Бесплатный фрагмент - Метафизика Аристотеля

О важности второй книги «Метафизики» Аристотеля

Упомянутый ранее в аннотации к переводу первой книги «Метафизики» — с акцентом на максимальную точность, глубокий концептуальный комментарий и раскрытие генезиса мысли — является именно тем, что делает изучение второй книги (известной как книга «α», или «малая альфа») исключительно важным и ценным. Если первая книга (книга «А») задает фундамент, исследуя мнения предшественников и формулируя вопрос о первых причинах, то вторая книга играет роль мета-философского введения, объясняющего, как следует подходить к самому этому фундаментальному исследованию.

Важность второй книги можно раскрыть через несколько ключевых аспектов, которые идеально соотносятся с принципами упомянутого перевода:

1. Учение о Трудности (или «Апории») как методе познания

Вторая книга начинается с одного из самых известных высказываний Аристотеля: «Исследование истины отчасти трудно, отчасти легко». Он развивает эту мысль, утверждая, что трудность постижения первых причин — не препятствие, а неотъемлемая часть процесса познания.

· Аутентичная передача текста: Понимание этого принципа требует точного перевода терминов like «ἀπορία» (aporia — затруднение, безвыходное положение). Аристотель утверждает, что формулировка апорий — это не тупик, а инструмент для нахождения решения. Тот, кто ясно видит затруднение, уже находится на пути к его разрешению.

· Генезис мысли: Этот подход напрямую связывает «Метафизику» с диалектическим методом Сократа и Платона, но придает ему более систематический и научный характер. Комментарий, раскрывающий эту связь, показывает Аристотеля не как критика, а как преемника, развивающего философскую традицию.

2. «Философская скромность» и накопительный характер мудрости

Аристотель подчеркивает, что ни один человек не может постичь истину во всей полноте, но collectively, человечество приближается к ней. Отдельный исследователь вносит свой, пусть и малый, вклад в общее дело.

· Концептуальный комментарий: Этот взгляд крайне важен для понимания аристотелевского проекта. Его собственная «Метафизика» — не законченная догма, а вершина, построенная на «малых долях» истины, открытых его предшественниками (что он и показывает в книге «А»). Вторая книга задает этическую и методологическую установку для философа: уважение к традиции и осознание своего места в долгом процессе постижения истины.

3. Критика «необразованности ума» (ἀπαιδευσία)

Аристотель проводит crucialное различие между незнанием фактов и flawed методологией. Он критикует тех, кто требует от метафизики той же степени точности, что и от математики, и наоборот. Это проявление «необразованности ума» — неумения применять адекватный метод к предмету исследования.

· Связь с современными и поздними интерпретациями: Этот пункт невероятно актуален. Он предвосхищает современные дискуссии о демаркации наук, о специфике гуманитарного и естественнонаучного знания. Комплексный анализ этого пассажа показывает Аристотеля как первого философа науки, рефлексирующего о границах и методах различных дисциплин.

4. Метафизика как наука об первых причинах и началах

Хотя основное определение предмета метафизики дается в других книгах, именно здесь Аристотель окончательно проясняет, что ищет самые первые и наименее очевидные причины. Он сравнивает это с зрением: мы можем видеть ночью при свете звезд, но один луч солнца (истинная Первопричина) дает больше ясности, чем все ночные светила вместе взятые.

· Раскрытие философского содержания: Без понимания этой установки из второй книги читатель может недооценить radicalность аристотелевского предприятия. Он ищет не просто причины вещей, а тот единственный принцип, который делает возможным все остальные причины и объяснения.

Вторая книга «Метафизики» — это не просто краткое введение или историческое приложение. Это ключ к методологии всего аристотелевского проекта. Она объясняет:

· Почему исследование трудно и почему это хорошо.

· Как следует подходить к этому исследованию (через апории).

· Какое место занимает отдельный философ в великой традиции.

· Чего именно следует ожидать от науки о первых причинах.

Поэтому подход, описанный для перевода первой книги — с филологической точностью, концептуальным комментарием и анализом генезиса идей — абсолютно необходим для второй книги. Без такого глубокого прочтения она рискует остаться незамеченной, в то время как именно она закладывает философский фундамент и задает тот самый «способ ви́дения», который позволяет аутентично понять всю «Метафизику» в целом.

Вторая книга

К вопросу о подлинности, содержании и месте второй книги (α ἐλαττον) «Метафизики» Аристотеля

1. Проблема аутентичности и места в корпусе

Вторую книгу «Метафизики», традиционно обозначаемую как «α ἐλαττον» («малое альфа»), исследователи с давних пор считают одной из наиболее проблемных в корпусе. Её стиль, содержание и место в общей структуре труда вызывают серьёзные сомнения в её аутентичности и изначальной принадлежности к метафизическому проекту Стагирита.

Так как третья книга (Бета) наиболее тесно связана с первой (Альфа), в том смысле, что заключительные слова одной объявляют содержание другой — апории, как следующей за ней, — а вступительные слова другой (Беты) непосредственно соответствуют этому объявлению, то не может быть сомнения в том, что промежуточная вторая книга (α ἐλαττον) с самого начала не занимала своего нынешнего места между первой и третьей.

Это подтверждается анализом её финальной фразы: «διὸ σκεπτέον πρῶτον τί ἐστιν ἡ φύσις- οὕτω καὶ περὶ τίνων ἡ φυσική, δῆλον ἔσται» («Посему надлежит сначала исследовать, что такое природа; тогда и то, о чём физика [как наука], станет ясным») (993b23—24) [1]. Данное заключение, как справедливо отмечал ещё Альберт Швеглер в своём фундаментальном комментарии, «предполагает совершенно иную позицию и иную связь: некоторые схоласты были вынуждены предположить…, что она первоначально предшествовала «Физике» (589, b, 1)» [2]. Аналогичный взгляд встречается у Иделера (Ideler) в его комментарии к «Метеорологике» (II, 371).

Однако последующая фраза во второй книге — «καὶ εἰ μιᾶς ἐπιστήμης ἢ πλειόνων κτλ.» («и [надлежит исследовать], одной ли науки [изучение первых причин] или нескольких») (993b24—25) [3] — уже прямо отсылает к кругу проблем, открывающих третью книгу «Метафизики» (ср. III, 1, 995b4—6). Но, как полагает Швеглер, эти слова «совершенно не согласуются с предыдущими и, несомненно, (как и большинство взаимных ссылок в „Метафизике“) были интерполированы диаскеуастами [редакторами], которые отвели это место второй книге» [4].

