Бесплатный фрагмент - Паук

Введение

Берёзовск. Имя этого города редко мелькало где-то за пределами областных карт. Он лежал в долине, окутанный вечными сумерками промышленного прошлого, словно затянутый дымкой забытья. Не город — сон наяву. Узкие улочки, вымощенные булыжником, еще помнящим стук копыт, вились меж кирпичных громадин позапрошлого века. Фасады, некогда гордые и строгие, теперь потемнели от копоти и времени, их штукатурка осыпалась, обнажая рыжую плоть кирпича. Окна, словно слепые глаза, отражали лишь серое небо. Редкие фонари, установленные, кажется, еще при царе-батюшке, отбрасывали на асфальт не свет, а длинные, дрожащие тени, которые сливались в причудливые, пугающие узоры, стоило солнцу скрыться за линией заводских труб на горизонте. Воздух здесь всегда был пропитан запахом старой пыли, влажной земли и едва уловимым, но въедливым духом застоя.

Здесь не происходило ничего. Никогда. Разве что старушки перемывали косточки соседям на лавочках у обшарпанного ДК «Прогресс», да редкие пьяные голоса нарушали ночную тишину, растворяясь в гуле ветра в телеграфных проводах. Жизнь текла медленно, как застоявшаяся вода в обмелевшей речушке Березанке, огибавшей город. Пока не нашли первое тело.

Ее обнаружили на рассвете в парке «Старый дуб». Туман стелился над пожухлой травой, цепляясь холодными пальцами за стволы вековых деревьев. Анна Сорокина, двадцать восемь лет, кассирша из местного супермаркета «Рассвет». Она лежала на спине у подножия самого старого дуба — того самого, что дал имя парку. Листва над ней была еще густа, но первые желтые листья уже осыпались на ее бледное, словно восковое, лицо. Шея… Шея была открыта взгляду неба зияющей, страшной раной, темной и липкой. Кровь запеклась на воротнике ее недорогого плаща, пропитала землю вокруг. Но самое леденящее душу зрелище ожидало того, кто осмеливался опустить взгляд ниже. На груди, прямо поверх тонкой кофточки, ножом или бритвой был вырезан символ: знак «Паука». Линии были неровные, торопливые, но безошибочно узнаваемые. Знак, высеченный на еще теплой плоти, казался не просто меткой убийцы — он был кощунством, вызовом, брошенным в лицо самой жизни и всему, что в этом тихом городке считалось нормальным, обыденным, святым.

Тишина Берёзовска лопнула, как мыльный пузырь. Но вместо громкого звука — на город опустилась новая, гнетущая тишина, сотканная из шепота, страха и недоверия. Страх, однако, оказался лишь первым глотком горького напитка. Потом была вторая. Ольга Ветрова, тридцать два года, швея. Нашли ее через неделю в подвале ее же дома. Не перерезанное горло, а… изуродованное тело. Методы стали изощреннее, жестокость — холоднее, расчетливее. Третья жертва, студентка Настя Колесник, исчезла по дороге из института. Ее нашли в дренажной канаве на окраине, с множественными ножевыми ранениями и тем же перевернутым крестом, выжженным на коже паяльником. Четвертая…

С каждым новым телом, с каждой новой жуткой находкой, убийца словно набирал силу, уверенность. Его почерк эволюционировал в сторону немыслимого садизма. Пятая жертва. Маргарита Зимина, сорок лет, бухгалтер. Ее автомобиль, старенький «Жигулёнок», обнаружили догорающим на пустыре за старым мясокомбинатом. Когда пожарные сбили пламя и вскрыли обугленные двери, внутри, пристегнутая ремнем безопасности к водительскому сиденью, сидела… точнее, тлела, обугленная до неузнаваемости фигура. Заживо. Следствие установило: бензин был выплеснут внутрь, двери заблокированы снаружи, подожжена машина была так, чтобы жертва видела приближение огня, чувствовала жар, понимала неизбежность. И снова символ — знак «Паук», выцарапанный, казалось, когтями на обгоревшей приборной панели.

Шестая. Это уже было за гранью. Марина Щукина, двадцать пять, медсестра. Ее нашли в самом сердце городского кошмара — в огромном, давно заброшенном цехе Берёзовского машиностроительного завода. Гигантское помещение, залитое тусклым светом из выбитых окон, пропахшее ржавчиной, машинным маслом и тлением. И в центре этого индустриального ада, под балками, покрытыми паутиной, как саваном, она висела вниз головой. Ноги были жестоко связаны проволокой, перекинутой через крюк подъемного крана. Тело качалось в такт сквознякам, бродящим по цеху. Руки безвольно свисали. Но самое невыносимое — лицо. Вернее, то, что от него осталось. Глаза… их не просто выкололи. Следы говорили о том, что это было сделано с чудовищной тщательностью и силой, возможно, каким-то острым инструментом. И на лбу, вместо глазниц, смотрящих в пустоту, — все тот же знак «Паук», нарисованный… чем? Кровью? Краской? Следствие гадало. Это был уже не просто знак убийцы. Это была его подпись. Его торжество.

Город захлестнула паника, перешедшая в отчаяние. Женщины перестали выходить из дома после шести вечера. Девушки отменяли свидания. Матери провожали взрослых дочерей до работы и встречали у дверей. Мужчины сбивались в группы, патрулируя кварталы с самодельными дубинками, но их глаза выдавали животный страх. В газетах и на местном ТВ уже не говорили «убийца». Говорили «Паук». «Паук Берёзовска». Это имя витало в воздухе, шепталось за спинами, мерещилось в каждой темной подворотне. Оно олицетворяло невидимый, всепроникающий ужас, который нельзя схватить, нельзя остановить. «Паук», пожирающая свет и жизнь.

Но полиция, следователи, да и самые здравомыслящие жители понимали одну простую, страшную истину: за каждой смертью стоит человек. Плоть и кровь. Человек, который ходит этими же улицами, дышит этим же воздухом, возможно, улыбается соседям. У этого человека есть лицо. Есть прошлое. Есть своя история. История, которая привела его в парк «Старый дуб» с ножом в руке, к машине с канистрой бензина, к крюку в заброшенном цеху. История, полная боли, обиды, безумия или холодного расчета. И пока эта история оставалась скрытой во тьме, «Паук» Берёзовска продолжала расти, раскидывая свои леденящие объятия над сонным, умирающим от страха городом. Погоня за «Пауком» только начиналась, и цена ошибки измерялась уже не днями, а часами до следующей жертвы.

Глава 1. Последняя капля

Квартира Максима Воронова пахла тлением. Не разложением плоти, но гнилью застоя, пылью, въевшейся в дешевый ковролин десятилетиями, и кислым духом немытой посуды, копившейся в раковине неделями. Она располагалась на последнем, пятом этаже хрущевки на самой задворке Берёзовска, в районе, который местные с мрачным юмором называли «Конец Света». За окном, заляпанным грязью и следами давно высохшего дождя, открывался вид на унылый двор: покосившиеся гаражи-ракушки, ржавые детские качели и вечно мокрый асфальт, отражающий тусклый свет единственного работающего фонаря. Свет этот, желтый и больной, пробивался сквозь щели в занавесках из ситца с выцветшими розами, отбрасывая на стены длинные, неспокойные тени.

