях, я прижал её к себе, и её руки легли мне на плечи, я прижал её тело к себе, как мне казалось, со всей силы, и она застонала, и, глубоко дыша, я стал целовать её лицо, шею, расстегнул молнию платья и расцеловал плечи, и мы в какой-то охватившей нас лихорадке бросились раздевать друг друга и навалились сначала на стиральную машину, потом, выйдя из ванной, повалились на пол, и прежде чем упасть, я успел выключить свет, чтобы в полной темноте, в коридоре коммунальной квартиры отдаться друг другу в беззвучной схватке двух тел, двух состояний, двух сердец, уставших жить друг без друга, пребывая в муке, тоске тела, душевной драме, в пустоте неисполненных желаний, боясь боли, избегая близости, наступая на гордость, борясь с предубеждениями…

Позже, когда уставший рассвет сквозь занавески вползал в комнату, а наши потные тела в объятьях друг друга предавались в жертву любви, наперекор молве, наперекор судьбе, богу, обещаниям, наплевав на стыд, я ощутил то, что никогда до этого я не чувствовал — не любовь, не страсть, не природу, а нечто перманентное, живущее в зародыше, но в определенный момент жизни идущее в рост, и это уже не остановить, не откатить назад — зерно намерения проросло, и этот процесс необратим, мне остаётся только наблюдать за тем, как оно растёт, крепчает, возрождается, цветёт и даёт плоды, и если я готов, а я был готов — то собирать эти плоды любви.

Холодное дыхание смерти

Мы встречались тайно от всех. В клубе и в компании мы исподтишка переглядывались и перемигивались. Уходили по отдельности, и, когда встречались в заранее назначенном месте, то бросались друг другу в объятья. Я испытывал бесконечную радость от нахождения Томы рядом со мной. Мы гуляли и общались, мы сидели у меня в комнате, мы говорили часами по телефону, мы занимались любовью, мы мечтали, мы готовили вместе, мы спали на моём матрасе отшельника, и нам было удобно и комфортно. Думали ли мы о будущем? Нет, не думали. Она не думала в силу своей молодости, я не думал в силу отсутствия убеждений. Я хотел отдаться этому счастью полностью и без остатка. Впервые в жизни, любя, я не испытывал страсти, ревности, болезненной привязанности. Я продолжал заниматься пробежками и тренировками, так же читал и мечтал о том, чтобы уединиться где-нибудь в отдаленном уголке земли. Но, находясь рядом с Томой, я отдавался полностью нашему общению.

Впервые в жизни у меня не было к объекту моей любви претензий и требований. Я полностью принимал её жизнь такой, какой она есть. Я как-то увидел негласные условия наших отношений — дарить друг другу радость на этом этапе жизненного пути. Быть вместе, насколько нам позволит жизнь, и отдать друг другу часть себя, и пусть это будет лучшая часть. Так, конечно, я думал про себя. Она же и так была хорошим человеком, и она могла дать только то, что имела — и это было прекрасно. Я наслаждался её молодостью, её талантом, её самоотдачей и чисто человеческим отношением ко всему. Женщина редко может быть объективно справедливой, но она была такая. Я знал, что она всё сделает для своего мужчины, пойдет с ним на край света и, если надо, спустится за ним в ад. Ну а то, что она изменила и таким образом бросила Сергея, который был в армии и пока ничего не знал об этом, я расценивал для себя просто — он был не то чтобы недостоин её, он просто не потянул бы такую женщину, как Тома, полную страсти, жажды жизни и большой любви. Если бы она осталась с ним, с его ничтожным потенциалом, то она быстро бы зачахла, как цветок в вазе. Ей нужно было небо, чтобы раскрыть крылья, а не клетка, даже если она была золотая.

Я предавался любви с Томой, наслаждался ею и думал, что так может продлиться если не всю жизнь, то очень долго. Но у сил, управляющих моей жизнью, были совершенно другие планы, и один случай ясно дал мне осознать, что я глубоко ошибаюсь в том, что после того, как заглянул за край бездны, останусь прежним.

Однажды я брился в ванной комнате, глядя на себя в зеркало. Я думал о совершенно посторонних вещах, таких как что я буду есть на обед или где мне встретиться с напарником, чтобы ехать на объект, — обычный поток сознания. Но вдруг меня пронзила мысль, даже не мысль, а как молния — осознание: я умру.

Я замер на месте и смотрел на себя в зеркало. Это была точно не мысль, — это было нечто, что вдруг свалилось на меня словно гигантская волна, затопило меня, и я моментально перестал дышать, жить, быть…

Я умру.

Это осознание было выше, глубже, больше, чем я мог когда-то себе представить — я точно, безвозвратно, непременно, обязательно умру. И силу этого непреложного закона, этого само собой разумеющегося факта не отменить.

Я умру.

Я стоял, наверное, минут десять, не в силах закончить бритьё. «А зачем?» — возник в голове вопрос, — «Какой смысл?»

Я умру — вот ответ на мой вопрос. Я вымыл лицо, так и не закончив бритьё, и вернулся в свою комнату.