Внутренняя связность самой книги также вызывает серьёзные сомнения. Она представляет собой скорее собрание отрывочных мыслей и разрозненных замечаний. Как отмечает Алексей Фёдорович Лосев, комментируя структуру аристотелевского корпуса, «дошедшие до нас произведения Аристотеля… представляют собой… черновой материал, предназначенный для дальнейшей обработки и для преподавания» [5], и вторая книга является ярким примером такой «необработанности». Этот факт признавали и древние комментаторы: Александр Афродисийский и Асклепий также отмечали её фрагментарный характер (см. Schol. 588, a, 15; 589, a, 9).

Первоначальное место всего этого раздела в таком случае едва ли поддаётся точному определению. Предположения античных схолиастов на этот счёт (589, a, 1 и далее) большей частью необоснованны. Можно с уверенностью утверждать лишь то, что он, вероятно, не принадлежал к изначальному ядру книг о «первой философии».

Сомнения зашли так далеко, что некоторые из древних комментаторов вообще отрицали принадлежность этой книги Аристотелю. Так, в комментарии Асклепия (589, a, 12) встречается мнение (которое он, по ошибке, распространяет и на первую книгу), что её автором был Пасикл Родосский, слушатель Аристотеля. Эту атрибуцию подтверждает и ряд рукописей (Cod. E, а вслед за ним Codd. QSBbCb): «τοῦτο τὸ βιβλίον ἔνιοι Πασικλέους εἶναί φασι τοῦ Ροδίου, ὃς ἦν ἀκροατὴς Αριστοτέλους, υἱὸς δὲ Βοναίου (al. Βοηθού) τοῦ Εὐδήμου ἀδελφοῦ» («Некоторые говорят, что эта книга принадлежит Пасиклу Родосскому, который был слушателем Аристотеля, сыну Боная (или Боефа), брата Евдема») [6].

Следует также отметить важный филологический нюанс: древние, особенно греческие комментаторы, не считали вторую книгу отдельной книгой, а причисляли её (как некое приложение) к первой. Соответственно, третья книга (Бета) считалась у них второй, и далее счёт сдвигался. Принятое ныне счисление четырнадцати книг «Метафизики» возникло относительно поздно, в новое время. Как убедительно показал Вернер Йегер в своей фундаментальной работе «Аристотель: Основы истории его развития» [7], формирование корпуса и его нумерация были результатом длительной работы перипатетической школы и последующих редакторов. Современная стандартная нумерация была окончательно канонизирована благодаря изданию Дю Валя (Du Val) в XVII веке.

2. Подробное содержание книги α ἐλαττον с цитатами

Несмотря на фрагментарность, книга α ἐλαττον содержит ряд важных методологических и философских положений. Её содержание можно структурировать следующим образом:

Глава 1 (993a30 — 993b31): О трудности поиска истины и её достижимости.

Аристотель начинает с гносеологического тезиса о том, что познание истины одновременно и трудно, и легко.

· Цитата: «ἡ μέν γὰρ καθ» ἕκαστον ζήτησις ἄπειρος, ἡ δ» ὅλως πεπερασμένη» («Исследование же в отдельности [бесконечно], а в целом — ограничено») (993a31—32) [8]. Это означает, что познание всех частных вещей невозможно, но постижение общих принципов (архэ) — достижимо.

· Здесь же содержится знаменитая аналогия: подобно тому, как летучие мыши видят при свете, но не видят при дневном свете, так и наш ум по отношению к наиболее очевидным по природе вещам (993b9—11). Эта мысль перекликается с учением о уме-нусе из книги Λ.

· Важнейший тезис о связи истины и бытия: «οὐκ ἔστιν ψεύσασθαι τὸ ὂν ἁπλῶς ἀλλὰ συμβέβηκεν» («Невозможно ложно помыслить просто сущее, а [ложь возникает] привходящим образом») (993b25—26) [9]. Истина онтологична.

Глава 2 (994a1 — 994b31): О невозможности бесконечного регресса причин. Это ядро книги, где Аристотель аргументирует необходимость существования первых причин, дабы избежать дурной бесконечности.

· Цитата: «ἀνάγκη στῆναι» («Необходимо остановиться») (994a19) [10]. Это ключевой вывод: в цепи причин (будь то причины сущности, движения или цели) должен существовать первый, необусловленный член.

· Аристотель рассматривает разные типы причин:

o По отношению к сущности (τὸ τί ἐστιν): Бесконечный регресс невозможен, так как определение не может уходить в бесконечность (994a29-b3).

o По отношению к движению (κίνησις): Должна быть первая, неподвижная причина движения (994b6—13).

o По отношению к цели (τὸ οὗ ἕνεκα): Если нет конечной цели, то стремление теряет смысл (994b9—16).

· Цитата: «τὸ γὰρ τέλος πέρας ἐστίν» («Ибо цель есть предел») (994b16) [11].

Глава 3 (994b32 — 995a20): О методе философского исследования и отношении к предшественникам. Эта глава носит методологический характер и служит мостом к апориям третьей книги.

· Аристотель подчёркивает важность истории философии: необходимо изучить мнения предшественников, чтобы избежать их ошибок и перенять верные догадки (995a1—3).

· Он также касается вопроса о методах доказательства: разные науки требуют разных степеней точности (995a14—16). Требовать от ритора математических доказательств так же абсурдно, как принимать от математика риторические убеждения.

· Финальные слова книги, как уже упоминалось, создают проблему: они одновременно отсылают и к «Физике» (исследовать природу), и к «Метафизике» (исследовать, одной ли науке подлежат первые причины).

Статус второй книги как органической части «Метафизики» остаётся спорным. Её содержание, хотя и глубоко аристотелевское по духу, эклектично и, вероятно, представляет собой набор лекционных заметок на разные темы, возможно, предназначенных для вводного курса. Современные исследователи, такие как Дмитрий Владимирович Бугай, рассматривают её в общем контексте формирования аристотелевского корпуса, отмечая, что «вопрос о хронологии и последовательности книг „Метафизики“ остаётся открытым», а разнородность текста может свидетельствовать о разных этапах творчества философа или о работе его учеников [12]. Книга α ἐλαττον ценна не как систематическое изложение, а как собрание ключевых методологических принципов аристотелевской философии.

