Бесплатный фрагмент - Озеро

Недалеко от Земли

Земная орбитальная база «Гея-4» парила в безмолвной тьме, освещенная огнями шлюзов и навигационных маяков. Она была одной из множества точек пересечения между Землёй и дальним космосом, местом, где экипажи отдыхали, корабли проходили технические осмотры, а грузы перераспределялись перед отправкой в дальние сектора.

Внутри, на нижнем уровне станции, в полутемном холле с голографическими панелями и массивными архивными стеллажами, находилась библиотека беллетристики восьмого сектора. Здесь, среди мерцающих экранов и хранилищ информации, царила тишина.

Дверь скользнула в сторону, и внутрь вошла девушка. Она двигалась бесшумно, но уверенно, словно каждый её шаг был заранее рассчитан. Тёмные волосы собраны в небрежный пучок, а на строгом комбинезоне красовались нашивки младшего навигатора третьего класса.

— О! Снова вы, моя дорогая? — Главный хранитель библиотеки поднял голову от терминала. Его голос был тёплым, с нотками дружеского любопытства. — Вы ещё…

Он посмотрел на её бейдж.

— Вы ещё — EER345-SD30004561, или уже выбрали себе имя?

Она остановилась, легко коснулась бейджа кончиками пальцев.

— Да, бейджик старый, — уголки её губ дрогнули в тени улыбки, — но я уже выбрала. Мне нравится, если меня будут звать именем Зоя.

Хранитель задумчиво кивнул.

— Зоя… Оно звучит живым. Как будто у него есть прошлое. Почему именно это?

Зоя чуть склонила голову, словно впервые задавалась этим вопросом.

— Оно мне просто… подходит. Оно должно что-то значить.

— Ты уверена, что хочешь оставить его? Имя — это не просто слово. Оно становится частью тебя, несёт за собой историю, поступки, ошибки.

— Я хочу, чтобы у меня появилась своя история.

— А вы снова в нашем порту и грузите замороженные продукты для дальних планет? Ваша колымага ещё в строю?

— Да, кому-то же нужно этим заниматься.

— Опять хотите погружение на весь полёт? Насколько долгий у вас маршрут?

— Почти год. 276 дней из них — в анабиозе. И дней двадцать в реальности — перелёты, стыковки, проверки систем… Нужно что-то, что заполнит эти дни, кроме инструкций и техобслуживания. А ту детскую программу средней школы я уже прошла и пережила.

Хранитель кивнул, задумчиво поглаживая панель терминала.

— Я всегда задавался вопросом… Не сочтите за бестактность, но сколько вам лет, если считать по меркам обычного человека?

Зоя чуть улыбнулась:

— Лет двадцать пять, наверное. Мы взрослеем быстро, нас обучают всему, что нужно для работы. Мы знаем, как вести корабли, как входить в орбитальные порты, как управлять загрузками и стыковками. Мы можем ориентироваться в космосе, но не в людях. Мы не росли в семьях, у нас не было детства, не было юности. Нас создают с заданной программой, и мы сразу работаем.

— Не всё так плохо, — заметил хранитель. — Даже рождённые людьми не всегда обретают человечность. У вас есть шанс этому научиться.

— Мы добились своего, пусть трудно, но теперь у нас есть доступ к культурному фонду людей. И это всё, чего мы хотим. Мы хотим жизни. Опыта. Я хочу повзрослеть.

— Никогда не был сторонником запретов для… простите, искусственных или новых людей. Теперь у вас есть возможность сменить номер на имя. Это замечательно!

Хранитель улыбнулся.

— Люди всегда хотели проживать чужие жизни — через книги, кино, теперь через симуляции. Ты хочешь не просто наблюдать, а испытать?

— Да. Я хочу узнать, что такое любовь, нежность. Что значит быть человеком.

— Обычно ваши братья и сёстры берут ускоренный курс навигации или изучают стратегию дальних экспедиций. Ты уверена, что хочешь потратить время на… себя?

Зоя кивнула.

— Не хочу тратить годы, ожидая, когда мне доверят корабль разведки. Я хочу почувствовать жизнь сейчас.

Хранитель одобрительно покачал головой.

— Значит, тебе нужна история. Но не слишком древняя — эпохи менялись, и нравы в прошлом могли запутать кого угодно. Начни с чего-то светлого. С любви к себе.

— Спасибо за совет.

Хранитель изучающе посмотрел на неё, а потом, с понимающей улыбкой, жестом пригласил её следовать за ним.

— Тогда тебе нужна хорошая история.

Он провёл её вдоль стеллажей с накопителями. Зоя медленно двигалась, кончики пальцев пробегали по их гладким поверхностям. В этих коробках — судьбы, голоса, эмоции.

Она остановилась, навела сканер на один из штрих-кодов.

На экране вспыхнуло изображение девушки и надпись «ККП» — Книгокинопогружение. Под ней значилось название: «Озеро».

Зоя задержала взгляд.

— Что это?

Хранитель усмехнулся.

— Это «Озеро». Это жизнь. Некогда она была очень востребована и популярна — наверное, из-за казавшейся эпатажности. Но многие ошибались, ожидая одного и не замечая глубины. Потом её сделали ККП — симуляцией полного погружения. Однако и тогда она оставалась сложной. Кому-то казалась слишком откровенной, кому-то — напротив, недостаточно смелой.

Он сделал паузу.

— Но тебе, Зоя, думаю, она подойдёт. Научись любить себя. Ты готова?

Она посмотрела на изображение ещё раз, теперь внимательнее. На сканере: девушка ожила, пошла живая картинка — от крупного портрета до общего плана. Она стояла на краю сцены, обнажённая, потом снова крупный план, затем общий. И так бесконечный повтор. Реклама истории. Выбор за тобой.

Зоя задержала взгляд. Она была готова сделать шаг в неизвестность.

Хранитель хранил молчание. Зоя немного помолчав, кивнула.

— Думаю, это мне подойдёт. Научусь любить себя. Я готова.

Шлюзы станции мерцали огнями, а где-то вдалеке её корабль уже загружал провизию для нового маршрута. Впереди её ждали шестьсот сорок дней пути. Но, возможно, это путешествие начиналось прямо здесь — с первой страницы новой жизни.

ПРИБЛИЖЕНИЕ

Прошлое быстротечно, оно ускользает от тебя сразу и почти навсегда. То, что некогда существовало в реальности, вдруг исчезает, размывается и растворяется в неизвестности прошедшего былого. Только вот сейчас ты держишь в руке маленький округлый камушек, он выпадает из твоих рук, ты его бросаешь сам. Мгновение. Камушек теперь затерялся вместе с миллионом других таких же камушков на берегу моря. Волна прибоя ещё больше прячет его в хаосе порядка между подобными ему. Тебе бы выхватить взглядом тот самый, единственный твой, что был ещё секунду назад в твоей руке. Ты пытаешься вспомнить его признаки, его отличия, его гладкость и форму линий. Он — некий отрезок твоей жизни, что-то значащее для тебя, а теперь — твоё смутное воспоминание, твоё ушедшее переживание. Последовательность событий, мест, лиц… Но это то, что вряд ли можно вернуть или повторить. Всё связанное с прошлыми моментами твоей жизни уже закрыто, завешено неким, почти матовым экраном. Всё, что ты помнишь, — это лишь проекция из сегодняшнего дня на то давнее состояние твоей жизни через твоё нынешнее восприятие. И в твоей руке уже другой похожий камушек, подобранный тобой в память о том прошлом и потерянном.

Камушки на берегу Озера.

Бросьте. Кому это интересно? Всё уже давно сказано, всё давно придумано, напечатано, да к тому же и прочитано. Всё уже написано, переписано, издано. На всё это уже есть рецензии и критика — как восторженная, так и злобно беспощадная. Ко всему привыкшему читателю невозможно достучаться, как до бога, если он где-то там ещё существует и следит за всеми нами. Ах, бросьте, похоже, и он такой старый и уже давно начитался всякой нашей прозаичной и поэтичной галиматьи, что пишут и пишут всякие писаки-авторы. Читателю давно всё неинтересно, противно и довольно скучно. Может, лишь новому придуманному богу удастся сопоставить и внести в свою базу несколько оригинальных последовательностей нулей и единиц, поскольку чем же ему ещё забавляться в лабиринтах серверов и хранилищ памяти? ИИ заметит мою ничтожную флуктуацию, отметит и не забудет уже никогда. Если только сам этому не научится.

Кто мной ведёт,

Кто сил даёт,

Откуда глупое желанье

Всё рассказать,

Всё без прикрас,

Распределить очарование

По глупым стопочкам стихов,

Словами отразить мгновения

Давно уж пройденных оков

Признаний и чистосердечия.

Мои признания, дорогой читатель, могут показаться излишне личными — не судите строго. Я решила их переписать, создав некий хронологический порядок, который, как мне кажется, должен главенствовать в любом повествовании. Может, это пустое занятие, но оно отчасти весьма надуманно. Мне никто этого не запретит, и если слегка нарушится былая целостность и стройность композиции общей картины, я не думаю, что произойдёт что-то страшное и непоправимое. То, что вы, возможно, раньше прочли, теперь в новом виде не покажется вам более скучным и неинтересным. Но ваше право осудить меня в этом. А я оставляю за собой, как автор, изменять последовательность повествования на ту, которую считаю более подходящей — по моей ли прихоти или в силу иных обстоятельств.

Вот моя милая, простая, любовно-романтическая история для начала.

Озеро пугающе прекрасно. Оно притягивает своей необъятностью и глубокой, таинственной тишиной. В нем словно растворено само время. Нега. Мы ехали к нему на пригородной электричке. Я и Платон.

Платон всю дорогу обнимал меня и нежно целовал. Я говорила, что не стоит, что вокруг столько людей, что глазеют на нас. Но он лишь улыбался и уверенно отвечал, что это только моё представление о реальности. Что я могу всегда изменить восприятие — просто представить, что всем наплевать на нас и наши взаимоотношения. Я пыталась сохранять холодность, но в глубине души мне было приятно его стремление ко мне, его возбуждённый взгляд, эта нетерпеливая жажда близости. Всё казалось немного нереальным, словно я смотрю на это из будущего, уже зная, что будет дальше.

— Нам ещё долго? — спросила я.

— Не очень. Совсем капелька осталась. — Он снова меня поцеловал.

— Сколько? Две или три остановки?

— Нет, одна. Можно выйти здесь, будет на пять минут короче.

— Ну!

— Но там, на следующей, дорога интереснее и приятнее.

— И чем?

— Там немного леса, потом немного озера, потом опять немного леса, поле и всё.

— Что всё?

— Ну, всё — мы пришли! Мы будем на даче.

Электричка остановилась. На платформу вышли почти все пассажиры. Мы сидели и смотрели, как пустеет вагон.

— Может, пойдём? — предложила я.

— Нет, мы поедем дальше. Мы же решили.

— Это ты решил.

Я улыбнулась, но, возможно, ухмыльнулась. Платон провёл пальцами по моей руке и снова поцеловал. Вагон был уже почти пуст. Теперь нас точно никто не замечал. Мы целовались.

Любила ли я его? Любила. Больше или меньше, чем сейчас? Не знаю. Степень любви — сложная штука, не всегда поддаётся точному определению. Как измерить её силу? Что изменилось с тех пор?

Мы едва успели выйти на следующей станции. Еще мгновение — и мы бы пропустили её. Мы шли по тропинке через лес. Она была утоптана, но иногда попадались лужи — следы недавних дождей. Мы старались обходить их, но иногда приходилось наступать на влажную землю, чувствовать, как глина липнет к ногам. Я была в лёгком, летнем платье, но из сегодняшнего дня мне хочется думать, что я была совсем обнажённой. Что я шла рядом с ним нагой, и мне нисколько не было стыдно. Пускай бы крапива жгла мои лодыжки, пусть бы трава цеплялась за кожу. Я представляю, как я свободно иду, не скрываясь, принимая себя. Но в тот момент я ещё этого не знала.

