Бесплатный фрагмент - Неискушённый. Том 1

Глава 1. Приглашение к семье Дезрозье

— Господин, мне хорошо известно, какая молва о вас ходит. Не отказывайтесь, прошу. Я платой не обижу.

Антал Бонхомме, закинув ногу на ногу, сидел за столом в Чайном Доме и безучастно смотрел в приоткрытое окно. Солнце медленно садилось. С улицы веяло осенней прохладой. Сквозняк осторожно, почти крадучись, проникал в помещение и нежно касался длинных каштановых волос. Антал его почти не замечал, наблюдая за падающей снаружи листвой.

— Господин?

Антал скучающе вздохнул, подперев подбородок рукой, а после соизволил-таки обратить свой взор на собеседника. Им оказался лысеющий мужчина лет пятидесяти, одетый, надо сказать, дорого и роскошно. Антал забыл спросить его имя — или же вовсе не хотел знать, — но смутно помнил фамилию. Лабарр, кажется. Если память не изменяла, такую носила семья довольно известных аристократов. Они заработали своё немалое состояние торговлей дорогими тканями, которые попадали прямиком во дворец.

— И какая же молва обо мне ходит, господин Лабарр? — тихо, почти шёпотом, поинтересовался Антал, сощурив серые, змеиные глаза.

Мужчина чуть подался вперёд и понизил голос:

— Вы же ведь прескверный. И можете оказать мне одну услугу.

Говорил он вкрадчиво, намёками. Антал, несомненно, прекрасно понимал, что от него хотят. В конце концов, этот Лабарр, точно назойливая муха, ходил за ним по пятам несколько дней подряд, желая внимания. А сегодня вот, очевидно, проследив, нашёл Антала здесь, в Чайном Доме. Лабарр бесцеремонно подсел к нему за столик, не спросив разрешения — привычки аристократа, способного получить что угодно при помощи золота. И в данный момент он был уверен, что сможет убедить несговорчивого Бонхомме хотя бы выслушать его. Было видно, как тяжело мужчине давалось простое человеческое терпение. Его бесила незаинтересованность прескверного, бесило и то, что ему, довольно властному человеку, приходилось унижаться перед ним. Лабарр неискренне улыбался одними только губами. Глаза же его выражали типичную неприязнь и презрение. Но, по всей видимости, дело у него было крайне важное, потому он, прикусив язык, ждал и не давил.

— Какую услугу? — спросил Бонхомме.

Аристократ перешёл на шёпот:

— Мне необходимо проклясть человека.

— Судя по всему, тот человек вам очень сильно насолил, раз вы обратились напрямую ко мне. Вы жаждете для него жестокого наказания. И что же он сделал?

— Этот человек моя жена. А сделала она многое. Не хватит пальцев на обеих руках, чтобы перечислить.

Глаза аристократа загорелись, густые, чуть тронутые сединой брови нахмурились. Он запыхтел от злости, сжав руки в кулаки, а потом принялся объяснять:

— Я женился на ней, считая, что впускаю в свой дом невинный цветок. Она весьма молода и, как мне казалось, скромна. Я был уверен, что с ней не будет никаких проблем. Всё-таки и происхождение знатное, и воспитана, и образована… А оказалось…

Анталу нравилось смотреть, как аристократа распирало от злости. Он покраснел и едва не брызгал слюной. Бонхомме, чуть улыбнувшись, откинулся назад и спросил:

— А оказалось?..

Лабарр повысил голос, ударив по столу:

— А оказалось, что дрянь она! И вовсе не невинна! Она быстро прибрала мои дела к своим ухоженным ручкам. И не просто прибрала, а переписала на себя всё, что я имел. Я остался ни с чем! Хитрая и злобная тварь!

Антал по-детски надул губы, сделав вид, будто ему жаль аристократа.

— Какой ужас. Негодяйка! И почему же она так поступила с вами? Вы ведь, вероятно, очень честный человек. Быть может, вы её чем-то обидели?

Прескверный неприкрыто иронизировал. А Лабарр, будто не замечая этого, продолжал плеваться и распалялся только больше:

— Да вся столица знает, насколько я честный человек! И вы, судя по всему, тоже наслышаны!

Антал усмехнулся и прищурился, задумчиво постучав длинными ногтями по столу:

— Наслышан, это верно. Наслышан и о том, что вы сделали с семьёй вашей юной супруги.

Аристократ осёкся. Поток скверных слов прервался. И даже побагровевшие щёки вдруг сделались бледнее. Он нервно заозирался по сторонам, сглотнул, поправив тесный воротник, но тут же ответил:

— О чём это вы говорите?

— О вашей жене, конечно же. О госпоже Евадне Реверди, чей отец был вашим конкурентом, и которого вы убили. А после силой притащили беззащитную осиротевшую девушку к себе домой.

— Да как вы смеете обвинять меня…

— Я? Причём же тут я? Сами сказали, что вся столица наслышана о вас. И слухи эти распространяются быстрее ветра. Надо признать, госпожа Реверди весьма талантлива и умна, а ещё сильна духом, раз смогла после всего терпеть вас рядом. И как ей хватило выдержки не прикончить вас сразу? Ах да, вы же заткнули ей рот. Лишили памяти. Частенько проклятиями балуетесь, да?

Лабарр вспыхнул и заверещал:

— Я известный человек! На меня работает столько, что тебе и не снилось. И связи имею напрямую с правящей семьёй. А ты? А ты вообще что о себе возомнил, раз решил, что можешь вот так просто…

— Закрой рот, — тихо приказал Антал, прищурившись. — Пока горлом кровь не пошла.

И, вспомнив о том, с кем вёл беседу, аристократ стих. Далось ему это очень тяжело, но страх за собственную шкуру оказался сильнее желания обругать Антала. Всё-таки перед ним сидел прескверный, и следовало быть аккуратнее со столь опасной персоной.

Немногочисленные люди в Чайном Доме уставились на беседующую пару, но потом быстро потеряли интерес и продолжили опустошать чашки. Лабарр, выдохнув, вновь заговорил тихо:

— Это вы сняли проклятие с Евадне? Потому она всё вспомнила?

Антал кивнул:

— Да.

— Так, получается, она нашла вас раньше.

— Несчастная девушка так мучалась от беспамятства и кошмаров, что могла сойти с ума. Вот и решила, что дело тут нечисто. А потом обратилась ко мне. Кстати, сидела она на том же самом месте, где и вы.

— Тварь… стерва…

— Ответьте, господин Лабарр, где вы достали такую дрянь? Где отыскали настолько мерзкое проклятие, которое даже не действует незаметно? Евадне ничего не заподозрила бы, будь оно чуточку сильнее.

— А вам какое дело?

— Просто интерес.

— Это неважно!

Хотел было аристократ в очередной раз выйти из себя, но вместо этого решил действовать наверняка:

— Господин Бонхомме, прошу, подумайте над моим предложением ещё раз. Я щедро заплачу. Больше, чем заплатила Евадне.

— А она не платила мне.

— То есть как не платила? Вы сняли с неё проклятие бесплатно? Это ещё почему?

— Просто потому что мог. А вам, господин Лабарр, не стану помогать даже за деньги.

Антал хохотнул, видя, как аристократ был готов заплакать от распирающего его гнева.

— Негодяй…

— Да ладно вам, не обижайтесь.

Лабарр вскочил, едва не опрокинув стул, на котором сидел. Он намеревался уйти, и мысли его были теперь переполнены желанием отомстить и вернуть-таки своё. Пусть не таким путём, не аккуратно, а при помощи грубой силы. В конце концов, никто не отменял старое доброе насилие. Теперь ему было всё равно. Хотелось лишь задушить эту суку и бросить её тело на растерзание псам.

Антал, ощутив его настроение, тихо заговорил:

— Господин Лабарр.

Тот остановился, слушая.

— Просто хочу сказать, что госпожа Евадне ушла отсюда не с пустыми руками. И если вы попытаетесь сделать ей хоть что-то, то я вам не завидую. Сами знаете: моё проклятие куда сильнее, чем купленное в какой-нибудь подворотне почти за бесценок. И благодарите Пресвятого Сальваторе за милость вашей супруги. Иначе лежали бы уже, захлёбываясь кровью и испуская дух. И я вовсе не пугаю вас. Так, даю напутствие.

Лабарр так и стоял какое-то время, переваривая сказанное прескверным. Не верить ему причин не было. И, окончательно оставшись ни с чем, аристократ молча ушёл. Стиснув зубы и кулаки, он покинул Чайный Дом, а Антал смотрел ему вслед.

Посидев ещё какое-то время, Бонхомме тоже встал и вышел на крыльцо. Он выудил из кармана папиросу, закурив.

Осенью стояла особенная атмосфера. Закат, напоследок разбросав красные лучи по земле, почти исчез за горизонтом. А ветер заметно похолодел, забираясь под одежду и лаская кожу. Антал любил это время года. И, выпуская из лёгких едкий дым, поистине наслаждался тишиной и приятной прохладой.

Здесь, в маленькой провинции, окружённой лесом, было спокойно. Название у неё было простое — Домна. Тут имелось всего два десятка домов, пара торговых лавок и Чайный Дом, стоящий прямо на выезде, у дороги. Тут Антал проводил много времени, перепробовал весь чай, что имелся, и успел приглядеться к местным. А они — к нему. Мало кто осмеливался заговорить или подсесть вот так просто, как это сделал Лабарр. Никто не докучал ему. И Антал в свою очередь старался жить так, чтобы его не замечали.

Опираясь плечом на деревянный косяк, Бонхомме вновь бросил взгляд в ту сторону, куда ушёл аристократ. Он прибыл сюда пешком, шёл от самой столицы, лишь бы отыскать того, кто ему поможет. А в итоге ушёл ни с чем. Жадный баран! А ведь, если бы он не поскупился на хорошее проклятие, то Евадне Реверди так и не пришла бы в себя. Она бы так и молчала о его преступлениях, забыв прошлую жизнь. Забыв саму себя.

Проклятия бывают разными, но есть в них нечто общее — зло. Антал, несомненно, отлично в этом разбирался, но сам не проклинал никого уже очень давно. Какую бы награду ни предлагали, он отказывал. И даже не назначал цену за то, чтобы проклятие снять. А если люди желали его отблагодарить, то не отказывал.

Так или иначе, зарабатывал на жизнь он другим — ювелирным делом. Мастерил украшениям и амулеты. Частенько отнюдь непростые.

Выдохнув дым, Антал докурил и выбросил папиросу. И собирался уже было вернуться в Чайный Дом, чтобы заказать последнюю чашку на сегодня, как вдруг ощутил на себе пристальный, леденящий душу взгляд. Медленно обернувшись, он увидел прячущегося за ближайшим деревом маленького мальчика. Тот был красиво разодет: богато украшенный белый костюмчик испещрён драгоценными камнями, среди которых и бриллианты, и алмазы, и рубины, а на рукавах — рюши, обшитые маленькими жемчужинами. Русые кудрявые волосы собраны атласным бантом. Очевидно, ребёнок этот принадлежал к какому-то знатному роду и имел благородное происхождение. Так подумал бы любой, окинув его беглым взглядом. Но Антал понял сразу — это не настоящий мальчик. Смотрел ребёнок совершенно нечеловеческими, неживыми глазами. Они, больше похожие на большие белые бусины, совершенно не моргали и не имели зрачка. То был не человек. Это гонец из дворца семьи Дезрозье.

— Господин Бонхомме, — мелодично, но совершенно безэмоционально произнёс он, почтенно поклонившись. — У меня для вас послание.

— Какое такое послание для меня может быть из Дворца Дезрозье? — фыркнул Антал, скривившись. — Что за честь оказана самим правителем такому, как я?

— Мне было велено доставить вам письмо, господин Бонхомме.

Никаких подробностей гонец сообщать не собирался и только повторял одно и то же.

— Послание для вас. Примите, прошу.

И тогда Антал неуверенно протянул руку. Мальчик зашагал в его сторону на негнущихся ногах. Походка его была неестественная, как у заводной куклы. Двигался он достаточно резко, но шустро, ни на миг не смыкая широко распахнутых глаз-бусин. Таких гонцов невозможно сыскать во всём королевстве, и этот являлся единственным в своём роде и принадлежал Дворцу Дезрозье. Антал только слышал о нём, но никогда воочию не видел. И, честно говоря, был бы рад воздержаться от знакомства с ним. Вид мальчика вызывал мурашки. Было в нём что-то противоестественное и ненормальное.

Гонец подошёл ближе, резко остановился и протянул конверт с печатью правящей семьи. Антал неторопливо разорвал его длинными ногтями и принялся читать письмо, старательно написанное красивым, каллиграфическим почерком:

«Уважаемый господин Бонхомме,

прошу вас оказать честь и явиться во Дворец Дезрозье на встречу с правящей семьёй. Мы гарантируем вам безопасность и желаем лишь одного — перемирия. У нас есть к вам предложение, и мы очень надеемся на ваше согласие.

Нерон Дезрозье.»

Антал несколько раз перечитал короткое и лаконичное письмо, и с каждой секундой выражение его лица всё больше менялось от искреннего непонимания до презрения. Сморщившись, он смял бумагу и произнёс, чуть ли ни выплюнув ядовитые слова:

— Хватило же наглости! Всё ли в порядке с головой у правящей семьи?! С каких пор они смеют думать, будто могут просить меня о чём-либо?

Стоящий рядом не моргающий гонец вдруг протянул маленькую ладонь и сказал:

— Мне было велено доставить вам письмо и отвести во дворец. Прошу вашу руку, господин Бонхомме.

Антал был готов пнуть мерзкое подобие человека, чтобы тот отлетел куда подальше, но сдержался. Его возмущению не было предела. Получается, то был выбор без выбора? Дезрозье просят о встрече и ждут согласия, раз гонец готов прямо сейчас отвести его к ним. Как и всегда, они не приемлют отказа.

Антал отмахнулся от мальчика и рявкнул:

— А ну пошёл отсюда! И не подходи ко мне больше. И передай своим хозяевам, чтобы шли…

— Господин Бонхомме, я должен сопроводить вас во дворец, — настойчиво вторил гонец, протягивая детскую ладонь. — Прошу, пойдёмте со мной.

В его белых глазах-бусинах не было и капли осознанности, а на лице застыла неискренняя, фальшивая улыбка. Перед Анталом стояла ожившая фарфоровая кукла, которую, несомненно, так легко разбить. Только бы ударить посильнее, пнуть и растоптать. Тогда-то он и рассыпется на осколки, не испытав ни боли, ни страха. Только вот в этом случае Дезрозье смастерят нового и подошлют другого такого же. Антал понимал, что его найдут где угодно, ведь, судя по всему, правящая семья обладала его кровью. Именно при помощи крови гонец находил получателя послания. Даже из-под земли достать мог. Да, отказывать правящей семье было бы весьма опрометчиво — всё-таки люди они сложные, необычные. Но и Антал не был простым.

Гонец терпеливо ждал ответа. Бонхомме поразмыслил над приглашением пару мгновений, после чего решил-таки дать своё согласие. А потом сам себе удивился. Насколько же глупая это была затея! В конце концов, семейство Дезрозье не жаловало Антала Бонхомме — величайшего из созданий Тенебрис. И однажды они даже пытались его убить. А теперь вдруг пожелали видеть прескверного не иначе как на правах… гостя? Что ж, вполне вероятно, что это ловушка, и стоит переступить порог Дворца Дезрозье, как капкан захлопнется. Возможно, голова Антала в ту же секунду полетит с плеч, после чего закатится в самый дальний и пыльный угол. Но это при условии, если у них хватит сил. И смелости.

Но Антал, однако, чувствовал, что дело тут совершенно в другом. Он бросил взгляд на гонца и брезгливо поморщился, а потом всё же взял его за руку. Ладошка мальчика оказалась ледяной. Прикасаться к нему совсем не хотелось. Всё равно что держать за руку хладный труп.

— Не отпускайте, — предупредил гонец. — И следуйте за мной.

И Антал последовал. До Дворца Дезрозье было невозможно добраться при одном только желании. Попасть туда можно лишь по приглашению, ведь жила правящая семья над морем. Дворец буквально парил над водной гладью, уходящей далеко за горизонт, бросая на бескрайние владения гигантскую и всепоглощающую тень. Тем, кого там не ждали, оставалось лишь смотреть снизу на зависший в воздухе кусок земли — своего рода недосягаемый остров — и гадать, что же там творится.

Бонхомме не знал, чего ждать, он никогда там не был, но заранее испытал беспокойство. Казалось, поднимаясь во Дворец Дезрозье, он добровольно отдавался собственным кошмарам. И не потому, что могущественная правящая семья была настроена к нему враждебно. В этом беспокойстве таилось нечто иное. Сама энергетика дворца вызывала мурашки, отталкивала и давила. Было в ней что-то ядовитое. Опасное.

Гонец тем временем зашагал вперёд, потащив за собой Антала, пока не сорвался на бег. И мчался мальчик не по-детски быстро! Пусть ноги его прямые совершенно не сгибались в коленях, всё же скорость развивали немыслимую. Антал, честно говоря, уже было подумал, что не поспеет за ним, но тут их двоих подхватил ветер, подняв ввысь и унося далеко-далеко — к морю. Дыхание тут же перехватило. Органы внутри вдруг встряхнулись, а потом с крайне неприятным ощущением вернулись на свои места. В животе мерзко защекотало. Антал крепко сжимал руку гонца, оглядываясь по сторонам. Вид, несомненно, открывался восхитительный. Стоило только подняться выше вековых деревьев, как взору тут же открылись бескрайние земли королевства Эрхейс. Оно омывалось Бушующим Морем, уходящим далеко за горизонт. И воды его, обычно сердитые и своенравные, сегодня пребывали в спокойствии, тихонечко покачиваясь в такт ветру и поглаживая Багровые Берега. Отсюда было видно и столицу — белокаменный город Веспéрис, власть в котором испокон веков сосредоточена у аристократии. Туда Антал старался соваться не так часто. Таких, как он, в главенствующем городе не жаловали и боялись.

А дальше столицы и примыкающих к ней городов и провинций виднелись горы и леса. Они взяли Эрхейс в своего рода кольцо, будто обособив от целого мира. И любоваться этими видами можно было вечность. Но Дворец Дезрозье, являющийся центром и сердцем королевства, был уже рядом, и Антал вновь вернулся к рассуждениям о том, что его ждёт.

Поднялись они очень высоко. Внизу — морская глубина. И, если разжать ледяную руку гонца, то непременно в ней и окажешься. Если, конечно, переживёшь удар о беспокойную водную гладь. Высоты Антал не боялся, но всё равно постарался отогнать тревожные мысли прочь. Щурясь от заходящего красного солнца, он спросил у мальчика:

— А звать-то тебя как?

Гонец тут же ответил, опустив не моргающие глаза-бусины на Бонхомме:

— Альва, господин.

— Удивительно! И для чего тебе имя? Души в тебе нет, как и жизни. Ты просто… предмет. Вещь.

Гонец, ничуть не обидевшись, ответил всё с той же неестественной улыбкой:

— Альва. Моё имя Альва, господин.

Бонхомме вздохнул, закатив глаза, и пробубнил:

— Ещё и безмозглый.

Диалог не задался. Всё-таки с фарфоровой куклой поговорить было не о чем. И оставшиеся пару минут подъёма Антал летел молча, пока ноги его наконец не ступили на твёрдую поверхность. Оказались они прямо перед входом во дворец. Великан из серого гранита тянулся к небу, едва не касаясь его острыми крышами башен. К нему прилегали великолепные сады. Антал озирался по сторонам, с неподдельным интересом рассматривая окружение. Здесь было много цветов, и в воздухе стоял их свежий аромат. Бонхомме прикрыл глаза на миг и сделал медленный, глубокий вдох. А потом прислушался: стояла тишина, нарушаемая лишь пением птиц.

Лёгкий ветерок осторожно коснулся длинных каштановых волос Антала, качнув их. Летняя вечерняя прохлада расслабляла. Хотелось остаться в этом мгновении навсегда. Близость Дворца Дезрозье вызывала спокойствие. Его энергетика нежно забиралась внутрь и ласкала саму душу, баюкая и утешая. Казалось, это была самая настоящая колыбель. Бонхомме и подумать не мог, что сможет чувствовать себя здесь — на территории врагов — настолько одухотворённо. Он открыл глаза и вновь окинул дворец заинтересованным взглядом. Что же это за место? Что оно в себе таит? И что за люди такие — правящая семья?

Альва, который всё это время продолжал держать его за руку, вдруг потянул, повторив в очередной раз:

— Господин Бонхомме, мне было велено доставить вас во дворец.

— Да ты что! — съязвил Антал в ответ. — А я и не понял!

Гонец засеменил по вымощенной камнем дорожке, направляясь к внушительным дверям. Вдвоём они поднялись по гладким гранитным ступеням, оказавшись прямо перед входом. Мальчик громко постучал. Долго ждать ответа не пришлось. И стоило дверям с жалобным скрипом отвориться, гонец тут же отпустил руку Антала, по всей видимости решив, что миссия его выполнена. Альва тут же ушёл куда-то вглубь дворца, оставив гостя на пороге. А Антал так и замер на месте, осматриваясь. Внутри было прохладно. Полумрак разгоняли горящие свечи — тут и там глаз натыкался на вычурные канделябры. Под ногами — начищенный до блеска тёмный мрамор. Антал без труда мог разглядеть в нём своё отражение. На стенах красовались огромные картины в золотых рамках с искусной резьбой. Среди пейзажей и портретов удалось разглядеть и написанные на холстах события прошлого, а ещё лик божества, которому, несомненно, правящая семья и добрая половина Эрхейса поклонялись. Поклонялся ему и Антал.

Бонхомме вдруг осознал, что все окна были плотно зашторены. По крайней мере на первом этаже. Внезапно со стороны донёсся натужный вдох. К Анталу вдруг сделал шаг появившийся откуда-то дворецкий. Казалось, тот всё это время был рядом, ведь шагов совершенно не было слышно. При этом присутствие его ничто не выдавало. И только он приблизился, как глаза Антала широко распахнулись от изумления. По спине тут же побежали мурашки.

— Добрый вечер, господин! Вижу, вы совсем один! Я должен вас сопроводить! Чай подать и услужить!

