Бесплатный фрагмент - Искушение Ксилары. Книга первая

ИСКУШЕНИЕ КСИЛАРЫ
КНИГА ПЕРВАЯ

Глава 1. Пробуждение в Аду из Бархата

Первым пришло ощущение мягкости. Непривычной, тонущей, обволакивающей мягкости. Сознание, тяжелое и вязкое, как смола, медленно отползало от края черной, бездонной ямы. Маша попыталась пошевелиться, но тело не слушалось, было чужим, налитым свинцом. Веки не поднимались, словно их сшили тончайшими нитями.

Она лежала, прислушиваясь к стуку собственного сердца. Глухие, отдаленные удары, будто бы кто-то стучал в дверь на другом конце длинного-длинного коридора. Постепенно к звукам добавились тактильные ощущения. Шелк. Прохладный, скользящий шелк под ладонью. Тяжесть бархатного одеяла, давящего на ноги. Воздух, густой и сладковатый, с примесью пыли и каких-то незнакомых цветочных ароматов.

Где я?

Мысль была пустой, без паники, просто констатация факта. Последнее, что она помнила — бесконечный Excel, мигающий курсор в ячейке «Отчетность за квартал», противный шипящий звук офисного чайника и собственная рука, тянущаяся за кружкой с кофе. Потом — резкая, обжигающая боль в висках, темнота.

Отключилась. С переутомления. Выгорела, как и предупреждала та дура-психолог. Теперь лежу, наверное, в больнице.

Но разве в больницах пахло так? И были ли в больницах шелковые простыни? Она с усилием заставила себя открыть глаза.

И тут мир перевернулся.

Над ней был не белый потолок с трещинкой в углу, не плафоны с люминесцентными лампами, а высокий, темно-бордовый балдахин, сотканный из тяжелого бархата и расшитый причудливыми серебряными нитями. Он ниспадал с каких-то невидимых опор пышными волнами, создавая ощущение гнезда, кокона, гробницы.

Паника, до этого дремлющая где-то на подкорке, ударила в виски адреналиновым шквалом. Маша резко села, скинув с себя давящее одеяло. Голова закружилась, в глазах поплыли темные пятна. Она уперлась ладонями в матрас, пытаясь поймать равновесие. Руки дрожали.

Это не больница.

Она огляделась. Комната. Огромная, просторная, залитая мягким, рассеянным светом, льющимся откуда-то сверху. Стены были обиты шелком цвета спелой сливы, по углам стояли резные туалетные столики из темного дерева, на одном из них поблескивал хрустальный графин и несколько флаконов. Горел камин, отбрасывая на стены причудливые тени. Везде — золото, бархат, шелк. Неприличная, вызывающая роскошь.

Сон. Это наверняка сон. После того дедлайна и литра кофе — самое то.

Она сжала пальцами шелковую рубашку, в которую была одета. Не ее. Чужая. Тончайшая ткань, прошитая кружевами, едва прикрывала тело. И тело… тело было другим.

Маша с ужасом посмотрела на свои руки. Длинные, изящные пальцы с аккуратными овальными ногтями. Бледная, почти фарфоровая кожа, без единой родинки, без знакомого шрама от ожога о поддон для кофе. Она провела ладонью по своему плечу, по ключице. Кожа отзывалась непривычно остро, будто все нервные окончания вышли на поверхность. Каждое прикосновение отдавалось эхом.

Она сбросила себя с кровати. Ноги, длинные и стройные, подкосились, не привыкшие к новому весу, к новому центру тяжести. Она ухватилась за стойку балдахина, чтобы не упасть. Сердце бешено колотилось, глотая воздух, которого не хватало.

Не я. Это не мое тело.

Истерика, тугая, холодная, подкатила к горлу. Она зажмурилась, пытаясь отдышаться, вытеснить накатывающий ужас. В голове пронеслись обрывки, чужие воспоминания. Ветер, свистящий в ушах. Грива лошади, черной как смоль, под пальцами. Чувство полета, а потом — резкий толчок, удар о землю, хруст, боль, темнота.

Падение. Упала с лошади.

Это была не ее память. Она боялась лошадей, с детства. Никогда не подходила к ним ближе, чем на три метра.

Маша, почти не дыша, подошла к большому овальному зеркалу в позолоченной раме, стоявшему в углу комнаты. Она боялась посмотреть. Боялась увидеть то, что уже чувствовала каждой клеткой этого нового, чужого тела.

Сделала шаг. И другой.

В зеркале на нее смотрела незнакомка.

Ослепительной, почти болезненной красоты женщина. Высокая, с осиной талией и плавными изгибами бедер, скрытых тончайшей ночной рубашкой. Длинные, вороново-черные волосы спадали на плечи волнами шелковистых локонов. Лицо — аристократичное, с высокими скулами, прямым носом и губами, полными и чувственными, без единой морщинки. А глаза… Глаза были огромными, ярко-синими, как два сапфира, оправленных в густые черные ресницы. В них стоял немой ужас, дикое, животное непонимание.

Маша поднесла руку к лицу. Девушка в зеркале сделала то же самое.

Это я.

Мысль была абсурдной, невозможной. Она потрогала свои губы. Холодные. Дрожащие. В зеркале ее двойник повторял движение.

Кто я?

Она сжала виски пальцами, пытаясь выдавить из себя хоть крупицу здравого смысла. Офис. Кофе. Отчет. Боль. Темнота. Пробуждение… здесь. В этом теле. В этой комнате.

Попаданцы. Исофай. Это же бывает только в книгах! В плохих книгах!

Ирония ситуации, горькая и нелепая, пронзила ее сквозь пелену ужаса. Она, Маша Орлова, рядовой офисный планктон, специалист по закупкам туалетной бумаги и канцелярских скрепок, сбежала от скуки и рутины прямиком в ад. Ад, обитый бархатом и шелком. Ей хотелось смеяться. Или плакать. Она была готова и на то, и на другое, но внутри царила пустота.

Внезапно дверь в комнату бесшумно отворилась.

На пороге стояла молодая девушка в строгом темном платье и белоснежном переднике. На голове у нее был кружевной чепец. В руках — серебряный поднос с чашкой, от которой поднимался легкий пар.

— Доброе утро, леди де Винэр. Вы уже проснулись? Я принесла ваш шоколад, — голос служанки был тихим, почтительным и абсолютно безэмоциональным.

Маша застыла, словно парализованная. Леди де Винэр. Эти слова прозвучали для нее как приговор. Они подтвердили самое страшное. Она не просто оказалась в чужом теле. Она оказалась в чужой жизни. С чужим именем. Чужим статусом. Чужими проблемами.

Инстинкт самосохранения, выработанный годами совещаний и общения с начальством, сработал быстрее сознания. Она не позволила лицу выдать ни единой эмоции, кроме легкой утренней отрешенности. Она видела, как это делают актрисы в сериалах.

— Да… Спасибо, — выдавила она, и ее собственный голос поразил ее. Низкий, грудной, с легкой хрипотцой. Голос соблазнительницы. Голос роковой женщины. Совсем не ее писклявый, вечно взволнованный голосок.

Служанка, не проявляя ни малейшего удивления, вошла и поставила поднос на прикроватный столик. Ее движения были выверенными, отточенными.

— Барон Вартус просил передать, что будет рад видеть вас на завтраке через час, моя леди. Он сказал, что у него есть важные новости для вас.

Барон Вартус. Еще одно имя. Еще один гвоздь в крышку ее гроба привычной жизни.

Маша лишь кивнула, не доверяя своему голосу. Она подошла к окну, стараясь делать движения плавными, уверенными, как та девушка в зеркале. Ей хотелось схватить служанку за плечи, трясти ее и кричать: «Кто я? Где я? Что происходит?!» Но она сжала пальцы в кулаки, пряча дрожь.

За окном открывался вид, от которого перехватило дыхание. Внизу раскинулся город, но не тот, что она знала. Не серые панельные многоэтажки и заторы из машин. А море белоснежных башен, сияющих куполов, устремленных в небо острых шпилей. Улицы были вымощены светлым камнем, по ним сновали экипажи, а вдали высился громадный дворец, казавшийся вырезанным из цельного куска мрамора. Воздух дрожал от звона колоколов и какого-то незнакомого, сладкого гула.

Это был не сон. Слишком уж все было детализировано, слишком реально. Запахи, звуки, текстура ткани под пальцами. Холодок страха пополз по позвоночнику, сдавив горло.