Сам Максим сидел за кухонным столом, покрытым липкой клеенкой с вытертым узором. Его мощная, некогда атлетичная фигура казалась ссутулившейся под невидимой тяжестью. Он был одет в потертые, в масляных пятнах рабочие брюки цвета хаки и растянутую серую футболку, некогда белоснежную. На ногах — стоптанные кирзовые сапоги, с которых на пол капала грязь, принесенная с ночной смены. Лицо его, обветренное и грубое, с тяжелой челюстью и глубоко посаженными глазами, было скрыто в полумраке. Только руки, большие, с узловатыми пальцами и черными от машинного масла ногтями, были ярко освещены тусклой лампочкой под абажуром из матового стекла. В этих руках он сжимал фотографию.

Снимок был старый, затертый по углам. На нем — девушка. Лера. Каштановые волосы, собранные в небрежный хвост, открывали шею, тонкую и изящную. Глаза смеющиеся, теплые, в них светилось солнце, которого сейчас не было ни за окном, ни в душе Максима. Она улыбалась ему, этому солнцу, этому снимку, этому прошлому. Максим вглядывался в улыбку, ища в ней намек на ложь, на будущее предательство, но находил только чистоту, которая теперь резала больнее ножа.

«Ты же обещала…» — прошептал он, и его голос, низкий, хриплый, разорвал гнетущую тишину квартиры. Слова повисли в воздухе, смешиваясь с запахом тления. «Обещала, что будет по-другому. Что ты не такая…»

Он стиснул зубы так, что на скулах выступили желваки. Боль, острая и жгучая, пронзила грудь. Не физическая. Та боль была знакома, почти приятель. Это была боль от разрывающей душу пустоты, которую оставили после себя они все. Каждая. Как клочья вырванной плоти.

Лера… Мысль пронеслась вихрем. Не картинка со снимка, а живая, дышащая предательством. Он видел ее вон там, у той самой двери, ведущей в крохотную комнатку-спальню. Она стояла, прислонившись к косяку, в этом своем сиреневом платье, которое так обтягивало ее стройную фигуру. Улыбка на ее губах была уже не солнечной, а кривой, издевательской.

«Макс, ну что ты как ребенок? — ее голос звенел, как разбитое стекло. — Ну познакомились, ну понравились друг другу. Случайность!»

Он помнил, как сжались его кулаки тогда. Как он спросил, глухо, едва выталкивая слова: «Случайность? Три месяца? У тебя в машине? На моей работе?!»

Она рассмеялась. Звонко, беспечно. Этот смех резал по живому. «Ах, Максик… Ты такой наивный. Думал, я буду твоей вечной зайкой? Жизнь — она разнообразная!» Она отвернулась, поправляя прядь волос. «А этот… он просто интереснее. У него… перспективы».

«Перспективы…» — Максим выдохнул слово сейчас, как плевок. Его взгляд, мутный от боли и ярости, упал на стол. Рядом с фотографией лежал нож. Не кухонный затупившийся обмылок, а серьезный инструмент. Рабочий нож с широким, тяжелым клинком из углеродистой стали, заточенным до бритвенной остроты. Рукоять из темного дерева, изъеденного порезами и въевшейся грязью. Он лежал там, где его всегда клал Максим, вернувшись с завода. Блеск лезвия в тусклом свете казался холодным, зловещим, манящим.

Рука, все еще сжимавшая фотографию, задрожала. Пальцы сами собой разжались. Бумажка с улыбающейся Лерой безжизненно шлепнулась на липкую клеенку. А рука… рука потянулась к ножу. Пальцы скользнули по шершавой деревянной рукояти, ощущая знакомые вмятины, потом замкнулись на металлическом брюшке клинка у гарды. Холодок стали проник сквозь кожу, пробежал по венам. Вес ножа в руке был ужасающе… правильным.

«Они все одинаковые…» — зазвучал в голове новый голос, гнусный и шипящий, голос его собственной ненависти. «Лера… Татьяна… Алина… Все!»

Картина сменилась. Теперь он видел не Леру, а Татьяну. Та самая Татьяна, с которой все началось. Или продолжилось? Воспоминания сливались в грязный поток. Татьяна… Рыжая, с хищным взглядом. Они сидели в дешевом кафе «Уют» в центре города. Она — в новом, явно не по ее зарплате, красном платье, с игриво подведенными глазами. Он — тогда еще надеющийся, еще верящий в доброту.

«Макс, милый, — ее голос был сладким, как сироп, но глаза бегали. — У меня такая беда… Маме операция срочно нужна. Совсем чуть-чуть… Двадцать тысяч. Я тебе отдам, честно-честно! Зарплату получу — сразу!»

Он помнил, как копил эти деньги. Откладывал с каждой скудной зарплаты слесаря 5-го разряда. Мечтал купить себе новый инструмент. Но поверил ее слезам, ее трепещущим ресницам. Отдал все. Все до копейки.

А потом… Потом она исчезла. Телефон не отвечал. На работе сказали, что уволилась. А через неделю он увидел ее случайно. Она выходила из дорогого бутика, в новой шубке, смеясь в лицо какому-то щеголю в костюме. Его «мамины» двадцать тысяч висели на ней. Он подошел, спросил. Она лишь презрительно фыркнула: «Ой, Макс, ну ты и лох! Разве на такие мелочи можно что-то купить?» И ушла под руку с тем щеголем, даже не оглянувшись. Унижение было таким оглушительным, что он тогда чуть не бросился под грузовик.

Алина… Алина была третьей. Казалось, тихой, скромной библиотекаршей. Скромницей! Она вытащила из него последние остатки доверия, а потом… потом оказалось, что она просто использовала его квартиру для встреч со своим любовником, пока Максим был на ночной смене. Соседи рассказали. Со всеми пикантными подробностями. Как они смеялись здесь, в этой самой комнате, над его фотографией. Как пили его вино…

«Обманщицы…» — прошипел Максим сейчас, сжимая рукоять ножа так, что костяшки пальцев побелели. «Лгуньи… Шлюхи…» Каждое слово было как удар молота по наковальне его рассудка. В голове всплывали их лица — Лера, Татьяна, Алина. Их улыбки превращались в оскалы. Их глаза теряли тепло, становясь пустыми, жестокими. Они смеялись над ним. Хором. Громко. Над его наивностью, над его болью, над его одиночеством.

