Бесплатный фрагмент - Палата номер семь

🚫 ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ДЛЯ ЧИТАТЕЛЕЙ 🚫

Данное произведение содержит крайне тревожный, депрессивный и психологически тяжелый материал. Оно создано для того, чтобы вселять страх, дискомфорт и ощущение надвигающегося безумия.

НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ К ПРОЧТЕНИЮ:

❗️ Слабонервным и впечатлительным читателям.

❗️ Лицам, страдающим от тревожных расстройств, панических атак или находящимся в подавленном эмоциональном состоянии.

❗️ Тем, кто легко подвержен кошмарам и бессоннице.

❗️ Детям и подросткам.

В тексте подробно и атмосферно описаны:

🔞    Психические расстройства и их проявления.

🔞    Физическое и психологическое насилие.

🔞    Сцены жестокости, смерти и расчленения.

🔞    Дегуманизация, утрата личности и поглощение разума.

🔞    Сверхъестественный ужас, клаустрофобия и паранойя.

🔞    Мрачные, депрессивные и безысходные темы.

От автора

Этот текст — не просто история. Это туннель в самое тёмное подвальное помещение человеческой психики, куда лучше не соваться без лишней нужды. Я не ставил целью просто напугать. Я хотел, чтобы вы почувствовали на своей шкуре липкий, холодный ужас безысходности, когда реальность расползается по швам, а из щелей на вас смотрят чем-то бездонно-чужим.

Я предупредил. Дальше — ваша ответственность. Не ищите здесь света и надежды. Их нет. Есть только нарастающий гул за стенкой, шепот в вентиляции и тихий вопрос: а что, если это не просто книга?..

ПРОЛОГ

В палате №7 пахло антисептиком и тленом. Запах, въевшийся в стены, в потолок, в сам воздух, который был густым и тягучим, как сироп. Он заглушал всё, кроме тишины. Но это была не Это не история про победу добра и света. Это погружение во тьму, от которой не спасает даже финальная точка.

Вы читаете это на свой страх и риск.

Автор не несет ответственности за испорченное настроение, ночные кошмары, повышенную тревожность и желание проверить, заперта ли дверь.

Если вы чувствуете, что готовы к этому — добро пожаловать в лечебницу им. Бехтерева. Двери открыты. Или это вам только кажется?

Та тишина, что несет покой. Это была тишина ожидания. Прислушавшись, можно было уловить шепот — бесконечный, прерывистый, будто десятки голосов говорят сквозь воду из-за тонкой гипсокартонной перегородки.

Новый санитар, молодой парень по имени Максим, уже пожалел о своем трудоустройстве. «Хорошая ставка, спокойное место», — сказали ему в отделе кадров. Он нервно провел рукой по холодной поверхности тележки с лекарствами.

— Тебе к кому? — просипел голос из-за двери палаты №8.

Максим вздрогнул. Дверной глазок был с внутренней стороны, но ему показалось, что за ним наблюдают.

— Лекарства разношу, — буркнул он себе под нос, стараясь казаться уверенным.

— Она тебя видит, — продолжил голос, низкий, без эмоций. — Говорит, у тебя за правым ухом родимое пятно. В форме паука.

Ледяная струя пробежала по спине Максима. Родинка. Как?.. Он никогда никому здесь о ней не говорил. Он судорожно потянулся за ключом-картой, чтобы открыть дверь в №7 и поскорее закончить этот обход. Его пальцы дрожали.

Дверь со скрипом отъехала в сторону. В палате был полумрак. У стены, на кровати, сидел старик, Кашин. Он просто сидел и смотрел в пустоту. Казалось, он не заметил вошедшего.

— Петр Иванович? Лекарство принес, — голос Максима срывался на фальцет.

Он подошел к тумбочке, чтобы поставить стакан с водой. И тут заметил, что старик не один. В углу палаты, в самом темном месте, стояла тень. Высокая, худая, неестественно вытянутая. Она не отбрасывалась ни от одного из предметов в комнате. Она просто была. И смотрела.

Максим замер, чувствуя, как волосы на затылке шевелятся. Это была игра света, галлюцинация от усталости, что угодно.

Старик медленно повернул голову. Его глаза, мутные и белесые, уставились не на санитара, а на тень.

