Бесплатный фрагмент - Мяу-детектив

Мурлыково

Город Мурлыково, примостившийся на берегах тихой и прохладной речки Ледянки, казался воплощением спокойствия. Ледянка, чьи истоки терялись в вечных снегах небольшого, но сурового горного хребта, питала этот уголок земли чистейшей ледяной водой. Вода эта, спускаясь с высот, несла с собой не только свежесть, но, как гласили старые предания, и частицу древней магии.

Жизнь в Мурлыково текла, словно густой, тягучий июльский липовый мед: медленно, сладко и неторопливо. Несмотря на то что поселок давно обрел статус пригорода, его сердце сохранило неторопливую прелесть настоящей деревни. Улицы, мощеные старым, неровным камнем, были тихи, а по вечерам над ними висел густой аромат цветущей липы и прохладного дыхания горной речки Ледянки.

Большинство жителей, погруженных в свои повседневные заботы — уход за небольшими садами, неспешные беседы на лавочках у старых домов, — давно забыли или просто не придавали значения древним легендам. Они не вспоминали о Белой Кошке Покровительнице поселка, чья мраморная скульптура на городской площади, по поверьям, отражала ночное зло, а мудрые зеленые глаза следили за благополучием каждого дома. История о ней стала не более чем милой байкой для туристов, которые, впрочем, сюда заглядывали редко.

Жители поселка не знали и того, что за их мирным существованием стоит незримая граница, которую поддерживают те, кого в Мурлыково давно не видели — ведьмы. Эти хранительницы древних знаний, чьи корни уходили вглубь веков, жили среди людей тихо и незаметно, выполняли свою миссию так, что об этом никто и не догадывался, их колдовство было направлено исключительно на защиту, на поддержание того самого «медового» покоя, который так ценили горожане.

А еще жители поселка не подозревали о важной роли своих верных домашних питомцев — кошек. Каждый домашний кот в Мурлыково — от ленивого рыжего увальня, спящего на подоконнике, до грациозной черной кошки, охотящейся на мышей в подвале, — был не просто животным. Эти коты, потомки тех, кто служил Белой Кошке, стояли на страже мира и покоя в городе. Они улавливали тончайшие колебания в эфире, невидимые для человеческого глаза, и пресекали любые попытки темных сил нарушить идиллию Мурлыково. Их внезапное мяуканье посреди ночи или пристальный взгляд в пустой угол часто были не признаком голода, а сигналом о том, что граница безопасности вновь была испытана на прочность.

Так и текла жизнь в Мурлыково: под покровом забытых легенд, невидимой защитой ведьм и бдительным оком котов-стражей, в ритме, замедленном прохладой Ледянки и сладостью июльского меда.

Пекарня и ее обитатели

Летний июльский день достиг своего зенита, испепеляющая жара накрыла округу плотным одеялом. Все жители, будто по негласному уговору, попрятались от палящего солнца: кто-то укрылся в прохладе своих домов, кто-то нашел спасение в тени раскидистого старого парка, а иные устроились в гамаках, натянутых между плодовыми деревьями в собственных садах, мерно покачиваясь и впадая в дрему. Наступила полная тишина. Даже птицы, утомленные зноем, замолчали в своих гнездах. Единственным звуковым аккомпанементом этой ленивой картины было неумолкающее, ритмичное стрекотание кузнечиков, чьи трели наполняли воздух размеренным, почти гипнотическим шумом.

На крыше пекарни, в тени старой липы, дремал рыжий кот по имени Мурзик. Мурзик был котом внушительных габаритов, с густой, огненно-рыжей шерстью, отливающей золотом на солнце, и пронзительными, вечно полуприкрытыми зелеными глазами. Он обладал характером истинного аристократа: вальяжный, уверенный в своей незаменимости и немного ленивый, как и все коты. Мурзик не признавал суеты, считая ее уделом собак и глупых воробьев.

Пекарня, стоявшая на небольшой возвышенности, была образцом трудолюбия. Это было крепкое, каменное строение, чьи стены, выбеленные известью, казались ослепительно белыми на фоне, выгоревшей от палящего июльского солнца, травы. Огромная, массивная дубовая дверь с коваными петлями, напоминавшими переплетение корней, всегда была приоткрыта на щелочку, выпуская наружу волны удушливо-сладкого, дрожжевого аромата. В воздухе витал густой, многослойный запах: основной нотой был теплый аромат пшеничного хлеба, который пек мастер Михаил Иванович. Помимо пшеничных буханок, славившихся своей плотной, упругой мякотью и хрустящей, золотой корочкой с глубоким надрезом в форме молнии (фирменный знак «Мурлыковских буханок»), пекарня снабжала поселок румяными, воздушными сдобными булочками с корицей и золотистыми пирогами с маком.

Рядом с пекарней стоял дом главного пекаря. Дом был построен из темного, но ухоженного дерева, с резными наличниками на окнах, которые Анна Ивановна, жена пекаря, ежегодно красила к весне. За домом раскинулся обширный, благоухающий сад. Здесь царило изобилие: на могучих яблонях висели тяжелые, наливающиеся соком плоды, груши склоняли ветви до земли, сливы и вишни прятали свои дары в густой листве. В самом центре сада, увитая густым, сочным виноградом, стояла уютная беседка, где вечерами собиралась семья пекаря.

Сад этот был особой гордостью Михаила Ивановича, и тянулся он от дома вниз, к самой кромке реки Ледянки. Воды Ледянки были кристально чистыми и прозрачными, сквозь них было видно каждый камешек на дне. Но, несмотря на летний зной, вода оставалась обжигающе холодной. Ледянка питалась горными родниками, и даже в середине июля ее течение бодрило и освежало. И, как будто в знак уважения к реке, прямо в саду, под сенью старой яблони, бил собственный, небольшой родник, чья вода была такой же чистой и ледяной.

Михаил Иванович был человеком внушительным. Высокий, плотного телосложения, он казался частью самой печи. На нем всегда был белоснежный, накрахмаленный колпак, скрывающий густую шевелюру, и такой же белый камзол поверх белых брюк. Его руки, широкие и сильные, были покрыты мелкими шрамами от жара, но двигались с поразительной деликатностью, когда он работал с нежным тестом. Он был душой пекарни.