— Ваше платье уже готово, леди де Винэр, — голос служанки вернул ее к реальности. — Позвольте помочь вам одеться?

Маша обернулась. Девушка стояла с тем же бесстрастным выражением лица.

Одеться. В платье. Чужое платье. Для чужого завтрака с каким-то бароном.

Ирония снова поднялась внутри нее, горьким комом. Она сбежала от офисной формы-комбинезона и корпоративных стандартов к тому, чтобы стать куклой, которую наряжают для важных встреч. Просто дресс-код стал сложнее, а ставки — неизмеримо выше.

— Хорошо, — сказала она своим новым, чужим голосом. — Я готова.

Она не была готова. Она была в аду. Но, похоже, у нее не было другого выбора, кроме как играть свою роль. Роль леди Ксилары де Винэр. Пока она не поймет, что случилось и как отсюда выбраться. Или как здесь выжить.

Она посмотрела в зеркало еще раз. Глубокие синие глаза смотрели на нее с немым вопросом и затаенным ужасом.

Прощай, Маша, — прошептала она про себя. — Добро пожаловать в ад, Ксилара.

Глава 2. Уроки Выживания

Тишину разорвал мягкий, но настойчивый звук — где-то вдали пробили часы. Маша — нет, Ксилара, она должна была привыкнуть к этому имени — сосчитала удары. Семь. Семь утра. В ее старой жизни она бы уже час как торчала в пробке, слушая разглагольствования очередного радио-психолога о том, как «полюбить себя». Здесь же время, казалось, текло иначе. Медленнее, гуще, обволакивая сладковатым наркозом роскоши.

В дверь снова постучали, и та же служанка вошла в комнату, на этот раз неся на плече нечто, отливающее перламутром и шелком.

— Я — Элоди, моя леди. Я буду помогать вам одеваться, — девушка опустила глаза, совершив нечто среднее между реверансом и кивком. В ее интонации не было ни тепла, ни неприязни — лишь отточенная до автоматизма почтительность. Живой робот в юбке и чепце.

— Элоди, — повторила Ксилара, просто чтобы произнести имя вслух. Оно звучало нежно и чуждо одновременно.

— Да, леди де Винэр. Если вы готовы, мы начнем.

Готовности, разумеется, не было. Но Ксилара кивнула, ощущая себя подопытным кроликом, которого готовят к некому жуткому эксперименту. Элоди подошла к ней и без лишних церемоний сняла с нее ночную рубашку. Воздух коснулся обнаженной кожи, и Ксилара инстинктивно скрестила руки на груди. Элоди не проявила ни малейшего смущения. Ее пальцы, быстрые и ловкие, принялись натягивать на Ксилару какие-то невероятной сложности конструкции.

Сначала — тончайшая батистовая сорочка, прошитая кружевами в таких местах, что Ксилара покраснела бы, будь на это хоть капля крови в ее щеках. Потом — жесткий корсет из китового уса. Элоди потянула за шнурки с силой, которой Ксилара никак не могла ожидать от такой хрупкой девушки.

— Господи… Легче… Я же… дышать… не могу… — вырвалось у нее прерывисто, пока грудь и талия сковывались тугой, неумолимой хваткой.

— Без правильного силуэта невозможно предстать перед бароном, моя леди, — невозмутимо ответила Элоди, затягивая последний узел. — Красота требует жертв.

Жертв? Да я сейчас принесу в жертву свои легкие и несколько внутренних органов, — ядовито подумала Ксилара, ловя ртом воздух. Она чувствовала, как ее грудь приподнята и сжата, талия затянута до неестественных пропорций. Это было больно, неудобно и откровенно унизительно. Она вспомнила свой старый корсет — растянутый свитер и джинсы с высокой талией. Рай.

Потом пошли нижние юбки. Одна, вторая, третья. Каждая из разной ткани, с разной степенью пышности. Ксилара стояла, как новогодняя елка, на которую навешивают один слой мишуры за другим. Наконец, Элоди добралась до самого платья.

Оно было великолепным. Темно-синий бархат, цвета ночного неба, расшитый серебряными нитями, имитировавшими звездную россыпь. Рукава — узкие от плеча до локтя, а далее расширялись в колокола, подбитые шелком такого же синего оттенка. Вырез — сердцевидный, откровенно низкий, демонстрирующий то, что корсет так старательно приподнял и уложил.

Но процесс облачения в это произведение искусства был сродни пытке. Элоди управлялась с застежками, крючками и шнуровками с концентрацией сапера, разминирующего бомбу. Ксилара лишь стояла, раскинув руки, и позволяла ей это делать. Она ловила свое отражение в зеркале — все та же незнакомка, но теперь одетая в костюм для выхода на сцену под названием «Жизнь аристократки».

Ну что, Маш, вернее, Ксилара, — мысленно обратилась она к себе. — Из офисного планктона тебя превратили в манекен для демонстрации дорогого тряпья. С прогрессом.

Ирония, горькая и циничная, была ее единственным щитом. В своем прошлом мире она была невидимкой. Серой мышкой, которую начальник мог не заметить даже на совещании из трех человек. Здесь же ее превращали в объект для разглядывания, в ходячее произведение искусства. Сомнительное улучшение.

— Теперь прическа, — объявила Элоди, подводя ее к туалетному столику.

Процесс расчесывания этих роскошных, черных как смоль волос занял вечность. Элоди смазывала их какими-то ароматными маслами, заплетала часть в сложную конструкцию на затылке, а остальные отпускала волнами по спине. Ксилара сидела с закрытыми глазами, пытаясь дышать ровно сквозь тиски корсета. Она вспоминала свой обычный утренний ритуал: расчесать волосы пять раз, собрать в «хвост» или пучок — дело пяти минут. Здесь же все было ритуалом, представлением.

Наконец, ее объявили готовой. Она посмотрела в зеркало. Отражение было безупречным, пугающе красивым и абсолютно чужим. Синие глаза смотрели на нее с немым укором.

— Барон ждет в синей столовой, — напомнила Элоди, распахивая дверь.

Путь по коридорам особняка де Винэр стал для Ксилары отдельным испытанием. Она шла, стараясь не споткнуться о собственные юбки, ощущая каждый свой шаг как неуклюжую пародию на грацию оригинальной владелицы этого тела. Стены были увешаны портретами суровых мужчин и бледных женщин в богатых одеждах — ее новые «предки». От них, казалось, веяло холодным осуждением.

Синяя столовая оказалась помещением с высокими потолками, расписанными фресками, на которых пухлые ангелочки сражались с какими-то чудищами. Посередине стоял длинный, полированный до зеркального блеска стол из темного дерева. И он буквально ломился от еды.

Ксилара замерла на пороге, ее взгляд скользил по бесчисленным блюдам: серебряные подносы с запеченными птицами, позолоченные тарелки с фруктами, стопки тончайшего фарфора с какой-то вычурной выпечкой, хрустальные графины с соками, компотами и, вероятно, винами. Ароматы сливались в густой, дурманящий букет, от которого слегка кружилась голова.

Завтрак на двадцать персон? — промелькнула у нее мысль. — Или это все для нас двоих?

За столом у камина сидел мужчина. Невысокий, плотный, с проседью в тщательно уложенных волосах и бакенбардами. Его лицо было испещрено морщинами, но не от смеха, а от постоянной расчетливой сосредоточенности. Он был одет в строгий, но дорогой камзол темно-зеленого цвета. Его глаза, маленькие и острые, как у бурундука, уставились на Ксилару, оценивая ее с ног до головы. Взгляд был холодным, без капли родственного тепла.

— Ксилара, дорогая моя. Наконец-то. Садись, не стой столбом, — его голос был ровным, безжизненным, но в нем чувствовалась привычка командовать.

Она медленно подошла и опустилась на стул напротив, стараясь сделать это изящно, что было непросто в ее многослойном облачении. Платье громко зашуршало.

— Дядя, — выдавила она, вспомнив, как Элоди упоминала барона Вартуса. Слово обожгло ей язык.

— Я рад, что ты оправилась после… неприятного инцидента, — он отхлебнул из фарфоровой чашки. — Твое здоровье — наш главный капитал. Пока что.

Ксилара почувствовала, как по спине пробежал холодок. «Пока что». Многообещающе.

Слуга, стоявший за ее стулом, молча наложил ей на тарелку по кусочку от каждого из ближайших блюд. Жареный паштет, запеченное яблоко с корицей, кусок рыбы под соусом, странные оладьи с зеленью. Она взяла вилку — тяжелую, серебряную — и неуверенно ткнула ею в паштет.

