Бесплатный фрагмент - Хроники Цветногории

Хроники Цветногории

Денис Тепляков

Ростов-на-Дону

2025 год.

ЧАСТЬ 1. ПАДЕНИЕ В СЕРОСТЬ

Глава 1. День Сливового Небытия

Если бы у Алекса был выбор, он бы назвал тот понедельник «Днём Сливового Небытия». Не потому, что он любил сливы или что-то в этом роде. Просто серость за окном была настолько густой, вязкой и тоскливой, что напоминала гигантскую банку протертой сливовой пасты, которой кто-то гигантской кистью замазал весь мир.

Будильник прозвенел с интонацией палача, объявляющего о начале казни. Алекс, не открывая глаз, шлепнул по нему и уткнулся лицом в подушку. Но спать уже не получалось. Сквозь веки он чувствовал тусклый, пыльный свет, пробивавшийся сквозь жалюзи. Шесть сорок пять утра. Впереди — целая вечность до вечера.

Он потянулся к стулу, где с вечера висела его школьная «броня»: отутюженная белая рубашка, от которой слезились глаза, и тёмно-синие, почти чёрные брюки. Синие? Алекс бы назвал этот цвет «цветом промокашки после двойки по истории». Он натянул одежду на себя. Ткань была холодной и безжизненной, как кожа Серого Стража из его вчерашнего сна.

Спускаясь к завтраку, Алекс почувствовал, как привычная тяжесть навалилась ему на плечи, будто невидимый мешок с мокрым песком. В кухне пахло кофе и овсянкой. Его старшая сестра Катя, уже одетая и с идеальным макияжем, что-то быстро печатала в телефоне. Мама ставила на стол тарелки.

— Доброе утро, солнышко, — устало улыбнулась она. Её улыбка казалась такой же обесцвеченной, как и всё вокруг.

Алекс буркнул что-то невнятное в ответ и плюхнулся на стул. Он разглядывал узор на пластиковой скатерти — бледно-желтые цветочки, которые когда-то, наверное, были яркими. Сейчас они выглядели так, будто их много раз стирали вместе с чёрными носками.

«Солнышко». Какое уж тут солнышко. В его мире уже давно не было солнца. Был лишь постоянный, размытый свет, как из старой лампы дневного света, который не греет, а лишь подчеркивает все недостатки.

— Не ковыряй тарелку, Алекс, — голос мамы прозвучал как отдаленный гул. — И осанку. Спина прямая.

Он выпрямился, чувствуя, как воротник рубашки впивается в шею. Мир состоял из сплошных «не»: не слушай, не разговаривай с набитым ртом, не забывай, не опаздывай, не груби. Иногда ему казалось, что он живет внутри огромного, строгого учебника по правилам поведения, где все иллюстрации были выполнены в оттенках серого.

Дорога до школы была ежедневным ритуалом перемещения по серому тоннелю. Однообразные панельные дома, грязный от снега и реагентов асфальт, голые ветки деревьев, тянущиеся к небу, как костлявые пальцы. Прохожие, закутанные в тёмные пальто и куртки, спешили по своим делам с лицами, на которых было написано ровно одно: «Поскорее бы добраться».

Алекс засунул руки глубоко в карманы своих «промокашечных» брюк и натянул наушники. Он не включал музыку. Он просто хотел отгородиться. От всего. От этого города. От школы. От самого себя.

Школа встретила его знакомым запахом старого паркета, дезинфекции и чего-то ещё, что Алекс мысленно называл «запахом несделанных домашних заданий». Он прошел к своему шкафчику, щёлкнул кодовым замком. Дверца со скрипом открылась, и на него посыпались обрывки чьих-то записок и фантиков. Он даже не стал их подбирать. Просто сгрёб всё в угол и повесил на крючок свой рюкзак — чёрный, практичный, как ему говорили родители, «чтобы грязи не было видно».

Первый урок — алгебра. Учительница, Анна Викторовна, женщина с лицом, как у высохшей груши, монотонным голосом выводила на доске формулы. Алекс смотрел на меловую пыль, кружащуюся в луче света от проектора, и думал о том, что это самое яркое, что он видел сегодня. Цифры и буквы сливались в одно серое пятно. Он чувствовал, как его веки становятся тяжелыми, а в голове гудит. Школьная нагрузка в этом году была просто чудовищной. Каждый день по семь-восемь уроков, потом репетиторы, потом домашка до ночи. Иногда ему казалось, что его мозг — это переполненная чашка, и вот-вот всё содержимое польётся через край.

— Смирнов! К доске!

Голос Анны Викторовны прозвучал для Алекса как выстрел. Он вздрогнул и медленно поднялся. Весь класс смотрел на него. Кто-то с жалостью, кто-то со скукой, а Петров, местный задира, с ехидной усмешкой.

Алекс подошёл к доске и взял мел. Он был холодным и скрипучим.

— Ну? — сказала Анна Викторовна, скрестив руки на груди. — Решаем.

Алекс смотрел на уравнение. Он знал, как его решать. Он вчера два часа сидел над похожим. Но сейчас его мозг был абсолютно пуст. Мысли разбегались, как тараканы при включенном свете. Он видел только белый мел, чёрную доску и строгое лицо учительницы. Всё в чёрно-белых тонах. Без намёка на цвет, на подсказку.

— Не готов? — в голосе Анны Викторовны прозвучало ледяное разочарование.

— Я… — начал Алекс и замолчал. Он чувствовал, как по его щекам разливается жар. Стыд. Глупый, удушающий стыд.

— Садись. Два. Будешь готовиться лучше.

Он побрёл на своё место, чувствуя, как на него смотрят десятки глаз. Он ненавидел этот момент. Ненавидел себя за эту беспомощность. Ненавидел школу, которая превращала его в неудачника. Он сел, стараясь смотреть в окно, но и там его ждало только Сливовое Небытие.