— Не бойся, — прохрипел старик. — Она не к тебе. Она всегда стоит за моим доктором. За Еленой.

Тень качнулась, словно от ветра, которого в палате не было.

Максим отшатнулся, опрокинув тележку. Пузырьки с лекарствами разбились, расплываясь по полу зловещими разноцветными лужицами. Он не видел этого. Он видел только то, как тень сделала шаг вперед, вытягиваясь к нему, и как старик улыбнулся беззубым ртом.

— Беги, — просто сказал Кашин.

Санитар не заставил себя ждать. Он рванулся к двери, но та с грохотом захлопнулась сама собой. Звук его крика был таким же острым и хрупким, как стекло ампул на полу. А потом резко оборвался.

На следующее утро его нашли в подсобке на этаже. Он сидел, обхватив колени, и безостановочно качался вперед-назад, вперед-назад. На все вопросы он только шептал одно и то же, смотря в пустоту широко раскрытыми, безумными глазами:

— Паук… За твоим доктором… Паук…

Его быстро увезли в закрытое отделение. А в историях болезни появилась запись: «Острый психотический эпизод у сотрудника. Причина: профессиональное выгорание».

Но доктор Елена Орлова, для которой тот обход был последним для Максима, знала — выгорание здесь было у всех. Просто одни сгорали быстро и ярко. Другие тлели годами. Как она.

ГЛАВА 1

Доктор Елена Орлова вошла в больницу с ощущением тяжелой, влажной тряпицы на плечах. Десять лет работы в государственной психиатрической лечебнице №7 им. Бехтерева стирали тебя в порошок, день за днем. Здесь не лечили. Здесь содержали. Консервировали человеческое отчаяние в бетонных стенах.

— Доброе утро, Елена Владимировна, — кивнул вахтер Сергей, человек с лицом, высеченным из гранита многолетним безразличием.

— Доброе, Сергей, — машинально улыбнулась она, проходя через рамку металлоискателя. Ритуал был отлажен годами.

Ее кабинет находился на третьем этаже, в так называемом «диагностическом крыле». Здесь были самые… интересные случаи. Те, кого не могли или не хотели диагностировать в других местах.

Первым делом — кофе. Густой, черный, как деготь. Она делала глоток, стараясь не смотреть на стопку историй болезни на столе. Сегодня у нее был прием. Новые пациенты, старые проблемы.

В дверь постучали.

— Войдите.

В кабинет заглянула медсестра Татьяна, ее правая рука и, пожалуй, единственный адекватный коллега в этом здании.

— Елена, ты слышала? Про санитара нового?

— Максима? Что с ним? — Елена нахмурилась.

— Увезли вчера вечером. В «хатину», — Татьяна понизила голос, имея в виду закрытое отделение для буйных. — Говорят, психоз. Кричал про какого-то паука.

Ледяная игла кольнула Елену под лопатку. Не страх. Скорее, предчувствие. Ощущение дежавю на фоне вечной усталости.

— С кем работал в последнюю смену?

— С Кашиным в седьмой палате. И с «тихими» на втором этаже.

Петр Кашин. Старый пациент. Диагноз: тяжелая форма шизофрении с элементами кататонии и бреда. Он мог неделями не двигаться, не говорить, а потом выдать нечто такое, от чего по коже бежали мурашки. Он утверждал, что видит «прилипших» — сущностей, которые цепляются к людям, питаясь их страхом, болью, отчаянием. Обычный бред. Но…

— Спасибо, Таня. Я потом к нему зайду.

Медсестра кивнула и вышла. Елена откинулась на спинку стула. Вспомнила, как несколько дней назад Кашин, обычно молчаливый, вдруг схватил ее за руку, когда она делала обход. Его пальцы были удивительно сильными и холодными, как у покойника.

— Они на тебя смотрят, девочка, — прошипел он, его мутные глаза внезапно стали невероятно четкими и осознанными. — Большая, темная. С множеством глаз. Она твоя. Ты ее прикормила.

Она тогда высвободила руку, сделала укол и забыла. Стандартная процедура. Но сейчас его слова отозвались эхом в памяти. «Она твоя. Ты ее прикормила».