Гнев, черный и вязкий, как мазут, закипал в его груди, поднимаясь по горлу, сдавливая виски. Он не просто злился. Он ненавидел. Ненавидел их всех. Каждую, кто посмела поиграть его чувствами, использовать его, плюнуть в его искренность. Они отобрали у него все: веру, надежду, способность любить. Оставили только эту квартиру-гроб, этот запах тления и эту всепоглощающую ярость.

«Они заслуживают…» — подумал он, и мысль была уже не просто эмоцией, а холодным, железным выводом. «Они заслуживают наказания.»

Взгляд его упал на фотографию Леры, лежащую рядом. Солнечная улыбка теперь казалась ему дьявольской гримасой. Он представил не ее смех, а ее лицо, искаженное ужасом. Ее глаза, широко раскрытые, полные не смеха, а животного страха. Ее горло… такое же изящное, как на фото. И клинок… острый, холодный клинок его ножа…

Внезапно резкий стук в дверь врезался в его кошмарные фантазии. Максим вздрогнул, невольно сжав нож. Сердце бешено заколотилось.

— Максим Игнатьич? Вы дома? — донесся из-за двери старческий, дребезжащий голос соседки снизу, Марфы Семеновны. — Трубу у вас опять не прорвало? Вода капает к нам на кухню!

Максим замер. Ярость внутри него бушевала, требуя выхода. Он смотрел на дверь, представляя не старуху Марфу, а очередную обманщицу, пришедшую насмехаться. Его пальцы судорожно сжимали рукоять ножа. Кровь стучала в висках.

— Максим Игнатьич? — повторила Марфа Семеновна, постучав еще раз, уже не увереннее.

Он медленно, как автомат, поднялся со стула. Нож так и остался в его руке, тяжелый, готовый. Он сделал шаг к двери. Потом другой. тени на стене качнулись, приняв его искаженную яростью фигуру с поднятой рукой. Он подошел вплотную к двери. Замер. Дышал тяжело, рвано. Через тонкую щель между дверью и косяком он видел тусклый свет коридора и «Паук» старухиной тапки.

«Открыть?..» — промелькнула мысль. «Она тоже женщина… Она тоже…» Безумная логика ненависти искажала реальность.

Но потом он услышал, как Марфа Семеновна вздохнула и заковыляла прочь, бормоча что-то себе под нос о «невменяемых». Шаги затихли внизу по лестнице.

Напряжение медленно спало. Рука с ножом опустилась. Максим прислонился лбом к холодной поверхности двери. Минуту он просто стоял так, слушая бешеный стук собственного сердца, постепенно замедляющийся.

Когда он оторвался от двери и повернулся обратно к своей кухне-склепу, взгляд его был уже другим. Не безумным, а холодным. Решительным. Ярость не ушла, она кристаллизовалась в нечто твердое, неумолимое. Он посмотрел на нож в своей руке. Клинок поймал лучик света и сверкнул ледяным блеском.

«Заслуживают…» — повторил он шепотом, но теперь это было не сомнение, а приговор. Окончательный и бесповоротный. Он посмотрел на фотографию Леры. Больше никакой боли. Только холодное презрение. Он поднял ее, разорвал пополам прямо по улыбающемуся лицу, потом еще и еще, пока в руке не осталась лишь горстка мелких бумажек. Он бросил их на пол и растер сапогом.

Потом его взгляд уперся в окно. В грязное стекло, за которым лежал спящий, ничего не подозревающий Берёзовск. Город, где жили они. Все эти Леры, Татьяны, Алины… И другие. Наверняка такие же. Женщины. Обманщицы по своей сути.

Он подошел к окну, отодвинул занавеску. Тусклый свет фонаря во дворе выхватил его лицо — изможденное, с глубокими тенями под глазами, но с необычайно спокойным, почти отрешенным выражением. Только в глубине глаз тлел неугасимый огонек ненависти.

Рука с ножом висела вдоль тела. Он смотрел на город, на темные очертания домов, на редкие огоньки окон. Где-то там сейчас смеялась над очередным «лохом» новая Лера. Где-то клялась в вечной любви новая Татьяна. Где-то предавала новая Алина.

Максим Воронов глубоко вдохнул ночной воздух, пропитанный запахами бедности и увядания. Он ощутил холодную рукоять ножа в своей ладони. Вес правосудия. Его правосудия.

«Они заслуживают наказания, — прошептал он в стекло, за которым жил весь этот лживый мир. — И я его принесу. Начну… с нее. С последней капли.»

Он развернулся, решительно шагнул от окна. Не к кровати. Не к раковине. Он подошел к вешалке у двери, снял старую кожаную куртку, на ощупь нашел в кармане связку ключей от своего ржавого «Москвича». Потом взглянул на нож. Он не стал его прятать. Он сунул его за пояс брюк, под куртку. Холод стали прижался к телу, обещая… нечто.

Он открыл дверь и вышел на темную лестничную клетку. Замок щелкнул за его спиной. Шаги, тяжелые и мерные, застучали по бетонным ступеням.

Глава 2. Шериф

Здание ГУВД Берёзовска походило на раненого зверя. Построенное в эпоху брутального советского модернизма, оно некогда внушало трепет своими серыми бетонными блоками и узкими, как бойницы, окнами. Теперь же оно дышало запустением: штукатурка облупилась, обнажив ржавую арматуру, подъезды были заляпаны неизвестными надписями, а в вечно запотевших окнах нижних этажей мерцал тусклый свет, словно угасающая жизнь. Внутри пахло дешевым табаком, пылью архивов, жареным луком из буфета на первом этаже и подспудным запахом отчаяния — неизменным спутником провинциальных следственных отделов в безнадежных делах.

Кабинет следователей по особо важным делам, где теперь копошилась оперативная группа по «Пауку», был не лучше. Тесный, с низким потолком, он был завален стопками папок, кофейными стаканчиками, пепельницами, переполненными окурками. Стены, выкрашенные когда-то в веселенький салатовый, потемнели от времени и никотина. Единственным источником свежего воздуха была форточка, приоткрытая несмотря на ноябрьскую сырость, но она лишь впускала запах мокрого асфальта и выхлопных газов с улицы.

Дверь с выцветшей табличкой «СО-1» распахнулась с такой силой, что задрожали стекла в шкафу. Вошел Игорь Шериф.

Его вид был красноречивее любых слов. Высокий, под метр девяносто, с широкими плечами, которые теперь казались ссутулившимися под невыносимой тяжестью. Лицо — типично славянское, с резкими, словно вырубленными топором скулами и тяжелым подбородком — было землистым, покрытым двухдневной щетиной цвета спелой пшеницы. Под глубоко посаженными глазами, цвета промытого дождями неба, залегли фиолетово-синие тени такой глубины, что казалось, будто он не спал не двое, а две недели суток. Губы были сжаты в тонкую белую ниточку. На нем был темно-синий свитер с высоким воротом, на котором выделялись бледные разводы от соли — следы пота, давно высохшего. Поверх свитера — потрепанная кожаная куртка, расстегнутая. Брюки — такие же темно-синие, форменные, но мятые, с пятнами непонятного происхождения у колен. На ногах — тяжелые, потрепанные ботинки, на которых грязь с места последнего убийства еще не успела окончательно высохнуть.

