Бесплатный фрагмент - Песни служителей Адхартаха

Посвящение
Моей любимой жене и дочке. Моим родителям, сестре, племяннику. Без вашей веры я — ничто.

Пролог

Ровно в 6:30 утра (и 6 секунд) её вырвал из глубокого сна вибрирующий телефон. Мелани одним глазом взглянула на имя контакта и в сердцах выругалась. Вставать в такую рань совершенно не хотелось, но этот звонок — дело исключительное.

Обычно мистер Хорни предпочитает электронную почту или длинные сообщения в мессенджерах. Пожалуй, «предпочитает» не совсем верное слово — скорее, обожает.

Порой создавалось ощущение, что и письма он пишет только затем, чтобы набить послание до предела витиеватыми фразами «повелеваю», «сброшу в геенну огненную», «во благо справедливости и утренней звезды» и «да снизойдет свет нашей правды на род человеческий». А потом еще сдобрить весь этот пафос нудными нравоучениями, притчами, баснями, отсылками к философам прошлого и, наконец, гифками милых до тошноты котят.

«Не письма, а раздутый мусорный пакет. Конечно, мы, как та бумага, все стерпим. Вот возьми любое из сообщений, а суть одна: срочно бегите, а то мир рухнет и попутно разгадайте какую-нибудь загадку. То, кто маньяк, кто серебряные ложки из комода украл, то, что за странное сияние от той штучки, проверьте, только руками не трогайте, а то отвалятся, — сонная женщина улыбнулась своим мыслям и широко зевнула.

Телефон тем временем перестал жужжать, и наступила тягучая тишина. Мелани едва успела бросить удивленный взгляд на телефон, как комнату заполнил мощный рёв: «А ну-ка прекрати надсмехаться над письмами усталого старика и возьми трубку. Не заставляй меня бросать все и мчаться к тебе. Дело не терпит отлагательств».

Слышимые нотки раздражения в этом голосе заставили женщину немедленно схватить трубку и отрапортовать: «Доброе утро, монсеньор! Простите, задумалась!»

Сделала она это так зычно, что легко затмила бы любого заправского вояку на плацу перед генералом. После чего Мелани согнулась в полупоклоне, разметав свои пышные рыжие волосы по кровати.

Если бы в это время случайный прохожий волшебным образом оказался в просторной, озарённой сиреневым светом спальне, многое бы показалось ему странным.

Первым делом, его взгляд притянуло бы огромное — размером со всю стену — тусклое, покрытое трещинами, древнее зеркало. Казалось, что его массивная оправа из переплетённых серебряных рук, змей и виноградных листьев находилась в постоянном движении и погружала в гипнотическое оцепенение.

Однако, если бы посторонний глаз отважился и заглянул внутрь — увиденное поразило и напугало бы до смерти. Изящная в стиле хай-тек спальня с модной мебелью исчезала в отражении мутного зеркала, уступая место другой обстановке.

Вместо книг, разбросанных на стеклянной прикроватной тумбочке, громоздилась стопка пожелтевших манускриптов на обветшалом сундуке. Современная лампа в зеркале оказывалась шестью свечами в оплывшем от воска канделябре. Вместо красной китайской шкатулки улыбался беззубым ртом череп, из пустых глазниц которого блестели дамские украшения.

Изящный электрический камин в углу отражался в зеркале таким огромным каменным очагом, что в нем легко можно было поджарить кабана приличных размеров, и еще оставалось бы место для приготовления крылышек барбекю с гавайским соусом.

Сейчас же над тлеющими дровами в нем висел маленький котелок, пыхтящий сквозь дрожащую от жара крышку и выпускающий тонкие струйки зеленоватого дыма.

Раскидистая пальма в углу комнаты при внимательном рассмотрении оказывалась буйными побегами ядовитого сиреневого аконита, а напольный коврик из Икеи — мохнатой медвежьей шкурой.

И это лишь малая часть тех странностей, которые мог бы рассмотреть в зеркале и оттого ужаснуться наш внезапный гость.

И даже спустя долгие годы, в глубокой старости, спроси вдруг его: «Что же ты всё-таки видел?» — «Эх, бесовщина какая-то, в зеркале — одна комната, в реальности — другая».

Так и стоял бы он, недоуменно разведя в стороны руки и покачивая головой. Люди же неприметно бы перемигивались за его спиной, подтверждая друг другу, что, мол, дедушка уже точно не в себе, да и всегда был странный.

Потому и незачем, дорогой читатель, заходить утром к ведьме, да и в любое другое время, не… за… чем! Держитесь лучше подальше! Много чего нехорошего может с непрошеным гостем произойти.

А то, что это была ведьма — сомнений, благодаря поразительному зеркалу, не осталось никаких. Согласитесь, когда молодая привлекательная женщина лет примерно тридцати, с зелёными прищуренными от близорукости глазами и немного хищной, но все же обворожительной улыбкой отражается в зеркале скрюченной старухой в грязных обносках да еще и на скособоченной деревянной кровати — тут уж напрасно вы сомневаетесь!

Что? Все равно не верите? И даже горбатый нос с бородавкой вас не убеждает?

А ну-ка, сделайте милость, перелистните мысленно старые книжки со сказками да прочувствуйте заново ваши детские страхи в ночи, когда вы тоненьким голоском звали на помощь маму. И вот уже ваши мурашки на руках мне подсказывают, что всё-то вы хорошенько вспомнили и ясно представили, как эта женщина могла выглядеть в волшебном зеркале, и кем она была.

Но, к счастью, никто из посторонних в то утро к ней не забрел, потому у разговора между ведьмой и ее загадочным хозяином свидетелей не было.

Хотя некоторые удивительные события, произошедшие в то утро, кое-кого все же озадачили.

Так, парочка любителей утреннего бега стала свидетелями необычного зрелища: коты со всей округи, пушистым одеялом, стекались к воротам особняка Мелани Девилль — знаменитого профессора археологии и руководителя местной ассоциации любителей органического кофе. Мало того что домашние любимцы по странному совпадению собрались вместе и замурлыкали в унисон, но еще и отбивали единый ритм хвостами всех мастей.

Как позднее утверждал проезжавший мимо Марк Сибилл — отставной полковник морской пехоты: «Вы не поверите, они исполняли турецкий марш Моцарта или Баха — кто этих композиторов разберёт — но марш, точно говорю».

Нет никаких оснований не верить бывшему военному — личности абсолютно неподкупной и в шалостях замеченной лишь однажды, когда во время рождения он десантировался на божий свет ногами вперёд, изумив все родильное отделение. Из-за последствий данного события, всю остальную жизнь он был прямолинеен в словах и атаках на врага.

В первую секунду при виде природного мюзикла «Кошки» Марк Сибилл даже решил, что с ним случился сердечный приступ, и он оказался в кошачьем раю. Следует осторожно заметить, не оскорбляя ничьих чувств, что офицер был преданным собачником и для него оказаться после смерти в месте, заполненном котами-музыкантами, согласитесь, не лучшая перспектива. Еще раз повторю: в его конкретном случае.

Доподлинно известно, что среди прекрасных кошатниц бытует иное мнение.

Тяжёлая туча тем временем нависла над округой, хотя на горизонте небо было чистым, и все метеорологи на телеканалах наперебой обещали, что будет прекрасный солнечный денек.

Других странностей замечено не было. Разве что одинокая мисс Шарлотта Бэнкс, слывшая чудаковатой дамочкой, а за глаза называемая покрепче, потому что любила бороться против всего на свете и своими яростными призывами под окнами порядком утомляла соседей, заметила при встрече мисс Оливии Хэнкс, что вчерашнее молоко из Walmart скисло, и это точно грозит бедами. Правда, кому именно стоило содрогнуться и ждать несчастья — всему человечеству или лишь продавцам из магазина — она не пояснила.

Мисс Хэнкс многозначительно хмыкнула и постаралась поскорее вырваться из цепких рук соседки: «очень уж зловеще та угрожала скрюченным пальцем наказать всех виновных».

Однако мы слишком отвлеклись на малозначительные события, тогда как все самое интересное могло ускользнуть от нас.

Через несколько минут после странного звонка серая «Тесла», управляемая хозяйкой, вынырнула из чащи садовых растений, буйно оплетающих жилье Мелани, и заскользила по направлению к университету Сан-Хосе.

Пока машина странным образом самостоятельно маневрировала, Мелани откинула солнцезащитный козырек, чтобы привести себя в порядок. Она кокетливо поправила локон, забавно сморщила изящный, с небольшой горбинкой носик, вытянула чувственные губы, словно для поцелуя, и уже было расплылась в улыбке, как припомнила недавний разговор и сразу помрачнела.

Она раздраженно захлопнула козырек, устроилась удобнее в кресле и задумалась, не обращая внимания на поток автомобилей.

Наконец она приняла решение, нажала единицу в быстром наборе и ждала, слушая длинные гудки.

— Амори у телефона, — раздался глубокий мужской голос.

— Привет, извини, что беспокою в воскресную рань, но звонил мистер Хорни.

Мелани сделала паузу, прислушалась, будет ли реакция, но на другом конце не было слышно ни звука.

— Дело достаточно срочное, — продолжила она. — К нему обратился детектив из Редвуда за консультацией. В местном парке обнаружили мёртвого юношу.

Она буквально ощутила, как ее собеседник насторожился от недоброго предчувствия.

— Все указывает на ритуальное убийство. На месте найдены: воловий череп, тело кошки без ног и головы, черный петух.

Мелани не могла скрыть волнение, когда произносила вслух то, что он уже был готов услышать.

— Одна половина тела зачищена от плоти. Все точно, как и при нашей первой встрече.

Амори не сдержался и выругался, после чего извинился.

— Прости, Мелани. Я только прилетел из Европы, голова ещё не соображает.

Она понимающе ответила.

— Угу. В общем, собираемся на кафедре, как можно скорее. Там все и обсудим. Я уже в пути.

— Хорошо, выезжаю, — протяжно произнес Амори Дероше и отключился.

Он сонно посмотрел на свой нераспакованный багаж посреди комнаты, призывно манящую кровать и покорный судьбе побрел принимать душ, чтобы хотя бы немного взбодриться.

ПЕСНЬ ПОТЕРЬ

Рыцарь

Пронизывающий холодный ветер Нормандии, играясь, высоко подбрасывал белый плащ с красным крестом за спиной одинокого рыцаря на утесе.

Хозяин плаща — командор ордена тамплиеров, граф Амори де ла Рош — задумчиво стоял на краю утеса, скрестив руки на груди. Его серые глаза внимательно следили за линией горизонта, совершенно не обращая внимания ни на почерневшее небо, ни на грохочущие волны моря, накатывающие в яростной злобе на прибрежные скалы.

Мелкий дождь собирался в крупные капли и медленно стекал с прядей русых волос на приятное, но несколько печальное лицо рыцаря.

И хотя тамплиер был еще очень молод, груз ответственности за орден, а также накопившееся изнеможение после последнего крестового похода под предводительством Людовика Святого добавили борозд на его лбу и придали лицу излишне упрямое выражение. Тонкие шрамы у виска и на подбородке служили весомым доказательством, что молодой человек в бою не прятался за спины остальных.

Несмотря на то, что он был в мирной Франции и всего в получасе ходьбы от цитадели тамплиеров, под его плащом виднелась короткая кольчужная рубаха, которую обычно носили храмовники на жарком Востоке. Щит с красным крестом и дорожная сумка с припасами лежали тут же рядом с воином.

Пожалуй, необычным в снаряжении храмовника был только полуторный меч в искусных ножнах на левом боку. Судя по красивому навершию с двумя всадниками на коне, окруженными витиеватым девизом ордена «Sed nomini tuo da gloriam», клинок был сделан на заказ, чем и выдавал во владельце непростого рыцаря.

Ненастье тем временем все сильнее проверяло командора на прочность. Порывы ветра усилились. Последние чайки, еще несколько минут назад бесстрашно бросавшиеся в воду за добычей, спрятались на берегу. Тучи, наползая друг на друга, становились все темнее и темнее. Наконец сверкнула яркая молния, за которой незамедлительно последовал грохот грома. Мелкую морось сменили крупные капли дождя. Рыцарь торопливо накинул капюшон и сильнее укутался в плащ, но с места не отошел в поисках укрытия от непогоды. Он ждал чего-то или кого-то, погруженный в собственные размышления.

Вчерашним утром с разницей в пару часов к командору прискакали два гонца.

Первый привез в цитадель послание от бенедиктинцев аббатства Мон-Сен-Мишель, второй — конюх Рене из родового замка, передал кусок пергамента от сестры Амори и дрожащим голосом сообщил, что благородный граф де ла Рош отдал богу душу, а молодая госпожа Агнесса молит о помощи. Затем верный слуга в порыве чувств схватил руку молодого господина и жарко поцеловал, не скрывая слез.

Страшная новость пронзила тамплиера такой ледяной волной, что он едва смог вдохнуть воздух. Сквозь пелену боли он вдруг понял, что их вражда с отцом закончилась. Все его обиды показались совершенно пустыми и надуманными в тот миг.

«Я больше не увижу отца. Ни его сурового взгляда, ни постоянного укора. Он не любил меня, я знаю. Но почему же мне все равно плохо?» — огорченно подумал он.

Он принялся озираться, как слепец, не понимая, как ему поступить дальше. Вдруг чьи-то всхлипывания вернули его в действительность. Старый конюх стоял рядом и тихо плакал.

— Ну-ну, будет. Поешь и отдохни. Завтра на рассвете я найду тебя и передам ответ сестре, — пробормотал рыцарь.

Он неуклюже похлопал Рене по плечу и, незаметно смахивая слезу, кивком подозвал слугу, чтобы поручить тому заботу об обоих гонцах. Сам же решил заняться неотложными обязанностями, намеренно отложив до вечера чтение писем, чтобы немного прийти в себя.

Сразу после вечерни братья ордена принялись разбредаться из храма, но Амори задержался и направился через величественный зал к небольшой двери уединенной молельни.

В отгороженной от остальных помещений храма небольшой комнате хранились частицы мощей святых Бернарда и Бенедикта, и в это время суток сюда никто не заглядывал.

Статуи святых, тускло освещаемые факелами и чадящими свечами, охраняли собственные останки в золотых раках и подозрительно наблюдали со своих пьедесталов за входящим молодым командором.

Эхо шагов братьев-рыцарей постепенно угасло. Ничто не нарушало тишины в храме. Только раскидистые ветви старого дуба, посаженного более ста лет назад в день закладки первого камня цитадели, раскачиваясь на ветру, скрежетали и шелестели листвой, напоминая о существовании мира за мозаичными окнами.

Рыцарь перекрестился перед распятием, подвинул ближе пару свечей и уселся на скамью у стены. Он повертел в руках оба послания, колеблясь, с какого из них начать.

Вероятно, решив, что долг превыше семьи, он оторвал сургучную печать с оттиском девиза ордена Бенедиктинцев: «Ora et labora», нетерпеливо сдернул тонкую веревку, обмотанную вокруг послания, и начал читать.

«PAX

Мир тебе, благородный Командор Братьев во Христе, защитников веры, рыцарей ордена храма.

Неустанно молимся о твоем здоровье, граф,…»

Амори коротко вздрогнул. Новый титул напомнил о смерти отца.

«…так же, как и о процветании ордена вашего, надежды христианского мира. В благодарность за заслуги ваши, помилосердствуй, прими в дар бочонок меду весеннего и свечей восковых полпуда.

Прости за столь скромное подношение, но, несмотря на все старания монастырских монахов, медом Господь нас не благословляет. Братья шепчутся, что дело вовсе не в холодной весне года сего, а в проклятии, нависшим над стенами нашей обители и ближайших земель…»

Амори нахмурился. К «ближайшим землям» относился их родовой замок тоже.

«…и хотя я подобные разговоры пресекаю, но сам, признаюсь тебе, ощущаю постоянную тревогу и нуждаюсь в помощи. Зная твой ум и проницательность, приумноженные на боевые качества (а я полагаю, здесь не только глубокомыслием и рассудительностью потребно действовать, но и быть готовым с мечом в руках отстаивать безопасность жителей нашей местности), решился написать тебе, как своему былому воспитаннику.

Да, поистине свидетелями весьма странных событий стал наш Ordo sancti Benedicti.

Несколько месяцев назад перед праздником Рождества Христова в монастырь пришел монах из нового ордена проповедников. Представился он братом Оттоном из Магдебурга и поведал, что восемь лет назад семья его погибла в пожаре, покуда он был в отъезде и не смог их спасти. Потому принял он монашеский постриг и обет о том, что будет странствовать между обителями разных орденов, денно и нощно работать на благо их, чтобы в святости монастырских мест — где Бог точно слышит слово каждого — вымолить у Создателя прощение и выпросить рая для погибших жены своей и дочери.

Дали мы ему место, о чем я нисколько не пожалел. Человек он оказался полезный, и правду сказать, где бы он ни трудился и за что ни брался — везде у него спорилось, и на конюшне, и на мельнице, и даже в скрипте. Человек он был образованный, посему много времени проводил с братом Амвросием — библиотекарем нашей братии.

Через пару месяцев после появления Оттон с моего благословения организовал небольшую школу при монастыре, куда набралось двадцать пять мальчиков возрастом от семи до десяти лет. В основном, дети зажиточных арендаторов монастырских наделов. Каждый день, кроме воскресенья и праздников, учили они молитвы, церковное пение и чтение Библии, а также немного латинский язык, грамматику и письмо. И хотя, как известно, телесные наказания премного способствуют очищению души и тела для лучшего познания премудростей, наставник их почему-то избегал прибегать к палке для формирования дисциплины.

Я должен признать, что дети его любили и преуспевали значительно.

Но вот беда: в месяц и в день Святых Даров перед праздником почитания Марка Евангелиста около полуночи поднялся страшный шум у ворот. Перед разбуженной братией предстал один из самых достойных наших арендаторов — Гийом, который требовал объяснить, где его сын.

После расспросов нам удалось выяснить, что Жак (так звали его несчастного мальчика) не вернулся после занятий домой.

Обычно дети уходили задолго до Vesperae, чтобы успеть засветло пройти по узкой косе отлива от монастыря до поселений на берегу реки, но в этот раз родители не дождались свое дитя. И вот испуганный отец явился в надежде разъяснить случившееся, но мы-то сами были поражены не менее его. Горестно мне было видеть его тревогу и волнение, но я мог лишь обнять его и попытаться приободрить добрыми словами.

Я тотчас велел разыскать учителя, чтобы расспросить, когда он отпустил детей домой, и не произошло ли чего-то странного на занятиях, ну хотя бы что-то, что могло пролить свет на исчезновение. Представь мой ужас, когда через час поисков стало ясно, что и его нигде нет. Келья в дормитории была пуста, а все его вещи оставались нетронутыми.

Волнение мое стало нарастать.

(Надо заметить, что Оттон, будучи доминиканцем, жил отдельно от братии в предназначенной для странствующих монахов кельи. По своему решению он иногда покидал на день-два монастырь, хотя и предупреждал меня или библиотекаря).

Кое-как я уговорил Гийома остаться на ночь при монастыре. Он, конечно, несмотря на опасность прилива, рвался обратно к семье, ибо была высока вероятность, что Жак, заигравшись с ребятишками, разминулся с бросившимся на розыски отцом и давно уже добрался до дома.

Я пообещал растерянному отцу снарядить утром ему в спутники двух сметливых монахов, наказав им спешно возвращаться с новостями, и ежели, «да сохранит нас Господь от этой напасти», мальчика не будет дома, — сразу же бить в колокола и отправлять всех монахов и мирян на поиски. На том порешили, и келарь повел Гийома отдохнуть.

Я уже лично осмотрел келью Оттона, но ничего подозрительного не обнаружил. Тревожные мысли так захватили меня, что ночь я провел в полузабытьи между молитвами о счастливом нахождении мальчика и липучей дремотой, обволакивающей меня ужасными кошмарами.

Чудились мне голоса мерзкие, хохот адский, детский плач и волчий вой, а лунный свет рисовал на стене извращенные узоры, в то время как в темных углах моей кельи бродили ужасные тени с горящими глазами.

С трудом дождался я утренней службы, где словно в тумане молился с братией о возвращении мальчика невредимым. И только когда багряные лучи рассветного солнца озарили молельню, мороки той ночи окончательно покинули меня.

К концу службы вернулись ушедшие монахи и подтвердили мои опасения: Жак так и не вернулся домой. Соседские товарищи по учебе рассказали, что, когда они собирались уходить после занятий домой, учитель окликнул Жака и велел тому задержаться. Ничего странного в этом не было, ведь наставник частенько оставлял кого-то из ребятишек: помочь прибраться в классе, объяснить отстающим правила грамматики или сложения. А бывало в награду за хорошие успехи он брал с собой одного из них, чтобы показать гнезда чаек на морской стороне скал монастыря, собирать моллюсков в отмелях или понаблюдать за охотой альбатросов. Затем отводил ученика к песчаной косе, ведущей к поселениям мирян, и долго стоял, наблюдая, как мальчуган, постепенно исчезая вдали, вприпрыжку бежал домой.

Я велел звонить в колокола, чтобы по обычаю собрать всех жителей из округи и начать поиски. К сожалению, первый день закончился безуспешно.

К вечеру настроение среди уставших людей ухудшилось. Некоторые стали шептаться, что мальчик или утонул в реке, или его унесло в море, а посему искать его не имеет смысла.

Однако следующий день принес страшные новости, от которых даже сейчас я чувствую, как кровь отливает у меня от головы, и руки леденеют.

Но, deo juvante, я продолжаю.

Бедный мальчик, да упокоит Господь его безгрешную душу, был найден моими монахами под предводительством приора Петра в лесу. И представь, какой ужас охватил меня, когда открылось, что лес сей принадлежит твоей семье и расположен всего в полутора лье от гордого замка де ла Рош. Все обстоятельства его смерти вопиют, что стал он жертвой ведьминского обряда, чему нашлось немало свидетельств у места его гибели.

Тем временем бывший учитель так и не объявился. Думается мне, что в сговоре он с нечистой силой и бежал от нашего гнева.

Однако же это был не конец испытаний, посланных нам Богом.

Примерно через четыре-пять дней прискакал гонец от твоей сестры, Агнессы, с сообщением, что ваш лесничий нашел в том же лесу в окружении ведьминых знаков еще одного мальчика, словно растерзанного самим дияволом.

Страх подобно огню в сухую погоду разносится среди людей. И теперь в подтверждение слабости человеческого духа, по вашим землям рыщут вооруженные миряне и рыцари, хватают всех, кто хоть сколько-нибудь напоминает бесовское отродье и свозят в острог.

Две схожих смерти не могли пройти незаметно. Глава доминиканцев, ведающих во Франции и Нормандии делами инквизиции, явился с вооруженными людьми в ваш замок и силой увез в Руан какую-то женщину, подозреваемую в убийствах.

Мнится мне, что сестра твоя, еще не окрепшая после неожиданной смерти отца вашего и ставшая поневоле хозяйкой имения, не сможет долго препятствовать людской ненависти. Многие даже винят ее в причастности к смертям детей.

Мои скромные увещевания мирянам набраться терпения и милосердия бесполезны.

Я знаю, что ты оставил семью и наследство, приняв обет тамплиера, но дело таково, что уже сама вера христианская и родная земля нуждаются в твоей защите, чтобы разобраться в произошедшем и охладить буйные головы.

Прошу тебя, не медли и приезжай при первой же оказии.

Magister tuus et amicus bonus,

Аббат Фризо»

Амори бегло просмотрел письмо еще раз и задумался: «Вряд ли обычная гибель одного или даже двух мальчишек настолько взволновала бы аббата, чтобы он стал просить меня о помощи. Дети гибнут постоянно: от голода, от болезней, да мало ли опасностей поджидают юнцов за дверью родного дома. В наше время легче умереть, чем выжить. Обстоятельства смертей, вот что, видимо, напугало настоятеля монастыря. Он всегда отличался холодным рассудком и в последнюю очередь стал бы искать объяснения в нечистой силе, но все письмо явно сквозит каким-то страхом».

Рыцарь взглянул на второе послание.

«Честно говоря, не могу решиться его прочитать», — пробормотал Амори. Он задумчиво рассматривал запечатанный пергамент, словно в оцепенении. Тяжелые воспоминания о семье, детстве, разлуке с близкими, все то, что пряталось глубоко внутри, вырвалось наружу.

Десять лет прошло с тех пор, как младший сын отправился в Святую землю, где вступил в орден храмовников, дав обет служить славе господней, защищать паломников, оставить семью и земные наслаждения ради братства.

Впрочем, отказаться от семьи было не сложно, ведь матушка сильно ослабела после тяжелых родов Амори и его сестры, и спустя пять лет мучений, так и не оправившись, покинула мир. Смерть любимой жены сильно подкосила отца, поэтому часть горестной обиды он перенес на сына, очень похожего на мать, считая именно его виновным в утрате.

Мальчик, долгое время не понимая истинной причины, старался показать себя достойным любви отца. С утра до вечера он усердно занимался стрельбой из лука и фехтованием, и с малых лет соревновался с ветром на самых горячих лошадях замка, но все было тщетно. Отец был безразличен к его успехам и всячески избегал сына.

Старший сын графа Винсент давно покинул замок и сгинул в очередном крестовом походе, поэтому всю свою любовь вдовец дарил Агнессе, сестре-близнецу несчастного Амори. От природы добрая девочка, она очень страдала от этого и разрывалась в своей привязанности между отцом и братом. Все попытки дочери примирить отца с мальчиком наталкивались на стену сопротивления.

Так продолжалось до тех пор, пока детям не исполнилось двенадцать лет. Тогда произошло событие, которое в значительной степени перевернуло жизнь мальчика.

Однажды в полуденный зной конюх разыскал его в небольшой лощине у широкого ручья на границе графского леса.

Спрятанное от посторонних глаз пологими склонами, поросшими густыми деревьями, местечко было идеально, чтобы скрыться от всех.

Амори любил сидеть в одиночестве в тени раскидистой ивы, прислушиваясь к журчанию воды, сбегающей по покрытым мхом камням.

Слуга передал, что отец срочно требует сына к себе.

Спустя полчаса запыхавшийся от быстрой езды мальчик вбежал в главный зал замка и глубоко поклонился отцу, который едва кивнул в ответ.

— В замок пришел священник Фризо. Не могу сказать, что я рад его появлению, но много лет назад в Лангедоке он оказал нашему дому услугу, в память о которой я обязан дать ему приют. Однажды он был замешен в тулузском мятеже. Его жизни, да и нашей, угрожает опасность, если посторонние прознают, что он скрывается у нас. Тебе стоит держать свой язык за зубами.

Граф надменно посмотрел на сына, словно сомневаясь в способности того выполнить даже такое малое поручение, но Амори не отвел глаз.

— Но долг чести выше страха смерти, — несколько смутившись, продолжил граф. — Старик станет отрабатывать свой хлеб: я поставил ему условие, чтобы он обучал тебя всем этим премудростям.

Граф быстро скривился от отвращения, словно был вынужден перемешать рукой навоз, сопровождая свои слова соответствующим жестом.

— Грамматике, философии. В общем, ему отведено место в комнате рядом с часовней. Иди туда, он предупрежден. И помни, все должны полагать, что я пригласил этого скромного монаха с единственной целью — обучать тебя.

И граф взмахом руки отпустил сына. В тот миг он даже не подозревал, что сделал сыну огромный подарок. Ведь он дал ему загадочного наставника, который надолго заменил мальчику отца и научил подростка видеть божественную природу мира.

Письмо сестры. Встреча в лесу

Медленно вырвавшись из воспоминаний, Амори резкими движениями развернул пергамент.

«Милый брат мой,

С надеждой и страхом пишу тебе. Поверь, если бы не крайние обстоятельства, я не стала бы нарушать твое спокойствие тревогами из прошлой жизни.

И хотя я не разделяю твоего восхищения аббатом Фризо, потому что он вызывает у меня, скорее, необъяснимый страх, тем не менее, я решилась последовать его совету и обратиться к тебе за помощью.

Но обо всем по порядку.

Примерно месяц назад я по своему обыкновению ускользнула на прогулку на своем вороном Светлячке. Отец, как ты понимаешь, не одобрял мои поездки без сопровождающих. С наступлением первых дней весны я убегала тайком на конюшню ранним утром, в тот предрассветный миг, когда темнота ночи еще не отступила, и сон всех жителей замка особенно глубок. Так я избегала лишних расспросов, а также успевала вернуться к завтраку. Хотя отец вставал достаточно поздно, но все же существовал риск, что проснувшись и обнаружив мое отсутствие, он бы крайне рассердился, узнав, что я преступила его запрет и нарушила правила, «приличествующие даме».