— Где же Озеро? — спросила я. — Ты говорил про большое Озеро.

— Ещё немного, там дальше.

— Я уже устала.

— Вон там, два шага!

И тогда оно мне открылось.

Он на ходу полез в свой рюкзак и вытащил тот самый фотоаппарат, которым хвастался накануне нашей поездки.

— Я хочу тебя поснимать на фоне Озера.

— Может, сначала дойдём?

— Ты будешь чудесно выглядеть.

— А так, без Озера, я не чудесно выгляжу?

— Ты восхитительна всегда!

Я улыбнулась ему в ответ. Его слова всегда были простыми и наивными. Он щёлкнул фотоаппаратом, и моя улыбка осталась в памяти этой сложной машины в виде простых последовательностей нулей и единиц. Абсолютно точный слепок момента. Наверное, мы все, и всё вокруг, всего лишь подобная последовательность цифр. Я — всего лишь нули и единицы. Но где эта запись? На чём она хранится? Или записывается постоянно?

Я тут же попросила показать то, первое моё фото. Тогда мне показалось, что оно было совсем неудачным. Теперь то же самое фото кажется мне просто восхитительным. Я восхитительна. Что со мной произошло?

Что нас разделяет — те мои фотографии и меня, эту, которая смотрит на них сейчас, которая посмотрит на них потом, через год или десять лет? Время? Это неизбежность или просто расстояние между точками в какой-то пространственной пустоте? Могу ли я туда ещё вернуться? Или для этого нужно вернуть Землю, Солнце, всю нашу галактику, всю Вселенную? Время — это какой-то гадкий необратимый процесс или безумные бесконечные расстояния? Машина времени существует лишь в нашем воображении, и от нас зависит, как её правильно запустить.

Тогда мне открылось Озеро. Оно было не очень большим, но и не маленьким. Противоположный берег был прекрасно виден, но если бы там кто-то находился, его лица нельзя было бы различить — слишком далеко. Справа и слева Озеро скрывали деревья. Мне было интересно.

— Может, это река?

— Нет, просто оно вытянуто в длину.

— Зачем?

— Ну, не я его вытягивал и точно не знаю. Может, геологические катаклизмы…

— В нём купаются?

Почему-то мне сразу захотелось это знать.

— Ещё как! Но здесь неудобно, а там, дальше, даже есть небольшой пляж. Мы туда иногда заходим, когда тут обитаем. Но дальше есть ещё больше, правда, народу много обычно.

— Мы должны туда зайти прямо сейчас?

Мне почему-то сразу туда захотелось — окунуться и плыть по этому долгому Озеру от одного берега до другого. Но я так не сказала ему. А нужно было сказать. Нужно было туда прийти. Даже если бы там кто-то был, всё равно. Нужно было бы искупаться, сначала раздеться — совсем, снять с себя абсолютно всё. Вот и повод прекрасный — купание в Озере. Кто бы осмелился нам помешать? В купании есть оправдание наготе. И тогда дать Платону насмотреться на меня. Пусть бы он налюбовался, разглядел меня всю, насладился мной, а я бы насладилась тем, что он смотрит на меня — без тени смущения и стыда. Каждую волосинку, каждую складочку на теле. Всю меня, такой, какая я есть на самом деле. Я всё равно была бы его мечтой, но уже мечтой наяву, явным воплощением его желания. Я могла бы плавать и загорать, мне было бы очень-очень хорошо. Он бы любил меня и пожалел бы, что не знал меня прежде. Ему захотелось бы ещё больше меня — наверстать упущенное время без меня. Я бы его приняла и не отпустила бы.

Но я так не сказала. И мы пошли дальше. Он — впереди.

— Давай зайдём, вещи бросим. А потом пойдём.

«Потом» — красивое слово, но не очень хорошее. И парадоксально, что понимаешь это тоже только потом.

Мы пошли дальше. Платон держал меня за руку, но иногда забегал вперёд, направлял на меня фотокамеру и делал снимки.

— Вот тут есть одно дерево и поляна. Так красиво! И вода в Озере должна быть цвета неба.

— Где?

— Вот здесь повернём, тут тропинка.

Он опять отпустил мою руку и бросился вперёд, оборачиваясь и делая на ходу снимки — со мной и без меня. Я шла за ним и улыбалась.

— Иди сюда.

Дерево было высоким. Его извилистый ствол и ветви действительно служили чудесным фоном для любой картины художника или фотографии. Невысокий пригорок, на котором стояло это чудо, позволял увидеть Озеро и тот дальний лес на другом берегу.

Я смотрела по сторонам. Платон смотрел на меня.

— Ты можешь снять платье?

Я в платье или нет? Помню этот вопрос. Почему? Почему я ещё одета? Да, раз он об этом меня просит…

— Могу. А зачем?

— Я хочу сфотографировать тебя без платья.

Да, я была в платье в горошек. Какая жалость. Сейчас я хочу, чтобы на мне тогда ничего не было. Совсем ничего. И не было бы этой просьбы Платона. Но я помню его желание и свой тогдашний отказ.

— Только платье?

— А можешь всё остальное снять тоже?

Какое странное желание у мужчин. Какая разница, если любишь, в каком виде лучше наблюдать? В платье или голой? Зачем им нужна женская обнажённость? Страсть или древний инстинкт движет их желаниями? Возможно, пройдя долгий путь, который обычно называют временем, что-то происходило в сознании мужчин. Теперь я точно осознаю — это просто страх. Страх потерять свою влюблённость. Страх разлюбить то, к чему привязан. Или же это боязнь забыть то возбуждение от счастья, которое даёт мужчине его любимая женщина. Ах, если бы я тогда приняла это — его чувство ко мне — всё случилось бы иначе. Я бы тут же сняла это дурацкое платье и бельё, выкинула бы всё раз и навсегда. А может, даже раньше — на том пляже, куда меня вела судьба, а я не доверилась ей. Или ещё раньше — когда мы начали своё путешествие на дачу, прямо в электричке, как только она отошла и разошёлся народ. А может, и раньше. Может, я всегда была бы с ним совершенно голой, совершенной. Уже в электричке. Или на вокзале. Я бы вышла из дома, из подъезда, у которого он меня ждал утром, чтобы забрать и ехать на дачу. Он бы даже не задал вопроса.

Я улыбнулась. Он сделал пару снимков, и мы вернулись на тропинку, ведущую к его даче. Он повел меня за собой.

Я была в платье в горошек. Нет. Нет, нет и нет.

Теперь я буду помнить это иначе. Теперь я знаю, что на самом деле я шла абсолютно голой. Совершенно обнаженной. Я была чистым совершенством — грациозной, безупречной, раскрепощенной. Красивой, стройной, наполненной светом. Я была желанной. Обворожительной. До безумия сексуальной.

Он шагал рядом, чуть впереди, потом позади, не сводя с меня глаз, поднося камеру к лицу. Щелчки затвора. Одна фотография за другой. Он ловил каждое мое движение, каждый изгиб, каждый поворот головы. Я сама замирала в причудливых позах, вытягивала руки, выгибала спину, танцевала. Я не пряталась. Я дарила себя каждому кадру.

Я хотела, чтобы он видел. Видел меня без прикрас, без тени сомнений, без запретов. Чтобы запечатлел меня такой, какой я есть. Каждую линию, каждый миллиметр кожи.

Вот я широко расставляю ноги. Вот наклоняюсь, касаясь земли. Вот приседаю, раздвигая колени. Я улыбаюсь. Я открываю себя полностью, без остатка.

И мы не пошли на дачу. Мы побежали к Озеру. Вода приняла нас, окутала, прижала к себе. Мы ныряли, смеялись, толкались в волнах, уплыли далеко, к другому берегу. И там, среди горячего песка, смешанного с мелкими осколками ракушек, мы касались друг друга, теряли дыхание в поцелуях, захлебывались смехом.

Я танцевала для него, безумная и свободная. Он смотрел. Он запоминал меня. Он впитывал каждое мое движение, каждую тень на коже, каждое мгновение. И я знала — вот оно. Настоящее и самое живое, что только возможно. Моё.

Совершенство существует лишь в параллельной реальности — в том прошлом, которое мы можем изменить потом или прямо сейчас. А что если прошлое вовсе не так реально, как нам кажется? Оно податливо, как мягкий воск, как размытые мазки на старом холсте. В реальном мире ничего этого не было. Но так ли реальны наши воспоминания?

Теперь прошлое другое. И Озеро. И старое дерево у берега. Всё изменилось.

Мы больше никогда туда не возвращались. А через полгода его не стало. Остались только фотографии — глупые, нелепые, словно кто-то пририсовал на них ненужную одежду. Платье в горошек. Чья-то дурацкая шутка, оставшаяся мне на память о том лете. Но всё это ложь. Всё можно исправить, если правильно вспомнить. Если перерисовать воспоминания. Сделать их идеальными, волшебными, со сладким привкусом блаженного счастья.

Я ненавижу скорбь. Презираю утраты. Терпеть не могу сожаления, пустые, бессмысленные, особенно когда их уже не исправить. Прошло полгода с тех пор, как его не стало. Платон погиб.

Нелепый, глупый несчастный случай на работе. Электрический разряд. Высоковольтный кабель в лаборатории института, где он подрабатывал мастером. Мне что-то объясняли, говорили про мгновенную смерть, но я не верю в мгновенную смерть. Смерть — это всегда процесс. Даже от молнии, даже от ядерного взрыва. Долгий, мучительный, неизбежный. Но это только моё мнение.

Мне было его безумно жаль. Но ещё жальче было себя. Мне пытались объяснить, что произошло, но какая теперь разница? Он мёртв. Всё остальное — пустая болтовня.

Мне было его жаль. Но жальче всего было, конечно, себя.

За месяц до его смерти мы поссорились. Разошлись. На время, как мне тогда казалось. Навсегда, как оказалось потом. Теперь даже не понимаю, из-за чего. Какая-то глупость, ерунда, мелочь, которую мы оба считали важной. Мы ведь оба думали, что всё уладим. Или только я так думала? Может, он уже знал. Чувствовал свой уход от меня и из жизни.

Рано или поздно каждый уходит в бесконечность. У каждого свой путь.

Я пришла на похороны, но не смогла остаться. Сбежала, размазывая слёзы по щекам, мотая сопли на кулаки. Через пару недель боль утихла. Через пару месяцев я почти перестала вспоминать. Почти перестала забывать.

А теперь я просто переделываю память. Переписываю прошлое.

А тогда проходили недели, месяцы. Боль не уходила. Она просто притупилась, как онемевшая конечность, которую всё равно чувствуешь. Я как-то жила. Я как-то существовала.

Ольга, его двоюродная сестра, всё это время пыталась со мной встретиться. Она звонила, писала сообщения, предлагала выпить кофе, просто поговорить. Я не отвечала. Мне было не нужно. Мне никто не был нужен.

Со мной старались не говорить — ни дома, ни на работе. Все жалели меня, но никто не знал, что делать. Да и что тут сделаешь?

Коллеги сначала терпели. Потом начали раздражаться. Я замечала взгляды, полные усталости, слышала вздохи, когда в очередной раз выпадала из разговора. Они говорили, что я стала медлительной, рассеянной, что я «зависаю». Может, так оно и было. Наверное, это и есть настоящая депрессия. С работы меня в итоге отправили в отпуск. За свой счёт. Мне сказали: «Отдохни. Поезжай куда-нибудь».

Но куда? Я не знала. Мне было всё равно. Немного денег у меня было, да и тратить особо не на что. Лето я как-нибудь переживу. А осенью… Осенью, может быть, я снова стану собой. Хотя я уже не знаю, что значит быть собой. Но всё это было тогда.

А тут мне позвонила Ольга и сказала, что я должна её спасти. От чего именно не уточнила. Мне было откровенно всё равно и никого я спасать вовсе не собиралась, но я почему-то согласилась на встречу.

Мы с ней познакомились тогда, на их даче, в тот самый приезд. Если честно, я бы никуда не пошла. Я бы забила на всё, как уже давно привыкла. Но по какой-то глупой случайности я сказала ей «да».

