Бесплатный фрагмент - Малинур

Глава 1

328 год до Р.Х.

Пятнадцать воинов во главе с Птолемеем прибыли в Александрию Кавказскую спустя восемнадцать дней после выхода из княжества Вайхун. Вторую — большую часть пути, они преодолели за семь дней, пять из них, спускались на плотах по реке, каждый участок у которой имел разное название. Причину подобной полиимённости, в общем-то, одной реки, не имеющей крупных притоков, поняли не сразу. Каждое небольшое племя, проживающее на её берегах, называло водную артерию по-своему. Поэтому и нанятые сплавщики из селения, куда отряд вышел, каждый день упоминали реку по названию, принятому в конкретном месте. Где-то она была рекой «кормящей», где-то кому-то казалась «горными слезами», а где-то, вероятно, за сезонные разливы, её именовали незатейливо: «много воды». Птолемей сначала пытался понять, как пропустил место слияния реки с другой. Потом зачёркивал в своём блокноте прежнее название, считая, что до этого не расслышал слов сплавщика или что-то перепутал. Но когда понял местную топонимическую особенность, для себя реку назвал иронично: «безымянная», а жителей селения, который зарабатывали на сплаве: Детьми Сизифа. Присвоить горцам имя мифического царя, прославившегося обманом и грабежом путешественников, вынудила плата, которую пришлось отдать им за утлые плоты и услуги сплавщиков: упряжь, переданная наместником в дар Александру. И Птолемей был даже рад, что на такой цене им удалось всё же сойтись в конце концов. Дурная слава о бесчинствах македонцев, оказывается, дошла и сюда. Поняв, кто перед ними, селяне просто ушли в горы, а их старый вождь отказался даже говорить со стратегом. Он заявил, что смерти не страшится, тем более спустя несколько дней, самому Птолемею со своими солдатами суждено грохнуться в расплавленный металл с загробного моста Чинват, потому как выжить здесь без помощи местных — невозможно. Учитывая, что кроме старого лиса, договариваться было вообще не с кем, а надавить на него и особо нечем, пришлось стратегу включать всё своё обаяние и дипломатические способности. Дело пошло на лад, когда вождю он предъявил уже зловонно пахнущий хитон с символикой бехдинов. Увидев ветхую рубаху с дырой посредине фаравахара, тот упрекнул хозяина в неучтивости к вере, однако диалог продолжил. А час спустя, седло с уздечкой перекочевало в его руки (стратег сумел лишь выковырять несколько камней, прекрасно понимая, сколько стадий впереди им предстоит ещё преодолеть, и без обменного фонда, дела могут быть очень плохи).

Одним словом, к концу последнего месяца лета, измотанный и обессиленный мытарствами отряд, добрался до места слияния «безымянной» реки с рекой Кабул. А оттуда, уже посуху, через два дня они доехали до своего ближайшего гарнизона в Александрии Кавказкой. Гарнизон состоял из одной пехотной тетрархии, оставленной здесь царём ещё два года назад. Когда тетрарху доложили о движении вдоль берега Кабула с востока, то есть вверх по течению, странного отряда на ослах, он принял его за редкий здесь караван торговцев. Однако лично увидев на плечах первого наездника пурпурный плащ — знак принадлежности к царским стратегам, сначала не поверил своим глазам. А когда у пятерых «торговцев» появились плащи розового цвета, как у продромов Царя Азии, вовсе перепугался: откуда они взялись, ведь никто из армии Александра ещё не уходил восточнее его гарнизона?

— Радуйся, эллин! — услышал он приветствие от небритого как варвар командира, чьи светлые волосы, слипшимися космами свисали почти до плеч.

Высокий грек имел взгляд, не вызывающий сомненья в его статусе, который демонстрировал цвет одетого плаща. Тетрарх снял шлем и учтиво кивнул головой:

— Радуйся, стратег! Я командир гарнизона Александрии Кавказской. Откуда вы идёте? Мой пост последний на востоке Бактрии, а дальше лишь непроходимые горы на тысячи стадий.

— Я, Птолемей. Как видишь, не такие они и не проходимые, — он слез с осла и шумно выдохнул. — Отправь солдат с шестью лошадьми вниз по реке, забрать груз и нескольких моих продромов. Пять этих глупых ушастых животных, как вкопанные встали в тридцати стадиях ниже. Почти два дня спокойно шли за моей ослихой, пока я не совершил оплошность и не позволил ей подойти к луже. Хотя торговец, у которого их выменял за цельный изумруд, предупреждал: «Ослы будут идти за ослихой, но увидишь лужу — обойди её, а то хлопот не оберёшься».

Тетрарх заулыбался:

— И она в неё помочилась?

— Ага. И я на практике узнал смысл первой части бактрийской поговорки, в которой осёл луже мочу должен, — с иронией ответил стратег. — Первые, кто следом шёл за мной, предусмотрительно своих ослов пустили в стороне от метки, но пятеро последних, вероятно, решили поэкспериментировать. Как результат, ослы понюхали оставленный сигнал, встали у лужи, вывесили от возбужденья свои фаллосы и, омерзительно крича, стали призывать ослицу. Их с места сдвинуть так и не смогли.

Местный командир от души рассмеялся, хорошо уже зная повадки столь выносливых и полезных, но при этом, своеобразных животных.

К обеду следующего дня Птолемей подготовил донесение для Александра. В нём он сообщал о завершении экспедиции в Па-и-михр, разведывании маршрута прохода до Вайхунсокой долины и наличии дальнейшего пути на восток, где со слов бывавших там людей, горы вскоре заканчиваются и начинается великая степь страны Гунь, а потом богатой и далёкой страны Хань. Территории там столь обширны, что, когда в Александрии Египетской солнце садится, на восточной окраине тех царств уже вскоре видят зарю нового дня. Там берег страны омывает море, за которым лежат загадочные территории. И если считать египтян правыми, и земля действительно круглая, как яблоко, то возможно, это остаток погибшей Атлантиды, упоминаемой Платоном и которая омывалась водами моря за геркулесовыми столбами. А может эта земля, о которой Александру рассказывал египетский оракул Сивы. Та самая, куда ещё в древности плавали сами египтяне.

Касаемо Па-и-михра, Птолемей указал на безлюдность его высокогорий, крайне тяжёлые условия для жизни и бедность на что-либо полезное. Ввиду этих обстоятельств, мятежники Согдианы и Бактрии дальше предгорий не двинуться точно и планирование военных операций там, не имеет смысла.

Немного подумав, Птолемей решил также сообщить давно уже известную ему информацию относительно непосредственного убийцы Дария III. Три года назад он исказил сведения, полученные от Патрона, направив весь гнев Александра против Беса. Но сейчас пришло время достать и самого убийцу Барсаента, который скрывается в Индии… может воля акинака в том и заключается, чтобы покарать убийцу? Наилучший маршрут для движения в Индию, написал он, это путь от Александрии Кавказской на юго-восток, вдоль долины реки Кабул. За десять дней, при отсутствии сопротивления, по нему можно легко достичь Хинда.

Закончив с донесением, он велел тетрарху принести ему красную восковую смесь для его опечатывания, однако тот сообщил, что к сожаленью нужного состава не осталось. Всё дело в том, что один важный посланник к царю, из самого Вавилона, ещё в начале лета прибыл через Александрию Арахозскую сюда — в юго-восточный форпост империи, и сразу слёг от последствий ранения. Предчувствуя кончину, сановитый вельможа приказал дать ему папирус для записи донесения царю. Исписав с десяток листов, он израсходовал весь имеющейся запас «царской смолы» для опечатывания личных писем, приказал отправить их в Бактры ближайшей почтовой эстафетой, и не дождавшись этого события, испустил дух.

— Последний — сопроводительный лист, под его диктовку дописывал уже я, — закончил тетрарх свой рассказ.

— И что, настолько важным было это донесенье, что его следовало опечатать красной печатью? — зная дотошность царского архиграмма Эвмена, скептично отреагировал Птолемей.

— Наверное, да. Посланник был одним из трёх, отправленных царём больше года назад в Персеполь, Вавилон и Египет, где они вели какое-то тайное дознание. На обратной дороге двое из них погибли при нападении разбойников, ну а вот третий, был ранен.

Стратег обильно покраснел, вспомнив о словах Воруша про желание царя дознаться, кто в его окружении предательски позволил скрыться Валтасару? Минуло полтора года после убытия посланников, и Птолемей решил, что на момент начала нынешней весенне-летней компании, для Александра всё прояснилось. Оказывается, новости лишь только недавно подоспели и что они принесли самому Птолемею — неясно. Недолго думая, он распорядился:

— Мне нужны самые хорошие лошади, завтра утром с отрядом убываю в Бактры.

— У меня есть всего шесть почтовых скакунов. Согласно приказу архиграмма, имею право их выдать только на замену прибывшим по эстафете гонцам. Оставшиеся кони могут не вынести быстрого аллюра до следующей станции, она аж в Бамиане, — растерянно вымолвил тетрарх.

— Это донесение царю высшей степени важности, — стратег показал свиток, — подготовь к утру шестнадцать лошадей. Взамен оставляю моих чудо-осликов, а твоих коней вернут с оказией, я распоряжусь, не переживай.

Вечером Птолемей дополнил своё донесение следующей информацией: «…дастур Персии Валтасар спасся, и в данное время находится в крепости Согдийская скала, что в ущелье Узундара». Затем подумал и приписал: «Там же находится штаб сопротивления согдийцев». Последняя фраза была его вымыслом, направленным на инициацию Александра к захвату, якобы мятежной твердыни. Боль в пораненной кинжалом ладони стала реакцией на её утруждение работой с пером. По крайней мере, так убедил себя Птолемей, в ужасе отгоняя мысли об очередном знаке, посылаемом могущественным акинаком.

Добравшись до Бактр, стратег тут же отправил в Мароканд посыльных со своим донесением, а сам намеренно остался в столице Бактрии. Понимая, что дознаватели почти гарантированно нашли доказательства его причастности (на самом деле не умышленной) к спасению Валтасар, он решил своей информацией о дастуре посеять у царя хоть какие-то сомнения в истинности их выводов. Но буквально спустя сутки после убытия гонцов, он случайно узнал, что весь архив и канцелярия Александра находится по-прежнему здесь же, и, более того, царская почта из метрополии дожидается его тоже здесь. Причина — партизанская война, развязанная Спитаментом за Оксом, и вызванная этим опасность для передвижения небольших отрядов. «Как бы сейчас пригодился на своей бюрократической должности верный Воруш!» — сокрушался Птолемей, обдумывая план дальнейших действий. Почтовая служба в восточных провинциях полностью сохранилась в том виде, какой она имела при персидском владычестве. Единственно, Александр подчинил её лично себе, доверив оперативное управление своему архиграмму Эвмену. После заговора Филоты, все письма из армии в ойкумену стали тайно перлюстрироваться, а когда это позволило выявить множество неблагонадёжных элементов, канцеляристы Александра начали читать и входящую корреспонденцию. В итоге через некоторое время всех, кто имел неосторожность высказать в личных письмах недовольство царём или просто, жаловался на тяготы службы, свели в отдельный штрафной отряд. Канцелярия стала своеобразной спецслужбой, при которой её почтовая функция ревностно оберегалась и любое стороннее внимание к ней, было поводом для подозрений в попытке сокрыть что-то от перлюстрации. Понимая это обстоятельство, Птолемей сразу отказался зондировать ситуацию через Эвмена или кого-то из его подчинённых. Единственное, он лично принёс ему мешок с письмами от солдат, оставленных в горных княжествах. Используя данный повод, стратег сообщил о намерении убыть через двое суток в царскую ставку в Мароканд, и, между прочим, поинтересовался необходимостью отвезти почту.

— Срочные письма уже отправили, — ответил Эвмен, — а другая корреспонденция подождёт его возвращения. Александр так распорядился. Да и ты знаешь, что сейчас доставка всей переписки разрешена только почтовыми гонцами.

Птолемей рассеянно пожал плечами, делая вид, что его предложение было всего лишь формальностью. Однако Эвмен почему-то хитро улыбнулся и уставился на стратега, явно ожидая от него ещё какой-то реакции. Птолемей попытался скрыть нарастающую тревогу, но предательский румянец на обветренных щеках всё испортил.

— Кстати, тебя дожидается письмо из Египта, — ещё шире улыбнулся архиграмм и вышел в соседнюю дверь, откуда спустя минуту вернулся со свитком.

— Держи, — протянул он пергамент, — письмо от Таис.

Радость от послания смешалась со страхом, что Эвмен уже знает его содержание. Тем не менее, совладав с собой, Птолемей взглянул в лицо собеседнику, пытаясь понять, что скрывается за его ехидной гримасой. Но умудрённый придворными интригами вельможа, бессовестно смотрел в глаза, и в них можно было прочесть всё что угодно.

— Не переживай, — как-то странно доверительно вдруг произнёс Эвмен, — его никто не читал. Оно написано на египетском, а единственного знатока, своего друга Воруша — ты забрал, — и хитрая улыбка вновь пробежал по его физиономии. — Кстати, где он? Готов его взять себе заместителем… если, конечно, ты согласишься.

— Он возглавил часть экспедиционного отряда, который вернётся позже, — максимально непринуждённо ответил Птолемей и, чуть повысив голос, тут же продолжил: — Разве Александр распоряжался перлюстрировать личную почту своих ближайших друзей?

— Ни в коем случае! — театрально воскликнул Эвмен. — Почту, что привозят гонцы — нет. Её надлежит передавать царю, а он уже сам вручает её своим сподвижникам. Но данное послание Таис решила направить в обход царской почты, что, как ты знаешь — запрещено. Оно совсем случайно попало в канцелярию, и, как ты видишь, на нём не указан получатель. Его знал курьер. Он, кстати, даже под пытками отказался выдать имя адресата… не знаю, к чему такая секретность? — архиграмм наигранно задумчиво потупил взор и, скрестив руки за спиной, отошёл к противоположной стене.

Свиток действительно был без каких-то надписей на внешней стороне. Печать Таис, тоже была цела, по крайней мере, на первый взгляд. Но если письмо не смогли прочесть, как Эвмен узнал, кому оно предназначалось?

— А почему ты тогда решил, что послание предназначено мне? — интуитивно ощутив в своих же словах угрозу, спросил стратег, и тут же пожалел об этом.

Собеседник засмеялся так громко, что его гогот, вероятно, был слышен даже на улице. По крайней мере индюки, пережидающие жару в тени от канцелярского шатра, словно разделяя человеческий смех, дружно закричали от резкого звука.

— Ну а кому ещё, кроме тебя, могла писать твоя жена Таис? — чуть успокоившись, ответил хитрый лис. — Александр объявил вас таковыми год назад. Конечно, может быть, посланье адресовано ему, но в этом случае она могла его отправить официально с красной печатью. Да и египетским письмом владеешь только ты. Ну и… зная Таис, я отвергаю все иные варианты, — теперь уже открыто и по-доброму он улыбнулся, после чего подошёл почти вплотную и тихо произнёс: — Ты можешь прочитать его при мне. Но отставишь свиток здесь, мы опечатаем его, и он, как и положено, будет дожидаться Александра.

Птолемей лихорадочно думал, как отреагировать на такой поворот и не позволить затянуть себя в какую-то авантюру.

— Сейчас никто нас не слышит. Я надеюсь, ты оценишь мою услугу, — глядя в глаза, прошептал Эвмен, — решай только быстрее, или верни письмо сразу.

Стратег внимательно изучил свиток. Сомнений в принадлежности печати у него не возникло, и он аккуратно поддел её. Письмо было написано на одном листе, в первой части которого, Таис сообщала о рождении сына, названого ею Леонтиском. Осознав новость, Птолемей не смог скрыть эмоций и, широко улыбаясь, посмотрел на Эвмена, который стоял напротив и внимательно наблюдал за ним.

— У меня родился сын, — взволнованно произнёс стратег и продолжи чтение.

Далее, без какого-либо логического перехода, следовал триязычный текст по аналогии с таковым из прошлого письма, где использовалось египетское, греческое и арамейское письмо: «…известный тебе оракул из египетской пустыни и священники с берегов Мёртвого моря — их волю исполняет властитель. Предать забвению Книгу имеют они целью, а все трое её хранителей, должны исчезнуть. Прости меня, но одного из них, кого ты сам поймёшь, я вывезла из города в то наше утро. Он-то, и поведал мне это. Ты должен знать, что незадолго до окончания одной Эры после ухода „З.“, род спасённого мною хранителя должен сродниться с родом Мельхиора. Их дитя узнает последнего — третьего Пророка, по приходе которого, всё и свершиться!».

В конце, как ни в чём не бывало, девушка продолжила лирическое повествование о своём житии-бытии в Александрии Египетской. «Жду возвращения с победой и с щитом в руках! Будь верен своему слову и нашей любви. Твоя Таис».

Птолемей закончил чтение, но взгляд от пергамента не отрывал: он пытался настроить себя на беспечный лад, дабы своим выражением лица убедить Эвмена в абсолютно обыденном содержании письма. «Таис спасла Валтасара, а я накануне отправил Александру донесение с местом его нахождения. Правильно ли я поступил?» — сомнение отразилось болью в ладони.

— Эвмен, у тебя есть вино? — в конце концов стратег поднял взгляд и расплылся в улыбке. — Я отец, и это нужно отметить! Кстати, надеюсь курьера, принёсшего столь радостную весть, не запытали до смерти? Адреса-то известен, а такие стойкие воины очень полезны на курьерской службе.

— Трудится в конюшнях. Ожидает своей участи на правах раба.

— Не губи его, а лучше забери себе. Мало кто в ойкумене знает о запрете переписки со своими родственниками в армии, минуя царскую почту. А Таис, та вообще по воле Александра живёт в Египте. У нас здесь нет оттуда даже носильщиков, вот она и отправила письмо так, как смогла. Да и ты знаешь её прежнее ремесло, не терпящее болтливости. Она всегда очень трепетно относилась к сокрытию всего, что её приходилась слышать или видеть. Поэтому и пишет по привычке так ухищряясь, — он протянул свиток: — Кроме того, что касается исключительно мужа и жены, здесь ничего иного нет. Но в любом случае за то, что не заставил меня ждать прибытия Александра — я твой должник. Опечатывай письмо и неси вино!

В день осеннего равноденствия Птолемей прибыл в царскую ставку — город Наутак, что находился в трёхстах стадиях южнее Мароканд. Всю дорогу он напряжённо размышлял, как не позволить Александру ознакомиться с хранящейся в Бактрах реляцией о результатах дознания и письмом от Таис. Или же, в случае если это произойдёт, как дезавуировать в глазах царя их содержание. То ли он сам себя убедил, то ли реальность действительно была таковой, но угроза теперь им воспринималась более актуальной, нежели внимание к его персоне со стороны проклятого акинака. Впрочем, о том, что осеннее равноденствие настало, напомнил именно он. Это произошло ещё до встречи с царём, в палатке у командира царской конной агемы Клита Чёрного. Сподвижник и один из ближайших друзей Александра искренне обрадовался прибытию товарища. Сославшись на отсутствие правителя, который с его слов: «Надел персидские шаровары и поехал к какому-то местному вельможе за любимым лакомством — очередной порцией лести», Клит предложил пока пообедать. Стратега несколько смутило столь грубое высказывание. Иларх элитных царских гетайр и прежде не отличался сдержанностью, однако никогда не позволял себе подобной вольности суждений.

— Не забудь о проскинезе, когда Александр снизойдёт назначить тебе аудиенцию, — злорадно захохотал Клит, заметив смущение в глазах своего товарища. — Да-да! Именно проскинезе — коленопреклонения сейчас он требует при встрече. Ты слишком редко присутствуешь с ним рядом, поэтому не пугайся, теперь для нас он не первый среди равных, а властелин Азии, — последние слова прозвучали с явным сарказмом. — Сегодня Александр закатывает очередной пир. Посмотришь на то омерзение, в которое превратились добрые эллинское сиситии.

Птолемей, конечно, видел и раньше царские замашки, но столь деспотичных ритуалов Александр никогда не пытался насаждать. Здесь, на востоке, чинопочитание и лизоблюдство процветало как негативный побочный эффект от восприятия власти, данной самим богом. Но для эллинов власть приходит по праву крови, и то, если ты готов её отстаивать с оружием в руках. Ввиду чего, представить, как эллин будет падать ниц в ноги царю, а тот в ответ потом его одаривает поцелуем — просто невозможно.

— И что… ты тоже так поступаешь? — не веря ушам произнёс стратег.

В свойственной себе манере Клит громогласно расхохотался вновь и задрал хитон, оголив торс, испещрённый отметинами от встреч с мечом и стрелами:

— Не оскорбляй меня, мой друг. Я упаду на колени лишь перед тем, как лечь замертво, или целуя в лоб своих внуков… ну или собирая местную землянику. Кстати, на, попробуй, лично ползал по траве сегодня утро, — широко улыбаясь, он протянул чашку, — это то немногое, что меня восхищает в здешних проклятых богами землях. А проскиназе, Александр требует уже от всех. Благо хватает ума не от ближайших сподвижников и илархов гетайр, набранных в Македонии и других греческих землях. Но уверяю: не станет таких, как ты и я — лизать себе пятки он заставит и эллинов.

Если бы стратег не был давно знаком с командиром царской гвардии, в которую входили лучшее гетайры — элита элит, чьё место в боевых порядках всегда было справа от царя, то рассуждения его он бы воспринял как измену. Но Клит Чёрный славился своей прямотой и честностью, за что, вкупе с бесшабашной смелостью и яростью в бою, его многие боялись, а равные по храбрости и мужеству — искренне уважали. Из последних был и Птолемей. Немало видел он людей, все мысли которых выражались языком столь часто, что внешне, эти якобы правдорубы и бесхитростные простаки, казались смельчаками. Но говорить, всё, что думаешь, совсем не то же самое, что говорить осознанно и прежде хорошо подумав. У первых, связь между мыслю и словами напрямую, у вторых — меж них присутствует прокладка в виде интеллекта. Бесстрашно говорить лишь то, что думаешь на самом деле, заведомо осознавая тяжесть от последствий — вот истинная смелость и простата. А не задумываясь выгружать наружу всё содержимое головы — это не смелость, это глупость, и не простота, а примитивность. Клит Чёрный был умён, поэтому слова его всегда воспринимались серьёзно, они имели вес, и Александр прислушивался к другу. Тем более, не раз тот спасал главнокомандующего от неминуемой гибели. В битве при Гранике он буквально успел отрубить руку, уже опускавшую персидский шамир на голову царя.

— Кстати, месяц как я им назначен сатрапом Согдианы. Знаешь почему? — глаза Клита заблестели и в уголках рта возникла презрительная усмешка. — Чтобы избавиться и не слышать больше правды о себе. Через неделю он вознамерился пойти на завоевание Индии, оставив меня на этих задворках. Попутно планирует разгромить крепость у Согдийской скалы, о которой узнал из твоего письма. Царь одержим идеей уничтожить какие-то свитки, что хранит там безумный старик из Персеполя. Ты должен его помнить. Из-за него, тогда после пожара, устроили облаву по всему городу. Оказывается, он выжил и теперь в Согдиане, в крепости Узундара, прячет письмена, из-за которых и был весь сыр-бор с его розыском.

В это момент-то, акинак и напомнил о роковой дате, нестерпимой болью пронзив ладонь. То ли от неё, то ли от шокирующей информации, что царь прознал о втором экземпляре Авесты, ноги стали ватными, и Птолемей осел на пол. Держась левой рукой за кисть правой, он уставился на багровый вздувшийся шрам поперёк ладони.

Клит не видел этого, он отвернулся к столу и наливал в кружки вино, продолжая говорить:

— Что за очередное безумие он затеял?! Никто не понимает его действий и планов. Вокруг него теперь вьются толпы гадателей и самозванных оракулов. Их советы стали важнее мнения ближайших соратников.

Новый сатрап Согдианы повернулся и протянул кружку товарищу, который уже успел подняться и сесть на лавку.

— Поздравь меня. Я стал отцом, — не в тему, безжизненно вымолвил стратег, совсем не отдавая себе отчёта, как он сможет объяснить свою осведомлённость о рождении сына.

— Ха! Птолемей, тогда пора нам пир начать прямо сейчас! — загоготал товарищ.

Долго праздновать им не пришлось. Приехал царь, да и веселиться у стратега не получалось: полный раздрай в мыслях и дурнота в теле.

Как и описывал Клит, Александр действительно носил персидские шаровары, да и ещё нелепый цветастый тюрбан. Тем не менее он искренне обрадовался прибытию своего друга и по-простецки обнял его, нисколько не демонстрируя высокомерия.

— Как видишь, Птолемей, я следую твоему совету стать персом больше, чем сами персы! — Александр засмеялся, снимая тюрбан и неряшливо отбрасывая его в сторону. — Не всем, правда, по душе, но теперь, когда ты рядом, меня это меньше всего волнует. Садись, рассказывай!

Пир, формально посвящённый празднику бога Диониса, действительно устроили грандиозный, и совсем непохожий на виданные стратегом прежде. Но на самом деле причина празднества была иная: неделю назад скифы привезли голову Спитамента, у которых он решил спрятаться. Почти сразу интенсивность боевых действий пошла на убыль и на сторону македонцев массово начали переходить мятежные войска. Также на конец месяца наметили выход армии в сторону Окса, дабы успеть до зимы преодолеть Гиндукуш и достичь Александрии Кавказкой, откуда уже весной двинуть вдоль реки Кабул к Хинду.

— Ты уверен, Александр, что уже целесообразно выдвигать армию за Окс? — издалека начал Птолемей, удивлённо наблюдая за пёстрыми одеждами местных вельмож и почти не видя серых хитонов македонских стратегов и командиров.

Обильно подогретые вином, присутствующие то и дело произносили в честь Александра хвалебные тосты, каждый из которых отзывался возгласами дружного одобрения гостей. Царь в ответ еле кивал, лишь одним ухом слушая сидящего рядом стратега.

— Конечно. Согдиана почти усмирена, — лениво вымолвил правитель. — Взгляни на всех этих князьков, вельмож и чинуш местных сатрапий. Они готовы ползать предо мной на коленях, а ещё недавно пытались напыщенно изображать свою значимость. Я оставлю здесь гарнизон, а на пути к Оксу мы раздавим последнее осиное гнездо в крепости Узундара. Там укрылись самые непримиримые, во главе с Аримазом — это новый лидер бунтарей.

Дождавшись, когда очередной выступающий, из числа сопровождающих армию греческих поэтов-историков-летописцев, закончил свою подобострастную речь, и в центр вышли танцовщицы, стратег повернулся к собеседнику:

— Узундара, непростая крепость, — вымолвил он.

Александр серьёзно посмотрел ему в глаза:

— Я знаю. Но, скажи мне… как ты узнал, что Валтасар спасся и находится именно там? Твоя весть оказалась как нельзя кстати.

Птолемей сослался на рассказ наместника княжества Вайхун, естественно, не упоминая о Мельхиоре. И чтобы стразу отвлечь царя от опасной темы, тут же продолжил:

— Я не это имел в виду. Она не простая с точки зрения штурма. Крепость находится на отвесной скале высотой с десяток стадий. Там укрывается не менее десяти тысяч воинов, у которых имеется запас провианта почти на два года осады. Штурмом взять её крайне сложно, а если начать блокаду, то потребуется вся наша армия. Но делать это зимой и в горах — самоубийство. У вражеского гарнизона будет вдоволь воды, а нам придётся жить на холоде среди голых камней. Не лучше ли покончить с ней весной? Кроме того, со дня на день начнутся осенние дожди, Окс опять вздуется, и переправа, как и позапрошлой весной, станет проблематичной. Да и само передвижение в обводнённых горах будет опасным. Поверь мне, камнепады и сели могут сорвать любые планы.

Александр осоловело улыбался, наблюдая, как юные смуглянки томно дышат, двигаясь перед ним в страстном танце.

— Оракулы говорят, нам благоволит осень для этого дела… — ответил царь и резко повернулся к стратегу: — Ты почему такой красный, Птолемей? Не заболел-ли? Или страх перед врагом тебя обуял? Или…

Стратег поставил свой кубок на стол и спокойно посмотрел в глаза царю и другу. Затем молча продемонстрировал ладонь, воспалённая кровавая рана на которой, сама собой отвечала на вопрос. Царь мельком взглянул и тут же уставился на соратника вновь. Напряжённая пауза длилась словно вечность.

— Что происходит с тобой, Александр? — нарушил её Птолемей. — Советуя стать персом, я имел в виду уважать их культуру, обычаи и религию. Разве ты не видишь, что не персы тебя своим не считают: они чувствуют фальшь, не свои…

— Что, свои? — жёсткий взгляд Александра вот-вот готов был пронзить собеседника насквозь.

— А ты посмотри вокруг. Где они? Почему рядом с тобой юноши и прекрасноликие девы? Да, здесь Гефесстион, я рядом, вон Кратер и Пердика, вон сидит Клит Чёрный, вон Лисмах. А где гипархи, где славные илархи бесстрашных гетайр, где остальные командиры? Они вон там, за толпой в этих цветастых тюрбанах и шитых золотом халатах, они на задворках. Ты думаешь, все эти бородатые лизоблюды пойдут за тебя умирать? Ты мой царь, мой друг и брат. За любого, кто обладает хоть одним из этих качеств, я готов отдать жизнь. А ты объединил их все! Вон Пердика — твой молочный брат. Его сестра вскормила тебя в детстве своим молоком. А Клит? Не он ли дрался с тобой рядом, защищая спину, свою грудь подставляя под удары и стрелы, что предназначались тебе? А Гефесстион? Он любит тебя больше, чем друга, больше своей жизни.

Александр, не моргая смотрел на соратника, постепенно покрываясь красными пятнами.

— Никто и никогда не мог упрекнуть меня в трусости, — не сдерживая отчаяния прохрипел Птолемей, — и слышать это от тебя, невыносимо. Мы все готовы идти за тобой хоть на край света, а ты помни: мы эллины, мы рождены таковыми, и это неизменная данность. Мы не можем стать персами, как и они, греками. Родина у нас — одна, как мать и отец. Изменить это, невозможно! И ты эллин, и родина твоя, там — в Македонии. А здесь, завоёванные нами земли. Если хочешь их всех удержать в своей власти, ты должен для них стать своим. Но своим эллином. Понимаешь? Великим, просвещённым и мудрым эллинском царём. Меняя одежды и потворствуя восточному лицемерию, ничего не добьёшься. Их не сделаешь так преданными. Они видят и чувствуют бутафорию, поэтому будут тебе льстиво падать в ноги, но всегда держать в рукаве кинжал. Потому что они боятся твоей силы… но чтоб стать истинным правителем народа — этого недостаточно. Нужно уважение, а оно заслуживается мудростью.

Постепенно краска сошла с лица Александра. Он молча повернулся в зал, где в самом центре какой-то придворный поэт читал стих о победах Александра, возвышая их в сравнении с завоеваниями его отца — Филиппа.