— Итак, — барон отставил чашку, и его пальцы, короткие и цепкие, принялись барабанить по столу. — Давай обсудим твое будущее. Ты не ребенок, Ксилара. Тебе двадцать два года. Твое положение… шатко. Наш род небогат, наш титул — один из самых младших в Лузарисе. Твоего отца… да упокоит земля ему будет пухом… все давно забыли. У нас нет могущественных покровителей.

Он делал паузы, давая каждому слову просочиться в сознание, как яду. Ксилара слушала, почти не дыша, отодвигая тарелку. Еда, еще недавно казавшаяся аппетитной, теперь вызывала тошноту.

— Но у нас есть ты, — продолжил он, и его взгляд снова скользнул по ее лицу, груди, плечам. Бесцеремонный, товарный взгляд. — Ты — наша главная, и, я бы сказал, единственная ценность. Твоя красота — это монета, которую нужно вложить с умом. И время для этого пришло.

Он откинулся на спинку стула, сложив руки на животе.

— Вчера я вел переговоры с домом фон Даркбис. Старший клеврет герцога намекнул, что его сиятельство остался доволен краткой встречей с тобой на последнем придворном приеме. Очень доволен.

Ксилара почувствовала, как кровь отливает от лица. Герцог. В плане было имя — Кэлан фон Даркбис. Первая «жертва». Тот, с кем все начнется. Холодный ужас сковал ее конечности.

— Я… я почти не помню того приема, дядя. После падения…

— Неважно! — он отмахнулся, словно от назойливой мухи. — Важно, что ты произвела впечатление. Впечатление, которое мы должны развить. Герцог — один из самых влиятельных и богатых людей в королевстве. Его благосклонность — это билет в высший свет. Это гарантия безопасности для нашего рода. Твоего замужества я, разумеется, не переживу. Слишком честь велика.

Он говорил о ее замужестве как о сделке по покупке новой лошади. Холодная ярость начала подниматься в Ксиларе, пробиваясь сквозь страх.

— А что, если я не хочу выходить замуж за герцога? — тихо спросила она, сама удивившись своей смелости.

Барон Вартус уставился на нее так, будто она внезапно заговорила на языке древних демонов.

— Не хочешь? — он медленно произнес эти слова, растягивая их. — Милое дитя. Позволь мне прояснить твое положение. У тебя нет состояния. У тебя нет влияния. У тебя нет могущественной семьи, которая могла бы тебя защитить. Все, что у тебя есть — это я, твой опекун, который из последних сил поддерживает этот фасад благополучия. И твое лицо. Твое единственное предназначение — заключить блестящий брак. Это не прихоть, Ксилара. Это вопрос выживания. Твоего и моего. Без покровительства такого человека, как герцог фон Даркбис, нас с тобой сомнут. Наши долги всплывут, наш титул станут оспаривать более проворные родственники, а тебя… тебя ждет судьба, о которой благородной девице даже думать неприлично. Поняла меня?

Он не повышал голос. Он не угрожал напрямую. Но каждое его слово было отточенным лезвием. Ксилара смотрела на него, и ей хотелось закричать, швырнуть в него эту тяжелую серебряную вилку, сбежать. Но она сидела, сжав под столом пальцы в белых костяшках. Он был прав. В этом мире у нее не было ничего. Она была пешкой. Красивой, дорого одетой пешкой, но пешкой.

— Я поняла, дядя, — прошептала она, опуская глаза, чтобы скрыть вспыхнувшую в них ярость и отчаяние.

— Вот и умница, — в его голосе прозвучало удовлетворение дрессировщика, услышавшего нужную команду. — Теперь доедай свой завтрак. Тебе нужны силы. Скоро мы получим приглашение. И ты должна быть безупречна.

Он встал, отодвинув стул, и, не удостоив ее больше взглядом, вышел из столовой.

Ксилара сидела одна за огромным столом, заставленным яствами. Давящая тишина нарушалась лишь потрескиванием поленьев в камине. Она смотрела на свою тарелку, где изящно соседствовали кусочки роскошной еды. Ей снова захотелось смеяться. Истерически, до слез.

Вот тебе и сказка, Маша. Тебя не спасает принц на белом коне. Тебя продают могущественному герцогу в обмен на безопасность и долги какого-то мерзкого старикашку. А главный козырь — твоя новая, не принадлежащая тебе внешность.

Она взяла со стола виноград. Идеальная, круглая ягода. Она положила ее в рот. Вкус был сладким и пустым.

Урок был усвоен. С первого дня. В этом мире выживал тот, кто был сильнее, хитрее или… красивее. У нее не было ни силы, ни хитрости. Лишь красота, которая казалась ей проклятием. И дар, о котором она пока не подозревала, но который уже готовился изменить все.

Она сидела еще долго, глядя в пустоту и ощущая, как бархат платья и шелк нижних юбок превращаются в самую изощренную тюремную униформу.

Глава 3. Прогулка по Лезвию Бритвы

Решение барона Вартуса было окончательным и не подлежащим обсуждению: Ксилара должна совершить прогулку по городу. «Нужно, чтобы тебя видели, — заявил он, поправляя кружевные манжеты. — Чтобы слухи о твоем полном выздоровлении и… несравненной красоте, разнеслись по столице. Фон Даркбис ценит редкие цветы, но он должен быть уверен, что бутон не повредился после непогоды».

Эта метафора заставила Ксилару сглотнуть комок возмущения, застрявший в горле. Она была этим цветком, которым торговали, выставляли на витрину и теперь готовили к продаже. Элоди, облачившая ее в очередной шедевр портновского искусства — платье из нежно-лилового шелка, оттенка первых фиалок, с отделкой из серебряного кружева, — лишь молча кивала, закрепляя на ее волосах изящную шляпку с вуалью, достаточно короткой, чтобы не скрывать лицо, но достаточно длинной, чтобы придавать загадочности.

Карета, ожидавшая у подъезда, была маленьким, изящным произведением искусства: лакированный черный корпус с золочеными гербами де Винэр, запряженная парой белоснежных лошадей с гривами, заплетенными с серебряными нитями. Кучер в ливрее замер, как статуя. Барон, проводив ее до дверей, бросил напоследок: «Помни, каждое твое движение — это новость. Каждое слово — потенциальный комплимент или оскорбление. Не опозорь имя, которое носишь».

Дверца захлопнулась, и карета тронулась с места, мягко покачиваясь на рессорах. Ксилара, прижавшись к бархатной обивке сиденья, смотрела в окно, и ее первоначальный внутренний протест постепенно тонул в волне изумления.

Лузарис был прекрасен. Ошеломляюще, невозможной, почти божественной красотой. Солнце, стоявшее в зените, заливало светом главную улицу, вымощенную отполированным до блеска белым камнем. По обеим сторонам высились здания из того же светлого мрамора, с резными колоннами, арочными окнами и балкончиками, украшенными живыми цветами. Воздух дрожал от звона колоколов, доносившегося с десятков остроконечных шпилей, пронзавших лазурное небо. Фонтаны били в небольших скверах, радуя взгляд игрой воды. Повсюду сновали горожане: дамы под зонтиками от солнца, кавалеры в камзолах, торговцы с лотками, ломившимися от диковинных фруктов и ярких тканей.

Это был живой, дышащий город из самых смелых сказок. И по сравнению с ним ее родной мегаполис с его серыми панельными коробками, вечными пробками и запахом бензина казался унылым, выцветшим кошмаром. На мгновение Ксилара забыла о своем положении, позволив глазам жадно впитывать красоту. Она видела подобное только в исторических фильмах или на дорогих открытках. Быть частью этого пейзажа, а не просто зрителем… это вызывало странный, пьянящий восторг.

Но экскурсия в сказку длилась недолго. Внешний восторг быстро начал сменяться внутренним, леденящим ужасом. Карета двигалась медленно, и Ксилара начала замечать детали. Прохожие, завидя герб на дверце, замедляли шаг, вглядывались в окна. Она ловила на себе их взгляды: любопытные, оценивающие, восхищенные, завистливые. Она была экспонатом в передвижной витрине.

Хорошо, Ксилара, соберись, — мысленно приказала она себе, сжимая в руках крошечный шелковый ридикюль, в котором лежали носовой платок и флакон с духами. Ты в центре внимания. Как на корпоративе, где нужно улыбаться дураку-начальнику, только масштаб побольше и платье подороже.

