Бесплатный фрагмент - Неординарные преступники и преступления

1919 год. Смертельная бухгалтерия Анри Ландрю

В феврале 1919 г. в Париже скончался 21-летний мужчина по фамилии Бюиссон (Buisson). Смерть была вызвана туберкулёзом, и не существовало никаких причин сомневаться в её естественной причине. Случившееся, при всей своей трагичности, не оставило бы заметного следа в истории, если бы смерть молодого человека не повлекла за собой ряд событий, которые привели в конечном итоге к разоблачению одного из самых неординарных серийных преступников Франции.

Последние два года умерший молодой человек жил вместе со своей тётей (сестрой матери) по фамилии Лакост. Нет, он не был сиротой, просто его родная мать на склоне лет сумела найти своё счастье и с апреля 1917 г. сожительствовала с таким же немолодым, как и она сама, мужчиной по фамилии Фремье. Сын никак не вписывался в предстоявшую madam Бюиссон семейную идиллию, и она попросила его переехать к тётушке. Сама же счастливая новобрачная покинула Париж и переехала на жительство в небольшой городок Гамбэ (Gambais) в 40 километрах западнее столицы. Там её супруг имел прекрасный особняк под названием «Эрмитаж».

Отношения между сёстрами и прежде были довольно прохладными, а после того, как одна из них фактически отказалась от сына, испортились окончательно. После апреля 1917 г. они не встречались и даже не переписывались. Между тем, о смерти сына следовало поставить в известность мать.

Поэтому тётушка поступила так, как на её месте поступил бы любой разумный человек: она запретила хоронить племянника до тех пор, пока не приедет мать покойного, а сама позвонила мэру Гамбэ и попросила его сообщить номер телефона на вилле «Эрмитаж». Мэр был озадачен просьбой — ему был прекрасно знаком этот роскошный особняк на центральной улице города и, кроме того, он хорошо знал, что дом этот пустует уже несколько месяцев. Поэтому мэр вежливо попросил даму перезвонить попозже, а сам связался с владельцем особняка. От него мэр узнал, что в апреле 1917 г. «Эрмитаж» был арендован на месяц некоей немолодой парой: женщину действительно звали Бюиссон, но вот фамилия мужчины была отнюдь не «Фремье», а Дюпон. В доказательство своих слов хозяин виллы представил мэру договор аренды, оформленный именно на Дюпона.

Быстро выяснилось, что «Фремье-Дюпона» никто толком в Гамбэ не знал. Этот человек никогда прежде здесь не жил, а «Эрмитаж» посещал наездами. Он умудрился не оставить никаких следов своего пребывания: ни адресов, ни контактных телефонов, ни визитных карточек, ни документов — ничего. Столь же неопределённой представлялась дальнейшая судьба и его спутницы. Всё это мэр Гамбэ сообщил madam Лакост во время её следующего телефонного разговора.

Нельзя не признать, что история эта выглядела довольно странной. Madam Лакост прекрасно помнила, что Фремье всегда утверждал, будто он — состоятельный человек и владеет крупными пакетами акций различных компаний, не раз говорил, что вилла «Эрмитаж» принадлежит ему. Теперь же вдруг выяснилось, что этот человек — брутальный лгун. Тем не менее, в тот момент madam Лакост не испытала тревоги за судьбу сестры. Она продолжила свои розыски и обратилась за справками к прежним знакомым madam Бюиссон. Выяснилось, что некоторые из них получали от неё письма и открытки после апреля 1917 г. В частности, летом того же года открытку от madam Бюиссон получил консьерж подъезда, в котором находилась её 6-комнатная квартира. Открытка была самого невинного содержания, в ней сообщалось о намерении madam Бюиссон отправиться в путешествие на Карибы. А чуть позже письмо схожего содержания получила её портниха. Само по себе желание madam Бюиссон отправиться за океан вряд ли можно считать экстравагантным: она была женщиной достаточно богатой для того, чтобы позволить себе жить с комфортом даже в условиях тяжелейшей Мировой войны.

Почти две недели, в течение которых сестра исчезнувшей женщины собирала о ней сведения, тело покойного Артура Бюиссона хранилось в морге. В конце концов, родным пришлось согласиться на похороны молодого человека в отсутствие матери.

Миновали февраль, март, первая декада апреля 1919 г. От madam Бюиссон по-прежнему не было никаких известий. Тем не менее, ни её сестра, ни другие родственники особых волнений по этому поводу не испытывали; во всяком случае, никаких официальных заявлений в полицию они не подавали. Однако, в апреле 1919 г. произошло событие, по-настоящему встревожившее родню исчезнувшей женщины.

Её сестра, проходя по одной из парижских улиц, совершенно случайно увидела хорошо знакомого ей жениха madam Бюиссон, того самого «Фремье», который уверял всех в том, будто он владеет домом в Гамбэ. Первым порывом женщины было подойти к нему и узнать о судьбе сестры, но что-то подсказало ей, что этого делать не следует. С большой долей вероятности можно предположить, что если бы женщина в ту минуту выдала себя, всей последующей детективной истории просто не последовало. Но благоразумие взяло верх над эмоциями, и она, ничем не выдав себя, отправилась следом за «Фремье». Внешность мужчины была довольно примечательна — он имел большую лысину и окладистую рыжую бороду, однако, женщина довольно скоро потеряла его из вида. Все же, её слежка имела немаловажный результат: она убедилась, что «Фремье» жил в довольно бедном районе, что само по себе выглядело очень странно, поскольку владелец роскошного дома в Гамбэ мог позволить себе выбрать гораздо более респектабельный квартал.

Женщина вернулась к исходной точке своей слежки и вошла в магазин, который незадолго до того покинул «Фремье». Поговорив с его владельцем, она выяснила, что обладателя рыжей бороды неплохо здесь знали: он жил где-то неподалёку и регулярно совершал в этом магазине покупки. Владелец без труда назвал его фамилию: Гулле.

Итак, один и тот же мужчина на протяжении двух лет присвоил себе три фамилии: при знакомстве с madam Бюиссон он назвался «Фремье», в Гамбэ именовал себя «Дюпоном», а в Париже представлялся как «Гулле». Мужчина утверждал, что владеет домом в маленьком городке, а затем выяснилось, что на самом деле он житель Парижа. Уехавшая с ним женщина пропала и уже почти два года не подавала о себе никаких вестей. Нельзя не признать — всё это выглядело как-то тревожно.

Мadam Лакост направилась в ближайший полицейский участок, где и рассказала свою историю. Заявление женщины было решено оперативно проверить. Сотрудник в штатском направился в магазин, который посещал «Гулле» и установил, в какое время этот человек обычно приходит за покупками. На следующий день группа полицейских в штатском расположилась в районе магазина. «Гулле» был обнаружен сразу после полудня на подходе к магазину; ему дали возможность совершить покупки и спокойно выйти на улицу. Наружное наблюдение «провело» подозреваемого по парижским улицам и установило, что этот человек проживает на рю Рошешо. Когда «Гулле» стал открывать дверь своей квартиры, полицейские его задержали.

Выяснилось, что настоящая фамилия задержанного Ландрю.

Он проживал вместе с «домохозяйкой» — Фернандой (или Фернандиной) Сегре (Fernande Segret), 27 лет. 50-летний Ландрю не стал скрывать, что сожительствует с молодой женщиной. Доставленный в полицейский участок задержанный поначалу держался доброжелательно и раскованно, но едва только ему начали задавать вопросы о madam Бюиссон, Ландрю замкнулся и заявил, что «не станет отвечать на вопросы». Это может показаться удивительным, но с этого момента выбранной тактики Ландрю придерживался более двух лет.

Обращение к полицейскому архиву позволило проследить весьма извилистый жизненный путь этого человека. Анри Ландрю родился в 1869 г.; отец его работал мастером на механическом заводе «Вулкан», мать же была домохозяйкой. В 17 лет юноша окончил инженерную школу, и в 1887 г. его призвали на действительную военную службу, которая продолжалась 4 года. В 1891 г., еще находясь в армии, Ландрю женился на своей двоюродной сестре по фамилии Реми. От этого брака были прижиты 4 детей. После увольнения в запас молодой человек занялся торговлей подержанной мебелью и на этом поприще, что называется, нашёл себя. Работа эта, самая обычная на первый взгляд, предоставляла ему замечательные возможности для разнообразных махинаций. Встречаясь с большим количеством разных людей, в том числе немолодых, Ландрю ловко втирался к ним в доверие и цинично обращал полученную информацию к собственной выгоде. В 90-е годы 19-го столетия он подделывал доверенности на получение пенсий, банковские чеки, платёжные поручения, квитанции на перевод денег почтой, распоряжения на получение дивидендных выплат по акциям и прочие документы. Жертвами Ландрю в этот период обычно становились пожилые женщины, которым было довольно трудно заниматься бухгалтерскими расчётами; большинство из них даже не могли обнаружить исчезновение собственных денег.

В 1900 г. Анри Ландрю впервые попал в поле зрения полиции: оформляя подложное поручение на продажу акций, принадлежавших знакомой ему старушке, он представил фиктивную доверенность от её имени и поддельное удостоверение личности. Клерк брокерской конторы заподозрил подлог и вызвал полицию. Так Анри первый раз попал в тюрьму, где на следующий же день совершил попытку самоубийства. Впрочем, это, возможно, была лишь имитация самоубийства. Во всяком случае, ни полицейские, ни судьи не сочли раскаяние Ландрю искренним, и он был приговорён к 2-летнему тюремному заключению.

В 1902 г. Ландрю вышел на свободу. Но ненадолго. В период 1902—1910 гг. он еще 6 раз отправлялся в тюрьму за разнообразные мошенничества. В 1910 г. Ландрю был осуждён на самый длительный срок — 3 года — за получение от вдовы Изоре мошенническим способом 15 тыс. франков (всего же, в период 1900—1910 гг. он совершил мошеннические махинации в отношение более чем 300 человек, причём среди пострадавших были как женщины, так и мужчины, преимущественно пожилые). Этот год вообще оказался для Ландрю весьма неудачным: у него умерла мать, а отец через четыре месяца покончил с собой. Выйдя на свободу перед самой Мировой войной, Ландрю первым делом развёлся со своей женой Реми. Вообще-то, он не раз оставлял её и прежде, но всегда возвращался. Теперь же Анри Ландрю решил начать жизнь «с чистого листа» и в качестве первого шага новой жизни бросил жену и своих детей.

Таким образом оказалось, что Анри Ландрю подошёл к 1919 г. с немалым (хотя и весьма специфичным) жизненным багажом: это был уже закоренелый рецидивист, мошенник, вор «на доверие». Понятно, что человек с подобным прошлым, тем более замешанный в подозрительной истории с исчезновением madam Бюиссон, не мог не возбудить подозрения работников правоохранительных органов. Поэтому через двое суток после задержания прокуратурой был выдан ордер на арест Ландрю.

Строго говоря, никаких улик против арестованного не существовало. Обыск его квартиры на рю Рошешо ни к чему не привёл: не было обнаружено ничего подозрительного, связывающего Ландрю с пропавшей женщиной. Довольно внушительный архив арестованного — три объёмистые коробки писем, разнообразных квитанций, записных книжек и прочих бумаг — при беглом просмотре не возбудил каких-либо подозрений и требовал тщательного изучения.

Madam Лакост при допросе в прокуратуре припомнила, что сестра вроде бы познакомилась с «Фремье» -Ландрю через объявление в газете. Это навело следователей на мысль внимательно изучить платёжные квитанции из архива Ландрю. Оказалось, что начиная с лета 1914 г. он регулярно размещал в различных парижских газетах платные объявления стандартного содержания: обеспеченный вдовец, владелец собственного бизнеса, желает познакомиться с порядочной женщиной, имея в виду самые серьёзные намерения. Формулировки объявлений могли несколько отличаться друг от друга, менялись также фамилии человека, подававшего их — Диард, Дюпон, Фремье — однако не было никаких сомнений, что все они принадлежали именно Ландрю. Чтобы выяснить, кто откликался на эти объявления, полицейские обратились в газетные архивы — там должны были сохраниться записи об обращениях читательниц, желавших узнать адрес «обеспеченного вдовца».

Пока велись розыски в этом направлении, прокуратура пригласила нескольких специалистов-графологов, которым были предъявлены для сличения несколько образцов почерка madam Бюиссон, среди которых были письма, полученные её портнихой и консьержем после исчезновения женщины. Несмотря на кажущуюся схожесть почерков с подлинным почерком пропавшей женщины, графологи без колебаний признали послания портнихе и консьержу фальшивыми. Это был, пожалуй, первый настоящий успех следствия. Какова бы ни была настоящая причина исчезновения madam Бюиссон, несомненно, кто-то попытался ввести в заблуждение на сей счёт её парижских знакомых.

Проведённый на вилле «Эрмитаж» в Гамбэ обыск ничего не дал. Даже если в 1917 г. там и были оставлены какие-то подозрительные следы, то за два прошедших года они были утрачены. Вместе с тем, оставалась надежда отыскать тело исчезнувшей женщины в земле — в том, разумеется, случае, если она действительно была убита и похоронена на территории «Эрмитажа». Поэтому там начались обширные раскопки. Фактически полиция перекопала на глубину двух метров весь участок земли, который относился к этому поместью. Объем работ был очень большой, однако никакого явного результата он не дал.

Между тем, в конце апреля 1919 г. следствие, наконец, стронулось с места. Изучение газетных архивов позволило установить, что некая madam Крюше (Cruchet, впрочем, встречается также написание Cuchet) летом 1914 г. заплатила деньги в обмен на адрес «господина Диарда, 43-летнего вдовца, имеющего двух детей». Когда полицейские обратились в адресный стол, то выяснилось, что madam Крюше уже более четырёх лет числится пропавшей без вести.

Родственники пропавшей женщины сообщили следующее: 39-летняя madam Крюше, работавшая продавщицей в галантерейном магазине, решила познакомиться с 43-летним вдовцом, объявление которого в газете её заинтересовало. При встрече этот благообразный рыжебородый мужчина произвёл на даму самое благоприятное впечатление. «Инженер Диард» (а именно так представился новый знакомый) казался человеком состоятельным и обходительным. Завязался бурный роман, и madam Крюше совсем потеряла голову. Женщина уже собиралась переезжать из Парижа на виллу своего нового знакомого в городке Шантилльи, как тут вышла некоторая размолвка: господин Диард не хотел, чтобы 16-летний сын madam Крюше переезжал вместе с нею. Мать же не желала оставлять несовершеннолетнего сына одного в Париже. Ситуация настолько обострилась, что женщина решила разорвать связь и для этого пожелала забрать свои письма, адресованные Диарду. Она отправилась в Шантилльи, и в этой поездке её сопровождал шурин. По приезде выяснилось, что «инженер Диард» отсутствовал, и его вилла стояла закрытой. Чтобы не возвращаться в Париж с пустыми руками, madam Крюше и её родственник проникли в здание, осуществив взлом двери чёрного хода. При осмотре кабинета они отыскали целый сундук, заполненный женскими письмами. Шурин, прочитав некоторые из них, воскликнул с негодованием: «Да твой инженер просто мошенник! Тебе следует с ним расстаться…»

Тем не менее, разрыва не последовало. «Инженер Диард» неожиданно переменил своё решение и пригласил в свой дом madam Крюше и её сына Андрэ. При этом выяснилось, что «его дом» — это вовсе не вилла в Шантилльи, а дом в городке Вернуйе (Vernouillet) в 25 км северо-восточнее Парижв. Именно там все трое и поселились в ноябре 1914 г. Последний раз родственники madam Крюше видели всю троицу в январе 1915 г.

Полицейские попросили родных исчезнувшей женщины описать ценные вещи, принадлежавшие ей: брошки, кольца, серёжки и прочие украшения. Это был, как говорится, выстрел наобум, но, по счастливой случайности, он попал «в десятку»: один из полицейских припомнил, что серебряные дамские часики, с которыми приходила на допрос Реми (бывшая жена Ландрю), вроде бы напоминали те, что попали в этот список. Часы были изъяты у Реми и предъявлены на опознание родственникам пропавшей женщины; они без колебаний заявили, что показанные им часы принадлежали madam Крюше. Когда полицейские поинтересовались у Реми происхождением этих часов, то выяснилось, что Ландрю подарил их своей бывшей супруге на её день рождения в феврале 1915 г.

Мрачные совпадения, впрочем, этим не исчерпывались. Из бумаг, изъятых при аресте Ландрю, полицейские уже знали, что в конце января 1915 г. он открыл в банке депозит на 5 тыс. франков. Банковский клерк, работавший с Анри Ландрю, припомнил обстоятельства, при которых последний открыл этот счет: Ландрю рассказал ему тогда, что деньги им получены по завещанию недавно умершего отца. Но это была ложь, поскольку отец Ландрю покончил с собой ещё в 1910 г.!

Итак, список предполагаемых жертв рыжебородого убийцы пополнился второй женской фамилией. Кроме того, не приходилось сомневаться в том, что 16-летний Андрэ Крюше разделил участь своей матери, поскольку его также никто не видел после января 1915 г.

Полиция немедленно отрядила большие силы на тщательнейший обыск виллы в Вернуйе. Дом был разобран буквально до несущих стен, поскольку нельзя было исключать возможность того, что тела исчезнувших людей могли быть спрятаны в полу, потолке или за фальшивыми перегородками. Газоны перед виллой, а также задний двор были перекопаны, а грунт — просеян. Сразу следует сказать, что все усилия криминалистов оказались бесплодны и не привели к обнаружению следов, способных пролить свет на тайну исчезновения людей. Зато на заднем дворе криминалисты выкопали… два собачьих скелета.

Опросом соседей Ландрю удалось выяснить, что рыжебородого импозантного мужчину там знали довольно хорошо. Поскольку виллу в Вернуйе он снимал продолжительное время (вплоть до осени 1915 г.), ему вольно или невольно приходилось общаться с местными жителями, у которых он покупал продукты, уголь для камина и прочие товары. Соседи Ландрю припомнили, что летом 1915 г. в его доме появилась весьма интересная, хотя и немолодая уже дама, говорившая по-французски с заметным акцентом. Сначала она появлялась в Вернуйе наездами, а в июле 1915 г. перебралась к своему рыжебородому другу с весьма внушительным багажом и… двумя комнатными собачками. Если скелеты именно этих собачек были выкопаны на заднем дворе, то судьба неизвестной женщины рождала самые мрачные опасения.

