Бесплатный фрагмент - Пять застёжек тайны

Предисловие

Любезный читатель!

Ты держишь в руках сборник необычных рассказов. То не сказки, не фантастика, не притчи. Возможно, однако, что это всё именно они, вместе взятые. Это жанр шутки-прибаутки для отдыха и развлечения с весёлым и добрым окончанием. В любом случае все рассказы далеки от реализма.

Герои этих рассказов — самые обычные люди, но случаются с ними необъяснимые вещи. В странные они попадают обстоятельства и почти сказочные истории. Да так попадают, что не сразу догадываются, когда сказка началась.

Могу предположить, что рассказы подойдут для людей несерьёзных и легкомысленных, молодых и чуть старше, для людей золотой возрастной поры и серебряной. Для лиц младшего пенсионного возраста, а также среднего и старшего. И предпенсионного. И всех, кто готов к ним душевно присоединиться. Кто не любит скучать и не предпочитает в каждом случае жёсткую логику, а принимает компромиссы и отступления от здравого смысла.

Теперь, дорогие читатели, если кто остался с нами, добавлю, что в каждом рассказе присутствует тайна, до которой всегда пять шагов. Почему так? А кто же разгадывает секрет сразу? Только постепенно открываем мы каждый раз одну застёжку за другой, чтобы добраться до разгадки тайны.

И где бы ни происходили странные события: в космосе или в научном учреждении, в старинном городке или внутри компьютерной игры, в заколдованном садоводстве или капризном музее, в доме с привидениями или чулане с превращениями, мы сорвём покров тайны ровно за пять шагов.

А когда вы закроете книжку, я знаю, что вы улыбнётесь доброй снисходительной улыбкой и порекомендуете её своим подружкам или друзьям со всеми оговорками, которые я тут написала для памяти.

Желаю вам добрых вечеров с этими рассказами и смешных снов про моих героев. Наших героев!

Шпион, вернувшийся из космоса

Донесение №1. Ковчег

Ной встревожился не на шутку. Из города нужно было уносить ноги, как можно быстрее. Границы закрыты, транспорт жёстко ограничен. Его уже, наверное, ищут. И даже вот-вот найдут. Ни Шухер, ни Огурец не сумели предупредить его вовремя. Теперь все зависит от удачи

Ной поднял воротник легкого пальто, благо сегодня под накрапывающим дождем это не выглядело подозрительно. Он надвинул летнюю шляпу на лоб, почти на глаза. Передвигался Ной бросками, зорко поглядывая за спину при каждой остановке. За ним никто не шёл.

Читая афиши на круглой старорежимной тумбе, он краем глаза внимательно изучал прохожих, нутро холодело, паника усиливалась.

Стоп! Что за объявление дурацкое? Набор в астронавты. Приглашаются все желающие. То есть межгалактический полет для туристов? Или у него уже галлюцинации на почве липкого страха и безнадёжности? Ной перечитал адрес, тот указывал на здание позади тумбы.

Тенью скользнул он в массивную дверь, поскольку она в этот момент как раз и открылась. Никто не вышел, словно та сама решила пригласить колеблющегося мужчину.

Мягко освещенный уютный вестибюль, стенд с указателем перечисляет названия контор и номера офисов. Где идёт набор? Ной выругал себя за придурь. На афише явно остались следы дурацкого розыгрыша. И в этот момент открылась дальняя дверь коридора, и из нее с хохотом вывалилась странная группа возбуждённых гражданок.

— Нет, я не могу в скафандре. Мне не идут короткие стрижки. И фигуры не видно. Это минус.

— А мне этого и надо. И фигуры не видно. Это плюс. Меня больше должности тревожат. Я прежде никогда не служила космовожатой. Что бы это значило?

Толпа притиснула Ноя к стене и удалилась, продолжая бурное обсуждение. Ной осторожно приблизился к двери, взялся за ручку, тихо потянул на себя.

Его бодро приняли, небрежно расспросили про умения и навыки. Спросили, на какую должность он претендует. Ною казалось, что пора бы ему проснуться. Подошла дамочка на высоких каблуках и в мотоциклетном шлеме, подтянула аппарат вроде фотографического на треноге, направила Ною в грудь и покрутила рычажки.

— Все понятно: шпион. Можем предложить вам должность по специальности. Будете главным по охране экспедиционной тайны. Вы же проблему защиты тайны, знаете, так сказать, изнутри? Вот и действуйте. Паёк у вас будет усиленный. Как у всех.

— Когда и куда? — просипел Ной

— На улице перед домом уже кабриолет стоит. Туда и садитесь. Он вас прямо к звездолёту доставит. За полчаса все остальные места пристроим. Скафандры выдадут на месте. Назад вернетесь, как управитесь. Там у них, — дамочка неопределенно махнула рукой то ли наверх, то ли в сторону, — там у них со временем какая-то неразбериха: я её не понимаю.

Ной вышел на улицу, держась за горло. Дыхание затруднилось. Его ждали, быстро запихали внутрь экипажа и помчали. Ни Шухеру, ни Огурцу он ничего толком сообщить не мог. Главное сейчас — исчезнуть, раствориться, не оставить следа.

В звездолёт он вошел на ватных ногах, все еще не веря, что пребывает в здравом уме. Место по привычке занял у прохода, огляделся пристально. Публика вокруг странная, подозрительная. Кое-кто в скафандрах, остальные в обычной одежде. Ной постарался расслабиться, задышал шумно и глубоко. Миниатюрная брюнетка впереди нервно забарабанила лакированными коготками по ручке кресла.

— Прием, прием. Как слышно?

Ной подскочил. Морзянка? Он точно уловил смысл? Черт! Совсем нервы никуда. Дамочка полезла в сумку, стук прекратился.

Ной покосился в сторону, потом повернулся в пол-оборота и осмотрел парочку позади себя. Пожилые мужчина и женщина явно были супругами. Она шелестела пакетиком с пирожками, он вертел в руках пузырек. ПУЗЫРЕК!?

Ной насторожился. Женщина упаковала недоеденное в рюкзак, наклонившись над ним. Муж молниеносно опрокинул ей в кофе содержимое невзрачного сосуда. Дама выпрямилась в кресле, откинула шлем, медленно и, смакуя, выпила напиток, после чего прикрылась шлемом, откинулась на спинку и обмякла с закрывшимися глазами.

Ной вспотел. Женщина не шевелилась. Муж покинул свое место и побрел в сторону туалета, где уже скопилась очередь, происходило оживленное знакомство и обмен мнениями.

— Тайна, — вспомнил Ной, — какая она тут, эта тайна? — Может, опаснее тех, за которыми он охотится всю жизнь.

Там, в конторе, оформившей его участие в полёте, ему не сказали, какую тайну он принят охранять. Весело проинструктировали, что так ему легче будет выполнять должностные обязанности.

— Не знаете, и не надо. А то, мало ли что… Тайна, она и есть тайна. Извольте приступить к службе.

Ной маялся непонятками. Надо было всё вокруг себя послушать и посмотреть. Он выбрался из кресла, зорко окинул взглядом соседку позади себя, признаков жизни не углядел. Подошел к народу, братавшемуся возле туалетов, нашарил глазами предполагаемого убийцу. Тот острил на тему бермудского треугольника и исчезающих кораблей, окруженный ахающими дамочками все мастей и конфигураций.

Ной попросил воды. Три стакана. Ему налили. Он поволок ноги на свое место, рядом с которым отравленная жертва мирно похрапывала из-под шлема.

Впереди сидящая брюнетка простучала ноготками по подлокотнику:

— Отбой.

Ной, на всякий случай, мысленно простился с Шухером и Огурцом.

Донесение №2. Планета

Видимо Ной всё-таки уснул. Когда он открыл глаза, пассажиры пребывали в хорошем настроении и расслабленности.

Ему принесли остывший ужин и небольшой блокнот. Он вопросительно взглянул на скафандр, внутри которого угадывалась женщина. Та коротко пояснила: для записей. Мол, вдруг что-то покажется вам важным или интересным.

Ной допил чай, огляделся. Дама сзади была вполне жива, она торопливо заполняла блокнот уже на середине его толщины. От увлечённости даже губу прикусила и голову на бок чуть не свернула.

Муж держал свой блокнот развернутым, но задумчиво глядел в сторону другой дамы, гуляющей вдоль кресел с видом человека, забывшего собственное имя. В руке она тоже держала ручку, и её блокнот валялся сильно помятый на сиденье.

Ной пережил озарение. Вот также выглядела их учебка в первые месяцы его пребывания в ней. Для начала их учили наблюдать и запоминать. Они пялились на всё вокруг и записывали. А потом анализировали и должны были сдавать экзамен по наблюдениям.

Так что? Здесь готовят шпионов? Почему в звездолёте? Неужели для других планет? Ной осекся: что за бред лезет в голову? Но то, что он видел вокруг, не укладывалось ни в какие варианты нормы. Он написал: «четверг». Ничего другого важного или интересного он написать не смог, потому что и сам себе не верил.

Утром все пили кофе с сыром и булочками, улыбались и острили. Ной заметил, что блокноты у многих исписаны больше, чем на две трети. Он перечитал свой «четверг» и добавил: «пятница». Это слово успокоило, но тут и раздался сигнал, громкий, торжественный и короткий. Динамик очнулся и сообщил, что предстоит посадка на планете, находящейся на пути следования звездолёта. Ной написал: «остановка». Это было с его точки зрения важно, но неинтересно.

Корабль мягко присел на твердь, через пару минут пришло сообщение, что дышать можно и безопасно. Пассажиры потолклись к выходу. Люки открылись, трапы выкатились. Планета выглядела тоскливо, сыро и безжизненно. Народ спустился топтать почву ногами и оглядывать безрадостный ландшафт. Цивилизацией здесь не пахло.

Вдалеке возник звук. Звук противный, опасный, приближающийся. В туманной сырости глаза различили быстро движущиеся предметы, звук исходил от них, хорошего он не предвещал. Астронавты сбились в кучу, но удирать никому не приспичило. Ждали.

Ной с изумлением опознал автомобили очень похожие на домашние, то есть землянские, очень. Они с шиком затормозили, и из них вывалилась люди. Обычные люди в пальто и ботинках, с бородками и в очках, а кое-кто и с пистолетами. Ной издалека не мог определить марку. Самый шустрый подошёл близко и помахал белым платком. Осторожно приблизились друг к другу. Шустрый настроил аппаратуру, что-то пробурчал в нее, аппарат пискнул и заговорил.

— Мы, жители планеты Амальгамбра, приветствуем братьев по разуму, — тут спикер почему-то бросил взгляд на Ноя, — предлагаем небольшую экскурсию по планете, а по окончании банкет.

Астронавты быстро посовещались и вытолкали к переводчику Ноева соседа сзади, видимо, помятуя его осведомленность в непознанных явлениях мира. Сосед пискнул точно, как машинка, и поведал инопланетянам, что они прибыли с планеты Земля, что миру мир, и Е равняется мц квадрат.

Хозяева повторили вопрос про банкет, астронавты наехали на своего лидера, тот выразительно кивнул, и всех разобрали по автомобилям. Ной изучал марки машин, но известных ему не обнаружил.

Ехали стремительно. Выкатились на шикарное шоссе и через десять минут въезжали в сияющий вечерними прожекторами город. Да, он снял, сверкал, слепил. За огнями трудно было разглядеть архитектуру, но в целом улицы и здания невероятно походили на родные московские, питерские и новосибирские в спальных районах. Ной тонул в подозрениях. Их привели в роскошный холл, экскурсию сократив до минимума. До этого они пронеслись мимо помпезного здания с колоннами, мимо стадиона и мимо красивого парка. Этого было достаточно, чтобы осознать всю похожесть жизни амальгамбрцев на жизнь землян.

Банкетпоразил даже бывалых. Астронавты ели левой рукой, правой записывая впечатления и названия блюд в свои блокноты: Ухо Вельзевула, Чрево Обериута, Лоно Плетинервы, Мишень Арбалета. Приблизительно таким был перевод умной машинки. Еда была вкусной и не походила на привычную для землян кухню. Блюда изобиловали щупальцами, остро-сладкими нитями, витиеватыми растениями, волокнистыми овощами и гарнировались разноцветными ароматными кашицами. Подозрения приотпустили Ноя. Он тоже достал блокнот и записал названия еды, выспрошенные у переводной машинки.

Шустрый представитель встречающей стороны, лидер астронавтов, а потом и все наперебой рассказывали о себе, своей прекрасной планете, клялись в честных намерениях и высокой межпланетной дружбе. К блюдам подавались горькие напитки, после которых участники застолья обменялись адресами и сделали коллективную фотографию. Наши обещали вернуться и приглашали амальгамбрцев в гости с семьями и друзьями. Подали транспорт, астронавты с явной неохотой загрузились, отбыли, не выпуская из рук блокнотов и вытирая слезы рукавами скафандров.

Уже после старта, Ной раздумывал, как могло получиться, что жизнь в космосе так однообразна. Сосед неожиданно постучал по его плечу и, наклонившись, сказал:

— Слышь, я думаю, нас создали в один день по всему миру. Наверное, ещё не одну такую планету встретим, — и, подумав, добавил, — меню возможно будет разное. Меню не Бог создавал.

И попросил у стюардессы второй блокнот. Народ скрипел воображаемыми перьями. Ной разглядывал коллективные фото. Вдруг он подскочил, словно ужаленный. Чувак на фото, крайний справа в последнем ряду невероятно походил на Шухера.

