Бесплатный фрагмент - Пятьдесят первый оттенок

Глава 1

Ночь. Тишина в спальне кажется густой, почти осязаемой. Единственный звук — ровное, спокойное дыхание моего мужа, Андрея. Он спит, а я лежу с открытыми глазами и смотрю в потолок, окрашенный в пастельный, умиротворяющий оттенок. Умиротворение — ключевое слово в нашем доме.

Я поворачиваю голову и смотрю на него. Даже во сне лицо Андрея сохраняет правильные, мягкие черты. Уголок губ чуть тронут улыбкой. Наверное, ему снится что-то хорошее. Ему всегда снится что-то хорошее. Он — хороший.

Его фотографию впору поместить в Палату мер и весов, как эталон идеального мужа. Золото, а не человек. Андрей помнит, что я пью кофе с двумя ложками сахара, но без молока. Он знает, какие пирожные я люблю, и покупает их просто так, без повода. Если я устала, он приготовит мне ванну с английской солью и маслом лаванды, чтобы я расслабилась.

На прикроватной тумбочке стоит кружка с недопитым ромашковым чаем, который он принёс мне час назад, поцеловав в лоб и пожелав спокойной ночи. Жест, исполненный такой искренней заботы, что у меня свело скулы.

Андрей что-то бормочет во сне, переворачивается на другой бок и тянется ко мне. Его губы шепчут привычное, нежное: «Зайка…»

Это слово отдаётся внутри меня холодком. Я невольно сжимаюсь, будто от укола. Зайка. Его Зайка. Маленькая, пушистая, нуждающаяся в защите и ромашковом чае. От этой мысли во рту появляется привкус бумаги. Я смотрю на кружку. Забота, от которой хочется бежать. Спокойствие, которое душит, словно мягкая подушка, прижатая к лицу.

***

Я отворачиваюсь от мужа и снова устремляю взгляд в потолок. Ровный, гладкий, безупречно-бежевый. Как и вся моя жизнь.

Если посмотреть со стороны, у меня есть всё, о чём принято мечтать. Любящий муж. Красивый дом, обставленный с безупречным вкусом. Стабильность. Надёжность. Уверенность в завтрашнем дне. Полный набор для женского счастья, который одобрило бы любое глянцевое издание. Я должна быть благодарна судьбе, я должна светиться от радости.

Но вместо этого внутри, там, где у людей, должно быть, находится душа, у меня — чёрная, голодная пустота. Она не болит, не ноет. Она просто есть. Глубокий, бездонный колодец, который втягивает в себя все эти пастельные тона, нежные прикосновения и запахи лаванды, не оставляя и следа.

И самое страшное — я понимаю, что причина моих страданий не в том, чего у меня нет. Она именно в том, что у меня есть. В этой предсказуемости. В этой правильности. В этой надёжности, от которой хочется закричать в голос и царапать ногтями эти идеальные, гладкие стены. Меня тошнит от этого уюта. Меня выворачивает от этого покоя.

***

Эта пустота становится особенно оглушающей в моменты нашей близости. Андрей и здесь безупречен. Его прикосновения легки, как крылья бабочки, скользящие по коже. Его поцелуи — целомудренные, полные обожания и трепета. Он всегда заботится о моём удовольствии, постоянно шепчет: «Тебе хорошо, милая?». И я лгу.

Я лгу, когда отвечаю ему тихим стоном. Лгу, когда выгибаю спину ему навстречу. Лгу, когда закрываю глаза, якобы от переполняющих меня чувств. Всякий раз это — спектакль, который я отыгрываю для него, чтобы не ранить, не разрушить иллюзию нашего идеального брака. И с каждым таким лживым вздохом чернота внутри меня разрастается, поглощая остатки света.

Потому что, когда его нежные руки гладят мои плечи, я мечтаю о другом. Я жажду сильных, безжалостных пальцев, которые сжали бы их до боли, оставляя на память тёмные отметины. Когда он целует мою шею, я представляю себе грубые губы, впивающиеся в кожу, и низкий, властный голос, который не спрашивает, а приказывает.

Мои фантазии — уродливое, тёмное зазеркалье нашей спальни. В них нет места нежности, этому приторному сиропу, в котором я тону. Там есть боль, которая заставляет забыть обо всём. Есть унижение, от которого перехватывает дыхание. Есть грубая сила, которая ломает мою волю, подчиняет, использует моё тело, как вещь, не интересуясь моей душой.

