Бесплатный фрагмент - Прожить одну жизнь, спасти тысячи других

Моим родителям посвящается

«Невозможно морально подготовиться ко всему, что можешь увидеть, работая в скорой. Все, что ни представишь, будет усилено в сто крат».

ОТ АВТОРА

Эта книга — не просто автобиография. Это история о пути, который я прошёл, посвятив жизнь служению людям. От студенческой скамьи медицинского института до двадцати лет работы на скорой помощи, где каждый вызов становился испытанием на прочность, — я видел жизнь в ее самых экстремальных проявлениях.

Тяжёлый труд и постоянный стресс привели меня к посттравматическому стрессовому расстройству (ПТСР) как следствие реактивная депрессия, вынудив меня покинуть любимую работу. Но это не стало концом моего пути. Это стало началом нового этапа — поиска смысла и восстановления.

В этой книге я откровенно расскажу о том, как сложно было адаптироваться к жизни после скорой, как я искал новые ориентиры и как, в конце концов, нашёл их в психологии. Я поделюсь своим опытом становления клиническим и кризисным психологом, чтобы помочь тем, кто, как и я, пережил тяжёлые испытания.

Моя миссия — помогать людям, особенно сотрудникам экстренных служб, восстанавливаться после стресса и психологических травм. Я хочу, чтобы эта книга стала поддержкой для тех, кто страдает от ПТСР и депрессии, и показала, что выход есть всегда.

Я ощутил на себе, что после медицинского и долгой работы на скорой помощи, кажется, что ты больше ни на что не способен. Как трудно было приходить в себя, восстанавливаться после ПТСР, искать смысл жизни и осваивать новые профессии. В итоге я учился на психолога и теперь работаю клиническим и кризисным психологом. Моя миссия — помогать людям, особенно сотрудникам спецслужб (скорой, врачам, полицейским и военным), восстанавливаться после перенесённых стрессов и полученных психологических травм, не дать им уйти глубоко в психическое и поведенческое расстройство, а тем, кто уже попал в такую ситуацию и страдает от ПТСР и депрессии, помочь как можно быстрее выйти из нее.

Кроме того, на страницах этой книги вы найдёте советы и рекомендации фельдшера и практического психолога о том, как помочь себе и близким, попавшим в беду, как справляться с проблемами и сложностями жизни.

Эта книга — мой опыт, мои размышления, мои советы. Я надеюсь, что она поможет вам найти свой путь к исцелению и обретению смысла жизни.

«НА ПЕРЕДОВОЙ ЖИЗНИ: ИСПОВЕДЬ ПСИХОЛОГА, РАБОТАВШЕГО НА СКОРОЙ ПОМОЩИ» ИЛИ ПРОЖИТЬ ОДНУ ЖИЗНЬ, СПАСТИ ТЫСЯЧИ ДРУГИХ

Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи и практического (клинического (медицинского) — кризисного) психолога.

Остросюжетная жизнь фельдшера, а также клинического и кризисного психолога в автобиографическом рассказе.

Часть I: Становление профессионала

Я расскажу Вам о народе,

Который, видно, за версту,

Который при любой погоде

В любое время на своем посту.

О тех, кто сам, по воле доброй

Из всех возможных в мире доль

Однажды выбрал эту долю

И день за днём её несёт

— Алло, скорая помощь слушает, что случилось?

Первый, первый выезд всегда такой,

Нервы, словно струны, и сам не свой.

Верю, что справлюсь с судьбой.

Видел, что не видел другой.

Понял, что такое обычный герой.

Оправдания — все в топку, все стоит!

Давай в объезд!

Вопреки судьбе и пробкам

Мы несём свой красный крест.

Потерпи, мы будем скоро,

На бригаду положись.

Едет, едет, едет, жизнь…

Гимн Службы скорой помощи г. Москвы

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Между разумом и сердцем: путешествие фельдшера и клинического психолога»

Сквозь пелену дождя мелькали огни ночного города. Сирена скорой прорезала тишину, заставляя прохожих вздрогнуть и обернуться. Внутри старого разваливающегося на ходу рафика скорой, подпрыгивая на ухабах, я лихорадочно готовил оборудование. «ДТП на перекрёстке, двое пострадавших,» — прозвучал голос диспетчера в рации.

Мы прибыли на место аварии. Искорёженный металл, осколки стекла, запах бензина и крики очевидцев. В центре этого хаоса — две фигуры, неподвижно лежащие на асфальте. Молодой парень и девушка. Счёт шёл на секунды.

Я бросился к ним, оценивая состояние. Парень без сознания, пульс слабый, дыхание поверхностное. Девушка в шоке, истерика, кровь на лице. Остановив кровотечение, я начал оказывать медицинскую помощь, борясь за их жизни.

В тот момент я был не просто фельдшером скорой помощи. Я был связующим звеном между жизнью и смертью, надеждой и отчаянием. Каждое моё действие, каждое решение могло определить их судьбу.

Спустя несколько часов, уже в больнице, я узнал, что оба выжили. Парень пришёл в сознание, девушка успокоилась. В их глазах читалась благодарность, смешанная с ужасом от пережитого.

Этот случай, как и многие другие, заставил меня задуматься о хрупкости жизни, о том, как быстро всё может измениться. Но он также показал мне, насколько важна моя работа, как много я могу сделать для других. Именно тогда я понял, что хочу не только спасать жизни, но и помогать людям и коллегам справляться с психологическими травмами, которые неизбежно следуют за такими событиями.

Так начался мой путь от фельдшера скорой помощи до психолога. Путь, полный вызовов, открытий и глубокого удовлетворения от того, что я могу помогать людям не только физически, но и душевно.

Неожиданное тепло перемен, 1991 год

Ноябрь 1991 года в Алма-Ате выдался на удивление тёплым. Солнце ещё щедро лило свое золото на город, окрашивая оставшиеся листья в тёплые оттенки жёлтого и оранжевого. Воздух был пропитан ароматом поздней осени, смешанным с запахом дыма от печей, которыми горожане уже начинали отапливать свои дома.

Город жил в ожидании перемен. Распад Советского Союза и обретение Казахстаном независимости принесли с собой не только надежды на лучшее будущее, но и множество трудностей. В магазинах ощущалась нехватка продуктов, люди стояли в очередях, обсуждая политические новости и строя планы на будущее.

На Зелёном базаре (крупный продовольственный рынок), который был сердцем города, всегда кипела жизнь. Горы фруктов и овощей, ароматные специи, свежее мясо и рыба, разноцветные ткани и ковры — все это создавало неповторимую атмосферу восточного базара. Здесь можно было не только купить все необходимое, но и услышать последние новости, обсудить политику или просто поболтать с друзьями.

Вечерами алматинцы любили прогуливаться по тенистым аллеям парка имени Горького, кататься на лодках по озеру или просто сидеть на скамейках, наблюдая за жизнью города. В кинотеатрах шли фильмы, в театрах — спектакли, а в домах культуры проводились концерты и выставки.

В этот тёплый ноябрьский день я, вчерашний именинник и выпускник средней школы, спешил на работу. Мне только вчера исполнилось 18 лет, и сегодня был мой первый рабочий день на должности санитара приёмного покоя терапии и реанимации в Больнице скорой медицинской помощи (включающую в себя и станцию и восемь подстанций Скорой медицинской помощи).

Я всегда мечтал о медицинской карьере, и вот, наконец, моя мечта осуществилась. Я готовился к поступлению в городское медицинское училище и устроился на подработку в эту больницу. Я знал, что работа будет нелёгкой, но я был готов к любым трудностям.

Я шёл по улице, наслаждаясь тёплыми лучами солнца. Вокруг меня спешили люди, каждый со своими заботами и проблемами. Кто-то шёл на работу, кто-то в магазин, кто-то просто гулял. Город жил своей обычной жизнью, несмотря на все трудности и невзгоды.

Я подошёл к больнице и остановился на минуту, чтобы перевести дух. Больница была старым зданием, построенным ещё в 1896 году в городе Алматы Обществом Красного Креста. Тогда в нем было только 15 кушеток, и он был единственным медицинским местом в городе. Первым главным врачом был выпускник Петербургского военно-медицинского колледжа Иероним Иванович Соболевский. Больница несколько раз меняла свое название. Она выглядела немного обветшалой, но все ещё внушала уважение своей солидностью и надёжностью.

_____________________________________________________________________

Коротко из истории: «Рождение неотложной помощи в Алма-Ате: от двух карет до современной службы».

Февраль 1928 года ознаменовался важным событием в истории здравоохранения Алма-Аты. По приказу Джетысуйского Губернского отдела здравоохранения было создано первое в республике учреждение скорой медицинской помощи — пункт при городской больнице. В распоряжении медиков имелось две кареты, запряжённые лошадьми, что для того времени было значительным прорывом.

Первые годы служба скорой помощи функционировала при центральной амбулатории. Штат был невелик: четыре медицинских работника, кучер, одна лошадь и повозка. Несмотря на скромные ресурсы, это был первый шаг к созданию полноценной системы экстренной медицинской помощи в городе.

В 1937 году произошло знаковое событие — станция скорой помощи была выделена в самостоятельное медицинское учреждение, территориально и административно отделившись от городской больницы. Так появилась отдельная организация — станция скорой помощи Алма-Атинского горздравотдела.

Неотложка быстро завоевала авторитет и стала гордостью Алма-Аты. Ее существование свидетельствовало о развитии городской системы здравоохранения, о заботе властей о здоровье горожан.

В 1930-е годы, когда город стремительно рос и развивался, потребность в скорой медицинской помощи возрастала. Редакция газеты «Социалистическая Алма-Ата» получала множество писем с просьбами рассказать о работе врачей неотложки. Журналисты откликнулись на эти просьбы, организовав первое в истории издания дежурство с бригадой скорой помощи. Результатом стал материал под названием «По звонку», который не только рассказывал о работе медиков, но и воспитывал в алмаатинцах ответственное отношение к этой жизненно важной службе.

29 марта 1938 года Алма-Атинский городской совет принял постановление о порядке вызова скорой медицинской помощи. Городская газета активно разъяснила новые правила, используя яркие примеры из практики.

Один из таких примеров, описанных в статье, касался ложного вызова. Бригада скорой помощи, прибыв по адресу, обнаружила весёлую компанию и человека, который, находясь в состоянии алкогольного опьянения, вызвал врачей ради развлечения. «Вы совершенно напрасно вызываете врача, а между тем меня ждут больные, жизнь которых действительно находится на волоске», — цитировала газета слова доктора.

В то же время, в 18 километрах от этого места, студентка медицинского института, испытывая сильные боли, отказывалась вызвать скорую помощь, пока не убедится в серьёзности своего состояния. «Папа, — говорила она, — следует вызывать карету скорой помощи только в самых серьёзных случаях, это очень ответственно».

Эти контрастные истории наглядно демонстрировали, как важно правильно понимать и использовать службу скорой помощи.

Сутки в дежурной комнате скорой помощи были наполнены напряженной работой: вызовы к раненым, роженицам, больным с острыми состояниями. «Помните об этом, товарищи!» — призывала газета, подчёркивая, что ложный вызов может стоить кому-то жизни.

Первый пункт постановления 1938 года гласил, что скорая помощь выезжает только в случаях, требующих немедленной медицинской помощи. Этот принцип остаётся неизменным на протяжении почти 100 лет.

Служба скорой помощи Алматы прошла долгий путь от двух карет до высокотехнологичной службы, готовой в любую минуту прийти на помощь.

____________________________________________________________________

Короткое замыкание в мозгу, знаете ли… Ну, бывает. Отвлёкся на минутку, пока мои мысли пытались организовать восстание против скуки. В общем, как я уже говорил, моя жизнь — это такой сериал, где судьба играет главную роль, а я, ну, я вроде как незадачливый статист, который постоянно попадает в нелепые ситуации. Но не волнуйтесь, друзья, я не собираюсь вас утомлять скучными подробностями. Все самое интересное — впереди, по ходу моих уморительных (надеюсь) рассказов.

И так продолжим. Я вошёл внутрь больницы и направился в приёмный покой. В приёмном покое было шумно и суетливо. Медсестры бегали туда-сюда, врачи осматривали пациентов, санитары перевозили больных на каталках. Я сразу же почувствовал себя частью этого большого и сложного механизма, который назывался больницей.

Меня встретила старшая медсестра, которая провела краткий инструктаж и познакомила с моими обязанностями. Я узнал, что мне предстоит помогать врачам и медсёстрам, перевозить больных, проводить санитарную обработку больных, снимать ЭКГ и выполнять другие поручения.

Я приступил к работе с энтузиазмом. Я хотел быть полезным, хотел помочь людям. Я знал, что моя работа важна и нужна.

В тот день я познакомился с многими людьми — с пациентами, врачами, медсёстрами, санитарами. Я узнал много нового и интересного о медицине, о жизни, о людях.

Я был рад, что выбрал эту профессию. Я знал, что это моё призвание. Я хотел посвятить свою жизнь помощи людям, и я был готов к любым трудностям, которые встретятся на моем пути.

Эволюция скорой помощи в Алма-Ате: от телеги до турбо-карет

1926 год. Алма-Ата, утопающая в зелени садов, только начинала обретать черты большого города. В Центральной городской амбулатории, среди запаха лекарств и тихих разговоров больных, рождалась служба, которой предстояло сыграть ключевую роль в спасении жизней. Первый отряд «скорой» — четыре самоотверженных медика, кучер Иван, его верная кобыла Зорька и видавшая виды повозка. Представьте себе: ночной вызов, Зорька, цокая копытами по мощёным улицам, мчит к больному, а Иван, сжимая вожжи, молится, чтобы успеть.

Итак, друзья мои, давайте окунёмся в историю самой быстрой (ну, относительно быстрой) службы Алма-Аты — скорой помощи. Представьте себе 1926 год. Вместо сирен — ржание лошади, вместо GPS — чутье кучера Ивана, а вместо кардиографа — удивлённый взгляд доктора на бледного пациента.

Четыре героя в белых халатах, Иван с его верной кобылой Зорькой и повозка, которая, кажется, видела ещё динозавров. Это был первый отряд «скорой». Вызовы? О, это было целое приключение! То у бабки зуб разболелся, то у соседа живот прихватило от переедания кумыса. И Зорька, бедная, мчала по ухабам, как болид «Формулы-1».

Но прогресс не стоял на месте. В 1928 году, как по волшебству, появились две «кареты»! Ну, ладно, те же повозки, но зато целых две! Говорят, однажды доктор перепутал вызовы и вместо роженицы попал на свадьбу. Но, знаете, после его «скорой помощи» все гости чувствовали себя прекрасно!

1934 год. Станция скорой помощи — звучит солидно, правда? Теперь они не только спасали от внезапных болезней, но и лечили от хронической тоски. А в 1937 году они вообще отделились от больницы скорой помощи! Представляете, какая свобода!

С 1951 по 1974 годы Алма-Ата росла, как на дрожжах, и скорая помощь за ней не отставала. Девять подстанций, как грибы после дождя, появились в разных районах. И тут началось самое интересное — специализированные бригады! Кардиологи, которые могли починить сердце, как старый патефон, реаниматологи, возвращающие к жизни даже кактус, и педиатры, которые знали, как успокоить самого капризного малыша.

До 1986 года существовала подстанция специализированных бригад, где работали настоящие волшебники в белых халатах (психиатр, токсиколог, неонатолог, акушер). Но в 1988 году, видимо, кто-то решил, что слишком много волшебства — это нехорошо, и подстанцию закрыли.

Но не унывайте! В 1990 году скорая помощь снова воспрянула духом. Появились бригады интенсивной терапии (так называемые кардиологические бригады), которые могли вернуть к жизни даже того, кто уже видел свет в конце туннеля. А психиатрические бригады переехали в Центр психического здоровья — видимо, чтобы там было веселее.

Вот так, друзья, скорая помощь Алма-Аты прошла путь от телеги до турбо-карет. И кто знает, может, скоро они будут летать на реактивных ранцах?

_____________________________________________________________________

Итак, минуточку передохнем, позвольте представиться: ваш покорный слуга, сейчас дипломированный мозгоправ, или, если угодно, практикующий психолог. Да-да, тот самый, кто копается в ваших тараканах и помогает им организовать танцевальный кружок. Моя страсть к этому увлекательному занятию зародилась ещё в те далёкие времена, когда я, юный и наивный, протирал штаны в медицинском училище (нынче гордо именуемом колледжем). И знаете что? На распределении меня чуть не утащили в психиатрическую бригаду! Представляете, я, вчерашний студент, и толпа людей, чьи тараканы явно выиграли в лотерею на право устроить бунт? Но это, как говорится, совсем другая история, которую я обязательно вам поведаю… если, конечно, вы будете вести себя хорошо. Я планирую чередования глав, где в каждой главе история из определённого отрезка моей жизни, будь то я фельдшер скорой помощи или психолог, а то и просто как обычный человек.

_____________________________________________________________________

Итак, друзья мои, где мы остановились? Ах да, скорая помощь Алма-Аты! Ну, знаете, вся эта история с лошадьми и телегами — это, конечно, мило, но давайте начистоту: я немного отвлёкся. Видите ли, моя жизнь — это не просто набор фактов, это целый сериал, где каждая серия — это отдельная история. И, поверьте, некоторые из них покруче любого блокбастера.

Вот, например, вы знаете, что в 1928 году, когда появились первые «кареты», один доктор умудрился перепутать вызовы и вместо роженицы попал… к гадалке? Да-да, вы не ослышались! И знаете что? Гадалка ему такого нагадала, что он потом всю жизнь боялся переходить дорогу на красный свет.