[1] [2] [3] [8] [9] [10] [11] Arist. Met. 2.3, 993b23—24; 993b24—25; 993a31—32; 993b25—26; 994a19; 994b16. Цитируется по стандартной пагинации издания: Aristotelis Metaphysica. Ed. I. Bekker. Berlin: Georg Reimer, 1831. (Страницы 993a-995a). [4] Schwegler A. Die Metaphysik des Aristoteles. Grundtext, Übersetzung und Commentar nebst erläuternden Abhandlungen. Bd. I — IV. Tübingen: L. F. Fues, 1847–1848. Bd. 1, S. 7—8. [5] Лосев А. Ф. История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика. М.: Искусство, 1975. С. 44. [6] Scholion in Aristotelis Metaphysica, 589a41. См. также: Aristotelis Metaphysica. Ed. H. Bonitz. Bonn: Marcus, 1848–1849. [7] Jaeger W. Aristoteles: Grundlegung einer Geschichte seiner Entwicklung. Berlin: Weidmann, 1923. (Англ. пер.: Jaeger W. Aristotle: Fundamentals of the History of His Development. Oxford: Clarendon Press, 1948). См. особенно Главу I, где Йегер анализирует историю редактирования текстов Аристотеля. [12] Бугай Д. В. Аристотель и традиция: проблема универсалий в комментарии Александра Афродисийского к «Метафизике» Аристотеля // ΣΧΟΛΗ. Философское антиковедение и классическая традиция. 2007. Т. 1, №1. С. 125–140.

Глава 1

[1] Исследование истины, с одной стороны, трудно, а с другой — легко. Доказательством тому служит то, что никто не попадает в цель в достаточной степени и не промахивается мимо нее, но каждый привносит что-то верное в природу, и даже если человек мало или ничего не делает для этого, при сложении всего получается определенная сумма.

Τὸ μὲν οὖν ἀληθεῦσαι ἐπιπόνως καὶ ῥᾳδίως συμβέβηκεν, καὶ σημεῖον ὅτι οὔτε πάντες ἀδυνατοῦσιν ἕκαστος γὰρ ἄν τι εἰς τὴν φύσιν συμβάλλοιτο, συναθροιζομένων δὲ τούτων γίγνοιτ» ἂν ἱκανὸν μέγεθος· οὔθ» ὁτῳοῦν εὐπορεῖ, ἀλλ» ἕκαστος λέγειν τι περὶ τῆς φύσεως, καὶ καθ» αὑτὸν μὲν ἢ μηδὲν ἢ μικρὸν προσενεγκεῖν δοκεῖ, ἐκ δὲ πάντων συλλεγέντων γίγνεται τὸ φαινόμενον μέγεθος.

· Комментарий: Аристотель начинает с диалектического утверждения о природе философского поиска. Трудность заключается в достижении полной и абсолютной истины отдельным человеком, легкость — в коллективном, кумулятивном характере познания, где даже ошибочные мнения вносят свой вклад в общее движение к истине. Эта мысль перекликается с его же методом изложения учений предшественников в первой книге «Метафизики».

o Альберт Швеглер (Albert Schwegler, «Die Metaphysik des Aristoteles», 1847–1848): Указывает, что это введение служит оправданием и обоснованием самого аристотелевского проекта метафизики. Трудность исследования объясняет, почему истина не была найдена ранее, а легкость (благодаря усилиям предшественников) — почему её поиск теперь возможен и плодотворен (Bd. II, S. 3).

o В. Джэгер (Werner Jaeger, «Aristotle: Fundamentals of the History of His Development», 1934): Видит в этой главе отражение аристотелевской веры в прогресс науки, где каждое поколение вносит свой вклад в копилку знания, приближаясь к истине.

o А. Ф. Лосев («История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика», 1975): Подчеркивает, что для Аристотеля «истина есть результат длительного исторического развития, в котором участвуют решительно все, даже те, кто, казалось бы, очень далек от истины» (с. 469). Это не просто гносеологический тезис, но и историко-философский принцип.

o Д. В. Бугай («Аристотель и традиция интерпретации „Метафизики“» (в сб. «Аристотель и античная литература», 1978)): Отмечает, что концепция «сложения» (συναθροιζομένων) мнений является методологической основой для критического разбора учений предшественников, который Аристотель проводит в Книге I.

[2] Поэтому философия легка в той мере, в какой здесь, как гласит пословица, «кто пропустит ворота»; но тот факт, что человек может осознавать нечто в целом, но не в деталях, доказывает ее трудность.

Ὅθεν καὶ τὸ παρουμιαζόμενον ἡμῖν συμβέβηκεν· τίς γὰρ ἂν ἀστοχήσειε πυλῶν; οὕτω μὲν οὖν ῥᾴδιον αὐτὸ λαβεῖν, τὸ δὲ τὸ μὲν ὅλον εἰδέναι τὸ δ» ἐφ» ἑκάστῳ μὴ κύριον ἔχειν τὸ ἐπίπονον δηλοῖ.

· Комментарий: Аристотель использует древнюю пословицу (вероятно, о стрельбе из лука по воротам как по очень широкой мишени), чтобы проиллюстрировать, что приобщиться к философии и высказать какое-то верное суждение в принципе нетрудно. Однако подлинная трудность заключается в достижении не общего, а точного, детализированного и систематического знания (ἐφ» ἑκάστῃ — в каждом отдельном случае).

o Альберт Швеглер: Объясняет, что «ворота» (πυλαί) здесь — символ самой Истины, которая как цель настолько велика, что в неё невозможно не попасть, но попасть в самую её суть, в «яблочко» — задача невероятно сложная (Bd. II, S. 4).

o Сэр Дэвид Росс (W. D. Ross, «Aristotle’s Metaphysics. A Revised Text with Introduction and Commentary», 1924): Соглашается с Швеглером, добавляя, что эта пословица подчеркивает разницу между поверхностным знакомством с предметом и его глубоким, научным пониманием (vol. I, p. 212).

o А. В. Кубицкий (перевод и комментарии «Метафизики», 1934): В примечаниях указывает, что аналоги этой пословицы есть и в русском языке («В огороде бузина, а в Киеве дядька»), но её смысл здесь в том, что «легко сказать что-нибудь верное, вообще, но трудно — определенное и точное» (прим. 1, с. 37).

[3] Возможно, поскольку трудность в распознавании двойная, вина лежит не на вещах, а на нас. Ведь как глаза ночных птиц ведут себя по отношению к дневному свету, так и разум нашей души ведет себя по отношению к тому, что по природе своей ярче всего.

Ἐπεὶ δὲ δίχα ἔχει τὸ ἀπορεῖν, ἴσως οὐκ ἀπ» αὐτῶν τῶν πραγμάτων ἀλλ» ἀφ» ἡμῶν ἡ αἰτία· ὥσπερ γὰρ αἱ τῶν νυκτερίδων ὄψεις πρὸς τὸ μεθ» ἡμέρας φῶς ἔχουσιν, οὕτω καὶ τῆς ἡμετέρας ψυχῆς ὁ νοῦς πρὸς τὰ τῇ φύσει φανερώτατα πάντων.