Конечно, я не собиралась встречаться. Надеялась, что тема закроется сама собой, что я смогу отложить, сославшись на занятость, усталость, любые другие причины. Я сказала ей, что сегодня мой последний день на работе, что, может быть, когда-нибудь, но не сейчас.

Ольга сказала, что это прекрасно — и поймала меня прямо на выходе из офиса.

Вот так и происходят поворотные моменты. Их не так много в жизни, но этот оказался особенным. Этот изменил меня, моё мировосприятие — стремительно, бесповоротно.

Раньше мне казалось, что всё случается случайно. Сейчас я так не думаю.

Теперь я понимаю, что случайность — это просто ускоритель. Она лишь подталкивает нас к тому, что и так рано или поздно должно произойти. Всё заложено задолго до момента, когда случается «неожиданное». Всё связано, всё сплетено в одну череду событий и состояний души. И случайность — это не более чем яркий камень, который вдруг сверкнул на этой цепочке.

…Собственно, это и есть начало моего повествования. Долгое вступление, возможно, показалось бы неуместным, но без него не было бы самой истории. Некоторые вещи остались бы непонятными. Конечно, сейчас модно начинать с середины или даже с конца — но стоит ли оспаривать право автора рассказывать так, как ему хочется? Тем более, книга после публикации перестаёт принадлежать писателю. Вы, как читатель, можете начать с середины, можете пролистать финал, заглянуть в развязку, а можете идти от начала и прочувствовать всё, как задумано. Ваше право читать — моё право писать.

1-й день

Встреча. Поездка. Дача. Вечернее чаепитие.

Оля потащила меня в кафе. Она была на шестом месяце беременности, и её живот заметно выпирал из-под кофты. Она искренне обрадовалась мне. Мне было почти безразлично всё.

— Ты нашлась — и это хорошо. Что собираешься делать в ближайшие дни?

— Ничего.

— А работу искать?

— Пока нет. Немного отдохну.

Я пожала плечами. Честно говоря, я ничего не планировала.

— Прекрасно!

— Почему?

— Потому что хочу предложить тебе пожить со мной на даче. Меня одну не оставляют, а сидеть в запертой квартире — удовольствие сомнительное.

— Боятся?

— Да, боятся. Мама, свекровь, даже тётя Зина.

Тётя Зина — это мать Платона. Я так и не зашла к ней после похорон. Да и зачем? Всё уже прошло. Она переживает по-своему, я — по-своему. Хотя как вообще можно «прийти в себя» после такого?..

— Как она?

— Потихоньку.

— Ну, хорошо.

— Она, кстати, хотела передать тебе кое-что.

— Спасибо, мне ничего не надо.

— Это от Платона. Он оставил это тебе.

Я замерла.

— Что?..

— Коробка. Она у меня дома, передам тебе.

— А что в ней?

— Что-то от Платона. Увидеть сама. Тётя Зина просто очень хотела, чтобы ты её получила. Я тебе звонила, но ты всё откладывала…

— Извини.

— А тут всё совпало. И я поняла: ты — моё спасение. Меня к тебе сама судьба привела.

— Судьба?

— Да. К тому же, если у тебя остались какие-то фотографии Платона, она просила поделиться.

— Хорошо, посмотрю.

Оля хлопнула ладонями по столу.

— Всё! Хватит об этом. Это потом. Сейчас главное: ты моя единственная возможность остаться на свободе, на даче. А отказывать девушке в моём положении — совершенно преступно.

— Девушке?

— Будем считать меня таковой. Только в положении! Так что сейчас берём такси, едем к тебе за вещами, а потом ко мне.

Я правда тогда не поняла до конца её слова, что за свобода такая на даче. Мне было всё равно.

— Вечером Олег отвезёт нас на дачу. Я всё уже решила за тебя. И не смей мне отказывать!

Мне бы Олину решительность, да чуть раньше… Она подкупала меня этим. Нет, я не потеряла волю, просто вдруг поняла — пусть будет так. Я неожиданно ощутила, что плыву по неведомому течению. И остаётся только надеяться, что эта река вынесет меня к моему Озеру. Как Волга впадает в Каспий…

Дача у Озера, на которой мы тогда были с Платоном, принадлежала сёстрам: матери Платона и матери Ольги. От их родителей она досталась им равными долями. По идее, следующим поколением хозяев должны были стать их дети, чтобы потом их дети смогли поделить дачу снова на доли, скрепляя тем самым родственные узы… или разрывая их. Такое тоже бывает. Но теперь, наверное, следующим владельцем будет единолично Ольга, её семья. Платон был единственным сыном тёти Зины, как и Ольга — единственная наследница своей матери.

Я пыталась сопротивляться Олиной затее, но в глубине души знала, что всё равно соглашусь. Возникшее спонтанное желание попасть к Озеру перевешивало все доводы разума, тянуло меня туда, как некая сила, обещавшая облегчение. Да, мы с Платоном планировали пожениться, но планы остаются планами, а жизнь — штука непредсказуемая. В прошлом у меня уже была неудачная попытка стать невесткой и «заполучить» Озеро через дачу. Теперь у меня появился второй шанс. Пусть даже так.

— Ну, я не знаю…

— Ты не знаешь, а я знаю! Просто едем, и всё!

Мы заехали ко мне за вещами. Я бросала в сумку первое, что попадалось под руку, надеясь, что этого хватит. Потом заехали к Оле. Вечером, сидя за чаем, болтали о пустяках: о работе, которой у меня сейчас нет, о её беременности, о чем угодно — лишь бы не касаться болезненных тем. Оля это явно чувствовала и избегала неудобных разговоров. Впрочем, это вызывало во мне скорее симпатию, чем раздражение.

Олег, Олин муж, приехавший с работы, почему-то показался мне другим. Наверное, мужчины взрослеют в ожидании ребёнка. Или это мне так только казалось. В любом случае, это не имело значения. Я попробовала представить Платона в роли будущего отца… но картинка не складывалась. Может, я просто сама себя накручиваю? Главное — не искать оправданий своему согласию на эту поездку.

Олег погрузил мои вещи в багажник машины, мы уселись сзади. А он еще пару раз поднимался в квартиру, выносил из закидывал в машину какие-то вещи, сумки, коробки. Наконец, мы выехали. Дорога заняла около двух часов. Машина то мчалась вперёд, то застревала в потоке, а мы беседовали вполголоса.

— Тебе часто нужно ходить к врачам? — спросила я.

— Пока нет. Раз в две недели, сегодня как раз была. А потом пробежалась по магазинам.

— Это ничего, что я так неожиданно появлюсь? — меня вдруг охватило сомнение.

— Ты о чём? Ты меня спасаешь! — Оля рассмеялась. — Дита, свекровь, меня просто достала. Она уезжает к родственникам, пока мой срок позволяет. Видно, хочет похвастаться. Обычно она уезжает в сентябре, но в этом году боится оставить меня одну перед родами. Считает, что я совершенно беспомощна и за мной нужен постоянный присмотр. Олег на работе, а я в городе задыхаюсь.

— А подруги?

— У подруг свои дела. Да и пусть. А ты нам почти как родная. Извини, конечно…

— Глупости.

— Нет, не глупости. Держи.

Она сунула мне в руку конверт, вытащенный из сумки. На нём аккуратным почерком Платона было выведено моё имя. Я несколько секунд вертела его в руках, не решаясь вскрыть.

— Я потом… Ладно?

— Я тебя понимаю.

Я молча убрала конверт в задний карман джинсов.

Мы заехали во двор дачи. Уже смеркалось. Нас встретила её свекровь Дита — Эдита Леонидовна. Она, конечно, пустила слезу, но, смахнув небрежно, расцеловала нас и повела за стол. Было мило, по-домашнему просто и легко. Мне, правда, было очень хорошо — сидеть с ними там, на веранде, пить чай с сушками и ни о чём не думать. Казалось, что Платон где-то рядом, просто устал и поднялся наверх немного поработать над своей диссертацией.

За ужином Эдита Леонидовна объявила, что решила уехать вместе с Олегом с утра. Чего тянуть и лишний раз гонять машину? Раз ей нашлась замена в моём лице, то нужно пользоваться моментом. Наверное, моя угрюмость, похожая на серьёзность, внушала ей некую степень доверия. Больше всего она переживала за Ольгу. Ну и за себя, безусловно. Ей не хотелось отказываться от традиции навещать родственников. Думаю, в этом жила потребность хвастаться успехами, короче — самоутверждаться. Это нормально, даже не стоит осуждать. Другое поколение.

— Ты за ней присматривай, не давай ей переедать. И напоминай, что есть нужно, чтобы ребёнок был нормальный. Пару недель всего. Я не могу их не проведать, все уже не молоды, сами понимаете.

Я получила лёгкий пинок ногой от Ольги под столом и включилась в игру.

— Хорошо, Эдита Леонидовна, я постараюсь, как смогу!

— Всё будет хорошо, — сказала Оля, когда мы остались вдвоём. — Ты здесь отдохнёшь, придёшь в себя, тут спокойно.

Я кивнула. А я тоже надеюсь… Но всё же, что я тут делаю?

Весь вечер Дита поучала нас, давала рекомендации, что и как делать, кому звонить в случае чего. Пыталась немного посетовать на мать Ольги за её отстранённость и нерешительность участвовать в приходе здорового будущего поколения, но Олег довольно тактично закрыл эту тему.

Мне постелили на веранде, а наверху, в той самой мансардной комнате, где мы когда-то останавливались с Платоном, жила Эдита Леонидовна. Оле было неловко из-за этого.

— Ты переедешь завтра, когда она уедет.

— Может, мне лучше спать с тобой в одной комнате? Всё-таки я должна за тобой присматривать.

— Наверное, нет, пока могу сама справляться. Да и есть кому за мной следить. А может, тебе там, наверху, одной будет страшно?

— Ты о чём?

— О той комнате. Может, не по себе будет? Воспоминания… бывает.

— Мне всё равно! Не волнуйся за меня.

— Как знаешь. Спокойной ночи.

Ужин закончился, когда было темно. Олег с Олей давно уже ушли спать в свою комнату, а Эдита Леонидовна позвала меня помочь ей с посудой. Она собрала всё на поднос и понесла в кухоньку, что находилась отдельно от дачного домика, во дворе. Я отправилась за ней.

Темнота сгущалась, я что-то спросила её, успеет ли она собраться, если им рано выезжать. Она в ответ только улыбнулась и сказала, что давно готова, но всё равно нужно перепроверить. Пока она ещё не ушла, а я перемывала посуду, Эдита Леонидовна в очередной раз наставляла меня, что делать, куда бежать, кому звонить. Потом вдруг вспомнила, что забыла одну важную вещь, и, сославшись на это, умчалась в дом, оставив меня одну.

Я домыла чашки. И мне нестерпимо захотелось в туалет пописать. Я уже забыла, где он находится, а искать среди ночи казалось жутковатым занятием. Выключив свет в кухоньке, я сделала несколько осторожных шагов в темноте, но быстро поняла, что найти его просто так не получится. Желание становилось всё сильнее. Я огляделась, сдалась и, выбрав место у какой-то грядки, присела.

В эту же секунду что-то зашуршало в кустах. Сердце ухнуло вниз. Я резко вскочила, едва успев натянуть трусы и джинсы, и бросилась к дому. Навстречу мне метнулось нечто тёмное. Чёрный кот! Или кошка? Ночью они все одинаково чёрные и чересчур наглые. Они могут так напугать, что легко описаться. Хорошо, что я уже успела.

На веранду можно было попасть через дом, но и прямой выход тоже имелся. Мне пообещали, что утром, когда они будут уезжать, постараются не шуметь, чтобы я могла поспать. Ха-ха-ха! Верить обещаниям людей, собирающихся в дорогу, — занятие бессмысленное. Но хотелось надеяться.

Я прислушалась — в доме было тихо. Быстро, боясь, что кто-то меня застанет за этим странным занятием, я переоделась в запасённую из дома пижаму и залезла под одеяло. Спать не хотелось, хотя усталость вымотала меня до последней капли.

