Бесплатный фрагмент - Право на жизнь

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Иногда спасение приходит в обличье твоего проклятия»

Эта книга — не о любви с первого взгляда. Не о страсти, что вспыхивает как искра. Это история о двух людях, которых столкнуло в одну бездну общее горе.

О чем вы прочтете:

Молодая женщина Лиза теряет в автокатастрофе мужа. Ее жизнь превращается в музей памяти, где каждый предмет напоминает о потере, а свекровь настойчиво требует хранить верность усопшему. Виновником трагедии признан Матвей — мужчина, который тоже потерял в той аварии все и отсидел срок.

Их встреча на группе психологической поддержки могла бы стать поводом для ненависти. Вместо этого они обнаруживают странное родство душ: оба сломлены, оба винят себя, оба не знают, как жить дальше.

Постепенно, вопреки голосу разума и осуждению окружающих, между ними рождается связь — запретная, болезненная, но ставшая единственным спасением от одиночества. Им предстоит:

• Пройти через шквал осуждения и предательства,

• Разгадать тайны прошлого, которые оказались лживыми,

• Принять страшную правду о тех, кого они любили,

• И найти в себе право на жизнь — даже если мир считает его незаслуженным.

«Право на жизнь» — это роман не о прощении. Это роман о выживании. О том, как самые темные тропы могут неожиданно привести к свету. Если вы готовы к истории, где нет идеальных героев, а есть только живые люди с их ранами, ошибками и мужеством идти вперед — эта книга для вас.

Глава 1. Осколки

Первым пришло сознание боли.

Она плыла в густом, вязком мраке, где не было ни времени, ни формы, только пульсирующая, тупая боль где-то на периферии несуществующего тела. Потом попыталось вернуться зрение, но мир не собирался в картинку, а распадался на размытые пятна: белое, резкое — сверху, желтоватое — сбоку, зеленую рябь — где-то вдали. Боль обрела локализацию — голова, раскалывающаяся на тысячи осколков, и правая рука, пронзенная огненными иглами.

Потом пришли звуки. Они не несли смысла, это были просто вибрацией, сотрясавшие ее хрупкий, болезненный кокон. Монотонный гул, прерывистые щелчки, чьи-то шаги, скрип, шуршание.

«Где я?» — попыталась она спросить, но губы не слушались, и вместо слов получился лишь хриплый, чуть слышный выдох.

Этот звук, похожий на шорох сухого листа, подействовал как спусковой крючок. Пятна света сжались, сфокусировались. Белое сверху оказалось потолком. Желтоватое — торшером. Зеленая рябь — занавеской, отгораживающей ее койку от остального пространства.

Больничная палата.

Память была похожа на разбитую мозаику. Она щурилась, пытаясь собрать кусочки. Имена, лица, места — все плавало, не желая складываться в цельную картину. Но одно воспоминание вставало перед внутренним взором с пугающей, обжигающей яркостью.

Дождь. Он хлестал по лобовому стеклу, превращая огни фонарей в расплывчатые блики. Она кричала. Не слова, а просто крик, рвущийся из горла от бессилия и ярости. Он, за рулем, сидел с каменным лицом, глядя вперед. Его пальцы сжимали руль так, что кости белели под кожей. Резкий, неприятный запах дорогого парфюма, смешанный с запахом мокрой кожи. И… свет. Ослепительный, всепоглощающий, белый свет, надвигающийся с невероятной скоростью. Потом — оглушительный, разрывающий мир на части удар. Хруст металла, звон бьющегося стекла. И все.

И все.

Она застонала, пытаясь поднять здоровую руку, но тело не слушалось, было тяжелым и чужим.

— Лиза? Лизанька, ты проснулась?

Голос был знакомым, пронзительным, полным неподдельной тревоги. К кровати склонилось лицо. Женщина лет пятидесяти с лишним, с идеально уложенными, темными с проседью волосами, в дорогом кашемировом джемпере. Черты ее лица, обычно подтянутые и строгие, сейчас были искажены страданием, но в глазах, помимо тревоги, читалась какая-то странная, требовательная надежда. Это была Ирина, ее свекровь.