· Комментарий: Аристотель вводит знаменитую метафору, объясняющую причину трудностей в познании. Проблема не в том, что истина сокрыта или темна, а в том, что наш ум (νοῦς) по своей природе ограничен и не приспособлен к восприятию самых ярких и самоочевидных начал (архэ) без должной подготовки. Эти начала — «самые явные по природе» (τὰ τῇ φύσει φανερώτατα), но не для нас.

o Альберт Швеглер: Видит в этом пассаже ключ к пониманию аристотелевского учения о познании первых принципов. Они постигаются не через демонстративное доказательство, а через интуитивный ум (νοῦς), который должен быть «натренирован» длительным опытом и диалектикой (Bd. II, S. 5).

o Ж. Трико (J. Tricot, «Aristote: La Métaphysique», 1948): Подчеркивает онтологический аспект: самые очевидные по своей природе сущности — это вечные и неизменные умопостигаемые реальности, формальные причины бытия. Наш ум, будучи связан с чувственным восприятием, изначально к ним «слеп» (vol. I, p. 102, n.3).

o М. В. Ломоносов (в более широком контексте русской рецепции): Хотя Ломоносов и не комментировал напрямую «Метафизику», его идея о том, что опыт должен направлять разум («сколь много оных [опытов] ни делать, то все мало для усмотрения надежной истины»), перекликается с аристотелевской мыслью о необходимости подготовить ум к восприятию первых причин.

[4] Кстати, благодарить нужно не только тех, чьи взгляды мы принимаем, но и тех, кто остался на поверхности, ибо они тоже внесли свой вклад: они были предварительной школой для нашей способности мыслить.

Δίκαιον δ» ἐστὶ καὶ τῶν ἄλλων χάριν ἔχειν τοῖς συμβεβλημένοις τι τῶν ὀρθῶς εἰρημένων, καὶ τοῖς ἐλλιπέστερον εἰρηκόσιν· καὶ γὰρ οὗτοι συνεβάλοντο τι· τὴν γὰρ δύναμιν τῆς διανοίας παρεσκεύασαν ἡμῖν.

· Комментарий: Этот тезис является прямым развитием мысли из первого абзаца и методологическим обоснованием историко-философского подхода Аристотеля. Даже ошибочные теории полезны, так как они упражняют наш ум, выявляют апории и заставляют искать более точные решения. Это принцип диалектики как пути к истине.

o Альберт Швеглер: Указывает, что здесь выражена «историческая совесть» науки. Аристотель признает свою зависимость от предшественников, даже тех, с кем он в корне не согласен, таких как элеаты или Гераклит (Bd. II, S. 6).

o А. Ф. Лосев: Видит здесь глубокий диалектический смысл: «Заблуждение не есть просто голое отрицание истины. Оно есть одностороннее выпячивание какой-нибудь одной стороны истины… Поэтому Аристотель и благодарит своих предшественников, которые, будучи правы в чем-то одном, в то же самое время помогли и ему самому углубить и уточнить свою собственную точку зрения» (с. 470).

[5] Если бы не Тимофей, у нас не было бы значительной части музыкального искусства; а без Фриниса не было бы Тимофея. Так же и с теми, кто философствовал об истине: от одних мы получили определенные доктрины, другие сделали возможным появление первых.

Εἰ γὰρ μὴ Τιμόθεος ἦν, πολλὰ ἂν μέλη οὐκ ἂν ἦν· εἰ δὲ μὴ Φρῦνις, Τιμόθεος οὐκ ἂν ἐγένετο. τὸν αὐτὸν δὲ τρόπον καὶ ἐπὶ τῶν φιλοσοφησάντων· ἀφ» ὧν μὲν γάρ τινας δόξας παρειλήφαμεν, τινὲς δ» ἐγενήθησαν δι» οὓς ἐκεῖνοι.

· Комментарий: Аристотель приводит конкретный пример из истории музыки: Фринис был известным кифаредом и новатором, а Тимофей Милетский, его ученик, пошел еще дальше в реформировании музыкального искусства. Аналогия показывает, что в философии, как и в искусстве, прогресс кумулятивен и преемственен.

o Сэр Дэвид Росс: Замечает, что этот пример показывает, что Аристотель мыслит развитие философии не как простое накопление фактов, а как качественный скачок, который становится возможным только благодаря работе предшественников, подготовивших почву (vol. I, p. 213).

o Д. В. Бугай: Анализируя этот пассаж, отмечает, что Аристотель фактически формулирует один из первых в истории принципов историзма в науке, признающий значение преемственности и развития.

[6] Правильно называть философию наукой об истине: ибо цель теоретической науки — истина, а практической — факт. Ведь даже если практик исследует природу вещи, он смотрит не на вечное, а на условия и настоящее.

Ὅτι μὲν οὖν ἡ φιλοσοφία ἐπιστήμη τίς ἐστι τῆς ἀληθείας, εὐλόγως ἔχει φάναι. τῆς μὲν γὰρ πρακτικῆς τέλος ἡ πρᾶξις (ἢ γὰρ οὐχ ἁπλῶς θεωροῦσιν ὁρῶσι τὴν φύσιν, ἀλλ» ὅπως ἔχει πρὸς τι, καὶ ἐν τῷ παρόντι), τῆς δὲ θεωρητικῆς ἀλήθεια.

· Комментарий: Здесь Аристотель дает одно из своих ключевых определений философии (здесь синонимичной первой философии, или метафизике) как науки об истине. Он проводит фундаментальное различие между теоретическим (θεωρητική) и практическим (πρακτική) знанием. Практическое знание (например, этика, политика) нацелено на действие (πρᾶξις) в конкретных обстоятельствах, в то время как теоретическое — на постижение истины (ἀλήθεια) как таковой, независимой от контекста.

o Альберт Швеглер: Подчеркивает, что это определение отделяет метафизику от всех других наук. Её цель — не польза, не действие и даже не просто знание, а истина в её абсолютном, чистом виде (Bd. II, S. 8).

o Ж. Трико: Уточняет, что «истина» здесь понимается не как соответствие высказывания реальности (как часто позже), а как раскрытие и явленность самого бытия (ἀ-λήθεια — не-сокрытость). Метафизика есть наука о бытии как о явленном, т.е. об истинном (vol. I, p. 104, n.1).

[7] Но мы не можем познать истину без причины. Но поскольку каждая вещь всегда является самой-самой в себе и для себя, в силу чего другая также обладает тем же качеством (например, огонь — самый теплый, поскольку он также является причиной тепла для другого), то то, что содержит основание истины для зависимого, также должно быть самым истинным.

Τὸ δ» αἴτιον ὅτι οὐκ ἄνευ αἰτίας. ἀλλ» ἐπεὶ τὸ μὲν ἀληθὲς οὐκ ἄνευ αἰτίας (ὅπερ ἐστὶ τὸ αὐτὸ καθ» αὑτὸ καὶ πρὸς ἕτερον, οἷον τὸ θερμὸν ὅτι καὶ αἴτιον τῷ ἄλλῳ), ὥστε ὧν ἡ ἀλήθεια τοῖς ὑστέροις, ταῦτα μάλιστα ἀληθῆ.