Говорил мужчина с трудом — дыхание его сбивалось, и голос то и дело норовил осипнуть. Однако он продолжал изрекать рифмы и даже старался напевать! Но не столько стихи в простой разговорной речи удивили Антала, сколько внешний вид дворецкого. Голова его была вывернута в обратную сторону, а шея, несомненно, сломана. То есть стоял мужчина к гостю спиной, но при этом смотрел на него прямо. Выглядел он, однако, идеально: на приталенном тёмном сюртуке не было ни пылинки, на руках — ослепительно белые перчатки, а ноги обуты в начищенные туфли. Стоял он ровно, держа руки по швам. А вот лицо выражало целый спектр противоречивых эмоций. Казалось, несчастный дворецкий изо всех сил пытался улыбаться, но уголки губ нещадно тянулись вниз, а в широко распахнутых, бегающих туда-сюда глазах застыл страх. Улыбаясь, дворецкий скрипел зубами, как от страшной боли. Антал не сомневался — ему действительно было больно. Но тот не смел жаловаться и очень старался изображать абсолютное спокойствие.

Бонхомме прищурился, внимательно разглядывая человека. В голове роилась куча вопросов.

— Что происходит? — тихо спросил он.

Дворецкий, точно в мюзикле, пропел:

— Простите, если испугал! Меня хозяин наругал! Теперь я выгляжу вот так! А в голове моей бардак!

Антал всё больше ловил себя на мысли, что надо бы отсюда бежать куда подальше. Но только вот куда? Сброситься с парящего над морем острова? Может, и так, ведь от былого умиротворения не осталось и следа.

— Ты что, всё это время стоял рядом? Я не слышал твоих шагов.

— Я за спиной у вас стоял! И тихо-тихо наблюдал!

Антал развернулся, чтобы сию минуту покинуть дворец, как вдруг раздался голос, оттолкнувшийся от стен эхом. Со второго этажа неторопливо спускался мужчина. Голоса он не повышал, но при этом казалось, будто говорил достаточно громко. Быть может, из-за устоявшейся тишины или потому, что сам дворец внемлил ему.

— Умолкни, паразит, — приказал мужчина дворецкому.

Антал уставился на него, прищурившись. Догадаться не трудно: перед ним сам Нерон Дезрозье — повелитель королевства Эрхейс. Король шагал уверенно. От него несло гордостью, достоинством и невероятно приятным парфюмом. Ни от одного аристократа не пахло так, как от него, а Анталу доводилось встречать их немало. Аромат власти и какой-то внутренней силы дурманил. По всей видимости, никто в этом мире не мог пахнуть так, как сам Нерон Дезрозье. И выглядел тот соответствующе, а именно безупречно. Чёрные короткие волосы зачёсаны назад, одет он был в шёлковую тунику тёмно-коричневого цвета, подпоясанную кожаным ремнём с золотой бляшкой, тёмные льняные брюки и мантию, волочащуюся вслед по полу. Что удивило Антала, так это босые ноги короля. Видимо, по этой причине полы и были такими идеально чистыми. О том, что правитель не носил обувь, Бонхомме не слышал раньше. Он чуть задержал взгляд на аккуратных ступнях мужчины, после чего посмотрел ему прямо в голубые глаза. К этому моменту Нерон подошёл и остановился, смерив гостя таким же заинтересованным взглядом.

— Приветствую, — произнёс король тихо. — Рад, что вы согласились принять наше приглашение.

Он не улыбался и вблизи выглядел уставшим. Под глазами залегли тёмные синяки. Антал видел, что Нерон не пытался расположить его к себе, не одаривал фальшивой улыбкой и не бросился угождать. Если ему и было что-то нужно от небезызвестного господина Бонхомме, то Нерон точно не собирался получать это путём подольщения. Нет, король продолжал держаться достойно, чуть приподняв подбородок.

Согласно этикету, Антал должен был поклониться, но делать этого не стал. В конце концов он тоже не собирался пресмыкаться перед правящей семьёй, потому что, честно говоря, её ничуть не уважал. Всё-таки эти люди отчаянно желали снять с него шкуру. Из-за них Антал прошёл через немыслимые испытания. Он пережил самый настоящий кошмар. И было бы из-за чего! Виновен Бонхомме не был ни в чём — лишь в своём прескверном происхождении.

Заметив такую немыслимую дерзость со стороны Антала, дворецкий тут же сделал ему строгое замечание:

— Не стоит, господин, лениться! Пред вами наш правитель — нужно поклониться!

Нерон тут же, нахмурив брови, спокойно произнёс:

— Я, кажется, сказал тебе умолкнуть. Пошёл прочь отсюда. Гостю подай чаю.

Дворецкий тут же осёкся и, конечно же, не посмел спорить. Он поклонился сам и всё с той же вымученной улыбкой поспешил уйти. Шагал он спиной вперёд, неестественно и даже пугающе выбрасывая ноги. Колени не гнулись. Дворецкий двигался неуклюже, хотя изо всех сил старался идти ровно. Антал не отрывал от него взгляда и смотрел вслед до тех пор, пока тот не скрылся за поворотом. Фигура, с трудом ковыляющая по тёмным коридорам дворца, выглядела поистине устрашающе.

Нерон вновь обратился к Анталу:

— Прошу прощения, если дворецкий вас напугал. Видите ли, все обитатели дворца, кроме правящей семьи, с некоторых пор в таком состоянии.

Король устало прикрыл глаза и снова нахмурился, принявшись массировать переносицу.

— У нас… случилось несчастье. Горе.

Антал молча слушал и не перебивал, всё ещё пребывая в некотором потрясении от происходящего. Взгляд то и дело возвращался в коридор, по которому мгновение назад неуклюже шагал дворецкий с вывернутой шеей. Анталу не было страшно. Скорее просто не по себе. Он сложил руки на груди, будто таким образом мог закрыться от Нерона и всего Дворца Дезрозье, в котором, очевидно, творились кошмарные вещи. И зачем он явился? Ну не глупый ли поступок? И самое пугающее, что даже спуститься обратно на землю сам он не сможет. Однако ситуация всё равно не была безвыходной.

Бонхомме украдкой опустил глаза и взглянул на свои длинные и, несомненно, острые, как нож, ногти. Ими он разорвал не одну глотку. И правящую семью мог бы убить. По крайней мере, Антал хотел в это верить — что при необходимости сумеет защититься и выжить.

Поток тревожных мыслей прервал король, сделав к Бонхомме шаг. Тот в свою очередь тут же отстранился. Это не ускользнуло от внимания Нерона, и правитель поспешил заверить:

— Прошу, поверьте, господин Бонхомме, вы здесь в гостях. Никто не причинит вам вреда. К тому же, я пригласил вас не просто так.

Антал поджал губы и скептически поднял брови, съязвив:

— Как у вас всё легко и просто, господин Дезрозье! По-вашему, у меня нет причин опасаться вас? И, хотите сказать, что оставили бы меня в покое, если бы я дерзнул отказать вам в приглашении? Вы послали за мной гонца-кровопийцу, который гарантированно нашёл бы меня. Уверен, будь я даже мёртв, он притащил бы моё бездыханное тело вам на порог.

Нерон изучающе смотрел на Антала и терпел его наглый тон. Он не впал в ярость, не велел казнить и внимательно выслушал гостя, прекрасно понимая его положение. Потому лишь спокойно ответил:

— Признаюсь, я не мог принять отказ. Потому что нуждаюсь в вас.

— А я считал, что правящая семья ни в чём нужды не знает. — Бонхомме усмехнулся и пожал плечами. — Удивительно! А что бы вы делали, если бы меня всё-таки убили ваши головорезы за те несколько лет, пока на меня шла охота? И, раз уж на то пошло, чем таким я — осквернённый поцелуем Тенебрис — могу помочь пресвятой и безгрешной правящей семье?

Нерон опустил взгляд и едва слышно вздохнул, но оправдываться не собирался. При других обстоятельствах король не стал бы терпеть обвинений в свой адрес и давно наказал бы небезызвестного Бонхомме, но сейчас ситуация требовала иного отношения. Он только сказал:

— Вашего общества потребовала моя дочь.

Брови Антала вновь поползли вверх:

— Это для чего же я понадобился принцессе?

— Нам известно, что вы искусны в изготовлении украшений. Молва о том, какой вы одарённый ювелир, дошла и до нас. И моя дочь пожелала серьги.

С губ Антала сорвался нервный смешок. Король, вероятно, сошёл с ума?

— Вы это серьёзно?

— Более чем, — твёрдо ответил Нерон.

— Во всём Эрхейсе не нашлось лучшей кандидатуры, чем прескверный Антал Бонхомме?

— Она захотела именно вас.

— И почему я должен согласиться?

— Вас ждёт награда.

— Честно, я ожидал, что вы начнёте угрожать.

— Ни в коем случае, господин Бонхомме.

Антал ему, конечно же, не верил, однако его интерес с каждой секундой всё больше разгорался.

— И какая же награда меня ждёт?

— Вы сами вольны решать, чего хотите. Я дам всё, что попросите.

Антал хихикнул, закусив костяшку указательного пальца.

— Аппетиты у меня большие, господин Дезрозье. Я никогда не отличался скромностью, потому мелочиться не стану — буду просить много.

— В деньгах я не ограничен.

Антал, цокнув языком, ответил:

— А деньги-то меня как раз и не интересуют. Мне с некоторых пор известно, что у вас имеется некая диковина.

Нерон напрягся. Незаметно для самого себя он отступил, видимо, уже догадываясь, о чём шла речь. А Бонхомме продолжил:

— Козлёнок.

Король сморщился. Его догадка подтвердилась. Он не спешил давать ответа и принялся размышлять. А Антал, в полной мере осознавая, о чём имел наглость просить самого Нерона Дезрозье, заволновался, хотя этого не показал. Он терпеливо ждал, не собираясь отступать.

Это был не простой козлёнок. Подобных ему во всём Эрхейсе насчитывалось всего трое. Четвёртый по слухам находился во Дворце Дезрозье. И каждый был глубоко и надёжно запрятан — отыскать так просто невозможно. Ценность их заключалась в крови. На вкус она была слаще мёда и любое проклятие, даже самое страшное, способна побороть. Козлята олицетворяли собой четыре завета: не вижу, не слышу, не говорю, не чувствую. И Антал в них очень нуждался.

Нерон мог бы выгнать его сию секунду, мог бы убить по щелчку пальцев. И он солгал бы, если бы сказал, что не думал об этом прямо сейчас, но в противовес этим мыслям король думал ещё и о дочери. Желания её — закон, тем более в такой тяжёлый для королевской семьи период. Что бы принцесса ни задумала, для чего бы ей ни понадобился Антал Бонхомме, так тому и быть, если это поможет ей справиться с… насущными обстоятельствами. Нерон очень сомневался, что причина, по которой Элейн захотела видеть прескверного господина, заключалась именно в серьгах, ведь её шкатулки с малых лет ломились от всяческих украшений. Значит, такую высокую цену король заплатит вовсе не за работу ювелира.

Нерон взглянул на Антала и медленно кивнул:

— Я согласен.

Бонхомме поначалу не поверил своим ушам. Вот так просто? Всего лишь смастерить серьги взамен на самую драгоценную во всём Эрхейсе диковину? Что-то было не так, что-то крылось за всем этим, и Анталу только предстояло выяснить, что именно.

— Что ж, по рукам, — ответил он.

— В таком случае, я познакомлю вас с моей дочерью, после чего дворецкий покажет ваши покои.

Честно говоря, снова видеться с дворецким Анталу очень не хотелось. Он собирался избегать его по возможности, однако возражать не стал и лишь молча кивнул. Нерон жестом пригласил гостя следовать за ним, и Бонхомме, озираясь по сторонам, сдвинулся с места. Во дворце стояла тишина, и громкий стук его металлических каблуков разносился по коридорам, отталкиваясь от стен эхом. Антал размашисто вышагивал, гордо задрав подбородок. В свою очередь король ступал тихо-тихо, абсолютно не издавая никаких звуков. Босые ноги аккуратно касались мраморного пола, и даже одеяния его не шелестели. Единственное, что выдавало присутствие Нерона Дезрозье — аромат, тянущийся вслед за ним манящим шлейфом.

Вдвоём они поднялись на второй этаж по широкой, идеально начищенной лестнице, направившись в крыло, в котором располагались покои. Здесь окна оказались открыты, и солнечный свет беспрепятственно проникал внутрь, освещая коридоры. Дворец уже не казался таким мрачным и враждебным. Антал даже ощутил уют и тепло. От взгляда его не ускользнули ни искусно вышитые тёмно-синие ковры, пестрящие замысловатыми золотистыми узорами, ни множество цветов. Зелени под окнами было много. Она выглядела свежо, и даже дышать тут было как будто бы легче. Второй этаж Дворца Дезрозье разительно отличался от первого: словно то были два совершенно разных мира, каким-то чудом соседствующих друг с другом.

Но внезапно взгляд напоролся-таки на картину, сломавшую, казалось бы, идеальный образ. Вновь сделалось тревожно, по спине побежали мурашки. Антал даже чуть приостановился, внимательнее вглядываясь в странных служанок. Головы их были вывернуты так же, как и у несчастного дворецкого, а лица выражали весь спектр эмоций. Они тихо плакали и постанывали, неуклюже шевыряясь в горшках с цветами. Сидели на коленях, повернувшись к растениям спинами, и старательно перебирали дрожащими пальцами лепестки, убирая засохшие и потемневшие. Они, что удивительно, тоже говорили рифмами. Бонхомме пришлось прислушаться, чтобы разобрать их речь.

— Ох, наш юный господин! Покинул нас в ночь именин! Кровь лилась с него рекой!

Вторая служанка, тут же подхватив, продолжала надрывно причитать, роняя горькие слёзы:

— Не отыскать теперь покой!

— Мы о душе его молились! Скорбели, плачем разразились!

— Но принц не слышал нас, увы! Ведь он лишился головы!

— В гробу лежит совсем один!

— Стынет тело! Спит убитый сын!

Закончив стихи, служанки тут же громко разрыдались. Лица их страшно исказились, мышцы задёргались. Антал бросил взгляд на Нерона — тот был мрачнее тучи. В голубых глазах читалось бессилие. Он тихо произнёс, будто объясняясь:

— Я же сказал, что у нас случилось горе.

Антал ни о чём подобном не слышал. Слухи по всему Эрхейсу обычно разносятся вместе с ветром — так же быстро. Но на сей раз, по всей видимости, никто не был в курсе происходящего во Дворце Дезрозье. Бонхомме, как и другие подданные, несомненно, знал о том, что у Нерона и покойной Нереиды — короля и королевы Эрхейса — было двое наследников: принц Бартоломью и принцесса Элейн. Но то, что с ними могло что-то случиться, Антал и представить не мог. Это казалось чем-то невозможным. Как же подобное могло случиться в стенах обособленного и недосягаемого дворца? Неужто в самом деле принца исхитрились убить? И для чего кому-то понадобилась его смерть? Спрашивать Нерона Антал не стал. Во-первых, это было не его дело. Во-вторых, прескверный господин Бонхомме не был настолько бесчувственным и жестоким, чтобы, будучи совершенно чужим человеком, влезать в душу королю. Хотя сейчас перед ним был вовсе не король, а всего лишь потерявший ребёнка отец. Нерон всем своим видом показывал, что не намерен обсуждать эту тему, потому даже пытаться поднять её не стоило.

Но что случилось с прислугой? Какая сила превратила их… в это? От них исходила знакомая энергетика, которую Антал не спутал бы ни с чем другим. Сомнений не было — все люди здесь, не считая правящей семьи, мертвы. Ходячие трупы. Оно и неудивительно! Вероятно, жить с вывернутой в обратную сторону головой было бы сложно. Однако вопрос о том, почему они ведут себя так, будто участвуют в каком-то ужасающем мюзикле, оставался открытым.

Тем временем Нерон остановился у дверей, постучав. Из покоев донёсся приглушённый женский голос:

— Войдите.

Король толкнул двери, шагнув внутрь. Антал ступал следом. Носа вдруг аккуратно коснулся лёгкий цветочный аромат, пропитавший каждый уголок комнаты. В покоях принцессы было светло и уютно. Бонхомме прищурился, осматриваясь. Окружение ему понравилось. Всё здесь указывало на то, что хозяйка обладала утончённым вкусом. Мебель из тёмного дерева была обшита узорчатой светлой парчой, на кровати, прикрытой балдахином, — шёлковое покрывало и множество подушек, а под ногами лежал пестрящий узорами расписной ковёр.

У окна сидела она. Закинув ногу на ногу и откинувшись, принцесса смотрела в окно. Из него открывался поистине захватывающий вид — морская гладь простиралась до самого горизонта, соединяясь с небесами в одно целое.

Элейн тоже была босая, и Антал про себя отметил то, насколько красивы были её аккуратные ступни. Он позволил себе дерзость и задержал на них взгляд чуть дольше, чем позволяли правила приличия, после чего поднял глаза выше. В ту самую секунду принцесса обернулась, и Антал тут же лишился дара речи. Элейн оказалась невероятной: с плеч спадали длинные чёрные волосы, украшенные золотыми заколками и шпильками, на бледном лице — мягкие и аккуратные черты, а в голубые глаза, унаследованные от отца, было страшно посмотреть. Ведь они так и грозились утопить, затянуть в самую глубину, где невозможно вздохнуть и откуда не выбраться. Прескверный в самом деле перестал дышать — настолько её образ восхитил. Как долго смотрела принцесса на море? Раз оно успело остаться в её взгляде. По спине побежали мурашки, сделалось холодно. Смотрела Элейн прямо, не отводила в смущении взор, как это положено принцессам. При том не было в нём ни капли вызова, не было дерзости и никакой гордыни. Антал прищурился, рассматривая её, но, как ни пытался, проникнуть глубже не смог. Пусть она перед ним во плоти, однако всё равно будто была где-то далеко. В недосягаемости.

Элейн встала, изящно поправив шёлковое платье, и подошла, не сводя взгляда с гостя, а потом произнесла:

— Приветствую вас, господин Бонхомме.

Как бы ни была хороша собой принцесса Элейн, Антал всё же не собирался кланяться и ей.

— Здравствуйте, — только ответил он.

И было в принцессе нечто большее, чем красота. Облик её, несомненно, приковывал взгляд, но также вызывал и страх. Страх? Не может быть. Антал медленно вдохнул, отгоняя эти мысли, как вдруг услышал до боли знакомое хихиканье где-то на задворках сознания.

«Какая прелесть, Антал! Она напоминает тебе кого-то, верно? Ха-ха-ха! Вот так совпадение, да?»

Бонхомме нервно сглотнул. В пересохшем горле запершило. Он старался не слушать назойливый голос, однако заставить его смолкнуть навсегда под силу лишь чудесным козлятам. Принцесса Элейн действительно слишком сильно была похожа на…

«На меня, Антал. Она же просто моя копия! Теперь принцесса не кажется такой уж красивой? Теперь тебе противно на неё смотреть?»

Как же так вышло? Почему Элейн Дезрозье имеет колоссальное сходство с…

— Господин Бонхомме?

Антал тряхнул головой, прогоняя наваждение и слыша напоследок лишь мерзкое хихиканье. Он взглянул на короля:

— Простите?

— Вам нездоровится? Вы побледнели.

Антал прочистил горло и невозмутимо ответил:

— Мне бы чаю, если позволите.

Руки его тряслись, незаметно перебирая складки рубахи, а на лбу выступила испарина.

— И, прошу, дайте мне немного отдохнуть. Я бы хотел отправиться в свои покои. А к серьгам приступлю утром.

— Конечно, — ответила Элейн. — Как вам будет угодно.

— Что ж, в таком случае… — Нерон выглянул из покоев дочери и вдруг гаркнул так, что Антал вздрогнул: — Дарио! Живо сюда!

В ту же секунду откуда-то примчался дворецкий, едва не споткнувшись о собственную ногу. По обыкновению своему он широко улыбался. Или же скалился?

— Мой король, вам повинуюсь! На ваш лик, меж тем, любуюсь!

Нерон сморщился и отмахнулся от лестной рифмы, как от надоедливой мухи, после чего приказал:

— Сопроводи гостя в его покои. Сейчас же.

Дворецкий криво поклонился, почти завалившись набок, а потом пригласил Антала следовать за ним. Бонхомме оставаться с ним наедине очень не хотелось, и всё же он пошёл, тяжело вздохнув и поджав губы. Элейн вслед произнесла:

— До завтра, господин Бонхомме.

Он медленно кивнул в ответ, провожаемый взглядами короля и принцессы. Внутри тем временем засела тревога. И что он тут забыл? На самом деле Антал знал ответ на этот вопрос. Он понимал, что Дворец Дезрозье — святыня королевства Эрхейс, и в стенах его не осквернённых молились божеству, у которого Бонхомме и сам искал защиты с некоторых пор. Антал наивно полагал, что здесь безопасно именно из-за этого, невзирая на отчаянное желание правящей семьи заполучить его голову. Ему казалось, что здесь гнетущее прошлое и ужасающее настоящее до него не дотянутся. Но что же получается? Даже тут нет спасения. И, по всей видимости, никакая вера, даже самая сильная и искренняя, не помогут.

Антал бросил взгляд в окно, уставившись на морской пейзаж. Дворец находился на необычайной высоте и крышей своей, казалось, почти касался облаков. Однако Тенебрис добралась и сюда, нашла его здесь, игнорируя святость стен Дворца Дезрозье.

Быть может, это из-за неё вся прислуга мертва? Она сотворила это с ними? Выкрутила головы, но не позволила лечь в могилу, заставив существовать и, превозмогая боль, продолжать прислуживать своим господам. Мертвечиной здесь пахло отовсюду, и запах этот удушающий всегда преданно сопровождал её.

«Мой дорогой Антал, не стоит винить меня во всех грехах. Могу поклясться, моей вины в происходящем во Дворце Дезрозье нет.»

Бонхомме тихо пробубнил в ответ незримой собеседнице:

— Замолчи.

Дворецкий молча глянул на него, но вопросов задавать не стал, продолжая вести по коридору.

«Прикуси язык, гадёныш. Не смей затыкать мне рот.»

Тон Тенебрис заметно переменился. Она угрожающе шипела, точно змея, однако всё-таки не стала больше докучать и смолкла.

— Дрянь, — скривившись, процедил сквозь зубы Антал.

Ответа не последовало — богиня действительно оставила его. Жаль, что только на время. Скоро снова объявится, когда соскучится. Тем временем Дарио вновь бросил на гостя вопросительный взгляд и прислушался: что там бормочет этот прескверный? Антал же уставился на него в ответ, широко улыбнувшись и вдруг ласково залепетав:

— А чего это мы подслушиваем?

Дворецкий вздрогнул, взгляд его заметался. И, вопреки правилам приличия, не нашёлся с ответом, просто промолчав. Он ускорился, доведя наконец гостя до покоев, после чего удалился. Бонхомме закрыл двери на щеколду — слабая, но хоть какая-то защита от незваных ночных гостей. Мало ли, кому из здешних обитателей взбредёт в голову войти к нему. В конце концов, ни о каком доверии к правящей семье не шло и речи, потому Антал чувствовал себя спокойнее взаперти. Он прислушался. Стояла тишина. Ни шагов, ни хриплого дыхания, пахнущего смертью, за дверьми не было. Только тогда прескверный выдохнул, решившись наконец расслабиться.