Или взять, к примеру, 1934 год, когда станция скорой помощи стала ещё и неотложной. Тогда-то и начались настоящие приключения! Однажды, помню, вызвали доктора к пациенту, который жаловался на «странные ощущения». Приезжает доктор, а там… обезьянка, которая наелась таблеток от давления! Представляете? Обезьянка!

А уж про 1960-е годы я вообще молчу. Это было время настоящих героев в белых халатах! Они не просто спасали жизни, они творили чудеса! Говорят, один кардиолог мог починить сердце, как старый патефон, а реаниматолог — вернуть к жизни даже кактус.

Но, знаете, все это — лишь верхушка айсберга. Моя жизнь, как я уже говорил, тесно переплетена с историей скорой помощи. И поверьте, у меня есть что рассказать. Истории, которые заставят вас смеяться, плакать и, возможно, даже немного испугаться.

Так что, друзья мои, пристегните ремни, потому что мы отправляемся в увлекательное путешествие по страницам истории скорой помощи Алма-Аты. И, поверьте, это будет незабываемо!

Первый летальный исход

Ноябрь 1991 года. Мой первый день в Больнице Скорой Медицинской Помощи. Я, молодой и неопытный санитар, с трепетом переступил порог приёмного покоя. Ещё не зная, что этот день навсегда врежется в мою память.

Около полудня скорая помощь привезла пациента. Молодой мужчина, лет тридцати пяти, с признаками достатка и самоуверенности. На нем был малиновый пиджак, ставший символом эпохи, а на шее сверкала массивная золотая цепь. Его полное лицо выражало неподдельный страх.

«Дамы и господа, умоляю, помогите! Сердце разрывается от боли! Я не хочу умирать!» — его голос, обычно властный и уверенный, дрожал от отчаяния.

Врач скорой помощи, пожимая плечами, передал пациента дежурному врачу приёмного покоя. «Странный тип, — пробормотал он. — Жалуется на сердце, но ЭКГ чистая. Мы вкололи морфий, а он все кричит».

Мужчина метался на каталке, словно зверь в клетке, его крики эхом отдавались в коридоре. Ксения Сергеевна, опытный врач приёмного покоя, внимательно изучила плёнку ЭКГ.

«Действительно, ничего не видно, — сказала она медсестре Асе. — Ася, сделай ещё кубик морфия и нитроглицерин под язык».

Затем она обратилась к медбрату Андрею: «Андрей, вызови кардиореанимацию. Пусть посмотрят».

Через несколько минут появился реаниматолог — солидный мужчина с густой бородой. Он осмотрел пациента, послушал сердце.

«Никаких признаков патологии, — заключил он. — Но боли, говорите, сильные? Ладно, поднимем его в четвёртое кардиологическое отделение, под наблюдение».

«Но мест нет!» — воскликнула Ксения Сергеевна.

«В коридор, значит, — ответил реаниматолог. — Хотя бы на сутки».

Ася оформила историю болезни, а врач Ксения Сергеевна, вклеила в него лист осмотра врача, и мы с Андреем повезли пациента на третий этаж. В коридоре кардиологического отделения было тесно от каталок.

«Куда его?» — спросил Андрей у постовой медсестры Лизы.

«В конец коридора, к окну», — ответила она.

Мы доставили пациента на место.

«Спасибо, что поверили, — прошептал он. — Мне действительно плохо».

Вдруг его тело содрогнулось в судорогах, лицо посерело.

«Врачи! Срочно!» — закричал Андрей.

Дежурный врач подбежала к каталке. «Остановка сердца! Лиза, адреналин, атропин! Ребята, помогайте!»

Началась отчаянная борьба за жизнь. Андрей делал массаж сердца, врач проводила искусственное дыхание, я подавал лекарства. Через пять минут приехала реанимационная бригада.

«В реанимацию! Быстрее!» — скомандовал реаниматолог.

Мы неслись по коридорам, как на пожар, а врачи продолжали реанимацию. В реанимационном зале пациента окружили приборы и мониторы. Полчаса борьбы не принесли результата.

«Все, заканчиваем», — объявил заведующий.

Надежда, медсестра, начала отключать аппаратуру.

«Переложите тело на каталку, — сказала она нам. — И соберите одежду».

Мы с Андреем перенесли тело в коридор, за ширму.

«Теперь опиши одежду, — сказал Андрей. — Я помогу».

Мы сложили вещи в мешок.

«Ну что, как ты?» — спросил Андрей. — Видел раньше трупы?»

«Нет», — ответил я, чувствуя, как холодок пробегает по спине.

«Привыкай, — сказал он. — Не всех удаётся спасти».

«Что дальше?»

«Полежит здесь до ночи, потом труповозка заберёт в морг».

Мы молча вернулись в приёмный покой. Ночь обещала быть долгой.

Белые стены, холодный свет,

Тишина, нарушаемая лишь капельницей.

Жизнь угасает, словно свеча,

В палате, где боль и тоска вечны.

Врачи бессильны, надежды нет,

Лишь боль и страх, пронзающие душу.

Смерть приходит, словно тень,

Забирая жизнь, словно ветер уносит пыль.

(Из моей грешной головы)

«От абитуриента до… почти врача: как я попал в медицинскую мясорубку»

В халате белом, словно снег,

Я в мир медицины сделал бег.

Училище, три года — срок,

Чтоб фельдшером стать я смог.

Анатомия, латынь,

Всё это нужно, не отринь.

Фармакология, уколы,

И бинтовать, чтоб было впору.

Ночные смены, дни учёбы,

И страх, и радость, и ознобы.

Дежурства, практики, экзамены,

И пациенты, словно пламя.

Но мы прошли сквозь все преграды,

И фельдшера — вот наша награда.

Готовы мы спасать людей,

И помогать в любой беде.

(Из моей грешной головы)

Итак, моя медицинская карьера началась с истории. Нет, не с истории болезни, хотя и их было предостаточно. С истории здания, в котором мне предстояло грызть гранит науки, а точнее, постигать азы сестринского дела. И, как вы уже догадались, здание это было не простое, а с богатым историческим прошлым.

Представьте себе: старинный особняк, словно сошедший со страниц учебника архитектуры, с резными деревянными украшениями и аурой вековой мудрости. Когда-то, в далеком 1887 году, после разрушительного землетрясения в городе Верном (ныне Алматы), этот дом был построен на благотворительные средства для детей-сирот и неимущих горожан. Представляете, сколько поколений будущих медиков прошло через эти стены? Неудивительно, что здесь витал дух Гиппократа, смешанный с ароматом пыльных книг и, чего греха таить, хлорки.

В советское время это было обычное медицинское училище, но с обретением независимости Казахстан решил, что пора двигаться вперёд. И вот, в 1993 году, училище превратилось в первый в республике медицинский колледж. С этого момента началось мое увлекательное путешествие в мир медицины.

Первые годы независимости были временем перемен и возможностей. Мы, студенты, словно первопроходцы, осваивали новые программы, знакомились с зарубежным опытом. Колледж заключил партнёрские соглашения с учебными заведениями из США и Израиля. К нам приезжали иностранные преподаватели, а наши, в свою очередь, ездили на стажировки за границу.

Помню, как однажды к нам приехала делегация из американского университета. Они ходили по коридорам, заглядывали в аудитории, а мы, студенты, старались выглядеть как можно более умными и компетентными. Особенно запомнился один профессор, который с серьёзным видом изучал анатомический плакат с изображением скелета. Он долго всматривался в кости, а потом вдруг спросил: «А где у него кнопка выключения?» Мы, конечно, не растерялись и ответили, что у скелетов, к сожалению, такой функции нет.

В 1995 году мы впервые выпустили специализированных медсестёр вместо фельдшеров и акушерок. Это было знаменательное событие! На выпускной вечер приехали гости из разных стран, и все были в восторге от наших успехов. Мы чувствовали себя настоящими звёздами (до поры до времени, вскоре этих звёзд, один из тупых чиновников превратил в пыль)! И только в 2019–20 году появились первые «Прикладные бакалавры сестринского дела». Это то, о чем мы мечтали ещё в 1995 году.

Конечно, не все было гладко. Были и трудности, и забавные случаи. Помню, как однажды на практическом занятии по хирургии один студент, пытаясь наложить шов на муляж, случайно пришил его к своему халату. Пришлось вызывать «скорую помощь» для муляжа!

Но, несмотря на все трудности, мы учились, развивались и становились настоящими профессионалами. И все это благодаря нашему замечательному колледжу, его преподавателям и, конечно же, его богатой истории

Итак, начнём, или история о мом медицинском старте: как я выжил в училище и почти не сошёл с ума.

Итак, моё погружение в мир медицины началось в эпоху, когда страна, как гигантский корабль, шла ко дну, а мы, её пассажиры, пытались удержаться на плаву. Советский Союз, страна победившего социализма, трещал по швам, но детство наше было счастливым, без интернета и гаджетов. Мы играли во дворах, пекли картошку на углях, поливали воду из колонок на улице, и самым страшным кошмаром было не сдать нормативы ГТО или не вступить в комсомол.

Но даже в этом раю были свои подводные камни. Октябрята, пионеры, комсомольцы — без этих атрибутов светлое будущее было под большим вопросом. А если ещё и крестик на шее обнаружится, то пиши пропало. Но, как говорится, не будем о грустном.

Любовь к медицине проснулась во мне рано. Я лечил голубей с запутанными лапками, накладывал шины на сломанные крылья канареек, и даже проводил «операции» по удалению косточек из вишен, проглоченных соседским котом. Мечтал стать ветеринаром, но суровая реальность в виде обязательного распределения в колхоз охладила мой пыл. Крутить коровам хвосты — это, конечно, благородно, но не для городского мальчишки.

Зато я с упоением читал медицинские журналы, собирал вырезки и играл в «скорую помощь». Мой дядя, муж двоюродной сестры, которые жили в соседнем подъезде, был водителем «скорой помощи», был моим кумиром. Когда он приезжал на обед, я, как заворожённый, крутился вокруг машины и, сидя в салоне скорой, представлял себя фельдшером. Пять минут езды до трассы — это был мой личный космос.

Советское образование было, конечно, мощным, но не без изъянов. Я, например, был прогульщиком со стажем. Но если предмет меня увлекал, я грыз гранит науки с удвоенной силой. Анатомия, физиология, зоология — эти науки я знал лучше, чем таблицу умножения.

Однажды на уроке химии я сделал контрольную, и весь класс начал её списывать. Мою тетрадь сдали последней, и учительница, махнув рукой, сказала: «Опять списал! Пусть кто-нибудь другой проверит». Я молча разорвал тетрадь и ушёл с уроков химии на два года. На выпускном экзамене учительница была в шоке, увидев меня. «Ты зачем пришёл? — спросила она. — Никто, кроме тебя из 2-х 11 выпускных классов, химию сдавать не хочет», ты один, как «белая ворона» сдаёшь экзамен по химии. Я ответил на все экзаменационные вопросы предмета (которые были в билете и которых там не было) так, что у неё глаза на лоб полезли. «Ты знаешь химию! — воскликнула она. — Почему же ты не ходил на уроки?» Я промолчал.

В конце 80-х — начале 90-х, когда страна катилась в пропасть, я скупал медицинскую литературу. «Медицина», «Медицинская книга» — эти магазины были для меня как Мекка. А сериал «Служба спасения 911» стал моим учебником по экстренной медицине.

Я копил и откладывал деньги, которые мне давали на мороженное, еду в школе или сдачу, которая оставалась после покупок продуктов. На эти деньги я покупал книги и учебники по медицине (в то время они стоили очень недорого и были доступны, не то, как сейчас цены на учебники просто космос). Чтение этих книг — это был мой рай.

Родители мои, простые работяги, пахали с утра до ночи, чтобы нас прокормить. Отец, водитель автобуса, вставал в четыре утра, а мать работала на автопарке начальником контрольно-ревизорской службы. Они болели, уставали, но никогда не жаловались. Однажды отец сказал мне: «Сынок, мы сделали всё, что могли. Помогли твоей сестре и брату выучиться, найти работу, поддерживали их материально, сыграли им свадьбу и обустроили их дома. А тебе помочь в этом мы не можем, я инвалид, мать на пенсии и средств, сам понимаешь, нет. Мы не можем помочь тебе с обучением и работой. Теперь ты сам».

И я пошёл работать в «скорую», а потом поступил в медучилище. Учиться мне было легко, ведь я уже знал программу наизусть. На уроках я отвлекался, но мог повторить лекцию слово в слово, а порой даже начинал рассказывать материал, который они ещё не успели рассказать. Преподаватели меня любили и ненавидели одновременно. Однокурсники меня обожали только за то, что я всегда мог прийти им на помощь, а порой помочь им с ответами или за то, что меня преподаватели всегда спрашивали самые сложные темы и задавали мне трудные вопросы.

Было много забавных случаев. Однажды мы с моим сокурсником Данилом, из соседней группы, перепутали пациентов. Нас постоянно все путали. И нам от этого было весело и прикольно. Нас даже умудрились перепутать на распределении, но это другая история.

Практика в больнице была суровой школой жизни. Мы видели и боль, и страдания, и смерть. Но это закалило нас, делало настоящими медиками. Особенно запомнилась практика в хосписе. Там мы ухаживали за безнадёжно больными, дарили им тепло и заботу.

Акушерство и гинекология — это отдельная песня. Преподавательница хотела сделать из меня второго Максимовича-Амбодика. Я принимал роды, накладывал швы, и даже сцеживал молоко и присутствовал на операциях (тогда это было обычным делом).

Психиатрия — это вообще отдельный мир. Преподаватель, кандидат медицинских наук, был настоящим артистом. Он имитировал пациентов так, что мы не могли отличить его от сумасшедшего. «Нет психиатрии без психологии», — говорил он.

На гос практике в роддоме мне доверяли сложные манипуляции. Я специально выбрал обсервационное отделение, это то отделение, которое имело свои собственные приёмный покой, боксы, род зал, операционные залы и собственное реанимационное отделение. Или проще говоря свое мини Государство в Государстве. На скорой заведующий подстанции сажал меня одного в машину скорой и отправлял на вызовы. Говорил, что я готов и всё смогу, а самое главное, что он и все сотрудники скорой мне доверяют и верят в мои знания и то, каким я грамотным и профессиональным специалистом показал себя. И всё это несмотря на то, что у меня не было диплома и большого опыта. Но выхода не было: свободные бригады без медика и огромный поток вызовов, и огромные задержки. И вот моя мечта сбылась — я работаю на скорой помощи фельдшером.

И вот настал момент истины — госэкзамены. Я сдал их на отлично и получил красный диплом. Но вместо того, чтобы идти учиться на 4-й курс (прикладной бакалавриат), я рванул на «любимую скорую». Моя мечта сбылась!

Работа на «скорой» — это адский труд. Длинные смены, мизерная зарплата, пьяные пациенты, агрессивные родственники. Но когда ты видишь, как человек, которого ты только что спас, открывает глаза, — это стоит всех мучений.

Однажды ночью мы приехали на вызов к пожилой женщине. У неё был сердечный приступ. Мы сделали ЭКГ, ввели лекарства, и ей стало лучше. Она посмотрела на нас и сказала: «Спасибо, сынки. Вы мне жизнь спасли». И в этот момент я понял, что не зря выбрал эту профессию.

«Цена сочувствия: о том, как работать с болью и не сломаться»

Белый халат, и сердце бьётся часто,

Студент и санитар, судьба сплелась.

В приёмном покое, где боль не угасает,

Учусь сочувствию, чтобы не сломаться.

Реанимация, где жизнь висит на нити,

Где каждый вздох — борьба, надежды свет.

Цена сочувствия — нелёгкая наука,

Но я иду вперёд, сквозь мрак и боль.

(Из моей грешной головы)

«Приёмный покой, или моя первая любовь (и спирт в чайнике), и гастрономический рай»

Уже через неделю я освоился в приёмном покое терапии, словно рыба в воде. Мне нравилось помогать медсёстрам и врачам, все было так ново и интересно. Это как попасть в закулисье театра, где каждый день — новая драма, а ты — и зритель, и участник.

Коллектив тоже, кажется, принял меня в свои ряды. На одном из первых мероприятий, не помню, что мы праздновали, мне попытались налить в стакан 70% медицинский спирт. «Нет, я не готов», — ответил я, честно признавшись, что вообще не пью спиртного. «Это не проблема», — улыбнулась сестра-хозяйка Валентина Максимовна, — «У меня для начала есть красное домашнее вино». И, знаете, она была права. Уже через пару месяцев я спокойно мог пить спирт, разбавляя его в заварном чайнике заваркой. Получалось что-то вроде «чая с особым ароматом», и никто не догадывался. Кстати, знаете ли вы, что медицинский спирт, в отличие от пищевого, проходит более тщательную очистку? Он практически не содержит сивушных масел, которые вызывают похмелье. Так что, если бы не крепость, пить его было бы даже полезно! (Шутка, конечно). Но вскоре главная медсестра больницы Марго, пронюхала об этом и стала вносить в спирт свою рецептуру (точнее окрашивала ее зелёнкой, чтоб если кто и выпьет, то тут же будет пойман с поличным).

С медбратом Андреем мы быстро подружились. Он стал для меня не просто другом, а настоящим наставником. Правда, у него была одна страсть — любовь к прекрасному полу. Какое-то время я даже завидовал его любовным похождениям. Ночные визиты дам сердца на склад, где они проводили время до утра, были, мягко говоря, запоминающимися. Порой мне приходилось прерывать их романтические встречи, когда привозили очередного пациента. Представляете, каково это — стучать в дверь склада с криком: «Андрей, у нас тут инфаркт, а ты тут…».