— Прости меня, Птолемей, — успокоившись произнёс царь, — я не сомневаюсь в твоей храбрости и преданности. И доводы про крепость и погоду мне известны. Однако с вражеским гнездом сопротивленья необходимо покончить немедля, пока все ценности оттуда не перевезли ещё куда-нибудь. Авеста, её второй экземпляр хранится там. Великие мудрецы пророчат успех в Индии и полную победу над всей Азией, если только мы сможем уничтожить священную Книгу персов. Ты знал, что есть второй экземпляр?

Оба смотрели друг на друга, не слыша вокруг происходящего. А в зале тем временем началось что-то странное: разгневанный Клит Чёрный направлялся к царскому столу, при этом Гефесстион и Лисмах, пытались удержать его.

— Ты почему молчишь, Александр?! — как гром, раздался басовитый выкрик Клита, всё же вырвавшегося из рук соратников. — Или считаешь тоже, что твой отец годится сыну лишь в подмётки?

Царь вновь покрылся пятнами и встал из-за стола. Куда-то сразу делись танцовщицы и прежний оратор. Музыка стихла. Гости из числа персов, как чуткие собаки, тут же уловили смену настроения хозяина и в ужасе потянулись вдоль стен на выход.

— Что ты такое говоришь, Клит? — гневно прошипел царь. — Перебрал с вином? Так иди, проспись!

— Ах да, — не унимался военачальник, действительно не очень уверенно стоя на ногах, — царь Филипп же не твой отец. Ты же сын бога… тебя зачал какой-то египетский Амон-Ра!

Всеми узнаваемый гогот заполнил помещение. Товарищи бросились успокаивать сподвижника, но он вырвался вновь:

— Как ты смеешь очернять память о своём отце, нашем прежнем царе?! Почему ты не остановил чтецов, когда они во всеуслышание приписывают тебе победы других?

— Что ты несёшь?! — заорал обезумевший от гнева Александр и кинул в друга яблоком. — Уведите его, пока я не заткнул ему глотку ударом меча!

Птолемей перепрыгнул через стол и встал перед Клитом. Тот, не оттолкнул товарища, но глядя через его плечо, крикнул в ответ:

— И это в благодарность за то, что при Гранике, я, почти умирая, спас тебя от неминуемой гибели? Твой друг стал отцом…

Стратег резко обхватил Клита за грудь и развернул в сторону выхода.

— …а ты час уже слушаешь эту мерзкую ложь и до сих пор не произнёс тост за его…

Птолемей, уже не стесняясь применять силу, всем телом напёр на товарища и вывел его из зала. Там передал командира под контроль подоспевшего Лисмаха, а сам быстро вернулся. Он только подошёл к столу, где взволнованный Гефестион и Пердика пытались успокоить взбесившегося царя. Тот, вроде уже сел, но сжатые в кулак руки тряслись и лицо было по-прежнему багровым.

— Как ложен суд толпы! Когда трофей у эллинов победный ставит войско, — внезапно все услышали опять знакомый бас, читающий стих Еврипида: Клит вернулся в зал, войдя туда через другую дверь.

— Между врагов лежащих, то не те прославлены, которые трудились, а вождь один себе хвалу берёт…

Царь подскочил с места, выхватил у стражника сарису и метнул её в друга.

Клит умер сразу. Пир закончился. Царь, обезумив от случившегося, чуть не перерезал себе горло тем же орудием: Птолемей успел отнять копьё. Так, согласно авестийскому летоисчислению, закончился 11582-й день осеннего равноденствия, и его стратегу удалось пережить: по гибели своего друга, царь объявил траур, впал в депрессию, ну а потом, начались дожди и двигаться на Окс, стало действительно уже очень поздно. Осаду крепости Узундара перенесли на следующую весну.

Глава 2

1983 год.

Всего через пятнадцать минут после взлёта вертолёт уже поднимал пыль на посадочной площадке тринадцатой заставы. Ещё до вылета все трое участников встречи с душманским полевым командиром обговорили общую версию случившегося, чтобы в ходе служебного разбирательства (которое неминуемо назначат в связи с произошедшим ЧП), давать одинаковые объяснения по факту гибели афганца и получении двум разведчиками осколочных ранений. Единодушно договорились исключить упоминание о способе убийства Наби, признав, что применение офицером холодного оружия, тем более какого-то древнего кинжала, будет выглядеть весьма экзотичным, да и породит массу дополнительных вопросов: почему капитан Мухробов оказался на сопредельной территории, и тем более — почему невооружённым; как он такой больной, вообще умудрился справиться с бандитом в рукопашной схватке; почему не была организована охрана и гадёныша не успели нейтрализовать более приемлемыми и традиционными средствами. Немного обсудив варианты, Миша выстрелил в ногу труппа из кузнецовского ТТ-шника, так сказать, чтобы эмпирически запечатлеть «как всё и было». В остальном придумывать нечего не стали — оставили, как и есть: Кузнецов спросил душмана о двух без вести пропавших советских женщинах, тот, внезапно занервничал и бросил гранату, невесть откуда у него оказавшуюся. Договорной главарь всегда приходил безоружным, а тут, у шайтана оказалась РГД-ха. Он же не был агентом. За так называемую гуманитарную помощь, он просто соблюдал на своей территории нейтралитет. Поэтому Наби не позволял себя обыскивать: гордый пуштун, с самомнением вершителя человеческих судеб и наместника Аллаха в отдельно взятом горном ущелье, считал, что это он оказывает шурави неоценимую услугу, хотя и боялся их до дрожи. Разведка оберегла его самолюбие, ограничиваясь обещанием главаря не иметь при себе оружия, и, фактическим взятием в заложники его семьи на время встреч. А на это раз… ну, как говорится, «накладочка вышла».

Уже в полёте, когда шум двигателей обеспечивал возможность безопасно переговорить тет-а-тет, Сергей наклонился к уху Миши и ответил на его вопрос, заданный перед самым взлётом:

— Ссылайся на мой приказ, основанный на следующем: твой сменщик на ишкашимской комендатуре нарыл информацию, что в Зонге, оказывается, ещё два месяца назад, пропали без вести две женщины, о чём ни в милицию, ни пограничникам, родственники не сообщили. Твой косяк. Ты не знал ничего, а он уже смог всю обстановку вскрыть. В кишлаке, за три дня, в каждом доме чай-пай и что покрепче умудрился попить и позавчера действительно доложил мне об этом факте. Молодец! — Кузнецов посмотрел на бледного капитана и, вспомнив, что проводить с ним воспитательную работу уже нет смысла, продолжил без морализаторства: — Так вот, вчера ночью, стало известно о причастности к исчезновению советских граждан, нашего объекта — суки этой, Наби Фаруха. Учитывая, что в ходе расследования дела о незаконном пересечении границы братом пропавших женщин, их семью детально изучал именно ты, я и приказал тебя привлечь к предстоящей работе с козлиной. Ну а дальше, ты всё знаешь.

— Ну а..? — Мухробов закатил глаза, взглядом указав на серый вертолётный потолок.

Полковник тоже взглянул вверх. Задумчиво сморщился:

— То, что Наби, конечно, узнал тебя, и решив, вероятно, что твоё появление на встрече и заданный ему вопрос — это не случайность… что именно совокупность данных факторов сподвигла его к решению грохнуть всех нас скопом… — в этот момент двигатели сбросили газ, шум ослаб и вертолёт пошёл на посадку. Кузнецов понизил голос и, почти касаясь уха собеседника губами, закончил: — Ему скажешь, что я точно ничего такого заметить не успел. И вообще — ничего не понял. Ну а ты, сообразив, что в любой момент тайная связь с Наби может вскрыться, сразу же завалил его, как только он дёрнулся. Правда, тот перепугался ещё больше, и в попытке взорвать нас — тебя опередил, — капитан посмотрел на начальника, тот утвердительно кивнул: — Да. Так и говори. И сам останешься пока в безопасности, и он будет заинтересован формально провести разбирательство, чтобы самому на себя не выйти, — Кузнецов улыбнулся: — Да не ссы ты, Миша. Поздно ляжки греть, всё уже случилось. Сейчас главное, полночь пережить, а там… будем действовать по обстоятельствам. Придерживайся определённой линии поведения, а я свои обещания сдержу. Не переживай.

Как нельзя кстати, Макс Колесников находился на заставе. Вместо определённых ему трёх дней, он задержался в Зонге на пять: за пару суток с бойцами поправили баню Карима, а за оставшееся время, в ожидании обратного транспорта, вместе с соседями помог сёстрам подготовить дом к зиме. Услышав гул идущего из-за речки вертолёта, он мигом попрощался с Аишей и Гульнарой, и, прыгнув в уазик, радостно помчался на заставу, надеясь улететь в Хорог с нечаянной оказией. Когда из чрева вертолёта выпрыгнул солдат, и как девушке, подал руку полковнику Кузнецову, который, отключив зад, еле-еле спустился с траппа, капитан обрадовался ещё больше: старший на борту его начальник, значит, шансы улететь взлетают до максимальных. Но буквально первый же взгляд полковника в его сторону и прорвавшиеся через шум мотора: «Макс, как хорошо, что ты ещё не убыл!», сразу зародили в душе молодого офицера сомнение в скором возвращении в отряд. И предчувствие его не обмануло.

— Бери манатки, давай на заставу — есть дело. И расскажешь всё, — с этой второй фразой полковник сунул капитану свой вещмешок с автоматом, и кратко проинструктировав Рашида, поковылял в сопровождении начальника заставы в сторону расположения подразделения.

Вертолёт натужно взвыл двигателями и, подняв тучу пыли, повёз раненных в санчасть, окончательно разрушая Максимовы надежды.

Для помощи в работе с Богачом, который предстоящей ночью должен прибыть на встречу, Кузнецов планировал использовать бывалого капитана. Однако парень выбыл из строя, и Сергей уже подумывал привлечь для этого Рашида. Но последний не являлся посвящённым в «археологическую тайну» руин крепости Каахка и расширять круг осведомлённых лиц, он не хотел. Поэтому увидев ещё в иллюминатор второго «археолога-любителя» капитана Колесникова, начальник разведки так обрадовался нечаянному решению возникшей проблемы.

Кроме того, в связи со смертью Наби Фаруха сама собой отпала и необходимость выдумывать что-то для обоснования своей задержки на участке, а также оставления ещё на сутки открытыми походов к границе со стороны Афгана. Ведь теперь следовало убедиться, что тело главаря нашли его подручные, а для этого, в районе не должно быть советских подразделений. Более того, найти погибшего им нужно очень быстро, дабы животные не успели растаскать трупп и уничтожить сфальсифицированные улики кровной мести: допустить даже намёк на возможную причастность шурави к гибели полевого командира — являлось недопустимым.

Доложив начальнику отряда результаты «провальной» встречи, Кузнецов задумчиво уставился в окно заставкой канцелярии, за которым вдалеке виднелась часть крепостной горы. На этот раз он уже не испытывал ощущений какой-то предопределённости происходящего. То, что обстоятельства словно ждали устранения душманского главаря, чтобы потом столь удачно сложиться для приёма Богача — Сергей воспринял теперь как закономерность. Он достал акинак, прикоснулся лезвием к раненой ладони. Саркастически хмыкнул:

— Самое интересное, что и моё предстоящее нахождение сегодня ночью на крепостной горе — теперь не моя инициатива, а приказ генерала Абдусаламова. С неё, как оказывается, единственно, откуда с нашей территории просматривается в оптику мост через афганскую речку Казидех, у которого бросили трупп Наби, — он повертел кинжал в руке, и заметив на клинке тёмные разводы от запёкшейся крови, достал кусок бинта: — Так прям и сказал Славину: «Кузнецову немедленно и лично организовать офицерское наблюдение на вершине, и убедиться, что басмачи нашли тело своего баши», — Сергей тщательно протёр лезвие, бросил тряпку в урну и подняв блестящей акинак на уровень глаз, злорадно улыбнулся: — Ну… ты рад? Всё идёт по твоему плану?

Вместо ответа послышался стук в дверь. В канцелярию вошёл начальник заставы. Полковник разъяснил ему, что в связи с выставлением на крепостной горе наблюдения за сопредельной территорией силами разведотдела, пограничные наряды, прикрывающие границу на подступах к ней, с этого вечера следует убрать. Начальник принял к исполнению и дополнительно сообщил, что по приказу полковника Славина, завтра с утра, он, как офицер связи пограничного комиссара на местном участке границы (комиссар — официальный представитель СССР, уполномоченный для взаимодействия с приграничными властями. Дипломатическая должность, также исполняемая начальником отряда), убудет на встречу со старейшинами афганского кишлака Лангар. Накануне, там на нашей мине опять подорвалась корова. Ещё год назад пограничники минировали подход к одной из своих позиций. Летом пост убрали и мины сняли. Но, вероятно, часть их, с талыми водами стащило со склона на пастбище, и теперь уже погибло второе животное. Нужно выслушать афганцев и замять ситуацию, как и в прошлый раз, компенсировав ущерб керосином и продуктами. Встреча будет проходить на афганском берегу Пянджа, куда начальник заставы с охранением переправится на БТРе. Кузнецов проинструктировал офицера по мерам безопасности, особенно касаемо подготовки машины к форсированию водной преграды и организации надёжного огневого контроля района встречи.

Ещё до заката Кузнецов с капитаном Колесниковым заняли уже знакомую им позицию в руинах. Рядом поставили небольшую палатку. На западном склоне горы разместили усиленный наряд, официально — с задачей вести наблюдение за прилегающей местностью, на самом деле — чтобы иметь рядом хоть какую-то подмогу на случай… на всякий случай, одним словом. Первым делом, пока не стемнело, Сергей направил подчинённого проверить тропу, ведущую к Пянджу, а сам прильнул к окуляру длиннофокусной оптической трубы. По бликам от закатного солнца почти сразу нашёл кусок блестящей ленточки Казидеха, видневшийся через просвет в зарослях зелёного кустарника. Проследил взором правее и в полукилометре заметил жёлтую полоску дороги, идущую перпендикулярно реке. Примерно рассчитал место их пересечения, где сразу увидел белый прямоугольник пикапа. Вероятно, машина стояла как раз у моста, который скрывали деревья. Такой автомобиль в округе́ был только у Наби, что свидетельствовало само за себя: его тело нашли, и на пикапе приехал кто-то из родственников или окружения.

Спустя некоторое время вернулся Колесников:

— Чисто. Сигналка одна старая валяется, но без растяжки, так что проход безопасный.

— Ну и славно. Взгляни-ка, по-моему, это белый пикап стоит, — полковник уступил место капитану возле трубы.

Тот прильнул к окуляру:

— Да. Похоже на Тойоту. Далековато правда… сумерки и марево ещё от земли… да, точно, пикап. Вроде подошёл кто-то… Ага, как минимум трое. Стоят у машины. А не, сели что ли. Во, всё, поехали.

Кузнецов посмотрел сам, но разглядеть что-то уже было невозможно. Отодвинулся от прибора и откинулся на глиняную стену:

— Что и следовало ожидать. Будем надеться, в смерти от штыка кровника, сомнений у них не возникнет. Расскажи теперь, как А… как девушки? Справляются одни? — скрывая волнение и не называя имени Аиши, поинтересовался Сергей.

— Девчонки — нормально. Да и без нас там помощников хватает. Соседи хорошие. Пока баню шаманили, к Аише постоянно люди приходили, приносили то кизяк, то в огороде что-то помогали, то глину месили для ремонта. Справятся. Хотя Аиша, конечно, странная девушка. На нас косо смотрели местные: мы же мужики, причём чужие иноверцы, и работаем в доме, где одни бабы мусульманские. Так она в первый же день халифа пригласила, и тот не задумываясь, нас благословил на ремонт в доме. Правда, только до заката, и то, во дворе неотлучно соседские тётки тёрлись, — Макс засмеялся: — Аиша сказала, в смысле написала: «Не переживайте, это что-то наподобие партийного контроля, чтобы потом на кишлачном парткоме мне на вид не поставили нарушение партийной дисциплины». Вот она, приколистка! Вообще… странная, конечно.

Кузнецов заулыбался, но капитан этого не видел — сумерки стремительно поглощали горы, и ночная темень наползала неумолимо. Откуда-то из-за реки послышался одинокий вой, затем ещё один, протяжный, и с тройным завыванием.

— Да. Оригинальная мадам, это уж точно, — по интонации Максим понял, что начальник произнёс фразу абсолютно серьёзно, без тени иронии. — Это его сигнал. — Сергей трижды моргнул фонарём в сторону границы. — Давай на позицию. Действуем, как обговорили. От реки их должно прийти трое. Сиди за бугром и не отсвечивай, чтобы ни звука! Наблюдай в ночник за подходом с границы. Если что пойдёт не так, с ними я справлюсь сам. Ну а ты будь на подхвате.

— Как же вы справитесь, с такой ушибленной ногой и рукой?

— Справлюсь, — как отрезал Кузнецов. — Да и не должен он импровизировать, нет резона вроде. Лишь бы на свой сигнал настоящих волков не привлёк, а то уж очень натурально подражает.

В этот момент из соседнего ущелья раздался действительно ответный вой, причём сразу из нескольких глоток. И как по команде, из-за хребта призывно для серых хищников взошла полная луна. Волшебный свет и леденящий душу вой залили всё вокруг.

Макс поёжился и рефлекторно положил палец на спусковой крючок автомата:

— Жуть какая. Настоящая волчья ночь. Я бы точно один сейчас никуда не попёрся.

В прибор ночного видения хорошо было видно, как через обмелевший по осени Пяндж на советский берег переправились две лодки. Осмотревшись и вытащив из воды переправочные средства, трое человек пошли в гору, а ещё трое, отошли по берегу метров сто по направлению к кишлаку, и спрятались там за камнями. «Только бы действительно волчары не затеяли охоту. Такого форс-мажора я не учитывал» — подумал Кузнецов, поддавшись испугу подчинённого и осматривая окрестности. Но кроме фигуры трёх человек, в молочной дымке окуляра ночника иных подвижных объектов не наблюдалось. То, что впереди шёл Богач, Сергей не сомневался: прихрамывание, хоть уже и не столь заметное, всё же выдавало недавнее ранение. Двое его сопровождающих значительно отставали, они тащили на плечах какой-то груз. Когда первой фигуре до вершины оставалось метров двадцать, Кузнецов направил в землю луч красного фонарика, обозначая своё место. В принципе, на такой дистанции в столь лунную ночь, его фигуру видно было уже и без подсветки, но, понимая, насколько неуютно себя чувствует сейчас пакистанец, Сергей решил так добавить ему уверенности, чтобы не ровён час, гость не вздумал позвать его, и тем более — по имени.

— Салом, Джабраил, — полушёпотом первым поздоровался разведчик, когда фигура гостя приблизилась на пару метров и стали различимы элементы одежды, — те двое, пусть остановятся и подождут на тропе. Только тихо.

— Здравствуй, Сергей. Да. Они знают. Пока не дам сигнал — не приблизятся.

— Иди за мной, — прошептал Кузнецов и направился в палатку.

Внутри, опустив полог, Сергей зажёг керосиновую лампу. Стало светло, и мужчины сев на землю несколько мгновений пристально смотрели друг на друга. Расстояние между ними оказалось очень небольшим (палатка была совсем маленькая) и, как всегда бывает с малознакомыми людьми, каждому требовалось время, чтобы свыкнуться с вынужденным нарушением границ личного пространства.

— Как нога? — прервал паузу и дружелюбно улыбнулся разведчик. — Добрался без приключений? Можешь говорить нормально: подбой у палатки войлочный, хорошо скрадывает речь.

— Почти. Небольшая заминка с проводником случилась. Какие-то разборки между местными племенами начались. Что-то не поделили, и мой человек пропал сегодня со связи. Не слышал, что произошло?

Сергей неопределённо поморщился:

— Слышал. Ничего нового. Говорят, одного из главарей настигла кровная месть.

— Дикари… — раздражённо произнёс Богач и уставился на пламя керосинки. — А нога, нормально, — как-то невпопад, спустя мгновение, ответил он на первый вопрос и почти сразу вернулся к уже затронутой теме: — Не знаешь, как имя главаря?

— Пока нет. Но думаю уже завтра об этом будут судачить на всех базарах афганского Бадахшана. Здесь такие новости разносятся как ветром — очень быстро.

Джабраил опять замолчал, явно озабоченный услышанным. Кузнецов наблюдал за ним, уже точно понимая: именно Наби Фарух организовывал проход через границу, а систему охраны в этом месте душману раскрыл капитан Мухробов, о чём он вчера и признался. Кроме того, Богач, по сути, подтвердил, что убитого главаря как минимум кинулись искать.

— Чего ты так переживаешь о нём? — еле заметно улыбнулся Сергей. — Сейчас убедишься в отсутствии здесь искомого схрона, и всё — необходимость в этом подручном отпадёт. Если, конечно, его роль заключалась лишь в организации переправы через кордон. Надеюсь, кроме поиска Авесты на территории СССР, иных интересов тайно пересекать нашу границу — у тебя нет?

— На этом участке — точно нет, — бесхитростно честно ответил Богач, что Сергей аж растерялся от подобной откровенности и наглости, немного даже его покорёжившей:

— На этом? Так у тебя есть переправы и на других?

— Сергей джан, не цепляйся к словам, — устало улыбнулся пакистанец. — Я доверяю тебе, потому и… Если здешний схрон пуст, то остаётся последний район, и он тоже на советской территории, в нескольких километрах от границы.

Опять повисла пауза. Джабраил пытался подбирать слова, и внутренняя борьба мотивов между необходимостью не сболтнуть лишнего, и потребностью в помощи советского офицера, явно отражалась в его лице.

— Кстати, упряжь-то, получил? Её доставили уже тебе? — раздёргивая внимание собеседника, поинтересовался Кузнецов, создавая таким образом условия для дальнейших оговорок и получения крупиц ценной информации.

— Всё хорошо. Помощник погибшего губернатора привёз… как и обещал, — он достал из кармана куртки квадратное фото, сделанное на Полароид: — Взгляни, как смотрится на арабском скакуне.

На карточке красовался гнедой жеребец. Знакомая упряжь и ярко-алая попона действительно выглядели богато и придавали лошади особо благородный вид. Сергей одобрительно кивнул, демонстрируя, что впечатлён.

— Между прочим, именно Мухамад Вакиль и познакомил меня с человеком, который помогал пройти границу, — собеседник спрятал фото. — А теперь оба мертвы. Странно всё это, — и подняв голову, взглянул на Сергея: — Ты прав. Для организации тайной переправы здесь, он теперь не нужен. Но он был необходим и для другого. Он знался с семьёй тех самых исмаилитов из рода Мельхиоров, живущих в Зонге, — пакистанец ткнул пальцем в сторону кишлака. — Помнишь, я рассказывал о них? Глава семьи Карим, четыре дочери и сын. Одна из дочерей по имени Аиша, с прозвищем Малинур. Да ты должен их знать, — Джебраил впервые за встречу открыто улыбнулся: — Его сына осудили за попытку незаконного пересечения границы, но неделю назад он умер при неясных обстоятельствах и тело доставили в Зонг вертолётом. Вряд ли обычный дехканин удосужился бы такой чести. Я думаю, он был агентом… КГБ или ГРУ… может быть даже твоим, — пакистанец произнёс последние слова абсолютно спокойно.

У Сергея от неожиданности спёрло дыхание, но он быстро нашёлся. Сделал беспечный вид и, контролируя свой взгляд, упёрся им в переносицу Богачу. Именно в переносицу, чтобы не смотреть в глаза и гарантированно не отвести своих, и в то же время, создать у собеседника иллюзию прямого и смелого взгляда в лицо:

— Опять убеждаюсь в твоей хорошей информированности. Единственно, с чего ты решил, что он сотрудничал с властью? Парня не успели даже осудить, он помер от обострения прободной язвы в нашей КПЗ. Два дня жаловался на боли, а бестолковые караульные ничего не предприняли. Хотя вполне могли бы спасти. При этом отец лично письмо начальнику отряда писал о проблемах со здоровьем у сына. Естественно, после такого, и вертолётом тело привезли, и более того, семье его теперь помогаем неофициально. Кому к шайтану, такой скандал нужен?

— Да? — наивно, и вроде искренне, улыбнулся Богач. — Ну, ты знаешь, люди разное болтают… Именно у погибшего сына был мотив кровной мести по отношению к моему человеку, — заканчивая фразу, уже сам Богач не выдержал и спрятал глаза в пол, а Кузнецова тут же озарило: «Точно! Тело Наби нашли ещё днём! И ты, сучёнышь, уже знаешь, и об этом, и про фото убиенных им сестёр Али, обнаруженное на трупе. Сейчас подельники дохлого Наби тебе помогли пройти к границе и переправиться через реку. И о причине убийств сестёр Али, ты тоже значит осведомлён. А может, это ты был инициатор их похищения и пыток? Поиграть решил со мной? Ну, давай — поиграем. Только не забывай, сейчас ты на моей территории. Смотри — не заиграйся…».

В этот момент у Кузнецова зашипела радиостанция:

— Могу говорить? — без каких-либо позывных раздался хрип Макса.

— Кратко. У меня всё норм, — Сергей не стал выходить из палатки — пакистанец точно не владел русским языком.

— Тоже норм. Единственное, трое, что у речки остались, как зашли за камни, так и не видно больше.

— Укрылись там, ждут возвращения. А что смущает?

— За камнями можно далеко пройти вдоль берега, чуть ли не до кишлака. Но лежат они почти у воды, не очень удобное укрытие — мокровато. Могли бы и поближе спрятаться, левее тоже каменюки есть, и ближе, и суше там.

Сергей чуть задумался, после ответил:

— Понято. Наблюдай. В темноте не разобрались может. Двое сопровождающих где? Что делают?

— Там же, у тропы сидят.

— Понял. На связи.

Богач посмотрел на Кузнецова:

— Всё нормально?

— Да. Нормально. И какой повод был мстить у сына? Кстати, может, ты скажешь, кто же этот твой загадочный человек? Всё равно, если он пал от кровника, то об этом скоро узнают все, — Сергей тихо засмеялся: — Тем более, если кровную месть свершил покойник, похороненный больше недели назад.

Богач тоже усмехнулся, но как-то сдержанно и напряжённо:

— Исмаилиты, потомки зловещих фанатиков Хасана ибн Сабаха. Тех самых ассасинов. Кто знает, на что они способны в руках советского КГБ или ГРУ?

— Джабраил, я о тебе был лучшего мнения, — опять похолодел Сергей, но через силу смог всё же засмеяться: — Какие к шайтану ассасины, в двадцатом веке. Того нарушителя дней десять, как похоронили, а твой человек исчез, как ты говоришь, только сегодня.

— Кроме отца и той самой Аиши, лица похороненного, никто больше не видел. Вопреки обычаям, они никому из посторонних не разрешили омыть тело родственника… Ну да ладно, действительно, какое это уже имеет значение, — он махнул рукой, демонстрируя нежелание дальше углубляться в затронутую тему. — Позволь пока не называть имени, может он жив и кровная месть, о которой ты говоришь, не имеет к нему никакого отношения. Да и о том, в чём причина его кровной вражды с семьёй Мельхиора, мне не известно. Знаю лишь сам факт.

— Ладно. Я не настаиваю, — примирительно улыбнулся Сергей, уже будучи уверенным, что Богач лжёт. — Тело нельзя было омывать, его же вскрывал патологоанатом. И так жара, хорошо, что решили вопрос с доставкой в тот же день. Ну ты прав, не вижу смысла терять время на обсуждение этой ерунды. Объясни мне лучше, что из того, что твой человек был… а может и есть, знакомый этой семьи?

— Я очень надеялся, что искомый клад находится здесь. Но с твоих слов, это ошибка. Мне уже известно, что с момента той засады, никаких грузов отсюда не вывозилось и никаких работ здесь не велось тоже. Значит, схрон действительно был пуст и требуется просто убедиться в его реальности, — пакистанец всем телом повернулся к собеседнику, демонстрируя, что сейчас скажет что-то очень важное. — Книга гарантированно находится в последнем, четвёртом схроне. Это небольшой район в нескольких километрах от границы. Вести в нём тайные поиски — проблематично. Мы… я, уверен, что точное место знает эта девчонка — Аиша. Она, именно она, осталась последним хранителем Авесты. Знания эти, ей передал учитель — Джаспер. Но! Даже если с ней и удастся как-то договориться, тайно извлечь Писание и вывезти его оттуда, мы не сможем. Рядом находится крупное подразделение пограничников, все подступы надёжно закрыты, а в Афганском прикордоне стоят советские гарнизоны. У нас есть план, и я надеюсь убедить тебя помочь в его исполнении. Ты получил неплохие деньги за упряжь, сейчас получишь ещё больше: три миллиона фунтов-стерлингов и английское подданство. Мне нужна твоя фотография и в течение двух месяцев вопрос с документами будет решён, — Богач достал из нагрудного кармана синюю книжку и деревянный штамп: — Это, на случай если вдруг придётся бежать раньше. Подлинный загранпаспорт гражданина Пакистана с австрийской визой. В него осталось лишь вклеить твоё фото, это не сложно сделать по образцу, — он продемонстрировал вложенный в документ листок. — Из Тегерана два раза в неделю летают рейсы в Вену. Австрия соблюдает нейтралитет и единственная страна Запада, через которую осуществляется авиасообщение с Ираном после исламской революции. Используя паспорт, ты без проблем сможешь вылететь в Европу. Из Кабула никуда не улетишь, а уходить через Исламабад небезопасно: стоит лишь открыть рот, как любой поймёт, что ты не пакистанец. Тебе самому лишь нужно добраться из Союза до афганского Файзабада — меньше сотни км, без проблем организуешь сам себе командировку в свой же гарнизон. Оттуда до Балха тебя доставит этот человек, — он протянул визитную карточку. — Ну а в Балхе всё решит новый губернатор провинции, покажешь мою визитку, — он протянул вторую карточку. — Помощник Мухамад Вакиля теперь руководит виалятом. Он даст сопровождающих и через Герат довезёт да самой Иранской границы. А там, официально въедешь в Иран, сядешь в автобус и уже из Тегерана первым рейсом в Вену, — он посмотрел в широко открытые от удивления глаза Кузнецова: — Везде и для всех ты пакистанец, мусульманин, поэтому… ну, не мне тебя учить конспирации.

Профессиональным умом Сергей понимал, что когда необходимо заставить человека принять экстремально неожиданное и крайне опасное решение, один из методов подразумевает высказать просьбу «об услуге» (без раскрытия подробностей), и, не дожидаясь включения критического мышления, сразу же вывалить на него массу деталей, касающихся обеспечения его благополучия и купирования возможных негативных последствий от согласия. Создав для объекта иллюзию, что все риски учтены, и, продемонстрировав деятельную заботу, удовлетворяется базовая потребность человека — потребность в безопасности. После этого ему психологически намного проще принять иные доводы для согласия. Подробности того, о чём его просят, уже не будут казаться безумием, а само предложение — неприемлемым. При условии, конечно, что психотип объекта просчитан и приведённое доводы для него окажутся чувствительными.

Кузнецов скептически сморщился. Богач вложил в паспорт обе визитки, чуть расширил горловину открытого вещмешка офицера, лежавшего рядом, и сунул туда документ. Книжица вошла наполовину — ей помешала рукоять акинака, вылезшая наружу.