Покои ему выделили поистине королевские. Неужели и впрямь считают желанным гостем? Не поскупились на гостеприимство, пообещали щедрую награду… Но ощущение, что крылся за всем этим какой-то умысел, не отпускало. Происходящее с каждой секундой казалось всё страннее. Антал прошёл к большой кровати и устало опустился на мягкую перину. На прикроватной тумбе уже стоял поднос с чаем. Бонхомме взял чашку и, поднеся её к носу, принюхался — пахло травами. Вроде как даже не отравой, что удивительно. Он попробовал напиток кончиком языка и понял, что вкус у него был совершенно обычный, без горечи. В самом деле простой чай? Немыслимо. Уж если прямо на пороге не удавили, то точно попытались бы отравить! Но пока правящая семья бездействовала.

За окном смеркалось, однако прескверный, опустив голову на подушку, всё никак не мог сомкнуть глаз. Он размышлял, уставившись в потолок. Зачем нужно было тащить его сюда? Король мог сделать заказ, подослав жуткого гонца, но всё же пригласил ювелира для личной встречи. Для убийства? Тогда уже убили бы. Ещё покоя не давала прислуга. Короля устраивает, что ему служат мертвецы? По Дворцу Дезрозье — святыне королевства Эрхейс — гуляют восставшие трупы! Проклятые! Это кощунство. Мёртвые должны быть погребены по всем правилам, а души их — отпущены. И кто же, интересно, проклял этих несчастных? Да ещё и настолько бесчеловечно: заставить людей после смерти встать и продолжать служить.

А был ли вообще похоронен убитый принц? Или он тоже бродит по коридорам, мучаясь от боли и завывая? Траур здесь несут неправильно, это очевидно. Ни благовоний, ни песнопений… И отношение правящей семьи к утрате Антал не понимал. Погиб наследник, брат принцессы, а она вдруг захотела новые серёжки? Вот так непочтение к почившему!

Стало душно. Бонхомме, откинув одеяло, лениво встал и тихо проследовал к окну, чтобы пустить в покои ночную свежесть. По полу неслышно крался лунный свет, бесцеремонно проникший внутрь. Минуя стекло, бледный луч коснулся лица Антала, придав виду его уставшему мрачности. Выглянув наружу, он вдруг заметил Альву. Гонец, облачённый в белое, сильно выделялся. Стоял он у подножия дворца, запрокинув голову назад и совершенно не двигаясь. Взгляд его был устремлён ввысь, на луну. Складывалось ощущение, будто между ними происходил немой диалог. Альва… внемлил ей. Купался в её внимании. Луна же, больше похожая на осколок стекла, смотрела в ответ — так же неподвижно и молча. Подобное явление Анталу уже доводилось видеть раньше, но вспоминать те времена сейчас ему совершенно не хотелось. Он сморщился, прищурился, после чего, поёжившись от холодного ветра, вернулся в кровать. Прескверный поворочался с боку на бок ещё пару часов, после чего всё-таки смог провалиться в сон без сновидений. Ночь прошла спокойно и тихо.

Глава 2. О ком плачет принцесса

Утро оказалось тихим и холодным. Стояла осень, и в покоях было зябко. Распахнув глаза, Антал вспомнил, что перед сном открыл нараспашку окно, а теперь кутался в одеяло, дрожа. Он как-то не подумал, что в парящий над морем дворец может так остервенело вторгаться ветер. На этой высоте он буйствовал и стремился проникнуть внутрь через всевозможные щели. По полу тоже гулял сквозняк, и босые ноги, лишь коснувшись паркета, тут же обожгло. Антал поморщился и поёжился, однако оставаться в покоях дольше положенного был не намерен. От него требовалось выполнить свою работу, получить награду и вернуться восвояси.

Происходящее всё ещё казалось сном, но, оглядевшись, Бонхомме понял, что это не так и он в самом деле являлся гостем Дворца Дезрозье. Потянувшись, прескверный встал и принялся приводить себя в порядок. Всё-таки не каждый день доводится просыпаться во владениях правящей семьи, и выглядеть сейчас было необходимо достойно. В конце концов Антал ничуть не хуже них, он не какой-то там оборванец, которого случайно подобрали и пригрели. Поэтому…

«Нет, ты хуже. Уж самому себе-то не ври, любовь моя. Тебе известно, кем ты являешься и где твоё место. Правящая семья, благословлённая самим пресвятым Сальваторе, тебе не ровня. Где ты и где они? Открой глаза пошире и прекрати надеяться, будто когда-то сможешь считать себя достойным их.»

Тенебрис посмеялась и продолжила:

«Они-то точно никогда не будут считать тебя достойным. В отличие от меня. Я как никто другой ведаю, насколько грязная твоя душа и кровь. И вовек тебе от этой грязи не отмыться. Даже после смерти. Так что сколько кудри ни причёсывай, сколько тунику не разглаживай, всё равно быть тебе кошмарным прескверным. Однако я тебя принимаю таким. Я. И никто больше. Я люблю тебя, Антал. Надеюсь, ты будешь об этом помнить, когда семейство Дезрозье в очередной раз размажет тебя по стенке, растопчет и всю душу вытряхнет.»

Антал продолжал смотреть на своё отражение, причёсываясь. Губы его были крепко стиснуты и даже побелели, а в серых глазах застыла печаль. Спорить с Тенебрис бесполезно. Это не имело смысла, потому что она права. Однако окончательно признать всё вышесказанное Бонхомме никак не мог. Не хотел. В глубине души он, несомненно, верил богине и не смел отвергать злую правду, но только лишь в глубине. На поверхности же Антал Бонхомме был невероятно уверенным в себе молодым человеком. Самовлюблённым, эгоистичным и надменным. Высокомерие позволяло защитить себя и помогало хоть иногда забывать о том, кого в нём видели окружающие. Кого прескверный видел в собственном отражении.

Локоны отказывались подчиняться, и Антал, глухо зарычав, швырнул гребень куда подальше, после чего отвернулся от зеркала, оставив всё как есть. В этот момент в двери постучали.

— На завтрак, господин, уже пора! Вы, несомненно, очень голодны с утра! Я отведу вас прямиком к столу! Хотите кашу или чай? Я выбрать помогу!

Дарио стоял под дверью и хрипел. Слова из сдавленной глотки вырывались с трудом, надрывно, хотя и мелодично. Антал не видел его лица, но точно знал: тот улыбался во все зубы, дёргая губами и бровями. Посмертные муки дворецкого были очень ощутимы, и не только его. Ото всех обитателей дворца, кроме правящей семьи, нестерпимо несло могильным смрадом и веяло холодом. Энергетика эта застыла в воздухе и давила, стискивала в своих объятиях.

Антал мог бы упокоить их. В конце концов, лучше него никто другой с этим не справился бы. Однако ни Нерон Дезрозье, ни сами мёртвые пока не просили о помощи. Потому вмешиваться просто так прескверный не собирался. Всё-таки король вызвал его в качестве ювелира, а не отпевающего. Хотя Бонхомме соврал бы, если бы сказал, что ему абсолютно безразлична судьба несчастных усопших, души и тела которых не нашли покоя. Он искренне сочувствовал им, потому что понимал, насколько ужасна смерть. Особенно извращённая. А в данном случае таковой она и являлась. Мёртвые тела должны лежать в земле, а души — отпущены. Иначе это кощунство и садизм.

— Вас терпеливо ожидаю! Стою за дверью, не мешаю!

Антал вздохнул и направился-таки к дверям. Покинув покои, он неискренне улыбнулся и сказал:

— И вам доброе утро, Дарио. Что ж, ведите на завтрак.

Дворецкий поковылял вперёд, а Антал зашагал следом. Они оказались на первом этаже, где свет тут же сменился мраком. Шторы всё ещё были задвинуты, не позволяя солнцу проникнуть внутрь и даровать хоть каплю тепла. Горели свечи. Огоньки их подрагивали от бесцеремонно вторгшихся сквозняков. Обстановка не изменилась. Разве что те самые две служанки, что вчера приводили в порядок цветы, теперь остервенело натирали здесь полы, заставляя тёмный мрамор блестеть и скрипеть от чистоты. Юные, но уже мёртвые девушки — одна темноволосая, а вторая белокурая — стонали и тихо выли. Каждое движение давалось им с трудом. Иссиня-бледные лица пугающе исказились: рот широко распахнут, как и мутные глаза. Антал отвёл от них взгляд, не понимая, за какие заслуги они вынуждены так страдать. Даже умереть не позволили достойно.

Дарио тем временем распахнул большие двери, учтиво пропуская гостя вперёд. Трапезный зал встретил приятным ароматом еды и теплом, исходящим от камина. За большим столом уже сидели король и принцесса, тихо беседуя о чём-то. Перед ними стояли тарелки с нетронутым завтраком — очевидно, они ожидали Антала и не начинали без него.

— Доброе утро, господин Бонхомме, — поприветствовал Нерон. — Присаживайтесь за стол.

— Прошу, садитесь рядом со мной, — вдруг сказала принцесса.

То был вовсе не приказ, а простая просьба. Элейн слабо улыбнулась, указывая на соседствующий с ней стул. Антал не стал отказывать и, цокая металлическими каблуками, прошёл к своему месту — рядом с принцессой.

— Не сочтите за грубость, господин Бонхомме, но я не был уверен, питаетесь ли вы человеческой пищей, потому не знал, что велеть подать вам на завтрак.

Нерон выглядел уставшим, но, кажется, искренне старался угодить гостю. Антал же снисходительно улыбнулся и, закинув ногу на ногу, ответил:

— Благодарю сердечно, господин Дезрозье, за заботу. Но хотел бы напомнить: я тоже человек, и человеческая пища мне не претит. Наслаждаться разнообразием вкусов и мне присуще. К примеру, я люблю напитки.

— Я располагаю целой коллекцией достойных вин. Вы могли бы составить мне компанию как-нибудь вечером и испробовать их.

Антал ухмыльнулся, подставив руки под подбородок:

— Спасибо за приглашение, но, надеюсь, я не обременю правящую семью своим присутствием и не стану злоупотреблять гостеприимством. Надолго здесь я не задержусь.

Было не совсем понятно, иронизировал прескверный или говорил серьёзно. Нерон лишь кивнул в ответ, ничего больше не сказав. Только сейчас Антал совершенно случайно заметил, что глаза короля и принцессы были красными и мокрыми. В отблеске пламени, танцующем в камине, замершие на нижних веках слёзы сверкали, точно маленькие драгоценные камни. Однако на лицах их сохранялись улыбки. Несомненно, натянутые. Отец и дочь держались стойко, изображая непоколебимость и спокойствие. А на деле скорбели, переживая утрату. Любопытство Антала тем временем нарастало. Что же случилось с принцем? Быть может, поспрашивать прислугу? Если те, конечно, будут готовы говорить. На самом деле Антал в силах их заставить, но не был уверен, нужно ли ему это.

К этому моменту Дарио принёс тарелку с завтраком. В животе заурчало от одного взгляда на восхитительного вида омлет. Но доверия к правящей семье у Антала всё ещё, конечно же, не было. И он вновь усомнился в своём намерении позавтракать едой, что подавали во дворце. Хотя чай, что принесли ему по прибытию, оказался в самом деле вкусным. И даже не отравленным!

Нерон уловил сомнения гостя и тут же сказал:

— Прошу, не волнуйтесь. Кушайте. Еда свежая. С вами ничего не случится, попробуй вы кусочек. Разве что блюдо не придётся вам по вкусу.

Ледяная рука Элейн вдруг осторожно опустилась на руку Антала, лежащую на столе. Тот вздрогнул, не ожидая прикосновения, и отпрянул, удивлённо взглянув на принцессу. Та поспешила оправдаться:

— Прошу прощения! Я лишь хотела привлечь ваше внимание, не напугать.

К нему не прикасались просто так, без особой надобности. Для людей прескверные — всё равно что грязные и больные оборванцы. Трогать их обычно брезговали. Потому сердце Антала сейчас стучало быстро и громко. Он не привык к подобным жестам. Даже родная мать не одаривала желанной лаской, а тут сама принцесса! Бонхомме постарался вернуть себе непринуждённый вид и, улыбнувшись, ответил:

— Вам это удалось, госпожа.

Он осторожно опустил взгляд. Её рука всё ещё лежала на его, обжигая холодом.

— Хотела спросить, согласны ли вы сразу после завтрака обсудить со мной будущие серьги?

— Конечно.

— В таком случае сразу направимся в мои покои.

Взгляд Нерона метался между принцессой и гостем, а потом в конечном итоге остановился на их руках. Король ничего не сказал и даже не изменился в лице. Хотя Антал на его месте, вероятно, не позволил бы дочери так себя вести. Не из вопросов скромности, а потому, что приближаться к прескверному — опасно. Рука Элейн отпустила-таки руку Бонхомме, но тот ещё какое-то время следил за ней и винил себя за такую странную реакцию. Не совсем же он дикий, чтобы на девичье прикосновение реагировать, как на ожог! Да только вот рядом с ним сидела не простая девица, а сама принцесса. Это было… волнительно.

Элейн вдруг предложила:

— Господин, я могу попробовать ваше блюдо.

Антал не стал отказываться и ответил:

— Прошу, попробуйте.

Элейн смело отрезала маленький кусочек омлета из тарелки гостя и положила себе в рот, тщательно прожевав, а потом и проглотив. Принцесса не побледнела, не изменилась в лице и не потеряла сознание. Да и не стала бы она пробовать, будь на деле еда отравлена. Выходит, сомнения оказались напрасны. Голод взял верх. Прескверный приступил-таки к завтраку, периодически поглядывая по сторонам. Омлет оказался самым обыкновенным. Вкусным. И не отравленным.

Закончив трапезу, Нерон вышел из-за стола. Следом встала Элейн, приглашая Антала пойти вместе с ней. Задерживаться они не стали и направились прямиком в покои принцессы. Прескверный лишь напоследок бросил взгляд на короля. Тот неотрывно смотрел в ответ и молчал. Что-то таилось в его взгляде. Понять его никак не получалось. Нерон был закрыт и загадочен. Перед ним будто стояла непробиваемая стена. Пробраться за неё и разглядеть что-то было бы настоящим подвигом. Но нужно ли это Анталу? Или же ни к чему лезть в дебри сокрытой от чужих глаз души? В ней ведь можно и утонуть.

***

В комнате принцессы вкусно пахло. Не было и намёка на мёртвую энергетику. Даже цветы в расписных вазах выглядели свежо. На лепестках их поблескивали капельки воды. Очевидно, их каждый день меняли. По всей видимости, от них и исходил приятный аромат.

Сквозь распахнутое окно проникал приятный ветерок. И солнце мягко освещало покои, будто стараясь напитать теплом каждый уголок. Лучи его преспокойно лежали на ковре. От атмосферы этой умиротворённой Анталу тут же сделалось хорошо. Не то чтобы в окружении мертвецов он чувствовал себя неуютно. Просто, как и многие простые люди, любил тепло и свет. Прескверный частенько дремал на какой-нибудь лесной поляне, купаясь во внимании светила.

Элейн закрыла двери и предложила Анталу присесть в кресло, и сама устроилась напротив, спросив:

— Ничего, если я подберу ноги?

Антал вновь бросил короткий взгляд на её босые лодыжки и тонкие щиколотки, ответив:

— Как вам будет угодно.

И принцесса тут же уселась, как ей удобно — подобрав под себя ноги. Наверное, этикет не позволял ей в присутствии гостя разваливаться в кресле, но всё же она это сделала. И Анталу это, честно говоря, понравилось. Так он и сам чувствовал себя комфортнее.

Элейн потянулась к стоящей рядом тумбе, выудив из ящика мундштук и спички. А потом закурила. Сидели они прямо у окна, потому дым тут же потянуло наружу. Губы её пухлые изящно обхватывали прикус, с удовольствием вытягивая из скрученного в бумагу табака желанный вкус горечи. Горло её приятно обжигало. Даже курила она красиво. Тонкие пальцы держали мундштук так, как художник держит кисть, собираясь писать очередной шедевр.

Антал закинул ногу на ногу, не заметив, как задержал взгляд на принцессе. Непозволительно долго он рассматривал её, забыв о приличиях. Быть может, виной тому было её прикосновение за завтраком. Столь смелый жест, несомненно, заинтриговал. Большинство аристократов чуть ли ни в лицо Анталу плевали, только завидев его, а тут сама принцесса почему-то благосклонна к нему. Не отводит взгляд, полный презрения, не морщится. Почему же?

Элейн вдруг протянула мундштук с папиросой ему:

— Хотите?

Это уже ни в какие рамки! Ему ведь придётся касаться мундштук губами! И ей совсем не противно?

— Хочу, — ответил Бонхомме.

И взял мундштук, закурив. А потом с усмешкой поинтересовался:

— И что же, король поощряет столь вредную привычки дочери?

— А папа не знает. Ему противен дым.

— А если он прямо сейчас войдёт сюда и увидит?

Элейн чуть подалась вперёд, понизила голос и абсолютно серьёзным тоном ответила:

— Так я скажу, что это вы. Вы меня дурному учите.

Антал тихо посмеялся. Элейн вдруг удивилась. Мало кто понимал её шутки, ведь говорились они обычно ровным тоном и с непроницаемым лицом. Сколько раз служанки принимали её иронию за чистую монету, когда ещё были живы. А иронизировать принцесса очень любила. Мама ругала за это, а папа ласково вторил, грозя пальцем: «не хулигань, Элейн». Только вот и хулиганить она тоже любила. Братец её, однако, был совсем другим. Говорят, в паре близнецов есть хороший, а есть плохой. Элейн как раз и являлась плохим. Думать о Бартоломью было больно, потому она постаралась немедленно отогнать эти мысли. Не хватало ещё сейчас расплакаться.

— Так какие серьги вам бы хотелось?

Антал вернул ей мундштук, проследив за тем, как Элейн продолжила курить, как ни в чём не бывало.

— Серьги? Не нужны мне никакие серьги, господин Бонхомме.

— В таком случае, для чего я здесь?

Она докурила и убрала мундштук обратно в ящик, после чего замолкла на какое-то время. Настроение её заметно изменилось, голубые глаза наполнились грустью. Пребывая в задумчивости, Элейн уставилась в окно. Она будто не решалась заговорить о чём-то и набиралась смелости. Либо вообще сомневалась, стоило ли. Антал в свою очередь терпеливо ждал, окончательно утратив ясность происходящего.

— Вы нужны мне, но не как ювелир, — произнесла-таки принцесса. — Я нуждаюсь в иных ваших… талантах.

Он прекрасно понимал, о каких талантах идёт речь. О тех самых, при помощи которых прескверные усмиряют поражённых проклятием восставших мертвецов, о тех, что позволяли снять или наложить самые страшные проклятия. О подобном ещё совсем недавно его просил мерзкий Лабарр.

Дорогостоящие заказы сами шли к Анталу с завидной частотой. Оно и понятно, ведь других таких же прескверных во всём Эрхейсе больше не сыскать. Остался только господин Бонхомме.

Глава 3. Легенда о Тенебрис

Легенда гласит, будто когда-то Эрхейс являл собой бескрайний сад одной богини. Была она одинока, не знала любви и существовала в густой, непроглядной тьме. Из неё же и состояла. Имя ей было Маеджа. И власть она имела огромную: волею Вселенной насылала на целые миры, чей век подошёл к концу, хаос. Уничтожала во имя перерождения. Не одна цивилизация пала от её руки, и продолжалось бы это вечность, если бы не встретила однажды богиня солнце — её полную противоположность. Было оно столь же притягательно для неё, сколько и губительно. И даже прикоснуться богиня к светилу не могла, как бы ни хотела. Маеджа влюбилась в его свет и тепло, которых не знала никогда раньше. И поняла, что жить отныне без солнца не сможет.

Говорят, Маеджа, не сумев его заполучить, умерла, но перед этим сделала то, чего не умела. Богиня, насылающая на миры хаос и погибель, сотворила жизнь. Впервые за целую свою вечность. И в последний раз. Отдав сердце своему созданию, Маеджа уснула. Кровь её пропитала землю, а плоть титаническая со временем распалась, став частью пустынного и тихого мира.

И осталось бы это бесконечной Вселенной незамеченным, однако пролитая божественная кровь, как известно, порождала проклятие. И сад Маеджи, оставленный хозяйкой, отныне таил в себе нечто ужасное. Из недр его тянуло чудовищным смрадом. Окутывал он всё вокруг и грозился выйти за пределы мира, чтобы отравлять собой соседствующие миры. А после миров — дальше, в утробу Вселенной.

Однако снизошёл на земли покинутого сада Сальваторе — божество, рождённое из света далёких звёзд и унаследовавшее их могущество. Он ступил на земли увядающего мира и пропитал фундамент его проклятый своей вездесущей энергией. А она даровала совсем ещё молодому миру жизнь. Бескрайние просторы, когда-то совершенно пустые и тихие, поросли травой и деревьями. Из ветвей их Сальваторе сотворил скелет, а на скелет нарастил плоть. Жизнь взяла начало от другой жизни. И так родился человек.

***

Но столь сильное проклятие никуда не делось. И в скором времени оно обрело форму человека. Женщины, которую нарекли Тенебрис. Однако, невзирая на своё происхождение, она, пусть и владела проклятием, всё же не поддавалась его влиянию. Богиня никому не вредила. Она была молчаливой и умиротворённой. Много наблюдала за смертными и за Сальваторе. Она училась жить, училась чувствовать и часто пребывала в одиночестве.

Многим доводилось видеть её гуляющую по Багровым Берегам. Ветер трепал чёрные волосы, а холодные волны омывали босые ноги. Никто не осмеливался и представить, что творилось в её голове. А в чёрные, как смоль, глаза боялись просто заглянуть. А те, кто всё-таки осмеливался, видели во взгляде богини нечто такое, от чего кровь стыла в жилах. Некоторые даже лишались рассудка. Тенебрис побаивались, не представляя, что от неё ждать. И сам Сальваторе не спускал с неё глаз.

Всё то проклятие, что покоилось в землях Эрхейса, воплотилось в хрупкой на вид женщине. И бессмертный владыка не доверял ей. Он пристально следил, ощущая в естестве её немыслимую мощь. И, пусть Тенебрис и не была враждебна, всё же с ней следовало быть осторожнее.

Он пригласил её в свой божественный пантеон — каменное святилище, недосягаемое для многих смертных. Священные стены этого храма, парящего над морем, хранили покой бессмертного владыки и не допускали к нему недостойных. Попасть туда честь имели лишь чистые душой люди, посвятившие свои жизни вере. Именно они вели записи о том, что происходило в храме, и как протекал быт власть имущего. Благодаря священнослужителям, в истории и сохранились знания о прошлом. Туда и явилась Тенебрис, ответив на приглашение согласием.