Перемена. Шумная, оглушительная. Кто-то бегал, кто-то кричал, кто-то смеялся. Алекс стоял в сторонке, прислонившись к холодному подоконнику. Он наблюдал за одноклассниками. Вот Катя, его сестра, окружённая подругами, что-то оживлённо обсуждала. Она всегда была яркой, как попугай в стае ворон. Сегодня на ней были розовые носки с единорогами, выглядывавшие из-под брюк. Алекс с недоумением смотрел на них. Откуда у неё бралась эта энергия? Эта уверенность?

А вот и Петров со своей компанией. Они что-то громко обсуждали, тыкая пальцами в экран телефона. Петров поймал взгляд Алекса и крикнул через весь коридор:

— Эй, Смирнов! Не расстраивайся, что двойку получил! Может, тебе репетитора по рисованию найти? Ты же у нас художник!

Парни вокруг него захихикали. Алекс сжал кулаки. Он не был художником. Просто однажды, очень давно, он любил рисовать. Но это было в другой жизни. Ещё до того, как школа и груз ожиданий поглотили всё его время.

Он отвернулся и пошёл прочь, в сторону туалета, просто чтобы спрятаться. По дороге он проходил мимо кабинета рисования. Дверь была приоткрыта, и он на секунду заглянул внутрь. На мольбертах стояли детские работы — яркие, кричащие, неаккуратные. Кто-то нарисовал оранжевое солнце с зелёными лучами, кто-то — фиолетовую корову в малиновой траве. Яркие пятна красок резанули ему глаза. Это было так неестественно, так вызывающе. Он поморщился и пошёл дальше.

Вернувшись в коридор, он стал свидетелем ссоры. Две девочки из параллельного класса, Алина и Маша, о чём-то горячо спорили. Их лица были искажены злостью.

— Ты специально это сделала! — кричала Алина, её голос звенел, как разбитое стекло.

— Сама ты всё придумала! — огрызалась Маша.

И тут Алекс увидел Нечто. Ему показалось. На долю секунды, когда голос Алины достиг самого высокого, визжащего тона, свет в длинном коридоре как будто померк. Не выключился, нет. Лампы продолжали гореть, но свет из них будто выцвел, стал жидким и больным. Одновременно с этим Алекс почувствовал лёгкий, но очень неприятный толчок где-то в районе солнечного сплетения, будто его кто-то толкнул тупым предметом. Тошнотворное чувство.

Он зажмурился и потёр глаза. Когда открыл их, свет снова был обычным, тусклым и безрадостным. Девочки, фыркнув, разошлись в разные стороны. Всё было как всегда.

«Показалось, — строго сказал он сам себе. — От недосыпа и усталости. Надо просто потерпеть до выходных».

Но странное ощущение в груди не проходило. Оно было похоже на крошечную чёрную дыру, которая медленно высасывала из него остатки сил.

Обед в школьной столовой был таким же безвкусным и бесцветным, как и всё вокруг. Серые котлеты, бледное пюре, компот из сухофруктов, похожий на мутную воду. Алекс ковырял еду вилкой, глядя в окно. Шёл мелкий, противный дождь, превращавший мир за стеклом в размытую акварель, где все краски смешались в одну грязную лужу.

Последние уроки прошли в тумане. История — параграф о войнах, которые велись из-за чего-то важного, но сейчас казались ему бессмысленными. Литература — разбор стихотворения, которое когда-то, наверное, было прекрасным, но сейчас превратилось в набор слов, которые нужно было заучить и проанализировать.

Когда, наконец, прозвенел последний звонок, Алекс почувствовал лишь глухое, тяжёлое облегчение, как у заключённого, которого на день выпустили из камеры, но завтра снова поведут на каторгу.

Он медленно собрал вещи и поплёлся к выходу. У дверей его догнала Катя.

— Ты как зомби, — констатировала она, на ходу натягивая ярко-жёлтый дождевик. — Опять двойку получил?

— Отстань, — буркнул Алекс.

— Не буду я отставать. Мама опять будет вздыхать, папа — читать лекцию о важности образования. Надоело.

— А мне не надоело? — с внезапной злостью сказал Алекс. — Мне всё надоело! Эта школа, эти вечные упрёки, эта… эта серость!

Он махнул рукой, указывая на мокрые улицы, на людей под чёрными зонтами.

Катя посмотрела на него с неожиданным пониманием.

— А ты не поддавайся ей, — сказала она тихо. — Серости.

— Легко тебе говорить. Ты как будто с другой планеты. У тебя всегда энергии хоть отбавляй.

— Потому что я не ношу это, — она дернула его за рукав чёрной водолазки, которую он надел под рубашку. — И не ем эту гадость в столовой. У меня с собой всегда бутерброд с авокадо. Хочешь, завтра сделаю два?

Алекс фыркнул, но злость его поутихла. Катя всегда пыталась его «подлечить» едой и яркими носками.

— Ладно, — согласился он. — Сделай.

Они вышли на улицу. Дождь усиливался. Алекс натянул капюшон своей тёмно-синей куртки и сунул руки в карманы. Он снова почувствовал ту самую тяжесть на плечах, ту самую чёрную дыру в груди. День Сливового Небытия подходил к концу. Но Алекс знал — завтра будет новый день, точная его копия. И послезавтра. И всегда.

Он шёл, опустив голову, и считал трещины на асфальте. Он не видел, как в луже у его ног, на миг отразилась странная, блёклая тень, не похожая ни на чьё отражение. Длинная, вытянутая, без лица. И он не почувствовал, как от этой тени на него поднялся холодок, просочился сквозь подошву кроссовок и пополз вверх по ногам, добавляя ещё один грамм усталости, ещё одну каплю апатии в его измученную душу.

