Бесплатный фрагмент - Поезд для шестерых

«Объял меня ужас и трепет, потряс все кости мои». (Книга Иова, 4:14.)

Ноябрь 1892 года. Станция Grandpont Terminus

на линии Great Western Railway (GWR) в Оксфордшире, Юго-Восточная Англия. Открыта в 1844 году, закрыта для пассажиров в 1852-м, окончательно прекратила функционировать в 1872-м.

Станция выглядела заброшенной и обветшалой, будто её неожиданно пробудили после двадцатилетнего сна. Воздух пропитался сыростью и тяжёлым духом прелой листвы. На краю платформы вязкий слой подгнивших листьев покрывал толстый ковёр мха. С ржавого, накренившегося навеса гулко падали тяжёлые капли, неумолимо отсчитывая время, точно метроном. Подрагивало от холода жёлтое пятно единственного фонаря, словно маяк на утонувшем в ночи берегу.

Полуоторванный указатель направлений с жалобным скрипом раскачивался на ветру. Названия, не до конца стёртые временем, проступали в дрожащих бликах неверного света фонаря: «…писание…», «Время… бытия…», «Прибывает…», «…путь».

Хмурое ноябрьское небо провисло низко, окутывая землю утренним сумраком — вязким и промозглым. Из грязно-серого тумана сыпал упрямый мелкий дождь, заглушая немногочисленные звуки перестуком монотонно падающих капель.

Ровно в 06:30 к станции подошёл поезд. На перроне его ожидали шестеро.

Мощный локомотив «Iron Duke» — пышущий жаром гигант, рождённый для имперских магистралей, — вынырнул из тумана. На этой умирающей станции он напомнил чёрную пантеру, которую заманили в мышеловку.

Со свистящим шипением пара, похожим на выдох чудовища, он замер точно у слаборазличимой на перроне белой черты. За паровозом чернел тендер, до краёв нагруженный первоклассным южно-валлийским антрацитом. Дальше следовал грузовой вагон, пассажирский с восемью шестиместными купе, багажный, почтовый и служебный.

У пассажиров с собой были лишь сумки, и им не понадобились ни багажный вагон, ни проводник. Кто-то из мужчин с усилием открыл наружу тяжёлую входную дверь. Из вагона пахнуло холодом и застоявшимся воздухом. Люди по одному сразу с перрона стали заходить в первое купе.

Сначала прошла женщина — миссис Агата Тренчард, вдова пятидесяти двух лет, с суровым, подтянутым лицом вдовы священника. Щёки впалые, губы тонкие, глаза напоминали затянутые инеем оконные стёкла. На ней было пальто из верблюжьей шерсти с воротником, отделанным никому неизвестным мехом. На голове уверенно держалась добротная шляпка с пером зимородка. На руках — перчатки, повидавшие не одну зиму. От дамы веяло непоколебимым упрямством и ароматом мятной пудрой.

Следующим вошёл Себастиан Куилл, молодой человек не старше двадцати пяти лет, — высокий, изящный, с живыми серыми глазами и шевелюрой, к которой он относился с явным пренебрежением. Его твидовый костюм был слегка помят, шарф повязан небрежно, как у студента, опаздывающего на лекцию. В руках Куилл держал пузатый портфель из мягкой жёлтой кожи. Войдя внутрь, Себастиан быстро и с любопытством огляделся.

Сразу же за Куиллом, опираясь на тяжёлую трость, следовал старый нотариус, мистер Эдмунд Бейнбридж. Он был в длинном чёрном сюртуке и жилете, из кармана которого свисала золотая цепочка. Из правого кармане сюртука нотариуса выглядывала аккуратно сложенная газета. Складывалось впечатление, что ни мистер Бейнбридж, ни окружающий его мир не изменились со времён Вильгельма IV.

Четвёртым прошёл Гораций Мандер, капитан Британской Индийской армии. Лицо офицера было словно вырублено из фасада викторианского дома, построенного из лондонского коричневого кирпича. В движениях офицера и его военной форме не было ничего лишнего; даже выражение лица капитана Мандера словно было утверждено приказом и соответствовало требованиям устава.

На капитане были надеты китель цвета выгоревшей на солнце травы, с охристым кантом и блестящими латунными пуговицами, песочного цвета брюки с красной полоской по швам. На ногах — невысокие коричневые кожаные сапоги, потемневшие от дождевой влаги. В руке — неожиданный для английского ноября солар-топи (пробковый шлем) с кокардой Бомбейского президентства.