— Мама… — прошептала Лиза, и это слово далось ей с невероятным трудом. Горло пересохло и болело.

— Врача! Скорее врача! — бросила Ирина через плечо, не отрывая взгляда от Лизы. Ее рука схватила Лизу за неповрежденное предплечье, и это прикосновение было не столько утешительным, сколько сковывающим. — Господи, наконец-то. Мы так боялись, детка. Так боялись.

В палату вошел врач — молодой, уставший мужчина в белом халате. Он что-то проверял на мониторах, светил фонариком в ее глаза, просил следить за движением его пальца.

— Лизавета, вы нас слышите? Вы понимаете, где находитесь? — его голос был ровным, профессиональным.

Она кивнула, и это движение снова отозвалось болью в висках.

— Вы попали в аварию, — врач говорил четко, взвешивая каждое слово. — У вас серьезная черепно-мозговая травма, сотрясение, перелом правой руки и три ребра. Вы были в коме девять дней.

Девять дней. Пропасть. Пустота.

Лиза медленно перевела взгляд на Ирину, ища в ее глазах ответ на главный, невысказанный вопрос. Где Максим? Почему его тут нет?

Ирина, встретив ее взгляд, поняла все без слов. Ее лицо исказилось новой, свежей волной горя. Она сжала губы, пытаясь взять себя в руки, но из глаз потекли слезы.

— Макс… — выдохнула Лиза.

— Его нет, Лизанька, — голос Ирины сорвался на высокую, почти истерическую ноту. Она упала на стул рядом с койкой, не выпуская руку Лизы. — Его нет с нами. Его забрал тот… тот пьяный негодяй! Лихач! Он отнял у нас нашего мальчика!

Слова повисли в воздухе, тяжелые, как свинец. «Его нет». Они не значили ничего и означали все. Максим. Ее муж. Человек, с которым она строила планы, ссорилась, мирилась, деливший с ней постель и жизнь. Его не было. Навсегда.

Внутри нее что-то оборвалось. Не крик, не рыдание — просто пустота, бездонная и холодная. Она отстранилась, ушла в себя, наблюдая за происходящим словно со стороны. Видела, как плачет Ирина, как врач что-то говорит утешительное, как медсестра поправляет капельницу.

Но все это было далеко, за толстым слоем стекла. Ее мир, тот, что был до пробуждения, только что окончательно рухнул, оставив после себя лишь груду обломков, боль и одно-единственное, четкое, как лезвие, имя. Тот лихач.

Оно висело в ее сознании, лишенное пока лица, но уже наделенное страшной, абсолютной силой. Силой, которая отняла у нее будущее и разбила прошлое на осколки, впивающиеся в память при каждом движении мысли.

Лиза медленно закрыла глаза, снова погружаясь во тьму. Но теперь это был не спасительный небытийный мрак, а сознательное бегство. Бегство от боли, от слов, от страшной реальности, что ждала ее за порогом этой палаты.

Глава 2 Музей призраков

Через три недели ее выписали. Ритуал выписки был каким-то бутафорским, нелепым. Медсестра, улыбаясь, вручила ей папку с документами и рекомендациями. Санитар помог донести до машины жалкий пакет с вещами, которые принесла Ирина — те самые, в которых Лиза была в ту ночь, теперь постиранные и выглаженные, но от которых все равно веяло холодом и смертью.

Ирина вела машину плавно, почти бесшумно, словно везла хрустальную вазу. Она без умолку говорила — о том, как нужно беречь себя, о визите к юристу, о том, что завтра придет массажист. Ее слова текли ровным, настойчивым потоком, не требуя ответа. Лиза молча смотрела в окно.

Город плыл за стеклом, яркий, суетливый и абсолютно чужой. Она узнавала улицы, здания, витрины, но все это казалось декорацией, плоской и безжизненной. Люди на тротуарах спешили по своим делам, смеялись, разговаривали по телефону. Их нормальность была оскорбительной. Как они смели жить, когда Максима не было?

Машина остановилась у знакомого подъезда. Их дом. Точнее, его дом, который он купил три года назад, гордо назвав его «нашей крепостью». Крепость стояла нетронутой.