Его жена, Анна Ивановна, была женщиной быстрой и проворной. Она была ниже ростом, но ее энергия компенсировала недостаток роста. Ее белое одеяние — колпак и фартук — всегда были безупречно чисты, если не считать тех моментов, когда она отвлекалась на что-то срочное, и тогда на щеке или лбу оставался след муки, похожий на странный боевой шрам.

Их дочь, Лиза, восьми с половиной лет, была их маленьким солнцем. Светлые, как спелая пшеница, волосы и глаза цвета летнего неба делали ее похожей на маленькую фею, случайно попавшую в царство муки.

Пропажа

На крыше пекарни, на ее гребне, под сенью огромной липы, дремал Мурзик. Рыжий, ленивый кот, который, несмотря на обилие хлебных ароматов, питал страсть к совершенно другой еде. Мурзик любил сардины. Жирные, маслянистые, с легкой солоноватой сладостью.

И сейчас Мурзику снился самый лучший сон. Он был не просто котом, а могучим тигром, лежащим на троне из мешков с отборной мукой. Перед ним, в ореоле божественного света, стоял его любимый хозяин, Михаил Иванович. Хозяин с благоговением открывал жестяную баночку. Аромат жирных, сладких сардин ударил в ноздри Мурзика даже во сне. Кот глотал слюни, его усы вибрировали от предвкушения. Он вытянул мордочку, несколько раз дернул задними лапами, готовясь к молниеносному броску. Михаил Иванович, улыбаясь, ставил баночку на пол. Мурзик уже напрягся, готовясь схватить первую, самую аппетитную и вкусную рыбку…

— Ууууу, аааа!

Громкий, пронзительный плач разорвал тишину знойного полдня, прозвучав как тревожная сирена, бьющая по ушам.

Мурзик мгновенно проснулся. Вожделенная баночка с сардинами растворилась бесследно, оставив лишь фантомный запах масла и рыбы. Только оглушительный плач пронизывал воздух. Кот потянулся, медленно, растягивая каждый позвонок, и неспешно подошел к краю крыши, чтобы оценить причину столь грубого вторжения в его послеобеденный покой.

Внизу, на старой, выкрашенной в синий цвет скамейке у входа в пекарню, сидела Лиза. Она рыдала безутешно, закрыв лицо руками. Ее отец, Михаил Иванович, высокий молодой мужчина с мощной фигурой в своем огромном белом колпаке и безукоризненно белом камзоле, сидел рядом с растерянным видом. Он явно не знал, как утешить такое горе.

Вскоре из дверей пекарни показалась и мама Лизы, Анна Ивановна. Ее белый колпак сидел чуть криво, а по щеке тянулась полоска муки. Она с озабоченным лицом устремилась к скамейке, где ее любимая дочь горько плакала.

— Что случилось, Лиза? — взволнованно спросил Михаил Иванович, наклоняясь к дочери.

Лиза вытерла ладошкой мокрые от слез щеки, глубоко вздохнула, пытаясь восстановить дыхание, и наконец, заикаясь и все еще отчаянно хлипая, выдала:

— Моя Мышка, моя Золотая Мышка пропала!

— Мы найдем твою мышку, не плачь. Сейчас все вместе осмотрим все вокруг и найдем твою мышку! — поспешно заверила мама Анна Ивановна, обнимая дочь.

Лиза еще раз всхлипнула, горько и отчаянно:

— Я все осмотрела. Ее нигде нет. Нигде!

И Лиза вновь залилась слезами.

Михаил Иванович и Анна Ивановна переглянулись, и на их лицах читалось понимание.

— У меня там в пекарне сейчас хлеб сгорит, мне пора его вытаскивать из печи, — тяжело вздохнул Михаил Иванович. — Вот я сейчас с этим делом закончу, а потом попробуем еще раз поискать твою Золотую Мышь.

— А у меня тесто сейчас выскочит, — озабоченно сказала Анна Ивановна, поправляя фартук. — Управлюсь с тестом, помогу искать. А ты, Лиза, подумай, где ты видела свою Золотую Мышь последний раз.

Лиза, с трудом сдерживая новые слезы, прохрипела:

— Я с ней играла в саду, оставила ее в беседке и пошла к роднику, чтобы попить воды. А когда вернулась, мышки не было.

Лиза вновь всхлипнула.

Мурзик, наблюдавший эту драму с высоты, презрительно фыркнул. Мышка? В этом мире, полном свежего хлеба и, потенциально, сардин, потерять какую-то мышь? Это было верхом непрактичности. Однако, плач Лизы был слишком искренним.

Кот Мурзик, все еще сидя на краю крыши, решил, что, возможно, удачные поиски этой «Мышки» — это единственный путь, который приведет его обратно к спокойному сну и запаху сардин.

Расследование начинается

Пока Михаил Иванович, тяжело вздыхая, убирал из раскаленной печи последние противни с золотистыми караваями, а Анна Ивановна яростно месила тесто, пытаясь спасти опару от перегрева, Лиза продолжала сидеть на синей скамейке. Слезы высохли, оставив на ее щеках соленые дорожки, но отчаяние никуда не делось.

Ее Золотая Мышь была не просто игрушкой. Она была сердцем ее маленького мира. Эта мышь, сшитая, как гласила семейная легенда, еще прабабушкой в далекие времена, была сделана из материала, который когда-то был ярко-желтым плюшем, но теперь представлял собой нечто среднее между выцветшим золотом и старым бархатом. Она была мягкой и теплой на ощупь, с длинным, тонким хвостиком, который Лиза любила переплетать с лентами. Глазки-бусинки, немного косившие из-за многократных «операций» по их возвращению на место, придавали Мышке вид мудрого, немного озорного существа.

Но истинная ценность Мыши, помимо сентиментальной, заключалась в ее секрете. На животике, аккуратно пришитый тончайшим стежком, был крошечный, почти незаметный карманчик. Этот карманчик был тайником, убежищем для самого важного. В этот раз, отправляясь в сад, Лиза положила туда свою последнюю добычу — горсть отборного арахиса. Орешки были ее личным сокровищем, которое она берегла для особого случая. Потеря Мыши означала потерю и орехов.