Капитан поставил сумку под сиденье и резко выпрямился. В разрез расстёгнутой неуставной шерстяной рубашки выглянул тавиз — мусульманский амулет, распространённый среди белуджей и пуштунов. Мандер быстро убрал его обратно. Так прячут нечто личное, не предназначенное для чужих глаз.

Предпоследним появился мужчина средних лет с лицом, напоминающим шестипенсовую монету, изображение монарха на которой настолько стёрто, что нельзя разобрать, кому оно принадлежит — Георгу IV, Вильгельму или королеве Виктории. Быть может, поэтому на его лице сразу бросались в глаза небольшие аккуратные усики — словно подпись, сохранившаяся на документе, где всё остальное давно выцвело.

Звали человека Джордж Лестрейд.

Он был одет в длинный чёрный расстёгнутый плащ, под которым виднелся синий сюртук. Клетчатая кепка и шарф в тёмно-синюю клетку завершали образ.

Последним в купе зашёл человек, который выглядел как коммивояжёр, вёл себя как коммивояжёр — и был коммивояжёром. Эдвард Эллерби носил тёмный пиджак с бархатными лацканами, строгий жилет, тщательно выглаженные брюки и котелок. В руке он держал добротный кожаный чемодан. Ботинки коммивояжёра, несмотря на непогоду, выглядели не просто чисто, но стерильно, как руки хирурга перед операцией. На лице Эллерби застыла любезная улыбка.

Ударил станционный колокол, отозвался паровозный гудок, и ровно в 06:35 поезд покинул станцию.

Пассажиры разложили багаж и заняли свои места. Пятеро устроились и закрыли глаза. Шестой, расположившийся у окна Джордж Лестрейд, достал трубку, набил её ароматным табаком «Абдулла» и закурил. Сидевшая напротив дама открыла глаза и попыталась убить курильщика взглядом.

— Это купе для курящих, мэм. Но если вам не нравится, вы можете на время выйти в коридор, как это предусмотрено правилами.

Дама презрительно фыркнула и снова прикрыла глаза.

Поезд несся в молочной пелене тумана, сквозь которую не пробивались ни отдельные огоньки, ни намёки на пейзаж за окном.

Прошло шесть минут. Поезд не сбавлял ход.

Куривший трубку пассажир достал латунные круглые часы с изображением орла, открыл крышку и в недоумении приподнял брови.

Справа зашевелился нотариус Эдмунд Бейнбридж. Он надел пенсне, достал из кармана свёрнутую в трубку газету и принялся читать в мягком свете газовых ламп.

— Извините, сэр, — обратился к нему мужчина с трубкой, — у вас случайно не найдётся железнодорожное расписание?

— Будьте любезны. Я купил его на предыдущей станции, — старик передал Лестрейду свёрнутый вчетверо листок.

Мужчина у окна провёл пальцем по таблице и громко произнёс: — Станция «Millstream Junction». Остановка должна была быть в шесть сорок пять, сейчас — шесть пятьдесят две. Мы её проскочили и мчимся со скоростью не менее пятидесяти миль в час, словно за нами гонится сам дьявол.

Женщина у окна перекрестилась и с укором посмотрела на говорившего. Пассажиры недовольно зашевелились.

— Что вы хотите этим сказать, сэр? — отреагировал офицер, сидевший у двери.

— Ничего! Кроме того, что мы должны были остановиться и не сделали этого. Лично я не против: мне нужно к восьми утра быть в Кардиффе.

— Кардифф? — вскинулся коммивояжёр. — Экспресс следует до Дувра. У меня там паром во Францию!

— Вы оба ошибаетесь, — подал голос, не открывая глаз, молодой человек. — Это рейс на Кембридж. На Кембридж, джентльмены, на Кембридж…

— Мужчины вечно всё путают, — вмешалась дама. — Мы едем в Лоустофт. Я проверила перед тем, как сесть. Я всегда так делаю. На вагоне была табличка «Лондон — Лоустофт».

— Не смешите меня, мэм! Какой ещё Лоустофт? Через два часа я буду уже в Саутгемптоне, а вечером отплываю в Бомбей на пароходе «Carthage». Мой отпуск завершён, и теперь ничто не помешает моему возвращению к выполнению своих служебных обязанностей. — Офицер резко встал. — Я пойду за кондуктором. Этот ярморочный балаган пора прекращать. Пусть нам объяснят, что здесь, в конце концов, происходит!

Старик невозмутимо перевернул газетную страницу. Сидевший у окна покачал головой, снова достал часы и открыл крышку.

