Бесплатный фрагмент - Метафизика Аристотеля

Книга III «Метафизики» Аристотеля: «Апории бытия и пути метафизического исследования»

Данное изложение представляет собой детальный анализ третьей книги (Β) фундаментального труда Аристотеля «Метафизика», которая по праву считается «философским сердцем» всего трактата и ключом к его пониманию. В отличие от последующих книг, где Стагирит предлагает позитивные решения, книга III выполняет иную, методологически crucial функцию: она не дает ответов, а систематически ставит вопросы. Здесь Аристотель формулирует четырнадцать (или пятнадцать) фундаментальных апорий (ἀπορίαι — затруднений, неразрешимых проблем), с которыми сталкивается любое исследование о «первых началах и причинах» сущего.

Структура и содержание изложения:

Изложение построено как последовательное движение через лабиринт аристотелевских апорий, каждая из которых получает скрупулезный анализ.

— Введение: Диалектический метод и проблематизация бытия. Обсуждается методологическая роль книги III. Как отмечают многие комментаторы (например, В. Ф. Асмус, А. В. Кубицкий), Аристотель демонстрирует здесь научный подход: прежде чем искать истину, необходимо ясно увидеть и сформулировать трудности, уяснить точки зрения предшественников (Платона, досократиков) и показать, в какой тупик они заходят. Это не просто перечень проблем, а карта интеллектуального поля будущего исследования.

— Классификация и детальный разбор апорий. Апории группируются в несколько ключевых блоков:

— Апории о предмете метафизики (1—2).

— Апории о началах (3—6): Полемика с платоновской теорией идей и пифагорейским дуализмом (анализ Сеппинга-Тейлора).

— Апории о сущности (7—9): Центральный блок о существовании нематериальных сущностей (анализ Г. Властоса и В. П. Гайденко).

— Апории об универсалиях и едином (10—11): Ключевой раздел для анализа А. Ф. Лосева и Д. В. Бугая. Здесь исследуется вопрос, является ли Единое началом само по себе и как оно соотносится с сущим.

— Апории о природе начал (12—14).

— Фокус на отечественной традиции: Лосев и Бугай.

— А. Ф. Лосев: Его интерпретация, изложенная в фундаментальном труде «История античной эстетики» (т. IV. Аристотель и поздняя классика) и в монографии «Критика платонизма у Аристотеля», является одной из самых глубоких в отечественной литературе. Лосев рассматривает апории книги III не как абстрактные логические головоломки, а как живую диалектику становления философской системы. Он подчеркивает, что Аристотель через критику платоновского учения об идеях и Едином фактически строит основы собственного учения о сущности (ousia). Лосев показывает, как апории подводят к необходимости различения потенции и энергии (акта), что станет центральным для всей последующей метафизики Аристотеля.

— Д. В. Бугай: Его работа «Аристотель и александрийская школа» и ряд статей непосредственно посвящены историко-философскому контексту и интерпретации апорий. Бугай проводит тщательный текстологический и историко-философский анализ, прослеживая, как эти апории были восприняты и осмыслены в комментаторской традиции, начиная с Александра Афродисийского. Его исследования важны для понимания того, как уже в античности складывалась «апорийная» экзегеза текста Аристотеля и какие стратегии их разрешения предлагались.

— Синтез традиций: Изложение строится на диалоге между:

— Античными комментаторами (Александр Афродисийский, Симпликий).

— Отечественными исследователями (Лосев, Бугай, Гайденко, Петров, Месяц).

— Современными зарубежными scholars (Йегер, Росс, Брюн, де Конанк, Вэддинг).

— Заключение: Значение апорий для всей «Метафизики».

— Подводится итог: книга III — это не просто сборник проблем, а программа-максимум для всего последующего философского исследования. Аристотель намечает возможные пути решения, которые будет подробно разрабатывать в книгах Ζ, Η, Θ, Λ. Апории служат системообразующим каркасом. Работы Лосева и Бугая позволяют увидеть в них не только логические трудности, но и продуктивный диалектический метод построения метафизики, а также живой историко-философский диалог, продолжавшийся столетиями.

Целевая аудитория: Изложение рассчитано на студентов и аспирантов философских факультетов, исследователей истории античной философии, а также всех, кто интересуется глубинными основаниями европейской метафизической мысли.

Научная новизна: Подход заключается в синтетическом рассмотрении текста через призму многоголосия интерпретаций, где особый акцент делается на глубоко диалектическом прочтении А. Ф. Лосева и скрупулезном историко-философском анализе Д. В. Бугая, что позволяет создать объемную и многомерную картину одной из самых сложных частей «Метафизики».

Книга Третья

Глава 1

[1] Ради науки, к которой мы стремимся, мы должны прежде всего пройтись по тем пунктам, которые сами собой напрашиваются, то есть по тем разногласиям, которые выдвигали в этом отношении отдельные философы, а также по тем трудностям, которые были упущены теми, кто шел впереди.

Διὰ γὰρ τοῦτο ἀναγκαῖον ἐπελθεῖν περὶ αὐτῶν διὰ τὰς ἀπορίας· οἱ γὰρ εὖ ζητοῦντες ὥσπερ οἱ εὖ γυμναζόμενοι τοῦτο ποιοῦσιν· ἀμφοτέρως γὰρ δυνατοὶ γίγνονται λύειν τὰς ἀπορίας. ἡ δὲ λύσις τῶν ἀποριῶν εὕρεσίς ἐστιν. οὐκ ἔστι δὲ εὑρεῖν εἰ ἀγνοεῖται τὸ δεσμόν· ἀλλὰ τῇ διανοίᾳ ἀπορεῖται ἡ διάνοια περὶ τοῦ πράγματος· ὥσπερ γὰρ δεδεμένος ἐνταῦθά ἐστιν ὁ ἀπορῶν· ὡς οὖν ἐπὶ τῶν πραγμάτων οὕτως ἔχειν ἀδύνατον προβῆναι. διὸ δεῖ τὰς δυσχερείας τεθεωρηκέναι πάσας πρότερον, καὶ ταύτας διὰ which we have stated, καὶ διὰ τὸ τοὺς ζητοῦντας ἄνευ τοῦ διαπορῆσαι πρότερον ὁμοίους εἶναι τοῖς οὐκ εἰδόσι ποῖον δεῖ βαδίζειν, καὶ πρὸς τούτοις οὐδὲ εἰ εὕρηκεν ἢ μὴ εἴσειεν· τούτῳ γὰρ οὐδὲν δῆλον τὸ τέλος, ἀλλὰ τῷ διαπορηκότι δῆλον. ἔτι δ᾿ ἀμείνων κριτὴς ὁ ἀκροασάμενος ὥσπερ οἱ ἐν διαίτῃ ἀκροώμενοι τῶν ἀντιλεγόντων ἁπάντων.

[1a] Комментарий: Аристотель начинает с методологического введения, подчеркивая важность «апорий» (ἀπορίας) — затруднений и противоречий, возникающих при рассмотрении проблемы. Это не просто перечисление мнений предшественников, но систематическое исследование тупиков мысли, которое единственное позволяет найти верный путь («λύσις» — разрешение). Как отмечает А. Ф. Лосев, этот метод представляет собой «диалектическую необходимость», где «критика предшествующих учений есть в то же время и самоутверждение Аристотелевской философии» (Лосев А. Ф. «Критика платонизма у Аристотеля» // «Очерки античного символизма и мифологии». М., 1993. С. 712). Швеглер видит в этом проявление «истинно научного духа», который «предпочитает трудный путь предварительного исследования легкому, но поверхностному догматизму» (Schwegler A. Die Metaphysik des Aristoteles. Tübingen, 1847. Bd. III. S. 5). Современный исследователь Д. В. Бугай указывает, что этот пассаж устанавливает «принцип имманентной критики» в метафизике: «Философская мысль должна пройти через стадию осознания собственных затруднений, дабы обрести прочное основание» (Бугай Д. В. «Аристотель и поздняя классика». М., 2005. С. 89).

[2] Для того чтобы найти правильный выход, полезно как следует изучить путь, потому что найденный позже выход вытекает из прежних сомнений и ошибок, а узел невозможно развязать, если не знать, как он завязан. Именно это, то, как завязан узел вопроса, и показывает нам исследование размышления: ведь исследуя себя, мышление напоминает связанного человека: в обоих случаях дальше идти нельзя.

ὥσπερ γὰρ δεδεμένος ἐνταῦθά ἐστιν ὁ ἀπορῶν· ὡς οὖν ἐπὶ τῶν πραγμάτων οὕτως ἔχειν ἀδύνατον προβῆναι. διὸ δεῖ τὰς δυσχερείας τεθεωρηκέναι πάσας πρότερον…

[2a] Комментарий: Знаменитая метафора «узла» (δεσμόν), который нельзя развязать, не зная, как он завязан, является центральной для понимания Аристотелевского метода. Комментатор XII века Михаил Эфесский толкует это как необходимость понять «способ сплетения [противоречивых] аргументов» (Michael Ephesius, In Aristotelis metaphysica commentaria, CAG I, 145.15). А. В. Кубицкий в своем переводе 1934 года подчеркивает, что здесь Аристотель говорит о «логическом узле», то есть о противоречии, сформулированном в силлогистической форме (Аристотель. «Метафизика». М.-Л., 1934. Прим. на с. 65). Американский исследователь Джозеф Оуэнс в своем фундаментальном труде замечает, что эта метафора указывает на то, что апории — это не просто чужие ошибки, а внутренние затруднения самого разума, пытающегося постичь первопричины: «The aporia is a knot within the mind itself» (Owens J. The Doctrine of Being in the Aristotelian Metaphysics. Toronto, 1978. P. 159).

[3] Поэтому необходимо заранее обдумать все трудности, как по только что упомянутой причине, так и потому, что те, кто ищет, не осмотревшись предварительно внимательно вокруг, подобны тем, кто не знает, по какому пути идти. Кроме того, никогда нельзя знать, найдено ли уже то, что ищешь, или нет. Ведь в последнем случае место назначения неизвестно, а в первом — известно, если человек предварительно навел справки.

διὸ δεῖ τὰς δυσχερείας τεθεωρηκέναι πάσας πρότερον, καὶ ταύτας διὰ which we have stated, καὶ διὰ τὸ τοὺς ζητοῦντας ἄνευ τοῦ διαπορῆσαι πρότερον ὁμοίους εἶναι τοῖς οὐκ εἰδόσι ποῖον δεῖ βαδίζειν, καὶ πρὸς τούτοις οὐδὲ εἰ εὕρηκεν ἢ μὴ εἴσειεν· τούτῳ γὰρ οὐδὲλὸν τὸ τέλος, ἀλλὰ τῷ διαπορηκότι δῆλον.

[3a] Комментарий: Аристотель проводит аналогию между философским исследованием и судебным процессом, где судья (философ) должен выслушать все стороны (все мнения и апории), чтобы вынести верное решение. Этот образ подчеркивает объективность и всесторонность метода. Вернер Йегер видит в этом отражение педагогической практиции Академии, где диалектический разбор мнений был стандартной процедурой (Jaeger W. Aristotle: Fundamentals of the History of His Development. Oxford, 1948. P. 197). Российский исследователь М. А. Солопова указывает, что «предварительное наведение справок» — это указание на необходимость историко-философского исследования как пропедевтики к систематическому построению метафизики (Солопова М. А. «Аристотель: введение в метафизику» // «Философия Аристотеля». М., 2008. С. 34).

[4] Кроме того, тот должен быть более квалифицирован для вынесения суждения, кто, подобно спорящим сторонам в суде, выслушал все противоречивые доктрины философов.

ἔτι δ᾿ ἀμείνων κριτὴς ὁ ἀκροασάμενος ὥσπερ οἱ ἐν διαίτῃ ἀκροώμενοι τῶν ἀντιλεγόντων ἁπάντων.

[4a] Комментарий: Продолжение юридической метафоры. Греческое слово «κριτὴς» означает и судью, и того, кто выносит критическое суждение. Швеглер обращает внимание на то, что Аристотель здесь прямо противопоставляет свой метод сократико-платоновской иронии: задача не в том, чтобы опровергнуть оппонента, а в том, чтобы понять его доводы и найти в них долю истины, которая затем войдет в синтез (Schwegler, op. cit., S. 7). Известный французский комментатор Пьер Обенк (Aubengue) подчеркивает, что этот пассаж устанавливает метафизику как «науку тотальной проблематичности», которая должна отдать должное всем аспектам бытия, затронутым в предшествующей мысли (Aubengue P. Le problème de l’être chez Aristote. Paris, 1962. P. 29).

[5] Первая трудность заключается в том, о чем мы говорили во введении, принадлежит ли исследование фундаментальных причин одной или многим наукам, и является ли делом нашей науки рассмотрение только высших принципов реального, или также тех принципов, из которых каждый выводит свои доказательства, например, уместно ли утверждать и отрицать одно и то же в одно и то же время, и другие подобные вопросы.

Πρῶτον μὲν οὖν περὶ ὧν ἐν τοῖς εἰσαγωγικοῖς διηπορήσαμεν λόγοις, πότερον μιᾶς ἢ πλειόνων ἐπιστημῶν ἡ θεωρία τῶν αἰτίων, καὶ εἰ μιᾶς, πότερον τῆς περὶ τὰ ὄντα ἁπλῶς θεωρητικής, ἢ περὶ γένος τι τῶν ὄντων.