Многие были против её появления в священных стенах. Священнослужители, что часто там появлялись, изо дня в день отговаривали Сальваторе от этой затеи. Пусть Тенебрис по-прежнему никому не причиняла вреда, всё же вела себя странно и отталкивающе. Словно призрак она бродила по храму, не издавая ни звука. Часто тайком подглядывала или вовсе не сводила жуткого взгляда со священников. Она молчала. Много молчала. И одним присутствием своим вызывала мурашки. И в глазах её неизменно чёрных таилось нечто непостижимое. Пугающее.

Сальваторе не знал, что с ней делать. Да и не было на то причины. Тенебрис вобрала в себя господствующее на этих землях проклятие по щелчку пальцев, подчинила его себе и умело контролировала. Что, если её убить? Вырвется ли проклятие снова? Вновь отравит Эрхейс? И приведёт это к неминуемому хаосу. Хватит ли у него сил справиться с ним? Сальваторе не мог рисковать столькими жизнями. Не мог позволить, чтобы скверна, распространившись, уничтожила этот и без того хрупкий мир. Потому он не трогал Тенебрис и соседствовал с ней. Считал равной и пытался убедить людей оказывать ей должное уважение. Всё-таки она являлась богиней, усыпившей проклятие. Пусть и была на редкость жуткой.

***

Всё чаще Тенебрис видели на Багровых Берегах. Она покидала божественный пантеон и медленно бродила по песку, вглядываясь вдаль. Порой заходила в беспокойные воды и стояла неподвижно по несколько часов. Волны ударялись о её неистовый силуэт, а потом тут же проходили мимо, словно тоже боясь.

Богиня собирала ракушки и камушки, внимательно рассматривая их. Так же поступала и с цветами, веточками, травинками… Столь незаметные вещицы вызывали искренний интерес. Некоторые она приносила в свои покои, аккуратно раскладывая по полочкам. Часто таскала мелкие диковинки в карманах и даже вплетала в волосы. Это увлечение казалось безобидным и даже трогательным. Но однажды Сальваторе увидел, как Тенебрис к ним прислушивается. И если в ракушках можно услышать шум волн, то что можно услышать в камнях и цветах? Тенебрис же, словно умалишённая, часами слушала неодушевлённые вещи, которые точно не могли ей о чём-то рассказывать. А потом она начала им отвечать.

Как оказалось, остаточные частицы проклятия, которые Тенебрис не впитала в себя, были разбросаны по миру. Они прятались в неприметных местах, скрывались внутри, казалось бы, абсолютно невинных вещей. И звали её. Богиня изо дня в день прислушивалась в приглушённый шёпот тысячи голосов. И, не обрати она на них внимание, частицы так и сгинули бы рано или поздно, окончательно ослабев. Но Тенебрис не дала этому случиться. Из каждого камушка, каждой ракушки и цветка она собрала малюсенькие фрагменты проклятия, сформировав из них дитя.

Мальчик. Имя ему дали Воган. Он родился со страшным уродством: был лишён глаза и имел асимметричное лицо. Одна половина была ниже другой. Казалось, детское личико состояло из воска и таяло, словно свеча, криво стекая вниз. Народ задавался вопросом: как вообще на свет мог появиться настолько кошмарный ребёнок? Но не врождённая безобразность была причиной сплетен. Несомненно, Воган родился проклятым. Душа его уже при появлении на свет оказалась осквернённой. Однако проклятие не убивало его, как и Тенебрис. Оно являлось его полноправной и неотъемлемой частью.

Однако росло обезображенное дитя невероятно смышлёным. Он быстро научился говорить и ходить, а к четырём годам уже умел читать и писать. Но энергетика мальчика всё равно отталкивала окружающих. Поговаривали, будто рядом с ним увядали цветы, падали замертво птицы и заболевали люди. Поначалу его просто остерегались и сторонились, как и его мать. А в один день начали по-настоящему бояться. Воган проклял своего учителя, и у него тотчас же пошла горлом кровь. Несчастный умер мгновенно, стоило только мальчику произнести ядовитые слова. Тогда-то люди и ополчились на него. Впервые за несколько столетий перед судом самого Пресвятого Сальваторе предстал ребёнок. Священнослужители в один голос твердили, что малыша необходимо убить. Высшая мера наказания, к которой никогда не приговаривали детей. И было это невероятно жестоко, однако сам Сальваторе понимал: иного пути нет. Он не сомневался, что скверна в Вогане будет расти вместе с ним самим, и в один момент маленький мальчик превратится в самое настоящее бедствие. В неконтролируемое чудовище. К тому же он совершенно не умел контролировать свою силу в отличие от Тенебрис, которая раньше никогда не причиняла людям вред. И последнее слово было за божеством.

Сальваторе приказал отобрать у Тенебрис Вогана и, забыв о милости, казнить. Ведомые страхом, люди не ведали, что творили. И приговор оспаривать никто не стал. Кроме Тенебрис. Она, крича и рыдая, умоляла Сальваторе остановиться, одуматься, но тот не стал её слушать. Несчастная мать была вынуждена смотреть на то, как её дитя судили и казнили. Вогана сожгли, чтобы от тела его проклятого ничего не осталось, но душу упокоить не смогли, как ни пытались. И отмаливали, и отпевали, но проклятое дитя оказалось сильнее. Тенебрис, впавшая в ярость, пошла против целого народа и против самого Сальваторе, устроив страшное кровопролитие. Душу Вогана бессмертный владыка надёжно спрятал. Так, что богиня не смогла его отыскать. Она лишь слышала его плач. Он звал её. Но, сколько бы ни шла на зов Тенебрис, всё равно ребёнка своего не находила. А после она впала в безумие и использовала-таки свою силу во вред. Она прокляла Эрхейс, прокляла Сальваторе и всех ныне живущих, обещая однажды вернуть сына к жизни. А после ушла. Ускользнула так же внезапно, как появилась. И о том, где она скрывается, не ведал никто. Отныне Тенебрис знали как богиню — кошмарную, мстительную и злобную. А проклятие тем временем набирало силу.

***

Немногим позже появились прескверные. Их богиня выбирала случайно. Ещё в младенчестве Тенебрис даровала избранному дитя свой поцелуй, а вместе с ним и проклятие. Ребёнок умирал и возвращался к жизни, лишаясь возможности плакать. Поговаривают, будто ей попросту невыносим детский плач, потому и избранные ею дети утрачивали возможность лить слёзы. Ребёнок, получивший поцелуй богини, рос настоящим чудовищем и являлся посланником Тенебрис. При помощи них бессмертная желала вернуть Вогана к жизни. В каждом из них есть частичка Тенебрис, которая дарует и её силу. Поэтому прескверные способны властвовать над проклятием. Они не имели своей воли и слепо следовали приказам богини. Убивали и разоряли. Обладали невероятным могуществом. И всё ради того, чтобы по велению богини отыскать, где покоится Воган, и поднять его из могилы.

Тогда же появились у Сальваторе избранные последователи. Венценосные семьи, которым он даровал частицу своей души. Пользовались они особым уважением и имели власть. И сила их наследовалась поколениями. В особом почёте была семья Дезрозье. Сила Сальваторе позволяла манипулировать душами, очищать их и защищать от влияние проклятия. Так и началось противостояние прескверных и благословлённых.

А потом Сальваторе бесследно исчез, и поныне никому неизвестно, что с ним произошло.

Глава 4. Услуга

— И какие же услуги я должен оказать принцессе? Очистить ваш дворец? Здесь, кстати говоря, как-то слишком много проклятых. Если вы, конечно, заметили.

Элейн вздохнула:

— Нет, дело не в нашей прислуге.

— Интересно, с чем таким не смогла справиться сама правящая семья, раз решила обратиться к прескверному?

— Обращаюсь к вам только я. Отец ничего об этом не знает. И я понимаю, насколько странно всё происходящее здесь выглядит, но, обещаю, что расскажу обо этом позже.

— Если дело не в прислуге, тогда с чем ещё я могу помочь?

Элейн стиснула зубы. Лицо её изменилось, сделалось опечаленным. В глазах вновь заблестели слёзы. Она кусала губы, не в силах вымолвить то, о чём так хотела сказать. Антал ждал, молча глядя на принцессу. И та, спустя пару мгновений, всё же заговорила, с усилием проглотив жёсткий и колючий комок, что застрял в горле:

— На нашу семью будто бы обрушилось проклятие. Мой брат… Бартоломью убили. Но мы не успели его похоронить, как положено, и он сбежал.

— То есть как это сбежал? Отсюда? Из дворца, парящего над морем?

— Выходит, что так. И теперь тело его с заточённой внутри разгневанной душой скитается где-то внизу, по землям Эрхейса. Представить не могу, сколько бед он успел учинить за это время.

Антал прищурился и спросил:

— И сколько же времени вы откладывали его похороны, госпожа?

Элейн утёрла слёзы, ответив:

— Достаточно. Но дело в том, что нам не было известно о его смерти. Бартоломью часто пропадал и раньше. Он множество раз уходил из дворца и спускался вниз. И в этот раз он ушёл. Мы считали, что скоро он вернётся, как возвращался всегда. А потом застали его за убийством прислуги. Мой брат уже был мёртв. Он изменился и напал на служанок и дворецкого. После чего убежал.

— Как его убили?

— Ему свернули шею. И прокляли. Проклятие заставило его восстать, и душа не смогла упокоиться. — Элейн осеклась, подавляя очередной приступ плача. — Выглядел он ужасно. Я… мне никогда не забыть этого.

Антал молча слушал, не перебивая, и размышлял о том, кто мог дерзнуть покуситься на жизнь наследника трона. Да ещё и таким гадким, низменным способом — посмертным проклятием одарили! Оно относилось к категории самых жестоких и мерзких наказаний. В момент, когда человек пребывает в смертельной агонии, накладывается посмертное проклятие. И тогда душа не может упокоиться, а мертвец восстаёт, теряя прежнего себя. Теряя рассудок и многие воспоминания.

— Прошу… — взмолилась Элейн, с надеждой взглянув на Антала. — Помогите мне отыскать его и упокоить. Это всё, чего я хочу.

Антал боялся представить, что чувствовала принцесса, однако так просто соглашаться был не намерен. Всё-таки правящая семья однажды сотворила с ним такое, о чём он страшился вспоминать по сей день. Потому идти ей навстречу и помогать после содеянного прескверному не было никакого удовольствия.

— Понимаете ли вы, о чём просите меня? Мало того, что я должен отыскать вашего брата, так ещё и усмирить его. Это отнюдь непростая работа. И даже обещанного вашим отцом вознаграждения для достойной оплаты слишком мало. Одно дело — смастерить серьги. А другое — выследить лишившегося разума усопшего.

Антал врал. Не было ничего ценнее чудесного козлёнка, но он продолжал набивать цену. Будь на месте Элейн кто-то другой, он, несомненно, уже дал бы согласие, пусть и назначил бы немалую оплату, ведь работа предстояла и впрямь тяжёлая. Но перед ним была принцесса. И как бы ни была она ему симпатична, всё же делать одолжение кому-то по фамилии Дезрозье господин Бонхомме не собирался.

— Вы получите всё, что хотите. И козлёнка, и богатства, — заверила Элейн.

Антал подумал пару мгновений и, усмехнувшись, предложил свой вариант:

— А давайте вы прямо сейчас встанете на колени и будете меня умолять?

Это было крайне унизительно. Принцесса обомлела от предложенной гостем альтернативы, искренне не понимая, почему Антал должен получить от этого удовольствие. Неужели он в самом деле такой, как о нём говорят люди? Или он из тех мужчин, что желают женской покорности и преклонения перед ним? Ещё никогда в жизни её не ставили в подобное положение. Такой дерзости Элейн не доводилось слышать раньше. Она, являясь дочерью монарха и прямой наследницей трона, не должна вставать на колени. И тем не менее сейчас несчастная принцесса была готова на всё.

Она вдруг встала, готовая исполнить желание прескверного. Антал внимательно наблюдал, не веря, что та действительно опустится перед ним на колени. Но принцесса опустилась. И тогда Бонхомме вздрогнул и рывком вскочил, воскликнув:

— Нет! Госпожа, не нужно! Я не думал, что вы в самом деле сделаете это!

Ему стало стыдно. Воспользовался слабостью скорбящей девушки и вынудил её унизиться. И зачем он только брякнул это? Почему решил вдруг повести себя настолько отвратительно? Антал понимал, почему. Была причина. Однако собой он всё же не гордился и никакого удовольствия не испытал.

Он боялся притронуться к Элейн, потому неловко топтался рядом.

— Госпожа, встаньте, прошу.

Руки его задрожали. Он всё же осмелился прикоснуться к плечу Элейн и помочь ей встать.

— Не хватало ещё, чтобы мне кланялись, — пробубнил он, снова испытав к самому себе отвращение.

— Но ведь вы этого хотели, — с упрёком ответила Элейн, встав.

— Нет, не хотел. Я сказал глупость.

Принцесса внимательно посмотрела на него и задумалась: а в своём ли уме господин Бонхомме? В глазах его отчётливо читалось раскаяние. Кажется, он в самом деле жалел о сказанном.

— Я помогу, — произнёс он и виновато опустил взгляд.

Элейн вдруг подумала, что вовсе не обижается. Её гордость Антал задеть не смог. Честно говоря, она была готова и на более низменные поступки ради Бартоломью. Вероятно, её ждут серьёзные испытания — она это предчувствовала — потому то ли ещё будет.

— Тогда отправимся в путь завтра. — Сказала принцесса. — Никто не должен узнать об этом, тем более отец. От меня что-нибудь требуется?

— Только ваше влияние. С ним для нас любые дороги будут открыты. Так отыскать Бартоломью будет гораздо проще. И… оставшихся козлят.

Элейн кивнула:

— Этого у меня в избытке. Пожалуйста, отдохните как следует. Я разбужу вас перед рассветом.

Антал всё ещё испытывал неловкость и стыд, потому лишь молча кивнул и покинул покои принцессы, направившись в свои. Он был готов завопить во всё горло, снедаемый чувством вины. Как он мог? Как посмел так поступить с ни в чём не повинной девушкой? Несомненно, правящую семью Антал терпеть не мог. К тому же, заслуженно. Но ведь сама Элейн наверняка не имела никакого отношения к тому, что королевская стража по приказу Нерона сотворила с ним. Она так добра. Она… не боится прикасаться. И, кажется, даже смотрит не так, как другие. Элейн как будто бы, невзирая на собственное положение и происхождение, не считает прескверного хуже себя.

Или всё потому, что ей это выгодно? Выгодно доверие и расположение Антала? Хотелось бы верить, что это не так. Хотя он и сам соврал бы, сказав, что влияние Элейн не поможет ему в поисках остальных козлят. С ней все дороги открыты.

В раздумьях прескверный добрался до своих покоев, ничего не замечая вокруг себя. Ему было и невдомёк, что мгновение назад под дверью комнаты принцессы стоял Нерон, внимательно слушая их разговор. Но сейчас его там, конечно же, уже не было.

Оказавшись в покоях, Антал стал с нетерпением дожидаться ночи. Часы тянулись долго и мучительно. Пару раз к нему стучался Дарио, зазывая на обед, а потом и на ужин, но прескверный не чувствовал голода. Да и не хотелось ему больше составлять компанию королю и принцессе. Он велел передать им, что занят работой, и попросил отныне не беспокоить. Больше дворецкий не приходил. А когда стемнело, Антал постарался уснуть, ведь подъём обещал быть очень ранним.

***

Наступила глубокая ночь. Час, когда в свои права вступает приятная тишина, но сегодня снаружи не было привычно тихо — там неистово завывал ветер, с силой ударяясь о каменные стены дворца. Из распахнутого окна тянуло запахом дождя и свежести. А в тёмных небесах своеобразным росчерком вдруг сверкнула молния. На Эрхейс надвигалась гроза, неся с собой непонятную тревогу. Первобытный трепет перед непогодой вынуждал всех живых существ прятаться, но только не Антала. Он, пусть и любил принимать солнечные ванны и часто нежился в объятиях светила, всё же набирался сил именно во время грозы. Самозабвенно глядя на плачущий небосвод, прескверный ловил бледным лицом капли дождя и обретал желанное спокойствие. Дождь катился по щекам, заменяя слёзы, и будто бы забирал с собой всё то, от чего было больно, страшно и нестерпимо тревожно. Вот и сейчас, стоя у окна, Антал забыл о сне и внемлил грозе, принимая и уважая её буйный нрав.

В покои тихо-тихо постучали. Конечно, и на сей раз прескверный запер двери. Он уже знал, кто ждал за ними, однако всё равно не хотел шуметь и подошёл осторожно, мягко ступая по ковру.

— Господин Бонхомме, это я, — прошептала Элейн, прислонившись к дверям.

И Антал отворил их, пропуская принцессу в свои покои. Выглядела она иначе: длинные волосы собрала на затылке, а элегантное платье сменила на бархатную тунику, подвязанную шёлковым поясом, и брюки, заправленные в высокие кожаные сапоги.

— Вы готовы? — спросила она.

— Да, — твёрдо ответил прескверный.

— В таком случае, идём.

Элейн подошла к окну, выглянув наружу, видимо, в поисках прислуги. Свидетелей побега не должно было быть. Однако один всё же был. Альва вновь неподвижно стоял там, на небольшой полянке, уставившись в небеса. И пусть луну скрывали тучи, мальчик-гонец всё равно преданно ждал её появления, прекрасно зная — лик её белоснежный никуда не исчез, а только спрятался ненадолго, обещая вот-вот показаться. Альва, видимо, угрозой не был, потому что Элейн, удовлетворительно кивнув, подозвала прескверного к себе.

— Мы что, с окна будем прыгать? — взволнованно спросил Антал, тоже посмотрев вниз.

— Да. Но не бойтесь, со мной вы будете в полном порядке.

Элейн протянула ему руку.

— Прошу, подойдите ближе.

Антал неуверенно шагнул к принцессе, и она вдруг обхватила его талию одной рукой. Ему вновь сделалось неловко, но Элейн, кажется, их близость совершенно не смущала. Она сделала шаг в бездну, потянув прескверного за собой. Антал не успел даже собраться с мыслями, как вдруг оказался в невесомости. Ветер плавно подхватил их и держал крепко, не позволив упасть. Сделалось холодно — быть может, от страха. Судорожный вдох застрял в горле. Но Элейн уверенно прижимала гостя Дворца Дезрозье к себе, и постепенно страх отступил. В ту же секунду небеса грохнули, и закапал дождь, стремительно набирающий обороты. Гроза явилась-таки и теперь сопровождала двух путников, сверкая в напутствие молниями. Как бы на такой высоте они не стали их погибелью!

Но земля медленно приближалась, оставляя тревоги позади. Летели они недолго и спустились, казалось, всего за каких-то пару мгновений. К этому моменту непогода разбушевалась окончательно. Она закачала деревья, завыла зверем и обрушила на Эрхейс ледяной ливень. Но Анталу не хотелось поскорее укрыться под крышей. Он лишь взглянул ввысь, как только ноги его коснулись земли, и ощутил лёгкую грусть: небеса мгновение назад были так близко, что, вероятно, до них можно было дотронуться, а теперь они снова неумолимо далеко.

Вдвоём они оказались неподалёку от Домны. И оставаться тут, посреди Запретного пути, было не просто глупо, а даже безрассудно. Места эти даже лучшие воины обходили стороной, прекрасно зная, что в них обитало. К тому же, грозу всё-таки стоило переждать, а потом уже отправляться в путь. Антал и принцесса успели промокнуть до нитки и теперь дрожали. Их хлестал безудержный ветер, толкая из стороны в сторону.

— Госпожа, нам нужно дождаться, пока непогода утихнет, — прокричал Антал. — Иначе прямо в лесу и сгинем!

Голос его заглушали гром и дождь.

— Можем ли мы остановиться у вас? — спросила принцесса.

— Если вы не против.

Элейн, не раздумывая, ответила:

— Ведите!

И вдвоём они, закрываясь от дождя руками, зашагали по Запретному пути — дороге, ведущей в Домну. Ледяные капли хлестали по лицу, а кривые молнии, сверкая, на мгновение освещали путь. Вокруг был только лес. И он сейчас, поддавшись настроению непогоды, танцевал, покачиваясь и накреняясь из стороны в сторону.

Антал и Элейн, чвакая грязью, быстро шли и сбавили тем лишь когда на горизонте показались дома.

Глава 5. В гостях у господина Бонхомме

Элейн никогда тут не бывала. Она бегло окинула взглядом окружение и увидела вдруг храм, прячущийся за немногочисленными домишками. Он возвышался над маленькими строениями, словно каменный спящий великан, тянущийся своими высокими коническими крышами к небу. В столь поздний час лишь там горел свет, будто зазывая потерявшихся в дороге путников укрыться от непогоды в святых стенах. Антал жил как раз неподалёку от храма, в небольшом двухэтажном доме.

Вдвоём они поднялись по ступенькам на деревянное крыльцо, после чего наконец вошли внутрь. Антал с трудом запер дверь — её толкал настырный ветер, желая нарушить покой и тишину, устоявшиеся в доме. Элейн тем временем замерла на пороге, утирая мокрое от дождя лицо рукавом. Она ждала, когда господин Бонхомме позволит ей пройти. Принцесса никогда не являлась скромницей, однако была хорошо воспитана и уважала чужой быт, потому не посмела бы тут хозяйничать.

Прескверный тем временем сбросил сапоги, на которые налип целый слой грязи, и поспешил в гостиную, сказав:

— Прошу, проходите, госпожа.

Лишь тогда Элейн сдвинулась с места, тоже разувшись. В доме было очень темно, и шла она наощупь, ориентируясь на голос прескверного. Тот, как оказалось, уже сидел у камина, разжигая пламя.

За окном продолжал лить дождь. Он колотил по окнам на пару с ветром. Стёкла тряслись, точно от страха, и жалобно позвякивали. Однако дом не впускал непогоду внутрь. Здесь было сухо, тепло и, что удивительно, пахло… благовониями? Элейн медленно втянула воздух и сделала вывод: это сандал.

Чиркнула спичка. Дрова в камине принялись медленно разгораться, согревая и освещая комнату. Элейн огляделась и поняла, что убранство было довольно уютным. В доме царила чистота.

— Если позволите, я дам вам свою одежду. Ваша промокла до нитки, — предложил Антал. — К сожалению, женской у меня не найдётся.

— Спасибо, — ответила принцесса, кивнув. — Я была бы признательна.

И Антал ушёл на второй этаж, очень быстро вернувшись с сухой и чистой одеждой. Он учтиво оставил принцессу одну, чтобы та могла переодеться, а сам направился на кухню, где согрел чайник.