Он просто шёл домой. В серость. В Небытие. И не знал, что очень скоро всё изменится. Начиналось самое странное и опасное приключение в его жизни. Приключение, в котором цвет будет иметь значение оружия.

Глава 2. Странная старуха и стеклянная капля

Дождь не утихал, а лишь набирал силу, превращаясь в сплошную серую стену. Зонт Алекса, тёмно-синий и практичный, как и всё в его жизни, хлопал на ветру, обещая в любой момент вывернуться наизнанку. Катя, позванивая бусинами на своём ярком дождевике, свернула к торговому центру с подругами, бросив на прощание: «Не кисни!» Алекс остался один.

Путь до дома лежал через старый парк — место, которое в солнечные дни ещё сохраняло намёк на уют, но сейчас напоминало декорацию к постапокалиптическому фильму. Оголённые деревья скрипели на ветру, с них стекали мутные потоки воды, а асфальтовые дорожки утонули в лужах неопределённого цвета. Алекс, опустив голову, пробрался под почти голые ветви огромного дуба, служившего ему импровизированным укрытием, и достал телефон. Уведомлений не было. Никто не писал. Он сунул его обратно в карман, чувствуя, как та самая чёрная дыра в груди расширяется, поглощая последние остатки чего-то, что когда-то можно было бы назвать надеждой.

Именно в этот момент он её и увидел.

Прямо на скамейке, с которой, казалось, давно сошла вся краска, сидела пожилая женщина. Она не пыталась укрыться от дождя. Вода стекала по складкам её длинного, цвета увядших листьев плаща, с широких полей шляпы, но она сидела совершенно неподвижно, глядя перед собой пустым, отсутствующим взглядом. Рядом с ней на скамейке лежала раскрытая сумка-тележка, из которой вывалились и рассыпались по мокрой земле крупные деревянные бусы. Они были тёмными, почти чёрными, и в этом сером мраке парка выглядели как россыпь углей.

Алекс замедлил шаг. Внутри всё сжалось в один знакомый узел — узел нежелания вмешиваться, тратить силы, вступать в контакт. Мысль «пройти мимо» была такой же естественной, как дышать. Но что-то остановило его. Может быть, её абсолютная беззащитность. Или то, как беспомощно лежали эти тёмные бусины в грязных лужах. Словно кто-то рассыпал осколки ночи под ноги.

С внутренним стоном, ругая себя за мягкотелость, он подошёл.

— Вам помочь? — проговорил он, и его голос прозвучал сипло и негромко, будто заржавев от долгого молчания.

Женщина медленно повернула к нему голову. Её лицо было испещрено морщинами, но глаза… глаза были не старыми. Они были светлыми, пронзительно-ясными, как два осколка неба в пасмурный день. В них не было ни растерянности, ни грусти. Был лишь спокойный, изучающий интерес.

— Помощь? — её голос был низким, с лёгкой хрипотцой, и звучал, как шуршание сухих листьев. — Это редкий дар в наше время, юноша. Особенно здесь.

Она не стала ждать его ответа и снова уставилась в пространство. Алекс, чувствуя себя глупо, наклонился и начал собирать раскиданные бусины. Они были холодными и гладкими на ощупь, каждая с уникальным, причудливым узором. Пахло мокрым деревом и чем-то ещё, едва уловимым — может, старыми книгами, а может, пылью с лунной дорожки.

— Не спеши, — сказала старуха, не глядя на него. — Каждая вещь хочет быть найденной в своё время.

Алекс поморщился. «Вот ещё, философствовать начала», — подумал он, но продолжал собирать. Процесс оказался медитативным. Найти бусину в жёлтой траве, стереть с неё грязь, положить в карман… Его разум, обычно забитый формулами и тревогами, на мгновение очистился.

Когда он подобрал последнюю, самую крупную бусину, прятавшуюся под скамейкой, женщина снова повернулась к нему.

— Благодарю, — сказала она просто. — Руки у тебя добрые. Вот что я редко вижу.

Она порылась в складках своего плаща и достала небольшой предмет, завёрнутый в мягкую, потертую кожу.

— Возьми. В награду.

Алекс отшатнулся.

— Нет, что вы… Мне не нужно. Я просто…

— Всё в этом мире требует баланса, — перебила она, и в её голосе прозвучала сталь. — Ты дал мне своё время и внимание. Я даю тебе это. Это закон.

Её протянутая рука не дрожала. Алекс, чувствуя, как по спине бегут мурашки, медленно взял свёрток. Он был удивительно лёгким. Он развернул кожу. Внутри лежала… стеклянная капля. Совершенно прозрачная, размером с крупную виноградину, подвешенная на простом, чёрном шнурке. Внутри капли, в самом её центре, пульсировал крошечный, не больше булавочной головки, огонёк. Он был таким бледным, что его можно было принять за блик, если бы он не мерцал ровно и ритмично, как чьё-то сердце.

— Что это? — прошептал Алекс, заворожённо глядя на мерцание.

— Напоминание, — ответила старуха и поднялась со скамейки с неожиданной лёгкостью. Её плащ почти не был мокрым. — О том, что даже в самой густой тьме есть искра. Главное — не дать ей погаснуть.

И, не попрощавшись, она развернулась и пошла прочь по дорожке, её силуэт быстро растворился в пелене дождя, будто его и не было.

Алекс стоял, не в силах пошевелиться, сжимая в ладони странный подарок. Стекло было на удивление тёплым. Оно отдавало тепло его окоченевшим пальцам. Он смотрел на убегающую старуху, потом на каплю в своей руке.

«Сумасшедшая, — промелькнула в голове первая, рациональная мысль. — Просто сумасшедшая старуха. И я взял у неё какую-то ерунду».