Улыбнись, мой друг, и немедленно прекрати хмуриться из-за моих невинных забав. Видишь, даже спустя годы, я все еще легко угадываю твои чувства!»

Граф усмехнулся, слегка расправил плечи и повертел в стороны головой, словно осматривая своды молельни, затем вернулся к чтению.

«…Немногочисленны развлечения старой девы в замке (прошу, не смейся), поэтому для меня важны эти прогулки. Конь у меня смирный, и хотя в лесу есть много глухих мест, где бродят дикие звери, все же некоторые тропы вполне безопасны.

Прости, я так много уделяю внимания деталям, но я боюсь упустить что-то важное.

Я выехала из замка через задние ворота, где служит преданный мне старый Огюст и его сыновья. Преодолев ров по малому подвесному мосту, я отправилась через ромашковое поле к лесу.

Солнце лишь начало проступать над макушками деревьев, но природа вокруг уже вовсю ликовала от наступления погожего дня. Поддавшись настроению, я ехала легкой рысью, увлеченно разглядывая утреннюю суету: охоту птиц, виражи пчел, порхание стаек бабочек. Едва я миновала первые деревья, как лес встретил меня такой пьянящей, волшебной смесью из невообразимого количества оттенков запахов цветов, молоденьких листочков на кустарниках, жухлой прошлогодней листвы и смолы на стволах, что, казалось, каждый вдох зачаровывал меня все сильнее. И вот уже в моих глазах обычная утренняя роса мерцала настоящими изумрудными каплями на листве, переливаясь радужным сиянием, а невидимые ткачи-пауки украсили своей паутиной, словно тонким свадебным нарядом, лесную чащу-невесту.

Словом, лес восторженно встречал утро, и я вторила ему всей душой.

Я отпустила поводья, и Светлячок постепенно перешел с рыси на шаг, с интересом поглядывая по сторонам, вскидывал голову, тряс гривой и довольно фыркал.

Ты помнишь тот старый дуб на опушке недалеко от въезда в лес со стороны нашего замка? Ствол его еще расщепился у основания на две части после попадания молнии, а позднее сросся у кроны, и стал напоминать сказочного великана, широко раскинувшего свои ноги? Когда мы были детьми, я легко протискивалась в эту дыру в дереве. Сейчас же я храню там лук, стрелы и искусный венецианский кинжал. Как видишь, я не так уж и беззащитна, так что зря отец тревожился за меня.

Добравшись до своего тайника, я отпустила коня пастись, сама же принялась упражняться в стрельбе. Я уже неплохой лучник, по крайней мере, с двадцати шагов я попадаю в плетенное из хвороста чучело.

Однако я не успела выпустить и пары стрел, как услышала в чаще чьи-то голоса. Первым моим желанием было умчаться прочь, но необъяснимое любопытство удержало меня, и я решилась осторожно проверить.

«Точно кто-то из слуг», — успокаивала я себя, подкрадываясь поближе. Я спряталась за валуном, целиком поросшим зеленым мхом, и огляделась.

В овраге на расстоянии десяти-пятнадцати туазов от моего укрытия беседовали двое мужчин. Один из них сидел на пне, другой же склонился перед ним в почтительной позе внимательного слушателя.

Черный плащ и белая туника сидящего монаха были покрыты слоем дорожной пыли. Сам он был крайне худ и выглядел усталым, однако уверенная поза и голос выдавали в нем человека, привыкшего повелевать.

В противоположность ему второй мужчина с короткой черной бородой был одет в изящный желто-зеленый костюм знатного человека. Золотая цепь на его шее и руки, усыпанные драгоценными перстнями, подчеркивали высокое положение.

— Ваше высоко… — продолжил стоявший мужчина.

— Я вам еще раз повторяю, называйте меня просто — брат… — раздраженно оборвал монах собеседника.

Вельможа молча поклонился и начал снова, избегая прямого обращения.

— Итак, я должен передать его … — монах предостерегающе взмахнул рукой. Собеседник уловил этот жест и продолжил, опустив упоминание адресата: — передать нашему знакомому, — здесь он ухмыльнулся, но, снова заметив неодобрение, сделал каменное лицо и поправился: — Передать на словах следующее: «Любезный друг, как мы и предполагали, лозы лангедокского винограда проросли по всей Франции. Итальянские вина резко упали в цене среди многих представителей знати и даже духовенства! Я приблизился к разгадке, кто стоит за этим, но мне понадобится еще время, чтобы понять их цели. Многое подсказывает, что праздник сбора свежего винограда следует начать в день святого Августина, то бишь 28 августа».

Монах, до того момента бесшумно повторявший слова этого странного послания, умолк вслед за дворянином.

Он закрыл глаза и глубоко задумался. Дворянин же начал медленно прохаживаться взад и вперед. По прошествии изрядного количества времени, когда шаги знатного господина уже значительно ускорились от нетерпения, а молчание более чем затянулось, монах наконец утвердился в своем решении и обратился к своему собеседнику:

— Да-да, именно так и не напутайте! А теперь, шевалье, скачите во весь дух. В Шартре напротив собора Нотр-Дам зайдите в постоялый дом «Соколиная Охота» и там смените лошадь. Спросите хозяина Робьена, скажите ему: «Пес и факел», и он все устроит. Кроме того, велите ему выдать вам… пятьдесят турских ливров и, не задерживаясь, отправляйтесь в Рим.

Шевалье поклонился и уже было направился к привязанной паре лошадей, как раздался треск ломающихся веток неподалеку. Стая птиц взмыла вверх, рассерженно крича и жалуясь на того, кто их потревожил. В шагах двадцати среди кустов на противоположной стороне оврага промелькнула тень человека и резво скрылась в зарослях. Единственное, что я успела заметить, так это его небольшой рост.

Дворянин резко выхватил меч и развернулся на шум, но удивительно было другое. То, с какой невероятной скоростью оказался на ногах монах, ибо через короткое мгновение он уже хищно озирался по сторонам в боевой стойке с длинным кинжалом, молниеносно выдернутым из-за пазухи.

Шевалье бросился вдогонку, но монах успел схватить его за плечо и потащил к лошадям.

— Оставьте! Вас ждут другие дела, да и мне пора возвращаться.

— Вероятно, это чей-то мальчуган, отлынивающий от работы по хозяйству, — сказал дворянин.

— Вероятно, — кивнул монах, — хотя я не верю в случайные встречи в угрюмом лесу. Будьте осторожны, поезжайте с Богом!

Монах перекрестил гонца, успевшего взобраться на своего рыжего коня и дождался, когда шевалье скроется из виду. Затем он и сам подобрал полы туники и сел на пегую лошаденку, которая, несмотря на свой невзрачный вид, отправилась бодрой рысью по делам загадочного монаха.

Признаюсь тебе, дорогой брат, я боялась пошевелиться с момента обнаружения постороннего наблюдателя, ведь эти загадочные люди случайно могли раскрыть и мое присутствие.

Коря себя за излишнее любопытство, я побрела обратно, пугаясь любых звуков.

Однако, несмотря на мои опасения, на опушке у дуба все было спокойно. Светлячок с пользой проводил время без хозяйки и безмятежно отъедал бока молодой травой. Не теряя времени, я зашвырнула лук и стрелы в дупло и собралась скакать в замок. Но тут меня осенило, что монах-то поехал по моей дороге к замку. В чистом поле он легко мог заметить меня, выезжающую из лесу, и принять за того лазутчика.

Мне ничего не оставалось, кроме как переждать и вернуться домой позднее, либо выбрать длинный путь через лес. По сути, выбора-то и не было, поэтому я ударила пятками коня, и мы, чтобы нагнать время, понеслись по лесной тропинке. Дорога вилась рядом с прохладным ручьем, пронизывающим подобно дуге большую часть леса, а затем расходилась в две стороны: одна вела к Шартру и дальше на Париж, куда и направился таинственный шевалье, а другая возвращалась к главным воротам нашего замка.

Красота утреннего леса растворилась в пелене обуревающих мыслей о подозрительной парочке. Почему они забрались в наш лес для встречи? Неужели обсудить виноград? И чего они опасались? И, наконец, кто же следил за ними?

Когда я была в одном лье от границы леса, резкий крик вырвал меня из размышлений. Грубо осадив Светлячка на полном скаку, я едва не свалилась с ним на землю, но, к нашему везению, все закончилось лишь широким фонтаном из влажных комьев, вылетевших из-под копыт. Я похлопала по шее неодобрительно захрипевшего Светлячка и шепотом попросила его не злиться.

Теперь я разобрала, что крик был женский и доносился со стороны твоего излюбленного места у родника. Я немного струсила и пожалела, что у меня с собой никакого оружия, но все же решилась направить коня в ложбину.

Ужасная картина открылась передо мной. На берегу ручья лежала женщина, ее длинные рыжие волосы разметались вокруг нее подобно скомканному тонкому покрывалу. Руки eе и ноги были крепко связаны. Я еще издали заметила кровяные синяки вокруг веревок на ее теле. Судя по тянущемуся от нее следу на земле и перепачканной в грязи и траве котте, несчастная долго ползла, чтобы спастись от своих обидчиков.

Я спрыгнула с коня и подбежала к лежавшей неподвижно женщине. В первую секунду я даже испугалась, что она уже скончалась от истощения, но, слава богу, я различила еле заметное дыхание. Зачерпывая руками студеную воду, я принялась поливать ее лицо и шею, чтобы привести женщину в чувство. Она застонала и тут же начала изгибаться всем телом в попытке уползти дальше.

Я шептала ей ласковые и ободряющие слова, одновременно пытаясь освободить ее от пут, но, как назло, ее обидчики затянули узлы очень надежно. Стоит признать, что я сама тряслась от страха, как осиновый лист, поэтому руки мои совершенно не слушались, и у меня не получалось даже немного ослабить веревки.

Я несколько раз молила несчастную успокоиться и дать мне возможность ей помочь. Увы, бесполезно. Пленница не понимала меня и, вертясь с боку на бок, еще больше усложняла мне задачу. Я раздумывала, не вернуться ли к моему тайнику за кинжалом, но боялась оставить бедняжку одну. Кроме того, все настойчивее в моей голове вертелась мысль о том, куда делись ее преследователи.

Не знаю, что с нами бы произошло, если бы вся мокрая от пота и раздосадованная от неудачных попыток, я не сообразила разрывать узы зубами. Дело сразу пошло на лад, и вскоре мне удалось отбросить ненавистные веревки в сторону.

Освобожденная женщина, еще не вполне осознавая происходящее и, видимо, полагая в полубреду, что находится в руках своих обидчиков, оттолкнула меня, рыкнула и отпрыгнула в сторону. Я умиротворяюще подняла руки и крикнула: «Я вам друг, не бойтесь меня!»

Несколько мгновений мы обе тяжело дышали и молча смотрели друг на друга. Постепенно ее взгляд стал более осмысленным. Она, с заметным усилием подыскивая слова, спросила, кто я такая, и где д’Аркур и его люди?

— Меня зовут Агнесса де ла Рош, я дочь графа де ла Рош — властителя этого леса и замка, — ответила я, как можно спокойнее, — А барон Филипп д’Аркур, если вы говорите именно о нем, наш сосед, хотя я не имела чести его встречать ранее. Он только недавно получил свои земли в наследство и ведет замкнутый образ жизни.

— Чести? Нет уж, скорее вам повезло, что на вашем пути не попалось это отродье, — презрительно бросила бывшая пленница.

Вспышка гнева отняла у нее последние силы, и она упала на траву. Я бросилась к ней на помощь и принялась ее теребить, чтобы не дать ей потерять сознание снова.

— Как вас зовут? Что с вами произошло?

— Мелани… Мелани д’Эвилль, — едва она успела ответить, как мы обе замерли, вцепившись за руки.

Кто-то точно бродил в чаще недалеко от нас.

Нельзя было медлить. Я бросилась к Светлячку, схватила поводья и подвела его к сидящей на траве женщине.

— Скорее, скорее в седло, — приказала я ей.

Мелани даже привстала, но тут же свалилась с глухим стоном. Я быстро надорвала подол ее туники, чтобы облегчить ей движения, так как в ее состоянии она вряд ли бы смогла удержаться на коне, сидя на боку. Затем я подхватила ее под руки и попыталась поднять, чтобы прислонить к Светлячку, но бедняжка безвольно повисла на моих руках.

— Ну же, Мелани, помогите мне посадить вас верхом, — в волнении умоляла я, тормоша ее, пытаясь быстро привести в чувство.

Вдруг несчастная женщина пробормотала что-то резко и неразборчиво. И, о чудо, она оттолкнулась от моих полусогнутых коленей и запрыгнула в седло! Правда, она тут же изможденно завалилась на шею Светлячка и упала бы на землю через мгновение, если бы я не успела вскочить позади нее в седло и подхватить в последний момент.

Но наши испытания на этом не закончились.

Лишь только Светлячок вывез нас на дорогу, как из леса, передвигаясь на четвереньках подобно зверю, выскочил человек в шагах сорока от нас. Я сроду не видела существа ужаснее. Ростом он был чуть выше мальчишки лет двенадцати, но огромная шея, плечи, руки и грудь — все указывало на неимоверную, животную силу. За черными, спутанными волосами на голове и бороде невозможно было разглядеть его черты лица — только пару смотрящих с ненавистью глаз. Стараясь не терять нас из виду, он повернулся в сторону зарослей, откуда недавно сам выскочил странным образом, и тут я успела разглядеть горб на его спине, что объясняло угловатость его фигуры и странную манеру передвигаться. Он коротко свистнул и вытащил полуторный меч. В ответ раздался схожий сигнал, и на дороге появились еще двое.

Первый был высок и худ, его тонкие руки и ноги придавали ему сходство с насекомым. Он высоко вышагивал, смешно поднимая и переставляя ноги, словно паук, пробирающийся к жертве. Но смеха он точно не вызывал. В длинной руке его поблескивал простой баселард, каких много сейчас на вооружении наших стражников. Он начал вертеть и играться своим клинком, перекидывая его из руки в руку. Он делал шуточные выпады в нашу сторону, словно сражался с нашим невидимым защитником и каждый раз довольно посмеивался, забавляясь нашей беспомощностью.

Другой их спутник был напротив невообразимо толст. У него была маленькая лысая голова, совершенно несоизмеримая с гигантским телом, а его короткие и пухлые конечности и вовсе словно взяли от другого человека и насильно прилепили к чужому телу. Было заметно, что поиски беглянки в лесу дались ему непросто. Пот ручьем стекал по его лицу, на котором застыло брезгливое и недовольное выражение. Он задыхался, и его грудь быстро вздымалась, издавая свист и шипение, словно меха в кузнице. Одна его рука крепко сжимала лежащую на левом плече огромную булаву, а другая уперлась в бок.

Вся троица была наряжена в известные всей округе красно-желтые цвета дома д’Аркур, потому спрашивать, кому они служат было бессмысленно.

Горбун тем временем заговорил хриплым, похожим на воронье карканье, голосом.

— Сдается мне, сударь… хотя постойте — сударыня! Конечно, сударыня, ведь костюм пажа не может скрыть вашей женской красоты, до которой мы с друзьями, кстати, большие охотники, — он отвесил своим осклабившимся товарищам шутливый поклон и холодно продолжил, — вы хотите забрать то, что принадлежит нашему господину? Лучше не становитесь на пути барона д’Аркур. Оставьте эту, — он намеренно запнулся, чтобы подыскать верное слово, — особу и уезжайте, если вам дорога жизнь.

По его молчаливой команде спутники принялись расходиться по кругу в разные стороны, чтобы отрезать нам отступление по обратной дороге.

«Быстро назад!» — мелькнула в моей голове мысль.

И тут, к довершению моего ужаса, позади послышался стук копыт, который уничтожил последнюю надежду развернуться и ускакать прочь. Из-за поворота дороги к нам приближался вооруженный, но без шлема, рыцарь на коне, покрытом полосатой красно-желтой попоной. Узнав своего господина, паук и толстяк оставили свои планы окружить нас и вернулись на дорогу к горбуну, и уже вместе вальяжно двинулись к нам навстречу.

Окончательно потеряв голову от страха, я принялась хлестать Светлячка так сильно, как никогда ранее в жизни, да еще и заверещала диким голосом.

Испуганное животное рвануло с места и помчалось таким бешеным галопом, что чуть не сбросило нас с Мелани на землю. Светлячок бесстрашно разметал троицу, которая расступилась в последний момент, осыпая нас проклятьями. Путь был свободен, и черным облаком мы унеслись прочь, оставляя за собой столб пыли и грязи.

Я обернулась и увидела, что рыцарь бросился в погоню. К счастью для нас, его конь — огромный дестриэ — был хорош для боя и достаточно вынослив, чтобы нести на себе рыцаря в доспехах и собственную броню. Однако он был не в силах соревноваться в скорости с потомком чистокровных арабских скакунов, привезенных отцом из жарких стран.

Тем не менее, хотя мы и отрывались — повода для радости не было.

Светлячок закусил удила и уже безоглядно нес нас, не слушаясь повода. Мне становилось все труднее держаться в седле и не давать Мелани свалиться. Тщетно пыталась я перекричать ветер, чтобы голосом успокоить коня. Безуспешно натягивала повод, пробовала дергать и отпускать его, но все напрасно. Мне не хватало сил вырвать жеребца из дикой скачки.

Вот уже промелькнули мимо нас ворота замка, и впереди начинался пологий, но очень каменистый спуск, где Светлячок неминуемо переломал бы ноги при такой скорости.

«Господи, спаси и сохрани!» — жалобно причитала я, но надежда оставила меня.

Внезапно Мелани наклонилась к шее коня, что-то прокричала ему и резко дернула повод влево.

Конь соскочил со своего рокового пути и стал заворачивать обратно к замку. Беглянка тащила и тащила повод, заставляя Светлячка двигаться по кругу, который постепенно сужался. В какое-то мгновение я почувствовала, что бег стал менее импульсивным и обрадовалась. Напрасно. Светлячок принялся злиться и брыкаться на галопе, будучи не в силах успокоиться. Несколько таких прыжков — и я слетела с коня, потянув за собой Мелани.

Я ударилась головой, и все померкло. Я очнулась от того, что моя спутница склонилась надо мной и натирала мои виски какой-то сорванной вонючей травой.

Меня мутило, все тело болело и страшно кружилась голова.

Тем временем прибежали остальные слуги, бережно посадили нас с Мелани в паланкин и понесли обратно в замок.

Я осмотрелась, но не заметила и тени преследователей.

Обессиленный и весь покрытый пеной Светлячок лежал на боку в десяти туазах от нас, трясся, часто дышал и хрипел в лихорадке. Конюх уже обтирал его сухой травой и пытался успокоить, но не то, чтобы ехать на коне, а даже поднять его на ноги не было никакой возможности.

У ворот сгрудилась толпа. Мне показалось, что все жители сбежались поглазеть, что произошло с дочерью господина. Отец в большом волнении ждал меня у входа в донжон — главную башню замка.

Ты помнишь, дорогой брат, что, когда ты покидал нас, последние этажи башни и другие соседние здания еще перестраивались. Сейчас, когда работы закончились, замок изменился до неузнаваемости. Солнце, недавно с трудом находившее путь для своих лучей сквозь маленькие окошки в стенах, теперь изгнало мрак и холод, щедро одаряя верхние залы замка своим теплом и светом сквозь поражающие своим размером великолепные стрельчатые окна. Отец говорил, что украшенные разноцветными узорами колонны и пестрые гобелены на стенах напоминают ему восточные дворцы из его крестовых походов.

Отец велел отделить три маленьких зала не просто гобеленами, а стенами, и теперь у меня появилось свое собственное королевство в замке.

Только представь, на пиру в честь именин отца в новом камине одновременно зажарили двух оленей, настолько он велик! Какая лютая не была бы зима, в зале у камина всегда тепло. Там вечерами я занималась рукоделием со своими служанками и дочерями вассалов, а отец слушал истории труверов или обсуждал охоту со своими гостями.

Скоро ты приедешь, и все увидишь сам.

Отец заглянул в паланкин, жестом остановил мои готовые сорваться извинения и немедленно приказал слугам нести Мелани в женскую сторону.

Когда мы с моими служанками уложили гостью в постель, пришел паж и сообщил, что отец ждет меня.

Я наспех привела себя в порядок и с замиранием сердца спустилась по узким ступеням к отцу. Все еще находясь под впечатлением утренних событий, воображение мое рисовало ужасные картины отцовского гнева. Слабость и головная боль не покинули меня, я неуверенно вошла в зал, медленно ступая и ища взглядом опору.

Думаю, именно мой болезненный вид удержал отца от жестокого наказания.

— О, Боже милосердный, Агнесса, как ты бледна. Сядь, — он провел меня к резному креслу у стола. Затем, не отрывая от меня обеспокоенного взгляда, налил вина и заставил, несмотря на мое сопротивление, выпить кубок до дна.

— Отец, простите меня… — начала робко я.

Он нервно прервал меня рукой.

— Не могу даже выразить, как я зол из-за твоей сумасбродной выходки. Не поздоровится тем, кто тебя выпустил из замка.

Я молитвенно сложила руки и умоляюще затрясла головой.

— Отец, прошу вас, будьте милосердны. Это только моя вина.

— Оставим этот разговор на потом. Кто эта женщина? И что с вами произошло?

Во время моего рассказа удивление отца росло. Но вот что странно — он крайне оживился, когда я рассказывала о беседе монаха с неким вельможей, а вот наше спасение от людей д’Аркура не вызвало у него особого волнения.

— Не скрою, свидетелем очень странных событий ты стала. Следует хорошенько расспросить нашу неожиданную гостью, когда она придет в себя. Каким образом она очутилась в моем лесу? Да еще и одна? Честно скажу, я не верю в вину д’Аркура, ведь я слышал исключительно только о благородстве этого рода. Скорее всего, она — простая жертва разбойников. А вот та странная парочка монаха с неизвестным вельможей посредине нашего леса не выходит у меня из головы, простые ли они путники или соглядатаи? Бретонцы давно зарятся на наши земли, и нам следует быть наготове. Пожалуй, пусть воины осмотрят лес, вдруг найдут еще что подозрительное.

Отец вызвал начальника стражи и дал необходимые распоряжения, затем повернулся ко мне.

— А теперь иди-ка ты отдохни, но никаких больше прогулок вне стен замка!

Хотя я действительно валилась с ног, я все-таки нашла в себе силы зайти в конюшню. Ко мне сразу же подбежал Рене, чтобы рассказать о Светлячке, хотя я сама видела, что тот лежит почти неподвижно в стойле.

— Не знаю, госпожа, как нам удалось его поднять и довести до конюшни. На подъемном мосту он чуть от слабости не свалился в ров, да не утащил мальчонку моего с собой. Чудом оттянули мы его на пару шагов от края, прежде чем он упал. Так он, болезный, посредине моста долго пролежал, все с силами собирался. А теперь овес не берет, от репы отказывается. Вот только воды чуть попил да много-то нельзя воды-то после такого бега. Стражники говорят, что он, как дьявол несся, как вы еще столько-то удержались на нем да шеи свои не свернули. Странно это все, много я на своем веку видел, как лошади несут всадников, и сам попадал в такие истории, но чтобы так конь после бега страдал, не припомню. Обычно оно как? Ну, пробежался, ну, скинул ездока, ну, еще немного поигрался, да и остановился спокойно траву щипать, словно и не было ничего.

Конюх сокрушенно покачал головой. Я дала ему пару денье, которые быстро исчезли за пазухой.

— Постарайся поднять его на ноги, — расстроенно прошептала я и, не в силах более видеть страдания моего любимца, быстро ушла к себе.

Служанки не сообщили никаких перемен в состоянии гостьи. Она спала беспробудно, лишь изредка стонала во сне. Я приказала подготовить для нее мою одежду и будить меня немедленно, как только Мелани очнется. День еще был в полном разгаре, но едва я прикоснулась к подушке, как провалилась в глубокий сон, наполненный густым туманом без отчетливых воспоминаний.

Казалось, я пребывала в нем очень короткое время, когда услышала тихий шепот моей служанки Миранды.

— Госпожа, проснитесь. Я принесла вам одежду, надо поторопиться, уже дважды прибегал графский паж, доложил, что ваш батюшка ждет вас. Ваша гостья уже готова.

Оказалось, что я проспала остаток дня и целую ночь. Миранда помогла мне одеться, и я направилась в комнату Мелани. Самочувствие мое после хорошего сна улучшилось, а любопытство разгорелось сильнее.

Мелани сидела в кресле у окна в дальнем углу комнаты. Солнечные лучи, преломленные сквозь мозаичные окна, танцевали разноцветными зайчиками на ее пышных огненных волосах, изящно уложенных в красивую прическу. У меня не было возможности разглядеть Мелани внимательно до сих пор, ведь события неслись с ошеломительной быстротой. Сегодня же после отдыха и купания эта женщина засияла ослепительной красотой. На вид ей было чуть меньше тридцати лет, она была высокого роста и прекрасно сложена. Мне бросилось в глаза, как чудесно к ее волосам и бледному лицу подходила моя изумрудного цвета туника. Но все же взор приковывали ее глаза. Я даже не предполагала, что на свете бывают такие томные зеленые глаза, обрамленные густыми ресницами. В них был и задор, и вызов, и женское коварство, и какое-то искрящееся лукавство, словно их хозяйка вот-вот вспрыснет со смеху, и потому они манили собеседника немедля присоединиться к грядущему безудержному веселью. Пожалуй, что немного портило ее, так это небольшая горбинка на носу, а также то, что ее улыбка странным образом перетекала в усмешку, вздергивая правый кончик рта немного вверх. Именно по этой причине я замерла в некоем замешательстве, в момент, когда она при виде меня сперва широко улыбнулась, как доброй приятельнице, но спустя мгновение уже легкая тень ухмылки появилась на ее чувственных губах, как при разговоре с соперницей. Однако стоило снова попасть под очарованье ее взгляда, и все остальные черты лица растворялись в зеленом сиянии, а мелкие недостатки представлялись уже настолько несущественными на фоне общей привлекательности этой женщины, что и нелепо их было даже упоминать.

Оглядываясь назад и пытаясь пережить свои первые эмоции, признаюсь тебе, дорогой брат, я понимаю, что была как очарована ею, так и внезапно скована своей внутренней робостью. Еще не заговорив, я уже чувствовала себя рядом с ней маленькой глупышкой и заранее искала ее одобрения моим нерожденным словам.

Она изящно, словно кошка, выгнулась и вытянула шею, на которой я заметила несколько родинок, причудливо складывающихся в форму полумесяца. Мелани грациозно выскользнула из кресла и приветственно протянула ко мне руки. У нее были красивые тонкие пальцы, на одном из которых диковинный перстень мгновенно приковал мой взгляд своим блеском: переплетенные змея и роза обвивали бирюзовый камень с зеленой сердцевиной. Свет настолько ярко переливался в камне, а все остальные элементы были столь искусно вырезаны, что даже возникала обманчивая иллюзия подвижности змеи.

«Странно, — поймала я себя на мысли, — как это разбойники не позарились на подобное украшение? Вроде вчера я не заметила его».

Гостья крепко пожала мои руки, а затем, повинуясь внутреннему порыву, слегка коснулась их губами.

— Мой дорогой друг, — заворковала она нежным голосом, — ведь вы позволите мне вас так называть? После того, что вы сделали для меня, я не могу думать о вас иначе, как о смелой сестре, посланной мне во избавление от мук и вероятной смерти Богом.

— Я буду счастлива называть вас своей подругой, — пробормотала я, смущенная ее простотой.

— Вчера я настолько обессилила от попыток спастись от моих похитителей, что находилась в беспамятстве и не осознавала, где я, и кто передо мной. Сегодня же я счастлива выразить вам благодарность за то, что вырвали меня из рук разбойников и предоставили мне гостеприимный приют, уютную постель и одежду. Вас интересует моя история…

— Дорогая Мелани, — перебила я ее, — если вы в достаточных силах поделиться ею, прошу вас, давайте спустимся к моему отцу. Он ждет нас. Я поведала ему ту часть вашей истории, в которой принимала участие сама и рассказала о подозрениях в варварстве людей д’Аркур.

— Подозрениях? — страдальчески заломила руки гостья, — подозрениях, говорите?

В этот миг с меня словно спало наваждение. Передо мной стояла несчастная женщина, с болезненными синяками на руках, и с искусно скрываемым, но все же заметным ужасом в глазах. Она нервно кусала губы, и слезы накатились на ее пленительные глаза. Она предстала сразу какой-то хрупкой и ранимой, но все такой же прекрасной.

