Бесплатный фрагмент - Проклятая кисть

Пролог

Морозный туман окутывал черную чащу дремучего леса. Корявые ветви, скрюченные холодом, тянулись из лесной глуши, будто молящие руки, к одинокому дому, приютившемуся в самом сердце бора. Они безмолвно взывали о тепле, уповая на милосердие хозяйки этого обветшалого жилища.

Старуха, сгорбившись над закопчённым столом, колдовала над огромным чаном, бросая в кипящую воду пучки трав и кореньев. В мутной поверхности отражался ее морщинистый лик. Бабка довольно цокала языком, любуясь увиденным в глубине варева. Внезапный голос, сорвавшийся с печи, заставил ее вздрогнуть, и видение, сотканное волшебством, расплылось, исчезая прямо на глазах.

— Ах ты, исчадие адово! — процедила она сквозь зубы, смачно плюнув на земляной пол. Голова ее дернулась в сторону молодого мужчины, что, развалившись, свесил ноги с белой лежанки. — Не спится, змей подколодный? Ночь — глуше полночи. Взял и ритуал сорвал. Теперь, как затравленному зверю, придётся самой выслеживать призрачный след волшебного мха, что являет свой лик миру лишь в единственную ночь, сотканную из звезд и колдовства. И эта ночь — завтра.

— Не скрипи вставной челюстью, — ухмыльнулся паренек и подмигнул опешившей старушенции. — И хватит поливать меня грязью, я наполовину демон, как мой отец, и он непременно явится за мной. Заберет к себе, в земли обетованные. — Он нагло высунул язык. — Ишь, какое сокровище! Каждый год к людям шастаешь. Неужто за столько-то веков не запомнила, где твое растение растет? Али склероз одолел, прости господи, — съязвил он, прекрасно понимая, что ни о каком склерозе у бессмертной не может быть и речи.

— Нет, не выйдет из тебя путного, Крокс, — отмахнулась от него бабка, и в голосе звенело отчаяние, — терплю лишь потому, что ты кровь моя, доченьки моей последний привет. Нет в тебе отцовской силы, а без нее ты ему, что пустое место, — проскрежетала старуха, напоминая старую ворону.

— Сила объявится только в двадцать пять, — с обидой прозвучал голос парня, он подошел к бабушке и нежно обнял ее за плечи. — Скажи, ну зачем тебе столько мха? Сотни, наверное, уже собрала. Может, пропустишь этот год? Останемся дома, наливочки согреем, посидим по-хорошему?

— Два месяца как двадцать пятый год прихлопнул, а перемен что-то не видать, — сморщила нос старушка. — Завтрашний мох как раз сотым будет. Потом все в чан — и сварю зелье колдовское… — бабка оглянулась, приложив палец к губам. — Секрет! Никому ни словечка. Вот и мечусь из-за этой ночи. Упущу мох — год ждать придется. — Она озорно подмигнула внуку и засеменила к печи. — Пойду кости погрею, а ты делом займись — разбуди отцовскую силу в себе. А то так со мной до седин и проживёшь, и с батькой не свидишься.

Тут старуха будто молодая коза подпрыгнула на белую кормилицу, и из избы вырвался мощный рокот ее храпа.

— Ну и характер у тебя, Клара Карповна, — притворно простонал Крокс, закатывая глаза. — С тобой, как на раскалённой сковороде вертишься. Давно пора чертовку приручить да потомство произвести, — пробормотал паренек, с каким-то странным любопытством разглядывая свои ладони. — Явись, молю, хоть малая толика силы, и этого хватит, чтобы когти рвать отсюда… — но магия равнодушно молчала.

Валенок

Я открыла глаза и зажмурилась от неги. Это было первое утро за долгое время, когда я могла позволить себе роскошь просто расслабиться и отдохнуть. Весь труд минувших недель — кипучая работа над иллюстрациями — был завершен, каждая картина отточена до блеска и отправлена в редакцию на утверждение. Ах да, чуть не забыла представиться: я художница, творящая волшебные миры на страницах журналов, книг, брошюр и плакатов. Моя стихия — фантастика и фэнтези. Из-под моей кисти рождаются чарующие иллюстрации для мистических сказок. Не верите? А зря! Иначе откуда такая востребованность? Так вот, вчера я триумфально сдала все работы. Осталась лишь одна, совсем не срочная, и ей можно преспокойно заняться через пару дней. Взгляд скользнул по календарю, висевшему на стене. Двадцать первое декабря было обведено красным, будто предвкушающим нечто особенное. Затем взгляд упал на часы, чья стрелка монотонно отсчитывала секунды, неумолимо приближая девять утра.

— Черт, — вырвалось у меня, — десять, девять, восемь… — Я начала обратный отсчет, зная, что произойдет, когда стрелки часов замрут на девяти ноль-ноль. — Четыре, три… — Судорожно вцепившись в телефон, я впилась взглядом в экран. — Два, один… — Пять и девять сменились на предательские нули, и тут же раздался пронзительный писк. Закатив глаза, я нажала зеленую кнопку. — Да, Светик, у тебя прямо пунктуальность маньяка. А я предупреждала: сегодня у меня выходной и законное право на сон. Неужели нельзя было хоть один день пощадить мой режим?

— Алиса! — взвизгнула в трубку подруга, так, что у меня заложило ухо. — Во-первых, стабильность — сестра таланта, во-вторых, я слышу, как ты там вовсю бодрствуешь, а в-третьих… сегодня лично явлюсь за тобой и мы умчимся в одно волшебное местечко! Гадания, предсказания, вихрь веселья и радужное настроение гарантированы!

— Нет, нет и тысячу раз нет! — я яростно замотала головой. — Мне еще иллюстрацию к новогоднему журналу закончить нужно! Ни за какие коврижки не поеду в твою дыру, даже не уговаривай, слышишь? Мне прошлого раза хватило по гроб жизни, я после твоих «посиделок» две недели в лежку валялась. А тут Новый год на носу.

— И слышать ничего не хочу! — голос Светы кипел яростью в телефонной трубке. — Сегодня Ночь Зимнего Солнцестояния, и я не позволю никому ее испортить! Мне муж нужен как воздух! Да и тебе не помешает, давно пора гнездо вить да деток нянчить. А в этом, — подруга заговорщицки понизила голос до шепота, — нам поможет особый ритуал. Только в эту волшебную ночь мы сможем проложить дорогу к себе будущим суженым-ряженым!

Светлана умолкла, но тишина длилась недолго — будто плотину прорвало, её вновь захлестнула буря слов.

— Дорисовать свои шедевры ты можешь хоть на Луне, не забивай голову, — ехидно заметила она, тут же припомнив мои же слова. — Я прекрасно помню, ты говорила, что все твои работы сданы и крылья вольные на плечах. Так что жди меня вечером, и никаких «но»! Можешь не дрожать от страха, печь я растоплю, как заправский кочегар, так что до костей не промерзнешь, а значит, и хвори никакой не подхватишь. Ну же, Алиса Петухова, вспомни, какой ты была в университете — легкой, веселой, заводной! Перестань прикидываться старой ворчуньей.

Я замолчала, и тишина в комнате наполнилась призраками студенческих лет. Пять лет мы со Светой Ромашковой, моей верной подругой, делили парты факультета психологии и педагогики. Забавно, но из всей нашей жизнерадостной стайки только Светка осталась верна альма-матер, став преподавателем. Остальные разлетелись по разным дорогам, и я в том числе. Мне, признаться, повезло. Ещё в детстве я открыла для себя мир красок, поступив в специализированную школу. Годы шли, мастерство оттачивалось, и я поняла — именно живопись станет моей дорогой. Да и душа, знаете ли, ликовала, когда из-под моей кисти рождались миры, полные света и гармонии.

Улыбка, расцветшая на лице воспоминаниями о беззаботной студенческой жизни, мгновенно померкла, затмеваемая тенью дома-призрака, который подруга приобрела два года назад. Ее обитель отдохновения, как она его величала. Для меня же — это место пыток, куда она тащила меня из сезона в сезон. Туалет на улице, печь, требующая неусыпного внимания… В прошлом году с пугающей точностью повторялось все то же самое, что происходит и сейчас. Звонок, день зимнего солнцестояния, а далее гадания, обещания несметных богатств и толпы поклонников, жаждущих завоевать наши сердца. А на деле — лишь кукиш с маслом, затяжное воспаление и паническая атака, накатывающая при одном воспоминании об этом «чудесном» месте.

— Светочка, золотце, — запела я, облизывая подругу патокой лести, — ты у меня такая умница, такая понимающая, да еще и чертовски хороша собой! Ну, приспичило тебе ехать в хату возле леса — давай лучше забронируем домик на базе отдыха. Хочешь, и Новый год там встретим? Глядишь, и нам на огонек пара кавалеров заглянет. — Подруга что-то сердито засопела в трубку. — А вообще, на кой черт тебе эти экземпляры сдались? От них одни убытки да морока. Вспомни моего Женьку, — бровь предательски дернулась при упоминании бывшего, — та еще гнида… Столько кровушки выпил! Уж лучше одной куковать, чем с таким вот «красавцем». Да они сейчас все такие… Принцев, видать, всех давно на мыло извели. Ты, вон, в университете преподаёшь современный русский. Ну, скажи честно, хоть одного студента видела, чтоб был адекватный и при этом мужского пола?

— Так, Петухова, — Светка уперлась руками в бока, — характер мой знаешь, так что хватай свои листочки-кисточки и ожидай меня. Вечером, без лишних трепыханий, рванем в лесную сказку. Слушать ничего не желаю! Все пары оттарабанила, экзамены вымучила, до двенадцатого января я — вольная птица. А ты работать можешь где угодно, вот увидишь, глотнешь лесного воздуха — вдохновение так и попрет. А то вон, прозрачная стала, как призрак, да еще и зеленая вся, как майская травка.

— Гринч — похититель Рождества, — протянула я подруге, в моем голосе сквозь воспоминания о зеленом чудище плескалась легкая дрожь. — Хорошо, но с требованием, — тишина в телефоне тарабанила в уши, как назойливый барабанщик. — Последний раз, слышишь, Ромашкова? В следующем году никаких гаданий, и празднуем предстоящий год так, как захочу я. Только при этом условии попрусь с тобой в эту глушь.

— Конечно, петушок мой златогребешковый, — рассмеялась Светлана, и в голосе звенела фальшь. Ну еще бы! Разве можно увидеть по телефону, как она, давая слово, скрестила пальцы за спиной и показала язычок бездушному аппарату? — В шесть у тебя, будь готова, отбой, — и в трубке воцарилась ледяная тишина.

— Почему я тебе не верю, зубрила? — я нахмурилась, и предчувствие предстоящего кошмара на три недели скрутило живот в тугой узел. — Не хочу я туда ехать, все внутри кричит, бунтует… — После этих слов у соседей сверху что-то с грохотом рухнуло, и мой потолок содрогнулся. — Ну вот, я же говорила, первый знак… — я откинула одеяло, поднялась с кровати, сладко потянулась и, с тяжелым сердцем, поплелась в ванную на утренние процедуры.

Десять дней… всего лишь десять хрупких, как кружево мороза на стекле, дней отделяли от порога Нового Года. Время застыло в янтарном предвкушении, каждая минута тянулась сладкой конфетой, густела надеждами и тихим шепотом несбыточных желаний. В воздухе робко проступал акварельный аромат хвои и солнечных мандаринов, предвещая близкое волшебство. Обезумевшие от предпраздничной лихорадки прохожие теснились в магазинах, добывая сокровища снеди и подарков, готовясь к священнодействию праздника. С неба валил густой, ленивый снег, украшая воротники прохожих невесомым серебром. Неуловимое счастье искрилось в морозном воздухе, как всегда перед самым долгожданным торжеством детей и взрослых. Только вот я этого ликования не разделяла. Зарывшись в заднее сиденье такси, я прожигала взглядом спину моей болтливой подруги, чей щебет с водителем напоминал неумолчную трель канарейки. Мы двигались к дому, который я ненавидела всеми фибрами души. Пусть даже и в комфорте, что, впрочем, значения не имело. Ведь этот мимолетный комфорт скоро развеется вместе с дымкой выхлопных газов, уносящихся от нас прочь.

— Эх, девчонки, и молодцы же вы! Такое счастье — Новый год загородом, в царстве елок, сосен, да под хрустальным покрывалом снега! — хохотнул шофер, и взгляд его, искрясь, скользнул по нашим лицам. — Ух, кабы не работа проклятая, с превеликим бы удовольствием к вам присоединился! — подмигнул он Светке. Щеки той вспыхнули румянцем, будто мороз нарисовал.

— Сомнительное счастье, — проворчала я. Папка с листами легла на колени тяжелым грузом. — Холод пронизывающий до костей. Ни проблеска тепла, ни намека на уют. Лишь бескрайняя, угрюмая глушь, поглощающая всякую надежду.

— Вы случайно не писательница? — шофер бросил взгляд в зеркало заднего вида. — Говорите словами, будто апокалипсис на пороге, — и они со Светкой разразились хохотом.

Я не ответила, лишь отвернулась к окну, погружаясь в созерцание размытых очертаний пейзажа. Машина неслась по трассе, сокращая расстояние до заветной цели. На приветственном указателе «Сказочное», будто мрачный страж, восседала нахохлившаяся ворона. Ее хриплое «кар» прозвучало как зловещее приветствие, после чего птица, взмахнув крыльями, растворилась в сером небе. Хата Ромашковой, одинокая и обветшалая, стояла на самом краю деревушки, прижимаясь покрашенным боком к темному лесу. Ничего не изменилось. Все дышало той же заброшенностью и запустением, что и в день нашего последнего отъезда. Двухэтажный деревянный дом с двумя покосившимися пристройками, баней да сараем, крохотный участок, обнесенный щербатым частоколом. Всего лишь четыре сотки — вот и все богатство Светланы, но она радовалась им, словно дитя, получившее долгожданную игрушку.