Сестра хозяйка Валентина Максимовна, милая полноватая женщина в очках, сразу же прониклась ко мне симпатией. В итоге у меня всегда были чистые, выглаженные и накрахмаленные халаты. Она угощала меня пирогами и булочками, относилась ко мне как к сыну. Знаете, в медицине есть такое понятие, как «синдром материнской заботы». Это когда старшие коллеги берут под крыло молодых специалистов, опекая их и помогая им освоиться. Валентина Максимовна была ярким примером этого синдрома.

Уборкой отделения я не занимался, эту работу выполняла моя напарница. Так как я был «мальчик», мне доставалась вся работа с поступившими в приёмный покой больными, а также помощь в обследовании и санитарная обработка больных. А уборка, как «женское дело», оставалась за моей коллегой. Гендерные стереотипы в действии, так сказать.

Мне нравилось снимать ЭКГ, и ещё больше — относить их в отделение функциональной диагностики к врачу-кардиологу. Там я познакомился с тремя замечательными специалистами. Григорий, мужчина лет 40, постоянно шутил и рассказывал интересные истории. Он быстро и точно расшифровывал ЭКГ, попутно обучая меня основам кардиологии. Он делился со мной редкими и интересными случаями, показывая, как выглядит та или иная патология на ленте ЭКГ. Знаете ли вы, что ЭКГ — это графическое отображение электрической активности сердца? Оно позволяет выявить нарушения ритма, ишемию, инфаркт и другие заболевания.

Вторая врач, пожилая женщина лет 60, преподавала в мединституте. Она досконально изучала каждую плёнку, сверяясь с многочисленными атласами, которые были у неё. Она тоже учила меня правильно читать ЭКГ, объясняя каждую деталь. Представляете, сколько знаний и опыта было у этой женщины? Она могла по одной ЭКГ рассказать всю историю болезни пациента.

Еще одна сотрудница, доцент кафедры госпитальной терапии, видела во мне большой потенциал. Она давала мне ценные советы и говорила, что у меня большое будущее в медицине. Знаете, поддержка старших коллег — это очень важно для молодых специалистов. Она помогает им поверить в себя и раскрыть свои способности.

Отработав пару месяцев, я стал «чувствовать» приближение скорой помощи. Во сне я мог отличить звук мотора «УАЗа» или «РАФа» от других машин. Врачи скорой удивлялись: «Ты прямо чувствуешь нас! Не успеем подъехать, а ты уже встречаешь». Это как «шестое чувство» у медиков. (с остальными была проблема, скорая порой должна была минутами звонить и стучать в дверь, пока мои коллеги проснуться и в дремоте как зомби откроют ее).

Чутье у меня развилось не только на звук моторов, но и на тип пациентов. По погоде, фазе луны и ветру я мог прогнозировать, какие больные поступят сегодня. Например, в ветреную погоду часто поступали астматики с приступами, в холодную обострение ХСЛН (хроническая сердечно-лёгочная недостаточность) прогрессирующие стенокардии и отеки лёгких. А в полнолуние — психически больные. Это как «медицинская метеорология».

Однажды во время обеда ко мне подошла Ольга, напарница, и сказала, что к центральному входу привезли мужчину с сердечным приступом. Мы с Ольгой вышли встречать пациента. Он был спокоен, что меня насторожило. Обычно при сердечном приступе люди напуганы.

Когда врач Ксения Сергеевна расстегнула его пальто, она замерла в испуге. Из груди мужчины торчала рукоятка ножа. «Ешкин кот!» — воскликнул я. Оказалось, это не сердечный приступ, а ножевое ранение в сердце. Мы с Ольгой помчались в хирургию, катя больного на непослушной каталке, как на пожар, стараясь не трясти пациента. К сожалению, спасти его не удалось, после четырёх часов сложной операции больной скончался. После этого нас допрашивала милиция, пытаясь выяснить, кто привёз пациента и на какой машине.

В приёмном покое мы принимали не только «лёгких» пациентов, но и тех, кто нуждался в экстренной помощи. А тяжёлые пациенты, сразу же поступали в реанимационное отделение. Реанимация, ИВЛ, массаж сердца, дефибрилляция — и иногда, увы, «конец». Работа в реанимации — это всегда борьба за жизнь.

Ещё будучи студентом, я всегда мечтал проходить практику в отделении реанимации. Я дежурил там сутками, помогая медсёстрам и отсыпался на свободной койке в палате интенсивной терапии рядом с пациентами. Я благодарен всем коллегам, у которых учился. Они делились со мной знаниями и опытом, не жалея времени и сил.

Но у приёмного покоя были и свои большие плюсы. Первый — это гастрономический рай! Дежурный врач должна была снимать пробы с пищи, которую готовили на больничной кухне. Я постоянно ходил за едой для проб, и так как я был невысоким и худым пареньком с миловидным личиком, работники кухни всегда наливали мне еду сверх нормы, а порой готовили вкусности отдельно, добавляя больше сливочного масла и булочки в качестве бонуса. Моим коллегам это очень нравилось, потому что той еды, которая была сверх нормы, хватало и для медсестры, и для моей напарницы. Это было как «тайное общество гурманов» в стенах больницы.

Вторым плюсом было то, что больничная машина была в подчинении нашего приёмного покоя, и мы распоряжались, кому и куда ее послать. Мне часто приходилось заказывать машину, поэтому главный врач больницы знал меня лично и хорошо. Он всегда заказывал машину для себя, говоря: «Саша, пришли мне машину в такое-то время, я еду в сауну. Если кто спросит, то я на совещании в горздраве». Представляете, я, простой санитар, «рулил» больничным транспортом! Это было как «служба такси для VIP-персон».

Работая санитаром в приёмном покое и реанимации, я приобрёл бесценный опыт и навыки, которые пригодились мне на протяжении всей жизни. Я научился быстро принимать решения в экстремальных ситуациях, работать в команде, оказывать первую помощь и, конечно же, справляться со стрессом. Работа в приёмном покое — это как служба в армии, только вместо оружия — медицинские инструменты, а вместо врагов — болезни.

Я благодарен всем моим коллегам, которые делились со мной своими знаниями и опытом. Они были для меня не просто коллегами, а настоящими наставниками. Особенно я благодарен Григорию, врачу-кардиологу, который научил меня читать ЭКГ, и доценту кафедры госпитальной терапии, которая видела во мне потенциал.

Работа в приёмном покое и реанимации — это не просто работа, это служение людям. Мы стояли на передовой борьбы за жизни людей, защищая их от болезней и травм. И хотя иногда было тяжело и страшно, я всегда чувствовал, что делаю важное и нужное дело.

Эта работа закалила мой характер и научила меня ценить жизнь. Я понял, что каждый день — это подарок, и нужно проживать его с пользой для себя и для других. И хотя я больше не работаю в приёмном покое, я всегда буду помнить этот период своей жизни с теплотой и благодарностью.

P.S. А если вы вдруг попадёте в приёмный покой, не удивляйтесь, если увидите там санитара, который «чувствует» приближение скорой помощи и «рулит» больничным транспортом. Возможно, это буду я, вернувшийся на «передовую» в другом пареньке, который мечтает посвятить свою жизнь страдающим людям и трудной работе медицине….

«Медицинское училище: школа жизни» или «Студенческая пора: первые шаги в медицину»

Белый халат, учебник в руках,

Первые шаги, рассеянный страх.

Анатомия, лекции, бессонные ночи,

В сердце — надежда, что лечит и прочит.

Студенческая пора — время открытий,

Где каждый день — как новое событие.

От сессии до практики, от смеха до слез,

Мы учимся жизни, учимся всерьез.

(Из моей грешной головы)

История первая: Три года в обители Гиппократа, или Как я стал «специализированной сестрой»

Итак, представьте себе: я, юный романтик с горящими глазами, поступаю в медицинское училище, грезя о скальпелях и пробирках. И тут начинается комедия абсурда. Во-первых, училище, словно гусеница, превращается в бабочку, а точнее — в колледж. Во-вторых, вместе с вывеской меняется и вся суть обучения: до свидания, добрые фельдшеры и милые акушерки, здравствуйте, «специализированные медицинские сестры»! Я, например, внезапно оказался «специализированным» по неотложной терапии. А вместо Советского Союза, где я успел родиться, я, как Алиса, провалился в кроличью нору СНГ, а конкретно — в Республику Казахстан.

Теория, что греха таить, навевала на меня зевоту, сравнимую с эффектом от просмотра лекции по истории сушеной воблы. Моя душа рвалась к практике, к реальным пациентам, к запаху хлорки и бинтов. И тут, к счастью, наш колледж оказался щедрым на «полигоны для испытаний». Практически все больницы и поликлиники Алматы были нашими «учебными плантациями», где мы могли не только наблюдать, но и, когда медсестер не хватало, заменять их.

История вторая: или «Пивнушка у Моргушки».

Никогда не забуду первое практическое занятие по патологической анатомии. Здание морга, словно декорация к фильму ужасов, нависало над нами. Рядом, как насмешка судьбы, располагалась пивная, любовно прозванная народом «Пивнушка у Моргушки». И ведь находились отчаянные, кто, превозмогая аромат «соседей», умудрялся наслаждаться пенным напитком! И опять отвлекаемся к истории.

_____________________________________________________________

Морг, застывший во времени:

Здание, словно сошедшее со страниц готического романа, красноречиво повествует о своей истории. Это не декорации для фильма ужасов, а суровая реальность алматинского морга. Его стены, возведенные около века назад, помнят и времена Российской империи, и бурные годы становления советской власти. Построенный в 1915 году, в период, когда Алматы (тогда Верный) переживал непростые времена Первой мировой войны, морг с тех пор не знал капитального ремонта.

Здание, пережившее революцию и войны, словно застыло во времени, неся на себе отпечаток минувших эпох. Медицинские работники вынуждены трудиться в условиях, далеких от современных стандартов. Судмедэксперты, словно заложники прошлого, ежедневно сталкиваются с последствиями хронического недофинансирования и отсутствия модернизации.

Теснота, царящая внутри, — лишь одна из проблем. Гораздо сложнее смириться с пронизывающим, въедливым запахом, который, кажется, впитался в стены и оборудование. Этот «аромат», словно призрак прошлого, мешает сосредоточиться на работе, отравляя каждый рабочий день.

Картина, открывающаяся взгляду, способна вдохновить на создание леденящего душу фильма ужасов. Ржавые двери, облупившаяся плитка, обветшалая штукатурка и устаревшее оборудование — вот портрет алматинского морга. Но за фасадом кроется гораздо больше проблем.

Единственная душевая кабина, ставшая символом неустроенности, едва ли может обеспечить необходимые гигиенические условия. Сотрудники, посвятившие моргу десятилетия жизни, ютятся в тесных кабинетах, где на каждого приходится лишь малая толика пространства. Ежедневный поток тел, достигающий 10—15 в будни и удваивающийся в выходные и праздники, создает колоссальную нагрузку на персонал, и без того страдающий от нехватки патологоанатомов и рабочего пространства.

_________________________________________________________________

Никогда не забуду первое практическое занятие по патологической анатомии. Здание морга, словно декорация к фильму ужасов, нависало над нами. Рядом, как насмешка судьбы, располагалась пивная, любовно прозванная народом «Пивнушка у Моргушки», которая существует и по сегодняшний день, правда теперь это кафе. И ведь находились отчаянные в то время, и их было много, кто, превозмогая аромат «соседей», умудрялся наслаждаться пенным напитком, приехав с разных концов города!

Сам морг выглядел так, будто его строили еще при динозаврах. Облупленная штукатурка, ржавые двери, кафель, помнящий, наверное, еще Ленина… и запах. О, этот запах! Он проникал в каждую клеточку тела, казалось, даже сквозь подошвы ботинок.

Внутри, словно в фильме ужасов категории «Б», — полумрак, узкие коридоры и секционный зал, где на столах лежали «пациенты» без признаков жизни. По углам — штабеля тел, а по ним, как на курорте, прогуливались упитанные тараканы.

Наша преподавательница, женщина с характером кремень, предупредила: «Слабонервным — вон! Остальным — держать строй и ловить падающих товарищей». А затем передала нас в «заботливые» руки патологоанатома Сергея Григорьевича, человека, судя по внешнему виду, не чуждого «напитка богов».

«Ну что, смельчаки? — ухмыльнулся он. — Сегодня у нас три „экспоната“: зек, алкаш и… сюрприз!»

Дальше — как в замедленной съемке. Вскрытие черепа, грудной клетки, живота… запах, звуки, картина, от которой даже видавшие виды санитары бледнели. А Сергей Григорьевич, словно сомелье, дегустирующий вино, комментировал: «Овсянка в желудке… цирроз… миомаляция сердечной мышцы…».

Выйдя на улицу, мы почувствовали себя так, будто побывали в аду, а затем вернулись в рай. Но запах… он преследовал нас, словно назойливый поклонник. Духи, которыми пытались замаскировать «аромат морга», лишь усугубляли ситуацию, создавая гремучую смесь, от которой у окружающих сводило скулы.

В автобусе мы стали «персонами нон грата». Пассажиры, словно крысы с тонущего корабля, покидали салон, освобождая нам пространство.

Дома меня ждал «теплый» прием. Родители, вооружившись противогазами, вручили мне пакет с чистой одеждой и отправили в ссылку на балкон.

Так прошло наше боевое крещение. Кто-то после этого сбежал в ужасе, а кто-то остался, закалившись, как сталь.

История третья: Школа милосердия, или Там, где гаснут звезды

Одно дело — зубрить учебники, рассматривать картинки с анатомическими аномалиями, и совсем другое — встретиться лицом к лицу с человеческой болью, с ужасающими искрами жизни. Особенно, когда эти искры тлеют в телах тяжелобольных, умирающих, часто одиноких людей. Практика в Больнице сестринского ухода и Хосписе стала для меня не просто медицинским опытом, а настоящей школой нравственности, лакмусовой бумажкой, проявляющей истинную сущность человека. Здесь, среди боли и отчаяния, обнажались души: кто-то демонстрировал брезгливость и эгоизм, кто-то — безграничное милосердие и сострадание.

Я убежден, что такие места должны стать обязательным этапом обучения не только для студентов медицинских колледжей, но и для будущих врачей из университетов. Пусть бы они, еще не ослепленные романтическими иллюзиями, увидели реальную картину, ощутили тяжесть человеческого страдания. Возможно, это уберегло бы их от горького разочарования, которое постигает многих, когда после шести лет обучения и месяца работы они понимают, что медицина — не их призвание.

Советский дефицит больничных мест не был секретом. И в Алма-Ате, чтобы хоть как-то решить проблему, больницы открывали прямо в многоэтажных домах. Больница сестринского ухода, разместившаяся в четырехподъездной четырехэтажке, и Хоспис, учившийся в старом двухэтажном корпусе, — яркие тому примеры. В Хосписе, где лежали безнадежно больные, не было даже лифта! Представьте себе хрупких санитарок и медсестер, которые, превозмогая усталость, тащили на себе стокилограммовых пациентов по узким лестничным пролетам на четвертый этаж.

Больница сестринского ухода, ныне частная клиника с сомнительной репутацией, состояла из четырех отделений: парализованные после инсульта, онкологические больные, лежачие после травм и пожилые с психическими расстройствами. Здесь мы, студенты, учились ухаживать за беспомощными: мыли, кормили, меняли белье. Но самое важное — мы учились слушать и сострадать. Ведь этих людей терзали не только физические страдания, но и одиночество, ощущение ненужности. Многие были брошены своими семьями, обречены на медленное угасание вдали от родных стен. Они это понимали, и это причиняло им еще большую боль. Некоторые, чтобы не быть обузой, сами просили близких отправить их сюда.

Моя мама, видя, как я разрываюсь между тяжелой работой и уходом за ней, жертвуя своей личной жизнью, тоже предложила положить ее в Хоспис. Но я, насмотревшись на эти заведения, ответил ей: «Мама, ты — моя жизнь, а не обуза. Я никогда тебя не брошу. Умереть дома, в окружении родных, гораздо легче, чем в одиночестве, в чужом месте».

Простите за лирическое отступление, вернемся к моей практике…. Дмитрий Анатольевич, 35-летний, упитанный военный врач, парализованный после неудачного прыжка с парашютом, был удивительно жизнерадостным человеком. Несмотря на паралич тела, недержание и пролежни, которые разрастались с невероятной скоростью, он шутил и рассказывал нам истории, пока мы меняли ему белье и обрабатывали раны. В те времена не было ни одноразовых пеленок, ни противопролежневых матрасов. Через три дня, вернувшись на практику, мы увидели пустую кровать. «Где Дмитрий?» — спросили мы медсестру. «Умер, — ответила она. — Пролежни его съели».

Я мог бы рассказать вам сотни таких историй, о сотнях судеб, оборвавшихся в этих стенах. Но боюсь, мой читатель, ваше сердце и разум не выдержит всего этого.

История четвертая, или «Я и эти прекрасные крики: моё погружение в акушерский дзен

«Акушерство, скажу честно, не было моей первой любовью. Скорее, это была навязчивая поклонница, которая преследовала меня на каждом шагу. А виной всему — Марина Сергеевна, акушер-гинеколог с богатым опытом и железным характером. Не знаю, чем я заслужил её внимание, но с первого дня она объявила мне: «Александр, я сделаю из тебя второго Максимовича-Амбодика, даже если мне придётся тебя клонировать!»

Акушерство… это было не просто предметом, это было испытанием на прочность, школой жизни, где каждый крик роженицы — урок, а каждое новорождённое — чудо (или маленькая сирена, проверяющая громкость своих голосовых связок). И всё это под чутким руководством Марины Сергеевны, акушера-гинеколога с железной хваткой и взглядом, проникающим в самую душу (и, кажется, сквозь стены). «Александр, — говорила она, — из тебя либо выйдет великий акушер, либо… великий пациент психиатрической клиники! И я ставлю на первое, потому что второе — это слишком скучно!»