— Прошу вас не горячитесь! Стремление дознаться истины и помощь вам — вот что движет нами с отцом. Пойдемте, мы все обсудим, — я примирительно улыбнулась, — и заодно подкрепимся. Уверена, вы голодны.

— Просто умираю от голода! — улыбнулась в ответ моя гостья.

Когда мы спустились в обеденный зал, отец стоял у окна. Слуги заканчивали накрывать на стол для нашей трапезы.

Отец услышал наши шаги, обернулся и замер в замешательстве при виде моей спутницы, внимательно всматриваясь в ее лицо. Мы с Мелани остановились, не понимая, что послужило причиной подобного поведения хозяина. Это немая сцена продолжалась довольно долго, затем хозяин замка опомнился и подошел. Я представила их друг другу, и они чинно раскланялись.

Отец, странным образом волнуясь, объяснил свое смущение удивительным сходством между гостьей и Сибиллой де Куртинэ. Он поведал, что около пятидесяти лет назад был молодым пажом при дворе Пьера де Куртинэ, чью дочь ему и напомнила наша гостья.

Мелани заметно сконфузилась, но ответила, что граф несомненно прав. Сама она из рода де Куртинэ, и многие в семье отмечали ее необыкновенное сходство с бабкой.

Отец просветлел и уже шутливо сказал, что теперь просто обязан приложить все усилия, чтобы наказать негодяев, ставших причиной лишений дамы, с чьей родственницей он был знаком и «даже был безнадежно влюблен в пору юности».

— Впрочем, простите старику мою невольную грубость. С годами блекнущие воспоминания о былых временах рисуют нам приукрашенные картины. В них люди кажутся красивее, отважнее и благороднее, чем в обычной жизни. Сейчас-то я вижу, что вы прекраснее, чем Сибилла.

Мелани загадочно улыбнулась, а отец еще раз поклонился и пригласил нас к столу. На правах хозяина дома он сел по обыкновению посредине, а нас посадил по обе руки от себя.

Ароматный запах рагу из кролика в хлебе разнесся по обеденному залу и так соблазнительно манил, что мы с Мелани излишне быстро накинулись на еду, что не подобает благородным дамам. Когда наш первый голод был утолен, мы омыли руки в принесенных чашах с ромашковой водой. Отец распорядился налить нам немного вина и подать грушевый пирог, а когда приказы были исполнены — отпустил слуг.

Мелани поняла, что мы с нетерпением ждали ее историю, кивнула и начала рассказ о своих злоключениях. Для твоего удобства, дорогой брат, я постаралась передать его в точности без изменений.

История загадочной гостьи. Начало

Как Вы уже знаете, имя мое Мелани д’Эвилль, и я происхожу из великих родов Шартра — де Пюизе и де Куртинэ.

Моя мать, дальний потомок французских королей, любила при всяком удобном случае об этом напоминать своему мужу. Отец же мой был человек, любивший громко посмеяться, потому обычно отвечал, что нет нужды так часто об этом говорить, ибо он и без этого отчетливо видит корону на челе матери, только почему-то не из золота, а из рогов. На что матушка чопорно отвечала, что рыцарские турниры в поглощении вина повлияли не только на его зрение, но и на ум, иначе он бы понимал, что отсутствие рогов на его голове, скорее говорит не о его заслугах, а о ее добродетельности. Несмотря на словесные перепалки, оба души в друг друге не чаяли.

Отец, хотя и был храбрым человеком, но предпочел проводить время с семьей или в окрестностях наших земель на охоте, нежели чем, подобно большинству рыцарей, отправляться на подвиги и защиту Святой земли. На все вопросы он печально отвечал, что даму своего рыцарского служения уже нашел и согласно обету не имел права с ней разлучаться, а вот своим недостойным нравом святости земли Иерусалима мог даже и навредить.

«Дама» улыбалась изворотливости мужа и одобрительно кивала.

Вся родительская любовь досталась мне без исключения. Бог не дал им других детей. Жизнь моя беззаботно перетекала между моими родителями. Отец, вопреки обычаям нашего времени, охотно делился со мной умениями из семи рыцарских добродетелей, а мать учила тонкостям управления домашним хозяйством.

Но в однолетье жизнь моя изменилась.

Родители мои покинули этот мир от горячки, оставив меня, двенадцатилетнюю девчушку, одну на попечение моей странной бабки, Сибиллы, которую вы, милостивый государь, упоминали.

Я жила в ее отдаленном от дорог горном замке в Наварре, скрытом от любопытных глаз густыми зарослями плюща и терна до тех пор, пока мне не исполнилось двадцать лет. Бабушка, крайне нелюдимая женщина, постоянно повторяла, что более всего на свете ценит одиночество, поэтому оставляла меня на собственное усмотрение и мало посвящала времени моему воспитанию.

Она была до такой степени причудлива, что передавала свои распоряжения слугам через меня, проводя большую часть времени в своей комнате в компании доверенной служанки. Ее сумасбродство подтвердил тот факт, что, хотя она сама же устроила мою помолвку с сеньором Ришаром д’Эвилль виконтом д’Авен, вассалом и двоюродным племянником графа де Блуа де Шатильон, она не соизволила даже выйти благословить нас во время свадебного обряда, объясняя это муками расставания со своей любимой внучкой.

Мой супруг был стройным и беззаботным молодым человеком, и я помню лишь, что он чрезвычайно смущался в моем присутствии. На следующий день после нашей свадьбы, мы вынужденно простились: я отправилась в наше имение Эвилль, а он — вместе с рыцарями в крестовый поход вслед за королем Франции, где и сгинул, оставив меня молодой вдовой. После вестей о гибели супруга в Сирии, я провела в трауре более пяти лет, не покидая поместья.

Я пряталась от мира до тех пор, пока мой сюзерен и родственник мужа граф де Блуа не решил устроить праздничный рыцарский турнир по случаю объявления помолвки его дочери Жанны с сыном французского короля Людовика.

Король и его свита намеревались присутствовать на трехдневных торжествах, а затем на четвертый день в пятницу совершить совместный молебен во здравие и славу будущих молодоженов.

Примчавшийся гонец сообщил, что граф собирает всех без исключения своих вассалов и велит явиться в воскресенье; графиня Алиса Бретонская де Блуа поручила передать лично, что она намеревается удержать меня при себе еще, «как минимум на неделю после турнира, чтобы ближе познакомиться с милой затворницей».

Я не буду утомлять вас долгим рассказом о моих приготовлениях и дороге в Блуа в сопровождении шестерых моих воинов и служанки. Скажу лишь, что хозяева встретили меня более, чем радушно. Граф шутливо пожурил меня, что я так долго лишала их своего присутствия и совсем забыла свой долг вассала.

— Ваш муж всегда будет в памяти дома де Блуа, — с легкой улыбкой продолжила меня корить его супруга, — Мы скорбим о его гибели вместе с вами, но вы уже достаточно времени провели в уединении. Пора выйти снова в свет.

Алиса Бретонская, будучи на пару лет меня младше, взяла на себя роль капризной, но милой сестры. Графиня отпускала меня только на ночь, чем, на мой взгляд, вызвала немало обид среди ее придворных дам.

Тем временем весь двор кипел приготовлениями ко встрече короля. Слуги носили запасы еды, плотники возводили на поле у графского замка ристалище и помосты для знатных зрителей. Удары молотков и свист пил раздавались с раннего утра до позднего вечера. Всюду деловито сновали оруженосцы и слуги съехавшихся на турнир рыцарей, выбирая места для установки шатров. Лагерь желающих участвовать в турнире разрастался так быстро, что графскому герольду пришлось несколько раз вместе с двумя пажами объезжать поле, узнавая вновь прибывших и их права на участие, а затем распределять их в отряды. К приезду королевского кортежа все поле уже пестрело рыцарскими гербами, слепило серебряным огнем доспехов, бушевало на ветру волнами знамен.

Как объяснила графиня, было заранее обговорено, что рыцари королевского домена и нормандского герцогства, в ознаменование недавнего окончательного отказа английской короны от Нормандии в пользу Людовика, выступят в едином отряде.

Все же остальные рыцари будут противостоять им в другом.

Первые под руководством барона Филиппа д’Аркура — любимца короля, будут носить повязки с желтыми лилиями, а их противники — серебряные в честь цветов хозяина турнира. Командовать рыцарями на стороне графа де Блуа поручили Жану Бургундскому, графу Шароле.

Все дамы во главе с женой короля Маргаритой Прованской должны были прикрепить букеты с маргаритками и поддерживать в равной степени обе стороны, чтобы не давать разгореться вражде, вовремя охлаждая буйные головы, и сохранить дух галантного рыцарства Европы.

К полудню понедельника долгожданный королевский обоз показался на горизонте. По мере приближения он все больше напоминал гигантского разноцветного змея, медленно ползущего по извилистой дороге мимо собравшихся у обочин простолюдинов, приветствующих королевскую чету.

Когда до замка оставалось около пары лье, навстречу королю выдвинулась кавалькада местной знати во главе с графом де Блуа. Мне и нескольким дамам была оказана честь приветствовать королевскую чету, поэтому у меня возникла великолепная возможность воочию наблюдать момент встречи с королевским двором.

Примерно на расстоянии полета стрелы обе группы остановились. От встречающего отряда отделился графский герольд, который громким голосом вопросил: «Кто путешествует в землях графа де Блуа?»

Пришла очередь выехать вперед королевскому герольду, который выкрикнул в ответ: «Король Франции Людовик с супругой Маргаритой Прованской и двором совершили трудный путь, чтобы навестить своего доброго вассала, доблестного графа Жана де Блуа де Шатильон и его благочестивую супругу».

Герольды съехались, поклонились друг другу и уже вместе заиграли в свои трубы, украшенные тканями, с вышитыми гербами своих хозяев.

Под их звуки мы приблизились к королевскому кортежу.

Граф спешился, быстро подошел к поджидавшему его верхом королю и, преклонив колено, произнес ритуальную фразу о великой чести приветствовать своего сюзерена в графстве. Король без помощи слуг спрыгнул с коня, поднял графа и обнял. Не выпуская его из рук, Людовик подвел его к королеве, которая ждала на норовистой лошади гнедой масти.

Жан де Блуа поклонился, и попросил позволить ему выбрать ее дамой его сердца, чтобы он мог беззаветно служить ей.

Маргарита, будучи, без сомнения, мудрейшей женщиной Франции, с улыбкой ответила, что разрешает только на время турнира, а потом требует вернуть эту честь Алисе Бретонской.

Графиня, которая стояла вместе с нами неподалеку, благодарно поклонилась, услышав доброту королевы.

— Ваше величество, позвольте и мне присоединиться к просьбе моего мужа служить вам и вступить в ваш не менее храбрый, но гораздо более утонченный и прекрасный отряд, чем воинство мужчин.

Королева рассмеялась.

— С радостью принимаю ваш оммаж, пока продлятся состязания! — И, посмотрев в нашу сторону, попросила: — А сейчас расскажите мне о ваших очаровательных спутницах.

Графиня представляла нас королеве, а та на удивление оказалась высоко осведомлена о каждой из нас. Она легко называла наши фамильные дома, знаменитых предков. Когда очередь дошла до меня, она заметно погрустнела.

— Ах, дорогая госпожа д’Эвилль, — обратилась она ко мне с искренним сочувствием, — Ваш муж погиб, защищая нашего брата, графа д’Артуа, Роберта Доброго. Две сотни отчаянных смельчаков ворвались в египетскую крепость Эль-Мансуру, и почти все полегли. Из той отчаянной битвы вернулись в лагерь пять или шесть человек. Людовик рассказывал мне, что семь рыцарей вместе с Робертом укрылись в доме и защищались столь рьяно, что долгое время сотни врагов не могли победить этих великих людей, и только спустя целые сутки рассвирепевшие от унижения враги растерзали на куски наших израненных воинов. Ужасная трагедия.

Королева обернулась, выискивая кого-то в толпе придворных.

— Нас сопровождает барон Филипп д’Аркур. Он единственный, кто уцелел в том бою из свиты короля. Я обязательно попрошу его рассказать всем нам историю о доблести наших героев. Возможно, и вы узнаете какие-то новые подробности, — королева наклонилась ко мне и тихо сказала: — Я чувствую необходимость отблагодарить вас за мужа, которого король забрал на следующий день после свадьбы.

Я скромно поклонилась. Маргарита Прованская ласково погладила меня по щеке и двинулась дальше к почтительно поджидавшим ее придворным.

Тем временем слуги подкатили на телеге пару бочонков с вином, разбили шатер на лугу у реки и разложили легкие закуски. Оба отряда окончательно перемешались. Все со смехом и громкими разговорами устремились к прохладной реке передохнуть после долгой дороги и слегка перекусить.

Граф представлял королю своих вассалов и хвастливо рассказывал ему об их былых заслугах в предыдущих турнирах и сражениях.

Людовик подбадривал рыцарей, вспоминал тех, с кем довелось участвовать в крестовом походе и шутливо сетовал, что граф подготовился и собрал лучших воинов.

— Да, тяжеловато нам придется, — притворно сокрушался король, затем, хитро улыбнувшись, добавил. — Правда, у меня все еще есть мой Филипп. Он стоит десятка, посмотрим, может, и не осрамимся.

Дошла очередь приветствовать бургундцев, угрюмо державшихся особняком. Повелитель похлопал по плечу склонившего голову Жана Бургундского и пожелал ему удачи в турнире.

Затем король обернулся и выкрикнул имя, заставившее меня почему-то вздрогнуть:

— Эй, д’Аркур, где ты? Мы желаем тебя видеть, неужели ты спрятался от будущих противников?

Из толпы придворных выступил высокий темноволосый мужчина около тридцати лет. В отличие от большинства дворян он был в боевом снаряжении, в длинной кольчуге и, несмотря на теплый день, даже в кольчужных чулках. Широкий кожаный ремень подпоясывал красно-желтую полосатую накидку-сюрко и удерживал богатые ножны с мечом, на который барон тут же воинственно положил левую руку, правой уперся в бок и, горделиво выставив одну ногу вперед, с вызовом стал бросать взгляды по сторонам, показывая готовность к немедленной схватке.

— Я здесь, ваше величество. Вы прекрасно знаете, что д’Аркуры не боятся никого. Я думаю, граф де Блуа меня намеренно отвлекает отменным куском окорока и местным вином, которое, вынужден признать, очень неплохое.

Людовик самодовольно пихнул гостеприимного хозяина в бок.

— Поберегите моих воинов, граф. Люблю этого молодца, — затем король пошутил. — Ты слышишь, что я говорю, Филипп? Если бы ты был мой брат, я бы передал корону именно тебе и мог бы спокойно уйти на покой в монастырь.

Младшие братья короля, Карл и Альфонс, бросили косые взгляды на д'Аркура.

Барон громко расхохотался, как будто ничего забавнее в жизни не слышал.

— Поверьте, ваше величество, мне тоже искренне жаль, что не могу называть вас братом. Но мне показалось, что вы заподозрили во мне труса…

— Ну, ладно, ладно, — примирительно сказал Людовик, — Вряд ли кто-то искренне решит, что ты бежишь боя, если даже в поездку к друзьям ты одет, как на войну.

— Вам ли не знать, ваше величество, после последнего крестового похода: друзья так часто предают, что именно к ним и надо ехать во всеоружии.

— Но не в этот раз, барон, — нахмурился король. — Здесь мамлюков нет. У графа мы можем чувствовать себя в безопасности, потому отвлекись от мыслей о былых сражениях. Пойди-ка лучше вырази свое почтение королеве и ее дамам — они заметно скучают. Ты обязан доказать, что мои вассалы не только воины, но и куртуазные собеседники.

Филипп молча поклонился и удалился, а Людовик повернулся к хозяину земель.

— Не сердитесь, граф. Филипп тяжело переживает из-за нашего неудачного похода.

— Как и все мы, ваше величество.

— Вы правы, граф, но обещаю, мы еще отомстим, — монарх печально вздохнул и клятвенно осенил себя крестом. — А сейчас не пора ли нам вернуться к нашим поданным?

— Конечно, повелитель, — граф показал рукой в сторону шатров с едой, готовый следовать за королем.

Чета монархов много шутила и подзадоривала будущих соперников во время легкого пира на природе, и только с наступлением сумерек единая кавалькада в приподнятом от вина настроении направилась к крепости де Блуа.

Королевская семья с детьми, родственниками и несколькими приближенными дворянами остановилась в замке графа, остальные разъехались по своим шатрам в поле у ристалища.

Вечером пир продолжился в замке, и Маргарита Прованская подозвала Филиппа д’Аркура к нашему женскому кружку.

— Подойдите, барон д’Аркур, я хочу вас познакомить с одной очаровательной дамой.

Филипп покинул Людовика и приблизился к нам.

— Знакомьтесь — Мелани д’Эвилль. Я помню, как вы говорили, что сблизились в крестовом походе с ее супругом, Ришаром. Нас интересуют его последние мгновения в крепости Мансур, где он доблестно защищал нашего брата Роберта. Все мы с признательностью послушаем ваш рассказ об отчаянной вылазке в город неприятеля и вспомним наших храбрых героев, перед тем как разойтись спать.

Мне показалось, что барон поморщился при упоминании моего имени, но быстро овладел собой. Он внимательно посмотрел на меня и галантно поклонился, затем повернулся к королеве.

— Стоит ли, ваше величество, бередить старые воспоминания? Минуло много лет. Да мне и рассказать о виконте нечего. Да, мы участвовали в атаке вместе, но горячка боя вскорости разделила нас. Я чудом уцелел, тогда как почти все наши воины погибли.

Чувствуя какую-то загадку, я взмолилась.

— О, господин барон, прошу вас! Для меня малейшая деталь, любой человек, видевший моего мужа перед смертью — бесценны. Я собираю по крупицам образ того, кому была наречена, но не успела узнать так, как он того заслуживал. Мне легче нести траур по человеку храброму, осознавая, что он отдал свою жизнь во славу Христову, защищая младшего брата короля Франции. Но скажите, правдивы ли разговоры о том, что смельчаков во главе с графом Робертом д’Артуа намеренно заманили в ловушку?

Глаза дам с неподдельном интересом посмотрели на барона. Всех заинтриговала история о тайне и, несмотря на свое нежелание продолжать разговор, Филипп д’Аркур был вынужден сухо ответить.

— Поговаривали, хотя я и отношу это к пустым слухам, что было получено ложное сообщение. Якобы перебежчики поклялись, что в городской крепости осталось не больше пятнадцати воинов. Несмотря на свой горячий нрав, граф не бросился опрометчиво в бой, а отправил на разведку некое доверенное лицо, не раз бывавшее там ранее под видом торговца, чтобы проверить действительно ли крепость беззащитна. По возвращению лазутчик убедил Роберта д’Артуа, что полученные сведения верны, и с полусотней храбрецов граф без потерь сможет принести старшему брату крепость в подарок.

Королева Маргарита удивленно вскинула руками.

— Как? Вы не рассказывали этого раньше. А мы винили исключительно горячность и неосмотрительность Роберта. И кто же этот подлый предатель?

— Ваше величество, перед началом атаки брат короля сохранил имя своего лазутчика в секрете. Я полагаю, единственный, кто мог бы присутствовать на встрече с ним, кроме самого Роберта д’Артуа, был муж госпожи Мелани д’Эвилль. Ведь он исполнял роль помощника графа, был погружен во все его планы и не отлучался от него во время похода. К сожалению, этот храбрец обрел смерть плечом к плечу со своим господином и уже не сможет пролить свет на эту тайну, — д’Аркур прижал правую руку к груди и с явной внутренней борьбой, читавшейся на его бледном лице, высказал наболевшую мысль вслух. — Лично я думаю, что никаких сообщений не было. Граф самостоятельно решился на атаку города-крепости, чтобы порадовать короля неожиданным приобретением и забрать лавры победителя себе.

Королева задумчиво кивнула и попросила.

— Но все же, барон, расскажите, что же произошло в крепости?

Филипп развел руками и поклонился королеве.

— Если вы приказываете, ваше величество, — затем он поморщился, припоминая давние события. — Ночь была безлунная. Дневная жара спала, и освежающий ветерок приятно дул с речного канала, на противоположной стороне которого стояли основные силы египетских арабов, не подозревавших о нашем отчаянном плане. Вначале удача нам сопутствовала: мы смогли перебраться через крепостные стены и захватить главные ворота без сопротивления. Граф быстро разделил нас на два отряда и приказал продвигаться вглубь города по соседним улицам, ведущим к дворцу султана. Не успели мы пройти и двухсот шагов, как ворота за нами захлопнулись с металлическим звоном, а из маленьких улочек, как из десятка ручейков, хлынуло целое воинство арабов. Они расползались по городским стенам, беря нас в кольцо и осыпая кучей стрел.

— Граф д’Артуа с вашим супругом, — барон пристально взглянул на меня и продолжил, — а также еще с несколькими сторонниками попал в окружение и не имел никаких шансов спастись. Они ворвались в ближайший дом и там забаррикадировались. К большому несчастью, остальные наши воины не имели ни малейшей возможности прийти к ним на помощь. Даже сейчас у меня в голове продолжают отчетливо звучать яростные голоса горстки несчастных смельчаков из охраны брата короля, отчаянно отбивавшихся от атак на их последнее убежище. Бой подхватил и унес нас в другую сторону. Мне больно это говорить, но наш отряд уже не сражался, а позорно пытался скрыться от гнавшихся за нами неверными. Враг оттеснял нас прочь, загоняя все дальше вглубь незнакомого города. Мы бежали, не разбирая дороги, по наитию сворачивали в узкие улочки, где арабам было сложнее расстреливать нас из луков. Отставшим и обессиленным от бешеного бега не оставалось ничего, кроме как остановиться и принять последний бой. Ценой собственных жизней они задерживали волну наших врагов, подарив несколько драгоценных мгновений остальным, чтобы мы смогли осмотреться и понять, куда двигаться дальше.

— Как же вам удалось спастись из западни? — невольно вырвался вопрос из груди графини де Блуа.

— Я не перестаю задавать себе этот вопрос и поныне, сударыня. Пожалуй, простое везение. Нас осталось шестеро, когда мы уперлись в широкие ступени лестницы на городскую стену. Больше бежать было некуда. Я опустился на колени, чтобы попросить господа даровать мне сил принять смерть достойно. Неверные выскочили на нашу улочку и кровожадно завопили, увидев нас. Это был конец. И тут меня случайно осенило. Видимо, недалеко от того места была конюшня и повсюду вокруг была разбросана солома. Повинуясь наитию, я схватил два огромных тюка, взбежал с ними на стену и отчаянно прыгнул вниз. Я старался удерживать солому под собой, чтобы приземлиться точно на нее. Это сработало — тюки смягчили удар. Хотя я долго потом кашлял кровью от удара при падении, но я остался жив. Завыв, как дикий волк, от смеси чувств: радости, ярости и злости, я погрозил кулаком врагам и поклялся мстить неверным, покуда будут силы, за моих погибших братьев во Христе.

Дамы вскрикнули от ужасной картины, у некоторых из них по-особенному заблестели глаза при взгляде на рассказчика. Как только он понял, что завладел их вниманием, самодовольная улыбка проскользнула и померкла на его лице. По крайней мере, на мгновение мне показалось, что я ее заметила. Филипп продолжил свой рассказ, подолгу останавливая свой взгляд на вздыхающих дамах.

— Все пятеро спутников прыгнули вслед за мной, но лишь двое тамплиеров смогли встать на ноги — Хьюго де Немур по прозвищу Одноухий и Бернард де Соннак — племянник великого магистра ордена. У остальных были переломаны ноги, и их участь была не завидна: подоспевшие стражники закидали их камнями со стены, — рассказчик покачал головой. — Нельзя было терять ни минуты — до нашего лагеря было около полутора лье, а враги на стенах громко кричали друг другу и показывали в нашу сторону. Хромые, спотыкающиеся, но полные решимости выжить и рассказать королю историю христианской отваги, мы перебегали от одной груды валунов к другой, чтобы сбить с толку наблюдавших за нами стражей на стенах. Вблизи уже показались огни нашего лагеря, и мы поверили, что нам удалось спастись.

Барон замолчал и склонил голову. Пока он стоял в задумчивости, никто не посмел его поторопить. Все терпеливо ждали продолжения. Выдержав паузу, господин д’Аркур встрепенулся и извинился.

— Простите, воспоминания нахлынули на меня.

Все наперебой принялись уверять его в полной поддержке его чувств. Он благодарно поклонился и продолжил.

— Увы! Нашим наивным мечтам не суждено было сбыться. Позади нас послышался лошадиный топот, и улюлюканье вражеских воинов разорвало ночную тишину. Преследователи были уже близко и настигали нас столь быстро, что нечего было и мечтать успеть добраться до своих. Я остановился, ибо бежать больше не было сил, выхватил меч и приготовился отдать свою жизнь подороже. Тамплиеры, которые были еще в худшем, нежели я, состоянии, встали рядом, готовые к бою, с мечами на перевес. Хьюго де Немур хрипло захохотал и выкрикнул, что он горд умереть рядом с нами. Мы молча кивнули в ответ.

Из темноты выскочила четверка всадников, которые оторвались от отставших двоих на несколько корпусов.

Я извернулся, отпрянул в сторону от несшегося на меня всадника и рубанул наотмашь по крупу коня. Бедное животное захрипело и кувыркнулось вперед, подмяв под себя незадачливого араба.

Краем глаза я заметил, что Хьюго сдернул своего противника с коня, ухватившись за вражеское копье, и быстрым взмахом меча прикончил врага.

К сожалению, последний наш товарищ был не столь удачлив. Бернард изловчился вогнать клинок в шею лошади одного из нападавших, но всадник уцелел и, спрыгнув, яростно напал на тамплиера сзади, тогда как другой араб пронзил нашего спутника копьем.

Бернард перерубил древко и завалился на одно колено.

Изогнутая сабля всадника сверкнула подобно молнии, и голова Бернарда де Соннак отлетела от тела.

В диком порыве Хьюго метнул захваченное копье с такой силой и ненавистью, что оно просто разорвало кольчугу врага и почти целиком прошло насквозь, вытянув за собой плоть убийцы.

Последний не успел даже осознать, что произошло и с удивленным лицом рухнул с коня на землю.

Бернард был отомщен.

Я тем временем обменялся несколькими ударами с последним из четырех нападавших, выбил из его рук изогнутый меч и расколол его голову надвое.

Филипп почтительно прервался, заметив, что к ним подошел Людовик и внимательно прислушивается к рассказу своего любимца. Король ободряюще взмахнул левой рукой, призывая барона продолжать, а в другую взял руку своей опечаленной супруги и нежно поцеловал.

— Ваше величество вряд ли услышит что-то новое. Я не раз рассказывал вам о событиях той ужасной ночи, которая стала первым камнем в череде несчастий, смертей, предательств и вашего заточения в плен.

— Продолжайте, барон, ничего позорного нет в памяти наших бед, ведь они дают нам силы для новых побед, — промолвил король.

— Ошеломленные неожиданным отпором, двое оставшихся арабов не решились приближаться и расстреливали нас из луков с некоторого расстояния.

Их тактика увенчалась успехом: я был легко ранен в руку, а у тамплиера стрела опасно торчала из правого плеча, и сюрко обагрилась кровью. Он перехватил меч из повисшей как плеть правой руки и выкрикивал ругательства, вызывая их на рукопашный бой.

Я понимал, что время действует против нас. Хьюго быстро слабел и уже с трудом держался на ногах из-за потери крови. Моя рана, сколь несерьезной мне первоначально казалась, начала ныть и беспокоить меня легким онемением руки.

Я резко побежал к убитому мною первому врагу, рядом с которым валялись щит и копье. Мой рывок спас меня от стрелы, которая просвистела ровно в том месте, где я находился мгновение назад.

Окрикнув Хьюго, я швырнул к его ногам щит, чтобы он хотя бы как-то укрывался от стрел, сам же подхватил копье и рваными движениями, раскачиваясь из стороны в стороны, бросился к нападавшим.

Я вложил последние силы в бросок копья, не смог устоять и повалился в песок. Скакун встал на дыбы, но от силы удара опрокинулся на спину, похоронив под своей тяжестью очередного нашего врага.

Острая боль от стрелы прожгла мое бедро, и я рухнул на песок.

Хьюго, закрываясь щитом и слегка пошатываясь, волок меч по земле в повисшей из-за раны правой руке. Шаг за шагом он медленно наступал на врага, выпускавшего в него одну стрелу за другой. Тамплиер, грозно заревел священную молитву, с каждым словом тяжело ступая на землю:

Pater… noster… qui… es… in… caelis… sanctificetur… nomen… tuum… Adveniat… regnum… tuum.