— Ну вот и приехали, — защебетала Ромашкова, упорхнув из такси. Она оставила водителю щедрые чаевые, и, обернувшись к опешившему мужчине, промурлыкала: — А хотите, к нам? Я сейчас печку растоплю, и мы попьем чайку.

Мужчина выгрузил наши пожитки из багажника и, будто пораженный внезапным откровением, замер у скрипучих ворот. Взгляд парня, полнившийся тихим ужасом, с голодной жадностью ощупывал покосившееся, скорченное от времени, строение. Я прекрасно его понимала. Наверняка в его воображении, стараниями словоохотливой подруги, всю дорогу воспевавшей это место, рисовался роскошный особняк. А перед ним, точно насмешка, громоздилась покосившаяся избушка Бабы Яги.

— Знаете, — икнул водитель, запинаясь, — в следующий раз… как-нибудь… — Он, пятясь от ворот к машине, успел прошептать мне на ухо: — Удачи, девушка, она вам ох как пригодится. Вы оказались правы, когда описывали это богом забытое местечко. — И, вскочив в свою развалюху, он дал по газам, как будто за ним гнался сам черт, подальше от «гостеприимства» моей подруженьки.

Светка лишь пожала плечами, улыбнулась уголком губ, махнула на прощание и, подхватив наши сумки, потянула меня к дому. Дверь с глухим стуком захлопнулась за нашими спинами, отрезая от мира. Я выдохнула — в морозном воздухе тут же расплылось облачко пара. Вокруг клубилась пыль, пробирал жуткий холод, а в сердце поселилась тоска.

— Да брось ты хандрить, Петухова, — Ромашкова лучезарно улыбнулась. — Слушай, хватай инструмент и мигом в лес за елочкой, а вернешься — тут тебя тепло встретит, уют и чай горячий. — Я с сомнением окинула взглядом наше жилище на предстоящие три недели, не веря ее словам. — Честное слово, обещаю, — Светка выудила из-под печки старенький топор и протянула мне. — Ну что ты как в воду опущенная? Давай, а то смотреть на тебя — тоска зеленая.

— На тебя глянешь — приторно аж оскомина во рту! — процедила я, выхватила из рук подруги колун, саданула ботинком по двери и вновь растворилась в морозной дымке.

В одном Ромашкова была права безоговорочно: бор прекрасен в любое время года. Летом достаточно вдохнуть этот пьянящий аромат, а зимой… Зимой это настоящая сказка. Шапки снега на лесных красавицах взбиты так, что превращают их в роскошных блондинок. Ветки под ногами тихонько потрескивают, будто делятся зимними секретами, а луна, взошедшая на небо, серебрит искрящийся снег под ногами. Залюбовавшись этой дивной картиной, я на миг забыла о всей тоске, связанной с ледяной хатой. Спустя минут пятнадцать впереди показалась ёлочка. Стройная, небольшая, пушистая — она идеально подходила для встречи Нового года. Осторожно коснувшись колючих иголок, стряхнула снежную пыль с ветвей и парой уверенных ударов топора освободила хвойную малышку, прижав её к себе.

Ноги принесли меня к дому, и я замерла, пораженная: окна, светящиеся теплым светом, казались улыбающимися, как будто приветствовали долгожданное возвращение хозяйки. Ввалившись внутрь вместе с елкой, я невольно выдохнула от облегчения. Здесь царили тишина, тепло и чистота. Света стояла у стола, увлеченно нарезая бутерброды. Невероятно, но я почти поверила в волшебство, вспоминая прошлогоднюю Ромашкову, боявшуюся даже приблизиться к печи. Сейчас же она напоминала настоящую деревенскую хозяюшку.

Я подпёрла стену пахнущей смолой елью и, примостившись на табурете у стола, ощутила на себе сияние тридцати двух зубов Светланы, улыбка которой лишь множила моё замешательство.

— Так что, выболтаешь тайну золотого ключика? — я вопросительно вскинула бровь, застыв в ожидании.

— Никакой тайны, Алиса, лишь упорство. После прошлогоднего злополучного Нового года, когда я тебя умудрилась простудить, дала себе клятву — научусь всему, чтобы тебя, неверующую, удивить. И вуаля! — Ромашкова с триумфом обвела комнату жестом фокусника. — Ну, молодец я, признавайся?

— Бесспорно, — с хлопком соединила ладони, ставя точку в споре, выхватила с тарелки рубиновый ломтик колбасы и, закинув в рот, довольно причмокнула. — Ладно, признаю, может, твоя затея и не лишена здравого смысла, — озорно подмигнула подруге. — И какие же грандиозные планы ты вынашиваешь дальше?

— Перекусим, потом разберем вещи, а дальше потопаем в лес, — я подавилась чаем, едва не захлебнувшись от неожиданности. Не веря своим ушам, я закашлялась. Света, заметив мой ошарашенный взгляд, продолжила: — Короче, вычитала я тут про одно место силы… Представляешь, три сосны, что сплелись кронами в неразрывное кольцо, будто обвенчанные сестры, а стволы так тесно прижались друг к другу, будто сиамские близнецы, навеки связанные общей судьбой. Надо встать в двадцати шагах от них, раскрутиться с закрытыми глазами и забросить валенок через плечо. А потом, — в голосе Светы зазвучала зловещая, интригующая таинственность, — посмотреть на след, который он оставит… Говорят, он укажет твой путь.

— Точно, — согласилась я с подругой, вздохнув обреченно, — прямиком в дурдом.

— Да ничего ты не понимаешь! — вспыхнула зубрилка. — Не случится с тобой ничего дурного от одной прогулки! Пойдем, побродим немного, погадаем на валенок, а там и домой вернемся. Станем карты раскладывать, да на воске судьбу высматривать, ворожить, как бабушки учили.

— Не против, — буркнула я, тщательно пережевывая бутерброд. — Чем скорее начнем, тем скорее этот кошмар закончится. Знаешь, единственное, что меня хоть немного радует, — это перспектива твоего долгожданного успокоения. Надеюсь, после сегодняшней ночи ты, наконец, оставишь меня в покое со своими гаданиями хотя бы на год. — Я прикрыла глаза, блаженно ощущая тепло, разливающееся по желудку. — Сегодня отстреляюсь, завтра отосплюсь, и примусь за последнюю иллюстрацию. Отправлю эскиз по почте и, как и ты, до двенадцатого января забуду о работе, предав себя заслуженной лени.

— Ну вот и чудненько, — Светик легонько подтолкнула ко мне тарелку с аппетитной нарезкой. — Раз ты сегодня такая покладистая, великим указом дозволяю отдохнуть пару часиков. Не переживай, с сумками как-нибудь сама управлюсь. А ты пока прикорни на печи, как барыня, я тебя разбужу, когда все сделаю.

Я внимательно оглядела сияющее лицо подруги. Когда она говорила в подобном тоне, это означало лишь одно: эта простушка-ромашка что-то недоговаривает, а скорее, искусно скрывает. Не вдаваясь в суть уловки, я безмятежно докончила свою трапезу и, с истомой выдохнув, нырнула в умиротворяющее тепло белоснежной печи. Нега сладостной волной разлилась по телу, заставляя веки невольно опуститься.

Старуха из зловещей чащи все еще пребывала в объятиях Морфея. Утро давно растворилось в мареве полудня, а за ним неслышно подкрался и вечерний сумрак. Крокс успел исходить лес вдоль и поперек, заглянуть в человеческое жилье, подсматривая в окна, за тем как те лихорадочно готовятся к Новому году. Для него же это было лишь бессмысленное слово, пустой звук. Единственный праздник, что имел значение для таких, как он и его бабка — день появления на свет, остальное — шелуха, придуманная людьми. Паренек бросил взгляд на часы, висевшие на стене, и невольно присвистнул: стрелки неумолимо приближались к девяти вечера. Следовало бы разбудить Клару Карповну, но он оттягивал этот момент, надеясь, что бабуля сама разомкнет свои морщинистые веки. Когда ее сон тревожили, она становилась невыносимой. С другой стороны, размышлял Крокс, если бабка упустит свой волшебный мох, ему несдобровать. Переплюнув через левое плечо, он неслышно подкрался к родственнице и осторожно тронул ее за плечо.

— Эй, ба, — тормошил он ее нежно, — просыпайся. Полночь уж дышит в затылок, а тебе за мхом еще идти да собраться в дорогу.

— Как?! — Клара Карповна, от испуга вытаращив глаза, подскочила на печи, едва не лишившись чувств от удара о низкий потолок. Злобно заскрипев зубами, она сперва испепелила взглядом часы, а уж после перевела его на внука. — Ты что, ирод проклятый, вздумал меня изжить со свету?! А если бы я покатилась вниз, костей бы не собрала! Знаю я, ты специально это подстроил, — бабка сердито терла нарастающую шишку на голове, — смерти моей дожидаешься! Что ты воду баламутишь? Ещё и девяти нет, могла бы видеть сны до одиннадцати, не просыпаясь.

— Вредная ты все-таки бабка, да еще и неблагодарная, — буркнул Крокс, отворачиваясь от родственницы. В голосе его сквозила обида. — Во-первых, ты бессмертная, и ждать твоей кончины — занятие бесперспективное. Во-вторых, сама твердила, как важен тебе этот мох. Я из лучших побуждений — побеспокоился, чтобы ты не проспала. А в-третьих, хотел составить тебе компанию, скрасить одиночество. Ну и ладно, теперь тащись за своим зеленым волшебством сама, раз такая злая.

Взбешенный Крокс накинул куртку, с такой яростью пнул дверь, что та задрожала в косяке, и вывалился из дома, оставив свою бабку в осиротевшей тишине избы.

— Поганец, — прошипела ему вслед Клара Карповна, будто змея, и, соскользнув с печки, проворно приземлилась на пол. — Ох и характерец, весь в меня, — проворчала она, и лукавая улыбка на мгновение озарила ее морщинистое лицо, как луч солнца, пробившийся сквозь тучи. Но тут же, спохватившись, бабуля нахмурилась и решительно принялась собираться в лес.

Внучок оказался прозорлив, подтолкнув ее подняться пораньше. Сборы поглотили уйму времени: требовалось настоять магией склянку, наполнить ее силой и освятить лезвие, которым предстояло срезать заветный мох. Ровно без двадцати полночь старуха, кряхтя, выбрела из дому и направилась туда, где мерцал проход в заветный бор, в край, населенный людьми, куда ей и внуку путь был заказан — разве что в облике незваных гостей.

Клара Карповна повела носом, безошибочно определяя направление. Чуткий нюх никогда не обманывал ее, и до заветной цели оставалось не более пятнадцати минут неспешной ходьбы.

— Пока все складывается просто изумительно, — пробормотала старуха, с ловкостью продираясь сквозь коварный бурелом. Радость предвкушения согревала ее изнутри, расцвечивая темную декабрьскую ночь яркими красками надежды.

Пригретая теплом деревенской печи, я провалилась в сон, глубокий и безмятежный, как зимняя спячка сурка. Снилось мне, будто пишу я очередной заказ, но вместо ожидаемого лепрекона, на холсте, будто по волшебству, проступало роскошное мужское лицо. Взгляд от него оторвать было невозможно. Обвораживающие глаза, казалось, вбирали в себя всю красоту мира. Я любовалась своим творением, зачарованная его совершенством, и вдруг, незнакомец повернул ко мне голову. Его нарисованные губы дрогнули в едва уловимой, загадочной улыбке, и он проговорил томным, обволакивающим голосом.

— Эй, Петухова, просыпайся! Я уж и валенки твои у порога наготове поставила…

Я процедила сквозь зубы язвительные слова, открыла глаза и злобно уставилась на подругу. Она, как закованный в латы рыцарь, облачилась в толстый тулуп, надвинула на лоб шапку — полная боевая готовность для ночного ритуала в объятиях темного леса.

— Ну и видок! — пробормотала я, протирая веки и отгоняя остатки сна. — Тобой впору медведей отпугивать. — С этими словами спрыгнула с печки и принялась натягивать на себя одежду. — Такой сон развеяла! — махнула я рукой, в сторону удивлённой подруги.

— Расскажешь? — Света игриво протянула мне варежки. — Что-нибудь эдакое… эротическое?

— Сновидение явило мужчину несказанной красоты, — прошептала я, и заметила как глаза Ромашковой вспыхнули радостным огнём, — только… одно лишь лицо.

— Ну вот, я же говорила, время зимнего солнцестояния — волшебное, — подруга театрально вскинула указательный палец вверх. — Может, ты своего суженого увидела!

— Точно, — расхохоталась я, вспоминая эти неземные черты, будто вылепленные рукой античного мастера, — такие в жизни не встретишь! Пошли уже гадать, — я натянула на ноги валенки, и мы со Светой, закутавшись потеплее, двинулись в заснеженный лес.

Мы шли, шли, шли… И не было конца этому белесому полотну, раскинувшемуся вокруг, ни просвета среди чернильных стволов, густо обступивших нас. Взглянув на руку, я заметила, что стрелки часов почти сомкнулись в полночь.

— Давай же, начинай свой ритуал, — поторопила я подругу, кутаясь в воротник. — Ты говорила, ровно в полночь нужно бросать обувку, а до этого магического часа остались считанные мгновения. Замерзаю здесь, как сосулька, — уже с ноткой раздражения добавила я.