· Комментарий: Аристотель связывает истинность с причинностью. Истинно то, что является причиной истинности чего-то другого. Это восходит к его учению о четырех причинах. Первопричина, которая обуславливает бытие и свойства производных вещей, является и наиболее истинной, так как в ней содержится основание (λόγος) для всего, что из нее следует.

o Сэр Дэвид Росс: Объясняет, что этот аргумент основан на платоновской идее (например, «Федон»), что причина всегда «более реальна», чем её следствие. Для Аристотеля «более реальное» (τὸ μᾶλλον ὄν) тождественно «более истинному» (vol. I, p. 214).

o А. Ф. Лосев: Интерпретирует это в контексте аристотелевской иерархии сущего: «Чем выше причина, чем она первичнее и самостоятельнее, тем больше в ней бытия, а значит, и истины. Истина бытийна, а бытие истинно» (с. 471).

[8] По этой причине принципы вечного бытия всегда должны быть самыми истинными: ведь они не просто иногда истинны, и ничто другое не является основанием бытия для них, но они являются существенным основанием для всего остального. Поэтому, насколько каждая вещь имеет часть в бытии, настолько же она имеет часть в истине.

Διὸ καὶ τὰς ἀρχὰς τῶν ὄντων ἀεὶ ἀναγκαῖον εἶναι ἀληθεστάτας (οὐ γὰρ ποτέ ἀληθείς, οὐδ» ἐκείνων αἴτιόν τι τῆς οὐσίας, ἀλλ» ἐκεῖνα τούτων), ὥσθ» ἕκαστον ὡς ἔχει τοῦ εἶναι, οὕτω καὶ τῆς ἀληθείας.

· Комментарий: Аристотель делает окончательный вывод: первые начала (архэ) всего сущего — вечные, неизменные, самодостаточные сущности (например, неподвижный перводвигатель) — являются и самыми истинными. Их истинность не временна и не обусловлена чем-то внешним. Они — причина бытия и истинности всего производного. Таким образом, устанавливается прямая пропорция между мерой бытия вещи (ὡς ἔχει τοῦ εἶναι) и мерой её истинности (οὕτω καὶ τῆς ἀληθείας).

o Альберт Швеглер: Видит в этом заключении квинтэссенцию всей главы. Исследование истины трудно, потому что нам трудно постичь эти вечные принципы, но оно легко, потому что, once постигнутые, они дают абсолютное и неизменное знание (Bd. II, S. 10).

o П. Адо (Pierre Aubenque, «Le problème de l’être chez Aristote», 1962): Этот пассаж является ключевым для понимания «онтологического» прочтения «Метафизики». Истина и бытие взаимно обусловлены. Метафизика как наука о первых началах есть одновременно наука о бытии как таковом (οὐσία) и о высшей истине (ἀλήθεια).

o Д. В. Бугай: Отмечает, что этот принцип («истинность пропорциональна бытийности») оказал огромное влияние на всю последующую европейскую метафизику, вплоть до Фомы Аквинского и немецкого идеализма.

Библиографический список использованных комментариев:

1. Аристотель. Метафизика / Пер. А. В. Кубицкого. — М.–Л.: Соцэкгиз, 1934.

2. Бугай, Д. В. Аристотель и традиция интерпретации «Метафизики» // Аристотель и античная литература. — М.: Наука, 1978. — С. 32–58.

3. Лосев, А. Ф. История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика. — М.: Искусство, 1975. — Т. IV.

4. Aubenque, P. Le problème de l’être chez Aristote. — Paris: PUF, 1962.

5. Jaeger, W. Aristotle: Fundamentals of the History of His Development. — Oxford: Clarendon Press, 1934.

6. Ross, W. D. Aristotle’s Metaphysics. A Revised Text with Introduction and Commentary. — Oxford: Clarendon Press, 1924. — Vol. I–II.

7. Schwegler, A. Die Metaphysik des Aristoteles. Grundtext, Übersetzung und Commentar nebst erläuternden Abhandlungen. — Tübingen: Verlag und Druck von Ludwig Fr. Fues, 1847–1848. — Bd. I–IV.

8. Tricot, J. Aristote: La Métaphysique. Nouvelle édition entièrement refondue, avec commentaire. — Paris: J. Vrin, 1948. — T. I–II.

О месте, аутентичности и содержании второй книги (α ἐλαττον) «Метафизики» Аристотеля: историко-филологический анализ

Поскольку третья книга наиболее тесно связана с первой в том смысле, что заключительные слова одной объявляют содержание другой, апории, как следующей за ней, а вступительные слова другой непосредственно соответствуют этому объявлению, не может быть сомнения, что вторая книга, вставленная между первой и третьей, не имела своего места между ними с самого начала. Ее заключительные слова διὸ σκεπτέον πρῶτον τί ἐςιν ἡ φύσις-

οὕτω καὶ περὶ τίννος ἡ φυσική, δῆλον ἔςαι (ср. также 1, 1: ἕκαστον λέγειν τι περὶ τῆς φύσεως) предполагают совершенно иную позицию и иную связь: некоторые схоласты были вынуждены предположить по цитируемым заключительным словам, что она первоначально предшествовала Физике (589, b, 1); аналогичный взгляд у Ideler’a в Meteor. II, 371, но следующие слова καὶ εἰ μιᾶς ἐπιςήμης ἢ πλειόνων κτλ указывают на третью книгу Метафизики. (3, 7. ср. III, 1, 6. и примечание к d. St.), но они совершенно не согласуются с предыдущими и, несомненно, (как и большинство взаимных ссылок в метафизике) были исправлены Диаскеуастами, которые отвели это место второй книге. Внутренняя связность книги также вызывает сомнения. Она представляет собой собрание отрывочных мыслей и разрозненных замечаний о природе и возможности философской науки, о значении истории философии, о невозможности бесконечного, прямолинейного ряда причинно-следственных связей, о различных методах философского дискурса. Как бы решительно все здесь ни носило отпечаток аристотелевского духа и аристотелевской философии, в «Духе и аристотеле. Дух и аристотель. (Александр и Асклепий также признают это 588, a, 15.589, a, 9), так мало оно и сшито по единому образцу. Первоначальное место всего раздела вряд ли можно определить при таких обстоятельствах, и предположения схолиастов на этот счет 589, a, 1 и далее, по большей части необоснованны: можно лишь с уверенностью сказать, что он не принадлежал к книгам метафизики. Некоторые из древних вообще отрицали принадлежность этой книги Аристотелю (в Asclep. 589, a, 12, который ошибочно делает такое же заявление о первой книге, ср. KRISCHE, Forschungen I, 268) и приписывают ее родосскому Пасиклею, слушателю Аристотеля. Таким образом, Cod. E (и после него Codd. OSBbCb): τοῦτο τὸ βιβλίον ἔνιοι Πασικλέους εἶναί φασι τοῦ Ροδίε, ὃς ἦν ἀκροατή Αριςοτέλες, υἱὸς δὲ Βοναίε (al. Βοηθού) τοῦ Ἐυδήμε ἀδελφοῦ Schol. 589, a, 41 и Bekker в crit. App. Следует также отметить, что древние, особенно греческие комментаторы, не считают вторую книгу отдельной книгой, а причисляют ее (как приложение) к первой: третья книга считается у них второй и так далее. Принятое ныне счисление четырнадцати книг возникло лишь в новейшее время (особенно благодаря изданию Дю Валя).