— Дай мне… — лишь успел произнести офицер, когда пакистанец уже взялся за рукоять левой рукой и, отодвинув кинжал, запихнул паспорт до конца внутрь.

Сам не понимая почему, первым делом Сергей посмотрел на свои новые часы: 21:50.

— Этот паспорт, я отдаю прям сейчас, — произнёс Богач. — В знак моих открытых намерений и заботы о твоём благополучии даже после того, когда нужда в твоих услугах, отпадёт.

Вихрь эмоций завертелся внутри Кузнецова. Негодование и возмущение сменились страхом и растерянностью. Вновь накатило немотивированное отчаяние, ощущение предопределённости и какого-то бессилия что-либо изменить. Резко заныло вывихнутое плечо и отшибленное колено. В раненой ладони тут же проснулась уже забытая резь и пульсация, словно почти заживший порез, опять начал воспаляться. Усталость прошедшего дня накрыла тяжёлым покрывалом, и невыносимо захотелось лечь.

— Пойдём, мой осведомлённый друг, покажу, где был обрушений подвал, — без злобы, но с нотками лёгкой иронии и безысходного смирения с тем, что будет дальше, вымолвил Сергей. — Подышим заодно. А потом уже решим, кто, кому и какие услуги окажет.

— Не обижайся, Сергей. Ты профессионал, должен понимать, что информация ключ к успеху в любом деле.

Кузнецов промолчал и вышел из палатки. Показал небольшой котлован — всё, что осталось от подвала. После чего спрятался за огрызком когда-то мощной крепостной стены. Пакистанец вызвал по радиостанции своих сопровождающих, и они за десять минут геосонаром прошлись по площадке, после чего вернулись к тропе. Всё это время, Сергей наблюдал за ними в ночник и пытался успокоиться. Иррациональная реакция на то, что акинак «пометил» теперь и Джабраила, выбила его из колеи, а сама беседа и стресс от сегодняшних событий, добили окончательно: сообразить, как действовать дальше, у него уже не получалось. Чем Богач сейчас действительно интересен? Понятно, что он ключ к выяснению авторства второй схемы. Кроме того, он же, потенциально, невероятно ценный источник информации, и через него же, возможно решить ещё одну задачу: попытаться вывезти Карима на лечение в ФРГ. Пусть нелегально, но вывезти. То, что этим Сергей нарушит закон, уже было неважно. Главное — он искупает тяжкую вину перед своей совестью и перед Али; спасая деда — он спасает себя, и сомнений в этом, у него уже не было. Однако работа с Богачом пошла не по плану. Ведь ещё неозвученная просьба Джабраила была ясна как день: оказать содействие в проникновении на советскую территорию в районе Калай-Хумба, туда, где на второй схеме значится некий Карон. И пойти на это, уже точно перебор… из охотника, разведчик становится добычей. Вместо вербовки ценного агента он сам окажется негласным помощником врага. Тут же вспомнилась записка от файзобадского продавца чая, в который духанщик предупреждал о выбитой у него хадовцами клевете на Кузнецова. Тогда, в круговерти событий, тревожный сигнал выпал у него из зоны внимания, а сейчас, всплыл в голове, ещё больше сгущая мрачные краски. Но всё это не шло ни в какое сравнение с угрозой, нависшей над семьёй Аиши. Как он, дурак, не подумал, что, оставляя фото на теле душмана, сам навлёк на них беду? Теперь все они кровные враги для родственников убитого полевого командира из соседнего афганского кишлака Лангар. А Богач, как он собирается договариваться с Аишей, что он задумал? И для переправы Карима в Германию, получается, его использовать теперь нельзя…

— Зачем я оставил фото? — в ужасе пробубнил Сергей и тут же сам себе ответил: — Оно чётко гарантировало отвод подозрений от нас. Кроме того… мне показалось, это была воля акинака, — офицер сморщился от бессильной злобы: — Идиот! Ты просто двинулся умом со своим акинаком. Что теперь делать? Господи, помоги…

Как ни странно, вымолвив последнюю фразу, Кузнецов ничуть не смутился. Более того, внутри блеснула искра надежды на обратную связь: «А вдруг?», и в голову начала возвращаться трезвость мышления. Он пару раз медленно вдохнул-выдохнул, взглянул на огромный шар ярко-жёлтой луны, словно наколотый на вершину горного пика, посмотрел в сторону Богача, который ждал его у палатки, и достал радиостанцию:

— На приёме? Где эти двое?

— Спустились метров на пятьдесят и сидят на тропе.

— А те, что у реки?

— Не видно.

— Сейчас двое спустятся к лодке. Думаю, и те должны вылезти. Как всех пятерых увидишь — сразу сообщи.

— Понято.

Сергей вернулся к палатке. Сказал, чтобы Богач отправил сопровождающих к реке, а то в столь ясную погоду и при полной луне на голом склоне их в ночник видно за километр.

— Убедился? — продолжил разговор Кузнецов.

— Да. Это был третий схрон. Остался последний. Я надеюсь на твою помощь попасть в нужный район, он находится…

— Подожди, — перебил его офицер. — Не спеши. Я не хочу знать пока никаких деталей. Скажи лучше, а с чего ты взял, со своими концессионерами… так назову их, что вообще вся история с Авестой не выдумка и не очередная восточная легенда? Ну бред же! Две тысячи лет хранить какие-то тексты в глубокой тайне, передавать её из поколения в поколение. Ради чего такие сложности? Ну нереально же всё это? Какие-то пророчества… да и хрен с ним кто там первый законтачил с небесами и придумал всю эту теологическую беллетристику! Не, я понимаю историческую и научную ценность подобных сочинений, но твои объяснения в прошлый раз о том, зачем их прячут — ну неубедительны они! Бред, Джабраил. Такой же, как и сотни других легенд про Грааль, Ковчег Завета, Либерию Ивана Грозного, Александрийскую библиотеку, всякие копья, коими закололи Иисуса… нет этого всего. А если и есть, то никто их намеренно не прячет, ну а если и прячет даже, то явно не в силу их реальных, а не выдуманных, мистических свойств или каких-то невиданных знаний. Просто обладание такими артефактами придаёт человеку ощущение своей исключительности и богоизбранности, мол, у меня есть то, чего нет ни у кого, значит, я офигеть какой батур! Обычная человеческая гордыня и высокомерие, да ещё мистическое мышление, наделяющее всё несуществующими свойствами и сверхъестественными способностями. Ну а какое ощущение исключительности, может пересилить тривиальный меркантилизм и желание продать такие сокровища здесь, в этой дыре? Ты видел, как живут местные дехкане? Ты думаешь, что ни в одном из десятков поколений этих, так называемых хранителей, ни возникло желания элементарно продать артефакты и вылезти из вековой нищеты? Ты реально считаешь, что эта семья, где кроме престарелого отца, остались одни женщины… семья, у которой дома нет даже света, где мясо едят лишь по праздникам, они тысячелетия хранят что-то настолько ценное?! Ну чушь же!

Джабраил внимательно выслушал, и только открыл рот, как Сергей опять перебил его:

— И ещё хочешь меня втянуть в эту кладовую лихорадку! Да знаю я, что тебе от меня нужно. А ты в курсе, что с учётом твоей принадлежности к… мягко скажем — конкурирующей организации, за подобную услугу мне светит? В лучшем случае пятнадцать лет, но, как правило, своих у нас порют без жалости, поэтому — расстрел. И бегай не бегай по миру, рано или поздно, итог один — смерть под забором в своей же моче и рвоте.

— Сергей, — чуть повысив голос, пакистанцу всё же удалось остановить эмоциональную тираду собеседника, — я, не торгуя ослятиной! У меня серьёзный бизнес, и ты правильно понимаешь, что работаю я под не менее серьёзной крышей. Твоя безопасность в приоритете, а что касается наших устремлений, то они основанные на очень надёжном анализе и неопровержимых фактах. Мы нашли три из четырёх схронов. Причём в не менее экзотических местах, чем здешний. Заметь, мы не вели тотальных раскопок и масштабных археологических изысканий. Мы приходили в заданное место, и точно там, где искали, находили схрон, аналогичный по размерам и устройству предыдущему. Хотя бы это уже свидетельствует о серьёзности наших источников. Авеста однозначно существует. Я уже упоминал в прошлый раз о манускрипте, где Александру Македонскому доносят на его сподвижника — Птолемея, который за спиной царя разыскивал писание здесь же, в горах древней Бактрии. По заключению авторитетного эксперта, пергамент, текст на нём и его содержание, чернила — всё аутентично периоду третьего-четвёртого века до нашей эры. И это лишь один из многих исторических документов, что нам удалось изучить.

Кузнецов тоже знал об экспертизе. Фотокопии двух листов на английском языке, снятые с подлинников из папки Вахида, как раз и были переводом доноса на имя македонского царя и заключением упомянутого эксперта.

— Поверь мне, она лежит в схроне, найти который, я и прошу тебя помочь.

— Хорошо, допустим. А какой помощи ты ждёшь от этой девушки… Ариши, или как её, Аниты? То есть, тыщу лет они самозабвенно охраняли тайну, а тебе она — раз, и всё рассказала? — незаметно Кузнецов вывел разговор в нужное ему русло.

— Аиша, — поправил его Богач и улыбнулся. — Уверен, я смогу с ней заключить выгодную сделку. Уже к утру у меня будет для неё предложение, от которого очень трудно отказаться. Мой человек из местного племени пытался тоже договориться с семьёй, но только всё испортил. На этот раз я займусь этим лично.

— Моя помощь не потребуется? — наигранно усмехнулся Сергей и напрягся, желая только одного: услышать, что потребуется.

— Нет. Не хочу тебя подвергать риску.

В повисшей тишине раздался зумер. Богач достал из-за пазухи компактную радиостанцию — зависть и вожделенный трофей для советских военных, который американцы поставляли афганским моджахедам. Сергей невольно кинул взгляд на свою Р-392, в четыре раза большую, тяжёлую, и несравнимо менее надёжную. В сумраке палатки замигала красная лампочка и прозвучал повторный зумер. Затем произошёл краткий диалог с использованием незнакомого наречия, и лишь в конце, по одобрительному согласию Богача на что-то, Сергей понял: из-за его присутствия говорили на белуджском языке.

И не успел собеседник убрать свою, как запищала радиостанция Кузнецова. Пакистанец улыбнулся, словно ожидал вызова разведчика, а тот, нажал тангенту и опять напрягся, предчувствуя, что синхронный вызов неслучаен. Скорее всего, так и было, потому что Колесников сообщил о сборе всех пятерых и отходе одной из лодок от берега, и, вероятно, разрешение на это, как раз и запрашивали у Богача.

— Минут двадцать прошло, как эти двое вниз ушли. Только спустились, что ли? — недоумённо уточнил Сергей у наблюдателя.

— Нет. Те трое долго не появлялись. По-моему, они притащили барана.

— Какого барана? — полковник даже отвернулся, чтобы пакистанец не заметил его удивления.

— Небольшого, ягнёнка. Нашли на берегу вероятно. Может, отбился с отары ещё днём и прятался в камнях. Ну или спёрли, кишлак-то рядом, и где они всё это время были — непонятно. С собой в лодке увозят.

Сергей положил гарнитуру, посмотрел на пакистанца:

— Вторая лодка уходит назад. Чего тебя не дождались? На двух-то плыть, побезопасней. Мало ли… Барана какого-то утащили.

— Барана? — улыбнулся Джабраил. — Какого барана? Это местные уплыли, из Лангара. Мой человек не на связи и его правая рука выделил их в помощь. Сказали, что после полуночи всегда усиливается ветер и нужно, пока не поздно, уходить. Врут. Боятся просто, вот и придумали повод. Обойдусь без них, да и мы, надеюсь, скоро закончим.

Кузнецова ответ удовлетворил, тем более скотокрадство здесь вроде обычая и способа проявить молодецкую удаль. Правда воруют у кого подальше и желательно не оставляя никаких улик. А то пуштунский кодекс чести пуштунвали за это предусматривает месть, сравнимую с карой за убийство. Пошутив над «дикарями», оба выразили надежду, что если кража и была, то в Афган следы её не приведут и приграничного межплеменного конфликта не возникнет.

— Сергей, давай вернёмся к моей просьбе, — закончив с юмором, предложил Богач, посмотрев на часы и почему-то переведя взгляд не на собеседника, а на его вещмешок.

Кузнецов взял поклажу, встряхнул её, и сунув глубже акинак, затянул тесьму горловины:

— Давай. Только при условии, что озвучишь ты её сейчас, а ответ свой я дам позже, через три дня скажем. С учётом моего скептического отношения к реальности истории с Авестой нужно будет взвесить все за и против. Стоит ли овчинка выделки, как у нас говорят… или всё-таки мне продают ослятину, которую с голодухи не едят даже волки, — ответил Сергей.

Богач призадумался. Чувствуя, что пакистанец сомневается, Кузнецов решил поддержать своё реноме продажного шурави, дабы не дать зёрнам подозрений начать прорастать в его голове:

— Деньги хорошие. Но рисковать настолько, что потом придётся бежать из Союза, я не хочу. Ты расскажешь свой план, а я подумаю, как его скорректировать для общей выгоды и безопасности. И кстати, я специально взял с собой один артефакт, чтобы показать тебе его для оценки, может тоже купишь.

Сергей опять развязал вещмешок, извлёк нефритовую поделку, которую нашёл в каменной трещине у пакистанской границы. Джабраил с интересом покрутил изделие в руках:

— Я думал, ты предложишь свой кинжал. Но это тоже интересная вещица. Как она попала к тебе?

— Совершенно случайно. Она с Афганистана, — не стал вдаваться в подробности Кузнецов и не обращая внимания на упоминание акинака.

— Цветок лотоса. Буддийский символ. Видел такой целый у одного коллекционера. Их вырезали в долине Бамиан. Там до седьмого века существовали буддийские монастыри и поселения, основанные ещё во времена Греко-Бактрийского царства, а может, и раньше. Их мастера славились искусством резьбы по камню. Это, скорее всего, оттуда, — Богач вернул поделку. — Уточню по цене и в следующий раз сообщу. В Бамиане остались постройки от тех времён, в том числе пятидесятиметровые статуи Будды, вырезанные в скале. Будет возможность, советую посмотреть.

Сергей молча качнул головой. Джабраил продолжил:

— Касаемого моей просьбы… Хорошо. Давай сделаем, по-твоему. Действительно, тебе виднее, как на своей территории лучше провернуть такую операцию. Район схрона расположен на возвышенности, что находится в нескольких километрах от пограничной комендатуры в Калай-Хумбе — это первая сложность. До времён исламизации Средней Азии там было крупное поселение. Сейчас в отличие от крепости Каахка, от него не осталось и следов, по крайней мере, на поверхности. Площадь участка довольно большая, несколько гектаров, и это вторая сложность. В Калай-Хумбе проживает около тысячи человек, много скота, который выпасают по окрестностям — это третья проблема. Ещё трудность: рядом дороги Душанбе — Хорог, и на Куляб. По ним часто ездят военные, да и гражданские тоже. Я не буду скрывать, мы уже изучили всю обстановку и пройти незамеченными к плато сложно, но реально. Однако там открытая местность и боюсь, моих людей быстро заметят, — Богач замолчал. То ли закончил, то ли опять засомневался, стоит ли дальше вскрывать карты.

— Ну, и каков план? Я так полагаю, у вас на том участке тоже есть помощник? Что советует он? — решил подтолкнуть Богача к дальнейшим откровениям Кузнецов.

— У нас есть только информация по району. Открыть границу, как это сделал сегодня для меня ты — некому. До этого мы просто знали бреши в охране, ну и использовали их. Но если в крепости Каахка, этого было достаточно, то возле Калай-Хумба — нет. Наш план таков. Мы дожидаемся первых заморозков и туманов, когда скот угонят с пастбищ, и тайно забрасываем группу с оборудованием. Для работы ей потребуется две ночи, днём укроется рядом, в горах. Там есть древнее зороастрийское кладбище, и местные туда не ходят вообще. На данном этапе мы справимся самостоятельно, тебе ничего делать не нужно. Помощь потребуется, когда схрон будет обнаружен. Чтобы его откопать, необходимо потратить минимум три ночи. И если днём станет ясно, а тем более выпадет снег, то спрятать земляные работы от взгляда какого-нибудь случайного охотника или тем более пролетающего вертолёта, будет крайне сложно. Ещё проблематичней вывезти содержимое схрона. По моим прикидкам, его масса около полутоны, — пакистанец замолк и как-то странно взглянул на левую ладонь, будто что-то увидел на ней. Затем растёр руку и продолжил: — Чтобы дать время на раскопки и позволить носильщикам вынести груз в Афганистан, мы отвлечём внимание пограничников на правый фланг комендатуры. Для этого блокируем в афганском Куфабском ущелье, что недалеко от Калай-Хумба, ваш пограничный гарнизон. Формирование местного полевого командира займётся этим, порядка трёхсот штыков уже готовы и получили достаточно боеприпасов и оружия. Они вынудят пограничников бросить туда резервы с комендатуры и, соответственно, отвлечься от района в тылу и ослабить охрану на левом фланге, где вся группа и выйдет назад.

— Ты в своём уме, такое предлагать? — Кузнецов аж отпрянул от собеседника.

— Подожди, не спеши Сергей. Этот план согласован, но никто не знает, что у меня появился такой ценный друг, как ты, и сейчас, мы можем его скорректировать. Для этого я и раскрыл замысел. Давай подумаем, как иначе всё провернуть? Ты подскажи, а я выдам идею за свою, и сразу обдумаем, как отвезти возможные подозрения от тебя. И, кстати, у меня есть очень интересная мысль.

Кузнецов уставился на пакистанца, уже понимая, что пора эту игру сворачивать. Дальше она может выйти из-под контроля и последствия, станут совершенно непредсказуемыми. Вместе с тем, Джабраил, вероятно иначе интерпретировал столь пристальный и молчаливый взгляд собеседника:

— Нет-нет! Моджахеды не будут нападать на сам гарнизон. Просто перекроют дорогу к нему и подступы. Постреляют немного и займут оборону. А как начнут подходить резервы — сбегут. Но можно сделать ещё проще! За пару суток ты доложишь своему командованию о подготовке вооружённого нападения, что будет подтверждаться усилением активности душман в ущелье. Инициируешь или поддержишь очевидную инициативу начальства перебросить резервы к гарнизону, а мы так получим уже двое суток для работы. А когда вскроете концентрацию противника, то уже проведёте свою операцию по его разгрому. Пока всё внимание и усилие будут сосредоточены на правом фланге, моя группа закончит работу и незаметно проскочит назад на левом, — явно довольный собой, Богач с улыбкой смотрел на Сергея. — Ты за разгром такого бандформирования ещё и орден получишь!

Кузнецов призадумался. Ещё перед отпуском, из округа пришла директива о подготовке к началу октября операции по зачистке Куфабского ущелья. Совпадение?

— Ты говоришь, душманы уже готовы. Значит, план разработан давно? Всё просчитали, изучили? — изображая конструктивный интерес, уточнил Сергей.

— Готовили мои… партнёры. Параллельно, пока я занимался работами в крепости. Они сразу считали, что район Калай-Хумба более вероятен для хранения Писания.

«А на первой встрече сказал, что кроме тебя, про содержимое схрона никто не знает. Эх, Джабраил, не с тем ты играешь…» — подумал Кузнецов и опять молча уставился на собеседника: «Хотя, окажись я на твоём месте, тоже, наверное, не упустил бы шанса заполучить столь интересного агента, уже скомпрометированного торговлей трофейным имуществом и падким на деньги. Интересно, в какой момент ты скатишься к дешёвому шантажу? Сразу, как я пошлю тебя на хрен, или потом, когда посоветуешься со своими „партнёрами“? Если сразу, то значит в этом не обманул: „партнёры“ ещё обо мне не знают. Хотя и ведёшь ты себя нестандартно, много импровизаций, слишком откровенен… вряд ли бы тебе позволили открыть планы, не имея гарантий в надёжности человека. Значит, работаешь со мной самостоятельно, на свой страх и риск».

— Хорошо, — наконец-то отреагировал Сергей, — я обдумаю, как провернуть это дело. Предлагаю встретиться, — он посмотрел на часы, — сегодня двадцать вторе… через… кстати ты знаешь, что через сорок минут заканчивается день осеннего равноденствия?

— Как-то и не думал, а что? — улыбнулся пакистанец.

— По зороастрийской традиции день, в который высшие силы подводят годовые итоги и решают, кто из людей прожил его праведником, а кто — грешником. Кому можно жить дальше, а кому это занятие уже бессмысленная трата времени и пора бы освободить место под солнцем для других, ожидающих своего шанса.

— М-да. Ты точно, очень странный коммунист, — прикрывая рот ладонью, сдержанно засмеялся Богач.

Сергей тоже улыбнулся, но на шутку не ответил, вместо этого разложил карту и ткнул в неё пальцем:

— Двадцать девятого сентября предлагаю встретиться здесь, на афганском берегу Пянджа, как раз недалеко от Калай-Хумба. Ориентир: советский погранзнак на нашей стороне, его хорошо видно оттуда. Подъезд там нормальный, добраться несложно.

Через несколько минут Богач уже двигался вниз по тропе. Сергей, лёжа наблюдал за ним в прибор ночного видения, когда на середине пути пакистанец вдруг включил фонарь и направил луч назад. Кузнецов отпрянул от окуляра, чуть ослепнув из-за всплеска яркости. Одновременно луч скользнул влево и сразу же потух. Со стороны реки донёсся сдавленный вскрик и какая-то возня.

— Что за хрень, — выругался Сергей и опять прильнул к окуляру. Богача не было, но в поле зрения попали две фигуры, бегущие от лодки вверх по тропе. Тут же полыхнула вспышка и раздался выстрел.

— Макс, осветительную ракету, быстро! — уже не сдерживая громкости рявкнул полковник.

Пока капитан заряжал сигнальный пистолет, прозвучал второй выстрел. Сразу зашипела радиостанция: старший пограничного наряда, что находился на западном склоне горы, интересовался, кто стрелял и всё ли в порядке. В этот момент Макс пустил ракету. Тропу залило ярким белым светом. Несколько теней настолько быстро метнулись от центра освещённого круга к его периферии, что Сергей даже не обратил сначала внимание на них, списав всё на игру своего воображения — его в первую очередь интересовало, чтобы сопровождающие Богача прекратили стрельбу, и куда подевался он сам.

— Ещё одну! — скомандовал полковник и, схватив радиостанцию, сообщил, что всё нормально, это они запускают ракеты, а выстрелы вроде были с той стороны.

— А где Богач? Макс, ты видишь? — недоумевал растерянный Кузнецов, заметив, как на самом краю освещённое круга две фигуры прыгнули в лодку, и та, отчалила от берега.

Макс в это время смотрел в бинокль, и не отрывая прибор от глаз сообщил, что наблюдает только уходящую лодку с двумя пассажирами.

Вторая ракета погасла. Сергей схватился за ночник:

— Подожди! Пока не пуская больше, — распорядился он.

Секунд десять, лишь шорох от складок одежды нарушал тишину. Затем стало совсем тихо: Кузнецов замер, перестав шарить вооружённым взглядом по склону. Макс присел рядом на колено, пытаясь разглядеть хоть что-то на молочно-бледном склоне.

— Его вызывают, — пробубнил полковник, — вижу огонёк от лампочки, радиостанция лежит на земле. Так, мать твою, ну-ка, ты посмотри, — он уступил ночник подчинённому: — Возле огонька пятно тёмное, вроде лежит кто-то.

— Да, — прошептал Максим, — это он лежит, не двигается, какая-то поза неестественная… мёртвый, что ли.

— Интересно девки пляшут по четыре штуки в ряд. Ну-ка, давай ещё ракету, и бинокль мне дай.

В третий раз осветили склон, и теперь уже точно стало понятно: Богач лежит у тропы.

— Они его застрелил, что ли? — высказал версию капитан: — Случайно может, в темноте испугались?

— Нет, — задумчиво ответил Сергей, всё ещё разглядывая место в прибор. — Выстрелы были чуть позже, когда его уже не было видно. Не уж-то волки. И зачем ты, Джабраил, схватился за акинак… тем более за пару часов до окончания Седэ…

— Волки?! — почти фальцетом переспросил Максим.

Всё, что Кузнецов произнёс после этого слова, Колесников уже не слышал. Его глаза округлились, да так, что Сергей, взглянув на капитана, сам поёжился, то ли от страха, то ли от холода.

— Загрызли, что ли?

— Ну а кто ещё? Не Вайда же с Вуйдой? Спугнули их ракетой. Дай руку, — полковник, кривясь от боли, встал, отряхнулся, посмотрел на часы: — Двадцать минут до полуночи осталось. Вызови сюда пару бойцов с наряда, пусть помогут собраться и отнесут барахло к себе, я со своей ногой не помощник. Уходить надо, а то сейчас такая волчья кодла соберётся — самим отстреливаться придётся. Завтра с утра всё осмотрим.

Свернулись быстро. Макс придерживал начальника под руку, когда, спускаясь с горы к дороге, полковник внезапно остановился и в который раз за ночь посмотрел на часы:

— Давай присядем. Переждём наступление полночи, как говорится.

— Это тоже какой-то местный обычай? — спросил Колесников, всё ещё не отойдя от шока.

— Не. Сейчас стрелки за полночь перевалят — расскажу. Если смогу.

Луна поднялась высоко над горизонтом. По глади Пянджа зарябила жёлтая дорожка, соединяющая Советский берег, с берегом Афганским. Силуэты кишлачных построек вдалеке казались декорациями к персидской сказке, и если бы не мрачный финал обоих сегодняшних встреч, то, наверное, Кузнецов смог бы даже припомнить какой именно. В окне крайнего дома виднелся тусклый свет.

— Что-то не спит Аиша, — вымолвил Колесников. — По-моему, её дом.

Сергей равнодушно смотрел на секундную стрелку часов, подползающую к цифре XII. Никаких эмоций или переживаний он не испытывал. Зеленоватая фосфорная точка равнодушно прошлась над светящейся минутной и часовой стрелой, и, как ни в чём не бывало, пошла на новый круг. Ничего не произошло. Кузнецов устало вздохнул, поднял взгляд:

— Ишак луже мочу должен, а волку мясо.

— Что вы сказали? — переспросил Максим.

— Говорю, всё, что должно случиться — обязательно произойдёт. А если не происходи, значит, и не должно.

— А ишак тут при чём?

— Ни при чём. Поговорка такая. Ироничная. Ишачка встретив лужу, обязательно в неё помочится — рефлекс. А волк, встретив ишака, как правило, пробежит мимо — невкусная ему ослятина: жёсткая, сухая и воняет. Дурак замирает, парализованный страхом, а стая на него даже внимания не обращает, бежит дальше по своим делам. Люди, кстати, тоже ослятину не едят. Говорят, попробовав, с ума сойти можно.

Из-за горы долетел раскатистый вой, затем ещё один, и ещё, и ещё.

— Пошли быстрее. Ну его…, — Кузнецов опёрся о колено боевого товарища и встал на ноги.

Макс пулей подлетел с места, взял автомат на изготовку:

— Впервые хочется стать ишаком.

— Ага, — согласился полковник.

Спустились к дороге. Уазик ждал на обочине. Водитель и второй боец встретили их с оружием в руках.

— Нормально всё? Стволы в землю, воины блин. Ничего, кроме волков, не наблюдали? — спросил Кузнецов, подойдя по очереди к каждому и привычным движением проверяя, поставлено ли их оружие на предохранитель.

— Так точно. Два выстрела слышали. Ну и волки лютуют рядом. И в кишлаке, в крайнем доме окна зажглись, час назад примерно.

Ничего не ответив, погрузились в машину, и когда уже водитель выкрутил руль для разворота назад, в сторону заставы, Сергей вдруг остановил его и обернулся к Максиму:

— Думаешь, в их доме свет?

— Ну крайний, ближний к речке, по-моему — их.

— Давай проедем, посмотрим? Что-то предчувствие нехорошее.

— Давайте, — ответил Колесников, словно от его ответа что-то зависело.

Машина медленно покатилась к Зонгу. Фары давали узкую полосу света, которая, пробиваясь через щель светомаскировочных накладок, освещала дорогу буквально только перед капотом. Полуночная неспешная поездка под мерное покачивание на кочках и ровное урчание мотора, действовала успокаивающе. В такой ситуации, старшему на переднем сиденье особенно важно оставаться бдительным. Нужно контролировать и дорогу, и водителя, который упёршись взглядом почти себе под нос, просто может не успеть среагировать на препятствие, внезапно появляющиеся из темноты, или ещё хуже — заснуть или впасть в медитативный транс от проплывающих в полосе света камней и неровностей дороги. Сергей не раз сталкивался с подобным. Вот и сейчас, подъезжая к кишлаку, второй боец и капитан уже заворожённо смотрели с заднего сиденья через лобовое стекло, явно прибывая в чуть изменённом состоянии сознания. Кузнецов повернулся к водителю, тот напряжённо скалился, и взгляд имел живой. Сергей опять обернулся к пассажирам и хлопнул Макса по колену. От неожиданности офицер дёрнулся, и в этот же момент раздался громкий мат водилы. Машина резко затормозила. Колесников и второй боец стукнулись башками, чуть не вылетев вперёд и так спасая нос полковника от неминуемой встречи с чьим-то лбом.

— Бл… кто это?! — в ужасе произнёс водила.

Все уставились вперёд. Из темноты выплыл призрак в белом одеянии и быстро метнулся к водительской двери, она тут же распахнулась. Водитель заорал так, что, наверное, даже волки, услышав такой истошный вопль, отвлеклись от дележа добытого ими пакистанца. Призрак протянул к водиле руки, тот откинулся в сторону Кузнецова и утробно выдохнув, сразу обмяк.

— Аиша?! — вскрикнул Сергей, — Ты что здесь делаешь?! — он опустил голову водителя на свою сидушку и выскочил из машины, по ходу приказав Колесникову осмотреть бойца, потерявшего сознание.

Схватив девушку за плечи, он чуть встряхнул её, повторив вопрос.

— Включи свет в салоне! — крикнул он внутрь машины, подведя Аишу ближе, чтобы можно было разглядеть её лицо.

— Свет блин! Я сказал, свет вруби! — рявкнул он уже персонально второму бойцу, который так и сидел сзади, выпучив глаза на «призрака».

Тусклая лампочка зажглась. Девушка тоже схватила Сергея за плечи и узнав его, бросилась в объятья, рыдая и мыча что-то нечленораздельное.

— Что случилось? Ты куда шла, сегодня волков в окру́ге… Ты зачем здесь?!

Она схватила его за руку и мельтеша второй рукой «слова», потащила его в сторону кишлака.

— Я не понимаю тебя! Я не вижу лица! Подожди. Что-то случилось в кишлаке? Что-то дома произошло?

Она замотала головой и с силой, необычной для такой стройной девушки, опять потащила его в темноту.