1995 год. Алма-Ата. Время перемен, надежд и… дефицита всего. Роддом, затерянный в лабиринте старых корпусов, словно осколок советской эпохи, контрастировал с бурно меняющимся миром за его стенами. Облупленная краска, скрипучие полы, запах хлорки и… жизни, просачивающийся сквозь стены, создавали атмосферу, напоминающую декорации к фильму про зомби-апокалипсис, только вместо зомби — роженицы. Медсёстры в выцветших халатах, с уставшими, но добрыми лицами, работали на износ, словно героини военных сводок, сражающиеся с армией новорождённых. Врачи, с синяками под глазами, но с улыбками (или нервным тиком), встречали новый день, словно новую надежду (или новую порцию криков).

Общая раздевалка, где мужчины и женщины переодевались бок о бок, — символ равенства и… дефицита пространства. «Здесь, Александр, — наставляла меня Марина Сергеевна, — нет половых различий. Есть только пациенты и врачи. И пациенты, как правило, кричат громче. Намного громче.»

Обсервационное отделение — мой личный «бермудский треугольник», где пропадали здравый смысл и сон. Здесь сливались воедино роды, операции и послеродовые муки. Роженицы, словно амазонки, кричали, ругались и молились, их мужья, бледные и испуганные, топтались в коридоре, словно привидения, пытающиеся вспомнить, зачем они вообще пришли. И Марина Сергеевна, дирижирующая этим оркестром жизни, — моя личная Валькирия, вооружённая стетоскопом и острым языком.

Однажды привезли первородящую, хрупкую девочку-студентку, которая, казалось, вот-вот сломается от боли (и страха). «Амбодик, — прошипела Марина Сергеевна, — покажи ей, что такое настоящая боль!» И, словно по волшебству, я оказался между её раздвинутыми ногами, принимая на руки крошечное существо, орущее так, словно требовало свою долю Вселенной (и, возможно, пиццу). «Вот, — сказала Марина Сергеевна, — настоящая боль, и настоящее чудо. А теперь, Амбодик, иди, принеси мне кофе, я это заслужила».

Другой случай: цыганка, с диким взглядом и татуировками на руках, родила богатыря, весом почти пять килограмм. «Амбодик, — усмехнулась Марина Сергеевна, — запомни: цыганские дети рождаются с золотыми зубами… и, кажется, с водительскими правами, судя по его размерам!» Ребёнок, конечно, не имел золотых зубов и не умел водить, но кричал так, словно требовал свою долю сокровищ (и, возможно, личный лимузин).

А потом был случай с роженицей, которая, во время потуг, начала читать стихи Есенина. «Амбодик, — прошептала Марина Сергеевна, — запиши, это будущий поэт… или, по крайней мере, участник конкурса чтецов в караоке-баре». Ребёнок, к сожалению, так и не стал поэтом, но его крик был похож на рифмованный эпос, написанный в жанре «металл».

Вечерами, после смены, мы, студенты, собирались в ординаторской, пытаясь переварить увиденное. «А вы знаете, — рассказывала медсестра Роза, — у нас тут одна роженица, во время родов, умудрилась выпить стакан воды!» «Как? — удивлялись мы. — И как она это сделала?» «Ну, — пожимала плечами Роза, — у неё были очень длинные руки… или она просто очень хотела пить».

И начиналось… то сцеживание молока у первородящей, чьи груди напоминали арбузы, то зашивание разрывов промежности после эпических родов крупного младенца, то еще какая-нибудь «приятная» манипуляция. Марина Сергеевна, словно дрессировщик, заставляла меня преодолевать все новые и новые рубежи, каждый из которых сопровождался её фирменным: «Амбодик, ты сможешь, если я смогла, а я смогла и не такое!»

Эти два месяца были для меня не просто практикой, а погружением в мир, где жизнь и смерть идут рука об руку, где крики рожениц сливаются с плачем новорождённых, где каждый день — подвиг, а каждая ночь — надежда (и кофе). И Марина Сергеевна, моя личная Валькирия, учила меня не только акушерству, но и жизни, где юмор — это лучшее обезболивающее.

История пятая История пятая или «Там, где секунды решают все: мое погружение в суровые реалии скорой помощи (и попытки не забыть бикс)»

Наконец-то! Два месяца преддипломной практики на «скорой» — мой билет в мир адреналина, где каждая секунда на вес золота, а каждый вызов — лотерея с неизвестным исходом. Подстанцию выбирать не пришлось: четырехэтажный дом с единственным подъездом, где первые три этажа — моя обитель, а на четвертом — санэпидемстанция, чьи сотрудники, подозреваю, по ночам спускались к нам за адреналином.

Заведующий, Олег Александрович, мужчина сорока лет с богатым опытом и неукротимым желанием заработать (ночные смены на личной машине, преподавание, и, подозреваю, продажа медицинских бахил на рынке), приметил меня еще на учебной практике. И, как только я появился на пороге с чемоданом, полным надежд и бинтов, он радостно воскликнул: «А, вот и наш спаситель! Я уж думал, буду сам по вызовам кататься!»

Второй «столп» подстанции — Мария Ивановна, стройная и энергичная женщина, словно торпеда, выпущенная в море хаоса. В первый же день, 9 мая, она провела для нас экскурсию по «скорой», познакомила с колоритными персонажами и распределила по бригадам. Мне, разумеется, досталась бригада интенсивной терапии, где, по её словам, «можно научиться всему, кроме спокойствия».

Моя преддипломная практика на «скорой» — напоминала аттракцион, где вместо вагончиков — машины с мигалками, вместо горок — кривые улицы Алматы, а вместо клоунов — пациенты, каждый из которых — уникальный персонаж. Четырехэтажный дом, где первые три этажа принадлежали нам, «скорой», напоминал Ноев ковчег, только вместо зверей — медики и микробы.

Елена, опытный фельдшер с большим стажем, женщина-ураган, которая постоянно курила сигареты через длинный мундштук, провела для меня экскурсию по «скорой», словно по лабиринтам Минотавра. «Здесь, — говорила она, указывая на ординаторскую, — мы пьем чай и пытаемся забыть, что видели. Здесь, — указывая на заправочный кабинет, — мы берем лекарства и молимся, чтобы они не закончились. А здесь, — указывая на машины, — начинается наш цирк с конями».

Элла, моя напарница, с которой я должен был работать на БИТ бригаде с энтузиазмом маньяка рассказывала о «прелестях» работы в этот праздничный день. «С утра — ветераны с сердечными приступами, вспоминающие молодость под рюмку водки, — говорила она, — днем — алкогольные интоксикации, а вечером — драки и грабежи. Короче, полный набор!»

И ведь не соврала! Сердечные приступы сменялись алкогольными комами, а те, в свою очередь, уличными драками. Однажды приехали на вызов к ветерану, который, празднуя победу, не заметил, как у него стащили все ордена и медали. «Вот, — сказал он, — дожил до того, что меня обчистили, как последнего фраера».

График «сутки через двое» быстро превратил меня в зомби с чемоданчиком. Но это был мой зомби-апокалипсис, мой личный «Ходячие мертвецы» с бинтами и шприцами. Ночами, когда вызовов было мало (а телефоны были только у избранных), мы могли позволить себе расслабиться и выпить немного вина с коллегами. «Скорая», знаете ли, — это не только работа, но и семья.

Каждая смена начиналась одинаково: мы приходили на подстанцию, где нас уже ждали коллеги, готовые забрать на вызов. И тут началось самое интересное. Я, по предварительной договоренности, должен был работать с Леной, но Олег Александрович, словно фокусник, вытащил меня из рукава и отправил на 12-ю бригаду.

«Александр, — сказал он, — ты слишком хорош, чтобы таскать бикс за другими. Ты готов работать самостоятельно!»

Я, студент без диплома, один на один с городом, полным больных и алкоголиков! Это было безумие, но безумие, от которого я не мог отказаться.

«Не бойся, — подмигнул Олег Александрович. — Мы будем отправлять тебя на легкие вызовы: давление, головные боли, перевозки… ну, и иногда на драки, если пациент не слишком агрессивный».

И вот я еду на свой первый самостоятельный вызов, белый халат, стетоскоп на шее, адреналин в крови. Но прежде чем выехать на свой первый самостоятельный вызов, мне предстояло проверить «бикс».

А что такое «бикс» спросите вы, а я отвечу. Бикс, он же стерилизационная коробка, — это круглая металлическая ёмкость, предназначенная для стерилизации перевязочного материала и инструментов в автоклаве. На скорой помощи биксы использовали как мобильные аптечки с широким набором медикаментов. (И, к слову, на протяжении всего моего повествования, я буду периодически давать разъяснения по поводу оборудования, медикаментов, методик и прочего, что относится к профессиональной деятельности работника скорой помощи, чтобы вы, мой читатель, могли лучше погрузиться в реалии этой нелегкой, но такой важной работы). Внутри бикса, словно в сундуке пирата, хранилось всё необходимое для оказания неотложной помощи: от шприцев и бинтов до жизненно важных лекарств. Каждый бикс был укомплектован словно собранный отряд солдатиков, где у каждого своя задача и своя роль в спасении человеческой жизни. Бикс был неким сейфом с лекарствами. Так как на улице как в кино боевиках у наркоманов или пьяниц уходило много медикаментов и в особенности шприцов.

Проверяя содержимое бикса, я чувствовал себя, словно сапёр, обезвреживающий бомбу: каждое лекарство, каждый инструмент имели свою ценность, свою опасность. Ошибиться было нельзя.

И вот мой первый самостоятельный вызов. Я еду на него один, в белоснежном халате и со стетоскопом на шее. Моя мечта сбылась, моя первая цель достигнута. И я понятия не имею, что меня ждет впереди… кроме, разве что, попыток не забыть бикс, а также не потерять рассудок.

«Магнит для безумия: мои встречи с неординарными пациентами»

История первая или «притяжение ненормальности: хроники фельдшера и его особые пациенты»

По всей подстанции гуляли легенды о моем уникальном «таланте»: каждый мой вызов — это либо беременная с загадочными болями, либо пациент с богатым внутренним миром, готовый поделиться своими галлюцинациями. Моя репутация «психомагнита» крепла с каждым днем, и даже сухие формулировки поводов к вызову психиатрической бригады подтверждали мою «одаренность».

Секрет? Да нет никакого секрета. Просто я видел людей насквозь. Не в смысле рентгеновского зрения, а в смысле интуиции. Я чувствовал, когда человек что-то недоговаривает, скрывает, когда его реальность начинает расслаиваться, как лук. Сейчас это модно называть «профайлингом», а тогда это было моим личным «сумасшедшим чутьем».

Однажды ко мне подошел Влад, молодой врач-стажер, бывший хирург, решивший покорить просторы «скорой». «Привет, — сказал он, — я слышал, у тебя тут цирк с конями каждый вызов. Хочу посмотреть на это своими глазами. И, если честно, говорят, ты опытный фельдшер, у тебя есть чему поучиться.»

Скорая помощь — это семья, где нет кастового деления. Врачи и санитары, фельдшеры и медсестры — все равны. Мы обедали за одним столом, делились историями (иногда страшными), и даже спали в одной комнате (если, конечно, выдавалась свободная минута). В отличие от стационаров, где врачи — небожители, а санитары — невидимки, у нас царила атмосфера братства.

Первый вызов: беременная с болями в животе. «Твой клиент, Санек, — усмехнулся Влад. — Я в этом, как свинья в апельсинах». Осмотрев пациентку, мы диагностировали угрозу прерывания и доставили ее в гинекологию. «Ничего особенного», — подумал я, но Влад, видимо, ждал чего-то более экстравагантного.

Второй вызов: «Мужчина, 40 лет, плохо». «Плохо — это как?» — удивился Влад. «От чиха до смерти, — объяснил я. — Когда повод расплывчатый, значит, что-то не так». «Ага, — ухмыльнулся Влад, — сейчас мы твою теорию о психах опровергнем».

…Мы прибыли на вызов, в обычный частный дом, словно затерянный в эпохе ушедшего Советского Союза. У порога нас встретила женщина, представившаяся супругой больного, и сбивчиво поведала о причине вызова.

И тут наш юный эскулап, доктор Владислав, совершил опрометчивый шаг. Он, пренебрегая тревожными речами женщины, напрямую направился к пациенту. Больной, мужчина средних лет, худощавого телосложения, лежал на диване.

«Что вас тревожит?» — вопросил доктор, проводя поверхностный опрос.

«Да сам не пойму, — промолвил тот, — сердце словно кузнечик бьется, и голову будто тисками сдавило.»

«Хорошо, расстегните рубашку, я прослушаю ваше сердцебиение и сосчитаю пульс, а затем измерим давление,» — произнес Владислав, приступив к осмотру. Он выслушал тоны сердца, которые действительно звучали учащенно, и измерил артериальное давление — 160/100 мм рт. ст., что подтверждало гипертонию. «Об ЭКГ пока умолчим, — подумал он, — не каждая бригада оснащена электрокардиографом, чаще он встречается на БИТ или у врачей линейных бригад.»

«Итак, давление слегка повышено, и сердце бьется чаще, чем должно, но это, вероятно, следствие гипертонии, так что ничего особо страшного на первый взгляд нет. Сейчас я дам вам таблетку анаприлина, она снизит давление и успокоит сердце, а далее ваш участковый терапевт назначит курс лечения, и через неделю вы забудете о давлении,» — заключил Владислав, протягивая пациенту 40 мг анаприлина. «Диагноз — гипертоническая болезнь первой степени,» — пробормотал он себе под нос, заполняя карту вызова.

«Вот видишь, Александр, — с торжествующим видом произнес Владислав. — Не подтверждается твоя теория о психически нездоровых пациентах. Здесь обычный мужчина с банальным случаем.»

«Так ли ты уверен, Владислав?» — вопросил я, заметив его самонадеянность.

«Конечно, — ответил он, недоумевая. — А что не так?»

«А дело в том, что ты проигнорировал жену пациента, — объяснил я, — она, вызвавшая нас, явно что-то скрывает.»

Я подошел к женщине, стоявшей в углу комнаты со скрещенными на груди руками, и вопросил:

«А теперь поведайте правду, истинную причину вызова.»

Она разрыдалась, изливая свою боль и отчаяние. Оказалось, ее супруг злоупотребляет алкоголем, и после последнего запоя у него начались галлюцинации. Он убегает из дома, срывает цветы в саду и отправляется в аэропорт «встречать Аллу Пугачеву». Каждую ночь сотрудники полиции возвращают его домой и советуют ей либо присматривать за ним, либо отправить в наркологическую клинику.

В этот момент мужчина, внимательно слушавший наш разговор, внезапно вскочил: «А хотите, я вам сыграю и спою?» — воскликнул он, подбегая к пианино и начиная напевать хит Аллы Пугачевой: «Миллион, миллион алых роз…»

Я отвел женщину в сторону, пытаясь ее успокоить, и посоветовал ей вызывать психиатрическую бригаду при появлении бреда или галлюцинаций, чтобы его госпитализировали в состоянии острого психоза. Сейчас же наблюдается абстинентный синдром, который, как говорят в народе, «требует дозы». Но с этим нужно обращаться к наркологам, и только на добровольной основе, когда пациент осознает свою проблему.

…Владислав, приблизившись ко мне, тихо произнес: «Я кажется, все понял… нужно отсюда уходить.»

«Видишь, Влад, — сказал я, — у каждого безумия — своя мелодия».

К концу смены Влад был впечатлен. «Санек, — сказал он, — когда ты надумаешь уйти в запой, позови меня. Хочу посмотреть на твои галлюцинации». «Встретимся в дурдоме!» — ответил я, улыбаясь.

История вторая. «Притяжение ненормальности: хроники фельдшера и его особые пациенты»

90-е и начало 2000-х. Да, время было… колоритное. Романтика бандитизма, дефицит всего и вся, и у «скорой», знаете ли, свой персональный карнавал. Если в учебниках написано «сердце бьется, легкие дышат», то у нас в реалии был зоопарк, театр абсурда и цирк дю Солей в одном флаконе.

Помню, вызывают в старую коммуналку. Заходим, а там бабуля сидит на табуретке и… с кем-то разговаривает. «Они, — шепчет, трясясь, — они везде! В телевизоре, в розетке, в супе!» Выглядываю — а она на пустой суп смотрит, как на аквариум с пираньями. Оказалось, паранойя на фоне возраста. Спецслужбы, говорите? По сравнению с её «зелеными человечками» из супа, ФСБ — просто дети!

А был дед, звонит посреди ночи: «Помогите! Жена вампир, кровь пьет!» Приезжаем, а у него вся шея в красных пятнах. Я в ужасе, напарник крестится. Но оказывается, у него просто аллергия на её новые духи. Вампирша, понимаете ли. «А духи, — говорит дед, — с „ароматом могилы“.»

Однажды мчимся на вызов: «Мужчина, галлюцинации, бегает по крыше». Приезжаем, а он, как Карлсон, летает по крыше, кричит стихи Маяковского, и угрожает броситься вниз. Уговоры не помогают, пришлось мне его скрутить, а он, знаете ли, крепкий, хоть и псих. «Я, — кричит, — Ленин! Вы меня в ссылку отправляете!» Еле удержали, пока психбригада не приехала с галоперидолом. Ленин, понимаешь. А я — Сталин, наверное.

Еще случай: вызывают в элитный коттедж, там мужик в халате с пистолетом бегает и кричит: «На меня напали! Инопланетяне!» И ведь не притворяется — реально напуган. Оказывается, перенюхал чего-то забористого, и у него «контакт» с братьями по разуму случился. Звезды, видите ли, ему что-то напели не то.