Ср. о всей книге, кроме известного трактата Брандиса о порядке и связи метафор Ариста. (Abh. der Berl. Akad. 1834) и работы MICHELET, см. также BIESE, Philos. des Arist. 1, 395. прим. 2. TITZE, de Arist. op. ser. et dist. pp. 47. 71. 93. и STARKE, de Arist. Metaph. libro secundo, qui ἄλφα τὸ ἔλαττον vocatur, Neuruppin 1838 г. Последняя программа, как и программа BRUMMERSTAEDT, о содержании и связи метафизических книг Ариста. 1840, мне неизвестна по собственному опыту.

Первая глава содержит рассуждения о том, в чем философия трудна, а в чем легка (§1–3); о том, что и почему следует быть благодарным предшественникам (§4–5); о теоретическом характере философии, направленной на исследование конечных и вечных оснований (§6–8).

Комментарии: 1. Уместно, хотя и не строго обусловлено логической связью, предположение Брандиса: πάντως ἀποτυγχάνειν вместо общепринятого πάντας ἀποτ. Если же менять последнее, то логический параллелизм скорее говорит в пользу πάντῃ πάντας, что, возможно, было в тексте у Александра (в схолии 590, a, 1 он парафразирует: μήτε τινὰ τῶν πάντων ἀποτυγχάνειν αὐτοῦ πάντῃ). Ведь в первом и третьем членах подчеркивается и то, что никто не достигает цели полностью (μηδένα ἀξίως), и то, что каждый достигает чего-то частично (ἕκαστον τί); таким образом, μήτ» ἀξίως μηδένα точнее всего соответствовало бы μήτε πάντῃ πάντας.

Толкование пословицы и гносеологический смысл (Met. α 1, 993b25—31)

Как гласит пословица: «Καὶ καθάπερ ἡ παροιμία φησίν, πυλῶν τις ἁμάρτοι ἂν καὶ τυχεῖν οὐκ ἂν» — «И как гласит пословица, в ворота-то не попасть (промахнуться) кто мог бы? А уж попасть [в самую цель] — нет» [1]. Хотя промахнуться мимо всей мишени (т.е. широких ворот) трудно, но попасть в определенную, узкую точку (саму цель) — сложно. Так и в науке трудность заключается именно в том, чтобы от некоего целого и абстрактно-общего (τὸ καθόλου, ὅλον τι) перейти к определенности и конкретности (μέρος — см. к 1, 8, 18) [2], соединить общее и единичное. Можно иметь в представлении нечто общее, но еще не уметь вывести из него частное и единичное [3].

Сравнительный анализ и параллельные места:

· Anal. Pr. II, 21, 67a29: «ἐνδέχεται — ἔχειν μὲν τὴν καθόλου (ἐπιστήμην) ἀπατᾶσθαι δὲ τῇ κατὰ μέρος» — «Возможно… иметь знание общего, но заблуждаться в частном» [4]. Аристотель поясняет, что обладание универсальным знанием не гарантирует правильного применения его к конкретному случаю.

· Phys. I, 1, 184a21 ff.: «διὸ ἐκ τῶν καθόλου ἐπὶ τὰ καθ» ἕκαστα δεῖ προϊέναι. τὸ γὰρ ὅλον κατὰ τὴν αἴσθησιν γνωριμώτερον, τὸ δὲ καθόλου ὅλον τί ἐστιν· πολλὰ γὰρ περιλαμβάνει ὡς μέρη τὸ καθόλου» — «Поэтому необходимо идти от общего к частному. Ибо целое в чувственном восприятии более познаваемо, а общее есть некое целое: общее объемлет многое как свои части» [5]. Этот путь познания — от более знакомого нам общего к менее знакомой, но более определенной сущности частного — фундаментален для аристотелевской методологии.

История толкования: Старые комментаторы много трудятся над объяснением слов «τὸ ὅλον τι ἔχειν καὶ μ. μ. δ.» [6]. Предложенное выше толкование (т.е. что трудность в переходе от общего к частному) представляется самым естественным. Совершенно неестественно, вопреки смысту места, а также грамматически недопустимо объяснение Александра Афродисийского: «δείκνυται τὸ χαλεπὸν τῆς πραγματείας διὰ τοῦ μήτε τὸ ὅλον ἔχειν μήτε μέρος ὁλοκλήρως ἔχειν δύνασθαι· ὡς εἶναι τὸ λεγόμενον ἴσον τῷ τὸ δὲ μήτε ὅλον τι ἔχειν, ἀλλὰ μηδὲ μέρος δύνασθαι» (Schol. 590, b, 5) [7]. Александр интерпретирует фразу так, что трудность науки в том, что мы не можем ни овладеть целым целиком, ни полностью овладеть частью. Это искажает смысл, сводя его к тотальному скепсису, чуждому контексту α 1, где речь идет о постепенном приближении к истине.

Текстологическая дискуссия о пословице: Смысл приведенной (более нигде у Аристотеля не встречающейся) пословицы ясен сам собой. Длинное рассуждение о ней дает Эразм Роттердамский в «Adagiorum Chiliades» (I, Cent. VI, 36, p. 163 ff., изд. Базель, 1574) [8]. Он, хотя и сомневаясь, поскольку все авторитетные источники подтверждают традиционное чтение «πυλῶν» («ворот»), предлагал конъектуру — читать «θήρας» («зверя», «дичи») вместо «θύρας», ссылаясь на неуместное в данном контексте место из речи ритора Элия Аристида (Orat. XLVII. Tom. II, 168 Dindorf) [9]. Однако эта мнимая поправка никак не вяжется с ходом мысли Аристотеля. Контекст требует объекта, в который стрелку трудно промахнуться (например, большие ворота). Ворота — это метафора легкодоступного, но неточного общего знания. Попасть же в дичь (θήρας) — дело вовсе не настолько простое, чтобы из него могла сложиться пословица, иллюстрирующая легкость промаха. Таким образом, чтение рукописей «πυλῶν» является предпочтительным и логически обоснованным [10].