И, пока вода закипала, он думал о том, в каком странном положении оказался. Неужели в его гостиной в самом деле сейчас находилась принцесса? И не просто в гостиной, а ещё и в его одежде. Вопрос так и застыл в воздухе: почему она не чурается его? Почему не испытывает должного отвращения? Хотя, быть может, Элейн просто вынуждена притворяться, ведь им предстояло вместе пройти немало дорог. Очевидно, ей выгоднее быть дружелюбной, нежели воротить нос и плеваться. Но по какой-то причине Анталу не казалось, что она лгала.

Элейн, точно услышав его мысли, тихо прошла в кухню, спросив:

— Нужна ли моя помощь?

Антал усмехнулся, убирая закипевший чайник с очага:

— Принцесса не брезгует бытовой работой?

Элейн с досадой вздохнула и, сложив руки на груди, ответила:

— Как жаль, что вы такого мнения обо мне. Господин Бонхомме, невзирая на моё происхождение и статус, я всё же не беспомощна и способна на многие вещи. К примеру, чашку чая налить могу.

Антал посмеялся и по привычке бросил язвительно:

— Ах, ну если целую чашку чая налить можете, то вопросов больше нет!

Она не обиделась на колкость и только улыбнулась в ответ. Антал иронизировал не со зла, принцесса была в этом уверена. Такова уж его манера общения.

— Вы не успели переодеться, — заметила она.

Антал, разливая кипяток в две чашки, отмахнулся:

— Не страшно.

— А если простудитесь?

— Что ж, тогда придётся подыскивать где-нибудь поблизости яму, ложиться в неё и умирать.

Прескверный не прекращал язвить, но будто бы совершенно этого не замечал. Ядовитые слова вылетали изо рта чаще, чем выдохи. Он обернулся, подавая принцессе чашку, и вновь уставился на её ноги. Длины его рубашки было достаточно, чтобы прикрыть их до середины бедра, но ниже взгляд приковали стройные колени и всё те же красивые лодыжки. И почему бы Элейн не надеть брюки? Должно быть, потому что они совершенно не по размеру ей. Что ж, не то чтобы Антал был против. Его скорее удивляло отношение принцессы. Она так просто игнорировала простые правила приличия, находясь в чужом доме у совершенно незнакомого мужчины. А если бы он оказался ужасным человеком, и в его голове созрели отвратительные вещи? Элейн, кажется, этого не боялась. К тому же, не совсем ведь голая она перед ним стояла! Это всего лишь ноги… Но какие!..

Задерживать взгляд надолго Антал не смел. Не хотелось смущать принцессу. Да и неприлично это. Хотя ни о какой грязи он не думал и просто снова отметил про себя, что Элейн поистине привлекательна. Бонхомме отвёл взгляд, передав чашку ей в руки.

— Осторожно, горячо.

Элейн аккуратно сделала глоток и невозмутимо ответила:

— Что ж, если обожгусь, то придётся подыскивать где-нибудь неподалёку яму и ложиться в неё умирать.

Антал вздёрнул брови в изумлении. Элейн посмотрела на него абсолютно невинными глазами, отпивая из чашки. Она бесстыдно бросалась в прескверного его же колкостями. Уставившись друг на друга, они так и стояли молча, пока Антал не прервал устоявшуюся тишину:

— Всё же, я должен переодеться.

Элейн кивнула:

— Конечно.

Он прошёл мимо и вновь скрылся на втором этаже. Тем временем Элейн, прихватив с собой чашку, вернулась к камину, где удобно расположилась в кресле. Она по привычке подобрала к себе ноги.

Элейн решила осмотреться получше и заметила достаточно интересные детали, которые многое могли сказать о хозяине этого дома. Кто-либо другой, вероятно, и не поверил бы, что здесь в самом деле живёт прескверный. Ведь их считали чернью. Называли самой большой бедой Эрхейса и даже наказанием для живущих на этих землях людей. Многие верили, будто у отродий Тенебрис и вовсе нет души — её беспощадно выместила её непреклонная воля, не оставив места и капле человечности. Но если так, то откуда в жилище Антала Бонхомме, к примеру, столько книг? К тому же, то была поэзия. Стихи, как известно, читают для души, разве нет?

А вот в фарфоровой вазе, искусно расписанной чьей-то умелой рукой, стоят живые цветы. Полевые, самые обыкновенные. Они, пусть и успели зачахнуть, ведь хозяина не было дома двое суток, всё же совсем недавно радовали его глаз. Выходит, не чуждо прескверному и чувство прекрасного. И оно, несомненно, способно родиться лишь в душе. В сердце.

Поэтому Элейн никогда не верила в людские россказни. Конечно, огромная доля правды в них была. Однако такая же и доля лжи. Она относилась к Анталу настороженно, не забывая о том, кем тот являлся, но с самого начала не видела в нём лишь чудовище. В первую очередь он — человек. И был рождён человеком. И у него был выбор: остаться им или поддаться судьбе, уготованной каждому прескверному. И, кажется, господин Бонхомме выбрал первый вариант. Или судить ещё слишком рано?

Сделав последние глотки и допив остатки ароматного чая, Элейн почувствовала, что вот-вот уснёт, застигнутая врасплох теплом, покоем и тишиной. Огонь в камине убаюкивающе пританцовывал. Потрескивали поленья. По окнам барабанили капли неуёмного дождя. Веки Элейн тяжелили, как вдруг взгляд зацепился за кое-что ещё. Сонливость как рукой сняло. Принцесса едва не ахнула, увидев в углу гостиной маленький алтарь, а на нём — изображение пресвятого Сальваторе. Перед иконой стояли благовония и лежал молитвенник. Подобная атрибутика была в доме каждого жителя Эрхейса, но обнаружить такое в жилище прескверного попросту невозможно. Неужели Антал не поклонялся своей богине? Он вероотступник? Отрёкся от Тенебрис?

В этот момент Антал спустился в гостиную, случайно заметив, куда был устремлён взгляд принцессы. Ничего не сказав, прескверный подошёл к алтарю и воскурил благовония. Кажется, обычно они не угасали никогда.

Не удержавшись, Элейн растерянно проронила:

— Как же так?

В комнате запахло сандалом. Из угла, от маленького алтаря, плавно потянулся дым, растворяясь в воздухе. Антал всё ещё молчал и не торопился объясняться. Он даже подумал о том, что, возможно, для принцессы — для госпожи по фамилии Дезрозье — его поведение было оскорбительным. Как смел он посягать на святыню? Как отважился молиться богу, о котором ему даже думать не позволено?

— Господин? — не отставала принцесса.

Антал медленно обернулся, взглянув на неё как-то затравленно. В глазах читалась готовность защищаться.

— Разве не великодушен пресвятой Сальваторе? Разве не способен он каждую молитву услышать? — прескверный почти шептал, а потом с грустью добавил: — И даже мою.

Слова давались ему с трудом. Казалось, он чувствовал себя виноватым и пытался оправдаться. А Элейн и не собиралась нападать. Не собиралась ни в чём его обвинять и лишь испытала искренний интерес.

— Это никакая не насмешка. — Заверил Антал абсолютно серьёзно. — Это действительно моя вера.

Он вдруг нахмурился и фыркнул:

— Будь на моём месте кто-то другой, вы бы и бровью не повели.

Элейн спокойно ответила:

— Это правда, господин Бонхомме. Но это ваше право. И мне просто любопытно, как вы к этому пришли.

— Путь был тернист и полон сомнений. Но в конечном итоге я отыскал свою дорогу и теперь по ней непреклонно иду.

— Отвечаете уклончиво. Не хотите об этом говорить?

Антал смягчился, почувствовав, что угрозы нет. Элейн не осуждала и, кажется, в самом деле только хотела утолить любопытство.

Он пожал плечами, ответив:

— Мне говорить о таком опасно. Непозволительно. От того и увиливаю. В конце концов, вдруг для вас это самое настоящее кощунство?

В голове вдруг раздался насмешливый голос Тенебрис:

«Можешь не волноваться об этом, любовь моя. Для госпожи Дезрозье самое настоящее кощунство — ты во всём своём естестве. Хуже уже не будет. Поделись с принцессой мыслями. Расскажи, что там у тебя на душе. Я не обижусь, обещаю. Можешь, как обычно, обвинить во всём меня.»

Антал тряхнул головой, отгоняя богиню, как назойливое насекомое. Он тяжело вздохнул и отошёл от алтаря, который, к сожалению, не спасал от влияния Тенебрис. А потом уселся в кресло напротив, уже готовый открыть эту маленькую и невинную часть себя принцессе. Внутри от предстоящего откровения появился волнительный трепет.

— Около пяти лет назад со мной произошли события, после которых я окончательно отвернулся от Тенебрис. Это меня не спасло от неё, но по крайней мере теперь в душе моей есть надежда. И вера в то, что рано или поздно я смогу освободиться.

— От чего?

— От её проклятия. Больше всего на свете я желаю, чтобы голос её в моей голове навсегда смолк.

«Ах, как сладко ты обманываешь сам себя! Самозабвенно веришь, будто во мне не нуждаешься. Но меня тебе провести не удастся, любимый. Я хорошо ощущаю в твоей душе сомнения и страх потерять меня. Мне хорошо известно обо всех твоих мыслях и чувствах. Ты всю жизнь был один и, утратив связь со мной, окончательно потонешь в собственном одиночестве. Ты знаешь, что я единственная, кто тебя никогда не оставит, и это греет твою жалкую, затравленную душонку.»

— Скорее до боли обжигает, — сквозь зубы шепнул Антал в ответ.

— Что? — переспросила Элейн, не расслышав.

Прескверный покачал головой, грустно улыбнувшись:

— Ничего. Всего лишь Тенебрис нависла надо мной, точно гильотина.

Она не была здесь сейчас, но Антал всё равно чувствовал её ледяные руки на его шее.

— Богиня докучает вам? Я слышала о том, что голос её прескверные слышат постоянно. Это действительно так?

Антал вздохнул и, понурив голову, обречённо ответил:

— Её не прогнать, от неё не спрятаться. Тенебрис всегда со мной и никогда не смолкает. И даже молитвы не помогают.

Он горько усмехнулся:

— Быть может, потому что в самом деле Сальваторе меня не слышит. Или же не хочет слышать.

Элейн вдруг вытянула руку вперёд, осторожно коснувшись ладонью груди прескверного. Тот не успел даже среагировать, оцепенев. Он взглянул на принцессу и увидел, как та, прикрыв глаза, зашептала:

— Я вижу твою душу ясно,

Я слышу её голос там, в груди.

Диктую свой закон негласно:

Она покой найдёт невзгодам вопреки.

С кончиков пальцев её полился приятный серебристый свет. Тонкие лучики, переливаясь перламутром, проникли внутрь, в самое сердце Антала, вызвав толпища мурашек. Он напрягся, наблюдая за тем, что делала принцесса, не в силах вымолвить ни слова.

Её энергетика тем временем принялась хозяйничать и окутала всё тело прескверного. Казалось, вокруг него появился едва заметный прозрачный туман. Элейн читала молитву… для чего же?

Антал, задрожав, шёпотом спросил:

— Что вы делаете?

Элейн прервалась, мягко ответив:

— Хочу помочь. Прошу, дослушайте молитву. Если вы, конечно, не против.

Она терпеливо ждала ответа, не настаивая и не давя. Антал не спешил и никак не мог решиться. Он сомневался, нервно теребя пуговицу на рубахе. Как вдруг раздался требовательный голос Тенебрис:

«Не смей.»

В тоне её уже не слышалась насмешка. То была настоящая угроза. Тенебрис говорила предельно серьёзно. А Антал, который долгое время учился противиться её воле, расценил это как добрый знак. Он намеренно шёл наперекор богине и делал всё наоборот. Потому, задержав дыхание от волнения, всё-таки произнёс:

— Хорошо.

И принцесса продолжила, не отнимая руки от груди Антала:

— Молюсь я о душе твоей мятежной,

Хочу её сберечь от зла и боли,

Спасу от муки вечной и кромешной,

И не нарушить горю моей воли.

Я, именем Дезрозье, заклинаю!

Приказываю пагубе уйти.

Душе твоей благословение вверяю,

Желаю бед не знать на жизненном пути.

Сердце Антала колотилось с невероятной силой. Элейн это чувствовала, но вновь прерываться не стала. И, как только принцесса закончила молитву, произошло нечто необыкновенное. Всё нутро прескверного охватила приятная прохлада. Та желанно остужала голову, словно ледяной источник в жаркий летний день. Энергетика Элейн нежно скользила по коже, ласково гладила. Волосы, казалось, встали дыбом. Антал никогда не испытывал ничего подобного и изумлённо смотрел на принцессу. Но самым удивительным было то, что голос Тенебрис вдруг в самом деле стих. Прескверный больше не ощущал её присутствия и влияния. Ледяная хватка богини ослабла, позволив вздохнуть полной грудью.

— Что… что происходит? Что это такое? — восхищённо прошептал он.

Энергетика принцессы забралась под кожу через поры и теперь сияла изнутри, позволяя разглядеть даже сосуды.

— Это благословение Сальваторе, — пояснила Элейн. — Сила, которой владеет моя семья на протяжении многих поколений. Вам, должно быть, доводилось слышать об этом раньше.

— Слышал. Но не видел воочию. Ваша сила… прогнала Тенебрис?

— К сожалению, не навсегда. Но хотя бы этой ночью вы сможете побыть наедине с собой.

Неужели такое возможно? Антал и подумать не мог, что сила Дезрозье способна на подобное.

— И теперь мы могли бы продолжить наш разговор, — улыбнулась принцесса. — Если вы, конечно, всё ещё не против поделиться со мной.

И вновь недоверие кольнуло где-то в груди. Антал отстранился. Касание прервалось, и энергетика Элейн прекратила воздействовать на него. Признаться в том, что с некоторых пор он молился пресвятому Сальваторе, уже было большим достижением. Но вдаваться в подробности о причинах такого решения всё ещё не хотелось. Вернее, не хотелось ворошить прошлое, оставившее множество кровоточащих ран. В прямом и переносном смысле.

Элейн моментально уловила смятение на лице Антала и мягко произнесла:

— Вы не обязаны рассказывать мне об этом. И если не хотите…

— Не хочу, — резко ответил он, а потом, подумав, добавил: — Может, в другой раз. Или в другой жизни. Я очень благодарен вам за оказанную любезность… и за молитву о моей душе. Но на сегодня достаточно откровений.

Принцесса с пониманием кивнула. Антал тем временем встал и подошёл к окну, выглянув на улицу. Будто тем самым он хотел показать, что между ними вновь образовалась дистанция, и разговор этот точно окончен. Так подумала Элейн, пока во взгляде его не прочитала едва уловимое беспокойство. Казалось, прескверный высматривал кого-то. Вертел головой, вглядываясь вдаль.

— Вы кого-то ожидаете? — поинтересовалась она.

— Не совсем, — ответил Антал. — Всё в порядке, не берите в голову.

Никого не увидев, Бонхомме с тяжёлым вздохом отошёл от окна, задумчиво помолчав пару мгновений. А потом сказал:

— Подъём у нас сегодня был очень ранний. Не сомневаюсь, вы не выспались. Поэтому, если желаете, можете лечь в моей спальне и отдохнуть. Там куда удобнее.

Элейн благодарно улыбнулась:

— Спасибо, но мне вовсе не хочется обременять и стеснять вас. Я не привередлива и вполне могу расположиться здесь.

Антал вновь бросил взгляд в окно. Снаружи, несмотря на раннее утро, всё ещё было темно из-за непогоды. Казалось, ночь сегодня отступать не собиралась. Из-за этого вновь сделалось тревожно.

— Как вам будет угодно, госпожа, но я должен вас предупредить. Если вдруг услышите скрежет и стук в дверь или в окно, пожалуйста, сразу же разбудите меня.

Элейн не понимала, что происходит, ведь Антал заверил, что в гости никого не ждал, но ни о чём спрашивать не стала. Принцесса лишь пообещала:

— Хорошо, господин Бонхомме.

Он приготовил ей постель: постелил на диване, принёс подушку и одеяло. И принцесса легла, наблюдая за пламенем в камине. Антал же поднялся в свою комнату и ещё какое-то время ждал, прислушиваясь. Он много размышлял: о принцессе, о её энергетике и о том, как стремительно она проникла в его тело, в самую глубь. Тенебрис действительно смолкла. Казалось, Элейн попросту закрыла ей сюда дорогу. И получилось у неё это так легко и просто! Слухов о могуществе семьи Дезрозье ходило немало, но прескверный и не подозревал, что сила их способна противостоять самой богине.

Антал ворочался ещё около часа и даже успел подумать, что не слышать Тенебрис как-то непривычно. При том было это самой настоящей благодатью. И в итоге усталость взяла верх, и прескверный всё-таки смог задремать, убаюканный завывающим ветром и дождём.

Глава 6. Храм Пресвятого Сальваторе

Проснулся он под вечер. Вернее, Антал, бросив взгляд в окно, так подумал. Но, как оказалось, время только близилось закату. Из-за грозы снаружи всё ещё было темно, и непроглядные тучи закрыли собой солнце. Дождь не унимался и продолжал неистово колотить по крыше. В комнате воцарился мрак. В доме стояла приятная тишина.

Поднявшись с постели, Антал потянулся, подумав: а проснулась ли принцесса? И, вспомнив о том, что госпожа в данный момент гостила у него дома, прескверный прислушался и к голосу Тенебрис. Его не было. Она по-прежнему молчала. Вот так радость! Осознав, что мысли всё ещё принадлежат лишь ему одному, Антал удовлетворённо улыбнулся. А потом в животе заурчало.

Потерев глаза, прескверный встал, оделся и причесался, после чего тихо направился вниз, чтобы наведаться в кухню. Он крался, спускался на носочках, бросив взгляд в гостиную, где в свете сверкнувшей молнии успел разглядеть мирно спящую принцессу.

«Подумать только! У тебя дома сама Элейн Дезрозье!»

Недолго Антал радовался. Тенебрис ворвалась в его сознание внезапно и бесцеремонно, как это делала всегда. Он даже вздрогнул и ускорился, шмыгнув в кухню, будто голос богини мог разбудить гостью.

«Её маленький фокус, конечно, оградил тебя от меня, но ненадолго. И я надеюсь, тебе стыдно. В конце концов, ты не имеешь никакого права игнорировать меня.»

Но именно это Антал и делал — игнорировал. Он молча ходил по своей кухне, молча поставил на огонь чайник, а потом в абсолютном безмолвии сел за стол, закинув ногу на ногу. Тенебрис это не устраивало. Антал отлично её изучил, знал все повадки и в совершенстве понимал каждую её интонацию. И сейчас богиня злилась. И обижалась. А ещё по обыкновению своему пыталась повлиять на прескверного и внушить ему свою волю. Но на этом её, казалось бы, безграничная власть заканчивалась.

«Молчишь?»

Она хихикнула.

«Что ж, любовь моя, мне не привыкать. Раз не хочешь говорить, значит, будешь слушать.»

Антал улыбнулся, чувствуя, как Тенебрис постепенно выходила из себя. Он знал: она лишь делала вид, будто её вовсе не задевало его равнодушие. Богиня беззаботно хихикала, скрывая за этим самый настоящий гнев. Она словно пыталась аккуратно подступиться к Анталу, боясь оттолкнуть ещё сильнее. Боясь, что он всё-таки однажды окончательно перестанет отвечать, и голос её в его голове навсегда стихнет, не оказывая больше никакого влияния. Или, быть может, богиня попросту стыдилась собственной слабости и не желала показывать какому-то там смертному истинные чувства. Потому Тенебрис сдерживалась и по возможности старалась не давить слишком сильно. К сожалению, это у неё получалось не всегда.

«Ты совершил ошибку, согласившись помочь принцессе. Я говорю это, потому что хочу уберечь тебя. Потому что мне не безразлична твоя судьба. Семейству Дезрозье доверять нельзя, мой милый. Ведь ты и сам это прекрасно знаешь. Неужели забыл, что они сделали с тобой? — Голос её стал жалостливым, плаксивым. — Мой бедный, беззащитный Антал! Как они тебя мучали, как измывались!.. Ты едва выжил тогда, помнишь?»

Антал невольно потянулся к своей шее, чтобы убедиться, что на ней действительно больше нет стального ошейника. Внутри всё сжалось от тягостных воспоминаний, и Тенебрис, связанная с прескверным, моментально уловила его чувства. Она тут же зацепилась за них и принялась осторожно тянуть за ниточки. Тон её сделался сочувствующим. Одними только словами богиня будто желала пожалеть и утешить Антала.

«Больно было, да? Я понимаю. Они никогда не заслужат твоего прощения. И моего тоже. И поделом, что с мальчишкой Нерона Дезрозье случилось такое несчастье! Потеряв сына, он сполна поплатился за свои грехи. Уж я-то знаю, через что он прошёл, узнав о смерти своего дитя. Поверь, любимый, королю было нестерпимо больно. И он не заслужил твоей помощи. Зачем тебе тратить время на правящую семью и пытаться отыскать ходячий проклятый труп принца?»

Антал понимал: по какой-то причине Тенебрис не нравилось то, что он собирался помочь принцессе. А это значило, что отступать от выбранного пути точно нельзя. Неспроста богиня пыталась отговорить его. Тем временем голос её не стихал, она не сдавалась:

«Антал, услышь меня. Я не желаю тебе зла. Я люблю тебя.»

Она правда любила. Как умела.

«Я хочу уберечь тебя от невзгод и боли. И мне хорошо известно, что для этого не стоит связываться с благословлённой Пресвятым Сальваторе семьёй Дезрозье. Они ведь никогда не увидят в тебе человека и казнят при первой же возможности. Сразу, как только ты станешь им не нужен. Вероятно, у них есть какой-то замысел. Иначе почему бы им не отыскать принца своими силами?»

— Ты тоже никогда не видела во мне человека, — ответил тихо Антал, снимая закипевший чайник с огня. — Только и вторишь, что я — чудовище, которое никто никогда не примет.

«Кроме меня, Антал. Кроме меня! Я приму тебя.»

Доля правды в словах назойливой богини была. Антал не понимал, по какой причине Элейн, владеющая частицей души Сальваторе, не способна справиться самостоятельно. И если он спросил бы прямо, ответила бы она честно? Или правящая семья в самом деле что-то затеяла?

— Так или иначе, в награду мне отдадут козлёнка. Разве ты не заинтересована в этом?

«Считаешь, будто король в самом деле отдаст тебе такую ценность? Не будь наивным, Антал. Нерон ни за что на свете не расстанется с козлёнком. Правящая семья костьми ляжет, лишь бы его защитить и оградить от меня. А ты даже взглянуть на него не успеешь — тебя опять закуют в кандалы, а потом отрубят голову. И на сей раз не промахнутся.»