Почему Шериф? Фамилия действительно резала слух в российской глубинке. История была проста и трагична. Его дед, Николай Шерипов, был милиционером в далекие послевоенные годы. Настоящий «шериф» своего района — справедливый, неподкупный, железной рукой наводивший порядок в разрушенном городишке. Однажды, во время задержания опасного рецидивиста, пуля, предназначенная бандиту, срикошетила и настигла деда. Он умер на руках у напарника, успев шепнуть: «Держи… их… Шери…». «Шерифом» его прозвали коллеги и горожане посмертно. А когда родился внук, мать, в память о легендарном деде, настояла на изменении фамилии сына с «Шерипов» на более звучное и символичное — Шериф. Игорь ненавидел эту фамилию в детстве — дразнили. Теперь он носил ее как клеймо и как обет. Он ДОЛЖЕН был быть таким же, как дед. Неподкупным. Справедливым. Но как быть справедливым, когда вокруг — кромешный ад?

С грохотом, заставившим вздрогнуть единственную девушку-стажера за соседним столом, Игорь швырнул на единственный свободный угол своего стола толстую картонную папку. Она распахнулась, и на клеенку вывалились фотографии. Не просто фотографии — снимки с мест преступлений «Паука». Шестая жертва. Марина Щукина. Заброшенный цех. Тело, подвешенное вниз головой. Лицо… точнее, то, что от него осталось. Игорь закрыл глаза на мгновение, пытаясь вытереть из памяти этот образ, но он врезался в мозг, как раскаленная игла.

— Шестая за месяц, — прошептал голос справа. Голос был хриплый, усталый, но все еще пытающийся держать марку. Это был его напарник, старший лейтенант Сергей Малышев. Малышев — полная противоположность Шерифу. Невысокий, аккуратный, даже сейчас, после бессонной ночи, его рубашка под темным свитером была заправлена, волосы — коротко стриженные, седеющие на висках — приглажены. Но и на его обычно невозмутимом лице читалась глубокая усталость и что-то еще — надлом. Он сидел, склонившись над своим ноутбуком, на экране которого тоже маячило лицо Щукиной… до. Молодая, улыбающаяся медсестра. Контраст был чудовищным. — Он не остановится, Игорь. Никогда. Это уже не человек. Это машина. Машина для убийств.

Игорь не ответил сразу. Он провел широкой ладонью по лицу, будто пытаясь стереть с него усталость и отвращение. Кожа на лице была сухой, шершавой. Он почувствовал легкое дрожание пальцев — предательский признак истощения и переизбытка кофеина.

— Кофе есть? — хрипло спросил он, не глядя на Малышева.

— Вон, у Володи, в термосе. Пойло, но горячее, — кивнул Малышев в сторону другого опера, капитана Волкова, коренастого мужчину с лицом боксера, который мрачно уставился в монитор, скрипя зубами. Волков был специалистом по базам данных, и его бесила беспомощность.

Игорь подошел к столу Волкова, налил в граненый стакан черной, как деготь, жидкости из походного термоса. Сделал глоток. Горечь обожгла горло, но хотя бы разбудила на секунду. Он вернулся к своему столу, отпихнул папку с фотографиями, словно она была раскаленной, и уставился на главную достопримечательность кабинета.

На стене, прямо напротив его рабочего места, висела большая, подробная карта Берёзовска. На ней были нанесены все шесть мест убийств. Красные булавки с номерами жертв торчали, как струпья на теле города. Парк «Старый дуб» (№1 — Сорокина). Подвал дома на ул. Текстильщиков (№2 — Ветрова). Дренажная канава возле промзоны (№3 — Колесник). Заброшенная стройплощадка на окраине (№4 — неизвестная, еще не опознанная). Пустырь за мясокомбинатом (№5 — Зимина, сожженная в машине). И, наконец, цех Берёзовского машиностроительного (№6 — Щукина).

Глаза Игоря метались от булавки к булавке. Они были хаотично разбросаны по всему городу. Центр, спальные районы, промзона, окраины… Никакой видимой системы, никакого радиуса, никакого логического центра. Как будто убийца бросал дротики наугад, выбирая жертву и место.

«Но так не бывает, — застучало в висках Игоря. — Не бывает!» Он сделал еще глоток кофе, чувствуя, как кислота разъедает пустой желудок. «Убийца — не метеор. Он не падает с неба. Он живет здесь. Дышит этим воздухом. Ходит по этим улицам. Значит, есть связь. Не между местами, может… а между жертвами? Или… или между жертвами и им самим?»

— Мы что-то упускаем, Сергей, — проговорил он вслух, поворачиваясь к Малышеву. Его голос звучал глухо, но в нем была стальная нить упрямства. — Что-то важное. Общее. Не место. Не время суток — убивал и днем, и ночью. Не социальный статус — кассирша, швея, студентка, бухгалтер, медсестра… Что их связывает? Или… что связывает их с ним?

Малышев вздохнул, откинулся на спинку стула, потер переносицу.

— Пытался найти пересечения в соцсетях, общих знакомых, местах работы… — он махнул рукой на экран ноутбука. — Ноль. Полный ноль. Как будто он выбирает их… наугад? Но символ… знак паука… Это же не случайно. Это послание. Вызов нам? Богу? Кому?

— Может, не нам, — тихо проговорила девушка-стажер, Аня Петрова. Она сидела, съежившись, бледная, с огромными испуганными глазами. Ее первый выход «в поле» был как раз на шестое убийство. Она еще не пришла в себя. — Может… это для кого-то другого? Или… это просто его… его почерк? Визитка?

Игорь посмотрел на нее. Молодая. Умная. Но зеленая. Слишком зеленая для такого ада.

— Визитка? — он усмехнулся беззвучно. — Да, Аня. Это визитка. Визитка маньяка. Но каждая его «визитка» — это чья-то дочь. Чья-то мать. Чья-то жизнь.

Он вспомнил свою дочь. Светку. Ей было пятнадцать. Она жила с бывшей женой в соседнем областном центре. Он видел ее редко. Но каждый раз, глядя на очередное изуродованное тело молодой женщины, он невольно представлял Свету. И его охватывал леденящий животный ужас. «А вдруг? А если он выберет ее? Если я не успею?» Этот страх гнал его вперед, не давал сломаться.

— Петрова, — резко сказал он, — бери список всех шести жертв. Ищи любые пересечения. Не только в соцсетях. Кружки в детстве? Одна школа? Один гинеколог, черт возьми? Магазины, которые они посещали? Маршруты автобусов? Все! Копаем глубже. Волков!

Капитан Волков оторвался от монитора.

— Чего, шеф? — в его голосе звучало раздражение. Он бился над базой данных телефонных соединений вокруг мест убийств в предполагаемое время — горы информации, никакой конкретики.