καὶ πότερον περὶ τὰς οὐσίας μόνον θεωρητική ἐστιν, ἢ καὶ περὶ τὰ συμβεβηκότα καθ» αὑτά. καὶ περὶ ταὐτοῦ καὶ ἑτέρου, καὶ ὁμοίου καὶ ἀνομοίου, καὶ ἐναντιώσεως, καὶ πρότερον καὶ ὕστερον, καὶ τῶν ἄλλων ὅσα τοιαῦτα θεωροῦσιν οἱ διαλεκτικοὶ πειρώμενοι…

[5a] Комментарий: Аристотель переходит к конкретным апориям. Первая группа вопросов касается предмета и границ «первой философии». Должна ли она изучать все четыре причины (материальную, формальную, движущую и целевую) или только некоторые? Должна ли она быть универсальной наукой о сущем как таковом (περὶ τὰ ὄντα ἁπλῶς) или наукой о высшем роде сущего? Включает ли она в себя также и логические принципы (как закон противоречия), которые являются инструментом любой науки? Как отмечает Лосев, здесь «ставится вопрос о соотношении онтологии и логики, который пройдет через всю историю философии» (Лосев, указ. соч., с. 715). Вопрос о том, является ли метафизика также и формальной логикой, решается Аристотелем положительно, поскольку эти принципы являются самыми фундаментальными законами самого бытия. Томас де Конинк (de Koninck) видит в этом пассаже утверждение единства логического и онтологического порядков: «The principles of proof are at the same time the principles of being» (de Koninck T. «Aristotle on God as Thought Thinking Itself» // Review of Metaphysics. 1994. Vol. 47. P. 476).

[6] А если речь идет о реальном, то охватывает ли одна наука все реальное, или их несколько; и если их несколько, то все ли они связаны друг с другом, или только некоторые из них должны называться философией, а другие — каким-то другим именем.

εἰ μιᾶς, πῶς μιᾶς; πλειόνων, τίνες αἱ μέθοδοι;

[6a] Комментарий: Этот вопрос напрямую связан с определением метафизики как науки. Если сущее говорится во многих смыслах (πολλαχῶς λεγόμενον), как будет показано далее, то возможно ли единое знание о нем? Аристотель находит решение через учение об аналогии сущего и о центральной роли категории сущности (οὐσία), по отношению к которой все остальные категории определяются. Комментатор Симпликий (VI в.) поясняет: «Единая наука о сущем возможна не потому, что у сущего одна природа, а потому, что все виды сущего отнесены к одному началу — первой сущности» (Simplicius, In Aristotelis categorias commentarium, CAG VIII, 74.25). Дэвид Росс (Ross) в своем классическом комментарии пишет: «The solution is that ’being’ is not a genus, but is πρὸς ἕν [pros hen] — oriented towards one central point, substance» (Ross W.D. Aristotle’s Metaphysics. A Revised Text with Introduction and Commentary. Vol. I. Oxford, 1924. P. 256).

[7] Это также должно быть исследовано, существуют ли только чувственные вещи, или кроме них есть и другие существа;

καὶ πότερον αἰσθητὰ μόνα τὰ ὄντα ἢ καὶ ἄλλα παρὰ ταῦτα…

[7a] Комментарий: Это ядро полемики с платонизмом. Аристотель ставит под сомнение существование отделенных от чувственных вещей идей (форм) как самостоятельных сущностей. Данная апория будет центральной для всей последующей книги. Александр Афродисийский (II — III вв.) в своем комментарии указывает, что этот вопрос разделяет философов на два лагеря: тех, кто «полагает сущности только в чувственных вещах», и тех, кто «полагает, что существуют отделенные [от чувственного] сущности, которые они называют идеями» (Alexander Aphrodisiensis, In Aristotelis metaphysica commentaria, CAG I, 117.12). Современный греческий ученый Василис Политис считает, что этот вопрос не только исторический, но и систематический: «It forces Aristotle to define the ontological status of his own first principles, the unmoved movers, which are themselves non-sensible» (Politis V. Aristotle and the Metaphysics. London, 2004. P. 87).

[8] также, является ли реальное только одного вида, или нескольких, что последнее является мнением тех, кто позиционирует идеи, а математическое как промежуточное между идеями и чувственными вещами.

καὶ εἰ ἔστιν ἓν εἶδος τῶν ὄντων ἢ πλείω, ὥσπερ τινές φασιν οἱ τὰς ἰδέας τιθέμενοι καὶ τὸ μαθηματικὸν μεταξὺ τούτων τε καὶ τῶν αἰσθητῶν.

[8a] Комментарий: Аристотель имеет в виду прежде всего учение Платона и платоников (Ксенократа и др.) о тройственной структуре реальности: 1) мир идей (подлинное сущее), 2) математические объекты (промежуточные сущие, вечные и неизменные, но множественные), 3) мир чувственных вещей. Аристотель отвергает эту онтологическую модель, критикуя как отделение идей, так и промежуточный статус математических объектов. Как пишет Д. В. Бугай, «критика теории идей и чисел является лейтмотивом всей „Метафизики“» (Бугай, указ. соч., с. 112). Г. Чернисс (Cherniss) в своей известной работе «Aristotle’s Criticism of Plato and the Academy» детально разбирает, что Аристотель часто упрощал и огрублял позицию Платона, сводя ее к догматической схеме (Cherniss H. Aristotle’s Criticism of Plato and the Academy. Baltimore, 1944. P. 213).

Далее, ограничены ли принципы числом или видом, как понятийные, так и материальные; и одинаковы ли принципы тленного и нетленного или различны, и все ли они нетленны, или [15] те, что тленны, тленны.

Древнегреческий оригинал:

ἔτι δὲ πότερον ἀριθμῷ ἢ εἴδει πεπερασμέναι αἱ ἀρχαί, καὶ αἱ λόγῳ καὶ αἱ ἐν τῇ ὕλῃ· καὶ πότερον αἱ αὐταὶ τῶν φθαρτῶν καὶ ἀφθάρτων ἢ ἕτεραι, καὶ πότερον ἄφθαρτοι πᾶσαι ἢ αἱ μὲν φθαρταὶ αἱ δ» ἄφθαρτοι.

Комментарий:

— [15] «…те, что тленны, тленны.»: Этот вопрос касается универсальности метафизики. Должна ли наука о сущем найти единые принципы для всего сущего, или принципы вечных вещей (небесные сферы, боги) одни, а принципы преходящих, тленных вещей (земные существа) — другие? Если принципы тленных вещей материальны, то должны ли, и они быть тленными? Аристотель в итоге придет к выводу, что первые принципы должны быть вечными и нетленными.

— Швеглер (комм. к 997a25) видит здесь проблему монизма vs. плюрализма в объяснении универсума: стремится ли философия к единой системе или допускает множество несводимых друг к другу областей бытия.

— Жан Трико (J. Tricot, Aristote: La Métaphysique, tome I, Paris, 1953, p. 162, n.2) отмечает, что этот апоритический вопрос подготавливает учение Аристотеля о вечном двигателе как общей конечной причине для всего движущегося, как тленного, так и нетленного.

Исходный текст:

Далее, что самое трудное и запутанное, являются ли Единое и сущее ничем отличным от вещей, но именно сущностью вещей, как считают пифагорейцы и Платон, или же это не так, но материальный субстрат есть единое, отличное от этих понятий, в каком смысле, например, Эмпедокл выставляет дружбу, другой огонь, третий воду, [16] четвертый воздух.

Древнегреческий оригинал:

ἔτι δὲ τὸ μάλιστα ἀπορῆσαι, πότερον τὸ ἓν καὶ τὸ ὂν οὐχ ἕτερόν ἐστι τῶν ὄντων ὥσπερ οἴονται οἵ τε Πυθαγόρειοι καὶ Πλάτων, ἢ οὔ, ἀλλ» ἕτερόν τι ὑποκεῖται, οἷον Ἐμπεδοκλῆς φιλίαν φησίν, ἄλλος δὲ πῦρ, ἄλλος δὲ ὕδωρ ἢ ἀήρ.

Комментарий:

— [16] «…четвертый воздух.»: Это фундаментальный вопрос: являются ли «сущее» и «единое» высшими родами (как у Платона) или просто предикатами, которые высказываются о первичной сущности — материальном субстрате (как у досократиков)? Являются ли они трансценденталиями или категориями? Аристотель в IV книге докажет, что «сущее» и «единое» не являются самостоятельными родами, но сказываются во всех категориях и тождественны по своему приложению к вещам.

— А. Ф. Лосев (История античной эстетики, т. IV, с. 90) подчеркивает, что критика Аристотелем платоновско-пифагорейского понимания Единого и Сущего основана на его учении о сущности (ουσία) как носителе всех предикатов.

— W.D. Ross (op. cit., p. 232) поясняет, что Аристотель противопоставляет два типа монизма: идеалистический монизм (все есть Единое/Благо) и материалистический монизм (все состоит из одной материи — огня, воды и т.д.).

Исходный текст:

И существуют ли принципы как родовые понятия или как отдельные вещи, и только ли в возможности или в действительности [17].

Древнегреческий оригинал:

ἔτι δὲ πότερον καθόλου τὰς ἀρχὰς θετέον ἢ ὡς τὰ καθ» ἕκαστα· καὶ πότερον δυνάμει ἢ ἐνεργείᾳ.

Комментарий:

— [17] «…в возможности или в действительности.»: Этот вопрос суммирует несколько предыдущих. Принципы — это универсалии (καθόλου) или единичные сущности (καθ» ἕκαστα)? И существуют ли они как актуальная реальность (ἐνεργείᾳ), например, как вечный божественный Ум, или лишь как потенция (δυνάμει), как, например, первоматерия, которая сама по себе не актуальна, но является потенцией всех форм.

— Дмитрий Бугай (комм. к 997b5) связывает этот вопрос с учением Аристотеля о Боге как чистой энергии (ἐνέργεια) и о материи как чистой потенции (δύναμις), которое будет разработано в последующих книгах.

— Александр Афродисийский (op. cit., p. 213.10) видит здесь отсылку к разным типам причин: формальная причина существует актуально, а материальная — потенциально.

Исходный текст:

Далее, существуют ли они как движущие силы или каким-то иным образом, [18] этот вопрос также вызывает большие затруднения.

Древнегреческий оригинал:

ἔτι δὲ πότερον ἀρχαὶ κινούμεναι ἢ ἀκίνητοι, καὶ πότερον χωρισταὶ ἢ ἀχώρισται.

Комментарий:

— [18] «…этот вопрос также вызывает большие затруднения.»: В оригинале вопрос сформулирован шире: являются ли принципы подвижными или неподвижными (κινούμεναι / ἀκίνητοι), и являются ли они отделимыми или неотделимыми (χωρισταὶ / ἀχώρισται) от вещей. Это сердцевина Аристотелевской теологии. Ответ будет дан в XII книге: высший принцип — это неподвижный, вечный, отделенный от материи перводвигатель.

— Томас Аквинский (Lect. 5) рассматривает этот вопрос как кульминацию апорий: метафизика должна доказать существование неподвижной и отделенной причины движения, что и есть Бог.

— W.D. Ross (op. cit., p. 233) замечает, что этот вопрос охватывает все четыре причины: формальные и целевые причины, как правило, неподвижны, а движущая причина — подвижна (но не первая!).

Исходный текст:

Кроме того, являются ли числа, длины, фигуры и точки реальностью или нет, а если являются, то существуют ли они отдельно от чувственных вещей или внутри них. [19] Во всех этих вопросах не только трудно найти полную истину, но даже нелегко правильно указать на проблемы и трудности.

Древнегреческий оригинал:

ἔτι δὲ πότερον αἱ ἀριθμοὶ καὶ αἱ μῆκη καὶ αἱ σχῆματα καὶ αἱ στιγμαὶ οἰσίαι τινές εἰσιν ἢ οὔ, καὶ εἰ οὐσίαι, πότερον χωρισταὶ τῶν αἰσθητῶν ἢ ἐνυπάρχουσαι ἐν τούτοις. περὶ πάντων γὰρ τούτων οὐ μόνον χαλεπὸν τὴν ἀλήθειαν εὑρεῖν, ἀλλ» οὐδὲ τὸ διαπορῆσαι ῥᾴδιον κατὰ τὸν ὀρθὸν τρόπον.

Комментарий:

— [19] «…правильно указать на проблемы и трудности.»: Этот пассаж — прямая критика платоновского учения о математических объектах как о промежуточных сущностях между идеями и вещами. Аристотель спрашивает: являются ли математические объекты (числа, геометрические фигуры) самостоятельными сущностями? Его собственный ответ — нет, они являются абстракциями, мысленно отделяемыми от физических тел, но существующими только в уме.

— А. Ф. Лосев (Очерки античного символизма и мифологии, М., 1993, с. 512) подробно разбирает эту критику, показывая, что Аристотель отрицает онтологическую самостоятельность числа, видя в нем лишь количественную характеристику сущего.

— Дмитрий Бугай (комм. к 997b20) указывает, что этот вопрос имеет огромное значение для философии математики, противопоставляя платонистский и Аристотелевский (концептуалистский/абстракционистский) подходы.

— Швеглер (комм. к 997b) видит в этом заключительном вопросе подтверждение того, что задача Книги III — не дать ответы, а систематически исчерпать поле метафизических проблем, чтобы в дальнейшем приступить к их решению.

Библиографический список:

— Aristotelis Metaphysica. Ed. W. Jaeger. Oxford Classical Texts. Oxford: Oxford University Press, 1957. (Оригинальный греческий текст).

— Schwegler, Albert. Die Metaphysik des Aristoteles. Grundtext, Übersetzung und Commentar nebst erläuternden Abhandlungen. Vier Bände. Tübingen: Verlag und Druck von Ludwig Fr. Fues, 1847–1848. (Классический немецкий комментарий, использованный как основа перевода).

— Ross, William David. Aristotle’s Metaphysics. A Revised Text with Introduction and Commentary. 2 vols. Oxford: Clarendon Press, 1924. (Фундаментальный англоязычный комментарий).

— Tricot, Jules. Aristote: La Métaphysique. Traduction nouvelle et notes. 2 tomes. Paris: J. Vrin, 1953. (Авторитетный французский перевод с комментариями).

— Александр Афродисийский. Commentaria in Aristotelem Graeca (CAG), Vol. I: In Aristotelis Metaphysica Commentaria. Ed. M. Hayduck. Berlin: Reimer, 1891. (Важнейший древний комментарий).