— Тебе нужны эти козлята, Тенебрис. Если не я, то кто же тебе их достанет?

Тенебрис вдруг расхохоталась, ответив:

«Как сладка твоя ложь! Знаю же, что ты не предан мне. И, несомненно, до сих пор обижен. Потому никаких козлят ты не достанешь. Только не для меня. Но, несмотря на это, я всё равно о тебе забочусь. Поэтому не желаю, чтобы ты рисковал собой и связывался с правящей семьёй.»

Хотел было Антал ответить колкостью, как вдруг в кухню тихо вошла Элейн.

— Господин Бонхомме, вы разговаривали сам с собой? — усмехнулась она, усаживаясь за стол.

Антал, нахмурившись, ответил:

— Если бы.

— Ох, вы снова слышите голос богини? В таком случае…

Принцесса вновь призвала свою силу, вытянув руку и надеясь, что Антал позволит прикоснуться.

«Если ты поступишь так со мной ещё раз, то больше никогда меня не услышишь. Понял? Я покину тебя навсегда. И никогда не прощу. В самом деле этого желаешь?»

Тенебрис не шутила. Теперь она говорила абсолютно серьёзно. Не заискивала, не игралась и не лепетала. Голос бессмертной оказался ледяным, а слова — резкими и жгучими. И на Антала тон её подействовал отрезвляюще. Он вдруг отпрянул от принцессы, как от огня, избегая прикосновений. В ту же секунду богиня, удовлетворённо хмыкнув, стихла. Ей больше не нужно было ничего говорить. Тенебрис и так поняла, что Антал Бонхомме — её возлюбленный прескверный — по-прежнему принадлежал лишь ей одной. По-прежнему внемлил ей, слушался и, что самое главное, нуждался в её покровительстве.

Элейн в изумлении вскинула брови, внимательно наблюдая за Анталом. Тот отвернулся, не желая даже смотреть на неё. Сжался, обхватив себя руками, и, по всей видимости, попытался полностью закрыться, уйти в себя.

— Почему? — задала она вопрос.

— Не нужно больше так делать, — тихо ответил Антал.

— Мне казалось, вы общества богини избегаете.

Он избегал, но при том не хотел терять её окончательно. И даже боялся этого. Антал зависел от Тенебрис не только как последователь, но ещё и как простой человек. Он уже не поклонялся и не молился ей, но всё равно не был готов навсегда отпустить. Даже если Тенебрис причиняла боль, даже если не считалась с его чувствами — всё равно расстаться с богиней прескверный не мог. Не как вероотступник, а как мужчина, некогда любивший женщину.

Элейн не стала спорить и уж тем более уговаривать и только, пожав плечами, сказала:

— Будь по-вашему.

Антал кивнул и тут же встал, намереваясь сделать принцессе чаю. Движения его были резкими, дёрганными. А руки предательски дрожали. Прескверный переживал о чём-то. Элейн видела это, чувствовала, что тот полностью погружён в какие-то тревожные мысли. Взгляд его метался. Закусив губу, он, наливая кипяток в чашку, случайно расплескал воду. Обжигающие капли попали на кожу, но Антал даже не заметил этого, не зашипел и не дёрнулся от боли.

«Что же у вас на душе?» — задалась вопросом Элейн. Она и представить не могла, что в ней таилось.

— Господин?

Серые глаза прескверного метнулись на принцессу, уколов. Она почти физически ощутила этот опасный взгляд. Под его пристальным вниманием сделалось неуютно. Воздух вдруг стал невероятно тяжёлым. Тело принцессы сдавило в незримые тиски. Глаза, нос и кожу защипало. Поначалу она и не поняла, что происходит, но быстро сообразила — так воздействовала энергетика прескверного. Она бесконтрольно распространилась вокруг, источаемая телом Антала, и теперь хозяйничала здесь. Элейн хорошо её ощущала. Казалось, даже дышать стало труднее. Приходилось делать усилие, чтобы втянуть желанный кислород.

Но она не спешила впадать в панику. Элейн оставалась непоколебимой и лишь тихо произнесла:

— Не хочу докучать вам, но осмелюсь поинтересоваться: что-то не так? Вы взволнованны.

Голос её сделался хриплым. Антал понял, что пугает её. Понял, что забылся и совершенно случайно воздействовал на принцессу своей силой. В конце концов, прежде всего Элейн являлась молодой девушкой, пусть и достаточно сильной. И сейчас она находилась наедине с не менее могущественным чудовищем в человеческом обличие. Наедине с мужчиной, который вёл себя странно и отталкивающе. И меньше всего на свете ему хотелось пугать её. Антал выдохнул. Каждый подобный разговор с богиней заканчивался тем, что ему непременно становилось тошно и тревожно. Но сейчас он постарался отринуть негативные эмоции и терзающие душу ощущения, чтобы побыстрее прийти в себя. Взгляд смягчился, движения замедлились. Энергетика поддалась тому же настроению и исчезла, более не трогая гостью.

Элейн сразу же уловила перемену. Она вдруг встала, взяла полотенце, лежащее в одном из шкафов, и намочила его холодной водой. После чего подошла к ничего не понимающему Анталу и аккуратно взяла его руку в свою.

— Вы обожглись, — произнесла принцесса и осторожно приложила полотенце к коже прескверного.

Туда, куда попали горячие капли из чайника. Кожа успела покраснеть, но Антал по-прежнему не чувствовал боли. Он лишь внимательно наблюдал за внезапной заботой принцессы.

— Спасибо, — слабо сказал прескверный.

— Пустяки, — только и ответила Элейн.

За окном громыхнуло. Антал, о чём-то резко вспомнив, спросил:

— Госпожа, пока мы спали, вы так ничего и не слышали? Ни стуков, ни скрежета?

— Нет, совсем ничего.

Прескверный вздохнул и в очередной раз бросил взгляд на окно.

— Элейн, мне необходимо наведаться в храм.

Принцесса оторопела:

— В храм… Пресвятого Сальваторе?.. Я не понимаю.

— Да. Здесь недалеко.

— Но зачем? И, не сочтите за дерзость, но мне интересно: вас туда пустят?

Антал горько усмехнулся, но вовсе не удивился вопросу.

— Пустят. На самом деле, я там завсегдатай.

Принцесса не нашлась с ответом. Всё больше господин Бонхомме казался ей интересным и необычным. Она его совсем не знала, но, кажется, вдруг очень захотела это исправить. Ей, как благословлённой Пресвятым Сальваторе, не подобало связываться с прескверным. То был настоящий грех. Но преступить порог святости она решилась уже в тот момент, когда узнала о гибели брата, потому теперь терять было нечего.

— Погода всё ещё бушует. Нам в любом случае придётся дождаться окончания ненастья и только потом отправляться в путь. Вероятно, гроза уже не утихнет сегодня. Потому сейчас я бы хотел наведаться в храм, пока мы не покинули Домну. Вы можете подождать меня тут.

Элейн покачала головой:

— Нет. Я хочу пойти с вами.

— К сожалению, у меня нет зонта. Вы промокните насквозь.

— Нестрашно. Или вы против моего общества?

Антал прищурился, улыбнувшись. Он рассматривал Элейн, пытаясь разглядеть вовсе не то, что было снаружи. Что скрывалось за её милой улыбкой? О чём она думала, что затеяла? Складывалось впечатление, будто принцесса желала сблизиться. Для чего? Стоило ли ей доверять? Конечно, Антал и не доверял. По крайней мере, пока.

— Так сильно желаете составить мне компанию?

Госпожа Дезрозье пожала плечами, загадочно улыбнувшись:

— Почему бы и нет? Мне не хочется быть здесь одной. А ещё жутко интересно, для чего вам в такую непогоду понадобилось идти в храм.

— Это никакая не тайна. Скорее, это сложно объяснить. Ну что ж, пойдём.

Антал любезно одолжил принцессе накидку и облачился в такую же, после чего вдвоём они вышли из дома, тут же ощутив на себе гнев природы. В лицо ударил сырой ветер, оставив на щеках холодные капли дождя. Над головой оглушительно грохало небо и метало молнии. А под ногами чвакала грязь. Сапоги идущих по щиколотку проваливались в лужи. Антал и Элейн, прикрывая лица капюшонами, шагали против сильных порывов ветра, небрежно швыряющих их тела из стороны в сторону. Домна, словно пребывая в дрёме, молчала. Во многих домах были зашторены окна, и казалось, будто там никого нет. Лишь в нескольких окнах виднелся слабый свет свечей, и это служило напоминанием о том, что здесь всё-таки есть люди.

Элейн оглядывалась по сторонам, бросая взгляды на дома. Они не выглядели новыми: где-то были крылечки покосившиеся, где-то прохудившиеся крыши. Но было у домов Домны кое-что общее — внушительные толстые двери. А над ними висели ветряные колокольчики. Однако сейчас принцесса почти не слышала их из-за раскатов грома и ветра. Их звук слабо доносился со всех сторон. Умиротворённо позвякивая, колокольчики будто не обращали внимание на непогоду, безвольно болтаясь и продолжая играть свою музыку.

Идти было тяжело, но всё же вдвоём они добрались до больших дверей храма, каменные стены которого обещали защитить от страстей погоды, принесённых осенью. Внутри было тепло и сухо. Сквозняк, шмыгнув через открытые двери без приглашения, спугнул огоньки свечей. Те вздрогнули и заволновались, грозясь потухнуть, но уже через секунду вновь замерли, продолжая смиренно растапливать воск.

В храме царил приятный полумрак. Здесь было невероятно спокойно, и даже грозы почти не было слышно. Она бушевала снаружи, обрушивала гнев на каменные стойкие стены, но внутрь, казалось, ворваться не решалась. Будто сама природа не желала нарушать тишину и умиротворение в доме святости.

Элейн подняла голову к высоким потолкам, увидев старинные фрески с изображением Сальваторе. Душа её тут же откликнулась. Храм показался таким родным, и где-то в груди вдруг растеклось приятное тепло. Носа аккуратно коснулся ненавязчивый запах благовоний. Дым их осел на одежде и волосах, впитавшись. Принцесса сразу ощутила — здесь чтут веру и бога, здесь безопасно, спокойно и нет места проклятию. И, лишь подумав об этом, она взглянула на своего спутника. Антал, сняв капюшон, растирал замёрзшие руки. Взор его тоже был устремлён на фреску, а губы безмолвно шевелились. Неужели он читал молитву?

Так они и стояли в пороге, пока из маленькой комнатки, находящейся позади алтаря, не вышел старик. Очевидно, священник. Облачён он был в белоснежную фелонь, расшитую золотистыми нитями. Седые длинные волосы спадали с осунувшихся плеч. Мужчина хромал, опираясь на трость. Стук её при соприкосновении с каменным полом разносился вокруг эхом. И Элейн тут же вспомнила о матери, которая точно так же передвигалась по дворцу.

— Добрый вечер, господин Меро́, — поприветствовал священника Антал.

Элейн лишилась дара речи. Меро?! Такую фамилию носила одна из трёх благословлённых семей!

Старик медленно подошёл, одарив гостей добродушной улыбкой.

— Добрый, добрый! — хрипло ответил он. — Рад видеть тебя, Антал.

Он неторопливо перевёл взгляд на принцессу и вгляделся в неё. Несомненно, глаза его уже почти не видели. Старость забрала их цвет, оставив лишь мутную пелену. Священник силился понять, кто перед ним, однако черты столь известного лица наследницы трона то и дело расплывались. Тогда Антал представил её:

— Со мной госпожа Дезрозье.

Старик обомлел и, вероятно, решил поначалу, что ослышался. Он даже сделал шаг назад, подумав, что ему непозволительно стоять так близко к носительнице королевской фамилии. Слова никак не шли. Ошарашенный Рамиель Меро растерялся, точно маленький мальчик, а потом сообразил, что должен прежде всего поклониться. Но Элейн тут же возразила:

— Нет, не стоит, господин! Не пристало вам мне кланяться.

— Скромна дочка своего отца. Зрением я слаб стал, но всё равно черты Нерона Дезрозье в ваших, госпожа, без труда узнаю. До чего же похожа на родителя своего!

Он снова заулыбался:

— И красива, как Нереида когда-то. Я ведь их помню ещё совсем юными. И знал их тогда не как короля и королеву Эрхейса. Много лет уже минуло с тех пор. Я был свидетелем того, как их представили друг другу, я же благословил их брак волею Сальваторе. Они были молоды, но не по годам мудры и сильны.

Рамиеля никто не перебивал, позволяя придаться воспоминаниям о временах, о которых говорил он с теплотой и улыбкой.

— И в вас, госпожа, — обратился он к Элейн. — Я чувствую такую же силу. Не зря именно род Дезрозье взошёл на трон, ох не зря…

— А что же ваш род, господин Меро? Я считала, что…

Священник горько усмехнулся, переступив с ноги на ногу:

— Считали, что никого уже не осталось? Последний я. И после смерти моей благословлённых семей останется лишь две. На мне род Меро окончательно исчезнет. Я тихо доживаю свой век в этом маленьком храме, и всё, что у меня осталось — лишь вера. Такая же непоколебимая и искренняя.

Он поднял взгляд на фреску, вздохнув:

— И Сальваторе. У меня всё ещё есть Сальваторе, хотя нас он давно покинул.

Вновь воцарилась тишина. Элейн не стала больше ни о чём спрашивать, погрузившись в печальные мысли и рассуждения. Из задумчивости её вывел вопрос священника, адресованный Анталу:

— Так что же привело вас сюда?

На миг принцесса даже забыла о том, что была не одна. Прескверный не проронил ни слова, не вмешивался в их с Рамиелем разговор и просто тихо стоял рядом. Как тень.

— Господин Меро, вы не видели Дьярви? Он не приходил сюда? — спросил обеспокоенно Антал.

— Не приходил. Уж несколько дней его не видел. А что же, он пропал?

Прескверный вздохнул и пожал плечами:

— Не знаю. Просто на улице гроза такая страшная, и дождь льёт. Он, вероятно, напуган и где-то прячется. Ко мне тоже не приходил.

Священник слабой морщинистой рукой ободрительно сжал плечо Антала, чуть потрепав:

— Всё-таки доброе у тебя сердце. О проклятом беспокоишься. Но не волнуйся. Вернётся он, вот увидишь.

Услышанное повергло принцессу в шок. О проклятом беспокоится? Что это значит? Она с непониманием взглянула на Антала, но тот этого не заметил. Он казался отстранённым. Стоял, уставившись перед собой, озабоченный какими-то мыслями.

На самом деле Элейн в последнее время всё чаще придавалась искреннему изумлению. Сначала она увидела в доме прескверного алтарь, посвящённый Пресвятому Сальваторе, а потом этот же самый прескверный повёл её в храм, на порог которого таких и вовсе не пускали! Да ещё и господин Меро, будучи священником, не прогнал его и даже просто не обругал. Старик общался с Бонхомме… по-отечески? Как такое возможно? И почему этот прескверный настолько неправильный? Подобных ему чудовищ убивали. На них вели охоту и истребляли. Одарённых проклятым поцелуем Тенебрис ненавидели и презирали, и, честно говоря, было за что. Но от Антала, пусть и исходила опасная энергетика, всё же не чувствовалось главное — зло. Хотя, быть может, судить ещё слишком рано?

— Что ж… — произнёс Антал. — В таком случае мы пойдём. Спасибо, господин Меро.

— Могу ли я полюбопытствовать? — спросил вдруг священник. — Что привело благословлённую госпожу сюда? Всё-таки Домна — место проклятое, забытое. Не каждый день здесь можно повстречать королевских особ.

О том, что Бартоломью мёртв, было известно лишь обитателям Дворца Дезрозье и некоторым приближённым к правящей семье личностям. Потому Элейн, закусив губу, ответила уклончиво:

— Есть некоторые дела, которые не терпят отлагательств. С ними мне помогает господин Бонхомме. Потому я и здесь.

Священник и не ждал подробностей, поэтому лишь кивнул в ответ.

— Позвольте пожелать вам удачи в ваших делах. Пусть путь ваш будет лёгок и не тернист. И будьте осторожны, — дал напутствие Рамиель и всё-таки с трудом поклонился принцессе, выказав уважение и почтение. — И дарует вам Сальваторе мир, и утешит ваши мятежные души. Я буду молиться за вас.

— Благодарю, господин Меро.

Принцесса, тронув Антала за плечо, спросила:

— Идём?

Тот, всё ещё не привыкший к внезапным прикосновениям, вздрогнул, после чего кивнул:

— Идём.

***

Оказавшись дома, Элейн не спешила заваливать прескверного вопросами, хоть за такое короткое время их и накопилось изрядно. Честно говоря, она ожидала, что тот заговорит сам, что захочет вдруг поделиться с ней чем-нибудь, но господин Бонхомме молчал как рыба.

Время близилось к ночи. Тучи прекратили греметь и лить холодные слёзы. За окном наконец сделалось спокойно. Снаружи теперь тянуло приятной прохладой. Пахло дождём. Принцесса пожелала выйти на крыльцо, чтобы подумать и насладиться спокойствием. Здесь непривычно тихо: не слышно шума волн. Здесь нет моря. Домна безразлично молчала и никак не откликалась. Казалось, она мертва. Не даром это поселение проклятым считали. Всё-таки земля тут пропитана кровью, а жители, вероятно, так и не оправились от пережитого кошмара. Даже удивительно, что здесь кто-то живёт после тех событий. И как, интересно, тут оказался Антал? Почему обосновался в столь непривлекательном месте?

Элейн, подобрав босые ноги, устроилась на скрипучем дряхлом стуле. Ветер игрался с её волосами и приятно холодил ключицы и шею. Он же шумел в деревьях, в траве и… в колокольчиках? Принцесса прислушалась. Со всех сторон от каждого дома разносился их звон. Тихая мелодия, которую играл ветер, баюкала и нежно забиралась в самую душу. Вокруг было темно и мрачно. И даже луну надёжно спрятали тёмные облака. Но музыка, не боясь ночи, отгоняла страхи и тревоги. Так, выходит, Домна вовсе не мертва? И не молчит безразлично? Элейн не заметила, как задержала дыхание, слушая. Она даже не шевелилась, словно боялась спугнуть чарующий звон. Это, конечно, не шум бушующих волн, но тоже невероятно красиво.

Из дома показался Антал. Он молча сел рядом, прямо на пол, предложив принцессе папиросу. Вдвоём они закурили, разделяя момент спокойствия. Какое-то время никто ничего не говорил, но Антал всё же прервал тишину:

— Я тоже люблю сидеть тут вечерами.

— Здесь очень хорошо, — ответила Элейн, выдохнув дым. — И колокольчики даруют умиротворение. Казалось бы, такая мелочь, но всё же мелодия их как будто околдовывает. И я никогда раньше не видела, чтобы их было так много. Надо же! Над каждой дверью каждого дома висят!

— Я их сделал, — будничным тоном сказал Бонхомме. — Все до единого. И они в самом деле непростые. Вам не показалось — колокольчики околдовывают. Каждый напитан моей энергетикой, отгоняющей проклятых. Вы, должно быть, заметили, какие у домов массивные двери? Это потому, что местные до сих пор живут в страхе. Они не понаслышке знают, как легко проклятые могут попасть внутрь. И колокольчики эти повесили, чтобы чудовища точно не смогли больше подступиться. Я был свидетелем произошедшей здесь трагедии. Видел кошмарные вещи. Поэтому и смастерил колокольчики.

Он смущённо улыбнулся, помолчав пару мгновений, а потом добавил:

— Я и сам, когда ещё издали слышу их звон, сразу понимаю, что возвращаюсь домой. Именно домой, понимаете?

Элейн не хотела перебивать и боялась, что Антал вновь замолчит. Слушать его было интересно. Но всё же принцесса осмелилась спросить:

— Расскажете подробнее, что случилось с Домной?

Выдохнув дым, господин Бонхомме кивнул:

— А чего бы не рассказать?

И прескверный погрузился в воспоминания, которые всё ещё были свежи.

Глава 7. Молитва священника

***

Около года назад на Домну обрушилось большое несчастье. Настоящее бедствие. И к тому моменту, когда королевская стража прибыла на подмогу, было уже поздно. Всё случилось ранним утром. Стоял густой туман. На траве поблёскивали капельки росы. Тишину нарушал лишь шёпот листвы. А потом издалека донёсся леденящий душу рёв.

Некоторые из жителей проснулись, заслышав его. Кто-то выглядывал из окон, а кто-то вышел на улицу, пытаясь понять, откуда доносился этот нечеловеческий вопль. И на какое-то время вновь наступила тишина. Она была всепоглощающей и осязаемой. Казалось, в тот момент даже деревья стихли, испугавшись. И Домна — маленькое хрупкое поселение — казалось, замерло. Люди тихо переговаривались друг с другом:

— Вы слышали?

— Какой кошмарный звук!

— Ни один зверь не издаёт подобный рёв. Так неужели это?..

Рассвет явил себя на горизонте. Туман как будто бы стал только гуще и не позволял разглядеть то, что происходило вокруг. Из него же вдруг раздался ещё один вопль, но уже гораздо ближе. А следом и рычание, несущее угрозу. Люди ахнули, переполошились, ещё не зная, что их ждёт. Некоторые поспешили спрятаться в своих домах, а те, что посмелее, взялись за оружие и остались на местах, готовясь к… чему? Нападению?

Мужчины вглядывались в туман, заметив в нём движение. Кто-то выкрикнул:

— Прячьте детей! Закрывайте двери и окна! Кто-то идёт…

Женщины поспешили подчиниться. Залепетав молитву в страхе, они разбежались по своим убежищам. И в ту же самую секунду из тумана явились чудовища, некогда бывшие простыми мертвецами. Ростом они были чуть выше человека. Облачённые в доспехи, несли в жилистых синюшных руках оружие: кто топор, кто меч, а кто и копьё. Глаза их опасно сверкали. Во взглядах не было и капли сочувствия. Они явились, чтобы убивать и разрушать, ведомые своим проклятием или же чьей-то злобной волей.

Было их около тридцати. Павшие воины, чьи тела не похоронили достойно, а души не очистили и не упокоили, восстали и теперь желали кровопролития. Лица их вытянутые давно утратили сходство с человеческими. С разинутых клыкастых пастей стекала слюна и свисал длинный чёрный язык. А в горящих жёлтых глазах отчётливо читалась угроза. Они рычали, наступая. Целое войско двигалось вперёд, готовясь смести маленькое поселение, словно пыль под ногами.

Не чувствующие боли солдаты были неуязвимы. И даже если бы они сбросили вдруг свою потрёпанную стальную броню, сплошь покрытую коррозией, их телам всё равно ничего не угрожало бы. Мертвецы, столкнувшись со смертью однажды, её уже не боялись.