Я умру — вот ответ на все на свете вопросы. Это так же неизбежно, как наступающая темнота ночи или рассвет. Я стоял посреди комнаты и не мог пошевелиться. Я осознал, что всё, что бы я ни делал, меня неизбежно приведёт к одному — смерти. Куда бы я ни пошёл, что бы я ни сделал — там, в конце, меня будет ждать смерть. Это будет сейчас, завтра, через много лет — это всё не имеет никакого значения. Я всё равно умру.

Об этом говорит всё, что меня окружает, оно не говорит, оно кричит мне: ты умрёшь. Это кресло, этот шкаф, эта занавеска на окне, этот день за окном, моё дыхание, моё имя — всё это кричит мне только одно: ты умрёшь.

Это написано везде — в каждом узоре на обоях моей комнаты, в каждой книге, которую я когда-то читал, каждый человек, которого я когда-то знал, говорил мне только эти два слова: «Ты умрёшь».

Зазвонил телефон. Нет, это не звук телефона — это моя смерть. Я посмотрел на экран: «Ты умрёшь» — было написано на нём. Я нажал кнопку — принять вызов. Голос Томы сказал мне: «Ты умрёшь». Я ответил: «Я знаю». Но её голос всё равно твердил мне: «Ты умрёшь — это неизбежно».

На самом деле я сказал:

— Привет, я перезвоню.

Но я слышал в своём голосе только эти два слова:

— Я умру.

Вдруг всё, из чего состояла моя жизнь, изменилось. В один миг исчезла, испарилась та новизна жизни, тот секрет её, та тайна, которая поджидала меня за поворотом. Больше этого всего не было, и я понимал, что не будет больше никогда. Я остался с одним-единственным голым фактом, подчёркивающим всё, что до этого у меня было. Всё, что я много лет бережно собирал и хранил, складывал по кирпичикам и называл это своей жизнью, — всё это в один короткий миг рассыпалось в прах. Теперь каждый мой шаг будет означать одно — если я не умер сейчас, значит, я умру потом. Если этот шаг не приведёт меня к смерти сейчас, значит, это сделает следующий шаг.

Я вдруг понял, что у меня есть два абсолютно равнозначных по выбору пути — оставаться на месте и умереть или делать что-то и всё равно умереть. Я выбрал второй путь. Как лунатик я оделся, вышел на улицу и побежал.

И я знал, куда я бегу — навстречу смерти, которая поставит точку в моём бессмысленном и абсолютно бесполезном занятии — жить.

Я бежал в лес, бежал вдоль леса, через лес, по обрыву, по берегу заснеженной реки, по замерзшей реке, и мне было абсолютно неважно, куда я бегу и зачем. Я взвалил на себя этот груз осознания того, что скоро меня не будет, и он теперь, а не я, управлял тем, что я когда-то называл своей жизнью.

Я несколько дней избегал Тому. Странное состояние держалось во мне, а потом отпускало меня, но, как только я начинал думать о ней или говорил с ней по телефону, то вновь впадал в то же самое состояние. Мне было ужасно стыдно и больно, что я так не по своей воле думаю о ней и воспринимаю её таким образом, но у меня было отторжение на каком-то физическом уровне. Как будто вся моя любовь к ней, вся нежность, которую я испытывал к ней, обратилась в некое чувство страха. Я представлял её умозрительный образ, который всегда был для меня эталоном красоты, веры, силы, женственности и таланта, но теперь это был образ моей смерти. До этого всего, глядя на неё, я думал только об одном — она подарит мне счастье, а после того короткого случая, представляя её образ, я мог думать только о совершенно противоположном — она убьёт меня.

Мне было ужасно стыдно, но я не мог ничего с этим поделать. Она не виновата, но я винил себя. Через три дня я встретился с ней. Она смотрела на меня своими ясными и чистыми глазами, и в них был вопрос: «Что происходит?» Но я не мог объяснить ей и прятал глаза, переводил разговор на другое и старался не показывать вида.

В конце концов, через какое-то время я научился жить с этим. Она любила меня, и если бы я бросил её сейчас, когда, по сути, всё только у нас началось, это было бы катастрофой и для неё, и для меня. Поэтому мне оставалось только смириться и жить с этим. Я продолжал внешне радоваться и любить, смеяться и строить планы, но это был бесконечный фарс, игра — внутри меня что-то оборвалось, какая-то связующая нить с жизнью, и всё, что до этого приносило мне счастье, вдруг стало чем-то несущественным и жалким. Я как будто открыл окно и впустил в свою душу арктический холод, и он заполнил всё пространство моей души, и я, вместо того чтобы закрыть окно, стал жить в этом.

Я по-прежнему ходил в клуб, но всё реже. Также участвовал в соревнованиях и тренировках на открытом воздухе, но меня уже это всё не вдохновляло, как прежде. Однажды я принял участие в лыжном марафоне на пятьдесят километров от нашего клуба, и с нами в команде участвовала одна девушка, которую я иногда видел в клубе. Её звали Тина. Мне запомнилось то, что она всё время смеялась и выглядела радостной. С Томой они были подругами. Я никогда не видел её на соревнованиях и сборах, она приходила в клуб просто потусить и была похожа на тех туристов, которые когда-то принимали активное участие в жизни клуба, но сейчас потеряли интерес и заходили иногда, чтобы поздороваться.