Или помню вызов к пенсионерке, она жаловалась на постоянную слежку. «Соседи, — говорит, — за мной шпионят, камеры установили в вентиляции, в унитазе микрофоны.» Мы обыскали квартиру — чисто, как в операционной. Но для нее это — реальность. И вот сидишь, слушаешь этот бред, и понимаешь, что человек страдает не меньше, чем от инфаркта.

Хорошо если «шизики» тихие. А если агрессивные? Вот тут уже страшно.

Однажды вызываем к мужчине с «белой горячкой». Приезжаем — а он крушит все вокруг, вопит, как раненый зверь. На глазах пена, галлюцинации. Защищаться нельзя, колоть психотропы нельзя, остается одно — голыми руками скрутить. Я тогда чуть седым не вышел. На адреналине действуешь, адреналине успокаиваешь.

И смех, и грех.

Или как-то вызов к женщине: «Плохо, задыхаюсь». Приезжаем, а она сидит посреди комнаты и… хохочет. «Мне, — говорит, да так заливисто, — так смешно! Я умираю от смеха!» Никакой отдышки, просто истерика на нервной почве. Пришлось нашатырем в чувства приводить. Чуть не рехнулись. В прямом смысле.

Однажды вызвали к «аллергии», а там бабуля утверждает, что у неё крылья выросли. Ну, думаем, «шиза», а она спину поворачивает, а там два огромных отёка, как будто её пчёлы покусали! Оказалось, такая редкая форма аллергической реакции. Крылья, понимаешь.

Скорая помощь — это не только медицина. Это еще и цирк, и дурдом, и школа жизни. А фельдшер в 90-е — это психолог, переговорщик, борец сумо и, черт возьми, комедиант в одном лице. Весело было, страшно, но весело. И я ни о чем не жалею. Ну, почти.

_____________________________________________________________________

Многие не знают что делать, а порой просто теряются видя больных с острыми психическими расстройствами, для этого хочу привести несколько советов и рекомендаций, проверенных многолетним опытом:

При оказании помощи психически больному, находящемуся в состоянии возбуждения, с галлюцинациями и бредовыми расстройствами, до приезда скорой помощи необходимо соблюдать следующие правила и рекомендации:

Безопасность прежде всего:

— Обеспечьте безопасность: Уберите все потенциально опасные предметы, которые могут быть использованы для нанесения вреда себе или окружающим (ножи, ножницы, бритвы, веревки, лекарства, стекло и т.д.).

— Ограничьте пространство: По возможности изолируйте человека в отдельной комнате, чтобы предотвратить его побег или причинение вреда другим.

— Не оставляйте одного: Постоянно находитесь рядом с больным или обеспечьте его наблюдение другим спокойным человеком.

Правила поведения:

— Сохраняйте спокойствие: Говорите спокойным, ровным голосом, избегайте криков и резких движений. Ваше спокойствие поможет снизить напряжение.

— Будьте доброжелательны: Проявляйте сочувствие и понимание, но не потакайте бредовым идеям и галлюцинациям.

— Не спорьте и не разубеждайте: Не пытайтесь переубедить человека в том, что его видения или убеждения нереальны. Это может вызвать агрессию.

— Выслушайте: Дайте человеку выговориться, не перебивайте, но и не поддерживайте нереальные идеи.

— Избегайте прикосновений: Без необходимости не прикасайтесь к больному, так как это может быть воспринято как агрессия.

— Не давайте советов: Сосредоточьтесь на том, чтобы выслушать и успокоить.

— Не провоцируйте: Избегайте тем, которые могут вызвать у больного негативные эмоции или усилить возбуждение.

— Установите контакт: Попробуйте установить зрительный контакт, если это не вызывает агрессии.

— Простота речи: Используйте короткие, простые предложения.

— Поддерживайте реальность: Мягко возвращайте человека к реальности, напоминая о том, где он находится и кто вы. Например, «Вы сейчас дома, я ваш друг/родственник».

Первая медицинская помощь (до приезда скорой):

— Вызовите скорую помощь: Немедленно вызовите специализированную психиатрическую бригаду скорой помощи, описав ситуацию и поведение больного.

— Обеспечьте физический комфорт: Предложите воды, помогите удобно сесть или лечь, если это безопасно и не вызывает сопротивления.

— Наблюдайте за состоянием: Следите за дыханием, пульсом и общим состоянием больного.

— Не давайте лекарств: Не давайте никаких лекарственных препаратов до приезда медицинских работников.

— При агрессии: Если человек проявляет агрессию и представляет опасность для себя или окружающих, постарайтесь ограничить его движения до приезда скорой помощи. Делайте это осторожно, избегая травм и заручившись помощью других людей, если это возможно. Фиксируйте конечности, избегая сдавливания.

— При попытке суицида: Если есть риск суицида, предотвратите доступ к опасным местам (окна, балконы) и предметам.

Важно помнить:

— Ваша главная задача — обеспечить безопасность до приезда специалистов.

— Не пытайтесь самостоятельно лечить или купировать состояние больного.

— Будьте готовы предоставить прибывшей бригаде скорой помощи подробную информацию о поведении человека, его состоянии и предпринятых действиях.

Соблюдение этих рекомендаций поможет обеспечить безопасность и благополучие как больного, так и окружающих до прибытия квалифицированной медицинской помощи.

_____________________________________________________________________

«Передозы» и другие «сюрпризы»: наркозависимые в практике скорой

У каждой эпохи свой «кайф», своя форма побега от реальности. 90-е, знаете ли, это был «коктейль Молотова» из алкоголя, опийных наркоманов, «травокуров» и тинейджеров, ловящих «приход» от галоперидола и токсикомании (клей «Момент», ацетон — «классика жанра»). Начало 2000-х подкинуло дров в этот костер: «опиумные» и «синтетические» наркоманы, словно Ромео и Джульетта, встретились на поле боя зависимостей.

«Бомба» — гремучая смесь героина с метадоном (или чистый метадон) — стала «хитом» для «гурманов» острых ощущений. Эфедрон, сваренный (синтезированный) из противопростудных таблеток содержащих эфедрин, вводимый внутривенно, дарил иллюзию всемогущества. Клубная молодежь танцевала до упаду под «экстази» (кто помнит те разноцветные «таблетки счастья»? ). Героин утратил былой шик, кокаин остался «забавой для элиты», а «экстази» вытеснили «меф» и «скорость» (дешево, сердито и «торкает»). Каннабиноиды — «классика», пережившая все тренды, словно винил в эпоху стриминга.

Вызов к наркоманам — это «русская рулетка» с непредсказуемым исходом. Передозировка («отъехал в мир иной»), абстинентный синдром («ломка» — когда «кайф» превращается в ад), осложнения после инъекций (сепсис, тромбозы — полный набор «прелестей»). «Скорая» превращалась в театр абсурда, где драма переплеталась с комедией, а трагедия шла рука об руку с иронией.

Употребление наркотиков — это сложный пазл, сложенный из психологических, социальных и физиологических «деталей». Разберем по полочкам:

1. Психологические причины:

— Низкая самооценка и неуверенность: Наркотики — временный «бустер» уверенности, иллюзия значимости. («Я — Супермен на пять минут»)

— Бегство от реальности: Забыть проблемы, стресс, тоску — «кайф» как «машина времени» в мир забвения. («Привет, Нирвана!»)

— Любопытство и жажда нового: «Попробовать, а вдруг круто?» (Подростки — «экстремалы» души)

— Скука и пустота: Наркотики — «компаньон» в мире бессмысленных дней. («Чем бы себя занять? Ах да, упороться!»)

— Инфантильность: «Я — ребенок, мир — жесток, наркотики — соска.»

— Травмы прошлого: Боль, обида, насилие — «наркота» как «обезболивающее». («Забыть все плохое»)

— Нереализованность: «Я — ничтожество, кайф — мой пьедестал.»

— Потребность в «стае»: «Торчишь — значит, свой.» (Стадный инстинкт в мире галлюцинаций)

2. Социальные причины:

— «Плохая компания»: «Друзья-наркоманы — друзья до гроба.»

— Семейные проблемы: «Ад дома — кайф как рай.» (Искажение реальности)

— Доступность «зелья»: «Наркота» на каждом углу — «хочешь — не хочешь, а попробуешь.»

— Мода и «престиж»: «Кайфуешь — значит, крутой.» (Извращенные ценности)

— Бедность и безнадега: «Кайф — уход от беспросветной жизни.»

— Пропаганда «наркоты»: СМИ, «звезды» — «кайф» как норма. («Наркотики — это весело»)

— «Дырки» в обществе: Нет клубов, спорта, культуры — наркотики как «отдушина».

3. Физиологические причины:

— Генетика: «Семейная традиция торчать.» (Гены «под кайфом»)

— Биохимия мозга: «Наркотики — „химический секс“ для мозга.» (Нейромедиаторы ликуют)

— Психические расстройства: «Кайф — „лекарство“ от депрессии, тревоги.» (Иллюзия облегчения)

Важно понимать, что в большинстве случаев наркомания — это «коктейль» из этих причин. Проблема сложная, требует не только «скорой», но и профилактики, лечения, реабилитации.

Случаи из практики (выдержки из «черного юмора» «скорой»):

— «Вызов: „Наркоман, бьется головой об стену, просит вернуть розовых слоников“. Приезжаем, а он реально головой стену долбит и вопит: „Верните мне Фунтика и Дамбо!“»

— «Вызов: „Передозировка героином“. А там чувак лежит, глаза бешеные, орет: „Я — Наполеон! Давайте мне коня!“»

— «Вызов: „Ломка, мужчина с ножом“. Адреналин, „мать его“, как в боевике! Скрутили, успокоили, сдали в дурку. Нож — „сувенир“ из параллельной реальности.»

— «Вызов: „Порез вены“. Романтика умирания. Приехали, а там паренек со шрамами от бритвы, цитирует Есенина и просит дать ему „ещё один шанс“.»

— «Вызов: „Передоз синтетикой, мужчина задыхается“. Дискотека в хрущевке. Парень лежит синий, как смурфик, слюни текут, хрипит. Оживили, еле откачали.»

— «Вызов: „Галлюцинации“. А там бабуля уверена, что у нее в голове пчелы жужжат и требуют мед.»

Случай первый: «Вера, Надежда, Любовь и запойный папочка (или Как скорая превращается в театр абсурда)»

Вызов поступил, словно зловещее предзнаменование: «Девушка 20 лет, без сознания, судороги.» В голове замелькали возможные сценарии — от банальной истерии, разыгравшейся, словно в плохом провинциальном театре, до грозной эпилепсии, отравления «чем-нибудь» загадочным и «этаким» до последствий «травмы» неведомой природы. Готовишься к классике жанра, но жизнь, как известно, любит импровизацию и выдает такие «этюды», что Остапу Бендеру и не снились. То, что предстало моим взорам на этом вызове, превратило мой профессиональный цинизм в буффонаду с элементами «чернухи». Смех сквозь слезы, ей-богу, и стойкая репутация «магнита для ненормальностей» от коллег на долгие годы. Эта история, обрастая «художественными подробностями», словно роза колючками, стала легендой «скорой», притчей во языцех, «страшилкой» для новобранцев.

Частный сектор — филиал преисподней на земле. Полуразвалившийся дом, словно сбежавший из фильма ужасов категории «Б», покосившийся забор, заваливающийся набок, словно пьяный матрос, — классика жанра! Пробираешься сквозь заросли полыни, вышедшие из-под контроля, словно сорвавшиеся с цепи «джунгли», и встречает тебя «хозяин сего великолепия» — персонаж, достойный пера Гоголя или Достоевского, — мужчина лет 45—50, с «помятым» лицом хронического алкоголика, с глазами, в которых плещется вечная тоска по «зеленому змию», с походкой, в которой чувствуется многолетняя дружба с бутылкой, с обликом, в котором сквозит «богатый» жизненный опыт, включающий запои, дебоши и прочие радости «веселой жизни». В глазах — пустота, перемежающаяся проблесками буйной фантазии, в движениях — шаткость, граничащая с грацией пьяного мотылька, в запахе — симфония перегара и вчерашних возлияний, в «репертуаре» — стандартный набор фраз, включающий стоны, бормотания и просьбы о «рюмочке на дорожку».

Внутри — мрак, вонь и запустение, достойные пера Стивена Кинга. Скрипучий пол, словно стонущий от боли, паутина, оплетающая все углы, словно саван, и тараканы, как полноправные хозяева положения, словно армия оккупантов. Заводит меня этот «индивидуум» в комнату — и тут начинается настоящий «спектакль», достойный пера Булгакова или Гоголя, но с элементами «чернухи». Две девицы, лет двадцати, с «похмельным» налетом на лицах («габитус алкоголика»), с бледными лицами, словно у поганки, с кругами под глазами, словно у панды-алкоголика, с заплетающимся языком, словно у певчей птицы после концерта, с походкой, в которой чувствуется твердое намерение упасть, — классика жанра! И одна из них — без сознания, рот в крови, словно после поцелуя с бультерьером, дерущимся за кость. Рядом — старшая сестра, покачивающаяся на ногах, словно дерево на ветру, и держащая в руках окровавленную столовую ложку, словно оружие возмездия. На полу — ведро, заполненное кровавой жижей, с плавающими зубами Веры, словно сокровища на дне болота. Да-да, Вера — это имя «счастливицы». Звучит, конечно, символично, но, как говорится, «чем богаты, тем и рады».

«Я — папа, — бубнит „папаша“, словно зажеванная пластинка, — а это моя Верочка. Судороги у нее с ночи, не прекращаются, сил моих больше нет. Ангелочки мои!»

И тут у Веры начинается очередной приступ. Тело бьется в конвульсиях, как рыба, выброшенная на берег, изо рта идет пена, смешанная с кровью. Любочка, словно ведьма с лечебным зельем, бросается к ней с окровавленной ложкой, пытаясь запихнуть ее в окровавленный и изувеченный рот сестры. Зрелище, скажу я вам, не для слабонервных!

«Стоять!» — рявкнул я Любови, словно дрессировщик в цирке. С перепугу выкидывает Любочка «орудие пыток», а я, словно фокусник, достаю из кармана аптечку и готовлю противосудорожный препарат, действуя быстро и четко, как хирург перед важной операцией. И тут — грохот в соседней комнате, словно слон учится танцевать «лезгинку».

Кидаемся с пьяным «папашей» (который, к слову, двигается с грацией ленивца) в другую комнату — а там вторая двойняшка, Надежда, тоже «под градусом» и в судорогах, словно танцует эпилептический твист. Отличается от Веры только наличием зубов и тем, что вместо крови у нее — «слюнявая река».

«Держи ее!» — кричу я «папаше» и начинаю набирать лекарство, действуя ловко и уверенно, словно бармен, готовящий сложный коктейль. Но «папаша», словно кролик, внезапно выскочивший из шляпы фокусника, растворяется в воздухе, исчезает в тумане, испаряется, словно утренний кошмар. Я остаюсь один на один с бьющейся Надеждой, словно Робинзон Крузо на необитаемом острове с бушующим торнадо.

Вколол препарат (и слава богу, что у меня руки не дрожали, как у пьяного гитариста), и бегом в соседнюю комнату. А там — апокалипсис в миниатюре! Вера и Любовь, словно сиамские близнецы, соревнующиеся в эпилептических танцах, лежат рядом. У меня — один шприц (как у ковбоя в салуне — один патрон) и «гамлетовский» вопрос: кому делать?

Хватаюсь за рацию, словно за соломинку, связываюсь с диспетчером Леной, и начинаю изливать душу: «Лена, — говорю, — тут «трэш-концерт», три девицы с серийными судорогами, синхронные припадки, коллективные выпивания, неконтролируемое слюноотделение и зубовыбивательное шоу! Нужна тяжелая артиллерия — реанимация и БИТ бригада для подстраховки, иначе я тут «на разрыв»,

«Три?» — переспрашивает Лена, словно ей послышалось. «У тебя же одна больная по вызову!»

«Да я тут, как Фигаро: там — бьется, там — бьется, и я — со шприцем, словно купидон, раздающий лекарства, — отбиваюсь я.»

На подмогу прибыли две бригады — врач реанимации Андрей Анатольевич и врач БИТ Андрей Игоревич (видимо, диспетчер решил, что чем больше Андреев, тем лучше). Лица у них — смесь ужаса и удивления, словно они только что увидели летающую тарелку с зелеными человечками, танцующими «Калинку-малинку». «Что это за „чудеса в решете“?» — вопрошают они.

«Это ваши „счастливицы“, коллеги, — отвечаю я, словно швейцар, представляющий экспонаты кунсткамеры. — Знакомьтесь: Вера, с ночными судорогами, Любовь и Надежда — синхронные „пляски“ на баррикадах. Андрей Анатольевич, ты возьми Веру, она тяжелая, как чугунный мост, а ты, Андрей Юрьевич, забирай Надю, она полегче, как пушинка. А Любовью я сам займусь — в качестве утешительного приза.»

Но бравые врачи решили героически справиться вдвоем. «Справимся,» — говорят, словно гладиаторы, выходящие на арену Колизея. «Ну, смотрите,» — говорю я, пожимая плечами, словно римский император, дающий добро на битву.

И тут начинается настоящий «цирк с конями», балет на льду с элементами брейк-данса и фигурным катанием. Представьте: выходят врачи-токсикологи покурить на крыльцо, чтобы вдохнуть свежий воздух, очистить легкие от запаха перегара и безумия. И тут подлетает «скорая» — словно космический корабль, приземлившийся в деревне Гадюкино. Открывается задняя дверь — и видят они картину Репина, достойную Третьяковки: на носилках — бьющаяся девушка, сверху на ней — вторая, и обе в эпилептическом экстазе. А сверху — фельдшер Диана со шприцем, словно ангел-хранитель, раздающий благодать.