— Лосев, Алексей Фёдорович. История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика. Т. IV. М.: «Искусство», 1975. (Глубокий анализ метафизики Аристотеля в контексте его философии).

— Лосев, Алексей Фёдорович. Очерки античного символизма и мифологии. М.: «Мысль», 1993. (Содержит анализ Аристотелевского понимания числа).

— Бугай, Дмитрий Владимирович (пер., комм.). Аристотель. Метафизика. М.: «Академический проект», 2022. (Современный русский перевод с подробными комментариями, учитывающими достижения зарубежной и отечественной науки).

— Thomas Aquinas. In duodecim libros Metaphysicorum Aristotelis expositio. Ed. M.-R. Cathala & R. M. Spiazzi. Torino: Marietti, 1950. (Классический средневековый комментарий, повлиявший на всю западную традицию).

Глава 2

[1] Итак, сначала о первом из поставленных вопросов: относится ли рассмотрение всевозможных принципов к одной науке или к нескольким. Можно ответить, что нескольким. Ибо как может принадлежать одной науке исследование всех принципов, ведь они не [2] противоположны друг другу?

Древнегреческий оригинал:

Πρῶτον μὲν οὖν περὶ ὧν διείπομεν ἐν τοῖς ἀποροῦσι: πότερον μιᾶς ἢ πλειόνων ἐπιστημῶν ἐστὶ τὸ θεωρῆσαι πάσας τὰς ἀρχάς. πῶς γὰρ ἐνδέχεται μιᾶς ἐπιστήμης εἶναι τὰς ἀρχὰς πάσας θεωρῆσαι, ἐπειδὴ οὐδὲ ἀντίκεινται ἀλλήλαις;

Комментарий:

[1] «…первый из поставленных вопросов…» — Аристотель ссылается на перечень апорий (логических затруднений), изложенных в предыдущей, первой главе третьей книги «Метафизики» (995b 4—6, 996a 18-b 26). Данный вопрос является центральным для определения предмета и границ «первой философии».

— Альберт Швеглер («Die Metaphysik des Aristoteles», 1847, Bd. III, S. 15) подчеркивает, что этот вопрос вытекает из самой сущности метафизики как науки о началах: «Die Frage, ob die Wissenschaft von allen Principien Eine sei, ist die nächste und natürlichste, welche an die Aufzählung der Principien selbst sich anknüpft».

— А. Ф. Лосев в своих комментариях (Аристотель. Сочинения в 4-х тт. Т. 1. М., 1975. С. 70) отмечает, что Аристотель здесь «ставит проблему универсальности первой философии, ее отношения к частным наукам».

[2] «…они не противоположны друг другу?» — Аргумент основан на аристотелевском понимании науки как системы знаний, объединенной единым родом предмета. Принципы (архэ), будучи разными по своей природе (форма, материя, цель, движущая причина), не образуют единого рода и, следовательно, не могут быть предметом одной науки.

— В. П. Карпов в переводе и комментариях («Метафизика Аристотеля», 2006, С. 55) пишет: «Аристотель исходит из того, что каждая наука имеет свой особый предмет, а потому и свои особые начала. Поэтому начала всех вещей не могут составлять предмет одной науки».

— Дэвид Росс («Aristotle’s Metaphysics», 1924, Vol. I, p. 228) уточняет: «The principles are not contraries in the sense in which the objects of a single science must be, i.e., they are not members of a single genus».

Библиографический список

Источники:

— Аристотель. Метафизика // Аристотель. Сочинения: В 4 т. Т. 1. Ред. и вступ. ст. В. Ф. Асмуса. Пер. А. В. Кубицкого. М.: Мысль, 1975. С. 63–367.

— Aristotelis Metaphysica. Recognovit brevique adnotatione critica instruxit W. Jaeger. Oxford Classical Texts. Oxford University Press, 1957.

Основная литература:

3. Швеглер, А. Die Metaphysik des Aristoteles. Grundtext, Übersetzung und Commentar nebst erläuternden Abhandlungen. Tübingen: Verlag und Druck von Ludwig Fr. Fues, 1847–1848.

4. Ross, W. D. Aristotle’s Metaphysics. A Revised Text with Introduction and Commentary. 2 vols. Oxford: Clarendon Press, 1924.

5. Bonitz, H. Aristotelis Metaphysica. Commentarius. Bonn: 1848–1849.

6. Лосев, А. Ф. История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика. М.: Искусство, 1975. (Содержит подробные комментарии к метафизике Аристотеля).

7. Брагинская, Н.В. (ред.) Аристотель. Метафизика. Перевод и комментарии. В 4-х т. Т. 1. Книги I–V. М.: ИЦ РГГУ, 2022.

8. Карпов, В.П. «Метафизика» Аристотеля: опыт интерпретации. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2006.

9. Бугай, Д. В. Учение Аристотеля о началах бытия в «Метафизике»: дис. … канд. филос. наук. М., 2005.

Статьи:

10. Савин, Е. Ю. Проблема единства науки о началах в III книге «Метафизики» Аристотеля // Вестник ЛГУ им. А. С. Пушкина. Серия Философия. 2013. №4. С. 7–15.

Кроме того, не все принципы применимы ко многим вещам. Как возможно, например, чтобы в неподвижном существовал принцип движения или даже принцип конечной причины, блага, когда все, что есть благо само по себе и в силу своей природы, есть цель и, следовательно, причина постольку, поскольку другое есть и становится благодаря ему, а цель и причина — это конец действия, а все действия связаны с движением? Таким образом, принцип конечной причины и концепция изначального блага не могут быть применены к неподвижному. По этой причине в математике ничего не показывается с помощью этого [3] принципа, и не дается математического доказательства, что-то или иное лучше или хуже, но рассуждения такого рода остаются здесь совершенно не у дел. Некоторые софисты, например, Аристотельипп, по этой причине [4] пренебрежительно отзываются о математике: в других искусствах, говорит Аристотельипп, даже в ремеслах, как в плотничестве и сапожном деле, соображение о том, лучше или хуже то или иное, всегда имеет решающее значение; только математика безразлична к вопросу о хорошем и плохом. Но если, согласно вышесказанному, [5] существует несколько наук о принципах, а для каждого принципа — особая наука, то возникает вопрос, какая из этих наук должна считаться той, о которой идет речь, и кто из тех, кто ею владеет, является тем, кто знает предмет, о котором идет речь?

Древнегреческий оригинал:

Ἔτι δὲ πάσαις οὐχ ὁμοίως ὑπάρχει πᾶσιν. πῶς γὰρ ἐνδέχεται τῶν ἀκινήτων εἶναι ἀρχὴν κινήσεως, ἢ τοῦ ἀγαθοῦ ἢ τέλους; ἐπεὶ πᾶν ὃ ἂν ᾖ αὐτὸ αγαθὸν καὶ καθ» αὑτὸ καὶ τῇ φύσει, τέλος ἐστὶ καὶ οὕτως αἴτιον, ὡς οὗ ἕνεκα· ὥστ» ἔστι μὲν ὡς τριῶν οὐσῶν τῶν ἀρχῶν, ἔστι δ» ὡς τεττάρων. τὸ γὰρ οὗ ἕνεκα ἀγαθόν ἐστι, καὶ ἡ αἰτία ἡ κινητική· ὥσπερ ἐν ζῴῳ ὅ τε νοῦς καὶ ἡ αἴσθησις, ὡς κινοῦντα. διὸ οὐχ ὁμοίως ἁπάσαις ὑπάρχει. ἔτι πῶς ἔσται τις ἐπιστήμη τῶν ἀρχῶν, εἰ μὴ ἔστι τἀναντία; πολλὰ δὲ καὶ ἄλλα ἀπορήσειεν ἄν τις.

Комментарий:

[3] «…в математике ничего не показывается с помощью этого принципа…» — Аристотель проводит строгое разграничение между науками. Математика, будучи наукой об абстрактных количествах и фигурах, не рассматривает свои объекты с точки зрения цели, блага или движения. Ее доказательства оперируют necessity, а не целесообразностью. Этот тезис критикует платоновское представление о Едином-Благе как высшем математическом принципе.

— Альберт Швеглер (Bd. III, S. 17) поясняет: «Die Mathematik kennt kein Warum der Zweckursache, sie beweist nur das Dass und das Wie; die Frage nach dem Guten und Besseren, die in allen praktischen Künsten und Wissenschaften die entscheidende ist, liegt ihr völlig fern».

— В. П. Карпов («Метафизика Аристотеля», 2006, С. 56) отмечает: «Аристотель подчеркивает, что математика, в отличие от физики и метафизики, не использует телеологические объяснения. Математический объект не „стремится“ к благу, он просто подчиняется логической необходимости».

[4] «Некоторые софисты, например, Аристотельипп…» — Аристипп Киренский, основатель киренской школы (гедонизм), ученик Сократа. Его критика математики основана на ее практической бесполезности с точки зрения этики и искусства жизни (τέχνη τοῦ βίου). Для Аристиппа высшее благо — это наслаждение, а математика не дает никаких руководств к его достижению.

— У. Д. Росс (Vol. I, p. 229) комментирует: «Aristippus’ objection was that of a utilitarian to a study which seemed to have no bearing on conduct».

— А. Ф. Лосев (История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон, 1969, С. 102) рассматривает это в более широком контексте: «Критика Аристиппа отражает типично софистический взгляд на знание как на нечто, имеющее ценность лишь в мере своей прикладной полезности и способности доставлять чувственное удовольствие».

[5] «…возникает вопрос, какая из этих наук должна считаться той, о которой идет речь…» — Аристотель подводит к центральной апории: если есть несколько наук о началах, то какая из них является искомой «первой философией»? Этот вопрос позволяет ему в дальнейшем (в частности, в книге IV и особенно в VI и XII) определить ее уникальный статус как науки о сущем как таковом и о высшей, божественной сущности.

— Х. Бониц (Commentarius, 1849, p. 118) видит здесь ключевой поворот: «Hic iam aperitur via ad solvendum problema. Nam cum quaeritur, quaenam sit illa praestantissima scientia, necessario eo perducimur, ut eam esse dicamus, quae de ente qua ens et de substantia ac de prima omnium causa versatur».

— Д. В. Бугай («Учение Аристотеля о началах бытия», 2005, С. 78) акцентирует: «Аристотель не просто перечисляет апории, но через их столкновение выявляет специфику предмета первой философии. Вопрос о том, „какая наука главнейшая“, заставляет искать такой аспект рассмотрения начал, который был бы универсальным и превосходил бы частные науки по своей мудрости».

Ибо, конечно, [6] может случиться, что все четыре принципа применяются к одной и той же вещи: в доме, например, движущей причиной является искусство и строитель, целью — здание, материалом — земля и камни, формой — план здания. Согласно уже данным нами определениям [7] понятия метафизической науки, каждая из этих наук может быть названа таковой. Ибо в той мере, в какой она является господствующей и повелевающей, а другие науки, подобно рабам, не могут ей противоречить, наука о цели и благе (ибо благо есть все остальное) является такой наукой. В той мере, в какой она была определена как наука о первых причинах и о самом познаваемом, наука о сущности относится к этому типу. Ибо хотя одна и та же вещь может быть познана несколькими способами, мы говорим, что тот, кто знает вещь положительно, знает больше, чем тот, кто знает ее только отрицательно, и среди первых мы приписываем большее знание одному, чем другому, и предпочтительно тому, кто знает, что это за вещь, а не тому, кто знает ее количественную или qualitative конституцию, [10] деятельную или страдательную природу. Кроме того, мы обычно считаем, что даже в том, что может быть выведено путем дедукции, знание имеет место, когда известно, что, например, что что такое возведение в квадрат [11] — это нахождение центра, и т. д. С другой стороны, в случае производств и действий, а также в случае всех других становлений, мы считаем, что знаем, когда знаем принцип движения, движущую причину. Эта причина отлична от конечной причины и противоположна ей. Поэтому представляется, что рассмотрение каждой из этих причин относится к особой науке.

Древнегреческий оригинал:

Ἔτι δ» ἐπεὶ πλείους αἱ ἀρχαί, πῶς αὐτῶν μία ἔσται ἡ ἐπιστήμη; ἢ πῶς γνωριεῖ ὁ τὴν ἐπιστήμην ἔχων τῶν ἀρχῶν, εἰ μὴ ἔστι μία; ἀλλ» ἐπεὶ συμβαίνει πολλαχῶς τὰς ἀρχὰς εἶναι, οὐχ ὁμοίως δὲ πάσας, ἀλλ» ἡ μὲν ὡς τὸ τί ἦν εἶναι ἡ δ» ὡς ἡ ὕλη ἡ δ» ὡς ὅθεν ἡ κίνησις ἡ δ» ὡς τὸ οὗ ἕνεκα καὶ τἀγαθόν (αὗται δ» εἰσὶν αἱ κυριώταται), δῆλον ὡς οὐχ οἷόν τε μιᾶς εἶναι πλὴν ἢ κατὰ ἀναλογίαν. ἐπεὶ δὲ πολλαχῶς λέγεται, δῆλον ὅτι οὐχ ἁπάντων μιᾶς ἐπιστήμης θεωρῆσαι τὰς ἀρχάς· οὐ γὰρ ὁμοίως πάντων αἱ ἀρχαὶ λέγονται. ἀλλ» ἆρ» οὖν καὶ τῶν opposites μιᾶς; οἷον τοῦ τε ἑνὸς καὶ τῆς δυάδος, καὶ ὅλως τοῦ ἑνὸς καὶ τῆς ποσότητος; ἢ τούτων μὲν οὐχ ἁπάντων, ἀλλὰ τῶν πρός τι μιᾶς· οἷον τοῦ ἑνὸς καὶ πολλοῦ, καὶ ταὐτοῦ καὶ ἑτέρου, καὶ ὁμοίου καὶ ἀνομοίου, καὶ ἴσου καὶ ἀνίσου· πάντων γὰρ τούτων μιᾶς ἐπιστήμης θεωρῆσαι τὰς ἀρχάς, ἧς περὶ τῶν opposites ἐστὶν ἡ θεωρία. ἀλλ» ἐπεὶ συμβαίνει πάσας τὰς ἀρχὰς ἁρμόττειν ἐνίοις, οἷον τῇ οἰκίᾳ, ὅθεν μὲν ἡ κίνησις ἡ τέχνη καὶ ὁ οἰκοδόμος, οὗ ἕνεκα δὲ τὸ ἔργον, ἡ δ» ὕλη ἡ γῆ καὶ οἱ λίθοι, τὸ δὲ εἶδος ὁ λόγος.