Он с силой сжал каплю в кулаке, почти надеясь, что она треснет, и это наваждение закончится. Но она осталась цела, а тот крошечный огонёк, казалось, вспыхнул чуть ярче, почувствовав давление.

Спрятав амулет в карман брюк, он побрёл домой. Дождь, странная встреча, стеклянная капля — всё это казалось сном наяву, галлюцинацией уставшего мозга.

Дома его встретили как обычно. Мама спросила про уроки, папа, не отрываясь от ноутбука, кивнул. Катя ещё не вернулась. Алекс пробормотал что-то невнятное про большую нагрузку и ушёл в свою комнату, ссылаясь на головную боль.

Он запер дверь, сбросил с себя мокрую, тяжёлую школьную «броню» и остался в простых тёмных шортах и серой футболке. Комната погрузилась в привычные сумерки. Он включил компьютер, и синий свет монитора осветил его лицо, подчеркнув усталость.

Алекс попытался сделать уроки. Но алгебра, история, физика — всё это казалось теперь не просто скучным, а каким-то нереальным, бутафорским. Его мысли снова и снова возвращались к старухе. К её глазам. К той искре в стеклянной капле.

В кармане его брошенных на стул брюк что-то слабо пульсировало.

Он продержался до одиннадцати. Голова раскалывалась, веки слипались, но стоило ему лечь в кровать и закрыть глаза, как внутри начиналась карусель из формул, невыученных стихов и насмешливого лица Петрова. Беспокойство, знакомое и липкое, подползало к горлу. Он ворочался, смотрел в потолок, кусал губы. Чёрная дыра в груди, казалось, расширилась на всю комнату, грозя поглотить его целиком вместе с кроватью и всеми его страхами.

Отчаяние накатывало волнами. Завтра снова школа. Снова эта бессмысленная беготня, эти взгляды, эта тяжесть. Ему хотелось кричать. Или плакать. Но он не делал ни того, ни другого. Он просто лежал, чувствуя, как его парализует.

И тут его взгляд упал на смятые брюки на стуле. Из кармана торчал чёрный шнурок.

Словно во сне, Алекс поднялся с кровати, подошёл и вытащил стеклянную каплю. В полумраке комнаты она была почти невидима, лишь слабый, слабый намёк на пульсацию в её центре выдавал её присутствие.

«Напоминание…» — прошептало что-то в его памяти.

Он сжал каплю в ладони. Стекло снова оказалось тёплым. Он стоял посреди тёмной комнаты, одинокий, подавленный, на грани срыва, и сжимал в руке эту странную вещицу, как утопающий — соломинку.

— Ничего не изменится, — хрипло сказал он сам себе. — Всё это ерунда.

Но отчаяние было сильнее. Сильнее разума. На последнем издыхании, почти не веря в результат, он сконцентрировал на капле всё, что у него оставалось — всю свою усталость, всю свою злость, всю свою тоску. Он мысленно вложил в неё этот комок чёрной, липкой ваты, что забил его грудь.

И тогда это случилось.

Капля в его руке вдруг… вспыхнула. Не ослепительно, нет. Но тот крошечный огонёк в её центре вдруг пылал ровным, тёплым, жёлтым светом. Светом, который не резал глаза, а ласкал их. Он был похож на свет старой лампы под абажуром, на свет летнего солнца на рассвете, на свет мёда.

Тёплое, золотистое сияние разлилось по его ладони, побежало по руке, заполнило комнату. Оно не вытесняло тьму, а словно растворяло её, превращая в лёгкие, прозрачные тени. И вместе со светом по телу Алекса разлилось ощущение, которого он не испытывал, казалось, целую вечность.

Покой.

Тяжесть с плеч исчезла. Чёрная дыра в груди сжалась до размеров булавочного укола и затихла. Тревожные мысли, которые секунду назад метались в голове, как перепуганные мыши, успокоились и разбежались. Его дыхание выровнялось, стало глубоким и спокойным. Мускулы расслабились.

Он стоял, босой, в центре комнаты, озарённый мягким жёлтым сиянием, идущим из его собственной руки, и не мог поверить в происходящее. Это не был гипноз. Это не была усталость. Это было… реально. Осязаемо.

Он разжал ладонь. Капля лежала на ней, словно крошечный фонарик, испускающий лучи чистого, безмятежного света. Алекс медленно поднёс её к лицу. Тепло, исходящее от неё, было физическим. Оно согревало его кожу.

— Как?.. — прошептал он.

Ответа не было. Было лишь тихое, умиротворяющее сияние, наполнявшее комнату. И запах. Едва уловимый, но совершенно определённый. Запах свежеиспечённого хлеба и сушёных трав. Запах дома. Запах безопасности.

Он не знал, сколько простоял так. Когда он пришёл в себя, свет в капле начал понемногу угасать, возвращаясь к своему обычному, едва заметному пульсированию. Но ощущение покоя не ушло. Оно осталось с ним, как тёплый свитер после мороза.

Осторожно, как драгоценность, он положил каплю на тумбочку рядом с кроватью. Потом лёг, натянул на себя одеяло и закрыл глаза. В голове не было ни мыслей, ни страхов. Была лишь тёмная, бархатная тишина.

Впервые за много-много месяцев Алекс уснул мгновенно. Без сновидений. Без тревог. И во сне ему почудилось, будто он лежит не в кровати, а в большой, тёплой луже солнечного света.

А за окном, в густой серости ночи, у самого подъезда его дома, стояла высокая, неподвижная фигура в плаще цвета увядших листьев. Фигура смотрела на окно Алекса, и на её лице, освещённом на мгновение фарой проезжающей машины, блуждала едва заметная, довольная улыбка. Потом она развернулась и растворилась в ночи, оставив после себя лишь лёгкий шелест, похожий на смех.