«Здравствуйте, коллеги! — бодро кричит Диана, словно ведущая предновогоднего шоу. — Не пугайтесь, это сестры Вера, Надежда и любовь на подходе Любовь! Приступ у них „синхронный“, словно они репетировали этот „номер“ всю жизнь!»

Заведующий токсикологией, не успевший выдохнуть сигаретный дым, от увиденного и услышанного начинает задыхаться, кашлять, давиться, словно подавился косточкой от абрикоса. Врачи-токсикологи сбрасывают сигареты, бормочут молитвы, отступают в ужасе, словно свидетели явления дьявола.

Через два дня, когда из «сестер» выгнали алкогольную «нечисть», и они превратились из буйных девиц в вялые тени самих себя, у них начались галлюцинации, и их перевели в «наркологию», где, надеюсь, они нашли прочие радости безумного мира.

А эта история стала «хитом» на подстанции, мемом, вирусом, эпидемией смеха. Каждому новичку ее рассказывали, хохоча до икоты, приправляя байки новыми «художественными подробностями», украшая правду вымыслом, усугубляя трагедию фарсом. Да уж, такое мог только я «выловить», подумал я, и отправился на следующий вызов, ожидая очередной «шедевр» от жизни.

__________________________________________________________

Судороги и эпилептический статус требуют немедленной реакции. Вот современные рекомендации и стандарты оказания первой медицинской и доврачебной помощи:

Важно! Эти рекомендации предназначены для оказания помощи до прибытия квалифицированной медицинской помощи. При эпилептическом статусе (судороги, длящиеся более 5 минут или повторяющиеся без восстановления сознания) необходимо срочно вызвать скорую помощь (103).

Первая помощь при единичном судорожном приступе (до прибытия медиков):

Цель: Обеспечить безопасность человека и предотвратить травмы.

Что нужно сделать:

— Обеспечить безопасность:

—

— Удалите опасные предметы: Отодвиньте от человека острые, твердые или горячие предметы, о которые он может удариться во время судорог.

— Подложите что-нибудь мягкое под голову: Это может быть подушка, сложенная одежда, одеяло, чтобы предотвратить травму головы.

— Переверните человека на бок (если это безопасно и возможно): Это поможет предотвратить западание языка и аспирацию (попадание слюны или рвотных масс в дыхательные пути). Особенно важно при рвоте или обильном слюнотечении. Если человек уже лежит на боку, не пытайтесь его переворачивать, если это может вызвать дополнительные травмы.

— Не пытайтесь разжимать челюсти и вставлять что-либо в рот: Это может привести к травме зубов, челюсти или к тому, что человек может вас укусить. Распространенное заблуждение о заглатывании языка не имеет под собой оснований.

— Не пытайтесь сдерживать судороги силой: Это может привести к травмам мышц и суставов.

— Ослабьте тугую одежду: Расстегните воротник, ремень, галстук, чтобы облегчить дыхание.

— Зафиксируйте время начала приступа: Это важная информация для медиков.

— Наблюдайте за человеком:

—

— Обратите внимание на характер судорог: Какие части тела вовлечены, есть ли непроизвольное мочеиспускание или дефекация, как долго длится приступ.

— Оцените уровень сознания после приступа: Как быстро человек приходит в себя, ориентируется ли он в пространстве и времени.

— После окончания приступа:

—

— Оставайтесь рядом с человеком: Пока он полностью не придет в себя и не сможет самостоятельно передвигаться.

— Успокойте и поддержите человека: Он может быть дезориентирован, напуган или смущен.

— Проверьте наличие травм: Осмотрите голову, конечности на предмет ушибов, ссадин.

— Если человек не приходит в себя через несколько минут после окончания судорог, или если приступ длился более 5 минут, или если судороги повторяются без восстановления сознания — срочно вызывайте скорую помощь.

— Первая помощь при эпилептическом статусе (судороги> 5 минут или повторяющиеся):

— Это неотложное состояние, требующее немедленной медицинской помощи!

Доврачебная помощь (пока едет скорая):

— Немедленно вызовите скорую помощь (103, 112), если еще не сделали этого. Сообщите, что у человека эпилептический статус.

— Обеспечьте безопасность (как описано выше для единичного приступа): Это приоритет.

— По возможности, обеспечьте проходимость дыхательных путей:

— Если есть рвота, поверните человека на бок.

— Удалите изо рта слюну или рвотные массы, если это возможно, не травмируя человека.

— Не пытайтесь вводить лекарства перорально: Человек находится без сознания и может задохнуться.

— Будьте готовы предоставить информацию медикам: Время начала приступа, характер судорог, наличие сопутствующих заболеваний, принимаемые лекарства.

Что НЕ нужно делать при судорогах:

— Не паникуйте. Сохраняйте спокойствие, чтобы действовать эффективно.

— Не пытайтесь разжать челюсти и вставлять предметы в рот.

— Не пытайтесь сдерживать судороги силой.

— Не оставляйте человека одного до полного восстановления сознания.

— Не предлагайте еду или питье сразу после приступа.

Современные рекомендации и стандарты подчеркивают:

— Приоритет безопасности: Предотвращение травм является ключевой задачей.

— Наблюдение: Важно фиксировать детали приступа для предоставления медицинской бригаде.

— Своевременное обращение за медицинской помощью: Эпилептический статус требует немедленного вмешательства врачей.

— Отказ от устаревших методов: Вставлять предметы в рот категорически не рекомендуется.

Важно помнить:

— Первая помощь направлена на поддержание жизненно важных функций до прибытия квалифицированной медицинской помощи.

— Не пытайтесь самостоятельно купировать эпилептический статус. Это задача медицинских работников.

— После приступа рекомендуется обратиться к врачу для выяснения причины судорог и назначения лечения, если это необходимо.

Знание основ первой помощи при судорогах может спасти жизнь человека и предотвратить серьезные осложнения. Будьте готовы действовать быстро и правильно.

_________________________________________________________

Случай второй: «Галоперидол, или Когда „мультики“ оборачиваются кривым взглядом (и прочие радости нейролептических приключений)»

Моё эпическое знакомство с побочными эффектами галоперидола произошло, когда я ещё был зелёным юнцом — санитаром в терапевтическом приемном покое. Картина была, скажу я вам, в духе театра абсурда: «скорая» вкатывает пациента, и у парня голова повёрнута влево под таким углом, что позавидовал бы даже танцор брейк-данса. Мышцы шеи напряжены, словно струны у контрабаса, готового лопнуть.

Врачи, бедные, почесали репу. Хирурги? Терапевты? Скоропомощники? Вызвали «тяжелую артиллерию» — невролога (по совместительству — моего будущего преподавателя, которая, как выяснилось, в психушках собаку съела). Та, глянув одним глазом, выдала вердикт: «Это вам не невралгия и не остеохондроз, коллеги. Это — нейролептический „привет“!»

Парень, припёртый к стенке, раскололся: «Ну, это… это я… галоперидолу хапнул. Мультики, понимаете ли, посмотреть решил. Фестиваль красок.»

Вот тут стоит сделать небольшую вставку для тех, кто не в теме:

Галоперидол, если кто забыл, — это не «волшебная таблетка» для трипа, а суровый нейролептик. Антипсихотик, если вы предпочитаете научные термины. В общем, штука, которая утихомиривает разбушевавшиеся нейроны у тех, кто, знаете, «немножко не в себе». Галлюцинации? Бред? Веселье в голове? Галоперидол придёт и устроит тишину.

Молодёжь, по глупости или под влиянием сверстников, порой «глотает» эту «радость» в надежде увидеть что-то этакое. «Эффект, как от ЛСД, только бесплатный!» — думают они. И жестоко обманываются. Вместо «аватарских пейзажей» и «единения с космосом» получают кривую шею, «деревянные» мышцы и встречу с врачами в белых халатах.

И вот, спустя пару лет, уже я, гордый фельдшер «скорой», лечу на вызов: «Подросток, 16—17 лет, спазм шеи». Дом — окраина города, классика жанра: девятиэтажная хрущевка, и заросли травы, и скамейка с бабушками. Пока нет сериала или «поле чудес» они на улице зависали.

Встречает меня мама, встревоженная и бледная, словно только что увидела привидение. Захожу — и вот он, мой «дебютант» в мире галоперидоловых страдальцев. Голова скручена набок, взгляд — удивлённо-испуганный, мышцы шеи — словно тиски. Классика экстрапирамидных расстройств, как говорится. Хотя «баловаться» галоперидолом уже стали реже, но «старые песни о главном» никто не отменял.

«Ну что, юноша, — спрашиваю я, изображая строгого доктора Айболита, — где сломал? В какой драке на районе?»

Парень, бедный, мычит что-то невнятное про «играл с Пашкой» и «резко повернул шею». Ага, думаю, как же. Шея у человека — не волчок, чтобы так вертеть.

«Слушай, Димон, — перехожу я на „пацанский“ язык, — у нас тут два варианта. Быстрый и грустный. Быстрый — говоришь правду, я делаю волшебный укол, и твоя шея расслабляется, как после йоги. Грустный — едем в больницу, к травматологам. Они крутят твою шею, светят рентгеном, и, понимая, что это не травма, отправляют тебя к токсикологам. Те берут кровь, ждут результатов анализов, и через пару часов — тот же волшебный укол. Только время потеряешь.»

Дима, вздыхая, сдаётся: «Ладно, — говорит, — был грех. Пашка сказал, у его бабушки (лечиться в психушке) есть таблетки, от которых „такой кайф!“ А у меня — вот. А у Пашки — нормально.»

«Повезло тебе ещё, Димон, — философствую я, — что отделался „кривым взглядом“. А бывает ещё и ЗНС — злокачественный нейролептический синдром. Это уже не комедия, это трагедия с высокой температурой, „деревянными“ мышцами и танцами на нервах. Так что говори спасибо Пашке за его щедрость.»

«Ну что, мамаша, — говорю я, — собирайте вашего „химика“. Едем в токсикологию, лечить Димину любовь к „мультикам“.»

Вот такие они, приключения на «скорой». И смех, и грех. И таблетка не от того, и приход не туда.

Случай третий: «Наркокома и онемевшая богиня в белом халате или урок смирения на фоне абсурда»

Появилось у нас на «скорой» «свежее мясо» — интерны. Кто-то грезил о мигалках и адреналине, кто-то просто хотел «срубить бабла», потому что в «скорой» платили больше, чем в больничной палате с её сонными мухами.

Среди этого «пополнения» выделялась одна «особа королевских кровей» — кардиолог с амбициями Наполеона. Считала всех вокруг (особенно фельдшеров и водителей) «челядью», созданной для поклонения и выполнения приказов. Работала она в уютной кардиологии, но тут, видите ли, решила «разнообразить досуг». Плюс ко всему, подружилась она с новоиспечённым заведующим, который тоже возомнил себя реформатором и начал «чистку рядов» под «своих». А «старички», знаете ли, в его планы не вписывались.

В общем, никто не мог сработаться с этой «царицей Савской». И старшая медсестра, устав от жалоб, решила провести «социальный эксперимент» и поставить меня с ней в бригаду. «Посмотрим, — сказала она, — что из этого получится: либо мир, либо война.»

Первый же вызов (кардиологический, разумеется) показал «боевой» настрой «королевы». Водителю влетело за «медленную езду» и отсутствие «симфонии сирен». Я заступился за «брата по рулю», объяснив, что спешить особо некуда (пациент стабильный), а сирены в пробке — пустая трата нервов.

И тут Остапа понесло. «Я, — воскликнула „кардиологиня“, — на тебя жаловаться буду! Заведующий сказал, чтобы я следила за тобой и писала рапорта на тебя!»

Я, как воспитанный человек, попросил у водителя «чистый листок». «Пишите, милочка, — говорю, — пишите. Потом с заведующим прямиком к главврачу. Там вам и объяснят, кто есть ху и как этот „листок“ эффективно применить.»

Видишь ли, «королева», я на «скорой» больше пятнадцати лет отпахал. Видел и адреналиновые гонки, и трагедии, и «веселуху». Умею эмоции держать в узде, особенно когда «горячо». А ты, «без году кардиолог», реальных «тяжеловесов» в жизни не видела. Так что давай подумаем о будущем сотрудничестве. И да, я тут «присматриваю» за тобой, чтобы ты кого ненароком не «прикончила». Так что «отставим понты», берем вызов и едем дальше.

Получив очередной вызов (парень без сознания «отключился»), мы ехали в молчании. Каждый думал о своём. Спустя пятнадцать минут мы прибыли на место — неблагополучный район, хибары, где обитали приезжие «барахольщики».

Подъехали к «дворцу» — саманный барак, где «комфорт» был синонимом слова «отсутствие». Единственное окно, мебель в стиле «гоп-стоп» (то есть её просто не было), а топчан, усеянный матрасами, — «спальное ложе» для целого гарема.

Заходим внутрь — и мою «богиню» в белом халате «парализует» от увиденного. Она, словно каменная статуя, застывает на пороге, забыв про тонометр и кардиологию. Я её легонько толкаю в бок, она делает неуверенный шаг вперёд, хватается за тонометр, словно за спасательный круг, и безуспешно пытается распутать трубки.

А зрелище было то ещё. На топчане — парень лет двадцати, синюшный, хрипит, а сверху другой парень, чуть постарше, проводит самодеятельную «реанимацию».

Пока моя «дива», словно очнувшаяся от летаргического сна, копошится с тонометром, я действую четко и спокойно. Оцениваю «спектакль», достаю из сумки «набор для фокусов» (ампулы, шприц, жгут, ватка со спиртом) и направляюсь к пациенту. Прошу «реаниматора» посветить мне — и ловким движением ввожу лекарство в вену. Дальше — «мешок Амбу» (мешок Амбу (Ambu bag), также известный как ручной дыхательный мешок или мешок типа «дыхание-в-мешок», это портативное медицинское устройство, используемое для искусственной вентиляции легких (ИВЛ) у пациентов, которые не могут дышать самостоятельно или дышат неэффективно.) и нашатырь под нос. И о чудо! Парень розовеет, начинает дышать, словно после марафонского забега, и приходит в себя.

Я прошу друга больного помочь перетащить его в машину (Гамак (Носилки «ГАМАК» они же «ВОЛОКУШИ» — это, как правило, бескаркасные мягкие носилки, изготовленные из прочной ткани с ручками-петлями по краям. Их особенность заключается в том, что они могут использоваться не только для переноски пострадавших, но и в других целях) «ковёр-самолёт» для транспортировки.

И вот в машине начинается «разбор полётов». Парень, приходя в себя, отнекивается от всего. «Ничего не помню, — говорит, — ничего не знаю.»

«Ну-ну, — отвечаю я, — давай не будем лукавить. Героин, и, судя по всему, „бомба“ (героин с метадоном). А вот твои дальнейшие приключения зависят от пропорций. Если метадона больше, через пару минут ты снова отрубишься. И да, флакончик от пенициллина, который ты выбросил во дворе, — это тоже „намек“ на твою любовь к героину с метадоном.»

Вся машина, включая «королеву кардиологии», смотрит на меня с круглыми глазами.

«Ну да, — признаётся парень, — решил попробовать „бомбочку“ из флакончика. Не наркоман я, честно. Просто так получилось. Но, видать, на этом с „химией“ завязываю. Ваше лекарство, доктор, — это отрезвляющий душ.»

Доставили мы парня в токсикологию, и при погрузке носилок обратно в карету, наша «королева» выдала неожиданную тираду. «Александр, — говорит, — спасибо тебе огромное. Ты профессионал! Быстро, чётко, без паники! А я бы даже на флакончик этот внимания не обратила. Была я не права, каюсь.»

После этого случая на «скорой» ещё долго обсуждали, как я «поставил на место» гордячку, и как ей пришлось «приземлиться» с небес на землю. Да и работать она после этого стала как нормальный человек, а не как «богиня Олимпа», да и к фельдшерам с санитарами и водителям стала относиться проще и уважительно.

Случай четвертый. «На грани: три попытки побега»

Зависимость, знаете ли, штука прилипчивая. Она, как правило, «притаскивает» за собой целую «банду» других пороков. И я это прочувствовал на своей шкуре, когда меня отправили на срочный вызов — «Мужчина, попытка повешения».

В голове — калейдоскоп худших сценариев. Петля, бледное лицо, хрипы… Гнал на вызов, как Шумахер, хотя по рации успокоили: «Сняли уже с петли, дышит». Но вот дальнейшие «подробности» умалчивались.

Прибыли на место — а там «мексиканский сериал» во дворе. Женщины мечутся, словно куры без головы, мужик (судя по всему, местный Рэмбо) яростно лупит ногой в дверь дома.

«Что случилось, где пострадавший?» — спрашиваю я, приземляясь в этот «водоворот страстей».

Рэмбо представляется: «Ермек, сосед, по совместительству — полицейский. Прибегает, значит, ко мне соседка Айгуль и вопит, что муж её, Айдар, в сортире повесился. Я, как супергерой, хватаю первый попавшийся нож со стола и несусь на место происшествия.»

И тут начинается самое интересное.

«Висит, значит, этот Айдар на джойстике от PlayStation. Фантазия у народа, я вам скажу! Перерезаю шнур, снимаю его — а он, оказывается, ещё живенький, отдуплился. Схватил мой нож и давай себе пытаться вены резать! Еле выбил клинок. А этот „горе-самоубийца“ — в дом и забаррикадировался.»