— Постой, подожди. Да стой я тебе сказал! — рявкнул он властно. Аиша остановилась.

— Макс, ну-ка к бою давай! Хрен поймёшь, что происходит. Бойцов тоже. Осмотрись ночником, — и подтолкнув девушку, приказал уже ей: — Зачем идти, садись в машину, доедем, — Аиша быстро забралась внутрь. — Только сначала кратко напиши, что случилось, — он протянул ей карандаш и какую-то замасленную книжку водителя, что лежала в бардачке.

— Украли Алишера, — прочёл Кузнецов, — Кто? Когда?! Ай… — отмахнулся он, увидев, как девушка опять заскулила, сотрясаясь от спазмов. — Так, успокойся. Главное, сейчас ответь. Когда это произошло, где похитители и есть ли кто вооружённый в кишлаке? Нет ли там засады?

Прочитав ответ, он приказал всем садиться в уазик. Дом Аиши был в полукилометре, доехали быстро. Там их встретила перепуганная сестра девушки, которая, увидев знакомые лица офицеров, тоже истерично зарыдала.

— Гульнара, соберись! Хватит ныть. Ты взрослая уже, — дав пару минут успокоиться, решительно повелел Кузнецов. — Я буду сейчас задавать вопросы, ты переводи сестре. Чем быстрее поймём, что случилось, тем больше шансов всё исправить. Садитесь обе сюда, — он подвинул лавку ближе к керосиновым лампам, сел напротив и пристально взглянул в лицо Аиши.

— И так. Главное. Во сколько это произошло, кто похититель и куда они ушли?

Случилось то, чего Кузнецов опасался больше всего. Примерно в 22:50 в дом проникли трое бандитов. Собаку, вероятно парализованную страхом от волчьего разгула, они зарезали, поэтому никто ничего не слышал. Под угрозой смерти они приказали девчонкам молчать. Закрыли рот Алишеру и что-то вкололи ему в вену, после чего мальчик сразу уснул. Никто из них не представился. Старший сообщил, что накануне, брат или отец девушек убил его родственника — Наби из лангарского рода Фарухов. Если в течение трёх дней убийца не явится к ним в родовой кишлак Лангар, или девушки заявят о похищении властям, то они просто сделают из племянника бачу-бази и продадут его в рабство, где никто его не найдёт. При этом кровный долг так и останется висеть на них, до тех пор, пока убийца не будет покаран, или мальчик не достигнет 16 лет, когда он и смоет своей кровью родовую вину. После этого они забрали Алишера и скрылись.

Перепуганные девчонки не знали, что им предпринять, пока не увидели осветительные ракеты, запускаемые с горы. Тогда Аиша решила, что бандитов заметили пограничники, и уже не задумываясь, помчалась на заставу.

Кузнецов, конечно, всё понял сразу. Богач, узнав, что его человек — Наби Фарух, убит по мотивам кровной мести кем-то из семьи Аиши, вероятно, решил использовать древний обычай пуштунов в своих интересах. Понимая, что сегодня ночью, для него будет открыто маленькое окошко в границе, он позволил душманам воспользоваться им тоже. Две лодки для безопасной переправы — ведь это вполне логичное объяснение для принимающего разведчика, и Сергей, на него купился. А дальше дело техники: пока шла встреча, трое, якобы сопровождающих, под прикрытием валунов и крутого берега, прошли вдоль реки к Зонгу и сделали своё чёрное дело. Судя по всему, мальчишка до утра будет в Лангаре, но потом его точно куда-то перевезут. Значит действовать нужно немедленно. Но как? Пока Колесников отпаивал каримовским вином бледного как смерть бойца, а заодно, им же успокаивал Аишу, Сергей лихорадочно соображал. Кто выкрал пацана и где он — ясно. Необходимо срочно выйти с ними на контакт, при этом не давая повода заподозрить, что о похищении уже известно. Разведчик не сомневался в серьёзности намерений похитителей. Угрозами стереть с лица земли их родовой кишлак, конечно, можно чего-то добиться, и даже вызволить мальчишку живым, но останется ли он здоровым физически и полноценным психически — не факт. Да и опять же, для столь жёсткой реакции о похищении придётся доложить в округ, а это значит, что вся кузнецовская самодеятельность вылезет наружу. Что тогда он будет объяснять? Хрен с этим Богачём — про него-то, он как-нибудь отбрешется, лишь бы волки за ночь успели сожрать тело. А почему душманы смогли безнаказанно выкрасть советского ребёнка, при чём под носом у начальника разведки погранотряда?

Минут десять Кузнецов разрывал мозг на части, пока не вспомнил о словах Богача, что уже утром у него будет аргумент для сделки с Аишей. Значит, он намеревался использовать племянника и как-то договориться с родственниками Наби, чтобы они освободили пацана. Но как? Кровная месть — свята. Оставить её неотмщённой — великий позор для рода. Тем не менее что-то им предложить взамен, пакистанец тоже имел. А может, и нет, просто рассчитывал, что девушка схватится за его предложение как за соломинку, и расскажет свою тайну, взамен на обещание вернуть Алишера. Может даже устроит свидание с ним, но никто мальчишку не отпустит, его судьба предрешена.

— Так! — внезапно рявкнул Кузнецов. — Хватит всем выть! — он подошёл к девушкам. — Вы обе, ложитесь спать. По крайней мере, вам следует отдохнуть. С утра потребуется много сил. Окна плотно занавесьте. Суету не наводите, соседи пока ничего не должны знать. Макс, — он повернулся к офицеру. — Я на заставу. Вернусь через час-полтора. Ты здесь старший. Бдительность не терять. Оружие при себе. Этому, — он взглянул на водителя, уже порозовевшего, но всё ещё с безумно расширенными зрачками, — больше не наливать. Штаны остались сухими, значит, испуг пройдёт без последствий, — Сергей присел на корточки и заглянул солдату в лицо: — Сынок, ты чего так испугался-то?

Боец захотел что-то сказать, но сначала получилось какое-то мычание, и он криво улыбнулся. Кузнецов напрягся, однако солдат тут же собрался и более-менее членораздельно промямлил:

— Да… думал, это белая женщина…

— Какая белая женщина?

— Ну… эта… что человечной питается.

Сергей глубоко вздохнул. Протёр ладонью лицо, посмотрел куда-то в пол и тихо произнёс, будто сам себе:

— Вайда с Вуйдой человечиной питаются, а Сафед-Гинек, в крайнем случае, может кровь выпить… и то, овечью или коровью предпочитает. Ни хрена, ни уставов воинских не знают, не фольклора местного… национального. Как душманов победить собираемся — непонятно. Ладно, — он выпрямился, — где ключи от машины? Есть особенности какие, всё исправно? А то нахватало встать ещё где-нибудь, на радость волкам.

Прибыв на заставу, Кузнецов поднял начальника. Извинился, что пришлось разбудить, но дело серьёзное — в кишлаке пропал ребёнок. Последний раз его видели на берегу, где он катался на автомобильной камере по речке, поэтому, не исключено, что могло снести на афганскую сторону. Учитывая это обстоятельство, на завтрашней встрече со старейшинами Кузнецов будет лично, как заместитель пограничного комиссара. Пока о пропаже мальчика никуда докладывать не нужно, глядишь, с утра сам найдётся, но пограничные наряды и соседние заставы, сориентировать необходимо немедленно. Затем позвонил на ишкашимскую комендатуру и поднял там заместителя по разведке. Тот, спросонья так и не понял, зачем полковнику ночью потребовались данные на родовых старейшин и муллу афганского Лангара. Тем не менее, как и принято в разведке, лишних вопросов задавать не стал, и оправдываясь, что только недавно принял участок, на уточняющие вопросы начальника — не ответил тоже.

Сергей равнодушно смотрел на ладонь. В тусклом свете масляной лампады, которая как оказалась, на самом деле когда-то была кадилом, шрам выглядел совсем бледным — значит рана заживает. Тяжело вздохнув, повернул кисть и взглянул на часы: начало пятого. Он час, как вернулся с заставы в дом Аиши и еле-еле уговорил девушек всё-таки лечь отдохнуть. Те улеглись вместе, и обнявшись, минут десять, как перестали всхлипывать.

— Что же я наделал… — в который раз, только не про себя, а вслух, шёпотом произнёс Сергей.

Тело ломало от усталости и полученных днём ушибов. Голова, словно неухоженный аквариум, была наполнена какой-то жижей с еле живыми рыбками-мыслями, лениво плавающими без всякого резона. Ничего конструктивного сейчас не надумать, Кузнецов понимал это чётко. Необходимо заставить себя уснуть, иначе с утра эти рыбки уже будут плавать к верху брюхом и тогда шансов исправит свои ошибки, точно не останется. Он посмотрел вокруг: сёстры так и лежали обнявшись, Колесников сидел у входа и опёршись на автомат, тоже дремал; второй боец и водитель спали на ковре в комнате Али.

— Что же теперь делать…

Отчаяние захлестнуло окончательно, и не в силах сдержаться, слёзы потекли из его глаз. Впервые за многие годы Сергей плакал по-настоящему. Беззвучно, почти со спокойным лицом, лишь прикусив губу. Также, как тогда, в далёкой юности, когда под шелест осенней листвы, суворовец Кузнецов сидел на лавке и почти умирал от безысходности. Как же ему захотелось в этот миг вернуться, и ощутить то спасение, что тогда принесли простые слова прапорщика Залогина. Он помнил их до сих пор и раньше часто повторял, когда на душе становилось особенно муторно: «Ничего. Всем тяжело. Пару недель потерпи, и всё будет хорошо». Но волшебная фраза уже не работала. Кузнецов вырос, а с уходом детства, растворились и его слепая вера в старшину пятой роты, прапорщика Залогина, по прозвищу Дизель. Дизель ушёл, и теперь некому было вселить в разорённое сердце надежду. Трезвый ум и уверенность в собственных силах боролись с невзгодами вроде неплохо, но, как оказалось — только до тех пор, пока им было на что опереться. Сейчас же, земля словно ушла из-под ног. Острое чувство вины за гибель Али, после трагедии с его племянником, вовсе затмило рассудок. Ещё полгода назад он как-то бы справился с подобными нравственными терзаниями… да что там справился…, их бы и не возникло наверно: война есть война, всех не оплакать, а действовал он во имя родины, исполняя воинскую присягу. Но после своей лживой клятвы… Да, сейчас он уставший и вымотанный донельзя; ум явно не тянет нагрузку и безусловно, завтра утром мощь разума расставит всё на свои места, но справится ли он самостоятельно? Достаточно ли у него ресурсов?

Конечно, завтра Сергей будет действовать, используя всё, что возможно для спасения ребёнка, но принесёт ли это облегчение? Если спасёт — конечно. Но, надолго ли? Ведь ужас нынешнего состоянья явно неслучаен: Али ещё был жив, а мерзкое унынье уже пыталось поселиться внутри. А если не спасёт? «Я же не вывезу себя такого» — обречённо подумал полковник и поднял взгляд на лампаду, свистящую над столом с низкого потолка. От влаги в глазах казалось, что хилый язык пламени подрагивает так же робко, как и те самые осенние листья у лавки, что сквозь слёзы казались суворовцу Кузнецову дрожащими от ветра. Сергей глубоко вдохнул и медленно, чтобы не нарушить ночной тишины, выдохнул. Лампада чуть качнулась, пламя ожило, и маленький крестик блеснул на золочёном боку.

— Господи, прости меня… или покарай, но только помоги спасти Алишера, а потом делай со мной, что пожелаешь, — сами собой пролились слова из его уст.

Он достал из нарукавного кармана клочок серой бумаги, развернул его, положил перед собой. Оловянное распятие на верёвочке лежало поверх текста:

— Прошу тебя, Господи, дай Серёже… — прошептал Кузнецов, и спустя мгновение, начал бабушкину молитву сначала: — Прошу тебя, Господи, дай Алишеру всё, о чём он тебя попросит. Дай ему это в полной мере, так как умеешь давать только ты один, — он остановился, глядя, как вокруг крестика образовалось тёмное пятнышко от упавшей слезы. Вытер лицо ладонью, продолжил: — И пусть он будет счастлив во все дни, а если невозможно такое, то хотя бы сколько-нибудь. Даруй крепкое здоровье и любовь ближних, понимание и сочувствие. Сделай так, чтоб душа его светилась одной лишь любовью ко всему сущему, огради его от дурнословия, от обид и зависти, от войн и смертей, от боли физической и душевной. А если всё это неизбежно — не покинь его, и тогда — дай утешение. Спаси всё, что дорого ему на этой земле. Пусть Ангел-хранитель помогает ему, когда его крылья опустятся вниз. Аминь.

Сзади послышался шорох. Проснулась Аиша, а может, она и не спала — просто лежала, не смея тревожить свою сестру пока та крепко не заснёт. Девушка подошла и присела рядом. Кузнецов смутился, свернул листок, но убрать не успел. Аиша положила свою ладонь на его руку. Посмотрела ему в лицо. Он смутился ещё больше:

— Опухший? Это от усталости… и недосыпа.

Она понимающе чуть кивнула и устало улыбнулась. Глаза в глаза — так и сидели в сумраке, пока Сергей беззвучно не сказал:

« — Не переживай, потерпи немного, я найду Алишера. Всё будет хорошо. Я тебя не оставлю».

Аиша сжала пальцы, и молитва с крестиком оказались у неё в кулачке. Слёзы покатились из её глаз, она обняла мужчину и, прижавшись к груди, затряслась в беззвучном рыдании.

Сердце к сердцу — теперь ни слов, ни взгляда в лицо, им не требовалось. Беззвучный диалог шёл, минуя ум, его образы и память. Спустя минуту, Аиша престала вздрагивать, подняла на него свой взгляд:

« — И ты не бойся. Только молись и не сдавайся. Потерпи, всё будет хорошо» — услышал Сергей и словно вернулся в то удивительное утро, когда Ангел, рукою Дизеля, укрыл мальчишку под своим крылом.

Лишь прикусив губу, Сергей сдержал эмоции, которые томились в нём уже как месяц. Он крепко обнял девушку, зарывшись в волосы и так скрывая вновь нахлынувшую слабость. Сидели бы обнявшись, они наверно долго, но огонёк начал затухать, и девушка поднялась, чтобы добавить в лампаду масло. Принесла свой блокнот, черканула там что-то и протянула мужчине: «Ты привёз мне ракушку?».

Манера общения Аиши была, конечно, неординарной. Предугадать лихие повороты её мыслей было точно невозможно, но то, как одной фразой она умудрялась пробуждать в Сергее целые пласты воспоминаний и ощущений — в который раз его так поразило, что даже полуживые рыбки-мысли в голове рванулись кружить в очумелом хороводе. Он сразу вспомнил Владивосток, море на Седанке в утреннем тумане, сейнер, ракушку и чайку. А ещё её шутку про кошек и птиц, в которых она может превращаться.

Аиша смотрела на него заплаканными, но ясными глазами, в которых мерцал знакомый Кузнецову изумрудный костерок. Ещё слабый, но уже набирающий силы и готовый вот-вот разгореться в настоящий пожар. Вопрос прозвучал так, словно Сергей успел рассказал ей о поездке на родину, причём со всеми деталями и нюансами. Заметив смятение мужчины, Аиша слегка улыбнулась и дописала в блокноте: «Мне показалось, что ты пахнешь морем. Даже соль не лице ещё осталась. Я правда не знаю, как оно пахнет, но думаю, именно так». Он прочёл. Аиша опять взяла карандаш и черканула: «Я просто решила отвлечь тебя. Чтобы ты смог сейчас лечь и хоть немного поспать. Тебе нужны силы. Без них одной молитвой ничего не исправишь. А я пока буду молиться за двоих». Кузнецов молча взял свой вещмешок и достал из него газетный комок, развернул его. Протянул Аише ракушку. Она аж открыла рот от удивления… или искусно его сымитировала — Кузнецов теперь уже ничего не исключал. Его веки вдруг непосильно отяжелели:

— Ты права. Мне нужно поспать. Потом расскажу всё. Положи меня куда-нибудь.

Девушка пошла готовить постель, а Сергей достал лист бумаги, карандаш и карту. У него не было плана, как действовать завтра, лишь только предчувствие и уверенность: всё неспроста, всё из-за него; теперь он и причина, и следствие; изменить ничего уже нельзя, можно только искупить. Преодолевая сон, Кузнецов быстро начертил примитивную схему для завтрашней встречи.

Он лёг в её комнате. Она села рядом.

— Разбуди через полтора часа, — сквозь сон прошептал Сергей, чувствуя на лбу тепло крыла Ангела.

Спустя пять минут Аиша убрала свою руку с головы Кузнецова, и сев на колени перед лампадой, забылась в молитве.

Глава 3

1983 год.

Раннее утро. Ожидая прибытия начальника заставы, Кузнецов стоял на берегу, куда загодя приехал, чтобы успеть осмотреть место гибели Богача. В бинокль он напряжённо поглядывал то на Колесникова, копошащегося на склоне крепостной горы, то на троих бойцов, которые позабыв себя, ползали на карачках в низкой траве у её подножья. Капитан, собственно, и занимался осмотром, а вот солдаты, должны были нести службу и наблюдать за местностью. Первые минут пятнадцать они так и делали, пока не обнаружили в траве багровые капли поздно поспевшей земляники. «Офицеры далеко, не заметят» — так вероятно рассуждали бойцы, не в силах оторваться от душистого лакомства. Сергей устало улыбнулся, понимая, как это бывает, когда поднимаешь листик и находишь под ним ягоду, размером с ноготь. «Это последняя» — убеждаешь себя, но какой там! Опустив голову ухом к прохладной земле, видишь алую россыпь вокруг, скрытую от посторонних… оторваться невозможно.

Вместо пограничников он окинул взором афганский берег — никого нет, и решив, что пора завязывать с потаканием нарушению правил несения службы, заливисто свистнул. Бойцы тут же сделали вид добросовестных наблюдателей, тревожно озираясь в попытках понять, где в собирательном азарте умудрились выронить или автоматный магазин, или того хуже — оставить само оружие.

Раздался натужный гул двигателя. Спустя минуту, из-за поворота выехало два БТРа. Солдаты бегом поспешили к месту переправы. Колесников тоже двинулся вниз, к реке. Пока начальник заставы ставил задачи подчинённым, Максим делился увиденным с полковником: от Богача остались только чёрные пятна крови да клоки одежды с мелкими ошмётками плоти.

— Вот ещё, — он дрожащей рукой протянул радиостанцию, американский кольт и квадратную карточку, — станция вроде ещё работает, фото в кармане разорванной крутки лежало. Фонарик валялся, нож, и куски ткани с… ничего интересного, и всё в кровище. Я что собрал, сложил там невдалеке и засыпал камнями. Пойду руки помою, — не дожидаясь ответа, капитан направился к воде.

Переправа через Пяндж представляла собой специально оборудованный участок с пологими берегами и ровным каменистым дном. Русло здесь было не глубоким, из-за чего река разливалась шире обычного, но зато текла спокойнее. Использовать её разрешалось только с конца лета и до начала октября, когда уровень воды был минимальный. После малоснежной зимы и жаркого лета, на бронетранспортёре реку возможно было переехать вброд, но даже если БТР и переходил на плав, то буквально секунд на пятнадцать. Водомётные движители быстро проталкивали машину вперёд, хотя прибойное течение само несло её к афганскому берегу. Сложнее оказывалось возвращаться, так как если БТР начинало сносить, то это же течение могло утянуть его вниз и выбираться там на берег становилось уже непросто из-за множества крупных валунов.

— Ты раньше встречался с этим старейшинами? — поинтересовался Кузнецов у начальника заставы, наблюдая, как на втором БТРе проверяют лебёдку, трос от которой, за собой должна будет тащить машина, форсирующая реку. На обратном пути его для страховки перецепят вперёд, как раз чтобы удержать БТР на правильном курсе вторым бронетранспортёром.

— Месяца полтора назад. Втроём приезжали. Один из них мулла. Ещё несколько бармалеев с ними, в том числе и тот, чья корова взорвалась. Без оружия все. Тогда мне команду дали просто керосин и муку им передать, а у них мясо забрать. Почти не говорили. Они хоть и пуштуны, но хорошо дари понимают. Кстати, брать мне бойца-таджика для перевода?

— Возьми на всякий случай. А что за мясо они передавали, зачем? — разведчик не понял смысла для пострадавший стороны в таком урегулировании проблемы.

— Говядину привезли. Не выкидывать же павшую скотину. Она же не халяльная, вот и получается, что мы выменяли мясо на тушёнку. Три к одному договорились, плюс керосин — компенсация недополученного молока.

— А, понял, — улыбнулся Кузнецов, — была умерщвлена без упоминания имени Аллаха. Истинному правоверному кушать нельзя.

— А тушёнка, она что, по их мнению — халяль? — нервно хохотнул Колесников, стоявший рядом и вытирающий мокрые руки о края бушлата.

— Халяль, халяль, — отреагировал Сергей, — мы с банок всегда наклейки сдираем, прежде чем передавать. И без коробок. Говорим, что в Казахстане тушняк готовят, специально — халяльный. Хотя они и так знают, что обычная тушёнка, лишь бы в присутствии всех им заявили, что халяль, а там уже без разницы: Аллах доверчивых не карает. Ну и не свинина, хотя и её едят, втихушку, чтоб никто не видел. Не все, конечно, но жрать захочешь — всё съешь.

— Эх, вечером, значит, будут котлетки? — как-то злобно воодушевился Макс, второй раз упомянув мясную тему.

Кузнецов даже посмотрел на него — всё ли нормально с парнем, а то может после увиденных останков растерзанного тела, у него какой нервный сдвиг случился по поводу употребления мясопродуктов. Парень был бледен, с красными глазами, но взгляд имел ясный — живой. Скорее всего, так его психика пыталась заместить травмирующие впечатления чем-то схожим, но обыденным и знакомым, а бледность и глаза — это от усталости и недосыпания.

— Из тушёнки, — съёрничал начальник заставы, незнающий, чем капитан занимался десять минут назад, и поэтому не заметивший в его вопросах ничего странного. — В тот раз корову на следующий день привезли, а эта вроде лежит до сих пор там же: подходить боятся, мины.

Всех отвлёк доклад наблюдателя, сидевшего на башне БТРа: на афганский берег вышло шесть человек. Приехали на машине.

— Без коровы? — также нервно, попытался пошутить Колесников.

— Дай бинокль! — раздражённо перебил его Кузнецов и, ругаясь матом от боли в колене, полез на борт. Столкнув наблюдателя с башни, он опёрся на неё локтями и уставился в прибор: — Так, белый пикап… Слышь, Макс? Вчерашний пикап, — он оторвался от окуляра и с задумчивым видом посмотрел на капитана, потом сфокусировал взгляд на его лице и добавил: — Без коровы… — и уже начальнику заставы: — Всё готово? Погнали?

Аксакалы перешёптывались, наблюдая, как двое человек, в том числе и знакомый им начальник заставы, помогают спуститься с машины раненому офицеру. Прихрамывая, Кузнецов подошёл к ним и поздоровался на пуштунском. Сразу же представился заместителем советского погранкомиссара. Старики от удивления переглянулись, и, расплывшись в улыбке, протянули каждый обе руки для приветствия.

— Салам аллейкам грана мулла сахиб Мухамад, — первому, Кузнецов пожал руку мулле, узнал которого по характерному головному убору, а имя ему ещё ночью сообщил его подчинённый с комендатуры.

Деды аж зацокали языками от столь высокого уважения, проявленного большим командоном, приехавшим, наверное, специально для них из самого Душанбе, а может, даже из Москвы, уже знающего муллу, и ещё говорящего на пуштунском — невиданная честь! Разговор сразу потёк в нужном разведчику русле. Трое сопровождающих стояли рядом и с интересом слушали, не в силах сдержаться от улыбок и даже смеха, когда Кузнецов умудрялся отпускать шутки.

Проблему с коровой решили за десять минут: Сергей пожал руку афганцу — хозяину животного, на пуштунском попросил прощение за своих нерадивых солдат и что-то пошутил по поводу невнимательности бурёнки. В такой радушной атмосфере двое сопровождающих загрузили продукты с горючим в кузов пикапа, ну и всё — инцидент оказался исчерпан. При этом договорились, что пока русские не приедут и не осмотрят кусок заминированного пастбища, выпаса там производиться не будет. Эта корова последняя, за которую они платят, тем более без предъявления говядины.

Общаясь, Кузнецов напряжённо пытался понять, кто из них может иметь родственное отношение к убитому Наби Фаруху? Машина точно его, водитель значит тоже. Второй пуштун — мужчина лет сорока, хозяин коровы. Третий, примерно тех же лет, стоял всегда рядом. Был учтив, в разговор не лез, но один из дедов периодически поглядывал на него. Возможно, они родственники, ну или иначе как-то связаны. Причём дед этот, почти всегда молчал, лишь кивая иногда одобрительно. Ни один из старейшин, фамилии Фарух не имел, по крайней мере, так сообщил Колесникову разведчик с комендатуры, а вот сопровождающие — не ясно. Они вообще не представлялись.

Встреча уже подходила к концу, когда Кузнецова окончательно убедился, что из всех шестерых, на его шутки открыто реагировали трое. Каждый из них хоть раз засмеялся. Один — вероятно водитель, пару раз улыбнулся, а когда стали грузит керосин, Кузнецов его сразу отмёл, так как команды ему давал тот самый третий, молчаливый, он же — почти нереагирующий на шутки. Примерно также лишь раз улыбнулся и старик — его знакомец. Логика разведчика была проста: вряд ли родственник убитого накануне человека, будет расположен к юмору на следующее утро. При этом оба выглядели очень усталыми, а молчаливый пуштун, вроде даже сонным.

Погрузка закончилась. Кузнецов продолжал болтать со старейшинами, намерено подкидывая всё новые темы, отчаянно соображая, как же перейти к главному. Деды были рады такому общению, а сопровождающие отошли к машине. В этот момент, в кармане его бушлата раздался писк — ожила радиостанция Богача. Сергей выхватил её, и тут же увидел, как водитель передаёт молчаливому пуштуну такую же радиостанцию. Кузнецов приложил к уху свою:

— Абдулвали, ты скоро? Пора ехать, — услышал он пуштунскую речь, глядя, как молчаливый смотрит на него, удерживая радиостанцию у рта.

— Скоро, — раздался в динамике его ответ, и пуштун повернулся к Сергею всем телом, не отрывая от него взгляда.

Абдулвали, так звали брата Наби Фаруха. Значит — это был он. И ночью, вероятно, с Богачом был тоже он, коль до сих пор их радиостанции настроены на единую частоту.

Спина похолодела. От нервного напряжения и недосыпа, Кузнецов почувствовал, как под ногами слегка качнулась земля. Машина находилась метрах в сорока, так что разведчик вполне мог изобразить, будто у него свой разговор и вызовы просто совпали случайно. Однако взгляд обоих друг на друга был настолько говорящим, что шанса скрыть наличие у офицера именно душманского средства связи, не оставалось.

— Абдулвали, подойди. Есть разговор, — медленно и тихо произнёс в радиостанцию Сергей, качнув ему головой.

Пуштун замер. Ни двое других сопровождающих, ни старейшины, ни пограничники рядом — никто ничего особого не заметил. Только Колесников, сидящий у реки и зачем-то опять моющий руки, оглянулся на знакомый звук вызова.

Абдулвали посмотрел по сторонам, затем на БТР с несколькими вооружёнными солдатами, что-то сказал водителю пикапа и направился к офицеру. Встал рядом со стариками.

— С коровой мы закончили, — по-прежнему пытаясь выглядеть непринуждённо, улыбнулся Сергей. — Но у меня есть ещё одно дело. Значительно более серьёзное. Сегодня ночью, на нашу территорию перешёл нарушитель границы. Рядом, вон там, — он рукой указал по направлению к горе. — Далеко уйти не смог, на него напала волчья стая. Пограничники его заметили и успели отбить у хищников. Сейчас он в больнице, даёт показания, а на месте задержания, мы нашли эту радиостанцию, — Кузнецов нажал тангенту вызова, и пуштун аж дёрнулся, когда его радиостанция запищала. Он тут же её выключил и явно испуганно уставился на Сергея. Старцы обернулись, пытаясь сообразить, чтобы это значило. — Абдулвали, почему у тебя такая же и на той же частоте? — строго спросил Сергей и, выдержав короткую паузу, сразу продолжил: — Можешь не отвечать. Джабраил, тот, что задержанный — всё рассказал. Не волнуйся, тебе ничего не угрожает: я уважаю законы гор и не позволю себе злоупотреблять гостеприимством в чужом доме.

Старейшины, выпучив глаза смотрели на командона. Мулла — перепугано — удивлённо, второй аксакал — растерянно и тоже в ужасе, а третий, знакомец пуштуна — с нескрываемой злобой и досадой. Скорее всего, мулла и второй аксакал ещё не знали о похищении мальчика, а вот третий, явно был посвящён в ночные события.

Окинув взглядом каждого и оценив, что резкой сменой темы разговора ввёл собеседников в ступор, Сергей вытащил из кармана кусок верёвки и повесил её на шею. Взял в правую руку Коран, специально захваченный из дома Аиши:

— Я иноверец, мой пророк Иса, о котором сказано в Коране: «О Марьям! Воистину Аллах радует тебя вестью о слове от Него, имя которому — мессия Иса, сын Марьям. Он будет почитаем в этом мире, и в последней жизни, и будет одним из приближённых». Глубокоуважаемый мулла, я верно процитировал третью суру сорок пятого аята? — он почтительно склонил голову в направлении священника.

Мулла ещё больше округлил глаза, совершенно сбитый с толку, но обращение к его авторитету в настолько льстивой форме, затмило страх, и он беззубо улыбнулся:

— Да, командон джан, в Священном Писании есть такие строки.

— Значит, я Ахль аль-Китаб, то есть — человек Писания. Верно? — он вновь посмотрел на муллу.

Несмотря на спорность довода, озвученного офицером шурави (то есть «советским», и априори не имеющим отношения к какой-либо единобожьей вере), мулла многозначительно качнул головой, и Кузнецов тут же сам за него ответил:

— Многоуважаемый мулла считает также, а значит, я могу просить за мусульманина перед пуштунской джиргой (собрание старейшин) и родственниками, которые объявили несправедливый бадал (плату) его роду. Поэтому я здесь, по древнему пуштунскому обычаю нынавати, у меня на шее верёвка, в руках Коран и, — Сергей присел и сорвал пучок прелой травы, — пук соломы. Так сделать, мне посоветовал Джабраил, когда узнал, кому род Фарухов назначил бадал. Чтобы успеть и остановить непоправимое, от имени тысячелетнего рода Мельхиоров, я признаю смерть Наби из рода Фарухов, свершённую Мельхиорами по закону кровной мести в ответ за убийство двух их женщин.

Сергей почувствовал, как мелко начали дрожать коленки и пересохло горло. Третий старик вышел вперёд и недоверчиво спросил:

— А почему никто из их рода не пришёл, или ты не привёл с собой? Какой нам толк от этого признания?