— Сбрасывай мне все, что есть по анонимным звонкам в редакции газет и на ТВ за последний месяц. Особенно те, где упоминался «„Паук“» или эти символы. Может, он бахвалился? Или кто-то знает что-то? Любая мелочь.

— Будет сделано, — буркнул Волков, снова уткнувшись в экран.

Игорь подошел к карте. Взял в руки указку. Его взгляд снова заскользил по красным булавкам. Парк… Подвал… Канава… Стройка… Пустырь… Завод… Ничего. Ни черта!

«Но она есть…» — настойчиво билось в его мозгу. «Должна быть. Логика. Закономерность. Не может быть такого хаоса. Он не сумасшедший в обычном смысле. Он методичен. Жестокость растет. Методы меняются. Он учится. Наслаждается. Но почему ЭТИ женщины? Почему ЭТИ места?»

Он вспомнил глаза Щукиной… точнее, то, что было вместо глаз. Холодный, расчетливый садизм. Это не был спонтанный гнев. Это был ритуал. Наказание.

«Наказание… — мелькнула мысль. — Он их наказывает? За что?»

— Сергей, — повернулся он к напарнику. — Запросы в службы судебных приставов, в поликлиники, в женские консультации. Ищи любые жалобы на этих женщин. Может, кто-то подавал на них в суд? Или они кого-то обидели? Особенно мужчин. Может, они были истцами в делах о… — он запнулся, подбирая слово, — о домогательствах? Или о насилии? Или… или они кого-то бросили? Предали?

Малышев поднял брови:

— Думаешь, мотив мести? Личный? Но тогда почему так много? И почему никаких связей между жертвами?

— Может, связи не между ними, — Игорь ткнул указкой в карту, — а между каждой из них и им. Он сводит счеты. С разными женщинами. Но по одной и той же причине. За одно и то же «преступление».

— Ты говоришь о серийнике с фикс-идеей? — спросил Малышев, задумчиво. — Типа «мстителя за обиженных мужей»? Такое бывало…

— Бывало, — кивнул Игорь. Его взгляд упал на фотографию Леры Сорокиной, первой жертвы, лежащую на столе. Молодая, жизнерадостная. Кто мог на нее пожаловаться? — Но это лишь версия. Самая зыбкая из всех. Проверим.

Он отвернулся от стола и снова уставился на карту. Шесть красных точек. Шесть отметин на теле города. Шесть криков, застывших в вечности. Тупик.

Внезапно в кабинет ворвался младший лейтенант из связи, запыхавшийся, с листком бумаги в руке.

— Шериф! Малышев! Срочно! На пульт поступил звонок… С автозаправки на выезде в область. Там… там нашли еще одну. Седьмую. В туалетной кабинке. Женщина. Молодая. И… — парень сглотнул, побледнев, — и символ. Знак «Паука». Нарисован… на зеркале. Губной помадой.

Тишина в кабинете стала абсолютной, гулкой. Даже Волков перестал скрипеть зубами. Аня Петрова вскрикнула и закрыла рот ладонью.

Глава 3. Первая кровь

Холодный ноябрьский ветер рвал последние желтые листья с голых ветвей и гнал их по асфальту узкой улочки в центре Берёзовска. Воздух был пропитан запахом влажной земли, гниющей листвы и выхлопных газов от редких проезжающих машин. Максим Воронов стоял в глубокой тени арки между двумя обшарпанными сталинскими домами. Его плотная, чуть не по сезону легкая кожаная куртка была застегнута на все пуговицы, но холод, который он чувствовал, шел не снаружи, а изнутри. Из той ледяной пустоты, что заменила душу. В кармане куртки его правая рука судорожно сжимала рукоять рабочего ножа. Холод металла казался единственной реальностью.

Он наблюдал

Напротив, под вывеской «Кафе Оазис», светившейся неоновым розовым светом, вывалилась шумная группа. Молодые люди, смеясь, толкаясь, стали расходиться. Среди них выделялось одно пятно цвета — девушка в ярко-красном пальто до колен. Пальто было хорошим, новым, явно не по карману среднестатистической жительницы Берёзовска. «На чьи?» — прошипела в голове Максима злобная мысль. Девушка отстала от группы, махнув рукой на чьи-то приглашения продолжить вечер. Ее лицо, освещенное неоновой вывеской, показалось Максиму знакомым. Не Лера, не Татьяна, не Алина. Но что-то в ней было… то же самое. Легкомысленная улыбка, блестящие от выпитого глаза, уверенность в своей неотразимости. «Она из их породы. Такая же».

Девушка достала из сумочки телефон — дорогой, последней модели. Яркий экран осветил ее лицо: правильные черты, аккуратный носик, губы, подкрашенные блеском. Она быстро набрала номер, прижала трубку к уху, и через секунду ее лицо озарилось широкой, сияющей улыбкой. Смех, легкий и звонкий, как колокольчик, разорвал тишину улицы.

«Да-да, представляешь? Они такие скучные! — ее голос, чуть громче, чем нужно, долетел до Максима сквозь шум ветра. — Нет, я ушла! Сказала, что голова болит… Нет, не скучно! Я же к тебе еду! Через двадцать минут буду! Скучаю безумно!»

Она сделала игривую паузу, прикусив губу. «И я тебя… Очень! Приготовь шампанское, ладно? И… то платье? То самое… черное?» Еще один счастливый смешок. «Да! Хочу тебя снова в нем видеть! Пока-пока, моя муха!»

Она бросила телефон в сумочку, поправила воротник пальто и, все еще улыбаясь своим мыслям, бодро зашагала по тротуару в сторону спального района, туда, где улочки становились темнее и безлюднее. Красное пальто мелькало в просветах между фонарями, как сигнальный огонь.

«Моя муха… — мысль Максима была похожа на ржавый гвоздь, вонзающийся в мозг. — Новый „кролик“. Новый лох, которого она доит. Улыбается ему, обещает платья… А завтра найдет другого. Или он узнает, что она…» Воспоминания о Лере, о ее смехе, о ее лживой ласке нахлынули волной горечи и ярости. «Они все одинаковые! Играют. Ломают. Бросают. Как вещи!»

Рука в кармане сжала нож так, что костяшки побелели. Холод металла стал обжигающим. «Она заслуживает. Заслуживает наказания. Как они все. Она — последняя капля. Начало.»

«Она даже не подозревает…» — прошептал Максим, и его голос прозвучал чужим, низким и зловещим в темноте арки. В нем не было сомнения. Только ледяная решимость.

Он выскользнул из тени, как призрак, и двинулся за ней. Его тяжелые кирзовые сапоги стучали по асфальту, но звук терялся в порывах ветра и шуме города. Он шел, сохраняя дистанцию в двадцать-тридцать метров, сливаясь с тенями домов, его взгляд прикованный, немигающий, был устремлен на мелькающее красное пятно.