— Я зайду с тобой, помогу устроиться, — сказала Ирина, выключая зажигание.

— Не надо, мама, — тихо, но твердо произнесла Лиза. Первые за всю поездку слова. — Я справлюсь.

Ирина хотела было настаивать, но взглянула на ее лицо — бледное, замкнутое, с темными кругами под глазами — и лишь вздохнула.

— Хорошо. Но ты позвонишь мне, как только ляжешь? И не вздумай ничего делать по дому! Я завтра утром приду.

Лиза кивнула, взяла пакет и вышла из машины. Дорога до лифта и до своей двери показалась бесконечной. Рука дрожала, когда она вставляла ключ в замок. Щелчок прозвучал оглушительно громко в тишине подъезда.

Она вошла и замерла на пороге.

В квартире пахло чистотою, свежими цветами и… ничем. Не было привычного аромата его одеколона, запаха кофе, который он варил по утрам, или едва уловимого духа его сигарет, которые он курил на балконе, думая, что она не знает. Воздух был стерильным, как в музее.

И это был именно музей. Музей жизни, которая оборвалась.

Все лежало на своих местах. Его любимый плед, сложенный на спинке дивана. Книга, которую он читал, с закладкой на сто двадцатой странице. Пара его кроссовок, аккуратно стоявшая в прихожей. На полке в гостиной — его архитектурные макеты, хрупкие и гениальные. Стеклянная мышь, которую он привез из последней командировки и которую она так не любила, все так же красовалась на журнальном столике.

Лиза медленно прошла в спальню. Их кровать была застелена идеально, подушки взбиты. На тумбочке с его стороны лежали часы, которые он снял, уходя в тот вечер. Она взяла их в руки. Холодный металл, стеклышко. Они не тикали. Просто молчали.

Она отпустила часы и, как лунатик, двинулась в кабинет. Его святая святых. Большой дубовый стол был завален чертежами и эскизами нового проекта — жилого комплекса «Аквилон». Он так им грезил. Рядом стояла фотография в рамке — они с Максимом в Крыму, оба загорелые, счастливые, обнимают друг друга и смеются в объектив. Она смотрела на свою улыбку и не могла вспомнить, что это за эмоция.

На краю стола лежал его блокнот. Она машинально открыла его. Там были его пометки, стрелочки, цифры. И на последней, недорисованной странице — ее имя. Просто «Лиза», выведенное его размашистым почерком. Может быть, он собирался ей что-то написать? Или это просто была привычка — выводить ее имя на полях, когда он о чем-то задумывался?

Ком в горле рос с каждой секундой, с каждым вдохом этого стерильного, мертвого воздуха. Она шла по квартире, и призраки ходили за ней по пятам. Вот он сидит на диване, смотрит футбол. Вот стоит на кухне у плиты, пытаясь приготовить тот самый соус, который у него никогда не получался. Вот его смех доносится из ванной.

Она дошла до гардеробной и распахнула дверь. Ряд висели его костюмы, рубашки, пиджаки. Пахло им. Настоящим, живым им. Терпким, сложным ароматом его кожи, его парфюма, его жизни.

И тут стена, которую она выстраивала все эти недели в больнице, рухнула.

Лиза схватила первую попавшуюся вещь — его старый, потертый кардиган, в котором он работал по вечерам, — прижала к лицу и, наконец, разрешила себе плакать. Не тихо, не сдержанно, а рыдая так, как никогда в жизни. Ее тело сотрясали судорожные, беззвучные на первых порах, а потом все более громкие всхлипы. Она сползла по косяку двери на пол, в кучу его туфель, и рыдала, впитывая в себя его запах, пытаясь удержать в нем хоть часть его, хоть крупицу того мира, что был до.

Она плакала о нем. О их несбывшихся планах. О ссоре в ту ночь — из-за чего она была? Из-за пустяка, из-за ее ревности к его новой ассистентке? Она плакала о своей вине. Если бы она не кричала, если бы не отвлекала его… Может, все было бы иначе?

А потом, сквозь слезы, в ее сознании, как проклятие, снова всплыло то самое, безликое пока имя. Тот лихач. Человек, который отнял у нее все это. Из-за которого его костюмы висят в шкафу, а часы молчат. Из-за которого его смех теперь — лишь эхо в ее памяти.