Она попыталась вспомнить все, что знала об этикете из книг и фильмов. Сидеть прямо. Не высовываться из окна. Смотреть перед собой с легкой, отстраненной улыбкой, не встречаясь ни с кем взглядом подолгу. Но это было невыносимо. Каждый мускул на ее лице застывал в маске благородного спокойствия, в то время как внутри все кричало от напряжения.

Карета свернула на широкий променад, очевидно, место для прогулок знати. Здесь было еще больше богато одетых людей. Она видела гербы на каретах, слышала обрывки разговоров — смех, легкий, как звон хрусталя, и шепот, полный интриг. Она не знала ни имен, ни титулов. Кто этот полный мужчина в пурпурном? А та худая дама с птичьим профилем? Друг они или враги дому де Винэр? Она была слепым котенком, брошенным в стаю опытных, голодных хищников.

И тут ее взгляд столкнулся с парой любопытных, светло-карих глаз. Из окна соседней кареты, еще более роскошной, чем ее, на нее смотрела молодая женщина. Ее платье было цвета спелого граната, а в волосах, уложенных в сложную башню из локонов, поблескивали рубины, перекликающиеся с ожерельем на ее шее. Ее лицо было миловидным, с острым подбородком и насмешливо изогнутыми бровями.

Кареты поравнялись, и их кучеры, по негласному соглашению, замедлили ход. Незнакомка сделала изящный, почти невесомый жест рукой в перчатке, приветствуя Ксилару.

— Леди де Винэр! Какая неожиданная и приятная встреча! — ее голос был высоким, мелодичным, но в его переливах слышалась фальшивая нота, как у слишком туго натянутой струны.

Ксилара почувствовала, как у нее перехватывает дыхание. Вот оно. Первый тест. Она кивнула, стараясь, чтобы улыбка выглядела естественной.

— Я слышала, вы поправляетесь после вашего… падения, — продолжила незнакомка, и ее глаза, быстрые, как у ящерицы, скользнули по Ксиларе с ног до головы, оценивая каждый шов, каждую складку на платье. — Выглядите вы, надо сказать, потрясающе. Прямо-таки цветуще. Будто и не было этого неприятного инцидента. Это так… вдохновляет.

В словах были комплименты, но произнесены они были с такой сладкой ядовитостью, что Ксилару передернуло. Это был классический удар ниже пояса, прикрытый шелком и учтивостью. Намек на то, что падение могло быть не просто несчастным случаем, и удивление, что она вообще способна так хорошо выглядеть.

Так, Маша, не паникуй. Вспомни, как твоя коллега Людка на совещании говорила: «О, Маш, какой отчет! Прямо как у профессионала!», имея в виду, что обычно ты делаешь все через жопу. Юмор, черный и циничный, снова пришел на помощь.

— Вы слишком добры, леди… — Ксилара сделала искусственную паузу, надеясь, что та назовет себя.

— Изабелла. Изабелла фон Лейстер. Но, конечно, вы могли и забыть, после всего пережитого, — женщина улыбнулась, обнажив ровные белые зубы. Ее имя прозвучало как щелчок бича. Фон Лейстер — один из старейших и влиятельнейших родов, соперничающий с фон Даркбисами. Барон Вартус вкратце упоминал их, предупреждая быть осторожнее. — Я просто не могу не отметить ваше платье. Такой смелый цвет для дневной прогулки. Фиалка… Это же символ скромности, не так ли? Как иронично.

Еще один укол. На этот раз в ее вкус и умение соблюдать неписаные правила. Ксилара почувствовала, как по щекам разливается краска. Гнев закипал внутри, но она сжала ридикюль так, что костяшки побелели.

— Ирония — причуда толкователей, леди Изабелла, — ответила она, стараясь, чтобы ее голос звучал томно и равнодушно, как у оригинальной Ксилары в ее воспоминаниях. — Я же просто люблю этот цвет. А скромность… — она сделала небольшую паузу, глядя прямо в насмешливые глаза соперницы, — …часто путают со скудостью воображения.

Глаза Изабеллы сверкнули на мгновение, но ее улыбка не дрогнула. Прозвучавший ответ был неожиданно острым для тихой, скромной девицы де Винэр.

— О, я вижу, падение не только не повредило вашу внешность, но и… отточило ум, — не сдавалась Изабелла. — Как занимательно. Надеюсь, вы сохраните эту живость при дворе. Герцог Кэлан, говорят, ценит не только красоту, но и… сообразительность в своих фаворитках.

Это была уже откровенная атака. Намек на то, что Ксилара — не более чем потенциальная фаворитка, и что ее ум — всего лишь приправа к внешности. Ксилара почувствовала, как сжимается сердце. Этот разговор был минным полем, и каждое ее слово могло оказаться роковым.

— Мне кажется, слухи часто опережают события и искажают факты, — парировала она, чувствуя, как сил уходит. — А строить предположения о вкусах его сиятельства — и вовсе дело неблагодарное. Приятного дня, леди Изабелла.

Она кивнула кучеру, и тот, поняв жест, слегка стегнул лошадей. Карета тронулась, оставляя позади улыбающееся, но полное злорадства лицо соперницы.

Ксилара откинулась на спинку сиденья, дрожа всем телом. Ей потребовалось несколько минут, чтобы отдышаться. Это был не просто обмен колкостями. Это была дуэль. Дуэль, где вместо шпаг использовались слова, а раны были невидимы, но оттого не менее болезненны. Изабелла фон Лейстер проверяла ее. Искала слабые места. И, что самое страшное, Ксилара поняла, что каждое ее слово, каждая интонация, каждая реакция будут немедленно проанализированы, разобраны по косточкам и переданы дальше по цепочке сплетен.

Она смотрела на проезжающие мимо величественные фасады, на смеющихся аристократов, на сияющие купола дворца, который теперь казался не символом сказки, а цитаделью врага. Весь этот прекрасный, сияющий мир был гигантской ареной, где шла бесконечная, жестокая война за влияние, богатство и власть. А она, Ксилара де Винэр, была всего лишь новобранцем, брошенным на передовую без оружия и карты местности.

Ощущение было таким же, как в первый день на новой работе, умноженное на тысячу. Тот же страх сказать что-то не то, сделать неверный шаг, выдать свое неведение. Только здесь цена ошибки была не выговор от начальника, а социальная смерть, а возможно, и настоящая.

Карета завершала круг, возвращаясь к особняку де Винэр. Первая публичная выходка подходила к концу. Внешне — безупречно. Внутренне — она была измотана и напугана до полусмерти.

Она поняла главное правило этой игры: она никогда не может быть собой. Никогда не может расслабиться. Каждое ее слово анализируется. Каждый взгляд интерпретируется. Она должна играть роль. Все время. Роль прекрасной, немного загадочной, но покорной судьбе аристократки, чья единственная цель — стать разменной монетой в большой игре.

И как только она это осознала, сияющий Лузарис окончательно превратился для нее в позолоченную тюрьму, а каждое ее будущее появление на публике — в прогулку по острейшему лезвию бритвы. Один неверный шаг — и падение будет куда страшнее, чем с лошади.

Глава 4. Приглашение в Паутину

Прошла неделя. Семь дней, за которые Ксилара научилась скрывать панику за маской холодной отстраненности, есть суп с дюжины ложек, не перепутав их, и узнала по именам с полдюжины самых ядовитых сплетниц Лузариса, включая леди Изабеллу фон Лейстер. Она чувствовала себя актрисой, готовящейся к роли всей жизни, репетирующей каждый жест, каждую интонацию. Ее жизнь превратилась в череду уроков: утренние визиты с бароном Вартусом к тем, кого он называл «полезными знакомыми», послеобеденные прогулки в тех же местах, где гуляла знать, и вечера, проведенные за изучением генеалогических древ основных аристократических родов Олтании. Это было скучно, изматывающе и невыносимо.

Она сидела в будуаре, пытаясь освоить вышивание — занятие, которое она в своем прошлом мире считала пыткой для домохозяек XVIII века. Игла с золотой нитью снова и снова прокалывала тонкий батист, оставляя причудливый, но пока еще корявый узор. Это монотонное действие успокаивало нервы, отвлекая от мыслей о неминуемом будущем. Мыслей о герцоге.