Сергей сглотнул, взял себя в руки, и пытаясь оставаться внешне невозмутимым, ответил:

— Да потому что в их роду остался единственный мужчина, и тот немощный старик, а мальчика — последнего наследника, сегодня как барана выкрали из кишлака и вывезли сюда. Там некому представить интересы рода, остались две девушки, которые так перепуганы, что отрицают факт похищения. Говорят, что братик их вчера пропал на речке. По этой же причине здесь нет священника… халиф и жители Зонга ещё не знают об истинной причине исчезновения ребёнка.

Аксакал смотрел на офицера прямо. Во взгляде уже не было той злобы, а в выражении лица Сергей заметил некую растерянность. Что-то подобное, только по-прежнему со страхом, мелькнуло и в мимике муллы. Абдулвали молчал. Прищурив глаза, пуштун вероятно пытался сообразить, как дальше реагировать на происходящее.

Кузнецов вздохнул, попытался сделать максимально миролюбивый взгляд:

— Сейчас я говорю не как официальный представитель Советского Союза на ваханском участке границы, где выкрали советского гражданина, а как человек Писания. От имени рода Мельхиоров, я прошу изменить назначенный бадал… не отменить, а изменить. И после полученной компенсации, закрыть страницу кровной мести между родами Фарухов и Мельхиоров, — Сергей опять почувствовал волнение, и, повернувшись к старикам, повысил голос: — Скажи, многоуважаемый мулла, скажите Вы, седые отцы, разве возможно назначать бадал в виде убийства ребёнка из рода виновного? А позволяет ли пуштунвали, убивать по мотивам кровной мести немощного старика? А женщину? А похищать дитя из дома? Тем более в котором, даже некому дать отпор? Это поступок, достойный смелого воина из племени пуштунов, восходящего к прямыми потомкам правоверного Кяйса, который принял ислам лично от великого Мухамада? Так велит поступать пуштунвали — кодекс чести пуштунов?

Старейшины, все трое, вылупив глаза, стали похожи на разогретые чайники, вот-вот готовые закипеть. Разведчик чётко уловил, что задел их за живое:

— В роду у Мельхиоров не осталось тех, кого пуштунвали позволил бы карать смертью… даже за смерть! Поэтому прошу изменить бадал и вернуть ребёнка, пока он в Лангаре и, возможно, ещё ничего не понял. Кровная месть — свята, вина требует отмщения или компенсации, прошу прям сейчас и здесь, разрешить роду Фарухов получить достойную компенсацию вместо неправедного отмщения. Так, вы сохраните честь своего племени и добрые отношения с советскими властями.

Повисла пауза.

— Бача (мальчик) не шурави, — прервал её Абдулвали, — он был рождён в Лангаре, он афганец, и жил в Советах нелегально. Его увёз дядя — Али. Поэтому не притягивай сюда добрые отношения с шурави — никто не намерен на них покушаться. А что касается пуштунвали, то бача в безопасности и до шестнадцати лет ему ничего не угрожает…

— Я знаю, что такое твоя безопасность, — резко остановил его Кузнецов, чувствуя, как уже не может себя держать в руках. — Мать бачи, была гражданкой СССР, и он гражданин моей страны! А её, убил твой брат, и ты — это знаешь! Знаешь же? — Еле справившись с желанием ткнуть пуштуна кулаком в грудь, Сергей повернулся к подошедшим Колесникову и начальнику заставы, которые заметили перемену атмосферы беседы: — Нормально всё, политинформацию провожу, но держите ухо востро и не мешайте. Оставайтесь в стороне, — полковник налепил на себя улыбку и так повернулся к афганцам: — Я всё знаю и не хочу углубляться в причины возникновения конфликта. Я предлагаю его завершить на условиях, который удовлетворят всех. Для этого лишь нужно ваше согласие заменить отмщение на компенсацию.

— Тебе, значит, известно, кто убил моего брата? — пуштун по-прежнему оставался удивительно спокоен.

— Это была кровная месть. Его убила воля Али, исполненная посредством древнего заклятия огнепоклонников, — глядя ему в лицо, ответил Сергей.

« — Соглашайся на компенсацию — она будет достойной, не пожалеешь» — послышалось пуштуну и понимая, что шурави молчал, его спокойствие мгновенно пошатнулось. Он растерянно взглянул на аксакалов, словно пытаясь в них увидеть источник своих слуховых галлюцинаций. Но те были растеряны и вряд ли могли что-то сказать про то, какую компенсацию имеет в виду русский офицер.

— Это сделал дух Али? — пуштун с ухмылкой озвучил версию, которую вероятно ему уже кто-то предлагал, когда стало известно о смерти ваханца, случившейся ещё до гибели брата.

— Разве тебе, о правоверный мусульманин, неизвестно, что духи бесплотны и ничего не могут сами изменить в материальном мире? — также ухмыльнулся Кузнецов, уже почувствовав, что вроде взял ситуацию под контроль и теперь следует только довести её до нужного финала. — Они лишь могут свою волю навязать кому-то, — офицер сделал шаг к собеседнику и на ухо ему прошептал: — Наби заколола рука его близкого знакомого, — и отшагнув, добавил: — Очень близкого. Клянусь, я не лгу. Но это уже точно не дела шурави, это ваши внутренние дела. Соглашайся на компенсацию, она будет достойной, не пожалеешь.

— Ты прав, командон, — в конце концов, заговорил мулла, — пуштунвали не позволяет воздаяние за дела рода возлагать на детей, женщин, немощных и убогих. А если мужчина последний наследник, то до появления очередного, пролить его кровь, тоже нельзя. Но смерть требует отмщения, в противном случае позор, который хуже смерти и несмываем тоже. Оставь нас, дай одним обсудить, я позову тебя.

— Только сейчас и здесь. Откладывать и медлить — недопустимо. У вас скоро начало пятничного джума-намаза, у нас тоже полно неотложных дел, — с этим словами Кузнецов отошёл к реке.

— Сергей Васильевич, ну, что говорят? — нетерпеливо спросил Максим и вместе с начальником заставы уставился на полковника.

— Дай команду на тот берег, пусть БТР башней повертит. Немножко напомним, с кем они имеют дело. Только блин, чтоб не стрельнул случайно, — вместо ответа, Сергей распорядился начальнику и присел на корточки.

Умылся ледяной водой, с усилием растирая лицо. Молча поднял руку, капитан подал свою — кое-как встал. Обессиленным взглядом окинул четвёрку афганцев. Старики спокойно обсуждали, один Абдулвали молчал: то ли его мнение было неважно, то ли ему самому их мнение было безразлично.

— У них бача, нашли, — в конце концов ответил полковник.

— Живой?! — обрадовался начальник заставы, и тут же потух: — Или утопший?

— Решают. Подождём, — совсем непонятно ответил Кузнецов. — Есть таблетка от башки? Болит, сил нет.

Никто с вопросами к начальнику разведки больше не приставал.

Спустя пятнадцать минут, все трое аксакалов посмотрел в сторону Кузнецова. Он, ковыляя, подошёл. Мулла, молча показал на третьего старика и пуштуна:

— Если родственники убитого согласятся на компенсацию, их никто в нашем племени за это не упрекнёт, — и старики направились к пикапу.

Сергей остался наедине с Абдулвали. Уточнять, кем ему является третий старик, и почему он ушёл, разведчик не стал. Достал из кармана листок:

— Это схема, где находится тайник. В нём деньги. Шестьдесят тысяч долларов. Лежат в расщелине, упакованы в зелёный армейский котелок. Найти просто — Джабраил всё подробно здесь нарисовал. Тайник его, и врать, он не будет. За причастность к похищению ребёнка ему грозит серьёзное тюремное наказание. А если мальчика не найдут, то до конца срока, он недоживёт точно. Что же касается моей честности, то кроме слова советского офицера, мне тебе нечего больше предложить.

Пуштун даже не взглянул на листок. Он пристально вглядывался в лицо Кузнецова. Сергей тоже замер, наблюдая, как мелко подрагивает борода афганца. Его зелёные глаза блестели, и в какой-то миг, Сергею показался взгляд похожим на Аишин: такой же проникновенный, любопытно-изучающий и необъяснимо притягательный.

« — Ведь это ты убил моего брата», — прозвучал в его голове.

Кузнецов отвернулся, и, не в силах сдержаться, зевнул: настолько ему захотелось спать. Взгляд пуштуна как будто бы высосал из него остаток сил. Уже не стесняясь, он растёр ладонями лицо и глаза:

— Я не спал всю ночь. Давай заканчивать эти гляделки. Соглашайся. Деньги очень большие. Бери машину и вези сюда мальчика. Мы будем ждать здесь же. Старейшины пусть остаются тоже. Ты возвращаешь ребёнка — я отдаю тебе схему, и аксакалы засвидетельствуют наш договор о прекращении кровной мести среди Фарухов и Мельхиоров.

Абдулвали отрешённо продолжал смотреть в лицо, словно и не слыша Кузнецова. Сергей вздохнул устало, вытащил карту:

— Смотри сюда, — он ткнул пальцем, и пуштун наконец-то опустил взгляд. — Тайник находится в горах у пакистанской границы, возле этого кишлака, километрах в пяти. От Лангара, двадцать пять по прямой. За два дня легко доберёшься.

Пуштун опять уставился на него.

— Ну, чего смотришь? У Джабраила свои были планы на деньги. Не для тебя же он прятал, чтобы ты их у своего дувала забрал. Далековато, но ничего не поделаешь — придётся прокатиться. И поверить мне на слово… мальчишка уже сегодня должен быть здесь.

— Мне не нужно твоё слово офицера, — в конце концов медленно заговорил пуштун. — Ты же сам сказал, что пришёл не как представитель Советов, а как человек Писания. Значит, и гарантии давай, как… кто ты, христианин? А где твой крест, если ты христианин?

Кузнецов расстегнул бушлат, засунул руку в нарукавный карман камуфляжа и замер: пальцы не нащупали листок с молитвой, куда был вложен крестик. Молитва осталась у Аиши, или на столе — он не помнил, и крестик. Его в который раз за утро, как будто окатило ледяной водой. Порядка в мыслях это не вернуло, однако пелену сонливости и слабости прогнало. Он совсем расстегнул бушлат и три пуговицы камуфляжа, сунул рук во внутренний карман. Ни молитвы, ни крестика, там не было тоже.

— Им поклянись, что не лжёшь, — внезапно произнёс Абдулвали и взглядом указал на грудь Сергея.

Кузнецов, пряча глаза, недоумённо опустил голову: на его груди висел крестик. Он облегчённо усмехнулся и с улыбкой выдохнул:

— Аиша…

Девушка повесила ему на шею крест, когда Сергей спал, а он, до сих пор и не заметил, что и немудрено, ведь уже пошли вторые сутки, как он не снимал камуфляж.

Пуштун, вероятно, обратил внимание на смену настроения у собеседника, и во второй раз за утро, слегка улыбнулся:

— Офицер КГБ, и христианин. Никогда бы не поверил. Да. Поклянись Всевышним и именем своего Пророка. Мне кажется, такая клятва для тебя важнее слова офицера.

Кузнецов взял крестик в руку, подумал несколько секунд и посмотрел на афганца:

— Я не лгу про тайник и про деньги. Мои помыслы чисты, доллары твои, если сегодня мальчик будет у нас. Клянусь в этом Всевышним, и Исусом Христом.

Он замер, напряжённо прислушиваясь к себе. Воспоминания того рокового утра в ущелье, захлестнули его, голова закружилась. Однако страха не было, но и уверенности в том, что он всё сделал правильно, Сергей не ощутил тоже. Чуть справившись с нахлынувшими переживаниями, разведчик попытался улыбнуться:

— Абдулвали, принимай решение. Неужели ты до сих пор думаешь, что я обманываю? Мне известно, где сейчас находится мальчик, и я мог прийти сюда как погранкомиссар. Или просто, блокировать Лангар, а что произошло бы дальше, ты дофантазируй сам. Соглашайся на деньги, и расстаёмся друзьями.

— Хорошо! — неожиданно громко произнёс пуштун. — Я согласен. Но знай, если ты обманул, ты сам станешь кровником моего рода. Если не я с братьями, то наши сыновья, если не они, то внуки… внуки внуков, найдут — и отомстят за смерть Наби, и за осквернение Всевышнего ложной клятвой. И тогда компенсаций мы уже не примем — только кровь.

— Договорилась, — по-простецки ответил Сергей, словно речь шла не о жизни и смерти, а о покупке барана. — Единственно, забери деньги в ближайшие три дня. И как сделаешь это, дай мне знать: прям здесь, на берегу, зажги ночью два костра. Как-то знаешь… ну, чтоб мне было спокойней. И ещё. Про Джабраила, и про условия нашего договора, лучше помалкивать. Хорошо?

Пакистанец хитро прищурился, выискивая подвох в услышанном.

— Это, я тебя прошу уже как заместитель пограничного комиссара, — несколько угрожающе уточнил полковник, — так сказать, чтоб сохранить нерушимой дружбу советского и афганского народа, на отдельно взятом участке государственной границы.

Пуштун с водителем и хозяином коровы уехал, аксакалы остались. Кузнецов подошёл к БТРу, сообщил, что пока ждём: афганцы пообещали привезти найденного ребёнка. Начальник заставы искренне обрадовался, и спасению мальчика, и что не пришлось самому разруливать недоразумение с коровой.

— Организуй здесь службу и охранение по уму, — обессиленно попросил Сергей, — я в бэтре прилягу на сидушках, посплю хоть немного. Башка раскалывается, не могу уже. И бойцам передай на тот берег, вон тем, что у склона копошатся, типа службу тащат… они поляну там земляничную надыбали: пусть соберут земляники, полкепки, пацана хоть порадуем. Затупят, что нет ничего — скажешь: на дембель последней партией поедут, обеспечу, — и уже залезая внутрь, уточнил: — А где Колесников?

Макс оказался с другой стороны машины. Он в который раз мыл руки и делал это уже с хозяйственным мылом, что взял у водителя БТРа. Полковник незлобно сматерился, назвал подчинённого истерическим неврастеником, который на фоне контакта с мёртвой человеческой плотью и кровью, впал в рипофобию. Приказал «не маяться хернёй» и тоже лечь поспать, иначе после переправы назад, пошлёт его собрать останки Богача и кремировать их по обычаю современных зороастрийцев. Макс нервно улыбнулся, но заверил, что гарантирует до самого Хорога теперь руки не мыть.

— Лезь в машину и ложись спать, — приказал полковник, — часа полтора у нас точно есть. Когда потом отдохнуть придётся — неизвестно.

Сон в БТРе это ещё то удовольствие, но ни жёсткость сидушек, ни запах пороха с бензином, ни гул, которым внутри отзывается любое воздействие на тонкую броню, ничто не могло помешать офицерам мгновенно отключиться. «…луже мочу, а волку мясо. Всё уже случилось, всё произошло… от тебя уже ничего не зависит» — последняя мысль, что мелькнула в затухающем сознанье Кузнецова и тут же он проснулся.

— Тащ полковник, вставайте. Едут, — иглой воткнулся в мозг голос начальника заставы.

Чуть меньше двух часов, словно выпавшие из жизни: ни снов, не ощущений — только закрыл глаза и сразу же открыл. Никаких изменений, лишь боль в ноге и плече стали острее, да стрелки на часах сместились. Кузнецов толкнул Максима, тот застонал, но проснулся тоже быстро. Когда вылезли из БТРа, машина уже подъехала.

— Он ещё спит, — сказал Аблулвали, открыв заднюю дверцу пикапа.

Сергей заглянул внутрь. Неестественно бледный Алишер лежал на кресле с закрытыми глазами. Офицеры переглянулись.

— Опий, — произнёс пуштун. — Кроме первых минут в доме, он ничего не вспомнит. А скажешь, что бородатые дяди ему приснились, так и вообще, ничего в памяти не останется. Не будите только, пусть сам проснётся. К вечеру уже отойдёт.

Кузнецов наклонился к лицу мальчика, почувствовал дыхание и нащупал пульс. Посмотрел на офицеров:

— Берите аккуратно, не разбудите. Его нашли рано утром с серьёзным переохлаждением. Напоили чем-то. Пусть спит.

Мальчишку унесли. Сергей и пуштун отошли в сторону, разведчик развернул схему:

— Это кишлак, а это тропа, — он пальцем тыкнул в бумагу. — Здесь, почти у гребня, увидишь россыпь каменных глыб, словно специально наваленных там. Это ориентир. На обратном склоне будет горизонтальная площадка и торчащий обломок скалы. Здоровый такой, тёмного цвета, на маяк похож, — Кузнецов посмотрел на пуштуна: — Знаешь, что такое маяк? — тот молчал. — Понятно. На башню похож, — и уставился вдаль, припоминая место своей первой встречи с Богачом. — Площадка небольшая, обрывается ущельем, а на самом краю, каменная глыба лежит, в форме сидящего человека, скрестившего по восточному ноги и приклонившего голову. Сразу заметишь его, архата напоминает, который молится. Так вот, тайник расположен в скале, как раз с обратной стороны от площадки и этого молящегося камня. Вот здесь. Там трещина, от вершины и до самого основания. Внутрь посмотришь, на уровне пояса увидишь зелёный котелок, армейский. Деньги в нём.

Пуштун взял схему в руки. Кузнецов уточнил:

— Джабраил подписал, вроде читается. А, ещё забыл! Сверху котелок прикрыт камнем, но бок всё равно видно.

Абдулвали прочёл подписи и, свернув схему, улыбнулся:

— Ты так рассказываешь, словно своими глазами всё видел.

— Ну, в Афганистане всё тайна, и ничто не секрет. Джабраил хороший рассказчик, — отшутился Сергей, уже не думая о том, убедительна ли его легенда про Богача или нет. — Пойдём к отцам, засвидетельствуем наш договор.

Офицер позвал солдата, таджика, который планировался в качестве переводчика:

— Этот мусульманин будет свидетелем с моей стороны, — на дари сообщил он афганцам.

— Есть! — невпопад ответил боец, хлопая глазами и вообще не понимая о чём идёт речь.

— Договор сейчас заключаем, о прекращении кровной мести между двумя уважаемыми родами, — пояснил ему полковник. — Хранить его будешь в своей голове, как в сейфе — понял? В неизменном виде и пока сейф цел. И упаси тебя Аллах что-то забыть или перепутать. Осознаёшь ответственность?

— Так точно, — уже испуганно ответил воин и уставился на Коран в руках офицера.

Кузнецов проснулся от ноющей боли в затёкшем плече. Сразу глаза не открыл, но почувствовал на лице чей-то взгляд. Еле разомкнув веки, увидел Алишера, который улыбаясь, протягивал ему красную ягоду.

— Сергей проснулся! — тут же раздался звонкий девичий голос и перед глазами появилась смеющаяся Гульнара. — Сергей, ну вы поспать, конечно! Уже Алишер проснулся. Уже всю землянику почти съел. Кое-как уговорила вам хоть чуть-чуть оставить. Вставайте, нельзя на закате спать — голова болеть будет. Аиша! Ты слышишь? Сергей проснулся!

Девчонка скрылась, а Кузнецов поддался и приоткрыл рот, куда мальчик засунул ягоду. Аромат и лёгкая кислинка вернул остроту восприятия. Он сел на кровати, потрогал колено, обмазанное по приезде какой-то вонючей мазью и забинтованное Аишей. Голова вроде перестала болеть, но вчерашние травмы, получив покой — отекли, отчего двигаться стало ещё труднее.

— Как дела, Алишер? — улыбнулся офицера мальчишке.

Тот сверкнул белыми зубами и с криком: «Аиша, командон расид!», умчался за сёстрами, с которыми столкнулся в дверях.

Аиша велела ему погулять во дворе и подошла к Сергею. Присела напротив, Гульнара встала сбоку от неё. Обе улыбались.

— Как вы себя чувствуете? Аиша спрашивает, — перевела девочка жест сестры

— Спасибо. Нога побаливает только. Алишер давно проснулся? Как он?

— Через час, как вы заснули. Кушать сразу попросил. Мы веселим его, и сами так отходим от кошмара. Вроде не помнит ничего, но пока непонятно, по-моему, ещё дурман действует. Но ни травм, ни синяков на теле нет. Пойдёмте кушать, мы пирог испекли для вас и для Максима.

— О! Точно! А где Макс?

Колесников приехал с заставы, когда уже начало смеркаться. Он доложил в отряд об обнаружении тела Наби Фаруха его родственниками, и более того, что установили главное: легенда с кровной местью сработала, подозрений в причастности к его смерти пограничников, у них не возникло. Но, теперь в о́круге возникли вопросы к Кузнецову: как так получилось, что две местные женщины оказались на сопредельной территории, погибли там несколько месяцев назад, а разведчики узнали об этом только недавно? Полковник Славин нервничает, приказал завтра же возвращаться в отряд, комендатурская машина за ними прибудет с утра. Раненые офицеры чувствуют себя хорошо, даже рука у Миши после ранения задницы чудесным образом начала заживать.

— Это нормально, — философски отреагировал на последнюю новость Сергей и посмотрел на свою ладонь. — У рукажопов всегда так: одно лечится, другое калечится. А Мухробов — у нас знатный рукажоп. Правда, у него наоборот всё: одно калечится, зато другое выздоравливает. Такая вот Макс диалектика… бытия, мать его… Ладно, мой руки, пошли жрать. Девки пирог испекли, — и хитро посмотрел на подчинённого, который чуть напрягся. — Шучу! Не вздумай руки мыть — обещал! Терпи до Хорога. Хотя перед едой лучше помой, а то к двум в жопу раненным не хватало ещё одного, тоже с жопой пострадавшей, только от дрисни.

Колесников аж повеселел, что начальник наконец-то стал общаться как и раньше: без холодного формализма и шутливо подтрунивая над подчинёнными.

Дабы не бросать тень на девушек, Кузнецов предложил пригласил на ужин и соседскую семью. Оказалось, что они придут и так: сегодня девятый день после смерти Али. Сергей забыл совсем об этом, но Аиша просто написала на его извинение: «Не переживай, Али доволен новым хозяином акинака. Хотя нам очень тяжело чувствовать присутствие брата, при этом смеяться и веселить Алишера. Боюсь, чтобы пережитый испуг не отразился на его психике».

— А как ты объяснишь гостям наше присутствие? Может скажем, что я привёз с оказией письмо от отца, ну ты и пригласила нас на поминки?

«Ты забыл, мне нельзя лгать. Так и скажу: ты нам послан Всевышним. Поэтому этот дом, тоже твой. Но можешь не переживать, никто и не спросит, у нас всегда было много гостей. Моё реноме здесь — безупречно» — Сергей прочёл ответ, который в очередной раз, ввёл мужчину в ступор. А после того, как девушка прям в его руках зачеркнула «нам послан», на «мне подарен» — совсем растерялся.

Днём погода ещё была тёплой, но несмотря на то, что с заходом солнца уже становилось ощутимо прохладно, стол, всё равно накрыли во дворе: разместить в доме всех «соседей», коими оказались чуть ли не полкишлака, не представлялась возможным. Вообще-то, поминальным должен был быть обед, но строгих правил на этот счёт не существовало, поэтому, по понятным причинам, решение о ритуальной трапезе девушки приняли, лишь когда чуть пришли в себя от пережитого. По местному обычаю все угощения готовили гости, которые восприняли перенос мероприятия с пониманием: «Бедные девочки, всё не могут наплакаться по брату, даже поминки устраивать не хотят». Ужас потери Алишера, сменившиеся радостью от его возвращения, эмоционально истерзали сестёр. А последующее скорбное застолье окончательно выбило из колеи: Гульнара рыдала весь вечер, уткнувшись в подол халата соседской женщины. Аиша наоборот сидела с каменным лицом неподвижно, глядя перед собой, лишь иногда реагируй лёгким кивком на слова о брате. С мужской части стола Кузнецов еле сдерживался, чтобы невольно не взглянуть на неё. Он настолько старался выглядеть равнодушным к девушке, что, даже когда попросили сказать о покойном, он назвал его сестру Аишей Каримовной, а отца просто Карим. С учётом речи на памирском диалекте, произнесённой к тому же русским, для памирцев, подобный русизм по отношению к молодой особе прозвучал ну очень уж двусмысленно. Все поняли, что русский офицер признал в Аише то, что им уже давно было известно: девушка помазана Всевышним; или наоборот: теперь бедняга может пострадать за свою древнюю веру, ведь столь официально человека называют только когда к нему имеются вопросы у соответствующих органов. Единственным, кто в это момент спрятал в пол свою улыбку, являлся Максим. Для него подобное переигрывание лишь подтверждало ощущение: полковник Кузнецов неровно дышит к девушке, и даже профессиональные навыки, уже не позволяют ему адекватно оценить, как окружающие воспринимают собственное поведение.

Поминки не затягивали. Вскоре гости разошлись, остались только соседские женщины, трое мальчишек и офицеры. Соседки помогали убрать со стола, а пограничники ждали прибытия заставской машины. Макс показал ребятне как разбирается и собирается автомат, и Алишер с друзьями уже не мешались под ногами, занятые на топчане со взрослой игрушкой. Сергей сидел на кухне, беседовал с женщинами о житие-бытие и делился последними новостями. Сёстры вроде тоже ожили: Гульнара опять затарахтела, успевая участвовать и в беседе со всеми, и говорить за сестру; Аишу к уборке и мытью посуды не подпустили — она сидела напротив Кузнецова и тоже активно жестикулировала свои слова. Говорили о всякой ерунде, каждый рассказывал о своём, и Сергей, не замечая как, вдруг оказался главным рассказчиком. Зацепившись языками с одной из соседок, чья дочь живёт в Душанбе, они сначала обсудили столичную жизнь, архитектуру и культурные места республиканского центра, а потом, как-то незаметно, вдарились в воспоминания юности. Сергей вспомнил Уссурийск, своих родителей, дедов, учёбу в школе и в суворовском училище, бабулю. Воспоминания настолько захлестнули его, а слушатели оказались столь отзывчивы и восприимчивы, что офицер просто не мог остановиться. Он говорил и говорил, присутствующее слушали с неподдельным интересом, своими уточнениями и эмоциональными междометиями всё больше и больше пробуждая в нём страсть рассказчика. В какой-то момент он вынырнул из этого потока и с удивлением обнаружил, что, оказывается, давно уже не отрываясь смотрит на Аишу, но всем окружающим это абсолютно безразлично — все смотрят на него и ждут лишь продолженья. Он много лет оттачивал искусство внимательного слушателя и не был никогда особо интересным рассказчиком. А тут его вдруг так прорвало, как будто бы внутри разрушилась невидимая плотина и содержимое из памяти хлынуло наружу.

— И что, бабушка так и умерла, и что она хотела вам сказать — вы так и не узнали? — взволнованно спросила Гульнара, когда Сергей остановился в попытке оценить своё состояние, для него неестественное, новое, но чрезвычайно приятное.

— Да подожди ты, Гуля! — раздался голос одной из женщин. — Не мешай, видишь вспоминает. Сергей, так Вы успели узнать?

Кузнецов осмотрелся вокруг, и опять его взгляд споткнулся на Аише. Девушка с умилением смотрела на него:

« — Вот теперь я читаю тебя идеально. Продолжай, не останавливайся…»

— Сергей Васильевич, машина десять минут как пришла.

Полковник оглянулся. В дверном проёме, облокотившись на косяк, стоял и улыбался Колесников:

— Мне уже самому интересно, что бабушка хотела сказать. Только машину ждут на заставе, через час ей на выезд опять.

— М-да, заболтался я здесь с вами, — смутился Кузнецов.

И тут произошло то, что даже для мусульман-исмаилитов, было как минимум нехарактерно, а в какой-нибудь ортодоксальной суннитской среде, так и вовсе — небезопасно: Аиша подалась вперёд и на виду у всех положила руку на колено чужому мужчине — Сергею. Правда сразу же убрала, привлекая к себе внимание пожилой женщины, самой старшей из присутствующих, после чего замельтешила жестами:

— Аиша хочет сказать, — озвучила сестру Гульнара, — что Сергей джан был тем, кому наш брат успел завещать свою последнюю волю: позаботиться об отце и нас. Сейчас в этом доме не осталось мужчин, наш отец болен и пока лежит в больнице, а племянник ещё совсем мал. Поэтому ношу старшей, в семье приходится нести Аише. Если Сергей пожелает остаться и отпустит машину, то она просит Вас — тётя Мадина, — Гульнара указал на пожилую соседку, — предоставить ночлег офицерам в своём доме, дабы соблюсти традиции приличия и гостеприимства, а всем нам дать возможность услышать продолжение его истории.

Женщина подошла к девушке и обняла её:

— Конечно, моя пиядаси! Я сейчас спрошу у мужа, но уверена — от такой чести он точно не откажется, — и повернувшись к офицеру: — Сергей джан, у нас так мало здесь новостей, поэтому мы с интересом ещё послушаем ваши истории, а переночуете со своим товарищем в нашем доме. Оставайтесь, если служба позволяет.

Кузнецов взглянул на капитана. Тот развёл руками и улыбнулся, мол, не против, как начальник посчитает нужным. Тут же раздались детские возгласы: «Командон бокий мемонад! Командон бокий мемонад!» и пацаны, стоявшие за Максимом, с визгом вылетели во двор продолжать свою игру.

— Ну если не стесним, то согласны. Завтра в семь уедем, — Кузнецов посмотрел на Аишу.

Девушка сияла, и никто уже не сомневался, что не только интерес к рассказу и уважение к гостю сподвигли её на такое предложение. Читать Аишу сейчас, наверное, мог каждый, тем более женщины, врождённо много более одарённые слышать немые девичьи монологи. Сергей окинул взглядом присутствующих, и ему в который раз за последний месяц показалось, что окружающие — все эти женщины, пожилые и не очень, знают что-то такое, о чём он не ведает сам. Так же как и в сценах общения дочери с отцом, их взгляд излучал восторг от осознания общей тайны и некую грусть, только в данном случае, безнадёжную и сочувствующую. Причём у тёти Мадины даже навернулись слёзы. Женщины смотрели на Аишу, а некоторые, те, кто посмелее, украдкой кидали смущённые взгляды на Сергея, тут же пряча глаза, стоило ему только в их сторону повернуть голову.

Многозначительная пауза прервалась словами Мадины, которая отослала свою дочь предупредить мужа об ожидаемых гостях. Кузнецов распорядился водителю возвращаться на заставу и вместе с начальником заставы прибыть сюда к семи утра.

— Вы закончили на том, что бабушка хотела что-то сказать, но не услышали, а вскоре она умерла, — напомнила та же женщина, которая минуту назад одёрнула Гульнару.

— Да, — отреагировал Сергей. — То был наш последний разговор. Он состоялся много лет назад. А что она хотела сказать, я узнал в прошлый… сегодня пятница… в прошлое воскресенье.

Сдавленные возгласы испуга и удивления заставили офицера сразу улыбнуться:

— Нет-нет! Никакого спиритизма-мистицизма. В смысле бабушка умерла давно, просто от неё остались кое-какие вещи, и лишь спустя десяток лет, я решил их изучить подробней. Аиша посоветовала мне съездить в отпуск на родину, на Дальний Восток, и там, поискать ответы на свои вопросы из прошлого.