Местные жители припоминали, что как-то раз эта женщина между делом упомянула о том, что владела в Аргентине гостиницей. Проверяя эту информацию, сыщики смогли установить личность неизвестной. Оказалось, что она носила двойную фамилию Лаборде-Лайн (Laborde Line) и действительно на паях с мужем владела роскошным отелем в Аргентине. После смерти супруга она продала гостиницу и переехала во Францию. В Париже состоятельная дама познакомилась с «инженером Диардом из Бразилии» и даже намеревалась сочетаться с ним браком, но этому мешали разнообразные бюрократические препоны.

Ориентировки на Лаборде-Лайн были разосланы по всем территориальным полицейским управления Франции. Следователи очень хотели бы найти и допросить эту женщину, но надежды на это с каждым месяцем оставалось всё меньше.

Следует упомянуть, что параллельно с раскопками в Вернуйе масштабные розыскные мероприятия проводились и в Гамбэ. Там тоже полицейские перекапывали землю и разбирали дом до несущих конструкций. И точно также они не смогли отыскать свидетельств совершения в этом месте преступления: не было ни следов крови, ни женских вещей и одежды, ни трупов — ничего! Люди вокруг Анри Ландрю исчезали, не оставляя никаких следов, словно никогда и не существовали. Подобное отсутствие всяких следов пропавших людей было до того странно, что уже само по себе рождало подозрения в отношении Ландрю. Вот только подкрепить эти подозрения по большому счёту было нечем.

В течение лета и осени 1919 г. арестант продолжал отказываться от дачи любых объяснений, связанных с его личностью и поступками. Так пытаются вести себя многие преступники, но обычно роли своей не выдерживают и в какой-то момент начинают отстаивать удобную для них версию случившегося. Кроме того, даже психологически противостоять давлению во время допроса очень сложно. Анри Ландрю, тем не менее, от выбранной однажды линии поведения не отступил и упорно молчал в ответ на вопросы, связанные с исчезнувшими женщинами. При этом он охотно беседовал на отвлечённые темы, порой пускаясь в многословные и неуместные в его положении рассуждения о морали, нравственности, чести и прочем. Он попросил бумагу и карандаши и забавлялся в своей камере рисованием. Этот циничный рецидивист, казалось, совершенно не тяготился пребыванием в тюрьме, всякий раз демонстрируя на допросах присутствие духа и полное самообладание.

Изучение бумаг, изъятых у Ландрю, привело следователей к важному открытию. Выяснилось, что арестованный вёл своеобразный дневник, в котором фиксировал все контакты с женщинами, отвечавшими на его брачные объявления. Причём фиксировал дотошно — указывал их имена, род занятий, места проживания, в какие кафе их приглашал при встрече, а также давал разного рода личные характеристики, порой довольно неожиданные. Например, он отмечал неряшливость в одежде, неприятный запах, беспорядок в доме и т. п. Но главная ценность находки заключалась не в этом — в найденных записях были приведены установочные данные женщин [имена, фамилии, приблизительный возраст, иногда адрес проживания и особые приметы] и время встречи с Ландрю.

К осени 1919 г. полицейские уже практически не сомневались в том, что мать и сын Крюше, Лаборде-Лайн а также madam Бюиссон, чьи фамилии упоминались в найденной картотеке, мертвы. Но кто такие Маршадье (Marchadier), Жоме (Jaume), Гюлли (Gullin), Галетт (Galette), Николь Дюбуа (Nicole Dubois), Андре Бабелай (Andree Babelay) и многие-многие другие женщины, с которыми Ландрю явно поддерживал очень близкие отношения? Какова судьба этих женщин? Уж не перечень ли жертв Анри Ландрю оказался в руках полицейских?

Началась дотошная проверка фамилий через паспортный стол Парижа. Выяснилось, что в списке Ландрю названы реально существовавшие люди и часть из них вполне живы и здоровы. Это был те женщины, которые встречались в Ландрю всего один раз. Другими словами, их знакомство с подозреваемым развития не получило. Однако, когда полицейские пытались разыскивать тех женщин, которые встречались с Ландрю неоднократно, выяснялось, что никого них них найти невозможно. Все они бесследно исчезли, и никто не мог сказать, когда и куда они выбыли.

Всего таких женщин оказалось 18. В их числе была и молодая девушка (19-летняя Андре Бабелай), и женщина «бальзаковского возраста» (38-летняя Аннет Паскаль), и женщина гораздо более старшего возраста (52-летняя Луиза Жомэ). Женщины различались социальным статусом: Жомэ, например, владела крупными пакетами акций некоторых частных компаний и была весьма состоятельной женщиной, Бабелай — напротив, бродяжничала и занималась проституцией. Невозможно было понять, руководствуясь какими критериями Анри Ландрю внёс этих женщин в свой список; преступники имеют свои стойкие предпочтения, которым следуют при выборе жертв, но предпочтения Ландрю понять было невозможно.

Опрос лиц, так или иначе связанных с исчезнувшими женщинами, позволил выяснить некоторые моменты, отчасти проливавщие свет на их судьбы. Луиза Жомэ была, пожалуй, самой обеспеченной дамой из списка. Когда следователи поинтересовались судьбой её денег, то оказалось, что в сентябре 1917 г. некий мужчина, представившийся поверенным Луизы, явился в банк и «конфиденциально» сообщил, будто madam Жомэ готовится к бракоразводному процессу, и потому намерена скрыть лишние банковские счета. «Поверенный» попросил перевести деньги Жомэ на счёт, открытый в другом отделении этого же банка, реквизиты которого он указал банковскому клерку. Может показаться невероятным, но эта нехитрая ложь не возбудила ни малейших подозрений работников банка, и поручение было без проволочек выполнено. Деньги немедленно ушли на указанный счёт, который, как оказалось, был открыт на несуществующую фамилию. После перевода вся сумма была моментально обналичена. Когда работникам банка предъявили фотографию Ландрю, они без колебаний опознали в нем «поверенного» Луизы Жомэ.

По-своему известным человеком оказалась женщина, названная в списке Ландрю «М. Т. Маршадье» (Marchadier). Это была дама парижского полусвета, водившая короткие знакомства с «сильными мира сего» — банкирами, дипломатами, крупными предпринимателями. Наверное, не будет ошибкой назвать эту женщину «очень дорогой проституткой». Она проживала как в Париже, так и в Лондоне — этакая львица двух европейских столиц! Разумеется, такая женщина не стала бы искать знакомства с мужчиной через газету с объявлениями, но гримаса судьбы, тем не менее, свела её с Ландрю.

Маршадье задумала сменить в своей парижской квартире обстановку и для этого решила продать старую мебель. Тут-то и подвернулся рыжебородый оценщик. Ещё после своей службы в армии, в начале 90-х годов 19-го века, Ландрю занялся торговлей подержанной мебелью и оставался верен этому занятию всё время, свободное от тюремных отсидок. Можно сказать, что торговля мебелью являла собой почти идеальное прикрытие для его мошеннических проделок, предоставляя замечательную возможность под благовидным предлогом знакомиться с людьми и получать достоверную информацию об уровне их благосостояния.

Может показаться невероятным, но маленький рыжебородый болтун сумел расположить многоопытную даму до такой степени, что та согласилась выйти за него замуж! Они официально объявили о помолвке и детективам полиции оставалось только гадать, как именно Ландрю усыпил бдительность женщины, имевшей весьма богатый жизненный опыт и прекрасно разбиравшейся в мужчинах.

Фотографии Маршадье были предъявлены большому количеству жителей Гамбэ. И удача (в который уже раз!) улыбнулась сыщикам: нашлись люди, вспомнившие, что эта женщина приезжала в городок в самом конце 1918 г. Маршадье посетила дом Ландрю в Гамбэ и… исчезла. Из записей Ландрю следовало, что его отношения с этой женщиной продлились всего 17 дней — это был своеобразный рекорд, с прочими своими «невестами» подозреваемый общался больше. Например, с Лаборде-Лайн он поддерживал отношения ровно 1 месяц, Гюллин — 2,5 месяца, madam Эон (Heon) — 4 месяца, Жомэ — 8, но наиболее длительными стали отношения с Бюиссон — 28 месяцев.

Порой Ландрю ухаживал сразу за 2-я женщинами и даже проживал одновременно с 2-я. Сами избранницы, по-видимому, об этом не подозревали. Чтобы исключить возможность случайных встречь, грозивших ему разоблачением, Ландрю арендовал квартиры в различных частях Парижа. В ходе расследования полиция установила в общей сложности 7 столичных адресов, арендованных подозреваемым в 1914—1919 годах, часть этих квартир Ландрю снимал одновременно. И это не считая домов в пригородах…

Детективы уголовного розыска установили, что Андре Бабелай исчезла в марте 1917 г. Эта бродяжка путешествовала по железной дороге и нигде, видимо, не задерживалась подолгу. Периодически её задерживала жандармерия за разного рода мелкие правонарушения. Именно благодаря протоколу, составленному после такого задержания в марте 1917 г., удалось выяснить, что Бабелай была тогда ещё жива. Где и как пересеклись пути нищей 19-летней бродяжки и матёрого преступника, установить так и не удалось — Ландрю не указал соответствующие детали в своих записях — но тот факт, что фамилия девушки появилась в зловещем списке Ландрю, внушал самые мрачные предположения о её судьбе.

Следователи ясно понимали, что Ландрю непременно попытается отбить выдвинутые против него обвинения заявлением, будто лица, поименованные в его списке, просто-напросто выехали за пределы Франции. И в самом деле, Лаборде-Лайн вполне могла вернуться в Аргентину, а Маршадье — в Лондон. Для того, чтобы однозначно отмести подобную уловку подозреваемого, прокуратура обратилась с официальным запросом к пограничной службе; в запросе содержалась просьба о помощи в проведении проверки всего списка лиц, выехавших за пределы Франции со второй половины 1914 г. до конца 1918 г. Хотя с началом Первой Мировой войны многие сухопутные пункты пропуска на границах Франции были закрыты и основными центрами миграции сделались порты на Атлантическом побережье, тем не менее, число покинувших страну за эти годы приближалось к миллиону человек. Нетрудно догадаться, что подобная проверка, проводимая безо всяких средств автоматизации, требовала колоссальных трудозатрат. Она растянулась почти на десять месяцев. Результат её оказался вполне ожидаемым. Официально было установлено, что ни один человек из списка Ландрю не покидал территорию Франции в указанный период (по крайней мере, официально).

Был изучен вопрос о возможном растворении тел убитых Ландрю людей при помощи кислоты или щёлочи. Чтобы растворить тела 11 человек, преступник должен был использовать не менее полутонны химикатов; украсть такое количество очень опасных веществ он, скорее всего, не мог, а стало быть, для их приобретения ему надлежало действовать легально. Полицейские изучили все сделки во Франции на поставку высокоактивных химических соединений, начиная с лета 1914 г. Эта рутинная работа тоже потребовала много времени и больших усилий, ведь во время первой Мировой войны химическая промышленность воевавшей Франции испытала настоящий расцвет. Усилия детективов, однако, оказались бесплодны: ничего подозрительного обнаружено не было. В конце концов, официально было признано, что Ландрю не прибегал к уничтожения тел посредством их растворения химическими веществами. Тогда как же он избавлялся от трупов?

Вопрос этот был отнюдь не праздным. Без ответа на него нечего было и думать о суде над Ландрю.

Следователи не сомневались, что поведение преступника содержит ответы на все загадки, связанные с ним: следовало лишь правильно оценить накопленный материал. К концу 1920 г. (то есть спустя полтора года с момента ареста) сыщики уже немало знали об Анри Ландрю. Не было никаких сомнений в том, что убийства своих жертв и последующие манипуляции с телами (с целью их сокрытия) преступник осуществлял за пределами Парижа — в арендованных им загородным домах. Однако, дома в Вернуйе (его Ландрю арендовал с сентября 1914 г. по март 1917 г.) и в Гамбэ (аренда с апреля 1917 г. по декабрь 1918 г.) были весьма несхожи: последний был гораздо меньше и к тому же довольно запущен. Кроме того, дом в Вернуйе стоял более уединённо и был гораздо ближе к столице. Имелся и другой немаловажный плюс — к нему было проще проехать на автомашине. Понятно, что для преступника, стремившегося произвести на свои жертвы впечатление респектабельного человека, престижность района проживания представлялась немаловажным соображением при выборе дома. Однако, Ландрю почему-то отказался от лучшего варианта в пользу худшего: Гамб находился гораздо дальше от Парижа и к нему вела довольно плохая дорога.

Несомненно, какая-то весомая причина для переезда из Вернуйе в Гамбэ существовала. Дом в Гамбэ имел в подвале большую печь, которая предназначалась для отопления всего здания. В доме Вернуйе ничего подобного не было, лишь в зале находился камин, да в жилых комнатах — небольшие печи. В Вернуйе невозможно было сжечь человеческое тело, даже предварительно расчленённое, а вот в Гамбэ проделать это можно было сравнительно просто. Может быть, именно это соображение и побудило Анри Ландрю сменить место своей дислокации?

Это предположение получило неожиданное подтверждение после того, когда у соседей Ландрю в Гамбэ поинтересовались тем, как часто он топил свою печь? Соседи припомнили, что порой печь Ландрю действительно топилась в самые неподходящие для этого моменты, например, поздней весной 1918 г. и в начале сентября 1917 г. В обоих случаях стояла прекрасная тёплая погода, и не было ни малейшей нужды обогревать дом. Дым, валивший из трубы, был масляно-чёрным и имел специфический неприятный запах — это тоже отметили соседи.

К этому моменту следователи уже знали, что две женщины из «списка Ландрю» исчезли как раз в указанное время: в сентябре 1917 г. это была Луиза Жомэ, а в мае 1918 г. — 38-летняя Аннетт Паскаль.

В начале весны 1921 г. в Гамбэ вновь появились полицейские с лопатами. Только теперь их интересовали не газоны и клумбы возле хорошо знакомого дома, а яма с золой на заднем дворе. Тщательное просеивание копившейся много лет печной золы (объём её был почти 10 кубометров) позволил сделать долгожданные находки явно криминального происхождения. Из золы были извлечены в большом числе человеческие кости (как цельные, так и раздробленные), больше сотни зубов, зубные коронки, металлические и костяные пуговицы, негорючие детали женских корсетов и обуви. Общая масса костей, которые по мнению антропологов являлись человеческими, составила 996 г, наиболее впечатляющей оказалась обгоревшая половина нижней челюсти, исключавшая любые сомнения в её происхождении от человека. Не подлежало сомнению, что в печи виллы «Эрмитаж» сжигались люди, а также женская одежда и обувь.

Это открытие фактически ставило точку в расследовании. По мнению следователей, воплотившемся в обвинительном заключении, преступный путь Ландрю-убийцы выглядел следующим образом: последняя тюремная отсидка, отнявшая у стареющего мошенника три года жизни, заставила его задуматься над выработкой плана «идеального» преступления, то есть такого противозаконного деяния, сущность которого невозможно будет установить в принципе. Дабы жертвы не заявляли на преступника жалоб в полицию, их следовало заставить молчать вечно. Сделать это можно было только посредством убийства. Но это не могло быть убийством во время брутального грабежа — нет! — это должно быть «тихое», незаметное для окружающих преступление. Так Ландрю пришел к мысли имитировать женитьбу на выбранной жертве и последующий совместный переезд к новому месту жительства вне Парижа. Это усыпляло бдительность родственников, которых преступник, впрочем, не особенно боялся: в случае возникновения с их стороны подозрений Ландрю мог бы заявить, что семейная жизнь не сложилась и он давно расстался с женщиной, о дальнейшей судьбе которой ему ничего не известно. Сами убийства, разумеется, преступник осуществлял так, что никаких свидетелей этому не оставалось; следы злодеяний тщательно уничтожал, благо над ним не довлело ограничение по времени.

В период с конца 1914 г. по август 1915 г. Ландрю убил Крюше, Лаборде-Лайн, Еон и Мэри Пеллетьер. Скорее всего, убийств было больше, и они продолжались в Вернуйе вплоть до марта 1917 г., но в точности этого установить не удалось. В марте 1917 г. была убита Андре Бабелай. Эта жертва столь не соответствовала «предпочтениям» убийцы, что, скорее всего, Ландрю убил бродяжку вынужденно: в обвинительном заключении подчеркивалось, что Бабелай, видимо, стала невольной свидетельницей каких-то разоблачающих Ландрю действий, и потому её пришлось убить. Возможно, эта нищенка видела, как преступник избавлялся от останков своих жертв. Как бы там ни было, убийство Бабелай вспугнуло осторожного преступника: он без промедления оставил Вернуйе и в течение нескольких дней переехал в Гамбэ.

Первоначально Ландрю, скорее всего, не сжигал тела убитых им людей. На вилле в Вернуйе, как уже подчёркивалось, не было необходимой для этого печи. Скорее всего, преступник расчленял тела на мелкие фрагменты и разбрасывал их на значительном удалении друг от друга либо закапывал. Сожжения начались после переезда в Гамбэ.

В период с апреля 1917 г. по декабрь 1918 г. в Гамбэ бесследно исчезли мать и сын Бюиссон, Луиза Жомэ, Аннетт Паскаль, Маршадье, Колломб. Именно им принадлежали костные останки, обнаруженные в толще золы за домом.