Над всеми этим событиями и кипевшими страстями по утерянной мышке, на нагретой солнцем черепичной крыше пекарни, восседал Мурзик. Теперь это было не место ленивого отдыха — а наблюдательный пункт. Никто и не догадывался, что рыжий, толстый, ленивый кот Мурзик — это не просто кот, а великий сыщик Сержант Мурзик.

Сержант Мурзик, Главный детектив «Следственного Бюро Мурлыково», внимательно изучал сцену. Его зеленые глаза, обычно полузакрытые от лени, сейчас были широко распахнуты и горели острым, проницательным светом. С высоты он видел все: и то, как Михаил Иванович протирает лоб тыльной стороной ладони, и как Анна Ивановна, вся в муке, сосредоточенно работает с тестом, и, главное, — безутешное горе маленькой хозяйки.

Мурзик не был просто рыжим котом. Он был профессионалом. Его толстое тело, которое обычно казалось мешком с жиром, сейчас было напряжено, как пружина. Каждый мускул был готов к действию. Он запоминал расположение объектов, оценивал траектории движения и прислушивался к звукам. Плач Лизы был для него не просто шумом; это был сигнал бедствия, который требовал немедленного вмешательства.

«Арахис, значит», — подумал Мурзик, скептически дернув ухом. — «Не сардины, конечно, но, по крайней мере, что-то, что можно жевать. А если эта девчонка найдет свою игрушку, то, возможно, в благодарность я получу что-то более существенное. Может, кусочек жареной курочки, которую они припасли на ужин».

Сержант Мурзик принял решение. Хлеб подождет, тесто, вероятно, не «выскочит» в ближайшие десять минут, а вот душевное равновесие его маленькой клиентки находилось под угрозой.

Он бесшумно соскользнул с крыши, игнорируя манящий запах свежеиспеченных буханок. Приземлившись в тени куста сирени, он принял максимально деловой вид. Он обошел скамейку с противоположной стороны, замер на некоторое время там, где его не видели ни Лиза, ни ее родители.

Он подошел к Лизе сзади, осторожно, чтобы не напугать. Его хвост слегка подрагивал, это был его личный индикатор сосредоточенности.

— Мяу, — произнес он низким, гортанным звуком, который в переводе с кошачьего означал: «Сержант Мурзик к вашим услугам. Каковы факты по делу о пропаже объекта „Золотая Мышь“?»

Лиза вздрогнула от неожиданности, но, увидев знакомую рыжую морду, чуть успокоилась.

— Мурзик, — прошептала она, — ты тут. Моя Мышка пропала! Она была с орешками в животике!

Сержант Мурзик кивнул, как бы принимая это к сведению. Орешки. Важный элемент мотивов похищения. Он внимательно осмотрел скамейку, затем землю под ней, используя свое обоняние, которое было куда острее, чем у человека, но, к сожалению, перебивалось запахом дрожжей.

«Первый шаг: осмотр места последнего известного нахождения», — пронеслось в его детективной голове.

Он поднял голову и посмотрел в сторону сада, куда Лиза указала как на последнее место, где она видела Мышь.

«Сад. Беседка. Родник. Начинаем с беседки».

Мурзик поднялся на все четыре лапы, его тело вытянулось в элегантный, хищный силуэт, совершенно не похожий на ленивого кота, дремавшего на крыше.

«Дело принято», — решил он. И, не оглядываясь на все еще всхлипывающую Лизу, он быстрым, целеустремленным шагом направился в тень фруктовых деревьев, где стояла старая, увитая виноградом беседка. Расследование началось.

Инспектор Василий

Пока Сержант Мурзик деловито обследовал территорию вокруг скамейки, Василий, его молодой помощник, только что завершил свое увлекательное и, как всегда, не слишком продуктивное утреннее патрулирование поселка.

Василий был полной противоположностью своего наставника. Если Мурзик был рыжим, пухлым и вольяжным, то Васька был черно-белым, поджарым и постоянно находился в движении. Он был быстр, как ветер, и ловок, как ласка. Его главной проблемой была его юность и склонность к отвлечениям. Солнечный зайчик, мелькнувший на стене сарая, был для него куда более весомым аргументом для немедленного преследования, чем скучные инструкции.

Кот Василий, молодой, но уже заслуженный инспектор Следственного Бюро Мурлыково, шел по берегу речки Ледянки. Его черно-белая шерсть сияла на солнце, а надменная осанка выдавала служебное положение. Патрулирование в этот день было особенно важным — нужно было убедиться, что все граждане-коты соблюдают тихий час и не устраивают несанкционированных драк.

Ледянка оправдывала свое название. Вода здесь была прозрачной, как горный хрусталь, и такой холодной, что даже взгляд на нее вызывал легкое онемение усов.

Василий остановился у поваленного ствола. Его желтые глаза, привыкшие замечать мельчайшие улики, сфокусировались на водной глади. И тут он увидел рыбу.

На самом мелководье, там, где темный речной камень нагревался от редких, но настойчивых лучей, неподвижно лежала форель. Она была крупной, серебристой, и казалась почти одурманенной теплом, выбравшись из ледяного потока.

«Ага, — подумал Василий, прижимая уши. — Это не просто обед. Это улика, оставленная без присмотра. И она моя».

Василий был молод, но очень амбициозен. Завтрак он пропустил, а мыши в этом районе, по донесениям, стали слишком осторожными. Рыба — это престиж.

Он медленно, как положено инспектору, занимающемуся скрытым наблюдением, опустился на брюхо. Он знал правило: в Ледянке нельзя торопиться. Резкое движение — и рыба уйдет, а холодная вода мгновенно проберет до костей, что испортит всю его служебную форму.

Василий вытянул переднюю лапу, осторожно, миллиметр за миллиметром, проверяя температуру воды.

— Холодно. Очень холодно.

Он заставил себя не дрожать. Дрожь — это признак слабости.

— Спокойно, Василий. Ты — гранит. Ты — закон, — прошептал он себе.

Когда его подушечка лапы коснулась воды, по телу пробежал резкий, обжигающий импульс. Кот вздрогнул, но быстро вернул контроль. Рыба не шелохнулась. Она была слишком самоуверенна.

Василий прицелился. Это был идеальный угол атаки — чуть наискосок, чтобы удар лапой пришелся точно по голове рыбы, а не скользнул по гладкому боку. Он собрал все мышцы, готовясь к молниеносному броску.

— Три… два…

На счет «один» он рванул.