Офицер вернулся через сорок восемь секунд. Громко щёлкнула закрывшаяся часовая крышка.

— Двери в остальные купе и в тамбуры между вагонами заперты, — капитан был раздосадован, но не удивлён. — В вагоне мы одни. Это ненормально. Совершенно ненормально.

— Пожалуй, пора, — сказал мужчина с часами. — Меня зовут Джордж Лестрейд, инспектор из Скотленд-Ярда. В Оксфорде я находился в связи с одним весьма запутанным делом, а сейчас, опять же по служебной надобности, следую в Кардифф.

Инспектор посмотрел в окно. — Удивительно… За всё это время не промелькнуло ни одного огонька.

— Я, Себастиан Куилл, студент докторантуры Кембриджского университета. Моя специальность — «антропология сакральных мест», а вообще-то — я изучаю Стоунхендж. Сейчас возвращаюсь в Кембридж после лекции в Оксфорде. Вы хотите сказать, инспектор, что мы не движемся?

— Напротив, мистер Куилл. Мы мчимся с изрядной скоростью. Чувствуете, как покачивает, — ответил сыщик.

— Извините, я не расслышал, что именно вы изучаете, мистер? — подал голос от двери коммивояжёр.

— А мы бы сначала хотели узнать, с кем имеем честь.

— Я, Эдвард Эллерби. Думаю, вы уже догадались, что я — коммивояжёр. Еду в Дувр. Оттуда — во Францию. На послезавтра у меня назначена важная встреча в Кале.

— Капитан Гораций Мандер, инструктор по тактике 102-го гренадёрского полка Его Королевского Высочества Принца Уэльского. Следую в Саутгемптон, оттуда морем в Бомбей. В Англии находился в связи с внеочередным отпуском.

— Нотариус Эдмунд Бейнбридж, возвращаюсь домой в Эдинбург. Здесь был занят оформлением вступления в наследство одного весьма уважаемого клиента. — Нотариус сделал неожиданный полупоклон в сторону закрытой купейной двери.

— Моё воспитание не позволяет мне самой представляться, да ещё находясь в исключительно мужской компании.

— Но, мэм, нам же нужно как-то к вам обращаться! — мягко возразил Куилл.

— Обращайтесь: «Мадам вдова ректора».

— Вот мы и познакомились. Теперь можно начинать, — сказал полицейский инспектор.

— Начинать что? — спросила вдова.

— Расследование, мэм. Конечно же, расследование. А вы что подумали? — переспросил инспектор Лестрейд.

Женщина раздражённо фыркнула и уставилась в окно с таким видом, будто темнота за окном была ей ближе, чем незнакомые мужчины в купе.

— Начнём с того, как каждый из нас оказался на этой проклятой станции, — начал инспектор.

— Не следует вам, государственному чиновнику, позволять себе такие выражения в присутствии дамы, ещё и в подобных обстоятельствах.

— Прошу прощения, мэм. Вы правы. В нашем положении, мне и вправду следует последить за собственным языком. Итак… Позвольте изложить вам обстоятельства моего появления на станции.

Я находился в Оксфорде в командировке. Мой путь от полицейского участка, что на Блу-Боар-стрит (Blue Boar Street), до станции занял около десяти минут. Билет не покупал. Меня уведомили, что его выгоднее приобрести в поезде, непосредственно у кондуктора.

— Теперь хотелось бы услышать вас, мадам вдова ректора, как вы оказались в этом вагоне.

— Я гостила у подруги в коттедже «Соловей», в десяти милях от станции. Её муж привёз меня сюда на двуколке. Последние два дня шёл дождь, и я боялась опоздать. Грунтовую дорогу развезло, так что последние сто ярдов мне пришлось преодолевать пешком.

— Возвращаюсь домой в Кембридж. Читал в Оксфордском университете лекцию на научной конференции. На станцию добрался на авто. Мадам права, нам не повезло с погодой, и последние ярдов сто пятьдесят я прошёл на своих двоих, что у меня заняло не менее двух минут.

— Проживал в отеле «The Mitre», что на Хай-стрит. В Оксфорде выправлял личные бумаги. Дорога на станцию заняла не более пятнадцати минут. Прибыл вовремя, — по-военному коротко доложил капитан Мандер.

— Вышел из гостиницы «The Clarendon» заблаговременно. С Броад-стрит до станции шёл прогулочным шагом. Время не засекал, но предполагаю, что дорога отняла минут двадцать — двадцать пять, — сообщил нотариус.