Обвинительное заключение подчёркивало, что детальная картотека Ландрю содержит саморазоблачительные записи. Видимо, преступник никогда не предполагал, что его карточки станут объектом тщательного исследования полиции. Скрупулёзная бухгалтерия Ландрю содержала даже такие незначительные, на первый взгляд, записи, как расходы на оплату проезда по пригородным железным дорогам. При этом некоторые из этих записей оказались весьма красноречивы, например: «Мне — туда и обратно, Аннетт — туда». Всем своим женщинам Ландрю рано или поздно покупал билет в одну сторону (в прямом смысле); это могло означать только то, что их возвращение в Париж преступником уже не предполагалось. Были интересные записи и иного рода, например, Ландрю вывез с виллы в Вернуйе и в дальнейшем продал мебель, завезённую туда Лаборде-Лайн. Сердце торговца мебелью дрогнуло при виде добротного шкафа красного дерева, обтянутого шёлком дивана и тому подобных предметов обстановки роскошного будуара. Ландрю перевёз сначала эту мебель в свой гараж-склад в городке Нуэль, а затем продал. Расходы на перевозку, а потом и полученная прибыль были дотошно отражены в бухгалтерских записях Ландрю. Вот уж педант так педант! Присущая преступнику дотошность явно сыграла с ним злую шутку: в его архиве оказалось немало весьма разоблачительных записей, и все они были тщательнейшим образом проанализированы в обвинительном заключении.

Хотя прокуратура так и не получила в своё распоряжение тела убитых Ландрю людей, нельзя не признать, что её работа по разоблачению преступника выглядела весьма впечатляюще. Обвинительный акт был очень добротен; этот документ наглядно свидетельствовал о том, что двухлетняя работа предварительного следствия не была сизифовым трудом. Интересной деталью обвинительного заключения стало указание на то, что в Париже в период с 1914 по 1919 гг. пропали без вести 283 женщины и каждая из них могла стать жертвой обвиняемого. По-видимому, прокуратура подобным довольно лукавым образом готовила почву для возможного изменения списочного состава жертв.

Чтобы окончательно снять все возможные сомнения и упредить демагогические уловки Ландрю, правоохранительные органы через газеты обратились к предполагаемым жертвам убийцы, исчезнувшим женщинам, чей пофамильный список был приложен [он включал в себя 18 фамилий из картотеки Ландрю]. Обращение содержало просьбу сообщить о себе органам власти, где бы упомянутые женщины не находились. После трехмесячного бесплодного ожидания (преступник в это время знакомился с материалами следственного производства) «дело Ландрю» было направлено в суд.

Уголовное законодательство Франции той поры существенно отличалось от англо-американского, а также нынешнего отечественного уголовного права. Главная особенность заключалась в том, что «презумпция невиновности» не рассматривалась как абсолютная норма (хотя и декларировалась) и требовала доказательства в суде. Это приводило к очень странным с современной точки зрения последствиям: например, молчание обвиняемого в суде расценивалось как признание им своей вины, а родственники обвиняемого не могли уклониться от дачи показаний под присягой на основании факта родства. (Напомним, сейчас обвиняемый на законном основании может не давать показаний, если посчитает, что они обернутся против него же самого; точно также его близкие родственники не могут быть принудительно приведены к присяге и допрошены в суде). Эта особенность французского правосудия требовала от Ландрю радикального изменения тактики поведения: если во время предварительного следствия он мог спокойно игнорировать обращённые к нему вопросы прокурора, то во время слушания дела в суде подобное молчание однозначно привело бы его на гильотину.

Своеобразие французских юридических норм приводило и к любопытным процессуальным отличиям. Так, например, закон допускал выдвижение против обвиняемого новых обвинений по ходу процесса, причём рассмотрение этих новых обвинений по существу не требовало нового суда; оно осуществлялось в рамках уже начатого процесса. Суд работал с участием присяжных заседателей, но после вынесения их вердикта приговор выносился коллегией судей (в составе трёх рядовых судей и одного главного). Во время допроса под присягой свидетелей и обвиняемого (так называемого «допроса перед жюри присяжных») вопросы могли задавать не только представители обвинения и защиты, но и сами судьи, и присяжные заседатели. Не приходится сомневаться в том, что такой допрос был серьёзным испытанием.

Ландрю не пытался симулировать сумасшествие. Во время психиатрического обследования, проведённого на этапе предварительного следствия, он прямо заявил врачам, что «не считает себя больным человеком, и если его всё же признают таковым, то он оспорит это заключение».

Открывшийся в ноябре 1921 г. судебный процесс над «рыжебородым убийцей» с самого начала подавался французской прессой как сенсационный. Отчасти так оно и было: обвиняемый действительно был необычным преступником. Но в самом слушании дела — увы! — ничего необычного не произошло. Ландрю, как и ожидалось, перестал отмалчиваться и демонстрировал показное желание сотрудничать с судом, но защита его оказалась довольно топорной.

«Если я убийца, то покажите тела убитых мною людей!» — с наигранным пафосом неоднократно восклицал по ходу слушаний Ландрю. Подсудимый постоянно пререкался с главным обвинителем. Едва только в зале суда упоминались 283 пропавшие женщины, Ландрю неизменно подскакивал со своего места и кричал что-то вроде: «Их тоже убил я? Помилуй Бог, да когда бы я успевал это делать?!» Если ему указывали на факты исчезновения женщин, вступавших с ним в интимные отношения, Ландрю снова вскакивал со своего места и, демонстрируя негодование, восклицал: «Меня обвиняют в убийствах! Какое мне дело до исчезновений женщин?!» Подобную аргументацию нельзя не признать корявой; подобным образом нельзя отводить подозрения, основанные на систематически повторяющихся случаях. Ландрю для своего оправдания непременно следовало придумать разумную версию исчезновения людей… Другое дело, что при высоком уровне проработки материалов, на которых базировалось обвинение, сделать это было практически невозможно.

Суд последовательно разбирал все эпизоды обвинения, устанавливая нюансы взаимоотношений Ландрю с его жертвами. Обвиняемый начинал ломать комедию и пускался в демагогические рассуждения: «Я — воспитанный человек, и ничего не скажу о своих отношениях с упомянутой женщиной. Если Вас интересуют упомянутые обстоятельства, Вам следует отыскать даму и получить её разрешение на их публичное обсуждение». Подобного рода высказывания Ландрю звучали в ходе процесса неоднократно. Но эти разглагольствования обвиняемого лишь усиливали впечатление беспомощности его защиты.

В процессе анализа собственноручных записей Ландрю судьи обращались к обвиняемому с предложением прокомментировать заявления прокурора. Делалось это для того, чтобы обвиняемый смог предъявить доводы в собственную защиту. Ландрю фактически ни разу не воспользовался этим правом, всякий раз бормоча: «Я не имею ничего, что хотел бы сказать…» Его бухгалтерия послужила одним из самых серьёзных доводов обвинения.

После заслушивания психиатров Ландрю не без самодовольства заявил: «Подтверждая мою нормальность, вы признаёте мою невиновность!» Мысль довольно спорная и, как minimum, нелогичная. Но Ландрю, видимо, просто было нечего сказать по существу.

Отдавая себе отчёт в том, что дело идёт к явному провалу выбранной линии защиты, Ландрю в какой-то момент признал свою вину в том, что обманывал доверие женщин, с которыми поддерживал отношения, и обворовывал их. То, что такой бессовестный и лицемерный человек частично признал собственную вину, свидетельствовало о безукоризненности обвинения, которому обвиняемый не мог противопоставить ни одного разумного аргумента.

Заключительная речь адвоката Ландрю продлилась более 2-х часов и оказалась очень эмоциональной. Он совершенно правильно указал на неспособность обвинения идентифицировать найденные 996 граммов костей и установить давность наступления смерти человека или людей, которому или которым эти кости принадлежали при жизни. Адвокат настаивал на том, что причастность его подзащитного к смерти пропавших женщин не доказана по той простой причине, что не доказана смерть каждой из них. Что же касается мошенничества и хищения имущества, то свою вину Ландрю признал. Если его и следует за что-то судить, то именно за это, но отнюдь не за убийства. Указывая на большую печь, доставленную в зал судебных заседаний, адвокат не понимает, почему она находится здесь. Дескать, это обычная печь, использование которой для уничтожения тел не доказано, поскольку сам факт убийства Анри Ландрю людей обвинением не доказан.

Это был яркий и не лишенный интереса монолог. Формально его даже следует признать правильным! Можно сказать, что речь защитника Ландрю оказалась замечательным примером того, как юридически безукоризненный вывод вступает в противоречие со здравым смыслом.

На самом деле всем, присутствовавшим в зале суда, всё было понятно и адвокатская казуистика не могла повлиять на присяжных… Ландрю однако оказался очень растроган речью в свою защиту. Поднявшись со своего места, он пожал руку адвокату и со слезами на глазах воскликнул: «По крайней мере вы честно пытались!» По-видимому, он и сам понимал бесполезность этого красноречия.

Хотя суд длился 25 дней, однако, присяжные обсуждали вопрос о виновности Ландрю очень недолго — всего 2 часа. Это косвенно свидетельствовало об отсутствии внутри жюри разногласий. Вердиктом присяжных Анри Ландрю признавался виновным в убийстве 11 человек и коллегия судей приговорила обвиняемого к смертной казни через гильотинирование. Ландрю подал апелляцию, настаивая на недоказанности фактов инкриминируемых ему убийств, но апелляция после рассмотрения была отклонена.

Президент Франции обладал правом помилования осуждённых на смертную казнь и нередко этим правом пользовался (особенно в отношении женщин, это как бы считалось проявлением гуманизма). Но Ландрю отказался писать прошение о помиловании на имя Президента Республики, очевидно, не веря в то, что тот захочет проявить гуманность в отношении убийцы большого количества людей.

В ожидании исполнения приговора Ландрю сделался задумчив и немногословен. В своей одиночной камере смертника он развлекался рисованием эскизов. Тюремная администрация предложила подсадить к нему соседа-балагура, чтобы тот помог смертнику преодолеть депрессию (надо сказать, что это обычная практика во французских тюрьмах; такие подсадные соседи, если остаются живы, после выполнения своей миссии получают от тюремных властей некоторые поблажки). Ландрю отказался от соседства с тюремным весельчаком — в последний месяц своей жизни он никого не хотел видеть и слышать.

Смертная казнь Анри Ландрю была проведена в феврале 1922 г. К тюремной канцелярии, в которой его официально передавали из рук тюремного конвоя палачам, преступник подошёл, неся под мышкой большой заклеенный бумажный пакет. Его он вручил своему поверенному. Последний немедленно начал вскрывать свёрток, рассчитывая обнаружить там посмертное письмо с признанием вины. Поспешность адвоката вызвала раздражение Ландрю, который не удержался от нескольких саркастических фраз: «Куда Вы торопитесь? У Вас, в отличие от меня, впереди масса времени!» Адвокат и все присутствующие испытали глубокое разочарование, когда выяснилось, что в бумажном конверте не было никаких писем; там находились только рисунки осуждённого.

Ландрю отказался слушать мессу, молиться и причащаться. Также он пренебрёг возможностью выкурить сигарету и выпить стакан бренди — французские экзекуторы по укоренившейся традиции предлагают это смертникам в последние минуты жизни. Уже связанного преступника спросили, не желает ли он сделать какое-либо заявление? Ландрю разъярился: «Ваше любопытство по меньшей мере оскорбительно!»

Преступник был казнён на старой гильотине 18-го века, видавшей многих жертв революционного террора (уже после Второй Мировой войны её перевезли во французский Алжир, где она использовалась для многочисленных казней арабов, боровшихся с колониальным господством. После обретения Алжиром независимости эта гильотина там и осталась. Видимо, эта машина для убийства была в последующем уничтожена, хотя её нельзя не признать в некотором роде историческим реликтом, способным обогатить любой музей!).

Уже в XXI столетии отрубленная голова якобы Ландрю выставлялась в США. Как она там оказалась и почему вообще возникла идея её сохранить, автору неизвестно. У французов не было практики хранить (или хоронить) головы гильотинированных отдельно от тел. Нигде никогда не сообщалось о научном интересе к мозгу Ландрю, в отличие, например, от случая серийного убийцы Петера Кюртена, мозг которого после декапитации был извлечён и исследовался с целью поиска аномалий развития. Известны, кстати, и другие случаи специфического научного интереса к останкам особенно жестоких преступников, но в данном случае речь немного о другом. Ничего не известно о том, чтобы кто-то из французских учёных выражал заинтересованность в получении головы для проведения неких исследований. А это означает, что причин сохранить её не существовало.

Так как же она сохранилась? Это тем более странно, что история гильотины, на которой преступник лишился головы, хорошо известна и подтверждается палачами, которые с нею работали. Несколькими абзацами выше история эта вкратце изложена. А вот упоминаний о сохранении головы Ландрю, автор не встречал. По этой причине уверения в том, что голова Ландрю якобы была показана на некоторых выставках в Калифорнии, сильно смахивают на банальную «утку» (или фейк, как принято говорить сейчас). Причём некая мумифицированная голова действительно демонстрировалась в качестве эдакой «культурологической диковинки» (известно множество её изображений, в том числе и видео), но её связь с Ландрю представляется, мягко говоря, недоказанной.

Анализируя историю преступлений Анри Ландрю, нельзя не отметить нетипичность его поведения. Строго говоря, его даже нельзя считать серийным преступником. «Серийные преступления» в изначальном понимании создателя этого термина Роберта Хейзелвуда — это «многоэпизодные преступления с неочевидным мотивом». Под «неочевидностью мотива» имеется в виду потребность преступника снять посредством убийства накапливающееся в силу различных причин внутреннее напряжение. Другими словами, преступником движет не алчность, не месть, не какой-то иной, свойственный традиционной преступности мотив — нет, его толкает на преступление именно психологическая потребность (секс с жертвой — лишь одна из форм проявления такой потребности, причём отнюдь не обязательная).

У Ландрю не было потребности в сексе со своими жертвами. Со всеми из них он имел интимные и притом добровольные отношения до убийства (причем, порой довольно длительные). Он отнюдь не был психопатом, неспособным контролировать свои побуждения и эмоции. Его поведение в тюрьме и на суде убедительно доказало, что Ландрю прекрасно владел собой; он был рассудочен и не склонен к необдуманным порывам. Движущим мотивом совершенных им преступлений была алчность, желание обокрасть свою жертву и устранить её во избежание возможного преследования. Подобную мотивацию никак нельзя назвать «неочевидной». Если бы Ландрю был уверен, что ему удастся безнаказанно воспользоваться деньгами жертв без убийства, он, скорее всего, никого бы не убил. В конце концов, его преступной специализацией было именно мошенничество!

В этом отношении Ландрю близок другому известному французскому убийце — Марселю Петье.

Вместе с тем, Анри Ландрю всё же принято считать именно серийным убийцей. Ведь подобно классическому серийному убийце Ландрю изначально планировал казнь своей жертвы. Другими словами, затевая «интрижку» с очередной «невестой», он уже знал, что финалом будет убийство. Ландрю совершенствовал свои тактические приёмы, поведенческие навыки и (нельзя не признать!) достиг в этом немалого совершенства. Чего только стоят письма, которые он писал от имени исчезнувших женщин их прежним знакомым! А ведь к этому приёму он прибегал неоднократно, не возбуждая ничьих подозрений (Ландрю послал не менее пяти таких посланий). Другим эффективным приёмом, усыплявшим бдительность родственников жертв, являлся визит Ландрю, во время которого он объявлял, что женщина уже отплыла на пароходе в Индию, а он буквально завтра отправится следом… Поэтому следует признать, что разоблачение Ландрю оказалось во многом случайно.

Любопытно, что этот мошенник-рецидивист, проведший в тюрьме почти 9 лет, умудрялся вести на воле жизнь преуспевающего буржуа. Он отнюдь не опустился на дно общества, не спился, не утратил обходительности манер и общей респектабельности облика! Хотя Ландрю и не имел высшего образования, он был эрудирован и умел произвести хорошее впечатление. Эта черта, кстати, тоже характерна для многих серийных преступников, подпадающих под определение «организованных несоциальных» — Тед Банди, Эдмунд Кемпер, Дин Коррл, Джон Уэйн Гейси, Гэри Риджуэй.

Расследование преступлений Анри Ландрю продемонстрировало немалый профессионализм французской полиции. Работа следователей оказалась очень непростой прежде всего потому, что преступник был хитер и последователен в своём запирательстве, а научные знания того времени были весьма ограничены; тем не менее, упорство и находчивость криминалистов позволили им найти уличающие убийцу свидетельства. Ландрю был уверен, что открыл рецепт «идеального убийства», и он действительно сумел почти не оставить следов своих злодеяний, но, тем не менее, ему не удалось уйти от наказания. Работа французских криминалистов была проведена столь полно, столь доказательно, что сомнений в виновности Анри Ландрю за минувшие десятилетия не возникало ни разу.

В этом чувствуется особый глубинный смысл, некое сакральное предупреждение злоумышленникам всех времён и народов: как бы ни были они хитры, искусны и удачливы, их обязательно разоблачат, и злодеяния против рода человеческого не останутся безнаказанны! Потому, что именно так должно быть, потому, что таков закон жизни.

Который подтверждается каждый день…

1934 год. Так провожают пароходы…

В мировой истории мореплавания трагические события, связанные с пожаром на американском круизном лайнере «Морро Кастл» в сентябре 1934 г., стоят особняком. Среди катастроф пассажирских судов это происшествие, вроде бы, не попадает в число выдающихся — на «Титанике», «Лузитании» или «Вильгельме Густлове» ужасную смерть в пучине находили тысячи людей (причём, тремя упомянутыми кораблями мрачный список «рекордсменов» далеко не исчерпывается).Тем не менее, в отличие от подавляющего большинства трагедий на море, история случившегося на «Морро Кастл» за истекшее с той поры почти столетие не только не получила исчерпывающего объяснения, но напротив, запуталась до крайности.

Нельзя сказать, что история «Морро Кастл» не была известна жителям Советского Союза. Эмоциональная, хотя и очень тенденциозная статья о трагедии этого судна была опубликована в популярнейшем журнале «Техника-молодёжи», об этом лайнере рассказывали в кораблестроительных институтах, приводя в качестве примера всяческих инженерных просчётов и ошибочных действий команды в чрезвычайной ситуации. Однако, как мы увидим из дальнейшего, такого рода обвинения не вполне корректны, а сама картина трагедии в её «советской редакции» грешит необъективностью и мало соответствует действительности. Советский Агитпроп, разоблачая «царство всесильного доллара», решал свои идеологические задачи как всегда цинично и довольно топорно.