— Нашла, ура! — Светка захлопала в ладоши, ткнув пальцем в троицу деревьев, плотно сросшихся у основания.

Я проследила за ее указующим перстом и замерла в изумлении. Там, как три сестры, возвышались сосны, сплетая свои изумрудные кроны в неразрывное кольцо. Они стояли так тесно, прижавшись друг к другу, будто повторяли давнюю легенду, которую мне поведала Света. Она дернула меня за варежку, потащила к таинственным деревьям и, отсчитав от них двадцать шагов, скомандовала:

— Давай, Петухова, крутись с закрытыми глазами! Время на исходе, — подгоняла она меня. Я, раскрыв рот от удивления, наблюдала, как Ромашкова проделывает свой странный обряд. Ее валенок, описав дугу, улетел шагов на сорок от сосен. — Скорее, Алисочка, давай! Твоя очередь! Потом пойдем смотреть след, который оставили наши башмачки, — взмолилась подруга, подпрыгивая от нетерпения на одной ноге.

Я скинула правый валенок, зажмурилась до звездочек в глазах, закружилась в диком танце, и с отчаянной силой запустила свой шерстяной снаряд за спину. Глухой удар отозвался в тишине, а затем раздался зловещий голос, проникающий до самых костей и заставляющий кожу покрыться мурашками.

— Ах ты ж гадина деревенская! — Я распахнула глаза и увидела старую бабку, с багровым отпечатком моей обуви на лбу. — Криворукая патлатая деваха! — продолжала она плеваться ругательствами, а затем, швырнув в меня пучком какой-то зловонной травы, процедила сквозь зубы: — Nescis fortunam, nunc quidquid penicillo tuo non tangit, omnia in malum convertentur.

Ожившая подруга

Злобная старуха растворилась меж деревьев, будто дурной сон, а мы с подругой все еще стояли, прикованные взглядами к месту, где она только что возвышалась. Ледяное оцепенение медленно отпускало меня, и я робко повернула голову к Свете.

— Что это было? — прошептала я, судорожно сглотнув и указав дрожащим пальцем в сторону темневших сосен.

— Не что, а кто, — поправила меня зубрила с ехидной ухмылкой. — Бабка… только вот убей меня, не пойму, откуда она взялась? Положа руку на сердце, занятная особа. Вид у нее импозантный, может из сказочного сундука выпорхнула?

— Прекрати кривляться, Ромашкова, мне не до смеха, — отрезала я, прожигая ее взглядом. — Она пробормотала что-то на латыни. Ты хоть поняла, что это значит?

— Вместе учились, и всё позабыла? Неужели краски выели последние крохи разума? — продолжала издеваться Светлана, смакуя каждую фразу.

— Слушай, выключай ты свою учительскую натуру, Свет, — я легонько хлопнула подругу по плечу. — просто слова бабули, как сквозь вату, просочились мимо ушей.

— Старуха изрекала о закате былой удачи, о кисти, чье прикосновение отныне обрекает все на зло и погибель. — Ромашкова, нахмурив лоб в задумчивости, едва заметно кивнула, подтверждая точность зловещего перевода.

— Так и знала, не стоило с тобой сюда соваться, сердце чуяло неладное. — Я подковыляла к валенку, сиротливо белевшему в снегу, и, с трудом натянув его на ногу, пробормотала: — Это была ведьма… — Ромашкова лишь закатила глаза в ответ на мой шепот. — Точно тебе говорю! Эта старуха откуда-то знала, что я художница! — Я схватилась за голову. — Что же теперь делать?

— Возьми себя в руки, выдумщица, — проворковала Светка, лукаво улыбаясь. — Я понимаю, ты у нас натура тонкая, чувственная, художник, творец дивных образов. Вы все такие, люди искусства — видите мир иначе, преображаете его в своих картинах, стихах, романах. Но прошу тебя, найди сейчас в себе хоть искру разума. Никаких ведьм, оборотней, вурдалаков и домовых не существует, как бы живо они ни плясали на твоих полотнах. Их нет, слышишь? И… — Светка на мгновение задумалась, — может, бабка имела в виду кисть руки, которой ты пишешь свои шедевры? Короче, Петухова, очнись, взбодрись и пошли обратно. Погадаем на картах, откроем бутылочку вина, умиротворим твои расшалившиеся нервы.

— Так значит, прощайте, пальцы… Скорее всего, прощай и вся кисть. И помощи ждать неоткуда, тем более от тебя. А завтра дедлайн, нужно написать иллюстрацию, а затем выслать ее фото на согласование, — бормотала я себе под нос, с силой раздвигая колючие ветви кустов, продираясь сквозь чащу обратно к тропинке, по которой мы с подругой и пришли в этот чертов лес.

— Господи, — ворчала Ромашкова, плетущаяся сзади, — взрослая женщина, а в сказки верит! Подумаешь, бабульку встретили в лесу… Может, она, как и мы, в двенадцатом часу планировала погадать себе на суженого, а тут твой валенок ей прямо в лоб! Рассердилась вот и наговорила гадостей. Если бы мне прилетело такое с размаху, я бы тебе не меньше набросала, а то и больше!

— Все, захлопнули тему, — отмахнулась я от Светы. — Включи-ка свое «рациональное зерно», о котором так сладко пела минуту назад. Какое, к лешему, гадание? Захотелось бабке тряхнуть стариной… — я осеклась, не желая опускаться до грубости. — А ругается, заметь, на латыни, как ворожея из старинной книги, а не по-русски, чтоб аж стекла звенели. И ничего, что мы с тобой в глуши, посреди деревни? Латынь тебе слух не режет? Или ты бы и французскому из ее уст не удивилась? — Я вскинула бровь, заметив, как на холеном лице Ромашковой промелькнула тень растерянности. — Вот и я о том, — протянула я, ускоряя шаг, будто пытаясь убежать не только от слов, но и от повисшего в воздухе странного ощущения.

Обратный путь пролегал в тишине, скованной молчанием каждой из нас, погруженной в собственные мысли. Мое буйное воображение рисовало картину преобразившегося леса, замершего в зловещем ожидании. Ни единого шороха, лишь предчувствие надвигающейся беды, словно приговор, нависший надо мной. Снег под ногами хрустел, вторя мрачным пророчествам старухи, а луна, скрываясь за пеленой туч, погружала все в непроглядную тьму, где за каждым стволом таились кошмарные образы. И вот, наконец, вдали показался дом Ромашковой, и я выдохнула с облегчением. Лишь в теплой хате, в объятиях живительного жара печи, страхи отступили, а свет и тепло пробудили робкие воспоминания о счастье.

Старуха ворвалась в хату, как разъяренная фурия, так что половицы задрожали под ее тяжелой поступью. Крокс, застигнутый врасплох за своим горячительным зельем, поперхнулся огненной жидкостью и закашлялся. Давно он не видел свою родню в таком исступлении — даже он сам, закаленный жизнью, не смог бы довести ее до подобной ярости.

— Что стряслось? — вырвалось у него. Клара Карповна одарила его испепеляющим взглядом. — Ладно, — Крокс вскинул руки в примирительном жесте, — когда созреешь, мои уши всегда к твоим услугам.

— Наглая деревенщина! — прорвало старуху ядовитым шипением. — Ну ничего, я ей жизнь подпортила, узнает, как вставать между мной и делом!

Внук, Крокс, слушал внимательно, но пока тщетно пытался уловить ход бабкиной мысли.

— Представляешь? — Клара Карповна впилась в него воспаленным взглядом. — Время упущено! Не успела мох срезать из-за этой гадины! Она валенком в меня запустила, дезориентировала, смертная… А я ведь так мечтала о молодости…

— Даже не знаю, смеяться мне или плакать, — паренек невесело усмехнулся, переводя взгляд на пунцовый лоб старухи. — Говорил же тебе, не ходи ты за этим мхом! Что он тебе даст? Да, бессмертная ты, но в своей уродливости вини только себя. Это проклятое клеймо, что дружок твой навесил, ты могла бы избежать, если бы не отравляла жизнь всем вокруг. Могла бы до сих пор затмевать солнце своей неземной красотой, но ты сама избрала этот гнилой путь. Прокляла — вот тебе мешок морщин, обидела — еще год в копилку старости. Этот мох, он как мертвому припарка в снятии порчи, да и молодость вернул бы лишь на миг. Так стоит ли так убиваться? Лучше б ты о душе подумала, перестала бы гадить ближним своим, а то совсем в сморщенную курагу превратишься.

— Фрост… — прошептала женщина, и воспоминания багровым закатом опалили ее изболевшееся сердце. — Он проклял меня, и заклятие его вилось вокруг меня, как змея, не давая вырваться. Зло плодилось вокруг, и соблазн ответить злом на зло был нестерпим. А порча его… лишь за то, что посмела отказать этому извергу в замужестве. «Придет время, — прошипел он, — и на тебя даже Леший не позарится, станешь старой каргой, кожа твоя истончится как пергамент, а глаза потухнут». Каждое злое дело — новый рубец на душе, новая морщина на лице. Не созданы мы для добра, понимаешь, — старуха тяжело опустилась на стул, подперев голову рукой, будто непосильная ноша придавила ее к земле. — Кстати… мхом этим я силу в тебе пробудить хотела. И эта девка… она нам обоим славно удружила.

— Плюнь на эту девку, забудь, — внук прильнул к бабуле, обнимая за плечи. — Всё будет пучком. Сила сама заявит о себе, я нутром чую. А потом я этому твоему Фросту глотку перегрызу и потребую снять проклятие. Вот увидишь, ба, будешь у меня снова ягодкой.

Крокс чмокнул морщинистую щеку родственницы и пододвинул к ней пустую рюмку.

— Давай, ба, опрокинем. Хватит хандрить. Не брошу я тебя с твоей бедой, помогу. А уж потом и своей судьбой займусь.

В эту морозную ночь, будто впервые за долгие годы, между двумя родственниками протянулась незримая, но крепкая нить — то ли понимания, то ли чего-то большего, смутно напоминающего любовь. Бабка больше не ворчала, не клевала внука, а он не испепелял ее взглядом своих прекрасных, но холодных глаз. Они сидели друг напротив друга за накрытым столом, вино согревало душу, и смех, хрустальный и искренний, перекрывал гул старых обид, погребенных под покровом этой волшебной ночи.

Часы пробили три ночи, а подруга, казалось, навеки погрязла в мистическом омуте гаданий. Карты Таро, как пестрые крылья бабочки, рассыпались веером по столу, и вопросы к ним летели безудержным потоком. Светка без устали вытаскивала из колоды богатого красавца, несметные сокровища и, конечно же, головокружительные приключения. Я же, убаюканная ее бесконечными дифирамбами собственной персоне, отчаянно боролась со сном. Впрочем, что и говорить, из года в год эти сладкие грезы о будущем не менялись ни на йоту: все те же принц, деньги и увеселения. Увы, ни один из этих сказочных даров так и не снизошел ни на мою душу, ни на Ромашкову саму.

Наконец внимание Светки переключилось на меня, и картонные картинки обернулись ко мне своим зловещим ликом. Мигом сон как рукой сняло — с карт на меня взирали Дьявол, Башня, Луна. Леденящие мурашки пробежали по коже, когда Светлана, с каким-то испуганным азартом, вытащила следующие карты: Смерть, Десять мечей и Страшный суд.

— Не знаю, смеяться или плакать, — задумчиво почесала я бровь. — Конечно, невероятно, что именно в это зимнее солнцестояние мне выпала возможность узреть совершенно иные карты, нежели обычно, но не находишь ли ты это подозрительным? Даже без твоей проницательности чувствую подвох. Меня ждет… смертельное искушение? — Я ткнула пальцем в карту Дьявола. — Страшное разрушение? — Перст перенесся к Башне. — И как финальный аккорд — предательство? Ничего не перепутала?

Подруга кивнула, и я продолжила, неотрывно глядя на зловещие символы.

— Смена места жительства… — Мой взгляд скользнул к карте Смерти. — Надеюсь, не на погост, — с нервной усмешкой добавила я. Ромашкова тут же перекрестилась. — Глубочайшее уныние… Что ж, отрадно хоть, что все эти напасти, возможно, приведут к лучшей жизни. — Я постучала ногтем по карте Страшного суда. — Только вот, к какой именно?

— Да ну, чушь какая-то, — нервно рассмеялась подруга, сгребая карты в коробку, — пошли лучше выпьем и спать. Сон — лучшее лекарство. Завтра проснемся, дорисуешь свой шедевр, отправишь, а там и заживем! — Светка подмигнула. — Слушай, и кто на этот раз этот твой загадочный персонаж?

— Домовенок, — произнесла я, принимая из рук подруги бокал с рубиновым вином. — Ты права, пора спать.

Опрокинув содержимое, я поставила фужер на стол и полезла на печь, заранее застолбив за собой это местечко на ночь, с любезного согласия Ромашковой.

Всю ночь во сне я гонялась за юркой старушонкой, которой наяву не посчастливилось встретиться с моим валенком. Зачем гонялась — неведомо, разве во сне прикажешь мозгу? Но как и в жизни, бабка ускользала, стоило мне протянуть руку. Распахнув глаза, я ощутила, как в голове гудит растревоженный улей. Сновидения не принесли умиротворения, лишь разбили тело на осколки. Скрипнув зубами, я сползла с печи. Ромашкова, мурлыча себе под нос новогодний мотив, разливала по чашкам душистый чай.