Ненависть пришла не огненной и яростной, а холодной, тяжелой, как камень на дне колодца. Она наполняла ее изнутри, вытесняя слезы, оставляя после себя лишь ледяную, безжалостную пустоту.

Она сидела на полу в гардеробной, прижимая к груди его кардиган, и смотрела в пустоту широко раскрытыми, сухими теперь глазами. Музей призраков стал ее тюрьмой. И ее тюремщиком был незнакомец с чужим лицом, которого она никогда не видела, но чье существование отныне определяло каждый ее вдох.

Глава 3 Приговор

Ирина пришла утром, как и обещала, с сумкой, полной полезной еды, которую Лиза вряд ли станет есть. Она хлопотала по кухне, разогревая бульон, заваривая чай, ее голос наполнял мертвую тишину квартиры навязчивой, хотя и заботливой, суетой.

Лиза сидела за кухонным столом, закутавшись в тот самый кардиан, и смотрела в окно. Она чувствовала себя выжатой, пустой. Ночные слезы высохли, оставив после себя лишь опустошенность и тяжесть в векax.

— Надо поддерживать силы, Лизанька, — говорила Ирина, ставя перед ней тарелку с дымящимся бульоном. — Тебе нужно поправляться. Ради памяти о нем. Он бы этого хотел.

Лиза молча взяла ложку. Пластиковая ручка казалась невероятно тяжелой.

— Я была у нашего адвоката вчера, — продолжила Ирина, садясь напротив. Ее голос приобрел деловые, жесткие нотки. — Дело закрыто. Виновный осужден. Получил свой срок. Справедливость восторжествовала.

Ложка в руке Лизы замерла на полпути ко рту. Она медленно подняла глаза на свекровь.

— Осужден? — тихо переспросила она. Это была первая крупица информации о том самом человеке за все это время.

— Конечно! — Ирина вынула из сумки аккуратно сложенную вырезку из газеты и положила ее на стол перед Лизой. — Читать не стоит, тебе вредно. Но ты должна знать, что этот… этот негодяй получил по заслугам.

Лиза опустила ложку. Ее пальцы, холодные и неуклюжие, потянулись к вырезке. Бумага была гладкой, безжизненной. Она развернула ее.

В центре был напечатан черно-белый снимок. Нечеткий, вероятно, сделанный с камер наблюдения или из старого удостоверения. На нее смотрел мужчина. Лет тридцати с небольшим. Темные волосы, обычные черты лица. Ни монстра, ни исчадия ада. Просто человек. Его глаза на фотографии были пустыми, в них не читалось ни злобы, ни раскаяния. Просто пустота.

«ВИНОВЕН.

*Окружной суд вынес приговор по делу о смертельном ДТП на трассе М-9. Матвей Сергеевич Волков, 32 года, признан виновным в нарушении ПДД, повлекшем по неосторожности смерть двух лиц. Приговорен к 4 годам лишения свободы в колонии-поселении. Потерпевшие стороны удовлетворены исходом дела». *

Текст расплывался перед глазами. Она цеплялась за слова. Матвей Сергеевич Волков. Теперь у него было имя. 4 года. Всего четыре года за две жизни. За сломанную жизнь Лизы. Это показалось ей таким чудовищно несправедливым, что внутри все сжалось в тугой, холодный узел.

— Четыре года, — беззвучно прошептала она.

— Это условный минимум! — воскликнула Ирина, сжимая руку Лизы. Ее пальцы были тонкими и цепкими. — Но не в этом дело. Главное — он осужден. Он понес наказание. Тебе не о чем больше думать, детка. Тебе нужно забыть этот ужас и двигаться дальше. Ради Макса.

Забыть. Слово прозвучало как насмешка. Как можно забыть то, что стало твоей плотью, твоим дыханием?

Лиза не сводила глаз с фотографии. Матвей Волков. Она вглядывалась в эти черты, пытаясь разглядеть в них зло. Увидеть того монстра, который отнял у нее все. Но видела лишь усталое, заурядное лицо. Человек, который, возможно, спешил домой, думал о своих проблемах. Человек, который тоже, как выяснилось из заметки, кого-то потерял в той аварии. «Смерть двух лиц». Значит, он был не один в машине.