Заложенный в январе 1929 г. на верфи в американском городе Ньюпорт-Ньюс «Морро Кастл» («Morro castle»), как и его близнец «Ориенте» («Oriente»), символизировал собою настоящий прорыв в области пассажирского кораблестроения. Генеральный конструктор обоих кораблей Теодор Феррис положил в основу их проекта поистине революционную концепцию — все пассажиры должны были иметь каюты с иллюминаторами. Если раньше даже на самых роскошных лайнерах, сотни пассажиров «третьего класса» были вынуждены ютиться в убогих многоместных клетушках меньшей площади, чем железнодорожное купе и притом ниже ватерлинии, то по концепции Теодора Ферриса все пассажирские каюты новых кораблей были вынесены в надводную часть. Это был невиданный шаг вперёд в мировом круизном судостроении. Само понятие «классности» теперь во многом утрачивало смысл — вместо классов «люкс», «первый», «второй», «третий» и «без класса», на «Морро Кастл» и «Ориенте» оставались всего два — «первый» и «туристический». Различие между ними сводилось лишь к площади помещений, комплектация же кают была практически идентичной. С одной стороны на кораблях не было кричащей роскоши «люксовых» номеров, а с другой — исчезла позорная убогость «третьего» класса. Каюты пассажиров были выдержаны в стиле минимализма, характерного для дизайна помещений 20-х гг. прошлого века, мебель была удобной, функциональной, в оформлении пассажирских помещений превалировал белый цвет. Часть кают первого класса имела ванны, часть — нет. Хотя оба корабля американская пресса сразу же окрестила «яхтами миллионеров», подобное название вряд ли было справедливым — «Морро Кастл» и «Ориенте» получились очень демократичными, сбалансированными в своей доступности ко всему спектру предлагаемых услуг, удобными и комфортными.

Все атрибуты гламурной жизни в круизе — спортзал, бассейн, площадка для мини-гольфа, рестораны, бары и танцзалы на трёх палубах — были одинаково доступны всем пассажирам. На одном танцполе могли встретиться миллиардер и самая обычная стенографистка. Более того, у них даже каюты могли оказаться на одной палубе. «Пассажирская» и «служебная» зоны корабля были строго разграничены, взаимные проходы из одной зоны в другую запрещались и были возможны только с санкции старших офицеров, располагавших ключами от соответствующих дверей. Об этой конструктивной особенности «Морро кастл» нам ещё придётся говорить — она весьма важна для правильного понимания трагических событий, произошедших на борту корабля осенью 1934 г.

При длине 155 м. и водоизмещении 11 520 т. «Морро Кастл» развивал скорость 20 узлов (37—38 км/час). Корабль изначально не задумывался как трансатлантический лайнер, а потому достижение высокой скорости ему вовсе не требовалось. «Морро Кастл» предстояло эксплуатировать на карибских маршрутах, средняя продолжительность которых не превышала недели. Корабль имел самую передовую для того времени турбо-электрическую двигательную установку: турбогенераторы, питаемые котлами, вырабатывали напряжение, от которого запитывались электродвигатели, непосредственно вращавшие гребные валы. Эта схема считалась экономичной с точки зрения расхода топлива, значительно улучшала манёвренность на всех режимах хода и управляемость судном и при этом существенно снижала шум и вибрацию двигательной установки на полном ходу. Последнее было особенно важно с точки зрения удобства пассажиров.

Штатная вместимость корабля составляла 489 пассажиров обоих классов и 240 чел. команды. «Морро Кастл» вступил в строй в августе 1930 (спустя лишь чуть более полутора лет с момента закладки), а его двойник «Ориенте» — в декабре того же года. Владельцами обеих кораблей была крупная американская судоходная компания «Уорд лайн» («Ward line»), существовавшая с 1841 г.

Корабль было решено использовать на линии Нью-Йорк-Гавана-Нью-Йорк. В своё первое коммерческое плавание «Морро Кастл» отправился 23 августа 1930 г., покрыв расстояние до Гаваны в 59 часов. Это не было рекордом, более крупная «Мавритания», например, однажды «сходила до Гаваны» менее чем за 50 часов, но повторим, рекорды скорости вовсе не являлись целью проектантов, строителей и владельцев «Морро Кастл». Последний позиционировался как новое слово в сложившейся традиции морского отдыха и именно поэтому интерес к лайнеру был огромен. По приходу «Морро Кастл» в Гавану представителями компании «Уорд лайн» был устроен торжественный приём, на который оказались приглашены не только пассажиры первого рейса, но и первые лица государства и среди них — президент Кубы Херардо Мачадо-и-Моралес.

Туры на «Морро кастл» очень скоро стали популярным среди американцев. В причинах этой популярности нам придётся разбираться в настоящем очерке особо — они не так очевидны, как можно подумать поначалу — но официально считалось, что людей привлекают на борт «Морро Кастл» комфорт и доступность услуг. Самый дешёвый 6-дневный тур в каюте «туристического» класса стоил всего 65 $, и это, заметьте, с учётом пополняемого минибара! Обычный тур «первого» класса стоил примерно вдвое дороже — 125 $, а каюта с ванной ещё на 65 $ дороже. Но последняя уже представляла собой полноценное жильё площадью 15 кв. м. По американским меркам это было совсем недорого, особенно, если принять во внимание пополняемый минибар в каждой каюте (не надо забывать, что до декабря 1933 г. в США действовал «сухой закон», который, однако, сразу заканчивался за линией таможенного контроля и не действовал на борту корабля). Благодаря разумной ценовой политике «Морро Кастл» и «Ориенте» на удивление хорошо перенесли все невзгоды «Большой Депрессии» и спады потребительской активности.

Передовая конструкция и современный дизайн кораблей отлично сочетались с прекрасными мореходными качествами. Последние особенно ярко проявились во время знаменитого шторма в середине сентября 1933 г., во время которого «Морро кастл» повстречался с гигантской волной-убийцей высотой около 20 м. Такие волны очень редки и долгое время рассказы о них воспринимались всего лишь как морские байки, вызывая скепсис даже бывалых моряков. Тем не менее, такие аномальные волны действительно существуют и встреча с волной-убийцей способна погубить даже очень крупный корабль (ныне к их своевременному обнаружению привлекаются космические спутники, способные проводить сканирование больших участков морской поверхности и нужную селекцию в автоматическом режиме). 16 сентября 1933 г. волна-убийца ударила в левый борт «Морро кастл», перевалила через него и ушла дальше в океан, сорвав носовую мачту с радиоантенной. Удар волны разбил часть остекления прогулочной палубы и несколько сотен тонн воды попало внутрь корабля. В пассажирских каютах на палубах В и С вода стояла по щиколотку, их обитатели числом около 140 чел. в поисках сухого места собрались в кормовом салоне. Бодрость и спокойствие туристов поддерживала одна из пассажирок, Гвендолин Тэйлор, долгие часы игравшая на фортепиано классические произведения. Самообладание Гвендолин особо отметил капитан корабля Роберт Уилмотт, рассказавший журналистам о событиях на судне во время шторма. Сам Уилмотт оставался на мостике более трёх суток, до тех самых пор, пока «Морро кастл» не миновал штормовую зону. Хотя шторм и задержал прибытие корабля из круиза на двое суток и причинил ему кое-какие повреждения, следовало признать, что «Морро кастл» успешно прошёл испытание стихией и продемонстрировал прекрасные прочность и плавучесть.

Этот сентябрьский шторм весьма неплохо поработал на имидж компании «Уорд-лайн», представители которой могли теперь рекламировать свои круизы не только как экзотические и романтические, но и совершенно безопасные.

В общем, подводя итог краткому экскурсу в историю создания и эксплуатации «Морро кастл» и его двойника «Ориенте», можно сказать, что корабли эти оказались востребованы и приносили своим хозяевам неплоху прибыль.

Так продолжалось вплоть до 7 сентября 1934 г., когда трагические события унесли жизни десятков людей и навеки обеспечили «Морро кастл» место в мировой истории морских катастроф. В тот день корабль находился на пути из Гаваны в Нью-Йорк. Рейс — 174-й по счёту — благополучно близился к своему завершению, которое должно было последовать ранним утром 8 сентября.

Вечером 7 сентября капитан корабля Роберт Уилмотт (Robert Wilmott), командовавший лайнером с момента его постройки, не вышел к ужину. Надо сказать, что традиция компании «Уорд лайн» предписывала капитанам кораблей приглашать к своему столу наиболее известных или интересных пассажиров — по мнению руководства это укрепляло репутацию компании как демократичной и внимательной к запросам клиентов. Вечером 7 сентября, на последний ужин перед прибытием в Нью-Йорк, к столу капитана были приглашены молодожёны Сидней и Долли МакТигги (McTigue), но место капитана осталось незанятым — Уилмотт сослался на недомогание и каюты не покинул.

В 20:45 вахтенный офицер Ховард Хэнсон (Howard Hanson) позвонил в каюту капитану и осведомился, не желает ли тот, чобы ему принесли ужин? Уилмотт отказался и, как скоро высянилось, позвонил в свою очередь корабельному врачу Девитту Ван Зайлу (Dewitt Van Zile). Просьба его оказалась хотя и интимной, но всё же довольно тривиальной — Уилмотт попросил доктора приготовить слабительную клизму. Капитан мучился запорами и Ван Зайл лучше прочих знал, как ему помочь. Примерно через 10—15 минут стюард отправился с клизмой в каюту капитана, но ему никто не открыл. Это вызвало недоумение и некоторый переполох, стюард обратился к вахтенному и в 21:12 Ховард Хэнсон в присутствии старшего помощника Уилльяма Уормса (William Warms) запасными ключами отпер дверь капитанской каюты. Вошедшим открылось в высшей степени неприятное зрелище — капитан лежал с посиневшим лицом в ванной и признаков жизни не подавал. Спущенные до лодыжек брюки и трусы свидетельствовали о его намерении сесть на унитаз, расположенный тут же, подле ванной, но видимо, потеряв равновесие, капитан перевалился через борт ванной и угодил головой в её чугунную закраину. Степень его травмирования определить на глаз было трудно, но казалось, что он уже не дышит.

В каюту немедленно был вызван корабельный врач. Доктор Ван Зайл быстро установил, что медицинскую помощь оказывать некому — Уилмотт мёртв. По мнению корабельного врача, причиной смерти явился седечный приступ. Сколь серьёзной могла быть травма при падении капитана в ванну и могла ли она повлиять на наступление смерти, доктор сказать не мог — для этого требовалось исследовать труп в морге и сделать рентгеновские снимки. Во время переноски тела из ванной на кровать Уормс и Хэнсон независимо друг от друга обратили внимание на странный синюшный цвет лица капитана, Хэнсон впоследствии выразился об увиденном очень образно: «лицо почернело на глазах». Вид трупа показался присутствующим настолько странным, что Хэнсон осведомился у врача, уж не отравлением ли вызвана смерть? Ван Зайл ответил, что подобные симптомы наблюдаются у лиц, умерших от острой сердечной недостаточности или инфаркта и ничего похожего на отравление он не видит. Тем не менее, врач согласился, что смерть 55-летнего капитана требует специального исследования и тут есть работа для коронера. Впрочем, до прибытия в Нью-Йорк оставались уже считаные часы, а там на борт «Морро кастл» мог подняться и коронер, и судебный медик.

Пока офицеры возились в каюте капитана (помимо переноски трупа они также привели в порядок одежду умершего), на пороге появился главный судовой механик Ибан Эббот (Eban Abbot). Он ещё ничего не знал о смерти капитана Уилмотта, цель его визита была сугубо деловой — забарахлил один из котлов главной энергетической установки и требовалась санкция капитана на его отключение. Уилльям Уормс на правах принявшего командование кораблём разрешил Эбботу отключить котёл и для компенсации падения мощности (и как следствие — уменьшения скорости хода) приказал снизить давление воды для бытовых потребителей. Теперь никто на «Морро кастл» не смог бы принять душ, давления воды едва хватало для того, чтобы та могла течь тоненькой струйкой.

Это был первый приказ нового капитана. Как увидим из дальнейшего, он имел фатальные последствия…

Наконец, все присутствовавшие в капитанской каюте офицеры, а также врач и стюард покинули её. Произошло это примерно в 21:30, возможно, несколько позже.

Однако, люди не разошлись. На непродолжительный срок они перешли в каюту старшего офицера Уильяма Уормса, расположенную по соседству с капитанской. Стюард подал виски, присутствующие выпили за упокой умершего, каждый сказал несколько слов, какие счёл подобающими моменту. Всех поразила фраза доктора Ван Зайла, произнесённая со странной улыбкой, никак не подходившей трагичной минуте. Корабельный врач выразился на удивление легкомысленно и даже цинично, сказав, что-то вроде: «Кто же окажется следующим?» Этот момент впоследствии вспоминали независимо друг от друга все, слышавшие доктора — уж больно странно и зловеще прозвучало сказанное. Особый смысл реплика Ван Зайла приобрела в контексте его собственной скорой гибели, которая имела характер довольно необычный, о чём нам ещё придётся сказать.

Через некоторое время по корабельной трансляции было объявлено о скоропостижной кончине капитана Уилмотта, далее последовало обращение к пассажирам в знак уважения к умершему воздержаться в этот вечер от веселья и развлечений. В барах и ресторанах на всех палубах смолкла музыка, обслуживающий персонал стал выпроваживать посетителей. Обычно последний день круиза всегда был самым сумасшедшим — никто не ложился спать, люди напоследок отрывались, как могли и умели. Поэтому далеко не все подчинились просьбе сохранять тишину. Хотя бары и рестораны закрылись, группы пассажиров с бутылками рома и виски в руках расположились в креслах и шезлонгах в прогулочных галерях вдоль обоих бортов палубы В, где продолжили пьянствовать. Стюарды наблюдали за порядком и пытались урезонить наиболее горластых туристов, но это получалось не всегда. Даже всё усиливавшееся волнение океана и морская болезнь не могли помешать некоторым весельчакам напиться в последнюю ночь круиза. Для иных шли последние часы жизни и, думая об этом, трудно удержаться от мистического по своей сути вывода — неуважение к чужой смерти подчас предопределяет собственную.

С момента констатации смерти капитана главным лицом на корабле стал его помощник, старший офицер Уилльям Уормс (William Warms). В профессиональном отношении этот человек вряд ли уступал в чём-либо умершему капитану. Уормс имел морской стаж на 4 года больше Уилмотта, а кроме того, являся обладателем сертификата лоцмана нью-йоркского порта, которого не имел умерший. Благодаря этому «Морро кастл» мог заходить в гавань Нью-Йорка, не вставая в очередь в ожидании лоцмана. Уилльяму Уормсу уже несколько раз доводилось быть капитаном различных кораблей, но всякий раз его снимали с должности по требованию судовой инспекции Департамента торговли США за грубейшие нарушения правил эксплуатации судов и техники безопасности. Уормс пришёл на «Морро кастл» менее года назад, как раз после знаменитого шторма, о котором было рассказано выше. Его первые же действия в роли старпома стпровоцировали серьёзный скандал, но эту специфическую тему подробнее придётся рассматривать в другом месте.

Уормс очень ответственно отнёсся к свалившемуся на его плечи бремени и первым делом вызвал на мостик казначея. Ему он продиктовал приказ о собственном вступлении в должность капитана и велел внести соответствующие изменения в судовую роспись (сводная ведомость всех лиц, находящихся на борту корабля, с указанием занимаемой должности). После этого новоиспечённый капитан составил радиограмму в адрес головного офиса «Уорд-лайн», в которой сообщал о событиях последних часов и принятии на себя обязанностей капитана корабля. Радиограмма была немедленно передана в эфир.

Уормс решил в ночь с 7 на 8 сентября вообще не ложиться спать, тем более, что ветер крепчал и достиг к полуночи скорости 15 м/c, а в районе Нью-Йорка лайнер мог попасть в полосу 8-балльного шторма. На это решение Уильяма Уормса следует обратить особое внимание, поскольку очень скоро на голову этого человека посыпятся обвинения чуть ли не во всех смертных грехах.

Несколько позже — в 2 часа ночи — капитан отпустил с мостика Ховарда Хэнсона, вахта последнего давно закончилась, но возбуждение, связанное с событиями последних часов, всё ещё не позволяло офицеру отправиться спать. Уормс велел ему отдыхать, напутствовав словами: «Если совсем уж не спится, можете сделать обход прогулочной палубы, посмотрите все ли там угомонились». Хэнсон отправился в обход… По странной иронии судьбы этот человек оказался в самом эпицентре зловещих событий, происходивших на борту корабля, поэтому его воспоминания о событиях той ночи особенно важны.

Итак, около 02:15 Ховард, вышел из ходовой рубки и двинулся по прогулочной палубе левого борта в корму. За бортом хлестал дождь и завывал ветер, но здесь было тепло и сухо — огромные окна закрывали широкую, как уличный проезд, палубу. В дальнем её конце развлекалась компания, манкировавшая объявленным трауром — несколько мужчин и женщин пили спиртное и громко смеялись. Неподалёку от них находились несколько стюардов, наблюдавшие не без осуждения за действиями гуляк, но не вмешивавшиеся в происходившее. Убедившись, что ситуация под контролем и пьяные находятся под должным присмотром, Ховард миновал компанию и оказался в самом конце прогулочной палубы, после чего повернул налево и оказался внутри надстройки на палубе В.

Там он почувствовал запах гари. Офицер быстро установил, что источник запаха находится в т.н. «комнате для письменных принадлежностей». Это было специальное помещение, в котором пассажиры могли надписать «круизную» открытку и поставить на неё штемпель почтового отделения «Морро кастл». По прибытии в Гавану открытку можно было послать любому адресату, даже самому себе, оставив таким образом, память об экзотическом плавании на всю жизнь. Понятно, что в комнате для письменных принадлежностей хранились эти самые письменные принадлежности — большие пачки писчей бумаги, стопы открыток, ручки, чернила и т. п. В общем, пожароопасного материала там было очень много. И это не говоря о стульях, столах, ковре на полу, деревянных панелях на стенах и тканевых занавесях на двух окнах.