Принять участие в марафоне, по её словам, она хотела, чтобы завершить свою туристическую жизнь, поставив жирную точку этим событием. Меня удивила такая постановка вопроса — обычно люди просто исчезали, никому ничего не объясняя. Тем более странно это было видеть от молодой девушки.

Она была совершенно неподготовленна к марафону — лыжи не были смазаны и поэтому не ехали, к тому же температура была ближе к нулю, и снег налипал на её лыжи большими комьями, и она то и дело падала.

Но её это не огорчало — Тина каждый раз, когда плюхалась в снег, начинала радостно смеяться. Её это ужасно смешило. Я понял, что с такой командой мы точно придём последними, и поэтому шёл рядом и помогал ей подняться. После этого марафона я её больше не видел в клубе, но я не мог предположить, что мы ещё встретимся, и то в очень необычном месте, далеко отсюда.

Когда наступила весна, я купил старенькую Ниву и решил переехать из города в деревню. Я арендовал дом в тридцати километрах от города, чтобы было не так далеко и можно было ездить на работу, и чтобы было всё же не так близко, чтобы быть ближе к природе и подальше от городской суеты.

Я наслаждался тишиной и отсутствием людей. Я мог за всю неделю пару раз поздороваться с соседом и больше ни с кем не общался. Я гулял по окрестным полям и лесу или садился в машину и уезжал ещё дальше и долго оставался один наедине с природой. Я купил палатку и, накинув рюкзак, уходил бродить на пару дней. Ставил палатку, разводил костёр, заваривал чай и любовался видами. Мне нравилось выбирать такое место, где открывался вид на простор — далёкие поля, холмы, закат или рассвет. Я мог бесконечно наблюдать заходящее и восходящее солнце — эта даль, в которой солнце касалось горизонта, казалась мне той точкой, где я должен оказаться в итоге. Мне казалось, что именно там, в той дали, есть некое место, где мне нужно обязательно быть.

Оказавшись в деревне, мне вновь стали приходить странные сны. Мне часто снился густой туман, и в этом тумане тёмный силуэт, который сначала появлялся из ниоткуда, а потом стремительно надвигался на меня, и я просыпался, испытывая смертельный ужас. Когда я закрывал глаза, то опять возвращался в этот же самый сон, и снова всё повторялось. Тогда я вставал и шёл попить воды и умыть лицо.

Я всё так же бегал по утрам, но уже реже. Зато много гулял. На дворе соорудил себе турник и в сарае повесил грушу. Мои тренировки стали еще более продолжительными и интенсивными. Я опять начал готовиться к встрече с чем-то, чего я ещё не знал и не мог даже предположить что это, но чувствовал, как опять приближаюсь к чему-то большому.

Теперь, когда я жил в деревне, с Томой мы виделись не так часто. Для меня это было удобно, так как я по-прежнему чувствовал некое отторжение. Но когда мы встречались, старался не подавать вида. Если я работал, то бывало, заезжал за ней после работы, и мы ехали ко мне. Или бывало, когда я неделями сидел в деревне, она приезжала ко мне на автобусе. Каждая такая встреча была для меня праздником, я бесконечно был ей благодарен за то, что она со мной, и радовался как ребёнок, но время от времени осознавая внутри себя мертвый холод.

Однажды утром я рано встал, как обычно, и ушёл на пробежку. Когда я вернулся, Тома ещё спала, и я сел в кресло и стал смотреть на неё. Я вспомнил наш поход в горы и тот подъём на перевале, где услышал от бывалого туриста слова о том, что женщин нужно выбирать в походе. Наверное, уже тогда я как-то по-другому стал смотреть на неё, и она начала мне нравиться, хотя я не осознавал этого ещё. Да, она очень хороший человек. Она та женщина, с которой можно пройти по жизни, держась за руку и чувствуя поддержку. Она талантливая и красивая, она умеет любить и отдавать себя со всей страстью, она творческая натура, и с ней никогда не будет скучно. Но, к сожалению, она пришла в мою жизнь слишком поздно. Хотя тот, кем я был до этого, не заслуживал того, что сейчас я уже не хочу. Может быть, даже и хочу, но я не могу себе этого позволить. Но я хотя бы постараюсь, пока мы идём вместе, сделать так, чтобы этот путь был полон радости и любви.

Я подошёл к ней и поцеловал её в щёку. Она улыбнулась, не открывая глаз, и я лёг рядом с ней и обнял.