Вдруг по всему особняку пронесся гул, похожий на возбужденный рой пчел. Затем послышались торопливые шаги, за которыми последовал приглушенный, но полный невероятного волнения голос барона Вартуса. Ксилара отложила вышивку, сердце замерло в груди. Что-то случилось.

Дверь в будуар распахнулась, и на пороге возник сам барон. Его обычно бледное лицо пылало румянцем, глаза сияли таким неприкрытым триумфом, что стало почти страшно. В его руке, дрожащей от волнения, он сжимал большой конверт из плотного, кремового пергамента. Конверт был украшен сложной печатью из темно-синего воска, оттиск на которой Ксилара не сразу разглядела, но интуиция подсказала ей, что ничего хорошего это не сулит.

— Ксилара! Дитя мое! Дорогая моя! — барон практически влетел в комнату, и его голос дребезжал от неподдельного восторга. Он был настолько искренним в своем торжестве, что это выглядело жутковато. — Судьба улыбается нам! Нет, не улыбается — она смеется, ликует в наш адрес!

Он протянул ей конверт так, словно это была не бумага, а слиток чистого золота. Ксилара медленно, с нарастающим предчувствием беды, взяла его. Пергамент был тяжелым, приятным на ощупь. Она перевернула его и увидела оттиск печати — стилизованный дракон, сжимающий в лапах молнию. Сердце у нее упало куда-то в ботинки. Она видела этот герб на одной из гравюр в кабинете барона. Фон Даркбис.

— Распечатывай же! Не заставляй старика томиться! — потребовал Вартус, потирая руки.

Пальцы Ксилары плохо слушались, но она все же сломала печать. Внутри лежал лист того же дорогого пергамента, исписанный каллиграфическим почерком черными чернилами с золотой присыпкой. Она пробежала глазами по тексту, и каждая фраза вонзалась в сознание, как отравленная стрела.

«Его Сиятельство, Герцог Кэлан фон Даркбис, оказывает величайшую честь Леди Ксиларе де Винэр, приглашая ее удостоить своим присутствием Королевский Бал в честь дня рождения Его Величества Короля Олтарии, который состоится в Лунном Тронном Зале Королевского Дворца в канун полнолуния…»

Дальше шли подробности о времени, дресс-коде и прочих формальностях, но Ксилара уже не видела текста. Перед глазами поплыли кровавые пятна. Бал. Королевский бал. Тот самый, о котором барон говорил с таким вожделением. И приглашение пришло не просто от двора, а лично от него. От герцога. Это был не просто знак внимания. Это был выстрел, возвещающий начало охоты.

— Ну? Что ты молчишь? — не выдержал барон, выхватывая у нее из рук приглашение. Он зачитал его вслух, растягивая каждое слово, словно смакуя редкое вино. — «…удостоить своим присутствием…» Слышишь? Он лично! Лично приглашает! Ничего подобного с нашим родом еще не случалось! О, я всегда знал, что твоя красота — это дар богов! Теперь он принес свои плоды!

Он ходил по будуару взад-вперед, не в силах сдержать ликования. — Это билет, девочка моя! Билет в высшую лигу! Все эти фон Лейстеры с их закисшими гербами теперь будут кусать локти! Однажды они третировали меня в Совете, а теперь… теперь герцог фон Даркбис лично приглашает мою племянницу на бал! Мою!

Ксилара сидела, не двигаясь, ощущая, как комок ледяного ужаса растет внутри нее, сковывая все тело. Бал. Она видела балы только в фильмах. Танцы, менуэты, полонезы… Она не умела танцевать. Ничего сложнее дискотечных движений под попсу в ночном клубе она не знала. Она представила себя в центре огромного зала, под взглядами сотен пар глаз, и ей стало физически дурно. Она споткнется о собственное платье. Наступит на ногу партнеру. Сделает не тот поворот. И все это под пристальным взглядом герцога, того самого человека, с которым ее судьба, похоже, была уже предрешена.

— Я… я не могу, — прошептала она, и голос ее прозвучал хрипло и чуждо.

Барон остановился как вкопанный. Его сияющее лицо исказилось гримасой непонимания, а затем — гнева. — Что ты несешь? Не можешь? Что значит «не могу»?

— Я не умею танцевать, дядя! — вырвалось у нее, рождая отчаянную, несбыточную надежду. — Я же после падения… я ничего не помню! Все эти па… Я опозорю нас!

Вартус фыркнул, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на жалость, но быстро погасшее, вытесненное холодным расчетом. — Глупости. Ты думаешь, я не подумал об этом? Учитель танцев будет здесь завтра утром. Самый лучший в Лузарисе, маэстро Фабрицио. Он за неделю сделает из деревянной куклы богиню танца. А что до памяти… — он мотнул головой, — …ты просто перенервничала. Все вернется. А если и нет, то ты будешь делать то, что тебе скажут. Ты красива. Этого достаточно, чтобы стоять и выглядеть украшением зала. Но мы будем стремиться к большему.

Ее последняя надежда рухнула с оглушительным треском. Она была загнана в угол.

— Но, дядя… герцог… он… — она не знала, как выразить свой страх, свой ужас перед этим человеком, который видел в ней лишь вещь.

— Он что? — Барон прищурился. — Он могущественен? Богат? Влиятелен? Да, именно так! И он обратил на тебя внимание. Твое дело — это внимание закрепить. Улыбаться, сиять, быть скромной, но не робкой. Позволь ему почувствовать себя охотником, который сам попал в свои же сети. Мужчины, особенно такие, как он, обожают это.

Ее тошнило от этих циничных наставлений. Она чувствовала себя рыбкой, которую учат, как правильно извиваться на крючке, чтобы доставить рыбаку больше удовольствия.

В этот момент в дверь постучали. Вошла Элоди, ее лицо было бледнее обычного, а в руках она держала длинную, узкую шкатулку из черного дерева, инкрустированную перламутром.

— Простите, моя леди, господин барон. Это… только что доставили из дворца герцога.

Барон с жадностью набросился на шкатулку, откинул крышку и замер, издав сдавленный звук, полный благоговения. Внутри, на подушке из черного бархата, лежало ожерелье. Не просто украшение, а шедевр. Тяжелая золотая цепь, с которой свисали капли сапфиров, каждый размером с ее ноготь. Камни были того же оттенка, что и ее глаза, и переливались в свете люстры холодным, завораживающим сиянием. Среди них, как центр композиции, покоился огромный грушевидный сапфир, обрамленный более мелкими бриллиантами.

— Боги… — прошептал барон. — Это состояние. Целое состояние.

Он вынул ожерелье и протянул его Ксиларе. — Надень.

Это был приказ. Она встала, и ее руки дрожали так, что она не могла застегнуть замок. Элоди молча подошла и помогла ей. Холодные камни легли на ее кожу у основания шеи, невероятно тяжелые. Они были красивыми, ослепительными, но их прикосновение вызывало мурашки, словно к шее прикоснулась змея.

Она подошла к зеркалу. Отражение было потрясающим. Девушка в лиловом платье с сапфировыми глазами и таким же сапфировым ожерельем на шее. Идеальное сочетание. Безупречный подарок. Дорогой, изысканный и безжалостный в своем посыле: «Ты отмечена моим вниманием. Ты моя собственность».

— Он даже цвет камней подобрал в тон твоим глазам, — с восхищением прошептал барон, стоя за ее спиной. Его отражение в зеркале улыбалось, довольное и алчное. — Он уже вкладывается в тебя. Это прекрасный знак.

Ксилара смотрела на себя в зеркало, и ей казалось, что тяжелое золотое ожерелье душит ее. Этот подарок был не комплиментом. Это было клеймо. Первая цепь, которая намертво приковывала ее к человеку, которого она боялась больше всего на свете.

— Бал… когда он? — тихо спросила она, уже зная ответ.

— Через неделю, — ответил барон, и его глаза снова засияли. — У нас есть неделя, чтобы превратить тебя в королеву. Не подведи меня, Ксилара. Не подведи наш род.

Он вышел, оставив ее одну с Элоди и с давящей тяжестью сапфиров на шее.

Ксилара стояла перед зеркалом, не в силах оторвать взгляд от своего отражения. Девушка, которую она видела, была прекрасна, как скульптура, вырезанная из льда. Холодная, совершенная и безжизненная. Она подняла руку и дотронулась до холодных камней. Они были гладкими и неумолимыми, как судьба, что над ней сгущалась.