— Хм! — произнесла Аиша, и все недоумённо уставились на немую, так как раньше никому не приходилось слышать от неё столь сложных и членораздельных звуков.

Девушка искоса смотрела на Сергея, округлив глаза и демонстрируя всем видом неподдельное удивление. Вспыхнув румянцем и смущённо улыбаясь, она тут же стала руками объяснять сестре. Та, прищурив глазки, хитро взглянула на офицера:

— Что-то вы Сергей джан путаете. Аиша говорит, что ничего подобного она вам не советовала.

— Та-та-та! — опять раздался звонкий голос старшей сестры, сопровождаемый игривой улыбкой и театральным помахиванием кулачком с поднятым указательным пальцем.

Возникла пауза.

— «Да-да-да» — ты это хотела сказать? — первый сориентировался Кузнецов и наклонился к девушке.

Она взволнованно задышала, румянец на щеках стал гуще, в глазах загудело пламя цвета смарагда. Полковник взглянул почему-то на подчинённого и перешёл на дари:

— Это мне посоветовала ты: разобраться в себе, найти ответы в своём прошлом и успеть услышать… ценные указания руководства, так сказать. Причём в очень жёсткие сроки: до дня осеннего равноденствия. А без поездки на родину мне было не успеть.

— Та… — тихо ответила Аиша, перепугано глядя по сторонам и прислушиваясь к собственному голосу, не веря, что звучит именно он. Затем растерянно улыбнулась и достала из кармана седрэ серый листок с молитвой. Отдала его Сергею. Жестом показала, что просит подождать и спешно начала писать в своём блокноте.

— Сергей Васильевич.

Кузнецов обернулся на голос Максима, который сидел сзади в углу на подушке, и вытянув губы трубочкой, пытался отхлебнуть из пиалы горячий чай.

— Да такими темпами, вы её разговорите скоро, будет потом как сестрёнка без умолку болтать, — и с шумом сделал мелкий глоток.

Женщины смущённо заулыбались, перешёптываясь и наблюдая за тем, как быстро девушка умудряется писать.

— Ты сказала «да»?! — Гульнара выпучила глаза, когда до неё наконец-то дошла суть произошедшего только что.

Сергей оставил обе реплики без реакции, вместо этого молча принял от Аиши блокнот и углубился в чтение: «Эта молитва твоей Бабушки — верно? И крестик ты нашёл в её вещах? О нём бабушка хотела тебе сообщить перед смертью? Молитва не каноническая, но сила её грандиозна, потому что писалась она чистой любовью. С момента, как только утром закрылась за тобой дверь, я читала её непрерывно, добавляя к твоему имени — имя Алишера. Как звали бабушку? Я буду теперь молиться за неё так же как и за своих ушедших близких, ведь её молитва так светла и сильна, что помогла спасти моего племянника».

— Та… Да. Анна Никитична, — вымолвил Сергей и взглянул на женщин, ожидающих узнать, что там написала девушка. Ухмыльнулся, и помахав блокнотом, отдал его хозяйке: — Аиша, оказывается, уже знает, чем закончилась моя история, — и пряча растерянность, натянуто улыбнулся: — Интересно тут у вас, прям как в гостях у сказки.

— Поэтому мы и считаем нашу пиядаси большим шра́маном, — улыбнулась Мадина. — Ей многое открыто в книгах прошлого и будущего. Ну а Вы — расскажите?

— Бабушка хотела сообщить, что во младенчестве, крестила меня в православную христианскую веру, тайно, потому что родители были категорически против. И крестик мой хотела отдать. До прошлого воскресения я ничего не знал об этом. И вот теперь узнал, что, оказывается, почти с рождения, крещён в религию пророка Иисуса. Иса, так его именуют в Коране, — Кузнецов посмотрел на скептическую мину соседки, широко развёл руки и также открыто улыбнулся: — Христиане — единственные люди Писания, у которых не принято каким-то образом метить детей, обращая их в веру. Это у мусульман и иудеев такого быть не может: загляни себе в штаны и всё поймёшь, а у христиан на теле не оставляют никаких свидетельств.

Две женщины не выдержали, и, спрятав лица, захихикали. Мадина же, покраснев, махнула на мужчину рукой и смущённо отвернулась.

— Сергей Васильевич, ни фига себе, так вы крещёный получается? — Колесников подался вперёд, пытаясь заглянуть начальнику в лицо.

— Макс, без распространения, — он обернулся к капитану. — А то начнётся потом.

— Не, я молчок. Но Аиша, а она-то как об этом узнала?

Сергей нагнулся к уху офицера и прошептал.

— Да хрен её знает. Догадалась как-то, наверное. Это тоже без распространения. Не хватало ещё… Вообще, об этой беседе — никому. Понял?

Тот кивнул, и когда полковник уже отвернулся, дёрнул его за рукав, и на ухо спросил:

— Я только не понял, а что такое пиядаси и шраман? Тётка Аишу так назвала.

Кузнецов повернулся к Мадине:

— Максим спрашивает, как переводиться пиядаси и шраман? Я тоже впервые слышу. Это на каком языке?

Женщина заулыбалась:

— «Прекрасная», мы её с детства так называем. Она у нас красавица, любила наряжаться, — Мадина умилённо взглянула на девушку и опять по её щеке покатилась слеза. — А шраман — это человек веры, подвижник. Не знаю на каком языке. У ваханцев много слов заимствованных, вокруг же разные народы живут, а мы народец небольшой. И веры у нас вокруг разные. В нашем кишлаке, к примеру, в основном шииты-исмаилиты, но и сунниты есть, и зардуштов стал много — после возвращения Аиши как раз. А в её семье так вообще всё смешалось. Но мы очень веротерпимы, живём дружно, лишь бы человек был хороший, а в какой вере он находит успокоение — его дело.

Порядок навели и, поговорив ещё немного, женщины разошлись. Гульнару с Алишером уложили спать. Макс тоже еле добрался до своей кровати в соседском доме, где вырубился мгновенно, даже не раздеваясь. Сергей же, вместе с Аишей и самой хозяйкой, также переместились в дом Мадины, где к ним присоединялся и её муж. Время ещё было не позднее, поэтому хозяева предложили попить чаю.

На удивление, но Кузнецов не чувствовал усталости и спать ему не хотелось, лишь болела ушибленная нога и в голове по-прежнему слышался слабый звон — последствие вчерашнего взрыва гранаты. Он сидел у низкого столика и в свете керосиновой лампы наблюдал, как Мадина незлобно шпыняет мужа, который поздно разжёг печь, отчего дом не успел хорошо прогреться. Хозяин выглядел ненамного моложе Карима; такой же седобородый, суховатый и с неизменной улыбкой на тёмном морщинистом лице. Правда, по-русски он совсем не говорил. С ними ещё проживал младший сын с женой, и внук — один из дружбанов Алишера. Сын поздоровался с офицером, но в чаепитии участия не принял, а жену, и вовсе не показал. Аиша написала, что она беременна и… одним словом, очередная местная примета или обычай — Сергей не понял.

На этот раз Кузнецов попросил говорить на ваханском, дабы самому лучше освоить местный диалект. Хозяин настолько удивился знанию русским офицером языка, что от избытка чувств, тут же выставил кувшинчик вина, за что немедленно получил от жены:

— Куда свою отраву суёшь! Что гость подумает? — и удалившись на женскую половину, принесла бутылку «Столичной». — Сергей джан, вы выпьете? Сегодня можно, Али был бы не против. Верно, моя пиядаси? И мы по чуть-чуть выпьем, пока сын не видит. А то он у нас строгих нравов.

Аиша неуверенно кивнула, а хозяин, явно удивлённый наличием у жены столь ценной заначки, и не меньше ей обрадовавшийся, в нетерпении посмотрел на офицера. Сергей, следуя примеру Аиши, поначалу отказался, но взглянув на жалостливый взгляд пожилого хозяина, махнул рукой и подвинул свою пиалу:

— Немного только. Помянем Али по нашей — русской традиции.

Тёплая водка обожгла нутро. Хозяин крякнул от удовольствия и почти сразу потянулся за бутылкой. Мадина опередила его, бросила на мужа гневный взгляд, и сама плеснула в пиалы: Сергею почти на половину, себе вдвое меньше, а мужу вообще — на донышко. Молча унесла бутылку и пока прятала её в своей комнате, Кузнецов отлил в хозяйскую пиалу часть своей порции. Старичок благодарно закивал и, хитро улыбаясь, зна́ком показал Аише, чтоб она их не выдала жене. Аиша с ироничным укором покачала головой, но снисходительно махнув рукой, сама переставила хозяйскую пиалу подальше, чтобы Мадина не раскрыла алкогольного заговора.

— Сергей джан, а у вас большая семья, сколько детей? — опустошив пиалу, спросил хозяин ни с того ни с сего.

Кузнецов чуть не поперхнулся от столь неожиданного вопроса. С досадой взглянул на деда, понимая, что долить ему водки — было его собственной инициативой. Тем не менее стараясь выглядеть невозмутимо и не смотреть на Аишу, ответил, что имеет сына, который живёт в Москве.

— Вай — вай, как далеко! — сочувственно запричитал старик и беззастенчиво уточнил: — Наверное, учится там, что живёт без мамы и папы так далеко?

— Он ходит в третий класс, — произнёс Кузнецов, и, взглянув на Аишу, решил, что лучше самому внести ясность в данную тему, пока вопросы охмелевшего деда не загнали его в ситуацию, любой выход из которой, уже будет походить на оправдание: — Сын живёт с мамой. Она не захотела уезжать из Москвы, — дедок только открыл рот что-то уточнить, но Сергей продолжил сам: — У меня нет семьи. Мы в процессе развода.

— Вот же старый дурак! Что пристал к человеку? — тут же взъелась на мужа хозяйка. — Сергей джан, не обращайте внимания. Возьмите, закусите, — и протянула тарелку с варёной картошкой.

Наверное, Сергей опять переигрывал, так как изо всех сил, удерживая себя от взгляда на Аишу, он вынудил девушку саму привлечь его внимание. Она коснулась запястья мужчины, и Кузнецов предательски вздрогнул.

Спокойное лицо, чуть подёрнутое снисходительной улыбкой, глаза озорно блестят, в протянутой руке блокнот. «Не переживай, это ничего не меняет. Я пойду проверю, как дела дома» — прочёл он и смутился ещё больше, почувствовав, как от волнения кровь схлынула с лица.

Девушка встала, знаками показала Мадине, что скоро вернётся, после чего вышла во двор. Чего «это» не меняет, и что под «этим» она понимает — Кузнецов хоть и догадывался, но чётко сформулировать ответ у него не получалось, хотя почему он из-за «этого» переживает — сомнений уже не было.

— А вы давно знакомы с Мельхиорами? — спросил он Мадину, когда за девушкой закрылась дверь.

— С детства. Наши предки давно жили в Зонге. А с Гульнарой и Аишей, прям с первых секунд их жизни. Я повивала девочек.

— Так вы, повитуха? — удивился офицер

— Ага, — улыбнулась женщина, — здесь до сих пор чаще дома рожают. Аиша, кстати, помогает, научила её, и теперь лучше, чем у меня получается. Дар у неё какой-то, молодая совсем, а роженицы говорят: «С ней нестрашно». Она вообще очень способная и необычная девочка. Не поверите, но я сразу, как её приняла на руки, поняла это.

— Почему? — не сдержался Сергей.

— Она не кричала, родившись, — за женщину ответил хозяин дома.

Мадина кинула укоризненный взгляд на мужа:

— А ты-то, прям как будто рядом был! Не кричала… Кричала, только не как все дети, — и подкрутив фитиль у керосиновой лампы, села напротив Кузнецова: — Аиша родилась молча, глазки сразу открыла. Я несколько секунд смотрю на неё — жду, а она молчит, но глазками водит по сторонам. Мать её аж привстала, «Жива ли?» — спрашивает в ужасе. А я смотрю: она дышит; и слышно, и грудь ходит. Лупает так смешно глазками, а потом раз, и заплакала, и так странно… как будто смеётся… Не поверите, она когда сейчас смеётся, сразу тот момент вспоминаю. Очень похоже, только громче и звонче. Ну а потом так вообще: в два года болтала вовсю, в пять — читала бегло, — женщина глубоко вздохнула и, закрыв лицо ладонью, всхлипнула: — Красавица такая росла, умница. С восьми лет её уже сватали, из женихов очередь стояла. У нас же как, — Мадина убрала руку и промокнула глаза полотенцем, — замуж выходят рано и к годам десяти девочки уже сосватаны, бывает в четырнадцать уже и свадьбы играют, а официально регистрируют уже потом. Иногда вообще, с рождения родители детей договариваются, кого за кого замуж выдают, кто чей жених будет.

— Мадина, — прервал её хозяин, — ну налей ты ещё гостю арака, что ты болтовнёй всё его поишь!

— Ага! За гостя переживаешь… отраву вон свою пей. Не дам тебе, а Сергею налью, конечно. Выпейте еще, Сергей джан? И я с вами чуть-чуть выпью тоже. Врач посоветовал, который с вами приезжал, когда Али привезли. Правда, он коньяк советовал, по рюмочке. Но где нам его взять.

Принесла бутылку, молча выпили. Сергей лихорадочно искал нужные слова, чтобы инициировать хозяев к продолжению рассказа, не выказывая при этом своего истинного отношения к девушке.

— Так, а чего плачете, тёть Мадина? — не нашёл он ничего лучше, как спросить.

— Жалко её, сил нет, — и совсем расплакалась.

— Двадцать шесть лет уже, — печально за жену ответил муж, — бояться её мужчины. Считают, что она па́ри, похитившая в детстве Аишу и приняв её обличие, вернулась в теле ребёнка к родителям. Не Аиша она на самом деле, а горный дух по имени Малинур. Иногда мне и самому так кажется.

— Что ты мелишь, дурак старый! Простите меня, Сергей джан, — рявкнула на мужа женщина и прикрыв рот, повернулась к гостю: — Вы же знаете, что в детстве Аиша загадочно исчезала на два месяца? Эта трагедия сильно сказалась на ней. Она потеряла речь, стала совсем другой, ни с того ни с сего отказалась от ислама. Непонять как нашла у крепостной горы древний алтарный камень зардуштов. Стала исполнять их обряды. А когда её красота созрела, то от неё вовсе у молодых парней головы посносило. Да что там у молодых! Жёны, своих мужей боялись к ней подпускать. Стоило ей в глаза посмотреть, они как ишаки слюну пускали, а молодые — бесились, словно шайтан в них вселялся. Волю теряли, готовы были любую просьбу её исполнить. Словно морок какой овладевал ими. Благо кроме как у алтаря, да по дороге к нему, встретить девушку было больше негде. Все видели, что молится она днями напролёт. Да и сама бедняжка, быстро осознала, что её чары столь влиятельны, — женщина грустно улыбнулась. — Это сейчас, уже и без косынки может со двора выйти, и на собрания ходит. Халифа наш, и мобед их, да что там скрывать — и председатель сельсовета, и тот к ней за советом порой обращается. А раньше — ужас! Когда ей четырнадцать исполнилось и всё это началось, бедненькая аж взгляд в землю прятала — такой огонь у неё бушевал в глазах. Все его ощущали. Какая-то энергия в ней жила. Взглянет своими глазищами зелёными и кажется, словно в душу твою проникла, всеми помыслами и чаяниями овладела, — женщина покачала головой, окунувшись в прошлые переживания. — Да ещё хорошо, что Али в кишлаке уважали и побаивались. Он за сестру горой стоял. Любому, кто хоть слово плохое в её адрес смел произнести, доходчиво мог объяснить, чем па́ри от помазанников божьих отличаются. Порой даже кулаком вдалбливал, что человек преображённый, становится пиядаси… прекрасный всем, и душой, и телом, и красота эта — притягательна, с ней хочется соединиться, — Мадина посмотрела на мужа, сидящего уже с красными и осоловелыми глазами: — Было даже камнями побить её хотели, сначала жёны ревнивые, потом фанатики какие-то из Ишкашима. Али одного чуть не зарезал. У него кинжал был такой, старинный, красивый. Разбежались сразу, побоялись связываться. Семнадцать ей исполнилось, когда она явилась на собрание общины исмаилитской, и, глядя в глаза самым рьяным хулителям, каждому задала вопрос: «Дала ли повод я тебе для срамных мыслей?». Ни один её взгляд не выдержал. Все отрицательно ответили. А потом и женщин двух, самых бойких, тоже взглядом пригвоздила. Тогда халифа такую отповедь прочитал невеждам, что уже никто не смел открыто что-то высказать против Аиши. И мобед сказал, что девушка чиста в своих помыслах настолько, каждому бы следовало брать с неё пример. С тех пор всё вроде бы успокоилось, хотя дураков хватает: многие по-прежнему считают, что не человек она, а горная па́ри, похитившая ребёнка и вселившаяся в его тело. Благо хоть в основном признают, что дух в неё добрый вселился. Вот такая вот история, — женщина глубоко вздохнула. — И где-то к восемнадцати, она женской красотой обогатилась ещё больше, но научилась…

Договорить Мадина не успела: скрипнула дверь, вошла Аиша. Чему девушка научилась, Сергей так и не понял — собеседница сразу сменила тему:

— Моя пиядаси, хорошо всё? Выпьешь ещё чаю?

Гостья отказалась, «спросив», что не пора-ли отдыхать, а то хозяин уже спит за столом. Жена увела мужа в спальню и пока стелила постель, Сергей и Аиша остались наконец-то наедине, впервые за день.

Оба смотрели друг на друга, и Кузнецов заметил, что девушка одела серьги с зелёными камушками, убрала волосы, заколов их с боков, и вроде даже чуть-чуть подвела глаза.

— Как Алишер? Спит?

— Та, — выдохнула Аиша и застенчиво улыбнулась, а в блокноте написала, что мальчик вспомнил, как в дом ворвались бандиты, но сёстры убедили его, что это просто страшный сон. Судя по вечерним играм, спасительный обман удался.

— Мне кажется, с тобой необходимо позаниматься профессиональному логопеду и ты научишься говорить опять. Не думаешь? — Кузнецов наклонился ближе: — Ты раньше произносила эти звуки, что сказала сегодня?

Аиша приподняла ресницы и отрицательно мотнула головой.

— Скажи: «не», — он хитро улыбнулся и только посмотрел в глаза, как сразу поверил в правдивость рассказа Мадины, хотя и без него уже испытывал на себе странное влияние её взгляда. Сейчас пожара там не было, только ровное изумрудное пламя колыхалось в глубине, но и его хватало для понимания: в них точно живёт что-то необъяснимо могущественное.

Девушка чуть запрокинула голову, чтобы вытянуть шею, положила обе руки на стол, быстро захлопала ресницами и резко выдохнула:

— Э! — и тут же прикрыла рот ладошкой, давясь от смеха.

— Ну вот, осталось только «Н» вначале добавить, и получится «Не», правда, с таджикским акцентом, — пошутил Сергей, а рука сама собой легла на её запястье и сразу одёрнулась — внезапно вошла Мадина.

Заметила ли она нескромное прикосновение или претворилась, что нет, но Кузнецов от волнения традиционно побледнел, а женщина, плотно сжав губы, с трудом сдержала улыбку. Словно что-то вспомнив, она остановилась у входа:

— Так. Можете ещё поговорить, если хотите, а я пока пойду делами позанимаюсь, да Кариму приготовлю передачку в больницу.

Аиша придвинулась ближе к столу, выложила свой блокнот. Черканула мысль и повернула сшивку к собеседнику. «Мне нужно не научиться говорить, а вспомнить, как это делать. Также как вспомнила свой дом, близких, всё остальное. Я же когда вернулась, словно увидела весь мир впервые. Настолько свежими были впечатления! Как будто бы знакомилась с ним заново. А по ночам вместо снов ко мне возвращалась память. Первые недели это была просто лавина информации, и я даже рада, что не могла тогда говорить, потому как все бы узнали, что я никого и ничего не помню. Зато сейчас уверена, мой речевой навык просто блокирован. Речь очень сложный феномен, который использует огромный ресурс головного мозга, а у меня, кажется, он весь задействован для иного общения и других целей».

— И… то есть ты хочешь сказать, что, когда вернулась, не просто не помнила последние два месяца, а вообще ничего, даже маму и папу?

— Та, — несмело вымолвила Аиша, в очередной раз забавно округляя глаза, знакомясь с новыми звуками в своём исполнении.

Взяла карандаш и продолжила: «Представь, что ты родился в теле и мозгами, развитыми, как у подростка. Они умеют и знают всё то, что за двенадцать лет, им должен был преподнести жизненный опыт. Но только ничего этого не помнят! Весеннее солнце, синее небо, глиняный дувал, пыльная дорога — самое первое, что ты видишь в жизни, но что это — не помнишь.

А потом несколько минут ты весь занят тем, что идёшь. Ты знаешь, как ходить, но не помнишь, как это делать. А именно: сначала нужно перенести тяжесть тела… с какой ноги на какую? Решаешь, что удобней с левой на правую. Потом вспоминаешь, что следует чуть подать корпус вперёд и одновременно напрячь левое бедро, чтобы стопа приподнялась. Делаешь, и в последний момент успеваешь напрячь все мышцы ноги, потому что ты клонишься и только так останавливаешь падение. И это лишь маленькая толика того, что необходимо для первого в жизни шага. Второй даётся уже проще, третий ещё легче… от начала кишлака и до калитки дома, пять минут ходьбы — мозг занят только ею, к концу маршрута, вспоминаешь, как ходить и можешь уже делать это автоматически. Затем ручка калитки, её нужно толкнуть от себя. Под ногами трава, вспоминаешь, что цвет называется — «зелёный». Огороженное пространство — это двор, фигура человека у глиняного сооружения… приближается, обнимает, издаёт звуки плача. И тут перегретый мозг взрывается: ты чувствуешь всё то, что чувствует этот человек. Спустя секунды, вспоминаешь: это женщина, и он твоя мама».

Сергей, потрясённый прочитанным, поднял голову. У девушки на глазах навернулись слёзы. Она подвинула блокнот к себе. Написала: «Это даже не крупица, это ничтожная часть первых минут моей новой жизни. Где-то месяца три я жила примерно так. А потом стало ещё „веселее“: я вдруг поняла, что весь прошлый жизненный опыт, все воспоминания, они словно хранятся в отдельной шкатулке, и при желании, то, что я уже вспомнила, я могу доставать оттуда, а если захочу — могу закрыть крышку и видеть мир как в первые минут после рождения — напрямую, а не через призму этого опыта. Потом оказалось, что и новый жизненный опыт, он тоже копится в подобной коробочке, только другой, и это хранилище, также подвластно моей воле: хочу использую, а хочу — закрыла и „не помню“. Сейчас слёзы бегут сами собой: обе шкатулки открыты, из первой всплыла память о моей счастливой маме до; из второй — какую боль пришлось ей пережить после».

Кузнецов оторвался от чтения, поднял глаза на Аишу. Она плакала беззвучно, прикусив губу и только чуть вздрагивая всем телом.

— Прошу тебя. Не плач, — он взял её за руку, сам находясь в смятении. — Закрой обе шкатулки… и улыбнись мне. Пожалуйста.

Девушка улыбнулась сквозь слёзы. Некоторое время рассеянно понаблюдала за мухой, сонно ползущей по столу, а затем, как-то странно посмотрела в глаза собеседнику и быстро черкнула одну фразу. Не глядя на мужчину, придвинула к нему блокнот: «Когда обе шкатулки закрыты — я настоящая, и становлюсь такой».

Кузнецов, даже не видя лица, сразу почувствовал в ней перемену. Он еле сдержался от рефлекторного желания поднять голову и продолжал сидеть, уткнувшись в блокнот. В абсолютной тишине было слышно, как за стенкой похрапывает Максим.

— Такой, это… па́ри…? — уняв волнение, в конце концов, вымолвил он, находясь всё ещё в прежней позе.

Нежные пальчики коснулись подбородка, и, повинуясь их воле, мужчина поднял голову. Аиша смотрела на него: уже знакомая неуловимая тень улыбки на губах и бешеное изумрудное пламя, которое во влажных глазах, казалось настолько ярким и необузданным, что Сергей физически ощутил подобие солнечного ожога роговицы.

— Настоящая, ты мне нравишься ещё больше…, — вырвалось у него признание, хотя, чтобы спрятать смятение за стеной иронии, он хотел так отшутиться. — В смысле, становишься очень понятной, — после чего наклонился, робко поцеловал её и снова вернулся в прежнее положение.

Лишь дыхание стало чуть глубже и порозовели щёки: Аиша также смотрела на Сергея, по-прежнему слегка придерживая пальцами его подбородок. Кузнецов же, впал в какую-то прострацию: он сам поцеловал Аишу, или на то была её воля? Или… или вообще — поцелуй ему почудился?

Она опустила руку, и как ни в чём небывало, взяла карандаш. Пока строчила в блокноте, Сергей даже чуть запаниковал: силясь поймать за хвост ускользающий образ мимолётного воспоминания, он всерьёз усомнился в реальности произошедшего и пытался теперь найти хоть какие-то тому доказательства.

— Что за… — пробубнил он, облизывая губы в надежде почувствовать вкус поцелуя.

Девушка услышала, подняла взгляд, широко улыбнулась и продолжила писать. Кузнецов же, окончательно растерялся. Опять его ум оказался беспомощным что-то понять. Опять из-под логики выбита почва, и вполне очевидный факт, почему-то оказывается в той «коробочке» головного мозга, где по идее, всегда хранились его фантазии.

Аиша закончила, придвинула блокнот. Сергей даже не взглянул на неё. Сразу принялся читать, опасаясь, что «ведьма» играючи поколет его, как матёрый опер раскалывает неопытного хулигана-первоходку.

«Навык вербального разговора, он где-то на дне первой шкатулки и пока я его не помню. Да и не было, вероятно, должного стимула вспомнить. Мне кажется, я никогда не отличалась разговорчивостью. А тут оказалось, что для общения, слова не нужны вообще. Ведь люди, на самом деле — это книги! Читать — не перечитать! Ну а для обмена информацией в быту, достаточно карандаша с бумагой. Пока не появлялся ты, я не имела интереса к столь активному обсуждению чего-либо. Возможно, в этом кроется сегодняшний «феноменальный» прогресс в моём звукопроизношении, возможно, появился стимул.

Теперь касаемо па́ри. Как бы странно это ни звучало, но ты сам того не замечая, очень точно подметил их главное свойство: они духи, чистая энергия, лишённая личностных свойств. Человек, с его антропоцентричным взглядом на мир, всему пытается придать свои черты. В том числе и духам, наделяя их свойствами личности. Тот, кто способен отказаться от личности, то есть «забыть» свой жизненный опыт, начинает транслировать вовне не её амбиции и чаяния, а свою первородную божественную природу. Также, как это делают па́ри. Только у духов своя природа, а у человека — своя, природа Адам и Евы. В Эдеме, они как дети были непосредственны, абсолютно честны и полны любви. А не имея кандалов личности, которая сжирает почти всю энергию, ещё и стократ сильнее в своих проявлениях.

Закрывая свои шкатулочки, я отключаю личность и живу. Когда приходиться их открывать, я, как и все, ставлю жизнь на паузу и копошусь в них, что-то там разглядываю, выбираю нужное. Помнила бы, как говорить — наверное, обменивалась бы содержимым с другими. Но только надобность практическая в них отпадает, я тут же закрываю и снова продолжаю жить.

Правда, так, конечно, было не всегда. Лет где-то до семнадцати, я училась со всем этим управляться, и люди часто просто от меня шарахались. Дело в том, что вскоре после возвращения во мне начала просыпаться женщина. Энергия основных инстинктов очень мощная и снимая личностную преграду, она так же как и все иные проявления корневой природы, транслируется вовне. Каких только сплетен и слухов вокруг тогда не родилось — можно написать ещё один сборник «Мифом народов Памира». Тем не менее Всевышний помог, и в общине меня приняли».

Говоря словами Аиши: мозг Сергея разрывался. Вновь столкнувшись с необъяснимым внешним влиянием, он уже не пытался понять логику его природы, а прочитав объяснение, особенно про духов, вовсе засомневался и в своей, и в её адекватности.

— Ты сказала, что не можешь говорить.

— Э! — сразу прервала его Аиша.

— Извини — не помнишь, как говорить.

— Та, — уже по-деловому отреагировала она, явно испытывая удовольствие от произношения новых звуков.

— Не помнишь, как говорить, потому что голова занята какой-то работой, — Сергея взял блокнот, нашёл нужное место: — Вот: «Речь использует огромный ресурс головного мозга, а у меня, кажется, он весь задействован для иного общения и других целей» Про общение, я ещё могу предположить о чём речь. А «других целей» — ты же не физик-ядерщик, которому при Берии дали два года на разработку атомной бомбы? Какие такие цели могут быть, что всё остальное просто не удерживается в голове?

Она пристально взглянула в глаза, дочитала там то, что Сергей по какой-то причине не сказал голосом, и опять взялась за писанину. Вошла хозяйка.

— Тётя Мадина, одна минута, Аиша допишет, и расходимся.

— Ой, да говорите-говорите! Всё равно до одиннадцати не ложусь. Вот передачка для Карима. Там фрукты, хлеб наш — очень его любит, сыр, ну и по мелочи, — и погладив девушку по голове уже обратилась к ней: — Моя пиядаси, я слышу твой голос. Это же здорово! Сергей джан, — она посмотрела на офицера, — обязательно Кариму расскажите, для него такие вести, лучше всякого снадобья!

Кузнецов расплылся в улыбке. Женщина что-то взяла в шкафу и вышла с кухни. Пока Аиша писала, он исподволь рассматривал её, готовый в любое мгновение перекинуть взгляд на отрывной календарь, висящий на стене напротив. Даже заранее прочёл, что там написано крупным шрифтом: «23 сентября 1983 года. День Международной организации глухонемых, созданной в 1951 году для сохранения жестовых языков и защиты прав глухонемых…». Нахмурился. Очередной дуратский знак, наталкивающий на аналогии с событиями его реальной жизни, опять поднял со дна и вытолкнул в сознание муть предчувствия чего-то неотвратимого, и заведомо уже предопределённого. Но изящный изгиб женской талии перед глазами, быстро отвлёк внимание мужчины. Девушка склонилась над столом, отчего белое седрэ на спине натянулось, и, плотно облегая тело, явило взору гибкий стан и плавную округлость бедра.

Не меняя позы, Аиша, словно почувствовав взгляд, повернулась. Сергей тут же глупо улыбнулся и ткнул пальцем на стену:

— Посмотри, какой сегодня день оказывается.

Она развернулась в другую сторону, для чего немного оставила правую ногу. Седрэ на спине натянулось ещё сильнее, а юбка скользнула меж ног: теперь изгиб талии плавно переходил в округлость бедра и его стройное продолжение до коленки. Там материя струилась вниз, обнажая голень выше щиколотки. Линия тела от шеи и до колена, обтянутая белой тканью и в слабом свете керосиновой лампы, казалась высеченной из мрамора, и только русые прямые волосы, ровно лежащие на спине, придавали ваянию создателя фактурность и живую теплоту.