— Доброе утро, Алиса, — пропела она, напоминая солнечный луч, ворвавшийся в комнату, и голос её звенел теплом и радостью. — Что-то ты совсем не в форме? Мучили кошмары?

— Бабка, — поморщилась я от удара в виски, — надеюсь, сегодня получится увести мысли в мирную гавань. Обычно, когда кисть в моих руках касается холста, мир вокруг меркнет и растворяется.

— Давай, давай, — подбодрила меня подруга, лукаво блеснув глазами. — Твори, моя златокудрая Иван Билибин в юбке! А я тем временем навещу нашу баньку. Нужно приласкать ее, протопить до самого сердца, вымыть каждый уголок до блеска. Не собираешься же ты три недели ходить как чумазая замарашка? — Я отрицательно качнула головой. — Вот и славно. Дела распределены, душа спокойна. Завтракай и за работу, твой домовой Кузя уже истосковался появиться на твоем очередном шедевре.

— Почему Кузя? — пробормотала я с набитым ртом, стараясь проглотить бутерброд, который с трудом проталкивался горячим чаем.

— Да так, к слову пришлось, — небрежно отмахнулась Светка. — Для меня все эти домовята — просто милые, лохматые и чумазые Кузьки из старого советского мультика. Этакие забавные домохозяины, вымазанные сажей и полные доброго озорства.

Быстро перекусив, Ромашкова, закутанная в платок, пошлепала к бане, унося с собой легкий аромат травяного чая. Я же, воспользовавшись ее отсутствием, извлекла из папки заветный лист, расстелила его на шершавом полу и, вооружившись карандашом, погрузилась в таинство первых набросков, где линия за линией рождался новый персонаж.

На листе бумаги появлялся силуэт домовенка. Легкие, едва касающиеся поверхности штрихи карандаша сплетались в очертания маленькой фигурки. Сначала намек на шаловливый нос-кнопку, затем — овал круглого личика, украшенный растрепанной челкой. Карандаш послушно выводил контуры просторной рубахи, прячущей за собой крохотные плечи. В глазах, пока лишь едва намеченных, уже плясал лукавый огонек, готовый вот-вот вспыхнуть озорной искрой. Каждый штрих — шепот сказки, медленно оживляющий хранителя домашнего очага, выманивающий его из сумрака моей фантазии на свет белой бумаги.

— Ой, какой милашка! — промурлыкал за спиной голос Светы. — Ну ты и талантище, Петухова, слов нет! — Подруга, запыхавшись, склонилась над сказочным созданием, рассматривая его с восхищением. — Я тут баньку затопила, прибежала за тряпками… Ладно, не буду мешать, твори, волшебница! — Шаги затихли, и дверь мягко прикрылась.

— Ну и красавчик же ты, право, — промурлыкала я нарисованному карапузу, игриво подмигнув ему. — Что ж, добавим тебе немного красок, малыш. — С этими словами я взяла в руки кисть, краски и ринулась творить.

И тут случилось нечто невероятное. Едва мои пальцы сомкнулись на любимой живописной подруге, она будто стала продолжением руки, живым нервом, проводником вдохновения. Поддавшись неведомой силе, деревянная красотка с пышными волосами на кончике заплясала над эскизом, словно одержимая творческим духом. Грациозно скользя по шероховатой бумаге, она оставляла за собой сочные, вибрирующие мазки. И вот, сквозь хаос линий робко проступил румянец на круглых щеках домового, озорной блеск заискрился в глубине глаз. Каждый штрих, как вдох, наполнял бесформенную заготовку жизнью, характером, душой. Домохозяин, расцвеченный магией красок, выныривал из серой пелены обыденности, являя миру очаровательную, но пугающую сказочность. Я попыталась укротить взбесившуюся кисть, вернуть контроль над инструментом, но она упорно тянула мою руку за собой, увлекая в вихрь творчества. И лишь когда последний мазок лег на полотно, кисточка ослабила стальную хватку и освободила мои оцепеневшие пальцы. С трепетом и ужасом я смотрела на маленькую палочку с пушистым сердцем, не понимая, что только что произошло.

Оцепенение сковало меня ледяной коркой, а в руках застыл инструмент художника. Я в упор пялилась на кисть, пытаясь разглядеть хоть что-то, что могло бы объяснить мой страх. Но нет, всё та же верная помощница, моя любимая кисть, не раз выручавшая в самых сложных работах. И именно она сейчас внушала мне дикий, почти парализующий ужас.

— Ох, — прошептала подруга, едва переступив порог дома. — Из ангельского малыша — в кошмарного страшилку. Алиса, ты, случайно, не увлеклась? — Ромашкова ткнула пальцем в рисунок. — Он как живой… и… — Она взвизгнула, схватившись за ногу. На нежной коже алел свежий рубец, след яростного укуса.

— Сама страшилище, пучеглазая! — взвизгнул человечек, мечущийся у ног, с пугающей точностью сошедший с моего рисунка. — Сейчас как цапну еще раз! Только теперь — за эту раздобревшую задницу! — Он оскалился, демонстрируя частокол мелких, хищных зубов, и угрожающе зацокал ими в сторону Светы.

Ромашкова, как испуганная лань, подалась назад, пока ее спина не коснулась холодной, неприступной стены.

— Петухова, помоги! — взвизгнула она, заходясь в истерике. От каждого клацающего звука, издаваемого невидимой тварью, кровь леденела в жилах. — Откуда это исчадие взялось в нашем доме и почему оно — живое отражение твоей картины? Убери эту мерзость! — вопль разорвал тишину дома.

— За такие слова, — малыш выставил вперед свои тощие пальцы, направив их прямо на Ромашкову. В мгновение ока из них вырвались острые, как у тигра, когти. — Искромсаю тебя сейчас в мелкую крошку, а потом… — договорить он не успел. С перепугу я схватила со стола сковороду и обрушила ее на его голову.

— Э-э-э, — только и пролепетало существо, рухнув безвольной куклой прямо к ногам моей подруги.

— Чёрт возьми… — сорвалось с моих губ.

— С языка сняла, — Ромашкова отступила от домового на шаг, — какого лешего здесь творится? — вырвалось у неё. — Почему это… — она ткнула пальцем в распростёртого сказочного героя, — оказалось у меня в доме? Я его к себе на чай не звала, и, судя по твоему художеству, сия страшилища твоя. Будь любезна, выдвори это безобразие, пока оно, чего доброго, кого-нибудь из нас не упокоило.

— Мне страшно, — прошептала я, дрожащими пальцами касаясь руки домохозяина. Тепло. Слишком реально. — Это… кисть создала? Сама? — Нервный смешок вырвался из моего горла. — Просто галлюцинация, недосып… мозг рисует картины, играет со мной.

Света молча слушала, покачивая головой. Её тень ложилась на комнату, становясь все мрачнее.

— Соберись, Петухова! — рявкнула она, будто хлыстом, хлопок её ладоней хлестнул по воздуху, возвращая меня к реальности. — Галлюцинации у двоих разом не случаются. Здесь что-то другое. Я реалист, верю лишь тому, что вижу и слышу. Кисть, говоришь, сама… — Она нахмурилась, будто разгадывая сложный ребус, и вдруг, словно молнией пораженная, звонко ударила себя по лбу. — Да это мерзкая старуха из леса! Видимо, мне пора начинать верить в ведьм.

Подруга скользнула в соседнюю комнату и вернулась с веревкой в руках. Присев на корточки, она ловко скрутила домового, усадила его на лавку у печи, как провинившегося школьника. Затем, взяв мою помощницу, она повертела ее в руках, будто пытаясь прочесть тайное послание, но, не увидев ничего, лишь пожала плечами и вернула ее мне.

— Черт, — выдохнула я, и взгляд мой упал на кисть. — Что же делать? Если я вновь начну творить вместе с ней, — я кивнула глазами на домовенка, — то наш мир наводнится подобной мерзостью. Что тогда?

— Знаешь, я всегда повторяю своим студентам, как заезженная пластинка, — начала зануда-преподавательница, — если ваши мысли дрогнули и написали ерунду, это не трагедия. Трагедия — сдаться и не попытаться все исправить. Так что, Петухова, вдохни новую жизнь в свое полотно! Пусть твой герой, скажем, лишится зубов?

— А-а-а! — взревел возле печи, пробуждаясь, домовой. — Сковородкой огрели, мало того, еще и оружие отнять вздумали, изверги! Не позволю! — и снова клацнул своими мелкими, острыми, как иголки, зубенками.

— Знаешь, Светик, пожалуй, соглашусь с тобой, рискну, — я бросила взгляд на кисть и нерешительно приблизилась к рисунку. — Давай, сделаем пасть нашему сказочному пройдохе чуть поменьше, не такой хищной, а? — Я зажмурилась, словно готовясь к прыжку в омут, и взмахнула живописным инструментом, но волшебство обернулось злой шуткой.

Вместо мелких зубиков-иголочек во рту у домового выросли чудовищные клыки, достойные самого кровожадного зверя. Теперь он сидел на скамейке, торжествуя над своей новообретенной, пугающей мощью, а подруга, тихо воя, в отчаянии теребила волосы.

— Да чтоб тебя! — прорезал тишину дома мой отчаянный крик, обращенный к музе, поселившейся, казалось, в моей же творческой подруге. — Я здесь творец, а ты… ты всего лишь инструмент! — С досадой пнув папку с нетронутыми листами, я рассыпала их белым вихрем по полу. — Чего тебе надо? Столько лет вместе, служила верой и правдой, а я… я пылинки с тебя сдувала, любила, холила! Это твоя благодарность?! — негодование взорвалось во мне, нацелившись на бедную кисть. — Где твоя поддержка в этот трудный час?!

И словно в ответ, кисточка выпорхнула из моей руки, закружилась над девственной белизной листа. Спустя несколько томительных минут на нём проступил силуэт — маленький, черный домик, одиноко затерянный в объятиях тёмного, заснеженного леса.

— Ах! — выдохнула Светка, склонившись рядом со мной над холстом, как зачарованная. — Это не наш лес… — Я, как и она, увлечённо изучала каждый мазок, каждый листок. — И деревья… таких у нас не встретишь.

— Дур-рынды, — прошипел домовенок, стоявший рядом с нами со связанными конечностями и прикованным, как и наши, взглядом к рисунку. — Это чаща… где обитают бессмертные… — выдохнул он, будто последнее откровение.

— Как… как ты здесь оказался? — пролепетала подруга и в тот же миг на картине, изображавшей избу, в окне вдруг вспыхнул неверный, призрачный свет.

— Смотри! — я ткнула пальцем в диво, творящееся с картиной.

Пространство дрогнуло, подернулось морозной дымкой, и мы очутились в заснеженном бору, прямо перед странным черным домиком, покосившемся от времени и ветров.

— Ах ты, егоза! — хохотнул домохозяин. — Кто ж тыкает пальцами в живую плоть искусства? Здесь тебя и схарчат, а я косточки обглодаю, да причмокну. — В этот миг на его многострадальную голову обрушилась палка, с нарочитой любезностью подобранная Ромашковой. Маленький страшила жалобно икнул и вновь канул в небытие.

— Пусть полежит, остынет чуток, — Света с досадой отбросила деревянное орудие в сторону. — Достал нагнетать обстановку. Ну что, Петухова, давай наведаемся в гости? Что-то мне подсказывает, именно там мы получим ответы на свои вопросы.

Я огляделась, настороженно всматриваясь в сумрак. Темный лес и впрямь казался ожившей сказкой, жуткой и завораживающей. Вековые черные ели, будто скрюченные невидимой рукой, переплетали корявые ветви в плотный, непроницаемый свод, не пропускающий ни единого лучика света. Под ногами хрустел снег, вторя вечной сумеречной тишине. Лишь карканье одинокой вороны прорезало эту звенящую пустоту, да зловещий шепот ветра гулял между деревьями, словно пересказывая забытые легенды. Воздух был густым и осязаемым, пропитанным запахом тлена, влажной земли и чего-то невыразимо древнего, первобытного, пугающего до дрожи в коленях. Этот лес был не просто местом — живым существом, дышащим опасностью, хранящим в своих непроглядных недрах тьму веков и несметное количество страшных секретов.

— У нас нет иного выбора, — проговорила я, зябко обнимая себя за плечи. Пронизывающий холод пробирал до костей. — Кисть, конечно, постаралась. Могла и намекнуть, я бы хоть куртку надела, ботинки какие-нибудь, а то в тапках по снегу — то еще удовольствие.

С этими словами я рванулась к покосившейся, неприветливой избе, и Светка, не отставая, понеслась следом.

Трижды постучав в дверь и не дождавшись ответа, я переглянулась с подругой, пожала плечами и решительно вошла внутрь. Первое, что привлекло внимание — знакомое лицо старухи, в которое так памятно пришелся мой валенок. Она стояла у котла и помешивала какое-то зловонное варево. Встретившись со мной взглядом, бабка крякнула, выронила деревянную ложку прямо в чугунок, машинально потерла шишку на лбу и огласила избу истошным воплем.

— Опять ты, наглая деревенщина…

Знакомство

Бабка, будто гарпия, застыла перед нами, прожигая нас со Светкой своим немигающим, испепеляющим взглядом. Не дождавшись нашей реакции, она приблизилась сама, и зловещий шепот обжег мне лицо, как ледяной ветер из преисподней.

— Какого лешего ты здесь забыла, девчонка? — прошипела она, жадно втягивая воздух ноздрями. — Как ты, смертная, умудрилась пробраться в Черный лес? Здесь вам не место. Здесь вас смакуют, как лакомый десерт на завтрак, обед и ужин. — И чтобы придать своим словам вес, она демонстративно клацнула челюстями.