Мысль была странной и нежелательной. Она пыталась ее отогнать, сосредоточившись на своей боли, на своей потере. Но зерно сомнения было брошено. Он не был абстрактным «лихачом». Он был человеком с именем, лицом и, вероятно, своей собственной трагедией.

— Кто… кто была вторая погибшая? — тихо спросила Лиза, все еще глядя на фотографию.

Ирина поморщилась, как от неприятного запаха.

— Какая-то женщина. Его жена, наверное. Неважно. Они были вдвоем в той машине, и оба, видимо, были не в себе. Не твоя вина, Лиза. Ни капли твоей вины.

Но Лиза уже не слушала. Она смотрела в глаза Матвея Волкова на нечеткой газетной фотографии и не находила в них ответа. Только пустоту, зеркально отражающую ее собственную.

Она медленно отпустила вырезку. Бумага упала на стол, лицом вниз.

— Я устала, мама, — сказала Лиза, вставая. Ее ноги едва держали. — Я пойду прилягу.

— Конечно, иди, отдохни. Я тут приберусь.

Лиза побрела в спальню, оставив Ирину на кухне. Она закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Перед глазами все еще стояло то лицо. Обычное. Человеческое.

И от этого было еще больнее. Потому что ненавидеть абстракцию легко. Ненавидеть же человека, со своей болью и своей судьбой, — непосильная задача. А без ненависти не было и опоры. Оставалась лишь зияющая пустота, в которой бесследно тонули и горе, и ярость, и сама она.

Она подошла к окну и снова уставилась в серое небо. Теперь у ее боли было имя. Матвей Волков. И от этого знания не стало легче. Стало только страшнее.

Глава 4. Тень в углу

Слова психолога звучали как белый шум, доносящийся из-за плотной, но проницаемой стены. «Стадии принятия… горевание… важно позволить себе чувствовать… найти опору…»

Опора. У Лизы была опора. Ею был каменный ком в груди и ледяная пустота, в которой тонули все чувства. Это было надежнее, чем призрачная надежда, которую пыталась навязать ей улыбчивая женщина с блокнотом.

Ирина настояла на этих визитах. «Ты должна выговориться, Лизанька. Специалист поможет тебе пережить это». Лиза подозревала, что «пережить это» в понимании свекрови означало «вернуться к роли идеальной, тихо скорбящей вдовы», а не той, кто по ночам задыхается от приступов паники в гардеробной, вдохнув запах его рубашки.

Сеанс подходил к концу.

— Лиза, я понимаю, что вам сейчас ничего не хочется. Но небольшая рутина, выход из дома… это может стать первым шагом. Есть, например, группы взаимопомощи. Для людей, переживших утрату. Иногда проще говорить с теми, кто действительно понимает.

Лиза молча кивнула, не слыша. Ей было все равно.

Но через неделю, когда стены «музея призраков» начали смыкаться так, что стало нечем дышать, она вдруг вспомнила эти слова. «Группа взаимопомощи». Звучало как что-то из дешевого американского фильма. Но мысль о том, чтобы оказаться в комнате с людьми, которые не будут смотреть на нее с жалостью или требованием «взять себя в руки», показалась вдруг не такой ужасной.

Она нашла адрес в интернете. Бесплатная встреча раз в неделю в одном из районных центров.

Комната оказалась обычной: пластиковые стулья, поставленные в круг, стол с термосом чая и пачкой печенья, на стене — плакат с видом гор. Людей было человек десять — разного возраста, с разными историями, объединенные одним — в их глазах читалась знакомая Лизина пустота.

Она села у двери, на самый краешек стула, готовая в любой момент сбежать. Ведущая, женщина с мягким голосом, предложила начать с того, кто хочет поделиться. Пожилая женщина рассказала о муже, умершем от рака. Молодой парень — о друге, погибшем в аварии на мотоцикле. Лиза слушала, и впервые за долгое время ей не казалось, что она одна в своей скорби. Это была странная, горькая общность.