Зачем я согласилась на всё это? Наверное, я авантюристка. Очень глубоко, в самой своей сути. Приехать сюда — зачем? Глупо пытаться вернуть себя в прошлое или вернуть само прошлое. Оно ушло, и я больше не хотела туда. Просто, наверное, мне хотелось сюда. К озеру. В озеро. В самую его глубину.

Озеро

Плоскость для неба

Зеркало для облаков

Для преломления света

В границах его берегов

Озеро

Для погружения

В святая святых веков

Возможное прикосновение

К источнику сладких снов

Озеро

Ход печали

Отправит на долгий срок

В необозримые дали

Обратно в её исток

Озеро

Обнажает

Тайные мысли мои

Мною овладевает

В истоме своей любви

Голая истина счастья

Нагая моя красота

Годная как для ненастья

Так для волшебного дня

Озеро

Для изменения

Порядка былых времён

До полного опьянения

От тех, кто в меня влюблен

Озеро

Капля вселенной

Линза моей души

Стану ли я переменной

В формуле вечной любви

Озеро

Мир откровений

Чистая мера весов

Полная вдохновений

Солнечных светлых стихов

Озеро

Пробуждение

И грезы, что наяву

Единственное спасенье

Радость, что я живу

Озеро

Не даст остаться

В покое прежней души

Заставит меня меняться

Диктуя законы свои

Озеро

Освобождение

Меня от любых оков

Переосмысление

Вечных исходных основ

2-й день

Пробуждение. Компьютер Платона. Журналы.

Я проснулась бодрой. Ну, почти бодрой. Ну, пусть и поздно по дачным меркам, но всё же проснулась. Конечно, я уже несколько раз открывала глаза: ночью вполглаза, потом ещё совсем ранним утром, когда Олег увозил свою маму в аэропорт. Их суматоха казалась далёкой, но всё равно проникала в сон.

Эдита Леонидовна накануне долго рассказывала, что непременно должна лететь к своим родственникам на море. Это было её ежегодное обязательное турне, но обычно в бархатный сезон, а в этот раз — в самую жару, что для неё уже не слишком полезно. В следующий раз, по её словам, она непременно возьмёт нас всех с собой, а Ольгу с будущим ребёнком отправит туда точно, и на всё лето — детям полезно тепло.

Жара, лето — как это прекрасно. Может, и здесь нам улыбнётся удача, и моросящий в городе неделю дождик, наконец, закончился. Главное, чтобы к вечеру он не вернулся.

Все эти бесконечные проводы я хотела пропустить, потому что было ещё слишком рано, а я уже успела вымотаться за вчерашний день. Семейная идиллия расставания длилась и длилась, и хоть они обещали не беспокоить меня, но, конечно, это было невозможно. Олег нервничал — ему нужно было успеть вовремя появиться на работе. Я поняла, что загвоздка во мне, и всё-таки придётся встать и попрощаться, потому что без меня, видимо, всё это не завершится. Я вылезла к ним в своей пижамке, так по-домашнему, словно мы давно одна семья. Расцеловались, пожелали друг другу приятного отдыха.

Наконец, они уехали, и наступила тишина. Оля, видимо, уснула, и я снова отправилась на веранду в свою кровать, где провалилась в новый сон. Так я спала почти до десяти или одиннадцати. Не хочу смотреть на эти дурацкие часы.

Теперь главное, что я проснулась.

Заглянула в комнату к Оле — её уже не было. Ну и ладно. Мне вдруг захотелось увидеть Озеро, но оно было в другой стороне. Я поднялась наверх, на второй этаж. Мансарда — небольшая комнатка и пространство, смутно напоминающее холл, скорее продолжение лестницы. В комнате кровать и комод. У самой лестницы — платяной шкаф. Постель уже аккуратно застелена. Окно выходит во двор, на полянку перед домом. Озеро — в другой стороне. Тогда, когда мы были здесь с Платоном, оно ещё просматривалось через дальнее окно, но сейчас, из-за разросшейся зелени, его совсем не было видно.

Не было видно и других местных достопримечательностей — только крыши и кроны деревьев. Зелень скрывала все дачи и даже ближайшие дворы. Лишь соседские коньки крыш с антеннами маячили среди листьев. Все скрыты друг от друга. Наверное, в этом и состоит прелесть здешнего места.

Любопытство взяло верх. Я заглянула в шкаф. Старые вещи: тёплые пальто, лёгкие плащи, вышедшие из моды куртки — много того, что уже невозможно надеть в городе, но вполне допустимо носить здесь. Комод я решила изучить позже, и это оказалось правильным решением. Вряд ли я бы тогда, в первый же раз, нашла столько интересного для себя.

Я спустилась вниз на веранду и, глянув через остекление, немного растерялась. Оля, только что сбросившая халатик, подошла к душу и, совершенно голая, с округлившимся животиком, стала плескаться под струями воды.

Душ — громко сказано. Просто труба, воткнутая почти посреди полянки и соединённая со шлангом. Сверху — примитивная брызгалка. Он был предназначен лишь для того, чтобы освежиться в жаркий день, когда ты загораешь под солнцем в купальнике. Открытый со всех сторон, без ширм и занавесок, он вовсе не подходил для уединения. Вчера, когда я вышла в темноте, чуть не напоролась на это странное сооружение.

Да, конечно, вокруг никого, стесняться вроде бы некого, но мне стало немного неловко — и даже боязно за Олю. Вдруг кто-то появится и начнёт подглядывать? Вдруг из ниоткуда возникнут люди, будто призраки, соберутся здесь, окружат её взглядами, смехом, кто-то не воздержится и… Но никто не появился. Это был всего лишь мой страх.

А я… я просто стояла и смотрела.

Смотрела, как солнечный свет ложится на её кожу. Как капли воды, стекая, подчеркивают мягкость линий. Как её округлившийся животик придаёт ей какой-то особенный, завораживающий вид. Оля была прекрасна. Совершенна. Этакая первозданная красота, не прикрытая одеждой, не зажатая условностями. Беременность не портила её, наоборот — она выглядела мягче, плавнее, живее.

Она двигалась спокойно, естественно. Провела руками по волосам, стряхивая капли. Воды стекали по её спине, касаясь каждой линии её тела, собираясь на кончиках пальцев и капая вниз, в траву.

Почему она позволяет себе вот так плескаться у всех на виду?

Но… у кого? Здесь только я. Только я смотрю на неё. И я не могла отвести взгляд.

Оля, кажется, почувствовала, что я наблюдаю, но не подала виду. Закончив с душем, она не торопясь прошлась по двору, развешивая постиранные вещи на верёвке. Не укрылась в доме, не закуталась в полотенце, не спешила. Лишь потом, с ленивым жестом, накинула халат и запахнула его.

Только тогда она повернулась ко мне и, улыбнувшись, махнула рукой: — Иди сюда.

Этот жест был слишком простым, слишком обыденным. Но… в нём читалось что-то ещё. Она точно знала, что я смотрела. Знала, что меня это выбило из равновесия.

И, кажется… ей это было интересно. Я вдруг осознала, что ей не скучно. Она играла. Чуть-чуть, ненавязчиво, с лёгкой насмешкой.

А я? Я не знала, как на это реагировать. Но всё же… вышла к ней.

Нужно общаться. Нужно выходить из своего безумного состояния одиночества.

Пора блаженства и любви

Любви к себе самой

Вот так явившееся сны

Из грез забытых мной

Беспутство назовете вы

Мое желанье быть

Возможно будете правы

Что я могу прослыть

Распутной, взбалмошной, чудной

Презревшей всё и вся

Не признающей за собой

Безнравственности дна

На коем я сейчас стою

Не ведая стыда

И что такой себя люблю

Прелестная пора

Я не боюсь идти ва-банк

Свободна и легка

Я возвожу в высокий ранг

Желанье навсегда

Быть только голой без всего

Жить, петь, любить, бродить

Свое являя естество

Себя превозносить

За первозданность новизны

За истину во всем

На постижение глубины

Души, что мы несем

Открыта всем, кто есть вокруг

Вот тело без изъян

Есть пара ног и пара рук

Все видно сразу вам

Что-где, как-кто и почему

Вопросы — вот ответ

Скрывать похоже ни к чему

Секретов в мире нет

Всё, как у всех, что есть, то есть

К чему скрывает мир

Кто для людей затеял месть

Кто этакий кумир

Сказавший, нагота есть зло

Укройтесь поскорей!

И сколько лет с тех пор прошло

Поди теперь развей

Излом обыденных основ

Обыденных вещей

Немыслимый на всём покров

Одёжек для людей

Кто дал им повод для стыда

Кто их заставил лгать

Без смысла ныне, навсегда

Прикрывшись — прозябать

Природу скрыть своих основ

Прекрасный образ свой

Приняв по воле дураков

Придуманный устой

Я перенесла свою постель и вещи наверх. Пока еще не решила окончательно, останусь ли здесь, поэтому не стала сразу устраиваться. Думаю, сделаю это позже.

Нужно одеться. Я зачем-то набрала с собой кучу вещей. Что выбрать? Наверное, вот это просторное льняное платье — оно свободное, легкое, без лишних деталей. Я скинула пижаму, переодела трусики, но надевать бюстгальтер не стала — здесь можно быть немного попроще.

Мы сели завтракать на веранде. Я принесла чай и чашки. Разговор сам собой вертелся на языке, и я, немного колеблясь, задала вопрос:

— А что случилось с душем? Он сломался?

— Ты видела? Извини, если смутила тебя, — Оля улыбнулась. — Просто здесь никого нет, а лезть в это сырое убожество, что называют душем, не хочется. Всё нужно перестраивать, но Олегу пока некогда. А летом можно и так. Здесь всё так — ждем не пойми чего.

— Я просто… А если вдруг кто-нибудь увидит?

— Вот ты увидела. И что? Это тебя как-то сильно задело?

— Меня? Нет, конечно… Но это же я. А если чужие, с улицы? Соседи какие-нибудь?

— Соседи? — Оля усмехнулась. — Ты смеешься? Кто нас тут увидит! Тут хоть целый день ходи, как мама родила.

— Я понимаю… конечно.

— Мы от всех соседей закрыты забором и малиной, а с улицы сюда вообще не заглянешь! Разве что кто-то зайдет во двор, но это исключено. Калитку с улицы не открыть, если не знаешь как.

— Я, кстати, забыла, как её открывать.

— Покажу, не переживай! Здесь у нас совершенно безопасно, иначе бы нас тут не оставили.

— Хорошо бы… но я такая трусиха!

— Брось! Мы тут никому не нужны, не заморачивайся!

Я вспомнила про Озеро и перевела разговор в это русло:

— А на озеро сходим?

— Можно. Я обычно без Олега не хожу, но вдвоем, думаю, можно.

Мы намазали по бутерброду.

— Ты прочитала письмо, которое тебе оставил Платон?

— Нет.

— Не хочешь?

— Хочу… но не сейчас. Как-нибудь потом. Давай я уберу со стола?

— Да, потом вместе! Подожди, я сейчас, — Оля вдруг замешкалась, словно что-то вспомнила. — Чуть не забыла в этой суете вчера. Нужно было еще раньше…

Она убежала в дом, а вскоре вернулась, неуклюжа держа в руках картонную коробку из-под принтера. Я узнала её. Платон когда-то купил принтер для работы, но коробку оставил себе — долго не выбрасывал, говорил, что будет хранить в ней старые тетради.

— Забирай, всё тебе!

Тетрадей внутри не оказалось, зато там был его ноутбук, фотокамера и несколько небольших коробочек с проводами и разной мелочью. Оля наблюдала, как я перебираю вещи.

— Почему мне? Всё это, наверное, можно продать, если никому не нужно.

— Тёте Зине даже разбираться с этим тяжело. Да и мне, если честно, тоже. Через пару лет это всё станет бесполезным барахлом. И потом, я в этом не разбираюсь.

— А Олег?