— Здравствуйте, бабушка, — пропела я примирительно, стараясь не замечать сморщенное недовольство на лице этой старой особы. — Позвольте начать с искренних извинений за злополучный валенок, который, увы, полетел совсем не туда, куда я рассчитывала. Простите великодушно. А теперь к делу, — руки мои уперлись в бока, изображая решимость. — У меня к вам тот же вопрос: каким ветром нас с подругой занесло в эти владения? После ваших «лестных» слов в мой адрес, моя кисть взбесилась, будто одержимая, и пустилась в пляс по холсту. Кстати, именно она и вывела нас сюда. Жаль, дома осталась, а то бы я вас с ней познакомила. Итак, бабулечка, неужели вы не подскажете, по какой причине это произошло и как исправить эту досадную оплошность?

— Диво дивное, деревенская баба, а речь льется, как у истинной леди, — усмехнулась старушка и, отвернувшись, тяжело опустилась за стол. — И заметь, кисточка твоя при тебе. — Она кивнула куда-то поверх моей головы. Я вскинула взгляд и увидела, как над самой макушкой застыла моя верная художественная подруга. — А вот почему она ожила — загадка превеликая, — бабка почесала затылок и добавила: — Дело в том, что проклинала я не что иное, как руки твои корявые, что запустили в меня… эмм… — старушка потерла внушительную шишку на лбу. — Сама помнишь, чем, небось. А вот почему кара эта в кисть угодила, уму непостижимо. — На меня еще раз взглянули, теперь уже с неподдельным интересом. — Случиться такое могло лишь в одном случае… Ты, часом, не творец? Черт, как это у вас, смертных-то… — задумалась она. — Художница?

— Она превосходная художница, бабушка, — в голосе Ромашковой зазвучали восторженные нотки, пока она с любопытством разглядывала убранство избы. — У вас здесь так душевно, — улыбнулась она, делясь теплом. — Меня Светлана зовут, а её… — она легонько коснулась моего плеча, — Алиса. А вы, бабуля?

— Клара Карповна, — просипела старуха, сморщившись, как от зубной боли, — напасть какая, окаянная! Мало ей мха моего, кровь из носу, так еще и скверну такую в мир наш приволокла. Как теперь жить-то, горемычной? — Бабка погрузилась в тяжкую думу.

— О чем она? — прошептала Ромашкова мне прямо в ухо, обдавая тонкой волной мятного дыхания. Я лишь пожала плечами, чувствуя, как недоумение расползается по лицу.

— Хватит шептаться, — проворчала Клара Карповна, и взгляд ее, острый как шило, впился в кисть. — О подруге твоей ожившей говорю. Беда здесь от твоей мазни приключиться может, особенно в твоих-то корявых руках. Коли уж твоя красавица шедевр измыслит, так ведь он в этом волшебном месте оживет, и холст ей для этого вовсе не потребен. В состоянии она творить из пустоты, прямо из воздуха, — бабка бросила взгляд на кисть. — Слушается тебя? — с этими словами она кивнула на палку с волосом, что будто завороженная ловила каждое слово женщины.

Едва я приоткрыла рот, как дверь покосилась и в избу ворвался невозможный красавец. Смоль волос обрамляла лицо, а в глубине темных глаз плескались галактики, маня в неизведанные миры. Пухлые губы дразнили обещанием, а под тонкой тканью рубахи угадывалось тело, сложенное как изваяние. Мы со Светкой застыли, не сговариваясь, очарованные нежданным видением, и лишь спустя несколько мгновений заметили того, кто мирно покоился в его могучих руках.

— Бабуль, гляди! — выпалил молодой человек. — Можешь себе представить, какая душа решилась выбросить это небесное создание прямо к нам в лес! — Он запнулся, переводя пытливый взгляд с найденного домовенка на нас. — А это… что за прелестные нимфы озарили своим присутствием нашу скромную обитель?

— А-а-а! — взвизгнул домовой, как ужаленный, спрыгивая с рук брюнета. — Это они, проклятые! Меня палкой огрели, да и бросили замерзать на снегу, ух! — Он потряс в нашу сторону кулачком, грозя, и юркнул за спину молодого человека. — Ты с ними, родименький, поосторожнее, — прошипел он в нашу сторону, а красавец окинул нас осуждающим взглядом.

— Ах ты ж пакостник! — вспыхнула Ромашкова, наблюдая, как зубастый бесенок шмыгнул под печь. — Едва не вцепился своими акульими зубками! Набросился, как зверь! Только чудом удалось отбиться, — попыталась она оправдаться, все еще дрожа от возмущения.

— Вижу, твоя художница уже вовсю колдует, — проворковала Клара Карповна с лукавой усмешкой. Переведя взгляд на внука, добавила: — Крокс, избавь меня от этой ватаги, пока они не учинили здесь Содом и Гоморру. С их-то пылом им достаточно искры, чтобы кисть разбушевалась, и тогда пиши пропало. Не горю желанием плодить в доме своем чудаков, вроде того, что вон там печь обсиживает, — старуха ткнула костлявым пальцем в сторону белой кормилицы.

— Простите, может, просто снимете с меня свою порчу и мы сами уйдем? — взмолилась я, брови мои сложились в жалкий вопросительный домик. — Мне кровь из носу нужно сдать эскиз сегодня, иначе вылечу с работы. И, знаете, было бы неплохо вновь попасть к себе домой. — Светка понимающе закивала, вторя каждому слову.

— Нельзя, милая, — бабушка хитро улыбнулась, и в уголках ее глаз пролегли лучики морщин. — Кисть судьбы уже нанесла свой первый мазок, и теперь я бессильна что-либо изменить, — она развела руками в притворном отчаянии. — Но есть надежда, тебе сможет помочь мой давний знакомый, Фрост.

При этих словах у внука Клары Карповны от изумления отвисла челюсть. Незаметно подмигнув ему, она продолжила:

— Пойдете к Фросту. Он снимет печать, разбудит силу в моем внучке и он отправит вас обратно, в то самое мгновение, когда вы сюда попали. Минута в минуту.

Я бросила взгляд на Светку, она, грызя ноготь отчаянно, внимала бабулькиной речи. Не произнеся ни слова, я лишь вопросительно вскинула брови. Ромашкова, уловив мой безмолвный вопрос, едва заметно кивнула в ответ.

— Ладно, — я махнула рукой, — но есть одна загвоздка. — Я обвела взглядом себя. — В таком виде далеко не уйдешь. Замерзнем ведь в одних тапках и легких тряпках.

— О, милая, — расплылась в улыбке женщина. — Это мы вмиг обернем! Сейчас в сенях пороюсь, подберу что-нибудь подходящее. А вы присядьте, отдохните пока. — Клара Карповна бросила быстрый взгляд на Крокса. — внучок, пойдем, поможешь старухе.

Бабулька с красавчиком растворились за дверью, оставляя нас наедине с тишиной избы. Мы с облегчением рухнули на лавку у печи, блаженно вытягивая затекшие ноги. В доброте этой милой старушки таилось что-то неуловимо настораживающее, словно предчувствие грозы, но выбор у нас был невелик. Кисть, как бабочка, замерла в воздухе над моей головой, терпеливо ожидая, когда ее возьмут в руки и она вновь сотворит волшебство. Но пока я не могла собраться с мыслями, особенно после встречи со злобным, зубастым домовым и местом, где мы оказались благодаря моей деревянной подруге.

Как только за Кларой Карповной щелкнула дверь, глухо отрезая от мира, она, поеживаясь, прошла в сени и принялась яростно выворачивать старый сундук. Оттуда, как из чрева времени, вываливались вещи, видавшие виды, пропитанные запахом нафталина и воспоминаний, но такие теплые, такие родные, что могли согреть не только тело, но и душу, измученную зимней стужей.

— Может, расколешься, что задумала? — не выдержал внук, сверля родственницу взглядом. — Ба, ну что ты затеяла? Зачем нам к этому Фросту тащиться? Он же меня в бараний рог скрутит, у меня ни силы, ни искры волшебства. И девчонкам-то туда зачем переться? Он же даром пальцем не пошевелит. Или ты думаешь, одна из них его своей проклятой кистью защекочет до смерти?

— Дурень, — усмехнулась бабка, и в глазах ее мелькнул лукавый огонек. — В этой кисточке такая сила, что обалдеешь. Убедишься еще, да только девчонке сперва нужно с инструментом своим сродниться, а лучше всего это в дороге выходит, когда трудности преодолеваешь. — Старуха чихнула, и клубы пыли завихрились вокруг ее седой головы. — Видал, какие девки раскрасавицы? У Фроста от них крышу снесет! Одну отдашь ему в жены, а взамен попросишь снять с меня проклятие. А вторую — в служанки. За это он твою силу разбудит! — Женщина довольно потирала руки, наслаждаясь своим коварным планом.

— Тебе не стыдно, лгунья? Обещала девкам избавление от проклятия, возвращение домой, а сама… обманщица, — с горечью покачал головой паренек.

— Да брось, Крокс, снимет он с нее это чертово проклятие кисти, чай не безумец, чтоб жить с женой, у которой такая силища под боком, — расхохоталась Клара Карповна. — А насчет дома… Ну, обманула, бывает. Зато у Фроста дворец — загляденье! Там им будет куда лучше, не горюй.

— Значит, развесила уже все по полочкам? Блондинку — в шелка и кружева хозяйки, а брюнетке уготовила роль тени бессловесной, служанки у ног госпожи? — Крокс криво усмехнулся, и в этой усмешке сквозило не то презрение, не то горькое разочарование.

— Горит у Фроста сердце по златовласым гуриям, и то беда его, не твоя, — отрезала Клара Карповна. Обхватив ворох тряпья, она двинулась к двери, осанисто покачиваясь. — Заруби себе на носу, Крокс: сила тебе надобна, как воздух, и как можно скорее. Девки — дело наживное, перекати-поле. А помни вот что: ничего в жизни просто так не случается. Сама судьба их сюда занесла, а значит, неспроста. Пусть послужат доброму делу.

Вдвоем с Ромашковой мы разомлели от печного жара, веки налились свинцом. Еще немного, и сон сморил бы нас, если бы Клара Карповна не вернулась с внуком, нарушив эту идиллическую дрёму.

— Девушки, позвольте представиться, — обворожительно улыбнулся брюнет, озорно подмигнув сначала мне, а затем Светке. — Зовите меня Крокс, и я с радостью составлю вам компанию до самого Фроста. Обещаю беречь вас, как драгоценные жемчужины, охранять от любой нечисти и помогать на каждом шагу нашего путешествия.

— Как любезно с вашей стороны, — проговорила Ромашкова, и щеки ее тронул легкий румянец. — Меня зовут Светлана, и, между прочим, я преподаю современный русский язык в университете.

— Эм, — пробормотал Крокс, и на лице его отразилось полное недоумение. Он вопросительно взглянул на меня. — А как же твое имя, творец?

— Алиса, — я протянула ладонь, и брюнет тут же перехватил ее, прильнув горячим поцелуем. От неожиданности я окончательно растерялась, — Петухова, — зачем-то выпалила я свою фамилию.

— Прекрасна, как искушение, облаченное в шелк ночи. Волосы будто лунный свет, а глаза… — Крокс прильнул, изучая мою радужку. — Цвета моего любимого плода, — прошептал он, — спелого, наливного яблока. — Он сокращал расстояние, пока между нами не осталось лишь трепетное дыхание. — Безупречна… и так невыносимо недосягаема, — выдохнул брюнет и, словно обжегшись, отшатнулся.

— Перестань девок смущать, — бабулька кашлянула в кулак, сдерживая клокочущий смех. — Облачайтесь в одежу, да в путь, — Клара Карповна свалила ворох цветастого тряпья прямо нам под ноги. — Можете не благодарить, — щербатый рот расплылся в хитрой улыбке. — Кстати, Алиса, тебе с кистью своей договориться придется, чтоб за поясом сидела, а то беды не оберешься, а подруге твоей лучше держать язык за зубами, у нас баб с интелектом не любят… как там тебя, — бабка почесала лоб, выуживая имя из глубин памяти, — Света, точно.

— Подумаешь, — фыркнула Ромашкова, нервно теребя край кофты. — Видимо, умных женщин нигде не жалуют. — Она испепелила Крокса взглядом, полным обиды и вызова. — И, увы, мужчин всегда тянет к блондинкам. Хотя шатенки, — Ромашкова демонстративно тряхнула каштановой волной волос, — шатенки ничуть не хуже, а по статистике даже пылче. — Она озорно высунула кончик языка, дразня опешившего брюнета, и ядовито добавила: — И комплименты дамам не расточают в присутствии их подруг.

— Языкатая, — процедила бабка сквозь зубы, сплюнув на грязный пол с отвращением.

— Погоди, ба, — Крокс остановил родственницу, испепеляя Свету взглядом, — я забыл одарить вниманием вторую прелестницу, а то злая обидчивая женщина, пострашнее самого Сатаны… — он расхохотался мальчишеским смехом, заразив нас с Ромашковой, и мы тут же поддержали его заливистым ржанием. — Ты, шоколадноволосая дива, должно быть, сладка и восхитительна на вкус… — у подруги от изумления отвис рот, а глаза засверкали ярче звезд в безлунной ночи. Парень же не унимался: — А очи твои, чернее грозовой тучи, особенно когда ты чем-то недовольна… Если пожелаешь, могу скрасить твое недовольство поцелуем… — договорить ему не дала Клара Карповна, отвесив звонкую оплеуху по хребту.