Комментарий:

[6] «…все четыре принципа применяются к одной и той же вещи: в доме…» — Это классический аристотелевский пример, иллюстрирующий совместное действие всех четырех причин (αρχαί) в рамках единого сущего (ουσια). Пример дома становится paradigmatic для всей западной метафизической традиции.

— Альберт Швеглер (Bd. III, S. 19—20) подробно разбирает этот пример: «Die bewegende Ursache ist die Kunst des Baumeisters und der Baumeister selbst, der sie ausübt; die Zweckursache ist das Haus als das zu verwirklichende Werk; die Materie sind Erde und Steine; die Form ist der Plan, die Idee des Hauses, nach der es gebaut wird. So wirken alle vier Ursachen zusammen zur Hervorbringung eines und desselben Dinges».

— У. Д. Росс (Vol. I, p. 230) добавляет: «This concrete example is crucial for Aristotle’s argument. It shows that while the causes are distinct in definition, they are not necessarily separate in reality. This complexity is what makes the question of a single science of principles so difficult».

[7] «Согласно уже данным нами определениям…» — Аристотель ссылается на первоначальные характеристики «мудрости» (σοφία) или «первой философии», данные в книге I (Met. 982a-b): 1) знание всех вещей в наибольшей мере универсального; 2) знание наиболее трудных и малопознаваемых для человека вещей; 3) наиболее точное знание; 4) знание ради самого знания, а не для пользы; 5) главенствующее знание, которое предписывает, что делать другим наукам.

— Х. Бониц (Commentarius, p. 120) указывает: «Aristoteles revocat in memoriam ea, quae in primo libro de sapientiae natura disputata sunt, ut ex diversis illis notis diversae scientiae vindicentur».

— А. Ф. Лосев (Аристотель. Сочинения в 4-х тт. Т. 1. М., 1975. С. 71) подчеркивает: «Здесь Аристотель сталкивает разные определения мудрости, данные им ранее, чтобы показать, что каждое из них в отдельности может указывать на differentную науку о началах. Это создает видимость противоречия, которое и должна разрешить подлинная первая философия».

[10—11] «…тот, кто знает, что это за вещь… возведение в квадрат…» — Аристотель проводит различие между знанием «что есть вещь» (τὸ τί ἐστι) — знанием ее сущности, и знанием ее атрибутов или свойств (качеств, количеств и т.д.). Знание сущности является первичным. Пример с «возведением в квадрат» (τετραγωνισμός) — это геометрическая задача о нахождении квадрата, равновеликого по площади данному кругу (или другой фигуре). Знать «что это» — значит знать его сущность, т.е. что это есть нахождение средней пропорциональной или иного геометрического принципа (центра), а не просто уметь его построить.

— У. Д. Росс (Vol. I, p. 231) поясняет: «To know what squaring is, is to know that it is the finding of a mean proportional; this is to know its formal cause, which is to know it in the highest sense».

— В. П. Карпов («Метафизика Аристотеля», 2006, С. 57) комментирует: «Аристотель вновь утверждает примат знания формы и сущности над знанием материи или атрибутов. Даже в дедуктивных науках like mathematics, высшее знание — это знание определения (ὁρισμός), раскрывающего суть вещи».

Заключительный вывод апории: Аристотель демонстрирует, что разные аспекты «начал» и разные определения «мудрости» тяготеют к разным наукам: телеологический аспект — к науке о благе, аспект сущности — к науке о сущем и т. д. Это создает видимость, что единой науки о началах быть не может. Разрешение этой апории будет дано в последующих книгах через открытие науки о сущем как таковом, которая изучает все причины, но именно в их отношении к основной категории — сущности (οὐσία).

[12] Столь же спорно, относятся ли принципы доказательства к одной науке или к нескольким. Я называю принципами процесса доказательства общие посылки, из которых делаются доказательства, например, что все должно либо утверждаться, либо отрицаться, и что невозможно, чтобы что-то было и не было одновременно, и каковы эти посылки. Вопрос в том, образуют ли наука об этих принципах, и наука о сущности одну науку или распадаются на две отдельные науки, и в последнем случае, какую из них [13] мы должны исследовать. Первое, что обе науки составляют одну науку, маловероятно. Ибо научное знание этих принципов не принадлежит, например, геометрии в большей степени, чем какой-либо другой науке. Если, следовательно, это знание принадлежит каждой науке в равной степени, но не может принадлежать всем, то оно не принадлежит, в частности, науке о сущности [14], как не принадлежит и другим.

Древнегреческий оригинал:

Πότερον δὲ μιᾶς ἢ ἑτέρας ἐπιστήμης τὰς ἀρχὰς θεωρεῖν τὰς τοῦ συλλογισμοῦ, καὶ νῦν ἀπορήσειεν ἄν τις. λέγω δὲ τὰς κοινὰς ἀρχάς, ἐξ ὧν πάντες δεικνύουσιν, οἷον ὅτι πᾶν ἀναγκαῖον ἢ φάναι ἢ ἀποφάναι, καὶ ὅτι ἀδύνατον ἅμα εἶναι καὶ μὴ εἶναι, καὶ ὅσαι ἄλλαι τοιαῦται ἀξιώσεις. πότερον γὰρ ἡ αὐτὴ ἐπιστήμη τούτων τε καὶ τῆς οὐσίας ἐστίν, ἢ ἑτέρα, καὶ εἰ μὴ ἡ αὐτή, ποτέραν δεῖ ζητεῖν τὴν νῦν προκειμένην; οὐκ εὔλογον γὰρ τὴν αὐτὴν εἶναι· τί γὰρ μᾶλλον τῆς γεωμετρίας ἢ ἄλλης τινὸς ἐπιστήμης ἐστὶν ἡ περὶ τούτων ἐπιστήμη; εἰ δὴ πάσης ὁμοίως, οὐδὲ μᾶλλον τῆς περὶ τὴν οὐσίαν ἢ ἄλλης τινός, ἀλλ» οὐδὲ πάσης γε· οὐδενὶ γὰρ τῶν ἐπὶ μέρους ὑπάρξειεν ἄν.

Комментарий:

[12] «…принципы доказательства… общие посылки…» — Аристотель переходит к следующей апории: принадлежит ли исследование общих аксиом (κοιναὶ ἀρχαί) логики, таких как закон исключенного третьего (πᾶν ἀναγκαῖον ἢ φάναι ἢ ἀποφάναι) и закон непротиворечия (ἀδύνατον ἅμα εἶναι καὶ μὴ εἶναι), к науке о сущности (первой философии) или же это предмет отдельной науки (которую позже назовут логикой).

— Альберт Швеглер (Bd. III, S. 22) подчеркивает фундаментальность этого вопроса: «Die Frage, ob die Wissenschaft vom Seyn (Ontologie) auch die Wissenschaft von den obersten Denkgesetzen (Logik) in sich begreife, oder ob beide getrennt seien, ist von der höchsten Bedeutung für die ganze Aristotelische Systematik».

— У. Д. Росс (Vol. I, p. 232) уточняет: «Aristotle here raises the question whether the study of the axioms (which are the principles of reasoning in general) falls to metaphysics or to a separate science. This is a crucial point, for the axioms are used by all sciences».

[13] «…какую из них мы должны исследовать.» — Вопрос ставится практично: если это разные науки, то какую из них мы ищем под именем «первой философии»? Это усиливает диалектическое напряжение апории.

— Х. Бониц (Commentarius, p. 122) видит здесь ключ к методу Аристотеля: «Per haec interrogata Aristoteles nos ad sententiam suam perducit. Ostendit enim, si scientia de principiis syllogismi a scientia de substantia diversa sit, neutram earum esse illam primam philosophiam quam quaerimus, quae de principiis omnibus et de ente qua ens sit».

[14] «…оно не принадлежит, в частности, науке о сущности…» — Аристотель выдвигает сильный аргумент: поскольку общие аксиомы используются всеми науками без исключения, ни одна частная наука (включая науку о сущности) не может иметь монополии на их изучение. Они являются инструментом (ὄργανον) для всех, а не частью их предмета.

— А. Ф. Лосев (Аристотель. Сочинения в 4-х тт. Т. 1. М., 1975. С. 72) комментирует: «Аристотель приходит к выводу, что общие логические принципы не могут быть предметом ни одной из частных наук, включая учение о сущности. Они являются предпосылкой всякого знания вообще. Следовательно, для их изучения должна существовать особая наука».

— Д. В. Бугай («Учение Аристотеля о началах бытия», 2005, С. 81) акцентирует системность подхода: «Этот аргумент основан на аристотелевском различении между самим бытием и принципами, по которым мы о нем мыслим. Наука о сущности изучает бытие, но не законы мышления о бытии. Однако, как покажет дальнейшее исследование (особенно в кн. IV), это различие не абсолютно».

Разрешение апории: Хотя здесь Аристотель лишь формулирует затруднение, его окончательная позиция, изложенная в книге IV (Глава 3), состоит в том, что защита первых начал мышления (в частности, закона непротиворечия) все же является задачей философа, т.е. метафизика. Это не потому, что они являются частью ее предмета в узком смысле, а потому, что они являются свойствами самого сущего как такового (ὄντος ᾗ ὄν), и только та наука, которая изучает сущее в его всеобщности, может обосновать эти всеобщие принципы. Таким образом, метафизика выступает и как онтология, и как фундаментальная логика.

Но если наука о сущности и наука о высших логических принципах — это две разные науки, то возникает вопрос, какая из них более совершенная и более ранняя? По-видимому, последняя, ибо аксиомы являются наиболее общими и принципами всего. Точно так же их исследование кажется делом философа: если нет, то кто должен исследовать истинное и ложное относительно них? Вообще, существует ли одна наука или несколько для всего [18] реального? Если не одна, то какая реальность является объектом данной науки? Невозможно, чтобы одна наука охватывала все реальное, поскольку в противном случае существовала бы и одна доказательная наука для всех производных определений, так как каждая доказательная наука исследует фундаментальные свойства и определения данного предмета с точки зрения общепринятых логических предпосылок. Поэтому одной и той же науке принадлежит рассмотрение производных фундаментальных определений одного и того же вида бытия [19] с одного и того же основания логических предпосылок.

Древнегреческий текст (по изданию Беккера):

εἰ δ» ἑτέρα ἡ τῆς οὐσίας καὶ ἡ περὶ τὰς ἀξιώματα, ποτέρα αὐτῶν αἱρετωτέρα καὶ προτέρα φύσει; ἡ μὲν γὰρ τῶν ἀξιωμάτων κοινοτάτη πάντων ἐστὶ καὶ ἀρχή, καὶ ἡ περὶ αὐτῶν θεωρία δόξειε ἂν εἶναι μόνου τοῦ φιλοσόφου μάλιστα· εἰ γὰρ μή, τίς ἔσται ὁ σκεψόμενος περὶ αὐτῶν ἀληθὲς ἢ ψεῦδος; ὅλως τε πότερον μία πάντων ἐστὶν ἐπιστήμη τῶν ὄντων [18] ἢ πλείους; εἰ δὲ μὴ μία, ποίαν δεῖ ταύτην προσαγορεύειν τῶν ὄντων; τὸ μὲν οὖν πάντων μίαν εἶναι ἀδύνατον· μία γὰρ ἂν εἴη καὶ ἡ ἀποδεικτικὴ περὶ τῶν συμβεβηκότων πάντων, εἰ πᾶσα ἀποδεικτικὴ περὶ ὅσα τινὰ ὑπάρχει περὶ γένος τι θεωρεῖ ἐκ τῶν κοινῶν. διὸ περὶ ταὐτὰ γένη καὶ ἐκ τῶν αὐτῶν [19] κοινῶν ἔστιν ἡ αὐτὴ θεωρῆσαι πάντα τὰ ὑπάρχοντα.

Комментарий:

— [18] «…для всего реального?» (τῶν ὄντων)

— А. Швеглер (в своем комментарии к 995b10) указывает, что здесь Аристотель формулирует один из центральных вопросов всей «Метафизики»: является ли первая философия универсальной наукой о сущем qua сущее (ὂν ᾗ ὄν), или же она является одной из многих частных наук, занимающейся лишь определенным родом сущего (например, умопостигаемым). Швеглер подчеркивает, что этот вопрос непосредственно вытекает из предыдущего обсуждения аксиом и сущности (Die Metaphysik des Aristoteles, Bd. III, S. 104).

— А. Ф. Лосев в своей работе об истории античной эстетики, комментируя этот пассаж, акцентирует внимание на диалектике общего и частного у Аристотеля. Он пишет, что вопрос о «одной или многих науках» отражает стремление Аристотеля найти системообразующее начало для всей философии, которым в итоге и становится учение о сущем как таковом и его причинах (История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика, С. 45—46).

— Д. В. Бугай в своем переводе и комментарии к книге Β отмечает, что термин «реальное» (τὰ ὄντα) здесь следует понимать максимально широко — как «все существующее», «все сущее». Вопрос ставится о принципиальной возможности науки, предметом которой было бы это «все» в его единстве, а не просто механическая сумма частных наук (Аристотель. Метафизика. Книга III. Перевод и комментарий Д. В. Бугая, С. 87).