Елена встряхнула головой, отгоняя абсурдные мысли. «Профессиональная деформация. Слишком долго слушаешь их бред, начинаешь примерять его на себя». Она допила кофе и взяла первую историю болезни.

«Иванов Глеб. 42 года. Посттравматическое стрессовое расстройство. Утверждает, что после несчастного случая на производстве (получил удар током) начал видеть „электрических людей“ — существ, состоящих из pure энергии, которые живут в проводах и приборах».

Елена вздохнула. Пора начинать.

Ее рабочий день был чередой абсурда и человеческой трагедии. Она выслушивала, кивала, делала пометки, выписывала рецепты. Она была хорошим врачом. Она умела отделять зерна от плевел, болезнь от личности.

Последним на прием был Глеб Иванов. Мужчина с уставшим лицом и нервно подергивающейся рукой.

— Ну как вы, Глеб? — спросила Елена, стараясь говорить мягко.

— Шелестят, доктор, — прошептал он, не глядя на нее, уставившись в настольную лампу на ее столе. — В сети. Говорят, что скоро будет большой всплеск. Что им нужно больше… пищи.

— Какая пища, Глеб?

— Страх, — он поднял на нее глаза, и в них была такая неподдельная, ужасающая уверенность, что Елена еле сдержала вздрог. — Они питаются страхом. Как пылесосы. Высасывают его прямо из вас. И знаете, что самое плохое?

— Что?

— Они не одни. Они просто муравьи. А есть… королева. Она здесь. В этих стенах. Она спит. Но скоро проснется. И тогда все провода запоют.

Он говорил так убедительно, что Елена на секунду представила это: оголенные провода в стенах, гуляющие по коридорам, и нечто древнее и голодное, просыпающееся в сердцевине здания.

Она выписала ему новые таблетки, успокоила и проводила. Когда дверь закрылась, она почувствовала необъяснимую тревогу. Кашин с его «прилипшей», Иванов с «королевой в стенах». Бред. Совпадение.

Она собралась домой, погасила свет в кабинете и вышла в коридор. Длинный, пустынный, освещенный тусклыми люминесцентными лампами, которые мерцали с противным жужжанием. Где-то вдалеке хлопнула дверь. Послышались чьи-то шаги.

Елена пошла к лифту. Проходя мимо палаты №7, она замедлила шаг. Дверь была закрыта. Но ей показалось, что из-за нее доносится тихий шепот. Не один голос. Не два. Десятки. Как на записи, поставленной на повтор.

Она приложила ухо к холодному металлу. Шепот стих. Воцарилась полная тишина.

И тогда она почувствовала это. Чью-то спину. Прямо за ней. Так близко, что, казалось, стоит ей отступить на шаг, и она упрется во что-то твердое и холодное.

Она резко обернулась.

Коридор был пуст. Только длинная вереница мерцающих огней уходила в темноту.

Сердце бешено колотилось в груди. Это воображение. Усталость. Стресс.

Она почти побежала к лифту, нажимая кнопку с истеричной настойчивостью. Когда двери с лязгом разъехались, она вскочила внутрь и стала жать на кнопку первого этажа, пока палец не заболел.

Лифт с скрипом тронулся вниз. И в его полумраке, в грязном потрескавшемся зеркале на задней стенке, ей показалось движение. Не ее отражение. Что-то другое. Высокое, темное, с множеством тонких, изломанных конечностей, замершее у нее за спиной.

Она зажмурилась.

Когда лифт достиг первого этажа и двери открылись, она выпрыгнула, не оглядываясь. Она шла по направлению к выходу, к свежему воздуху, к нормальности.

Вахтер Сергей смотрел на нее с легким удивлением.

— Что-то случилось, доктор?

— Нет, все хорошо, Сергей, — она пыталась отдышаться. — Просто устала.

— Понимаю. Осторожнее на улице. Туман сгущается.

Она кивнула и вышла. Воздух и правда был густым и молочно-белым. Туманы в этих низменных местах были обычным делом.

Она шла к своей машине, и ей все время казалось, что за ней наблюдают. Что из-за каждого угла, из самой пелены тумана за ней следят десятки чужих глаз.

Добравшись до машины, она заперла двери и села за руль, опустив голову на руки. «Возьми себя в руки, Елена. Ты врач. Ты психиатр. Ты не можешь поддаваться этому».