Ной вытер лоб ладонью, проморгался, закрыл глаза, открыл. Уф, все же показалось. Шухер ростом не вышел, а парень на фото был ростом с соседа Ноя, они и стояли рядом в обнимку.

Однако этого Ной записывать не стал. Он посчитал это слишком важным, чтобы записывать.

Астронавты засыпали, икая и пукая.

Донесение №3. Обитатели

Пробуждение было тяжеловатым. Однако экипаж позаботился — участникам переговоров предложили напитки, снимающие последствия излишеств нехороших. Астронавты, с утра тупо дремавшие, приободрились и крепче вцепились в блокноты. Ной отметил про себя, что некоторые приканчивали третий. Он заволновался. Что они там строчат? Что означают эти блокноты, затертые и исписанные, перья эти самопишущие, со скрипом и царапаньем? Что вообще всё это значит?

Он открыл свой блокнот и написал: «суббота». Потом обернулся к соседу. Вчера он запомнил, что его зовут Ахилл. Посомневавшись, Ной аккуратно спросил, что все пишут. Ахилл вместо ответа протянул ему свои записи и пошел гулять по салону. Пока Ной читал, он надыбал ему чужих тетрадок с разрешения владельцев. Чтение увлекло Ноя, выключив из времени. Оказалось, что народ сумел узнать массу подробностей из жизни вчерашних аборигенов. Ной заново знакомился с жителями Амальгамбры.

Они живут семьями, с бабушками и внуками, не разводятся, и не вступают в брак второй раз, а просто разъезжаются в случае кризиса. Берут кредиты, но только на путешествия. Получают новое образование раз в десять лет.

Правительство несут по кочкам, государства у них образуются по признаку одобряемых футбольных правил, празднуют дни рождения, признают Высшие силы, но стараются лишний раз к ним не обращаться.

У них есть искусство, и оно в почете. Но никто его не понимает, тем не менее они иногда ловят земное Эльдорадио и очень его любят.

Гостеприимны. Посещение инопланетян обожают и соревнуются, кто лучше примет гостей. На это им выделяются гранты и дополнительные отпуска.

Собаку можно заводить одну на ребенка, а кошку — одну на бабушку.

Ной задумался. Он вчера высматривал подробности, запоминал конфигурации автомобилей, зарисовал на салфетке пистолет, который ему с охотой показал сосед по столу, изучал техническое оснащение банкетного зала, фотографировал переводную машинку и о многом ее допросил. Но ни разу он не задумался просто о жителях, о людях, или как там их называть.

Он пошел поразмяться, остановился возле стайки галдящих дам.

— Там же только мужики были. Ну как их расспросить про их женщин? Они только туманно бормотали, что мы лучше, а чем — объяснить не могли. Врали, как всегда!

— Меня один пытал, что нам дарят наши мужчины, если хотят понравиться, а их машинка слово «колготки» не переводит. И «шампанское» перевела так, что мужик на меня уставился, как на древний ужас.

— А меня их главный расспрашивал о эгрегоре вечной женственности, представляете? Я сначала растерялась, а потом рассказала ему о нашей профсоюзной организации. Он дернулся и унес машинку. Сказал, что чинить.

— А мой сосед всё пытался узнать, как мы достигаем просветления или реинкарнации. Я долго думала, тут унесли машинку в ремонт. А когда принесли, я сказала, что лучший способ просветления — шампанское, а реинкарнации — замужество, и ее опять унесли.

Ной пришел к группе мужчин. Они стояли в глубокой задумчивости. Ной поинтересовался, о чем они размышляют. Крайний вышел из оцепенения и поделился с Ноем информацией, что амальгамбрский бензин имеет октановое число сто пятьдесят. Собеседники очнулись и живо включились в обсуждение.

Ной вернулся в кресло. Он мог легко и даже по внешнему виду определять возраст человека, уровень образования, наличие творческих способностей, профессию и даже имеющиеся заболевания.

Но что дарить женщинам в праздник, как выглядит вечная женственность, и тот факт, что реинкарнация женщины совершается ЗАГСе, он был не в курсе в отличие от странных попутчиков. Да и характеристики бензина не могли повергнуть его в транс. В общем, не чувствительным, не отзывчивым показался себе Ной.

— Ты заметил, как они на наших женщин таращились? А своих нам ведь не показали, а? — сосед сожалел и расстраивался.

— Нет, я на это не обратил внимания.

— Эх, парень, не выйдет из тебя разведчика!

Ной дернулся.

— Откуда знаешь? Вы, что — разведчики?

— Зачем? Мы авторы. А авторы, они всё-всё подмечают. Особенно в отношении женщин. Так- то. Не то что шпионы.

Ной выпрямился и замер. Кризис профессионализма давал себя знать каждую минуту.

— Надо повышать квалификацию, — решил он, — эй, Ахилл, а как ты стал автором. И как стать им мне?

— Не, ну ты точно не шпион. Тебе же в руки дали блокнот. Лети и пиши. При посадке будет разбор полетов, то есть записок. Тебе помогут, не сомневайся. Пиши, читай, что другие шпарят, думай, пробуй. Чего проще-то? Напиши, каким ты увидел население Амальгамбры. Для пробы.

Ной решительно открыл блокнот. После слова «суббота», он записал первые размышления.

Обитатели планеты — классные парни. С любым из них я пошел бы в разведку. Но я не хочу больше туда ходить. Мои попутчики — странные люди, но с любым из них я продолжал бы полёт, чтобы стать автором.

Это было важно и интересно.

Донесение №4. Обмен

Утром Ной, как обычно, сделал короткую запись в блокноте: «воскресенье». Сразу стало весело и празднично.

— Надо же, как влияют на настроение слова, — вспомнил он. — И мысли.

Он вернулся к своим вчерашним размышлениям, которые одолевали его весь предыдущий день. Он положительно воспринял совет Ахилла описать вчерашних знакомцев, но начало никак не клеились. Мешали всплывающие количественные характеристики, анализ сравнительных данных окружающей среды, отметки подозрительных событий и персон. Ной отложил блокнот и попытался прощупать свои главные впечатления. Они были не из приятных. На дне его реакций роились тяжёлые сомнения. Слишком всё было похоже на его родную и такую опасную для него сейчас планету. Могло ли бы это быть действительностью?

Поражал и тот факт, что никто из участников экспедиции не выражал беспокойства, все воспринимали происходящее, как само собой разумеющиеся.

Ной копнул сомнения поглубже. Может, они все соучастники? Но, блин, тогда они скорее всего, через одного должны кукарекать бы как часы: «Этого не может быть!!» А они с воодушевлением шпарят страницу за страницей, фиксируя каждую фразу, каждый тост и каждый жест вчерашних амальгамбрцев. И оживлены они совершенно естественно и неподражаемо, просто переполнены гордостью и энергией.

Так что же это было вчера?

— Так, — Ной дал себе профессиональную установку, — давай, дружок, опиши событие подробно и найди, как говорится, десять отличий этих аборигенов от землян. А не найдешь — поберегись, тогда эта штука в духе провокаций, которые обожал Огурец. Тогда ты в ловушке, и надо соображать, как из нее выскочить.

Ной пробежался мысленно по всем записям, с которыми ему дали ознакомиться дружелюбные авторы. Память у него блестящая, подробности все свежи. Итак: сумма наблюдений имеется.

Амальгамбрцы дружелюбны, любопытны, ответственны. Прием организовали в одночасье, как будто ждали гостей.

Тут Ной ощутил сильный укол в висок. Ждали?!

— Спокойно, — удержал он панику, — продолжаем сравнение.

Они не дураки выпить и закусить, особенно на халяву. Поэтому и стараются понравиться туристам, раз им это оплачивается, болтливы, легко возбудимы, впечатлительны. Не агрессивны и не опасливы, хотя пистолетом помахали, так, на всякий случай. Доверчивы, простодушны и щедры.

Ной успокоился слегка. Если честно, то в целом эти характеристики к землянам не слишком подходят. Так, что ещё? Что ещё в них было такого, чего нет в наших. Или чего в них нет, такого, что выпирает из нас?

Ной отхлебнул кофе, просканировав мысленно блокнотики сограждан и был пронизан мыслью.

Вот! Вот оно, отличие. Никто из них ни разу не спросил никого из визитёров, сколько тот зарабатывает. Разве землянин мог бы удержаться от такого вопроса? Ни за что. Даже под наркозом. Даже под страхом увольнения, лишения свободы и приезда тещи. Сколько тебе платят? Это первый вопрос одного цивилизованного представителя планеты другому. Сколько ты зарабатываешь? А не Е равняется мц в квадрате.

Ной выдохнул. Так и есть. Не было с их стороны вопроса, на котором основан обмен разумов у землян.

Дальше посмотрим. К женщинам не приставали, держались почтительно, спрашивали, что им дарят мужчины.

Вы у землян такое поведение представляете? Прилетел межзвёздный корабль. Вышли особи обоего пола, и наши мужчины спрашивают инопланетных прелестниц: «А что дарят вам ваши мужи в день весеннего равноденствия, а куда они влекут вас развлекать в период ретроградного Меркурия?» То есть буквально перед лицом прибывших неизвестно откуда амазонок и валькирий, думают, как бы своих получше порадовать. Небывальщина.

Ной приободрился духом, заполнил несколько страниц блокнота, прогуляться по салону, насвистывая лёгкий мотивчик, снова задумался.

Вечная женственность! Это что они себе позволяют? Просветление, реинкарнация? Чем их мозги амальгамбрские забиты? Где вопросы про кредиты, про армию, про дефицит детских садиков. Где интерес к пенсии и сопутствующим заболеваниям, где прощупывание про тещ, конкуренцию коллег и соседей, где политические интриги и религиозный фанатизм?

Слово «шампанское» выводит из строя переводную машинку, а уж она-то прикидываться не должна, хоть и умна слишком.

Они не хвалились валовым продуктом, запасами минералом и протяженностью территорий. Они не апеллировали к классикам литературы, не цитировали высказываний великих деятелей, не прогнозировали, не проповедовали.

Они любовались дамами, пытаясь издалека проникнуть в тайны их привлекательности, они верили в их высокую духовность, в их посвящённость и просвещённость.

Они поддержали любимые темы мужчин про автомобили, оружие и перспективы перелетов, но предпочли гедонистическое погружение в ритуал застолья и наведения космических межличностных обменов и обогащений. Межличностных, Шухер!

Нет, это не земляне.

Ной посмотрел вверх, потом вниз, соображая, в какой стороне остались эти милые, беспечные, обаятельные существа. И поймал себя на мысли, что предпочел бы затеряться на просторах гостеприимной Амальгамбры, и не видеть до конца своих дней ни Шухера, ни Огурца, ни их работодателей.

— А что я буду делать на этой планете? Кому я тут со своим шпионским опытом нужен, и что я ещё умею?

Ной схватился за блокнот. Вот оно! Ещё есть время и возможность. Можно состояться как автор.

Он повернулся к соседу и робко спросил:

— Ахилл, не будешь ли ты любезен прочитать то, что я тут набросал и дать мне совет по стилю и сюжету?

Донесение №5. Исход

Утром Ной глотал чашку за чашкой крепкого кофе, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, и с нетерпением ожидал пробуждения Ахилла. С вечера Ной уже получил порцию похвал за свои заметки с пожеланием продолжать начатое.

Едва проснувшись, он схватил блокнот и написал по обыкновению: «понедельник». Слово улеглось на бумагу и одарило Ноя настроением новизны, работоспособности и одновременно тяжести. Понятно, что начинать новую жизнь и новое дело лучше всего в понедельник с утра в состоянии готовности и ответственности. Ной ринулся в сочинительство.

Сюжетов в его голове было немыслимое количество, да вот беда: все они были секретные. А какие там закручивались сюжетные линии, как проявлялись потаённые страсти, какие действовали недюжинные персонажи, какие крушения и взлёты судеб рисовались в его повествовании!

Ной взахлёб раскрывал карты великих афер, в которых сам участвовал, или только слышал от Шухера и Огурца.

Припомнив эти имена, Ной поостыл. А как он своё превращение объяснит соратникам? И, да, он забыл, что его ищут. А отлёт на ПМЖ на Амальгамбру в качестве будущего лауреата литературных премий — разве это не бред космического масштаба?

Пришлось почесать затылок, после чего Ной отбросил сомнения, дописал страницу и закружил вокруг кресла Ахалла в ожидании, когда тот изволит проснуться. Потом они до обеда обсуждали написанное, Ной правил и совершенствовал форму, Ахилл наслаждался ролью критика и Председателя Союза двух писателей, от обоих валил пар и флюиды вдохновения.

За этот день Ной написал рассказ, сценарий и план работы на ближайший год. Ахилл внёс коррективы, что план этот, скорее, лет на десять. Ной с прискорбием сообразил, что именно такой срок ему впаяют, если поймают, и всё сложится, как нельзя лучше в его писательской судьбе. При условии, что вместо кирки ему дадут ни с того, ни с сего шкаф блокнотов и ручку. Он отогнал негатив и постарался обратиться мыслью к желанной Амальгамбре и будущей славе.

Ахилл одобрял и кое-что поправлял.

— Прилетим, — подберу тебе приличные курсы и опытного наставника. Здесь почти все работают с кураторами, это нормально в первое время. Начнёшь публиковаться, тебя заметят, появятся поклонники, и даже фанаты.