Господи, Варвара, что с тобой не так?

***

Словно услышав мои мысли, Андрей снова шевелится во сне. Он поворачивается ко мне, его рука ложится на мой живот, и он притягивает меня к себе, утыкаясь лицом в мои волосы. Его тёплое дыхание щекочет кожу. Объятия его крепкие, надёжные, полные сонной нежности. Объятия, в которых любая другая женщина почувствовала бы себя в безопасности.

Я же чувствую, как меня накрывает волной тихого отчаяния. Этот уют удушает меня, словно мягкий, но тяжёлый плюшевый плед, из-под которого невозможно выбраться. В этих заботливых руках моя душа не находит покоя. Она корчится в беззвучной агонии, бьётся о рёбра, как птица о прутья клетки.

И в этот момент, в этой удушающей тишине, я наконец-то понимаю, кто я.

Я — дикий, голодный зверь, запертый в этом идеальном доме. Зверь, который жаждет сырого мяса, борьбы и боли. А мой добрый, мой заботливый, мой идеальный муж пытается утолить его голод… ромашковым чаем.

Глава 2

Корпоративные вечера — это, должно быть, отдельный круг ада, придуманный специально для жён успешных мужчин. Вокруг — блеск, приглушённый свет, звон бокалов и назойливая, тягучая мелодия саксофона. Воздух пропитан запахом дорогих духов и фальши. Фальшивые улыбки, фальшивый смех, фальшивый интерес в глазах. Я стою рядом с Андреем, и моя собственная улыбка — самая фальшивая из всех.

Она приклеена к моему лицу, как изысканная, но неудобная маска. Андрей держит меня за талию, с гордостью представляя своим коллегам и партнёрам. «Моя Варвара», — говорит он, и в его голосе столько неподдельной нежности, что мне хочется отшатнуться. Я вежливо киваю, обмениваюсь ничего не значащими фразами, поддерживаю эту иллюзию идеальной пары.

— Зайка, тебе не скучно? Может, хочешь чего-нибудь выпить? — шепчет он мне на ухо, и его забота ощущается как тонкая игла под кожей.

— Всё хорошо, милый, — лгу я, растягивая губы в ещё более широкой, сахарной улыбке.

Я умираю от скуки. От этой музыки, от этих разговоров, от необходимости быть красивой декорацией рядом с ним. Наконец, его отзывает в сторону один из партнёров. Как только Андрей отходит, моя улыбка опадает, словно мёртвый лист с дерева.

Я больше не играю. Развернувшись на каблуках, я почти проталкиваюсь сквозь толпу к барной стойке.

— Шампанского, — бросаю я бармену.

Когда высокий бокал оказывается в моей руке, я не медлю ни секунды. Я пью его залпом, как путник в пустыне пьёт воду, — жадно, отчаянно, до последней капли. Холодные, колючие пузырьки на мгновение приносят иллюзию свежести. Но это самообман.

Не помогает. Пустота внутри от этого резкого глотка не заполняется, а наоборот, начинает звенеть — громче и пронзительнее, чем этот надоедливый саксофон.

***

Воздуха. Мне отчаянно нужен был воздух. Тяжёлая стеклянная дверь поддалась, и я шагнула из душного, гудящего зала на прохладную, полутёмную террасу. Оазис тишины после оглушительной музыки и бессмысленного гула голосов. Я прошла в самый дальний угол, скрытый от случайных взглядов тенью массивной колонны, и прислонилась спиной к холодному камню.

Дрожащими пальцами я нащупала в сумочке пачку тонких сигарет и зажигалку. Мой маленький, тайный порок, о котором Андрей, конечно же, не знал. Его Зайка не курит. Щелчок зажигалки прозвучал в ночной тишине непозволительно громко. Я глубоко затянулась, и горький, едкий дым наполнил лёгкие, принося странное, извращённое облегчение. Он был настоящим. Не похожим на приторный аромат духов в зале.

— Прячетесь?

Низкий, бархатный мужской голос раздался из темноты так неожиданно, что я вздрогнула, едва не выронив сигарету. Он не был громким, но обладал такой плотностью, что, казалось, заполнил собой всё пространство вокруг.