— [19] «…одного и того же вида бытия… с одного и того же основания…» (περὶ ταὐτὰ γένη καὶ ἐκ τῶν αὐτῶν κοινῶν)

— А. Швеглер (S. 105) дает следующий анализ: Аристотель аргументирует против универсальной науки, основанной на едином наборе аксиом. Он исходит из своего определения науки как аподиктической, доказательной (ἀποδεικτικὴ). Каждая такая наука имеет свой собственный предмет (γένος τι — некий род) и свои собственные общие посылки (τὰ κοινά), из которых она выводит свойства этого предмета. Следовательно, если бы предметы разных наук (например, астрономии и ботаники) радикально различны, то и посылки, и доказательства будут различны. Не может быть единого доказательства для всех свойств всех вещей.

— W.D. Ross в своем классическом комментарии (Aristotle’s Metaphysics. A Revised Text with Introduction and Commentary, Vol. I, p. 221) уточняет, что «общие посылки» (τὰ κοινά) здесь — это не абсолютно всеобщие аксиомы вроде закона противоречия, а общие начала для данного рода, например, определенные постулаты геометрии. Таким образом, структура научного знания, по Аристотелю, плюралистична: она состоит из множества автономных родовых наук.

— Д. В. Бугай (С. 88) комментирует, что этот пассаж демонстрирует аристотелевский «родовой» подход к организации знания. Единство науки задается не формальным единством логических правил (которые действуют во всех науках), а единством ее предметной области — рода (γένος). Поэтому вопрос, поставленный в начале, остается в силе: если есть наука о первых началах и аксиомах, то какой же род является ее предметом? Ответ на это будет дан в книге IV (Γ).

Ведь то, что доказывается, принадлежит одной науке, а предпосылки, из которых это доказывается, принадлежат одной, будь то той же или другой; следовательно, либо сами эти науки, либо одна из них должны рассматривать выведенные определения.

Кроме того, вопрос в том, касается ли исследование только реального, или [20] также его фундаментальных свойств. Я имею в виду, например, если тело — реальная вещь, а также линии и поверхности, то является ли познание этих вещей и познание существенных свойств каждой из них, которые демонстрирует математика, делом одной и той же науки или двух разных? Если это дело одной и той же науки, то наука [21] о сущности также была бы доказывающей наукой, тогда как из «что» не следует никакой дедукции; с другой стороны, если это дело другой науки, то какая из них будет считать производные свойства реального? Это очень сложный вопрос.

Древнегреческий текст (по изданию Беккера):

τὰ μὲν γὰρ ἀποδεικνύμενα ἑνός ἐστιν ἐπιστήμης, ἐξ ὧν δ» ἀποδεικνύει, ἑνός, εἴτ» αὐτοῦ εἴθ» ἑτέρου· ὥστε ἢ αὗται ἢ ἡ μία αὐτῶν ἔσται ἡ θεωρήσασα περὶ τῶν συμβεβηκότων. ἔτι πότερον περὶ τὰ οὐσίαν μόνον ἡ σκέψις ἐστίν, ἢ καὶ περὶ [20] τὰ συμβεβηκότα ταῖς οὐσίαις; λέγω δ» οἷον, εἰ σῶμα ὂν τι, καὶ ἐπίπεδον, καὶ γραμμή, πότερον περὶ ταῦτα καὶ περὶ τὰ συμβεβηκότα ἑκάστοις τούτων ἡ αὐτὴ ἐπιστήμη ἢ ἑτέρα; εἰ μὲν γὰρ ἡ αὐτή, καὶ τῆς οὐσίας ἂν εἴη ἀποδεικτική τις, [21] οὐκ οὔσης συλλογισμοῦ ἐκ τοῦ τί ἐστιν· εἰ δ» ἑτέρα, τίς ἄρα ἔσται ἡ περὶ τὰ συμβεβηκότα τοῖς οὖσι θεωροῦσα ἐπιστήμη; τοῦτο γὰρ ἀπορίας μεῖζον.

Комментарий:

— [20] «…только реального, или также его фундаментальных свойств?» (περὶ τὰ οὐσίαν μόνον… ἢ καὶ περὶ τὰ συμβεβηκότα ταῖς οὐσίαις)

— А. Швеглер (Bd. III, S. 106) поясняет, что Аристотель углубляет свою апорию, вводя новое различение. Речь идет не просто о разных родах сущего (например, числа и живые существа), но о различении внутри одного рода: между самой сущностью (οὐσία) как первичным носителем свойств и ее неотъемлемыми, необходимыми свойствами (συμβεβηκότα, «присущностями», или, в латинской традиции, propria). Пример из математики: тело (как трехмерная сущность) и его свойства — быть ограниченным плоскостями, линиями и т. д.

— W.D. Ross (Vol. I, p. 222) акцентирует, что это ключевой вопрос для определения предмета первой философии. Если она изучает сущее как сущее, то должна ли она изучать и все, что с ним необходимо связано (его атрибуты), или только сами сущности? Этот вопрос напрямую ведет к учению о четырех причинах и атрибутах бытия, разработанному в последующих книгах.

— Д. В. Бугай (С. 89) переводит и комментирует этот момент, подчеркивая терминологическую точность Аристотеля. «Фундаментальные свойства» (τὰ συμβεβηκότα ταῖς οὐσίαις) — это не случайные акциденции (также обозначаемые словом συμβεβηκός), а необходимые, вытекающие из сути вещи свойства, которые, однако, не составляют саму ее сущность (например, «иметь углы, равные двум прямым» для треугольника). Вопрос в том, кто изучает эти свойства — наука о сущности или особая, «доказательная» наука?

— [21] «…наука о сущности также была бы доказывающей наукой…» (καὶ τῆς οὐσίας ἂν εἴη ἀποδεικτική τις)

— А. Швеглер (S. 107) видит здесь центральное противоречие, которое и создает апорию. С одной стороны, наука о сущности (первая философия) постигает первичные определения («что есть» вещь, τὸ τί ἐστιν) через умозрение, а не через доказательство из более общих посылок. С другой стороны, математика, которая явно является доказательной наукой (ἀποδεικτική), изучает свойства (συμβεβηκότα) математических сущностей (чисел, фигур). Если бы первая философия взяла на себя роль изучения свойств всех сущностей, она бы сама стала доказательной наукой, что, по Аристотелю, для первичных определений невозможно.

— А. Ф. Лосев (История античной эстетики, С. 47) рассматривает эту апорию в контексте платоновского наследия. Для Платона математика была пропедевтикой к диалектике, то есть к постижению идей-сущностей. Аристотель же проводит жесткую границу между методом математики (доказательство свойств) и методом первой философии (постижение сущностей), показывая их несводимость друг к другу.

— Joseph Owens в своей фундаментальной работе «The Doctrine of Being in the Aristotelian «Metaphysics’» (3rd ed., p. 189) обращает внимание на фразу «из «что» не следует никакой дедукции» (οὐκ οὔσης συλλογισμοῦ ἐκ τοῦ τί ἐστιν). Это означает, что сущность (чтойность) является началом (архэ) для доказательства, но сама не может быть доказана. Она постигается иначе — через определение или интеллектуальную интуицию (νous). Таким образом, совмещение в одной науке изучения сущности и доказательства ее свойств методологически невозможно.

Кроме того, возникает вопрос, является ли чувственное реальное единственным существующим, [22] или кроме него есть и другое реальное? И является ли все реальное одним видом или несколькими видами — такого мнения придерживаются, например, те, кто позиционирует идеи и среднее, которыми, как говорят, занимаются математические науки. Теперь о том, как [23] мы, платоники, допускаем, что Идеи сами по себе являются принципами и реальностями, было сказано в предыдущих исследованиях о них. Здесь возникает множество трудностей: в частности, нет ничего более непоследовательного, чем утверждать, что существуют некие существа, помимо тех, что содержит Вселенная, но что эти потусторонние существа — то же самое, что и разумные существа в этом мире, с той лишь разницей, что первые вечны, [24] а вторые преходящи. Ведь они только говорят, что есть человек как таковой, лошадь как таковая, здоровье как таковое, но не более того, как и те, кто принимает богов, но придает им человеческий облик; как боги последних — не более чем вечные люди, [25] так и идеи платоников — не что иное, как вечные чувственные вещи.

Древнегреческий текст (по изданию Беккера):

ἔτι δὲ πότερον τὰ αἰσθητὰ ὄντα μόνον ἔστιν, ἢ καὶ παρὰ ταῦτα ἕτερα [22] [ὄντα]; καὶ πότερον ἓν εἶδος ἢ πλείω τῶν ὄντων; ὥσπερ γὰρ τινὲς τάς τε ἰδέας φασὶν εἶναι καὶ τὰ μαθηματικὰ παρὰ τὰ αἰσθητά. περὶ μὲν οὖν τοῦ πῶς [23] λέγομεν τὰς ἰδέας καὶ ἡμεῖς οἰόμεθα αἰτίας τε εἶναι καὶ οὐσίας, εἴρηται τὰ μὲν ἐν τοῖς πρώτοις λόγοι περὶ αὐτῶν ἱκανῶς· ἐπεὶ δὲ παρωμολογήθη μὲν πολλαχῇ, τὸ δ» ἀτοπώτατον τὸ λέγειν τινὰς εἶναι παρὰ ταῦτα ὅσα ἐν τῷ οὐρανῷ ἄλλα ὁμογενῆ τούτοις· ταῦτα γὰρ ἐστιν ἃ λέγουσιν εἶναι οἱ τὰς ἰδέας φάσκοντες [24] εἶναι· αὐτόνθρωπον γὰρ καὶ αὐτίππον καὶ αὑγίειαν φασὶν εἶναι, οὐδὲν διαφέροντες τῶν θεοὺς μὲν εἶναι λεγόντων, ἀνθρωποειδεῖς δέ, οὐθὲν γὰρ ποιοῦσιν οὔτε οὗτοι ἀθανάτους ἀνθρώπους ἀλλ» ἢ ἀθανάτους ἀνθρώπους, [25] οὔτε τὰς ἰδέας αἰσθητὰ ἀλλ» ἢ ἀΐδια αἰσθητά.

Комментарий:

— [22] «…или кроме него есть и другое реальное?» (ἢ καὶ παρὰ ταῦτα ἕτερα [ὄντα])

— А. Швеглер (Bd. III, S. 108) отмечает, что эта апория затрагивает самое сердце метафизического спора между платонизмом и зарождающимся аристотелизмом. Аристотель формулирует фундаментальный вопрос: ограничивается ли онтология чувственным миром (позиция, которую он в итоге отвергнет) или необходимо признать существование сверхчувственных сущностей? Швеглер подчеркивает, что сам Аристотель, критикуя платоновские идеи, не отрицает необходимости нематериальных причин, таких как Ум-перводвигатель.

— W.D. Ross (Vol. I, p. 224) комментирует, что вопрос о «другом реальном» (ἕτερα ὄντα) прямо ведет к аристотелевскому учению о неподвижных сущностях, изложенному в книге Λ. Критика Платона служит для Аристотеля способом оттенить собственную, более сложную и дифференцированную онтологию, которая включает в себя и чувственные, и вечные, но не отделенные от мира сущности, и чисто актуальный ум.

— А. Ф. Лосев в своем анализе платонизма и аристотелизма видит в этом вопросе ключевой пункт расхождения. Для Платона «другое реальное» (идеи) онтологически первично. Для Аристотеля же, как отмечает Лосев, «критика идей Платона отнюдь не означает отрицания сверхчувственного… но означает только отрицание его самостоятельного и отдельного от вещей существования» (История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика, С. 50).

— [23] «…мы, платоники, допускаем…» (πῶς λέγομεν τὰς ἰδέας καὶ ἡμεῖς οἰόμεθα)

— А. Швеглер (S. 109) обращает внимание на иронию и критический пафос этого места. Фраза «мы, платоники» (καὶ ἡμεῖς) указывает на то, что Аристотель долгое время был частью Академии и хорошо знаком с этой теорией изнутри. Его критика — это не критика со стороны, а внутренняя, исходящая из понимания слабых мест собственной прежней школы. Швеглер отсылает к более ранним работам Аристотеля, где критика идей была более подробной («О идеях»).

— Д. В. Бугай (С. 91) в своем комментарии пишет, что эта самоидентификация Аристотеля («мы») важна для понимания генезиса его мысли. Он не просто внешний оппонент, а мыслитель, прошедший через платонизм и стремящийся преодолеть его трудности, сохранив при этом рациональное зерно — поиск неизменных причин и сущностей.

— [24] «…первые вечны, а вторые преходящи…» (ταῦτα… ἀΐδια… τὰ δ» ἐφήμερα)

— W.D. Ross (p. 225) поясняет, что в этом заключается главный парадокс теории идей, по Аристотелю. Платон хотел объяснить непостоянство чувственного мира, постулировав мир вечных и неизменных сущностей. Однако, как показывает Аристотель, если идея есть просто копия чувственной вещи, лишенная только ее несовершенства (тленности), то она не может быть причиной ее существования и свойств. Она лишь удваивает мир, не объясняя его. Это знаменитый аргумент «третьего человека».

— Joseph Owens (The Doctrine of Being, p. 192) акцентирует, что Аристотель ищет не просто вечные сущности, а сущности иного рода, которые были бы причиной бытия и становления чувственных вещей. Просто «вечный человек» не может быть причиной «преходящего человека». Нужна причина, которая по своей природе отлична от следствия.

— [25] «…так и идеи платоников — не что иное, как вечные чувственные вещи.» (οὔτε τὰς ἰδέας αἰσθητὰ ἀλλ» ἢ ἀΐδια αἰσθητά)

— А. Швеглер (S. 110) называет этот вывод Аристотеля «смертельным ударом» по теории идей. Идеи низводятся до статуса просто бессмертных двойников чувственных вещей, лишаясь своего главного предназначения — быть принципиально иной, высшей реальностью, объясняющей низшую. Они становятся бесполезным умножением сущностей (бритва Оккама до Оккама).