Первые лучи утреннего солнца выскочили из горизонта и легким багряным ореолом осветили могучего храмовника.

Весь облик его, неустрашимость его, воля его — слились в непобедимого воина света, идущего на последнюю битву со злом. Столь грозен был вид его, что одинокий наш противник дрогнул, выпустил последнюю стрелу и скрылся, оставляя за собой столб пыли.

Хьюго остановился, с тоской посмотрел на небо, вытер пот с лица и упал лицом в песок.

Собравшись с силами, я подполз к нему и перевернул, чтобы даже уже не услышать, а угадать последние слова.

Et dimitte nobis debita nostra.

Так, на чужой земле, под звуки непонятной и враждебной природы, под пение неизвестных птиц, под трескотню и жужжание странных и загадочных насекомых, воин ордена храма Хьюго де Немур умер от ран и закончил свой крестовый поход.

Мой долг перед павшими заставил меня встать и идти вперед. Нет, не ради собственного спасения, а для того, чтобы смерти всех участников этой вылазки не оказались напрасными, и соплеменники узнали правду о мужестве и стойкости отряда графа Роберта д’Артуа, младшего брата благочестивого короля Людовика Девятого.

Филипп замолчал, а король поднялся и произнес в общей тишине:

— Et dimitte nobis debita nostra. И прости нам долги наши. Да уж поистине, великие люди делают времена великими. Господа и дамы, я более не задерживаю вас. Пусть же ночь прогонит печаль из наших сердец, ведь завтра мы должны праздновать и веселиться на турнире. Спокойной ночи, а я хочу еще помолиться перед сном о памяти моих воинов.

Людовик взял под руку Маргариту и удалился. Оставшиеся проводили супругов почтительно склоненными головами.

Филипп д’Аркур обратился ко мне, отчетливо проговаривая слова.

— Прошу простить меня, если я невольно расстроил вас своим рассказом. Повторюсь, я был мало знаком с вашим мужем. Вижу, что он был чрезмерно преданный долгу человек. Ведь вы настолько прекрасны, что покинуть вас после свадьбы я не сумел бы даже по прямому приказу короля.

Он говорил любезности, а сам пристально изучал, рассматривал меня, как те дети, которые восхищенно любуются жучками, прежде чем начать безжалостно отрывать им крылышки и ножки.

Холодок невольного страха пробежался по моей спине.

Графиня де Блуа почувствовала мою неловкость и обратилась к остальным.

— Пожалуй, нам всем нужно поблагодарить барона за его рассказ. Однако время к молитве и ко сну. Всего доброго, дорогой барон, желаем вам завтра удачи на турнире.

Она подхватила меня и быстро увела за собой.

История загадочной гостьи. Турнир

Спала я той ночью очень скверно. Один кошмар сменялся другим. Первым пришел во сне мой муж, бледный и окровавленный, он протягивал ко мне трясущиеся руки и молил меня о чем-то своим взглядом. Я попыталась прикоснуться к нему, чтобы успокоить, но он рассыпался в серый прах. На его месте поднялся белый дым, из которого проступили очертания восточного города из желтого песчаника.

Караван верблюдов с поклажей медленно входил в высокие городские ворота. Я вглядывалась поочередно в лица погонщиков, торговцев, стражников, но не узнавала никого. Лишь один высокий человек, кутавшийся в темную накидку, прятал от меня свое лицо, как бы я не старалась его рассмотреть.

Внезапно налетел сильный смерч и развеял строения, людей, животных и поднял песчаный столп, из которой навстречу мне тяжело вышел тамплиер. Яркий плащ, сотканный из капель крови, колыхался на ветру за его спиной. Опущенный длинный меч в его руке оставлял глубокую борозду на песке там, где он прошел. Вдруг буря, ветер, шум — все разом стихло. Воин вскинул неподъемный меч на головой и с громовым ревом: «sed libera nos a malo» разрубил меня пополам, после чего рассыпался песком. Предсмертным выдохом я закончила его молитву: «Amen» и вырвалась из цепей жуткого сна.

Утро было под стать моей ночи — серое и пасмурное. Хмурые тучи низко нависали над землей и напоминали бушующее море, высокими волнами неслись по небу, накатывая и сталкиваясь друг с другом. Крупные облака поглощали мелкие и сливались в бурлящее темное полотно, которое ждало своего мига, чтобы разверзнуться проливным дождем.

«Хотя палящее солнце и зной были бы изнурительнее для состязания» — размышляла я, поглядывая на небо, по пути к ристалищу.

Благородные дамы, а также дворяне из свиты короля, не участвующие в турнире, переговариваясь, неспешно занимали места на трибуне. По бокам от Людовика с супругой, сидевших на возвышении в центре, разместились на правах хозяев граф и графиня де Блуа. Последняя, следуя своему правилу не отпускать меня от себя надолго, настояла, чтобы я села рядом с ней, благодаря чему у меня был прекрасный обзор.

Рядом со мной тихо переговаривались недавние молодожены: дочь короля Изабелла со своим супругом Тибо Наваррским. Юная королева Наварры дразнила мужа:

— Супруг мой, почему ты предпочел остаться со мной, вместо участия в турнире? Если бы ты только предупредил меня заранее, я бы выступила вместо тебя.

Супруг покраснел и смутился, но было видно, что он был влюблен в свою жену и прощал все ее колкости.

Тем временем толпа простолюдинов собралась у краев поля и громко обсуждала рыцарские приготовления. Повсюду бродили торговцы и громко предлагали всякие безделушки, еду и эль. Смех и крики заражали остальных общим весельем.

Раздался звук труб, и в центр поля выехал герольд турнира. Он остановился перед трибуной, поклонился королю и громко выкрикнул:

— По изволению его величества Людовика, короля Франции, в сегодняшний день турнира пройдет меле — столкновение, в котором все рыцари будут сражаться одновременно, разделенные на два враждующих отряда. Оставшиеся в строю участники завтра продолжат соревноваться умениями в одиночных боях на копьях. Победитель выберет королеву турнира и преподнесет ей венок. Кроме того, ему будет пожалован денежный приз в сто турских ливров. На третий день оруженосцы смогут помериться силами в бою на мечах, стрельбе из лука и борьбе. Наиболее достойные будут произведены в рыцари королем!

Оруженосцы с радостными возгласами подбросили свои шапки в небо и принялись обниматься, возбужденно подпрыгивать и похлопывать друг друга, будто рыцарское звание было уже у каждого в кармане.

Герольд неодобрительно взглянул на молодых людей, но видя, что Людовик благосклонно улыбается, продолжил:

— А сейчас участники приглашаются совершить круг почета, чтобы отдать честь королевской чете и благородным зрителям, почтить славных жителей графства де Блуа, а также представить себя, свои доспехи и гербы. После этого рыцари под предводительством барона Филиппа д’Аркура займут левую сторону поля, — герольд показал направление рукой, — а их соперники расположатся на правой стороне.

Первым, сверкая доспехами, показался Филипп д’Аркур. Плюмаж из ярких перьев на серебристом топфхельмском шлеме, развивающийся плащ, сюрко поверх искусных доспехов, круглый щит, попона, надетая поверх кольчуги на могучего коня, — все пестрело яркой желто-красной радугой фамильных цветов. И только на правой руке его виднелись лилии — знаки королевского отряда. Барона сопровождали трое пеших оруженосцев, которые несли запасное оружие и доспехи.

Один воин особенно выделялся среди них. Он шел, переваливаясь с ноги на ногу, пригибаясь и распрямляясь вниз-вверх. Подогревая интерес к своему уродству, он презрительно улыбался, потрясая мечом и нарочно дразня толпу, которая удивленно указывала пальцами на его горбатую спину.

С противоположной стороны поля выехал Жан Бургундский, граф Шароле, чью голову прикрывал лишь кольчужный капюшон.

Диагональные желто-голубые полосы украшали каждую деталь одежды и доспехов графа, а также амуницию его коня, в гриву которого слуги красиво вплели ленты этих цветов. За своим повелителем вышагивали вооруженные до зубов оруженосцы, гордо неся его украшенный перьями шлем, гербовый щит и фамильный баннер-пеннонсо.

Оба предводителя съехались у середины ристалища и поклонились зрителям на трибуне. Запели трубы. Герольд начал формальное представление, выкрикивая имена и титулы. И, если граф радостно кивал и махал всем вокруг, то, мне показалось, что барон сквозь прорези своего шлема неподвижно смотрит исключительно в мою сторону. С усилием я заставила себя отвернуться и деланно рассмеяться какому-то замечанию графини де Блуа. Будущие соперники поприветствовали друг друга и направили коней по малому кругу — каждый к своей стороне.

Остальные участники повторили этот ритуал и построились в шеренги, ожидая сигнала к атаке. За их спинами стали оруженосцы с реющими на ветру штандартами, готовые немедленно выбежать на поле, чтобы подать оружие или оттащить своего поверженного сюзерена из гущи битвы.

По словам Алисы Бретонской, в первый день для атаки допускалось только рукопашное оружие, а для защиты — щиты. Всадник, сбитый с лошади, мог немедленно сдаться и покинуть поле при помощи слуг или продолжить сражаться пешим. Кроме того, не допускалось намеренное калечение лошадей и добивание лежащего соперника. Я поблагодарила графиню, сама я давно не присутствовала на турнирах и не понимала правил.

Наконец был дан сигнал. Сдерживаемые дотоле лошади рванулись навстречу друг другу.

— Длина поля — шестьсот туазов, есть где развернуться, — радостно хлопнул в ладоши от предвкушения схватки Тибо.

Всадники воинственно кричали и размахивали на полном скаку мечами, булавами, моргенштернами, цепами разнообразных форм и длины, служившими для сминания, дробления, разрубания, крушения, в общем, — удобного уничтожения противников.

Послышался грохот первого столкновения. Лязг и звон оружия смешался с хрипами лошадей и стонами раненных. Отряд де Блуа уверенно держал строй. Его воины стремились атаковать и защищаться вместе, поддерживая своих товарищей. Их противники рассредоточились по полю и не могли ничего противопоставить слаженности групповой защиты.

Возбужденная первой кровью толпа одобрительно ревела. Знать на трибунах переглядывалась, кивала, гоготала в едином задоре, всплескивала руками и подбадривала свой отряд громкими криками. Удивительно, но простолюдины вели себя схожим образом: пихали друг друга плечами, подмигивали, недовольно махали руками или заливались смехом после удачного удара в противоборстве равных мастеров. Казалось, что все зрители слились в общем порыве восторга.

— Тактика «орел таскает птенцов» не дает успехов, — рассмеялся Тибо, явно болеющий за сторону де Блуа. — Барон надеялся, что более крепкие нормандцы будут легко сбивать оборонявшихся своими огромными булавами, но вышло наоборот. С каждой атакой д’Аркур разменивает своих пару на одного врага.

Действительно, уже четырнадцать рыцарей под руководством Жана Бургундского теснили оставшихся восьмерых противников. Филипп д’Аркур осознал, что если не изменить тактику, к завтрашней части турнира его отряд может остаться без рыцарей, способных держать копье.

Он громкими криками подозвал своих рыцарей и увлек за собой прочь от места, где происходила основная схватка.

Зрители разочаровано засвистели при виде такого позорного отступления. Воины де Блуа в горячке бросились в погоню и растянули свою линию. В этот момент беглецы разделились по команде предводителя на две четверки и, сделав неожиданный разворот в противоположные стороны, пропустили оторвавшихся от остальных троих лидеров преследования вперед и ударили им в спину. Хитроумный замысел удался, и вскоре оруженосцы, стараясь не попасть под копыта боевых коней, уже вытаскивали с поля валявшуюся на земле тройку раздосадованных неудачников.

Приунывшие было болельщики во главе с самим королем, вынужденным на протяжении всей схватки с кислым лицом отдавать должное отряду графа де Блуа, восторженно закричали при виде такой ошеломительной ловушки, воплощенной д’Аркуром и его людьми. Надежда снова загорелась в их глазах.

— Одиннадцать против восьмерых, — подсчитал рыцарей на поле Людовик. — Шансы растут.

К сожалению, сразу после этого произошло событие, омрачившее дальнейший ход турнира.

Один из рыцарей отряда де Блуа никак не мог совладать со своим конем. Как выяснилось позднее, животное было ранено отколовшимся в бою куском дерева от расщепленного щита наездника. Раздражение и боль от застрявшей занозы под попоной привело коня в полное бешенство. Он хрипел и крутился волчком, делал немыслимые попытки сбросить своего хозяина. В конце скакун грузно повалился набок, придавив телом своего седока, который с трудом смог высвободиться и даже подняться, хотя и выглядел оглушенным. Было очевидно, что воин не способен продолжать сражение.

Однако Филипп д’Аркур намеренно направил своего коня на несчастного рыцаря и нанес на всем скаку настолько сокрушительный удар ему в спину, что тот пролетел несколько шагов и крайне неудачно приземлился на голову, после чего скончался в диких криках и судорогах.

Женщины завопили от ужаса. Маргарита Прованская показала себя истинной королевой и приказала немедленно трубить конец состязания. Граф де Блуа с супругой обратились к королю с просьбой призвать к ответу барона за коварство. Людовик, обескураженный поведением своего фаворита, потребовал тишины и подозвал к себе обоих начальников отрядов.

Филипп подъехал и, не снимая шлема, поклонился королевской чете. Вся его поза отражала удивление неожиданной остановкой.

Жан Бургундский, взбешенный неподобающим истинному рыцарю поступком, громогласно требовал немедленных объяснений от барона.

— Ваше величество, — холодно пожал плечами барон, — прошу простить мою дерзость, но я не понимаю, в чем моя вина? Вы знаете, что в бою я всегда иду до конца, а тот рыцарь стоял с мечом в руке. Я не видел, чтобы он подал знак, что сдается и прекращает участие в турнире, потому я и атаковал его. Безусловно, если бы он подал сигнал, я бы не напал на него.

Мне показалось, что за вежливостью скрывалась насмешка, но формально барон был прав, потому присудили считать случившееся несчастным случаем. Людовик велел соперникам пожать руки и забыть это неприятное происшествие.

Словно почувствовав необходимость завершения состязаний, небо громыхнуло, и сильный дождь заставил всех зрителей спешно разбегаться. На поле остались только слуги разгребать следы сражения: разбитые щиты, поломанное оружие и падших лошадей среди набежавших луж.

Таким образом, перед следующим днем шансы несколько уравнялись: десять рыцарей де Блуа против отряда восьмерых французов с нормандцами.

На пиру все украдкой обсуждали поступок барона. Многие знали его буйный нрав, поэтому боялись открыто выражать недовольство. К счастью для сплетников он задерживался, и язвительные пересуды потекли рекой. Король был задумчив, не принимал участия в разговорах, наблюдая за жонглерами в центре зала.

Конечно, время от времени поднимались тосты за храбрость обеих сторон, но все же в них чувствовались тонкие уколы в сторону предводителя отряда желтых лилий. Еда вернула в благодушное состояние и Жана Бургундского, оказавшегося за столом рядом со мной. С каждым поднятым кубком он все громче похвалялся своей продуманной тактикой, которая бы позволила ему окончательно разметать соперников.

В зал вошел Филипп д’Аркур. Мне показалось, что он намеренно задержался в тени и нашел меня глазами.

Заметив, кто мой сосед за столом, он прикусил губу и гордо пошел на свое место, бросая на меня косые взгляды. Пересуды стихали по мере приближения барона, и только веселый от вина бургундец, не обращая внимания на происходящее вокруг, горделиво продолжал вопить мне в лицо:

— Поверьте, сударыня. Если бы бой не остановили из-за выходки д’Аркура, его отряду пришлось бы несладко.

Барон побледнел от ярости и желчно выкрикнул:

— Берегитесь, граф, госпожа д’Эвилль околдовала вас! Вы стали гораздо храбрее за ее столом, чем были на поле. Ведь там я вас видел только за спинами других рыцарей. Вы хорошо раздавали команды, вместо участия в схватке. Сейчас же под ее чарами вы бахвалитесь, что и вовсе победили один.

Бургундец побагровел и выпрыгнул из-за стола, но за него вступился сам король:

— Довольно, Филипп. Иначе мы будем вынуждены тебя наказать. Вспомните, что вы враги только на ристалище. Здесь вы мои вассалы и не должны устраивать распри. Никто в нашем присутствии не смеет подвергать сомнению доблесть одного из достойнейших рыцарей Бургундии. Думается нам, барон, ты злишься из-за сегодняшней неудачи. Остынь, говорю я тебе, докажешь свою отвагу завтра!

Маргарита Прованская накрыла кистью сжатый в гневе кулак Людовика.

— Ваше величество, господь учит нас усмирять гнев. Вспомните, что мы собрались в честь помолвки наших детей. Давайте откроем сердца веселью. Господа, — вставая, обратилась она к обоим смутьянам, — находите пару и становитесь в хоровод! Граф Шароле, ведите нас.

Людовик непонимающе посмотрел на супругу. Наконец, черты лица его разгладились, и он с улыбкой махнул музыкантам. Заиграла музыка. Маргарита Прованская чопорно поклонилась супругу, протянула ему руку и призвала всех дам участвовать в кароле.

Филипп д’Аркур пожал плечами, с поклоном вклинился в круг между мной и графиней де Блуа и молча взял меня за руку. Я не удержалась от вопроса:

— А вы, господин барон, не боитесь танцевать со мной? А вдруг мои чары навредят и вам?

Его лицо покрылось красными пятнами от злости, но он быстро овладел собой и пробурчал:

— Мой выпад был просто безобидной шуткой, бургундец вывел меня из себя. Поверьте, впредь я никому не позволю надсмехаться над вами. Даже себе.

Я отшутилась, что могу постоять за себя сама, но внутри меня все похолодело от странных слов этого человека. При первой же возможности я сослалась на недомогание и покинула зал, с огромным трудом отделавшись от сопровождения барона.

Следующим утром зрителей встречала волшебная погода. Огромные белые облака, как сказочные летающие острова медленно плыли по небу, то скрывая солнце от глаз, то расступаясь перед его яркими лучами. Ветер, напоенный долгим дождем, еще приносил временную прохладу, но по всему было видно, что нас ждал один из тех дней, когда все пышет безмятежностью после бури, и хочется прилечь в тени дерева, чтобы лениво наслаждаться очарованием окружающего мира.

Собаки из псарни графа де Блуа, почувствовав погожий день, радостно заливались лаем на всю округу. И даже боевые кони решили позабавиться, подкидывая сонных слуг, выезжающих их перед состязаниями, а затем делились с остальными собратьями о своих шалостях особым издевательским ржанием.

Веселье ясного дня передалось и собравшимся зрителям. Омрачившее турнир событие выветрилось из памяти, и все уже предвкушали развязку противостояния. Их сложно винить: в наше время легко забывают павших — ведь так легче жить.

Рыцари подъезжали к трибуне, ударяли в подвешенный щит тупым концом копья, показывая готовность к бою, и тянули жребий, чтобы определить соперника.

Не успело солнце подняться высоко в небе, как на стороне короля остался только д’Аркур, а в отряде де Блуа — трое.

Про одного из них, шевалье Филиппа де Реми, мне рассказал Тибо Наваррский. Этот немолодой мужчина был рифмоплетом и близким друг отца Тибо, известного короля-трувера. О себе он шутил, что всю жизнь ему больше удавались стихи, песни и романы, чем сражения, потому он на старости лет он был крайне доволен, что смог продержаться столь долго. Двух других я знала. Шевалье Обер д’Эвилль, младший брат моего супруга, недавно получивший рыцарское звание, был до удивительного мало похож на него. Среднего роста, щуплый, чрезмерно горячий и нерассудительный в бою. А последний из троицы оставался Жан Бургундский.

Пока на поле возникла пауза для новой жеребьевки последних рыцарей, Тибо Наваррский развеселил присутствующих сочиненным на ходу стихотворением:

«Над полем бабочки порхают,

Из седел рыцари слетают,

Бьются трое против одного,

Вот и нет у нормандцев никого».

— Пожалуй, ты несколько торопишься, дорогой Тибо, — хмыкнул Людовик. — Не скрою, положение хрупкое, но все же посмотрим.

Герольд выехал на поле и сообщил, что согласно жребию первыми скрестят копья шевалье Филипп де Реми из Пикардии и барон Филипп д’Аркур из Нормандии.

Спустя несколько минут всадники с копьями на перевес помчались навстречу друг другу. Копье д’Аркура попало точно в смотрящего на желтое солнце белого орла, изображенного на зеленом щите шевалье де Реми, и разлетелось на несколько частей от силы удара. Сам же барон слегка откинулся назад, изящно подбросил своим щитом копье противника вверх и пронесся на своем коне под восторженные крики толпы.

Несмотря на то, что шевалье де Реми удержался в седле, победа была без сомнения присуждена его сопернику.

В следующей схватке мой молодой родич упал с коня от мощного удара барона, но остался доволен и тем, что сумел преломить свое копье, попав в щит противника. Поднявшись при помощи своего совсем юного оруженосца, Обер сорвал аплодисменты от молоденьких крестьянок и гордо, словно победитель, отправился к своему шатру.

Людовик повернулся к зятю.

— Ну что, мой дорогой трувер, какими стихами повеселишь нас теперь? Остались самые опытные воины, и, клянусь, это будет захватывающее состязание.

Тот приосанился и без промедления ответил королю:

«Нормандец силу показал,

И мальчуган с коня упал,

На Жана Храброго надежда,

Ведь зачарован был он прежде».

Все рассмеялись, посматривая в мою сторону, припомнив насмешку д’Аркура. Маргарита Прованская заметила, что женская красота окрыляет мужчин без всякого волшебства. И хитро улыбнувшись мне, она сообщила, что, по ее мнению, скорее барон находится под моим воздействием, чем славный граф Шароле.

Запели трубы герольдов, и последними на ристалище выехали те, кто начинал турнир. Пришпорив коней, они промчались мимо друг друга с поднятыми копьями вверх, приветствуя друг друга и своих зрителей. Когда противники разъехались на расстояние трехсот шагов, все посторонние звуки стихли, и над полем повисла тревожная тишина.

Словно по невидимой указке они одновременно двинули лошадей — шагом, затем перешли на рысь, и вот уже желто-красный и сине-желтый вихри неслись навстречу друг другу. Копья едва скользнули по щитам соперников, и оба рыцаря разминулись без особых повреждений. Общий возглас разочарования пронесся над полем.

Всадники, достигнув своего края ристалища, не стали останавливаться, а развернув коней, без промедления ринулись в бой. Топот копыт раздавался набатом в ушах зрителей, толпа подалась вперед в ожидании столкновения. За мгновение до сближения солнце выскочило из-за туч и ярким огнем всполохнуло доспехи графа Шароле. Конь д’Аркура испугался резких бликов, шарахнулся немного вбок и оступился, из-за чего Филипп был вынужден немного наклониться в седле, чтобы выправить его бег.

Копье барона дрогнуло в руке. Вместо попадания в щит оно застряло между рукой и доспехами противника, немного сдвинуло оружие противника вбок, после чего — сломалось.

Многие потом рассуждали, что именно неудачный выпад барона направил копье графа в открытое место на груди Филиппа, из-за чего того выбросило из седла, словно лист на ветру. Это ли помогло графу Шароле или его удар был заранее подготовлен лучше, но сам он остался в седле. Осознав свою победу, Жан Бургундский развернулся к трибунам, отбросил обломок своего копья и победно вскинул руку к небу.

Тем временем Филипп, понурив голову, ждал на траве, когда его слуги помогут ему подняться. Подбежавший распорядитель быстро осмотрел барона и крикнул зрителям, что доблестный рыцарь серьезно не пострадал. Граф Шароле подъехал к противнику и произнес великодушно:

— Бог — свидетель, вы славно сражались, и никто не укорит вас в слабости. Забудем же обиды. Все видели, что вы победили больше рыцарей на этом турнире, чем кто либо еще. Но судьба не всегда благосклонна к сильнейшим, бывает, она ставит подножку в самый неожиданный момент. Однако признаю, если бы не странность вашего коня, вы не оставили бы мне не малейших шансов на победу.

— Благородные слова! — вскричал Людовик. — Филипп, прими это как Божье испытание твоего терпения. Хотя земли наши богаты славными рыцарями, но лучшим в этот раз оказался отряд графа де Блуа. Я объявляю победителем турнира Жана Бургундского графа Шароле!

Главный распорядитель турнира подал королю венок и увесистый мешочек с монетами.

— Рыцарь, протяни копье! — церемонно приказал Людовик и, нанизав венок на копье, бросил кошель в руки графу. — В честь твоей победы мы вручаем тебе двести ливров, а также настаиваем на твоей обязанности выбрать для нас королеву турнира.

Жан поклонился королю и повернулся к королеве.

— Ваше величество, моя супруга Агнес де Бурбон в ожидании ребенка не смогла присоединиться к вашему блистательному двору, иначе я безусловно отдал бы предпочтение ей, — он усмехнулся, — да и как бы я посмел поступить иначе? Но сейчас мой выбор падет на прекрасную даму Мелани д’Эвилль. Я хочу сделать приятное и моему противнику — барону д’Аркуру. Уверен, что в его глазах, как и в моих, сегодня она — королева турнира.

Маргарита переглянулась с графиней де Блуа, и обе рассмеялись над моим смущением. Граф подъехал ближе и с улыбкой протянул мне венок на острие копья. Я приняла корону турнира, надела на голову и приветственно помахала всей публике рукой. Простое зрители захлопали, послышались одобрительные возгласы. Лишь на одном лице явно читалось недовольство.

Филипп раздражено принял слова сочувствия от Жана о несправедливости судьбы. Наблюдая за ним, я вдруг поняла, что он воспринял их как оскорбление, ибо он из тех людей, кто не приемлет снисхождения. Подобные проявления благородства задевают и унижают ему подобных. Умение поздравить другого с победой и принять достойно свое поражение, чтобы зачерпнуть в нем силы для продолжения будущей борьбы — недостижимо для них. Как раз наоборот, горе тем, кто присутствовал при их падении, ибо на очевидцев они возлагают вину в своей неудаче.

Не дай Бог, если обожаемая женщина стала свидетелем сцены поражения и последующего великодушия постороннего победителя, побежденный немедленно низвергает ее с пьедестала обожания в пучину бесконечного презрения. Наказать ее, подчинить своей воле, растерзать малейшие сомнения, чтобы снова утвердить, возвернуть свою силу и стереть сами воспоминания о проигрыше — вот те стремления, которые овладевают человеком низким, до боли самовлюбленным, скорбящим о потере своего привилегированного положения непререкаемого героя.

Наши с бароном взгляды встретились, и я ощутила в его глазах бушующую ненависть. Он пребывал в бешенстве, и с кем бы я не говорила в тот момент, я беспрерывно ощущала на себе его тяжелый взор.

Мне показалось, что еще ранее — с момента нашего знакомства и первого разговора о моем погибшем муже — какая-то необъяснимая смесь страсти и злобы начала вызревать в нем. За эти несколько дней он поглощал мою свободу и время, впитывал все связанное со мной, опутывал меня собой и своим мнением, стремился подавить своей чрезмерной заботой, пытаясь за столь короткое время участвовать во всем, что меня окружало.

Меня посадили в первый вечер турнира с графом Шароле. Это раздосадовало Филиппа, и он принялся надсмехаться надо мной и добродушным графом.

Я пошла танцевать — барон опять оказался рядом.

Окружающие посмеивались, воспринимая его поведение легким увлечением и не находили ничего предосудительного в его репликах и взглядах.

Более того, чета де Блуа даже была не прочь организовать мое повторное замужество за любимца короля и наследника одного из известнейших нормандских родов. Они упорно старались не замечать его грубой навязчивости, полагая, что стерпится-слюбится.

Однако в его преследовании я чувствовала нечто иное, словно ему было необходимо от меня что-то важное — то, от чего зависела самая́ его судьба.

И вот в разгар его предвкушения неминуемого триумфа победы, он потерпел поражение. Не он оказался тем рыцарем, кто возложил на меня венок королевы. Не он одарил меня, чтобы иметь право почувствовать себя моим властелином, благодетелем. Планы рухнули, и это сжигало его внутри.

Я сидела, погруженная в эти размышления, пока графиня де Блуа, не дернула меня за рукав.

— Милая королева турнира, — просмеялась она мне в ухо, — очнитесь! Пора идти в церковь.