Удар был точен. Лапа вонзилась в воду, но не в рыбу. Форель, словно почувствовав малейшее изменение вибрации, мгновенно метнулась. Она не ушла далеко, но ее маневр был слишком быстр для молодого кота.

Василий, потеряв равновесие и провалился по самую грудь в реку. Холод ударил с такой силой, что у Василия на мгновение перехватило дыхание. Вода Ледянки была не просто холодной — она была агрессивно ледяной. Его роскошный черно-белый мех мгновенно намок и потяжелел, прилипая к телу, как мокрый войлок.

Рыба, издевательски вильнув хвостом, скрылась в глубине реки, унося с собой инспекторские надежды на сытный обед.

Василий выскочил на берег, отряхиваясь. Он выглядел теперь не как грозный инспектор, а как мокрая, несчастная тряпка. Холод пронизывал его до самых костей.

Он яростно чихнул, пытаясь избавиться от воды, и посмотрел на свои лапы. Подушечки были красными от холода.

— Неудача, — пробормотал он, дрожа. — Это была попытка несанкционированного изъятия улик… и она провалилась из-за чрезмерной влажности среды.

Не оглядываясь на реку, которая насмехалась над ним ледяной рябью, кот Василий, тяжело ступая промокшими лапами, направился в сторону старой беседки. Дальнейшее патрулирование придется отложить на некоторое время.

Операция «Мышь»

Сегодня для инспектора Василия утро было не совсем удачным: река Ледянка, где он безуспешно пытался поймать рыбу, мокрые лапы, пробирающий до костей холод воды, и, наконец, безуспешная погоня за пестрой бабочкой на ромашке для того, чтобы согреться.

«Какая скорость! Едва не поймал!» — думал Васька, отряхиваясь. Он чувствовал, как адреналин от погони еще пульсирует в его жилах. «Если бы я был чуть быстрее, или если бы бабочка чуть дольше сидела… Ох, как бы я ее прижал, а потом… потом бы просто отпустил. Наверное».

Так, гоняясь за тенью собственного хвоста, Васька незаметно для себя почти добрался до беседки в саду пекаря. И тут его внимание привлек знакомый силуэт.

«Шеф!»

Мурзик двигался медленно, с той особой, гипнотической грацией, которую мог развить только настоящий мастер дедукции. Он тоже шел к беседке, его нос постоянно касался земли, словно он читал невидимый текст. Васька мгновенно понял: это не просто прогулка. Это — ОПЕРАЦИЯ.

Васька сменил походку. Игривость исчезла. Он пригнулся, его черно-белая шерсть слилась с тенью куста смородины. Он двигался бесшумно, как тень, стараясь не нарушить концентрацию Мурзика.

Когда Мурзик скрылся в полумраке беседки, Васька последовал за ним, стараясь не отставать. Он приготовился заглянуть внутрь, чтобы понять задачу, но не успел.

Тук! Легкий, но ощутимый удар по макушке. Это был не сильный удар, а скорее предупреждающий тычок лапой.

— Привет, Васька! Я тебя давно заметил, — раздался низкий, сухой голос Мурзика. — Вам, инспектор, надо еще поработать над мастерством маскировки. Тень от вашей черной лапы на светлом камне выдала вас за сто шагов.

Васька, потирая ушибленное место, выпрямился.

— Привет, шеф. Что ищем?

— Есть срочное дело. У моей маленькой хозяйки пропала ее любимая Золотая Мышь…

Слово «Мышь» прозвучало как заклинание.

— Мыыышь… — мечтательно протянул Васька, и его глаза на мгновение стали стеклянными. — Толстая жирная мышь…

Он закрыл глаза и облизнулся, представляя сочный, хрустящий белок.

— Отставить, инспектор Василий! — голос Мурзика стал ледяным. — Никакая она не толстая и не жирная, а старая плюшевая игрушка с карманом на животике, а в кармане арахис… Что думаете по этому поводу, инспектор?

Васька вздрогнул, вернувшись в реальность. Арахис. Это было серьезнее. Он сел, аккуратно обернув свой длинный хвост вокруг передних лап, и закрыл глаза, пытаясь отфильтровать свои гастрономические фантазии.

Мурзик внимательно разглядывал Василия. Этот молодой кот очень нравился Мурзику, не зря же он взял его в свою команду. «Молодец, Васька. Отличный нюх, но голова, пока еще как пустой горшок».

Василий погрузился в размышления. «Арахис. Значит, вор, или тот, кто взял Мышь, не обязательно был голоден, но он забрал и еду. Это усложняет мотив. Это не просто кража игрушки. Это… похищение с отягчающими обстоятельствами».

Пока Васька «думал», Мурзик методично исследовал беседку. Он прошелся по деревянному настилу, принюхиваясь. Запахов было много. Хозяева — хлеб, корица, маковый пирог — перебивали все. Но Мурзик был опытным. Он уловил тонкий, липкий запах карамели, который он унюхал и у скамейки. Он запрыгнул на скамейку, где, наверное, сидела Лиза, и нашел подтверждение: под ней лежал помятый, липкий фантик.

— Карамелька, — пробормотал Мурзик. — Лиза ела их перед потерей. Это не улика, это фон.

А мысли Васьки настойчиво крутились вокруг одного: «Арахис, арахис, арахис… Запах. Он должен быть здесь. Если Мышь была здесь, орехи должны были упасть. Это простая физика, которую даже я понимаю».

Васька открыл глаза, которые теперь горели сосредоточенностью.

— Арахис, я думаю, что все дело в арахисе… — заявил он, ловко перепрыгнув на другую, пустую скамейку. Он опустил нос к дереву и глубоко вдохнул.

И тут его нос зафиксировал чистый, густой аромат жареного арахиса.

— Здесь лежал арахис! — мяукнул Васька, возбужденно топнув лапой.

Мурзик мгновенно приблизился, понюхал и удовлетворенно кивнул.

— Верно. Значит, Золотая Мышь была здесь, когда Лиза сидела в беседке.

Васька продолжил кружить по скамейке, его взгляд, наконец, стал аналитическим. Он искал нечто иное. Он искал след.

— Смотри, Мурзик! — Васька ткнул лапой в щель между досками. — Еще одна улика!