Она почти расслабилась, позволив голосам течь мимо себя. И тут ее взгляд, блуждавший по кругу, наткнулся на фигуру в самом дальнем углу, у окна.

Мужчина. Сидел, ссутулившись, руки глубоко в карманах простой спортивной куртки. Он смотрел в пол, но в его позе читалось такое же напряжение, такое же желание стать невидимкой, как и у нее.

И что-то в нем было знакомым.

Лиза почувствовала, как кровь отливает от лица. Сердце замерло, а потом забилось с бешеной силой, оглушительно стуча в висках. Она вглядывалась в его опущенный профиль, в линию плеч, в темные волосы.

Это не мог быть он. Это была просто игра больного воображения, навязчивая идея после той газетной вырезки.

Ведущая мягко произнесла:

— Матвей, может, вы хотите рассказать что-то сегодня?

Матвей.

Имя прозвучало в тишине комнаты как выстрел.

Мужчина в углу медленно, с невероятным усилием поднял голову. Его взгляд, пустой и усталый, скользнул по ведущей, а затем, словно почувствовав на себе другой, пронзительный взгляд, встретился с Лизиным.

Время остановилось.

Она видела его вблизи. Не на нечеткой газетной фотографии, а живого. Бледная кожа, темные круги под глазами, губы, сжатые в тонкую, напряженную черту. И глаза. Те самые глаза, что смотрели на нее с той вырезки. Теперь она видела в них не пустоту, а бездонную, животную боль. Такую же, как у нее.

Это был он. Матвей Волков. Человек, убивший ее мужа. Человек, разрушивший ее жизнь.

Он смотрел на нее, и в его глазах мелькнуло нечто большее, чем просто узнавание. Это был ужас. Осознание. Панический, леденящий страх.

Они сидели, замерши, в нескольких метрах друг от друга, разделенные кругом стульев и пропастью общей трагедии. Воздух между ними crackled с напряжением, гудел невысказанными обвинениями, болью и виной.

Ведущая что-то говорила, но Лиза не слышала ни слова. Весь мир сузился до этого бледного, искаженного страданием лица. До глаз, в которых она, к своему собственному ужасу, видела не монстра, а еще одного сломленного человека.

Он первым отвел взгляд, снова уставившись в пол. Его пальцы сжались в кулаки так, что кости выступили белыми бугорками.

Лиза вскочила. Стул с грохотом упал назад. Все взгляды в комнате устремились на нее.

— Мне… плохо, — прохрипела она и, не помня себя, выбежала из комнаты, в коридор, а затем на улицу, где ее вырвало в первый же придорожный сугроб.

Глава 5 Следы на снегу

Она бежала, не разбирая дороги. Ноги подкашивались, в легких обжигающе хрустел морозный воздух. Задыхаясь, она прислонилась к шершавой стене какого-то гаража. Сердце колотилось где-то в горле, отдаваясь оглушительной пульсацией в висках.

Он. Он. Он.

Это слово стучало в такт бешеному ритму сердца. Оно было здесь, в нескольких километрах от ее дома. Дышал тем же воздухом. Сидел в одной комнате. Смотрел на нее. И в его взгляде не было ни капли злобы. Только тот же ужас, та же бездна, что и в ней.

Лиза сжала виски пальцами, пытаясь выдавить этот образ. Но он впился в сознание, живее и реальнее, чем газетная фотография. Бледность его кожи. Глубина отчаяния в глазах. Сжатые кулаки. Он не выглядел монстром. Он выглядел… сломленным. Таким же, как она.

Это было невыносимо. Ненавидеть абстракцию было легко. Ненавидеть живого, дышащего болью человека — оказалось невозможным. Ее горе, ее ярость, вся ее боль оставались без адресата, повисали в пустоте, не находя точки приложения.

Она медленно опустилась на корточки, пряча лицо в колени. Рыданий не было. Была лишь тихая, всепоглощающая дрожь.

В кармане прозвонил телефон. Ирина. Лиза сгребла его и нажала «отключить». Она не могла сейчас слышать этот голос, эти слова о «справедливости» и «негодяе». Сейчас эти слова казались плоскими и фальшивыми.