Я пребывал в глубоком общении с природой. Тренировал своё тело и ждал знаков. Я стал настраиваться на те состояния, которые были со мной во время похода. Пробовал почувствовать тот момент, когда моё внимание начинал захватывать какой-нибудь объект, но ничего не происходило. Каждую ночь, засыпая, я представлял тот чёрный берег и землю в трещинах, представлял клубни, парящие в тоннелях, но всё было тщетно. У меня не было снов вообще, или я видел тень в тумане, которая пугала меня до жути. Уходя на долгие прогулки или в мини-походы, я находил удалённое место и пытался сконцентрироваться на каком-нибудь объекте — на одиноком дереве, стоящем в чистом поле, или в бегущем лесном ручье. Но ничего не выходило. Я просил, умолял невидимые силы дать мне знак. Меня томило ожидание и тщетность моих попыток, но никто мне не отвечал, и я продолжал ждать. И однажды это произошло.

Как-то, встав рано утром, я не собирался на пробежку. Но, выйдя во двор, я увидел в поле, где я обычно бегаю, густой туман. Улица уходила влево, и в конце её начиналась дорога, которая поворачивала и спускалась в низину, уходя далеко к опушке леса. И вот сейчас, казалось, в эту низину положили белое ватное одеяло. Туман был настолько густым, что даже не верилось глазам.

Я быстро забежал в дом, собрался и выбежал в сторону поля. Когда я подбегал к тому месту, где дорога спускалась вниз, в туман, я почувствовал, как будто ныряю в белое озеро. С того пригорка, где я находился, было видно всю окрестность — лес вдалеке, с торчащими из тумана верхушками деревьев, вершина одиноко стоящего дерева посреди поля. Я стал сбегать вниз, как будто заныривая в белую молочную густую пену, и моментально мир исчез — я бежал в густом тумане и ничего перед собой не видел, кроме клубов тумана, похожих на дым от костра.

Я добежал до опушки леса и остановился. Стояла полная тишина. Тёмные стволы деревьев, просвечивающие через плотную стену тумана, казались какими-то каменными столбами. Я стоял и всматривался вглубь леса, но ничего не видел, кроме чёрных стволов деревьев.

Неожиданно мне захотелось нарушить эту мёртвую тишину и закричать.

— Аааааа! — заорал я во всё горло, и в это мгновение звук моего голоса, тонущий в глубине леса, оказался на удивление таким громким, что, казалось, у меня самого заложило уши. Звук моего голоса каким-то странным образом повлиял на тёмные стволы деревьев — они как будто стали ещё чернее, и мне показалось на миг, что это вовсе не стволы и не столбы, а вертикальные щели в густом белом полотне тумана. Я закричал ещё громче и продолжительнее:

— Аааааааааа… — и голос, как будто помог раскрыть эти щели ещё шире, и когда я останавливал свой взгляд на одной из щелей, то она втягивала меня в себя, или даже наоборот — щель наплывала на меня и поглощала. Всё это произошло в долю секунды, я, наконец, остановил свой взгляд на одной из них, и она наплыла на меня, и дальше… Что было дальше, не поддаётся никакому разумному объяснению.

Я как будто бы спал и видел сон, как я неспеша бегу по полю через густой туман. Я ничего не вижу перед собой — только низкую траву под ногами, усыпанную утренней росой. Я бегу и плачу, но не от горя, а от радости, от какой-то неземной благодати. Преисполненный каким-то блаженством, я бегу и бормочу про себя что-то невразумительное — это похоже на молитву или благодарность. Я чувствую какое-то всеохватывающее счастье и радость, любовь ко всему, и не знаю, как мне выразить и кому выразить свою благодарность. Я вдруг понял, что смотрю на всё это как бы со стороны, откуда-то сверху, и вижу человека, бегущего по полю, и этот человек — я. Вот он останавливается и падает на землю, и начинает кататься на земле, как собака, которая трёт спину. Он смеётся и ползает по траве как безумный, кувыркается и крутится вокруг себя. И вдруг я опять оказываюсь внутри себя — чувствую мягкую траву под собой, чувствую её запах и ощущаю такую радость, что мне хочется петь, кричать, танцевать и молиться. Слёзы текут у меня по щекам, я рыдаю и шепчу непрерывно: «Спасибо, спасибо…»

И вдруг я вижу себя сверху. Я лежу на боку, поджав колени под себя, с открытыми глазами, слёзы текут у меня по щекам, лицо выражает какое-то безумное блаженство, я непрерывно что-то бормочу.

Я лежу на траве, и мне настолько хорошо сейчас, что я никуда не хочу отсюда уходить. Я понимаю, что находиться где-то не имеет никакого значения — я всё равно буду здесь, в руках чего-то большого — пусть это будет Богом, в руках Бога, в его объятиях, и мне бесконечно хорошо здесь. Всё моё тело наполнено этим состоянием счастья — каждая клеточка моего тела вибрирует от состояния благодати, покоя, умиротворения, блаженства. Я никогда не чувствовал ничего подобного раньше — и это чувство было во всём теле и даже за пределами его.

Я не помню, как оказался дома. Но вдруг я проснулся днём, открыл глаза, и меня наполнила такая тоска по тому, что я испытывал совсем недавно, что я закрыл глаза, и слеза потекла по моему лицу. Я никогда не испытывал ничего подобного в жизни. И если это было всего лишь сном, то я хочу заснуть и не просыпаться больше никогда.