— Эх, — взгрустнул Ной, — меньше всего мне нужна популярность. Ладно, признаюсь: меня все пять дней ищут с собаками и рациями. И найдут. Так что, боюсь курсы мои меня заждутся.

Ахилл довольно заржал и торжественно пояснил Ною, что не пять дней, а пять месяцев минуло на родимой Земле за время их отсутствия. Так что Ной, в силу своей необразованности, по его мнению, опять-таки не годится в шпионы.

Ной было дёрнулся обидится, но радость плеснулась в его сердце. Вот это удача! Неужели правда? Ну, за пять-то месяцев от него точно отвязались. След остыл, погоня отстала. Какой удачный полёт!

Он марал бумагу до самой посадки, взял адрес Ахилла, помахал рукой его жене, взял под локоток дамочку с места впереди себя, проводил до выхода и уже простился с ней, опередив её на два шага, когда услышал, как она пробарабанила ноготками по металлу поручня трапа: «задание выполнено, исход».

Ной застыл, не смея повернуться, затем спустился по трапу на деревянных ногах и увидел в толпе встречающих знакомую фигуру Огурца.

Мысли взметнулись кошмаром, ноги приготовились рвануть с места, но весь Ной, наоборот, прилип к асфальту.

— Если Огурец знает, что я прилетел, и встречает меня открыто, значит он перебежчик. Он не имел права встречаться со мной на людях. Это провал? Но как мог Огурец пойти на это? Что делать? Бежать? Стрелять? Нет, я так дёшево не продам свою литературную карьеру…

— Стой! Не беги! Всё нормально. Нет опасности.

Огурец снял шляпу и махал ею так, что весь космодром видел его приветствие. Ной решил, что бежать в любом смысле бесполезно. Огурец крепко пожал ему руку, приобнял и повлёк в кабриолет, отправляющийся в центр.

В небольшой любимой пивнушке Огурец и признался во всем. Их давно рассекретили и вели большие люди. Наказаний к таким олухам давно не применяют, а используют все средства, чтобы побудить бывших агентов заняться плодотворной полезной деятельностью на благо человечества и к собственному удовольствию.

— Ведь ты, Ной, лучше всех отчёты писал. И характеристики людей у тебя всегда были зримые, сочные, выпуклые. Вот тебя и пристроили к писателям. И, я слышал, что все удалось.

— А ты? — голос Ноя все ещё звучал сипло от удивления и гнева, — ты давно слинял? И чем промышляешь?

— Не держи зла, Ной. Я раньше попался, раньше и к призванию вышел. Я теперь художник по костюмам. В кино приглашают, по подиумам модели в моих телогрейках и вышиванках маршируют. Стиль новый выдумал, кликуху сменил. Кью Кумбер, прошу любить и жаловать. Обещаю ватник подарить фирменный.

Ной непроизвольно дёрнулся.

— Подожди… А кто был на той фотографии? Шухер?

— Ты заметил? Ну, да, ты же Ной. Да, это был он. Страховал, чтобы ты не сделал ноги на этой чудесной планете раньше времени. Не копи обиды, приятель. Он тоже свою судьбу нашёл: дело, о котором всю жизнь мечтал.

Они выпили ещё пивка, потолковали о странностях судьбы, о новом неизведанном способе жизни в творческих ипостасях, о надеждах и чаяниях, о прекрасной далёкой планете Амальгамбре. Пообещали ходить друг к другу на демонстрации мод и встречи с писателями, обнялись и простились.

Уже заворачивая за угол, Ной вспомнил нечто важное и прокричал:

— Эй! Кью! А как теперь называть Шухера, и в какие высоты профессий он метит?

— Он теперь Шухерезад. Библиотекарь! Вот!

Рукописи не теряются или Что случилось в Букшире

День первый. Знакомства

Давно это случилось. И хотя время — понятие субъективное, я могу сказать иначе: это произошло во времена, когда мобильной связи ещё не существовало, не носил народ в кармане телефоны. А вот персональные электронно-вычислительные машины уже появились. Так величали в те годы компьютеры. И информацию с одного устройства на другое переносили, записав её на диске. Вы их помните — их потом в огородах развешивали, чтобы дроздов отпугивать.

Компьютеры эти наплодили горы ненужной бумаги, завалив ею сначала офисы, потом жилые помещения. До этих адских машин каждый документ долго и тщательно готовился, исправлялся, редактировался, проверялся. И только потом его передавали опытной машинистке для перепечатки. Теперь стало возможным распечатывать любой текст, потом вносить изменения, снова распечатывать, потом проверять, опять распечатывать, а уже после этого выбрасывать его в корзину и начинать всё сначала.

На этой почве возросло первое поколение компьютерных авторов. Люди, которые до этого возделывали огороды, выращивали кур и кроликов, занимались кулинарией, рисовали и музицировали, рожали детей и просто ухаживали за женщинами или кокетничали с мужчинами, ринулись создавать тексты. Тексты имели разную направленность: художественные произведения, автобиографии, хроники, детские сказки, юмористические байки, стихи и притчи.

Техническая лёгкость процесса свела просвещённую публику с ума. Каждый образованный человек возмечтал о литературной славе и о высоком писательском гонораре.

Так вот это всё и случилось. Отправил меня Рири отдохнуть в славный город Букшир графства Букшир, отправил меня, чтобы собраться с мыслями и о чем-то там подумать. Забавный. Словно я мешаю ему думать. Да, если припомнить, я столько раз помогала ему распутать сложные дела, то легче признать, что это он мне мешает. Но отдохнуть я, конечно, согласилась.

И я приехала в этот милый и интеллигентный городок Букшир, где все жители сплошь писатели, как было написано в путеводителе. Конечно, каждому приятно отдохнуть в такой замечательной творческой компании с образованными людьми, как я сама.

Я поселилась в уютной гостинице, где мне приготовили номер с двумя окнами, как я и просила, с хрустящими простынями кремового оттенка, с кружевной скатертью на кофейном столике. Ах, как очаровательно! Я поулыбалась хозяевам, отведала чаю со сливками и вкуснейшим сконом, прогулялась перед сном и познакомилась с жителями этого чудесного городка. И вот что я вам скажу — не понравились они мне. Да-с. Сама не ожидала. А я ведь не привередливая и доброжелательная, я готовилась к знакомству с возвышенными, талантливыми людьми, а вышла какая-то петрушка, а не общество. Извините за образ.

Вот, к примеру, миссис Пейдж — пожилая одинокая дама, попечитель совета любителей кроликов. В путеводителе сказано, что она сочиняет реалистические исторические романы. Странное словосочетание, да и сочетание с кроликами не лучше. Ну допустим.

Избранный жанр сказался на всем облике миссий Пейдж. Она словно отсутствует в сегодняшнем дне. Смотрит мимо собеседника, вздыхает невпопад, отвечает односложно. Я попробовала посудачить с ней на тему её любимой истории, но она только кивала головой и вела себя так, будто я ей мешаю. Да я уже и сама вся история. Можно было обратить на это внимание и прочувствовать свою удачу в моём лице. Куда там…

Столы в её огромной холодной гостиной завалены старинными и тяжёлыми фолиантами. Все книги напичканы закладками, тетради с выписками горой лежат сверху. И, кстати, она как бы случайно их прикрыла салфеткой, когда поймала мой взгляд. А вот собственной рукописи я не заметила. Никаких исписанных рукой страниц или отпечатанных на машинке. Ни пачки, ни листочка. Хм. Подозрительно! А, главное, она явно путает эпохи и страны, но утверждает, что это я не знаю историю. Как уж она свои романы умудряется публиковать? Да я и не читала ни одного. Есть ли они у миссис Пейдж?

И какой она попечитель общества любителей кроликов? Нет у неё ни одного кролика, хотя за домом видны несколько сараев и большой огород. Только противные лапы куриные развешены, да хвосты мышиные. Лягушки сушёные в сосудах и головы каких-то гадов. И запах вокруг всего этого неприятный, не кухонный. И вы будете меня упрекать за нелестный отзыв о ней? О! Я не прошу разделять моё мнение, но остаюсь при своём впечатлении от миссис Пейдж.

Миссис Дайери на первый взгляд куда более любезная и опрятная женщина. И она воспитывает очень милых детишек. Их много, этих прелестных сорванцов, целых пять, а кажется даже, что десять. Мы начали нашу беседу за чашкой очень приличного чая с пышными булочками, но за время разговора я изменила мнение. Она рассказала мне кучу подробностей про любовные похождения своих соседей, чем чрезвычайно смутила меня. Я не поддерживаю пересудов, тем более таких неправдоподобных, какими они выходили у миссис Дайери. Лучше бы за детьми смотрела: они и кошку на дерево загнали, и за кроликом соседским гонялись, и сражались на пиках, и стреляли горохом, и чуть не сбили меня с ног, когда я выходила.

Что за страсть к сплетням? Видимо, она эти домыслы вставляет в свои рассказы, замаскированные под романтические любовные истории, которыми она и прославилась в кругах, близких к писательским. Если можно назвать это славой и писательством. А как жена констебля она ещё имеет доступ к разного рода сведениям о проступках горожан. Нет, решительно не стану я читать её басни.

Учительница иностранных языков миссис Тайтл сочиняет милые нравоучительные истории про животных для детей, а порой ей удаются и романтические сказки для взрослых. Это так чудесно с её стороны. Я шла на встречу с надеждой, что именно она станет моей лучшей подругой в этом селении, потому что я люблю людей с крепкой нравственной основой, люблю животных, с удовольствием погружаюсь в романтические фантазии и причуды в духе фэнтези. Я надеялась подружиться с женщиной раскованной и чувственной. Но она оказалась слишком зажатой, слишком сдержанной. Такая неприступная и необщительная леди. Какая из неё учительница?

Разговаривала со мной у ограды. И по окончании беседы мне показалось, что она ханжа и лицемерка. В её творчестве, на неискушённый взгляд достаточно интересном, нет живых персонажей, только добродетельные кролики и смелые охотники. Я уверена, что она что-то скрывает, маскируя тайну литературными сюжетами. Она даже не пригласила меня в дом, зорко посматривая, чтобы я не вошла в калитку.

Юный выпускник Кембриджа, мистер Поинт, сначала показал себя несколько нелюдимым, потом, присмотревшись ко мне, перестал стесняться и дичиться и вдруг увлёкся рассказом о своём творчестве. Он, как и было сказано в путеводителе, создаёт повести и рассказы в стиле хоррор и фэнтези. Он молод и экстравагантен, живёт на чердаке старинного дома. Дом обширен и пуст, но юноша занимает лишь одну комнату под крышей. Чудак местный.

Он мне доверился, хотя я к этому не побуждала, и признался, сто раз проверив, не слышит ли кто, что тайно пишет стихи, посвящённые миссис Кавер. Но, что миссис Кавер их не читает, а возвращает автору нераспечатанными его послания. Я с трудом вырвалась из общества Поинта и удалилась чуть ли не бегом. Я не люблю проникать в чужие тайны — от этого столько неприятностей.

На бегу я столкнулась с молодой женщиной с мольбертом в руках. Это и оказалась миссис Кавер. Она тут самая приятная. Это я говорю вполне обдуманно, поскольку позже, сравнив в уме всех жителей Букшира, сделала свой рейтинг этих особ, претендующих на писательский дар. Но очень странно, что художница, автор пьес, принятых к постановке в соседнем городском театре, модница и красавица живёт в этой глуши с мужем фермером и довольствуется крохотным домиком и скромным доходом.

Мы поговорили с ней некоторое время, и я с удовольствием продолжила бы беседу, но решила покинуть художницу, чтобы она успела уловить меняющийся свет для своего натюрморта. Меня несколько озадачил её злой чёрный юмор, но, поразмыслив, я пришла к выводу, что другой она и быть не могла. По крайней мере, она умна и нравственна, а юмор скрашивает жизнь таким многогранным, но обделённым значительным успехом женщинам, как мы с ней.

Да! Я же не рассказала про мэра, мистер Квилла, который пишет эссе про валлийскую кухню. Я нанесла ему визит ближе к вечеру. Он почему-то очень разволновался, извинялся за беспорядок и запахи. Однако, ароматы, наполнявшие его дом, мне понравились. В них присутствовали ноты мяты, лаванды, хвои, хотя примешивались шлейфы табака, мха и сена. Вполне приемлемо для сельской местности. И все же мэр постарался не задерживаться за беседой, сократил нашу встречу и буквально выпроводил меня, уверяя, что мне пора спать.

С остальными обитателями городка я планировала познакомиться на следующий день, когда все соберутся на встречу со знаменитым писателем Дэвидом Райтером.

Назавтра все были так воодушевлены, когда, принарядившись и окутав себя ароматами лучшего парфюма, писатели собрались в доме мистера Квилла, который и предоставил собственную гостиную для исторической встречи. Мужчины подготовили знаменитости подарки, дамы принесли снедь для банкета. Началось всё превосходно.

Мистер Райтер вышел, положил свой кейс на банкетку, раскланялся, поприветствовал присутствующих, напомнил, что это он создал в Букшире писательский клуб, где под его личным руководством расцвели способности каждого участника. Он очень благосклонно отозвался о творческих достижениях букширцев, заверив, что пишут они всё лучше и даже достигли схожести со стилем и приёмами самого Райтера.

Вдруг отвлёкся, пристально посмотрел куда- то вдаль, сказал, что ему нужно удалиться на секундочку и исчез! Мы прождали его 33 минуты, кинулись искать. Его и след простыл! Пока суетились, его чемодан пропал.