Бал. Герцог. Приглашение, которое было похоже на объявление войны ее старой, хрупкой личности. Внутри нее боролись два чувства: леденящий душу страх и странное, щемящее любопытство. Что она будет чувствовать, оказавшись рядом с ним? Вспомнит ли что-то? Или ее охватит тот же неконтролируемый ужас?

Она сжала в кулак подол платья. Паника отступала, сменяясь холодной, твердой решимостью. Она не знала, как танцевать. Не знала, как вести себя с герцогом. Но она знала, как выживать. А сейчас это было единственное, что имело значение. Она посмотрела в глаза своему отражению.

— Хорошо, — тихо сказала она сама себе. — Игра начинается.

Она была приглашена в паутину. И теперь ей предстояло решить — стать ли беспомощной мухой или научиться плести свою собственную нить. Но для начала ей предстояло научиться танцевать, не споткнувшись о собственную тень. Это казалось самой невыполнимой задачей из всех.

Глава 5

День бала наступил с неумолимостью приговора. Солнце только начало клониться к горизонту, окрашивая небо над Лузарисом в нежные персиковые тона, когда в спальню Ксилары ворвался маленький, но невероятно шумный ураган по имени мадемуазель Жозефина.

Жозефина была главной портнихой дома де Винэр, худой, вертлявой женщиной с вечно испуганными глазами и пальцами, быстрыми и цепкими, как у паука. За ней, словно утята за матерью, следовали две ее помощницы, несшие на вытянутых руках нечто, завернутое в холсты из тончайшего шелка. Воздух в комнате мгновенно наполнился ароматом дорогих духов, лаванды и возбужденной французской речи, которую Жозефина щебетала, не умолкая.

— Леди Ксилара! Восхитительное утро! Нет, уже вечер! Боже, как летит время! Мы должны начинать, каждая минута на счету! Элоди, вода для умывания! Ароматические масла! Мы должны подготовить холст, прежде чем наносить шедевр!

Ксилару, только что проснувшуюся и все еще пытавшуюся отделить остатки снов Маши от суровой реальности Ксилары, этот вихрь едва не сбил с ног. Едва успев умыться, она была усажена на табурет в центре комнаты, и ритуал начался.

Сначала ее тело растирали ароматными маслами с запахом жасмина и сандала. Прикосновения рук служанок были безличными, профессиональными. Они обрабатывали ее кожу, как дорогую кожу для переплета, выравнивая, смягчая, придавая блеск. Ксилара закрыла глаза, позволяя им это делать, и мысленно перенеслась в свою старую ванную комнату. Прохладный кафель, струйка воды из слегка подтекающего крана, запах самого дешевого геля для душа с ароматом клубники и простой, потертый халат. Такая тоска вдруг сжала ее сердце, что она едва не всхлипнула. О, за что? За что она променяла ту простую, понятную жизнь на этот цирк с конями?

— Теперь белье! — возвестила Жозефина, и ее голос вернул Ксилару в настоящее.

Ее облачили в нижнее белье, которое было произведением искусства и орудием пытки одновременно. Шелковые панталоны, такие тонкие, что сквозь них читалась каждая линия тела. Несколько нижних юбок из разной ткани — одна для объема, другая для мягкости, третья, чтобы верхняя не мялась. И снова корсет. На этот раз он был не просто жестким, а поистине садистским. Его внутреннюю сторону для прочности прошили тонкими стальными пластинами.

— Господи, Жозефина, вы хотите меня убить? — выдохнула Ксилара, когда портниха лично, с помощью Элоди, принялась затягивать шнуровку.

— Красота, мадемуазель, требует жертв! — парировала та, вкладывая в рывок всю силу своих худых рук. — Чтобы лепить идеальную статую, нужен жесткий каркас! Дышите! И не выдыхайте до конца вечера!

Грудь приподнялась и округлилась, талия стала неестественно тонкой, дыхание превратилось в короткие, поверхностные вздохи. Ксилара ловила воздух, глядя на себя в зеркало. Ее тело было уже не ее. Оно стало основой, манекеном. Она чувствовала себя товаром, который упаковывают для выставки на самую дорогую полку.

— А теперь… главное! — Жозефина захлопала в ладоши, и ее помощницы с почти религиозным благоговением развернули холсты.

Платье.

Ксилара замерла. Она видела его эскизы, но реальность превзошла все ожидания. Оно было сшито из ткани цвета ночной грозы — глубокого фиолетово-синего бархата, который на свету отливал почти черным. Рукава от плеча до локтя были узкими, облегающими, расшитыми серебряными нитями в виде завитков, напоминающих ветви спящего дерева. А от локтя они взрывались водопадом черного кружева, такого тонкого и ажурного, что он казался дымкой, сотканной из теней. Лиф был глубоко вырезан, обрамляя то, что так старательно выставил напоказ корсет. Но главным чудом была юбка. Она была не просто пышной. Она была архитектурным сооружением. Бархат, ниспадая тяжелыми складками, был усыпан вышитыми серебром звездами и крошечными кристаллами Сваровски, которые должны были ловить свет тысячи свечей. Сзади к талии крепился длинный, в пол, шлейф из того же бархата, подбитый серебряным шелком.

— Это… это слишком, — прошептала Ксилара.

— Для герцога фон Даркбиса ничего не может быть слишком! — возразила Жозефина. — Он ценит роскошь. И он должен видеть, что его инвестиция… то есть, его избранница, стоит таких затрат!

Процесс облачения в этот шедевр был сродни сложной хирургической операции. Платье было таким тяжелым, что Ксиларе понадобилась поддержка двух помощниц, чтобы просто в него войти. Ткань была прохладной и невероятно приятной на ощупь, но ее вес давил на плечи, напоминая о бремени, которое ей предстояло нести. Жозефина бегала вокруг нее, поправляя каждую складочку, каждую ниточку, закалывая что-то булавками, пришпиливая, подтягивая.

— Идеально! Абсолютно идеально! — бормотала она, отступая на шаг, чтобы полюбоваться своим творением. — Вы — шедевр, мадемуазель! Холст, возможно, был бледноват, но работа… работа великолепна!

Ксилара посмотрела в зеркало. И снова не узнала себя. Из-под кружевных волн рукавов выходили ее бледные, почти прозрачные руки. Грудь, приподнятая корсетом, дышала тяжело и прерывисто. Талия казалась такой хрупкой, что ее, казалось, можно было переломить двумя пальцами. А бархат и серебро делали ее фигуру монументальной, величественной. Это было противоречие, воплощенное в ткани: хрупкость и сила, невинность и соблазн. Она была живым артефактом, созданным для искушения.

— Теперь волосы и макияж! Время не ждет! — снова засуетилась Жозефина.

Ее усадили за туалетный столик. Одна из помощниц принялась за ее лицо. Кисточки, пуховки, баночки с кремами и пудрами. Легкими движениями ей выровняли тон, подчеркнули скулы, нанесли на веки тени с мелкой серебряной искрой. Губы подкрасили помадой оттенка спелой вишни, чтобы контрастировать с бледностью кожи и холодной синевой платья. Она сидела с закрытыми глазами, и ей снова вспомнилось ее отражение в зеркале офисного туалета — уставшее лицо, подведенное за пять минут перед монитором, блеклая помада, которую она стирала, выпивая кофе.

Потом за ее волосы принялась Элоди. Девушка работала молча и сосредоточенно. Часть волос она заплела в сложную корону на затылке, вплетая в нее тонкую серебряную нить с такими же крошечными фиолетовыми каменьями, как на платье. Остальные волны она оставила спадать по спине, завив их в крупные локоны. Прическа была одновременно строгой и чувственной, обнажая шею и подчеркивая линию плеч.

— Теперь… украшения, — сказала Элоди тихо, и в ее голосе прозвучала какая-то странная нота.

Она поднесла к зеркалу ту самую шкатулку от герцога. Сапфировое ожерелье лежало на черном бархате, холодное и зловещее. Ксилара смотрела на него, как кролик на удава. Надеть это — значило окончательно надеть на себя ярмо. Признать свою принадлежность.

— Вы должны, — без всякого выражения произнесла Элоди, прочитав ее колебания в зеркале.

Ксилара кивнула, не в силах вымолвить слово. Девушка застегнула тяжелое ожерелье на ее шее. Камни лежали холодной, невыносимой тяжестью, их граненые поверхности впивались в кожу. Они были того же оттенка, что и ее глаза, и, глядя в зеркало, она видела, как ее собственный взгляд отражается в синих глубинах сапфиров — испуганный и пойманный в ловушку.