Глава 3. Серые Тени

Солнечный зайчик плясал на столе, отражаясь от стеклянной капли, лежавшей на тумбочке. Алекс проснулся. И это было самым странным. Он не услышал звона будильника — он проснулся сам, за несколько минут до него, и в голове не было привычного свинцового тумана.

Он лежал и смотрел в потолок, прислушиваясь к собственным ощущениям. Тело было лёгким, будто с него сняли невидимый жилет с песком, который он таскал на себе последние годы. В груди — непривычная пустота, но не та, что бывает от одиночества, а лёгкая, просторная. Чёрная дыра куда-то исчезла.

Он повернул голову и посмотрел на каплю. Утренний свет играл в её гранях, но та самая, внутренняя искра, была едва заметна, лишь слабое пульсирование выдавало её жизнь.

«Приснилось, — первым порывом подумал Алекс. — Всё это приснилось. И старуха, и свет…»

Он сел на кровати и потянулся. Мышцы приятно ныли, как после хорошей тренировки, а не как обычно — сковывало спину и шею. Он встал, подошёл к окну и распахнул шторы.

Город был всё тем же. Серым, мокрым после вчерашнего дождя. Но что-то изменилось. Краски не стали ярче, нет. Но они… перестали давить. Он смотрел на панельные дома, на голые деревья, на спешащих людей, и не чувствовал того сжимающего комка в горле. Мир остался прежним, но его восприятие мира — изменилось.

На завтраке он даже улыбнулся маме.

— Доброе утро, — сказал он, и голос прозвучал… твёрже. Увереннее.

Мама, помешивая кашу на плите, обернулась и удивлённо посмотрела на него.

— Доброе… утро, — протянула она. — Ты хорошо выглядишь. Выспался?

— Да, — просто ответил Алекс и принялся за еду. Каша не показалась ему безвкусной. Она была просто кашей. Ничего особенного, но и ничего отталкивающего.

Катя, разглядывая его через стол, подняла бровь.

— С тобой всё в порядке? Ты как будто… не наш Алекс. Нашего похитили инопланетяне и прислали его жизнерадостного клона.

— Отстань, — буркнул он, но без привычной злобы. Скорее, по привычке.

Он вышел из дома на десять минут раньше обычного. На улице он не стал сразу натягивать капюшон и опускать голову. Он шёл, расправив плечи, и смотрел по сторонам. И тут он их увидел.

Впервые.

Они были везде. Стояли на автобусных остановках, медленно шли по тротуарам, сидели на скамейках. Бесцветные люди. Не в смысле расы, нет. Их кожа, волосы, одежда — всё было будто выдержано в одном, размытом оттенке серого. Они не разговаривали, не улыбались, не смотрели по сторонам. Их лица были пустыми, как чистая страница. Но самое жуткое — это была аура, которую Алекс почувствовал кожей. Волна холодной, тяжёлой апатии, исходившая от них. Когда он проходил мимо, ему казалось, что температура вокруг падала на несколько градусов, а воздух становился вязким, как сироп.

Одного из них он узнал. Это был мужчина лет сорока, который всегда стоял у выхода из метро с утра, продавая газеты. Раньше Алекс просто не замечал его. Сейчас он увидел: лицо продавца было абсолютно неподвижным, глаза остекленевшими. Он протягивал газеты механическим жестом, и люди, спешащие на работу, машинально бросали ему мелочь, даже не глядя. Но когда кто-то из прохожих, молодая девушка, вдруг улыбнулась, глядя в телефон, и рассмеялась, продавец… дрогнул. Его пустое лицо исказилось на мгновение чем-то похожим на боль, и он чуть заметно отклонился назад, будто от вспышки яркого света.

«Они… чувствуют это, — с внезапной ясностью подумал Алекс. — Они чувствуют эмоции. Яркие эмоции. Им это неприятно».

Он ускорил шаг, стараясь обходить этих Серых Теней, как он мысленно их назвал, стороной. Но чем ближе он подходил к школе, тем их становилось больше.

У ворот школы стояли двое. Высокий, тощий мужчина в сером плаще и женщина с безжизненными, как у куклы, глазами. Они не делали ничего. Просто стояли и смотрели на входящих в школу детей. И под их взглядом подростки как-то поникали, замолкали, опускали головы. Смех и возня стихали.

Алекс, почувствовав на себе их стеклянный взгляд, инстинктивно сунул руку в карман, где лежала стеклянная капля. Он сжал её в ладони. Капля оставалась прохладной, но та самая, едва уловимая пульсация участилась, словно в ответ на близость чего-то чужеродного.

Он прошёл внутрь, стараясь не смотреть на Стражей. В раздевалке было шумно, но уже без привычного гвалта. Воздух был наполнен не детским смехом, а каким-то унылым гомоном. Алекс подошёл к своему шкафчику.

— Смирнов, смотри! — рядом раздался голос Петрова.

Алекс обернулся. Петров и его друг Витя стояли рядом. Петров тыкал пальцем в экран своего телефона.

— Вчерашнее видео, как ты у доски торчал, как столб! Просто шедевр! Хочешь, выложу в сеть? Наберёт миллион просмотров! Называется «Идиот и квадратное уравнение»!

Раньше такие слова заставили бы Алекса сжаться внутри, покраснеть, почувствовать прилив унижения. Сейчас же он посмотрел на Петрова и… увидел. Увидел не просто задиру, а самого Петрова — его глаза были чуть воспалены, под ними синяки, а за напускной бравадой сквозила та же усталость и неуверенность, что и у всех.

— Выкладывай, если хочешь, — спокойно сказал Алекс. — Мне всё равно.