Там, едва заметный, блестел тонкий, серебристый волосок. Он не был похож на кошачью шерсть. Он был слишком тонким и сияющим.

— Серебристый волосок, — прошептал Мурзик, осторожно понюхав его. — Это не наш материал. Это не волос Лизы. Картина проясняется! Это может быть след от какого-то украшения или… или от чего-то, что использовалось для отвлечения.

Мурзик принял решение.

— Да, для полноты картины нам надо опросить свидетелей. И обратиться за консультацией к специалисту.

Он посмотрел на напарника.

— Василий, найди уважаемую кошку Мурку. Она сторожил. Она часто прогуливается по этому саду, иногда она любит подремать в этой беседке, а иногда она здесь охотится. Узнай, может она что-то видела.

Василий решительно мяукнул, готовый пуститься в путь, но Мурзик остановил его.

— Я отправляюсь в центральную городскую библиотеку, надо поговорить с мудрым котом Философом. Он часто читает старые книги и может знать о странных предметах, которые коллекционируют люди или… другие существа. А вечером все собираемся на городской площади у Белой Кошки — мраморной фигуры кошки-покровительницы поселка. Там мы сверим наши данные. Действуй, Василий. И старайся не отвлекаться на бабочек по пути.

Василий кивнул, его энтузиазм вернулся на прежний уровень. Он развернулся и, на этот раз, двигаясь с поразительной для него тишиной, направляясь на поиски старой Мурки. Мурзик же, прихватив серебристый волосок на кончике когтя, направился в сторону центра поселка.

Мудрость Бабушки Мурки

Василий прежде, чем отправиться к кошке Мурке, еще раз внимательно осмотрел сад. Принюхался, заглянул во все укромные уголки: в заросли колючей ежевики, в кусты смородины. Внимательно осмотрел цветник, прогулялся между флоксами, что стояли высокой стеной. Было тихо. Только труженицы пчелы летали, собирая нектар. Мурки здесь не было. Хотя Василий явно уловил ее запах недалеко от беседки. Значит она здесь была недавно. А поэтому Мурка могла что-то заметить, хоть она была уже старой, немного слеповата и глуховата. Но Мурка в то же время была главной хранительницей сплетен и иной информации. Она знала всех котов и кошек поселка и пользовалась большим уважением. Бабушка Мурка, с уважением обращались к ней хвостатые жители поселка.

Василий, не найдя Бабушку Мурку в саду, ощутил легкое разочарование. Прежде чем покинуть сад, он двинулся прочь от беседки на самый край сада, где, как он знал, Мурка часто отдыхала в тени старой яблони, если погода позволяла. Но сегодня там тоже было пусто.

Кот Василий знал, что в этом поселке, где каждый двор был отдельным королевством, а каждый забор — границей, информация была самой ценной валютой. И главным хранилищем этой информации была Бабушка Мурка.

Мурка была не просто старой кошкой. Она была Живой Летописью окрестностей. Ее шерсть, когда-то угольно-черная, теперь пестрела сединой, особенно вокруг морды, придавая ей вид почтенной матроны. Глаза ее, хоть и затуманенные возрастом все еще сохраняли пронзительную, оценивающую глубину. Она двигалась медленно, с достоинством, присущим только тем, кто видел смену не одного десятка поколений грызунов и людей.

Характер ее был сложен. Она была неприступна, но не зла. Говорили, что в молодости она была яростной охотницей, но теперь предпочитала мудрость действию. Повадки ее были выверены временем: утренний обход территории, полуденный сон в тенистом месте, вечерний прием посетителей. Уважение к ней было абсолютным. Когда Василий или другие молодые коты обращались к ней, они всегда начинали с почтительного «Бабушка Мурка», опускаясь немного ниже, чтобы казаться меньше. Она не терпела суеты, глупости и лжи.

Барбос

Прежде чем направиться к Мурке, Василий еще раз внимательно осмотрел сад. И тут внимание его привлек пес Барбос. Этот пес был воплощением добродушия, смешанного с феноменальной рассеянностью. Он был крупный, лохматый, с вечно висячими ушами и глазами, полными невинного недоумения. Жил он у пекарни, и его дни состояли из выпрашивания теплых корочек и сна на солнышке.

Мысли Василия о Барбосе были полны снисходительной иронии.

«Бедняга Барбос, — думал Василий, наблюдая, как пес в беседке что-то усердно ищет. — Он пытается понять мир, но его мозг, кажется, сделан из мягкого теста. Он никогда не поймет, что такое грация или скрытый смысл. Он просто есть».

Василий всегда удивлялся, почему Барбос так завидовал кошачьей способности забираться на крыши. Для Барбоса крыша была недостижимым, мистическим миром. Он, видимо, представлял, что с высоты открывается не просто лучший обзор, но и некие «истины», которые недоступны тем, кто ходит по земле.

Барбос в беседке выглядел по-настоящему встревоженным. Он не просто играл; он проводил настоящее расследование. Он нюхал доски, скреб лапой, а затем, припав к той самой щели, откуда вырвался серебристый волосок, издал какой-то сдавленный, почти мышиный писк, и буквально испарился. Скорость, с которой он рванул прочь, была шокирующей для обладателя таких габаритов.

«Странно это! — повторил Василий про себя. — Барбос не боится ничего, кроме пылесоса и грома. Но чтобы он так бежал от щели в полу… И этот волосок. Он был не кошачий, не собачий, и уж точно не человеческий. Что-то чужеродное».

Бабушка Мурка

Добравшись до поселка, Василий, пройдя мимо высокого забора, где обычно сидела Мурка и наблюдала, наконец уловил ее слабый, но свойственный только ей запах — смесь сушеной мяты и старой пыли — возле старого сарая, который давно никто не использовал. Василий нашел Бабушку Мурку, как и предполагал, у старого сарая. Она сидела, поджав передние лапы, и медленно вылизывала себе плечо, игнорируя окружающий мир.

Василий подошел тихо, остановившись в трех шагах.

— Бабушка Мурка, — произнес он уважительно, понизив голос до бархатного шепота.

Мурка прекратила вылизываться. Она медленно повернула голову, и ее полуприкрытые глаза сфокусировались на нем.

— Василий. Ты пришел с вопросом, а не с хвастовством, — ее голос был сухим, как осенний лист. — Это редкость для тебя.