Шаманский транс

Тома, отдать ей должное, понимала, что со мной что-то происходит. Не задавала лишних вопросов и не расспрашивала. Она, казалось, тоже чувствовала, что мы когда-то расстанемся, и поэтому мы не строили планов на будущее. Да, нам нравилось мечтать о походах в далёкие места, но это было просто мечтами.

Однажды она сказала, когда мы ехали на машине из деревни в город:

— Я хочу тебя кое с кем познакомить.

— Интересно, это с кем же? — спросил я.

— Помнишь мою подругу Тину?

— Это та, которая всё время смеётся? Да, помню, — ответил я с улыбкой.

— Так вот, у неё есть брат — он занимается йогой и различными практиками, — сказала Тома как-то осторожно, — он мог бы тебе помочь.

— Мне не нужна помощь, — ответил я, улыбнувшись ещё раз и посмотрел на Тому.

— Я знала, что ты так скажешь, — она тоже широко улыбалась, — но я другое имела в виду.

— И что же это?

— То, что тебе, как мне кажется, было бы интересно пообщаться с ним.

— Ну ладно, я не против, — согласился я, — давай пообщаемся. А где, кстати, эта твоя подруга — она забросила туризм, и чем теперь занимается?

— Она уехала из дома, — ответила Тома как-то загадочно.

— Уехала куда? — переспросил я.

— В какую-то школу на Алтае.

— Она тоже занимается йогой?

— Да, они с братом вместе занимались и йогой, и ещё кое-чем. Но лучше ты сам всё у него спросишь.

Через пару дней мы встретились в условленном месте, на краю города, и пошли гулять в сторону водохранилища. Брата Тины звали Сашей. Это был высокий, со светлыми волосами парень лет девятнадцати. Он был точной копией своей сестры — скуластый, губастый, с большими, светлыми голубыми глазами, и так же, как и сестра, или улыбался, или смущённо смеялся от любой мало-мальской шутки, а когда говорил серьёзно, то хмурил брови и строил гримасу, как драматический актёр. Но в целом, он был добрый и безобидный.

— Ты занимаешься йогой, мне Тома сказала, — спросил я его, когда мы шли втроём по полю в сторону водохранилища.

— Да, йога — это круто, — ответил Саша с жаром, и, казалось, хотел что-то добавить, но передумал.

— И что она вообще даёт, эта йога? — вновь спросил я.

— Ну… — он, казалось, не мог подобрать слов, — йога расслабляет, даёт растяжку и делает тело гибким… и ещё приводит в порядок мысли.

Когда он говорил, то широко разводил руками, как будто руки помогали ему собраться с мыслями.

— А, да, вот ещё, — добавил он вдогонку, — йога делает тело сильным, подготавливает его к практикам.

— Каким практикам? — спросил я.

Саша, как будто вспоминая, стал перечислять, размахивая рукой перед собой:

— Медитация, концентрация на свече или на мандале, — он опять задумался, как будто вспоминая или подбирая слова, — динамическая медитация, осознанные сновидения…

— Осознанные сновидения? — переспросил я его, — расскажи про них.

— Ну, я не знаю, — опять замялся он и начал глупо улыбаться, — это сложно, и лучше практиковать с учителем.

— С каким учителем? — вновь спросил я, — у тебя есть учитель?

— Да, конечно, — с какой-то пылкостью ответил он, — у каждого, кто занимается духовными практиками, должен быть учитель.

Он вдруг достал из сумки, которая висела у него на плече, книгу, и вынул оттуда фотографию и показал мне. Это была чёрно-белая фотография плохого качества, на которой был изображён мужчина в шаманском обличии.

— И где твой учитель? — спросил я вновь, отдавая ему фотографию.

— Он далеко отсюда, — ответил Саша, убирая книгу с фотографией обратно в сумку.

— Ну ладно, — продолжил я расспросы, — для чего все эти практики, которые ты перечислил — медитация, концентрация и прочее?

— Они для духовного развития, — коротко и как-то размыто ответил Саша.

— Это понятно, а для чего нужно это самое духовное развитие?

Саша сделал серьёзное лицо, задумавшись ненадолго, и поглядел куда-то вдаль, сощурив глаза. Через какое-то время он ответил:

— Ну, у каждого человека есть кармическое предназначение, — начал говорить он, как будто что-то вспоминая, — мы все живём множество жизней, и в каждой из этой жизни должны выполнить определённую кармическую задачу. И эти практики нужны для того, чтобы понять эту самую задачу, узнать себя и выполнить свою миссию.

— Понятно, — ответил я и посмотрел на Тому. Она внимательно слушала нас и молчала.

— Но, всё равно, — вдруг воскликнул Саша, — истинное предназначение скажет только учитель.

— А без него никак? — спросил я.

Саша смущённо рассмеялся.

— Без учителя можно заблудиться, — сказал он и добавил, — сам человек не может узнать, в чём его предназначение — ему должен кто-то указать.

Я промолчал. Мне хотелось спросить его про мои видения, но я понял, что, скорее всего, он не ответит мне ничего вразумительного.