Ломаем дверь. Врываемся — и видим «картину маслом»: Айдар валяется на кровати синюшный, дышит, как рыба, выброшенная на берег, а рядом — «улика» в виде использованного шприца.

Сразу подозрение на диагноз — «наркокома». Колю ему налоксон (волшебное зелье, возвращающее из царства тьмы) — и «чудо» свершилось, диагноз подтвердился.

«С возвращеньицем, — говорю я. — Ну-ка, успокойся, давай по-человечески поговорим. Зачем вешаться, резаться, травиться? Что за цирк?»

И тут из Айдара полезла «исповедь».

«Доктор, хреново мне. На игле я уже — страшно вспомнить, сколько лет. Лечился — как мёртвому припарка. В наркологии — проходной двор, „торчка“ пронести — раз плюнуть. Я вот как-то в коронках зубов героин спрятал. Обшмонали при госпитализации всего, но в зубах посмотреть и не додумался никто. А вылез я из этого дурдома, и опять за старое. Но главная беда — игровые автоматы.»

И тут начался душераздирающий рассказ.

«Должен я, доктор, кучу бабла. Остановиться не могу. Каждый вечер как зомби прусь к этим чёртовым „одноруким бандитам“ игровым автоматам. Игра успокаивает, тяга к наркоте пропадает, но потом…»

«Сегодня решил сыграть и „кайфануть“ за одно, а жена, зараза, деньги спрятала. И вот я, гениальная личность, решил отправиться в другой мир. Раз уж в этом — жизни нет.»

«Лечиться-то хочешь?» — спрашиваю я.

«В наркологии — нет, — честно признается Айдар. — Смысла не вижу.»

«А от игровой зависимости, да и от наркотиков заодно?»

«Вот тут мысль интересная.»

И тут я ему «под козырь»:

«Смотри, на такой „весёлый“ вызов как у тебя, в любом случае приедет полиция и психиатрическая бригада. А ты у нас — „хронический суицидник“. Психи обязаны тебя в больницу забрать. И вот твой шанс пройти двойное лечение.»

И тут в комнату «врывается отряд спасателей из дурки»: врач, фельдшер (мой одногруппник тёзка) и два санитара.

«О, привет, тёзка, — кричит Санек фельдшер с психбригады. — Как всегда, без твоих „аттракционов“ скучно жить!».

Я кратко описываю ситуацию. И тут врач с психбригады начинает беседу с Айдаром, а я с тёзкой отхожу «полялякать». Давно, знаете ли, не виделись, недельку как.

Вот такая «разношёрстная компания» собралась на этом вызове. Скорая спасает от джекпота и шприца. И попробуй разберись, что страшнее.

Смотрю на Айдара и думаю: зависимость — это дьявольская штука. И кто бы мог подумать, что игровые автоматы — это не просто «развлекуха», а настоящая «чума XXI века». Хотя в 2010 годах многие молодые люди были подвержены этому злу.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Игровая зависимость, или лудомания, является серьёзным расстройством, которое может оказать разрушительное воздействие на жизнь человека и его близких. Вот несколько шагов, которые вы можете предпринять, чтобы помочь игроману:

1. Распознайте проблему:

Признаки игровой зависимости:

— Постоянные мысли об азартных играх.

— Необходимость делать все большие ставки, чтобы достичь желаемого возбуждения.

— Неудачные попытки контролировать, сократить или прекратить играть.

— Раздражительность или беспокойство при попытке сократить или прекратить играть.

— Использование азартных игр как способа убежать от проблем или облегчить негативные эмоции.

— Попытки отыграться после проигрыша.

— Ложь, чтобы скрыть масштабы своей игровой зависимости.

— Потеря важных отношений, работы или возможностей из-за азартных игр.

— Просьбы к другим о финансовой помощи из-за проигрыша денег в азартные игры.

Поговорите с человеком:

— Выберите подходящее время и место, где вы сможете поговорить наедине и без отвлекающих факторов.

— Выразите свою заботу и беспокойство, используя «я-сообщения», например: «Я беспокоюсь о тебе, потому что заметил, что ты проводишь много времени за азартными играми».

— Избегайте обвинений, критики или угроз.

— Будьте готовы выслушать и понять точку зрения человека.

2. Предложите поддержку:

— Будьте терпеливы: Избавление от игровой зависимости — это процесс, который может занять время.

— Предложите свою помощь в поиске ресурсов: Группы поддержки: Анонимные Игроки (Gamblers Anonymous) предлагают поддержку и сообщество для людей, борющихся с игровой зависимостью.

— Консультации: Профессиональный консультант или терапевт может помочь человеку понять причины своей зависимости и разработать стратегии преодоления.

— Горячие линии: Национальная горячая линия по проблемам азартных игр может предоставить информацию и поддержку.

— Помогите человеку найти альтернативные занятия: Предложите заняться спортом, хобби или другими видами деятельности, которые могут заменить азартные игры.

— Установите границы: Чётко определите, какую поддержку вы готовы оказать, и что вы не будете делать (например, не будете давать деньги в долг).

3. Позаботьтесь о себе:

— Обратитесь за поддержкой: Если вы являетесь членом семьи или другом человека с игровой зависимостью, вам также может потребоваться поддержка. Рассмотрите возможность посещения группы поддержки для членов семьи или консультации с терапевтом.

— Установите границы: Защитите себя от финансового и эмоционального воздействия игровой зависимости вашего близкого.

— Не вините себя: Помните, что вы не несёте ответственности за зависимость другого человека.

Важно помнить:

Вы не можете заставить человека прекратить играть. Решение бросить азартные игры должно быть принято самим человеком.

Не покрывайте долги игромана. Это может усугубить проблему.

Будьте готовы к тому, что человек может отрицать свою зависимость или сопротивляться помощи.

Обращение за профессиональной помощью — важный шаг на пути к выздоровлению от игровой зависимости.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Случай пятый: «Метадоновая Одиссея: путь от комы к безумию и обратно»

Ну что я могу сказать? Ломка, друзья мои, это не просто плохое настроение или лёгкая головная боль. Это когда твой организм и разум, словно разъярённые звери, пытаются вырваться из клетки, которую ты им сам построил. Это когда пот течёт рекой, кости ломит, словно тебя заживо хоронят, и ты готов на всё, чтобы это прекратилось. Это — ад на Земле.

И вот, на этот раз мы, бравые парни из БИТа, спешим на помощь коллегам из «линейки». Диагноз: «Наркоман не выходит из комы». Ну, думаю, сейчас мы этого «спящего красавца» разбудим. Приезжаем — а там на полу синюшный мужик лет тридцати, и вокруг него — «озадаченная» врач. «Три кубика налоксона уже влила», — говорит, — а он как Спящая красавица, только вместо принца — я и со шприцем».

Осматриваю я пациента и понимаю: кома-то — метадоновая. А это, знаете ли, другая песня. Метадон — «зверь» коварный, выводит из комы медленно, а потом устраивает такое «веселье», что мало не покажется. Неврологические «приветы», психомоторное возбуждение — в общем, «танцы с бубном» гарантированы.

«Ну ладно, — говорит мой врач Вася, — добавим ещё два кубика волшебства. Может, проснётся, как от поцелуя принца.»

И как говорится, «Не буди лихо, пока тихо». Наш «Спящий» начинает розоветь, дышать… И тут начинается «шоу»!

Буквально с каждым чихом вылетала мокрота, как из брандспойта во все стороны, а наш, невысокого роста наркоша превращается в терминатора. Глаза безумные, мычание, как у маньяка, и давай всё крушить и ломать! Подойти страшно, в токсикологию его таким никак не довезти.

Вызвали «психов», а сами думаем, как «терминатора» усмирить. И тут мне в гениальную голову приходит идея: кидаю в него подушку! «Монстр» отвлекается, а мы с Васей делаем ему «подножку» и, как в индийском кино, дружно валим на пол.

Но что делать дальше? Решили завернуть его в ковер который лежал на полу, как в саван, и получился у нас «кокон». Но не тут-то было! Этот «кокон» начинает извиваться и ползти, как гусеница. Вася, не долго думая, запрыгивает на него верхом, а я, словно ковбой на родео, набираю диазепам (4 кубика, чтобы утихомирить «зверя»). Но увы! Седация не работает, как мертвому припарка. Вот так и скачем мы вдвоём на этом «живом ковре», а «гусеница» извивается и рычит.

Тут-то и прибывают наши «братья по разуму» — психбригада. Четыре пары удивлённых глаз смотрят на это «шоу», а у меня с врачом Васей пот градом льется.

«Ну, ребята, — говорит врач „психов“, — у вас тут смотрю, вечеринка в самом разгаре!»

«Ага, — отвечаю я, — присоединяйтесь. Диазепам не берёт!»

Два санитара садятся рядом с нами на извивающийся «ковер» и пытаются зафиксировать его в неподвижном состоянии. Врач «психов» смотрит в в глаза монстру, и выносит вердикт: «Диазепам ему что слону дробина! Нейролептики нельзя, будем пробовать оксибутират натрия. Это его должно усыпит.»

Фельдшер психбригады колет «снотворное» в вену шеи, и наш «монстр» начинает засыпать. Выдыхаем с облегчением.

«Ну что, — говорю, — будем доставать нашу гусеницу из кокона или подождём, пока она совсем уснёт? Тащить его в этом виде не вариант.»

«Рискованно, — отвечает врач „психов“, — но вести нужно быстро и аккуратненько. Раскатываем ковер и быстро грузим спящее тело монстра на носилках в машину психбригады для госпитализации его в токсикологию, пока не проснулся. Иначе им в машине балет на пуантах устраивать придётся».

Вот так и закончилась эта история. Мы с доктором Васей — мокрые, выжатые, но счастливые. Скорее бы в душ, чтобы смыть с себя этот «адреналин».

«Эхо без ответа» или история, но уже с трагическим исходом

Глубокая ночь опустилась на город, окутав его ветхие центральные улочки плотной завесой тишины, которую лишь изредка нарушал далекий гул запоздалых машин. Было около двух часов, когда резкий голос диспетчера по селектору вырвал меня из дремотного покоя. Вызов по поводу травмы — рутинная фраза, за которой, однако, часто скрывались человеческие трагедии.

Местом назначения оказался частный дом, затерянный среди более крепких строений в самом сердце города. Он выглядел так, словно давно сдался под натиском времени: покосившийся забор, ржавая калитка, угрюмо темнеющие окна. Дом дышал запустением, и сам воздух вокруг него казался спертым и тяжелым. У самой калитки, в слабом свете одинокого фонаря, меня встретила девушка. Ее силуэт дрожал — то ли от ночной прохлады, то ли от всепоглощающей тревоги, исказившей ее черты.

«Доктор, умоляю… — голос ее срывался, слова путались. — Он же убьет себя сейчас! Мы не знаем, что делать…» Она судорожно сглотнула, взгляд ее метался, словно ища спасения в моем лице. «Это мой брат… Ему двадцать пять. Он… он на эфедроне сидит». Последние слова она произнесла почти шепотом, будто боясь, что их услышат даже стены этого обреченного дома.

Эфедрон… Это слово прозвучало как приговор. Синтетический демон, порождение кустарных лабораторий, выжигающий душу и тело. Родственник амфетаминов, но с более короткой, яростной эйфорией и неутолимой, разрушительной тягой к новой дозе. Часто сваренный на кухне с марганцовкой, он нес в себе не только психоактивный угар, но и яд, медленно отравляющий мозг, ведущий к необратимому распаду личности, к тому страшному состоянию, что врачи называют «марганцевым паркинсонизмом».

«Последний день он не кололся, — продолжала девушка, ее голос крепчал от отчаяния. — У него ломка началась страшная. Документов нет, лечиться он категорически не хочет…»

«А к участковому обращались?» — спросил я, хотя ответ был почти очевиден.

«Да, — кивнула она с горечью. — Их опорный пункт тут рядом, в соседнем доме. Но они… они разводят руками. Говорят, ничем помочь не могут». Бессилие сквозило в каждом ее слове.

Я шагнул во двор, ощущая под ногами хруст мусора, и толкнул ветхую дверь. Внутри царил полумрак и хаос. Запах затхлости смешивался с острым, неприятным запахом пота и чего-то химического. По единственной освещенной тусклой лампочкой комнате метался молодой парень. Он был похож на загнанного зверя: глаза дикие, движения резкие, прерывистые. Он снова и снова бился головой о шершавую, облупившуюся стену, оставляя на ней кровавые отметины. Вся его голова уже представляла собой сплошную рану. Усадить его, обработать эти раны было совершенно невозможно — он вырывался с нечеловеческой силой. Вести же его в больницу в таком невменяемом состоянии, без документов и согласия, я по закону не имел права. Выход оставался один — вызывать психиатрическую бригаду.

Минут через пятнадцать тягостного ожидания, наполненного глухими ударами и бессвязным бормотанием парня, на пороге появились они: врач в строгом белом халате, фельдшер и два крепких санитара с непроницаемыми лицами. Оценив обстановку одним взглядом, санитары без лишних слов попытались схватить и удержать мечущегося пациента. Врач-психиатр предпринял попытку заговорить с ним, но парень, полностью поглощенный агонией абстиненции, не реагировал на слова, не шел ни на какой контакт. Его реальность сузилась до невыносимой физической и душевной боли.

«Хорошо, доктор, — обратился ко мне врач психбригады спокойным, почти будничным тоном. — Можете ехать. Это наш клиент. Мы тут сами разберемся». В его голосе не было ни сомнения, ни сочувствия — лишь профессиональная констатация факта.

Я развернулся и вышел из этого дома, оставив позади сцену отчаяния и боли. Ночь поглотила меня снова, и вскоре я уже спешил на другой вызов, стараясь вытеснить из памяти дикий взгляд обреченного парня.

А в семь часов утра, когда город только начинал просыпаться и первые лучи солнца робко пробивались сквозь утреннюю дымку, диспетчер вновь передала мне вызов. Адрес был до боли знакомым. Повод — «повтор, человеку плохо». Предчувствие беды холодком коснулось сердца. По приезде меня встретила та же гнетущая тишина, но теперь она была абсолютной, мертвой. В комнате, залитой бледным утренним светом, на полу лежало неподвижное тело. То, что еще вчера было головой, превратилось в кровавое месиво. Признаки биологической смерти были неоспоримы. Это был труп.

«Как же так? — вырвалось у меня невольно, обращаясь к оцепеневшим от горя родственникам, стоявшим у стены. — Его же должны были забрать… В больницу?»

«Нет, — тихо ответила сестра, ее лицо было серым, без слез. — Доктор осмотрел его… Сказал, чтобы мы утром сами везли его в наркологический диспансер. А если будет сопротивляться — обратиться к участковому инспектору, он поможет…» Голос ее прервался.

Он не дождался утра. Не смог.

Вот так и закончился этот вызов. Картина той комнаты, слова врача психбригады, безнадежность в глазах сестры — все это до сих пор стоит у меня перед глазами. И главный вопрос так и остался без ответа: как можно было оставить человека в таком состоянии, наедине с его агонией, обрекая на верную гибель? Этот вопрос эхом отдавался в моей душе, смешиваясь с утренним шумом просыпающегося города, который так и не узнал о маленькой трагедии, разыгравшейся в его ветхом сердце этой ночью.

«Газуй, шеф!»: из жизни водителей скорой помощи

Знаете, хватит, пожалуй, о страданиях и болезнях. Душа просит чего-то… ну, если не светлого, то хотя бы не столь драматичного. Давайте-ка я вам расскажу о наших коллегах, без которых работа на «скорой» превратилась бы в логистический кошмар и проверку на выносливость похлеще марафона — о наших водителях. Ведь пока мы, медики, колдуем над пациентами с фонендоскопами и шприцами наперевес, именно они виртуозно лавируют в городском потоке, доставляя нас к месту событий быстрее, чем мысль о чашечке кофе успевает промелькнуть в голове. Работа у них, скажу я вам, та еще карусель: вечный стресс, ответственность за наши драгоценные жизни (и жизнь пациента, само собой), и все это под аккомпанемент сирены и не всегда лестных эпитетов от других участников движения.

Когда я только начинал свой путь фельдшера, водители были не просто рулевыми — они были душой бригады. Мы были единым организмом, где каждый винтик на своем месте, и водитель был первым, кто подставит плечо, будь то перетаскивание носилок по узкой лестнице хрущевки или помощь в усмирении особо буйного «клиента». Со временем, увы, таких вот «своих в доску» парней становилось все меньше. Иногда попадались экземпляры, глядя на которых, хотелось спросить: «Простите, а вы точно с нами или просто мимо проезжали и решили подбросить?» Встречались и откровенно враждебно настроенные типы, словно мы им лично зарплату урезали.

Но, видимо, моя карма была чиста, или звезды так сошлись — мне с водителями по большей части везло. Никогда не забуду своего первого напарника за рулем — Ивана. Легенда, а не человек! Как только я, зеленый юнец, переступил порог подстанции, заведующий, окинув меня проницательным взглядом, определил меня на «свою» (бригаду) машину. Не подумайте чего, он на ней по ночам подрабатывал, создав нечто вроде элитного спецназа скорой помощи (помогал БИТам разгружать их вызыва). На эту бригаду брали только избранных, асов фельдшерского дела, к коим, по неведомой мне причине, причислили и меня, желторотика. Оснащение у нашей «ласточки» было — любая бригада интенсивной терапии обзавидуется: ларингоскоп, пункционная игла для всяких экстренных манипуляций, и даже — о, чудо! — электрокардиограф, который в те времена был роскошью, доступной лишь реанимационным и бригадам интенсивной терапии.