Из самого тёмного угла, где терраса сливалась с ночью, отделилась тень. Она сделала шаг в полосу света, падавшего из зала, и превратилась в высокий мужской силуэт. Хищный, чуть расслабленный, уверенный в себе.

И я его узнала. Марк. Партнёр компании мужа. Тот самый, о котором Андрей говорил с восхищением, смешанным с опаской: «Жёсткий человек, почти жестокий. Но гений в своём деле».

Сейчас он стоял в нескольких шагах от меня, и я видела его лицо. Лицо злодея из дорогого, стильного кино. Резко очерченные скулы, твёрдая линия подбородка, губы, которые, казалось, не были созданы для улыбок. Но главное — глаза. Андрей не ошибся. В них были лёд и сталь. Они не просто смотрели — они впивались, буравили, проникая под кожу, мимо платья, мимо приличий, прямо в ту самую чёрную пустоту внутри меня. Он словно видел её. Он словно знал её.

***

Он сделал шаг, сокращая дистанцию. Ещё один. Он не просто подошёл — он вторгся в моё личное пространство, в ту невидимую оболочку, которую принято соблюдать. Я почувствовала, как инстинктивно напряглась, готовая отступить, но ноги словно вросли в каменные плиты террасы. Его близость была почти оскорбительной, и от этого по телу прошла странная, колючая волна.

— Вам не душно, Варвара, — его голос был тихим, почти интимным, но каждое слово било наотмашь. — Вам тошно. Тошно от этой фальши, от этих улыбок, от этого милого, заботливого мужа.

Моё сердце пропустило удар. Воздух застрял в горле.

Он наклонился ещё ближе, и я ощутила едва уловимый аромат дорогого виски и чего-то ещё — холодного, как озон перед грозой.

— Я смотрю на вас и вижу не красивую женщину в элегантном платье. Я вижу дикую кошку, запертую в слишком маленькой, позолоченной клетке. Кошку, которая так давно не выпускала когти, что почти забыла, как это делается.

Его слова были не просто проницательными. Они были точным, унизительным диагнозом. Он видел. Он всё, до самого дна, видел. И он не побоялся сказать это вслух.

Прежде чем я успела осмыслить сказанное, его пальцы коснулись моей шеи. Прикосновение было ледяным. Не нежным, не ласкающим. Это было прикосновение владельца, проверяющего товар. Холод его кожи парадоксальным образом породил внутри меня жар. Он вспыхнул где-то внизу живота и обжигающей волной хлынул по венам, заставляя кровь стучать в висках. Предательская дрожь прошла по всему телу.

А потом он наклонился к самому моему уху, его губы почти коснулись мочки, и выдохнул шёпотом фразу, которая разрушила последнюю стену моей обороны:

— Тебе ведь нужны не плюшевые мишки и ромашковый чай.

Мир качнулся. Это было прямое цитирование моих самых тайных, самых постыдных мыслей. Внутри всё оборвалось. Горячая, тяжёлая волна прокатилась вниз, скапливаясь глубоко в животе. Между ног стало мгновенно, стыдно, невыносимо влажно и горячо.

Я отшатнулась, задыхаясь, словно меня ударили. Он не стал меня удерживать. Вместо этого он вложил мне в ладонь маленький, плотный прямоугольник картона. Визитка. Чёрная, с лаконичным серебряным тиснением.

Он выпрямился, и в его стальных глазах мелькнуло что-то похожее на удовлетворение хищника, загнавшего добычу. Он не просил. Он не предлагал.

— Позвони, — бросил он, и это был приказ.

И прежде чем я смогла найти голос, чтобы ответить, он развернулся и так же бесшумно растворился в темноте, из которой появился, оставив меня одну — дрожащую, униженную, с пылающим телом и пропуском в ад, зажатым в ладони.

***

Я стояла, не в силах пошевелиться, и смотрела в ту темноту, что его поглотила. Воздух казался наэлектризованным, а тишина звенела в ушах. Моё тело всё ещё горело от его близости, от его ледяных пальцев и обжигающего шёпота. Пальцы судорожно сжимали плотный картон визитки, её острые уголки впивались в ладонь, и эта слабая, почти незаметная боль была единственным, что удерживало меня в реальности.

— Варвара? Милая, ты здесь?