— А ты приходи к нам на шаманские камлания в лес, — вдруг предложил Саша, — про такие вещи лучше не говорить, а почувствовать их своим энергетическим телом.

— А что такое шаманские камлания? — переспросил я.

Саша вновь заулыбался и замялся, думая, как ответить.

— Лучше приходи и попробуешь сам, — наконец выдавил он.

— Ну ладно, я подумаю, — ответил я и спросил: — А где это?

— Это в лесу, на Марьиной горе.

— Это недалеко от башни, где у нас проходили тренировки, — вмешалась в разговор Тома, — я расскажу, где.

Саша рассказал мне про день и время, и я решил съездить и посмотреть, что это такое. Я примерно знал, где находится эта поляна, на которой они собирались, но когда заехал на машине в лес, то начал плутать по узким лесным дорогам и никак не мог найти её. Я колесил по лесу вдоль и поперёк, но как будто крутился на одном месте.

Покатавшись так около часа, я решил, что, видимо, найти поляну мне не велено судьбой. Я выехал на лесную дорогу, которая, по моим расчётам, должна была вывести меня из леса. Вдруг впереди дорогу преградило поваленное дерево. Нужно было разворачиваться. Я заглушил двигатель и вышел из машины, чтобы осмотреться. И вдруг я услышал в глубине леса какой-то странный шум, как будто где-то далеко играла электронная музыка, но слышно было только басы: «бум-бум-бум».

Я прислушался, с какой стороны раздаются эти звуки, и понял, что звуки были похожи на удары в большой барабан или шаманский бубен. Я запер двери машины и пошёл на звук. Чем ближе я подходил, тем громче становились удары, и теперь я отчётливо слышал ещё и мужской голос в ритме бубна: «хейя-хейя-хейя»…

Подойдя ближе, я увидел широкую поляну и толпу людей, стоящих вокруг костра. Они пританцовывали на одном месте и хлопали в ладоши, у некоторых в руках были пластиковые бутылки с насыпанными внутрь горохом или рисом, и они били этими бутылками себе по бёдрам в ритм бубна. Бубен держал в руках мужчина лет тридцати — у него на голове была цветная повязка, и торчало большое перо, как у индейца, он ритмично бил в бубен, пританцовывал на месте и выкрикивал: «хейя-хейя-хейя».

Остальные негромко подпевали за ним. Глаза у многих были закрыты. Я узнал в толпе Сашу, который разделся до пояса и, закрыв глаза, исступлённо танцевал на месте под удары бубна.

Вдруг одна девушка, увидев меня, вышла из толпы и пошла мне навстречу. У неё были ярко-рыжие волосы и очки в красной оправе.

— Здравствуйте, — начала говорить она быстро, — Вы кого-то ищете?

— Да, — ответил я, и спросил: — А что вы тут делаете?

— А у нас группа здоровья, — ответила она, — проводим зарядку на природе.

— Понятно, меня Саша пригласил, — сказал я, улыбаясь, показывая рукой на Сашу, который, увидев меня, стал махать руками, приглашая меня в круг.

Рыжая девушка сразу успокоилась, и я подошёл и встал рядом с Сашей. Он широко улыбался и подал мне бутылку с горохом, жестами показывая в сторону остальных и человека с бубном.

Я стал делать как все — постукивал себя бутылкой по бедру, осторожно пританцовывая и оглядывая остальных — всего было десять человек, вместе с ведущим, я сразу про себя назвал его шаманом. В основном это были немолодые уже мужчины и женщины, рыжей девушке было около тридцати. Первое время я танцевал с открытыми глазами, но потом, прикрыв глаза, мне понравилось так даже больше — я слышал только удары бубна, и эти глухие звуки были мне приятны. Казалось, что с каждым ударом внутри моей головы что-то расслабляется, и я как будто перестаю больше что-либо воспринимать, кроме этих звуков. Так продолжалось около часа. За это время я совершенно перестал что-то чувствовать и воспринимать, кроме ритмичных ударов. Я не открывал глаза, стоя на одном месте, перестал чувствовать своё тело, и у меня как будто отключились другие органы чувств, кроме слуха. Но даже его я не воспринимал как чувство — во всем мире вокруг был только глухой и ритмичный звук бубна — который жил свою жизнь сам по себе, появляясь из ниоткуда в пустом пространстве.

И вдруг удары остановились, и наступившая неожиданно тишина, казалось, вот-вот лопнет, как до предела натянутая струна. Мне казалось, что этот миг длится бесконечно долго, и в нём не было Ничего. Меня потрясло это осознание. Но я не успел обдумать эту мысль. Послышался возвышенный мужской голос:

— О великие духи леса, о великий дух, живущий в бубне, о великий шаман Алтай Чи, мы благодарим вас за те знания и ту великую мудрость и силу, которые вы подарили нам сегодня, — наступила небольшая пауза, и снова раздался голос: — Аааааа Оооооууууу Мммммм…

Я услышал, как все хором подхватили этот звук, и, приоткрыв глаза, увидел, как все сложили ладони в молитвенном жесте возле груди и сделали поклон в сторону костра. Я тоже изобразил нечто подобное.