Жозефина ахнула от восторга. — Да! Вот теперь закончено! Совершенство!

В дверь постучали. Вошел барон Вартус. Он был одет в свой лучший парадный камзол, расшитый серебряными нитями, и его лицо сияло неподдельной гордостью коллекционера, нашедшего редчайший экспонат. Он остановился на пороге и несколько секунд молча разглядывал Ксилару.

— Восхитительно, — наконец выдавил он, и его голос дрогнул от настоящего, неприкрытого волнения. — Ты… ты выглядишь на целое состояние, дорогая моя. Герцог не устоит. Не может устоять.

Он подошел ближе, и его пальцы, холодные и влажные, коснулись сапфиров на ее шее. — Он прислал это. Он уже считает тебя своей. Помни это. Играй по его правилам. Позволь ему чувствовать себя победителем.

Ксилара смотрела на его отражение в зеркале, на его алчные, сияющие глаза, и чувствовала, как последние остатки ее воли тают, как лед под горячим дыханием. Она была полностью упакована. Подготовлена. Оценена. Готова к продаже.

— Карета подана, — доложил слуга, появившись в дверях.

Барон протянул ей руку. — Пойдем, моя прекрасная инвестиция. Настал твой звездный час.

Ксилара медленно поднялась. Платье тянуло ее вниз своей тяжестью, корсет сдавливал ребра, ожерелье душило. Она сделала шаг, потом другой. Ее отражение в зеркале двигалось вместе с ней — прекрасное, безжизненное изваяние в обрамлении бархата и сапфиров.

Она шла навстречу своей судьбе, чувствуя себя не женщиной, а дорогим товаром, который тщательно упаковали и теперь везут на самую главную ярмарку тщеславия под названием «королевский бал». И где-то глубоко внутри, под слоями шелка, бархата и страха, теплилась крошечная, едва живая искорка — воспоминание о простой пижаме и чашке кофе, которые были для нее большей роскошью, чем все эти сапфиры мира.

Глава 6. Зал Тысячи Свечей

Карета, подъезжая к Королевскому дворцу, двигалась все медленнее, пока окончательно не влилась в вереницу таких же сверкающих экипажей, медленно ползущих к главному входу. За окном мелькали огни факелов, освещавшие лица гвардейцев в парадных доспехах, застывших с неподвижностью статуй. Шум толпы, ожидавшей зрелища, доносился приглушенным гулом, словно отдаленный прибой.

Ксилара сидела, сжимая в руках веер, который Элоди вручила ей в последнюю минуту — из черного кружева и перламутра, чтобы соответствовать наряду. Каждый нерв в ее теле был натянут до предела. Она слышала, как барон Вартус, сидевший напротив, нервно постукивал пальцами по ручке трости. Его возбуждение было осязаемым, как запах пота.

Наконец их карета подкатила к парадной лестнице. Дверцу распахнул ливрейный лакей в парике, напудренном так обильно, что казалось, он только что окунул голову в муку. Холодный ночной воздух ударил Ксиларе в лицо, и она на мгновение задержала дыхание, собираясь с духом.

— Поехали, моя дорогая, — прошипел барон, предлагая ей руку.

Ее ступня в шелковой туфельке ступила на первую ступеньку мраморной лестницы, и тут ее накрыло волной звуков и света. Она поднималась вверх, цепляясь за руку опекуна, и с каждым шагом открывающаяся картина заставляла ее сердце биться все чаще.

Они вошли в прихожую, где с них сняли верхнюю одежду, и затем прошли через огромную арку в сам Зал Тысячи Свечей.

И название его было не метафорой.

Ксилара замерла на пороге, и мир сузился до одного оглушительного, ослепительного впечатления. Гигантский зал, уходящий ввысь расписными сводами, был залит светом. Тысячи — нет, десятки тысяч! — свечей горели в хрустальных люстрах, размером с повозку, в канделябрах вдоль стен, в золотых бра в форме драконов. Этот живой, трепещущий свет отражался в позолоте лепнины, в зеркалах в золоченых рамах, в мраморе пола, отполированном до зеркального блеска. Воздух дрожал от этого сияния, был густым и теплым, пропитанным ароматом пчелиного воска, дорогих духов, цветов и человеческого тела.

И люди. Их были сотни. Море шелка, бархата, парчи. Изумрудные, багряные, золотые платья. Бриллиантовые колье, сверкающие тиары в высоких прическах, ордена на камзолах вельмож. Легкий, как шелест листьев, гул голосов, перемежаемый взрывами томного, вымученного смеха. Звон хрустальных бокалов. И над всем этим — музыка. Струнный оркестр на хорах играл что-то сложное и изящное, мелодию, которая обволакивала, как шелковая петля.

Это была красота, доведенная до абсурда. До головокружения. До тошноты.

Ксилара почувствовала, как ее собственный наряд, еще недавно казавшийся ей верхом роскоши, терялся в этом ослепительном калейдоскопе. Она была одной из многих сверкающих рыб в этом переполненном аквариуме.

— Держись прямо, — прошипел барон, чувствуя, как она замерла. Его пальцы впились ей в локоть. — Они смотрят.

И они действительно смотрели. Волна внимания прокатилась по ближайшим группам аристократов. Шепот. Взгляды, скользящие по ней с ног до головы, задерживающиеся на сапфировом ожерелье. Она видела знакомое лицо — леди Изабелла фон Лейстер, стоявшая в кругу своих приспешниц, подняла бровь, и на ее губах заиграла ядовитая улыбка. Ее платье было огненно-красным, вызовом, брошенным в лицо всему залу.

Ксилара заставила себя сделать шаг. Потом другой. Она шла, как автомат, чувствуя, как тяжелое платье волочится за ней, а корсет не дает дышать. Она была актрисой, вышедшей на самую большую сцену в своей жизни, без знания роли, без суфлера, под ослепительными софитами. Каждый ее шаг, каждый поворот головы, каждая улыбка — все было частью представления.

Они медленно продвигались вдоль стены, и барон, раскланиваясь и обмениваясь светскими пустяками с встречающимися знакомыми, неуклонно вел ее к одной цели. К тому, кто был центром этого вращающегося мира. К человеку, вокруг которого, даже на расстоянии, образовывалась странная пустота, аура непререкаемой власти.

Герцог Кэлан фон Даркбис стоял у камина, достаточно большого, чтобы в нем можно было сжечь целую повозку. Он был чуть выше большинства мужчин в зале, и его осанка, прямая и непринужденная, выдавала в нем воина, даже несмотря на изысканный камзол из черного бархата, расшитый лишь тончайшим серебряным узором по вороту и манжетам. Его волосы, темные, как вороново крыло, были гладко зачесаны назад, открывая высокий лоб и резкие, бескомпромиссные линии лица. Он не был красив в общепринятом смысле. Его черты были слишком жесткими, нос с легкой горбинкой, подбородок слишком упрямым. Но в нем была магнетическая, опасная притягательность хищника, который знает, что он — вершина пищевой цепи.

Он не улыбался. Он слушал что-то говорившего ему пожилого сановника, и его лицо было маской вежливого, но отстраненного внимания. Его глаза, цвета старого серебра, холодные и пронзительные, медленно скользили по залу, фиксируя, оценивая, классифицируя.

И вот этот взгляд упал на них.

Барон Вартус, поймав его, замер в почтительном поклоне, дернув за руку и Ксилару. Она машинально сделала реверанс, чувствуя, как сапфиры на ее шее холодно прижимаются к коже, словно напоминая о своем происхождении.

Герцог что-то сказал своему собеседнику, и тот с почтительной улыбкой отступил. Фон Даркбис сделал едва заметный жест, призывающий их подойти. Барон, не скрывая более ликования, почти потащил Ксилару вперед.

— Ваше Сиятельство, — голос Вартуса дрожал от подобострастия. — Позвольте представить вам мою племянницу, леди Ксилару де Винэр. Ксилара, его сиятельство герцог Кэлан фон Даркбис.

Ксилара подняла глаза и встретилась взглядом с ним. Вблизи он был еще более пугающим. Его серебряные глаза были бездонными, как озеро в безлунную ночь. В них не было ни тепла, ни любопытства, лишь холодная, аналитическая оценка. Он смотрел на нее так, как смотрят на новую породу лошади или на незнакомый механизм — изучая ее конструкцию, ее потенциал, ее возможные изъяны.