Прошло maybe полчаса, прежде чем она смогла пошевелиться. Ноги затекли, по телу ползла ледяная дрожь. Она поднялась и, не глядя по сторонам, побрела назад, к центру. К своей машине.

Подойдя к старой иномарке, она увидела на подтаявшем снегу следы. Не свои. Кто-то стоял здесь, у ее водительской двери. А рядом — свежий окурок. «Parlament». Такие курил Максим.

Он.

Он ждал ее? Хотел что-то сказать? Или просто смотрел, как она удирает в панике, как сумасшедшая?

Лиза резко дернула дверь, влезла в салон и захлопнула ее, повернув ключ в замке зажигания. Только оказавшись в замкнутом пространстве, она почувствовала, как понемногу возвращается способность думать.

Что он здесь делает? Он же должен быть в колонии. Ирина говорила — четыре года. Неужели уже выпустили? По УДО? Мысль об этом кольнула новой, острой обидой. Всего четыре года. И даже их он не отсидел до конца.

Она тронулась с места, давя на газ резче, чем нужно. Машина рванула вперед, выбрасывая из-под колес серую снежную жижу. Ей нужно было домой. В свою крепость-тюрьму. Спрятаться.

Но по дороге мозг, против ее воли, продолжал анализировать увиденное. Его поза. Его взгляд. Его жена… та самая «вторая погибшая». Что она для него значила? Он тоже ее любил? Или их брак был несчастливым? Может, они, как и они с Максимом, спорили перед самой аварией?

Остановившись на красный свет, она снова увидела его лицо. И снова — не злость, а жалость, острая и неуместная, шевельнулась где-то глубоко внутри. Она ненавидела себя за эту жалость. Это было предательство. Предательство по отношению к памяти Максима.

Войдя в квартиру, она с силой захлопнула дверь, прислонилась к ней и зажмурилась. Тишина. Знакомая, давящая тишина. Но теперь ее нарушал призрак нового призрака. В тени у гардеробной ей чудилась его сутулая фигура. В отражении в окне — его бледное лицо.

Она подошла к стеллажу с их общими фотографиями, взяла в руки рамку со снимком счастливой, улыбающейся пары в Крыму.

— Прости, — прошептала она, глядя в глаза улыбающегося Максима. — Я не знаю, что со мной происходит.

Она ждала, что на нее снизойдет чувство вины, праведный гнев. Но вместо этого была лишь усталость. Бесконечная, всепоглощающая усталость.

Вечером она не стала принимать таблетку, которую прописал врач. Она сидела в темноте, в гостиной, и смотрела в окно на огни города. И думала о том, что где-то там, в этом же городе, сидит в своей квартире (а есть ли у него теперь квартира?) человек по имени Матвей. И он, наверное, так же, как и она, смотрит в ночное окно. И так же ничего не чувствует, кроме ледяной пустоты внутри.

Их связала невидимая нить. Нить из общей трагедии, вины и боли. И Лиза с ужасом понимала, что порвать ее она не хочет. Потому что в этом аду, в котором она оказалась, он был единственным, кто понимал ее без слов. Даже если это понимание было проклятием.

Глава 6 Немая сцена

Дождь. Он хлестал по стеклам машины, за которым плыл размытый мир ночных огней. Лиза сжала руль, но не она вела машину. Это был Максим. Его пальцы мертвой хваткой впились в кожу. Он не смотрел на нее. Он смотрел вперед, на встречную полосу, и его лицо было искажено не страхом, а холодной, безжалостной яростью.

«Умрем вместе?»

Он не произносил этих слов. Они прозвучали где-то внутри, в самом сознании, рожденные не памятью, а инстинктом. И тут же, из дождя и мрака, на них надвинулся ослепительный белый свет. Свет фар другой машины. И в них, на долю секунды, она увидела лицо. Нечеткое, бледное, с широко раскрытыми от ужаса глазами. Лицо Матвея.

Лиза jerked upright в постели, сердце колотилось, как птица, попавшая в капкан. Комната была погружена в предрассветную тьму, тишину нарушало лишь прерывистое, хриплое дыхание. Она провела рукой по лицу — оно было мокрым от слез или пота, она не могла понять.