Пропал, как и мой отпуск.

День второй. Исчезновения

Конечно, я не могла не сунуть нос в это дело. А вы могли бы?

Весь день все кудахтали словно куры, за которыми гонится миссис Пейдж, чтобы отрезать им лапки, и суетились, как оставленные ею же без внимания кролики. Никаких идей не было высказано, и дельных предложений не поступило. Все только охали и пересказывали то, что все сами видели. Никаких интересных, важных или малопонятных деталей никто из писателей не заметил. Так что повторы этой истории мне изрядно надоели, но уходить я считала нелогичным. Вызвали констебля, который опросил присутствующих со скучающим видом и резюмировал:

— Не вижу состава преступления. Взрослый дееспособный гражданин передумал с вами общаться. Уехал быстро, но это не наше дело. Чемодан пропал? Хозяин пока не сделал заявления. Возможно, у него с кем-то из присутствующих договорённость о хранении. Конфиденциальная. Есть вопросы?

Нечленораздельное мычание публики, как и отдельные междометия, он вопросами не посчитал и удалился с видом человека, исполнившего долг. После этого мэр предложил присутствующим удалиться к собственным делам. Мы разошлись.

Весь день мне кусок в горло не лез, только ликёр с кофе, да несколько печенюшек. К вечеру мне стало совсем невмоготу от неизвестности, и я решила размяться и посудачить с народом. На ходу мне всегда лучше думается, а прощупать местных жителей по поводу их предположений мне было нужно просто, как снотворное.

Я вышла, накинув шаль и прихватив сумочку, не хотелось после происшедшего в этом городке оставлять вещи без присмотра. Мне пришло в голову самое простое — повторить маршрут вчерашнего дня, направив стопы к большому двору миссис Пейдж.

Я вошла, открыв тяжёлые ворота, потому что калитка оказалась на замке. Во дворе было шумно: кудахтали куры, словно их поразило исчезновение мистера Райтера не меньше, чем людей.

— Пора бы им спать, — подумала я, пробираясь между ними к высокому крыльцу. Дверь оказалась на запоре. Ну это, может, и к лучшему. Я обошла дом с тыла и обнаружила открытое окно. Каково? Все входы заперты, а окно настежь.

Я ненароком засунула голову в окно и уткнулась в раскрытую тетрадь. Страница, исписанная быстрым неровным почерком, лежала по отношению ко мне вверх ногами. Мне удалось разобрать несколько слов: полнолуние, с востока, Борджиа, лихорадка, чубушник. Остальное было слишком непонятно. И мне было стыдно подсматривать. Чуть-чуть. И трудно. И надоело.

Я покинула хозяйство миссис Пейдж и двинулась к дому по соседству, надеясь её там застать, ведь миссис Дайери явно не могла никуда уйти от своих детишек. Я постучала в дверь металлическим кольцом, прибитым к ней. Дверь мгновенно распахнулась, и из неё вылетела стайка малышей. Они с визгом гнались друг за другом и, настигнув, валили в траву с хохотом и руганью вперемешку.

— Дети, — прокричала я, опуская необходимость поздороваться. — Дома ли ваша мама?

— Нет её, ушла, не приходила ещё, — вразнобой ответствовали сорванцы.

Я подивилась совпадению, по которому обе соседки покинули свои жилища в неподобающий час, но выяснять у детворы местонахождение любопытной мамаши сочла делом бесполезным. Ну и беспутная же эта миссис Дайери.

Я побрела к домику миссис Тайтл, понимая, что разговор с ней не склеишь. Но у меня теплилась надежда, что я найду у неё двух пропавших кумушек и узнаю последние новости. Я тронула калитку, ожидая, что она на запоре. Ведь при прошлой встрече хозяйка меня в неё не пропустила, что, согласитесь, выглядело крайне невежливо.

Но калитка легко отъехала, и я проникла в сад, в глубине которого прятался уютный коттедж, увитый плющом и каприфолью. Однако, смеркалось. К дому вела тропинка, обрамлённая сырой травой. Я прошла до самого домика, озираясь и прислушиваясь. Тишина. Высокая дверь прикрыта не до конца. Я подумала, что всё уже знаю: там пустота. Я медлила. Наконец, обругав себя дурой, я потянула дверь и вошла.

Склонностью к порядку миссис Тайтл явно не страдала, но уж тут было что-то особенное, словно она убегала наутёк. Валялся стул, съехавшая со стола скатерть концом лежала на полу, на ней растекалась лужи из пролитого молока, разбитый кувшин застыл на краю стола. Обувь разбросана, словно хозяйка обувалась, спешно выбирая, что надеть.

Я не стала долго разглядывать тарарам, а скоренько прикрыла за собой дверь. По тропинке обратно я уже бежала так, что ветер свистел в ушах и остатки ликёра испарились из моего организма. Трезво и чётко прозвучал в моей горячей голове вопрос: «Что случилось, и где все?»

Выскочив за калитку, я огляделась. Вечер наваливался на городок, и пора бы появиться огонькам за опущенными шторами, но они не светились. Я вглядывалась в окно чердака, где обитал экстравагантный мистер Поинт, но они чернели безжизненно и угрюмо. В это время человек уже зажёг бы лампу, будь он дома. Зачем-то я попыталась войти в дом. Закрыто на большой навесной замок. Значит внутри никого.

Постаравшись успокоиться, я зашагала к ферме Каверов. Спотыкаясь от усталости и плохой видимости, я уговаривала себя, что ферму точно нельзя оставить, и что кто-то из хозяев обязательно встретит меня у порога. Увы. В густых сумерках строения казались заброшенными и безжизненными. Свет не проникал из окон дома, тишина не нарушалась ничем, кроме хруста гравия под моими ботинками. Я сделала несколько неуверенных шагов, остановилась, развернулась и понеслась быстрее пули обратно в центр городка.

Я торопилась добежать до дома мэра. И лично мэр, и его дом казались мне оплотом безопасности в этом странном безлюдном мире. Я влетела в ворота, промчалась к застеклённым полированным дверям, толкнула их и буквально ввалилась в гостиную. По крайней мере, здесь горел свет.

Но безмолвие и пустота тускло освещённой комнаты сразу задавили меня ужасом. Я покричала, потопала, позвала мистера Квилла. Где-то упал предмет, колыхнулась занавеска. Ноги мои ослабели, тело налилось тяжестью, я буквально не могла сделать шага. Призвав на помощь всю свою волю и шустрый аналитический ум, я определила направление поиска. Мой взгляд упал на невысокий шкафчик. Я доковылял до него, открыла резную дверцу.

Я не ошиблась, поэтому дрожащей рукой я обхватила тёмную пузатую бутылку, вынула зубами пробку, выдохнула и сделала здоровенный глоток. Черт! Это пираты в море могут пить, а не мэр захолустного полудохлого городка, где грушевый сидр считается злоупотреблением. Я хватила ещё полглотка. Мир качнулся и стал на место.

Я шаткой походкой прошлась по комнате. Свет исходил из настольной лампы, в жёлтом его круге на столе лежал мятый лист, исписанный ручкой. Я подошла. Зрение подводило, зрачки все ещё метались и прыгали, не фокусируясь. Я глубоко вздохнула и склонилась над листом. Это походило на письмо, и это было письмом.

В первой строке было обращение к мистеру Квиллу, но очень фамильярное, типа, привет старый хрен, старина Питер! Воспроизвожу по памяти, а её у меня через несколько минут поле чтения отшибло крепостью пиратского напитка. Так что рассказываю, как запомнилось.

Я опустила глаза в конец послания. Там чётко красовалась подпись Дэвида Райтера. Я снова вернулась к началу и успела прочитать, что писатель оказался в очень сложной и щекотливой ситуации, что ему нужна помощь, и что старый друг не может ему отказать в сложившихся обстоятельствах. Глаза мои снова непроизвольно сиганули в конец, и я успела разглядеть цифру, кажется 100000. Может нулём больше, может меньше, но знак фунта стерлингов я видела чётко, и видела рядом слова, что деньги эти для него пустяк.

Больше я ничего не видела, потому что в этот момент на мое плечо легла холодная, большая и тяжёлая рука, и меня обволокло запахом серы. Все закружилось во мне, вокруг меня, я стала оседать мимо стула на пол, но рука с силой схватила меня за шиворот. Я почувствовал, что задыхаюсь и покинула божий мир.

К счастью, пока не навсегда.

День третий. Появление

Мне в лицо плеснули холодной водой. Бррр! До чего противно! И зачем? Потом кто-то похлопал меня по щекам. Ощутимо так. Словно не похлопал, а надавал. Я замахала руками, ещё не открывая глаз и завопила:

— Что вы делаете?! Негодяи!

Сильные руки взяли меня за предплечья, вдавили в кресло и удержали от прыжка. Оно и хорошо, потому что голова моя кружилась. В нос снова ударило серой, я приоткрыла один глаз и закрыла его чуть не навсегда.

Это был высокий сильный здоровый мужик с седыми патлами и вьющейся длинной бородой. Хламида, которая была на него то ли надета, то ли наброшена, явно не могла называться одеждой в традиционном понимании. И от неё воняло гарью и сыростью.

— Вы кто? — завизжала я, пытаясь вырваться из его цепких рук, — отпустите меня.

— А вы кто такая, позвольте узнать? — голос звучал нормально и даже с почтением, но вместе с тем строго.

— Я пришла к мистеру Квиллу, это его дом.

Здоровяк разжал руки-крюки.

— Я не застала его дома, — накалялась я, — но это не значит, что надо меня хватать. И душить, — вспомнила я.

— Никто вас не душил, — проворчал верзила, — просто придержал за воротник, чтобы вы не рухнули на пол. И усадил в кресло. Я — дворецкий мистера Квилла, Том Лист. Попросту — слуга. Его самого нет. Откуда мне знать, кто шастает по дому в отсутствие хозяина. Прошу прощения: ходит.

У меня хватило сил встать, сумочка и шаль находились при мне.

— А где мистер Квилл?

— Не могу знать. Но думаю, что в библиотеке. Там произошло событие, которое очень озаботило…

— Знаю, знаю, — оборвала я слугу, вспомнив кое-что важное. Я резко развернулась к столу, но под жёлтым кругом настольной лампы было пусто. Письмо исчезло. Впрочем, Лист поступил правильно, перекрыв мне доступ к чужому документу, — мне нужно срочно идти! Спасибо за помощь.

Помощь, от которой я, чёрт побери, чуть концы не отдала. Ну, правильно: он входит в комнату, а неизвестная визитёрша шарит по столам.

Я вышла на улицу, продышалась и двинулась, ускоряя шаг. В библиотеку.

Вот сейчас за поворотом появится здание, и, если даже оно будет тонуть в полной темноте, я туда пойду. После стычки с Листом я стала как-то меньше бояться. Хотя боялась. Зигзаг дороги — и вот она, библиотека.

Вроде окна тёмные, но там внутри что-то светится, словно в дальней комнате сквозь внутренние двери пробивается огонёк. Отчего-то мне стало ещё страшнее.

Я быстро домчалась до дверей, они легко распахнулись. Я скользила вглубь, стараясь не дышать и не топать. Прихожая, коридор, большая гостиная, свет ярче, послышались голоса. Люди явно старались говорить вполголоса, но раздражение и возбуждение усиливали звучание реплик.

Я подкралась к незакрытой двери малой гостиной, освещённой одним торшером, задвинутым в угол. От этого гигантские тени метались по стенам и потолку, а лиц я не могла различить, да и сидели люди в основном спиной ко мне и слушали мистера Квилла, который, стоя, держал речь, перебиваемую нещадно собравшимися.

Из-за гула голосов я не могла разобрать, о чем идёт разговор, но тут за моей спиной хлопнула дверь туалета, и появился мистер Поинт, загородив мне путь.

— Господи, миссис Скрипт! Что Вы тут делаете?

На голос обернулись участники собрания, и мне пришлось войти в комнату. Это были все пропавшие обыватели. Голоса стихли. В напряжённой тишине в неудобных позах мои новые знакомцы разглядывали меня почти враждебно и не находили слов, чтобы сгладить неудобство.

— Что вы здесь делаете? И что вообще происходит? — Я не собиралась миндальничать и вести светские беседы. Они явно что-то знали или замышляли. И они, похоже, были заодно. Просто о чем-то спорили до моего прихода, но без накала вражды.

Первым очнулся Мистер Квилл и взял себя в руки.

— Ах, дорогая Алиса — позвольте так вас называть — вы ведь в курсе событий. Мы все очень переживаем по поводу исчезновения нашего друга. Вот и собрались посудачить об этом. Перебираем возможные версии и пытаемся разгадать, что стоит за этим странным э-э… отбытием дорогого Дейва. И куда подевалось его имущество. Ведь, если он вернётся, нам придётся отвечать за эту пропажу.

— Ну, могли бы из вежливости и меня позвать. Я ведь тоже присутствовала при событии. Или вы меня подозреваете?

— Что вы, что вы? Мы не позвали, подумав, что вас может не интересовать нелепая история, случившаяся в заштатном городишке. Вы, поди, завтра её и забудете. А время позднее.

— Совершенно верно! — вскричала миссис Тайтл, — засиделись мы. Мне же завтра рано на работу.

Тут все немедленно вспомнили про оставленных дома детей, кроликов, ферму, дворецких и прочую живность и заторопились, не поднимая на меня глаз, по домам.