Иван, мой первый водитель, был полной противоположностью этой суровой элитарности. Добрейшей души парень, отзывчивый, с неизменной готовностью прийти на помощь и с шестым чувством на любую опасность. С ним мы прошли через столько всего, что хватило бы на сценарий для неплохого боевика с элементами комедии. Он умудрялся подвезти нас так близко к подъезду, что иногда казалось, он сейчас заедет прямо в квартиру. А ночью, когда я карабкался по темным, пахнущим кошками и сыростью лестницам, он всегда мастерски направлял свет фар или мощный фонарь, выхватывая из мрака ступеньки и возможные сюрпризы. Таскать носилки? Помочь при ДТП, когда рук катастрофически не хватает? Иван никогда не отказывался, он был частью команды до мозга костей.

Особенно запомнился один случай — аккурат на первой неделе моей работы, да еще и в мой день рождения! Представьте картину: на подстанции уже скромно накрыт стол (торт, лимонад, все по-простому), душа поет и требует праздника, как вдруг — вызов. Рядом, буквально в соседнем квартале, «человек ведет себя неадекватно». Классика жанра. Мы с Иваном мигом на месте. Я, прихватив увесистый бикс со стерильным материалом (мало ли что), отправился покорять четвертый этаж типовой панельки. Уже у подъезда, пропахшего всем сразу — от борща до перегара, я услышал истошные крики сверху. Поднявшись, обнаружил эпицентр веселья: мужчина в состоянии, которое мягко называют «не стоит в адеквате», пытался натянуть носки задом наперед, яростно отбиваясь от перепуганных родственников и не узнавая их в упор. Диагноз напрашивался сам собой — острое психическое расстройство. «Телефон есть у кого?» — крикнул я выглядывающим из дверей соседям. Нашлась трубка этажом ниже. Пока я спускался, наш буйный пациент, метаясь по площадке, с грохотом опрокинул батарею пустых бутылок в металлических ящиках — наследие бурных выходных. Грохот разнесся по подъезду, как артиллерийский залп.

Внизу этот звук произвел эффект разорвавшейся бомбы. Пока я дозванивался до психбригады, Иван, услышав канонаду, решил, что его фельдшера там уже разбирают на запчасти, и рванул в подъезд спасать. Не обнаружив меня на поле боя, он с тревогой вопросил у соседей: «Где доктор?!». Те, видя его решимость, указали на соседнюю квартиру: «Там спрятался!». Я же, связавшись с «психами», предусмотрительно позвонил и в полицию — мало ли, до приезда коллег нужно будет как-то утихомирить разбушевавшегося гражданина. Но Иван решил подстраховаться по-своему: добежал до машины и по рации вызвал подмогу с подстанции — «бригаду с мужиками» (видимо, самых крепких коллег), а диспетчера попросил продублировать вызов в полицию с пометкой «Нападение на медработника!». Для верности.

Я, ни о чем не подозревая, закончил переговоры, вышел из гостеприимной квартиры и спокойно спустился к машине. И тут началось! С воем сирены к подъезду подлетает наша бригада интенсивной терапии — ребята высыпают из машины… с какими-то палками в руках! Видимо, готовились к серьезной заварушке. Увидев меня целым и невредимым, врач БИТа выдохнул с облегчением: «Фух! Что там у тебя стряслось?». «Да больной с галлюцинациями на четвертом буянит», — отвечаю. «Ок, пойдем посмотрим», — скомандовал врач, и бригада, похожая на отряд зачистки, скрылась в подъезде. Не успели они исчезнуть, как к дому подкатил полицейский УАЗик, из которого выпрыгнули четверо бравых бойцов с автоматами наперевес. А следом, вальяжно припарковалась машина психбригады, откуда выгрузились четыре удивленных амбала в белых халатах. «Ооо! — протянул врач-психиатр, оглядывая собравшуюся компанию. — У вас тут веселье в полном разгаре! И где виновник торжества?». «Там, — махнул я наверх, — на четвертом. Наши БИТы уже с ним знакомятся».

Мы с Иваном скромно остались внизу, у машин, наблюдая за этим парадом служб. Через пару минут виновника торжества аккуратно вывели под белы рученьки санитары и упаковали в свою машину. Следом вышел «мозгоправ». «Банальный Delirium Tremens, коллега, — буднично сообщил он мне. — Будем лечить». «Чего-чего?» — переспросил Иван, с любопытством разглядывавший процессию. «Белая горячка, Вань, — пояснил я. — Или, по-научному, алкогольный галлюциноз». Мы сели в машину и поехали на подстанцию — мой день рождения все-таки ждал!

Вторым водителем, с которым судьба свела меня надолго, был Сергей — личность не менее колоритная. Заядлый охотник, плотный, с густой окладистой бородой, он почти всегда ходил в камуфляже, словно только что вернулся с лесной засидки. С Серегой мы прошли, как говорится, огонь, воду и медные трубы. Один случай в РОВД (Районном Отделе Внутренних Дел) нам запомнился особенно, да так, что после него все местные полицейские стали узнавать нас в лицо и относиться с подчеркнутым уважением. Так за нами и закрепилась репутация: «доктор Карачаров и водитель-драчун».

Дело было днем. Вызов в РОВД, повод — «алкоголик без сознания». Приезжаем. На территории, среди патрульных машин, на асфальте возлежит тело лет сорока пяти в состоянии полной невменяемости. Видать, патруль подобрал его где-то тепленьким, а пока везли оформлять, клиента разморило, и он отключился. Разбудить его стражи порядка не смогли и решили спихнуть на нас — везите, мол, в токсикологию. Я осмотрел «пострадавшего» — повреждений вроде нет. Но везти его в токсикологию — та еще радость. Там вечно ворчат: «Что вы нам алкашей возите? Везите в вытрезвитель!». А в вытрезвитель, по идее, должны возить как раз полицейские. Дилемма! Что делать с этим спящим царством?

Достаю ватку, нашатырь. Провожу у носа. И тут — о, чудо! — наш «бессознательный» приходит в себя. Да как! Вскакивает на ноги и начинает изрыгать в нашу сторону что-то угрожающее и нечленораздельное. Тут же подлетает молоденький сержантик и, видимо, решив развлечься, начинает с ним «играть в бокс» — уворачивается от неуклюжих выпадов пьяного, сам стоит в стойке. Серега, наблюдавший за этим цирком, наконец не выдерживает: «Слышь, хватит его дразнить! Нам его потом везти, если разбушуется!». И тут этот пьянчуга, ни с того ни с сего, разворачивается и замахивается на меня! Хорошо, реакция не подвела — увернулся.

Тут уже подходит Сергей. Спокойно так, басом: «Ты чего, мужик? Это доктор, он тебе помочь хотел, а ты кидаешься!». И в этот момент получает прямой удар кулаком по лицу. Серега, охотник, человек действия, долго не думал. Ответный удар был такой силы и точности, что алкаш рухнул на асфальт как подкошенный. При падении раздался характерный щелчок — видимо, приложился головой. И все, тишина. Я подхожу, осматриваю. На затылке ссадина. «Ну вот, — говорю Сереге и обалдевшим полицейским, — проблема решена! Повезем с закрытой черепно-мозговой травмой». Менты стояли с открытыми ртами. Мы быстро погрузили обмякшее тело на носилки и поехали в больницу.

По дороге Серега, все еще потирая челюсть, спрашивает: «Ну как он там?». «Нормально, — отвечаю, — лежит, храпит». Серега напрягся: «Ты уточни: храпит или хрипит?». «Да успокойся, Серега, все с ним хорошо! Спит наш богатырь непробудным сном».

Приезжаем в больницу, начинаем выгружать это «пьяное тело». И тут оно… замычало, зашевелилось и снова начало бормотать угрозы в наш адрес! Терпение было на исходе. Я поворачиваюсь к Сереге и негромко так говорю: «Серег, а давай его с носилок „случайно“ уроним? Может, угомонится?». Наш бухарик, видимо, услышал, резко замолчал, задумался… и до конца передачи в руки больничных санитаров вел себя тише воды, ниже травы.

А еще был случай, от которого волосы дыбом вставали, уже без всякого юмора. Раннее утро, часов пять. Мы с Серегой везем женщину с приступом холецистита в больницу на окраине города. Машина у нас тогда была — ГАЗ «Волга», седан. Хорошая, кстати, машина, нравилась мне. Едем по трассе, рассвет только занимается, я дремлю на переднем сиденье, убаюканный мерным гулом мотора. И вдруг…

С встречной полосы, перемахнув через невысокое ограждение, прямо на нас летит машина! Летит в прямом смысле слова! На скорости она налетела на бордюр, ее подбросило, она перевернулась в воздухе и крышей прошла буквально в сантиметрах над нашей крышей, после чего кубарем скатилась в придорожный овраг. Мы с Серегой резко тормозим, выскакиваем из машины, сердца кололотятся где-то в горле. Смотрим в овраг: там, на траве, лежит перевернутая машина, а из нее, отряхиваясь, вылезают два мужика! Целехонькие! Стоят, растерянно озираются по сторонам, видимо, сами не поняв, как тут оказались.

Еще несколько миллиметров, пара градусов не в ту сторону — и эти «летчики» приземлились бы аккурат на нас с пациенткой. Убедившись, что каскадеры живы и не требуют нашей помощи, мы сели обратно в «Волгу» и поехали дальше в стационар. Но сон, конечно, как рукой сняло. Адреналина хватило до конца смены.

Но, увы, картины идеального братства за рулем и стетоскопом, которые я вам тут рисовал с Иваном и Серегой, со временем стали скорее исключением, чем правилом. Особенно это чувствуется в последние годы. Что-то неуловимо изменилось в воздухе на подстанциях, какая-то невидимая стена стала вырастать между кабиной водителя и медицинским салоном.

Нынешние водители все чаще держатся как-то особняком, словно их работа — это просто доставить «тело» медика из точки А в точку Б, а дальше — не их забота. Высадить за квартал до нужного адреса, особенно ночью, заставив фельдшера или врача совершать увлекательное путешествие по темным, не всегда дружелюбным дворам с медицинским ящиком наперевес — стало почти нормой. Идешь так, спотыкаясь в темноте, освещая путь фонариком телефона, и думаешь: «А ведь Иван бы фарами весь двор осветил…».

Про помощь с носилками и говорить не приходится. Раньше это было само собой разумеющимся, а теперь… В лучшем случае помогут с таким видом, будто делают величайшее одолжение вселенной, сопровождая процесс тяжкими вздохами. А то и вовсе откажутся: «Не моя работа». И стой ты один на пятом этаже с тяжеленным пациентом и носилками, изобретая чудеса эквилибристики и уговаривая перепуганных родственников помочь. А уж если ты задержался на вызове дольше часа — разбирая сложный случай, ожидая полицию или ту же психбригаду — можешь быть уверен: в машине никто особо и не волнуется. Водитель спокойно слушает музыку, дремлет или решает кроссворд, даже не пытаясь узнать по рации, жив ли ты там вообще.

А зима… Зима — это отдельная песня. Экономия бензина — святое дело! Поэтому включить печку, чтобы медики не превращались в ледышки после уличного вызова, или хотя бы прогреть машину ночью перед выездом — это для многих непозволительная роскошь. Сидишь, стуча зубами, в промерзшем салоне, который больше напоминает филиал Северного полюса, и думаешь о высоком — о спасении жизней, конечно.

Впрочем, справедливости ради, нельзя винить во всем только водителей. Иногда и мы, медики, хороши. Чего греха таить, встречаются среди нас коллеги, которые смотрят на водителя как на обслуживающий персонал, на человека «второго сорта». Разговаривают через губу, свысока, забывая, что от этого человека за рулем зачастую зависит не только скорость прибытия, но и безопасность всей бригады.

Вот так и получается, что некогда единый, слаженный механизм бригады скорой помощи начинает давать сбои. Командный дух испаряется, взаимовыручка становится редким артефактом, и бригада превращается… да неизвестно во что. Просто в людей, волею случая оказавшихся на одну смену в одной машине, каждый со своими проблемами и своим взглядом на общую, казалось бы, работу. И от этого, честно говоря, становится немного грустно.

Вот такие они, наши водители — где-то герои, где-то хулиганы, где-то просто мужики со своими причудами, но всегда — неотъемлемая и важная часть нашей непростой работы.

«Сирена и неизвестность за дверью»

Ночь окутывала город своим безмолвным покрывалом, лишь изредка нарушаемым воем сирен, разрезающих тишину. Каждый вызов скорой помощи — словно бросок монеты в колодец неизвестности. Никогда не знаешь наверняка, что ждет тебя за дверью, какая драма развернется перед глазами. Легкая простуда может обернуться трагедией, а тревожный звонок о серьезной травме — оказаться досадной мелочью.

В тот день, когда поступил вызов о ножевом ранении руки, я работал в паре со стажером из далекой Индии. Его глаза с интересом впитывали каждый момент этой непривычной для него реальности. Адреналин ударил в кровь, как только диспетчер передал адрес. Мы неслись по лестничным пролетам старой многоэтажки, наши шаги гулко отдавались в пустом подъезде. Звонок в дверь прозвучал резко и требовательно. На пороге появилась юная девушка, хрупкая фигурка в свете тусклой лампочки. Ее тонкий пальчик безмолвно призывал к тишине.

— Скорую кто вызывал? — спросил я, стараясь сохранить спокойствие.

— Я, — прозвучал ее тихий ответ.

— И где ножевое ранение?

— Нет, я специально вызвала скорую на ножевое ранение, чтобы вы быстро приехали.

На мгновение воцарилось недоумение.

— Хорошо, — произнес я, стараясь скрыть нарастающее раздражение, — и что же случилось?

Девушка опустила взгляд и протянула руку. На ее пальце виднелась тонкая красная полоска.

— Меня кошка поцарапала.

Мы с индийским студентом обменялись красноречивыми взглядами. Он, с непоколебимым профессионализмом, обработал царапину перекисью водорода и йодом.

— А дальше вам придется объяснять все полиции, — строго сказал я. — Вы должны понимать, какую ответственность несете, делая такие вызовы. На ножевые ранения всегда выезжает полиция. Будьте готовы к штрафу за ложный вызов.

Совершенно иным был вызов, поступивший спустя несколько смен назад. Повод звучал сухо: «Травма руки». Но когда мы прибыли на место, увиденное повергло в шок. На полу маленького магазинчика алела лужа крови, а рядом с ней, бледная как полотно, сидела молодая женщина, отчаянно пытаясь перевязать окровавленную руку молодого человека обрывком ткани.

— Что случилось? — взволнованно спросил я.

— На нас напали грабители с ножом, — дрожащим голосом ответила девушка. — Они угрожали нам, а потом один набросился с ножом на моего парня. Он попытался вырвать нож, вот и…

Я быстро осмотрел глубокие раны на кисти парня. Кровь пульсировала, грозя обескровить его. Не теряя ни секунды, я обработал раны антисептиком, наложил давящую повязку, установил капельницу с физраствором и, бережно уложив пострадавшего на носилки, помчался в травматологическое отделение. Каждая секунда была на счету.

Сколько раз приходилось сталкиваться с подобной непредсказуемостью! Вызывают на «умирает», а приезжаешь — банальное повышение температуры или скачок давления. И наоборот, звонок с жалобой на легкое недомогание, головную боль, а за дверью — бездыханное тело. Спрашиваешь в отчаянии: «Почему не вызвали скорую раньше? Сколько драгоценного времени потеряно!» А в ответ слышишь робкое: «Мы не думали, что все так серьезно… Не хотели вас беспокоить». И в этой фразе — вся трагедия человеческого легкомыслия, способного привести к непоправимым последствиям.

Как мы выживали в «Бизонах» и «Рафиках»

Позвольте, сударь мой, окунуться в анналы памяти и поведать о тех железных конях и самодвижущихся экипажах, коим выпала честь служить под моим началом на поприще скорой медицинской помощи. О, славные были времена! Каретный двор наш, подобно хамелеону, менял свой облик несчетное число раз за годы моей службы, что протекала в славном граде Алма-Ате, раскинувшемся у самого подножия величественных гор Заилийского Алатау, чьи снежные шапки глядятся в лазурное небо, а изумрудные склоны летом дарят прохладу, а зимой — укрытие от степных ветров.

На заре моей карьеры балом правили три богатыря отечественного автопрома: УАЗ, прозванный метко «Бизоном» за свой жизнерадостный морковный окрас, юркий РАФ и степенная «Волга» ГАЗ-24.

Наш УАЗик, сей неутомимый проходимец, был воистину даром небес для мест труднодоступных, коими изобиловали предгорья, обнимающие город. Зимой в его чреве царило почти тропическое тепло, но вот лето… Лето превращало поездку в испытание духа и тела. Между тобой и водителем, словно огнедышащий дракон, располагался двигатель. Раскалялся он до такой степени, что вода в системе охлаждения начинала гневно бурлить, требуя постоянного долива. Сидя в салоне, ощущал себя адептом финской сауны — пот струился ручьями, а к этому термальному блаженству добавлялась вездесущая пыль, что коварно проникала внутрь и кружилась в воздухе веселым хороводом до самого конца поездки. Само же действо погружения в салон или извлечения из него, особенно для страждущих с травмами, дам на сносях или почтенных старцев, напоминало акробатический этюд с элементами эквилибристики. С иронией вспоминается случай: бравый молодой человек с сотрясением мозга бодро вскарабкался внутрь. Пока мы, чинно следуя по гладкому городскому асфальту, везли его в лечебницу, его бравада сменилась дурнотой, рвотой и, наконец, полным забвением. Видимо, УАЗ решил провести собственную, весьма нетривиальную диагностику. А одна девица, страдавшая почечной коликой, за время нашей тряской транспортировки, по прибытии в стационар, с облегчением избавилась от камней — такой вот невольный литотрипсический эффект нашего «Бизона».