— Я ищу информацию, Бабушка. Я осматривал сад, и там тихо, но я видел нечто странное, — начал Василий, стараясь не вдаваться в излишние подробности, чтобы не показаться легковерным. — Я видел Барбоса. Он вел себя нехарактерно. Он искал что-то в беседке.

Мурка чуть наклонила голову, и в этом движении читалась вся ее многолетняя мудрость, весь опыт наблюдения за глупостью и паникой.

— Барбос, — фыркнула она. — Он нашел что-то, что не смог переварить его мозг. Что именно, милый?

Василий описал находку — странный серебристый волосок, найденный в щели, и паническое бегство пса.

Мурка слушала внимательно, ее уши едва подергивались. Когда Василий закончил, она долго молчала, глядя куда-то сквозь него, словно видя не кота, а весь ход времени.

— Серебристый, говоришь? Не от серебристой лисы, не от новой фольги, которую дети бросают?

— Нет, Бабушка. Он был… незнакомым на вид, но мягким. И Барбос испугался до смерти.

Мурка глубоко вздохнула, и это было похоже на скрип старой двери.

— Василий, ты прав. В этом поселке не бывает ничего просто так. Если Барбос испугался, значит, это не просто мусор. Барбос, глупый, но чистый душой, не испугается кота или енота. Он испугался того, что не вписывается в его простую картину мира. А это, мой дорогой, всегда нечто важное.

Она приоткрыла один глаз шире.

— Я давно не гуляю далеко от дома, но я слышу. Слышу, как шепчутся ветра. За последние два дня я заметила, что Сорока-Пересмешница стала нервной. Она собирает блестяшки и прячет их. Сорока знает, что такое настоящее сокровище. Иди к ней, Василий. Она живет на старом дубе у ручья. Она не любит котов, но она боится того, чего боюсь и я, хотя и не показываю этого. Расскажи ей, что ты нашел. И передай ей, что Бабушка Мурка ждет отчета.

Сорока и утраченное сокровище

Василий, получив наставление от Бабушки Мурки, почувствовал прилив энергии, несмотря на нежелание общаться с пернатыми. Он почтительно кивнул старой кошке, и, не теряя ни секунды, покинул территорию сарая.

Ручей, о котором говорила Мурка, был границей между сытым, благоухающим миром пекарни и дикой, заросшей полосой вдоль реки Ледянки. Василий пересек границу, и запахи изменились: вместо теплого хлеба и дрожжей теперь витал влажный, прохладный аромат ила и гниющей листвы.

Найти Сороку-Пересмешницу не составило труда. Ее присутствие было слышно задолго до того, как ее можно было увидеть.

Сорока была птицей выдающегося, скандального характера. Она была крупнее обычных сорок, с неестественно ярким черным оперением, отливающим синевой и зеленью при солнечном свете и ослепительно белой манишкой на груди. Ее интеллект был острым, но направленным исключительно на личную выгоду и сплетни. Ее звали Пересмешницей не просто так: она могла в точности имитировать любой звук — от скрипа старых качелей до плача младенца, используя это для отвлечения или запугивания.

Ее гнездо располагалось на самой верхушке старого, узловатого дуба, который стоял на крутом берегу. Дуб был исполинским, его нижние ветви были покрыты мхом и казались корявыми руками, тянущимися к воде. Гнездо, сооруженное из глины, веток и, как слухи гласили, из нескольких украденных у людей серебряных ложек, было массивным и выглядело как крепость.

Именно оттуда доносился оглушительный гвалт. Сорока сидела на ветке, выступающей над обрывом, и ее крики были не просто громкими — они были агрессивными. Она металась, хлопала крыльями и, казалось, пыталась пробить клювом саму атмосферу.

Василий подошел к подножию дуба и сел, стараясь выглядеть максимально невозмутимым.

— Сорока! — окликнул он, стараясь перекричать птичий визг.

Крик оборвался так же внезапно, как начался. Сорока резко повернулась. Ее глаза — черные, как бусины, но полные ярости — уставились на кота.

— Кто посмел нарушить мой траур?! — пронзительно протрещала она, и в ее голосе явственно послышался перенятый ею звук ломающегося стекла.

— Бабушка Мурка передает привет и просит отчета, — спокойно произнес Василий. — Она обеспокоена твоим поведением. И я видел нечто странное в саду. Серебристый волосок. Ты не замечала ничего необычного в окрестностях?

В ответ последовала буря. Сорока буквально затряслась от негодования.

— Отчета?! Отчет?! — она начала имитировать голос Мурки, но сделала его карикатурно скрипучим. — Я не могу отчитываться! Меня ограбили! Ограбили!

Сорока начала свой монолог, полный скорби и возмущения, не давая Василию вставить ни слова.

— Вон там, Василий, видишь этот старый, почти мертвый дуб? Не этот, а тот, что стоит ближе к болоту! В нем огромное, глубокое дупло! Я использовала его как Хранилище! Мое личное, неприкосновенное хранилище! Я собирала там блестяшки, отполированные камни, кусочки цветного стекла, даже забытую брошь! Это было мое богатство! А теперь…

Она сделала паузу, чтобы перевести дыхание, но тут же продолжила, переходя на отчаянный плач, который звучал как завывание ветра в трубе:

— …Теперь это дупло захвачено! Оно занято! Украдено! Караул! Я разорена! Мои сокровища!

Василий, слушая этот визг, чувствовал, как его терпение, которое он так старательно развивал, начинает истончаться. Он пытался сосредоточиться на ее словах, но на фоне ее истерики это было сложно.

«Она невыносима, — думал Василий, прижимаясь к земле. — Она — ходячее доказательство того, что интеллект без самоконтроля превращается в шум. Она видит мир только через призму своих блестяшек. Она не заметила ничего, кроме своей личной трагедии. Серебристый волосок? Она, вероятно, даже не смотрела в ту сторону, когда он падал. Она слишком занята тем, чтобы орать о своих потерях».

Он терпеливо ждал, пока Сорока закончит свою оперу. Когда птица, наконец, обессиленно замолчала, ее грудь тяжело вздымалась.

Василий, собрав последние силы, учтиво мяукнул, стараясь, чтобы его голос был ровным и уважительным:

— Прошу прощения, Сорока. Но кто именно захватил твое дупло и твои сокровища?