— Ах ты ж бестолочь! — голос её, будто вороний грай, хрипло полоснул слух. — Мало тебе чертовок в геенне огненной, так и до смертных девок добрался?! Я тебе покажу! — Костлявый кулак её взметнулся в воздух, как когтистая лапа. — Вон из избы! Дай девкам переодеться, а ты, пока, собирай котомку в дорогу. И только посмей пальцем тронуть хоть одну!

Крокс лишь прищурил глаза и, не проронив ни слова, скользнул за порог избы.

Вещи, что притащила Клара Карповна, были не просто старыми и поношенными — они зияли бездной уродства и непригодности. Два тулупа, словно с плеча великана, на три размера больше нас, валенки, испещренные грубыми заплатками, нелепые вязаные шапки, и штаны на резинках, бесформенные и необъятные, вздымались почти до самой груди, погребая наши надежды на хоть какую-то мало-мальскую пристойность.

— Фу, какая безвкусица! — Светка скривилась, как от зубной боли. — Бабуль, ну я понимаю, мы не на Модном приговоре, но это же просто крик отчаяния для стилиста! Нас же засмеют, примут за нищебродок, и твой Фрост, увидев нас в таком виде, и пальцем не пошевелит, чтобы помочь. — Подруга вертелась юлой, пытаясь увидеть хоть что-то, за что можно было бы зацепиться взглядом.

— Во-первых, вам же лучше, в месте, куда вы собрались, излишнее внимание опаснее яда. Во-вторых, нечего трястись поджилками, прежде чем предстанете перед Фростом, внучок мой приоденет так, что глаз не отвести, сделает, так сказать, из вас конфеток. В-третьих, не скаль зубы, радуйся подачке, а то мигом проглочу, — обиженно проворчала старуха.

— Спасибо, Клара Карповна, — поблагодарила я бабушку, бросив негодующий взгляд на Ромашкову, — зато тепло будет, остальное — лишь тень на солнце. Расскажете подробнее о дальнейшем путешествии и о таинственном приятеле, который должен стать нашим спасителем от проклятия?

Клара Карповна лишь печально покачала головой.

— Всему свой черед, — прошамкала старушка, ее голос эхом отозвался в полумраке комнаты. — Крокс знает обо всем, он постепенно откроет вам завесу тайны.

Я вскинула взгляд. Надо мной, будто верный страж, застыла любимая кисть, моя неизменная спутница в мире красок. Заметив мой взгляд, она вспорхнула чуть выше, дразня. Я поманила её, легонько хлопнув по поясу, указывая на привычное место. Но вместо того, чтобы послушно занять своё ложе, кисть озорно закружилась в воздухе, отдаляясь всё дальше и дальше.

— А ну иди ко мне, — руки мои уперлись в бока, а брови нахмурились грозной тучей, — ты должна меня слушаться, в конце концов, кто из нас художник? — но все мои слова, казалось, скользили по поверхности живописного инструмента, не находя отклика.

— Живо к Алисе! — сверкнула глазами Светка, топнув ногой. — Или я из тебя жаркое сделаю, в печи зажарю!

В этот момент кисть, как взбесившийся хомяк, замерла на мгновение, ощетинилась и с яростным рывком бросилась в сторону Ромашковой.

— Ай! — взвизгнула та, отшатнувшись. — Петухова, усмири свою бешеную палку, ради бога!

И тут случилось нечто дивное. Воздух над головой Светы загустел, налился свинцовой тяжестью, и кисть, повинуясь неведомому порыву, принялась творить. Дерзкими, размашистыми мазками она вызывала из небытия грозу и ливень, которые, словно услышав ее зов, обрушились прямо на многострадальную шевелюру Ромашковой, к счастью, предусмотрительно укрытую шапкой.

— А-а-а! — вопила подруга, спасаясь от хлынувшего ливня, а старуха, вцепившись в ухват, прислоненный к стене, замахнулась на мой рабочий инструмент, но в ответ получила лишь ледяную порцию дождя.

Надтреснутый хохот домового, расположившегося на прогретой печи, эхом разносился по избе. Он тыкал указательным пальцем в Ромашкову и заливался придушенным смехом, трясясь всем своим маленьким тельцем.

— Да что ж ты, окаянная, творишь! — взвилась Клара Карповна на меня, голос ее взлетел на запредельную высоту. — Мигом исправляй, аль хошь всю мою обитель в пучину превратить?

— Прошу, — я протянула раскрытую ладонь к кисточке, умоляюще заглядывая в ее жесткий ворс. — Ты мое чудо, моя верная подруга, моя незаменимая помощница. Не гневись, прошу, забудь свои проказы и позволь отправиться в путь. Я укрою тебя за пазухой, там станет тепло и уютно. Ты поспишь, отдохнешь… — Под пристальными, немигающими взглядами бабки и Светы, я продолжала шептать: — Ну же, давай, красавица моя кудесница!

Кисть замерла. В воздухе вспыхнул ослепительный луч солнца, одним махом высушивший всю затхлость и сырость в доме, а когда он погас, в моей руке лежала податливая кисточка, как утомленный зверек.

Нежно погладив помощницу и коснувшись губами ее прохладной ручки, я бережно спрятала подругу за пояс, прикрыв мягкой тканью кофты, и с облегчением выдохнула.

— Всё, осталось сущая малость, — я кивнула в сторону домового. — А с ним-то что?

— Пусть остается, — фыркнула старуха, и в голосе ее прорезалось нечто похожее на кошачье мурлыканье, — будет служить мне, пока Крокс таскается с вами. По дому в помощь — воду принести, харчи состряпать, да и ноги мои натруженные потешить массажем…

Мелкий пакостник, услышав о своей участи, моментально соскочил с печки и рухнул нам с Ромашковой в ноги.

— Милые барышни, ангелы мои, не бросайте меня на растерзание этой ведьме! — взмолился малыш, и по щеке его скатилась предательская слезинка. — Она ведь меня в гроб загонит своим непосильным трудом. А я вам еще пригожусь, я же маленький, да удаленький!

— Да у него зубы похлеще, чем у акулы, — проворчала Ромашкова, а потом, понизив голос до шепота, добавила мне на ухо: — Оставим нахала бабуле. Поделом ему будет. Пусть вспомнит, как он нам угрожал и своими челюстями щелкал.

— Ах ты, девчонка злющая! — прогремел домовой, грозя кулачком Светке. Затем метнулся ко мне, обвил мои коленки крохотными ручонками. — Хозяюшка моя! — заныл он во все горло, надрывно, будто по живому сердцу резал. — Не отдавай ты создание свое старой ведьме на потеху! — Крупные слезы, как град после летнего зноя, брызнули из глаз лохматого зубастика.

— Ни за что не соглашайся, — не умолкала Ромашкова, — пусть лучше старой карге пятки разминает да пальцы перебирает — хоть ей утеха будет, да и твоему недолепку хоть какая-то кара.

С грохотом распахнув дверь, Крокс ворвался в избу, как полярный вихрь, облаченный в белоснежную броню теплой куртки. За плечами его маячил походный рюкзак, свидетель наших предстоящих долгих странствий. Но стоило его взгляду скользнуть по комнате и узреть картину мучений домохозяина, как утробный хохот вырвался на волю, раскатываясь под низким потолком. Шагнув вперед, он бережно подхватил домовенка на руки.

— Хозяин, — малыш прильнул к нему всем тельцем, а потом, очнувшись, ткнул пальчиком в Свету и, процедив сквозь свои непропорционально большие зубы, изрек: — Когда дама кровожадная, ее в жизни одна тоска ждет, да одиночество лютое. Не зря Крокс воспылал не к тебе, а к моей хозяюшке, — домовой яростно показал Свете кукиш и юркнул поглубже в мягкий пуховик паренька, ища защиты от ее, как он считал, недоброго взгляда.

Щеки Ромашковой заполыхали неистовым румянцем, ноздри хищно затрепетали, предвещая грозу. Это был верный признак надвигающейся бури. Подхватив ее под локоть я повлекла подругу к выходу.

— Клара Карповна, до свидания. Ждите вестей, как только утрясем все с Фростом, обязательно вернемся, — бросила я через плечо, и, покосившись на Крокса, прошептала ему одними губами: — Ждем вас с домовым на улице. — И, наконец, мы со Светкой вывалились из избушки, как две пробки из бутылки.

Старуха облегченно выдохнула, словно с плеч ее свалился неподъемный груз, когда девичьи голоса растаяли за дверью. Медленно ступая, она приблизилась к печи, к теплому сердцу избы, и, запустив дрожащую руку под истерзанный матрас, извлекла оттуда кольцо, тускло поблескивающее в полумраке. Дыхание перехватило, когда она, разгладив морщины, протянула его внуку.

— Послушай, внучок, — она вложила перстень в ладонь Крокса, и старые пальцы на миг замерли на его коже, оставляя последнее благословение, — если вдруг стрясется беда, тропа всегда открыта назад. Надень перстень на указательный палец, прошепчи: «Ворота к Кларе Карповне» — и вмиг окажешься здесь. Но послушай совета старой ведьмы: не трать себя на эту белобрысую девку. Не твоя она ягода, хоть и понимаю, творец — искра редкая даже в нашем мире, но нам этого мало. Тебе нужна демоница, сильная, чтобы род продолжила крепкий. А для этого силу свою пробуди. Первостепенно для нас — моя молодость и твоя магия. На остальное плюнь. Горишь ведь желанием отца увидеть, я вижу. Но помни: это возможно лишь при одном условии… — Бабуля похлопала внука по плечу, грузно и как-то устало, — Шуруй, девахи заждались, небось…

— Хорошо, бабушка, — Крокс коснулся губами ее иссохшей щеки. — Потерпи немного, скоро вновь станешь юной и прекрасной, как заря.

— Надеюсь на тебя, внучок, ой надеюсь, — проскрипела старуха, подталкивая Крокса к двери. — Помни наказ: златовласую — в жены Фросту, а вторую, чернявую, — в служанки чтоб определил.

Паренек лишь кивнул в ответ, а домовой за его пазухой злорадно ухмыльнулся, потирая ладошки в предвкушении.

Казалось, мы навеки застыли в ожидании Крокса. Я успела изучить этот черный лес, заколдованный немотствующей тишиной, рассмотреть ворону, восседающую на искривленной ветке и надрывно каркающую. Небо было погребено под плотным пологом крон, не пропускающим ни единого лучика света. Наконец, дверь пронзительно скрипнула, явив красавчика во всей красе. Его белоснежная улыбка сияла ослепительно, с нескрываемым удовольствием скользя по нашим с подругой недовольным лицам.

— Пора, красавицы, — подмигнул он нам обеим и, легко спрыгнув с крылечка, выудил из куртки притихшего домовенка. Поставив его рядом, он подтолкнул того вперед: — Шуруй, парень, сам, чай не красна девица, чтоб на себе тебя таскать, — и взъерошил домовому его и без того всклокоченные волосенки, чем вызвал на его мордашке довольную, почти щенячью ухмылку.

— Меня Кузьмой величать, — он поклонился в пояс, сперва Кроксу, затем мне. — Можете звать просто по имени, дозволяю, — при этих словах Ромашкова фыркнула, и я прекрасно её понимала: ещё до того, как этот персонаж появился на бумаге, она нарекла его именно так.

— Чего это ты пар пускаешь… — начал было ворчать домовик, но Крокс осадил его на полуслове.

— Никаких пререканий, брани и тому подобного, — отрезал брюнет. — Путь далек, и я желаю пройти его в умиротворении. Иначе ты, Кузьма, — парень ткнул пальцем в домового, — отправишься прямиком к бабке в услужение. А ты, Света, — он бросил взгляд на подругу, — будешь его пособницей. Я, быть может, и с Алисой один управлюсь. Прошу, забудьте обиды и пожмите друг другу руки. Лишь после этого тронусь с места. — Крокс скрестил руки на груди, ожидая примирения.

Я видела, как ни Кузе, ни Свете не хотелось возвращаться в дом милой бабульки. Они, не мешкая, подошли друг к другу, крепко пожали руки, а когда Крокс, довольно кивнув, отвернулся, высунули языки и скорчили рожи.

— Нам туда, — брюнет указал в самую чащу, где сплетались в непроглядной тьме ветви деревьев, — там проход в центр ада.

Мы с Ромашковой обменялись взглядами, глаза наши невольно округлились от ужасающей перспективы.

— Что с вами? — парень уловил наше замешательство. — А вы где думали оказались? Не бойтесь, там почти как у вас на земле: города, особняки, машины. Только, за редким исключением, населяют их демоны, ведьмы, черти… короче, всякая нечисть.

— Обалдеть, — протянула Светка, и валенок жестко хрустнул по заледеневшему снегу. — А ты кто такой?

— Я непременно поведаю вам все о себе, открою душу и с любопытством выслушаю ваши истории, но лишь в тепле и уюте гостеприимной гостиницы, — прозвучало в ответ, и будто повинуясь этим словам, деревья расступились, являя взору тихую поляну, увенчанную одиноким древом.

Крокс пнул ботинком огромного хвойного гиганта, трижды постучал по коре костяшками пальцев и что-то прошептал на латыни, прежде чем раствориться в темном зеве ствола. Мы с Ромашковой застыли, как пораженные током. Внезапно торс брюнета возник из древесной утробы, сильные руки схватили нас за грудки и рывком втянули внутрь. Я, зажмурившись, приготовилась к неминуемому столкновению с шершавой твердью дерева, но удара не последовало. Вместо этого в нос ударил головокружительный коктейль ароматов, уши заложило рокотом моторов, а лицо обдало легким прикосновением морозного ветра. Открыв глаза, я задохнулась от изумления. Мы стояли посреди ослепительного мегаполиса: по широким проспектам скользили лакированным боком роскошные автомобили, в небо вонзались сверкающие шпили небоскребов в стиле хай-тек, а по тротуарам мелькали пестрые силуэты прохожих, одетых по последнему слову моды.