Дым шёл из запертого шкафа, в котором хранились стопы бумаги. Схватив огнетушитель, Ховард распахнул дверцу и направил туда струю углекислого газа. От её напора из шкафа во все стороны полетели куски тлеющей бумаги и снопы искр. Если в первые мгновения огня не было видно, то затем он вспыхнул — открытая дверь шкафа обеспечила приток воздуха к очагу возгорания. Израсходовав огнетушитель, Ховард бросился за помощью к стюардам, которых видел на прогулочной палубе; попутно он задержался возле телефона и сообщил на мостик о пожаре в комнате для письменных принадлежностей. Эта информация была зафиксирована в вахтенном журнале в 02:30.

Срабатывания автоматической пожарной сигнализации не зафиксированы вахтенным журналом ни до, ни после этого времени.

Вместе со стюардами офицер размотал пожарный шланг и потянул его в комнату письменных принадлежностей, после чего открыл вентиль… В томительном ожидании прошла минута-другая и всем стало ясно, что воды в пожарной магистрали нет и не будет. Под хохот пьяных пассажиров, не без интереса наблюдавших за суетой членов экипажа, Ховард опять схватился за телефон.

Лишь после этого донесения капитан Уилльям Уормс вспомнил, что из-за неисправности одного из котлов все бытовые потребители воды не запитаны, а вместе с ними не запитаны и пожарные магистрали. Капитан приказал разбудить главного механика Ибана Эббота, чтобы тот восстановил штатное распределение воды корабельной котельной, пусть даже в ущерб скорости хода.

Ибан Эббот, разбуженный звонком с мостика, неспеша облачился в белую парадную форму и… направился наверх, прямиком на шлюпочную палубу. Он даже и не подумал выполнить приказ капитана.

Однако Ховард и группа помогавших ему матросов и стюардов, ничего об этом не знали и ожидали, что с минуты на минуту давление в пожарной магистрали появится. Чтобы не терять времени даром, они принялись тянуть к месту пожара другой пожарный шланг и умышленно (или нет — мы этого никогда не узнаем) задели группу веселящихся туристов на прогулочной палубе. Одной из девиц, вроде бы, жёсткий брезент повредил лодыжку и этого оказалось достаточно, чтобы та закатила настоящую истерику: она мало того, что обложила нецензурной бранью матросов, так ещё пообещала подать в суд на компанию «Уорд-лайн», которая не даёт туристам возможность отдохнуть за собственные же деньги. Девица попалась настолько скандальная, а её дружки — до такой степени наглые, что Ховарда смутил их психологический штурм. Не зная, как себя вести с этой публикой, офицер снова отзвонился на мостик и доложил капитану о назревающем скандале с группой пьяных пассажиров. Уилльям Уормс отнёсся к услышанному на редкость индифферентно — он приказал закончить «возню со шлангами» и попытаться потушить огонь огнетушителями.

Но это было уже совершенно нереально. Пожар разгорелся не на шутку.

В 2:50 ночи Ховард вбежал на мостик с докладом, что о критичном задымлении в коридоре палубы В, где находились каюты первого класса с ванными, и необходимости немедленно выводить пассажиров из кают. Это было ещё возможно — место возгорания одной своей стороной примыкало к обширному помещению «коринфского» салона, названного так из-за отделки перламутровыми колоннами с позолоченными коринфскими капителями, а от жилых кают комнату для хранения письменных принадлежностей отделял широкий холл с лестничной клеткой. Т.е. огонь ещё не угрожал непосредственно помещениям, где размещались люди. После недолго раздумия Уормс приказал выводить пассажиров в корму — это был единственный внятный приказ, который отдал капитан в целях борьбы с возникшим пожаром. О спуске шлюпок на воду не было и речи, капитан по-прежнему считал, что имеет место локальное возгорание и далее одной палубы огонь не пройдёт. Впоследствии Уильяму Уормсу много пеняли за его действия (или бездействие — это трактовали по-разному) во время развития трагедии. И его поведение действительно заслуживает отдельного анализа.

По всему судну раздались крики стюардов, призывавшие пассажиров, покидать каюты и выходить в корму. Некоторые из офицеров, для придания этим требованиям большей убедительности, произвели несколько выстрелов в воздух из имевшихся у них личных пистолетов (впоследствии факт стрельбы членами экипажа отвергался категорически, в то время как пассажиры настаивали на своих утверждениях безоговорочно, так что стрельба из пистолетов осталась одной из непрояснённых загадок пожара на борту лайнера). Пассажиры палуб С и D, расположенных ниже палубы В, двинувшись в кормовую часть лайнера, неожиданно встретили на своём пути область горения с открытым огнём. Это было довольно странно, поскольку огонь на палубе В не мог в считаные минуты распространиться вниз на две палубы. Теоретически, по крайней мере. Тем не менее, часть людей успела пройти сквозь очаги пожара на палубах С и D — что указывает на то, что они только разгорались и не являлись зонами сплошного огня — и вышла в корму, как того требовали представители команды. Другая часть пассажиров, отступая перед огнём, была вынуждена уходить к носу. В конечном итоге подавляющая часть пассажиров оказалась сосредоточена именно в кормовой части судна. Это немаловажно, поскольку капитан Уормс около трёх часов ночи совершил несколько эволюций (поворотов) корабля, поставив «Морро Кастл» носом к ветру (таким образом, что тот дул в направлении «нос-корма»). Соответственно, весь дым ветер понёс на людей, вышедших из надстройки в ничем не защищённую часть кормы.

Долго так продолжаться не могло, люди задыхались в едком дыму, ложились на палубу в поисках свежего воздуха, либо старались максимально перегнуться через ограждения балконов, чтобы схватить глоток свежего морского ветра. Уже около 3:00 первые пассажиры стали прыгать в воду, рассчитывая хотя бы таким образом покинуть область сплошного задымления. Волны океана в ту минуту внушали меньший страх, чем разъедавший лёгкие дым. Люди, прыгавшие с кормовых балконов, расположенных ближе всего к воде, рисковали угодить под лопасти работавших винтов, более того, в толпе даже раздались крики, будто винты разрубили на части части по крайней мере двух человек. Забегая вперёд, сразу скажем, что этот слух в дальнейшем подтверждения не нашёл — ни один человек с «Морро кастл» не погиб под винтами корабля, но в ту минуту крики о том, что «поток воды затягивает людей под винты», лишь способствовал нарастанию паники и ощущению безнадёжности ситуации.

Капитан так и не отдал приказ аварийной партии, которой предстояло бороться с огнём, приступить к действию. Уильям Уормс стоически дожидался появления на мостике старшего механика корабля Эббота, которому, согласно корабельному расписанию, предстояло возглавить эту самую аварийную партию. Эббот, однако, даже и не думал являться на мостик — он в компании с 12 матросами организовал спуск на воду шлюпки по правому борту. Впоследствии старший механик объяснил свои действия сломаной рукой, в силу чего он всё равно не мог активно бороться за спасение корабля, хотя сломаная рука не помешала ему успешно бороться за спасение своей собственной жизни. Шлюпка, спущенная под руководством Эббота, подобрала из воды трёх женщин и быстро покинула район катастрофы, поскольку находиться возле корпуса пылающего судна становилось небезопасно — сверху сыпались осколки стёкол, трескавшихся под воздействием высокой температуры, и падали крупные горящие предметы — шезлонги, складные стулья, фрагменты деревянного навеса в кормовой части палубы В, которые сгрудившиеся в корме пассажиры выбрасывали в море, стремясь остановить наступление огня.

Примерно на протяжении двадцати минут Уильям Уормс не предпринимал никаких осмысленных действий по борьбе за спасение корабля, явно не отдавая себе отчёт в том, сколь серьёзно положение, в котором очутился «Морро кастл». Более того, находившиеся на мостике даже понятия не имели о происходившем в корме. Так продолжалось вплоть до 03:10, когда корабль внезапно погрузился во тьму — из-за прогоревшей изоляции закоротило основные электрические кабели и «Морро кастл» одномоментно лишился хода, вентиляции, электрического освещения палуб и отсеков. Совершенство двигательной установки сыграло с лайнером дурную шутку — имей «Морро кастл» традиционный двигатель, не связанный с потреблением электроэнергии, корабль мог бы сохранять движение ещё многие часы.

Теперь же, всего на 40-й минуте пожара, огромный лайнер стал неуправляемой грудой железа, которой оставалось лишь дрейфовать по воле волн и ветра. Только после этого Уильям Уормс отдал команду просить помощи у всех, кто способен её оказать. Корабельный радист Джордж Уайт Роджерс (George White Rogers) уже четверть часа «сидел на ключе» в радиорубке, дожидаясь подобного распоряжения. Он несколько раз самовольно давал в эфир сигнал «CQ», означавший просьбу радистам других судов не занимать частотный диапазон, т.к. в ближайшее время возможна передача важного сообщения. Наконец, после 03:10 Роджерс стал передавать в радиоэфир просьбы о помощи. К тому моменту, дым уже подступил к радиорубке и Роджерс явно получил отравление угарным газом. Впоследствии он не мог вспомнить ни содержания своих радиообращений, ни их количества.

Но одно из них сохранилось в истории, точнее в вахтенном журнале английского лайнера «Монарх Бермуды», перехватившего сигнал с «Морро Кастл» и первым устремившимся на помощь. Дословно запись гласила: «03:26 — CQ, SOS, 20 миль южнее маяка „Скотланд“. Больше передавать не могу. Подо мною пламя. Немедленно окажите помощь. Моя рация уже дымится.»

Через считанные минуты радиостанция «Морро Кастл» смолкла навеки — под кроватью рядом с рабочим местом Роджерса взорвались запасные блоки свинцово-кислотных аккумуляторов, разогретые огнём, бушевавшим палубой ниже. Фактически радиорубка и сам радист находились словно на сковородке — температура в помещении превысила 70°С и атмосфера в помещении оказалась насыщена горячими парами серной кислоты. Джордж Роджерс потерял сознание и навалился грудью на стол, в таком состоянии его увидел через иллюминатор второй радист Джордж Алагна (George Alagna), который, призвав на помощь нескольких офицеров и матросов, с помощью огнетушителей проложил себе дорогу в радиорубку и вынес бесчувственное тело радиста Роджерса на бак (в нос корабля). Там, под воздействием ночной прохлады и свежего воздуха, тот понемногу пришёл в себя. Оказалось, что Роджерс не может самостоятельно передвигаться как из-за ожога лёгких, так и полученных химических ожогов рук и ног.

Тем не менее, сигнал, перехваченный «Монархом Бермуды» в 03:26 радикально изменил положение. Если до этого «Морро кастл» и находившиеся на его борту люди были предоставлены сами себе, то теперь появилась внешняя сила, которая могла активно вмешаться в происходившее и помочь жертвам катастрофы. «Монарх Бермуды» транслировал полученное сообщение в эфир, прося все корабли, находившиеся в прилегающем районе, прибыть для оказания помощи. Благодаря этому в течение получаса к горевшему лайнеру, помимо самого «Монарха Бермуды», устремились крупные грузо-пассажирские теплоходы «Сити оф Саванна» и «Андреа Лакенбах», а также буксир вспомогательных сил военно-морских сил США «Тампа». Как станет ясно позднее, эти корабли поднимут из воды более 400 человек пассажиров и членов экипажа.

Между тем, густой дым, пеленою накрывший корму судна, вынудил собравшихся там людей прыгать через ограждения и леера в океан. Люди не рассчитывали попасть в шлюпки, которые, как ни странно, всё ещё спускали в это время с корабля, просто над водой не было дыма и это позволяло свободно дышать. Кому-то из прыгнувших повезло — и он был подобран шлюпкой, кому-то повезло меньше и ему пришлось ждать прибытия кораблей-спасателей, кому-то не повезло совсем — и тот погиб в океанских волнах, даже будучи облачён в спасательный жилет. Надо сразу подчеркнуть, что практически все, прыгавшие в воду с борта «Морро кастл» были облачены в пробковые жилеты, проблем с индивидуальными средствами спасения в ту ночь не было.

Вернёмся, впрочем, к тому, что происходило внутри корабля. Часть экипажа и пассажиров на палубах С и D, напомним, оказалась отделена от основной массы людей, ушедших в корму. Те же, кто не сумел прорваться в корму, вольно или невольно стали отступать в носовую оконечность. Их гнал туда огненный шквал, наступавший по коридорам обеих нижних палуб. В конечном итоге огненная стена заперла этих людей в носовом салоне — своеобразном тупике, не имевшем выхода в носовую оконечность судна. У этих бедолаг имелись все шансы зажариться, словно барбекю, и чтобы избежать этой участи, им необходимо было разбить огромные окна, благодаря которым из салона открывался прекрасный вид на три стороны света. Однако выяснилось, что сделать это не так-то просто. Окна, рассчитанные на большую ветровую нагрузку в штормовую погоду, имели немалую толщину, их невозможно было расколоть ни ударом кулака или ноги, ни стулом, ни даже столом. Наконец, используя в качестве тарана рояль, который удалось отвинтить от пола буквально голыми руками (что само со себе кажется чудом!), группа офицеров и матросов высадила громадное стекло, выходившее на бак, и люди получили возможность выскочить из смертельной ловушки.

Однако образовавшийся проём обеспечил приток свежего воздуха в коридоры корабля, тем самым усилив горение всё разраставшегося пожара. Коридоры, проложенные вдоль оси корабля, превратились в настоящие аэродинамически трубы, воздух в которых проносился со скоростью 20 м/с и даже более (особенно в узких местах, где срабатывал «эффект сопла» и скорость потока увеличивалась пропорционально уменьшению пропускного сечения). Теперь уже не могло быть никаких сомнений в том, что корабль погублен окончательно и выгорит весь — никакая сила не могла предотвратить подобный исход.

Опасаясь заживо сгореть на мостике, капитан Уормс и вахтенная смена покинули надстройку и присоединились к людям на баке. «Морро кастл», оставляя после себя многокилометровый след густого дыма, дрейфовал по воле волн и ветра в неизвестном направлении. В какой-то момент времени капитан Уормс сообразил, что лишённый огней корабль совершенно невидим в ночной темноте и если дрейфующее судно покинет район, из которого подавался сигнал SOS, то пришедшим на помощь спасателям потребуется много времени на его поиск. Поэтому было решено вручную отдать один из носовых якорей, что позволило бы остановить дрейф.

Так и поступили — в воду был сброшен правый становой якорь. По иронии судьбы в скором времени возле «Морро кастл» появился военный буксир «Тампа», готовый завести конец на терпящее бедствие судно и потащить его в порт. Ан, нет! отданный 9-тонный якорь делал это невозможным. Прежде необходимо было перепилить якорную цепь. Собравшиеся на баке этим и занялись. Ну не ирония ли судьбы?!

Как происходила спасательная операция?

Несмотря на сильный ветер и сильное волнение спасению людей очень помогло то обстоятельство, что «Морро кастл» находился на одной из самых оживлённых в мире океанских трасс и притом в непосредственной близости от берега. 20 человек достигли побережья самостоятельно, около 70 чел. подняло из воды небольшое судно береговой охраны США «Си джирт» («Sea girt»), прибывшее в район бедствия раньше прочих судов. На «Си джирт» не было места для размещения такого количества людей в тёплых помещениях, поэтому когда в 04:30 в районе аварии появился крупный лайнер «Андреа Лакенбах», «Си джирт» передал спасённых ему на борт. В дальнейшем к поискам подключился «Монарх Бермуды», тот самый корабль, радист которого оказался первым и единственным, кто разобрал сигнал «SOS» с борта «Морро кастл». Крупные корабли легли в дрейф возле горевшего лайнера и спустили на воду шлюпки — именно последние непосредственно поднимали из воды людей.

Итак, к рассвету 8 сентября уже были спасены первые десятки пассажиров «Морро кастл», а первые шлюпки, спущенные с борта лайнера, успешно достигли побережья штата Нью-Джерси. В силу этого, а также благодаря активному радиообмену между кораблями-спасателями, информация о крупном пожаре на «Морро кастл» не осталась в тайне и ночные развлекательные радиостанции на восточном побережьи США первыми сообщили о трагедии в море. Уже утренние выпуски газет 8 сентября были заполнены корреспонденциями о случившемся, хотя им не хватало конкретики, поскольку все сведения были получены из скупых и порой противоречивших друг другу радиосообщений береговых служб и кораблей, проводивших спасательную операцию. В шестом часу утра прошло радиосообщение о том, что все люди из воды уже подняты и привлечение новых судов-спасателей является излишним. Позже информация эта не подтвердилась — многие десятки людей оставались в воде и после 6 часов утра. Небольшое рыболовецкое судно «Парамаунт», случайно оказавшееся в районе спасательной операции уже утром, после ночного лова, сумело спасти 60 человек, разбросанных по большой площади. Последний живой человек был поднят из воды в 10:30 (его отыскал упомянутый «Парамаунт»), после этого времени спасатели находили только трупы.

Облёт корабля, выполненный утром самолётом береговой охраны, показал, что судно сильно дымит, но открытого огня уже не видно, людей в кормовой части не было заметно, шлюпки были спущены частично. Движение было отмечено только на баке, где офицеры и матросы, сменяя друг друга, пытались перепилить якорную цепь обычной ножовкой.

Как оказалось, «Морро кастл» отдал якорь буквально в 4—5 км. от берега и впоследствии некоторые из пассажиров говорили, что видели с борта корабля огни населённых пунктов (на территории штата Нью-Джерси от Пойнт-Плезант до Лонг-Бранч на протяжении почти 50 км. тянется полоса практически сплошной застройки). Поэтому неудивительно, что жители прибрежной зоны стали выходить в океан на яхтах, чтобы вблизи посмотреть на диковинку, кроме того, некоторые из них подняли из воды тела нескольких погибших людей.

Все спасённые пасажиры и члены команды в течение первой половины дня 8 сентября перевозились на берег, где осматривались врачами и в зависимости от состояния, либо направлялись в больницы, либо опрашивались сотрудниками Департамента торговли США.