Его взгляд скользнул по ее лицу, задержался на губах, на котором она чувствовала, как помада под ним становится липкой, затем опустился на ее шею, на сапфировое ожерелье. На его губах на мгновение тронулась тень чего-то, что можно было принять за удовлетворение. Он узнал свой подарок. Он видел, что его метка на месте.

— Леди де Винэр, — его голос был низким, бархатным, но в нем не было ни капли мягкости. Он был как прикосновение холодного шелка к обнаженной коже. — Вы оправдываете ожидания. Более того.

Он взял ее руку. Его пальцы были длинными, сильными, с идеально гладкой кожей. Их прикосновение было прохладным, но оно обожгло ее, как раскаленное железо. Она почувствовала странный, мгновенный толчок где-то глубоко внутри, вспышку чего-то темного и тревожного. Не страха, не отвращения… чего-то иного, более примитивного. Инстинктивного влечения к силе, к опасности.

— Я… благодарна за комплимент, Ваше Сиятельство, — выдавила она, заставляя свои губы сложиться в подобие улыбки. Ее голос прозвучал тихо, но, к ее удивлению, без дрожи.

— И за подарок, надеюсь, тоже? — он не отпускал ее руку, его большой палец слегка провел по ее чувствительной коже на внутренней стороне запястья. Это было настолько интимно, настолько властно, что у нее перехватило дыхание.

— Он… очень красив, — ответила она, чувствуя, как по щекам разливается краска. Она не сказала, что он ей нравится. Она сказала, что он красив. Как предмет. Как вещь.

Серебряные глаза герцога сузились на долю секунды, будто он уловил этот нюанс. В их глубине мелькнула искорка интереса.

— Красота должна быть обрамлена должным образом, — произнес он, наконец отпуская ее руку. Ощущение его прикосновения оставалось на коже, как клеймо. — Я надеюсь, вы сохраните для меня танец, леди де Винэр.

Это была не просьба. Это был приказ, облеченный в форму светской условности.

— Безусловно, Ваше Сиятельство, — прошептала она.

Он кивнул, уже отводя взгляд, как будто потеряв к ней интерес, теперь, когда его воля была заявлена. Он повернулся к барону, чтобы обменяться парой ничего не значащих фраз о политике, полностью исключив ее из разговора.

Ксилара стояла, чувствуя себя пустым местом, красивой безделушкой, которую отложили в сторону до нужного момента. Унижение и ярость закипели в ней, но она не могла им поддаться. Она могла лишь стоять с опущенными глазами, глядя на свои руки в кружевных перчатках и чувствуя, как тяжелое, холодное ожерелье с каждым мгновением все сильнее давит на ее шею, напоминая, кому она теперь принадлежит.

Она была в самом центре роскоши и власти, в Зале Тысячи Свечей, а чувствовала себя маленькой, испуганной девочкой, заблудившейся в темном лесу, где за каждым деревом таился голодный волк. И самый страшный из них только что коснулся ее руки и назвал своей.

Глава 7. Первый Контакт

Музыка сменилась. Прежняя изящная мелодия уступила место чему-то более медленному, томному, с настойчивым, почти ощутимым ритмом, который струился по залу, как тёплый мёд. Это был вальс. И прежде чем Ксилара успела понять, что происходит, герцог Кэлан оказался перед ней, его тень накрыла её, отрезав от остального мира.

— Наш танец, я полагаю, леди де Винэр, — произнёс он, и это вновь не было вопросом. Его рука, сильная и уверенная, уже ждала, чтобы принять её.

У неё перехватило дыхание. Вся теория, все уроки маэстро Фабрицио вылетели из головы. Она лишь машинально положила свою дрожащую руку в его протянутую ладонь. Прикосновение через тонкую ткань перчатки снова оказалось шокирующе интенсивным. Его пальцы сомкнулись вокруг её кисти, властно, но не больно, и повели её на паркет.

Они заняли место среди других кружащихся пар. Ксилара едва осмеливалась поднять на него глаза. Её взгляд упирался в пряжку его камзола, в идеально отглаженную ткань на его груди. Он положил свою другую руку ей на талию, чуть выше стального каркаса корсета. Даже через слои бархата и китового уса его ладонь ощущалась как раскалённая печать. Она инстинктивно втянула живот, пытаясь отодвинуться, но он лишь сильнее притянул её к себе, установив ту дистанцию, которую счёл приемлемой.

И они закружились.

Первые шаги были неуверенными, деревянными. Она думала о каждом движении, боялась наступить ему на ноги, боялась сбиться с ритма. Но её тело, тело оригинальной Ксилары, казалось, помнило всё само. Мышцы ног, привыкшие к верховой езде, легко нашли нужную пластику, ступни скользили по полированному мрамору, словно сами знали дорогу. Это было странное, двойственное ощущение — её разум паниковал, а её плоть послушно и грациозно отдавалась движению.

— Вы танцуете лучше, чем можно было ожидать от… выздоравливающей, — его голос прозвучал прямо над её ухом, низкий и насмешливый.

Она заставила себя поднять взгляд и встретиться с его серебряными глазами. Так близко они были ещё более пронзительными. В них не было ни капли тепла, лишь холодный азарт охотника.

— Возможно, некоторые инстинкты слишком глубоки, чтобы их могло стереть простое падение, Ваше Сиятельство, — ответила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Уголок его рта дрогнул в подобии улыбки. — Инстинкты. Интересное слово. А какие инстинкты, по-вашему, движут нами сейчас? Инстинкт самосохранения? Или нечто… более примитивное?

Вопрос повис в воздухе, откровенный и провокационный. Ксилара почувствовала, как по её спине пробежали мурашки. Он играл с ней, как кот с мышкой.

— Я полагаю, это социальный инстинкт, Ваше Сиятельство. Следование установленным правилам, — парировала она.

Он закрутил её в более быстром темпе, и её юбка с шуршанием взметнулась вокруг них. На мгновение мир превратился в водоворот света, лиц и звуков.

— Правила, — повторил он, как будто пробуя это слово на вкус. — Но разве самые интересные вещи не происходят тогда, когда правила нарушаются?

Его рука на её талии слегка сжалась, пальцы впились в бархат, и она почувствовала это давление сквозь все слои ткани. Её тело отозвалось на это странной, предательской волной тепла. Это было не просто напряжение. Это было что-то иное, щемящее и тревожное, что поднималось из самых потаённых глубин. Оно пульсировало в такт их движениям, в такт музыке, в такт тяжёлому, прерывистому дыханию в тисках корсета.

— Нарушение правил часто ведёт к падению, — выдавила она, пытаясь отвести взгляд, но не в силах это сделать. Его взгляд держал её, как удав кролика. — Я, кажется, уже проходила через это.

— Падение — это не конец, леди де Винэр. Это лишь… смена перспективы. Иногда весьма поучительная.

Он снова сменил направление, ведя её так уверенно, что ей не оставалось ничего, кроме как следовать за ним. Они двигались как единое целое, и это единство было пугающе интимным. Она чувствовала тепло его тела, слышала его ровное дыхание, улавливала его запах — дорогой табак, старый коньяк и что-то ещё, чисто мужское, дикое и опасное.

— А что вынесли вы из своего… падения? — не унимался он. — Помимо, разумеется, отточенных навыков верховой езды и внезапной забывчивости в вопросах этикета?

Вопрос был ударом ниже пояса. Прямой намёк на то, что он не верит в её амнезию. Что он видит её насквозь. Паника снова забилась в её груди птицей.

— Я вынесла понимание, что мир может измениться в одно мгновение, — сказала она, подбирая слова с крайней осторожностью. — И что никогда не знаешь, кто окажется рядом, чтобы… поднять тебя.

— Или чтобы подобрать, — парировал он, и в его глазах вспыхнул холодный огонь. — Есть разница, не находите? Один помогает встать на ноги. Другой — забирает себе.

Он притянул её ещё ближе, почти вплотную. Теперь она чувствовала твёрдые мускулы его бедра, скользящего рядом с её ногой при повороте. Голова закружилась уже не от танца, а от этой близости, от этого подавляющего мужского присутствия. То щемящее чувство внутри нарастало, превращаясь в навязчивую, пульсирующую теплоту в низу живота. Ей было страшно. Но вместе со страхом приходило и другое — пьянящее, запретное возбуждение. Его властность, его абсолютная уверенность в себе действовали на неё как наркотик. Это была харизма, ничего более, убеждала она себя. Просто реакция на стресс и на физиологию нового тела.