У меня совершенно выскочило из головы, что в тот день должна была состояться церемония подписания контракта о будущем бракосочетании Жанны с Пьером в церкви Блуа. Родители невесты, вслед за королевской четой, приложили свои родовые печати к сургучу на пергаменте, чтобы подтвердить свои намерения и финансовые обязательства.

Когда с условностями было покончено, будущие супруги обменялись подарками друг другу в присутствии приглашенных на церемонию дворян. Шестилетняя Жанну в очаровательном белом платье вручила ручную голубку своему будущему мужу Пьеру — восьмилетнему мальчугану, который изо всех сил старался выглядеть важным и серьезным. Он, в свою очередь, преподнес ей искусно вырезанный из дерева собор Парижской Богоматери, который вызвал всеобщее восхищение сходством с оригиналом.

Наблюдая за происходящим, я не сразу услышала шаги за спиной, потому вздрогнула, когда раздался голос Филиппа.

— Сегодня вечером королева турнира не откажет мне в удовольствии сидеть с ней рядом?

— Как решит графиня… — растерянно начала я.

— Думаю, я смогу уговорить хозяйку, — перебил меня барон и отошел в сторону, не дожидаясь моего ответа.

Пир прошел как в тумане. Я не помнила, что ела, что говорила, что происходило вокруг. Я постоянно слышала дыхание хищного зверя, его горящий взгляд и ощущала себя беспомощной добычей. Меня снова спасла графиня (не ведая того), желавшая немного поболтать перед сном и с мягкой улыбкой забравшая меня из рук барона. Боже, она даже не представляла, как я ей была благодарна.

История загадочной гостьи. Горбун

Последний день турнира ознаменовался сокрушительной победой одного из воинов барона. Помните, я описывала выезд Филиппа в сопровождении слуг и оруженосцев, когда один из них — горбун — привлек общее внимание? Совершенно напрасно толпа смеялась над ним, ведь даже сам король Франции позднее вынужден был признать, что никогда ранее не встречал столь искусного мечника.

Турнир завершался состязанием в искусстве владения разнообразным оружием. Много молодых и прекрасно сложенных юношей-оруженосцев выстроилось тем утром перед трибунами в надежде заслужить право именоваться рыцарями. Мрачный горбун, как черная ворона, выбивался среди них своим внешним обликом.

Король благодушно пожелал победы сильнейшим и обратился с улыбкой ко мне.

— Королева турнира, повяжите свой платок на шест в центре поля.

Я выполнила волю монарха и вернулась на свое место.

Людовик кивком поблагодарил меня и обратился к оруженосцам.

— Пусть этот платок послужит вам напоминанием в бою, что только во имя служения женской красоте должны скрещиваться мечи на турнирах.

Победители в каждой паре, если полученные в схватке увечья не мешали продолжать состязание, переходили в следующий круг, и так до тех пор, пока не остался бы один.

Молодые оруженосцы в желании проявить себя перед двором сражались отважно и с азартом, но недостаточно искусно. Здесь и там раздавались вскрики и стоны от ранений, и воины один за другим разочарованно покидали поле. Выявить явного лидера среди молодых соперников было сложно. Как только кто-то приковывал к себе внимание мастерством, в следующем же бою он нелепо проигрывал невыразительному противнику.

И лишь горбун, когда подходила его очередь, играючи одолевал очередного противника, сплевывал презрительно и, не задерживаясь, уходил с поля поджидать свою следующую жертву.

После очередной победы горбуна на трибуне раздался голос Тибо Наваррского, который под смех зрителей прочитал сочиненные наспех стихи:

«Медведь и мухи.

Назойливые мухи за мед устроили сражение,

Но тут пришел медведь — забрал все угощение.

Как мухи ни хвалились, ни жаждали сражаться,

Пришлось тогда им всем постыдно разлетаться.

Мораль: коль воин сильный, как медведь, явился—

Младым оруженосцам лучше удалиться».

— И вправду, Филипп, где ты взял этого горбатого медведя? — повернулся к барону Людовик.

— О, это легко объяснить, ваше величество, — Филипп поклонился королю. — Это Гийом Меуллент — бастард моего дядюшки Жана д’Аркура. Я приютил его, и он мне крайне предан. Честно признаюсь, есть какая-то тайна, связанная с его рождением, но я не знаю деталей. Несмотря на свое уродство, он жаждет получить рыцарское звание, потому служит у меня кем-то вроде оруженосца, вассала и слуги одновременно. Как видите, участие в турнире для него — шанс получить звание, принадлежащее, по его мнению, ему по праву.

— А сколько же ему лет? Не слишком ли стар он для оруженосца?

— Ваша правда, ваше величество, — пожал плечами барон, — Ему около тридцати лет, но, как вы видите, почтенный возраст не мешает ему обучать остальных владению мечом.

— Верно подмечено. Детина мал ростом, но наголову выше остальных участников! — Людовик хлопнул барона по плечу, довольный своей остротой.

Тем временем на поле боя остались последние пять воинов. Филипп д’Аркур сбежал вниз с трибуны, жестом попросил герольда турнира подойти и обратился при нем к Людовику.

— Ваше величество, позвольте сделать соревнование более зрелищным. Я предлагаю выставить Гийома против остальных четверых оруженосцев одновременно. Если же ему окажется по зубам победить, разве он не заслужит рыцарское звание?

— Клянусь честью, ты прав, мой дорогой барон. Ну что ж, я не против, если он готов принять этот вызов. Надеюсь, это будет славный поединок.

Получив одобрение, Филипп отошел в сторону и жестом подозвал своего оруженосца. Горбун почтительно выслушал барона и согласно кивнул. Затем он смачно высморкался и побрел вальяжной походкой к противникам, закинув меч на плечо.

Герольд обошел остальных участников и пояснил им изменения.

Толпа заорала в предвкушении, услышав, что Гийом Меуллент даст бой оставшимся соперникам одновременно.

Былое отвращение сменилось восхищением его отвагой и мастерством. Некоторые вдовушки, ранее презрительно обсуждавшие уродство горбуна, сменили гнев на милость и стали оценивающе присматриваться к нему, обмениваясь с товарками намеками и смешками.

Запели трубы герольдов, и противники начали сходиться.

Горбун занял позицию спиной к солнцу, начертил на земле вокруг себя круг кончиком мечом, показывая границу своей недосягаемости. Молодые оруженосцы, сговорившиеся действовать вместе, стали широко расходиться, чтобы окружить соперника. Несмотря на свое численное преимущество, они действовали осторожно, памятуя, как умело в несколько ударов Гийом обезоруживал своих былых противников.

Нельзя сказать, что ему противостояли неопытные юноши. Два брата-близнеца из Бургундии, Роберт и Анри де Пуатье — высокие, статные, словно отражение друг друга — быстро скользнули на боевые позиции по бокам одинокого соперника.

Виконт де Комменж, сын одного лучшего мастера меча своего времени, ловко переместился за спину горбуна и приготовился к броску.

Коренастый Роже Бернар де Кастельбон остался перед Гийомом. Парень перекидывал свой меч из руки в руку и постоянно менял опорную ногу, пританцовывая, чтобы сбить с толку равнодушно наблюдавшего за его ухищрениями горбуна.

Виконт, как дровосек, широко размахнулся и нанес глубокий рубящий удар, наклонившись вперед всем телом. Горбун почувствовал нападение сзади, отклонился вбок и атаковал схожим ударом уже де Кастельбона, застигнув беднягу врасплох.

Неудачно парируя удар, молодой воин засеменил маленькими шагами назад и, не удержав равновесия, грохнулся с железным лязгом на спину. В то же время, из-за своего промаха сам де Комменж лишь чудом удержался на ногах, уперевшись телом в рукоятку своего меча, воткнувшегося плугом в землю.

Близнецы одновременно атаковали с обеих сторон на горбуна, но тот ускользнул и мощным ударом ноги выбил меч из руки лежащего на земле де Кастельбона, чем вызвал свист и восторженный крик толпы.

Возникла небольшая пауза, пока слуги помогали обезоруженному воину покинуть поле битвы.

Едва был дан сигнал продолжать бой, горбун начал действовать. Воспользовавшись тем, что противники стояли на некоем расстоянии друг от друга, он атаковал Анри де Пуатье таким молниеносным каскадом выпадов, что парень совершенно растерялся и пропустил несколько чувствительных ударов по кольчуге и шлему-черепнику.

Пока союзники не сообразили и не устремились на выручку, Гийом перехватил свой меч и вколотил рукоятку под наносник Анри. Несчастный юноша завыл от боли, прижав обе руки к раздробленному носу и разбитой верхней губе. Горбун подхватил его меч и резко метнул в бегущего де Комменжа. Последний увернулся от летящего меча, упав на одно колено, но сбился с ритма.

Увидев кровь брата, Роберт де Пуатье впал в ярость. С ревом разъяренного быка, отбросив всякую осторожность, он обрушился на обидчика, осыпая его градом сокрушительных ударов. Однако горбун хладнокровно парировал некоторые из них, а от других просто уворачивался, каждый раз стараясь занять такую позицию, чтобы размахивающий, как сумасшедший, мечом Роберт мешал де Комменжу приблизиться к нему.

Когда натиск стал ослабевать и де Пуатье тяжело задышал, горбун неожиданно согнулся и на четвереньках поднырнул под замах меча.

Вскинув клинок вверх, он пронзил челюсть второго брата и резко выдернул оружие, подобно тому, как опытный портной с невообразимой быстротой пробивает шилом дыру в коже.

Рана была настолько ужасна, что спустя мгновение несчастный юноша уже лежал бездыханный в огромной луже собственной крови. Толпа ахнула.

Горбун неуклюже приподнялся, но поскользнулся в крови поверженного врага. Де Комменж в два прыжка подскочил и нанес противнику колющий удар со спины в незащищенное кольчугой место под мышкой правой руки. Гийом перехватил меч в левую руку, резко развернулся вправо и ударом наотмашь по голове с разворота оглушил нападающего. Гул от дрожания шлема бедняги донесся до трибун, заставив зрителей затаить дыхание. Казалось, еще мгновение — и все будет кончено.

Однако раздался звук труб, означавший временное прекращение боя. Слуги унесли близнецов — один был мертв, другой тяжело ранен, а человек в цветах д’Аркуров поспешил к Гийому, чтобы помочь вытащить застрявший в кольчуге меч де Комменжа. Судя по всему, рана оказалась неглубокой: горбун, освободившись, легко повел плечами и радостно осклабился.

Правилами было заранее обговорено, что соперники не имеют права брать новый меч для продолжения боя. Поэтому де Комменж, шатаясь и понемногу приходя в себя, наклонился и схватил валявшийся клинок-бастард одного из близнецов.

Пока шли последние приготовления, король задумчиво протянул:

— Не знаю, можно ли назвать это искусством меча, достойным рыцарского турнира, но не позавидовал бы я тем, кто выступил бы против этого молодчика в настоящем бою. Всего несколько мгновений — и вот трое уже выбыли из битвы.

Граф де Блуа согласился с королем.

— Вы правы, ваше величество, это тот случай, когда физическое уродство становится преимуществом. Все его удары отличаются могучей силой, а благодаря необычному строению тела его движения кажутся противникам непривычными и сбивают их с толку. Однако де Комменж сумел задеть его, хотя пока неясно, насколько серьезна рана.

Прозвучал сигнал участникам сходиться.

Воины стали кружиться друг вокруг друга. Де Комменж стремился удерживать дистанцию, но горбун, понимая, что может истечь кровью, если поединок затянется, резко атаковал через боль диагональным замахом снизу вверх — целясь в низ живота. Де Комменж парировал и тут же скользнул вбок, стараясь держаться у раненой руки горбуна.

Гийом разгадал его план и воспользовался ограниченным полем зрения оруженосца в топхельмском шлеме. Оруженосец д'Аркура крутнулся волчком через здоровое плечо и нанес мощный удар мечом плашмя по его защищенной голове. Подобный удар требовал большого мастерства, так как открывал противнику спину во время витка. Развивая успех, горбун хлестнул по кисти юноши своим клинком, обезоружил его и носком ноги откинул выпавший из рук де Комменжа бастард в сторону.

Зрители взорвались приветственными криками. Де Комменж в досаде сорвал и бросил свой шлем на землю. Гийом, не обращая на разочарование своего бывшего противника никакого внимания, переваливаясь с ноги на ногу, прошел мимо него в сторону трибун. Там он снял свой шлем-черепник и замер, глядя в пустоту в молчаливом ожидании.

Возникла неловкая пауза. Наконец раздался смех короля:

— Клянусь честью, мне нравится этот малый! Я полагаю, он ждет посвящения в рыцари и не уйдет, пока мы не соблаговолим дать ему это звание, не так ли, мой друг?

Горбун молча кивнул, отстегнул свой пояс с ножнами и отбросил от себя.

— Ну что же, — король хлопнул себя по коленям и поднялся, — ты славно сражался, а барон д’Аркур ручается за твое благородное происхождение.

Филипп утвердительно кивнул.

— В таком случае, пойдемте, господа, исполним наше слово. И вас, моя дорогая королева турнира, прошу к нам присоединиться, — позвал меня Людовик.

Он взял меня за руку и, не дожидаясь остальных, чинным шагом направился к горбуну. По дороге мы сняли мой платок с шеста.

Распорядитель турнира и барон заняли места по обеим сторонам от короля, а я отступила за его спину. Знатные зрители остановились чуть поодаль. По приказу короля Филипп надел на победителя пояс с мечом. После чего Людовик жестом велел Гийому опуститься на колени и ударил его по лицу.

— Пусть это будет последний удар, который ты стерпишь смиренно.

Горбун не шелохнулся.

Людовик повернулся, взял из рук герольда меч и легонько коснулся правого плеча горбуна, а затем — левого.

— Нарекаю тебя рыцарем Гийомом Меуллентом, и да обратишь ты отныне силу своего меча только на дело помощи несчастным и сиротам, на служение дамам и твоему сюзерену, на защиту церкви Христовой. Прими платок из рук королевы турнира. Да послужит он тебе напоминанием об обете всех истинных рыцарей помогать тем, кто нуждается в защите. Встань, рыцарь.

Король вернул меч герольду со словами:

— С этим покончено, начинайте следующие состязания.

В конце церемониала я украдкой посмотрела на Филиппа д’Аркура. Барон, словно происходящее не касалось его вовсе, безразлично разглядывал облака.

Горбун неуклюже поднялся на ноги, и его страшное лицо озарила торжествующая ухмылка.

Филипп подошел к нему и что-то тихо прошептал. Я стояла достаточно близко и смогла разобрать несколько слов: «Исполнено… три года».

Могла ли я предположить в ту минуту, что стану пленницей этих людей?

Король увлек меня обратно, рассказывая по пути забавную историю о том, как ему пришлось посвящать рыцаря Жана де Буйона дважды: сначала тот прокутил все свое имущество и право называться рыцарем, но в крестовом походе отличился, спасая брата короля, чем вернул себе уважение и рыцарский титул.

Остаток дня не оставил особенных впечатлений. Пожалуй, я была не одинока в своем мнении: королева скучала, а Людовик откровенно зевал, лишь изредка поглядывая на соревнующихся лучников и борцов.

Зрители вяло переговаривались на трибуне, а простые люди растеклись по ярмарке, чтобы успеть напоследок купить диковинные товары или еду.

К моему великому облегчению на вечернем пиру барон не присутствовал. Маргарита Прованская, неверно истолковавшая мои отношения с ним, шепнула мне, что он пожаловался королю на недомогание после падения и, выпросив для себя разрешение, без промедления уехал к себе в поместье.

Через два дня уже весь королевский двор покинул земли графства и устремился в Париж.

На прощание снова разбили шатры в месте, где неделей ранее граф де Блуа с вассалами торжественно встречал королевский кортеж. По Луаре проплыли украшенные в виде белых лебедей лодки, а королева и графиня де Блуа выпустили на прощание в небо дюжину голубок в знак мира и согласия. Стороны, чрезвычайно довольные друг другом, разъехались восвояси.

История загадочной гостьи. Убийство и плен

Через неделю я сердечно простилась с гостеприимными хозяевами и искренне поблагодарила за заботу, которой они окружали меня все время, проведенное у них в гостях. Агния де Блуа настолько привязалась ко мне, что долго не хотела меня отпускать и, только взяв с меня твердое обещание навещать ее не реже трех раз за год, дала свое согласие на мой отъезд.

Ранним утром я в сопровождении своей свиты отправилась в сторону Шартра, где неподалеку от границы Нормандии и Блуа находились мои владения. В этот раз мой родственник Обер д’Эвилль присоединился к нам с тремя своими слугами.

В первый же вечер мы добрались до Шатодена, где для ночлега разыскали постоялый двор на улице святого Любена. Хозяин — маленький, толстый мужчина — сразу предупредил нас, что у него остались две господских комнаты для меня и Обера на втором этаже, а также одна маленькая на первом этаже за кухней, где может разместиться парочка слуг или воинов по нашему усмотрению. Всем остальным людям из нашего отряда придется переночевать на сеновале при конюшне.

На наш вопрос, кто же занял все остальные комнаты — он пожал плечами и ответил:

— Люди барона д’Аркура. Правда, — добавил хозяин, — самого барона среди них нет.

Мы вздрогнули при упоминании этого имени. Днем Обер прожужжал мне все уши бесконечным рассказом о своем бое с Филиппом. Мои уверения, что я внимательно следила за их схваткой, его не останавливали. Он продолжал сетовать на судьбу, что «был в одном шаге от победы, и только проклятое невезение помешало одержать верх». И вот, когда на постоялом дворе мы вновь услышали это имя, нас обоих словно пронзила молния от совпадения.

По нашей просьбе хозяин пообещал прислать слугу с едой, чтобы мы не спускались в общий зал. Пока ужин готовился, Обер отлучился проследить за размещением наших людей.

По возвращению он выглядел бледнее обычного. Он шепотом сообщил мне, что в общем зале пируют и ведут себя вызывающе воины во главе с тем «самым ужасным горбуном». И действительно до нас доносились их бесшабашные выкрики и хохот.

Быстро поужинав вместе, я пожелала ему доброй ночи и заперла за ним дверь. Его комната располагалась рядом с моей, и я слышала, как он зашел к себе и лег. Сон некоторое время бежал от меня. Было так душно, что я, несмотря на опасения, распахнула окно, чтобы впустить свежий воздух.

Спустя некоторое время, когда я уже почти провалилась в глубокий сон, я услышала непродолжительный шум борьбы, звуки падающих предметов где-то неподалеку и чьи-то то ли стоны, то ли всхлипывания. Решив сквозь дремоту, что это продолжается пирушка внизу, я укрылась с головой и, перевернувшись на другой бок, заставила себя заснуть.

Если бы я только поняла тогда, что в действительности происходило!

Утром меня разбудила служанка, которая принесла воду и помогла мне привести себя в порядок. Пока мы с ней мило болтали о наших планах после возвращения в поместье, рядом с нашей комнатой возникла некая суета, сопровождаемая топот ног и громкими разговорами. Я отправила девушку, выяснить причину переполоха.

Через минуту она вернулась с начальником моей стражи. Старый воин, понуро склонив голову, топтался за ее спиной и смущенно покашливал, не добавляя ясности.

— Да говорите, в чем дело, что случилось? — потребовала я, заражаясь их волнением.

Они переглянулись, и старый воин растерянно доложил:

— Не знаю даже, как и сказать. Хм, боюсь, шевалье д’Эвилль погиб, моя госпожа.

— Как погиб?!

Я подскочила, как ужаленная, и бросилась в его комнату. Поперек кровати, свесив ноги на пол, лежал Обер. Говорят, что покойники часто выглядят так, будто только заснули. Несчастный юноша выглядел иначе. Он был в той одежде, в которой ужинал со мной. Видимо, не успел даже раздеться перед сном, как на него напали. Смешанная гримаса ярости и боли искажала его посеревшее, заострившееся лицо. Одной рукой он сжимал рукоятку кинжала, торчавшего в его груди, а другой — валявшийся на кровати небольшой походный мешок.

Мне сделалось дурно, и я едва успела присесть на стул у окна, чтобы не упасть без чувств. Я, как в забытьи, слушала разговор хозяина постоялого двора с тощим усатым городским стражником:

— Ну, значит, просил энтот господин разбудить его пораньше, куда-то он с еще вечера торопился. Я отправил сынишку своего Жака постучать ему. Тот скоро вернулся и сказал, что господин не отвечает. Тогда я его наставляю: «Ну, приоткрой дверь, дурень, и подойди поближе, потряси его за плечо.» Я же помню, как в молодости все горазды спать. Папаша мой постоянно не мог до меня докричаться, только отцовские удары ореховыми прутьями помогали взбодриться.

Хозяин улыбнулся своим воспоминаниям, затем опомнился, вздохнул и грустным голосом продолжил.

— Ну вот, значит, а сорванец мне отвечает, мол, не так он глуп, как батюшка (я — то бишь) о нем думает. Он уже пробовал зайти, вот только дверь-то заперта на засов изнутри.

Главный стражник многозначительно посмотрел на стоявшего в углу щуплого мальчонку, который беспрестанно кивал в подтверждение отцовским словам.

— Тут уже я заподозрил неладное, поднялся и прихватил своего старшего сынка Жерома.

Все повернули головы в сторону огромного детины, на которого пальцем указывал рассказчик.

— Стучали, мы стучали — все без толку. Что делать? Велел я старшему выбить дверь, а тут такое… — хозяин неопределенно развел руками. — Мебель разбросана. На кровати мертвый молодой господин. Ну, позвали стражников для порядка. Однако странно это все, как же убийца скрылся из закрытой комнаты?

— Может, он сам… того? — озарил комнату гениальной догадкой главный стражник.

— А мебель зачем повалил? Да и как это — сам? Кинжал что ли себе в грудь? А потом гореть в аду? — неодобрительно покачал головой дотошный хозяин, — Да и не похож он был вчера вечером, когда прибыл с этой благородной дамой, на самоубийцу…

Все присутствующие уставились на меня.

— Нет, нет, — пролепетала я, находясь в большом ужасе от подобных подозрений, — мы спокойно поужинали и утром собирались отправиться в путь. Я припоминаю, что ночью слышала шум, но не придала должного внимания, решив, что это пируют люди д’Аркура.

— Точно! — закричал хозяин и стукнул себя по лбу. — Ведь сразу после приезда бедняга ходил к своим людям на конюшню, так на обратном пути гуляки в общем зале отпустили на его счет пару шуток. Юноша вспылил и хотел броситься на обидчиков, но их главный остудил пыл своих людей и даже процедил несколько слов извинений, списав их грубость на чрезмерное количество выпитого вина. В тот момент мне показалось, что ссора улажена.

Стражник почесал затылок и нехотя спросил:

— А гуляки эти еще здесь?

Хозяин замотал головой.

— Нет, они покинули постоялый двор засветло, но я точно могу сказать, никто из них сюда не поднимался. Я все время им прислуживал. Под утро горбун махнул рукой, они и убрались вслед за ним.

Я грустно посмотрела на несчастного юношу и покачала головой.

— Шевалье ничего мне не рассказал об этом происшествии.

Все помолчали. Наконец, стражник рукавом вытер нос и, старательно избегая встречаться со мной взглядом, просящим голосом прогнусавил.

— Госпожа, позвольте совет вам дать? Забрали бы вы родича вашего по-тихому. Иначе только время потеряете, пока шатоденский судья всех свидетелей опросит да отпустит. Не меньше недели прождете здесь.

Как не расстроена я была, но в тот момент мне показалось, что хозяин со стражником заговорщически переглянулись. Хозяин подумал для вида и согласился.

— И верно, госпожа, так оно проще будет. Поезжайте, а я уже судье — все как на духу!

— Да-да, — перебил его с готовностью стражник, — найдем убийцу. Не сомневайтесь.

Я поняла, что хозяин успел договориться со стражником и хочет поскорее избавиться от мертвеца, чтобы слухи не успели расползтись по округе и распугать его постояльцев.

«Ладно, — подумала я, — один черт, ничего они здесь не выяснят, зачем мне здесь оставаться? Пусть сами разбираются. А мертвому уже все равно».

Я кивнула и вернулась в свою комнату, отправив служанку за своими людьми. Мы решили, что я возьму троих своих воинов и продолжу путь, а остальные вместе с людьми Обера отправятся с телом в его имение. Хозяин обещал всячески помочь оставшимся с подготовкой.

Позавтракав на скорую руку, я покинула Шатоден и направилась в сторону Шартра.

Хотя я была мало знакома с погибшим, но мне было искренне жаль его. Я ломала голову, силясь понять, что послужило причиной его загадочного убийства и не находила объяснения. Он был слишком молод, чтобы иметь каких-либо врагов. Все его деньги остались не тронуты.

После обеда мы сделали привал, а затем свернули с основной дороги и направились через лес в сторону моих земель. Долгое отсутствие вне родных стен совершенно вымотало меня, я хотела поскорее вернуться к себе, чтобы отдохнуть от двора, от людей, от всех ужасных событий. Это стало причиной, почему я пренебрегла советом своих стражников переночевать в Шатре, а уже на следующий день отправиться в имение. Словно невидимая сила толкала меня вперед навстречу злой судьбе.

Плавно спустились сумерки в лесную чащу, по моим расчетам мы должны были добраться в мой замок на заре.

Вдруг серые тени мелькнули по обеим сторонам дороги, лошади захрипели и начали бесноваться, плохо слушая руку хозяев. Раздался короткий лай, переходящий в леденящий вой. Визг и агрессивное рычание заполонили весь лес вокруг нас.

— Волки, волки! — закричали мои воины.

Лошади, чувствуя опасность, бросились вперед по дороге. Часть стаи, уже не таясь, выскочила из леса позади нас, другая — продолжала бежать вровень с лошадьми, показываясь и снова исчезая в темных зарослях.

Два крупных волка выпрыгнули из чащи. Один вцепился в заднюю ногу коня передо мной, а второй сбил с него всадника, к которому с ликующим рыком устремились несколько волков. Потеряв своего наездника, раненое животное сделало несколько скачков, но тут еще один волк вонзился клыками в его переднюю ногу и повалил обреченное существо на землю. Я скакала позади и чудом смогла обогнуть упавшего коня.

К несчастью, моей служанке повезло меньше, с отчаянным криком она свалилась и покатилась кубарем вслед за своей лошадью, зацепившейся за бьющегося в смертельной судороге коня.

Услышав ее душераздирающий вопль, предводитель моих воинов, Жиль Пойре, обернулся. Опытный всадник умудрился на полном скаку развернуться и направил жеребца к стоявшей на четвереньках, оглушенной от падения девушке. На своем пути он яростно подцепил копьем одного из волков и закинул его, визжащего и изворачивающегося, в чащу к хищным собратьям, затем приказал служанке садиться ему за спину. Надежда блеснула в ее глазах, прихрамывая от боли, она подбежала к спасителю и протянула ему свои руки. Еще миг и она оказалась бы в седле… но громадный волк, судя по его размерам, наверное, вожак стаи, воспользовавшись моментом, когда Жиль перегнулся в седле, чтобы подтянуть служанку, запрыгнул на коня и вцепился в незащищенное бедро наездника. Конь, почуяв волка на спине, встал на дыбы и опрокинул человека и волка, а сам, бесконечно брыкаясь и подпрыгивая, умчался в лесную чащу.

Оба противника, похожие как отражение боевого духа, стояли друг против друга в лунном свете. Седой воин с мечом и кинжалом в руках, прошедший через десятки сражений, со страшным багровым косым шрамом через все лицо от лба до подбородка — и его последний противник: щерящийся матерый вожак с несколькими шрамами на морде, в постоянных схватках отстаивавший свое право вести за собой стаю. Волк зарычал и прыгнул, подмяв под себя человека, залязгал клыками по кольчуге, ища плоть, наконец дотянулся до лица и начал безжалостно рвать его, но постепенно его рычание перешло в слабое поскуливание, и волк затих на человеке. Окровавленный воин собрался с последними силами и скинул с себя тушу огромного зверя, пронзенного во время прыжка подставленным кинжалом.

Жиль попытался приподняться, но силы вместе с кровью из ран окончательно оставили его, и он застыл, в последний раз пронзив бесконечным взглядом звездное небо, не обращая внимания на других подкрадывающихся хищников.

Довольные своей добычей волки прекратили погоню, разнося по лесу победный вой многочисленной стаи. Лишь я и один мой воин смогли спастись.

Удивительно, но пара лошадей с моими вещами и походной поклажей между ними уцелела и бежала, тяжело хрипя, позади нас. Проскакав еще почти лье, мы перешли на рысь, убедившись, что преследование завершилось.