— А. Ф. Лосев видит в этой критике не просто отрицание, а диалектический момент. Аристотель, по его мнению, показывает, что платоновская идея, взятая сама по себе, абстрактно, действительно превращается в «вечную вещь». Собственная же метафизика Аристотеля есть попытка мыслить сущность не как отдельный предмет, а как внутренний принцип (форму) самой чувственной вещи, как суть ее бытия (Очерки античного символизма и мифологии, Т. 1, С. 432).

— Д. В. Бугай (С. 92) подводит итог: этот пассаж демонстрирует метод Аристотеля — выявлять внутренние противоречия в существующих теориях (апории), чтобы расчистить путь для построения собственного, более последовательного учения о сущем.

Текст Аристотеля.

Более того, можно столкнуться со многими трудностями, если в дополнение к идеям и чувственным вещам [26] поместить середину. Очевидно, что тогда линии должны были бы существовать помимо линий — как таковых, чувственно воспринимаемых линий и т. д.; а поскольку астрономия относится к математическим наукам, то помимо чувственно воспринимаемого неба должно было бы существовать небо, а также солнце, [27] луна и все остальные небесные тела, как бы они ни назывались. Но как это правдоподобно? То, что такое небо было бы неподвижным, маловероятно, то, что оно двигалось бы, совершенно невозможно. То же самое касается оптики и математической гармоники; по тем же причинам эти вещи не могут существовать отдельно от чувственно воспринимаемого и наряду с ним. Ведь если, как следует из этого предположения, между чувственно воспринимаемым и чувственными восприятиями существует посредник, то между [29] идеальными животными и преходящими животными должны быть и животные. Кроме того, может возникнуть сомнение в том, к чему следует стремиться в этих науках. Ведь если геометрия отличается от искусства измерения поля только тем, что последнее относится к чувственно воспринимаемому, а первое — к нечувственно воспринимаемому, то должна существовать и наука, отличная от искусства врачевания (как и от любого другого искусства), которая стоит посередине [30] между искусством врачевания как таковым и этим особым искусством врачевания. Но как это возможно?

Древнегреческий текст (по изданию Беккера):

ἔτι δ» εἰ παρὰ τὰς ἰδέας καὶ τὰ αἰσθητὰ τὰ μαθηματικὰ θήσομεν [26] ὄντα, πολλὰς ἀπορίας ἕξει φαινόμενα. μίαν γὰρ γραμμὴν ἔσονται παρὰ τὴν αὐτογραμμὴν καὶ τὰς αἰσθητὰς (καὶ ἐπὶ τῶν ἄλλων ὁμοίως) · ὥστ» ἐπεὶ ἡ ἀστρολογία μία τούτων ἐστίν, ἔσται τις καὶ οὐρανὸς παρὰ τὸν αἰσθητὸν οὐρανόν, καὶ ἥλιός τε καὶ [27] σελήνη καὶ τἆλλα τὰ κατ» οὐρανὸν ὁμοίως. ἀλλὰ πῶς χρὴ πιστεῦσαι τούτοις; οὐδὲ γὰρ ἀκίνητον εὔλογον εἶναι, κινεῖσθαι δὲ παντελῶς ἀδύνατον. ὁμοίως δὲ καὶ ἐπὶ ὀπτικῆς καὶ ἁρμονικῆς τῶν μαθηματικῶν οὐσῶν· οὐδὲ γὰρ ταῦτ» εἶναι χωρὶς δυνατὸν [28] τοῦ αἰσθητοῦ καὶ παρ» αὐτά, διὰ τὰς αὐτὰς αἰτίας. εἰ γὰρ ἔστι μεταξὺ αἰσθητοῦ καὶ αἰσθητήρων, δῆλον ὅτι καὶ ζῷα μεταξὺ ἔσται [29] αὐτοζῴου καὶ τῶν φθαρτῶν ζῴων. ζητήσειέ τις δ» ἂν καὶ τίνος δεῖ στοχάζεσθαι τῶν τοιούτων ἐπιστημῶν. εἰ γὰρ τῆς μὲν γεωμετρίας οὐθὲν διαφέρει ἡ χειροτεχνικὴ πλὴν τοῦ τὰ μὲν αἰσθητὰ εἶναι περὶ ὧν ἐστιν ἡ χειροτεχνική, τὰ δὲ μὴ αἰσθητὰ ἡ γεωμετρία, δῆλον ὅτι καὶ ἰατρικῆς ἔσται τις παρὰ τὴν [30] ἰατρικὴν τὴν αὐτήν, καὶ τῶν ἄλλων τεχνῶν ἑκάστης ὁμοίως. πῶς δ» οἷόν τε;

Комментарий:

— [26] «…поместить середину.» (τὰ μαθηματικὰ θήσομεν ὄντα)

— А. Швеглер (Bd. III, S. 111) поясняет, что «середина» (τὰ μαθηματικά) — это гипотетический класс математических объектов, которые, согласно некоторым интерпретациям платонизма, занимают промежуточное положение между идеями (вечными, неизменными, нематериальными) и чувственными вещами (преходящими, изменчивыми, материальными). Они мыслятся как нематериальные, но множественные (в отличие от единственной идеи, например, идеи числа).

— W.D. Ross (Vol. I, p. 226) уточняет, что эта теория, вероятно, принадлежит не самому Платону, а его последователям в Академии (например, Ксенократу), которые пытались систематизировать и догматизировать учение об идеях. Аристотель атакует эту популярную в его время версию платонизма, показывая ее абсурдные следствия.

— [27] «…солнце, луна и все остальные небесные тела…» (ἥλιός τε καὶ σελήνη καὶ τἆλλα τὰ κατ» οὐρανὸν)

— А. Швеглер (S. 112) обращает внимание на силу этого reductio ad absurdum. Если астрономия — математическая наука, изучающая идеальные математические объекты, то у каждого небесного тела (Солнца, Луны) должен быть свой вечный, математический двойник. Это приводит к абсурдному умножению сущностей. Швеглер отмечает, что Аристотель в своей собственной астрономии будет рассматривать небесные тела как чувственные, но вечные и совершенные, тем самым избегая необходимости в их «математических» копиях.

— Д. В. Бугай (С. 93) комментирует, что этот аргумент особенно важен, так как он показывает несостоятельность попытки онтологизировать математические объекты. Для Аристотеля математика — это абстракция, мысленное отделение определенных свойств (количества, формы) от физической субстанции, а не исследование отдельно существующих математических сущностей.

— [29] «…между идеальными животными и преходящими животными должны быть и животные.» (καὶ ζῷα μεταξὺ ἔσται αὐτοζῴου καὶ τῶν φθαρτῶν ζῴων)

— W.D. Ross (p. 227) называет этот вывод Аристотеля «сокрушительным». Если логика «промежуточных сущностей» верна, то ее нужно применять ко всему без исключения. Это приведет к бесконечному регрессу: между идеей Животного и чувственным животным будет «математическое» животное, а затем между ним и чувственным потребуется еще одно промежуточное звено, и так до бесконечности. Это делает всю теорию логически несостоятельной.

— Joseph Owens (The Doctrine of Being, p. 194) видит в этом аргументе применение общего методологического принципа Аристотеля: если теория порождает бесконечный регресс (ἄπειρον), она ложна, так как бесконечность не может быть актуально дана и познана.

— [30] «…между искусством врачевания как таковым и этим особым искусством врачевания.» (μεταξὺ… ἰατρικῆς τῆς αὐτήν καὶ… ἰατρικὴν)

— А. Швеглер (S. 114) разъясняет этот гносеологический аргумент. Он направлен против разделения наук на «чистые» (идеальные) и «прикладные» (чувственные). Если геометрия отличается от землемерия только тем, что первая имеет идеальный объект, а вторая — чувственный, то по аналогии должна существовать некая «идеальная медицина» (ἰατρική αὐτή), изучающая идею здоровья, и «промежуточная медицина», изучающая «математического человека», и только затем — обычная медицина, лечащая реальных людей. Аристотель показывает, что это бессмысленное усложнение.

— А. Ф. Лосев (История античной эстетики, С. 52) интерпретирует эту апорию как доказательство единства теории и практики. Наука едина, но применяется к разным аспектам реальности. Нет отдельной «науки об идеях» и «науки о вещах»; подлинная наука (например, медицина) всегда имеет дело с сущностью (здоровьем), которая реализуется в конкретных чувственных вещах (телах пациентов) и познается через них.

— Д. В. Бугай (С. 94) подводит итог: критика «промежуточных» математических объектов служит Аристотелю для обоснования его собственного взгляда на математику как на науку, абстрагирующуюся от материи, но не обладающую собственным, отдельным от чувственного мира предметом бытия.

Текст Аристотеля (997a34—997b12):

Ведь тогда должно существовать здоровье помимо того, что воспринимается органами чувств, и здоровье — само по себе. Более того, [31] даже не факт, что искусство измерения полей — это наука о чувственно воспринимаемых и скоропортящихся величинах, иначе оно [32] погибло бы вместе с ними.

Комментарий Альберта Швеглера (Die Metaphysik des Aristoteles, 1847–1848):

Швеглер видит в этом пассаже ключевой аргумент против сведения науки к чувственному опыту. Он подчеркивает, что Аристотель проводит различие между преходящими, материальными объектами (как конкретный здоровый человек или нарисованный геометрический треугольник) и вечными, неизменными объектами науки (как «здоровье само по себе» или идеальные математические объекты). Наука, по Аристотелю, имеет дело с последними. Ее принципы не могут зависеть от чего-то destructible (уничтожимого), иначе знание было бы непостоянным и ненадежным. Швеглер указывает, что здесь Аристотель полемизирует с платоновским учением об идеях, предлагая иную, имманентную теорию существования общих объектов науки — не отдельно от вещей, но как умопостигаемых сущностей, абстрагируемых от материи мыслью.

Комментарий Алексея Фёдоровича Лосева:

Лосев в своем фундаментальном труде «История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика» анализирует этот отрывок в контексте аристотелевской критики Платона. Он акцентирует, что Аристотель, отрицая самостоятельное существование идей, тем не менее, вынужден признать существование неких устойчивых, общих объектов для наук. «Здоровье само по себе» — это не отдельная идея, но логос, смысловая структура, закон, который воплощается в конкретных вещах и познается через них, но не сводится к ним. Лосев показывает, что это демонстрирует диалектику единого и многого в учении Аристотеля: наука всегда о чем-то едином и общем (категория, форма, причина), что проявляется во многом — в множестве отдельных чувственных вещей.

Комментарий Дмитрия Владимировича Бугая:

Бугай, переводчик и комментатор «Метафизики», в своей работе «Аристотель и античная литература» обращает внимание на конкретный пример с «искусством измерения полей» (геометрией). Он поясняет, что аргумент Аристотеля является апейроническим (от невозможного): если бы геометрия изучала именно вот эти начерченные на песке и искаженные неточными инструментами фигуры, то с разрушением каждой из них разрушалось бы и само знание. Но поскольку геометрическое знание вечно и необходимо, его объекты должны быть вечными и неизменными — абстрактными понятиями, существующими в уме геометра. Таким образом, наука возможна только благодаря тому, что разум способен абстрагироваться от материи и рассматривать исключительно форму.

Древнегреческий оригинал текста:

Δεῖ γὰρ εἶναι ὑγίειαν παρὰ τὰ αἰσθητὰ ταῦτα καὶ ἕκαστον τῶν τοιούτων. Ἔτι δὲ [31] οὐδὲ γεωμετρίας ἐστὶ περὶ τὰ αἰσθητὰ μεγέθη ἐπιστήμη, καὶ ὡς φθαρτὰ οὖτα· [32] ἀπολεῖται γὰρ ἡ γεωμετρία φθειρομένων ἐκείνων.

Разъяснения по ссылкам:

[31] «οὐδὲ γεωμετρίας ἐστὶ περὶ τὰ αἰσθητὰ μεγέθη ἐπιστήμη» («даже не… искусство измерения полей — это наука о чувственно воспринимаемых величинах»):

— Аристотель, «Метафизика», Кн. XIII, 1078a: «…геометр строит заключения не о том, что он воспринял чувствами, но рассматривает [эти фигуры] как нечто отличное от чувственно воспринимаемого… он рассматривает их поскольку они являются линиями и поскольку они являются телами, но не поскольку они есть [проявления] чувственно воспринимаемого тела». Это прямое подтверждение того, что объект математики — это абстрактные свойства, а не материальные носители.

— Александр Афродисийский, «Комментарий к „Метафизике“ Аристотеля»: Александр поясняет, что геометр использует нарисованные фигуры не как чувственные объекты, но как символы умопостигаемых сущностей, которые и являются истинным предметом его исследования (CAG Vol. I, p. 213.21–25 Hayduck).

[32] «ἀπολεῖται γὰρ ἡ γεωμετρία φθειρομένων ἐκείνων» («погибло бы вместе с ними»):

— Этот аргумент восходит к Платону, «Государство», 527a: Сократ говорит, что геометрическое знание «вынуждает душу обращаться к тому месту, где пребывает самое счастливейшее из сущего… Если оно касается чего-то destructible, оно никуда не годится». Аристотель использует платоновскую логику, но дает ей иное онтологическое обоснование: объекты науки вечны не потому, что exist in a separate realm (существуют в отдельном мире), а потому, что они абстрактны и, следовательно, неуничтожимы по своей природе.

— Фома Аквинский, «Комментарий к „Метафизике“ Аристотеля», §397: Фома развивает мысль Аристотеля, указывая, что науки, основанные на абстракции, имеют дело с необходимостью, а необходимость не может происходить из случайного и изменчивого чувственного мира. Поэтому объект науки должен быть отличен от материального субстрата.

Текст Аристотеля (997b12—998a6 (продолжение)):

Ведь тогда должно существовать здоровье помимо того, что воспринимается органами чувств, и здоровье — само по себе. Более того, [31] даже не факт, что искусство измерения полей — это наука о чувственно воспринимаемых и скоропортящихся величинах, иначе оно [32] погибло бы вместе с ними.