Затем, когда все распрямились, шаман медленно оглядел всех и пригласил присесть:

— Ну а теперь давайте присядем, и кто хочет, может поделиться своими впечатлениями.

Все начали усаживаться, подтягивая под себя недалеко валявшиеся коврики. Саша поделился со мной своим ковриком, и я уселся со скрещенными ногами.

Шаман сел на небольшое бревно, выпрямил спину и выглядел очень важно. У него было серьёзное выражение лица, и с этим пером в волосах он был похож на вождя племени.

— Ну, а сначала давайте познакомимся с новичком, — вдруг обратился он ко мне, сменив высокопарную интонацию на дружественную, — как зовут, как узнал про нас?

— Здравствуйте, — произнес я. — Меня зовут Артём, и меня пригласил Саша.

Я посмотрел на Сашу, который сидел, прикрыв глаза, будто в медитации. Услышав своё имя, он открыл глаза, широко улыбнулся и закивал головой.

— Хорошо, — сказал шаман, — ну и какие впечатления, какие, может быть, осознания?

— Не знаю, — произнес я, мне не хотелось пока никак высказывать своё мнение при незнакомых людях — мне, в целом, всё понравилось.

— Можно я, можно я? — вдруг потянула вверх руку полная женщина, сидевшая слева от меня.

— Да, Оксана, говорите, — разрешил ей шаман.

— Ой, мне привиделось, — начала говорить она, как будто куда-то торопилась, — вернее, не привиделось, а я как будто увидела прямо в середине костра фигуру Алтай Чи. И он будто смотрел прямо на меня и так вот покачивал головой.

Произнеся это, она гордо оглядела всех собравшихся, и все закивали головами и начали говорить: «да, хорошо, ого, вот это да».

— А я, вдруг в какой-то момент, — начал сразу говорить немолодой уже мужчина с усами, — закрываю глаза и чувствую, что меня как волной поднимает вверх прямо над костром и выше над поляной, и я смотрю на всех сверху и вдруг вижу самого себя возле костра.

Все вокруг тоже заохали и начали кивать головами в знак одобрения.

— Это душа Сюр, — начал говорить шаман, — она принадлежит тому духу, который Вам подарил её. Нужно почаще бывать на шаманских практиках, чтобы душа могла реализоваться в мире и помогать людям.

— Кто ещё хочет что-то сказать? — спросил он, спустя какое-то время. Все молчали. — Саша, а ты что-то можешь сказать нам?

Все посмотрели на Сашу, который вновь сидел с закрытыми глазами и, казалось, занимался самосозерцанием. Он открыл глаза и наивно улыбнулся.

— Ну, я чувствовал энергию, которая начала вращаться в моём эфирном теле, — попытался он объяснить что-то, одновременно широко жестикулируя руками, показывая, как вращалась энергия в эфирном теле, чтобы это не было.

— А я опять ничего не видела и не чувствовала, — вдруг громко сказала рыжая девушка в очках. Казалось, что она была чем-то расстроена и обижена.

— Вам, Елена, нужно научиться отключать внутренний диалог, — обратился к ней шаман.

— Я не понимаю, как это — отключать внутренний диалог, — с возмущением произнесла Елена, — у меня не получается.

— Ну ладно, — вдруг торжественно произнес шаман, — давайте теперь пообщаемся, так сказать, в неформальной обстановке и соберём травы для шаманского чая.

Все резко оживились, начали подниматься с ковриков и разговаривать друг с другом.

— Понимаешь, Елена, — я услышал, как усатый мужчина начал объяснять рыжей девушке, — я вот когда закрываю глаза, то сразу делаю так про себя: «ммммм», как будто мантру пропеваю…

Дальше я уже не слышал. Я подошёл к шаману. Он в этот момент с кем-то разговаривал и, увидев меня, протянул руку:

— Сергей, — представился он.

— Артём, — ещё раз представился я в ответ.

— Ну что, значит, — сказал он, — сейчас, значит, заварим шаманский чай, а потом можно будет посидеть и пообщаться, так сказать, в неформальной обстановке, значит.

Он широко улыбался, и вся важность, с которой он вёл практику, куда-то испарилась. Теперь это был простой парень, приятной наружности, с короткими тёмными волосами и карими глазами, он был среднего роста и спортивного телосложения — широкоплечий, под клетчатой рубашкой ощущалось мускулистое тело.

Рецепт шаманского чая заключался в том, чтобы просто накидать разных трав, кому какая понравится, в котелок и вскипятить воду — кто-то бросил сосновую шишку, но вкус мне понравился — как будто действительно чай из травяного сбора.

После чаепития все постепенно стали разъезжаться и расходиться. Остались только я, Сергей, Саша и младший брат Сергея — Лёша. Лёша был полная противоположность своего брата — небольшого роста, щуплый, с русыми волосами, он или был серьёзен, или невпопад смущённо смеялся над чем-то понятным только ему.