Однако простые смертные, лишь завидев их, были в ужасе. Мужчины, стояли как вкопанные, не зная, что предпринять. Ноги подкосились, руки задрожали, не в силах удержать орудие защиты.

Кто-то слабо произнёс:

— Ох, Сальваторе, помоги нам…

А потом раздался крик:

— Войско! Это Павшее войско! Бегите! Уносите ноги! Бросайте всё!

И в этот момент как по команде солдаты ринулись вперёд, бросаясь на людей. Поднялась страшная паника. Жители поселения пытались спастись, разбегаясь кто куда. Первыми погибли мужчины, что хотели защитить свои семьи. Мертвецы стремительно настигли их и, не раздумывая ни секунды, разорвали на части. Пролилась кровь. Оторванные руки, ноги и головы упали на сырую землю. И трава этим кошмарным ранним утром теперь была покрыта отнюдь не каплями росы.

Люди рыдали, хватая детей и пытаясь увести стариков. Некоторые не успели покинуть свои дома, прячась внутри, и тогда мертвецы, выломав двери и окна, добрались и до них. Проклятые рычали, вгрызаясь в податливую мягкую плоть беззащитных людей. Они остервенело ревели, доводя своих жертв до безумия. И те, сходя с ума от ужаса и нестерпимой боли, видели в смерти спасение, а не кару.

— Не троньте детей! Умоляю!

— Пощадите мою дочь, прошу!

— Оставьте! Оставьте их!

Мертвецы не слушали. Разум их давно сломленный и потерянный не знал милосердия. А гниющие в груди сердца, переполненные скверной, утратили остатки человечности.

Мало кому удалось сбежать. И Сальваторе не услышал, как в предсмертной агонии несчастные молили его о спасении. Никто не пришёл на помощь тем утром, никто не защитил людей от столь незавидной участи.

Никто. Или же?..

Антал почувствовал резкий толчок проклятой энергии. Она зависла в воздухе, переплетаясь с туманом и заставив лес замолчать. Не было слышно ни птиц, ни зверья. И даже ветер стих. Он унёсся прочь отсюда. Прескверный остановился, прислушавшись к своим ощущениям. Даже его осквернённое тело будто сдавило. Сделалось холодно и тошно. Казалось, энергетика эта обхватила шею и принялась душить. Антал чувствовал её гнилостный запах, её мерзкие липкие прикосновения и не мог даже представить, откуда она взялась. Настолько внушительное сосредоточении злобной энергетики вызывало мурашки. Она требовала внимания и не желала ждать, маня прескверного за собой. И тот неуверенно зашагал вперёд, ведомый проклятием.

Вдалеке послышались душераздирающие крики и плач. Выйдя из леса, Антал увидел, как несколько человек, спотыкаясь и падая, со всех ног неслись прочь из маленького поселения. Они несли на руках ревущих детей и тащили за собой раненых. Здесь бывать Бонхомме никогда раньше не приходилось. Честно говоря, он и не слышал об этом захолустье. И, вероятно, прошёл бы мимо, даже не взглянув на немногочисленные домишки. Но сейчас его туда влекло. Очевидно, там что-то случилось. Нечто ужасное. И когда до ушей донёсся утробный рёв, прескверный лишь утвердился в этом.

Он ринулся на помощь. Сорвавшись на бег, Антал быстро добрался до поселения, и перед глазами его открылась кошмарная картина. На земле лежали трупы, разорванные в клочья. Двери многих домов оказались снесены с петель, и изнутри уже не доносилось ни звука. Крылечки были залиты кровью, где-то бесхозно валялись оторванные части тел. И даже скотина — коровы, свиньи и куры, что здесь были — оказались мертвы. На лицах убитых людей застыли гримасы ужаса. Кто-то даже успел поседеть перед незавидной гибелью.

Антал стоял среди стихшего в миг поселения, хлопая широко распахнутыми глазами. В воздухе застыл тошнотворный запах крови. И смерти, что решила здесь похозяйничать. Тем немногим, кому удалось спастись бегством, крупно повезло. И чем же эти беззащитные люди заслужили такую участь?

Внезапно раздался ещё один крик, а следом за ним и чудовищный вопль. Прескверный не стал ждать и помчался на помощь.

За ближайшим поворотом возвышался храм. И у его дверей, обессилив, лежал священник. По щекам его катились горькие слёзы. Маленький и слабый человек, неспособный дать отпор, всё же продолжал бороться, защищая то, что было для него свято. Он причитал, схватившись за окровавленную ногу:

— Прочь! Не троньте священные стены! Не позволю!

Старик боялся даже просто посмотреть на чудовищ. Голос его дрожал. Но отдать на растерзание обитель веры было хуже, чем смерть. Казалось, боль от серьёзной раны на ноге не была настолько нестерпимой, насколько от мысли, что проклятые войдут внутрь и беспечно растопчут святилище. Чудовищные солдаты столпились вокруг, пытаясь разрушить храм. И старику просто повезло, что они в данную секунду игнорировали его, с остервенением обрушивая свой гнев на белокаменные стены. Павшее войско ломилось в двери, словно могло отыскать внутри упокоение, и било окна, разбрасывая кругом осколки. Или, быть может, они в самом деле что-то искали там? Искупление, к примеру. Или же желанное умиротворение. Так или иначе, складывалось впечатление, будто попасть в храм им не составляло труда, и никакая молитва не сдержала бы их и не отпугнула. Проклятие изъело их изнутри, впиталось в души, сотворив из некогда простых мертвецов то, чем они теперь являлись — чудовищами. И место силы верующих в Пресвятого Сальваторе вызывало слепую ненависть и желание уничтожить то, что им не доступно. То, что причиняло проклятым боль даже после смерти.

Священник отчаянно молился. Он побелел и дрожал, точно лист на ветру. Длинные седые волосы облепили взмокшее от пота лицо. А из глаз почти слепых неумолимо катились слёзы.

— Уходите прочь! Прошу, сжальтесь!

Его никто не слушал. А молитва, вопреки остервенелому желанию превратить веру в руины, всё-таки действовала — мертвецы, скалясь и рыча, закрывали уши. Им было невыносимо слушать священные тексты. Однако этого оказалось мало. Попытка священника оказать сопротивление лишь сильнее выводила проклятых из себя, и те не стали медлить больше. Один из воинов прекратил вдруг колотить по стенам, на которых успели образоваться трещины, и обратил-таки внимание на старика. Проклятый схватил того за шиворот и рывком поднял, но он не мог стоять — раненая нога то и дело подгибалась.

— Я заставлю тебя замолчать! — проревел нечеловеческим голосом мертвец.

А потом замахнулся, намереваясь острыми когтями распороть несчастному горло. И старик зажмурился, барахтаясь в железной хватке воина. Он завыл от страха, готовый к гибели. Однако молиться не перестал.

— Стой.

Это была не просьба, а тихий приказ. Произносить его громче не требовалось — мертвецы тут же замерли. Когтистая рука так и застыла в воздухе, не успев воплотить задуманное в реальность. Священник в страхе обернулся, с надеждой взглянув на незнакомца.

Антал окинул Павшее войско взглядом, полным презрения, после чего произнёс:

— Отпустите священника. Оставьте в покое храм.

И проклятые, пусть с большой неохотой, всё же не осмелились ослушаться, ощутив в молодом человеке знакомую энергетику. Сомнений не было — перед ними прескверный господин, и перечить ему непозволительно. Мертвецы даже не рычали. Тишину нарушал лишь звон их доспехов, сопровождающий каждое движение.

Воин отпустил старика, небрежно швырнув его на землю. Тот вскрикнул от боли, распластавшись. Вставать он не спешил и лишь продолжал молиться, спрятав мокрое от слёз лицо в ладонях. Проклятые тем временем обступили его, подойдя к прескверному ближе. Они были на две, а то и на три головы выше Антала, и смотреть на него свысока не посмели бы. Потому медленно склонились, опустившись на колени.

— Господин, — низким утробным голосом произнёс один из воинов.

Антал жёстко ответил:

— Пошли прочь отсюда. Возвращайтесь восвояси и никогда больше не приходите сюда.

Проклятые не спорили. Они молча встали и послушно поплелись в сторону леса. Священник только тогда осмелился поднять глаза и теперь мог в изумлении наблюдать за тем, как мертвецы растворяются в тумане, словно их и вовсе не было. А потом он перевёл взгляд не незнакомца, не веря в происходящее. Павшее войско, являющееся самым настоящим бедствием, послушно отступило, и причиной тому был прескверный. Прескверный, спасший святилище Сальваторе.

Антал проследил за тем, как мертвецы исчезли, проводив их взглядом, полным презрения. Те не посмели даже обернуться и просто ушли. И лишь когда беда отступила, Антал бросился к раненому старику, всё ещё лежащему на сырой земле. Прескверный присел рядом с ним, протягивая руку.

— Позвольте помочь вам, господин, — произнёс он тихо и осторожно.

Бонхомме внимательно следил за реакцией священника, ожидая от того не просто отказа, а плевка в лицо. Казалось, он побрезгует прикоснуться. И рука Антала предательски задрожала. Он искренне желал помочь и не хотел пугать. А священник в свою очередь испытующе смотрел на прескверного красными от слёз глазами и не спешил ничего предпринимать. Для себя, однако, он отметил, что этот молодой человек не выглядел отталкивающе. Симпатичное лицо, ясный взгляд, чистая и аккуратная одежда… Прескверные редко бывают так сильно похожи на простых людей. Обычно их можно отличить сразу по внешнему виду. Часто они выглядят пугающе и угрожающе. И глаза у них совсем другие — злые. А этот незнакомец отличался. К тому же, ещё и помог, хотя мог пройти мимо. В конце концов, если бы не он, Павшее войско закончило бы начатое, не оставив от Домны и следа — лишь горькие и ужасающие воспоминания.

Не раздумывая больше ни секунды, старик неуверенно протянул руку прескверному. И тот тут же помог ему подняться и позволил опереться на себя.

— Моё имя Антал Бонхомме, — представился он. — Клянусь, господин, я не причиню вам вреда.

Мысли старика путались. Он медлил с ответов, шокированный произошедшим. Не сразу он решился и на то, чтобы впустить прескверного в храм. Антал это быстро понял и ощутил сомнения священника. И потому предложил:

— Господин, я могу позвать помощь. Доберусь до ближайшего города и приведу лекаря. Вы справитесь здесь без меня? Сможете продержаться?

Священник всё ещё молчал. Он тяжело дышал, держась за больную ногу. Губы его безмолвно шевелились, а в мыслях была лишь молитва. Однако, несмотря на близость прескверного, страх постепенно начал отступать. Хотя уже никогда ему не забыть то кошмарное мгновение, когда мертвец из Павшего войска заглянул ему в глаза. Не забыть, как огромная когтистая рука занеслась для удара, намереваясь распороть ему глотку… В нос нещадно бил запах крови. К горлу подкатывала тошнота, и священник вновь ощутил подступающую панику. Оставаться одному среди горы растерзанных трупов ему совершенно не хотелось.

Хотел было Антал уйти, как священник тут же вцепился ему в руку.

— Нет, — прохрипел он, жалобно глядя на своего спасителя. — Не уходите.

И в ту же секунду послышались голоса. Человеческие. Даже издали было слышно, что пропитаны они беспокойством и ужасом. А следом за ними — быстрые шаги и лязг металла. Кто-то стремительно приближался к храму. Казалось, шла целая толпа. Вот-вот она должна была показаться из-за ближайшего дома.

Священник замер и прислушался, а потом тихо предположил:

— Солдаты?

Анталу не стоило показываться на глаза страже. К тому же, здесь произошло настолько ужасающее событие — погибло много людей. По Домне прошлось Павшее войско, а потом вдруг исчезло. Солдаты не усомнятся в том, что это дело рук прескверного. И, пусть он не виноват, слушать никто не станет. В конце концов, только прескверные способны управлять целыми войсками проклятых.

Ему не поверят. Антал точно это знал, ведь ему уже доводилось испытывать гнев королевских стражников на собственной шкуре. И священник вполне себе мог указать на него, обвинить в случившемся несчастье. Чистая и неприкрытая ненависть к последователям Тенебрис, казалось, была в крови у простых людей. Потому стоило бежать прямо сейчас. Скрыться, уйти от потенциального преследования. Вновь оказываться в кандалах и умирать Анталу очень не хотелось.

На лбу выступила испарина. Воспоминания о пытках не исчезли по сей день и, вероятно, не исчезнут уже никогда. Рука сама потянулась к шее, чтобы убедиться, что на ней нет металлического ошейника, больно впивающегося в кожу.

Стража приближалась. Послышались разговоры:

— Обыскать каждый дом! Найти выживших и помочь раненым! Поодиночке в схватку с проклятыми не вступать!

Антал слишком хорошо знал этот голос. Громкий, командный. Он принадлежал командиру королевской стражи, многоуважаемому господину Вейлину Гонтье. И последняя встреча с ним оказалась не самой приятной. Бонхомме прекрасно знал и помнил, на что способен не знающий пощады командир. И если в прошлый раз ему просто повезло, то сейчас уйти живым не удастся.

«Беги!» — выкрикнула Тенебрис, едва не оглушив Антала.

Антал резко встал, собираясь уносить ноги. Но священник вновь не дал ему уйти, однако, на сей раз он вдруг сказал:

— Прячьтесь! Бегите в храм! Ждите меня внутри, я отважу отсюда солдат.

«Нет! Уходи! Не слушай его! Тебя найдут и убьют.»

Времени оставалось совсем мало. Антал не мог решить, что ему делать. Он в панике вертел головой, озираясь по сторонам.

— Господин, ждите меня внутри. И не выходите! — настаивал старик.

И в тот момент, когда стража показалась из-за ближайшего дома, Антал уже был внутри храма. Он пробежал по маленькому тихому залу, минуя скамейки, и юркнул за алтарь, поджав к себе ноги. Сердце колотилось бешено, и дыхание перехватывало. Отсюда он почти не слышал разговоров, доносящихся снаружи, но отчаянно пытался прислушаться. Однако в ушах так сильно грохало, что шансов подслушать не осталось никаких. Руки дрожали. Ладони стали ледяными и мокрыми. Складывалось впечатление, что Антала загнали в ловушку. Он даже успел пожалеть о том, что послушал старика. Что, если тот всё-таки сдаст его? Быть может, загнав его сюда, священник захлопнул тем самым капкан, и теперь прескверному точно некуда бежать.

«Какой же ты идиот!» — свирепствовала Тенебрис. — «Поверил священнику! Забыл, кем ты являешься? Никто не стал бы тебя защищать! А теперь точно найдут, поймают и прямо на месте казнят!»

Антал старался не слушать её. Он пытался успокоиться и всё-таки довериться священнику. Но нечто внутри подсказывало, что это было огромной ошибкой. Роковой.

Время шло. За окнами начало темнеть. К этому моменту голоса снаружи давно стихли, и никто так и не вошёл внутрь. Стало спокойнее, однако тревога так до конца и не отпустила. Стояла всепоглощающая тишина. Возможно, тут так было всегда. Но сегодня тишина совсем другая — мёртвая. Жизнь покинула Домну, оставив лишь жестокое безмолвие и запах крови. Ветер приносил его с улицы, пробирался в храм через всевозможные щели. Или, быть может, Анталу это чудилось.

Через витражные окна в святилище бесцеремонно проникал лунный свет, оставляя на каменном полу причудливые узоры. Пахло благовониями. И, несмотря на гуляющий тут и там сквозняк, было достаточно тепло. Даже с учётом того, что ни одна свеча не горела. Их стоило бы зажечь. Стоило и воскурить благовония. В память о погибших. Но Антал не смел ничего трогать. Он прижимал руки к груди и даже головы не поднимал. Внутри засело неприятное ощущение того, что здесь он нежеланный гость. Пребывание тут прескверного — страшный грех. Хотя куда уж греховнее.

Со всех фресок на него с осуждением смотрел прекрасный лик Пресвятого Сальваторе. Отовсюду он следил за прескверным, недовольный его присутствием. Антал обхватил себя руками, чувствуя, как под взором бога сделалось неуютно. Сидя на полу и прячась за алтарём, он чего-то ждал, хотя мог бы сбежать. А, может, дело было в том, что бежать ему и некуда? Никто нигде не ждал, вот Бонхомме и сидел тут.

«Как жалко ты выглядишь.» — Тенебрис почти выплюнула эти слова. — «Какой позор! Тебе подобные не прятались никогда. Прескверные внушали страх одним своим видом, а не вызывали сострадание. Глядя на тебя, мне хочется разрыдаться. Ты точно беззащитный щенок, загнанный в угол. Дрожишь и едва не скулишь.»

Богиня могла бы явить себя прямо сейчас. Стоило Анталу остаться наедине с собой, как она приходила, покидая свою маленькую, но сокрытую от целого мира обитель. Но Антал знал, что сюда, в храм Пресвятого Сальваторе, она не придёт. Тенебрис не боялась его, однако влияние бога всё-таки распространялось и на неё. Молитвы причиняли ей боль, пусть и слабую. А святилище было способно помутить рассудок.

— Это ты велела Павшему войску сюда явиться?

«Не я. Для чего мне это? Зачем возиться с простыми проклятыми? Ты же и сам прекрасно знаешь, что Павшее войско уже не одно столетие самовольно бродит по землям Эрхейса, не подчиняясь никому. И Домна — не первое и не последнее поселение, которое они разрушат. Вероятно, их появление здесь — простая случайность.»

Вряд ли Тенебрис лгала. Павшее войско действительно являлось неуправляемым бедствием. Его создала первородная прескверная, а после её гибели ни одному прескверному так и не удалось полностью подчинить проклятых солдат себе. По сей день неизвестно, какова их цель: быть может, ищут что-то или же просто так несут разрушения и смерть. Только вот неясным оставалось одно: почему в таком случае они не посмели ослушаться приказа Антала и просто ушли? Что-то подсказывало, что у Тенебрис есть ответ на этот вопрос, но она, по всей видимости, раскрывать правду не собиралась. Иначе уже давно рассказала бы.

Снаружи послышались медленные шаги, а после двери храма с протяжным скрипом отворились. Антал так и замер на месте, боясь пошевелиться. Он стоял прямо напротив входа, окружённый скамейками для прихожан. В лунном свете его лицо казалось ещё бледнее, а в глазах застыл неподдельный страх. Сердце вновь забилось чаще. Он готовился к нападению. К тому, что сейчас в храм войдёт Вейлин Гонтье и покарает его на месте.

Но вошедший оказался совсем другим человеком — священником. Старик тоже остановился на пороге, очевидно, всё ещё не доверяя прескверному. Он внимательно рассматривал своего спасителя, опираясь на трость и выжидая. Антал не чувствовал от него угрозы, однако не спешил расслабляться.

— Я уйду, — произнёс он тихо. — Прямо сейчас. Прошу, позвольте мне уйти…

— Вы напуганы, — заметил священник. — От чего же? Солдаты давно ушли. Я заверил их, что никого здесь не осталось.

Лицо старика, испещрённое морщинами, скривилось от боли, и он с горечью в голосе добавил:

— Мы здесь совершенно одни.

Антал не знал, что сказать. Он мялся, всё ещё обнимая самого себя. Глаза нервно метались из угла в угол, пока не остановились-таки на священнике. Тот едва стоял. Несомненно, держаться на ногах ему было тяжело, но он не решался пройти внутрь и сесть. Несмотря на то, что прескверный пришёл ему на помощь, всё же страх перед ним видимо был сильнее. Старик относился к Анталу настороженно.

— Как ваша рана, господин? — поинтересовался он.

— Солдаты отвезли меня в город, где мне оказали помощь. Больно, но жить буду.

— В таком случае, не мучайте себя. Прошу, сядьте.

Постояв в нерешительности ещё пару мгновений, старик всё-таки доверился прескверному и вошёл внутрь, закрыв за собой тяжёлые двери. Он, хромая, прошёл к ближайшей скамье и устало рухнул на неё, не выпуская из рук трости — своего нового аксессуара.

— Что ж, если солдат снаружи нет, то я, пожалуй, пойду.

Антал быстрыми шагами направился к выходу, как вдруг услышал за спиной:

— Я не сказал вам «спасибо».

Он остановился, а священник продолжил:

— Позвольте выразить вам мою искреннюю благодарность. Если бы не вы, Павшее войско убило бы меня. — Он окинул взглядом храм. — И уничтожило бы это место. Осталась бы лишь одна пыль.

— В таком случае, и я благодарен вам. За то, что не выдали меня Вейлину Гонтье.

— В ту роковую секунду мне показалось, что я могу вам довериться. Сейчас же, не буду скрывать, меня терзают сомнения. Однако что-то подсказывает, что всё-таки поступил я правильно. Быть может, сам Пресвятой Сальваторе услышал мои молитвы и послал вас на помощь. Мне ещё нужно присмотреться к вам, господин?..

— Бонхомме. Антал Бонхомме.

— Бонхомме. Что ж, а моё имя Рамиель Меро.

— Довольно громкая и известная фамилия. Неужели я имею честь говорить с представителем одной из трёх благословлённых семей?

Старик грустно улыбнулся:

— Да. Но не будем обо мне. Господин Бонхомме, время позднее. Не знаю, насколько страшна и опасна для вас ночь, но я осмелюсь предложить вам кров. Хотя бы до утра. Удерживать вас, конечно, я не стал бы. Это всего лишь скромное приглашение. Вы могли бы остаться тут, а потом, когда пожелаете, уйти. У меня здесь есть еда. И горячий чай. А вы, кстати, всё ещё дрожите.

Антал пожал плечами, потупив взгляд:

— Предложение заманчивое. Так уж вышло, что идти мне всё равно некуда. Но позвольте для начала спросить: почему вы не воспользовались своими силами, чтобы отогнать Павшее войско? Я считал, что благословлённые семьи способны дать отпор проклятым. Даже настолько сильным.

Рамиель тяжело вздохнул, погрузившись в размышления. Казалось, он решал, стоило ли отвечать прескверному или нет. А потом, спустя пару мгновений, произнёс:

— Мой ответ будет настоящим откровением. И взамен на него я тоже хочу задать свой вопрос. Но вы должны будете ответить честно.

Дело было в том, что Антал и Рамиель априори являлись полными противоположностями и даже настоящими врагами. Откровенничать друг с другом им было непозволительно. Это всё равно что раскрывать собственные слабости противнику, чтобы тот мог воспользоваться ими. И Меро молчал бы, не вёл бы диалог с прескверным, если бы тот не оказался таким… неправильным. Подобные ему способны на разные, самые подлые уловки и поступки, но спасать священника и храм Пресвятого Сальваторе даже во имя цели не стали бы. Ведь это являлось кощунством, противоречило их вере.