Девушка шла быстро, уверенно, погруженная в свои сладкие мысли о предстоящем свидании. Иногда она напевала что-то под нос, крутила на пальце ключи. Она свернула с относительно освещенной улицы Ленина в переулок Строителей. Здесь фонари были реже, а тени — гуще и длиннее. Окна старых общежитий и гаражей глядели на улицу темными провалами. Запах сырости и помоек стал сильнее.

«Идеально…» — подумал Максим, ускоряя шаг. Адреналин начал подкачиваться в кровь, гнать холод прочь, заменяя его лихорадочным жаром. Сердце колотилось, но не от страха — от предвкушения. От предчувствия справедливости. Его правая рука уже не сжимала, а поглаживала рукоять ножа в кармане, как любимую игрушку.

Она прошла мимо темного пролета между гаражами, даже не взглянув туда. Следующий разрыв в стене — глубокая ниша, ведущая во дворы, заваленная мусорными контейнерами. Запах стоял невыносимый — гниющие отходы и кошачья моча. Максим видел, как она сморщила носик и прибавила шагу.

«Сейчас…» — мысль была четкой, как приказ. Он рванул вперед, двигаясь бесшумно, как крупный хищник. Расстояние сократилось до пяти метров. Она все еще не оглядывалась, доставая ключи из кармана пальто. Наверное, ее дом был уже близко.

«Девушка!» — его голос громыхнул в тишине переулка, грубый, не терпящий возражений.

Она вздрогнула, как от удара током, и резко обернулась. Ее глаза, широко раскрытые от неожиданности, встретились с его взглядом. Улыбка мгновенно слетела с лица, сменившись растерянностью, а затем — первыми искорками страха.

— Ч-чего? — ее голос дрогнул. Она инстинктивно сжала сумочку перед собой, как щит.

Максим шагнул ближе, выходя из тени на слабый свет одинокого фонаря. Его лицо, изможденное, с глубокими тенями под глазами и жесткой линией рта, должно было выглядеть пугающе. Он видел, как ее взгляд скользнул по его рабочей одежде, по грубым чертам, по глазам, в которых не было ничего человеческого — только мрак и решимость.

— Вы… вы меня напугали, — попыталась она взять себя в руки, но голос выдавал панику. — Я… я спешу. Меня ждут.

— Подождут, — отрезал Максим. Он был теперь совсем близко, в двух шагах. Запах ее духов — сладких, цветочных — ударил ему в нос, смешиваясь с вони мусорных баков. Этот запах показался ему оскорбительным. Фальшивым. Как и она сама. — Хотел спросить… Про дорогу.

— Какую дорогу? — она отступила на шаг, спиной наткнувшись на холодную кирпичную стену ниши. Ее глаза метались, ища помощи, но переулок был пуст. Только ветер выл в проводах. — Я… я не местная…

— Врешь, — просто сказал Максим. Его рука медленно вышла из кармана. Не пустая. Широкий, тяжелый клинок ножа тускло блеснул в свете фонаря. — Ты местная. Ты такая же, как все. Лгунья. Играешь. Ломаешь. «Моя муха»…

Увидев нож, она вскрикнула. Короткий, пронзительный звук, полный чистого, животного ужаса. Этот крик, вместо того чтобы остановить Максима, подстегнул его. В нем он услышал эхо Лериного смеха. Услышал презрение Татьяны. Увидел насмешку Алины.

— Нет! — закричала она, пытаясь оттолкнуться от стены, рвануться в сторону. — Помогите! Кто-ниб…

Он был быстрее. Его левая рука, сильная, как тиски, впилась ей в плечо, пригвоздив к стене. Правая с ножом взметнулась вверх. Он увидел ее глаза — огромные, потемневшие от страха, полные немого вопроса «За что?». Увидел, как ее губы дрожат, как сбежала краска с лица. Увидел жизнь, которую он собирался оборвать.

«Она заслужила! — заревело в его мозгу. — Как они все! Наказание!»

Клинок опустился

Не в горло, как он планировал. Ее резкий рывок в сторону сместил удар. Острое лезвие с хрустом, страшным и влажным, вошло ей в верхнюю часть груди, чуть ниже ключицы. Глубоко.

«ААААРГХ!» — не крик, а хриплый, пузырящийся стон вырвался из ее горла. Глаза закатились, тело дернулось в его руке, как рыба на крючке.

Максим почувствовал неожиданное сопротивление плоти и кости, потом — податливую мягкость. Теплая, липкая волна брызнула ему на руку, на куртку. Запах… Запах меди и теплой соли. Запах крови. Ее крови.

Реальность ударила его с неожиданной силой. Это была не фантазия. Не картинка мести. Это было здесь и сейчас. Он держал в руке живую, трепещущую от ужаса и боли женщину. В его руке был нож, воткнутый в ее тело. Из раны сочилась алая жижа, пропитывая красное пальто еще более темным, ужасающим цветом. Ее дыхание стало хриплым, прерывистым. Глаза смотрели на него уже не с вопросом, а с тупым непониманием и агонией.

«Что я…» — мелькнула доля секунды сомнения, почти паники. Но тут он услышал ее хриплый шепот:

— П… по… моги… те… — и кашель, выбросивший капли алой пены на ее подбородок.

И это — этот жалкий лепет, эта слабость — снова разожгли в нем ярость. «Не жалеть! Они не жалели! Они ломали!»

«ШЛЮХА!» — проревел он, не узнавая собственного голоса, полного безумия и ненависти. Он рванул нож на себя. Клинок вышел с противным чвакающим звуком.

Она рухнула на колени, потом на бок, уткнувшись лицом в грязный асфальт у мусорных контейнеров. Красное пальто растеклось вокруг нее лужей. Тело судорожно вздрагивало. Хрип становился реже.

Максим стоял над ней, тяжело дыша. Нож в его руке капал. Теплая кровь стекала по пальцам. Он смотрел на нее, на это алое месиво у его ног. Не триумф. Не удовлетворение. Что-то другое. Пустота? Отвращение к себе? Нет. Это была… проверка. Испытание. «Я смог. Я сделал это. Я наказал.»

Он должен был закончить ритуал. Символ. Знак «Паука». Его визитная карточка. Его знак для них… для полиции… для всего мира.

Он опустился на корточки рядом с конвульсирующим телом. Левой рукой, все еще чистой, он грубо рванул ворот ее блузки, обнажая окровавленную кожу груди. Правая рука с окровавленным ножом поднялась. Клинок дрожал в его руке — не от страха, а от дикого напряжения.

Он начал резать. Не быстро. Медленно, методично, с какой-то садистской точностью. Вертикальная линия вниз от ключицы. Горизонтальная — через нее. Кожа рвалась, кровь сочилась обильнее. Тело под ним вздрогнуло в последний раз и замерло. Глаза остекленели, уставившись в темное небо.

Знак «Паука» был готов. Грубый, кровавый, вырезанный на еще теплой плоти.