Голос Андрея, такой знакомый, такой заботливый, прозвучал сейчас как диссонанс, как нечто из другой, забытой жизни. Он вышел на террасу, и его лицо тут же стало встревоженным.

— Господи, ты вся дрожишь! Замёрзла? Что ты тут делаешь так долго?

Он подошёл и, не дожидаясь ответа, снял с себя пиджак и накинул мне на плечи. Ткань была тёплой от его тела, и меня окутал привычный, родной запах. Запах его парфюма с лёгкой ванильной нотой, запах дома, уюта, надёжности. Запах всего того, от чего я только что была готова отказаться.

Пока он поправлял пиджак на моих плечах, я, повинуясь паническому инстинкту, сунула визитку в карман своего платья.

Андрей обнял меня, прижимая к себе.

— Пойдём внутрь, Зайка, ты совсем ледяная.

Он обнимал свою жену. Свою дрожащую, замёрзшую Зайку. А я стояла, окутанная теплом его пиджака, и судорожно сжимала в кармане холодный прямоугольник картона. Я была физически заключена в его мире, в его заботе. Но в руке у меня уже был ключ к миру Марка. Конфликт достиг точки кипения.

Глава 3

Следующие несколько дней превратились в тягучую, безупречную ложь. Я была идеальной женой. Я улыбалась, когда Андрей возвращался с работы, целовала его, вдыхая знакомый, родной запах. Я готовила его любимые блюда, поддерживала лёгкую беседу за ужином, играла роль внимательной, любящей супруги с усердием оскароносной актрисы. Внешне всё было как прежде.

Но внутри я жила с детонатором.

Чёрная визитка Марка теперь хранилась в потайном отделении моей шкатулки для драгоценностей, среди золота и камней, как самый тёмный и запретный из всех моих секретов. Каждую ночь, дождавшись, пока Андрей уснёт, я на цыпочках шла в гостиную. Мои пальцы, слегка дрожа, доставали этот плотный прямоугольник. В лунном свете, проникавшем сквозь шторы, серебряные буквы его имени казались холодными и острыми.

Я держала его в руках, и рациональная часть моего сознания кричала. «Зачем тебе это, Варвара? У тебя есть всё. Любящий муж, прекрасный дом, стабильность. Зачем рисковать всем ради… чего?»

Но другая часть меня, тёмная, голодная, которую я так долго держала на цепи, шептала в ответ. Этот шёпот был сильнее любых доводов рассудка. «Это не риск, — говорила она. — Это твой единственный шанс на спасение. Твой выход из этого приторного, ванильного болота, которое ты называешь жизнью».

Однажды вечером эта внутренняя борьба стала почти невыносимой. Сжимая визитку в кулаке так, что острые уголки впивались в кожу, я прошла в ванную. Сердце стучало где-то в горле. Я подняла крышку унитаза. Вот он, способ всё прекратить. Смыть это искушение, эту чёрную метку, которую он оставил в моей ладони. Вернуться в свою спокойную, безопасную жизнь. Один миг, одно движение — и всё закончится.

Я занесла руку. Но пальцы не разжимались. Они словно окаменели, намертво вцепившись в этот кусочек картона. Я смотрела на свою руку, как на чужую, и понимала с ужасающей ясностью: я не могу. Я уже не могу от него отказаться.

***

Четверг. Мы ужинаем на кухне. Запечённая курица с розмарином, салат, белое вино. Идеальный ужин идеальной семейной пары. Андрей с воодушевлением рассказывает что-то о новом проекте на работе, а я киваю, улыбаюсь и делаю вид, что слушаю. Мои мысли далеко. Они там, в тёмном бархате шкатулки, рядом с чёрной визиткой.

— …и Марк снова всех сделал, — с восхищением в голосе произносит Андрей, вырывая меня из оцепенения. — Я никогда не видел, чтобы человек вёл переговоры так жёстко. Никаких компромиссов. Ни шагу назад. Он просто смотрит на оппонентов, и они ломаются. У него железная хватка.

Я замираю. Вилка в моей руке застывает на полпути ко рту. Я смотрю на мужа. Его лицо светится неподдельным, почти мальчишеским восторгом. Он восхищается чужой силой.

— Настоящий альфа, — продолжает Андрей, не замечая моего состояния. — Из тех, кто просто берёт то, что хочет.