В ходе проведения спасательной операции, моряки с разных кораблей несколько раз обращались к находившимся на баке членам команды во главе к капитаном Уормсом с предложением покинуть «Морро кастл». Часть группы согласилась это сделать, однако большинство офицеров, в т.ч. и радист Роджерс, остались на борту лайнера. Вплоть до 13 часов 8 сентября эти люди, сменяя друг друга, обычной ножовкой по металлу пилили якорную цепь толщиной 8 см. Наконец, к часу дня звено оказалось перепилено и «Морро кастл» избавился от якоря. Благодаря этому появилась возможность для буксировки лайнера на мель. «Тампа» потащил лайнер на север, к Нью-Йорку, однако буксировка продолжалась недолго — буксирный трос оборвался на крупной зыби и громадное судно, влекомое ветром и течением, стало неотвратимо дрейфовать в сторону пляжей Нью-Джерси. Как ни старались моряки с «Тампы» завести новый конец и взять лайнер на буксир — ничего из этого не вышло. И около 18 часов 8 сентября 1934 г. неуправляемая стальная гора села на мель у пляжа в Эшбари-парк, в штате Нью-Джерси.

Это была такая сенсация, которую Америка пропустить никак не могла. В тот вечер, ночь и последующие сутки не менее 300 тыс. автомобилей заполонили все дороги, ведущие к пляжу. По самым скромным подсчётам миллион человек одномоментно двинулся в Эшбари-парк дабы поглазеть на дымящийся остов «яхты для миллионеров». Особенно плотным был поток автомашин с севера, со стороны Нью-Йорка. Как утверждали газеты, «автомобильные хвосты» растянулись на десятки километров. В общем, жители Восточного побережья ломанулись своими глазами посмотреть на диковинку, а если получится — то и завладеть каким-либо сувениром на память.

Хозяева территории, к которой относился пляж, проявили недюжинную предприимчивость и смекалку. Укрепив лестницу под одним из грузовых люков, они предложили всем желающим головокружительную экскурсию по ещё дымящемуся кораблю. Для пущей безопасности зевакам вручались брезентовые рукавицы, сапоги и строительные каски. Первоначальная цена «аттракциона» составила 2$, но уже через час её повысили до 5$. Поскольку поток желающих посетить сгоревший корабль не только не иссякал, но напротив, увеличивался с каждым часом, во второй половине дня 9 сентября 15-минутная прогулка по «Морро кастл» стоила уже 10$.

Принимая во внимание, что в помещениях корабля всё ещё находилось неустановленное количество тел погибших людей, а сам лайнер вполне вероятно мог являться местом преступления, организация подобных «массовых экскурсий» представляется, мягко говоря, неэтичной. К счастью, эти вылазки на корабль закончились уже 10 сентября.

Именно в этот день Департамент торговли США, отвечающий за безопасность перевозок на море, возбудил официальное расследование причин и обстоятельств трагедии, произошедшей на борту «Морро кастл» в ночь с 7 на 8 сентября 1934 г. Работе Комиссии изначально был придан высочайший приоритет — её деятельность курировал Министр торговли США Дэниел Колхаун Ропер (Daniel Calhoun Roper), лично знакомившийся со стенограммами заседаний и заключениями экспертов. В проводимом Комиссией расследовании участвовали важнейшие подразделения Департамента — Отдел безопасности судоходства и Судовая инспекция (отвечавшая за лицензирование капитанов невоенных судов).

Одновременно своё расследование начало и Министерство юстиции США в лице Мартина Конбоя (Martin J.Conboy), прокурора Южного округа Нью-Йорка, на территории которого находился порт приписки «Морро кастл». В расследованиях обоих ведомств самое деятельное, хотя и негласное, участие принимало Федеральное Бюро Расследований США (если быть совсем точным, то своё нынешнее название ФБР получило 22 марта 1935 г., а на момент описываемых событий оно именовалось Отделением Расследований (Division of investigation). Чтобы не сбивать читателя с толку, в очерке будет оставлена привычная аббревиатура ФБР, тем более, что никакой разницы между ОР и ФБР не существовало и переименование, осуществлённое 22 марта 1935 г., носило сугубо формальный характер).

Причём ФБР никто специально не приглашал, «ребята Гувера» подключились к расследованию явочным, так сказать, порядком. Удивляться тут нечему, так получилось, что агенты ФБР знали о случившейся трагедии много больше иных государственных инстанций. Со случаями террора и диверсий в отношении морских судов Бюро сталкивалось не раз и накопило немалый опыт в расследованиях такого рода. Достаточно сказать, что только за 3 календарных года — 1915 г., 1916 г. и 1917 г. — агенты ФБР (тогда эта спецслужба именовалась Бюро Расследований Соединённых Штатов (United States Bureau of Investigation)) предотвратили десятки попыток подрывов или поджогов кораблей, направлявшихся из США в страны Антанты. В 47 случаях сотрудникам Бюро удалось завладеть «адскими машинками» (подрывными устройствами), уже пронесёнными на борт германскими или австрийскими диверсантами.

Ещё в 1930 г., едва только «Морро кастл» совершил свой первый рейс на Кубу, сотрудник шотландской полиции Гарольд Браст официально уведомил Кубинское Бюро Туризма о полученной оперативным путём информации, согласно которой модный лайнер может стать объектом террористической атаки. Таковую могли предпринять члены левацких политических групп из Европы, среди которых обсуждался вопрос о целесообразности «знакового» удара по символу капиталистической роскоши. Успешный террористический удар, сопровождаемый широким общественным резонансом, послужил бы отличной рекламой для любой организации или группировки, проповедующей классовую нетерпимость, будь то анархисты, троцкисты или коммунисты, сторонники Коминтерна.

Кубинское Бюро Туризма немедленно передало полученную от Гарольда Браста информацию руководству ФБР. Там отнеслись к сообщению серьёзно: о том, что борцы «за социальную справедливость» всех мастей с лёгкостью идут на самые отвратительные теракты было хорошо известно. Ещё были памятны чудовищные взрывы в здании Сената в столице Румынии и в кафедральном соборе в Софии, унёсшие десятки человеческих жизней. Первый из упомянутых взрывов подготовили и осуществили анархисты в 1922 г., второй — коммунисты в 1925 г. Помимо громких терактов в Европе, леваки занимались тем же самым и по другую сторону Атлантики. В феврале 1930 г. у пирса в порту Нью-Йорка после серии взрывов загорелся и сел на грунт немецкий лайнер «Мюнхен», водоизмещением 13,5 тыс. тонн (немного меньше «Морро кастл»). Менее чем через полгода — в июне 1930 г. — похожая история приключилась с куда более крупной английской «Бермудой» (водоизмещение 19 тыс. тонн). Этот лайнер неожиданно загорелся у пирса в порту Гамильтон, административном центре Бермудских островов. Это был совсем новый корабль, его ввели в строй в 1927 г. «Бермуды» полностью выгорел и, подобно «Мюнхену», сел днищем на грунт у пирса. В обоих случаях теракт рассматривался как одна из самых достоверных версий случившегося, хотя доказать так ничего и не удалось (сразу надо оговориться, что это были далеко не единственные в 20-30-е гг. случаи подозрительных пожаров на крупных судах. В своём месте вопрос о поджогах и взрывах на невоенных кораблях в мирное время будет рассмотрен более обстоятельно).

Поэтому к информации о возможном теракте в отношении «Морро кастл» в 1930 г. Бюро отнеслось со всем возможным вниманием, хотя последующие годы, вроде бы, сняли остроту проблемы. Но в сентябре 1934 г. о предупреждении Гарольда Браста вспомнили все, кто был о нём осведомлён.

Как только информация о пожаре на борту «Морро кастл» стала достоянием гласности, начальник полиции Гаваны уведомил коллег из ФБР о том, что встречался с капитаном Уилмоттом во время последней стоянки лайнера в порту и официально предупредил его о том, что на борту корабля во время предстоящего рейса в Нью-Йорк будет находится коммунист, имеющий намерение осуществить теракт. Какой именно теракт, глава столичной полиции не знал, но считал свою информацию заслуживающей полного доверия. Во второй половине 8 сентября, когда «Тампа» пыталась буксировать сгоревший лайнер, гаванская полиция провела массовые аресты студентов местного университета, которые были известны своими троцкистскими, либо марксистскими взглядами. Всего были арестованы 25 человек и полиция Гаваны питала надежду на то, что кто-то из них мог быть в курсе подготовки теракта, запланированного на борту «Морро кастл».

Уверенность в неслучайности пожара, уничтожившего лайнер, заметно усилилась после того, как стало известно, что в ночь с 7 на 8 сентября 1934 г. в Карибском море и прибрежной атлантической зоне США вспыхнули пожары ещё на четырёх американских судах. Самым крупным из них являлся грузо-пассажирский корабль «Санта-Рита» («Santa-Rita») компании «Грэйс лайн» («Grace line»), имевший водоизмещение более 5 тыс. тонн при длине 117 м. «Санта-Рита» совершала 22-дневный переход из Нью-Йорка в Сиэттл с посещением крупных портов как в Карибском бассейне, так и Тихом океане. 7 сентября корабль вышел из Гаваны, имея на борту 125 пассажиров и почтовый груз. К счастью, корабль не ушёл далеко в море и когда вспыхнул пожар, смог вернуться в порт. Благодаря организованным и хорошо скоординированным действиям экипажа человеческих жертв удалось избежать, но корабль пострадал до такой степени, что компания-судовладелец отказалась его восстанавливать (В конце 30-х годов «Грэйс лайн» заказала в Копенгагене новую «Санта-Рита», которую 9 июля 1942 г. потопила в Атлантике немецкая подводная лодка U-172. Эту «Санту-Риту» не надо путать с «Сантой-Ритой», загоревшейся в ночь с 7 на 8 сентября 1934 г. — это совершенно разные корабли!).

Как только информация о ночных пожарах на американских кораблях стала известна ФБР, Директор Бюро Джон Эдгар Гувер потребовал полностью перекрыть все каналы связи с Кубой. Во второй половине дня 8 сентября было прекращено авиасообщение с Гаваной, а всем американским кораблям, находившимся в море, был транслирован приказ, запрещавший посещение кубинских портов. Меру эту нельзя было не признать разумной — все корабли-погорельцы посещали Гавану, так что связь с Кубой казалось очевидной.

Разумеется, эти превентивные меры, призванные обезопасить американских граждан и американское имущество, были неспособны как объяснить причину случившегося на «Морро кастл», так и проясить картину произошедшей трагедии. Между тем, уже в первые дни из опроса выживших членов команды и туристов, стало яно, что обстановка на борту корабля была не такой идеальной, как это изображали туристические проспекты. Моряки крайне резко отзывались как о поведении пассажиров, так и о действиях отдельных лиц командного состава судна; пассажиры в свою очередь самыми нелестными эпитетами характеризовали действия экипажа. Не будет преувеличением сказать, что почти никто не говорил хорошо о другом и самые резкие обвинения порой можно было услышать от людей, от которых менее всего их следовало ожидать.

На этом фоне всеобщего недовольства и скандальных разоблачений поистине образцами высокого мужества выглядело поведение отдельных участников трагедии. Так, например, нью-йорский полицейский Джеймс Бьютт снял с себя и отдал пробковый жилет 8-летней девочке. Сам Бьютт бросился в океан, рассчитывая только на собственные силу и умение плавать (к счастью, полицейский был быстро подобран одной из шлюпок с корабля «Андреа Лакенбах» и остался жив). Поступок Джеймса Бьютта повторил второй механик Энтони Буджия, также отдавший свой спасательный жилет маленькой девочке (Буджия также был спасён). Но по общему мнению подлинным героем, продемонстрировавшим абсолютное хладнокровие и преданность делу, явился радист Роджерса, чьё мужество обеспечило появление судов-спасателей и спасло не одну сотню человеческих жизней. Роджерс терпеливо оставался в радиорубке, дожидаясь, пока капитан Уормс соблаговолит дать команду выходить в «эфир» с просьбой о помощи. При этом радист находившийся в одиночестве, рисковал задохнуться угарным газом, т.к. никто не его подстраховывал. В конце-концов, наглотавшись дыма, он потерял сознание и умер бы рядом со своей радиостанцией, если бы его помощник, второй радист Джордж Алагна не поинтересовался судьбой Роджерса и не заглянул через иллюминатор в радиорубку. Поэтому с самого начала расследования трагедии на «Морро кастл» радист Джордж Уайт Роджерс был представлен прессе как эдакий образец преданности делу и долгу службы — это был, пожалуй, единственный член экипажа лайнера, о котором в те дни никто не сказал плохого слова.

В октябре 1934 г., когда официальное расследование шло полным ходом и его результаты были далеко неочевидны, Роджерс уже был принят губернаторами штатов Нью-Джерси и Нью-Йорк, получил от них памятные адреса и денежные премии («на лечение»). В его честь губернаторами обоих штатов были устроены обеды, во время которых проводился сбор средств для материальной помощи герою. Роджерс был представлен группе сенаторов и конгрессменов, на которых произвёл столь сильное впечатление, что те ходатайствовали о награждении радиста государственной наградой. В конце года Роджерс получил высшую награду Конгресса, известную под названием «Медаль Почёта» («Medal of Honor») (Во многих русскоязычных источниках указывается, будто Роджерсу вручили медаль «За храбрость», но здесь мы видим явную ошибку, кочующую от одного автора к другому. В США существут медаль «За храбрость в бою», которую Роджерс не мог получить по определению, ибо в бою не участвовал. Между тем, «Медаль Почёта», хотя и считалась военной наградой, вручалась и за невоенные подвиги, например, ею были удостоены лётчик Чарльз Линдберг за беспосадочный перелёт через Атлантический океан или моряки линкора «Айова», ликвидировавшие аварию, связанную со взрывом парового котла в 1904 г. и пр.) В следующем — 1935 г. — Роджерс объездил практически всю страну, выступая с рассказами о событиях на борту лайнера и участвуя в разного рода благотворительных мероприятиях. Руководство компании «Уорд лайн», в штате которой он продолжал числиться, не препятствовало этому, рассматривая поездки героя-радиста как элемент формирования положительного облика компании, репутация которой очень сильно пострадала из-за трагедии на «Морро кастл».

Впрочем, всё это произойдёт несколько позже, пока же вернёмся к событиям сентября 1934 г.

На 10 сентября, момент начала официального расследования Комиссией Департамента торговли, считалось установленным, что в последнем — 174-ом по счёту — рейсе «Морро кастл» на борту последнего находились 318 пассажиров и 240 членов экипажа. Из 12 корабельных шлюпок во время пожара спущены были 8. При штатной вместимости каждой 70 чел., их хватило бы для спасения всех людей, оказавшихся на борту лайнера. Тем не менее, более или менее загруженными были только 3 шлюпки, остальные 5 перевезли на берег всего только…85 чел.!

По состоянию на середину дня 10 сентября были найдены и опознаны 87 трупов, причём было ясно, что это далеко не все погибшие. Нехватало столь значительного количества людей, что газета «Нью-Йорк пост» в статье от 10 сентября написала о 180 погибших, хотя это число почти сразу же было оспорено. Оно представлялось явно завышенным, его появление можно объяснить лишь некорректным подсчётом обнаруженных трупов и лиц, спасённых разными судами. А вот в передовице газеты «Нью-йорк таймс» от 10 сентября 1934 г. сообщалось о 87 обнаруженных трупах и розыске 50 отсутствующих человек. Подсчёты «таймс», как показали дальнейшие события, намного больше соответствовали истине, чем утверждения журналистов «пост» на эту же тему.

Поиск и обнаружение тел погибших в море продожались ещё несколько дней. Поиск этот облегчался тем, что подавляющее большинство прыгавших за борт «Морро кастл» были облачены в пробковые жилеты и не тонули. По воспоминаниям современников, тела умерших «стояли» в воде «торчком» и были хорошо различимы с борта самолёта. Самолёты регулярно занимались облётом океанской акватории, прилегавшей к территории Нью-Джерси.

В первый день после трагедии на борту одного из них поднимался в воздух даже Губернатор штата с целью оценить обстановку своими глазами. Последние три тела погибших в океане людей — Гвидо Поликастро, Эдварда Лоуренса и Морриса Стенли — были обнаружены и подняты из воды 12 сентября 1934 г. В тот же день скончался от пневмонии Уилльям Хесслер (Haessler), семидесяти одного года, благополучно спасённый шлюпкой с «Монарха Бермуды» и помещённый в одну из больниц в Нью-Йорке. Хесслер, по всей видимости, являлся последней жертвой «Морро кастл» (Хотя строго сказать, кто именно был «последней жертвой» довольно затруднительно. Некоторые из спасённых людей умерли в ближайшие месяцы по причинам, на первый взгляд, естественным, но явно спровоцированным перенесённым стрессом. В этом отношении весьма показательна судьба молодой и спортивной девушки Этель Найт, оказавшейся в ночь пожара без пробкового жилета, но спасшей, тем не менее, 8-летнего мальчика Бенито Руэда. Девушка была отличной пловчихой, входила в сборную университета по плаванию, и это помогло ей на протяжении почти семи часов оставаться на плаву и поддерживать своего маленького спутника. В ноябре 1934 г. она вышла замуж и скоропостижно скончалась от обширного инфаркта во время медового месяца, не дожив даже до нового 1935 года. Такая вот грустная и неожиданная история.)

Общее число погибших на лайнере людей было определено в 134 чел. Цифра эта неоднократно оспаривалась, иногда вместо неё говорят о 137 погибших. Причин для разночтений существует несколько и главная из них коренится в том, что абсолютно точного списка пассажиров и членов экипажа «Морро кастл» в сентябре 1934 г. не существовало. Почему так произошло — тема отдельного разговора, и в этом очерке нам волей-неволей придётся этот интересный момент анализировать. Пока же лишь отметим, что список присутствовавших на борту «Морро кастл» лиц пришлось составлять и членам Комиссии Департамента торговли, и следователям прокуратуры Нью-Йорка, и Федеральному Бюро Расследований. И каждое из ведомств получило свой результат, не только не прояснивший ситуацию, а лишь запутавший её.