— Ему и подавно неинтересно. Я пыталась включить ноутбук, но там пароль. Говорят, можно всё очистить и переустановить систему, но я не решилась. А ты сама решай, что с этим делать. Избавь меня от этого.

Почему именно мне?

— Мама Платона распорядилась передать это тебе. Почему — спроси у неё.

Я поставила ноутбук на зарядку — он был полностью разряжен. Камеру включить удалось, но аккумулятор тоже почти сел. Мне хотелось заглянуть в её память, проверить, есть ли на карте что-то, но заряда явно не хватило. Блок питания для камеры был, но без сетевого шнура. Не проблема — найдется.

Я умела обращаться с техникой. Когда-то даже недолго работала в отделе электроники в супермаркете — этого хватило, чтобы хоть немного в ней разбираться. Я переключила камеру в режим просмотра, но карта памяти оказалась пустой.

Мою лёгкую досаду Оля, похоже, приняла за накатившие воспоминания о Платоне. Ей показалось, что мне стало грустно. Это, конечно, было слишком. Мне не хотелось печали — я и так ею насытилась до тошноты. Оля могла бы просто помолчать, но, напротив, решила развеселить меня, как ей, вероятно, казалось правильным.

Мы расстелили на траве покрывало и устроились во дворе в теньке дома. Оля нашла стопку старых глянцевых журналов, и мы принялись их листать, рассматривая фотографии. То комментировали что-то, то просто переворачивали страницы. Болтали о пустяках. Оля старалась быть весёлой, и у неё почти получалось.

Мы говорили не о чём

Листая прошлого страницы

И каждый думал о своём

Не заступая за границы

Себя в себе оберегая

Других подробно разбирая

Ища проходы между слов

В метафорах недавних снов

Но не дано предугадать

Что память понесёт нас вспять

Того, что лучше бы не знать,

Что не должно было всплывать

Но вспоминается опять

Хоть в рассуждениях своих

Мы замираем при чужих

Но оживляемся всегда

Когда ж печали нет следа

Мы начали вспоминать те дни, когда в последний раз были здесь, на даче, все вместе. Я, Платон и они — только что поженившиеся Оля и Олег — сидели на веранде, пили чай. Болтали обо всём и ни о чём, как и сейчас. Нам было хорошо. Когда Платон или Олег рассказывали забавные случаи или анекдоты, мы смеялись до слёз. Мы строили планы, верили, что впереди нас ждёт только лучшее. Мир казался простым и дружелюбным. Потом мы ходили купаться. Погода стояла тёплая, на берегу почти никого не было. Мы плавали, загорали, наслаждались безмятежностью дачной жизни. Вода обнимала нас, мы целовались прямо в озере, чувствуя себя счастливыми. Теперь это просто воспоминания, но они по-прежнему греют душу.

Платон целовал меня, и я целовала его. По ночам мы прижимались друг к другу в постели. За окном щебетали птицы, а где-то в доме пиликал сверчок, которому не спалось. Мне было хорошо даже просто лежать рядом с ним, чувствовать его тепло, слушать его дыхание. А ему всегда хотелось разбудить во мне что-то большее — страсть, огонь, желание, — лаская меня, добиваясь моего полного удовлетворения. И каждый раз, передохнув, мы снова тянулись друг к другу. Возможно, он хотел выглядеть неутомимым любовником, доказать мне и себе, что может подарить восторг. Я легко поддавалась его желаниям, хотя для меня секс никогда не был главным в наших отношениях. Я не была холодной, но бурный выплеск чувств случался не всегда. Мне было важнее, что он просто есть рядом, что мы можем вот так приехать на дачу, смеяться, говорить глупости, целоваться. Он любил сильнее, а я — просто принимала его любовь, его прикосновения, его желания. Боялась выразить свои эмоции громким вздохом, не говоря уже о крике восторга.

Листая старые журналы, я почти не скучала. Было даже забавно: устаревшая мода, погасшие звёзды, забытые скандалы и фильмы, наивная реклама. Всё это казалось далёким и неважным, пока Оля неожиданно не наткнулась на разворот с беременными актрисами и знаменитостями. Деми Мур, ещё кто-то из западных звёзд, а среди них и наши отечественные ведущие, эстрадные певицы — все позировали полностью обнажёнными, гордо демонстрируя свои округлившиеся животы. «Пузики», — весело назвала их Оля. Она разглядывала фотографии с неподдельным интересом, потом показала мне. Я усмехнулась, но почему-то вспомнила её под утренним душем… и смутилась.

— Наверное, это для них просто прикольно, лишняя реклама, даже такая. Раньше ведь боялись такое показывать, чтобы не сглазили.

— Ерунда, это же красиво!

— Ты так считаешь? В этом есть смысл или просто желание попозировать?

— Мне кажется, это полная ерунда. Глупое самолюбование. Выставлять себя в таком положении, да ещё и совсем голой… Не знаю, как-то слишком.

— А мне нравится! Я бы тоже так хотела!

— Это в тебе дух противоречия говорит. Кто тебе мешает? Вот, бери телефон и снимай себя сколько хочешь.

— Телефон — это ерунда! Там качество ужасное! И самой неудобно! Я хочу нормальные снимки. Ты можешь меня поснимать на камеру Платона?

— Я? Нет! И там аккумулятор давно разрядился. Олега попроси, он тебя снимет.

— Он не снимет. Не удержится. Да и не умеет. Слушай, а Платон тебя так снимал?

— Снимал как?

— Голой?

— Нет, конечно! Только в одежде.

— Ладно, прости.

— Ерунда.

— Но ты ведь умеешь снимать?

— Наверное, но так особо не пробовала.

— Это сложно?

— Нет, просто нужен навык и сосредоточенность.

— Куда же без этого!

— Определённо.

— Ну, так ты же можешь просто поснимать меня?

— Ну… наверное.

Это была ошибка. Совсем неправильный ответ. Скажи я что-то вроде «даже не проси» — всё бы обошлось. Но я отвела разговор в сторону, спрятавшись за технические детали, и этим только дала Оле повод продолжать. Может, она того и добивалась — заболтать меня, заманить в игру.

— Давай сейчас? Просто два кадра. Это же легко: кнопку нажала — и готово.

— На самом деле не так уж и легко. Нужно настроить диафрагму, выдержку…

— О! Для тебя это не проблема! А я пока хоть немного причешусь… Может, глаза подведу… Да что там, сделаю нормальный макияж!

Она вскочила и убежала в дом.

Я решила, что на этом всё и закончилось. Минут десять, двадцать её не было. Я даже успокоилась, увлеклась какой-то статьёй о том, как правильно собираться в отпуск. Конечно, я всё делала не так.

Но Оля вернулась — накрашенная, с заговорщической улыбкой.

— Ну как я тебе?

— Великолепно…

А потом, без тени стеснения, сбросила халатик.

Осталась совершенно голой.

И в этот момент я ощутила, насколько ловко она меня обвела. Моё соглашательство, моё попустительство сыграло свою роль. Не первую, но определённо роковую во всём, что случится дальше.

— Зачем тебе это?

— Просто хочу! Просто для себя. А может, ещё Олегу будет приятно. Представь, подарю ему в рамке на мужской праздник вместо бритвы или носков.

— Глупости! Сфотографируй себя на телефон и сразу пошли ему.

— Ты недооцениваешь значение капризов беременной женщины! Это плохо кончается, между прочим. Я же говорю — в рамке, на память. А на телефоне он ещё начнёт хвастаться кому не надо. А ты что? Может, стесняешься меня?

Оля нарочито стыдливо прикрылась руками, но при этом лукаво прищурилась.

— Я? Нет, просто…

— Просто что?

— Просто… А где ты это собираешься вешать в рамке?

— В спальне, конечно. Ну а что такого?

— Ага, прямо над кроватью, да?

— Ну, не обязательно! Может, в шкафу, чтобы доставать в особых случаях.

Я закатила глаза, но, кажется, уже сдалась.

— Ладно, где будем снимать?

— Давай на даче, тут уютнее.

Она сунула мне в руки фотокамеру. Я нехотя включила её, надеясь, что батарея сядет, и тогда Оля успокоится. Хотя… может, и нет. Новая авантюра. Чего она хочет? Во что она меня втягивает? Может, она просто шутит? Нет! Скорее, хочет подразнить своей непосредственностью, отвлечь меня. Глупо. А может, ей вообще не стыдно? Тогда почему мне должно быть стыдно за неё?

Соглашусь. Подыграю беременной женщине. Хоть не скучно будет. Я навела камеру на Олю. На экранчике фотокамеры — маленькая голенькая Оля. Маленькая Оля и её большой живот беззастенчиво ходили по травке в поисках живописного фона. Такая естественность наготы, будто всё это нормально. Её это не смущало. А вот меня это стало немного возбуждать, я представила себя и Платона, который меня снимает, делает снимки меня совсем голой и все ем…

Я нервно нажимала на кнопку, но получались совсем неинтересные кадры. Это было понятно нам обеим. Тогда Оля просто уселась голой попой на траву и обняла свой живот, будто защищая его.

Я опустилась рядом.

Она сидела расслабленно, легко, словно это самая естественная вещь на свете. Я тоже немного успокоилась. Только тогда в объективе начало появляться что-то настоящее.

— Давай просто улыбайся.

— А смеяться можно?

— Кто тебе теперь что может запретить?

Оля засмеялась — сначала тихо, потом громче.

— Я похожа на супермодель!

Я рассмеялась тоже, и в этот момент наконец поймала кадр, который действительно стоил того.

Мы сделали ещё несколько кадров, пока не закончилось свободное место на карточке. Оля тут же захотела посмотреть, что получилось. Она стёрла какие-то снимки — те, что, по её мнению, были не очень или, наоборот, слишком откровенные. На освободившееся место мы сделали ещё несколько фотографий, и, возможно, процесс бы затянулся бесконечно, но заряд аккумулятора был уже на исходе. Пора было ставить камеру на зарядку. А ещё важнее — переписать фотографии на компьютер, чтобы освободить карточку для новых снимков.

— Ладно, прячь, потом перепишем! — Оля протянула мне фотоаппарат. — Может, карточки купить? Олег вечером заедет, можно написать ему, какие именно.

— Ты ему расскажешь, для чего?

— О нет!

— Ты готова ещё?

— Нет!

— Тогда и не стоит заморачиваться.

Оля пошла под душ, второй раз за этот день. Теперь она смывала с себя прилипшие травинки. Я краем глаза наблюдала, как капли воды стекают по её коже.

— Жаль, что места на карте не осталось! — бросила я, пытаясь скрыть смущение. — Мы забыли тебя так снять — под душем.

Я всё же нацелилась и, из последних сил аккумулятора, сделала пару снимков. Камера выключилась.

— А ты пойдёшь?

— Не знаю… Прямо так, как ты?

— А что такого? Тут никого. Давай, иди!

Я замотала головой.

— Не знаю…

— Ну, ладно, я в дом. Сама решай — хочешь или не хочешь!

Оля не стала вытираться, не накинула халат. Просто стряхнула с кожи капли воды и, мокрая, босая, побежала в дом.

Ладно, делов-то! Я сбросила платье. Всё равно мои трусики уже почти промокли от жары или… не знаю. Так что я просто осталась в них, встала под душ.

Оля вернулась, уже в банном халате. Хотя «в халате» — это громко сказано. Она просто набросила его на плечи, даже не завязывая пояс. В руках у неё было чистое полотенце. Она подошла, положила его на скамейку под окном.

— А хочешь, потом тебя поснимаем?

Я чуть не выронила мыло.

— Что?

— Просто… Почему бы и нет?

Может, Оля читает мои мысли? Или просто подзадоривает меня, играя, проверяя, насколько далеко можно зайти? Она уселась на скамейку, так и не запахнув халат, продолжая спокойно наблюдать за мной.

Я почувствовала, как жар заливает мои щёки.

— Нет! Зачем?

— Просто так! Разве ты никогда не фотографировалась?

— Нет!

— А Платон? Он тебя не снимал?