Мистер Квилл уже подхватил меня под локоток, увлекая в тёмный коридор к выходу, дамы топтались у двери, неуклюже расступаясь, чтобы, пропустить друг друга к двери. Мне показалось, что каждый персонаж хочет уйти последним. Или ненароком задержаться. И, уходя, уже в последний раз оглянувшись на кумушек, я увидела задвинутый между кресел, чемодан. То есть весьма приметный кейс мистера Райта, с которым он к нам явился, и который…

Мэр загородил мне проход и вывел под руку на улицу. И я не поняла, понял ли он, что поняла я. То ли язык у меня заплёлся, то ли мысли.

Не помню, о чем мы говорили, и как я оказалась лома.

Черт! Этого не может быть!

День четвертый. Объяснение

Утром я была полна решимости. Поскольку проснулась я слишком рано для визитов, пришлось мне посидеть на веранде отеля, сначала у одного окна, потом у другого, но, так и не увидев пейзажа, из-за разнообразия картин в голове. Я пила чай, жуя чудную выпечку и вовсе не ощущала вкуса. Зато у меня получилось продумать свои предстоящие действия и сделать кое-какие выводы относительно происходящего.

Правда, спроси меня кто о выводах, я бы их не разгласила, уж больно они были неправдоподобные. Но, уверяю вас, действительность оказалась ещё более невероятной. Я сама до сих пор нахожусь в сомнениях, хотя все во всём признались. Итак, я отставила чашку и собралась на выход. Разумеется, я собиралась поговорить начистоту с мистером Квиллом.

Я спустилась с пригорка в низину, где размещалось довольно обширное хозяйство миссис Пейдж. С ней мне говорить не хотелось, да, казалось, что и не о чем. Я стремительно двигалась по направлению к дому мэра, но все же заскочила на минутку, чтобы поздороваться. Ой, да что я прикидываюсь: ну конечно хотелось мне глянуть в лицо фанатки истории после вчерашней истории. Простите мне каламбур.

Калитка болталась незапертая. Куры привычно кудахтали и норовили попасть под ноги. Что за порода бестолковая? Входная дверь настежь. Я осторожно вошла, опять никого. Да, когда ж это кончится? Я прошла коридором мимо пропахшей отвратительными запахами кухни и попала в знакомую гостиную.

Миссис Пейдж писала. О, это было зрелище! Все фолианты, торжественно прежде возлежащие на столе, были свалены в кучу на пол так, что закладки разлетелись по комнате, вместе с листами, хранящими важные выписки. Похоже, что вся эта библиотека была сброшена на пол единым мощным движением торопливой и решительной руки.

Женщина писала лихорадочно, свесив голову набок и закусив губу, словно это было самым срочным делом на свете. И выглядела она одержимой и опасной. Мне расхотелось с ней здороваться, и я бочком выскользнула обратно в коридор и во двор. Но к дому мистера Квилла я ход сбавила — трудно думать на бегу.

Совершенно автоматически я прекратила бег и, завернув за угол, пошагала по дорожке к домику миссис Дайери. Во дворе носились дети, словно у них нет ни одного родителя, а на меня они даже внимания не обратили. Я взялась за дверное кольцо, но неведомая сила остановила мою руку, и я буквально просочилась в дом. Да, я увидела странную картину.

Миссис Дайери сидела за письменным столиком, глядя в одну точку. Вряд ли она меня заметила бы, спляши я ей даже польку-бабочку. Взгляд был пустой и, простите, тупой. Перед ней красовалась тетрадь с наполовину исписанной страницей. Спина дамы напряжена, голова будто вдавилась в плечи, словно она готова броситься в погоню, но должна сначала написать завещание. Я вышла, не приглушая шагов. Полагаю, что она не оглянулась.

Дальше я шагала намного медленнее. Калитка миссис Тайтл оказалась открыта, дорожка привела к домику, утопающему в зелени и цветах, я шагнула внутрь без стука. Беспорядок в комнате усилился. К нему добавились валяющаяся сумка, пакеты с провизией и раскиданная одежда.

Хозяйка сидела в кресле, закрыв глаза, с блокнотом и ручкой на коленях, а руками она стискивала свою бедную голову, что-то мычала и раскачивалась. Выглядело так, будто у неё приступ мигрени, или она потеряла годовое жалование. Я ретировалась.

Дом мистера Поинта был заперт, но на этот раз изнутри. Чисто из вредности я хотела побарабанить, но догадывалась, что никто мне не откроет.

К ферме я шла уверенным твёрдым шагом, и мои ожидания в отношении миссис Кавер подтвердились. Неожиданным было лишь то, что они оба с мужем оторвались от важного занятия, поскольку записывали что-то в альбом прямо во дворе и увидели меня издалека. Они переглянулись, и муж вышел мне навстречу, остановив моё движение к большому обеденному столу, за которым они совершали действие, на середине гравиевой дорожки.

— Простите, миссис Скрипт, жене надо выполнить срочную работу. Давайте не будем её беспокоить. Приходите на следующей неделе. Не раньше.

Последняя фраза меня доконала. Черт подери, что у них за тайны дурацкие? На неделю. Какая женщина выдержит неделю тайн?

И я снова стремительно повернула к дому мэра, домчалась и столкнулась с ним в дверях. Он так стремительно выскочил из них, что едва не сбил меня с ног. Мистер Квилл был одет в дорожный костюм, и выглядел совершенно по-дурацки в шляпе и перчатках, несмотря на тёплую погоду. В руках у него был портфель, и вид он имел серьёзный, презентабельный, но испуганный.

— О, Алиса, извините, мне надо срочно уехать, я тороплюсь.

Искать подходы мне было некогда.

— Мистер Квилл, я прочитала письмо от Девида Райтера на вашем столе вчера ночью. Что это значит?

Он застыл. Дернулся уйти, остановился, поставил портфель. Он вспотел и покраснел, достал платок и вытер лоб. Я смотрела на него в упор. Так мы стояли минуты три. Потом он опустил голову и тихо произнес:

— Я сейчас немного подумаю, хорошо? — И вернулся в дом, не пригласив меня. Я с места не сошла. Затем он вышел и позвал меня за собой.

— Вы знаете содержание письма?

— Если честно, то нет. Я видела две строки сверху и две снизу, но я уверена, что в нем есть разгадка последних событий.

Мы присели в кресла. Мистер Квилл успокоился, улыбнулся и произнёс.

— Разгадки там нет, а вот загадка есть. Дейв написал мне, что никак не может закончить роман. А ведь он известный, да что там — знаменитый писатель, очень хорошо оплачиваемый. Роман готов, но окончание ему не даётся. А в нашем городке полно способных, но не признанных писателей. И он собирался объявить конкурс на лучшее окончание. Назначил высокую премию. Жители об этом были мною оповещены. Все намеревались участвовать в конкурсе. Дейв прислал мне роман, и мы должны были разослать его соискателям после презентации. А для начала он прислал мне подробный пересказ идеи произведения.

Он вздохнул:

— Сумма назначена приличная, и к тому же Дейв честно хотел взять победителя в соавторы.

— Так вот почему весь городок строчит какие-то письмена, словно все сошли с ума одновременно!

Квилл уставился на меня как на привидение.

— Что они делают?

— Пишут на скорости 200 миль в час. Соревнуются. Ждут приз И третьего дня выглядели, как прибабахнутые. А что вас удивило?

— Но, Алиса, Дейв исчез на самом деле. Некому платить премию. Конкурс так и не объявлен.

— А кто прихватил чемодан писателя? — вырвалось у меня.

Он снова вздохнул.

— Это было по коллективному сговору. — Вздохнул ещё тяжелее и печальнее. — Все.

— Как все?

— Так понятно же, что хозяин исчез, а в чемодане лежит роман. Неизданный. Дорогой. Мы в едином порыве его и прибрали.

— Так значит, ваши пресловутые писатели строчат окончание, чтобы издать его под своим именем? Кто первый?

Я покосилась на его портфель, все ещё стоящий у порога комнаты. Он понял взгляд.

— Увы, Алиса, Вы правы. Каждый получил в свои руки неопубликованную рукопись великого писателя. На диске, который лежал в чемодане. И вы правильно догадались, в том числе и про меня. Вы же понимаете — непризнанные и не слишком успешные авторы, каждый из которых хочет прославиться любой ценой. И даже заработать большую сумму денег вместе со славой. Я тоже оказался слабым меркантильным, безнравственным типом. Но велик оказался соблазн, ох велик. Я раньше других сел за стол с этой целью, ещё до вчерашней ночи. И я бы обошёл земляков. Но ангел послал мне вас, и преступление было предотвращено.

— Так ведь любой из них может на это пойти! Надо помешать!

— Но как?

— У вас есть письмо, мы его опубликуем.

— Не слишком будет убедительно, но надо подумать.

Он подошёл к столу, открыл ящик, пошарил там, оглянулся на меня, снова пошарил и развёл руками:

— Его нет…

День пятый. Возвращение

Он пристально уставился на меня, и лицо его приобрело выражение подозрительности, переходящей в обвинение. Потом оно сменилось гримасой раздражения и перешло в глубокую задумчивость.

— Я понимаю вас, мистер Квилл, — прокомментировала я смену его мыслей, — вы сначала подумали, что я ведь знаю про письмо, потом решили, что я его стащила, а теперь сообразили, что сами упрятали его в ящик уже после той ночи, когда я могла совершить кражу.

Он покраснел. Удивительный мужчина. И как он только на подлог решился? Надо срочно помочь ему, а, стало быть, и себе.

— Послушайте, вы ведь собирались быстро, на бегу. Может, вы сунули письмо в портфель и забыли. Было бы логично не оставлять его дома.

Он покачал головой и заверил, что точно помнит, куда клал письмо. Но руки его автоматически потянулись к портфелю. Щёлкнул замок, раскрыв скудное содержимое: пакет с одеждой, несессер, портмоне, пара блокнотов, футляр для очков.

— Ну и ладно, — легкомысленно махнула я рукой.

Квилл стоял, склонив голову над потрохами портфеля. Он походил на ледяной столб.

— Мистер Квилл, с вами все в порядке?

Мне уже надоела частая и стремительная смена его настроений и состояний. Как можно, имея такую нервную систему, справляться с должностью мэра в этом городе с жителями, склонными к помешательству?

— Надо поискать получше в столе или рядом. Найдётся. Да, что с вами такое?

Он поднял на меня взгляд, в котором читалась нечеловеческая мука, поискал опору и прислонился к стене, и вроде даже собрался потерять сознание.

— Его нет, — голос звучал как из-под подушки, с усилием и скрипом.

— Господи, да что же это? Прекратите меня пугать. Писем вы не теряли до этого?

Я подтащила к нему кресло, и он мешком рухнул в него, едва не сломав подлокотник.

— Не письма, — он уже не говорил, а хрипел и кашлял, — не письма. Нет диска. Маленького такого пакетика, зеленого, заклеенного. Там копия романа с моим окончанием. Его нет. Вызывайте полицию. Немедленно!

— Ой, что говорит умный человек в минуту отчаяния! Придёт ваш доблестный констебль и скажет, что… Подождите, а как вы скажете ему, что было на диске? Да и потом… Если он найдёт диск, то его расторопная жена и окажется славным автором гениального романа.

Он простонал, и я направилась к известному мне шкафчику за темной бутылкой с огненной водой. Мы сделали по глотку и стали думать. После второго глотка мы в один голос вскричали:

— Дворецкий!

— Том! Том! — Квилл пронёсся ураганом по дому и вылетел за дверь. Минут десять я слышала его вопли с разных сторон. Он звал Тома и сыпал проклятиями. Крики удалялись, приближались, взлетали вверх и падали куда-то в глубину. Квилл обшарил дом от подвала до крыши и обежал окрестности раза четыре. Он вполз в комнату без сил и без надежды.

Я налила ему стакан огненной воды и подала бутыль. Он благодарно посмотрел мне в глаза и заплакал.

— Он пишет прозу? — спросила я, не сомневаясь в ответе.

Квилл приложился к рому и прохрипел:

— Детективы…

Мы посидели. Идей не было, сил что-нибудь делать тоже. Просчитать, куда мог отправиться Том с рукописью, не представлялось возможным. Хотя, представить мы смогли.

Снаружи просигналил автомобиль. Самое время принимать гостей.

— Алиса, скажите, что меня нет дома, что я уехал, болен, арестован, умер…

Медленно прошествовав на крыльцо, я увидела их. Кого из двух мужчин я меньше собиралась увидеть, я и сейчас не скажу.

К дому бодрой раскованной походкой приближался Дэвид Райтер в модном дорогом спортивном костюме, а за ним плелся Том Лист, одетый, словно с чужого плеча. Вид у обоих был слегка виноватый. Слегка. Я отступила, пропуская их в дом, поскольку Дэйв просто рвался войти.

— Прости, дружище, прости, — он обнял Квилла, потискал его, похлопал, даже шутливо побил, — история странная такая. Да ты уже, наверное, знаешь?

— Не знаю, — прошептал Квилл, — смотреть на него было больно.

— Я тогда на собрании и говорить ещё не начал, смотрю — машет мне руками твой дворецкий. Я вышел, он мне путано рассказал про телеграмму, которую ему не принесли, но прочитали, что в поместье у меня пожар, что срочно надо ехать. И поезд как раз с минуты на минуту, и автомобиль уже подан. Я и рванул, как дурак. И далеко уехал, прежде чем с очередной станции позвонил домой. Там ошибка какая-то. Но обратный поезд не скоро. Я там поскучал, на этой станции, зато вдруг закончил роман. Прямо отлично закончил.