Он щёлкнул замком, повесил рюкзак и пошёл к выходу из раздевалки, оставив Петрова с открытым ртом.

— Ты чего это? — крикнул ему вдогонку Витя. — Умным стал?

Алекс не ответил. Он шёл по коридору и чувствовал, как на него смотрят. Не только Петров. И другие. Он вёл себя не так, как обычно. Он нарушил негласный порядок вещей.

Первый урок — литература. Учительница, Елена Петровна, женщина с лёгким румянцем и живыми глазами, рассказывала о поэзии Серебряного века. Она читала стихи Блока, и в её голосе звучала настоящая страсть.

— «Ночь, улица, фонарь, аптека…» — декламировала она, и Алекс, слушая, вдруг почувствовал мурашки по коже. Он не просто слышал слова — он видел эту улицу, этот тусклый свет фонаря, чувствовал безысходность.

И тут он заметил кое-что. В заднем ряду сидел новый ученик, который перевёлся на прошлой неделе. Молчаливый парень, который всегда смотрел в окно. Сейчас он сидел, сгорбившись, и Алекс увидел, как от него… струится серая дымка. Тонкая, почти невидимая, но она была. И эта дымка тянулась к учительнице, к её словам, к энергии, которую она излучала, и, казалось, пыталась их поглотить, погасить.

Алекс сглотнул. Он оглядел класс. Таких «дымящихся» было несколько. В основном те, кто сидел с пустым взглядом, кто перешёптывался на задних партах, кто рисовал в тетрадках угрюмые рожицы. Они были источником. Источником той самой серости.

А Серые Тени снаружи… они были притягиваются к этому? Как мухи на мёд? Нет. Как вампиры к крови. К крови эмоций.

Перемена. Алекс вышел в коридор, чтобы проветрить голову. Он прислонился к стене рядом с кабинетом химии и закрыл глаза, пытаясь осмыслить всё, что увидел.

— С тобой точно что-то не так, — услышал он рядом голос Кати.

Он открыл глаза. Сестра стояла перед ним, скрестив руки, и изучающе смотрела на него.

— А что такое? — спросил Алекс.

— Ты не огрызаешься. Ты спокойный. Ты посмотрел на Петрова как на лабораторный препарат, а не как на врага. Ты кто и что ты сделал с моим братом?

Алекс хмыкнул.

— Может, я просто выспался.

— Не верю, — Катя покачала головой. — У нас у всех недосып, это норма. А ты… — она подошла ближе и понизила голос, — ты как будто светишься изнутри. Немного. Еле-еле.

Алекс насторожился.

— Что?

— Не знаю, как объяснить. Просто… вокруг тебя будто воздух другой. Чище. Не так давит.

Он посмотрел на сестру с новым интересом. Значит, она что-то чувствует. Значит, он не один.

— Кать, — тихо сказал он. — Ты видишь их? Людей… которые как будто серые. Без цвета.

Катя нахмурилась.

— Серые? Ну… есть такие, скучные, унылые. Вон, — она кивнула в сторону учительской, — Марья Ивановна, учительница труда. От неё всегда пахнет нафталином и тоской.

— Нет, не то, — Алекс покачал головой. — Они не просто скучные. Они… будто пустые. И от них холодом тянет.

Катя внимательно посмотрела на него.

— Ты серьёзно?

— Абсолютно.

Она помолчала, обдумывая.

— Признаю, иногда кажется, что некоторые люди как энергетические вампиры. После разговора с ними чувствуешь себя опустошённым. Может, ты про таких?

«Энергетические вампиры». Это было близко. Очень близко.

— Может быть, — согласился Алекс.

В этот момент по коридору прошёл тот самый новенький, от которого шла серая дымка. Он шёл, опустив голову, и почти столкнулся с группой старшеклассников, которые о чём-то весело болтали. Один из них, парень в ярко-зелёной толстовке, случайно задел новенького плечом.

— Ой, извини, дружище! — весело крикнул парень.

Новенький даже не посмотрел на него. Он просто прошёл дальше. Но в тот момент, когда зелёный рукав коснулся его серого свитера, Алекс снова увидел это. Свет в коридоре на мгновение дрогнул, стал чуть тусклее. А парень в зелёной толстовке на секунду замолчал, и улыбка с его лица сползла.

Они питаются. Питаются эмоциями. Яркостью.

Алекс сунул руку в карман и сжал каплю. Он чувствовал, как его собственное, новообретённое спокойствие — это яркое, тёплое чувство — может быть мишенью.

— Всё, я пошла, — сказала Катя, похлопав его по плечу. — Не превращайся в сумасшедшего, а то дома начнут меня спрашивать, что с тобой. И… — она замялась, — рада, что ты в порядке.

Она ушла. Алекс остался один со своими мыслями. Они были уже не такими паническими, как вчера. Они были аналитическими. Он столкнулся с чем-то реальным. С угрозой. Но у него теперь было оружие. Та самая стеклянная капля.

Он вытащил её и посмотрел на свет. Искра внутри пульсировала ровно. Он поднял глаза и посмотрел на стену напротив — на школьные стенды, заляпанные бежевой краской. И вдруг… он увидел цвет. Не яркий, не кричащий. Но он был. Там, где раньше был просто грязный бежевый, теперь он различал лёгкий, едва уловимый розовый оттенок в одном месте и бледно-голубой — в другом. Мир не изменился. Но его глаза стали видеть больше.

Он вспомнил слова старухи: «Напоминание о том, что даже в самой густой тьме есть искра».

Он сжал каплю в ладони.

«Что же это такое? — подумал он. — И что мне теперь со всем этим делать?»

Ответа не было. Но теперь у него было не только оружие. У него появилась цель. Он больше не был пассивной жертвой серости. Он был… кем? Он ещё не знал. Но он собирался это выяснить.