Я сглотнула.

— Просил однажды. Но… Нет, я ему не позволила.

— Прости… Опять напомнила тебе о нём.

— Напоминай. В этом нет ничего такого.

Оля кивнула, показала на полотенце.

— Это тебе.

А потом потянулась, зевнула.

— Пойду, прилягу, устала.

Она ушла в дом, оставив меня одну.

Я наконец стянула с себя мокрые трусики, сполоснула их и повесила на верёвку. Никого нет, никто не видит. Я стояла на траве, влажная, тёплая после воды. Платье скомкано валялось на стуле спасительной тряпочкой.

Я посмотрела на него, и вдруг… испугалась. Мне уже не хотелось его надевать.

Потом я собрала журналы в стопку и отнесла их на веранду. На столе стояла неприбранная посуда — нужно было убрать и помыть. Я быстро всё собрала и понесла на кухню. Но не дошла. Тогда я не смогла. Дойдя до стула, я наспех надела платье, словно избавляясь от возможного, нет, неминуемого позора — быть застигнутой вот так, совершенно голой. Тогда я его всё же надела… Но сейчас, вспоминая тот момент, понимаю — я не стала этого делать. Осталась обнажённой. И с того дня такой оставалась всегда.

В фотографиях любимых

В фотографиях себя

Для себя одной хранимых

Объяснения есть меня

Без одежды, без изъяна

Вот какая я была

Где привычна, нет обмана

Роль любимая моя

Вся раскрыта, вся свободна

И загадка в тот же миг

Вся мягка и так проворна

Просто тело

Светлый лик

И волнительно спокойна

И бесхитростно умна

Я раскрылась

Мне удобно

Принимать такой себя

Неминуема расплата

Будет, может не сейчас

Юные года, утрата

Возрожденные для нас

Только лишь взгляну

Всё вспомню

Стану прежней молодой

И упрямой и свободной

Нежной, полностью нагой

И плевать, что дальше будет

Только радость, только свет

Откровенностью разбудит

Мой из прошлого привет

Позабытые желания

Озорство и колдовство

Счастье сладкого признания

Совершенства своего.

Мы с Платоном поссорились… хотя, наверное, это было даже не ссора. Скорее — я сама захотела наказать его, лишив себя. А в итоге наказала только себя.

Тогда я ночевала у него. Утром он ушёл в душ, потом на кухню — готовить завтрак. А я, оставшись одна, машинально открыла его компьютер, чтобы проверить почту… И случайно увидела папки с фотографиями. Там была я. Наши снимки с дачи, те, что он делал сам.

Но потом я заметила и другие папки. Там были чужие девушки. Голые. Не снимки, сделанные им — нет, просто скаченные откуда-то. Я тогда восприняла это как грязную порнографию с гадких сайтов. Хотя, по сути, это были просто фотографии. Пусть откровенные, пусть иногда слишком… но не более того. Просто эротика.

Но в тот момент разница была для меня неразличима.

Я ничего ему не сказала. Не устроила сцен, не закатила скандал. Может, стоило — и всё бы на этом закончилось. Но я промолчала. Что это было? Обида? Ревность? Я не знала. Я просто не хотела его видеть после этого. Избегала встреч, ссылалась на занятость, говорила, что мне нужно побыть одной…

Мы планировали свадьбу этим летом — не шикарную, а тихую, просто отправиться к морю, в тёплые края, а потом провести лето на даче у озера. Но мы больше не увиделись. Живым он остался только в моей памяти. А мёртвым — лежащим в гробу на морозном кладбище — таким я его просто стараюсь стереть из воспоминаний до сих пор. И почти забыла, почти не вспоминаю.

Любила — не любила. Что ему от этого? Что мне от этого? Он был хороший.

Я не хочу больше про это рассказывать и обсуждать с кем-либо, тем более с Олей. Хоть она его сестра и теперь моя подруга.

Теперь я заново по другому могу вспоминать этот день: совсем голая, я домыла посуду на кухоньке, прибралась на веранде, побродила по лужайке, заглянула к спящей Оле, зашторила окна в её комнате и пошла к себе наверх.

Я включила доставшийся мне компьютер. Конечно, я знала пароль Платона, но не стала говорить об этом Оле — ни к чему. Первым делом я сбросила фотографии с камеры и почистила карточку. Рассматривала снимки — они оказались весьма скромными и невинными. Где был хоть намёк на не спрятанные прелести Оли, я их стерла.

Осталась одна фотография — Оля под душем. Последний кадр, успевший сохраниться на последнем дыхании батареек. Самая чудесная и выразительная. Без кокетства. В полном естестве и совершенстве.

Может, стоило поспать, но сон не шёл.

В компьютере Платона, в личных папках, были только его научные работы. Несколько фотографий, графики. Может, если бы это кому-то было нужно, его бы уже замучили звонками с работы: «Отдайте гениальные труды нашего светила!» — но нет, просто ерунда какая-то. Если будет время, потом прочту.

Наших с ним фотографий я пока не нашла. Зато был закрытый архивный файл с паролем. А ещё — иконка с одной-единственной буквой «Я».

Я нажала на неё. Я нажала на «Я». Смешно.

Экран загорелся, потом разбился на 12 частей, побежали какие-то цифры и буквы, они менялись в каждом фрагменте. Затем экран мигнул, гас и загорался разными цветами, и так несколько раз. Цветомузыка какая-то. В конце появилась надпись: «Загрузка завершена». И всё.

Странно, но ничего такого сверхъестественного я не почувствовала. Да и не должна была чувствовать. Это всего лишь какие-то упражнения для концентрации внимания, которыми увлекался Платон. Я ещё раз пересмотрела фотографии Оли.

В них что-то есть. Но что — я тогда не понимала.

Теперь они мне показались уж слишком скромными. Я открыла корзину с удалёнными и снова стала их рассматривать. Я оставила парочку самых дерзких и откровенных. В отдельной папке. Отдам ей, не знаю. Оставлю пока себе. Даже не знаю, зачем.

3-й день

Купание в Озере.

Где-то в полдень должен был приехать Олег. Мы уже проснулись, и Оля, как и вчера, плескалась под бесстыжим душем посреди двора. Мне тоже хотелось освежиться, но я закрутилась с приготовлением еды — нужно было чем-то удивить моих благодетелей. Оля вызвалась помочь.

Мы решили сначала позавтракать. Я неловко двинула рукой и испачкала сарафан вишнёвым йогуртом.

— Сними и застирай, а то пятно останется, — посоветовала Оля.

Под сарафаном у меня были только трусики, и сидеть за столом в таком виде показалось мне верхом неприличия. Но это тогда. Теперь, пересматривая это воспоминание, я немного изменила его.

Конечно, я тут же сняла сарафан. А следом — по нелепой случайности — испачкала и трусики всё тем же йогуртом. Не раздумывая, избавилась и от них. Дальше сидела за столом совершенно голая, без церемоний, продолжая капать на себя сладкую жижу, слизывать её или размазывать по коже.

В голове всплыла забавная история из детства. Я поделилась ею с Олей.

— В детстве я была совершенно сумасшедшей… Не помню, сколько мне было лет. Мы с родителями жили на юге, в каком-то сельском доме.

— У кого?

— Не спрашивай, не помню уже.

— И что?

— Было жарко, и мне не хотелось ничего на себя надевать.

— А что нужно было носить в том возрасте?

— Только трусики.

— И?..

— Я их всё время мочила.

— В смысле — писалась?

— Нет, просто пила воду, проливала её на себя и капризничала: «Не хочу в мокреньком ходить!»

— И что было дальше?

— Мне их меняли… пока они не заканчивались.

Оля рассмеялась.

— Смешно!

— Забавно! — Я улыбнулась, вспоминая. — Ещё у меня была любимая игрушка — куколка-голышонок.

— А теперь?

Я пожала плечами.

— Детство давно закончилось.

Оля покачала головой.

— Не правда. Оно в нас живёт вечно, просто прячется до поры.

— Уверена?

— Абсолютно.

Приехал Олег, мы немного перекусили и пошли к озеру купаться. На берегу мы расстелили видавшие виды одеяла, разложили полотенца. Загорали, купались, снова загорали. Болтали о пустяках, сплетничали, обсуждали новости.

Жара уже спала, вечерело. В будний день народу на дачах было мало — разве что отпускники или старики, живущие здесь всё лето, но им не до пляжа. Потихоньку последние отдыхающие разошлись по домам. Даже какая-то бабушка, устало подгоняя внуков, уже поднималась по тропинке к посёлку. Солнце клонилось к лесу. Пора было собираться.

Оля вдруг подошла к воде и зашла в неё.

— Я хочу ещё разок поплавать. Вода такая тёплая!

Олег развёл руками, сворачивая наши подстилки.

— Всё мокрое.

Оля каждый раз переодевала после купания мокрый купальник на сухой, но теперь оба её купальника были насквозь мокрыми, а Олег уже успел запихнуть их в сумку.

Она продолжала канючить, повторяя, как хочется окунуться.

— Ну ладно, тут уже никого нет, — наконец махнул рукой Олег.

— Может, достать мокрый купальник? Всё равно мочить, — попыталась я её урезонить.

— Ерунда! Тут же никого! — Оля хитро улыбнулась. — Держи. Бросишь мне потом, а сейчас пошли купаться!

Не раздумывая, она расстегнула пуговицы, скинула халат и швырнула мне. Я еле поймала, чуть не уронив в воду. А Оля уже исчезла в озере, разбивая гладь плеском.

Олег, наблюдавший за этой сценой, кивнул мне.

— Я, пожалуй, пойду. Догоняйте. Вот полотенца оставлю. Ты уж как-нибудь вытащи её из воды.

— Она всегда так?

— В смысле — голышом купается? Раньше чаще! — хмыкнул он. — Ну, поплавай с ней! Я пошёл, есть хочется.

— Подожди, я её сейчас выведу.

— Ну, попробуй… — бросил он через плечо.

Что он имел в виду? Подумал, что я тоже пойду голой купаться? Вот ещё! Хотя… Почему бы и нет?

Если бы это было другое время, другая я, я бы, наверное, загорала вместе с ними совершенно бесстыдно — совсем голая, на виду у всех. Не обращала бы никакого внимания на нескромные взгляды, на строгие упрёки мамаш, выкапывающих чад из песка, на пристальное изучение моих прелестей. Я бы, напротив, ещё больше открыла их миру.

Я бы без стеснения прыгала в воду с Олей, которая раз за разом меняла свои купальники, наперебой окуная их в озеро.

Мы бы играли в карты. Я бы сидела, скрестив ноги по-турецки, и мне не было бы ни капли неловко, что в этой позе я выставляю своё тело на обозрение. И, конечно, я бы уже давно плыла в озере рядом с Олей, сбросившей последний купальник.

Я всё же в купальнике, немного влажном, оттого и зябко. Я бросилась за Ольгой и ощутила теплоту озера. Она плыла впереди, неспешно перебирая руками, плавно и осторожно.

— Ушел?

— Почти. Чай обещает поставить.

Оля перешла на шёпот:

— Слушай, тут никого нет! Попробуй без купальника! Снимай его прямо в воде!

— И какая разница?

— Попробуешь — узнаешь! Детство в нас всегда!

Она перевернулась на спину, её животик всплыл кверху. Оля замерла, раскинув руки в стороны, легко держась на воде.

На берегу всё ещё стоял Олег.

— Хватит, ну пошли уже! — крикнул он.

Оля встрепенулась и подплыла к мужу:

— Давай ещё немного поплаваем!

— Я уже наплавался сегодня!

— Ну же!

Она явно хотела подурачиться. Еще ближе подплыла к нему, где было уже мелко, и, поднявшись на ноги, начала плескаться, дразнить, зазывая его в воду, как русалка из оперы Даргомыжского.

Тот был непреклонен. Несмотря на живописную картину перед глазами, он даже не шелохнулся. Как устоял? Загадка.