— И ты, разрази тебя гром, не дал знать, что ты жив? А мы который день не можем в себя прийти и уже оплакали тебя! Чтоб тебе не узнать, что тут твориться!

И тут мы оба с ним вспомнили именно о том, что тут твориться и резко повернулись к Листу, который уже овладел собой и маячил у порога как ни в чем не бывало.

— А поди-ка сюда, голубчик, — голос Квилла был мягок, но с нотками грозы, — куда это ты у меня отлучился?

Дэйв ответил быстрее, чем Том.

— Да, это я его встретил в Картридже, выходя из издательства. И, конечно, довёз до вашего дома. Он, бедняга, даже за сердце схватился, как меня увидел, ну и рассказал, как все перепугались за меня. Я даже предложил ему выпить со мной за успех моего романа: я как раз и подписал договор с редактором. Только, кажется, я переборщил с угощением твоего Тома. Хотя за дорогу он пришёл в себя и протрезвел. А как писатели-то наши, пишут окончание? Я не отказываюсь от условий конкурса — лучшее окончание равняется премии и соавторства.

Райтер излучал радость, благородство, щедрость. Он вообще олицетворял собой мир успешных талантливых эгоцентристов. Не увидеть, что все три персоны рядом с ним пребывают в состоянии лёгкого смятения, мог только самовлюблённый слепец.

Квилл отвёл, наконец, глаза от Листа. Надо отдать должное вору, он выдержал дуэль взглядов уверенно и даже нагло. Собственно, для мэра лучше было не начинать разборку, и дворецкий это понимал.

— Так что ты мне скажешь про твоих писак? Есть там что посмотреть?

Я так устала от переживаний, что произнесла то, чего, может, и не стоило говорить:

— Мистер Райтер, они пишут, и уже много чего написали, но не на конкурс. Похоже, они прикарманили ваш роман и сейчас наперегонки его заканчивают. Кто первый поставит точку, тот и понесётся в Картридж или в другой город публиковать его под своим именем. Слава Богу, вы их опередили.

Райтер раскрыл рот, но сказать ничего не сумел. Он присел рядом с мэром, заметил бутылку, приложился, как и мы, прямо к горлышку, крякнул, вытер рот ладонью. Помолчал.

— А знаете, миссис Скрипт, все-таки я молодец. Угадал! Сработало!

Мы втроём обречённо смотрели на это чудо и помаленьку начинали догадываться, что там у него сработало.

— Ведь я почти до такого варианта и додумался. Прямо сердце подсказало похожее окончание. Но ваши тоже молодцы. Не тратя времени на домыслы и розыски, на обдумывание и проработку, просто спёрли добро, и не поперхнулись. Гениально.

— Придётся вам, все-таки взять их в соавторы, — съехидничала я, — или хотя бы собрать их и объявить, что конкурс на соавторство отменяется.

Не понравился мне этот Райтер. Мне и жители городка сразу не понравились, а уж этот их залётный гость тем более. И отпуск мой мне не понравился, хотя он ещё продолжается.

И сегодня же я с удовольствием погляжу на забавные лица местных писателей на встрече с высокооплачиваемым и знаменитым писателем Дэвидом Райтером, автором нового романа, отменяющего заманчивый конкурс, отнявший столько сил, эмоций и нестандартных решений. Приду на встречу и внимательно на каждого погляжу. В качестве компенсации за пережитое.

Приятного мне вечера!

Семь измерений чулана Шредингера с неявным переходом

Сдается мне, что у каждой женщины есть заветная шкатулочка со всякими дорогими для неё пустяками. Нет, не та, где золото и бриллианты, не та, где письма от любовников, не та, где завещание на всякий случай.

В шкатулочке этой хранится тайна, но она понятна только владелице. Лишь у неё ключик, лишь ей понятен смысл предмета или знака. Иногда такая шкатулочка не существует в нашем измерении, но спрятана в сердце хранительницы. А иной раз у женщины целая настоящая кладовка заполнена предметами из других времён, других состояний, других измерений.

В такую кладовку входишь и попадаешь то в детство, то в юность, то совсем в неведомый мир. Поэтому я так любила всю жизнь кладовки, чердаки, чуланы, антресоли. Они живут своей тайной жизнью, иногда пересекающейся с нашей.

Давайте приоткроем дверь одной такой секретной комнаты. Идите за мной. Проходите осторожно — здесь ничего нельзя трогать, переставлять, протирать. Это и не пыль даже, это патина времени, это визуализация памяти, это прах былых переживаний и крохи сохранённой радости.

Смотрите: здесь много ожидаемого — игрушки, старые платья, поломанные инструменты, невостребованные предметы интерьера, так почти у всех. Иногда встречаются настенные карты, навигационные приборы, шлем гонщика, тибетская поющая чаша или китайский старинный инструмент. Эти предметы не умерли, они живы, но их жизнь теперь течёт в другом измерении. Они по-прежнему показывают путь, наигрывают про себя нежные мелодии, придумывают новые изделия, которые могли бы сшить, сделать, нарисовать, они баюкают маленьких девочек и мчат по велотреку маленьких мальчиков. Или больших девочек и мальчиков. Или женщин и мужчин. Всё зависит от измерения.

Идите за мной, только тихо.

Измерение первое (или уже второе)

Лена сразу всё поняла, хотя ничто в прежней жизни не предвещало краха.

Замужество было продумано, выверено, просчитано. Трещин в нём не было. Ну не было. Сколько хотите, говорите, что Лена их не видела, но она сто раз поклянётся, что и не было. И вдруг обвал.

Лена ваяла семью по установкам самым популярным среди женщин. Почти самым. Она и работу выбрала такую, чтобы не отнимала много сил и времени от семьи. Все таланты свои отдала на созидание образцовой ячейки общества. Хотя это я глупость сказала — не думала Лена о том невнятном обществе ни минуты в день. О себе она думала. И немного о Паше.

Квартира её сияла чистотой, демонстрируя прекрасный вкус хозяйки, мебель покупалась только превосходная и не переполняла помещений. Сервизы подбирались Леной под тон скатерти и наоборот, шторы ей шили дизайнеры, мелкий ремонт делали только профессионалы.

Паша сам-то ничего руками не умел. То есть умел, но не так как хотелось Лене: долго и с огрехами. А Лена ценила только превосходное. Она даже не имела в гардеробе всяких там халатиков и передников. Даже дома она прямо ото сна надевала изящное платье и балетки вместо тапочек. Паша это умел ценить.

И она ценила Пашу. Ценила, как человека, полностью оправдавшего её надежды, её стремления, её расчёт. Она его любила, хотя, может быть, не так страстно, как хотелось Паше. Любовь свою она воплощала в пироги и супы, глаженые пододеяльники, продуманные траты и дружественные визиты к свекрови два раза в год.

Паша метался по гастролям, пополняя домашнюю чашу достатка, из поездок возвращался с удовольствием, и в нём явно читались и забота, и теплота, и стремление быть вместе. Но в последнее время он больше жаловаться на усталость, меньше разговаривал, сиднем сидел у телевизора, засыпал за книгой. Приезжал, сдавал деньги, уединялся. Лена относила перемены на возраст, но, когда она случайно (а этого никогда не бывает) открыла его книжечку с водительскими правами, то увидела в ней доверенность на некую Ксению Лютову 19.. года рождения, и сомнения даже не возникли. Только ощущение краха.

Лена — женщина отнюдь не глупая, хотя первое впечатление о ней складывается у многих именно такое. Всему виной её кукольная неэмоциональная внешность. На хорошеньком личике её сияют выпуклые щёчки, тёмно-синие глаза глядят на мир наивно и бездумно, и вся пластика кажется замедленной и неровной, словно у заводной игрушки. У Лены даже в детстве была похожая кукла, которая и по сей день пылится где-то в кладовке.

Но в кладовке в этой отыскать что-нибудь всегда означало невыполнимое действие. Хотя в последний месяц народный умелец Вася, найденный по объявлению, расширил её и провёл освещение наконец. Он разобрал незапланированную кладку в полкирпича между прихожей и самой кладовкой, и та утратила вид заброшенного чулана.

Лене захотелось найти куклу и поплакать в её крохотный и любимый животик.

Звонить маме нельзя. Маму не следует беспокоить, а то она будет волноваться. Вечно загруженная миллионами разных дел и причуд, мама отвлекалась на Лену только для того, чтобы убедиться, что Лена не является источником волнения.

— Доча, как дела? У тебя все хорошо?

— Все отлично, мама. А как ты?

Далее следовал восторженный и подробный рассказ про новое мамино хобби или про глупых людей, окружавших маму. Поэтому Лена позвонила Александре Генриховне, папиной жене. Та давала советы точные и короткие. Она не впадала в эмоции и умела прозревать будущее. А тут что прозревать-то?

— Чемодан ему собери, — уверенно произнесла мачеха, — никакие разборки не покажутся серьёзными, если он остаётся на территории. Надо показать, что это не шутки, и что он должен найти твёрдое и немедленное решение. Будешь тянуть — пропадёшь. И все выяснения — только на фоне собранного чемодана. И никаких отчаяний, слышишь? Я твоего папашу подцепила почти в сорок, а уж казалось бы…

Дверной звонок оторвал Лену от получения инструкций. Она встретила Васю и пропустила его в кладовку. По дороге он внимательно рассмотрел выражение Лениного лица, но промолчал. И даже удовлетворённо кивнул. Или Лене это показалось? Хотя Лена многое замечала.

Она обречённо присела на диван, держа в руке телефон и поглядывая в зеркало для настроя. Придав лицу оттенок решительности, и убрав за розовое ушко легкомысленную кудряшку, Лена набрала номер.

Паша и не отпирался, что совсем Лену возмутило. Похоже, он испытал облегчение и был готов приступить к продуманному обсуждению ситуации. И, может быть, даже к отступлению на заранее подготовленные позиции.

— Лена, давай поговорим, но не сейчас. У меня сегодня два концерта, я должен быть в форме. А завтра я возвращаюсь в Москву и все тебе объясню. Прошу тебя быть адекватной. Пока.

Лена разрыдалась от грозной определённости, которую транслировал ровный спокойный голос мужа. Из кладовки высунулась кудрявая рыжая голова народного умельца.

— Проблема?

— Да так, — Лена решила, что рано оповещать мир, — с подругой поругалась.

Вася опять внимательно присмотрелся к Лене и вышел из чулана целиком.

— Я пошёл за деталями. Приду завтра. Тут кое-что не подходит.

Он разглядывал Лену в упор, и она резко порозовела.

— Давай, Вася, послезавтра, у меня тут гости намечаются, не до ремонта.

Она захлопнула дверь резче, чем хотела и прошла в кладовку. Надо найти этот пресловутый предмет воздействия на неверного супруга, этот сакральный чемодан разлуки. Ох, есть ли у неё чемодан воздействия?

Она пошарила по полкам, потом вспомнила, что Вася провёл сюда электричество, и нащупала выключатель. Кладовка оказалась намного больше, чем раньше. Даже небольшая комната получилась. Даже уютная. Скарб, распиханный по углам, придавал ей вид несколько сказочный и таинственный. Чемоданов видно не было, а вот швейная машинка, флейта тусклого блеска, прозрачный мешочек с шерстяными нитками, вышитая картина — все придавало ей вид жилой и немного старинный.

А вот и кукла Лялька вверх ногами застряла между двумя подушечками, которые в древности именовали думками. Лена достала любимицу и прижала щеки к её накрахмаленному платьицу в рюшах. Вытерев слезы, она взяла Лялю на ручки и покачала, словно себя. Кукла понимала.

— Выпить кофе, — решила Лена. — А уж потом думать. А уже потом плакать.

Кукла доверчиво склонилась на её плечо. Лена посадила Ляльку на подушку и вышла из кладовки.

— Ну что, не нашла?

Паша с мокрыми волосами в халате и с полотенцем через плечо яростно взбивал тесто. Вот любит он кулинарничать в отличие от Алёнки. И эти дрожжевые блины она сроду не осилила бы.

Женщина застыла перед вопросом. А зачем она, собственно, ходила в кладовку?

— Алён, сковородку, говорю, не нашла?

Алёнка подумала, тряхнула кудряшками, как делают женщины, чтобы прийти в себя, и ещё разочек потрясла головой.

— Ах, да, сковородка. Не, не нашла. Мы всё как свалили после переезда, так и не разобрали. На фига такую кладовку большую было проектировать? Только место отнимает и мусор собирает. Риэлтор уговорил.

Алёнка прошла к шкафчику и вынула каждодневную обычную сковороду. Паша не возражал — сговорчивый у неё жених. Только малооплачиваемый. Она вздохнула, глядя в окно на пожелтевший парк и быстро летящие облака. Осень. Это от пейзажа так грустно? Или что-то ещё засело в голове? Или не в голове? Что происходит?

Измерение второе (или третье)

Алёнка погрустила ещё некоторое время. К действительности её вернул бодрый голос Павла, зовущий к утреннему чаю. Чай этот он уважал, заваривал его со всякими причудами и примочками, неизменно поругивая кофе за вред, наносимый здоровью.

Алёнка вреда не чувствовала, но проявляла солидарность и пила показательно чай, а потом нелегально втихаря заваривала кофе. Ей никак не хотелось возражать Павлу или огорчать его, или просто спорить. Да это и не имело смысла. Он всегда пересиливал. Но это было так приятно: сдаваться под напором его решений, предпочтений, представлений. И всегда его установки направлялись на пользу и здравый смысл, то есть идеи, не имевшие большой ценности в Алёнкиной красивой головке. Так себе идеи, но сам Павел хорош!