Сергей рассказал мне, что занимается духовными практиками с шестнадцати лет. Начинал с Рериховского движения, потом занимался цигун, йогой, ушу, а сейчас практикует шаманизм. Он ведёт группу у себя в районе по будням, а здесь собираются практически каждые выходные, иногда с ночёвкой. Тогда они разводят большой костёр и устраивают ночное шаманское камлание.

Они с братом жили на противоположном конце города. Мы дошли до машины, я довёз их до остановки, и мы с Сашей вернулись в свой район. Попрощавшись, Саша обещал дать мне почитать книжку про шаманизм.

Я стал приезжать на шаманские практики в лес к Сергею. Чаще мы приезжали на поляну, Место силы, как они её называли, вдвоём с Сашей. Иногда с нами за компанию приезжала Тома. У нас не было бубна, и мы вместо бубна использовали бутылки с крупой или просто хлопали ладонями по бёдрам и танцевали вокруг костра.

Шаманские практики длились иногда по несколько часов — мне нравилось, особенно ночью, под звёздами прыгать и скакать вокруг костра под единый ритм и повторять: «хейя-хейя-хейя…”. Через какое-то время я входил в состояние транса и переставал чувствовать всё вокруг, кроме своего тела и ритма. Потом исчезали даже эти чувства, исчезали мысли, и оставался только ритм, в который, как в бездну, проваливалось сознание и выплывало наружу только, когда всё смолкало, и я, весь разгорячённый, потный, раздетый по пояс или до трусов, ложился на коврик и смотрел в звёздное небо, в которое поднимались искры костра. В этих практиках не было видений или сумасшедших выпадов в какой-то потусторонний мир — здесь всё постигалось через тело или, как его называл Саша, — эфирное тело, которое, казалось, уплотнялось, расширялось до размера поляны, пульсировало и жило своей, отдельной от меня жизнью.

Как-то мы втроём — я, Тома и Саша — поехали на три дня на Скалы. Это место расположено на берегу широкой реки, в двухстах километрах от города. Там был живописный каменистый пляж, дореволюционные штольни с широкими, по пять-шесть метров, сводами и красивые естественные пещеры. И еще вершина горы, возвышающаяся над рекой, с которой было видно очень далеко и казалось, что это море простирается внизу, так как местами не было видно другого берега вовсе. Мы провели там несколько дней, и мне они показались счастливыми. Я был с любимой девушкой и с другом, который хоть и молодой, но так же, как и я, стремится духовно развиваться и видит альтернативу обычной жизни, заключённой в узкие рамки работы, карьеры, семьи. Он не мог объяснить, что он конкретно хочет от жизни и чего пытается добиться с помощью духовного развития, но я понимал его. Саша не знал, чего он хочет, но мог точно сказать, чего он не хочет — это ходить на работу с девяти до шести, жениться, воспитывать детей и навещать родителей по выходным.

От этого всего сбежала и его сестра. Их родители были очень религиозны, и, наверное, они положили начало духовному развитию своих детей. Но когда дети стали задавать вопросы, ответов у них уже не нашлось, и тогда они стали искать другие пути.

— Прикинь, — рассказывал Саша, когда мы, накупавшись, сидели втроём на широком камне над водой и грелись на солнце, — меня мать постоянно заставляла жить в монастыре. Сама туда ездила и меня возила. И я жил там в келье среди других послушников.

— Ну и как, тебе там нравилось? — спросил я его.

— Да, мне нравилось это молитвенное состояние, атмосфера, но, — внезапно он запнулся и смущённо засмеялся, — там короче… это самое…

— Что это самое? — рассмеялся я. — Тебя хотели там чпокнуть?

— Ну, типа того, — покраснев, рассмеялся он.

— Понятно, — ответил я. — Вся духовность только внешне. Милосердие, прощение и молитва. А по ночам — содомия.

— Меня бабушка в детстве таскала в церковь постоянно, — стал рассказывать я чуть позже, — а я все посты соблюдал и молился днём и вечером как положено. Исповедовался и причащался. Я потом спрашиваю у бабули: «а вот мы если будем молиться и не будем грешить, в рай попадём, а куда мусульмане попадут»? А бабушка мне отвечает: «все мусульмане в ад попадут». Я говорю: «но есть же хорошие мусульмане, вот, например, соседка наша, добрая женщина, всегда приветливая». «Нет, — говорит бабуля, — всё равно в ад попадут». «Но они же не виноваты, что родились мусульманами», — меня это возмутило до глубины души.

— А что в аду, бабуля? — спрашиваю я её в следующий раз. «В аду очень страшно — черти жарят грешников на сковороде». «А в раю что?» — опять спрашиваю я. Бабушка делает умилённое лицо и говорит: «а в раю всё кругом белое и ангелы поют: «Господи помилуй, Господи прости». Бабушка запела, и я вдруг представил ангелов в виде старушек в белом, которые воют непрерывно своими старческими голосами, и подумал тогда: «ну нафиг, от такого рая застрелиться можно».

Мы гуляли по штольням и лазили в пещеру, купались и загорали, забирались на вершину горы и любовались закатом, готовили еду на костре, а ночью Тома пела песни под гитару, а потом мы устраивали шаманский транс вокруг костра. И так несколько дней.