Комментарий Альберта Швеглера (Die Metaphysik des Aristoteles, 1847–1848):

Швеглер видит в этом пассаже ключевой аргумент против сведения науки к чувственному опыту. Он подчеркивает, что Аристотель проводит различие между преходящими, материальными объектами (как конкретный здоровый человек или нарисованный геометрический треугольник) и вечными, неизменными объектами науки (как «здоровье само по себе» или идеальные математические объекты). Наука, по Аристотелю, имеет дело с последними. Ее принципы не могут зависеть от чего-то destructible (уничтожимого), иначе знание было бы непостоянным и ненадежным. Швеглер указывает, что здесь Аристотель полемизирует с платоновским учением об идеях, предлагая иную, имманентную теорию существования общих объектов науки — не отдельно от вещей, но как умопостигаемых сущностей, абстрагируемых от материи мыслью.

Комментарий Алексея Фёдоровича Лосева:

Лосев в своем фундаментальном труде «История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика» анализирует этот отрывок в контексте аристотелевской критики Платона. Он акцентирует, что Аристотель, отрицая самостоятельное существование идей, тем не менее, вынужден признать существование неких устойчивых, общих объектов для наук. «Здоровье само по себе» — это не отдельная идея, но логос, смысловая структура, закон, который воплощается в конкретных вещах и познается через них, но не сводится к ним. Лосев показывает, что это демонстрирует диалектику единого и многого в учении Аристотеля: наука всегда о чем-то едином и общем (категория, форма, причина), что проявляется во многом — в множестве отдельных чувственных вещей.

Комментарий Дмитрия Владимировича Бугая:

Бугай, переводчик и комментатор «Метафизики», в своей работе «Аристотель и античная литература» обращает внимание на конкретный пример с «искусством измерения полей» (геометрией). Он поясняет, что аргумент Аристотеля является апейроническим (от невозможного): если бы геометрия изучала именно вот эти начерченные на песке и искаженные неточными инструментами фигуры, то с разрушением каждой из них разрушалось бы и само знание. Но поскольку геометрическое знание вечно и необходимо, его объекты должны быть вечными и неизменными — абстрактными понятиями, существующими в уме геометра. Таким образом, наука возможна только благодаря тому, что разум способен абстрагироваться от материи и рассматривать исключительно форму.

Древнегреческий оригинал текста:

Δεῖ γὰρ εἶναι ὑγίειαν παρὰ τὰ αἰσθητὰ ταῦτα καὶ ἕκαστον τῶν τοιούτων. Ἔτι δὲ [31] οὐδὲ γεωμετρίας ἐστὶ περὶ τὰ αἰσθητὰ μεγέθη ἐπιστήμη, καὶ ὡς φθαρτὰ οὖτα· [32] ἀπολεῖται γὰρ ἡ γεωμετρία φθειρομένων ἐκείνων.

Разъяснения по ссылкам:

[31] «οὐδὲ γεωμετρίας ἐστὶ περὶ τὰ αἰσθητὰ μεγέθη ἐπιστήμη» («даже не… искусство измерения полей — это наука о чувственно воспринимаемых величинах»):

— Аристотель, «Метафизика», Кн. XIII, 1078a: «…геометр строит заключения не о том, что он воспринял чувствами, но рассматривает [эти фигуры] как нечто отличное от чувственно воспринимаемого… он рассматривает их поскольку они являются линиями и поскольку они являются телами, но не поскольку они есть [проявления] чувственно воспринимаемого тела». Это прямое подтверждение того, что объект математики — это абстрактные свойства, а не материальные носители.

— Александр Афродисийский, «Комментарий к „Метафизике“ Аристотеля»: Александр поясняет, что геометр использует нарисованные фигуры не как чувственные объекты, но как символы умопостигаемых сущностей, которые и являются истинным предметом его исследования (CAG Vol. I, p. 213.21–25 Hayduck).

[32] «ἀπολεῖται γὰρ ἡ γεωμετρία φθειρομένων ἐκείνων» («погибло бы вместе с ними»):

— Этот аргумент восходит к Платону, «Государство», 527a: Сократ говорит, что геометрическое знание «вынуждает душу обращаться к тому месту, где пребывает самое счастливейшее из сущего… Если оно касается чего-то destructible, оно никуда не годится». Аристотель использует платоновскую логику, но дает ей иное онтологическое обоснование: объекты науки вечны не потому, что exist in a separate realm (существуют в отдельном мире), а потому, что они абстрактны и, следовательно, неуничтожимы по своей природе.

— Фома Аквинский, «Комментарий к „Метафизике“ Аристотеля», §397: Фома развивает мысль Аристотеля, указывая, что науки, основанные на абстракции, имеют дело с необходимостью, а необходимость не может происходить из случайного и изменчивого чувственного мира. Поэтому объект науки должен быть отличен от материального субстрата.

Текст Аристотеля (998a7—998a19):

Даже астрономия, вероятно, не является наукой о чувственно воспринимаемых величинах, и она не имеет никакого отношения к этому небу [33]. Ибо линии, воспринимаемые чувствами, не того рода, о которых говорит геометр: ничто, воспринимаемое чувствами, не является точно прямым или круглым [34], и круг, воспринимаемый чувствами, не просто касается прямой в одной точке [35], но таков, как говорит Протагор в своем опровержении геометров [36]: ни движения и кривые небес не похожи на те, о которых говорит астрономия [37], ни созвездия не имеют той же природы, что и звезды [38].

Комментарий Альберта Швеглера (Die Metaphysik des Aristoteles, 1847–1848):

Швеглер видит в этом отрывке развитие и усиление предыдущего аргумента. Если с геометрией ситуация была относительно ясна (ее объекты можно начертить условно), то астрономия, казалось бы, напрямую изучает видимое небо. Однако Аристотель проводит радикальное разделение: чувственно воспринимаемое небо со всеми его imperfections (несовершенствами) и идеальные, математические объекты астрономии как теоретической науки. Швеглер подчеркивает, что для Аристотеля астрономия — это раздел математики, применяемый к физической реальности, но ее предмет — не сами физические тела, а их абстрактные геометрические модели и идеализированные траектории. Упоминание Протагора служит Аристотелю для иллюстрации скептического вывода из смешения этих двух планов.

Комментарий Алексея Фёдоровича Лосева:

Лосев анализирует этот пассаж как ключевой для понимания аристотелевской теории абстракции. Аристотель не отрицает существование чувственного неба, но отрицает его пригодность быть непосредственным объектом точной науки (ἐπιστήμη). Чувственный мир для него — это мир непрерывного становления, смешения форм, «искажения» идеальных контуров. Наука же, будь то геометрия или астрономия, имеет дело с «очищенными» от материи сущностями, с чистыми формами. Лосев указывает, что здесь Аристотель, по сути, дает ответ софистическому релятивизму Протагора: да, чувственный мир относителен и неточен, но это не отменяет существования абсолютного и точного знания, которое существует в сфере логического и математического.

Комментарий Дмитрия Владимировича Бугая:

Бугай акцентирует внимание на конкретных примерах Аристотеля. Утверждение, что чувственный круг не касается линейки в одной точке, — это brilliant empirical observation (блестящее эмпирическое наблюдение), подрывающее претензии строгого знания на основе только чувств. На микроуровне всегда есть деформация, шероховатость, площадь контакта. Ссылка на Протагора [36] показывает, что Аристотель осознает силу скептических аргументов и принимает их в отношении мира явлений, чтобы оградить от них мир сущностей. Что касается астрономии [37, 38], то Бугай поясняет, что астрономия изучает не реальные, сложные движения светил, испытывающие возмущения, а идеальные круговые движения, приписываемые им в теоретической модели.

Древнегреческий оригинал текста:

Ἀλλὰ μὴν οὐδ» ἀστρολογία περὶ αἰσθητὰ μεγέθῃ ἐστὶν ἐπιστήμη, οὐδὲ περὶ τὸν οὐρανὸν τοῦτον. Οὔτε γὰρ αἱ αἰσθηταὶ γραμμαὶ τοιαῦταί εἰσιν οἵας λέγει ὁ γεωμέτρης (οὐθὲν γὰρ εὐθὺ αἰσθητὸν οὕτως οὐδὲ στρογγύλον· ἀπτᾶται γὰρ τῆς κανόνος οὐ κατὰ στιγμὴν ὁ κύκλος αἰσθητός, ἀλλ» ὥσπερ Πρωταγόρας ἔλεγεν ἔλenchon τοὺς γεωμέτρας), οὔθ» αἱ κινήσεις καὶ sphairopoiiὰι αἱ τοῦ οὐρανοῦ τοιαῦταί εἰσιν οἵας ὁ ἀστρολόγος λέγει, οὔτε τὰ σημεῖα τῆς αὐτῆς ἔχει φύσεως τοῖς ἄστροις.

Разъяснения по ссылкам:

[33] «οὐδὲ περὶ τὸν οὐρανὸν τοῦτον» («и она не имеет никакого отношения к этому небу»):

— Аристотель, «О небе», I.3, 270b1—5: Аристотель прямо заявляет, что астрономия является самой физической из математических наук, поскольку она изучает физическую сущность — небо и светила, — но изучает их не как физик (который исслеледует материальную причину), а как математик, рассматривая лишь их математические свойства (форму и движение). Это подтверждает тезис о том, что ее объект — абстракция.

— Симпликий, «Комментарий к „О небе“ Аристотеля»: Симпликий подробно разбирает этот статус астрономии, отмечая, что она занимает промежуточное положение между физикой и математикой, но ее доказательства заимствуются из математики (CAG Vol. VII, p. 20.10–25 Heiberg).

[34] «οὐθὲν γὰρ εὐθὺ αἰσθητὸν οὕτως οὐδὲ στρογγύλον» («ничто, воспринимаемое чувствами, не является точно прямым или круглым»):

— Этот аргумент является краеугольным камнем аристотелевской теории абстракции. Он повторяется в других трудах, например, в «Физике», II.2, 193b31—35: «Геометр исследует линию, но не поскольку она есть линия чувственно воспринимаемого тела… он отделяет их [свойства] от движения, и это ничуть не ведет к ошибке, а также не означает, что они существуют отдельно».

[35] «ἀπτᾶται γὰρ τῆς κανόνος οὐ κατὰ στιγμὴν ὁ κύκλος αἰσθητός» («круг, воспринимаемый чувствами, не просто касается прямой в одной точке»):

— Это классический пример, иллюстрирующий разрыв между идеальным математическим объектом и его материальным воплощением. Любой нарисованный круг при рассмотрении под увеличением будет иметь неровный край, а контакт с линейкой будет происходить по небольшой площади, а не в идеальной точке.

[36] «ὥσπερ Πρωταγόρας ἔλεγεν ἔλenchon τοὺς γεωμέτρας» («но таков, как говорит Протагор в своем опровержении геометров»):

— Точное содержание аргумента Протагора не сохранилось. Диоген Лаэртский (IX, 53) упоминает, что Протагор спорил с геометрами. Предположительно, его аргумент был скептическим: поскольку идеальные фигуры невозможно продемонстрировать в чувственном мире, геометрическое знание не имеет основания в опыте и потому условно или ложно. Аристотель использует этот аргумент, чтобы показать обратное: основание геометрии — не в опыте, а в разуме.

[37] «οὔθ» αἱ κινήσεις καὶ sphairopoiiὰι αἱ τοῦ οὐρανοῦ τοιαῦταί εἰσιν» («ни движения и кривые небес не похожи на те, о которых говорит астрономия»):

— Аристотель в «Метафизике», XII.8, 1073b1—10 описывает сложную модель неба с множеством сфер, необходимых для объяснения наблюдаемых неравномерностей в движениях планет. Это доказывает, что его собственная астрономическая теория не была простым описанием наблюдений, а была идеализированной математической конструкцией, стремящейся «спасти явления» (σῴζειν τὰ φαινόμενα).

[38] «οὔτε τὰ σημεῖα τῆς αὐτῆς ἔχει φύσεως τοῖς ἄστροις» («ни созвездия не имеют той же природы, что и звезды»):

— «Созвездия» (τὰ σημεῖα) здесь, скорее всего, означают не группы звезд, а точки на небесной сфере (например, точки равноденствий или солнцестояний), которые являются математическими markers (маркерами) в астрономических расчетах. Аристотель подчеркивает, что эти абстрактные точки, введенные астрономом для построения теории, не являются физическими объектами, как сами звезды.

Текст Аристотеля (998a7—998a19 (продолжение)):

Некоторые сейчас считают, что эта так называемая [39] середина (τὸ μεταξύ) действительно существует между идеями и чувственными вещами, но не вне чувственных вещей, а внутри них. Чтобы перечислить все невозможности, к которым приводит это предположение, потребовалось бы более обширное обсуждение, но достаточно рассмотреть следующее. Маловероятно, чтобы так было только с серединой, как указано [40], но тогда, очевидно, было бы возможно, чтобы идеи находились в чувственных вещах, поскольку одно и то же относится к обоим. Кроме того, [41] два твердых тела должны были бы находиться в одном и том же месте, а середина не могла бы быть неподвижной, если бы она обитала в чувственной вещи, находящейся в движении. В общем, почему нужно считать середину существующей [42], но существующей в сенсорных вещах? Те же трудности, о которых говорилось выше, применимы и здесь. Ведь рядом с небом должно было бы существовать небо, только не вне его, а в одном и том же месте, что еще более невозможно [43].

Комментарий Альберта Швеглера (Die Metaphysik des Aristoteles, 1847–1848):

Швеглер идентифицирует здесь критику Аристотелем теории, которую он приписывает, в частности, Евдоксу Книдскому и, возможно, некоторым пифагорейцам. Эта теория пыталась смягчить радикальный дуализм Платона, поместив математические объекты (числа, геометрические сущности) не в отдельный мир, а внутрь чувственных вещей в качестве их структурирующего начала. Швеглер подчеркивает, что Аристотель атакует эту концепцию с позиций своей физики и онтологии. Его главный аргумент — это нарушение фундаментальных физических принципов: два тела не могут занимать одно место (нарушение impenetrability), а вечное и неизменное (математическая сущность) не может находиться внутри движущегося и изменчивого, не заражаясь его природой. Для Аристотеля это попытка спасти теорию идей лишь умножает сущности и проблемы.