Алёнка не переставала изумляться своему женскому счастью, тем более что никаких особых усилий для захвата свободного, красивого и уверенного мужчины она и не думала предпринимать. Правда, если припомнить, за ним почему-то и не охотились. Дамы морщились незаметно при его упоминании, но Алёнка мудро относила это на естественную ревность и врождённую зависть милых подружек.

Карьерой Павел интересовался меньше, чем здоровым образом жизни. Он уходил на работу бодро и возвращался всегда вовремя. Никогда он не соглашался задержаться или поработать в выходной. Ну и оклад его эти принципы отражал. Алена не парилась, и, глядя, как суженый орудует сковородкой, проникалась уверенностью в завтрашнем дне. Но подружки жалили при любой возможности.

Вот лучшая из них, Алька, понимает же, что вопрос решёный, но обязательно съязвит:

— Чтобы он так же нежно смотрел на тебя, как на твою квартиру.

Да, квартиру купили Алёнкины родители до регистрации и предусмотрительно записали на неё. Большую, двухкомнатную, с балконом, с просторной прихожей и вместительной кладовкой, с джакузи и кондиционером. Ну и что, он, Павел, должен от этого страдать?

Но иногда Алёнке тоже становилось чуток неприятно от явного смакования Павлом удобств и бонусов нового местожительства. А когда он намекнул, вернее, издалека спросил, не купят ли нежные папа и мама доченьке машину, прямо дёрнулась. Но когда во рту тают печёные с мёдом яблоки, намазанные на румяный дырчатый блин, сомнения тают точно так же.

И потом, аргументы Павла самые, что ни на есть разумные. На её грубый отклик: «А сами мы заработать не можем?» он спокойно и ровно возразил, что им самое время обзавестись ребёночком, а на это тоже нужны деньги. При такой постановке вопроса Алёнка разомлела, разулыбалась и сняла возражение. Может, и купят.

Она представляла красивого мускулистого Павла за рулём новенькой тойоты, и рядом себя, нарядную, красивую, с неизменным выражением ровного настроения на кукольном лице.

Провожая Павла на воскресную велосипедную прогулку, Алёнка чмокнула его в щеку и манерно протянула руку для поцелуя. А когда Павел склонился, увидела нечто, неприятно поразившее её. Плешь. Не широкая, чуть наметившаяся, но неизбежная. Алёнка изменилась в лице. Она ещё понаблюдала за ним в окно, когда он пересёк увядающий парк по центральной дорожке, и вдохнула о невозможности задержать время.

Ей представился Паша в будущем — сутулый, пузатый, лысый мужик, без интересной работы, без высокого дохода, без ясных целей в жизни. Алёнка тряхнула кудряшками, как делают женщины, чтобы прийти в себя, и ещё разочек потрясла головой. Неприятная картинка скрылась, испортив воскресное настроение.

Но сковороду надо найти, это не дело — держать кладовку в таком состоянии. Риэлтор Василий как раз очень напирал на существование просторной кладовки, когда уговаривал их купить эту квартиру на высоком этаже с видом на аккуратный ухоженный парк. Надо и куклу старую найти для будущего малыша.

Она вошла в кладовку и задумалась. Вот не умеет она делать дела быстро, обязательно зависает. Чемодан вот этот на самом проходе, что в нём, не вспомнить нипочём. Тут же ей в руки упал узел со шторами, за ним обнаружился волейбольный мяч и комплект баночек для специй. Выбросить всё это или приспособить? А это что тикает? Опа! Старый-престарый будильник на ходу. Разве так бывает? Она выудила его из-под связки салфеток, нащупав заодно рукой свою дорогую Ляльку. Куклу она ухватила за ситцевый сарафанчик и извлекла на свет доброе наивное личико, такое же лучезарное, как в детстве. И такое же, как у Алёнки, по уверениям друзей.

Алёнка встряхнула игрушку, погладила, почистила и даже побаюкала, словно маленького ребёнка. Она ощутила радость встречи и просто радость. И даже убедила себя в том, что и Лялька рада. Пошарив взглядом по полкам, Алёнка с радостью обнаружила на самом верху пресловутую сковородку, достать которую самой невозможно. Она отложила куклу на узел со шторами и пошла за стулом. Из кладовки в коридорчик.

— Елена, билетов пока нет, надо ловить, — Павел Фёдорович сквозь тёмные очки разглядывал ответы сайта железной дороги. — Только с пересадкой в Москве, и то ночью.

Елена Витальевна не сразу отозвалась. Некоторое время она размышляла, пыталась что-то нащупать в голове, поймать и удержать. Но мысли разбегались.

— Потому что планировать надо нормально, — раздражённо констатировала она. И, если решили ехать в августе, то нечего менять планы. Поступает она, видите ли, — добавила сердитая женщина мысленно, — А моя семья при чем? Весь мозг мне вынесли.

Елена переступила через рюкзаки и пакеты. Разве так в отпуск собираются? В довершение общего беспорядка распахнулось окно, и мощный порыв тёплого июльского ветра смёл большие листы бумаги со стола и раскидал их по комнате.

— Чёрт, доклад! — засуетился супруг, вскакивая и сгребая чертежи и записи.

— Ну да, — зло подумала Елена, — и наука, и это поступление… Только не мой отдых.

Муж сидел на стуле совсем расстроенный, и её злость быстро превратилось в сочувствие и печаль. Она его всегда мало любила, больше сочувствовала.

Измерение третье (или четвёртое)

Елена Витальевна увела Павла от законной жены, ещё будучи аспиранткой. У профессора в первой семье остались трое детишек: сын и две дочери. Павел Фёдорович новой супругой дорожил, но внимание его наполовину было направлено на проблемы этих деток.

Елена Витальевна не то, чтобы ревновала — женщина она умная и интеллигентная — но раздражалась, поскольку половины внимания ей категорически было мало. И дело даже не в постоянных материальных требованиях подрастающей молодежи, а именно в необходимости физического присутствия папы в их жизни.

Поступление младшей в университет сбили все планы на отпуск. Репетитора и курсы ей оплатили, на всевозможные олимпиады и пробные экзамены возили, Павел лично дежурил у школы в день ЕГЭ, словно его гиперопека может творить чудеса. Теперь само поступление, и, главное, — творческий конкурс. Дева возжелала, чтобы папа отвёз ее лично. Поэтому отпуск стремительно перенёсся на июль, а билеты уже распроданы.

Павел чувствовал себя виноватым, а Елена Витальевна несчастной. Соседка Шурка, женщина простая, ни разу не образованная, но мудрая, по-житейски советует ехать врозь. Вроде, правильно. Есть и такой вариант. Но за всю семейную жизнь Елена возненавидела компромиссы такого толка.

Павел снова пошарил в компьютере, неудачно резко дернул мышь, уронил очки. Выскочило стёклышко.

Стараясь унять волнение, и уже не психуя, он попытался починить очки. Елена опять поймала себя на смешении чувств, когда тебе и жаль человека, и видеть его уже не можешь.

— У тебя запасные где? В кабинете?

— Нет, я их куда-то в кладовку засунул.

Это хорошо, потому что под видом помощи можно просто скрыться.

Елена Витальевна направилась в тещину комнату — большую кладовку со стеллажами и полками. На пороге неудобно выставлен чемодан, на нем примостилась большая чугунная сковородка.

В остальном здесь поддерживался порядок. Даже часы с кукушкой на стене всегда отлажено и точно отмеряли время. Но в этом порядке обитала какая-то горечь. Нежилая комната, она и есть нежилая. Елена каждый раз наполнялась странной тоской и печалью, задерживаясь в этой кладовке больше, чем на две минуты. Ей казалось, что она чувствует чьё-то подавленное состояние. Нет, не своё. И нет, не горе, но некую безмолвную жалобу.

Её ли это жалоба, или чужой кручиной пропитаны стены, но нет здесь радости и довольства жизнью. А ведь Елене Витальевне жаловаться буквально не на что. Перенос отпуска — подумаешь утрата. Родная тётка живет на море и всегда рада видеть гостей.

Резкий скрежет напугал Елену, она давно не видела, как распахивается в часах створка, оттуда со свистом вылетает кукушка и громко отсчитывает три часа дня. Елена погрузилась в размышления, которые в этом пространстве никогда не радовали.

— Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось?

А и правда, сколько?

Две трети жизни позади, а радости не накопилось. Любви, любви Елена не получила той, что хотела. Мужа получила престижного, достаток получила, возможность собственной карьеры получила, а любви полной меры не досталось ей. Так и живет её Павел наполовину здесь, наполовину там. Нигде, короче. И она сама наполовину любит, наполовину жалеет его.

Тоска накрыла Елену ещё сильнее, но словно примешивалась к ней чужая нотка, чужая тема. Она тоже была про отсутствие любви, словно чужая, словно нездешняя, словно молящая.

Елена обвела глазами комнатку. Остаться бы здесь, не видеть этого половинчатого мужа, не знать его неразрешимых семейных узлов, не любить никого и не ждать любви. Сидеть на полке, как эта глазастая глупая кукла в парчовом халате с золотым бантом в желтой косе и лицом, похожим на лицо хозяйки.

Елена Витальевна заглянула в фиалковые глаза свой Ляльки, и та ответила внимательным спокойным взглядом. Елена вдруг почувствовала наплыв странных образов, словно память пыталась склеить обрывки слов, событий, ситуаций. Грусть и безысходность словно сомкнулись вокруг неё. Как густой туман объяла её потребность нежной безусловной любви единственного и избранного человека. Елена вздохнула и даже всплакнула.

Кукла смотрела холодно и равнодушно, но в то же время очень внимательно смотрела кукла на Елену.

Надо возвращаться. Ещё одного выхода кукушки она не переживет. Слишком резкий звук в этой замороченной тишине. Но, господи, какая печаль! Как не хочется ни в комнату, ни в испорченный отпуск.

Елена отодвинула край шторы, закрывающей стеллаж. За стеллажном открылась маленькая, узкая дверь. Елена удивилась, поискала ручку глазами, не нашла и тихонько толкнула ее от себя.

Измерение четвёртое (или пятое)

Дверь открылась легко без сопротивления и скрипа. Узкий проем вёл в длинный коридор, что чрезвычайно удивило Лёлю. Она заспешила, но вышла на веранду вовремя: сын пытался достать до ручки, чтобы выбежать во двор.

В руках у него красовалась детская лопата для снега, и весь он был полон важности и предвкушения. Первый снег задал работу, но скрыл неудобья и незавершёнку. А рябина, которую Лёля посадила в год рождения Павлика, в этом году дала красивый и обильный урожай.

Лёля поправила накинутую душегрейку, повязала платок, двинулась малышу на помощь. Но дочка няни Александрина тут же появилась на веранде и помчалась к приятелю. Бригада из двух погодков трудилась на совесть. Лёля оставила парочку и вернулась в столовую.

Муж приедет не в эти выходные, у него новый проект, и требуется его личный контроль. Это и к лучшему. Лёля наслаждалась общением с сыном личным, без помех, без присутствия папы, который не поощрял все эти уси-пуси, поцелуйчики и миндальничание.

Сын, разумеется, был изнежен, забалован и залюблен, но это не ослабляло его, а даже делало тверже, настойчивее и упорнее. И, если он брался за дело, то доводил до конца и принимал похвалы достойно и благосклонно.

Он любил быть в центре внимания и в волнах маминой любви. Лёля изливала на него такую нежность и ласку, которой никогда и не пробовал супруг. И сын платил ей полной мерой взаимности, на которую только был способен малыш. Лёля знала, что это не навсегда, но грела в уголке сердца тонюсенькую надежду на чудо.

Обед готовился в основном из блюд детского меню, подавался на салфетке. И в этот день он ждал едоков, дымясь и наполняя ароматами всю столовую. Они появились с малиновыми от первого морозца щёками, со сползшими шапками и шарфиками, с выражением полного и абсолютного счастья на сладких личиках.

— Мама, я её люблю, — с порога заявил Павлик, сияя голубыми очами.

— Кого? — недоверчиво и ревниво отреагировала заинтригованная Лёля.

— Её, Санчу, — он для наглядности потыкал пальчиком в девочкино пальто, и оба они расплылись в улыбках. — Я её люблю и на ней поженюсь. Не сейчас. Когда в школу пойду.

И он стащил с Александрины пальто, чуть не опрокинув девочку на пол, что следовало понимать, как ухаживание.

У Лёли приостановилось сердце. Шутка, конечно. Но как правильно, что он это произнёс. Надо жить с мыслью, что он уйдёт, а не останется навек с мамой.

Ах, ты горе горькое! Он девочку любит, а не мамочку. Как же жить?! Как жить, если однажды ты останешься одна, без сына, с надоевшим мужем, вечно углублённым в свои проекты, как согласиться отдать его другой, молодой, красивой, большеглазой?

Кормить детей вышла няня, Лёля унесла детские лопатки в кладовку. Там она огорчённо повздыхала сквозь улыбку и слезу одновременно. Всё дано нам на время. Вырастет сын, уйдёт в свою новенькую, по своему размеру скроенную жизнь, останется она одна, нет не одна, с мужем, но словно одна. Как эта милая глазастая кукла — среди предметов, но в пустыне. Одно счастье — не скоро это случится.