Комиссия Департамента торговли, созданная для расследования обстоятельств пожара, возникшего на борту «Морро кастл» в ночь с 7 на 8 сентября 1934 г., довольно быстро сформулировала около двух десятков вопросов, требовавших безотлагательного прояснения. Имеет смысл выделить основные из них:

— Почему не сработала пожарная сигнализация и о задымлении в помещении для хранения письменных принадлежностей не было известно вплоть до того момента, когда его обнаружил Ховард Хэнсон? Почему после этого пожарная сигнализация не сигнализировала о распространении огня?

— Как вообще стало возможным возгорание бумаги в шкафу? Можно ли такое возгорание объяснить естественными причинами? Наблюдались ли прежде прецеденты такого рода?

— Почему вода в пожарных магистралях оказалась без напора, что сделало невозможной борьбу с распространяющимся пламенем?

— Почему пожар, возникший в помещении на палубе В, очень быстро спустился на нижерасположенные пассажирские палубы С и D? Подобное движение огня сверху вниз противоречит законам физики; кто или что могло служить переносчиком пламени?

— Сообщал ли капитан Уилмотт своим подчинённым о предупреждении, полученном от начальника полиции Гаваны, о возможном теракте на борту корабля и какие меры были предприняты в связи с этим?

— Каковы обстоятельства и причина смерти капитана Уилмотта за несколько часов до трагедии? Находится ли смерть капитана корабля в причинно-следственной связи с последовавшим пожаром?

— Сколько всего человек погибло во время пожара на борту лайнера? Сколько из них пассажиров и сколько членов команды?

— Насколько хорошо члены команды выполняли свой долг по оказанию помощи пассажирам? Почему из 8 шлюпок «Морро кастл», спущенных на воду, 5 покинули район бедствия с минимальной загрузкой, бросив на произвол судьбы значительное количество людей, нуждавшихся в срочной эвакуации?

Пока одна часть членов Комиссии проводила допросы выживших в трагедии, пытаясь найти среди них тех свидетелей, чьи показания могут быть значимыми для прояснения картины случившегося, другая занималась обследованием обгоревшего судна, всё ещё находившегося на мели у пляжа в Эшбари-парке. Перво-наперво было необходимо отыскать и идентифицировать человеческие останки в каютах и коридорах корабля. Их оказалось не так много, как можно было подумать, и вовсе не потому, что погибших было действительно мало, просто огонь бушевавший в недрах корабля давал такой жар, что не только уничтожал человеческую плоть, но и расплавлял бронзо-никелевые монеты. В конечном итоге члены комиссии, работавшие совместно с судебными медиками, обнаружили следующие останки:

— на палубе А были найдены костные фрагменты, принадлежавшие мальчику;

— в коридоре палубы А обнаружена часть позвоночника и рёбер, видимо, принадлежавшие женщине, поскольку рядом лежала расплавленная горка монет, растрескавшееся зеркальце и мелкие предметы, наличие которых характерно для женской сумочки (довольно странным представлялось отсутствие черепа и в особенности зубов, которые более стойко переносят воздействие огня, нежели позвоночник и рёбра);

— также в коридоре палубы А был найден череп взрослого человека, часть позвоночника и рёбра;

— в одной из кают палубы А обнаружен череп гончей собаки;

— на прогулочной галерее палубы В, ближе к мостику (т.е. носовой части корабля) были найдены человеческие костные фрагменты, недостаточные для определения пола и возраста погибшего;

— большой интерес для членов Комиссии представляла каюта капитана Уилмотта, ведь там на кровати был оставлен труп скоропостижно скончавшегося капитана. К сожалению, каюта полностью выгорела, от тела Уилмотта остались три позвонка поясничного отдела, тазовые кости, частично череп и нижняя челюсть;

— в кормовой части палубы В был найден сильно обгоревший труп мальчика;

— в носовой части судна в щели под вздыбившимся настилом было обнаружено частично обгоревшее тело женщины, умершей от отравления продуктами горения. На этом месте палубой ниже находились большие холодильные камеры, там же хранились баллоны с фреоном, необходимые для их обслуживания. Во время пожара баллоны взорвались, вспучив настил вышележащей палубы. В образовавшуюся щель и угодила женщина, видимо, не различавшая дороги в темноте и дыму.

Большую шумиху в американской прессе вызвала трагическая история богатой семьи Сайнц (Saenz). Маргарет Сайнц, две её дочери и сын направлялись в Нью-Йорк, где глава семейства — Браулио Сайнц — имел доходную врачебную практику. Все члены семьи разместились в двух лучших каютах на палубе А и теоретически у них были наилучшие, в сравнении с остальными пассажирами, шансы на спасение. Тем более, что в начале пожара члены экипажа предприняли активные меры по их вызволению из беды — матросы разбили топорами окна кают (там были именно окна, а не иллюминаторы) и вывели на палубу одну из сестёр и сына. Тем не менее, все четверо членов семьи Сайнц погибли. Многочисленные свидетели сообщили членам Комиссии, что видели мальчика лежащим мёртвым на палубе «В», а его сестра умерла уже в море, видимо, от сильных ожогов. Факт её смерти также подтверждался свидетелями, пытавшимися поддерживать девочку на плаву. Браулио Сайнц, глава семейства, не веря в гибель жены и детей, нанял частный самолёт и на протяжении суток лично летал над районом пожара, рассчитывая увидеть в океане кого-нибудь из членов своей семьих. Он негодовал — и это негодование можно было понять! — оттого, что его жена и дети, чья каюты находилась на шлюпочной палубе в непосредственной близости от спускаемых шлюпок, не получили в них места и были брошены членами команды фактически на произвол судьбы.

Первоначально члены Комиссии Департамента торговли склонялись к мысли, что причиной возгорания в помещении для хранения письменных принадлежностей послужил удар молнии во вторую дымовую трубу. Подобная версия хорошо объясняла скачкообразный разогрев как самой трубы, так и древесины, из которой была изготовлена обшивка прилегающего к ней помещения. Кроме того, погода в ночь возникновения пожара делала удар молнии вполне вероятным — сильный северо-восточный ветер пригнал не только 8-бальнный шторм, но и дождь с грозою. Дождь на атлантическом побережьи Нью-Джерси с небольшими перерывами продолжался, кстати, более суток и закончился лишь в ночь на 9 сентября, существенно осложнив проведение спасательной операции.

Как хорошо известно, температура самовоспламенения древесины довольно высока — 270—280°С — и не заметить такое повышение температуры в помещении для хранения письменных принадлежностей было никак нельзя. Да он был и невозможен в принципе. Но скачкообразный разогрев, вызванный электрическим пробоем древесины, представлялся возможным. Диэлектрические характеристики древесины довольно низки и с увеличением температуры и влажности только понижаются. Понятно, что древесина на корабле не могла быть хорошо просушена — это объясняется самими условиями её эксплуатации. Возможно ли, что мощный электрический заряд ударил сначала во вторую трубу лайнера, а уже из неё — в стену помещения для хранения письменных принадлежностей, далее пробил деревянную панель и заднюю стенку шкафа, вызвав тление размещённых в нём кип писчей бумаги? Прямые измерения, уже накопленные к 30-м годам прошлого столетия, показывали, что примерно 50% молний в момент заземления дают силу тока в 30 тыс. Ампер, а напряжение, которое доставляет к земле головка молнии достигает 100 млн. Вольт. «Холодных» молний не существует и физики в 30-х годах прошлого века прекрасно это знали. Температура плазменного разряда, образующего головку молнии, составляет никак не меньше 5 тыс.°С, а зачастую много выше (десятки тысяч градусов). Безусловно, столь мощный электрический разряд мог пробить и металлическую переборку помещения, и декоративную деревянную панель на ней, и заднюю стенку шкафа, а сформированный молнией плазменный шар мог воспламенить бумагу даже за несколько микросекунд своего существования. Но существовало серьёзное «но», заставлявшее с самого начала сомневаться в версии «молнии, ударившей в трубу».

Дело заключалось в том, что «Морро кастл» и «Ориенте» изначально рассчитывались для перенесения ударов молний в различные элементы контрукции и получали такие удары во время эксплуатации. Хорошо продуманная проектантами система защиты позволяла избегать всех неприятностей, связанных с попаданиями молний, оберегая как людей, так и корабельное оборудование. В августе 1933 г. «Морро кастл» успешно прошёл проверку специальной комиссией Отдела безопасности судоходства, которая изучала в том числе и вопрос защиты корабля от попадания молнии. Корабль мог и даже должен был перенести подобный удар атмосферного электричества без сколько-нибудь заметных последствий.

Не имелось никаких оснований считать, что к сентябрю 1934 г. что-то в этом отношении изменилось. Кроме того, прохождение молнии вызывает специфическое оплавление клемм в местах подключения нагрузки, «обнуляющей» разряд. Когда на «Морро кастл» специалисты вскрыли ящики с клеммами, выяснилось, что все они целы, а это однозначно доказывало, что молния в корабль не попадала. Таким образом предположение, что грозовой разряд послужил источником воспламенения было рассмотрено и отклонено одним из первых.

Разумеется, большой интерес для членов Комиссии Департамента торговли представлял вопрос возможности естественного — в результате движения горячего дыма в трубе — разогрева стены помещения и приставленного к ней вплотную шкафа. В это вопросе не обошлось без сюрпризов.

Во-первых, когда вскрыли переборку, примыкавшую к дымовой трубе, то обнаружили, то это «примыкание» было весьма условным — между переборкой и трубой имелся весьма приличный зазор (20 см.), в котором свободно циркулировал воздух. Во-вторых, выяснилось, что переборка, обращённая к дымовой трубе, была покрыта 1,5-дюмовым (40 мм.) слоем асбеста — материалом, прекрасно поглощающим тепло. Первоначально переборки, примыкающие к трубе, на «Морро кастл» и «Ориенте» не имели асбестовой «рубашки» и действительно порой разогревались так, что руку трудно было удержать на деревянной панели (что свидетельствовало о температуре около 70°С), но после того, как под декоративными панелями разместили асбестовые плиты все жалобы на высокую температуру стены со стороны трубы исчезли. Казалось невероятным, что от трубы мог существовать теплоотвод такой величины, который после всех потерь на преодоление воздушной, металлической, асбестовой и деревянной преград оказывался способен разогревать бумагу в шкафу до температуры 230—240°С. Это уже получался не шкаф, а какая-то печка, в которой до кипения нагревалась вода и можно было заваривать чай и кофе… Возможно ли было такое? Отрицательный ответ представляется очевидным.

Почему огонь быстро начал распространяться вниз? Многие свидетели утверждали, что огонь как будто бы «стекал» по ступеням и перилам лестницы, огибавшей кормовой лифт. Именно через лестничный проём пламя спустилось с палубы В на палубы С и D. Именно пресловутое «стекание» пламени послужило основой для живучей легенды о топливе, умышленно пролитом с верхних палуб на нижние. Откуда же могло взяться это топливо на одной из верхних палуб?

Оказывается, на палубе А (шлюпочной) действительно находилась бочка солярки, предназначенная для автономного запуска дизеля, обеспечивающего спуск на воду шлюпок в условиях выхода из строя корабельной системы электроснабжения. Из этой-то бочки некие злоумышленники, якобы, и пустили солярку вниз. Эта легенда (а это именно легенда!) не раз повторена в русскоязычной литературе, посвящённой «Морро кастл». Кстати, постоянное упоминание русскоязычными авторами этой басни однозначно свидетельствует о том, что они — эти авторы — не знакомы с американскими первоисточниками по данному вопросу и просто-напросто копируют друг у друга однажды допущенный кем-то ляп.

На самом деле, как точно установила Комиссия, никто солярку из этой бочки не сливал и к тому моменту, когда пожар разгорелся, она оставалась полной. Именно благодаря этому после бесповоротного обесточивания корабля, т.е. после 03:10, членам экипажа под руководством главного механика Ибана Эббота удалось завести дизель на палубе А, служивший приводом вспомогательной динамо-машины и обеспечить автономным электропитанием лебёдки шлюпбалок. В конечном итоге это позволило спустить на воду 8 из 12 имевшихся на корабле шлюпок.

Тем не менее, пламя двигалось сверху вниз и это движение наблюдали независимо друг от друга дюжина, если не больше свидетелей. Как такое могло случиться, ведь подобное противоречит законам физики и личному опыту луших пожарных, опрошенных Комиссией? После некоторого замешательства, вызванного неудачными попытками разрешить этот парадокс, ответ всё-таки был найдён. Причём, без привлечения в качестве действующей силы мистических сущностей или злого умысла. Внимательный осмотр вестибюлей и лестниц «Ориенте», полного двойника сгоревшего лайнера, показал, что многочисленные деревянные элементы декора неоднократно покрывались лаком либо мебельным воском. Кроме того, многие гладкие поверхности полировались специальными жидкостями (полиролями), сделанными на основе спирта. Регулярная обработка дерева проводилась из благих побуждений — ввиду постоянного пребывания в атмосфере с высоким содержанием влаги, деревянные детали могли набухать и при последующем высыхании давать трещины. Как известно из физической теории горения и взрыва, при движении фронта горения впереди него создаётся область разогрева, размер которой напрямую связан с теплопроводностью материала. Размер такой области разогрева может колебаться от долей миллиметра, до нескольких сантиметров. Затвердевший лак при приближении фронта пламени начинал «плыть», размягчался, переходил в вязкое, а потом и текучее состояние. Загораясь, лак и мебельный воск начинали капать сквозь щели и трещины на нижележащие лестничные пролёты; они-то и создали тот эффект «движения огня вниз», который наблюдали некоторые свидетели. Никто не выливал солярку в лестничный пролёт — роль жидкого топлива выполнил «потёкший» лак.

Не будет ошибкой или преувеличением сказать, что «Морро кастл» погубили его огнеопасная деревянная отделка и средства бытовой химии, которыми эта отделка поддерживалась в хорошем состоянии. Именно поэтому одним из важнейших выводов Комиссии Департамента торговли по результатам изучения катастрофы на «Морро кастл» станет требование к конструкторам и судостроителям по всемерному, где только это возможно, отказу от использования в качестве отделочных материалов дерева и тканей и замене их негорючими материалами.

Одним из самых непонятных (до поры!) моментов во всей истории, связанной с пожаром, являлось странное несрабатывание пожарной сигнализации. Сигнализация не срабатывала ни до-, ни после- обнаружения очага задымления. Её словно не существовало! Между тем, «Морро кастл» и «Ориенте» были оснащены самыми современными для того времени системами автоматической детекции задымления и повышения температуры в помещении. Подобное противопожарное оснащение являлось гордостью «Уорд лайн», всего несколько судов в мире на тот момент имели нечто похожее. Даже у американских военных моряков не было такой замечательной системы предупреждения о возгорании в отсеке. Для того, чтобы избежать ложных срабатываний системы предупреждения о пожаре, на каждой палубе «Морро кастл» были оборудованы специальные курительные комнаты. Попытка закурить в неустановленном месте могла привести не только к срабатыванию системы предупреждения, но и скандалу с сопутствующим денежным штрафом. В теории всё это выглядело просто замечательно, оставался всего только один вопрос: почему же система сигнализации ни о чём не сигнализировала?!

Главный щит системы предупреждения о пожаре был надёжно спрятан в отсеке, требовавшим особого ключа, так что никто из посторонних проникнуть туда не мог. Именно серьёзная защищённость системы предупреждения явилась одним из доводов в пользу того, что имел место заговор с целью сожжения корабля и отключение сигнализации явилось одним из этапов реализации заговора. Однако, всё оказалось куда прозаичнее.

Капитан Уилмотт закупил в Гаване несколько тысяч свежевыделанных телячьих шкур, которые расчитывал выгодно реализовать по прибытии в Нью-Йорк. Такого рода сделки он практиковал неоднократно, пополняя свой капитанский оклад доходом от контрабанды. Шкуры были размещены в одном из трюмных отсюков и, как нетрудно догадаться, их специфический запах стал быстро распространяться по каналам корабельной вентиляции. Капитан сообразил, что пассажиры, вынужденные нюхать на протяжении двух с лишним суток вонь свежевыделанной кожи, обязательно устроят скандал и начнут жаловаться. Дабы упредить возмущение пассажиров, Уилмотт отдал приказ разобщить вентиляцию пассажирских и рабочих палуб — конструкция корабля допускала подобное. Однако по вентиляционным каналам и шахтам были проложены линии пожарной сигнализации и вентиляцию нельзя было перекрыть, не разъединив эти линии. Капитан не стал долго раздумывать и повелел размокнуть электрические цепи сигнализации, а сам центральный щит выключить, чтобы тот не пищал всё плавание, выдавая сигнал о «разрыве цепи».

Информация о том, что пожарную сигнализацию отключили не только с ведома, но даже по прямому приказу командира корабля, повергла членов Комиссии в шок. Давая оценку его действиям, трудно было удержаться от эпитетов «глупость» и «самодурство». Бездумные и своевольные действия капитана, рискнувшего безопасностью вверенного ему судна и жизнями сотен людей без малейших колебаний, заставила членов Комиссии департамента торговли самым внимательным образом изучить личность этого человека. То, что им открылось, оказалось на редкость малосимпатичным и побудило рассматривать капитана Уилмотта скорее не как жертву трагедии, а одного из её непосредственных (хотя и косвенных) виновников.

Начать надо с того, что о капитане Уилмотте никто не сказал ни одного хорошего слова. Единственным исключением явились показания руководителей компании «Уорд лайн», распинавшихся о высоких деловых и человеческих качествах умершего капитана, но эти панегирики трудно было считать объективными, ведь руководство, защищая своего ставленника, косвенно защищало самое себя. Показания же членов экипажа рисовали совсем иной образ Роберта Уилмотта. Это был человек вечно всем недовольный, бранящийся, изрыгающий хулу по поводу и без повода. Самым частым словом, которое от него приходилось слышать окружающим, являлось «идиот». Это во-первых. Ну, а во-вторых, Уилмотт откровенно манкировал должностными обязанностями и требованиями, выдвигаемыми к круизным кораблям — а это не глупость, а серьёзное профессиональное нарушение.