В этот самый момент, под тихое тиканье настенных часов, что-то внутри меня ломается. Щёлкает, как переключатель, брошенный в другую позицию. Коротко и необратимо.

Вся та нежность, вся та жалость и любовь, что я испытывала к этому доброму, заботливому человеку напротив, испаряются. Словно их и не было. На их место приходит новое, незнакомое мне чувство. Холодное, липкое, удушающее презрение.

Я смотрю на его мягкие, красивые руки, которые так нежно готовили мне ванну с лавандой, и вижу только их слабость. Я слушаю его голос, восхваляющий чужую мощь, и слышу лишь его собственное бессилие.

Он восхищается хищниками. Теми, кто съедает таких, как он, на завтрак, даже не заметив. Он всегда будет лишь зрителем, стоящим на обочине и провожающим их восхищённым взглядом. Он никогда не станет одним из них.

И эта мысль, эта простая, убийственная мысль становится последней каплей. Весь мой внутренний мир, все мои сомнения и колебания кристаллизуются в одно холодное, твёрдое решение.

***

Я дождалась, пока дыхание Андрея станет глубоким и ровным, пока его тело во сне полностью расслабится. И только тогда, затаив дыхание, я выскользнула из постели.

На цыпочках, чтобы не скрипнула ни одна половица, я прокралась на кухню. Ночная тишина здесь была другой — холодной, звенящей. Серебристый лунный свет падал из окна, превращая знакомые предметы в призрачные, таинственные силуэты. Моя реальная, уютная жизнь осталась там, в спальне, рядом со спящим мужем. Здесь, в этом серебристо-чёрном кино, начиналось что-то другое.

Мои руки дрожали, когда я доставала из шкатулки визитку, а из сумочки — телефон. Сердце колотилось в рёбрах, грохотало так, что, казалось, его слышно в соседней комнате. Невероятно страшно. Это точка невозврата. Сейчас я сожгу все мосты, и пути назад уже не будет.

Палец завис над экраном. Я набрала номер. Гудки. Короткие, резкие, как удары молотка по нервам. Один. Второй. На третьем гудке на том конце ответили.

Мужской голос, глубокий и холодный, произнёс одно-единственное, властное слово:

— Слушаю.

Я открыла рот, чтобы ответить, но из горла не вырвалось ни звука. Слова застряли, превратились в пыль. Я стояла, сжимая телефон в похолодевшей руке, и молчала.

Пауза затянулась на несколько мучительных секунд. А потом он сказал — и в его голосе не было вопроса, только констатация факта, унизительная и точная:

— Я ждал. Думал, твоей смелости хватит на меньшее.

От его слов меня пронзило жаром. Он знал. Он всё это время ждал.

— Завтра, — его голос не терпел возражений, он отдавал приказы, бросал их, как камни. — Отель «Гранд Палас». Девять вечера. На ресепшене на моё имя будет ключ от номера.

Он сделал паузу, словно давая мне осознать каждое слово.

— Наденешь чёрное платье. Простое. Облегающее. И ничего под ним. Ты меня поняла? Никакого белья.

Мой мир сузился до его голоса. Воля испарилась, оставив после себя лишь звенящую пустоту, которую он тут же заполнил собой. Он не спрашивал, хочу ли я. Он говорил мне, что я буду делать.

— Я спросил, ты поняла? — рявкнул он в трубку, и я вздрогнула.

Из моих губ вырвался лишь жалкий, едва слышный шёпот.

— Да.

Он повесил трубку. Резко, без прощания. Короткие гудки в динамике прозвучали как приговор.

***

Я так и осталась стоять посреди холодной, залитой лунным светом кухни, прижимая телефон к груди. Он давно умолк, но я, казалось, всё ещё чувствовала вибрацию его голоса в своей ладони. Меня трясло. Крупная, неудержимая дрожь сотрясала всё тело, от кончиков пальцев до корней волос, но это был не озноб от страха.

Страх был. Он лежал на поверхности ледяной, тонкой плёнкой — страх разоблачения, страх последствий, страх неизвестности. Но под ним, в самой глубине моего существа, разгорался пожар. То, что я испытывала, было чем-то иным. Диким, первобытным, всепоглощающим. Это было торжество. Восторг. Чистое, животное возбуждение, такое сильное, что от него подгибались колени.