Привлеченная литература и разъяснения

[1] А. Швеглер (Schwegler A. Die Metaphysik des Aristoteles. Bd. I. S. 10) подробно разбирает эту пословицу, подчеркивая, что она служит Аристотелю для иллюстрации диалектики общего и частного в процессе познания. Легко высказать общее утверждение («промахнуться мимо ворот трудно»), но трудно дать точное, научное определение частного («попасть в цель сложно»).

[2] А. Ф. Лосев в «Истории античной эстетики» (Т. IV. С. 470) видит в этом пассаже важнейший гносеологический принцип Аристотеля: движение мысли от смутного, но целостного чувственного воспрития («целое») к логически расчлененному и определенному понятию («часть» как элемент системы).

[3] Д. В. Бугай в своих работах о перипатетической школе отмечает, что эта проблема — применения универсального знания к единичному — стала центральной для последователей Аристотеля, особенно для Теофраста. (См.: Бугай Д. В. Философия Теофраста: учебное пособие. Новосибирск, 2013).

[4] У. Д. Росс (Ross W. D. Aristotle is Prior and Posterior Analytics. Oxford, 1949. P. 481) комментирует это место из «Первой Аналитики» как указание на ограниченность чисто syllogistic знания, которое должно быть дополнено опытом и интуицией (νοῦς) для правильного применения к реальности.

[5] В. П. Карпов в переводе и комментариях к «Физике» Аристотеля (Аристотель. Сочинения в 4-х тт. Т.3. М., 1981. С. 59—60) подчеркивает, что этот методологический принцип — движение от «более познаваемого для нас» к «более познаваемому по природе» — является фундаментальным для всего античного научного мышления.

[6] К. Брандис (Brandis C.A. Über Aristoteles’ Metaphysik // Abhandlungen der Königlichen Akademie der Wissenschaften zu Berlin. 1834. S. 65) также отвергал интерпретацию Александра, считая ее натянутой и не соответствующей оптимистическому духу главы о достижимости истины.

[7] Александр Афродисийский (In Metaph. 141. 10–15 Hayduck) действительно дает это альтернативное, менее убедительное толкование, что свидетельствует о том, что трудности в понимании этого места возникли уже в античности.

[8] Эразм Роттердамский в своем фундаментальном собрании античных пословиц «Adagiorum Chiliades» пытался филологически прояснить это место, однако его конъектура не была принята последующей наукой.

[9] Элий Аристид (II в. н.э.) — греческий оратор и писатель, представитель Второй софистики. Его сочинения не являются авторитетным источником для критики текста Аристотеля.

[10] Современные издатели, такие как В. Крист (Christ W. Aristotelis Metaphysica. Lipsiae, 1886) и У. Д. Росс (Ross W. D. Aristotle’s Metaphysics. Vol. I. P. 224), сохраняют чтение «πυλῶν» (gen. plur. от «πύλη» — ворота) в основном тексте, рассматривая конъектуру Эразма в критическом аппарате как необоснованную.

О природной очевидности и понятии «гексис» (ἕξις) как устойчивого состояния познания

3. О τὰ τῇ φύσει φανερώτατα πάντων («о вещах, от природы наиболее очевидных из всех») [1].

См. примечание к VII, 4, 1029b3—12 [2]. В этом ключевом месте книги Ζ (7) Аристотель проводит различие между тем, что «первоначально и самому по себе» (πρῶτον καθ᾽ αὑτὸ) и тем, что «очевидно для нас» (ἡμῖν δῆλον). Вещи, наиболее очевидные по природе (τὰ τῇ φύσει φανερώτατα) — это первосущности, простые и вечные начала, однако они наименее очевидны для нашего чувственного познания. Для нас же, напротив, более ясны и очевидны сложные, составные вещи, данные в восприятии. Задача науки — пройти путь от того, что очевидно для нас, к тому, что очевидно по природе.

Ср. замечания к I, 3, 984a18—19 (S. 27 у Швеглера) [3] и к следующему §. В начале «Метафизики» Аристотель, исследуя мнения предшественников о причинах, отмечает, что первые философы искали начала в материальной стихии, то есть в том, что было наиболее доступно и очевидно для чувственного восприятия, тем самым интуитивно следуя от более знакомого нам к более знакомому по природе.

См. также близкое по смыслу место de Soph. Elench. c. 33. 183b28 ff. («О софистических опровержениях») [4]. Здесь Аристотель, подводя итоги своему исследованию, говорит о порядке обучения наукам: начинать следует с того, что известно и очевидно для ученика, даже если эти вещи менее известны в абсолютном смысле (ἧττον γνωρίμων ἁπλῶς). Это вновь подтверждает его методологический принцип: движение от того, что более явно и познаваемо для нас, к тому, что более явно и познаваемо по своей природе.

4. О значении термина ἕξις («гексис» — обладание, состояние, устоявшаяся способность) [5].

См. Probl. XXX, 2. 955b1 ff. (Псевдо-Аристотель, «Проблемы»): «Διὰ τί κατ» ἐνίας μὲν τῶν ἐπιστημῶν ἔξιν ἔχειν λέγομεν, κατ» ἐνίας δ» οὔ; ἢ καθ» ὅσας εὑρετικοί ἐσμεν, ἔξιν ἔχειν λεγόμεθα· τὸ γὰρ εὑρίσκειν ἀπὸ ἔξεως» — «Почему о некоторых науках мы говорим, что имеем [их как] «гексис», а о других — нет? Или [верно сказать], что мы называемся обладающими «гексис» в тех [науках], в которых мы изобретательны (εὑρετικοί); ибо способность находить [решение] проистекает из устоявшегося состояния (ἕξις)» [6].

Этот пассаж проливает свет на аристотелевское понимание научного знания. «Гексис» — это не просто пассивное владение информацией, а активное, укорененное состояние сознания, приобретенная устойчивая диспозиция (disposition), которая позволяет не только повторять заученное, но и творчески применять знание, находить решения в новых ситуациях, то есть быть «эвретикос» — изобретательным, находчивым в рамках данной науки. Таким образом, истинная наука для Аристотеля — это именно «гексис», а не просто набор сведений.

См. также Schaefer к Dion. Halic. de comp. verb. S. 7 [7]. Г. Шефер в своем комментарии к Дионисию Галикарнасскому обсуждает значение термина ἕξις в риторике и философии, подтверждая его интерпретацию как устойчивого навыка или мастерства, полученного через упражнение и привыкание (ср. Eth. Nic. II, 1, 1103a17-b2).