— Хорошо, — согласился Антал.

— Тогда отвечу на ваш вопрос: с исчезновением Сальваторе угасла и наша сила. Его благословение с каждым днём всё больше утрачивает своё влияние. Потому даже самого простого проклятого я, вероятно, прогнал бы с большим трудом. Что уж говорить о Павшем войске, которое даже вам, прескверным, не подчиняется.

Он помолчал всего секунду, а потом, осознав, медленно проговорил:

— Однако вас оно не посмело ослушаться.

— Я не имею над ними власти. И сам задаюсь вопросом, как так вышло. Быть может, удача была на моей стороне сегодня.

Сам Антал в этом сомневался, но объяснение найти не мог. Случившееся не давало покоя в той же степени, что и услышанное только что. Неужели и впрямь благословлённые семьи лишились своего могущества? И насколько же всё плачевно? Ему казалось, что правящая семья по крайней мере своего влияния не растеряла. Но уточнять это только ради простого любопытства Антал не стал бы — слишком уж будет подозрительно.

— Теперь и вы ответьте, господин. Почему вы вмешались? Думаю, ради такого поступка вам пришлось наступить себе и самой Тенебрис на горло.

Антал был уверен, что Рамиель ему не поверит. Он и сам не поверил бы. Но всё же обещание своё сдержал — ответил честно.

— Дело в том, что с некоторых пор я отрёкся от неё…

Глаза Меро округлились. Он ничего не говорил и не спешил обвинять прескверного во лжи, а просто решил выслушать. И Антал продолжил:

— Я не молюсь и не подчиняюсь ей. Тенебрис не имеет надо мной власти.

— Совсем?

И тут Антал осёкся. Нет, не совсем. Не полностью, не абсолютно. Над разумом она не властвует, но вот над сердцем… Он тщательно подбирал слова, чтобы выразиться яснее. И всё больше казалось, что священник ни капли ему не верил.

— Скажем так, Тенебрис не способна заставить меня что-либо сделать. Её воля — не закон для меня.

— И как же так вышло? Ведь не было ещё ни одного прескверного, способного от неё отречься. Она вас создала, одарила своим проклятием. Она… слишком сильна, и противиться её воле, я полагаю, не удавалось никому из вас.

— Вы вправе не верить мне. Но я говорю правду. Обещал ведь, что буду честным.

Рамиель прищурился, вглядываясь в Антала, в его ясные глаза. Казалось, перед ним сидел не прескверный, а самый обыкновенный молодой человек. От него не веяло угрозой и опасностью. А ведь для того, чтобы убить подобных ему, требовались порой целые войска. Одно такое было с треском разгромлено первородной прескверной Джокестой Сигаль. Оно же по сей день бродит по землям Эрхейса. То самое Павшее войско, которое пошло на смерть во имя высшей цели, а в итоге было обречено на вечное проклятие.

— Я хочу вам верить, господин Бонхомме, — заговорил неуверенно старик. — Но доверие слишком дорого стоит. Особенно…

Антал горько усмехнулся, кивнув:

— …особенно для такого, как я. Мне и за целый век не наскрести на чьё-либо доверие, господин Меро, я знаю.

Священник вдруг отмахнулся:

— Вам просто не давали шанса. А я вам его дам. Возможно, на то воля Пресвятого Сальваторе. Быть может, он так и задумывал, и наша встреча не случайна. Где бы наш создатель ни был сейчас, живой или мёртвый, может, он всё ещё ниспосылает нам знаки и сигналы.

Рамиель чуть подался вперёд, зашептав:

— А вдруг вы больше его создание, чем Тенебрис? Вдруг он и к вашей душе, пусть и проклятой, желает прислушаться?

Антал никогда о подобном не задумывался. А сейчас даже не нашёлся с ответом. И казалось, даже с фресок лик божества уже взирал не так грозно и презрительно. Антал был смущён и искренне благодарен за доброту. Её он всегда больше всего ценил в людях. Наверное, потому что таких на его пути почти и не встречалось.

Прескверный задрожал сильнее. И Тенебрис как-то подозрительно стихла, не вмешиваясь в размышления и не пытаясь их запутать.

— Если вы так считаете и раз уж пригласили меня здесь погостить, могу я дерзнуть и попросить кое о чём? — тихо спросил Антал. — Вероятно, моя просьба покажется вам странной, а, быть может, даже оскорбительной.

— Я вас слушаю.

Антал какое-то время собирался с силами. Он чувствовал, что назад уже дороги не будет. Разум твердил, что он всё делал правильно, но вот сердце, отданное Тенебрис, кричало о предательстве и стыдило. Жизнь вот-вот должна была разделиться на до и после. Хотя просьба его и была, казалось бы, совсем незначительной, но всё-таки для Антала это было очень важно. Он сомневался, мялся в нерешительности, а потом, набрав в грудь воздух, произнёс:

— Не могли бы вы научить меня молитвам?

Кара божественная не обрушилась внезапно на голову. Не произошло вообще ничего. И только священник в изумлении поднял брови. Вероятно, ожидал он чего угодно, но только не этого. И всё же Рамиель Меро ответил:

— Хорошо. Давайте для начала зажжём свечи и воскурим благовония. А потом вместе помолимся о погибших.

Старик с усилием поднялся на ноги и побрёл, хромая, вглубь храма. В его сердце — к алтарю. Он вручил Анталу спички, и тот принялся зажигать многочисленные свечи и благовония. Руки его нещадно дрожали. Огонёк спички неумолимо дёргался, промахиваясь по фитилям. Процесс этот сакральный ощущался как нечто очень значимое. В эту самую секунду Антал отрекался не только от своей веры, но и от части самого себя. И пусть искоренить проклятие невозможно, однако можно не быть его заложником. Душа металась, терзаемая сомнениями. Прескверный по-прежнему испытывал определённые чувства к Тенебрис. Он… любил её. И избавиться от этих чувств не так просто. Вероятно, для этого нужны годы. Но по крайней мере шаг к полному освобождению уже был сделан.

Закончив со свечами, священник и прескверный сели на скамью. Рамиель вручил ему книгу со священными писаниями, и вдвоём они принялись молиться. Тихо, почти шёпотом. А потом наступил рассвет.

Дом, в котором поселился Антал, принадлежал Рамиелю. Но тот уже давно не жил в нём, предпочитая день и ночь оставаться в храме. Потому он безвозмездно позволил прескверному жить в нём. Антал не желал покидать Домну и решил остаться.

Со временем сюда вернулись и некоторые из тех жителей, что в то злополучное утро бежали со всех ног, спасая свои жизни. Вероятно, потому, что идти им было больше некуда, и тут осталось брошенное хозяйство. Брошенная жизнь. Постепенно люди начали приходить в себя, однако время ещё не до конца залечило их раны и позволило забыть о пережитой трагедии. К соседству с прескверным они относились настороженно. А кто-то и вовсе был против. Однако Рамиель убедил перепуганный народ в том, что Антал спас его и прогнал Павшее войско. И тогда, пусть не сразу, жители смирились с его нахождением здесь. Хотя по-прежнему сторонились и игнорировали.

Однажды Анталу пришла идея о ветряных колокольчиках. Один такой он смастерил и напитал своей энергетикой с намерением отпугивать проклятых. Чтобы те, случайно забредя в крохотную Домну, разворачивались и уходили прочь, даже и не думая чинить беспорядки. А потом сделал ещё несколько таких же колокольчиков. Парочку он повесил прямо на въезде, на деревьях. И тогда люди заинтересовались. А потом и вовсе захотели себе такие же. И теперь колокольчики, созданные для защиты, висели над дверью каждого дома. И даже в Чайном Доме, играя приятную музыку ветра.

Дорога в Домну теперь называлась Запретным путём. Её, как и само поселение, обходили стороной, считая земли здешние проклятыми. Многие верили, что пролитая тут кровь рано или поздно вновь привлечёт проклятых, и очередной трагедии не удастся избежать. Но колокольчики — до смешного маленькое средство защиты — неустанно играли свою мелодию, утешая и отгоняя тревоги прочь. И уже год с момента случившегося Домна не знала бед.

Глава 8. «Дяденька, дай монетку!»

***

Антал закончил свой рассказ. Элейн растерянно хлопала глазами, пытаясь принять откровение прескверного. Если бы кто-нибудь рассказал ей о том, что порождение Тенебрис спасло храм Пресвятого Сальваторе и тем более представителя благословлённой семьи, она не поверила бы и только посмеялась. Но отношение Рамиеля Меро к Анталу принцесса видела собственными глазами, и причин сомневаться в его искренности у неё не было. Как такое возможно? На этот вопрос, вероятно, сложно отыскать ответ. Ведь за целые столетия ни один прескверный не проявлял себя с подобной стороны.

— Откуда в вас такая воля? — проронила она едва слышно.

Антал только и мог пожать плечами:

— Я знаю лишь то, что Тенебрис — не всё, что во мне есть. Есть и другая сторона, но откуда она взялась, и кем была бережно взращена, понятия не имею.

— Вы очень сильный человек, господин Бонхомме.

Антал, опустив взгляд, в смущении улыбнулся. «Человек». Так она его назвала. И в ту же секунду он понял, что общество Элейн ему приятно. К аристократам прескверный относился с презрением, и на то были свои причины. Исключением стали лишь Меро, который давно выбрал иную жизнь, отойдя от дел его семьи, и, по всей видимости, Элейн, которая, несмотря на статус, всё же оказалась более приземлённой.

— Я хочу спросить, — сказал Антал. — Вы прибегли к моей помощи, потому что благословение Сальваторе в самом деле угасает? Как и ваши силы.

Элейн закусила губу, вздохнув:

— Да. Отец был против. Ему сложно признать, что сейчас единственная наша надежда — вы. И только вы на данный момент способны справиться со столь сильным проклятием. У нас же, увы, былой власти больше нет. Уговорить отца у меня не получилось, потому пришлось пойти на обман.

Она вдруг хихикнула:

— Но, знаете, я даже не сомневаюсь в том, что он всё понял. Всё-таки короля Эрхейса обвести вокруг пальца не так просто. Тем более мне — той, которую он растил. Честно говоря, не имею и малейшего понятия, почему он всё-таки позволил мне пригласить вас. Быть может, решился дать мне возможность хотя бы попытаться что-то исправить.

— Ваш отец настолько презирает прескверных, что не смог переступить через собственную гордость ради сына?

— Дело вовсе не в гордости. Скорее, он не верит, что вы действительно могли бы помочь. Да и с чего бы? Ведь, как известно, у прескверных своей воли нет, и Тенебрис вряд ли пошла бы навстречу. Это всё равно что просить рыбу взлететь — глупо и невозможно. Однако…

Принцесса взглянула на Антала, тепло улыбнувшись:

— Нам повезло. И единственный в мире оставшийся прескверный оказался куда более непредсказуемым, чем мы предполагали.

— Вы ведь меня ещё совсем не знаете, госпожа.

— Верно. Но вы согласились помочь, а это уже о многом говорит.

Антал не нашёлся с ответом. Он только устремил взор на соседние дома, вслушиваясь в переливчатый, спокойный звон ветряных колокольчиков. Да, Тенебрис ни за что не стала бы помогать благословлённым семьям. Их смерти она желала так же сильно, как воскрешения своего сына. И даже если бы они пообещали взамен вернуть Вогана к жизни, богиня не согласилась бы, не поверила.

Антал не знал, насколько теперь Элейн доверяла ему. За себя он мог сказать лишь то, что обманывать её не собирался и в самом деле намеревался помочь настолько, насколько сможет. Но в голову принцессы прескверный, к сожалению, залезть не мог. Не мог узнать, о чём та думала. А что, если Тенебрис права, и Элейн так мила и любезна лишь до тех пор, пока он полезен? И ждать ничего хорошего в итоге не стоило. Что ж, пока ничего не оставалось, кроме как присматриваться и быть осторожным. Доверие — ценная валюта. И даже доверие Антала Бонхомме так просто не купишь.

— Господин, а что за несчастный проклятый, о котором вы так переживаете?

Антал поёжился от холода и ответил:

— Давайте зайдём в дом, и я вам расскажу.

Принцесса согласилась. Оказавшись перед камином, в тепле, Антал заговорил вновь. Причин утаивать эту историю не было.

— Не так давно к моему дому явился странный молодой человек. Он смог ступить на порог лишь потому, что над моей дверью не висят ветряные колокольчики. Вероятно, слонялся где-нибудь неподалёку, и моя энергетика его привлекла. Проклятые ведь, как известно, тянутся к прескверным.

— А почему же вы не повесили колокольчики у своей двери?

Антал пояснил:

— Чтобы нуждающиеся в моей помощи проклятые могли отыскать сюда дорогу.

Так и случилось с несчастной Евадне Реверди. Она забрела в Домну не случайно. Проклятие измучило её, истерзало разум, и поэтому аристократка смогла-таки найти сюда дорогу в поисках спасения, когда стало совсем невыносимо.

— По возможности я стараюсь снимать проклятия. К моей помощи прибегают очень редко, но всё же иногда такое случается.

— И вы всем помогаете?

— От меня не убудет. Отказываю только тем, кто, наоборот, желает кому-либо навредить.

«Как это случилось с мерзавцем Лабаром.» — подумал Антал. А после продолжил:

— Так вот однажды к моим дверям пришёл нуждающийся. Не знаю, откуда он появился, и что с ним случилось. Понимаю лишь одно — кто-то очень сильно постарался насолить парню, ведь проклятие на нём наложено невероятно сильное и ужасное.

Элейн сделалась опечаленной. В голове всплыли воспоминания о брате, с которым случилось то же самое. Она, грустно опустив взгляд, спросила:

— Смертельное?

— Да. И не только. Знаете ли вы, госпожа, какие проклятия существуют?

— Очевидно, я осведомлена не так хорошо, как вы. Объясните.

И Антал, усевшись удобнее, принялся объяснять:

— Существуют две категории проклятий: смертельные и дурманящие. К первой относятся такие как: «посмертное проклятие», «проклятые муки» и «наказание болью». Ко второй: «дрёма», «забвение», «кошмары и галлюцинаций», а также «безволье». «Проклятые муки» появились очень давно. Именно этим проклятием Воган убил своего учителя. Заключается оно в том, что тело человека начинает гнить изнутри. Учитель Вогана харкал кровью, изрыгая остатки собственных органов. Проклятие это может действовать как мгновенно, так и медленно, убивая мучительно. «Наказание болью» заставляет проклятого испытывать немыслимые физические страдания без видимой на то причины. Ни один лекарь не отыщет болезнь и не увидит ран, однако человек будет медленно умирать от страшных болей по всему телу. А вот «посмертное проклятие», являющееся одним из самых кощунственных и жестоких, придумала и сотворила первородная прескверная Джокеста Сигаль. При помощи него она подняла Павшее войско, и…

Антал осёкся, закусив губу. Хотел он было привести в пример и Бартоломью, но тут же осознал, что стоило бы закрыть рот. Потому вовремя остановился. Однако Элейн и без того всё поняла и, тяжело вздохнув, закончила фразу за него:

— И Бартоломью тоже восстал из-за этого проклятия. Я знаю, как оно работает. В момент агонии человека проклинают, и его душа возвращается в изувеченное тело совершенно другой. Испорченной. А потом мертвец со временем превращается в кошмарное чудовище, как это и случилось с солдатами из Павшего войска. И…

Слёзы подступили неожиданно. Элейн так и прервалась на полуслове, не в силах закончить мысль. К горлу подкатил давящий комок. Но уже через мгновение принцесса взяла себя в руки и, сжав кулаки так сильно, что ногти впились в дрожащие ладони, сказала:

— Не будем об этом. Лучше расскажите про дурманящие проклятия.

— Может, не стоит, госпожа?

— Стоит.

— На самом деле вам ведь известно про каждое из этих проклятий. Небось с малых лет вас учили их отличать. Так к чему же слушать снова и снова? Ещё и раны бередить.

— Хочу услышать это из уст прескверного. Хочу послушать именно вас.

— Что ж, ладно. Дурманящие проклятия не так страшны и опасны, однако способны изрядно подпортить людям жизнь. А, что самое отвратительное, этим многие пользуются и без вмешательства прескверных. «Дрёма» заставляет человека уснуть. И спать он будет до тех пор, пока проклятие не снимут. «Забвение» стирает память. «Кошмары и галлюцинации», думаю, в объяснениях не нуждаются. А вот «безволье» звучит поинтереснее. Наложив это проклятие, можно завладеть волею человека и направлять так, как душе угодно.

— И чем же из всего этого был проклят ваш несчастный друг?

— Вы удивитесь, но проклятие на нём наложено не одно. Он страдает от «проклятых мук» и «забвения». По всей видимости, чтобы не смог вспомнить, кто одарил его такими чудесными дарами. Вот только Дьярви — так он назвался — забыл не только это, а вообще всё. На вид ему лет двадцать с небольшим, а ведёт себя, словно малое дитя. Не говорит почти, всего боится. Но есть ещё одна загвоздка, понять которую я никак не могу…

— Какая же?

— Понимаете, госпожа, все эти проклятия, наложенные простыми людьми, хоть и вредят, однако ж легко снимаются мною. И не оказывают такого сильного воздействия, какое могло бы быть, наложи эти проклятия я. Но снять проклятия с Дьярви я не могу.

Элейн нахмурилась, не понимая:

— Как это?

— «Забвение», наложенное на Дьярви, обладает сильным влиянием. А вы знаете, каким именно? Помимо лишения памяти.

Элейн задумалась на мгновение, вспоминая всё, чему её учили, а потом неуверенно ответила:

— Это проклятие не только стирает воспоминания, но и заставляет забыть этого человека. То есть все, кто его когда-то знал, не помнят о его существовании. Будто бы его никогда и не было. И снять его можно лишь одним способом — назвать полное имя проклятого.

Антал кивнул, но не спешил подсказывать. Элейн поразмыслила ещё немного, а потом сделала вывод, в который сама же не поверила:

— И такое проклятие способен наложить лишь прескверный. Так ведь? Простому человеку, балующемуся проклятиями, не под силу оказать столь сильного влияния.

— Именно. Это и есть та самая загвоздка. Верите вы или нет, но я не проклинал Дьярви. Я вообще увидел его впервые в жизни. Раньше мы не встречались.

— И это значит, что его проклял… прескверный? Но вы ведь единственный…

Антал вздохнул, перебив:

— Да, так я считал. Что я единственный оставшийся. Но теперь не уверен.

Элейн крепко задумалась. Если такое возможно, то, может, и Бартоломью подвергся нападению неизвестного прескверного? И сможет ли тогда Антал снять с него это проклятие и упокоить его душу? Пока верилось в это с трудом, однако принцесса не спешила с выводами. Сейчас не было никакого смысла гадать, ведь им ничего толком неизвестно.

— Вы устали, — заметил Антал. — Давайте ляжем. На рассвете отправимся в путь.

— А куда именно мы пойдём? У вас есть мысли, откуда стоит начать поиски?

— Для начала расскажите мне, чем при жизни очень любил заниматься ваш брат? Чему отдавал особое предпочтение?

Элейн нахмурилась:

— Какое это имеет отношение к нашим поискам?

— Прямое. Проклятые даже после смерти зачастую не забывают о том, что любили. Их неосознанно тянет в значимые места, и привлекают обожаемые вещи. Вы упоминали, что Бартоломью часто покидал дворец и спускался на землю. Куда же он уходил?

Элейн без раздумий ответила:

— Он был частым гостем второй благословлённой семьи…

Принцесса смолкла, задумавшись. На лице читалось напряжение.

— Однако я никак не могу вспомнить, кто его там ждал. Видите ли, у нашей семьи и семьи Беланже — второй благословлённой — были некоторые разногласия. Сейчас мы пришли к миру, но когда-то мой отец и глава рода Беланже — госпожа Надайн — едва не стали врагами. И всё же странно, что я не могу вспомнить, по какой причине Бартоломью посещал их дом. Да и если бы мой брат появился там, они непременно сообщили бы об этом моему отцу.

— Быть может, есть что-нибудь ещё?

— Театр. Бартоломью танцевал и учился актёрскому мастерству, сам писал пьесы…

— Тот самый большой театр в столице?

— Да. Там он тоже был частым гостем. Но как зритель, а не артист.

— Что ж, в таком случае, нам следует направиться именно туда. А сразу после того, как найдём его, наш путь будет лежать в сторону Аукциона Фонтанель.

— А что же нам там делать?

Антал усмехнулся:

— А там вы выполните свою часть уговора. На этом аукционе можно купить не только ценные вещи и различные диковины, но и информацию. О козлёнке, к примеру. Не беспокойтесь, я заплачу за всё сам. Но без вас со мной попросту даже говорить не станут.

Элейн скептически улыбнулась, наклонив голову набок:

— Вы так уверены, что там найдутся люди, знающие о местонахождении второго козлёнка? Даже моему отцу это неизвестно.

Антал откинулся в кресле, закинув ногу на ногу:

— Местонахождение второго козлёнка мне известно. Он хранится у семьи Беланже. Речь идёт о третьем и четвёртом. И да, вероятнее всего там найдётся хоть один человек, обладающий столь ценной информацией.

— Но ведь если бы кто-то знал об этом, уже давно доложили бы моему отцу. Козлята невероятно ценны.

— Именно поэтому просто так никто не стал бы докладывать о них во дворец, госпожа. Вы росли в аристократичном обществе, однако плохо его знаете. Далеко не все, увы, так же преданно служат богу, как ваша семья. Им плевать на то, как важны эти несчастные козлята. Вопрос всегда в том, насколько они дороги, и сколько денег с них можно поиметь. В этом мире честных людей слишком мало. — Антал грустно вздохнул. — Как, вероятно, и в любых других. И я не сомневаюсь, что наш король, при всём уважении, о многом не ведает.

— Поэтому вы так аристократию не любите?

— Есть и другие причины. Видите ли, но ведь моя семья тоже вхожа в это общество. Потому я так хорошо осведомлён.

Элейн округлила глаза, чуть подавшись вперёд:

— Неужели? Но я не припоминаю ни одной знатной семьи по фамилии Бонхомме.

— Потому что это только моя фамилия. Я взял её сразу же после того, как покинул родной дом. Фамилия моих родителей Болье.

Элейн принялась вспоминать, но это не заняло много времени. И вновь пришла пора удивляться. Принцесса встрепенулась, едва не подпрыгнув на месте, после чего громко заявила:

— Да, я знаю эту семью! Господин Ашеал Болье занимал пост командующего королевской армией, а после его место занял Вейлин Гонтье — его приемник. Так неужели господин Ашеал Болье…

— Мой отец, да. Прославившийся тем, что выследил и убил последнего прескверного. Ну, того, что был до меня.

Антал вдруг истерично расхохотался:

— Можете себе представить? А потом у этого человека родился я.