Глава 4. Мастерская Хромы

Следующие несколько дней Алекс жил в странном подвешенном состоянии. С одной стороны — привычный мир с уроками, домашками и серыми стенами. С другой — новое, обострённое восприятие, которое заставляло его замечать то, чего он раньше не видел. Он видел, как Серые Тени буквально «питаются» вспышками эмоций. Как учитель, рассказывавший анекдот на перемене, вдруг замолкал и хмурился, если мимо проходил один из Стражей. Как яркий плакат на стенде за пару дней выцветал и покрывался пылью, если рядом часто стоял «дымящийся» ученик.

Стеклянная капля стала его талисманом. Он не расставался с ней, носил под одеждой, на том самом чёрном шнурке. Иногда, чувствуя нарастающую тревогу или особенно сильную волну апатии от кого-то из окружающих, он сжимал её в кармане, и тепло, исходящее от неё, помогало ему сохранять равновесие. Но искра внутри больше не вспыхивала так ярко, как в ту первую ночь. Она была словно на сберегающем режиме.

Всё изменилось в пятницу. У Алекса была последняя пара — география. Учитель, Игорь Васильевич, человек с седой бородой и вечно весёлыми глазами, показывал им слайды с видами острова Бали. Ярко-бирюзовое море, изумрудные рисовые террасы, алые цветы гибискуса…

Алекс, как и все, смотрел, заворожённый. В классе на мгновение воцарилась тишина, полная настоящего, неподдельного восхищения. И в этот самый момент дверь в кабинет приоткрылась, и в класс заглянул тот самый «дымящийся» новенький. Его звали, кажется, Денис.

Он не стал заходить, просто постоял на пороге, глядя пустым взглядом на экран. И Алекс увидел это во всех подробностях. Серая дымка, исходившая от Дениса, потянулась к проектору, как щупальце. Она коснулась светового луча.

И изображение на экране… поплыло. Краски стали блекнуть прямо на глазах. Бирюзовый превратился в грязно-голубой, изумрудный — в болотный, алый — в тускло-розовый. Картинка стала размытой, невнятной.

— Странно, — нахмурился Игорь Васильевич, постучав по проектору. — Вроде только всё работало.

Денис развернулся и бесшумно вышел, закрыв за собой дверь. Щупальце серости исчезло. Но краски на экране не вернулись. Они остались блёклыми, словно выгоревшими на солнце.

Ледяной ужас сковал Алекса. Они не просто питаются эмоциями. Они пожирают сам цвет. Саму жизнь.

После уроков он почти бежал из школы, сжав в кармане каплю. Ему нужно было куда-то деться, спрятаться, осмыслить увиденное. Он свернул в старый двор-колодец между панельными домами, где обычно никого не было, кроме бродячих котов.

Он прислонился к холодной стене, закрыл глаза и пытался отдышаться. В голове крутилась одна мысль: «Они пожирают цвета. Они пожирают краски мира».

— Интересное зрелище, не правда ли? — раздался рядом женский голос.

Алекс вздрогнул и открыл глаза. Перед ним стояла женщина. Не старуха, как тогда в парке, а дама лет сорока, не больше. Но какая! На ней был надет комбинезон, весь перепачканный красками всех цветов радуги. На голове — ярко-рыжие, почти оранжевые волосы, собранные в беспорядочный пучок, из которого торчали кисточки. В ушах поблёскивали серёжки в виде крошечных палитр. И глаза… Годы спустя Алекс будет вспоминать именно её глаза. Они были разного цвета. Один — зелёный, как малахит, другой — ярко-синий, как кобальт в наборе акварели. И в них горел такой живой, неукротимый огонь, что на его фоне все Серые Тени казались просто призраками.

— Что… что интересное? — растерянно пробормотал Алекс.

— Процесс обесцвечивания, — легко сказала женщина, словно обсуждала погоду. — Ты же видел. Мальчик с аурой тоски и проектор. Очень наглядно. Обычно это происходит медленнее, менее заметно.

Алекс отшатнулся.

— Вы… Вы кто?

— Меня зовут Хрома, — представилась женщина и сделала шаг вперёд. Её взгляд упал на шею Алекса, где виднелся чёрный шнурок. — И, кажется, ты носишь кое-что моё. Вернее, то, что было доверено тебе моей сестрой.

— Вашей сестрой? — Алекс инстинктивно схватился за каплю. — Та старуха…

— Не стоит называть Инессу старухой, — рассмеялась Хрома. — Она этого не любит. Хотя ей, конечно, далеко за… Впрочем, не в этом суть. Суть в том, что Инесса почувствовала в тебе Потенциал. И дала тебе Искру. А я, — она гордо выпрямилась, — я здесь для того, чтобы научить тебя ей пользоваться. Пока ты не стал следующим перекусом для Тусклона.

— Тусклона? — Алекс чувствовал, что его голова вот-вот взорвётся от этого потока информации.

— Того, кто стоит за всем этим, — Хрома широким жестом обвела серый двор, серые стены домов, серое небо. — Источник Серости. Но лекцию я предпочитаю читать в более подходящей обстановке. Пойдём.

Она развернулась и пошла прочь, не сомневаясь, что он последует. Алекс, оглушённый и сбитый с толку, поплёлся за ней.

Они вышли на улицу, свернули в арку, потом в ещё один двор, и Хрома остановилась перед ничем не примечательной дверью в основании пятиэтажки. На двери не было ни номера, ни таблички. Хрома достала из кармана комбинезона огромную связку ключей самых причудливых форм, нашла один, похожий на трезубец, и вставила в замочную скважину.

Дверь со скрипом открылась.

— Добро пожаловать в мою мастерскую, — сказала Хрома и шагнула внутрь.