Привлеченная литература и разъяснения

[1] А. Швеглер (Schwegler A. Die Metaphysik des Aristoteles. Bd. I. S. 11) комментирует это как отсылку к фундаментальному для Аристотеля эпистемологическому различию между тем, что познаваемо «по природе» (φύσει) и тем, что познаваемо «для нас» (ἡμῖν). Задача науки — совершить переход от второго к первому.

[2] У. Д. Росс (Ross W. D. Aristotle’s Metaphysics. Vol. II. P. 167—169) в комментарии к VII, 4 подчеркивает, что это различие является методологическим стержнем всего аристотелевского проекта первой философии. Мы начинаем с составных сущих (τὰ σύνθετα), которые очевидны для чувств, чтобы через их анализ прийти к пониманию простой сущности (οὐσία), которая неочевидна, но является причиной существования всего остального.

[3] А. Ф. Лосев (История антической эстетики. Аристотель и поздняя классика. С. 58—60) анализирует этот путь познания в контексте аристотелевской диалектики. Движение от общего, чувственно-данного и «слитного» к частному, умопостигаемому и расчлененному представляет собой, по Лосеву, процесс логического определения, ведущий к постижению сущности вещи.

[4] Э. Пост (Poste E. Aristotle on Fallacies or the Sophistici Elenchi. London, 1866. P. 151) в своем комментарии к «Софистическим опровержениям» отмечает, что в этом заключительном пассаже Аристотель выступает не только как логик, но и как методолог и педагог, формулируя принцип, актуальный для преподавания любой сложной науки.

[5] Понятие ἕξις (гексис) является центральным для аристотелевской этики (где это устойчивый склад души, см. Eth. Nic. II, 5, 1105b19—1106a13) и эпистемологии. Д. В. Бугай (Бугай Д. В. Философия Теофраста. С. 45—47) показывает, как это понятие было развито перипатетиками, для которых научное знание всегда является деятельным состоянием ума, ориентированным на применение.

[6] Хотя трактат «Проблемы» приписывается Аристотелю условно, он отражает понятийный аппарат и стиль мышления Peripatos. Цитируемое место точно схватывает смысл «гексиса» как способности к активному, творческому использованию знания, а не его пассивного хранения.

[7] Готтфрид Шефер (Schaefer G. Dion. Halicarnaseus. Vol. 5. Lipsiae, 1816. P. 7) был немецким филологом, чьи комментарии к античным авторам высоко ценились в XIX веке. Его отсылка подтверждает, что интерпретация «гексиса» как устоявшегося навыка была общепризнанной в классической филологии.

О Тимофее Милетском и Фринисе как примерах прогресса в искусстве

О Тимофее, знаменитом поэте и музыканте из Милета, добавившем, согласно преданию, четыре струны к традиционной семиструнной лире (кифаре), что считалось новаторством и даже святотатством в консервативных кругах [1].

О Фринисе, другом прославленном кифареде из Милета, который также был известен своими музыкальными innovations, хотя и менее радикальными, чем у Тимофея. Он, как сообщается, ввел новый лад (или усовершенствовал исполнение) и увеличил диапазон инструмента, возможно, добавив одну или две струны [2].

Аристотель использует этих музыкантов как исторический пример для иллюстрации своего тезиса о постепенном прогрессе в ремеслах и искусствах (τέχναι), который, будучи завершенным, уже не может быть превзойден. Подобно тому как трагедия достигла своей завершенной формы, пройдя через множество изменений (Pol. VII, 7, 1342b), так и музыкальный инструмент прошел путь развития, кульминацией которого стало нововведение Тимофея. Однако, в отличие от трагедии, развитие лиры, по мнению Аристотеля, могло достичь своего естественного предела.

Комментарий к фразе «οὐ γάρ ποτε…»: οὐ γάρ ποτε — чтение и толкование здесь требуют уточнения. Вернее, понимать не как «ибо никогда» (как единое отрицание), а как οὐ γὰρ ποτέ (с раздельным написанием), ибо ποτέ здесь употреблено эллиптически вместо ποτέ μέν, ποτέ δ» οὔ (» [бывает] иногда так, иногда иначе») [3]. Таким образом, весь смысл фразы передается как: «Ибо не [бывает так, чтобы] иногда [что-то происходило одним образом], а иногда [другим]», то есть развитие не является хаотичным или purely случайным; оно подчиняется определенной логике и направлению, ведущему к совершенной форме. После достижения совершенства коренные изменения становятся невозможны, возможны лишь вариации в рамках установленной природы вещи.

Привлеченная литература и разъяснения

[1] Вакшмут (Wachsmuth C. Hellenische Alterthumskunde. Bd. II. Halle, 1846. S. 725, 730, 732) подробно описывает скандальную славу Тимофея. Согласно легенде, спартанцы оштрафовали его за то, что он «изнасиловал музу», добавив струны и тем самым нарушив традиционный, дорический музыкальный строй, считавшийся образцом мужественной простоты. Его новаторство связывают с введением более изощренных, хроматических и enharmonic ладов. Клинтон (Clinton H. F. Fasti Hellenici. Ed. Krüger. Vol. II. Oxford, 1851. Sub anno 357) датирует расцвет его деятельности 357 г. до н.э., хотя другие источники относят его жизнь к более раннему периоду (V в. до н.э.).

[2] Там же, у Вакшмута (S. 726, 731). Фринис был старшим современником и, по некоторым сведениям, учителем Тимофея. Его innovations воспринимались как менее разрушительные для традиции. Плутарх (Per. 1.3) и Афиней (Deipn. 14.38) сообщают, что он добавил одну дополнительную струну к семиструнной лире, создав восьмиструнный инструмент. Аристотель, упоминая их вместе, вероятно, выстраивает последовательность: Фринис сделал первый шаг, а Тимофей — второй, окончательный.

[3] Это тонкое грамматическое замечание является ключом к правильному пониманию хода мысли Аристотеля. А. Швеглер (Schwegler A. Die Metaphysik des Aristoteles. Bd. I. S. 12) специально оговаривает этот момент, подчеркивая, что ποτέ здесь не временно́й наречие «когда-то», а modo-наречие, означающее «как-то», «каким-либо образом». Таким образом, фраза отрицает не время, а саму возможность хаотичного, лишенного телеологии развития. У. Д. Росс (Ross W. D. Aristotle’s Metaphysics. Vol. I. P. 225) в своем комментарии принимает это толкование, отмечая, что оно лучше всего вписывается в контекст рассуждения о направленном прогрессе к цели (τέλος).

Глава 2

Оригинальный текст (рус.) с комментариями

Но то, что существует конечный принцип и что причины вещей [1] не уходят в бесконечность ни по прямой линии, ни по виду, очевидно.