Она завела двигатель и посмотрела в зеркало заднего вида, чтобы проверить ситуацию сзади перед тем, как тронуться.

И замерла.

На заднем сиденье, прямо за ней, сидел Петр Кашин. Его мертвенно-бледное лицо было искажено гримасой ужаса. Он прижал палец к губам, словно призывая к тишине.

— Тсссс, — прошипел он. — Она проснулась.

Елена вскрикнула и обернулась.

Заднее сиденье было пусто.

Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Она снова посмотрела в зеркало. Никого. Только густой туман за стеклом, который, казалось, медленно наползал на машину, пытаясь поглотить ее.

Это была галлюцинация. Явная, яркая. От усталости. От стресса.

С трясущимися руками она включила передачу и выехала с парковки. Она не смотрела больше в зеркало. Она боялась, что увидит там что-то еще.

А в тумане, в сотне метров от уезжающей машины, стояла высокая, худая фигура. И наблюдала. Ждала. Ее форма колыхалась и менялась, как дым, но множество бледных точек-глаз горели в предвечерней мгле ровным, немигающим светом.

ГЛАВА 2

Дорога домой была размытым пятном. Елена не помнила, как вела машину, как парковалась, как поднималась на лифте в свою квартиру. В ушах стоял навязчивый шепот: «Она проснулась». Голос Кашина. Такой реальный, тактильно ощутимый, будто он сидел рядом на пассажирском сиденье.

Она захлопнула входную дверь, заперла ее на все замки и прислонилась к холодному дереву, пытаясь отдышаться. Квартира тонула в тишине. Привычной, домашней, не той больничной, наполненной чужими кошмарами.

— Это был срыв, — проговорила она вслух, чтобы услышать собственный, нормальный голос. — Профессиональное выгорание. Гипнагогическая галлюцинация на фоне усталости. Ничего более.

Она заставила себя принять душ — горячий, почти обжигающий, чтобы смыть с себя липкую больничную ауру и этот леденящий страх. Но даже под шум воды ей чудились звуки: тихий скрип, похожий на шаги в коридоре, приглушенный шепот из-за двери ванной.

«Остановись», — приказала она себе.

Одевшись в старый, мягкий халат, она налила себе бокал красного вина. Рука все еще дрожала. Она взглянула на свое отражение в темном окне. Усталое лицо, влажные пряди темных волн, тени под глазами. И за этим отражением — только ночь и огни города. Ничего больше.

Но почему-то она не могла отвести взгляд. Глаза упрямо искали в темноте за стеклом что-то еще. Высокую, неподвижную фигуру.

Она резко дернула шторы.

Ночь прошла беспокойно. Ей снились кошмары, обрывки чужих бредней, переплетающиеся в единый ужасающий клубок. Она бежала по бесконечному больничному коридору, а двери палат хлопали вокруг нее, как челюсти, и из них доносился тот самый шепот. А за спиной, совсем близко, она чувствовала леденящий холод и слышала тихий, мерный скрежет — будто что-то большое и твердое медленно скребет по бетонному полу длинными, сухими конечностями.

Она проснулась с криком, залитая холодным потом. Было 5 утра. На работу нужно было к 8.

Больница встретила ее все тем же запахом антисептика и отчаяния, но сегодня он казался ей едким, ядовитым. Стены, выкрашенные в веселый салатовый цвет, выглядели уныло и обманчиво, как грим на лице трупа.

— Елена Владимировна, вы неважно выглядите, — встретила ее медсестра Татьяна, вручая папку с планом на день.

— Не выспалась, Таня. Ничего страшного.

— Может, отменить прием? Я могу перенести…

— Нет, — слишком резко оборвала ее Елена. — Все по плану. Начинаем с Кашина.

Она должна была увидеть его. Убедиться, что он в своей палате. Что он не мог быть в ее машине. Это был единственный способ сохранить рассудок.

Палата №7. Дверь была открыта. Санитарка выносила поднос с нетронутой едой.

Петр Кашин сидел на кровати в своей привычной позе — сгорбленный, уставившийся в стену. Он казался совершенно невозмутимым, восковым.

— Петр Иванович, — позвала его Елена, останавливаясь в дверях.

Он медленно повернул голову. Его глаза были пустыми, мутными. Никакого намека на осознанность, что была в них вчера.