Мы возблагодарили Господа за наше избавление от погони, и я истово молила Бога принять души погибших в царствие Его, чувствуя свою вину за свой глупый приказ двигаться без остановок. Если бы я только прислушалась к советам своих людей — все были бы живы.

Вдруг конь мой заржал и стал оседать на землю. В темноте я не сразу заметила арбалетный болт, торчащий в шее жеребца. Я соскочила с раненого животного и перекатилась в заросли папоротника, чтобы скрыться с дороги от нападавших. Осторожно выглянув, я заметила несколько теней, склонившихся над лежащим на земле моим последним защитником. Один из них и поднялся, и я вздрогнула. Рыцарь Гийом Меуллент, горбун из дома д’Аркур, сунул свой окровавленный меч в ножны, выпрямился (если можно было о нем так сказать), огляделся и громко приказал:

— Ищите беглянку, она где-то рядом.

Я в полнейшем ужасе развернулась, чтобы бежать прочь, как чьи-то руки грубо схватили меня и повалили на землю. Я пыталась кусаться и изворачиваться, но мощный удар кулака заставил мой мир померкнуть.

Пять дней, вернее, ночей (мои похитители передвигались только в темноте), везли меня в неизвестном направлении, связанной и перекинутой через седло лошади. Я пыталась увещевать их и пугать карами небесными, предлагала им выкуп, взывала к их милосердию и рыцарским добродетелям, но все было бесполезно, они либо смеялись над моими словами, либо не обращали никого внимания. Со мной разговаривал только мерзкий горбун, да и то всего несколькими фразами, чтобы кинуть мне кусок хлеба или мех с вином.

Из обрывков их разговоров я поняла, что меня по приказу Филиппа д’Аркура везут в его замок. Моя хрупкая надежда на его защиту угасла. Незавидной представлялась мне моя участь: молодая вдова без близких родственников сгинет, укрытая каменными стенами чужого замка, и никто не бросится на мои поиски и спасение. Все спишут на хищных зверей в лесу, особенно после обнаружения остатков моих несчастных спутников.

Я совершенно обессилила в плену. Из-за веревок все мое тело, руки и ноги ужасно болели. Меня долго рвало от тряски и от езды вниз головой, пока на меня не сошло какое-то постоянное полузабытье. Я перестала понимать, где я, и что со мной происходит.

Реальный мир смешался с бредовыми видениями.

Я снова принимала венок на турнире, разговаривала с давно усопшим отцом, а однажды даже приходил мой враг. Филипп д’Аркур склонился надо мной и рассматривал меня с жуткой улыбкой на лице, думая, что я сплю. В мгновение ока я вцепилась в его шею и душила из последних сил до тех пор, пока не потеряла сознание от удара по голове.

В другой раз я сражалась с волками, а изуродованный Жиль Пойре, превратившийся в полуволка, вел стаю за собой.

Я ждала смерть и молила ее прийти поскорее, чтобы прекратить мои страдания.

Но вот однажды после долгого ночного перехода у меня наступил редкий миг ясности сознания. Я заметила, что меня сторожит только один человек, все же остальные куда-то разбрелись.

Не знаю, что руководило мною — какое-то наитие. Прислонившись к дереву, я смогла приподняться, затем окликнула его и попросилась по нужде. Когда он наклонился, чтобы развязать путы на моих ногах, я схватила и резко дернула его за длинные волосы на себя и, отпрянув вбок, треснула его головой о ствол дерева за моей спиной. Удивительно, но это сработало. Бандит со стоном упал у моих ног и замер. Конечно, мне повезло, что разбойники связали мои руки спереди, иначе у меня не было бы никаких шансов бороться.

Сейчас я понимаю, что, вероятно, мне надо было сразу поискать оружие, чтобы разрезать веревки, но тогда я совершенно не соображала. Мной руководило одно лишь желание: немедленно оказаться подальше от того места. Сперва я пыталась прыгать, затем оступилась и свалилась в овраг. Я ползла, толкала свое тело вперед и бесконечно повторяла себе единственную фразу, пока не потеряла сознание: «Выживи и пусти им всем кровь!»

Я смутно помню нашу встречу и последующее бегство от преследователей. Думаю, что полностью я пришла в себя только рядом с замком и поспешила привести вас в чувство. Остальное вам известно, и я с благодарностью припадаю к вашим стопам за мое спасение.

Письмо сестры. Появление барона

Мы были потрясены испытаниями, выпавшими на долю этой красивой женщины. Некоторое время мы втроем молчали, затем отец поднял кубок и предложил восхвалить Господа за чудесное спасение.

В этот момент в зал вошел слуга и доложил, что некий барон Филипп д’Аркур собственной персоной просит графа де ла Рош принять его.

Не могу описать, как мы были ошеломлены этим неожиданным появлением. Когда первый шок прошел, отец собрался с мыслями и попросил нас с Мелани покинуть зал, чтобы избежать встречи с незваным гостем.

— Но прошу, граф, будьте осторожны! — в крайнем волнении попросила Мелани.

— Не беспокойтесь, сударыня, воспользуемся подходящим способом пролить свет на эти события и посмотрим на этого господина вживую. Я не стану раскрывать ему, что посвящен в ваши злоключения. Да и будем честны, мы знаем наверняка, что люди барона участвовали в вашем удержании, но не он сам. Необходимо выслушать его историю.

С этими словами отец велел пригласить гостя, тогда как мы спешно удалились.

Дорогой брат, ты помнишь, что, если расположиться у камина в соседней комнате, то можно разобрать, о чем говорят в зале. Я тысячу раз поблагодарила тебя за то, что ты в детстве расковырял трещину в стене, ведь мы с Мелани смогли поочередно еще и видеть часть зала.

Едва мы успели расположиться, как послышались мерные шаги, и глубокий мужской голос заставил Мелани вздрогнуть. Я заглянула в наше тайное отверстие и отпрянула. Сомнений больше не было — перед отцом стоял рыцарь, который гнался за нами в лесу. Не знаю почему, но даже в родных стенах мне стало как-то не по себе: вроде бы у барона, на первый взгляд, была приятная внешность, а черная одежда, оттеняла его благородное лицо; но я поняла причину ужаса Мелани. Его манера держаться напомнила мне волка — сильного и беспощадного, готового уничтожить хищным броском любого врага.

— Я явился, благородный граф, засвидетельствовать вам и вашей уважаемой семье свое почтение. Барон Филипп д’Аркур, к вашим услугам.

Отец холодно поклонился в ответ.

— Я рад, барон. Я знавал вашего дядю Жана д’Аркура. Мы не сходились с ним близко, но всегда проявляли уважение к заслугам друг друга. Он был отважный воин, я уверен, и племянника скоро назовут подобно старшему родичу «доблестным».

Мне показалось, что барон пренебрежительно усмехнулся, но отец ничего не заметил.

— Проезжая вчера по лесной дороге по своей надобности, я увидел издалека, как вороной понес ездока. Мои люди сообщили мне, что узнали всадника — вашу дочь. Я естественно бросился на помощь, но куда там, — барон сокрушенно развел руками, — ведь о скорости и выносливости лошадей из конюшни де ла Рош уже ходят легенды. Мой скромный конь, хотя и не раз выручал меня в бою с неверными, все же был не в состоянии тягаться с быстроногим жеребцом, чтобы дать мне выполнить долг рыцаря и вызволить даму из беды. Беспокоясь о ее состоянии и, надеясь быть полезным, я явился в ваш замок ради новостей.

Льстивые речи барона отец расценил, как заслуженное уважение и истинную тревогу. Барон тем временем продолжил:

— Но вот что странно, мои люди и я успели заметить, что леди Агнесса была не одна верхом.

— О, это запутанная история, — сухо ответил отец. — Моя дочь во время своей прогулки обнаружила несчастную женщину в лесу, связанную и молящую о помощи. К сожалению, она еще слишком слаба, чтобы узнать, каким образом она оказалась в лесу. Единственно, что нам удалось выяснить, что она — Мелани из рода д'Эвилль, вдова виконта д’Авен из младшей ветви графов де Блуа.

— Но вот что странно, — холодно повторил отец слова гостя, — моя дочь уверяет, что негодяи, напавшие на несчастную, были одеты в цвета вашего дома. Я жду, чтобы вы как-то развеяли эти обвинения.

Услышав имя нашей гостьи, Филипп вздрогнул и за глубоким поклоном попытался спрятать свои чувства. Протянув руки к отцу, словно в мольбе, он сбивчиво заговорил дрожащим голосом:

— Господи, ну конечно, мне знакома эта прелестная дама! Из ее прекрасного образа я черпал силы во время рыцарского турнира в Блуа. Более того, я знал ее погибшего мужа и восторгался его храбростью на службе Роберта д’Артуа. Я и не подозревал, что она в опасности. Какое счастье, что она спасена! Прошу вас… нет, молю, граф, дать мне возможность лично передать ей мое почтение, как только она окрепнет! Если я хотя бы чем-то могу помочь — прошу располагайте мною в полной мере. Я не прощу себе никогда, слышите, никогда, если невольно мог стать причиной ее страданий!

Филипп был настолько искренен в тревоге, что по лицу отца стало заметно, как слабеет его былая уверенность в преступности барона. Признаюсь, даже мне показались его переживания достаточно искренними.

— Что же касается разбойников в цветах моего дома, — приступил к своему объяснению гость, — нет ничего проще, ведь розыск этих разбойников и объясняет мое присутствие в лесу. Вы наверняка слышали, что я сравнительно недавно вступил в наследство.

Отец утвердительно кивнул.

— Так вот. Не успев приступить к управлению, я вынужден был присоединиться к рыцарскому турниру по воле Людовика и снова покинуть имение. К несчастью, вернувшись, я обнаружил, что дела в поместье крайне запущены. Часть людей разбежались, ведь дядя, которого вы соблаговолили упомянуть добрым словом, да упокоит Господь его великую душу, в последние годы жизни был слишком слаб, чтобы быть в состоянии твердой рукой наводить порядок среди слуг и вассалов.

Барон печально вздохнул, пытаясь показать, насколько тяжелы ему воспоминания об утрате родственника.

— Позавчера мои люди заметили нескольких предателей, забывших свой долг и клятвы верности, ради промышления грабежами и разбоем. Через лес пролегает дорога, связывающая Нормандию с французскими землями, а посему простые путники, торговцы и паломники становились там легкой поживой. Взяв с собой несколько надежных храбрецов, хотя с виду и отъявленных головорезов, но абсолютно набожных и чистых в своих побуждениях воинов, я отправился на поимку преступников задолго до рассвета. Несколько часов мы выискивали их стоянки вдоль дороги, прислушиваясь к звукам и высматривая следы. В один момент краем глаза я заметил движение в кроне дерева надо мной. Тут же какой-то молодчик, спрыгнул на коня позади меня и предательским ударом сбил шлем с моей головы. Положение мое было отчаянным. Мои люди отстали позади, так как я единственный был среди них верховой. С трудом мне удалось изловчиться и сбросить душившего меня разбойника на землю. Мои подоспевшие воины связали негодяя и прикончили его пару товарищей, прятавшихся в засаде на соседних деревьях.

Барон разгорячился настолько, что даже стал показывать, как разобрался с врагом.

— Раны мои, как вы можете убедиться, были всего лишь царапинами, — Филипп сдвинул ворот одежды и открыл отцу широкие синяки и царапины на своей шее.

Мелани тихо ойкнула.

— Так, это был не мой бред. Значит, он действительно приходил, пока я была в плену. И это я пыталась задушить его!

Я сочувственно погладила несчастную женщину по руке, после чего приложила палец к своим губам, предупреждая, что нас могут услышать, и приникла к отверстию в стене.

Отец кивнул, словно убедился в храбрости барона, а тот продолжил:

— Я с тремя своими воинами двинулся дальше. Своих спутников я отправил напрямик через заросли, сам же поехал по дороге, которая сильно изгибалась и петляла в том месте. Я немного задержался, и мои воины первыми застали вашу дочь с, как я теперь понимаю, Мелани д’Эвилль. Когда же я показался с другой стороны дороги, скорее всего, они приняли нас за разбойников.

Филипп нервно вышагивал в разные стороны, как голодный зверь.

— Напрасно я и мои люди кричали ей вслед, пытаясь успокоить ее и уверить, что мы не представляем никакой опасности для нее. Как я и сказал, ваши лошади слишком быстры для наших земель. Что я мог поделать?

Филипп закашлялся, а отец предложил ему вина. Барон поблагодарил, сделал добрый глоток и закончил свое объяснение.

— Проследив, что всадницы получили помощь из вашего замка, я развернул коня и удалился к себе, чтобы покончить с беглыми разбойниками. Я твердо решил прибыть к вам на следующий день, дабы справиться о здоровье Агнессы де ла Рош и ее неведомой мне в тот момент спутницы. И вот я перед вами, господин граф.

И тут произошло нечто странное. С последними словами барон сделал быстрый шаг к отцу, что-то ему молча показал и вернулся на свое место. Я не смогла понять, что именно, потому что д’Аркур стоял к нам спиной. Но, судя по удивлению отца, нечто важное.

Отец изменился в лице и уже другим тоном ответил своему гостю.

— Не скрою, барон, ваши объяснения меняют картину произошедшего. Первое время я просто не мог поверить, что мой лес стал местом для бесчинств, к которым могу быть причастны представители благородных родов. Хорошо, что вы приехали и пролили свет на эту тайну.

— Более того, — нетерпеливо перебил отца Филипп, — я хочу вас попросить об одолжении в связи с этим.

Отец вопросительно посмотрел на него.

— Преступление произошло в ваших землях. Будет правильно, если вы присоединитесь ко мне, чтобы свершить правосудие.

Барон пояснил, заметив немой вопрос в глазах отца.

— Одного мы смогли взять живым. Конечно, он отпирается от участия в этом грязном деле, но все факты налицо. Прошу вас, граф, приезжайте завтра в мой замок. Мои охотники поймали славного кабана, и после суда мы славно попируем, чтобы разрешить это недоразумение.

Отец поколебался, но все же согласился.

— Вот и славно, теперь я покидаю ваш замок с огромным облегчением и жду вас непременно!

Отец проводил барона до дверей, и оба, раскланявшись, простились.

Мы немедленно выбежали к отцу, который задумчиво смотрел в окно, поглаживая свою бороду. Наши шаги заставили его обернуться.

— Полагаю, вы слышали разговор?

— Я думала, что ты не подозреваешь про этот наш секрет с Амори…

Он рассеянно улыбнулся.

— Плохим бы я был хозяином, если бы не знал про тайны замка, в котором я когда-то бегал мальчишкой. Со времен моего деда эта часть не перестраивалась, и, сидя у камина, я частенько подслушивал разговоры взрослых. Но не будем об этом, я принял решение и завтра съезжу к барону. Многое в его истории вызывает у меня сомнения, вот и попробую разобраться на месте.

Он быстро поклонился и собрался уходить.

— Отец, а что он показал тебе? — попыталась его задержать я.

Он отмахнулся и буркнул: «Пустое. Забудь!» — и вышел вон, оставив нас в полном недоумении.

Весь следующий день мы нетерпеливо ждали возвращение отца, но он приехал глубоко за полночь, когда мы уже разбрелись по кроватям.

Мы встретились с отцом только в обед. Он сидел, державшись за голову, и показался мне уставшим: лицо осунулось, под глазами пролегли темные тени.

— Простите меня, но сегодня я не в силах долго беседовать. Скажу лишь, что мне не удалось выведать ничего нового. Барон был предупредителен и вежлив. Разбойник, которого они поймали, мог только стонать от увечий. Единственно, что он успел сказать при мне: «Смилуйтесь!» — после чего забылся в беспамятстве. Ни холодная вода, ни удары розгами не привели его в чувство. Промучившись некоторое время, мы отправились, по приглашению барона, отобедать. Подавали славную кабанину с овощами, и вино у барона отменное.

Заметив разочарование в глазах Мелани, отец быстро добавил:

— Во время трапезы я, как бы ненароком, спросил Филиппа, дабы проследить за его чувствами: как же беглые люди могли забрести так далеко от его владений и схватить несчастную даму, и почему они потом возвращались к его землям обратно? Однако он резонно заметил, что не знает, где именно она попала в плен к этим мерзавцам, и разбойники постоянно передвигались, чтобы не попасться.

Мелани горько рассмеялась.

— А что же господин барон? Пытался выведать какие-то подробности обо мне?

— О, да! Но не беспокойтесь, я рассказал, что вы в чрезвычайно плохом состоянии, чтобы пытаться у вас что-то узнавать, и, к сожалению, вам не становится лучше.

Граф прервался, смочил прохладной водой свой лоб и пожаловался на духоту. Слуги по моему приказу распахнули настежь двери, чтобы пустить свежий воздух со двора. Отцу стало получше. Он приободрился и продолжил.

— Больше мы эту тему не поднимали. За разговорами о крестовых походах время пролетело незаметно, и мы засиделись допоздна. Барон настойчиво предлагал мне остаться у него, но, знаете, я рад, что не воспользовался его гостеприимством: другой бы уже рассердился из-за подозрений, а он излишне спокоен.

Отец встал, чтобы с нами проститься, но не удержался на ногах и сел на скамью.

— Меня немного мутит после вчерашней трапезы, возможно, я переусердствовал с вином, — он слабо улыбнулся. — Пожалуй, я отдохну сегодня. А вы, дорогие дамы, погуляйте в нашем саду, соберите букеты удивительных цветов, но замок не покидайте. А завтра подумаем, как нам действовать дальше. Агнесса, позови моего слугу — пусть проводит меня.

Я смотрела ему вслед, и вдруг мне стало не по себе. Ты знаешь, Амори, что наш отец немолод, и временами даже жаловался на слабость в ногах, но мне все это казалось стариковскими сказками. Походка его оставалось крепкой, и, если смотреть со спины, никогда не скажешь, что перед тобой пожилой мужчина. Да, волосы его побелели, а лицо покрылось морщинами, но глаза так же ярко горели волей и рассудительностью, как и раньше. Он продолжал ездить верхом и каждый день, кроме воскресенья, упражнялся с мечом. Кроме того, он мог похвастаться завидным аппетитом. Видишь, почему я заволновалась при его проявлении слабости?

К большому несчастью, ни на следующий день, ни через день отцу не стало лучше.

Когда я пришла навестить его, наш капеллан, сведущий во врачевании, сообщил, что у больного жар, рвота и медвежья болезнь, но с божьей помощью все наладится, а до тех пор его лучше не беспокоить.

Видя мою разрастающуюся тревогу, Мелани не отходила от меня. Поверишь ли ты мне, Амори, но с ней действительно становилось легче, а ее слова удивительным образом внушали надежду.

Утром третьего дня после возвращения от д’Аркура отец вызвал нас на свою половину.

Мы вошли тихо, боясь потревожить больного. Он полулежал на кровати в темной комнате с закрытыми ставнями на окнах. Обложенный подушками, несмотря на растопленный камин в жаркий день, он сильно зяб и кутался в меховые покрывала. Отец заметно похудел за эти дни, губы его приняли светло-синий оттенок, на лице и шее проступили пугающего вида темные пятна. Его грудь часто вздымалась, а каждый вздох сопровождался тихим свистом. Его некогда сильные руки, легко подбрасывавшие меня, маленькую девочку, чуть ли не до потолка, сейчас превратились в тонкие веточки и не могли обрести покоя, безостановочно трясясь и судорожно сжимая одеяло. Некоторое время его взгляд был устремлен в пустоту. Наконец он очнулся от грез и попытался сделать рукой то ли приветственный, то ли успокаивающий жест, но та безвольно упала.

Не в силах сдерживать нахлынувшие чувства, я подбежала к кровати, упала рядом на колени и накрыла его ладони своими, чтобы помочь ему унять дрожь. Отец беспомощно улыбнулся и хотел было погладить мои волосы, но, поняв, что непроизвольной тряской еще больше напугает меня — отказался от своей идеи. Нам не нужны были проявления любви, не нужны были слова — достаточно было находиться рядом друг с другом. Я горько зарыдала, и даже наш гордый граф де ла Рош в этот миг душевного напряжения позволил себе скупые слезы.

Немного упокоившись, я принялась жарко убеждать отца, что он скоро поправится, а Мелани отошла в сторону, чтобы переговорить с нашим капелланом. Затем она вернулась к нам. Пристально оглядев больного с ног до головы, она мягко спросила:

— Я вижу ваши муки, сударь, но все же позвольте мне спросить вас. Что вызывает у вас наибольшую боль?

— Сибилла…

— Отец, это Мелани, помните? — быстро поправила я его, решив, что он бредит.

Он умолк на мгновение, поймал ее теплый взгляд, затем продолжил.

— Благодарю, сегодня мне лучше, но я постоянно ощущаю обжигающий жар внутри. Ни вино с медом, ни эль не могут его уменьшить и утолить мою жажду.

— Нет ли онемения в ногах?

— Да, вчера чувствовал, но вот сейчас мне кажется, будто в них вонзают десятки иголок одновременно. Но самое большое неудобство доставляют судороги: руки и ноги танцуют сами по себе, — он смущенно улыбнулся. — Словно невидимый великан трясет меня. Видно, пришел мой смертный час.

Мелани сочувственно улыбнулась в ответ, низко наклонилась и что-то прошептала тихонько, чтобы только он смог расслышать. Она же, схватив меня с неожиданной для ее изящной фигуры силой, поволокла из комнаты вон, на ходу крикнув отцу:

— Простите нас, граф, мы обязательно навестим вас, но немного позднее.

Я успела заметить удивление и (вот что странно) надежду на его лице.

Мелани бежала по замку так быстро, что я едва поспевала за ней. У своей комнаты она резко остановилась и огляделась по сторонам, нет ли кого, кто мог бы ее ненароком услышать.

— Милая моя, дорогая моя Агнесса, — обратилась она ко мне, крепко взяв меня за руки и неотрывно глядя мне в глаза, — я прошу вас стойко меня выслушать. Вначале я сомневалась, то после посещения вашего отца, я уже уверена, что его отравили. Я видела однажды схожие симптомы у своего дяди, когда тот умирал на глазах моей семьи. Несчастный человек проходит три стадии с обманчивыми периодами улучшений: сперва боли в животе и рвота, затем нестерпимая жажда, пятна на теле, онемение и, наконец, спустя неделю — бред, горячка, тело буквально синеет. В конце концов, отравленный не может дышать и погибает в страшных судорогах. Если вовремя дать антидот из трав, то существует призрачный шанс на выздоровление. Если же нет — стоит готовиться к худшему.

Страх обрушился на меня словно ледяная волна: голова закружилась, а руки похолодели. С трудом справившись с дрожью, я еле выдавила из себя вопрос:

— И что это за яд? Вы думаете, что барон отравил отца?

— Да, этот подлец намеренно заманил вашего отца в ловушку, чтобы оставить нас без его защиты. Что касается самого яда, я не знаю его точный состав. Мне известен лишь антидот, которым поделился Пьер де Лимож, известный профессор медицины из Монпелье, которого мой отец вызвал для спасения своего брата.

— Помог ли он вашему дядюшке? — с надеждой спросила я.

Мелани отрицательно помахала головой и сжала дружески мою руку.

— Но мы должны попытаться! Присматривайте за отцом, давайте ему больше пить, я же отправлюсь немедленно на поиски по округе, чтобы собрать нужные ингредиенты. Вы позволите мне взять лошадь из конюшни?

— Конечно! Дать вам пару стражников, вдруг люди д’Аркура следят за замком?

Женщина задумалась.

— Пожалуй, нет. Лучше распорядитесь, чтобы мне принесли одежду слуги-подростка моего роста. Так, я думаю, мы меньше привлечем внимания.

Грязная, растрепанная Мелани вернулась к вечеру. В ее глазах читались усталость и разочарование — ее поиски оказались тщетными. Одежда на ней была изорвана, а красивые руки — сильно исцарапаны. Она объяснила, что продиралась сквозь колючие кусты крапивы, чтобы добраться до острых листьев падуба. Она пробродила по лесу еще несколько часов, но так и не смогла найти соцветия девясила и вербены и попросила дать ей на утро проводника.

«Спрошу-ка на кухне. Интересно, где они собирают свои травы для приправ?» — подумала я.

Оказалось, этим занимался сын старшей кухарки, Симон, который хорошо знал места, где растут разные травы. Я пообещала ему пару монет, если он согласится помочь. Это был славный мальчуган, лет тринадцати, который в отличие от остальных сверстников, не тратил время на ловлю птиц и игры в свободное время, а усердно помогал матери и, по ее уверениям, скоро научился бы готовить не хуже нее. Несчастная женщина рано овдовела, и старший Симон стал ее надежной опорой.

Если бы я только знала, какой ужас его ждет!

Письмо сестры. Пришла беда — отворяй ворота

В полдень следующего дня, когда Мелани с Симоном ушли на новые поиски, в замок прискакали два всадника от аббата Фризо и попросили о немедленной встрече с графом де ла Рош.

Я объяснила, что отец серьезно болен и готова выслушать их вместо него.

Они переглянулись и, признав, что ничего другого им не остается, поведали мне ужасные новости.

Пропал ученик из школы монастыря Мон-сен-Мишель. Монахи вместе с жителями из близлежащих селений обыскали все вокруг, но мальчика нигде не было. И вот, когда люди вовсе отчаялись — свершилось чудо.

К аббату Фризо прибежал приор монастыря Пьер. В большом волнении он поведал, что истово молился о нахождении мальчика и сквозь пелену временного отрешения от мира вдруг услышал могучий голос в ночи. Сам святой Бенедикт повелел ему искать невинную душу у ручья в лесу графства де ла Рош.

Посланники зловещим прошептали, что уже через несколько часов было найдено тело несчастного ребенка, зверски замученного во время сатанинского ритуала.

Оба монаха, перекрестившись, огляделись, нет ли поблизости посторонних.

— Госпожа де ла Рош! Не случалось ли чего странного в округе за последние дни? Не замечали ли местные жители каких-либо проявлений зла или чужаков?

Я растерялась, не зная, стоило ли упоминать историю с Мелани, но рассудила, что она не имеет отношения к убийству и лучше пока умолчать об ее появлении в нашем имении.

Получив отрицательный ответ, оба кивнули, словно именно этого и ждали.

— Аббат велел предупредить вас, чтобы вы были осторожны. У него было тоже видение, и это только начало страшных бед, — монахи поклонились и, не произнося ни слова, умчались восвояси.

После их отъезда у меня никак не выходили из головы их зловещие слова. Пугающие события, словно ядовитые пауки, вылезали из всех щелей, опутывая плотной черной сетью мою некогда безмятежную жизнь. Единственный человек, который всю мою жизнь был для меня надежной скалой и защищал от любых невзгод, теперь сам нуждался в моей помощи, а мне так нужен был его совет. Удрученная шокирующими новостями, я отправилась к нему, хотя ни за что не решилась бы рассказать об убитом мальчике в нашем лесу.

«Просто посижу с ним рядом, подумаю», — убедила я себя, смахнув набежавшую от обиды на судьбу слезу.

Не успела я присесть у изголовья кровати, как пришедший проведать больного капеллан нервно попросил меня не тревожить отца, который забылся редким сном. Я вспыхнула и выскочила вон.

Вдруг кто-то дернул меня за рукав. Я обернулась и увидела мать Симона, прячущуюся за колонной. Эльза засмущалась и так быстро что-то принялась лепетать, что мне никак не удавалось ее понять. Наконец мое терпение иссякло, я прикрикнула и велела ей замолчать. Кухарка так и замерла с открытым ртом.

— Что случилось? Говори медленнее, а то я не могу разобрать в твоей трескотне ни слова.

— Вашмилость, простите мою грубость: два дня уж как хочу вам рассказать да все смелости не могу набраться, — кухарка совершенно смутилась.

— Ну что рассказать? Не томи уже! — поторопила я ее.

— Что хотите делайте со мной, только вот как я седня услыхала от мажордома, что мальчонку тово ведьма в нашем лесу сгубила, сразу обмерла от догадки. Стою и думаю, ну как же так, о чем я раньше дура думала.

Я молча слушала, боясь нарушить ход ее мыслей. Постепенно она расхрабрилась и бойко принялась перечислять, загибая пальцы.

— Молоко не успевают от коровы с пару принесть, а оно такое кислое, что уже и на блины не годится. Это раз. Яичницу пожарить невозможно: то тухлое яйцо, то и вовсе с двумя желтками. Это два. Тесто киснет, но не поднимается, отродясь такого не было. Это три. Да и не только у меня все не клеится. Вон и он тоже жалуется, — она обернулась, выискивая кого-то. — Рене, где ты, остолоп? Ходь сюды.

Из темноты коридора, чрезмерно кланяясь, выскочил конюх.