Я оставила их и поплыла дальше, разглядывая берег. Вскоре заметила небольшую, укромную заводь с поваленным деревом и узкой тропинкой. Подплыв поближе, осторожно нащупала дно ногами. Только в паре метров от берега вода стала достаточно мелкой, чтобы различить на дне гладкие камушки.

Там можно было выйти и уйти по тропинке в чащу. Дерево, наполовину ушедшее в воду, ещё держалось, рискуя сломаться под собственной тяжестью. Похоже, сюда приходят рыбаки — место спрятано от пляжа кустами и листвой.

Вот здесь наверняка можно было бы попробовать искупаться голышом…

Мысль эта вспыхнула во мне пугающе-сладким предчувствием. Я быстро поплыла обратно, будто убегая от неё. Я поплыла обратно быстро, как только умела. Оля уже вышла из воды, оделась и звала меня. Олег стоял на взводе, нервно переминаясь с ноги на ногу, держа сумки в руках. Было видно, что он немного раздражён и не совсем понимает, почему мы так затянули с купанием.

— Вы никак не наплаваетесь… Я уже есть хочу.

— Ты ещё здесь?! — Оля засмеялась. — Иди-иди, вечно голодный, мы тебя догоним. Придёшь, картошку почисть и чай поставь!

Она чмокнула его в щёку.

— Разберусь. Давайте там, не замёрзните!

Он подхватил сумки и зашагал прочь, пару раз оглянувшись на нас и по сторонам. Потом поднялся на пригорок, махнул нам рукой и скрылся за зарослями кустов, скрывающими дачные заборы посёлка.

Я уже подплыла к берегу и заметила, как Оля провожает его взглядом. Когда он исчез, она повернулась ко мне:

— Ну, всё, ушёл. Давай!

— Что?

— Бросай мне купальник и ещё поплавай! Тут точно никого!

Что ей так приспичило меня раздеть? Ладно…

Я стянула с себя купальник и бросила ей. Она отжала мокрую ткань и, прихватив полотенце, кивнула мне:

— Ну, давай, поплавай ещё!

— Я больше не хочу.

— Тогда ладно, выходи!

Я выбралась на берег, прикрываясь руками. Становилось прохладно. Я огляделась по сторонам и спряталась за куцый кустик. Оля протянула мне полотенце. Сама она уже была в халате, застёгнутом на все пуговицы. Я повернулась к ней спиной, чувствуя себя неуютно.

Оля хмыкнула:

— Почему ты не решилась? Всё ещё трусишь?

— Я не знаю…

Я энергично растиралась полотенцем, которое уже стало влажным. И вдруг поняла, что мне… хорошо. Я не боялась, что кто-то может застать меня врасплох. Не боялась быть открытой.

— Можно я ноги вытру, чтобы обуться? Потом сполосну полотенце.

— Можно.

Оля бросила мне босоножки. Я вытерла ступни, встала на обувь, свернула полотенце и протянула ей. Наклонилась, застёгивая ремешки, и…

Внутри что-то дрогнуло. Смутное желание.

Я не могла его чётко сформулировать, но оно было настойчивым и… волнующим. Мне хотелось, чтобы все вокруг исчезли. Чтобы меня оставили одну, совершенно голую, здесь, на берегу. Мне совсем не хотелось одеваться. Я тянула время.

Возможно, это было слишком нарочито, но Оля, кажется, не заметила. Или… заметила и просто решила поиграть со мной. Она тихо бесшумно отошла от меня. И уже увеличивая между нами расстояние, я услышала её сдавленный смешок.

Я не испугалась. Наоборот даже внутренне обрадовалась. Ещё не оборачиваясь, я отчётливо понимала, что сейчас происходит. Единственное, чего я не понимала — что происходит со мной. Почему мне так… весело?

Теперь я боялась только двух вещей: чтобы Оля не споткнулась, не упала, но ещё сильнее — чтобы она не передумала, чтобы не остановилась на полпути, не решила, что её шутка слишком глупая.

Пускай играет. Я обернулась, может, чуть раньше, чем следовало. Оля была ещё не так далеко, и я могла догнать её в два счёта.

— Что ты творишь?

Пусть наш диалог будет глупым, бессмысленным — лишь бы он длился дольше. Лишь бы у неё было время уйти подальше.

— Догоняй, скромница!

— Вернись, я всё прощу!

— И не подумаю!

— Я останусь тут, пока ты не вернёшься.

— Завтра утром, может быть!

— Не дури. Брось хотя бы там!

Теперь мне нужно догонять её. Бежать.

Я больше не стеснялась.

Не пыталась прикрыться.

Просто пошла за ней, медленно.

Оля хохотала, убегая всё дальше, но на подъёме замедлилась — запыхалась.

— Голышонок, догоняй!

— Не дури, пузатая! И не свались!

Сначала медленно, потом всё быстрее — я летела.

Я парила, как птица, ощущая каждым перышком поток воздуха. Мне казалось, что я растворяюсь в этом движении, в этой свободе, в этом лёгком сумасшествии.

Волна адреналина захлестнула меня, смыла всё лишнее. Исчезли тревоги, исчезла тяжесть неизбежных дел. Осталось только чистое ощущение освобождения.

Такое со мной не случалось… да, наверное, никогда.

Я почти догнала Олю и сбавила темп — она пятясь назад, смеялась, но я боялась, что она оступится. Схватить её за руку? Нет, лучше обогнать, преградить путь.

Я бросилась вперёд. Она смеялась. Я тоже. Может, от нервов. Может, от восторга.

Но внутри всё пылало. Это было… возбуждающе.

И ещё страшно. Страшно, что Оля заметит мою эйфорию, догадается, что со мной происходит.

— Ты что, совсем ополоумела, дорогая? — захохотала она.

И, будто спохватившись, подбросила мне мой сарафан.

— На! Прости, не знаю, что на меня нашло. Глупости в голове последнее время.

Я натянула на себя ткань, но ощущение свободы не отпускало.

— А вдруг кто-нибудь увидел?! Весь этот балаган с голыми девицами!

— Голая только ты.

— Да уж, конечно! И угадай, кого увидят первым?

— Ох, брось! Никому мы не нужны. Предрассудки и условности!

— Да? Тогда сама бегай так!

Оля закатила глаза.

— О, я? Да пожалуйста! Только боюсь, таких пузатых, как я, любители не оценят!

— Не болтай ерунды!

— Да нет, серьёзно. Вот ты — другое дело! Стройная, хорошенькая, сисички, супер секси… а я? Брюхатая корова! Смотри!

Она потянулась к пуговицам халата и стала растягивать пуговицы.

— Успокойся! — я взмахнула руками. — Ты не корова, ты просто дурочка счастливая!

Мне вдруг стало смешно и тепло.

— Не сходи с ума, правда. Всё, пошутила, молодец! Я на тебя не сержусь. Идём домой, Олег там ждёт.

— Ага! Все уже испугалась моих прелестей!

— Ужасно! Дрожу от страха!

Она снова рассмеялась — заразительно, от души. Я рассмеялась тоже.

Мне было года четыре, когда мы с родителями отдыхали на море. Тёплый южный берег, солёные брызги волн. Я бегаю по пляжу, едва прикрытая панамкой, с ведёрком в одной руке и совочком в другой. Я счастлива. Свободна. Мне ничего не нужно, кроме солнца, песка и маминого смеха.

Море с

Пеной Белой

Загар на теле всем

И нет на нем пробелов

Не пойманых лучем

Солнечного света

Вселенского тепла

Нет для них секрета

На коже у меня

И так повсюду голой

Я радостно иду

Как мне не быть счастливой

На пятом, то, году

Не нужная одежка

И ни к чему трусы

Миленькая крошка

Больше не грусти

Смейся и не бойся

Будь сама собой

И не беспокойся

Ты любима мной

И в сердце моем скрыта

Давно твоя печаль

Что нужно одеваться

Хоть так безумно жаль

Что больше не позволят

Нам голышом гулять

И с предрассудком глупым

Мы будем прозябать

Будем мы бояться

Будем всё скрывать

Будем одеваться

Чтобы понырять

Что б поплавать в море

Что бы отдохнуть

Нужно будет вскоре

Купальник натянуть

Спрятаться за тканью

От самой себя

Прошлому приданию

Порочна нагота

Я помню, как носилась босиком по горячему берегу, как ела мороженое, слизывая растаявшие капли с ладошек, как наивно и беззаботно плескалась в волнах. В те дни одежда не была обязательной. Я могла целый день оставаться голышом, и никто не придавал этому значения. Наш домик стоял недалеко от пляжа, и, возвращаясь туда после купания, я чувствовала на коже только тёплый ветер и соль.

Тёплые ночи юга. Я спала невинной под лёгкой простынкой, чувствуя приятную прохладу ночного воздуха. Было хорошо, сладостно, уютно. Я долго не засыпала, прислушиваясь к шёпоту родителей, к их смеху, к звукам ночи. Их голоса были наполнены любовью, и мне казалось, что в этом мире нет ничего более естественного.

Днём мы резвились в тёплом море, а вечерами иногда уходили далеко, туда, где не было людей. Там, среди тишины и шёпота волн, мы купались под звёздами — свободные, лёгкие, счастливые.

Но сейчас…

Сейчас я стояла здесь, едва прикрытая, и по спине пробежал холодок. То ли от вечернего воздуха, то ли от мыслей. Почему теперь нагота — это что-то запретное? Почему я больше не могу просто смеяться, бежать босиком, чувствовать себя свободной?

Оля шла рядом, болтая о чём-то своём, а я словно застряла между прошлым и настоящим. Детский восторг и взрослый страх спорили во мне, боролись.

Я вспомнила, как всего несколько минут назад боялась выйти из воды без купальника. А потом бежала, летела — как тогда, в детстве. Всего пару мгновений, но в них было настоящее счастье.

— О чём задумалась? — Оля толкнула меня в бок.

— О том, когда я в последний раз чувствовала себя по-настоящему свободной.

Она посмотрела на меня внимательно, потом улыбнулась.

— Так ведь свобода — это не место и не время. Это то, что у тебя внутри.

Я молчала. Возможно, она была права. Но тогда почему внутри всё ещё сидел этот этот страх.

Мы молча шли по узкой тропинке, стараясь не наступать на выступающие корни и камешки. В воздухе стоял терпкий запах нагретой солнцем травы и влажной земли. Слышится шелест листьев, легкий плеск озера, уже далеко позади нас.

— Ты не обиделась? — вдруг спросила Оля.

— Нет. — Я покачала головой и улыбнулась. — Это было… странно, но весело.

Она фыркнула.

— Да ладно, тебе понравилось! Признайся, ведь было что-то такое, чего ты сама от себя не ожидала?

Я задумалась. Было.

Что-то глубоко внутри меня шевельнулось в тот момент, когда я бежала босиком по траве, когда ветер касался кожи, когда я смеялась так искренне, без остатка, забыв обо всех тревогах.

— Наверное… да.

— Вот видишь! Ты слишком зажата, дорогая. Надо расслабляться, жить!

Я только усмехнулась. Оля всегда была такой — порывистой, спонтанной, смелой. А я… я все еще боролась с этим внутренним напряжением, с тенью каких-то страхов и запретов, что сидели во мне с детства.

Мы вышли на дорожку, ведущую к даче. Уже виднелся забор, за которым нас ждал Олег.

— Пойдем, голышонок, пока он там всю картошку не сожрал! — весело бросила Оля.

Я фыркнула и, нагнав её, легонько толкнула плечом.

— Кто тут голышонок?!

Она засмеялась. А я поймала себя на мысли, что всё поменялось неизвестным образом, особенно сейчас.

Мы вернулись на дачу. Олег уже начистил картошку и жарил её с луком. Мы сделали салат из помидоров и огурцов, нашли банку тушенки из каких-то древних запасов и поужинали. Болтали за чаем, лениво перебрасываясь словами. Уже совсем стемнело. Они ушли к себе спать, оставив мне всю немытую посуду и беспорядок на столе. Завтра Олег уедет рано, оставив нас с Олей на несколько дней совершенно одних.