Сорока резко расправила крылья, словно собираясь взлететь и нанести удар, но вместо этого лишь пронзительно выкрикнула, словно это было самое очевидное на свете:

— Мыши!

С этими словами она издала короткий, яростный клекот, резко оттолкнулась от ветки и, не оглядываясь, унеслась прочь, направляясь, судя по траектории, к своему разоренному дуплу, чтобы продолжить борьбу с захватчиками.

Василий остался стоять у подножия дуба, ошеломленный.

«Мыши, — подумал он, медленно поворачиваясь в сторону сада. — Барбос бежит в панике от серебристого волоска, Мурка волнуется, а Сорока кричит о краже… И все из-за мышей в дупле. Мыши, которые, по всей видимости, нашли что-то гораздо более интересное, чем просто старые ложки».

Василий направился обратно. Теперь у него было два факта: странный серебристый волосок и мыши, которые стали достаточно дерзкими, чтобы оккупировать сокровищницу Сороки. И, что самое важное, оба этих события произошли в саду и вблизи сада.

Библиотека

Пока инспектор Василий, ведомый слухами о серебристом волоске, носился по окраинам с суетливостью молодого кота, сержант Мурзик шествовал в город. Его путь лежал в библиотеку, где, по слухам, обитала самая ценная мудрость поселка, а также, что было куда важнее для Мурзика, — Кот Философ.

Здание библиотеки было настоящим монументом. Оно представляло собой огромное, величественное строение из красного кирпича, с высокими арочными окнами, обрамленными белым камнем. Казалось, что само здание дышит историей и покоем. Мурзик, привыкший к простоте и уюту хозяйского дома и пекарни, чувствовал себя немного потерянным перед этой каменной громадой.

Внутри было еще более впечатляюще. Мурзик никогда не мог до конца понять ценность этих «книг». Они стояли плотными, бесконечными рядами в высоких, темных залах, уходящих ввысь, где пыль танцевала в лучах света, пробивающихся сквозь витражи. Стеллажи были из темного, почти черного дерева, и от них исходил слабый, сухой, чуть сладковатый запах старой бумаги и кожи. Но раз их так бережно хранили люди в таком красивом здании, значит, это того стоило, решил Мурзик.

Он всего один раз бывал здесь, несколько лет назад. Тогда Мурзик был еще не таким толстым и вальяжным, и его шерсть не успела приобрести тот насыщенный, огненно-рыжий оттенок, который он имел сейчас. Тогда его пригласил в гости кот Философ.

Философ был легендой. Он был сфинксом: абсолютно лысый, с морщинистой кожей цвета старого пергамента, и огромными, поразительно умными глазами. В его облике было что-то древнее и одновременно комичное.

Философ тогда провел Мурзика через небольшое, низкое окошко в подвале, которое было оборудовано откидной дверцей. Кот с гордостью заявил, что это окно сделано специально для него — штатного сотрудника библиотеки. Философ был официально принят на службу и находился на довольствии. Его основная обязанность заключалась в патрулировании фондов и обеспечении того, чтобы мыши и крысы не портили драгоценные тома.

Он попал сюда случайно, около пяти лет назад. Одна из сотрудниц нашла его маленьким, трясущимся от холода под дверями в осенний дождь. Он был почти беззащитен из-за отсутствия шерсти. Женщина, не чаяла, что котенок выживет. Но он выжил. Когда жители заметили, что благодаря его тихому присутствию, дети и взрослые стали чаще выбирать книги вместо компьютера, а мыши, наоборот, перестали заглядывать в библиотеку, на городском совете было единогласно решено: принять кота Философа в штат.

Кот Философ не зря получил свое имя. Он был мудр и рассудителен. Его шерстяное отсутствие, казалось, позволяло ему лучше концентрироваться на сути вещей. Все коты и кошки поселка, сталкиваясь с неразрешимыми дилеммами, шли за советом к нему.

Вот и сержант Мурзик теперь трусил неспешным шагом в сторону библиотеки, направляясь к Философу за советом. Одно занимало Мурзика: он стал слишком толстым. Пролезть в окошко, предназначенное для худого сфинкса, было абсолютной фантастикой.

«Попробую незаметно прошмыгнуть в парадную дверь», — решил Мурзик. Потом он тут же отмел эту идею. Незаметно с его-то объемами и ярко-рыжей шерстью? Это было невозможно. «Буду действовать по обстоятельствам!» — в итоге решил Мурзик, добравшись до библиотеки.

Все сложилось просто великолепно. Мурзик притаился в тени густого самшита, который рос у самого входа. Он ждал. Вскоре он увидел двух девочек лет десяти, идущих к дверям. Одна из них с таким живым азартом рассказывала другой о том, что у них в библиотеке работает кот Философ, что Мурзик понял — это его шанс.

Кот тихо пристроился позади, на своих мягких, но тяжелых лапах, он беззвучно последовал за девочками. Когда одна из них толкнула тяжелую, дубовую дверь, и она со скрипом отворилась, Мурзик, словно рыжая молния, проскочил мимо ошеломленных детей и шмыгнул за ближайший, самый высокий стеллаж, где хранились, кажется, старинные энциклопедии.

Цель была достигнута. Он был внутри. Теперь оставалось найти Философа.

Величие сфинкса и тайные комнаты

Кот Философ сидел в фойе на высоком табурете, который был специально придвинут к старому дубовому стеллажу с самой малопосещаемой секцией — Историей Средневековья. Табурет был обит бархатом, а сверху лежала толстая подушка, которую Философу подарила одна из старейших сотрудниц библиотеки. Солнечный луч, пробившийся сквозь высокое арочное окно, падал прямо на его лысую голову, заставляя кожу слегка поблескивать.

Он сидел в позе, которую Мурзик мог бы описать как «абсолютная неподвижность». Спина идеально прямая, лапы аккуратно сложены. Его морщинистая кожа казалась высеченной из мрамора, а каждый изгиб тела говорил о неторопливой, но глубокой концентрации. Глаза Философа были закрыты. Он не спал. Он медитировал.

В этот момент Философ размышлял о природе тишины. Тишина в библиотеке — это не просто отсутствие звука; это активное состояние, это консенсус разумов, сосредоточенных на одном деле. Он чувствовал, как вибрации шагов, шорох одежды, даже едва слышное дыхание посетителей складываются в общую, почти осязаемую массу покоя. Он был стражем этого покоя. И этот покой, как ни странно, лучше всего сочетался с его собственным присутствием — не звуком, но ощущением его древней мудрости.