— Ну, — Эльза требовательно дернула его за руку, — говори!

Тот освободил свою руку и пробормотал.

— А что тут говорить-то? Давеча у сивой жеребенок о двух головах родился, мы сожгли его от греха подальше. Мерин еще батюшки вашего ослеп на левый глаз. Скотницы жалуются, что петухи кукарекают без отдыха — беду кличут.

— Во-во, вашмилость, — отпихнула его Эльза, — а как молва разнеслась седня, тут мне и ясно стало. В замке ведьма завелась.

— Ведьма? — эхом повторила я. — И кто же?

— Ну, сами подумайте, кто недавно у нас появился?

И тут меня озарило.

— Вы что, подозреваете Мелани д’Эвилль, виконтессу д’Авен в том, что у вас молоко скисает, и петухи глотку рвут? — раздраженно спросила я.

— Да, может, она и не намеренно это делает, просто коли проклята, так и тянется за ней все худое. Хотя вот на убийцу не похожа она, грустная какая-то. Но все же надо испытать.

— Испытать?

— Да, есть верное средство. Люди испокон веков говорили, что ежели убить змею, отрубить ей голову, а в пасть ей положить зубок чеснока и в землю закопать, а как тот прорастет, взять его побеги, добавить в варево и подать в…

— То как раз наступит уже осень, когда чеснок твой прорастет, — невольно улыбнулась я.

Кухарка не растерялась и предложила еще одну мысль. Я поразмыслила мгновение.

— Ладно, попробуем. Иначе вы не успокоитесь, — вздохнула я, уступая.

В главном зале я встретила сияющую Мелани. Она помахала перед моим носом пучком сорванных трав, звонко закричала так, что голуби с шумом вспорхнули с крыши:

— Нашли, Агнесса, ты понимаешь? Мы их нашли! Теперь все будет хорошо!

Она схватила меня за руки и закружила по залу. Мне стало неловко за мое недоверие к человеку, который, не щадя себя, облазил всю округу ради моего отца. Я убедила себя, что предстоящее испытание — просто безобидная шалость, и мы вместе с Мелани посмеемся над суевериями глупышки Эльзы.

Вечером я зашла за Мелани и попросила ее прогуляться со мной по замку, чтобы развеяться немного от печальных дум. Пока мы бродили по залам, я раз за разом бросала на нее взгляды искоса, пытаясь заметить скрытый знак зла. Но молодая женщина была обворожительна, добра и мила, лишь изредка позволяла себе легкие колкости при шутливом описании придворных французского двора. Медленно продвигаясь по замку, мы как бы случайно оказались рядом с кухней, откуда через распахнутую дверь повеяло приятными ароматами.

Я призналась, что проголодалась и увлекла свою спутницу через распахнутую дверь на кухню, предложив раздобыть немного сыра и свежеиспеченного хлеба.

Непринужденно щебеча о любимых блюдах, я подвела ее к большому столу на кухне. Я припомнила, как любила маленькой сбегать сюда от прислуги и часами наблюдать за приготовлением хлеба, наслаждаясь его запахом.

Пока я отвлекала свою гостью детскими воспоминаниями, кухарка тихонечко прошмыгнула за нашими спинами к стоявшей в углу среди кухонной утвари метле. Женщина перевернула ее вверх тормашками, поставила обратно, захлопнула дверь и отошла, как не в чем не бывало.

Мы расположились за столом. Эльза подала нам яблоки, орехи, немного сыра, но без хлеба. Сама же взяла крынку скисшего молока, перелила в котелок над огнем и, медленно помешивая его, уставилась на нас.

По мере того как молоко начало нагреваться и закипать, Мелани заерзала на стуле, сперва понемногу, словно не могла удобно расположиться, но вскоре движения ее стали более лихорадочными: она то хваталась за голову, то растирала себе виски и глаза, то прижимала руки к груди, то вставала и снова приседала. На лбу ее проступили капельки пота, а глаза заметно раскраснелись. Наконец не в силах больше выдерживать какие-то внутренние муки, сославшись на недомогание, она решила покинуть нас, чтобы прилечь после долгого дня.

Мелани быстро подскочила к двери и распахнула ее порывистым движением, но внезапно отпрянула всем телом назад, как если бы кто-то невидимый схватил ее за плечи сзади и не дал сделать шаг, притянув к себе. На мгновение она растерялась, но быстро собралась и притворилась будто ей на ум пришла неожиданная мысль, которая заставила ее задержаться. Вслед за этой игрой, она оглядела нас очень внимательно и медленным шагом вернулась обратно на свое место со словами.

— А знаете, я же забыла похвалить твоего сынишку, Эльза! Без него я точно не справилась бы, — Мелани хитро улыбнулась поклонившейся кухарке, и, прищурившись, осмотрелась по сторонам. — Какая мать, такой и сын. Оба толковые. Хорошо у тебя на кухне, везде чисто. Порядок. Все с умом расставлено.

— Ой, вот только метелка у тебя на дыбах стоит, еще возьмет да упадет шумно — напугает! — она легко вспорхнула со стула и, не дав нам опомниться, подскочила к метле и вернула ее в нормальное положение.

— Нет, все же пойду я. Если уж решила — надо уходить, — с облегчением рассмеялась молодая женщина, помахала нам рукой на прощание и вышла вон.

Мы молча уставились ей вслед. Злополучная метла, которая, по уверениям кухарки, ни за что не выпустит ведьму из комнаты, упала на ближайший кувшин с громким звоном, заставив нас вздрогнуть.

Издалека донесся издевательский смех.

Мы переглянулись с Эльзой, но на наших лицах веселья не было, а лишь явный страх.

— Говорила я вам, госпожа, а я еще сынишку с ней отпускала, — сухо пробормотала кухарка и в сердцах выплеснула кислое молоко на огонь.

Не могу передать тебе, дорогой брат, как я была напугана. До самого последнего момента я боялась поверить и надеялась, что все это случайное совпадение.

«Что делать теперь?» — мучилась я сомнениями, — «Ведь я не в силах из-за нелепых подозрений в ведьмовстве отказать женщине в приюте. Она всеми силами старается помочь нам».

Мелани несколько раз пыталась заговорить или пошутить со мной, но заметив некую отчужденность и холодность с моей стороны, и, видимо, приписав это моему желанию искать одиночества из-за болезни отца, в конце концов оставила меня в покое. Я часто видела, как она берет лошадь и выезжает из замка поутру, чтобы собрать свежие травы. Зная, что она продолжает каждый вечер приносить лечебный отвар отцу, я подгадывала свои визиты так, чтобы избежать с ней встречи.

Отец находился в том же плачевном состоянии, но дух его окреп, и надежда затеплилась в его глазах. Не раз порывалась я открыть отцу свои подозрения, но всякий раз, видя, как полагается он на спасение при ее помощи, умолкала.

В полдень четвертого дня после случая на кухне меня разыскал капеллан. Он был похож на нахохленную старушку: весь сморщенный, всклокоченный, недовольно шныряющий взглядом. После слов приветствия и благословения он сделался грустен и попросил дозволения говорить со мной откровенно о предмете, коий нам следовало сохранить в тайне. Я внутренне подобралась и жестом попросила продолжать. Священник начал:

— Дочь моя во Христе! В последние дни до меня стали доходить слухи, что высокородная гостья замка водится с врагом рода человеческого. Первое время я пытался увещевать и успокаивать слабых разумом, разносящих эти сплетни, мешая им подвергать сомнению чистоту души и помыслов этой несчастной женщины. Но с тех пор все больше происшествий подтверждают возможную правоту молвы. Вы их прекрасно знаете, и я не буду их повторять. Однако они подтолкнули меня к крамольной мысли, да простит меня господь, если я ошибаюсь: а не отравляет ли именно она нашего господина, прикрываясь благими намерениями лечения? Откуда она столь много знает о ядах и их врачевании? Да и знает ли? После ее отвара граф де ла Рош рвет желчью с кровью и теряет свои силы вместо сохранения баланса гуморов внутри. Именно с ее появлением в замке стали происходить колдовские напасти, а в округе все более отчетливо раздаются голоса о присутствии ведьмы. К счастью или сожалению, до них еще не дошли наши подозрения, но ведь слухи ширятся, и это лишь вопрос времени. Я боюсь, что…

В этот момент его прервал душераздирающий крик снаружи. Возникла какая-то суета, шум, топот ног. Несколько человек во главе с нашим лесничим вбежали в каминный зал, где мы беседовали со святым отцом.

Лесничий нес на руках мальчика, а безутешно рыдающая Эльза, шла рядом и бережно держала ножку ребенка. Я подошла, уже заранее зная, что это будет Симон. Вернее, то, что от него осталось. Половина его лица была не тронута, казалось, что он просто притворяется спящим. Но вот другая сторона! Ее словно не было: была срезана кожа и аккуратно снята плоть, остался только зияющий внутренними частями желтый череп.

Лоскуты сохранившейся одежды на мальчике были все в засохшей крови. Тело, исколотое бесчисленными ударами ножа или меча, представляло собой сплошную рану, на котором нельзя было найти нетронутого места. Убийца без конца наносил удар за ударом, пока тело не превратилось в сплошное месиво.

Меня замутило от запаха крови, и я едва сдержала приступ рвоты. Почти не дыша и с трудом скрывая страх, я осторожно отодвинула рукава рубахи и тут же отпрянула. Все руки мальчика были исписаны жуткими знаками, которые не оставляли никакого сомнения в их дьявольской природе. Мать мальчика забилась в объятиях соседок. Те, кто были поближе и увидели кровавые знаки, — заохали, застонали от ужаса. Побледневший капеллан неистово перекрестился и принялся громко выкрикивать молитву.

— Это уже вторая смерть! Вторая смерть! — вторили друг другу люди. — Проклятая ведьма среди нас! Она убивает наших детей. Она не остановится.

Вдруг толпа осеклась на полуслове. И медленно задние ряды принялись расступаться, открывая путь светлой фигуре, идущей в наступившей тишине.

Случаются такие мгновения, когда красота, воля и достоинство одного человека останавливают, пусть и на короткое время, безумство толпы. Спокойная, как скала среди накатывающих на нее волн звериной ненависти и страха, Мелани д’Эвилль, виконтесса д’Авон, шествовала словно королева, помазанная на престол царства природы.

Венок из васильков, маргариток и ромашек венчал ее пышные рыжие локоны, освещенные потоком яркого солнечного света. В руках она несла букет из причудливо переплетенных веточек, листьев и цветов, источавших дурманящий сладкий аромат поздней весны. Белая льняная накидка завершала картину неземной чистоты Мелани.

Она остановилась около мужчины, все еще державшего истерзанное тело, и посмотрела ему в глаза. Тот, растерявшись, протянул ей тело Симона. Мелани грустно провела рукой по слипшимся волосам мальчика, вдохнула аромат своего букета и бережно положила его на грудь убитого. Затем, повернувшись к матери, сочувственно кивнула ей.

Кухарка, застывшая у ног сына и распухшая от слез, как гигантская лягушка, смотревшая на Мелани с откровенной ненавистью, смутилась и кивнула в ответ. И потом она снова разрыдалась — злая на себя, на Бога, на Мелани и даже на своего единственного, мертвого теперь сына, который оставил ее одну доживать свой век в вечной тоске по нему.

Мелани молча повернулась и проследовала мимо меня, даже не взглянув, словно не узнала, и направилась к себе, прерывая эхо рыданий матери звуком своих неторопливых шагов.

Когда женщина скрылась, с нас словно спало наваждение. Капеллан засеменил к Эльзе, осторожно отнял ее руки от стоп погибшего и, утешая, мягко, но настойчиво вывел из зала. Я выискала глазами стражников и негромко велела отнести мальчика в прохладный подвал до дальнейших распоряжений. Понимая, что нужно как-то успокоить оставшихся, я громко обратилась к ним:

— Прежде чем устраивать суд, я должна выяснить все обстоятельства. Я переговорю с теми, кто нашел мальчика, а потом приму решение, как действовать дальше. А пока расходитесь.

Толпа недовольно загудела, но я, намеренно не обращая на оставшихся людей никакого внимания, громко приказала лесничему следовать за мной и удалилась через распахнутую дверь в соседнюю комнату. На всякий случай я заперла ее на засов.

Вот что рассказал мне лесничий.

Он и его помощник обнаружили тело мальчика в лесу, недалеко от места, где я встретила Мелани. Сперва они его даже не заметили, а услышали странный стук в зарослях и решили, что кто-то рубит деревья без разрешения. Когда же они подошли к месту шума, оказалось, что ветер раскачивал привязанный к омеле воловий череп. Его рога при каждом порыве ударялись о ствол, издавая звук, похожий на стук топора.

Лесничий велел помощнику срезать череп и собирался уходить, когда услышал, что тот громко чертыхается и зовет на помощь.

На покрывале из сорванных полевых цветов под кроной дерева, широко раскинув руки и ноги, лежал Симон. У изголовья его лежал черный петух с оторванной головой, вместо нее из шеи торчали обрубленные когтистые лапки птицы. У ног лежала кошка без лапок. В каждую руку мертвеца была вложена иссиня-черная ворона.

Боясь нечистой силы, мужчины палками раскидали трупы животных по кустам, положили мальчика в попону и привезли в замок.

Когда я спросила, нашли ли они поблизости срезанные остатки плоти — кожу с лица или вырванный глаз, лесничий лишь развел руками. Затем он достал из-за пазухи серебряный браслет, парный кольцу Мелани с переплетенными змеей и розой.

— Только это. На его животе лежал этот браслет.

Я зашаталась и едва успела ухватиться за гобелен, чтобы не упасть. Подтверждение ее вины было столь явным, что моя вера в ее добрые помыслы разлетелась на осколки.

Я не хотела больше искать оправдания этому исчадию ада — женщине, обманувшей меня, губящей моего отца и убивающей детей на нашей земле!

В продолжение моих страданий громкий стук потряс дверь, и раздался голос, который показался мне смутно знакомым.

— Именем святого престола приказываю немедленно открыть.

Стуки продолжились. Я сняла засов и отворила дверь настежь.

На пороге стоял тот самый загадочный монах из леса. Только в этот раз он был в чистых бело-черных одеждах и окружен дюжиной облаченных в доспехи воинов.

— Кто вы? И по какому праву вы вломились в мой дом? — истерично закричала я, обращаясь к предводителю.

— Я — Бернард де Ко, магистр ордена проповедников во Франции, высший судья французского трибунала инквизиции. Я нахожусь здесь по делам святой католической церкви и воле папы Александра IV, который «mandavit inquisitionem fieri contra haereticos suspectatos de haeretica pravitate», то есть, поручил провести расследование против подозреваемых еретиков за распространение ереси в этих землях.

Я вздрогнула. О жестокости этого человека и его беспощадной нетерпимости к малейшим проявлениям ереси ходили страшные истории.

— И вот, представьте мою тревогу, — при этих словах магистр хищно усмехнулся, и его худое лицо натянулось, чем стало напоминать орла, — когда мне сообщают ужасные новости в Руане, что прислужники дьявола творят свои ритуалы и убийства детей у стен святых монастырей. А по приезду я обнаруживаю, что некогда славный дом защитников католической веры де ла Рош укрывает у себя женщину, повинную в смертях мальчиков.

Инквизитор сделал паузу, чтобы в полной мере насладиться моей растерянностью от подобных обвинений.

Он притворно вздохнул, прожигая меня своими хищными черными глазками.

— Один достойный рыцарь поведал мне, как со своими воинами пытался помешать еретичке, скрывающейся под личиной благородной дамы, совершить сатанинский обряд в лесу. Однако другая дама, по всем признакам Агнесса де ла Рош, выкрала плененную ведьму и спрятала у себя в замке.

«А вдруг это правда? — мой язык прилип к небу от горького осознания. — Если барон д’Аркур пытался остановить ведьму, а я вмешалась в праведный суд!?»

Монах по-своему истолковал бурю эмоций на моем лице.

— Нет, нет, не беспокойтесь, — он успокаивающе поднял руку, — я пока далек от обвинения вас в пособничестве колдовству. Я чувствую, что налицо роковая случайность. Признайтесь, ведь вы просто попали под дьявольские чары?

Не дождавшись ответа, он елейным голоском закончил свою мысль.

— Ну, а как же иначе? Ведь в ином случае, вы были бы отлучены от церкви, а имущество перешло бы короне.

Монах участливо покачал головой и мягко сказал:

— Я прошу вас отправить слугу за вашей гостьей.

Громкий голос Мелани разнесся по залу.

— Не стоит никого отправлять и вынуждать мою хозяйку превращаться в предателя из-за страха перед инквизицией. Вот я перед вами.

Монах радостно всплеснул руками.

— На ловца и зверь бежит, госпожа д’Эвилль. Как же я рад, что вы по доброй воле спустились к нам. Это будет обязательно учтено при рассмотрении вашего дела.

— Пойдемте, — не обращая внимания на слова инквизитора, спокойно сказала Мелани. — Не будем злоупотреблять гостеприимством этого несчастного дома.

Монах с шутовским поклоном сделал жест рукой, приглашая Мелани к выходу.

Женщина обернулась ко мне и сочувственно сказала:

— Прощайте, Агнесса, желаю вам стойкости духа. Беда до сих пор только краем коснулась вас, чувствую, самая тьма еще впереди.

Она пожала плечами и добавила малопонятную ерунду:

— Жаль, что я не смогла спасти воробышка.

Будущая узница гордо прошла мимо инквизитора, и его воины взяли ее в кольцо. Осмелевшая толпа жителей замка громко судачила о происшествии.

Обескураженная произошедшими событиями, я бросилась к отцу. Он бодрствовал и молча выслушал об убийстве мальчика, сцене в каминном зале и приходе инквизитора, затем взял меня за руку и ласково погладил по щеке. Преодолевая боль, он приподнялся на подушках и не отрывая своих глаз от меня, начал свой рассказ.

— Когда мне исполнилось девять лет, мой дед отправил меня пажом в дом Пьера де Куртинэ. Раньше, как и сейчас, было принято отдавать мальчиков в благородные дома, чтобы прививать им рыцарский дух на службе у достойных вельмож. Господь благословил этого внука короля Людовика Толстого множеством детей, но одна из его дочерей выделялась ослепительной красотой среди всех. Все пажи и оруженосцы при дворе были без памяти влюблены в нее, и я тоже не был исключением. Когда мне исполнилось пятнадцать лет, а госпоже наших сердец — около восемнадцати, я решился на безумную выходку, которая едва не стоила мне жизни. Мой план был, забравшись по отвесной стене, тайно влезть через узкое окно в комнату и положить сорванный мной букет на ее кровать. А на следующий день преподнести ей такой же букет. Бесстрашная юность! Когда я добрался до ее окна и подтянулся, чтобы влезть внутрь — передо мной предстало лицо какой-то старухи, выглядывающей из комнаты. От неожиданности руки мои расцепились и, перебирая ими в воздухе в отчаянной попытке ухватиться, я с криком упал на землю. Высокая трава немного смягчила удар, но все же острая боль пронзила мою спину. Я находился в сознании, но не мог пошевелить ногами. Сбежавшиеся на шум слуги отнесли меня в замок и вызвали лекаря, который сказал, что следует готовиться к последнему причастию. Ночью к острой боли в спине прибавились жар и лихорадка. Бред и явь той ночи смешались у меня в голове и всю остальную жизнь я не понимал, привиделось ли мне тогда или было наяву, как открылась в полночь дверь, и в комнату вошла девушка, окруженная тусклым, подобно туману, сиянием. Она подала знак о молчании, когда поняла, что я узнал ее.

Сибилла де Куртинэ тихо произнесла: «Я спасу тебя, маленький Муано, но обещай никогда и никому не рассказывать о нашем маленьком секрете».

Не знаю, почему она назвала меня «муано» — воробьем. Возможно, из-за моего неудачного полета. Мне сразу стало лучше от ее ласкового тона, и я с благодарностью согласился хранить нашу тайну.

Я едва не вскрикнула, вспомнив слова Мелани о воробушке, но быстро овладела собой, чтобы случайно не прервать рассказ отца.

— Она положила мне руку на лоб, и я заснул. Утром я встал совершенно здоровым. Все настолько обрадовались моему быстрому выздоровлению, что я смог даже избежать сурового наказания за свою дерзкую выходку. Чтобы избежать дальнейших пересуд, меня отправили оруженосцем в свиту сына короля Франции Филиппа-Августа. Там я потерял след прекрасной Сибиллы. Одни сплетничали, что она ушла в какой-то монастырь; другие — вышла замуж и покинула родные земли. Вскоре я и сам женился на вашей матери, и воспоминания о первой любви окончательно выветрились из моей головы.

Отец грустно улыбнулся.

— Представь мои чувства, когда волей судеб дама из прошлого оказалась в нашем замке и выглядела всего на десяток лет старше, чем я запомнил ее пятьдесят лет назад. Ты же помнишь, как я был взволнован этим сходством при первой встрече?

Я молча подтвердила.

— Но ты не знаешь того, что, когда вы навестили меня после отравления, она наклонилась и прошептала: «Я снова попытаюсь спасти тебя, Муано». Каждый день она приходила ко мне с лечебным отваром, и всякий раз останавливала меня жестом, запрещая заговаривать с ней. Мне становилось несколько лучше: напиток унимал судороги, и дышать становилось легче. Теперь мне вряд ли что-то поможет. Кроме того, тебе придется справляться самой, поэтому я хочу, чтобы даже в самые тяжкие мгновения ты не забывала, что твой род — де ла Рош, а мы крепки, как скалы Нормандии.

Отец ласково похлопал меня ладонью по руке.

— В одном ты заблуждаешься — в нашей гостье нет ничего порочного. Для меня она — не ведьма, а загадочная фея или королева волшебной страны. Рок проклятия лежит на ней, оттого она невольно окружена мелкими пакостями, как, например, скисшее молоко. Как у каждого человека есть тень от света, так у нее тень от колдовства. Много странных, дьявольских событий происходит вокруг нас, и правда скрыта от нас, но я не верю в виновность нашей гостьи.

— Ты думаешь, я поступила дурно, отдав ее на растерзание инквизиции?

— Это был не твой, а ее выбор. Она в очередной раз защитила нашу семью.

Со скрипом приоткрылась створка ставен на окне, впустив внутрь багряные лучи заходящего солнца. Комната на мгновение преобразилась: засияли доспехи в углу, собаки, угрюмо лежавшие на полу, подскочили и радостно завертели хвостами, а незаметная доселе пыль обрела волшебные очертания и закружилась в потоке света. Сквозь меня прошла волна легкости, и впервые за долгое время я улыбнулась от всей души. Отец посмотрел на меня и тоже улыбнулся. Створка громко хлопнула, и наваждение испарилось из-за вернувшегося полумрака. Тоска тяжелым грузом навалилась на меня снова.

— Давай закончим разговор, я устал, — задыхаясь, попросил отец. — Ты пока отправь вестового к аббату Фризо. Опиши, что здесь происходит, и что нам нужна его защита в делах с инквизиторами.

Разговор с отцом окончательно растрепал мою уверенность. Я корила себя за трусость и нерешительность, которые привели к пленению Мелани. Ночью я долго не могла уснуть. Какая-то мысль назойливо крутилась в моей голове, но не могла достаточно оформиться, чтобы я ухватила ее. Когда я уже почти сдалась, холодный, липкий пот прошиб меня.

«Что, если, — ужаснулась я, — это ужасное убийство… это надругательство над телом… было единственным способом для Мелани спасти жизнь моего отца? Чем не сделка с дьяволом: молодая жизнь в обмен на выздоровление старика? Ведь тот факт, что она заботлива и добра к нам, не означает, что она будет такой же к другим. Как часто в жизни добропорядочный глава семейства, души не чающий в своих отпрысках и считающий их избранными среди остальных, оказывается злобным и нетерпимым к чужим детям. Он бесконечно закрывает глаза на серьезные проступки своих мил чад, ибо считает таковые лишь незначительными шалостями, не стоящими отдельного упоминания, а то и вовсе усматривает в них нечто противоположное — даже положительное. Но не дай бог чужим детям попасться ему на глаза — за любые их действия их запишут в нечестивый легион без малейшего шанса на прощение. Человек по природе своей двуличен: он легко находит оправдание себе и обвинение другим. Церковь учит, что дьявол искушает нас разными способами, а слуги его хитры и коварны. Не может ли статься, что ради спасения отца ведьма губит других и пребывает в искреннем убеждении, что поступает верно?»

Следующим днем вернулся посланный к аббату гонец и привез на словах одну лишь фразу: «Денно и нощно молюсь о вас. Призовите без промедления Амори. Я тоже напишу ему».

На следующий день случилось ужасное событие. Наш отец, граф Гумберт де ла Рош, скончался.

После обеда его состояние резко ухудшилось: у него начались страшные судороги, все тело скручивалось и сжималось, а минуты затишья сменялись криками от боли в животе. Капеллан вместе с неизвестным мне монахом-францисканцем отправились исповедовать и причастить умирающего.

Ты знаешь, дорогой брат, к нам постоянно заходят нищие и странствующие монахи за подаянием и ночлегом. Капеллан размещает их, узнает новости о других местах, а если среди них встречаются ученые монахи — рьяно обсуждает с ними теологические вопросы.

Когда меня позвали, священники уже вышли от отца и молча ждали у дверей. Я прошла мимо них к умирающему.

Мне сделалось дурно от увиденной картины. Отец был бился в агонии, его лицо приняло нечеловеческий синюшный оттенок, уши почернели. Среди его стонов я различила повторяющееся имя нашей давно умершей матери — он звал ее на помощь. Вдруг он захрипел, приподнялся на кровати и испустил дух, завалившись на бок. Несколько мгновений его ноги еще подергивались, но затем все было кончено.

Не в силах оставаться с ним, я с рыданиями выбежала из комнаты, ухватившись руками за выступ окна, медленно сползла на каменный пол. Не помню, сколько я пробыла там. Кто-то подходил ко мне и что-то говорил, но напрасно: я не понимала ничего из-за душивших меня слез.

Что ж, я добралась до конца моего рассказа. Весь день я собирала в памяти события последних недель, чтобы точно передать их тебе.

Письмо помогло мне отвлечься от мыслей о смерти отца и подарило надежду, что вскоре я смогу увидеть тебя и опереться на твой ум и храбрость.

Мне очень нужна твоя помощь.

Приезжай!

Любящая тебя сестра.

Агнесса де ла Рош.

Кто его помянет

Едва Амори успел дочитать письмо сестры, как неожиданный звук вырвал его из размышлений и заставил резко обернуться. В тёмном углу у окна, рядом с погасшими факелами, прислонившись спиной к пьедесталу статуи святого Бернарда, стоял высокий грузный человек в коричневой монашеской тунике. Из-под натянутого на голову капюшона виднелись чёрные с проседью кудрявые волосы. Насколько возможно было рассмотреть в полумраке, на его лбу сходились к переносице угрюмые складки, брови были саркастически приподняты, а глаза имели непостижимый цвет. Крючковатый римский нос придавал лицу хитрое выражение, а широкие, гладко выбритые щёки говорили о человеке, любящем плотно поесть и непременно обильно запить съеденное доброй кружкой эля.

Он внимательно осматривал высеченные из камня фигуры святых и как-то по-особому поджимал губы, кивая головой всякий раз, когда приходил к некоему умозаключению.

— Эти отцы церкви да аббаты вечно выкинут что-нибудь этакое, — как бы невпопад и несколько раздражённо начал неизвестно откуда взявшийся незнакомец. — А потом иди и разбирайся с ними. Да и, признаться, жадноваты. Кроме того, всюду лезут с поучениями, вдобавок говорят на своей латыни. Только подумать — пишет: «magister tuus», да ещё и «amicus», а сам мог бы прислать мёду-то побольше. А так что же получается? Подарил застывшего прошлогоднего мёда, а что требует в ответ? Бросить всё немедленно, прыгать на коня и мчаться вдаль разбираться. Нет уж, это какая-то чепуха!

Человек, качнувшись, оттолкнулся от пьедестала и быстрыми шагами подошёл к разглядываемой статуе напротив. Приподнявшись на носки, он гулко постучал длинными костлявыми пальцами по лбу святого, прислушался, будто ждал ответа.

— Всё-таки как звучит! А вот при жизни так не звучал, вы не находите? — он двусмысленно хмыкнул.

Командор тамплиеров от тирады оторопел и нечленораздельно проблеял:

— Э-э-э.

— Вот только не надо спорить. Мрамор, конечно, высокого качества — чего не скажешь об остальном, — категорически отрезал гость и впервые повернулся к Амори.