— С этого ракурса, ты похожа на Афродиту, высеченную из белого мрамора, — почти шёпотом произнёс Сергей, и девушка резка повернулась к нему.

Ткань расправилась, скрыв всё то, что мгновение назад так волнительно питало мужскую фантазию. Её щёки порозовели, а глаза словно выстрелили короткой изумрудной вспышкой. Она улыбнулась, указала правой рукой на календарь, а левой, продемонстрировала одобрительный жест, подняв большой палец. Затем вновь хотела продолжить писать, но небрежно махнула рукой и протянула блокнот собеседнику:

— На, — и с улыбкой ещё раз махнула, мол: «Нечего было отвлекать, устала писать, а с тебя хватит и этого».

— Слушай, ты же когда начнёшь говорить, достанешь меня своей болтовнёй!

Девушка зажала рот, лишь глазами показывая своё удивление очередному и неожиданному «припоминанию». Потом убрала руку и мелко затрясла головой, восторженно глядя на Сергея и осмысливая, что с ней происходит.

— Подведём краткий итого сегодняшних занятий, — театрально строго произнёс Кузнецов: — Хм, это… это просто Хм. Та, это Да. Э, это Не. На… это На. Неплохо для первого урока, — и заулыбался.

Аиша, визгнув от восторга, обняла Кузнецова и поцеловала в щёку. За стенкой зашевелился Макс. В этот момент вошла Мадина, с умилённой улыбкой и удивлённым взглядом. Аиша как ошпаренная отпрянула и покраснела словно сегодняшняя земляника. Зажав в руке блокнот, она открыла от испуга рот и так сидела неподвижно, боясь повернуться к женщине лицом.

— Дочитаю завтра. Всё. Пора спать, — Сергей поднялся из-за стола, пытаясь изображать деловой беспристрастный тон и побледнев от очевидного: на этот раз Мадина видела и объятие, и, скорее всего — даже поцелуй.

А ещё он точно знал и был уверен, что этот поцелуй был наяву, и в данном случае, он, несомненно: человеческий, женский, Аишин…

Глава 4

328—327 год до Р.Х.

Вопреки первоначальным намерениям Александра зимовать армии всё же пришлось в Наутаке, что близ Мароканда. К концу осени благословенная и воспетая Авестой земля Согдианы обезлюдила настолько, что назвать это покорением было сложно. Геноцид аборигенов — более подходящий термин для итога двух лет почти тотального истребления людей по признаку веры или причастности к восставшим племенам. Когда царь осознал масштаб катастрофического опустошения провинции, ему наконец-то стало понятно, что просто оставить здесь гарнизон и уйти, означит неминуемую потерю контроля над территорией: благодатной землёй обязательно соблазнятся северные племена скифов (они же саки), их соседи по степи — массагеты, да и вообще, невесть кто ещё. Необходимо срочно заселить разорённые провинции, для чего он поручил Гефесстиону лично заняться переселением на север части лояльных бактрийцев и людей из соседних областей. Кроме того, как нельзя кстати пришёлся визит ко двору Александра правителя последней непокорённой персидской сатрапии — Хорезма, которую от Согдианы отделяли южные пустыни тех самых массагетов и скифов. Хитрец, почуяв, что могучая армия навряд ли двинется через владения кочевников захватывать его вотчину, решил всё же наведаться и признать власть Александра, планируя таким образом разобраться руками македонцев со своими давними региональными конкурентами. Якобы в знак покорности, он предложил содействие в завоевании ближайших соседей Хорезма, а затем еще колхов и племен, живущих у Геллеспонта, Пропонтида и Понта. Бредящему мировым господством царю идея в принципе понравилась, и на военном совете, он огласил её как следующий, после захвата Индии, этап эллинской экспансии. А пока он истребовал у хорезмского правителя прислать в Согдиану на постоянное жительство крестьянский и мастеровой люд, в количестве, достаточном для заселения не менее двух городов. Именно на этом зимнем совещании, Александр наконец-то сформулировал и обсудил со своими военачальниками стратегические планы: ближайшая задача — разгром двух последних очагов согдийского сопротивления в южных крепостях Узундара (Согдийская скала) и Партаксены (Скала Хориена); дальнейшая задача — захват Индии, ну и как направление последующих усилий — бросок к Герканскому и Понтийскому морям для овладения территориями южнее и севернее Кавказа. В ходе обсуждения плана окончательно стало ясно, что выросшая из небольшой Македонии, империя раздулась почти до края земли и уже перестала быть собственно македонской, а сделалась личной империей Александра. Империей, которая нужна ему для проведения невиданного до сели социально-политического эксперимента: создание наднациональной сверхдержавы без этнических и религиозных границ, и полностью синкретичным народом, лишённым «предрассудков» своей исторической памяти, культуры и веры. Впрочем, политическую часть замыслов Царь Азии огласил узкому кругу соратников, раскрыв им, пожалуй, и главный нюанс: размывание этнорелигиозной самоидентификации должно касаться всех покорённых народностей, с постепенным внедрением единой религии, идеологии и культуры, в основе которых, будут идеалы эллинского мировоззрения.

— Десятки племён и народов так и останутся разобщёнными своими эгоистичными интересами, которые будут рвать империю на части до тех пор, пока мы не внедрим в их сердца единые образы богов, одинаковое представление о праведных обычаях и культуре. Мы не будем называть эти идеи эллинскими, но по сути, они будут ими! — резюмировал Александр свою речь, весь, трясясь от возбуждения и попеременно глядя в глаза присутствующим. — А для начала нам следует принять варварские традиции, чтобы потом, мягко и незаметно подменить их нашими — эллинскими. Мы, и только мы вправе нести свет истины!

Он ждал реакции, однако все молчали. Молчал и Птолемей…

Дело в том, что после гибели Клита Чёрного Александр впал в затяжную депрессию. Близкие друзья успокаивали царя, но их разумные доводы влияли слабо, а действенными оказались усилия опять же тех самых придворных гадателей-лизоблюдов, убедивших властителя в абсолютной правильности его импульсивного поступка. Эксплуатируя и так воспалённое донельзя тщеславие Царя Азии, они внушали ему веру в свою богоизбранность и непогрешимость, тем самым всё больше затмевая сознание от объективного восприятия реальности. Как результат, все те, кто смел говорить с Александром не в угоду его самолюбию, а руководствуясь фактами, оказались на вторых ролях. А такие, как Птолемей, прямо высказывавшие в личном общении мысли, которые публично огласил погибший Клит Чёрный, и вовсе стали вызывать у него подсознательное недоверие.

Вплоть до весны, когда амбициозные планы уже были явлены соратникам и единогласно поддержаны общим молчанием, царь пребывал в вакууме здравого смысла. Но в первые дни месяца фраваши, произошло событие, вырвавшее правителя из сладкого рабства льстивых увещеваний и вернувшее его хоть на время в реальность. А она, естественно, оказалась несколько иной, нежели представляется ослеплённому гордыней и честолюбием: обстоятельствам без разницы, что ты о себе возомнил, и падающий камень не отвернёт в сторону оттого, что ты считаешь себя бессмертным — случился очередной заговор, и на этот раз, действительно опасный. Он-то и восстановил доверие Александра к Птолемею, так как буквально в последний момент, именно стратег прознал о намерении нескольких царских пажей отравить его.

Вечером, после того как Птолемей доложил царю о предателях и первые же допросы подтвердили его слова, он, находясь в своей палатке, вдруг вспомнил о кинжале Мельхиора. Нет, акинак ничем о себе не напомнил. Мысль сама собой появилась в его голове, когда стратег размышлял о последствиях, реализуй заговорщики свои планы. Достав акинак, Птолемей поднёс его клинок к давно зажившей ладони и прислушался к ощущениям. Шрам на месте раны никак не откликнулся.

— Может, сила твоя иссякла… или на самом деле, лишь самовнушение было её источником? — тихо произнёс он, наблюдая, как кинжал что-то отвечает переливами тусклого блеска на кромке лезвия. — Ведь ты вроде ждёшь от меня действий по защите Авесты, а я сегодня спас её главного врага. Или он уже не угрожает писанию? А если угрожает, тогда почему ты позволил мне сберечь жизнь Александру?

Пламя масляной лампы разгорелось, клинок заблестел целиком и отчеканенный фаравахар засиял в сумраке словно звезда.

— И почему ты убил Дария, царя единобожьих персов и ревностного бехдина? Да, со слов Валтасара и многих других, шахиншах и его народ отошли от истинной веры, но тогда, чем тебе оказался неугоден Патрон? Он же свято верил в твоего бога, и вера его была истинной?

Пламя качнулось — кинжал отреагировал мелкими искрами на кончике лезвия, и только сейчас Птолемей удивлённо обратил внимание, что каждый его последующий вопрос, по сути, отвечает на предыдущий. При этом и вопросы, и ответы, возникают в его голове сами собой, а он лишь наблюдает за этим процессом и обрекает их в вербальную форму.

— Хм. Неужто, твоя воля была в убийстве заблудшего Дария, а Патрон её так и не распознал, и за него расправу совершил Барсанет? Ведь поэтому ты его оставил живым? Верно?

Лезвие заиграло жёлто-оранжевыми бликами от всполохнувшегося пламени лампы.

— Интересно, почему тогда ты не остановил меня сегодня и позволил спастись Александру? — Птолемей глубоко вздохнул. — Не… твоя сила не иссякла. Ты просто спокоен. Знаешь что-то.

Пламя опять стало ровным, клинок потускнел, словно заснул, стратег решил последовать его примеру и через несколько минут уже безмятежно храпел.

***

В канун весеннего праздника Навруз армия подошла к крепости Узундара. Расположенное на высоте шести стадий укрепление с двух сторон ограничивалось глубокими ущельями, а с третьей, защищалось скалой, возвышающейся над цитаделью остроконечным пиком. С точки зрения фортификации, сооружение поистине было уникальным и выглядело непреступным. Находясь на границе Бактрии и Согдианы, оно позволяло иметь огромный смешанный гарнизон и держать осаду неопределённо долго. В крепости располагался обширный участок плодородной земли, где выращивался ячмень и овощи, а также озеро, которое питалось талыми и дождевыми водами.

Почти сразу Александр предложил осаждённым сдаться, однако Аримаз, принявший на себя роль лидера сопротивления и возглавляющий гарнизон, наотрез отказался.

— Если тебе не жаль времени, — читал вслух Александр ответ на свой ультиматум, — то можешь остаться здесь на два года. Быть может, тогда, оскудеют наши припасы. Ну или попробуй договориться с горными духами па́ри, которые доставят на своих крыльях солдат прям наверх.

Царь отложил свиток и задрал голову, наблюдая, как несколько орлов кружат в голубой вышине над скалой. Железный шлем с султанами из перьев чуть сполз назад и оголил лоб, сморщенный от напряжённых размышлений. Не отрывая взгляда от парящих птиц, он расстегнул латный ошейник из металлических пластин, скинул окантованный золотом пурпурный плащ и двойной льняной доспех с наплечниками и пластронами. Затем снял шлем. Оставшись в короткой тунике и высоких шнурованных сандалах, Александр, не произнеся ни слова, направился вверх от подножья скалы.

— Идём Птолемей, посмотрим, где живут крылатые па́ри, — не оборачиваясь позвал он, — два года ждать мы точно не сможем, придётся договариваться с духами.

Стратег улыбнулся столь знакомой, но уже немного забытой манере царя иронизировать в моменты решения трудных задач. Он последовал его примеру и сложил на землю амуницию, оставив только пояс с акинаком. Вместе с десятком солдат они поднялись по скале примерно на четверть её высоты. Ползти дальше не позволила крутизна склона. Тяжело дыша, Александр прислонился к гранитной стене и подозвал к себе воинов.

— Я вас взял с собой не просто так. Вы все были пастухами и хорошо знаете горы. Поэтому спрашиваю. Возможно ли по этой стороне скалы, взобраться на её вершину, и что вам для этого необходимо?

Солдаты задрали головы, перешёптываясь и скептически цокая языками.

— Смелее! Оплата будет щедрой, но только тем, кто сам достигнет участков, нависающих над крепостными стенами, ну или оседлает па́ри для этого, — царь с улыбкой посмотрел на Птолемея. — Скажи, дружище, ты прошёл в горах Па-и-мирха сотни стадий, хоть раз, встречал там этих мифических женщин с крыльями?

Стратег в ответ улыбнулся тоже:

— Когда ночуешь под звёздным небом вблизи у самого Митры, они слетаются с заснеженных пиков, и ты слышишь шелест их крыльев. Но открывать глаза нельзя. Иначе они поработят тебя своей красотой, и тогда исход печален: смерть или безумие. Поэтому все те, кто их видел — мертвы или почти мертвы.

— Ну вот, вы слышали. Вариант с па́ри отпадает, — засмеялся царь. — Говори ты, — он ткнул в самого рослого из воинов. — И да, я не сказал, что сделать это нужно будет незаметно. Чтобы застать противника врасплох.

Воин растерянно почесал затылок, прежде чем решился отвечать:

— Для тех, кто обладает необходимой сноровкой, задача по силам. Нужны опытные скалолазы, которые прокинут верёвки, а по ним уже смогут взобраться и остальные. Вопрос в другом. Как с той скалы спуститься в крепость? Там тоже отвесный склон и лучники всех просто перебьют прям на верёвках. Да и вершина такова, что больше сотни человек на ней не разместить.

— Не бойся, всех лучников мы оттянем к ущелью. Да и вы понесёте с собой тысячи стрел, чтобы сверху засыпать ими врага, — ответил правитель.

Птолемей смотрел на царя, не понимая: он принял уже решение, или пока это только попытка его найти? Александр заметил тревогу в глазах стратега и подошёл к нему:

— И ты не бойся, — тихо произнёс он, — обещаю, что вечером, на военном совете мы всё обсудим.

— Тогда позволь мне сразу выразить сомненья. Ведь ты не думаешь, что горстка смельчаков способна обеспечить успех штурма? Там почти десять тысяч солдат.

— Конечно, нет. Но Аримаз же не будет знать, что их горстка?

Стратег скептически сморщился, задрав голову и оценивая вероятность просто взобраться по отвесной стене на вершину. Ему очень хотелось разглядеть среди нескольких парящих в вышине орлов, того самого — своего. Однако мистического помощника в принятии решений он не увидел. Лишь солнце внезапно вышло из-за горы, ударив по глазам как плёткой.

— Твои идеи, как всегда, безумны, но потому и успешны из-за своей непредсказуемости для врага, — ослеплённый Птолемей зажмурился, прикрыв ладонью лицо. — Взобраться наверх можно, — чуть восстановив зрение, он повернулся к Александру. — Двигаясь вдоль реки Пяндж на юг от Шугнана до Вайхунской долины, мой отряд несколько дней шёл по тропе, большей частью представляющей из себя жерди, вбитые в каменные стены. Здесь имеет смысл поступить также, по крайней мере, они позволят одновременно подниматься наверх множеству солдат. Верёвки — это хорошо, но иметь под ногами опору, хотя бы там, где позволит камень, очень важно: в таких местах возможно передохнуть и главное, сосредоточить груз. Ведь тащить на себе амуницию, воду и провиант, поднимаясь по верёвкам… вряд ли кто-то, добравшись, будет способен после вести бой. Верно, Элия? — стратег взглянул на своего помощника.

Царь тоже перевёл взгляд на солдата. Тот подошёл и испуганно уставился на правителя, не зная, имеет ли он право высказываться в его присутствии.

— Говори, Элия, — велел Александр.

— Я… да… верно. Мы шли по той тропе, словно по воздуху. Под ногами бушевала река, а сверху было лишь синее небо. Страшно безумно, и мне до сих пор не верится, что мы преодолели таким образом десятки стадий, в принципе, иначе не проходимых для человека.

Царь нахмурился, пытаясь представить описываемую конструкцию. Элия взялся за рукоять ксифоса, и тут же суровый взгляд Птолемея остановил его. Солдат отошёл дальше на десять шагов и достав меч, воткнул его в каменную щель на высоте колена. Затем выхватил у стоявшего рядом гипасписта его сарису и засунул копьё под камень, лежащий на уровне живота. Используя меч как первая ступень, он опёрся на него левой ногой, а правую поставил на копьё:

— Примерно так мы шли, только в основном прямо, — произнёс Элия, возвышаясь над всеми почти на полкорпуса.

Царь заулыбался:

— Ты умеешь подбирать себе толковых помощников, Птолемей. Твой совет очень дельный, а Элию сегодня же направь к Диаду. Ему со своими инженерами я поручу руководить строительством дороги.

Закончив рекогносцировку, отряд направился вниз. К подножью спустились перед гребнем, что находился в пяти стадиях от места начала подъёма. Устроили привал. Половина солдат встала в охранение, а остальные разместились вокруг нехитро накрытого стола, представляющего из себя расстеленные на земле плащи. Царь сел вместе с солдатами, чем вызвал некоторый ступор, сменившийся вскоре их восхищением и трепетом. Птолемей внутри ликовал, наблюдая прежнего Александра — македонского царя, любимца богов, эллинского народа и всей армии. Но почти сразу он заметил тревожный взгляд Элии, сидевшего напротив. Продром глядел на стратега, явно желая что-то сказать, но не осмеливаясь это делать в присутствии царя.

— Элия, — улыбнулся Александр, заметив испуганный взгляд помощника своего стратега, — не переживай, тебе не придётся вновь испытать удовольствия от передвижения по небесной дороге. Судя по рассказу, второй раз, тебя уже не заставить свершить подобный подвиг.

Солдаты дружно засмеялись, тоже не зная, как вести себя в такой обстановке.

— Ты опять что-то чуешь? — серьёзно обратился к продрому Птолемей.

Царь недоумённо посмотрел сначала на друга, затем на его помощника.

— Я ощущаю запах свежего конского навоза… тянет из-за гребня. А наши гетайры и обоз находятся в противоположной стороне.

Повисла напряжённая пауза, которую прервал стратег:

— Элия, ты старший. Вы трое с ним. Быстро поднимитесь на гребень и осмотритесь, что там? Остальные, к бою! — он повернулся к царю. — У Элии собачий нюх, его нос ещё ни разу не подводил.

— И что, — удивлялся Александр, когда спустя некоторое время он уже лично наблюдал с вершины гребня табун в сотню голов, который пасся в лощине, сокрытой со всех сторон горами и зарослями ракитника, — ты можешь учуять любые слабые запахи?

— У него прозвище Собака, — ответил за Элию Птолемей, — если бы не его нос, мне бы не узнать о подготовке пажами заговора. Он находился рядом со мной у царской палатки, когда я ожидал приёма, и Калисфен принёс для тебя кувшин с водой. Элию смутил аромат, её источаемый. Я ничего не почувствовал, но в шутку что-то сказал пажу. Тот необъяснимо занервничал, и хватило двух вопросов, чтобы он признался в яде, растворённом в питие.

Царь пристально посмотрел на солдата и качнув головой, произнёс:

— Элия, да ты полезнее десятков прорицателей, вещающих мне о грядущем… я подумаю, как тебя отблагодарить.

Лошади оказались без охраны. Вероятно, они использовались крепостным гарнизоном, но при подходе македонской армии их спрятали в лощине, так как вести животных в цитадель по единственно проходимой тропе было нецелесообразно, или сделать это, попросту не успели. Суеверный Александр счёл находку за добрый знак и велел дождаться подмоги, дабы не позволить коням разбежаться. Однако табун уже почуял чужаков, и доминантный жеребец громогласно заржал, выйдя вперёд. Лошади неспешно двинулись в сторону от людей. Солдаты остановились. Отойдя на полстадии, табун успокоился, и головы животных вновь склонились, продолжая щипать только-только появившеюся зелёную траву и косясь на незнакомцев. Лишь высокорослый жеребец, явно неместной породы, оставался на месте. Он подозрительно разглядывал пришлых людей, шевеля ушами и шумно втягивая воздух. Спустя некоторое время, конь резко фыркнул и необычно решительно направился прямиком к Птолемею. Тот сделал несколько шагов навстречу, и конь перешёл на мелкую рысь. Воины напряглись: очень редко, защищая свой табун, жеребец может проявлять агрессию к людям, вплоть до открытого нападения.

Стратег замер. Несколько солдат вместе с Александром бросились наперерез животному, но не успели: конь уже был в десяти шагах от военачальника, когда внезапно вновь перешёл на шаг и, покачивая головой, вплотную подошёл к мужчине. Царь подбежал первым, наблюдая, как лошадь уткнулась в грудь Птолемею, а тот, прижавшись к огромной голове, треплет её за уши.

— Тор, бродяга, ты как сюда попал? — весь в конских слюнях лепетал взволнованно Птолемей, а жеребец фыркал в ответ и нетерпеливо стучал копытом о землю.

Александр недоумённо рассматривал боевого коня, которого он лично подарил своему сподвижнику ещё накануне взятия Персеполя, и на котором стратег прошлой весной убыл в горный поход. Подоспел Элия, чьи выпученные от удивления глаза, свидетельствовали о том же.

— Я ничего не понимаю, — расплываясь в улыбке, Птолемей посмотрел на помощника. — Элия, мы же прошлым летом, достигнув места слияния Гунда с Пянджем, оставили там всех лошадей. Ты помнишь? Это же почти двадцать дней пути отсюда! Через горы… как он смог здесь оказаться?

Солдат погладил лошадь по скуле, затем провёл ладонью вдоль спины и, присев, внимательно пригляделся к её животу. Пощупал места с потёртостями от подпруг. Зачем-то понюхал пальцы. Выпрямился. Молча устремил взгляд на остальной табун. Замер, высматривая кого-то.

— Мне кажется, там есть ещё один конь не местной породы. Видите, его круп возвышается над всеми? — ткнул он пальцем вперёд. — А Тор, явно ходил под седлом. Причём владелец берёг лошадь. Шерсть вытерта, но шкура хоть и с мозолями, но без раневых потёртостей. Я думаю, кто-то пригнал их сюда. Самим лошадям такой путь не пройти — сожрут волки, или переломают ноги на каменных кручах. Кроме того, он здесь уже давно, коль сумел завладеть всем табуном. Жеребцы местной породы очень агрессивны, просто так чужаку своих кобыл не отдадут. Вон на шее и груди уже давно зажившие раны от укусов, это результаты схваток за лидерство.

Царь похлопал животное по шее, сгрёб в кулак пучок гривы, растёр его в пальцах:

— Да, конь чёсан, волос гладок, недавно значит прошлись гребнем и скребком.

К вечеру табун удалось взять под контроль. Лошадей увели в лагерь, и стало ясно, что конь Птолемея, наряду с ещё одним жеребцом из числа оставленных в горах Па-и-мирха, находятся здесь минимум с лета: с десяток кобыл являлись беременными, причём две уже вскоре должны были ожеребиться. И, судя по защитной реакции Тора на приближение к ним кого-либо, именно он будущий отец.

Неделю заготовительные команды македонской армии скрытно рубили жерди, собирали по всей округе верёвки и плели всевозможные маты, обвязки и грузовые корзины, которые по ночам доставляли к подножью скалы. За это же время, действуя нарочито открыто, на противоположных от крепости склонах ущелий соорудили с десяток осадных катапульт, собрали переносные укрытия, лестницы и иные штурмовые приспособления. Под стрелами неприятеля отсыпали подъезд для штурмовых башен к единственной тропе, которая связывала цитадель с внешним миром. Уложили на крепостных склонах деревянные настилы и лестницы, чтобы иметь возможность быстро преодолеть открытое пространство до неприятельских стен. Одним словом, проявили максимум активности, дабы враг воочию убедился: армия готовится в лоб штурмовать Узундару через ущелья.

Когда накопленных материалов для прокладки верёвочных дорог с обратной стороны горы набралось достаточно, началась одна из крупнейших за всю историю восточного похода операций по дезинформации противника и введения его в заблуждение. А именно — демонстративный штурм крепости. Сотни камней и тысячи стрел полетели на осаждённых с двух сторон, а с третьей, скрытой от них неприступной скальной стеной, началась работа: за двое суток соорудили тропу, помосты и прокинули верёвки на две трети высоты горы. Оставшейся участок лишь разметили для креплений, так как вражеские наблюдатели уже могли заметить подготовку. Сами верёвки предстояло прокидывать скалолазам в процессе непосредственного подъёма в гору.

В ночь перед реальным штурмом Александр лично встретился с тремястами отобранными смельчаками и авансом выдал им обещанную плату. Таким образом, каждый солдат был награждён за будущий, и ещё несовершённый подвиг. Плата равнялась годовому жалованию, и все понимали, теперь у них всего два пути: вскарабкаться на вершину живыми или вернуться к подножью перемолотыми о камни телами.

Всю ночь осаждённых отвлекали закидыванием горящих смоляных ядер и подожжённых стрел. Царь не спал. Он то и дело выходил из палатки, устремляя свой взгляд на скалу: не виден ли сигнальный огонь близ её вершины, свидетельствующий об успешности его дерзкой затеи. И почти на рассвете, Александр всплеснул руками от радости, что как минимум половина солдат успешно взобралась на скалу.

— Вперёд! — скомандовал он

Под прикрытием деревянных защитных матов к крепостным стенам ринулись отряды педзетайров и гепаспистов. Залповыми пусками, на головы осаждённых обрушился ливень стрел и камней, а на вершине горы, в лучах восходящего солнца заблестели сотни начищенных шлемов. Лишь одна стрела прилетела оттуда вниз. Она упала рядом со ставкой самого Аримаза и была с длинной красной лентой, которая крепила к ней кусок папируса.

— Я последовал совету и договорился с па́ри, — читал послание от Александра командующий крепостным гарнизоном. — Теперь тысяча летающих воинов находится в твоём тылу, и если ты не откроешь ворота, то это сделают за тебя горные дэвы, с которыми я тоже хорошо подружился. Даю время до полудня!

Не успело солнце подняться в зенит, как Узундара сдалась. Неизвестно, что думал Аримаз, наблюдая, как ещё сутки, с горы еле-еле спускались всего лишь две с половиной сотни измученных солдат, несколько из которых, сорвались вниз как обычные люди, и никакие па́ри их не спасли. Однако через злобу, на его лице проступало восхищение: как искусно и хитро его обманули. Кроме того, он надеялся на пощаду, ведь гарнизон сдался на милость захватчиков и за исключением десятка сорвавшихся со скалы македонцев, их армия иных потерь почти не понесла.

Возможно, войдя в крепость, Александр тоже думал о милосердии. По крайней мере, Аримазу он оказал честь, позволив остаться под охраной в привычной обстановке своего жилья. Но через пару дней, решительно всё поменялось: ни согдийской казны, вывезенной два года назад из Шизы; ни второй копии Авесты, которую царь уже открыто вознамерился уничтожить — ничего этого в крепости не нашли. Спустившись в тайный подвал, на который указал пленённый вельможа бывшего шахиншаха — Оксиарт, Птолемей сразу понял, что помещение предназначалось для хранения Священного Писания: оно точь-в-точь походило на такое же из крепости Намат-Гата. Обитые свинцовыми пластинами и выкрашенные в золотистый цвет стены, говорили сами за себя.

Началось дознание. Аримаз утверждал, что возглавил гарнизон в начале прошлой осени и с этого момента в крепость лишь везли грузы, и точно, ничего не вывозили. А о хранении здесь казны или Авесты, он и вовсе слышит впервые. Сначала царь ему поверил, но когда к вечеру того же дня нашли архив, который Аримаз прятал в своей башне и при обнаружении попытался сжечь, Александр вновь проявил свой непредсказуемо-взрывной характер: Аримаза кинули в зиндан и пленных начали допрашивать под пытками. Кроме того, сдавшийся гарнизон роптал и явно не был сломлен, так как солдаты, хоть и обезоруженные, вели себя довольно смело, а некоторые, даже на допросах, высказывали презрение Аримазу и другим вельможам-предателям.

— Бо́льшую часть из них нельзя оставлять здесь, а даже те, кто на словах согласен встать в ряды нашей армии — ненадёжны, — резюмировал свой вывод Александр на совещании. — Если мы не проявим жёсткости, эти бунтари вновь поднимут мятеж, как только армия уйдёт за Окс.

Стратеги молчали. На этот раз все понимали, что уничтожение наиболее ретивых и авторитетных командиров и солдат пленённого гарнизона едва ли не единственный выход из ситуации, и Александр хочет, чтобы эту мысль огласил кто-то из присутствующих. На воинском собрании все имеют равный голос, но за последние два года, вековая традиция по воле сумасбродного царя была низведена до декларативной формальности и предложения свои присутствующие высказывать лишь по вопросам тактики сражений. Всё остальное Александр решал единолично, а слышав альтернативные мнения, скатывался до обвинений и обид, порой с непредсказуемыми последствиями для оппонента. Сейчас же, он словно очнулся от морока тщеславия, затмившего ему сознание, и, следуя совету ещё не растерянных друзей, спустился с неба к ним на землю:

— Я готов выслушать каждого, и решение мы примем вместе. Начинай ты, Лисмах.

Следующим утром несколько сотен солдат распяли у подножия скалы, а самого Аримаза, бо́льшую часть командиров и согдийских вельмож с их семьями, укрывающихся в крепости, повесили на её отвесной стене, привязав верёвки к вбитым жердям. Страшной казни могли быть подвергнуты и остальные, но внезапно к Александру прорвался Оксиарт, которого тот пощадил. Он упал на колени и, целуя властителю ноги, взмолился о пощаде своим родственникам. Царь велел показать ему их, и, увидев дочь, тут же сменил гнев на милость: прекрасная девушка сразила Александра наповал своей красотой.

— Роксана. Её зовут Роксана, — в поклоне Оксиарт подвёл дочку, и они вместе упали ниц.

Казнь была прекращена. Оставшихся приговорённых бичевали, но не до смерти — всего по семь ударов. Оксиарта назначили наместником в приокской Согдиане и Бактрии, и передали в подчинение помилованных солдат. Вечером для всех устроили очередной пир, откуда Александр необычно рано удалился: в царской палатке его ждала Роксана. Он уже знал, какую роль ей надлежит исполнить в его глобальном плане по созданию мировой империи без этнических предрассудков, но основанную, на верховенстве идеалов западной эллинской цивилизации.

Птолемей также не стал задерживаться на празднестве. Накануне он не поддержал общую идею казнить пленных, а предложил расселить их по окраинам соседних сатрапий или предать рабству, но большинство командиров, почуяв, что желает царь, из конъектурных соображений высказались за расправу, в назидание оставшимся в живых.