— Снимал номер в «The Crown Inn», в небольшой таверне с комнатами. Шёл пешком не более двадцати минут, практически след в след за капитаном. Когда я вышел на перрон, мистер Мандер уже стоял в ожидании поезда, — пояснил коммивояжёр.

— И вы не наняли кэб? С таким-то чемоданом? — спросил инспектор.

— Да он лёгкий. И потом, я привык: в нашей профессии это обычное дело.

— Итак, мадам и господа, можно сделать и первый вывод, — доложил Лестрейд.

— Какой? — поторопился с вопросом коммивояжёр.

— Очевидный, мистер Эллерби. Последние сотню-две ярдов до станции каждый из нас проследовал пешком. Таким образом, перед посадкой в поезд мы все уравнялись… так сказать, оказались в одинаковом положении.

— И что это нам даёт? — уточнил молодой учёный.

— Пока не знаю. Но, прежде чем сделать хоть какие-то выводы, требуется собрать как можно больше фактов. Причём самых разных, порой кажущихся совсем незначительными.

— И как вы намерены это сделать? — поинтересовался капитан.

— Каждый из нас пусть расскажет о своём прошлом. Не биографию. А то, что привело в Оксфорд. И если мы найдём точки… если не соприкосновения, то хотя бы некой общности, то…

— Тогда сможем установить причину, по которой мы все оказались здесь, — закончил мысль инспектора старый нотариус.

— Более того, мистер Бейнбридж! Тогда мы сможем подступиться к объяснению, кто или что завело нас сюда, и поискать способ выбраться с этого чёртова поезда.

— Не будите спящую собаку, мистер Лестрейд! Вы не в своём кабинете, а мы — не преступники, с которыми вы привыкли иметь дело. Научитесь сдерживать себя. Хотя… В вашем возрасте это уже, пожалуй, поздно.

— Ещё раз простите, мэм. Вы в очередной раз правы! — Лестрейд достал часы, отщёлкнул крышку и посмотрел на циферблат не потому, что его интересовало время, а чтобы спрятать взгляд.

Лестрейду показалось — или покачивание стало меньше? То ли машинист сбавил ход, то ли состав выехал на ровный участок. А может, их поезд и не двигался вовсе, а стоял, а мимо проносился окружающий мир?

История Эдварда Эллерби

«Не осознаваемые нами страхи вполне могут оказаться составляющими нашей судьбы». — Зигмунд Фрейд

— Начнём с вас, мистер Эллерби, — произнёс инспектор, закрыв крышку часов.

— Почему с меня, господин инспектор?

— Потому что вы ближе всех к двери. Если поезд остановится прямо сейчас, вы сбежите первым.

Коммивояжёр даже рот открыл от изумления, потом зачем-то надел котелок, который до этого держал между коленями, провёл пальцем по чемодану, выглядывающему из-под сиденья, и несмело улыбнулся.

— Вы шутите, мистер Лестрейд. Не думаю, что моя история будет кому-нибудь интересна, но, если вы настаиваете, я готов.

Он прокашлялся и начал: — Родился я в Лидсе, в семье бакалейщика. Учился неплохо, но университеты были нам недоступны. В двадцать лет устроился в экспортный отдел «Wickham & Sloane». Начал работу в Манчестере. Потом были Брюгге, Каир. Возил образцы лично. Не скажу, что разбогател, но работал добросовестно, на жизнь хватало.

Первая поездка в Индию прошла удачно. Продал всё до последнего футляра, даже дешёвые зеркальца, которые обычно брали редко. Вернулся довольный: деньги были небольшие, чего не скажешь о будущих планах. Через год снова поехал в Индию. Всё было точно так, как сказал капитан Мандер: из Саутгемптона в Калькутту.

Октябрь. Воздух — словно влажная простыня: хоть бери и выкручивай. Удушливая и липкая жара — как от тёплой и мокрой ткани, облепившей кожу.

Жил я в «Жемчужине Востока», отеле для европейцев. Каждый день выходил в город — проверял торговые точки, встречался с партнёрами: договоры, цифры, рупии, проценты. А по улицам бродили священные коровы, стояла влажная духота, вонь и беспорядочный гомон.

Как-то раз собрался я сходить посмотреть некий странный рынок, о котором рассказывали носильщики.

За аркой, между двумя облезлыми зданиями, находился небольшой двор. То ли базар, то ли храм без стен: клубки нитей, отварной рис в кокосовой скорлупе, амулеты, подносы с лепестками цветов…