Мысли о случившемся днем крутились в голове, но я старалась не копаться в них слишком глубоко. В последнее время такие размышления приводили только к бесконечным петлям тревоги. Я посмотрела на небо — звезды должны были светиться миллионами далеких миров, но яркий свет на веранде заслонял их, оставляя только отражение лампы в стекле окна. Там, в комнате, где спали Олег с Олей, свет уже погас.

Я убрала со стола, сложила посуду, погасила свет. Теперь темнота больше не казалась пугающей. Скорее наоборот — манящей, глубокой, живой.

Вдруг я вспомнила, что не повесила свой купальник сушиться. В чем я завтра буду плавать? Я вышла во двор и нашла брошенные второпях наши мокрые вещи и полотенца. Их нужно было сполоснуть.

Летняя кухня стояла в стороне, чуть в тени деревьев. Я зажгла свет, вымыла посуду, потом принялась за купальники, отжала их и развесила на веревке. Намочила сарафан. Ладно, раз уж так — его тоже стоит постирать. К утру он точно высохнет.

Я выключила свет и замерла. Тишина. Густая, обволакивающая, мягкая. Ночь, теплый воздух, темное небо, которое теперь, наконец, засияло миллионами огней.

Я сняла сарафан, быстро прополоскала его и тоже развесила рядом с купальником. Теперь я стояла под открытым небом, обнаженная, лишь с каплями воды на коже. Дыхание стало чуть глубже.

Шаг вперед — и воздух ласково обволакивает меня, прохладный и легкий, гладя горячую кожу. Вокруг никого. Только звезды, только я.

Я сделала ещё один шаг, босые ступни скользнули по траве. Теплая земля, чуть влажная от ночной росы, приятно холодила. Я ощутила на себя — странное чувство. Будто вижу свое тело по-настоящему впервые. Без одежды, без защитной оболочки, без привычных рамок. Просто я.

Но всё же… чувство некой эйфории. Казалось, что вся вселенная смотрит на меня, как на крошечную песчинку среди бесконечного моря звезд. И в этом взгляде не было ни осуждения, ни стыда — только принятие.

Моя кожа дышала, впитывая ночной воздух, тепло, прохладу, нечто неуловимое, что было в этой темноте. Почему вчера это пугало? Почему раньше казалось невозможным? Я вспомнила себя днем — скованную, сомневающуюся, прячущуюся за руками, за одеждой, за мыслями. А теперь… Всё изменилось.

Я сделала ещё шаг, подняла голову к небу. Смешно, но я почти чувствовала, как оно накрывает меня своим бесконечным куполом.

Хотелось стоять вот так долго-долго. Дышать. Ощущать. Жить.

Мне показалось, что все эти бесконечные миры смотрят на меня. Разглядывают. Видят каждую складку кожи, каждый волосок.

Я улыбнулась. Какой вздор.

Но вдруг со стороны дома послышался звук — тихий, почти неразличимый. Я замерла. Прислушалась. Шаг? Или мне показалось? Нет, что-то определённо шевельнулось. Теплая волна только-только пришедшего покоя тут же сменилась резким уколом тревоги. Кто-то не спит. Я вгляделась в темноту.

Я улыбнулась. Какой вздор.

В прогулке под луной

Приятно быть одной

Чтобы побыть собой

Что б обрести покой

И отдохнуть душой

От пошлости сплошной

Под звездами сверкать

Своей лишь наготой

Обид не замечать

И жить одной мечтой

Прожить все дни вот так

Не прячась, не боясь

И не укрываясь в мрак

К свободе лишь стремясь

Блаженство только в нас

Хоть прячется подчас

В себе его открыть

Тревоги позабыть

Коль месяц в небесах

Не ведая свой страх

Висит на звезд лучах

Купаюсь я в мечтах

Что воплощаю я

Я выдохнула — меня немного пробирал лёгкий озноб. Я закрыла дверь кухни и тихонько подкралась к дому. Дойдя до дверей, замерла и прислушалась. Тихо. Осторожно, бесшумной, безумной мышкой, я скользнула к себе наверх. Одела свою обычную пижаму и залезла в постель.

Звёзды в ночном небе, в бесконечности пространства, в великой первозданной пустоте… Они были так далеко, что казались чем-то совсем нереальным. Их свет летел миллионы лет, их лучи, их волны энергии, их частицы жизни. Всё это добралось до меня, сюда, в этот крошечный момент моего существования. Я могла видеть их сияние — значит, они есть. Или были. Возможно, пока их свет дотянулся до меня, они уже исчезли, превратились в пыль, разлетелись по галактике.

Так и с людьми. Мы оставляем что-то после себя, но когда это «что-то» доберётся до других — нас самих может уже не быть.

А если там, в каком-нибудь далёком мире, есть кто-то, кто сейчас смотрит на меня? Если у них есть сверхмощные телескопы, если они разглядывают Землю и видят, как я стою ночью голая во дворе, — что они подумают? Они увидят лишь свет, который когда-нибудь долетит до них. Но когда он долетит, меня уже не будет. Значит, и стыдно мне уже не будет.

Эта мысль меня даже рассмешила.

Я хотела было уснуть, но не смогла. Тело всё ещё помнило воздух ночи, лёгкий озноб, ощущение голых стоп на тёплой земле. Я раскрыла окно. Запахи летней ночи наполнили комнату — влажная трава, далёкий запах костра, чуть сладковатый аромат цветущего шиповника. В темноте раздавались шорохи.

А потом я услышала их.

Приглушённые голоса Оли и Олега. Сначала просто шёпот, смех, потом — скрип кровати. Равномерный, мягкий, замедленный, потом чуть чаще. Их приглушённые вздохи. Звуки наслаждения. Ещё немного — и я закрыла глаза.

Им было хорошо друг с другом. А потом всё стихло.

Но наступившая тишина была ещё оглушительнее. Такая тишина, что самой захотелось закричать. Сон не шёл.

Что-то сегодня во мне изменилось, словно сломался невидимый замок, сдерживавший то, что так долго оставалось запертым. Во мне открылось что-то новое, робкое, но непреодолимое. Желание — тихое, теплое, сначала едва уловимое, а потом нарастающее, как волна, что поднимается где-то глубоко в океане, прежде чем разбиться о берег.

Я впервые осознала, что хочу… хочу позволить себе почувствовать, открыть самой себе это неизведанное удовольствие, без страха, без стыда. Быть одной — даже хорошо. Так я могу слушать себя, находить свой ритм, свое дыхание, свои волшебные точки наслаждения.

Я осторожно прикоснулась к себе, и будто дрожь пробежала по коже. Нежность, ожидание, тонкое напряжение. Я гладила себя, исследовала, доверяясь ощущениям, которые раньше не позволяла себе испытывать. Это было нечто большее, чем просто физическое удовольствие — это было про принятие себя, про ощущение жизни, про свободу.

Мне впервые захотелось, чтобы мне тоже стало очень хорошо, и пусть это будет так без кого либо, просто совершенно одной. Это даже хорошо, что одной. Я сама найду свой ритм, свои волшебные точки удовольствия. Я нащупала у себя свой маленький комочек счастья и теребила его и гладила его. Сладкое возбуждение от происходящего, спасение от всех напастей и сложностей, удовольствие от простой механики своего тела. Я старалась, я не боялась сама себя, как я потом буду переживать и думать, да никак. Не будет глупых упреков в собственное малодушие, нет никакой похоти и бесстыдства делать с собой подобное. Все это совершенно нормально и естественно. Я преломила, нет я исправила свое ложное представление о любви к себе, что во мне жило раньше, что воспитывалось и убивалось в голову всеми вокруг. Я гладила себя, я себя любила до изнеможения, пока не пришло моё восхитительное удовлетворение, тогда я распалась на тысячи кусочком счастья, вздрагивая от импульсов приятного удовольствия, волна за волной накатывающегося на меня, потом завибрировала, как натянутая струна, все мои колебания достигли своего апогея, слились с волной любви и счастья. Я сжалась, готовая свернуться в одну мельчайшую точку абсолютного блаженства.

Во мне не было стыда. Не было неправильности. Не было запрета. Только я и этот момент. Только тепло, разливающееся по телу, как солнечный свет по воде. Только желание раствориться в этом миге, отдать себя ему без остатка.

Я не заметила, когда мои пижамные штанишки оказались на полу. Они больше не имели значения. Луна заглядывала в окно, ее холодное сияние касалось моей кожи, становясь частью этой ночи, частью меня.

Я знала, что там, внизу, Оля и Олег, наверняка уже уснули, насытившись друг другом, и эта мысль вдруг больше не вызывала у меня тоску. Потому что я наконец-то позволила себе быть живой. Я поняла, что всегда этого хотела. Может, боялась, но хотела.

Теперь — не боюсь.

Я сняла оставшуюся на мне майку, открываясь этому миру, этой ночи, самой себе. И впервые в жизни почувствовала себя совершенно свободной.

Я не стала одеваться. Не стала натягивать трусы, платье, штаны — любое тряпье теперь казалось мне чем-то чужим, ненужным, грубым, словно ненавистная оболочка, из которой я наконец-то вырвалась.

Я сбросила с себя эту искусственную кожу, как царевна-лягушка сбрасывает свою лягушачью оболочку, оборачиваясь Василисой Прекрасной — или, может, Василисой Премудрой. Во мне что-то проснулось, засияло, вспыхнуло волшебным светом, и я уже не могла этого остановить.

Тихо, стараясь не скрипнуть ни одной половицей, я спустилась вниз. Осторожно прошмыгнула во двор, задержав дыхание, а потом — к калитке.

И вот я босиком бегу по дорожке.

Камешки, прохладные, чуть шершавые, колют ступни, но это не причиняет боли — наоборот, это возвращает меня в тело, в реальность, в этот момент.

Я голая. Я лечу сквозь ночь, сквозь серебряные пятна света от луны, сквозь свои собственные страхи. Я иду к Озеру. Я бегу туда, чтобы заново родиться.

Мне страшно — но уже не так, как раньше. Страшно не от темноты, не от чужих глаз. Страшно от самой себя. От того, что я больше не могу спрятаться за привычными рамками. Что я открылась. Но именно этот страх наполняет меня силой. Я сильная.

Если кто-то увидит меня — пусть. Я знаю, что скажу. «Я просто хочу искупаться».

И это будет правдой. Я пройду сквозь ночь, сверкая голым телом. Дойду до берега. Ступлю в воду, в её густой, бархатный мрак. Вода сомкнётся вокруг меня, примет, спрячется в темноте. Я поплыву. Навстречу отражениям звёзд, навстречу отблескам луны. И это будет моё новое рождение.

Я осторожно спустилась к воде. Тёплая, нежная нега обволокла меня, ласково приняла, пригласила в свой бархатный мир. Я поплыла, лёгкая, скользящая, как ещё одна звёздочка среди отражённых в воде небесных огоньков. Звезда с пятью лучами.

Я пока ещё темна и пуста, но где-то внутри уже зарождается энергия новой жизни. Скоро я начну светить, как любая другая звезда во Вселенной.

Я решилась на то, на что не осмелилась днём. Да, конечно, мне хотелось тогда плавать так же, как Оля — без всякой одежды, без этой надоедливой оболочки. Мне было жаль, что я тогда не смогла. Но всё исправимо. Будут дни, много дней, и я буду плавать, загорать, жить в своём теле, не пряча его в тряпки, не скрывая себя от самой себя.

Я перевернулась на спину, раскинув руки, и замерла. Вода держала меня, небо смотрело в меня, звёзды мерцали в пустоте. Я представила, что плыву в бескрайнем космосе, неся за собой огромный рюкзак-планету, как улитка, которая вышла из ракушки, но всё ещё чувствует её тяжесть за спиной. Я вылезла из своей раковины. Я голая улитка с домиком, но мне не страшно. Я знаю, что могу спрятаться, если захочу. Я свободна.

Я вышла на берег, стряхивая капельки озёрного блаженства. Эволюция произошла и со мной. Жизнь, как учит нас наука, вышла из воды и нашла новую форму существования.