— Добро пожаловать в Дьявол, — усмехнулся Крокс, наблюдая, как роскошь этого места ошеломляет нас с подругой, — город демонов высшей инстанции…

Дьявол

Город Дьявол носил свое зловещее имя не зря. В его облике таилось нечто хищное, пугающее, от чего по коже бежали мурашки. Даже толпа, клубящаяся вокруг, казалась стаей воронья, с алчными, цепкими взглядами. А при виде нас с Ромашковой на их лицах застывала гримаса неприкрытой антипатии. Впрочем, я отлично их понимала: на фоне этого лоска и блеска мы с подругой и впрямь смотрелись как две бездомные тени.

— Ну и подставила же нас твоя бабуля, — прошипела Светка Кроксу прямо в ухо, — разодела, как огородных пугал. Скоро тухлыми помидорами закидают, или, чего доброго, вышвырнут из этого богатого мегаполиса. Здесь вообще люди есть, или одни до оскомины идеальные демоны?

— Тише, — прошептал Крокс с лукавой улыбкой. — У Тёмных слух обострённый.

Брюнет едва заметным движением глаз указал направление, и мы, как призраки, скользнули за ним по тротуару.

— Конечно, смертные здесь есть. Они занимают самые ничтожные должности: прислуга, мелкие клерки… — он запнулся, ожидая зелёного света на перекрестке. — Не волнуйтесь, скоро доберёмся до гостиницы, обустроимся, а там займемся вашим гардеробом. У меня есть один план, но всё потом.

Перейдя дорогу, мы замерли, очарованные: перед нами, будто добрый великан, раскинулся девятиэтажный дом. Его приветливый фасад, увенчанный вывеской «Мини-отель», обещал тихий и уютный приют. Крокс, приложив палец к губам в безмолвной просьбе, жестом пригласил нас первыми ступить за порог этой гостеприимной обители.

— О, Крокс, собственной персоной! — замурлыкала за стойкой регистрации роковая брюнетка, окинув его оценивающим взглядом. — Давненько не баловал наш скромный отель своим присутствием. В гости или опять по каким-то темным делишкам? — И, будто дразня, провела кончиком языка по алым губам, попутно игриво подчеркнув пышность декольте.

— По делам, Марис, — отозвался Крокс и подтолкнул нас вперед, выставляя на показ искусительнице. — Хочу выручить за смертных девчонок звонкую монету, да и тебя заодно в ресторан пригласить. Как тебе такое предложение? — он подмигнул девице с нагловатой ухмылкой.

— Знаешь, милый, я всегда готова на любые приключения, особенно с таким, как ты, — проворковала Марис, протягивая парню ключи от номера. — Только вот вряд ли ты за таких чучел много выручишь… Хотя, погоди… — Она выскользнула из-за стойки и приблизилась, окинув нас изучающим взглядом. — Ух и глазища… — протянула брюнетка, впиваясь взглядом в мое лицо. — Постой… — В мгновение ока она сорвала с моей головы шапку, и мои волосы рассыпались по спине золотым водопадом. — Ого, роскошная блонди! Что ж, Крокс, мальчик, ты просто умница! За эту девку дадут целое состояние! — Демоница прикоснулась к моим локонам, пропуская их сквозь пальцы, словно подтверждая свои слова. Затем повторила то же самое с Ромашковой, но, увидев темный цвет ее волос, лишь презрительно поморщилась. — Ну, хотя бы одна принесет отличную выручку, а эту отдай в качестве бонуса, — расхохоталась она, а от Светки в буквальном смысле повалил пар от ярости.

— Послушайте, мадам, — взвизгнула подруга, от чего у нас за спинами Крокс издал страдальческий вздох, — я, между прочим, наставник престижного ВУЗа! Так что будьте любезны, хоть толику уважения! На вас, я вижу, высшее образование попросту вздремнуло, а я, смею заметить, чертовски хороша собой. И если вы утверждаете обратное, хм, боюсь, это банальная зависть! — Ромашкова демонстративно распахнула тулуп, выпятив вперед грудь, исполненную собственного достоинства. Правда, в запале запамятовала, что штаны-то на нас надеты аккурат до этой самой груди, от чего выглядела она, признаться, до комичного нелепо, впрочем, как и я сама.

— Беру свои слова обратно, Крокс, — глаза женщины опасно вспыхнули хищным огнем. — Придуши вторую, она — сплошной брак среди смертных баб. Как только эта дура раскроет рот, её и так грохнут, а лучше… позволь мне самой с ней разделаться.

На пальцах Морис мгновенно проклюнулись когти, огромные, острые клинки из самой тьмы.

— Я обожаю, когда ты злишься, милая, — Крокс вихрем подлетел к брюнетке, перехватил ее руку и, мимоходом сунув мне ключ от номера, добавил: — Я все улажу сам. — Он нежно провел пальцами по щеке красотки, и ресницы ее затрепетали, а побелевшие от напряжения ногти вновь обрели мягкое очертание. — Молодец, крошка, — промурлыкал он, одарив деву лукавой улыбкой, и, уже бросая через плечо нам со Светой: — Немедленно в номер. Третий этаж, седьмая дверь слева. — И затем, забыв обо всем на свете, впился в губы знакомой в страстном, всепоглощающем поцелуе.

— Вот же дрянь, — проворчала Ромашкова, тяжело дыша и упрямо карабкаясь по ступеням.

Ехать в лифте она наотрез отказалась, этот железный ящик внушал ей неподдельный, до икоты, ужас. Я шла впереди, погруженная в молчание, гадая, что же задумал Крокс, какую тайну он приготовил нам в номере. Постояльцев нигде не было видно — видимо, они предпочитали скользить ввысь на лифте, избегая ступеней. Зато среди прислуги отчетливо проступала разительная разница между смертными и демонами. Темные сущности — безупречные, будто сошедшие с полотна, с кожей, пышущей жаром, и глазами, в которых горели эмоции такой силы, что людским сердцам и не снилось.

Лишь только переступив порог нашего номера и прикрыв дверь, мы с Ромашковой позволили себе выдохнуть. Скинув огромные тулупы, освободив ноги от обуви, мы огляделись, как путники, добравшиеся до долгожданного приюта.

— Почему меня не покидает это навязчивое чувство утраты, как будто я забыла нечто важное, ускользающее от сознания? — Я обвела взглядом комнату, надеясь найти ответ в тенях, играющих на стенах.

— Ну ты даешь! — захохотала подруга и с облегчением рухнула в кресло. — Мерзкий домовик… его ветром сдуло! Испарился, стоило нам коснуться дерева и оказаться здесь. Провалился сквозь землю! — Светка ликовала, ее глаза искрились от восторга.

— Кузенька! — воскликнула я, ладони прижав к груди, казня себя за нелепую забывчивость о существе, рожденном моей же кистью.

— Черт-те что, — прозвучал в непосредственной близости голос домового, и он возник словно из ниоткуда, вызвав испуганный визг подруги. — Не ори, — невозмутимо проговорил он Ромашковой. — Какие же вы недалекие, ничего не знаете и не ведаете, а поперлись в мир таких сильных существ. Домовой может становиться невидимым, когда выбрал себе хозяина, потому я и не проявлял себя, а был всегда рядом. — Он бросил взгляд на Светку и покачал головой. — Мерзкий домовик, значит… Ну ничего, тебе в будущем воздастся за твое отношение ко мне. — Кузя высунул язык и тут же растворился в воздухе.

— И как теперь переодеваться? — возмутилась Ромашкова, вскинув руки. — Этот лохматый шпион, — она картинно изобразила на голове взъерошенность, передразнивая Кузю, — обязательно станет подглядывать!

— Далась ты мне, — слова прозвучали змеиным шипением у самого окна, — любоваться-то не на что, ха, кожа да кости.

Я видела, как в глазах Ромашковой вспыхнул озорной огонек, но лишь покачала головой, безмолвно моля ее уступить упрямому Кузьме. Наконец, тишина, как бархатная ткань, окутала комнату, и я зорким взглядом окинула наши скромные пенаты.

Огромный зал, где Ромашкова, прикрыв глаза, искала умиротворение, был выдержан в нежных персиковых тонах. Два массивных кресла, приземистый журнальный столик и хрустальная люстра, подобная застывшему водопаду света, доминировали в пространстве. В камине потрескивали дрова, отбрасывая причудливые тени на шкуру белого медведя, расстеленную у очага. Стены украшали портреты полуобнаженных прелестниц, в чьих объятиях томились дикие звери, — странное сочетание невинности и опасности. Пол устилал паркет из черного дерева, отполированный до зеркального блеска. Дополняли убранство комнаты книжный шкаф, ломившийся от древних фолиантов, и огромный диван, приглашающий забыться в его мягких объятиях. Четыре двери вели из зала: две — в соседние комнаты, а оставшиеся, по всей видимости, скрывали вход в уборную и ванную.

— Гнездо рассматриваешь? — спросила Светка, так и не открывая глаз.

Я едва заметно кивнула, прекрасно зная, что Ромашкова не упустит этого жеста. Входная дверь скрипнула, впуская довольного Крокса. Губы, тронутые алым следом помады, и взъерошенные волосы… Не знаю почему, но этот вид болезненно кольнул самолюбие. Я отвернулась, ища спасения у потрескивающего камина.

— Ну, девочки, вы и даете жару, — присвистнул паренек, плюхаясь на диван. — Особенно ты, Света. Я же просил — держи язык за зубами. В следующий раз, если на пути твоего острого словца встанет не смазливая демоница, а матерый демон, боюсь, и я не смогу помочь. Тогда всем нам достанется по первое число. Давайте договоримся на будущее: прошу тебя, шоколадноволосая, молчи. Хотя бы до той поры, пока моя сила ко мне не вернется, — с надеждой в голосе попросил Крокс.

— Ладно, погорячилась, — сбавила тон Ромашкова, — ну достало все меня, ей-богу! Прости, Петухова, но скоро я начну видеть твои волосы в кошмарах. Что в них такого? Почему весь этот писк восторга из-за твоего цвета? Меня уже тошнит от этого нимба вокруг твоей головы!

— Вот именно, в самую точку, — воскликнул парень, и глаза его опасно блеснули. — Зришь в корень. Из века в век наша братия, будто мотыльки на пламя, тянется к ангелам, снедаемая безумным желанием сбить с них спесь, сорвать маску непогрешимости. Они всегда кривили свои идеальные носики от таких, как мы, — для них демоны просто выродки, изгои. — Крокс обернулся ко мне, и в голосе его зазвучала неприкрытая жажда. — А самое противное знаешь что? Что Темные желают детей света всеми фибрами души, и все, что напоминает о них… — Брюнет жадно сглотнул, — намотать эти белые локоны на кулак, ощутить их шелковистую податливость, впиться в алеющие губы, утонуть в их невинности, а в ответ услышать стон, полный греха, и увидеть, как эта небесная броня пала, обнажив поверженного врага пред черной бездной дьявольской души.

— Ясное дело, — Светка закатила глаза. — Противоположности притягиваются, как магниты. Плюс к минусу, черное к белому, тьма к свету — банально до оскомины. Можно продолжать до бесконечности, но не будем тратить время, — Ромашкова лукаво подмигнула мне. — Присмотрись, Петухова, к пареньку. Помоги закрыть его личный гештальт.

— Нельзя, — отрезал Крокс.

— Раз все выяснили, давайте поговорим начистоту, — решилась я наконец, чувствуя, как незримый Кузя сжал мою ладонь в ободряющем жесте. — Итак, Крокс, какие у нас дальнейшие планы?

— Раз хочешь начать с главного, красавица, окей, — брюнет поднялся, будто пантера, скользнул к шкафу, извлек оттуда графин с янтарным зельем, плеснул себе полный бокал, и вновь обрушился на диван. — Вы отправитесь в корпорацию «Дикс». Там сейчас зияют две вакансии для смертных: секретарь и машинистка. Я уже договорился, вас примут. Необходимо просочиться в кабинет главного босса, отыскать ключ. Он отворит врата в северные пределы Ада, а оттуда до Фроста рукой подать. — Заметив, как наши с подругой лица вытянулись в немом изумлении, парень добавил: — Это самый стремительный путь. Есть варианты: поездом, самолетом, кораблем… Но это — утекающие сквозь пальцы время, истощающие силы и испытывающие терпение муки. И нет гарантий, что доберемся в целости и сохранности. Кое-кого продадут в бордель, — взгляд его опалил меня, — а кому-то грозит удушение за острый язык. — Крокс перевел хищный взор на Ромашкову.

— Опять! — голос Светки взметнулся ввысь потревоженной птицей. — Да вы что, издеваетесь? Почему меня — на плаху, а Алиску — в… э-э… бордель? Что за чудовищная несправедливость!

Я вопросительно вскинула бровь, лениво покрутив пальцем у виска. До Светки, наконец, докатилась волна осознания собственных слов, и она скорбно сморщилась.

— Блин, в этом мире любителей блондинок реально тупеешь! Ладно, проехали. К делу. Кто у них там главный? Что эта корпорация из себя представляет? Когда можно цапнуть ключ? И где тот чертов портал, которым его открывают?