Хотя рыцарь и не собирался спорить, а тем паче обсуждать качество мрамора и всего остального, было нечто, что он действительно хотел выяснить.

«Но вот что?» — голова Амори словно превратилась в бочку с дёгтем, и на поверхность всплывали лишь нелепые мысли: «О каких таких звуках он говорит? И при чём здесь мёд?»

Амори встряхнул головой, пытаясь сосредоточиться.

«Кто этот человек и что он здесь делает в охраняемой цитадели тамплиеров? Хотя и это не совсем те вопросы, которые стоит задать в первую очередь. А вот что действительно необходимо понять — как он оказался в запертой изнутри комнате?»

Во время рассуждений рыцаря монах перекатывался с пятки на носок и, как озорной воробей, наклонял голову то в одну сторону, то в другую, чтобы лучше рассмотреть потуги тамплиера.

— Абсолютно верный вопрос. Да, конечно, я бы на вашем месте был поражён. Сижу, читаю письма родных и близких, грущу от нахлынувших воспоминаний, и вот откуда ни возьмись влезает посторонний. Тут любой задумается, что ж это тогда такое, если в момент тревоги и тоски послышатся в углу смешки, — раздался вкрадчивый голос незнакомца.

«Он что, угадывает мои мысли? Уж не сам ли чёрт сюда явился?» — пролетели бессвязные мысли в голове Амори. Он вздрогнул, услышав ответ.

— Да помилуйте. Ну почему сразу чёрт? Дорогой граф, любому рассуждающему человеку эти вопросы сразу же придут на ум, а у вас они так явно на лице написаны, да ещё вы изволите так забавно губами шевелить, помогая размышлениям, что все слова прочитать можно. Вот я и решил вас опередить.

Монах набрал в грудь побольше воздуха и важно представился:

— Всё намного проще. Зовут меня брат Адхартах, родом я из Шотландии. Я, как можете видеть по моему скромному одеянию, монах-францисканец. Пробраться сюда я смог потому, что однажды в лондонском Темпле мне попались старые записи о системе тайных входов в тамплиерские храмы. Если знать особые метки — можно обнаружить лаз, о котором современные братья храма и не подозревают.

Граф в недоумении потёр лоб, как бы пытаясь собраться с мыслями и понять, что ему скороговоркой проговорил (вернее, пробежал по словам) странный посетитель.

— Секретный лаз? Я впервые об этом слышу.

Монах пожал плечами.

— Это делалось на случай осады при строительстве цитаделей около ста лет назад. Нынешние уже возводят без них: кто же в своём уме будет нападать на самый могущественный орден Европы в наш век? Разве что в следующем, — снова бегло протараторил Адхартах, широко осклабился и зачем-то подмигнул статуе святого Бернарда в конце.

Не давая рыцарю опомниться, монах подхватил его и подтащил к месту, откуда сам ранее возник.

— Да вот, взгляните сами.

В углу, скрытом от случайных глаз статуей, у самого основания стены виднелась чёрная дыра. Искусно сделанная дверца, имитирующая каменную кладку, была сдвинута вбок и открывала пространство достаточное, чтобы протиснуться в лаз взрослому человеку. Тамплиер вернулся за свечой, затем заглянул внутрь и обнаружил, что узкий коридор расширяется, а конца ему не видно.

— Странно, — озадаченно пожал плечами Амори, — я часто провожу здесь время и не раз обегал взором каждый закоулок этой молельни, но и представить не мог, какой секрет она скрывает.

— Да-да, вот я и пришел, чтобы тайно переговорить с вами о событиях, которые открылись вам в сегодняшних письмах.

— Откуда вам вообще известно содержание моих писем?

— Несколько дней назад я случайно оказался у ложа вашего умирающего отца. И узнав, что ваша сестра собирается отправить к вам гонца, я немедленно отправился в вашу цитадель. Очевидно же, что она просила вас о помощи из-за смертей вокруг вашего замка, разве не так?

Тамплиер развернулся и уже внимательно посмотрел на ухмыляющегося монаха.

— Но всё же, кто вы такой? И какое вы имеете отношение к смертям? И пусть вы объяснили способ вашего появления, но причина этой скрытности мне не вполне ясна. Любой может въехать в ворота и переговорить со мной. К чему эта пугающая таинственность?

Адхартах развалился на скамье у стены для молений, вытянул ноги и медленно скрестил руки на груди, предварительно осмотрев свои не блещущие чистотой пальцы. Закинув голову назад, он начал рассказ о себе — будто читал жизнеописание отцов церкви. Голос его то драматически повышался невпопад, то подвывал для эффекта, то монотонно повторял несколько раз случайно выбранные части истории, чтобы привлечь к ним особенное внимание. При этом монах проглатывал окончания слов, словно торопился поскорее покончить с утомительным повествованием. Словом, рассказчиком он был — или, по крайней мере, хотел казаться — крайне посредственным.

— Как я и сказал, сейчас я — простой монах. И хотя, в отличие от большинства моих собратьев по ордену — достойных выходцев из простонародья, — я принадлежу к славному роду древних королей пиктов Макальпинов, всё же без колебаний решил примкнуть именно к францисканцам, которых считаю орденом воспитателей христианского мира. С юных лет я жаждал направить своё служение на наставление и объяснение причин и последствий добра и зла, в то время как выходцы из благородных семей в основном устремляются в орден бело-черных ласточек, чтобы свысока, ревностно и нетерпимо, пресекать вольности в вере.

— Орден ласточек?

— Последователи Доминика, — отмахнулся монах. — Чтобы углубиться в своём понимании мира, я выбрал послушание странствующего монаха, ищущего знаний. Путешествуя между известными своими библиотеками монастырями и университетами, я стремился обрести неизведанные ранее сведения в забытых книгах. Настойчиво, подобно ловцу жемчуга, погружался я раз за разом в пыльные свитки с загадочными учениями. Крестовые походы принесли с собой множество арабских книг о математике, врачевании, человеческих страстях и удовольствиях, но, увы, многим суждено было истлевать в забвении. Волнуясь, как перед первой исповедью, весь в поту и с непослушными руками, я медленно разворачивал попавший мне в руки древний документ. Я задерживал дыхание и впивался взглядом в первые его строки, с жадностью пытаясь предугадать суть. К сожалению, чаще всего меня ожидало разочарование, но иногда встречались абсолютно неизвестные доселе лоскуты знаний. В таких случаях я с особой тщательностью приступал к вдумчивому прочтению, пытаясь понять и автора, и его эпоху, медленно продвигался сквозь лабиринт загадок к свету откровения, спрятанному за чужими знаками. Постигнув смысл и внутренне ликуя, я передавал писцам свой перевод с пояснениями.

Монах сделал паузу и посмотрел на рыцаря так, словно, по меньшей мере, ожидал долгих рукоплесканий.

Амори смог выдавить из себя лишь взгляд лекаря, осматривающего подозрительную болячку.

Адхартах обиженно выпятил губу, как ребенок, и продолжил.

— Постепенно известность моя, как знатока древних языков и текстов, стала шириться за пределами ордена. И вот около девяти лет назад меня срочно вызвали в Лондонский Темпл после того, как обнаружили несколько странных свитков папируса в нише при ремонте стены. Сам Роберт де Сэндфорд, великий магистр английских храмовников, лично встретил меня. Среди братьев были учёные мужи, но никто из них не сумел прочитать тексты, ибо хотя буквы были латинскими, в слова они складывались непонятные, не принадлежащие ни к одному известному им языку. Единственное, что удалось к моменту моего приезда расшифровать, была вот эта надпись.

Здесь рассказчик наклонился, поднял мелкий камешек с пола и бесцеремонно нацарапал V̅IDCCLVI на скамье рядом с собой. Он медленно обвел пальцем свежие начертания и с видом триумфатора посмотрел на тамплиера.

Амори вздрогнул. Ему на мгновение показалось, что они засветились в полумраке. Рыцарь растерянно заморгал, и наваждение исчезло.

Тем временем монах, не замечая ничего подозрительного, продолжил:

— Римские цифры в середине текста. Не понимаю, в чём сложность распознать обычные числа и перевести их в уже привычные арабские? Однако магистр преподнёс это мне с таким пафосом, будто они уже победили всех неверных, хотя всего лишь догадались, что речь идёт о годе 6756.

— А в чём же тогда причина для спешности? — перебил монаха совершенно сбитый с толку Амори. — Возможно, речь не о годах, а о каких-нибудь мешках с овсом, съеденных мышами давным-давно. А если все же это год, то, я думаю, оставшихся пяти с лишним тысяч лет достаточно, чтобы перевести и понять любой загадочный свиток.

— Так-то оно так, — хохотнул Адхартах, — да вот только в последнее время летоисчисление стали начинать от Рождества Христова, и многие забыли, что ещё недавно в текстах могли вести отсчёт и от Сотворения мира, и даже от основания Рима. Христос родился через 5500 лет после сотворения мира, так что эта дата не далее как завтра.

— Завтра? — недоверчиво повторил эхом Амори. — И из чего это следует?

— Вот именно, что завтра! Да вы только вообразите: всего несколько лет назад случайно обнаружен древний документ, и единственное, что становится понятным при его беглом изучении — это наличие в нём даты, которая вот-вот наступит. Конечно, и здесь была небольшая трудность, которую даже ваши собратья не смогли преодолеть. Сейчас я вам нарисую.

Амори резко всунул восковую дощечку в руки монаху, чтобы не дать тому разрисовать всю скамью.

— Благодарю. Вот как выглядела полная надпись: e.b.O.H.O V̅IDCCLVI. Как можете видеть — полная нелепица!

Монах умолк и принялся остервенело чесать пяткой другую ногу. Амори с едва сдерживался, чтобы не выкинуть сумасшедшего по всем приметам посетителя вон.

— Угу.

— Скажу честно, несколько дней мне и самому так казалось, пока я не решил, что где год, там может быть и месяц, и день. И дело сдвинулось с мёртвой точки. Памятуя правила записи дат в Римской империи, путём манипуляций и подстановок, я смог понять, что передо мной не загадочный язык, а достаточно простой шифр. Текст написан на латыни, и упомянута в нём дата: 31 мая 6756 года. Я не буду утруждать вас объяснением кода — если захотите, я оставлю вам копию, переписанную мной, и вы сможете сами проверить свою находчивость.

Адхартах посерьезнел.

— Сейчас гораздо важнее ознакомить вас с полным переводом. Он настолько поразил меня, что я ложно расписался в собственном бессилии и спешно покинул Лондон, чтобы разыскать людей, упоминаемых в этом документе.

— Как упоминаемых в документе? В смысле, их могил?

Оба непонимающе уставились друг на друга.

— Терпение, командор. Вы все поймете. Сразу оговорюсь: небольшие фрагменты текста не сохранились, а то, что касается пророчества, было в поэтической форме и утратило созвучие при переводе. Адхартах поднялся со скамьи и начал читать.

Пророчество

«Я ничтожный раб Божий по имени Марк, в двадцатую годовщину обретения веры императором нашим Константином у Мильвийского моста, оказался свидетелем, а затем и участником страшных событий. Коли сподвигнет Святой Дух меня и придаст силы моим слабеющим рукам, то поведаю здесь предостережение потомкам моих последователей о книге, коя досталась мне не по моей воле, а также о пророчестве ее сопровождавшим, и о чем я молчал тридцать шесть лет.

Я родился в Византионе в семье смотрителя порта. Море с детской поры притягивало меня, и неудивительно, что к окончанию юношеского возраста я уже совершил несколько путешествий в качестве моряка, а затем и помощника капитана на кораблях, перевозивших товары по всей Римской империи.

Свое тридцатилетие я встретил капитаном «Козочки», торгового корабля, в порту Фессалоникеона, проверяя ход погрузки товаров перед утренним отплытием в мой родной город.

Поздним вечером, после того, как все товары были наконец размещены на корабле, а последние детали с греком-агентом моего нанимателя обговорены, я вдруг услышал оклик с земли. Старик благообразного, хотя и несколько лукавого вида спросил, не я ли капитан сего корабля, и позволительно ли ему подняться, чтобы обсудить со мной некое дело. При этом он весь как-то суетился и нервно озирался по сторонам.

Честно говоря, я решил, что имею дело с каким-то преступником, желающим предложить мне сомнительную сделку с краденным товаром.

Он представился Песоном, бывшим мытарем, а ныне диаконом христианской общины и попросил взять его до Византиона, пообещав заплатить вдвойне, если до отплытия ни одна душа об этом не узнает.

Рассудив, что никакой беды это не предвещало (мы ведь частенько перевозили путешественников), да и я сам был христианином, я согласился, предложив ему вернуться на рассвете. Однако он отказался уходить, попросив выделить ему место для ночлега, чтобы дождаться отплытия на корабле. Я пожал плечами и проводил его.

Ранним утром я отдал морякам приказ отчаливать. Не успели мы отплыть и пятнадцати локтей, как несколько вооруженных людей появились на пристани. Они принялись кричать, размахивая руками, всем своим видом пытаясь привлечь наше внимание и повернуть нас обратно.

Разбуженный шумом, наш новый попутчик выбежал на палубу, пытаясь понять, что происходит.

Его появление вызвало неистовую ярость и сумасшествие среди людей на берегу, они выкрикивали угрозы, метались по пристани, взывали к небу. Кто-то даже бросился за нами вплавь.

Один из них, судя по одежде и большему спокойствию, их предводитель, резко выхватил короткое копье из рук безучастного стражника порта и, замахнувшись, метнул.

Я пригнулся, но успел краем глаза заметить, что гаста пригвоздила моего пассажира к мешкам с зерном. Его ноги подергивались в судороге, голова безвольно была запрокинута назад. К великому моему облегчению, мы успели отплыть на безопасное расстояние и, несмотря на грозные выкрики с берега, других атак на нас не последовало.

Я приказал помощнику следить за курсом, а сам с еще одним моряком, Галеном, попытался помочь раненому, который не приходил в сознание. Пока я держал Песона, моряк осторожно отпилил вышедший наружу за спину наконечник, разрезал края раны спереди, чтобы немного облегчить путь древку, и очень медленно вытянул остатки копья. В этот миг раненый очнулся и начал дико орать от боли, пытаясь вырваться из моей хватки. Мы прижгли рану, чтобы остановить кровь, отчего несчастный снова потерял сознание. Моряки отнесли беднягу вниз, и я оставил Галена присматривать за ним.

Кровь все равно сочилась сквозь перевязку, потому лишь чудо могло помочь больному перенести живым четыре дня плавания.

На вторые сутки вечером Гален нашел меня и сообщил, что старик был очень слаб, часто бредил в лихорадке, а его рана начала источать неприятный гнилостный запах. Сейчас у него минута затишья, и он послал моряка разыскать меня для разговора.

Его вид опечалил меня: черты лица заострились, глаза ввалились и потускнели. Так бывает, когда человек недалек от оставления этого мира.

— Да, у меня мало времени, — горько усмехнулся он, заметив мою невольную реакцию, — и я перейду сразу к делу. У моих ног на полу лежит мешок с моими вещами. Там деньги. Возьми свою плату. Нет, нет, не противься! Часть денег раздай нищим, остальное используй на мои погребальные нужды. В Византионе разыщи епископа Александру в базилике Святых Апостолов, покажи ему мой перстень. И все будет улажено.

От приступа сильного кашля лицо его посерело, а на губах немедленно проступила розовая пена.

Чтобы облегчить его страдания, я смочил губку водой и обтер ему лицо. Он благодарно кивнул и продолжил, изредка прерываясь перевести дух.

Я замечал, что всякий раз крови проступало все больше, а его голос затухал но, тем не менее, он успел поведать мне следующую удивительную историю.

«Ты должен знать, что неслучайно я оказался на твоем корабле. Мы искали капитана-христианина, кто мог бы тайно вывезти меня из Фессалоникеона, и кому, в случае нужды, можно было бы доверить тайну. В мешке ты найдешь свиток папируса и кодекс, обтянутый ослиной кожей. Слушай внимательно! Береги эту книгу пуще жизни и дороже твоих близких. Храни ее в тайне, ибо это — Евангелие от Антихриста, и продолжает оно откровение Иоанна о конце мира.

Книга сия секретно хранилась в нашей общине с момента основания первыми христианами. Ходит легенда, что ее передал сам апостол Павел, когда вынужден был спешно бежать из города после его проповедей.

Кроме книги оставлено нам было устное пророчество, передаваемое от диакона к новому диакону общины.

За два дня до нашей с тобой встречи на епископа нашей общины было совершено подлое нападение. С части его мертвого тела была снята плоть. Все ценные свитки исчезли из дома.

Как только весть об его ужасной смерти дошла до нас, напуганные и растерянные, мы решили встретиться в безлюдной роще у восточных ворот, ибо больше нигде в городе не чувствовали себя в безопасности.

Но как же мы ошибались.

Не успели мы обменяться новостями, как с разных сторон на нас напали закутанные в серые плащи вооруженные люди.

Наша вера учит не сопротивляться злу, ибо принявшие мученическую смерть за Христа попадут в царствие Божие, потому вооруженные бандиты быстро одержали вверх. Нас согнали в кучу и повалили на колени.

Их предводитель, с лицом хищной птицы, тот самый который ранил меня на пристани, подходил к каждому пойманному христианину и задавал единственный вопрос: «Где книга?»

Не получив ответа, он хладнокровно, как бывалый воин, перерезал несчастному горло и нес смерть дальше.

Нападавшие не подозревали, что лишь убитый епископ и я имели представление о тайнике — смерти же остальных были напрасны.

Поверь мне, я прожил достойную жизнь и, не сомневаясь, разделил бы свою участь с остальными членами нашей общины, но в тот момент я не принадлежал себе. Я был хранителем ужасной книги, которую нельзя прочитать, ибо последствия произнесенных слов в наш мир будут катастрофические.

Этот кодекс продолжает и заканчивает откровения Иоанна Богослова. Прочтенные вместе они, как альфа и омега апокалипсиса мира, призывают антихриста в наш мир, чтобы сказанное да исполнилось. Именно это обстоятельство объясняло мой долг: выжить и сохранить книгу в безопасности от злоумышленников — и вот почему я решился на побег.

Улучив момент, когда бандиты отвлеклись на очередную жертву, я тихо отполз к ближайшим кусты, затем к следующим. Там, не теряя времени, я приподнялся и во весь дух побежал к тракту. Мне повезло встретить караван знакомого торговца, и вместе с ним я вошел в город.

Сейчас мне кажется, что убийцы специально меня выпустили, чтобы проследить мой путь к тайнику, но в тот момент я чувствовал облегчение. Ведь вернулся шанс на спасение мира.

Я по сей день не знаю, кто они — секта ли, фанатики ли или демоны в человеческом обличии. Действуют они ли самостоятельно или по чьей-то злой воле.

Непреложный факт в том, что они знали о секрете, тщательно скрываемом почти три столетия, и готовы были на все, чтобы завладеть книгу.

Я воспользовался гостеприимством моего приятеля, Арсения, с которым вошел в город, открыв ему, что на нас напали, но не объяснял мотива бандитов. Скажу честно, если бы не его помощь и рассудительность, вряд ли я смог бы справиться сам и говорить с тобой сейчас. В тот миг я был сломлен, растерян и совершенно не мог логично думать. Мои погибшие братья стояли перед моими глазами и, казалось, говорили, что я — следующий. Я нервно озирался, и танцующие тени на стенах виллы моего хозяина чудились мне крадущимися убийцами.

Мы просидели с ним глубоко за полночь, строя план моего побега.

Он посоветовал мне тебя, как человека порядочного, да еще и из христиан. Он вел с тобой какие-то дела, и, к моей удаче, ты отправлялся в Византион, любимый в последнее время императорский город. В него стекалось огромное количество людей с разных сторон света, что давало возможность затеряться в новом притоке жителей.

Оставалось решить, как мне добраться до тайника в катакомбах, вход в которые был запрятан недалеко от дворца Галерия. А затем еще пробраться до северной части города, чтобы воспользоваться другим подземным проходом к порту. Существовала вероятность, что бандиты будут рыскать по городу в надежде напасть на мой след и смогут меня обнаружить, пока я передвигаюсь по улицам.

Со времен первых христиан в нашем городе катакомбы служили зашитой и более-менее безопасным местом для молитв. Каждый из нас знал большинство лабиринтов, но все равно существовали спрятанные от посторонних глаз неприметные лазейки, о которых мало кто догадывался.

В подобном месте и скрывался наш тайник. Каменная плита в тупике коридора сдвигалась, открывая достаточное пространство, чтобы укрыть от глаз небольшой сундук с ценными вещами.

На следующий день Арсений отправил троих своих мальчишек разведать, не наблюдает ли кто посторонний за домом, и заодно послушать, что говорят в городе.

К сожалению, весь город обсуждал массовые убийства у города, а напротив виллы в тени кипарисов сидела парочка подозрительного вида мужчин и увлеченно сражалась в игру «Двенадцать линий».

И тут у нас родился план.

Из ворот виллы выехала телега, груженная бочками, и направилась дальней дорогой на склад Арсения. Один из игроков немедленно встал, притворно размахивая руками из-за проигрыша, и направился за ней, едва она стала исчезать из виду.

Спустя несколько мгновений уже вторая телега, груженная бочками, покинула наше место. В этот раз возница выбрал отличный от первого путь.

Второй игрок ожидаемо последовал за ней на некотором расстоянии. Наконец, как ты понимаешь, этот трюк повторился в третий раз, за тем лишь исключением, что никаких явных преследователей мы не заметили, высматривая улицу из-за ограды.

Я простился с добрым Арсением, не без слез поблагодарил его за помощь и в сопровождении двух крепких рабов добрался без приключений до входа в катакомбы.

Забрав в целости деньги и книгу из тайника, я решил повременить и дождаться наступления вечера, прежде чем отправляться ко второму переходу в порт.

Тогда-то я и переписал по памяти пророчество, которое ты сможешь найти среди моих вещей.

С наступлением сумерек я направился к выходу и чуть было не угодил в ловушку. Весь путь я освещал себе путь глиняной масляной лампой, но по какому-то наитию решил перед выходом не рисковать и погасить огонек.

Эта предосторожность и спасла меня. Медленно двигаясь на свет в конце коридора, я увидел длинную тень на стене у поворота. Вечернее солнце проникло своими последними лучами в старый высохший колодец и подсветило затаившегося в засаде человека.

Конечно, я не знал, меня ли дожидался этот человек или скрывался от кого-то, но выяснять мне не хотелось. Я был обречен повернуть назад и проверять оставшиеся выходы, пока не встретился свободный от соглядатаев. Когда я выбрался на улицу, уже стемнело, и я, обессиленный от страха и долгих метаний по катакомбам, забеспокоился, что не застану тебя на корабле.

Но Бог хранил меня.

У арки Галерия я встретил большую группу нищих, которым по заветам Христа всегда оставлял милостыню. За десять мелких монет они согласились проводить в порт своего былого благодетеля.

Я не сильно лукавил, когда объяснял их старшему, что меня преследуют какие-то наемники. Лучший способ затеряться в толпе — притвориться нищим. Они бродят повсюду, и от них все отводят глаза.

Главарь кивнул, накинул поверх моей одежды чьи-то лохмотья, и наша процессия, хромая и стеная, двинулась в путь.

К моему ужасу, всякий раз, когда главарь нищих замечал разыскивающих меня бандитов, он уверенно вел нас к ним. Вся наша группа дребезжащими и плачущими голосами принималась клянчить любую посильную помощь, стараясь максимально явить их глазам страшные язвы и коросты некоторых из нас.

Это помогало волшебным образом. Бандиты брезгливо отмахивались и спешили перейти на другую сторону улицы.

Наконец я простился с моими нищими и принялся высматривать твой корабль у пристани.

Остальное тебе известно. Я верю, что случайных встреч в этом мире не бывает, и именно судьба выбрала тебя защитником человечества».

Последние предложения дались умирающему особенно тяжело: голос его ослабел настолько, что мне приходилось низко наклоняться к нему, чтобы разобрать его слова.

В начале недоверие и сомнение овладели мной: не сошел ли несчастный с ума? Но ясность изложения и его спокойная уверенность заставили меня серьезно воспринимать его историю.

В голове у меня крутилась масса вопросов, но, увы, задать их больше было некому — неподвижный взор был устремлен к Богу, а лицо застыло в маске облегчения от страданий. Я закрыл ему глаза и горько помолился о нем.

Наконец я поднялся и с опаской достал из мешка старика книгу и свиток. Увесистый кодекс был стянут кожаными ремнями так туго, что открыть его и заглянуть внутрь, не разрезав этих своеобразных пут, не представлялось возможным.

Свиток и сейчас все еще лежит передо мной, немного пожелтевший от времени, но я переписываю по памяти заученные мною слова много лет назад на корабле, не обращаясь к нему.

Христианам.

Берегите проклятое откровение пуще жизни вашей, но не любопытствуйте, как бы не искушались знаниями. Пусть сокрытое останется тайным навеки, ибо истинное откровение разделено на две части.

Первую часть нашептывал падший, вторую — поведал людям Бог.

Вместе они очи человеческие: первое око устремлено вниз, в самый грех рода людского, а второе — в чистоту веры.

Вместе они альфа и омега жизни мира: яд слов падшего обрамляет всю благость слов Божия.

Вместе они тьма и свет: первое губит душу, второе возносит в царствие Божие. Помните: без зла нельзя познать, что есть добро. Падший жаждет мести, но лишь служит замыслу. Не познавший греха не поймет, что грешно и не сможет других уберечь от греха.

Ибо Сын сказал, кто без греха пусть первым кинет камень.

Но в этом и есть испытание: иметь возможность, жаждать, но победить самого себя. В укрепление сил своих помните, что Ева искушаема была, но не смогла пересилить себя, потому и обрекла себя, и мужа своего, и потомков своих на страдания. Ваша участь хранить — но не открывать, терзаться — но не подаваться, защищать — но не познать.

Помните, несмотря на ваши старания сохранить тайну, будут и те, кто захочет прервать греховность мира и начать эру открытия печатей. Книга Божия говорит нам, что первым было Слово, но и последним станет Слово. Произнесенное вместе Откровение падшего, а за ним Откровение Иоанна — начнет конец мира сего.

Берегите жизнь, ибо она дана нам и потомкам нашим покаяться и возвыситься чистыми помыслами к ангелам Божиим.

Берегите тайну сию, ибо она дарит людям ценное время для искупления.

Но сказано, что 31 мая 6756 года от сотворения мира придет час, когда над пропастью на четырех хрупких соломинках будет держаться наш мир.

Имена их:

Волхв, ворожея, воин и ведьма.

Двое с востока, а двое — с солнца захода.

Делом их станет — служба тому, кто не назван.

Воин-близнец из храма на службе кресту,

с именем предков, подобный Петру.

Волхв седовласый, но вовсе не старый,

с сердцем медведя, с глазами, как небо,

— никого нет мудрей среди всадников косматых коней.

В дремучих лесах ворожит молодая девица

— ловка и мудра, как хозяйка леса — куница.

Вместе сойдутся пути их, чтобы спасти в трудный миг ту,

что ведьмой зовут, когда на костер ее поведут.

Сквозь вехи столетий вместе пройдут,

Честь обретут и книгу спасут,

к вере мир повернут.

И тому, кто не назван, свет принесут.

Я перечитал свиток несколько раз, но мало что понял. Разве что книгу нужно беречь пуще ока.

Я простился с умершим стариком и вышел, забрав, как он и завещал, его вещи.

Из-за ненастья я был вынужден отдать приказ похоронить несчастного в море, улучив редкую минуту затишья. Словно издеваясь над нашими планами, море поливало корабль бесконечным ливнем, сопровождало буйным шквалистым ветром, который отнес нас к берегам Никомедии.

Мы добрались до порта Византиона ночью на тринадцатые сутки вместо обычных четырех-пяти дней плавания. К счастью, мы смогли сохранить большую часть груза, и корабль требовал лишь минимального ремонта.»

Адхартах сделал паузу и пояснил:

— Следующий небольшой фрагмент текста поврежден. Как я ни бился, мне не удалось его разобрать. Лишь несколько оборванных слов. Что-то о засаде в порту.

Амори хотел спросить, но монах его остановил.

— Подожди, я понимаю, что у тебя есть вопросы. Но позволь мне прочесть до конца, а потом обсудим.

Монах вдруг замер, уставился куда-то в сторону и принюхался.

— Единственно, если тебя не затруднит, достань-ка нам вино, которое прячет твой келарь за свечами вон в том шкафу. Не знаю, как тебе, но мне точно не помешает горло промочить, — он заговорщически подмигнул тамплиеру.