Его унизительные, властные приказы не сломили меня. Наоборот. Они стали ключом, который наконец-то отпер клетку. Они дали мне то, чего я так отчаянно, так постыдно жаждала — полного, безоговорочного освобождения от выбора, от ответственности, от самой себя.

Я подняла голову и посмотрела в тёмное окно, на своё едва различимое отражение. В нём не было ни сомнений, ни сожалений. Только тёмный, хищный блеск в глазах.

Завтра моя правильная, моя безупречная, моя скучная жизнь закончится. И я не упаду в эту бездну. Я нырну в неё с головой, с радостным криком, потому что падение — это и есть тот полёт, о котором я всегда мечтала.

Глава 4

Ложь далась мне на удивление легко. Простая, банальная история о встрече с подругой, которую я не видела сто лет. Андрей поверил мгновенно, поцеловал меня в щёку и пожелал хорошо провести вечер. Каждый его жест, каждое слово любви теперь ощущалось как прикосновение к открытой ране.

В такси я действовала на автопилоте. Тело двигалось само — остановило машину, назвало адрес, — а разум был где-то далеко, оглушённый стуком собственного сердца. Огни ночного города смазывались в длинные, неоновые полосы за окном. Я смотрела на них и чувствовала, как с каждой минутой отдаляюсь от своей прежней жизни, пересекая невидимую границу.

Под тонкой тканью чёрного платья не было ничего. Абсолютно ничего. Холодная кожа сиденья чувствовалась особенно остро. Лёгкий сквозняк заставлял соски твердеть, и от этого по телу пробегала дрожь — смесь страха и запретного, острого восторга. Я была голой под этим платьем, и это знание было моим главным унижением и главным возбуждением.

Такси остановилось у входа в «Гранд Палас». Отель возвышался надо мной, как сверкающий, бездушный айсберг. Полированный до блеска мрамор, хрустальная люстра размером с небольшую лодку, тихий гул голосов богатых и уверенных в себе людей. В этой роскошной, холодной атмосфере я ощутила себя дешёвой самозванкой. Проституткой, приехавшей на вызов. И от этой мысли внизу живота снова сладко, постыдно потеплело.

На ресепшене я назвала его имя. Портье, не меняясь в лице, протянул мне ключ-карту. Никаких вопросов. Всё уже было решено за меня.

Лифт оказался бесшумной золотой клеткой с зеркальными стенами. Поднимаясь вверх, я смотрела на своё отражение: бледное лицо, расширенные от страха и предвкушения глаза, плотно сжатые губы. Цифры на табло сменяли друг друга, отсчитывая последние секунды моей прошлой жизни. 10… 11… 12… Мягкий звонок возвестил о прибытии. Двери плавно разъехались, открывая передо мной тихий, пустой коридор тринадцатого этажа.

Это был не этаж. Это был мой эшафот.

***

Дверь с номером 1307 была из тёмного, почти чёрного дерева. Бесстрастная, гладкая, безмолвная. Моя рука с ключ-картой замерла в сантиметре от замка. Сердце ухнуло вниз, а потом снова подскочило к самому горлу, мешая дышать. За этой дверью — неизвестность. За этой дверью — конец всему, что я знала.

«Давай, Варвара, — прошипел внутренний голос, полный презрения и злого торжества. — Ты же сама этого хотела. Вот оно. Проглоти, не подавившись».

Я заставила себя сделать вдох и приложила карту к замку. Тихий зелёный огонёк. Щелчок. Я нажала на ручку и толкнула тяжёлую дверь.

Номер был огромным. Холодным. Безличным. Панорамные окна во всю стену открывали захватывающий вид на ночной город, раскинувшийся внизу, как россыпь драгоценных камней на чёрном бархате. Но в самом номере не было ничего живого. Ни единой личной вещи, ни фотографии, ни брошенного журнала. Только дорогая, строгая мебель, приглушённый свет и запах — едва уловимый, стерильный, как в операционной. Это была не комната. Это было логово.

У окна, спиной ко мне, стоял он. Тёмный силуэт на фоне огней большого города. Он не обернулся. Он даже не шелохнулся. Он просто знал, что я вошла.

— Закрой дверь, — его голос, спокойный и ровный, разрезал тишину, как скальпель.