Она вытерла слёзки и вышла из кладовки.

Измерение пятое (или шестое)

Лялька сморит ей вслед печально и осуждающе. Какие грустные женщины! Почему, зачем обитает в них грусть, когда жизнь их устроена, обеспечена, ровна и спокойна? Или это её личное, кукольное, Лялькино, неблагополучие в них поселилась?

Сравните свою жизнь с заточением в кладовке. Как вам? Иногда Лялька считает, что все правильно, и куклы должны знать своё место. Что нет никакого ущерба для них пылиться и чахнуть во тьме и бессмысленности кладовок. Но в некоторый день проникает на её полку луч радости человеческой жизни, и тогда она жаждет вырваться в этот прекрасный, тревожный, лучистый, заветный человеческий мир и взывает к своему кукольному богу. Вот он и появляется на пороге кладовки, этот маг, кудесник, Дроссельмейер, просто Вася. Он впускает в Ляльку жизнь, но не одобряет её попыток.

И словно по-старому, однажды принятому плану, Лялька сначала радостно входит в жизнь, а потом находит причины для грусти и даже отчаяния. И снова не даётся ей в руки самое дорогое и желанное: взаимная беззаветная любовь. А может, и нет такой любви, всё придумывают эти люди и выдумками смущают доверчивое сердечко и невеликий кукольный умишко. И снова не выдерживает печали и разочарования маленькая куколка внутри взрослой с виду женщины, и снова запирается она в душной и тесной кладовке, в тельце милой и непритязательной куклы.

В который раз дает себе слово не выходить в человеческий обманный мир, где и нет вовсе того чувства, что навеяли ей грезы этих наивных и романтических женщин. Нет её. Не стоит и искать.

А может…

Скрипнула дверь, в полумраке различим силуэт Василия.

Разве она опять его позвала?

Измерение шестое (или седьмое)

Ляля сидела в крохотном кресле с продавленным сидением. Выкинуть его жалели, а починить забывали. В кладовке тусклая лампочка в углу создавала ощущение вечерней сонливости и послепраздничной лени.

В сумраке разнообразный хлам, заполнивший полки за долгие годы, казался упорядоченным и даже осмысленным. Контраст создавал торчащий ровно посередине помещения большой, оплетенный ремнями чемодан, на который чья-то небрежная рука водрузила неподъёмную чугунную сковороду.

На дне этой нелепой посудины ни к селу ни к городу поблескивали стеклышками очки, прикрытые на две трети детской лопаткой. Ляля разглядывала этот натюрморт, тревожно наморщив атласный лобик, временами глубоко и порывисто выдыхая.

Любовь. Самая большая и яркая потребность и детской души, и повзрослевшей, и состарившейся. Отказ в любви, отнятие ее, равнодушие к её зову — это беда, сравнимая с потерей близкого человека, с потерей части души, край и бездна печали и скорби. Как можно пережить измену и оставление без рваной раны на сердце? Но ещё страшнее, если тебе нечего переживать, совсем нечего. Ни любви, ни разлуки, ни страсти, ни отчаяния, ни потери.

Занавеска на противоположной стене качнулась, волна сквозняка собрала ее в складки, обнажив за ней незакрытую дверь. Ляля вздохнула и перевела взгляд на противоположную стену, где массивная филёнчатая дверь пропускала тончайшую полоску бледного света между собой и полом.

Закрыться здесь, отдалив себя от прекрасного, но опасного мира чувств, событий, испытаний? Или выйти в любую дверь в неутолимой жажде любви, признания, прикосновений и слияний?

Откуда страдания всех эти женщин, куда уплывает из их жизни любовь, на которую они имели право?

Может здесь и есть её вина, Лялина. Правда ли то, что сказал Вася?

— Потому что ты — кукла.

Это сказано не с целью обидеть, скорее грустно и разочарованно.

Каждый раз он в ответ на её просьбу даровал ей возможность войти в этот мир. Каждый раз, когда она в минуту обиды и злости она просилась обратно, он позволял ей покинуть человеческое измерение и отлежаться в тишине и темноте чулана с отжившим свой срок хламом.

Каждый раз она страдала от обоих своих решений, от несовершенства устройства этого чудесного и жестокого мира, от невозможности участия в его событиях без слез и потерь.

— Пойми, — поучал её Вася, — любовь — это не к себе, это от себя. Это не вокруг, это внутри. И, если она есть, то нет потерь, нет её окончания, нет утраты. Тебе она даётся каждый раз, но ты отрицаешь эту возможность. Ты хочешь обмена, а лучше дохода, а любовь — это отдача, и в этом ее богатство. Но ты — кукла, ты можешь понять, но не почувствовать. Поэтому твой лимит быстро заканчивается. И ты снова утыкаешься в эти запылённые шторы мокрыми щеками с проклятиями в непроснувшейся душе.

Ляля ещё раз с силой выдохнула, как учила Александра Генриховна. Нет, не кладовка её мир, не он её выбор. Раз отпив из заветного сосуда, станешь желать испить полную чашу.

Любить — это отдавать. Тогда любовь бесконечна. Так считает Вася. Ляля готова проверить эту сентенцию на прочность.

Она кинула взгляд на часики, тихонько тикающие на её кукольной ручке, одернула плиссированную юбочку, расправила воротничок на строгой блузке. Ляля встала, сняла лопатку и поставила ее у уголок, положила очки на стеллаж, а сковородку запихнула на верхнюю полку. Большой неуклюжий, неудобный чемодан она поставила на колесики закатила его в его в комнату.

Измерение седьмое (или первое)

Здесь настойчиво и, похоже, давно звонил телефон.

Лену затрясла нервная дрожь — звонил Паша.

— Лена, — голос звучал тоже нервно, не так равнодушно и спокойно, как первый раз, — Лена, не заводись. Ничего катастрофического не случилось. Просто дождись меня, не психуй.

— Да, я дождусь тебя, — тихо произнесла Лена, и ещё тише добавила, — любимый.

И отнесла чемодан в кладовку.

Дом с привидениями

Видение первое. Задание

В соседнем отделе по случаю обеденного перерыва слушали канал культуры. Красивый мужской баритон за стенкой приглушённо читал стихи Андрея Белого, создавая настроение ленивого летнего утра и аристократической печали о былом:

Заброшенный дом.

Кустарник колючий, но редкий.

Грущу о былом:

«Ах, где вы — любезные предки?»

В отпуск хочется уходить в таком настроении, а не дурацкие задания получать.

— Антон Сергеевич! Вы правда уверены, что этой галиматьей должен заниматься наш отдел?

Яна в гневе даже пару раз незаметно щёлкнула пальцами за спиной — детская привычка, до сих пор не изжитая агентом отдела по расследованию паранормальных явлений.

— Агент Дятьева, вы не слишком много себе позволяете? — Антон вроде и не обиделся, но голос возвысил. — Скажи, когда это я ошибался? Помнишь такой случай?

— Нет. И никто не вспомнит. Но девушка эта просто чуток переутомилась или на личной почве пережила драму. Вот у неё в голове голоса и звучат. Неврологи с такими работают, а не наш отдел.

— Приступайте. Неврологи подтянутся.

Яна на дурацкую шутку снова тихонько щёлкнула пальчиками и резко развернулась к выходу.

— Слушаюсь, — бросила уже на ходу.

В приемной ей навстречу встала давешняя клиентка. Что удивило Яну, выглядела она спокойной, смотрела на агента тепло и с надеждой. Яна ожидала увидеть продолжение нудного рассказа с размазанными соплями по горестной физиономии. И тогда Яна ещё раз убедилась бы, что дева просто истерит и ищет свободные уши. Нет, Наташа эта просветлела лицом и выглядела нормально.

— Поехали, глянем на ваши чудес, — Яна, напротив, помрачнела и выглядела враждебно.

Они подъехали к дому на автобусе, остановка прямо перед зданием– очень удобно. Дом красивый, малоквартирный, старинный, то, что называют старым фондом, в три этажа, с окнами больше двух метров, жёлтый и, Яна сказала бы, приветливый. Ремонтировали его не так давно, клумбочки вокруг сиреневых кустов заботливо прополоты, скамейка во дворе покрашена.

Они вошли в парадное, Наташа открыла дверь в квартиру первого этажа и скрылась во тьме длинного коридора. Яна услышала шаги сверху и задержалась. Из-за поворота лестницы вышел пожилой мужчина с болонкой на руках, и та сразу залилась яростным лаем, но мужчина что-то шепнул ей на ухо, и они обе молча уставились на Яну. С интересом.

— Вы, девушка, к кому?

В подъезде двенадцать квартир, понятно, что она тут чужая, это сразу заметно жильцам и надо пояснить ситуацию.

— Я комнату снимаю у Наташи.

Мужчина и собачка с еще большим интересом изучали Яну и словно переглянулись. Это выглядело забавно. Соседняя дверь щёлкнула замком и открылась на дюйм.

— Наташ, — тревожно позвал женский голос, — это ты?

Наташа в ответ высунула голову из квартиры на лестничную площадку и ответила в щель:

— Аль, всё нормально, я это.

Дверь открылась пошире, девица в халате вышла на лестницу, мужчина понёс собачку на улицу.

— Вот Аля тоже слышит эти звуки, — произнесла Наташа, очень тихо, но мужчина уже у выхода обернулся на эти слова.

— Разберемся. Дай я осмотрю помещение, а потом снова и по очереди расскажете.

Яна шагнула в квартиру, прошествовала по длинному коридору до конца и свернула влево, чуть не ударившись лбом о стену. Отошла. Сзади прокомментировала Наташа:

— Я тоже часто сюда поворачиваю. Но кухня справа, а здесь капитальная стена. И это первая странность, с которой ты уже столкнулась. Здесь хочется повернуть налево. Почему?

Голос был почти что извиняющийся, но уже более уверенный. Инцидент сыграл хозяйке на руку. Яна щёлкнула пальцами внутри кармана и выдернула руку из него, стараясь избегать привычного жеста.

— Ну придется и правда у вас пожить. И вам не так страшно будет.

— Да в этом нет ничего страшного. Просто странно. И даже романтично. Но не нормально это всё. Я вам приготовлю комнату, выбирайте любую из трёх.

— А где это происходит?

— Да везде. Никогда не знаешь, где случится.

Видение второе. Обход

Пока варился кофе, выставлялись чашки и намазывались бутерброды, Наташа поведала историю своего появления в этом доме в результате удачной покупки. Цена была доступной и даже скромной, хотя предыдущий хозяин владел квартирой недолго и поэтому ему светил высокий налог на продажу.

Наташу привет сюда риэлтор, который очень много говорил и сильно торопил сделку. Или это Наташа уже задним числом придумала? Она не была уже уверена ни в чём.

Яна прислушивалась к звукам поверх Натальной болтовни, но ничего подозрительного, разумеется, не зафиксировала. А вот Наташа увидела настороженность гостьи и рассмеялась.

— Ты не прислушивайся, — они уже были взаимно дружелюбны и вполне доверяли друг другу. Наташа точно не походила на истеричку, а Яна наконец заинтересовалась феноменом, а не особенностями Наташиной психики. — Не прислушивайся специально, это не нужно. Звуки самые обычные, ты даже не поймёшь, чем они странные. Просто их не должно здесь быть.

И тут же застыла.

— Вот, — почти прошептала она, — вот это.

Яна напрягла слух, стараясь уловить все колебания воздуха. Булькала вода в джезве, билась тупая муха между стеклами окна, в другую его открытую часть задувал ветерок с лёгким шелестом листьев сирени, шаркали туфли по асфальтовой дорожке перед домом, разговаривали люди во дворе, тявкали их собачки. Вдалеке играл военный оркестр и звонко орали тинейджеры. И среди этих умиротворяющих и самых обычных для летнего пригорода звуков резко и неприятно с неравными промежутками и с разной силой раздавались удары.

Удары слышались совершенно ясно, хотя никак не угадывалось их происхождение. Они даже мешали разговору, так были сильны, хотя неслись с дальнего конца двора, практически с территории за ним. Яна даже побледнела от напряжения, стараясь угадать ритм и тональность следующих звуков.

— Где это стучит? Что там находится в том конце?

— А? Ах, это? Это ребята на площадке на досках катаются.

Тут она поняла ошибку Яны, и чуть не прыснула от смеха.

— Нет, Яна. Это музыка. Не должно быть музыки.

Оркестр доиграл не слишком бравурный марш и смолк ровно тогда, когда Яна переключила слух.

— И что такого? Где-то недалеко играли.

— Нет здесь оркестров, и никто не играл.

Яна секунду думала, потом резко дернулась к окну и крикнула группе праздных горожан:

— Простите, вы там оркестр слышали? Марш играл.

Мужчина и две женщины поочередно переглянулись. При этом тот, что с болонкой и дама с большой белой собакой несколько странно посмотрели на Яну.

— Нет, — уверенно произнесла третья собеседница с двумя кокерами. — Оркестр! Мы бы слышали.

Мужчина в сомнении покачал головой и задумался.

— Вроде где-то звучала музыка. Тихо так. Может, в доме соседнем, –добавила вторая женщина. И посмотрела на мужчину.

Яна закрыла окно.

— В соседнем, — иронично отозвалась Наташа. — Иди сюда, я тебе стены покажу.

— Не надо, — Яна видела глубину оконного проема и понимала толщину стен и надёжность звукоизоляции. Она резко щёлкнула пальцами и скомандовала. — Быстро выпили, съели и пошли на внешний осмотр!