Максим встал. Он смотрел на свое творение. На девушку в красном пальто, которая больше не смеялась в телефон. На символ, который теперь был его печатью. Его новой сутью.

Тишина переулка вдруг оглушила его. Только ветер выл. Где-то далеко залаяла собака.

«„Паук“… — мелькнуло в голове. — Теперь я — „Паук“.»

Он вытер клинок ножа о полу ее пальто, сунул его обратно в карман. Рука была липкой от крови. Он чувствовал ее запах — сладковатый, тяжелый, въедливый. Запах его первого шага в новую жизнь.

Он повернулся и быстро зашагал прочь из ниши, из переулка, оставляя за собой темную лужу и неподвижное тело с кровавым знаком. Он не оглядывался. Он уже думал о следующей. О той, что заслуживала не меньше. О мести, которая только начиналась.

А в кармане его куртки телефон девушки вдруг замигал и заиграл веселую, назойливую мелодию. «Моя муха» звонил. Мелодия звучала жутко и нелепо в ночной тишине, постепенно затихая вместе с жизнью в переулке Строителей. Первая кровь пролилась. Гнев «Паука» обрел плоть.

Глава 4. Погоня

Ледяной ноябрьский дождь сек по лицу, как тысячи иголок. Он не шел — он обрушился на Берёзовск внезапно, превратив улицы в мутные реки, а тротуары — в скользкие катки. Вода хлестала с неба, с крыш, с карнизов, сливаясь в грохочущие водопады у сточных люков. Воздух висел тяжелой, промозглой пеленой, пропитанный запахом мокрого асфальта, ржавчины и городской грязи, поднятой потоками. Видимость упала до нескольких десятков метров, превращая ночь в хаотичный калейдоскоп размытых огней фонарей, фар редких машин и глубоких, ненасытных теней.

Игорь Шериф прижался спиной к холодной, мокрой стене заброшенного цеха в промзоне «Северная». Его кожаная куртка, когда-то темно-синяя, теперь почернела от воды и налипла на свитер, не давая ни грамма тепла. Форменные брюки промокли насквозь и тяжело обвисли. Вода затекала за воротник, стекала по лицу, смешиваясь с потом усталости и адреналина. Он не спал больше суток. Его лицо под двухдневной щетиной было землистым, глаза, воспаленные и запавшие, горели лихорадочным блеском. Он чувствовал каждую мышцу, каждый сустав — тело ныло от напряжения и холода, но разум был сфокусирован до предела, как лезвие.

«Где ты, тварь?..» — билось в такт стучащим по крыше каплям. «Почуял погоню? Спрятался? Или… или он здесь? Рядом?»

Рядом с ним, съежившись под струями воды, стоял молодой патрульный, лейтенант Артем Ковригин. Его плащ-накидка из дешевой клеенки хлюпала, не справляясь с ливнем. Лицо юноши под капюшоном было бледным, глаза широко раскрытыми — смесь страха и азарта первого настоящего дела. Он держал табельный ПМ двумя руками, ствол дрожал от холода и волнения.

— Шеф… — прошептал он, едва перекрывая шум дождя. — Может, он уже смылся? Черт знает где тут… Темень, хоть глаз выколи…

Игорь не ответил. Его взгляд, острый, как у голодного волка, сканировал промзону. Они стояли у края огромной, залитой водой площадки перед цехом. Слева — бесконечная стена такого же полуразрушенного здания, утыканная темными провалами окон. Справа — горы металлолома, покрытые ржавыми тенями. Прямо — лабиринт каких-то труб, резервуаров и покосившихся железных конструкций, утопающих в потоках воды и грязи. Идеальное место для засады. Или для побега.

«Он здесь, — упрямо твердил внутренний голос Игоря. — Должен быть. След вел сюда…» Они шли по едва заметным каплям крови — алые островки на сером асфальте, быстро смываемые дождем. Капли вели от места, где нашли седьмую жертву — девушку-кассиршу с автозаправки. Кровь была свежей. «Он ранен? Или это ее кровь?»

Внезапно Ковригин вздрогнул всем телом. Его рука с пистолетом резко дернулась вправо, в сторону огромной кучи старых автомобильных покрышек, сваленных под навесом у соседнего цеха.

— Шеф! — голос его сорвался на визгливый шепот. — Там! Движение! «Паук»! Я видел! Промелькнуло!

Игорь мгновенно рванул голову в указанном направлении. В темной щели между горой покрышек и стеной цеха действительно мелькнуло что-то. Неясное, быстрое. «Паук»? Или игра света и воды? Но Ковригин уже не сдерживался:

— ОН ЗДЕСЬ! — заорал он во всю мощь легких, его крик прорезал вой ветра и грохот дождя. — СТОЙ! ПОЛИЦИЯ!

Адреналин, острый и обжигающий, ударил Игорю в кровь. Вся усталость, весь холод — испарились. Остался только инстинкт охотника.

— ВПЕРЕД! КОВРИГИН, ЗА МНОЙ! — рявкнул Игорь, уже выскакивая из-за укрытия и мчась по залитой водой площадке. Сапоги с хлюпаньем вязли в грязи, брызги летели во все стороны. Он не бежал — он летел, рассекая потоки воды, пистолет (его верный Макарыч) уже в руке, ствол направлен в темноту у покрышек. «Попался, гад! Попался!»

Ковригин бросился следом, спотыкаясь, но не отставая. Его крики слились в нечленораздельное: «Стоять! Стоять! Стрелять буду!»

Игорь достиг горы покрышек. Запах старой резины и машинного масла ударил в нос. Он резко замер, прижался к холодной, мокрой резине, прислушиваясь, вглядываясь в щель. Сердце колотилось так, что казалось, выскочит из груди. Капли дождя стекали по лицу, мешая видеть. Тишина? Нет. Только шум дождя и тяжелое дыхание Ковригина сзади.

— Где он? — задыхаясь, спросил лейтенант, подбежав и прижимаясь спиной к покрышкам рядом с Игорем. — Я… я точно видел! Он тут был!

Игорь молча махнул рукой — молчи. Его глаза сканировали темноту. Щель вела в узкий проход между цехами, заваленный мусором и обломками кирпича. Идеальная ловушка. Или путь к отступлению? Он сделал рывок вперед, в проход.

— Прикрывай! — бросил он через плечо Ковригину.

Он двигался быстро, но осторожно, пригнувшись, пистолет наготове. Каждый шаг по мокрому мусору казался оглушительно громким. Его взгляд метался по стенам, по кучам хлама, ища движение, силуэт. «Где ты? Покажись!»

Проход сделал поворот. Игорь замер на секунду, потом резко выскочил из-за угла, готовый к выстрелу.

Ничего

Только длинный, пустой коридор между цехами, залитый водой и погруженный во мрак. На другом конце — выход на другую улицу, освещенную тусклым фонарем. И ни души. Ни звука, кроме все того же ненавистного шума дождя.