— Начальник компании «Дикс» Торн… — я заметила, как при имени главы корпорации желваки заходили ходуном на щеках Крокса, — любовник моей матери, той самой, что бросила меня на попечение бабки едва я появился на свет и упорхнула за этим козлом, — глаза его налились багровой яростью, — тварь, так и не женился на ней, изменяет направо и налево, волочится за каждой юбкой, а она, дура, бегает за ним, рот разинув, как собачонка! — Крокс осекся, будто споткнулся о собственные слова.

— Как сложно постичь любящее сердце… Гораздо проще заклеймить, — промолвила Светик, пытаясь приглушить смятение в глазах брюнета. В её голосе звучала тихая мольба о понимании, как надежда оградить его от неизбежной боли.

— До женской солидарности мне дела нет, — Крокс скривился, как от зубной боли. — Мать носила меня под сердцем, отец боготворил её, пылинки сдувал. А она в это время с Торном шуры-муры завела, хвостом перед ним виляла. Отец, узнав об измене, не простил. Мало того, в слепой ярости проклятье наложил на моё ещё нерождённое естество, не в силах вынести предательства. Он не верил, что дитя от него, решил, что от Торна. «Накладываю печать на силу младенца. Лишь спустя двадцать пять лет после его появления на свет, если моей крови в нём больше, чем твоей, бессмертного лесного отродья, оковы падут, и я сам найду своё семя. Если же дитя унаследовало твою гнилую сущность более моей, останется без моей демонской силы навеки…» — Крокс тяжело вздохнул, будто груз давил на плечи. — Подгадила мамаша. Лишила отцовской любви. Родила меня, увидела отсутствие магии и сразу же стал я ей не нужен, ибо без магии в мире демонов ребенку не выжить. Вот и сплавила меня к бабке. Но ничего, я своё возьму. Верю, отцовского во мне куда больше, чем материнского. Я на неё и не похож вовсе. Хоть и не видел папашу, но уверен, что я — его точная копия…

— Да тут бразильские страсти нервно курят в сторонке! — я застыла, раскрыв рот, внимая исповеди Крокса, парня, к которому испытывала теплые дружеские чувства. — Правильно говоришь, сила появится… Тебе сейчас двадцать пять, я так понимаю? — Крокс кивнул. — Значит, жди. Все наладится, — улыбнулась я, но тут же утонула в печальном взгляде парня. — Если честно, я думала, что ты старше, — призналась я, переводя взгляд на Ромашкову. Она кивнула в знак согласия.

— Эх, девчонки, смех один, — хохотнул Крокс, и в голосе его зазвучало довольство. — Я ведь наполовину лесной бессмертный, наполовину демон. Наша жизнь — река без берегов, тянется сквозь века, пока сам Сатана не прервёт ее, аль специальным клинком не рассекут. Не сравнивайте нас, вечных, с вами, людьми. Ваша жизнь — будто искра, вспыхнет и погаснет.

— Ах, если б мне, как вам, в вечности плескаться, — Светка мечтательно зажмурилась, — да только и вас время не щадит, вон, твоя бабуля тому свидетель.

— Бабка измождена проклятьем, что высосало из неё краски жизни. Когда чары падут, былое великолепие вновь заискрится в её очах, — проворчал Крокс, и, словно оберегаясь от невидимой угрозы, осекся: — Впрочем, довольно об этом, тема закрыта. Итак, красавицы, кто вы такие? Сестры?

— Нет, что ты, — мягко поправила подруга, — мы с Алисой — лучшие подруги, не разлей вода, еще с университета. Вместе грызли гранит науки, вместе гуляли до утра, делили пополам и радости, и горести. Алиса, в отличие от меня, не пошла по проторенной дорожке, а выбрала путь творчества. Рисует она просто волшебно, — Светка не скупилась на похвалу. — Петухова у нас во всем лучшая: сильная, добрая, умная, преданная. Всегда придет на помощь, в лепешку расшибется.

— Перестань, Ромашкова, расхваливать меня, — рассмеялась я над подругой, — прямо как сваха, ей-богу! — улыбнулась, — а если по совести, то Светка — умница. Она из полных балбесов отличников делает, достучится даже до мертвого своими знаниями. Блин, — расстроилась я при мысли о приближающемся Новом годе, — все бы отдала, чтобы сейчас оказаться в Светкином деревенском доме. Даже не погнушалась бы в баньку сходить да погадать в очередной раз на суженого, но только без валенка!

Крокса глаза потускнели, и он отвернулся.

— Ну что мы все обо мне да о Свете? Что там с работой, Крокс? Когда выдвигаемся?

— Через пару часов выходим. Отдадите вот эти карточки на охране, — парень выудил из кармана две визитки и небрежно положил их на стол. — Вас проводят к боссу. Допроса не будет, сразу к делу. Рабочий день — четырнадцать часов, — от этой новости мы со Светой синхронно присвистнули. — Но ждать конца смены не придется. Ровно в два часа Торн уходит играть в покер, пропадает обычно часа на три. Вот тогда и проскользнёте в кабинет. Ключ в столе, в правом верхнем ящике. Просто берете его и бегом вниз. Я буду ждать вас на лавочке в сквере у корпорации. А уж доставить вас к порталу в доме Торна — это моя забота. Главное — раздобудьте ключ.

— Слишком уж все прилизано, — пробормотала я, почесывая затылок.

Крокс в отчаянии хлопнул себя по лбу.

— Ах, да, твою ангельскую белизну необходимо скрыть за париком, иначе быть беде: потом ищи-свищи тебя, такую красавицу, — предостерег парень.

— Превосходно, я не возражаю, — отозвалась я, лукаво сверкнув глазами в сторону друга. — И уж коли на то пошло, будь столь любезен, прихвати заодно с нашими будущими приобретениями и парик.

— Денег нет, голубка, — с сожалением развел руками Крокс, поднимаясь и смахивая с себя бремя забот. — Ты же у нас волшебница, сама сотворишь шедевры и для себя, и для подруги. Наряды, парик — все, что понадобится для будущей работы. Забудь о скучном ремесле, теперь в твоих руках великое волшебство, способное воплотить любую твою фантазию в реальность. Сотвори чудо!

— Черт возьми! — выплюнула я сквозь зубы, извлекая из-за пазухи свою верную деревянную подругу. — Да только ты запамятовал одно, дружок: Кисть проклята твоей же бабкой! И ее волшебство с подвохом… Кузю вспомни!

— Иных путей у нас все равно нет, Алиса, так что рискнем. Думай трезво, и все получится, — подбодрил меня Крокс. — А мы с Кузьмой наведаемся в бар внизу. Через час будем здесь. Приготовьтесь.

С этими словами парень вышел, увлекая за собой домовенка. Самого Кузю мы не видели, но слышали, как его быстрые шажки застучали следом за удаляющимся брюнетом. Дверь за Кроксом закрылась, оставив меня наедине с Ромашковой.

— По-мужски, — выплюнула Светка, подходя ближе. В её глазах плясал злой огонек, а взгляд пригвоздился к кисточке в моей руке. — Взвалил все на нас и сбежал в запой, герой хренов. — Она опустилась на медвежью шкуру у камина, похлопав ладонью по пушистому меху рядом с собой. — Садись, Петухова. Будем учиться на мне.

— Поехали, — промурлыкала я, перехватывая кончик кисти-помощницы. — Говори, какую одежду хочешь, моя девочка постарается для лучшей подруги, ведь так, дорогая? — Я ласково провела пальцами по мягкому ворсу, и кисть ожив, податливо затрепетала в руке.

— Тогда, девчата, слушайте меня внимательно, — Светка принялась загибать свои безупречно накрашенные пальчики. — Белая рубашка, черная юбка-карандаш, элегантно обнимающая колени, черный приталенный пиджак, сапоги на высоком, уверенном каблуке, роскошная шубка с капюшоном и, конечно, сумочка… — Глаза Ромашковой искрились, губы расплылись в предвкушающей улыбке, а дыхание участилось, как у птички перед полетом.

В голове всплыли образы, рожденные просьбой подруги, и, полная уверенности, я принялась творить прямо в воздухе, который загустел, податливо принимая каждый мой штрих. Меня не удивляла алхимия кисти, меняющей цвета, ее бесконечная влажность — я растворилась в процессе, направляя все тепло своей души в этот волшебный инструмент.

Не прошло и пятнадцати минут, как пол усеялся вещами, в точности повторяющими заказ подруги. Светка, сгребая в охапку долгожданные наряды, вихрем умчалась в соседнюю комнату переодеваться, не умолкая от радостного щебетания и восторженных слов о кисти.

— Мы с тобой — команда-мечта, — прошептала я, осыпая поцелуями свою художницу. — А теперь сотворим еще один шедевр! И нужна дополнительно еще одна деталь: черный парик до плеч.

Что тут скажешь, кроме истины, выжженной на подкорке? Одежда — вот истинный скульптор человека, пусть твердят обратное краснобаи от философии. Никакой гений ума не прорвется сквозь броню безразличия, как силуэт, безупречно выточенный идеально скроенным платьем. Мы с подругой стояли, облаченные во всеоружии красоты, и купались во взаимном восхищении. Вороново крыло парика пленительно обрамляло мое лицо, превращая меня в femme fatale — роковую и манящую. Нам удалось сотворить алхимию преображения, и косметика стала нашим верным союзником, которую щедро даровала нам магическая подруга. Лица преобразились до неузнаваемости, даруя уверенность, сияющую ярче звезд.

Ромашкова шепнула кисти о гастрономической прихоти, и та, повинуясь ее тайным желаниям, явила перед ней натюрморт, достойный кисти самого Рубенса: тарелку, полную сочных фруктов, искрящуюся бутылку шампанского, россыпь соблазнительных конфет, миниатюрные тарталетки, увенчанные черной икрой, и, как апофеоз, кусок мраморной говядины, томно возлежащий в объятиях изысканного соуса. Сытые, счастливые, мы замерли в предвкушении встречи с новым другом, чтобы вместе отправиться в самое сердце корпорации Торна.

— Ого! — раздалось у двери. — Не ошибся ли я часом, барышни? — Крокс шутливо выглянул, сверился с табличкой на двери и, вернувшись в комнату, воскликнул: — Да откуда же такие ослепительные леди?

— Эх, мужчины, — Ромашкова, покачивая головой в притворном укоре, смеялась, — какие же вы простые души! Сердце ваше, видать, живет меж двух станций: «Глаза голодные» и «Желудок полный».

— Почему? — Крокс вскинул бровь с притворным изумлением. — Как же, есть и третий козырь в рукаве, наш внушительный прибор, способный лишить вас, женщин, рассудка. Но, увы, время неумолимо, чтобы устраивать представления.

Мои щеки вспыхнули пунцовым пламенем, а Ромашкова, как выброшенная на берег рыба, жадно ловила воздух, безмолвно хлопая ртом, не находя слов от столь дерзкого выпада наглого паренька.

— Да ладно вам, девчонки, пошутил я, — раскатился смехом Крокс. — Свое достоинство я демонстрирую лишь избранным, тем, кого желаю… — Его взгляд пригвоздил меня к месту. — Алиса, тебе к лицу этот черный цвет волос, но натура все равно пробивается, выдает в тебе природную блондинку. Будь немного стервознее. — Брюнет хлопнул в ладони, словно дирижер, давая отмашку: — Приступаем, девочки, к нашему плану. Идемте, я провожу вас до самого входа в компанию, а ждать буду столько, сколько потребуется.

Схватив сумочки и накинув на плечи облака соболиных шубок, мы выпорхнули из уютного плена гостиничного номера навстречу «Дикс».

Ровно пятнадцать минут пешком — и вот, будто мираж из стекла и бетона, перед нами возник корпоративный комплекс. Башни-близнецы, искрящиеся в лучах солнца, отражали в своих зеркальных боках лоск припаркованных автомобилей. Мы со Светкой сжали в вспотевших ладонях пропускные карты, полученные от Крокса. Последний, глубокий вдох — и мы шагнули к сияющему порталу входа. Стеклянные двери, бесшумно раздвинувшись, проглотили нас в свою утробу. Мгновенно, как по команде, к нам метнулся охранник. Бегло взглянув на визитки и что-то шепнув в гарнитуру, он проводил нас к лифту, произнеся лишь одно короткое слово: «Сороковой. Вас ждут».

— Убей меня, но в эту кабину смерти я не войду, — прошептала подруга, и в голосе ее звенел животный ужас. — Я там задохнусь…

— Ромашкова, закрой глаза и сделай этот чертов шаг в лифт, или я тебе такой пинок отвешу, взлетишь до самого сорокового этажа! — процедила я ей на ухо змеиным шепотом. — Не выдавай нас. Никто не будет ждать, пока мы тут ползком доберемся.

Я подтолкнула Светку между лопаток, и она юркнула в кабину. Не теряя ни секунды, я нажала на кнопку, и бесшумная махина рванула вверх, проглатывая этаж за этажом.

Гнев вспыхнул на лице Ромашковой багровыми мазками, будто кисть яростного художника прошлась по ее коже. И, словно подчиняясь этому незримому маэстро, ее костюм тоже запятнался, расцветая зловещим узором алых разводов. Зрелище было настолько жутким, что меня бросило в холод. Я ожидала подвоха от своей творческой подруги, но подобную дьявольскую метаморфозу представить себе не могла.

— Соберись, Ромашкова, — ткнула я пальцем в ее пиджак. — Злоба твоя расползлась по ткани багровыми кляксами.

Светка побледнела, будто ее разом лишили крови, и вместе с ней потух черный костюмчик, как осенний лист, тронутый первым заморозком.

— Сейчас, дай мне минуту, — Света шумно вдохнула, ища спасения в дыхательной гимнастике.