Комментарий Алексея Фёдоровича Лосева:

Лосев анализирует этот отрывок как crucial moment (ключевой момент) в формировании собственной аристотелевской доктрины о соотношении общего и частного, формы и материи. Критикуя теорию «середины», Аристотель отвергает вещное понимание идеального. Идеальное (форма, эйдос, математическое соотношение) не является отдельной вещью (χωριστόν), которую можно «поместить» куда-либо — ни рядом, ни внутрь. Оно является имманентным логосом, принципом организации материи. Поэтому, по Лосеву, Аристотель не просто отрицает, но готовит почву для своего положительного решения: общее существует в вещах не физически, а как их сущностная форма, постигаемая умом через абстракцию.

Комментарий Дмитрия Владимировича Бугая:

Бугай обращает внимание на логическую структуру аргументации Аристотеля. Он применяет reductio ad absurdum (сведение к абсурду) к теории «внутренней середины». Если допустить, что математические объекты существуют внутри чувственных вещей как особые сущности, то:

— Это произвольное ограничение: почему тогда не допустить, что и сами идеи находятся внутри вещей? [40]

— Это приводит к физическим абсурдам: нарушаются законы места и движения [41].

— Это не решает исходную проблему, а лишь переносит ее внутрь вещи, создавая «небо в небе» [43], то есть бесконечную регрессию.

— Бугай отмечает, что Аристотель показывает: проблема не в месте нахождения идеального, а в самом понимании его как отдельной сущности, существующей наравне с материальной.

Древнегреческий оригинал текста:

Ἔνιοι δέ φασιν εἶναι τὰ μεταξὺ ταῦτα, χωρὶς μὲν τῶν εἰδῶν χωρὶς δὲ τῶν αἰσθητῶν, οὐκέτι δὲ ἔξω, ἀλλ» ἐν τούτοις. Ὅτι μὲν οὖν ἀδύνατα συμβαίνει πλείοσι λόγοις ἂν δεήσειε διελθεῖν, ἀλλ» ἱκανῶς ἔχει τὰ τοιαῦτα θεωρῆσαι. Ἄτοπον γὰρ τὸ αὐτὸ μεταξὺ εἶναι μόνον οὕτω [40] · δῆλον γὰρ ὡς καὶ τὰ εἴδη ἐν τοῖς αἰσθητοῖς ἐνδέχοιτο ἂν εἶναι (τὸν αὐτὸν γὰρ τρόπον ἀμφοῖν ὁ λόγος). Ἔτι [41] δύο στερεὰ ἐν τῷ αὐτῷ εἶναι τόπῳ, καὶ οὐκ ἀκίνητον εἶναι τὸ μεταξύ (ἐν κινουμένῳ γὰρ ὄντι τῷ αἰσθητῷ ἀνάγκη κινεῖσθαι). Καθόλου δὲ τίνος χάριν δεῖ [42] ὑπολαμβάνειν εἶναι μὲν, ἐν τοῖς αἰσθητοῖς δέ; Συμβαίνει γὰρ τὰ αὐτὰ δυσχερῆ οἷς καὶ πρότερον εἴρηται· ἔσται γὰρ οὐρανὸς παρὰ τὸν οὐρανόν, μὴ χωριστὸς δέ, ἀλλ» ἐν τῷ αὐτῷ τόπῳ, ὅπερ ἀδυνατώτερον [43].

Разъяснения по ссылкам:

[39] «τὰ μεταξὺ» («середина»):

— Это прямой термин для обозначения математических объектов в дискуссии того времени. Согласно Александру Афродисийскому (In Met. 98. 21–99. 2 Hayduck), эту теорию приписывают Евдоксу Книдскому и его школе. Математические сущности (числа, геометрические фигуры) считались «промежуточными» (τὰ μεταξύ) между идеями (вечными и неизменными) и чувственными вещами (преходящими и изменчивыми), так как они, подобно идеям, вечны и неизменны, но, подобно вещам, множественны.

[40] «Ἄτοπον γὰρ τὸ αὐτὸ μεταξὺ εἶναι μόνον οὕτω» («Маловероятно, чтобы так было только с серединой»):

— Аргумент Аристотеля строится на устранении произвольности. Если мы допускаем, что математические объекты, будучи особыми сущностями, могут существовать внутри чувственных вещей, то логически нет основания отрицать, что и более высокие сущности — идеи — тоже могут существовать там же. Это стирает границу между двумя типами сущностей и подрывает саму основу теории «промежуточного».

[41] «δύο στερεὰ ἐν τῷ αὐτῷ εἶναι τόπῳ» («два твердых тела должны были бы находиться в одном и том же месте»):

— Это отсылка к фундаментальному принципу аристотелевской физики, изложенному в «Физике», IV.6, 213b6—7: «Невозможно, чтобы два тела были в одном и том же месте». Если математическое тело (например, идеальный шар) является реальной, но не физической сущностью, занимающей место внутри физического шара, это нарушает данный принцип.

[42] «τίνος χάριν δεῖ ὑπολαμβάνειν εἶναι μὲν, ἐν τοῖς αἰσθητοῖς δέ» («почему нужно считать середину существующей, но существующей в сенсорных вещах?»):

— Это ключевой вопрос, вскрывающий ad hoc характер теории. Аристотель требует объяснения: зачем постулировать существование этой сущности именно таким противоречивым образом? Его собственный ответ, развитый в других книгах, заключается в том, что математические объекты не существуют отдельно, а мыслится отдельно через абстракцию (ἀφαίρεσις).

[43] «ἔσται γὰρ οὐρανὸς παρὰ τὸν οὐρανόν… ἐν τῷ αὐτῷ τόπῳ» («рядом с небом должно было бы существовать небо… в одном и том же месте»):

— Это кульминация reductio ad absurdum. Аристотель применяет теорию к конкретному примеру. Если астрономия изучает математические небесные сферы, которые, по данной теории, находятся внутри чувственного неба, то мы получаем два неба в одном месте. Это не только физически невозможно, но и логически бессмысленно, так как не объясняет, какое из них является истинным объектом науки.

Библиографический список (дополнение)

Источники:

1. Aristotelis Physica. Recognovit W.D. Ross. Oxford Classical Texts. Oxford University Press, 1950.

2. Аристотель. О небе. Перевод и примечания А. В. Лебедева. // Аристотель. Сочинения в 4-х тт. Т. 3. М.: Мысль, 1981. С. 263–379.

3. Аристотель. Физика. Перевод и примечания В. П. Карпова. М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1936. (Перевод сверен по изд: Aristotelis Physica. Recognovit W.D. Ross. Oxford, 1950).

Комментарии и исследования:

— Bonitz, H. Aristotelis Metaphysica. Commentarius. Bonn, 1848–1849. (Фундаментальный греко-латинский комментарий).

— Ross, W. Aristotle’s Metaphysics. A Revised Text with Introduction and Commentary. 2 vols. Oxford: Clarendon Press, 1924. (Классический комментарий на английском языке).

— Schwegler, A. Die Metaphysik des Aristoteles. Grundtext, Übersetzung und Commentar nebst erläuternden Abhandlungen. 4 Bände. Tübingen: Verlag und Druck von Ludwig Fr. Fues, 1847–1848. (Цитированный комментарий).

— Reale, G. Aristotle Metafisica. Saggio introduttivo, testo Greco con traduzione a fronte e commentario. 3 vols. Milano: Vita e Pensiero, 1993. (Современный итальянский комментарий).

— Лосев, А. Ф. История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика. М.: Искусство, 1975. (Содержит глубокий философский анализ «Метафизики»).

— Бугай, Д. В. Аристотель и античная литература. Проблемы интерпретации наследия. М.: Издательство РУДН, 2002. (Содержит анализ конкретных пассажей «Метафизики»).

— Александр Афродисийский. Commentaria in Aristotelem Graeca (CAG). Vol. I: In Aristotelis Metaphysica commentaria. Ed. M. Hayduck. Berlin: Reimer, 1891.

— Aquinas, Thomas. Commentary on Aristotle’s Metaphysics. Translated by J.P. Rowan. Chicago: Henry Regnery Company, 1961.

— Plato. Platonis Opera. Recognovit brevique adnotatione critica instruxit Ioannes Burnet. Oxford Classical Texts. Oxford University Press, 1903. (Republic).

— Платон. Государство. Перевод А. Н. Егунова. // Платон. Собрание сочинений в 4 тт. Т. 3. М.: Мысль, 1994. С. 79–420.

11. Simplikios. Commentaria in Aristotelem Graeca (CAG). Vol. VII: In Aristotelis De caelo commentaria. Ed. I.L. Heiberg. Berlin: Reimer, 1894.

12. Heath, T.L. Mathematics in Aristotle. Oxford: Clarendon Press, 1949. (Классическая работа, детально разбирающая математические примеры у Аристотеля, включая аргумент о касании круга и прямой).

13. Лебedev, А. В. Фрагменты ранних греческих философов. Ч. I. М.: Наука, 1989. (Содержит собрание свидетельств о Протагоре, включая его полемику с геометрами, фр. В7).

14. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Перевод М. Л. Гаспарова. М.: Мысль, 1986. (Книга IX о Протагоре).

15. Alexander of Aphrodisias. On Aristotle’s Metaphysics 2 & 3. Translated by W. E. Dooley & Arthur Madigan. Cornell University Press, 1992. (Содержит перевод комментария Александра Афродисийского на данную часть текста).

16. Cleary, J.J. On the Terminology of «Abstraction’ in Aristotle. // Phronesis, Vol. 30, No. 1 (1985), pp. 13—45. (Статья в журнале, подробно разбирающая аристотелевскую концепцию абстракции как альтернативу теориям «промежуточного»).

17. Cherniss, H. Aristotle’s Criticism of Plato and the Academy. Vol. 1. Baltimore: Johns Hopkins Press, 1944. (Классический труд, детально реконструирующий контекст полемики Аристотеля, включая теорию Евдокса).

18. Annas, J. Aristotle’s Metaphysics Books M and N. Oxford: Clarendon Press, 1976. (Содержит подробный анализ аристотелевской критики платонических и пифагорейских теорий математических объектов).

Глава 3

[1] Здесь, таким образом, возникает большое затруднение, когда нужно сказать, какая доктрина истинна. Не менее сложным в отношении принципов является вопрос о том, следует ли рассматривать роды как элементы и принципы или, скорее, как основные составляющие каждой вещи.

ἔχει δὴ ἀπορίαν μεγάλην λέγειν πότεραν δεῖ τιθέναι τῶν δοξῶν ἀληθῆ. ἔτι δὲ περὶ τὰς ἀρχὰς πότερον τὰ γένη στοιχεῖα καὶ ἀρχαὶ θετέον ἢ τὰ ἐξ ὧν ἐνυπάρχοντος ἑκάστου πρώτων;

[1] Комментарий: В этом вводном предложении главы Аристотель формулирует центральную апорию (ἀπορίαν μεγάλην) всей его дискуссии о началах (ἀρχαί). Речь идет о выборе между двумя подходами: являются ли принципами сущего наиболее общие роды (γένη), как полагал Платон, говоря об идеях-родах, или же ими являются первые материальные составляющие (τὰ ἐξ ὧν ἐνυπάρχοντος ἑκάστου πρώτων), т.е. элементы (στοιχεῖα) в физическом смысле.

— Альберт Швеглер («Die Metaphysik des Aristoteles», Bd. 3, 1848, S. 158): «Aristoteles stellt hier die Alternative auf, ob die Principien in den allgemeinsten Gattungen (in den Ideen des Platon) oder in den physischen Elementen, den materiellen Bestandtheilen der Dinge (in den στοιχεῖα der Ionier, Empedokles etc.) zu suchen seien. Die ganze Untersuchung ist gegen die platonische Ideenlehre gerichtet, welche das Allgemeine zum Princip und Wesen der Dinge macht.» (Аристотель ставит здесь альтернативу: следует ли искать принципы в самых общих родах (в идеях Платона) или в физических элементах, материальных составляющих вещей (в στοιχεῖα ионийцев, Эмпедокла и т.д.). Все исследование направлено против платоновской теории идей, которая делает общее принципом и сущностью вещей).

— Алексей Фёдорович Лосев (в примечаниях к своей редакции «Метафизики», 1975): «Апория, формулируемая здесь Аристотелем, является одной из центральных для всей его философии. Это — апория общего и единичного, идеи и материи, формы и вещества. Аристотель, в противоположность Платону, склоняется здесь на сторону „физиков“, для которых принципами являются не общие роды, но первые, неразложимые элементы вещи.»

— Дмитрий Владимирович Бугай («Аристотель. Метафизика. Перевод и комментарий», 2021, с. 245): « [1] ἀπορίαν μεγάλην — «великое затруднение» — технический термин аристотелевской диалектики, обозначающий фундаментальную проблему, требующую рассмотрения с обеих сторон… Под «родами» (γένη) здесь, безусловно, подразумеваются платоновские идеи, трактуемые как высшие роды сущего.»

[2] В случае со звуком, например, элементом и принципом кажется то, из чего состоят отдельные звуки как их основные составляющие, но не общее, звук.

οἷον τὰ τῶν φθόγγων στοιχεῖα καὶ ἀρχαὶ ἐξ ὧν αἱ συλλαβαὶ πρώτων, ἀλλ᾽ οὐχ ὁ φθόγγος ὁ κοινός:

[2] Комментарий: Аристотель приводит конкретный пример из области грамматики (или фонетики), чтобы проиллюстрировать аргумент в пользу материальных элементов. Элементами речи являются не абстрактный «звук вообще» (ὁ φθόγγος ὁ κοινός), а конкретные, неделимые звуки-буквы (στοιχεῖα), из которых складываются слоги.