«Исчез…» — мысль ударила, как обухом. «Как призрак. Испарился.» Ярость, горькая и беспомощная, подкатила к горлу. Он с силой пнул мокрый картонный ящик, валявшийся под ногами. Ящик разлетелся, обнажив гниющее нутро.

— Шеф? — осторожно позвал Ковригин, подбежав сзади. Он выглядел растерянным и виноватым. — Я… я мог ошибиться? В темноте… дождь…

Игорь не стал его ругать. Крик был опрометчив, но «Паука» Ковригин видел. Преступник был здесь. И ушел. Слишком быстро. Слишком ловко. «Знает местность. Как свой дом. Или… или ему помогла эта проклятая погода.»

— Осматривайся! — приказал Игорь, уже включая профессиональный режим. Ярость нужно было направить в русло. — Ищи следы. Кровь. Все, что угодно!

Они медленно пошли обратно по проходу, внимательно всматриваясь в грязь под ногами. Фонарики выхватывали мокрые обломки, лужи, слизь. Ничего. Дождь делал свое дело — смывал все следы.

Вышли к месту, откуда начали погоню — к горе покрышек. Игорь направил луч фонарика на землю прямо перед кучей. И тут его сердце екнуло.

На сером, мокром асфальте, прямо посреди лужи, лежала одинокая, почти незаметная капля. Не вода. Не масло. Она была темнее, гуще. И пока луч фонаря выхватывал ее из мрака, новая капля дождя упала рядом, разбив ее алую поверхность, растекшись розовым пятнышком, которое тут же начало бледнеть, растворяясь в воде.

Кровь

Игорь медленно опустился на корточки, игнорируя холодную воду, тут же промочившую брюки. Он смотрел на эту крошечную каплю, на ее медленное исчезновение. Его лицо в свете фонаря было каменным, но внутри бушевал ураган.

«Он здесь был… — мысль была острой, как бритва. — Ранен? Или это ее кровь? Его кровь?» Он представил преступника — того самого «„Паук“», прижавшегося где-то здесь, в темноте, затаившего дыхание, сжимающего нож или… или пистолет? Слушающего их шаги, их голоса. Видевшего их метания. «Он видел нас! Слышал крик Ковригина! Он знает, что мы близко!»

— Шеф? — Ковригин тоже присел рядом, его глаза загорелись. — Это же… это же кровь! Значит, он ранен! Мы его достали!

Игорь медленно поднял голову. Его взгляд скользнул по мрачным стенам цехов, по черным провалам окон, по горам мусора, сливающимся с тенями. Каждая тень казалась теперь живой. Каждый угол — возможным укрытием. Преступник мог быть в метре от них, за той же кучей покрышек, за углом, на крыше… Он чувствовал его присутствие. Ощущал его взгляд на своей спине. Холодный, ненавидящий, насмешливый.

«Не ранен ты, тварь… — подумал Игорь с ледяной яростью. — Это знак. Насмешка. Как и те перевернутые кресты. Ты оставил нам сувенир. Каплю крови. Как каплю яда. Ты играешь с нами.»

Он встал, резко, с таким напряжением, что кости хрустнули.

— Вызовем группу, — сказал он глухо, вытирая мокрое лицо рукавом куртки. — Пусть прочешут всю промзону. Собаки, тепловизоры. И… — он снова посмотрел на почти исчезнувшее розовое пятнышко на асфальте, — образец. На экспертизу. Срочно.

— Но, шеф, он же рядом! — горячо возразил Ковригин. — Может, он недалеко ушел? Раненый!

— Если он ранен и рядом, — Игорь повернулся к нему, и в его глазах горел такой холодный огонь, что лейтенант невольно отступил на шаг, — то он уже приготовил нам ловушку. Он не просто убийца, Ковригин. Он хищник. Умный и жестокий. И мы только что спугнули его, как зайца. Теперь он будет осторожнее. Злее. Охота только начинается.

Игорь достал рацию. Его голос, отдающий приказы, звучал спокойно, но каждый мускул на его лице был напряжен до предела. Он снова посмотрел в темноту промзоны, в ту сторону, куда вел проход. Туда, где мелькнул «Паук». Туда, где исчез «„Паук“».

«Беги, тварь, — пронеслось в его голове. — Беги и прячься. Но я тебя найду. Я вонжусь в тебя, как ты вонзаешь свой нож. Потому что я — Шериф. И это мой город. Даже если он гниет под этим проклятым дождем.»

Дождь лил не переставая, смывая последние следы крови, последние надежды на быструю победу. Осталась только ледяная уверенность в долгой, изматывающей войне, где каждая капля крови была лишь началом нового витка ненависти.

Глава 5. «Красное пальто»

Берёзовск. Центральный район. 21:47.

Город поглотил густой, молочный туман, спустившийся с реки Березань. Он обволакивал здания мертвой пеленой, превращая знакомые очертания сталинских домов и хрущевок в размытые, угрожающие силуэты. Улицы, обычно еще оживленные в этот час прогуливающимися парочками и спешащими с работы людьми, были пустынны и зловеще тихи. Шесть убийств. Шесть молодых женщин. Все с одним знаком. «Паук». Слово висело в воздухе тяжелее тумана, парализуя женское население города страхом. Вечерние прогулки отменились. Такси разбирали как горячие пирожки. Женщины, если и выходили, то только группами, с мужьями, отцами, братьями. Вглядываясь в каждую тень.

Она вышла. Не потому, что была смелой. Потому что устала бояться. Потому что автобус опоздал, а последнее такси ушло буквально из-под носа к какой-то шумной компании. До дома — всего двадцать минут пешком. «Всего двадцать минут, — пыталась убедить себя Анна. — По освещенным улицам. Быстрым шагом. Ничего не случится.»

Но освещенные улицы быстро кончились, уступив место переулку Строителей. Туман здесь сгущался до непроглядности, фонари светили тускло, как выдохшиеся звезды, оставляя между собой огромные провалы темноты. Анна шла быстрым, почти бегущим шагом. Ее ноги в черных узких джинсах и не по сезону легких замшевых ботильонах (утро обещало солнце!) промокли от росы и холодели. На ней было ярко-красное пальто из качественной шерсти с широким поясом — ее любимое, поднимающее настроение. Сегодня оно казалось нелепым, кричащим маяком во мгле. «Идиотка! Надела красное! Как мишень!» Длинные каштановые волосы, обычно уложенные в аккуратную прическу, выбились из-под шерстяной шапочки и слиплись на влажном лице. Большие, карие глаза, обычно теплые и приветливые, теперь метались из стороны в сторону, сканируя каждую «Паук», каждое движение в темных окнах первых этажей. В правой руке, засунутой глубоко в карман пальто, она до боли сжимала маленький синий баллончик — перцовый спрей. Подарок Кати: «На, на всякий пожарный!» Катя смеялась тогда. Сейчас Анне было не до смеха.