Роберт Смит, директор круиза, человек, в обязанности которого входило взаимодействие с пассажирами, организация их досуга и всяческое опекание во время плавания, рассказал членам Комиссии о том, как в последнем плавании «Морро кастл» проходило обучение пассажиров навыкам спасения. Такие учения по правилам пассажирского судоходства надлежало провести в первый же день, дабы люди, незнакомые с обстановкой на корабле, знали как себя вести в той или иной аварийной ситуации. После отхода лайнера от пирса №13 в нью-йоркском порту, Роберт Смит по корабельной трансляции объявил пассажирам, что сейчас будут устроены учения по «спасению с судна при угрозе его затопления». Учения проводились в форме игры: пассажирам надлежало отыскать в своих каютах пробковые жилеты, облачиться в них, покинуть каюту и подняться на палубу А (шлюпочную), где следовало найти шлюпку, за которой была закреплена конкретная каюта. У каждого пассажира имелось своё место в шлюпке на случай покидания корабля, так что важно было научить людей без паники ориентироваться в лабиринте палуб, коридоров и проходов и правильно находить нужную шлюпку. По результатам этой «игры» побеждали пассажиры тех кают, которые первыми соберутся у «своей шлюпки». Эти пассажиры получали на десерт после обеда «победный торт». По словам Роберта Смита, капитан Уилмотт с плохо скрываемым раздражением наблюдал за этими учениями, а после того, как Смит объявил пассажирам о том, что будут проведены новые учения, на этот раз по «спасению в случае пожара», выключил трансляцию и заявил, что «не потерпит беготни идиотов по палубам». По словам директора круиза, капитан Уилмотт в эту минуту пребывал в ярости, и было непонятно, что же именно вызвало эту вспышку гнева. Сам Смит также был назван «идиотом» и буквально силой выдворен с мостика.

Впоследствии Уилмотт общался с директором круиза как ни в чём ни бывало, но новые учения проводить категорически запретил. Не подлежит сомнению, что обучение пассажиров навыкам обращения с пробковыми жилетами спасло жизни многим из них, но… Но такое обучение оказалось явно недостаточным, что и показали последующие события. Многие из прыгавших в воду спешили снять с себя лишнюю одежду и обувь, однако эта предусмотрительность сыграла с ними злую шутку — свободно болтавшиеся на теле пробковые жилеты сильно травмировали своих обладателей при падении в воду с большой высоты. Многие спасшиеся пассажиры утверждали, что пробковые жилеты причинили им сильные травмы рёбер, подмышечной области и плеч. Те из пасажиров, кто остался в пальто и пиджаках, оказались в намного лучшем положении и сумели избежать серьёзных телесных повреждений при прыжке в океан. Во время краткого инструктажа по обращению с жилетами никто не обратил внимание пассажиров на то, что их надлежит застёгивать и при прыжках в в воду крепко прижимать к груди руками.

Что же касается учений на случай пожарной тревоги, то таковые так и не были проведены в последнем рейсе «Морро кастл», что многих из пассаждиров и погубило. То, что командир круизного лайнера запретил проведение учений по спасению, являлось грубейшим нарушением его должностной инструкции. Впрочем, как оказалось, Уилмотт не раз запрещал подобные учения во время предыдущих рейсов «Морро кастл».

Капитан имел плохие отношения со многими из своих подчинённых. Совершенно анекдотическая ситуация у покойного Уилмотта сложилась с группой радистов и виной тому был, опять-таки, дурной нрав капитана. Во время одной из стоянок в Гаване летом 1933 г. Уилмотт в который уже раз оскорбительно высказался в адрес второго радиста Джорджа Алагны, который в силу своей молодости (ему тогда шёл двадцать второй год) являлся объектом постоянных издёвок бранчливого капитана. Однако тогда молодой человек, что называется, спуску Уилмотту не дал и ответил должным образом. Рассверипевший Уилмотт, не ожидавший столкнуться с подобным отпором, заявил, что увольняет Алагну, а вместо него будет работать с другим радистом — Чарльзом Маки. Однако последний неожиданно принял сторону своего товарища и сказал, что если Алагну выгонят с корабля, то он к радиостанции близко не подойдёт. Радистов на корабле было всего двое — Джордж Роджерс в тот момент находился в отпуске и в рейс не пошёл. Так «Морро кастл» остался без радиосвязи и всё дальнейшее время пребывания в Гаване и обратный путь до Нью-Йорка проделал не приняв и не передав ни единого сообщения. Ситуация была абсурдной и скандальной одновременно, однако по прибытии в Нью-Йорк она только обострилась. Уилмотт с удивлением узнал, что не может по собственной прихоти уволить обоих радистов — за них заступился могущественный профсоюз докеров и моряков дальнего плавания. А компания «Уорд лайн», что называется, умыла руки и не пожелала ссориться с профсоюзом из-за хамских выходок собственного капитана, предоставив тому распутывать клубок самостоятельно. В общем, оба радиста остались работать на «Морро кастл» к великому посрамлению Уилмотта. С той поры капитан перестал напрямую обращаться к радистам и все распоряжения доводил через третьих лиц.

Впрочем, перенесённое поражение отнюдь не умерило пыл сквернослова, который за глаза не переставал гадко отзываться о всех трёх радистах, бывших в составе экипажа. Алагну он называл не иначе, как «подлецом», «негодяем» и «коммунистом» (Джордж был членом Коммунистической партии США), Роджерса — «скверным», «отвратительным человеком», «худшим из людей», Маки был у него «идиотом», «подлецом, везде ищущим выгоды» и т. п. Вопиющий случай произошёл во время стоянки «Морро кастл» в Гаване во время последнего, 174-го рейса, закончившегося трагическим пожаром. Находившийся на мостике капитан Уилмотт увидел, как радист Джордж Роджерс поднимался по трапу с двумя бутылками гаванского рома. Последний был не только отменного качества, но ещё и очень дешёв, поэтому гаванский ром, как и кубинские сигары, были теми сувенирами, которые американцы обычно привозили из круиза в качестве подарков. Вид Роджерса с бутылками вызвал необъяснимый прилив гнева капитана; только что беседовавший с присутствовавшими на мостике офицерами спокойным голосом, он вдруг схватил громкоговоритель и заорал находившемуся на трапе радисту, что не позволит тому пронести на судно контрабанду.

Выходка Уилмотта поразила свидетелей и больше всех — самого Роджерса. Все, возвращавшиеся на судно туристы несли с собою купленные в Гаване поделки, сувениры, бутылки спиртного, коробки сигар… и тут безумный вопль капитана возвещает, что тот не допустит никакой контрабанды на борту своего судна. Нетрудно догадаться, что каждый из туристов отнёс сказанное к себе, вся цепочка поднимавшихся по трапу людей застыла на секудну в тихом потрясении, однако Уилмотт адресовал своё негодование только к одному человеку — старшему радисту Роджерсу. Тот после секундного раздумия бросил обе бутылки в воду, здраво рассудив, что возвращаться на берег и продавать там дешёвый ром бессмысленно, а спорить с капитаном-придурком — только трепать себе нервы. Как только Роджерс избавился от бутылок, всё беспокойство капитана Уилмотта по поводу возможной контрабанды моментально исчезло — он отложил в сторону громкоговоритель и вернулся к прерванному на минуту разговору с присутствовавшими на мостике офицерами.

Понятно, что такого рода рассказы о выходках капитана рисовали последнего в крайне невыгодном свете. Однако, как оказалось, это были лишь цветочки — по мере того, как члены Комиссии всё глубже погружались в хитросплетения человеческих отношений между членами экипажа «Морро кастл», перед ними открывалась настоящая помойная яма, скрытая за глянцевым фасадом рекламы. Оказалось, что примерно 40% экипажа судна либо не говорили на английском языке, либо говорили очень плохо — это была обслуга, состоявшая из кубинцев, мексиканцев и выходцев из государств Карибского бассейна. Многие из них лишь недавно сделались гражданими США. Если все технические специалисты были набраны из англо-саксов, то горничные, рабочие кухни, стюарды и т. п. обслуживающий персонал по преимуществу был представлен испаноговорящими гражданами и даже негражданами США. Технические специалисты работали за «голый» оклад, а вот обслуга помимо жалования получала чаевые, порой весьма значительные. Это питало чёрную зависть и неприязнь к последним со стороны «настоящих моряков». Понятно, что неприязнь эта была обоюдной, с обеих сторон в ход шли оскорбительные шуточки и конфликты между двумя частями экипажа порой приобретали немалую остроту. Всё это очень сильно разделяло людей и не позволило членам экипажа действовать сообща в критической ситуации. Когда загорелся «Морро кастл» каждый из членов экипажа спасал себя сам и меньше всего думал о судьбе пассажиров.

Разумеется, членов Комиссии не мог не заинтересовать вопрос о поведении в критической ситуации старшего механика Ибана Эббота, тем более, что тот в силу своих должностных обязанностей должен был принять на себя непосредственное руководство пожаротушением, возглавив аварийную партию. Эббот, однако, самоустранился от этого и, узнав о пожаре, даже не потрудился появиться на мостике. Что двигало им? как этот человек объяснял своё столь странное для профессионального моряка поведение?

Эббот предстал перед членами Комиссии с загипсованной левой рукой и голосом, полном трагических интонаций, рассказал, как был травмирован при выходе из каюты, едва не потерял сознание от дикой боли, но нашёл силы и заставил себя подняться на палубу А. Там он понял, что толку от него не будет, поскольку к тому времени корабль лишился света и хода, а спускаться в его тёмное чрево со сломаной рукой смерти подобно. По его уверению, к тому моменту борьба за спасение корабля уже сделалась бессмысленной, надо было решать проблему спасения пассажиров и экипажа. Эббот увидел, как люди рассаживались по шлюпкам, намереваясь покинуть «Морро кастл», но из-за обесточивания всех систем и механизмов, шлюпки было невозможно спустить на воду. Старший механик вмешался в происходившее и возглавил эвакуацию людей. Он отдал приказ завести запасной дизель, который располагался здесь же, на шлюпочной палубе, и показал, как это правильно сделать. Благодаря этому, удалось запитать электромоторы приводов спусковых устройств шлюпок. После этого он мужественно руководил спуском шлюпок на воду и покинул корабль на одной из них, твёрдо уверенный в том, что сделал всё возможное для спасения людей в безнадёжной ситуации.

Рассказ звучал пафосно и трагично. Но очень скоро выяснилось, что в нём очень мало правды, куда меньше, чем умолчаний, искажений и лжи. Матрос Антонио Джорджио, работавшийся смазчиком главной двигательной установки, совсем иначе описал действия Ибана Эббота, своего начальника, в ночь пожара. Антонио оказался в одной с ним лодке и поведал, что Эботт поднялся на палубу А облачённым в парадный белый китель и белую же фуражку. Рука стармеха была цела и тот вовсе не собирался возглавлять эвакуацию людей. Взгромоздившись в шлюпку с группой своих подчинённых, Эббот отдал приказ спускать её, но тут по всему кораблю выключился свет (т.е. старший механик занял место в шлюпке ещё до момента обесточивания корабля, произошедшего, как известно, в 03:10). Ругаясь, на чём свет стоит, Эббот вылез из шлюпки и потратил некоторое время на запуск резевного дизеля. Разумеется, всю работу выполняли матросы, а стармех лишь наблюдал за правильностью их действий. Убедившись, что лебёдка шлюпбалки заработала, Ибан взгромоздился обратно в шлюпку и велел её спускать на воду. Кроме него, там находилось ещё 11 матросов, хотя штатная вместимость шлюпки, напомним, составляла 70 человек. Едва шлюпка коснулась воды, высокая волна захлестнула её, сбросив Эббота со скамьи на дно. Именно из-за этого падения, как утверждал Антонио Джорджио, старший механик и сломал предплечье левой руки. Вокруг шлюпки плавало множество людей, но Эббот велел матросам грести в сторону берега и не подбирать никого из воды. Впрочем, очень скоро он изменил это решение, сообразив, видимо, в сколь негативном свете он окажется выставлен, если об этом распоряжении станет известно. В итоге Эббот разрешил взять на борт… трёх молоденьких девушек. Он лично выбирал, кого надлежит спасти, и приказывал отталкивать от шлюпки тех, кто пытался влезть в неё сам.

Шлюпка Ибана Эббота оказалась первой, достигшей берегов Нью-Джерси. Стармех спрыгнул на песок пляжа, с достоинством поправил фуражку на голове и с видом непобеждённого героя удалился в утренние сумерки, заявив, что идёт искать телефон. Так и пропал — моряки его больше на пляже не увидели.

Когда Комиссия стала докапываться до причины такого странного поведения Эббота, тот без лишних затей объяснил своё нежелание подчиняться приказам Уилльяма Уормса. Стармех рассказал, что до назначения Уормса на «Морро кастл» летом 1933 г., занимал каюту по соседству с капитанской. Как только появился Уормс, тот немедля отселил Эббота в каюту палубой ниже, а сам занял его место. Этого старший механик простить старпому не мог. Когда лайнер загорелся, Эббот решил не выполнять команд ненавистного Уормса и на мостик не поднялся. Ему было любопытно посмотреть, как новый капитан выкрутится в сложившейся непростой обстановке. О том, что подобное злорадство может привести к гибели многих людей, Ибан Эббот даже не задумывался — он просто-напросто желал отомстить своему противнику и при этом не хотел пострадать сам. Поэтому и посчитал, что бегство с корабля — лучшее, что можно придумать в такой ситуации.

Члены Комиссии Департамента торговли посчитали, что поведение старшего механика заслуживает не дисциплинарного взыскания, а уголовного наказания. Заключение Комиссии, в той его части, где анализировалось поведение Ибана Эббота, послужило основанием для возбуждения судебного преследования последнего в суде Нью-Йорка. Суд закончился для Эббота очень плохо — его лишили диплома корабельного механика и отправили в тюрьму на 4 года. Это был самый большой тюремный срок, который получил член экипажа «Морро кастл» за свои действия во время пожара.

Имелись вопросы у членов Комиссии и к капитану Уормсу. Прежде всего, его действия во время трагедии сильно смахивали на бездействие, когда же, наконец, он попытался как-то повлиять на ситуацию, получилось это у него далеко не лучшим образом. По его команде лайнер развернулся носом к ветру, что обусловило снос дыма на кормовые балконы, где находились сотни людей. Именно крайняя задымлённость кормовой части вынудила пассажиров прыгать за борт. Основная часть жертв погибла вообще не из-за факторов, обусловленных пожаром (т.е. отравления продуктами горения или воздействия высокой температуры), а из-за переохлаждения в воде. Таким образом, неразумная команда капитана косвенно привела к гибели десятков человек.

Уормс оправдывался как мог. В принципе, он довольно логично объяснил своё поведение и кажущееся бездействие. «Морро кастл» шёл к Нью-Йорку на максимальной скорости и кратчайшим путём, так что вмешиваться в штурманскую прокладку и менять курс оснований не имелось. Находясь в зоне шторма, лайнер подвергался воздействию не только ветра, но и волн, причём воздействие последних было куда более опасным. Решение довернуть лайнер носом к ветру в этой обстановке выглядело совершенно логичным и оправданным — тем самым корабль избегал мощных ударов волн в борт, что существенно снижало его бортовую качку. Уормс настаивал на том, что не знал об отключении пожарной сигнализация на судне приказом покойного капитана Уилмотта, а потому не мог судить об истинных масштабах возникшего пожара. Когда же он стал сознавать, что огонь на «Морро кастл» захватил большую площать и угрожает всему кораблю, произошло обесточивание корабельных систем, что фактически сделало невозможной организованную борьбу за живучесть.

Особо Уормсу досталось за задержку с подачей в радиоэфир сигнала SOS. Однако и это обвинение капитан не признал и пытался оспорить. Он заявлял, что ввиду отключения пожарной сигнализации, не мог верно оценить степень угрозы кораблю, а потому подачу сигнала считал неоправданной. Кроме того, он подчёркивал, что лайнер во время начала пожара двигался на расстоянии менее 5 миль от берега (с мостика были хорошо видны береговые огни), и эта близость береговой линии некоторым образом снижала напряжённость момента. Казалось, ничего не могло серьёзно угрожать столь крупному кораблю в непосредственной близости от береговой черты.

Некоторые свидетели указывали на мужественное поведение Уормса, так и не покинувшего корабль (точнее, сделавшим это последним из членов экипажа). Когда задымление рубки сделало невозможным пребывание там людей, капитан с группой офицеров перешёл на бак (носовая часть палубы) и оставался там вплоть до вечера 8 сентября. Часть членов экипажа и пассажиров, запертых на баке, были эвакуированы после неудачной попытки буксира «Тампа» потащить корабль в Нью-Йоркскую гавань. Однако 13 человек — среди них капитан Уормс и радист Роджерс — отказались покинуть корабль. Они были сняты с лайнера только после того, как «Морро кастл» прибило к берегу. Палубой ниже бушевал пожар и палубный настил нагрелся до такой степени, что подошвы ботинок оставшихся буквально прогорели до дыр; все эти люди словно находились на сковородке и на протяжении многих часов каждый из них рисковал собственной жизнью. Но рассказ об этом не произвёл на членов Комиссии особого впечатления, поскольку никакого практического смысла подобное поведение не имело — оставшиеся на баке офицеры и матросы никак не влияли на неуправляемый дрейф судна и спасательной операции ничем объективно не помогали. С таким же точно результатом капитан мог прыгнуть за борт и уплыть — этого никто бы не заметил и никакого значения на происходившее этот шаг не возымел бы.

В общем, несмотря на попытки Уормса делать хорошую мину при плохой игре, это мало чем ему помогло. В отношении капитана Комиссия Департамента торговли также вынесла неутешительное заключение, посчитав его бездействие неоправданным и преступным. Это послужило формальной основой для предания Уормса суду. В конечном итоге он попал в тюрьму, хотя получил куда более мягкий приговор, нежели стармех Эббот — капитан Уормс был лишён капитанской лицензии и осуждён на два года лишения свободы. Его морская карьера на этом закончилась.