Солнце ещё заливало светом и теплом ущелье, когда он велел привести вновь обретённого боевого коня. Хотелось прогуляться и побыть одному. Несмотря на столь успешный захват неприступной цитадели, стратег пребывал в крайне растерянных чувствах. Неужто акинак такой спокойный, потому что «знал» об отсутствии здесь Авесты? Мысль не давала покоя, так как мешала ему убедить самого себя в никчёмности слов Мельхиора о силе кинжала. Умом он понимал, что раненый палец, а теперь ладонь, в столь тяжёлых условиях могут заживать очень долго, но обстоятельства, при которых раны воспалялись, всегда странным образом были связаны с упоминанием Авесты. Или это ему просто кажется? Может, всё наоборот, и раны начинают кровоточить ввиду его страха и самовнушения? Как только он нащупывает след Авесты, сразу вспоминает о заклятии и одурманенный внушением организм даёт волю болезни. И акинак тут вовсе ни при чём? Тогда как объяснить свою уверенность в нахождении Авесты в крепости и отсутствии на этот раз той самой реакции? Да, Птолемей был уверен: Писание в Узундаре. Тем более и Александру кто-то доложил об этом. Однако…

Стратег сел на коня и, опустив поводья, предоставил лошади свободу идти туда, куда она сама пожелает. Взглянул на ладонь. Плюнул в неё, стёр грязь. Присмотрелся. Шрам всё ещё был розовым, но точно уже зажившим, лишь в уголке виднелось нечто вроде трещинки с почти незаметным покраснением в глубине.

…однако уверен он был тогда, в момент нечаянного признания Фирюзы о нахождении здесь Валтасара. Но и мысль, что Мельхиор не позволит этой информации выбраться за стены Намат-Гаты, возникла тоже тогда сразу. Тем не менее дастур позволил Птолемею уехать, ограничив его волю к розыску Авесты, волей защитного кинжала. Необъяснимая сила акинака, его, конечно, страшила и данный аспект ощутимо влиял на объективность восприятия реальности. Но тем не менее несмотря на духовную мощь, Мельхиор всё же был человеком крайне рациональным, и поэтому стратег не питал иллюзий: вряд ли священник уповал только на силу своего заговорённого металлического дитя. Имея опыт тяжёлого и плодотворного физического труда, владея словом лучше греческих ораторов и обладая невероятной силой мысли, дастур не практике демонстрировал истинность одного из принципов зороастрийской веры: единство благих мыслей, слов и дела — угодны Богу и способны сокрушать любые планы злого Аримана. Влияние мыслей и слов священника Птолемей ощутил всецело, а вот его дела… каковы они?

Конь не спеша шёл по тропе, и впереди появился косой крест, с распятым на нём вражеским солдатом. Невдалеке с земли поднялись двое часовых, завидевших приближение всадника. Конь фыркнул.

— Неужто, Мельхиор, ты ловко так сыграл спектакль? — вслух сам себе проговорил Птолемей. — Конечно! Привлёк для этого свою дочь с наместником и внушил мне, что Авеста хранится в Узундаре. Хотя она лежала в это время в десяти шагах от нас! А в день моего отъезда отправил и её в другое место, дабы не искушать судьбу, — он потянул уздечку, подсознательно не желая идти к месту казни; жеребец замер. — И, вероятно, данная дезинформация была готова загодя, ведь даже в Согдиане её кто-то продвигал успешно, коль она дошла до Александра.

Задумавшись, наездник ослабил поводья. Конь двинулся вперёд, и с первым его шагом у стратега родилось осознание причин отсутствия реакции кинжала на спасение царя и захват крепости: умом мужчина понимал, что Книга где-то здесь, однако интуиция шептала: «Не факт!». Птолемей только сейчас вспомнил, что ещё по дороге с Па-и-мирха, когда Элия ему рассказал о своих наблюдениях, у него возникли сомнения. При этом он их не опроверг, почему они и спрятались где-то внутри, на периферии сознания, не позволяя запустить механизмы, созданные внушением. Ведь Мельхиор его не обманывал, а выводы о месте схрона — он сделал сам. Сам! Поэтому они и затмили его разум, не дав объективно оценить факты. И всё, что противоречило этим выводам, он попросту в дальнейшем игнорировал, а что подтверждало — радушно принимал без всякой критики.

Как всегда, найдя объяснение «необъяснимому», Птолемею стало легче, однако появилось неуловимое ощущение, что и эти выводы, им попросту надуманы. Разбираясь во множестве деталей, он закопался в глубину, где уже нечем дышать и целостной картины точно не увидеть.

Стратег плотнее обжал конские бока ногами и замотал головой, словно пытаясь выбросить из неё всё ментально-чувственное содержимое. Конь воспринял лёгкие толчки в бок шенкелями за команду, и пошёл быстрее. Часовой стоял на тропе. Птолемей перекинул из-за спины яркий плащ — солдат тут же освободил дорогу.

Несчастных распяли на Х-образных крестах, привязав помимо запястий и лодыжек, бёдра. Такой способ казни позволял избежать смерти от удушья, постепенно возникающего, когда жертву крепят лишь за руки. Грудные мышцы под тяжестью тела очень быстро устают расширять лёгкие и гипоксия лишает мученика сознания, а вскоре и жизни. Дабы продлить мучения, привязывают лодыжки, но сила ног тоже конечна и через несколько часов они уже не держат вес.

Птолемей тяжело вздохнул, увидев, как солдат поднял на него взгляд, вполне ещё осмысленный, хотя уже и потухший. Впереди послышались стоны и мольбы о пощаде. К утру здесь будет тишина… но умрут несчастные нескоро, ведь смерть от удушья, им не грозит. Зачем он сюда приехал? Стратег множество раз видел казни, и всякий раз его начинало трясти, словно это ему предстоит умереть. Он поднял голову и тут же отвернулся: десятки тел, беспорядочной гирляндой висели на разной высоте каменной стены. К чему подобная жестокость? Стало дурно, он потянул повод, чтобы развернуть коня, но тот почему-то воспротивился и вместо этого продолжил идти по тропе вперёд. Стратег затянул уздечку, однако жеребец тут же встал на дыбы, и когда наездник рефлекторно ослабил хват, конь рванул вперёд уже крупной рысью.

— Тор! — крикнул Птолемей, с силой рванув уздечку так, что трензельное железо чуть не порвало скакуну рот. — Стоять!

Конь чуть взбрыкнул, но далее противиться не стал — замер, тяжело дыша. Наездник спешился.

— Куда ты меня ведёшь? — стратег похлопал жеребца по скуле, прекрасно понимая, что теперь его конь больше хозяин своего табуна, нежели боевая и послушная машина. — Твои кобылы не там, — он проследил взгляд лошади, устремлённый в сторону череды крестов.

В ответ конь фыркнул и раскатисто заржал. После чего пару раз стукнул копытом и опять пошёл вперёд по тропе.

— Ну давай, посмотрим, может там в ракитнике осталась какая-нибудь твоя невыловленная подружка, — смирился Птолемей, двигаясь с животным рядом; часовой поплёлся за ними следом.

Однако Тор не дошёл до зарослей, а толкнув хозяина, внезапно сошёл с тропы в направлении к крестам. Миновав с дюжину распятий, он подошёл к очередному и ткнулся мордой в лицо несчастному. Стратег от удивления замер. Измученное лицо медленно поднялось, глаза открылись, и тень улыбки пробежала по устам.

— Что?! — стратег наклонился ближе, увидев, как треснувшие от солнечных ожогов губы, что-то попытались произнести.

Ответа не последовало, голова обессиленно поникла.

— Иди сюда! Быстрее! Помоги мне, — крикнул Птолемей часовому, и они вдвоём сняли тело.

Залив в рот воды и ополоснув лицо, мученика удалось вернуть в сознание. Мужчина был крепок и, судя по шрамам, довольно опытным воином.

— Где ты нашёл моего коня? — красный от возбуждения, стратег немедля начал свой допрос. — Он пришёл к тебе, ты был его хозяином? Говори, и я спасу твою жизнь.

Мученик лишь застонал и посмотрел на курдюк с водой. Беднягу напоили вдоволь, перенесли в тень. И только сейчас, Птолемей обратил внимание, что лицо человека ему знакомо. Определённо он уже где-то видел этого солдата. И главное, тот тоже смотрел на него, явно пытаясь вспомнить собеседника.

— Ты же Птолемей? — прохрипел солдат. — Намат-Гата … — он скривился от боли.

Стратег вспомнил! Это был слуга Мельхиора. Он видел его и на приёме у наместника, и на плато, когда дастур приехал проводить македонца.

— Да… я Птолемей, а ты… почему ты здесь? Ты же… а где Мельхиор? Ты же его слуга, верно?

Несчастный кивнул, с трудом поднял руку и провёл ей по носу коня, который склонился над ним, вероятно, тоже страдая. Еле улыбнулся, после вымолвил:

— Хороший конь… третий раз спасает меня. Это ты, значит, оставил его у Гунда? Там его встретил, прошлым летом, когда вёз письмо сюда. От Мельхиора.

Птолемей выпрямился. Как вспышка, в голове возникло понимание, что на самом деле тогда предпринял мудрый и хитрющий дастур. Он не разыгрывал представление, Авеста точно была в Узундаре, и как два года назад, он просто направил гонца с посланием о необходимости срочно её увезти. Поэтому стратегу позволили уехать, а чтобы выиграть время, отправили иной дорогой: незнакомой, более длинной и сложной.

— О чём говорилось в письме? — тихо спросил стратег, тоже погладив конский нос. — Только не лги, ты же бехдин. Да и крест твой ещё стоит…

— Не знаю. Отдал его Валтасару. Спроси Оксиарта, он был тогда здесь главным, — взгляд бедняги помутнел, и сознание покинуло его.

Утром стратег рассказал Александру историю о спасённом солдате. Царь велел его привести, но Птолемей сослался на его немощность и предложил сразу же допросить Оксиарта. Почти до смерти перепуганный вельможа, дрожащим голосом поведал о прибытии в конце прошлого лета курьера из горной крепости Намат-Гата. Он привёз письмо для дастура Персии Валтасара, который к этому времени находился здесь уже около года. О содержании письма, дастур никому не говорил, но приказал вельможе готовить караван для вывоза содержимого того самого подвала, что он показал неделю назад, сразу после сдачи крепости. Через сутки, двадцать гружёных лошадей, в сопровождении остатков дарийской гвардии «бессмертных», вместе с Валтасаром, убыли на север в крепость Хориена. По крайней мере, первой точкой маршрута была именно она, а какой являлась конечная, дастур не сказал.

— Что за груз увёз караван? — спросил Александр, когда вельможа закончил рассказ, позабыв или намеренно избегая ответа на главный вопрос.

Птолемей перевёл вопрос. Оксиарт привычно рухнул на колени, подполз к ногам царя и, лобызая его пыльные сандалии, пролепетал:

— Я поклялся Валтасару молчать об этом, иначе обреку свой род на вечные муки! Будь милостив мой царь, я готов на всё, но не губи моих потомков!

Александр скептически взглянул на Птолемея, после перевода улыбнулся и развёл руки:

— Ну что ж. Дал клятву, значит молчи.

Он высвободил ногу из объятий вельможи, присел на корточки, и, взяв Оксиарта за руку, поднял его с колен. Подвёл к столику, указал на приставленную скамью, положил перед ним лист папируса и сунул в руки перо, предварительно мокнув его в сепию:

— Оказывается, ты столько от нас скрыл… — обратился царь к вельможе, но улыбаясь, вновь взглянул на стратега. — Теперь только не говори, что и писать об этом, небезопасно для твоего рода… не пойму.

Последнюю фразу Александр произнёс тихо и непривычно ласково, словно общался с ребёнком.

Вельможу трясло от страха. Он кое-как нацарапал несколько букв и положил перо, уставившись в стену.

— Дэн, — прочёл царь. — Что это, ты знаешь Птолемей?

Тот подошёл и взял лист в руки:

— Да… с персидского переводиться «Закон». Так, в просторечье называют Авесту.

Повисла пауза, которую вскоре нарушил Александр:

— И всё же значит это не легенда, второй экземпляр существует. И где он сейчас?

Царь вытянул папирус из рук соратника и вернул его на стол:

— Оксиарт, пиши теперь сам. Всё что знаешь. Я и так слишком милостив к тебе… не искушай судьбу.

— Пять насков, записанных на золотых пластинах, хранились здесь больше года, — через несколько минут читал вслух Птолемей. — Из Шизы привёз их Валтасар, и он же прошлым летом вывез Дэн назад — на север. Узундара была одним из четырёх мест, где для него имеются хранилища. Об остальных мне ничего не известно.

Александр и Птолемей переглянулись. «Ну, акинак, чего же ты молчишь?» — покрывшись липким потом, думал Птолемей. Вельможа наблюдал за ними, и, чуя в этом перегляде что-то для себя опасное, вновь рухнул на колени:

— О, великий Александр! Клянусь, не знаю больше ничего! Пощади, помилуй! — он поднял голову и уже чуть спокойней закончил: — В архиве, что нашли вы, есть зашифрованная карта. Шифр знает только Аримаз. На ней указано хранилище. Её оставил Валтасар перед отъездом, опасаясь, что погибнет, и тайна места нового схрона может быть утеряна навеки, — и прислонился опять лбом к ногам правителя.

— Аримазу уже сутки, как вороны выклевали глаза, — безучастно вымолвил стратег, огласив перевод, и от резкого укола в ладони, выронил папирус.

Царь задумчиво смотрел вниз, наблюдая, как вельможа, не поднимая головы, подгрёб листок и трясущемся руками сунул папирус в рот. Александр дождался, пока тот замер у его ног, и, глядя на дрожащую от страха спину, ответил Птолемею:

— Почтовые курьеры, два дня как убыли в Бактры. С собой они забрали и архив. У Эвмена есть знатоки, они расшифруют карту.

***

Уже оделись в белые сердэ яблоневые сады и горы нарядились в изумруд спелых трав, когда македонской армии сдалась последняя согдийская крепость. Скала Хориента, так, по имени командира её гарнизона, называли цитадель, что располагалась в трёхстах стадиях на север от Узундары. При помощи Оксиарта, осажденных удалось уговорить капитулировать без боя, и на этот раз, Александр помиловал всех.

Как и ожидалось, ничего особо ценного за стенами укрепления не нашли. Поэтому почти сразу, в Согдиане оставили небольшой гарнизон, и повернув на юг, в конце весны, армия переправилась через Окс. Одним из последних, реку форсировал Птолемей, командовавший арьергардной илой гетайр. Накануне переправы, он вызвал бывшего слугу Мельхиора, которого всё это время держал рядом с собой. Из числа местных воинов отобрал ещё семерых, которым представил солдата в качестве старшего для выполнения ответственного задания:

— Забирай Тора, он явно к тебе привязался, и направляйся в Намат-Гата. Передашь наместнику, что обещание исполнено: македонская армия ушла из Согда и вскоре покинет Бактрию. Пусть отпустит македонцев. В Александрии Кавказской их будут ждать. А Мельхиору, передай вот это, — стратег снял с пояса кинжал и протянул оружие. — Только не сжимай рукоять, и вообще, не извлекай его из ножен, а то хлопот потом не оберёшься. Мне кажется, я сделал всё, что он от меня хотел, пришло ему время искать для себя нового хозяина… или раба. Ещё. Найди Воруша, моего помощника, ты его видел. Скажешь, что я очень надеюсь на его возвращение. Для его головы есть много работы.

Ранним утром следующего дня, когда армия готовилась совершить последний переход до главной ставки в Бактрах, Птолемей обратился к Александру с просьбой возглавить авангард.

— Не терпится узнать, есть ли в канцелярии вести от Таис? — засмеялся царь, а Птолемей похолодел от мысли, что правитель уже знает и о её письме, и о результатах дознания в отношении предателей, укрывших Валтасара.

Пряча волнение, стратег лишь глупо улыбнулся и зарумянился.

— Поедем вместе в передовом отряде! — понимающе ухмыльнулся Александр, — Нагрянем без предупреждения! — и рассмеялся ещё пуще.

Двести стадий до Бактр, всего один дневной переход верхом, но для стратега, он показался самым мучительным за последние годы. Ум словно парализовало. Ни одной здравой мысли, как объяснить то, что царь у него спросит уже через пару дней — в голове не было. Тем более, как можно этому воспрепятствовать. Проницательный Александр заметил угрюмое настроение товарища, однако с расспросами не лез, чем вызывал у стратега ещё большую тревогу. Катастрофа близилась неотвратимо, и слабый нарыв в ладони Птолемея уже не беспокоил вовсе.

Вечером того же дня царь пригласил своих соратников вместе отужинать, а заодно послушать Эвмена и других военачальников о проделанной в тылу работе по рекрутированию новых подразделений, заготовке продовольствия и подготовке всей армейской инфраструктуры к предстоящему походу в Индию. Птолемей прибыл одним из первых. Александр беседовал с архиграммом, и, завидев товарища, предложил ему тоже присоединиться к разговору:

— Заходи. Держи, — он выбрал из принесённой Эвменом корзины один из свитков и хитро улыбаясь, взглянул ему в лицо.

Это было письмо от Таис. Ещё запечатанное. Свыше десятка похожих свитков, только с красными печатями, лежали там же в ожидании своего прочтения. Вероятно, начальник канцелярии успел лишь доложить об адресатах, от кого пришли личные донесения царю и его ближайшим соратникам, но до ознакомления с ними дело ещё не дошло.

— Читай друг! Расскажи только потом новости, как поживает там несравненная Таис, — без тени иронии громко произнёс царь и, достав следующий свиток, по-деловому обратился уже к Эвмену:

— Так, это последние? Откуда?

— Из гарнизона в Александрии Кавказской… — смог лишь расслышать Птолемей, и холодный пот побежал по его спине, — и эти тоже оттуда, — услышал он окончание фразы Эвмена, который, как истинный канцелярист, всегда говорил тихо и немного заискивающе.

Царь отложил последние свитки в сторону к двум другим, вероятно отобранным для первоочередного ознакомления. После чего развернул первый из отобранных.

В тишине палатки казалось, что Птолемей слышит, как его сердце стучит ударами огромного барабана, чей грохот раскатисто несётся по всей округе.

— Ясно, — голос царя нарушил безмолвие, и он отложил прочитанное письмо. — Птолемей, ну что пишет Таис? — задумчиво спросил Александр и, не глядя в сторону товарища, взял второе.

Птолемей подскочил со скамьи в углу палатки и всеми силами пытаясь естественно улыбаться, радостно подошёл к столу:

— Александр! Я стал отцом! Таис родила мне сына, назвала Леонтикс!

Царь поднялся с места, и открыв рот то ли от радости, то ли от неожиданности, бросился в объятия к товарищу:

— Вот это новость!

Искренний смех и радостные возгласы всполошили слуг и пажей. В это время прибыли другие командиры, и кружки с вином тут же заняли их руки.

— Эвмен, унеси письма в канцелярию. Завтра прочту! Сегодня у нас праздник!

Повод действительно был достойным, тем более весьма редким: давно в окружении Александра не появлялось законнорождённых детей. Гулянье продлилось до поздней ночи, и Птолемей контролировал, чтобы никто не остался трезвым, особенно Эвмен. Когда первые кувшины с вином опорожнили, он лично принёс с кухни следующие и по праву виновника торжества, сам взялся разливать напиток в кружки гостям. В посуду архиграмма и другим, кто пил скромнее, он незаметно подливал хаому. Ею также угощал всех слуг, пажей и втайне, велел Элии оставить несколько курдюков с дурным вином рядом с постом охраны канцелярии.

Уже глубоко за полночь, когда хмельные силы вовсе одолели македонцев, царь вдруг вывел в центр шатра Роксану, и, подняв руку, потребовал тишины.

— Мой друг стал законным отцом, — торжественно продекларировал Александр, — а я, ещё так и не обрёл наследника, — он посмотрел на девушку. — Я выбираю тебя в жёны! Ты согласна, Роксана, стать матерью моих детей?!

Подобного развития очередной попойки не ожидал никто. Судя по выражению лица красавицы — даже она. Вокруг царя был сонм наложниц, но бактрийку за таковую не считали. Она на людях выглядела подчёркнуто холодно по отношению к Александру, а как их отношения складывались на самом деле, для всех было загадкой. Единственно, судя по тому, как он пытался лебезить с ней — девчонка точно знала толк в женском обольщенье, и неприступностью своей, томила жертву.

Все молча наблюдали, пьяными мозгами, соображая, серьёзен ли их царь. Роксана, хоть и знатная особа, но всего лишь местного — варварского рода. Она же не эллинка и даже не родом из близких к Ойкумене земель. Он что, шутит?

Словно поняв всеобщее недоуменье, царь как-то выпрямился, в глазах мелькнула сталь, и, приподняв надменно подбородок, он строго посмотрел на девушку:

— Я не шучу. Отвечай. Согласна ли ты стать женой Царя Азии?!

Повисшую тишину нарушал лишь храп уснувшего кого-то под столом.

Роксана также вздёрнула сначала нос, но почти сразу потупила взор и тихо опустилась на колени:

— Да, мой царь. Я согласна стать твоей женой…

Раздался шорох ткани: за пологом шатра скрылся Багой. Слеза скатилась по щеке Гефесстиона.

— Слава Александру, Царю Азии! — разрушил общее оцепененье Птолемей и первым подошёл к царю.

И сразу десятки глоток заорали:

— Слава! Слава, Александру!

Теперь хаому подливать было уже не нужно. Попойка перешла в ту стадию, когда вино само вливалось в глотки, и даже тот, кто пить уже не мог, разумно продолжал усугублять, ведь за царя не пить — чревато.

Луна успела пройти по небу большую часть ночного пути, когда царь угомонился и кто сам, а кто при помощи слуг и товарищей, поплелись в свои палатки. Еле стоящий на ногах стратег, держался. Он задрал голову, пытаясь навести резкость и разглядеть в звездном небе Киносуру. Глубоко вдохнул прохладный воздух.

— Собачий хвост… вон ты где, — прошептал пьяный стратег, — и Авеста где-то там, на севере. Да? — с последним словом он упёрся взглядом в ладонь. Боли он не чувствовал, но очевидное покраснение и припухлость говорили сами за себя: как только хмель чуть отпустит, она появится.

— Не трожь! — остановил он слугу, который пытался поднять с земли Эвмена, — Вместе пили, вместе и пойдём. Я сам его донесу.

С этими словами он еле поставил архиграмма на ноги и закинув его руку на плечо, побрёл в сторону канцелярии. На входе остановился. Огляделся: курдюка не было. Тут же появились два часовых.

— Всё хорошо, я сам, — он отмахнулся от помощи солдат, один из которых, был без сарисы, а второй, явно с осоловелыми глазами.

Тоже сказал и слугам Эвмена, приказав им уйти, так как планирует ещё выпить в палатке их господина. Уложил архиграмма на кровать. Тот что-то промычал и почти сразу захрапел. Птолемей осмотрелся. Дверь в хранилище канцелярии, естественно, была на замке. На столе лежал та самая корзина, но без свитков. Он заглянул в ящик, что был рядом. Там находились писчие принадлежности и листы папируса. Никаких писем в помещение не было. Эвмен отличался педантичностью, почему и ценился Александром на своей должности, хотя он не раз обращался к царю с просьбой доверить ему боевое подразделение. Ожидать, что архиграмм оставит царскую почту просто так на столе, было глупо. И Птолемей это понимал, хотя в глубине души надеялся на обратное.

— Прости, Эвмен, — произнёс стратег и аккуратно перенёс царского секретаря с кровати на пол, уложив его у самого выхода из помещения. — Отсюда тебя точно успеют спасти.

Достал с полки две кружки. Поставил их на стол, разлил вокруг остатки вина из принесённого курдюка. Затем взял свечу, и осторожно, чтобы она не потухла, положил её на полу возле стола, рядом с холщевой стенкой, отделяющей канцелярскую палатку от хранилища и архива. Пропитанная жиром ткань будет разгораться очень медленно, но зато потушить её потом, непросто.

— Он спит, не беспокойте. Завтра рано утром его ждёт царь, — распорядился Птолемей охране и направился по тропе. Отойдя несколько десятков шагов, он повернул в сторону и спрятался невдалеке, наблюдая за охраной канцелярии. Через некоторое время все трое охранников собрались рядом со входом, о чём-то тихо болтая и посмеиваясь. И уже когда луна упала за горы, а Птолемей вовсю проклинал себя за авантюрный план, у входа раздался шум и почти сразу открылась дверь. Судя по отсветам и всполохам, за ней, в глубине помещения горел огонь. Не разбирая дороги, стратег бросился к обратной стороне палатки, где по его замыслу, уже точно не должно быть охраны. Схватил у тылового караульного поста тлеющий факел часового. За криком и шумом никто не услышал, как с треском порвалась ткань под ударом ксифоса. В разрез полетел глиняный кувшин с каменным маслом и сразу же факел. Спустя несколько мгновений, Птолемей растворился в темноте.

Пока выносили пьяного Эвмена и пытались затушить эту часть строения, пламя внутри архива подобралось к стеллажам с папирусами, и огонь вихрем взметнулся к небу. Пытаться тушить что-то дальше, было бессмысленно. Тысячи свидетельств великого восточного похода, со всей перепиской и докладами, превратились в пепел. Ценнейшие свитки и книги, отчёты шагомеров-бематистов и труды десятков придворных учёных, множество карт и схем — сгорело всё. Доносы, кляузы, расписки, ведомости, планы… учтённые и нет, прочитанные и недождавшиеся внимания к себе, правдивые и абсолютно выдуманные — с утра ветер разнёс их обгорелые обрывки по округе.

Огонь сожрал всё, в том числе и карту Валтасара — единственное письменное указание места схрона Авесты. А спустя пару дней, шрамы на руке стратега куда-то исчезли тоже, словно их, и мистического акинака, никогда и не было…

Глава 5

1983 год.

К семи утра приехал начальник заставы. Кузнецов с Колесниковым уже стояли на улице в его ожидании и беседовали с Мадиной. Офицер поздоровался с женщиной и её мужем, которых оказывается знал лично. Сергей попросил начальника периодический проведывать семью и по мере возможности не отказывать в помощи, если таковая потребуется. Начальник счёл просьбу вполне уместной, так как решил, что семья помогает разведчикам, оттого они и проявляют такую заботу. В реальности будь у разведки какой-то интерес к старикам, то афишировать своё знакомство с объектом заинтересованности, точно бы никто не стал.

— Дом крайний в кишлаке, до заставы всего несколько километров. Комендант распорядится: выделят кабель, а ты прокинь его до себя. В доме и на заставе полевые телефонные аппараты поставь, — развеял Кузнецов «шпионские» мысли начальника заставы. — Чтобы у местных связь была прямая с тобой. А то ребёнок вчера пропал, так они в ночь из-за волков побоялись на заставу идти. Давно нужно было организовать. Мало ли что, увидел кто кого чужого, и вообще… «границу охраняет весь народ», верно? — он взглянул на стариков. Те заулыбались и одобрительно закивали. — Оповестишь потом жителей о наличии отсюда телефонной связи с пограничниками.

В это время из двора напротив появился Алишер, Кузнецов понял, что его уже ждут.

— Тётя Мадина, покажите сразу начальнику, где аппарат поставить и провод в дом завести.

Офицер с хозяевами исчезли за соседской калиткой, а Сергей заскочил во двор к сёстрам. Обе стояли там, не смея появляться на улице. Аиша отдала сумку с передачкой для отца и письмо для него.

— Написала, что я просил?

— Та, — застенчиво улыбнулась девушка.

— Она написала, чтобы папа слушал вас беспрекословно, — заговорщицки тихо произнесла Гульнара, хотя внутри двора их никто не слышал и не видел. — Мы только не поняли, а как папа сможет в Германию выехать, это же заграница?

— Моя забота. Буду думать. Не вздумай ляпнуть только где-нибудь! — Кузнецов укоризненно взглянул на старшую сестру, выражая недовольство, что её младшая болтливая сестрёнка осведомлена об их утреннем уговоре.

Аиша потупила взор. Сергей обречённо махнул рукой:

— Ты поняла? Если кто узнает, ничего не получится и… плохо всё будет, одним словом.

— Я клянусь молчать! — неожиданно серьёзно ответила девочка. — Для бехдинов клятва свята, так что можете быть спокойны командон Сергей джан.

Он улыбнулся. Сообщил обоим, что через неделю в доме тёти Мадины появится телефон для связи с заставой. В случае любого подозрения на опасность они немедленно должны связаться с пограничниками и сообщить об этом, также указав, чтобы информацию передали полковнику Кузнецову. Кроме того, понадобится какая помощь, нужно сообщить ей же, она уже от своего имени будет общаться с пограничниками.

Сёстры выслушали внимательно. Офицер серьёзно посмотрел обоим в глаза:

— Вы должны знать. Ваших сестёр убили те, кто пытается найти древний клад о тайне схрона которого, знает Аиша, — он взглянул на неё. — По крайней мере, они так считают. Али тоже погиб, защищая тебя. И Алишера похитили, по сути, с той же целью — шантажировать тебя, чтобы вызнать информацию.

Обе девушки не моргая смотрели на Кузнецова: Гульнара — замерев и почти не дыша; Аиша наоборот, её грудь вздымалась словно после пробежки, губы еле заметно подрагивали.

— Непосредственные исполнители убийств — уже неопасны. Похитители Алишера, у которых был мотив кровной мести к вашем роду — удовлетворены, и теперь, надеюсь, использовать его уже никто не сможет. Тем не менее организаторы от своей цели не отступят. Ближайшее время, пока они будут искать новые возможности, я постараюсь что-нибудь придумать и решить, как вас обезопасить. Но, следует чётко понимать: над вами нависла серьёзная угроза. Эти люди могущественны, за ними стоят большие деньги и, возможно… не только.

Аиша толкнула сестру и порывисто зажестикулировала.

— Сестра спрашивает, кто они? — испуганно прошептала Гульнара.

— Пока не знаю. Афганцы и моджахеды ими только используются, а сами издалека, не из СССР. Хотя и здесь имеют помощников. В том числе и в Зонге. Вольно или невольно кто-то из местных жителей им помогает, передаёт душманам информацию о вас. Может вы знаете, кто имеет контакты с афганцами?

— Хм! — вырвалось у немой девушки, и она экспрессивно заговорила руками.

— Аиша права, — по-взрослому рассудительно оценила Гульнара слова сестры, — ещё лет сорок назад граница в Вахане была условностью, и многие имели родственников по обе стороны. Большинство, связи и контакты утеряли, но есть немало и тех, кто как мы, сохраняет родовые узы. Как правило, об этом не распространяются… таких людей в Зонге семей пять-семь. Но в кишлаке сложно что-то утаить, все на виду, поэтому здесь, все обо всех, всё… ну, почти всё — знают.

— Так-так-так! Вот теперь поподробней. А то я как-то совсем позабыл выяснить: кто ваши родичи в Лангаре? Али говорил, что сёстры были сосватаны ещё в детстве за кого-то из дальних родственников.

Аиша насупилась, то ли вспоминая, то ли раздумывая над ответом.

— Я их не знаю. Аиша, может, знает, — ответила Гульнара и тут же перевела её жесты: — Она говорит, то были очень-очень дальние родственники. Папа как-то рассказывал сестре, ещё до того, как она пропала. Но даже если бы и не потеря памяти, Аиша вряд ли бы запомнила столь сложное древо родства. Кто-то по отцовской линии, очень-очень давно был учителем у кого-то из того рода. Так и породнились. Ну и, уже в наше время, решили породниться и по крови.

— В смысле, каким учителем? — удивился Сергей. — При чём тут быть учителем и считаться родственником?