— Как вы себя чувствуете?

Он молчал.

— Вы ничего не помните о вчерашнем дне? О санитаре? О том, что говорили?

Никакой реакции. Полный уход в себя. Кататонический ступор. Елена почувствовала странное разочарование. Она почти надеялась, что он подтвердит ее безумие, сделает его осязаемым.

— Хорошо, — вздохнула она. — Отдохните.

Она уже хотела уйти, когда его рука, сухая и легкая как птичья кость, вдруг схватила ее за запястье. Она не успела даже среагировать. Его пальцы были ледяными.

— Не смотри в маленькие темноты, — прошептал он, не глядя на нее, его губы едва двигались. — Она там ждет. В щелях. В углах. В дырочках. В глазах.

Он отпустил ее руку и снова замер, уставившись в стену, как будто ничего и не было.

Елена вышла из палаты, потирая запястье. На нем остались белые пятна от его пальцев. «Маленькие темноты». Что это вообще значит? Бред. Бессвязный бред.

Но следующий визит ждал ее в кабинете. Глеб Иванов, «электрический» человек. Он сидел на стуле, скрючившись, и нервно постукивал пальцем по колену.

— Доктор, они сегодня очень активны, — начал он, не дожидаясь вопросов. — Гудят. Поют. Говорят, что пришла Хозяйка Теней. Та, что ходит за тобой.

Елена замерла.

— За мной? — ее собственный голос прозвучал глухо.

— Да. Они показывали мне картинки. В проводах. Она высокая. И у нее много… много ног. Как у паука. Или у дерева. Или у системы вентиляции. — Он запутанно махнул рукой, указывая на потолок. — Она здесь. В стенах. Она всегда здесь была. Но теперь она проснулась, потому что ты ее позвала.

— Я? Как я могла ее позвать? — Елена попыталась говорить спокойно, по-врачебному, но внутри все сжималось.

— Ты кормишь ее. Ты приносишь ей самую лучшую еду. Самый сочный, самый горький страх. Твой и их. — Он кивнул в сторону коридора, где были палаты других пациентов. — Она твоя питомица. И теперь она хочет поближе познакомиться с хозяйкой.

Глеб вдруг поднял на нее глаза, и в них плескался настоящий ужас, смешанный с жалостью.

— Беги отсюда, доктор. Пока не стало слишком поздно. Пока она не вышла из стен и не последовала за тобой по-настоящему. Не в отражении. Не во сне.

В этот момент за окном кабинета, выходящим во внутренний двор больницы, с оглушительным грохотом упала старая ветка дерева. Елена вздрогнула и вскрикнула. Глеб Иванов просто печально улыбнулся.

— Это она. Она не любит, когда о ней говорят.

Прием был закончен. Елена еле сдерживала дрожь. Она чувствовала себя параноиком. Два пациента. Совершенно разные, с разными формами бреда. Но их истории складывались в единую, чудовищную картину. И в центре этой картины была она.

Весь день за ней тянулось ощущение холода за спиной. Войдя в лифт, она поворачивалась лицом к дверям и прижималась к стене, чтобы видеть все пространство. В отражениях окон, в блеске медицинского оборудования она ловила движение — всегда на периферии зрения. Высокое, темное.

К вечеру она решила заглянуть в архив. Старое крыло больницы, подвал. Туда редко кто спускался. Ей нужно было отвлечься на рутину — разобрать несколько старых дел. А может быть, она просто искала уединения, подальше от пациентов и их пророчащих глаз.

Воздух в подвале был спертым и пыльным. Лампы здесь горели еще тусклее. Длинные стеллажи с картонных коробками уходили в темноту, как книжные аллеи в библиотеке кошмаров.

Она нашла нужную папку и уже хотела уходить, когда ее взгляд упал на старую, пожелтевшую картону с грифом «Хранить вечно». На обороте было написано: «Инцидент 1984. Палата №7».

Любопытство пересилило отвращение. Она открыла картонку.

Внутри лежало несколько листов с машинописным текстом и фотографии. Черно-белые, зернистые. На них была запечатлена та самая палата № 7. Стены, исписанные странными символами, которые были похожи на паутину, на ветви деревьев, на систему нервных окончаний. На одной из фотографий был пациент — молодой мужчина с дикими глазами. Он указывал пальцем в угол кадра. В тот самый угол, где, по словам Кашина, всегда стояла «тень».