Алекс переступил порог и замер, поражённый.

Снаружи это была серая бетонная коробка. Внутри… это был взрыв цвета. Картины висели не только на стенах, но и на потолке. Они были написаны во всех возможных стилях — от реализма до абстракционизма, но все они были невероятно яркими. Одна стена была заставлена стеллажами с баночками краски, тюбиками, карандашами, мелками. Другая — завешана кусками тканей всех цветов и фактур. С потолка свисали мобили из раскрашенных деревянных фигурок, которые тихо позванивали от сквозняка. В воздухе витал густой запах скипидара, масла и чего-то сладкого, возможно, пастилы.

В центре комнаты стоял мольберт с незаконченной картиной — на ней был изображён огненно-рыжий кот в сапогах и с шпагой. У одной из стен плелся огромный, пёстрый ковёр, явно ручной работы.

— Садись, где найдёшь место, — сказала Хрома, снимая свой пёстрый комбинезон и обнаруживая под ним не менее яркое платье в стиле цыганской юбки.

Алекс, осторожно ступая между разбросанными по полу кистями и стопками книг, добрался до старого, разваленного кресла, застеленного полосатым пледом, и опустился в него.

— Так, — Хрома уселась напротив него на низкий табурет. — Начнём с основ. Ты уже понял, что мир не таков, каким кажется. Вернее, он таков, но есть и другой слой. Эмоционально-цветовой. Всё, что нас окружает, имеет не только физическую форму, но и цветовую вибрацию. Радость — это тёплые, яркие тона. Грусть — холодные и приглушённые. Апатия… апатия — это отсутствие цвета. Серость.

Она помолчала, давая ему осознать.

— Тусклон — это не человек и не монстр в привычном понимании. Это эгрегор. Сгусток энергии, порождённый миллионами людей, которые сдались, устали, разуверились. Он питается апатией, сомнениями, страхом. А его слуги, Серые Стражи, — это проводники его воли. Они высасывают из мира краски, оставляя после себя лишь пустоту. Потому что цвет — это жизнь. Нет цвета — нет жизни. Остаётся лишь существование.

— Но… зачем? — спросил Алекс.

— Чтобы расти. Чтобы стать сильнее. Чтобы в один прекрасный день поглотить всё. И тогда мир станет одним большим, серым, безразличным пятном. Без эмоций. Без искусства. Без любви. Вечный понедельник, — Хрома говорила это спокойно, но в её разноцветных глазах плескалась настоящая боль.

Алекс сглотнул. Картина вырисовывалась ужасающая.

— А я? Какое отношение ко всему этому имею я?

— Инесса, моя сестра, — Хрома указала пальцем куда-то в потолок, — она Чувствительная. Она может находить тех, в ком ещё теплится искра. Кого Серость ещё не поглотила полностью. Ты был на грани, мальчик. Очень близко к тому, чтобы стать одним из них, — она кивнула в сторону улицы. — Но ты подал знак. Твоё отчаяние было таким сильным, что это был… крик. И она услышала. И дала тебе Шанс.

— Каплю, — прошептал Алекс, сжимая её в руке.

— Не просто каплю, — поправила Хрома. — Это Конденсат. Крошечная капля чистой, нефильтрованной энергии цвета. Твоей собственной, кстати. Она просто помогла тебе её пробудить.

— Моей? — Алекс с недоумением посмотрел на стеклянный шар.

— Конечно. Цвет — это не только то, что снаружи. Это то, что внутри. У каждого человека есть свой цвет. Своя палитра. Ты, например… — она прищурилась, разглядывая его так пристально, что Алексу стало не по себе. — В тебе много приглушённого синего — это усталость, грусть. Но есть и вспышки жёлтого — интеллект, любопытство. И, о чудо, — она улыбнулась, — я вижу крошечное пятнышко оранжевого. Общительности. Оно почти умерло, но ещё тлеет.

Алекс слушал, и у него в голове всё складывалось в единую картину. Его апатия, его усталость, его нежелание общаться… Всё это были не просто черты характера. Это была болезнь. Эпидемия, которую распространял Тусклон.

— И что теперь? — спросил он, и в его голосе прозвучала решимость, которой он сам не ожидал.

— Теперь, — Хрома встала и подошла к стеллажу с красками, — мы будем учиться. Ты — новый Хранитель Палитры. Один из немногих. И твоя задача — защищать цвет там, где ты находишься. Начинаем с малого. С школы. С твоего дома. С тебя самого.

Она взяла с полки маленькую баночку с чем-то ярко-красным и повернулась к нему.

— Урок первый, — сказала она, и в её глазах вспыхнули озорные огоньки. — Красный цвет. Энергия. Воля. Жизнь. И сегодня мы с тобой узнаем, как его разжечь.

Глава 5. Урок первый: Красная Воля

Ярко-красная краска в баночке у Хромы выглядела как расплавленная лава. Она поймала недоумённый взгляд Алекса и рассмеялась.

— Нет, я не собираюсь заставлять тебя это есть или разрисовывать стены, как вандал. Хотя, — её глаза хитро сверкнули, — второй вариант иногда весьма эффективен. Но мы пойдём другим путём.

Она поставила баночку на низкий столик, заваленный кистями и тюбиками, и повернулась к Алексу.

— Цвет — это не только пигмент. Это вибрация. Энергия. Чтобы управлять ей, не обязательно быть художником. Нужно быть… камертоном. Настроиться. Почувствовать. Красный… — она закрыла глаза на мгновение, вдыхая воздух, будто в нём можно было уловить аромат цвета. — Красный — это кнопка «Старт». Это сила, которая заставляет кровь бежать быстрее, мускулы — сжиматься, а разум — концентрироваться. Это цвет действия. Понимаешь?