Он знал, что Мурзик прибыл. Философ не видел его, но ощутил изменение в потоке воздуха, легкую, но ощутимую тяжесть, которая нарушила идеальную гармонию фойе. Это была не мышь, не сквозняк, и не порыв ветра. Это была Рыжая Неуклюжесть.

Когда Мурзик, тяжело дыша, наконец выплыл из-за стеллажа и тихо мяукнул, Философ медленно открыл глаза. Его огромные, желтые глаза с вертикальными зрачками сфокусировались на незваном госте. В них не было ни удивления, ни осуждения, только глубокое, всеобъемлющее понимание.

— Привет! Есть срочное дело. Надо поговорить, — прошептал Мурзик, стараясь соответствовать атмосфере, но его голос все равно звучал слишком громко.

— Понятно, — ответил Философ. Его голос был низким, сухим шелестом, похожим на перелистывание очень старой, ветхой страницы. Он грациозно, без единого лишнего движения, спрыгнул с подушки. Даже его приземление было мягче, чем у любого другого кота, потому что он не создавал лишней инерции.

Философ посмотрел на Мурзика. Он видел его толщину, его тревогу, и понимал, что его визит не может быть пустяковым.

— Следуй за мной, — тихо прошипел Философ.

Философ направился к дальнему концу фойе, где стояла старая, бронзовая статуя совы. Он осторожно ткнул носом в основание статуи. Раздался тихий щелчок, и часть книжного стеллажа, стоявшего за статуей, бесшумно отъехала в сторону, открывая узкий, темный проход.

— Здесь никто не ходит, — пояснил Философ, не оборачиваясь. — Это служебный проход к архиву и моему личному кабинету. Посетители думают, что это просто декоративная ниша.

Философ скользнул в темноту. Мурзик, несмотря на свои габариты, последовал за ним, вспоминая, как Философ говорил о скрытых комнатах. Он надеялся, что проход достаточно широк для него.

Они прошли несколько метров по узкому коридору, стены которого были обиты войлоком для лучшей звукоизоляции. Наконец, они вошли в небольшую, круглую комнату. Здесь было прохладно, и пахло не старой бумагой, а чем-то более острым и свежим — травами и, кажется, сушеными сардинами.

В центре комнаты стоял низкий столик, а на нем — две небольшие миски. Одна была наполнена чистой водой, другая — чем-то, что напоминало паштет из тунца.

Философ указал лапой на миски.

— Сначала — поешь. Ты выглядишь так, будто бежал за телегой с сеном. А потом, Рыжий, ты расскажешь мне о серебристом волоске.

Сфинкс и серебряный секрет

Мурзик, насытившись тунцовым паштетом, который оказался на удивление нежным и ароматным, почувствовал, как напряжение этого долгого дня отступает. Он облизнул усы, устроился поудобнее на мягком коврике, который, кажется, специально лежал в этой тайной комнате, и посмотрел на Философа.

— А откуда тебе известно про серебристый волосок? — спросил Мурзик, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более уверенно.

Философ, который, казалось, ни на секунду не отрывался от созерцания пустоты, медленно повернул голову. В его желтых глазах мелькнул едва заметный огонек иронии.

— Сорока на хвосте принесла, — мяукнул Философ, и это звучало как старая, хорошо известная всем котам пословица. Он сделал паузу, позволяя Мурзику переварить эту информацию. — А теперь рассказывай свою версию. Я уже знаю о Золотой Мыши, арахисе и о том, что твой помощник, Василий, отправился к Бабушке Мурке за советом.

Мурзик, воодушевленный тем, что его начатое расследование уже находится в поле зрения главного мудреца поселка, не стал томить. Он подробно изложил историю о том, как Золотая Мышь, любимая игрушка его маленькой хозяйки, была похищена. Он рассказал о странном, совершенно незнакомом следе — серебристом волоске, который он нашел в беседке.

— Я уверен, что это не просто случайная кража, — заключил Мурзик. — Золотая Мышь — это символ. И этот волосок… он не похож ни на кошачий, ни на собачий. Он мягкий, но холодный на ощупь.

— Я в курсе, — важно сказал Философ, кивнув. Он прищурился. — А еще есть новости, которые ты пока не знаешь.

Философ позволил себе более долгую паузу, чтобы усилить драматический эффект.

— Барбос, тот самый пес, которого ты не раз видел у дверей пекарни, — начал Философ, — он потерял свою любимую игрушку. Старую, жеваную косточку. Он в таком горе, что даже не лает на почтальона. А сорока, та самая, что часто сидит на крыше пекарни… она в отчаянии.

Мурзик нахмурился.

— Сорока? При чем тут сорока?

— Сорока, Рыжий, — продолжил Философ, — потеряла все свои сокровища. Она собирала блестящие вещицы, как и положено сорокам. И, кажется, ее потеря сокровищ связана с тем, что ты и я ненавидим больше всего.

— Мыши? — озабоченно и задумчиво проговорил Мурзик.

— Именно. Слушай внимательно, Мурзик. Я тебе расскажу одну историю, которая, возможно, объяснит природу твоего серебристого волоска и исчезновения Золотой Мыши. Несколько дней назад вечером я прогуливался по поселку. Я шел к старому складу, который давно заброшен, — ты знаешь, там, где заколочены окна. Когда я проходил мимо, созерцая луну и звездное небо, я услышал страшный визг. Не кошачий, не собачий, а… человеческий визг ужаса.

Философ поднял голову, его глаза отражали свет, идущий из невидимого источника.

— Через некоторое время складские двери распахнулись, и оттуда выбежала молодая женщина со шваброй в руках. Она все еще неистово орала, прикрывая рот. Когда изнутри вышел мужчина и сказал, что там ничего нет, и что ей просто привиделось, женщина категорически отказалась войти обратно. Она была бледна как полотно.

— Я же, обладая исключительным слухом, — продолжал Философ, — вскоре услышал странный шорох и писк, идущий из-под самой двери. Я подошел ближе. Это были мыши. Много мышей. Они двигались быстро и организованно. Куда они ушли… я не проследил.