В отчете лежало заключение врача того времени. «Пациент К., утверждает о наличии в палате „непрошеной гостьи“, сущности, питающейся его страхом. В ночь на 17 октября пациент совершил суицид, вырвав себе глаза самодельным крюком. Предсмертная записка: „Чтобы не видеть, как она подходит“».

Елена перевернула страницу. Там была фотография той самой предсмертной записки. Кривые, дрожащие буквы, написанные кровью на клочке бумаги.

И подпись врача, ведущего историю болезни. Фамилия заставила ее кровь застыть в жилах.

Врач-ординатор: Орлова В.И.

Ее отец. Владимир Орлов. Который умер, когда она была ребенком. Официальная причина — несчастный случай. Он работал в этой больнице. И вел этого пациента.

Из папки выпал маленький, пожелтевший листок. Рисунок, сделанный рукой ребенка. На нем была изображена улыбающаяся девочка (она сама?), а за ней — большая, темная, бесформенная тень с множеством точек-глаз. Сбоку корявым детским почерком было написано: «Мой друг Тень. Папа привез с работы».

В ушах зазвенело. Пол под ногами поплыл. Она вспомнила. Смутно, как сквозь толщу воды. Как папа брал ее с собой на работу в выходной. Как она играла одна в длинных коридорах. Как она рассказывала ему о своей «воображаемой подружке», которая жила в стенах и выглядывала из вентиляционных решеток. Он смеялся. А потом перестал смеяться. И вскоре его не стало.

Она не придумала это. Она не сошла с ума.

Оно было реальным.

И оно было с ней с самого детства.

С грохотом захлопнулась дверь в конце архива. Елена вздрогнула и обернулась. В длинном проходе между стеллажами, в самом конце, где царила кромешная тьма, стояла Она.

Не отблеск, не игра теней. Четкий, ясный силуэт. Невероятно высокая, тощая, с неестественно длинными и тонкими конечностями, которые поднимались к потолку, сливаясь с тенями. И десятки бледных, светящихся точек-глаз, устремленных на нее.

Тишину архива разорвал оглушительный, безумный визг системы пожарной тревоги. Свет погас.

И в этой абсолютной, давящей темноте Елена услышала скрежет. Медленный, влажный, как будто что-то огромное и твердое ползет по бетонному полу навстречу ей, задевая стеллажи.

Она закричала, но ее крик потонул в вою сирены. Она метнулась к двери, нащупывая путь в полной темноте, спотыкаясь о коробки.

Скрежет становился все ближе.

Она наткнулась на холодный металл двери. Рывком дернула ручку. Заблокировано. Снаружи.

Она была в ловушке. В темноте. С Ней.

И тогда прямо у ее лица, в сантиметре от носа, раздался тихий, знакомый шепот. Голос Кашина, но исходящий откуда-то из самой тьмы.

— Я же говорил… Не смотри в маленькие темноты…

Холодное, костлявое, нечеловеческое прикосновение обвило ее лодыжку.

ГЛАВА 3

Солнечный свет был обманщиком. Он заливал улицу, согревал асфальт, играл бликами на стеклах машин. Но для Елены он был как густой желтый сироп, сквозь который она прокладывала путь к своей машине. Каждый шаг давался с трудом, словно за ней тянулся невидимый шлейф больничной тьмы, отягощая ее.

Она вцепилась в руль, костяшки пальцев побелели. Фотография исчезла. Они все знали. Эти мысли бились в голове, как птицы, пойманные в ловушку, выбиваясь в такт стуку сердца. Знали. Знают. Всегда знали.

Она рванула с места, стараясь не смотреть в зеркало заднего вида. Она боялась увидеть там высокую фигуру Сергея, наблюдающего за ее отъездом с каменным лицом. Или что-то хуже.

Дорога домой была миражом. Она не помнила светофоров, поворотов, пешеходов. Ее мозг был заполнен одним: оно последует за мной.

Квартира встретила ее ледяным молчанием. Она захлопнула дверь, заперла на все замки, цепочку, затем подтащила к двери тяжелый комод из прихожей, сдвинув его по паркету с трудом. Это было иррационально. Бессмысленно. Но это было действие. Попытка хотя бы как-то защититься.

Тишина в квартире была иной, чем утром. Она была настороженной. Звенящей. Как перед грозой. Елена прошлась по комнатам, включая свет везде, даже в кладовке и ванной. Она задернула все шторы, чтобы не видеть надвигающихся сумерек.

Она стояла посреди гостиной, дрожа, и понимала, что сходит с ума. Страх разъедал ее изнутри, и она чувствовала, как это нравится тому, кто был где-то рядом. Оно наслаждалось этим.

«Соберись,» — приказала она себе вслух. «Ты врач. Ты психиатр. Действуй по протоколу. Наблюдение. Анализ.»

Она села за кухонный стол, взяла блокнот и ручку. Дрожащей рукой написала: «Наблюдаемые явления.»

—

— Визуальные галлюцинации? Высокая темная фигура с множеством «глаз». Исчезающее изображение на фото.

— Тактильные галлюцинации? Прикосновение к лодыжке в архиве. Прикосновение к щеке.

— Слуховые галлюцинации? Шепот (Кашин, в голове). Скрип.

— Влияние на окружающих. Пациенты видят то же самое. Персонал отрицает, но осведомлен.

Она посмотрела на список. Это была классификация безумия. Ее собственного. Но пункт 4 выбивался из стройной картины психоза. Общие галлюцинации не так работают.

Она вспомнила голос в голове. …возвращаемся… домой…

Что «домой»? Больница? Но почему тогда оно преследует ее здесь?

И тут ее взгляд упал на старую фотографию в рамке на полке. Ей лет пять, она сидит на плечах у отца. Они в парке. Он улыбается, но глаза… Его глаза уставшие, с темными кругами. И он смотрит не в объектив, а куда-то в сторону, за кадр, с выражением глубокой, неподдельной тревоги.

Она вскочила, схватила фотоаппарат. Батарея была на исходе. Она нашла старый кабель, подключила его к ноутбуку. Папка с фотографиями. Последнее изображение — пустой угол палаты Кашина.

Она увеличила его, вглядываясь в пиксели. И вот там, в самом углу, на границе света и тени от вспышки, она увидела это. Нечеткое, размытое, но неоспоримое. Несколько темных, острых, как спицы, выступов, входящих в кадр. И крошечное светлое пятнышко. Один из этих «глаз».

Оно не исчезло. Оно просто стало невидимым для них. Но камера, на долю секунды, все же поймала его.

Значит, она не сумасшедшая. Облегчения это не принесло. Стало только страшнее.

Она услышала скрип.

Тихий, едва уловимый, доносящийся из вентиляционной решетки над плитой.

Она замерла, вглядываясь в мелкие ячейки решетки. Чернота за ними была абсолютной.

…Маленькие темноты…

Скрип повторился. Теперь он был похож на то, как будто что-то большое и твердое медленно, с усилием, протаскивают по узкому металлическому каналу.

Елена отпрянула от кухни, отступая в гостиную. Звук преследовал ее. Теперь он доносился отовсюду — из-за стен, из-за потолка. Это было похоже на то, как если бы все здание было живым и внутри его стен шевелилось нечто невообразимое.

Она включила телевизор. Громко. Какое-то веселое ток-шоу. Крики и смех зрителей должны были заглушить этот ужас. Она села на диван, обхватив колени, и уставилась в экран, не видя его.

Ведущий что-то шутил. Зрители смеялись. И сквозь этот смех, словно на другой аудиодорожке, она услышала его снова. Шепот. На этот раз незнакомый. Женский.

…боишься… хорошо…

Она вскочила, схватила пульт, выключила звук. В тишине шепот стал четче. Он доносился из динамиков телевизора.

…мы рядом… всегда рядом… в проводах… в эфире…

На экране телевизора лицо ведущего исказилось, поплыло. Его улыбка растянулась в неестественной, жуткой гримасе. Его глаза почернели, стали бездонными провалами. А из этих провалов на нее смотрели десятки бледных точек.

…скоро…

Елена с диким криком швырнула в экран пульт. Изображение прыгнуло, погасло и снова стало нормальным. Веселый ведущий улыбался.