Бесплатный фрагмент - Рассказы Кота поэта Басё

Кисё возвращается из Новогодней Сибири

У подножия священной Фудзи, в скромной хижине, где снег едва касался крыши, а внутри пылал очаг, поэт Басё и его верный кот Кисё устроили маленький праздник. На низком столике дымилось саке, а за окном мерцали звёзды — такие же далёкие, как сибирские просторы, откуда только что вернулся кот.

Кисё, мурлыча от удовольствия, пригубил саке из крошечной чашечки (которую Басё предусмотрительно для него припас) и начал свой рассказ:

— О, Басё-сан, вы не представляете, что я видел! В Сибири зима — это не просто зима. Это… это… эпическая зима! Там снег не падает — он властвует!

Басё улыбнулся, взял кисть и быстро набросал:

Снег в Сибири — царь,

даже ветер склонил голову.

Кисё щурит глаза.

— А ёлки там, — продолжал Кисё, — не такие изящные, как у нас. Они огромные, как самурайские доспехи! И все в снегу, будто в серебряных накидках. Я подумал: «Вот бы мне такую — в качестве личного зимнего укрытия!»

Басё хмыкнул и записал:

Ёлка — броня,

под ней кот мечтает о тепле.

Сибирь не шутит.

— Но самое удивительное, — Кисё понизил голос, — там люди… они радуются холоду! Представляете? Они бегают по снегу в одних рубахах, потом прыгают в прорубь, а после смеются и пьют что-то горячее. Я спросил одного: «Вы что, бессмертные?» А он мне: «Это же Новый год!»

Басё, не сдерживая смеха, вывел:

Холод — их веселье,

кот дрожит, не понимая:

«Люди — странные».

— А ещё, — Кисё зажмурился от воспоминаний, — там есть такое блюдо… «пельмени». Их лепят целыми семьями, как мы — хокку! Только вместо чернил — фарш, а вместо бумаги — тесто. Я попробовал один… и чуть не потерял дар речи. Это было… космически вкусно!

Басё задумчиво покрутил кисть:

Пельмени — стихи,

кот облизывает лапы.

Сибирь щедра к гостям.

— И знаете что самое странное, Басё-сан? — Кисё сделал паузу. — Они украшают дома не икебаной, а… солёными огурцами! Вешают их на верёвочки, как бусы. Я сначала подумал: «Это ловушка!» Но нет, это просто… традиция.

Басё уже не мог удержаться от смеха:

Огурцы на нитке —

новогодний оберег.

Кот в недоумении.

— В общем, — подытожил Кисё, допивая саке, — Сибирь — это место, где холод становится праздником, а пельмени — поэзией. Я вернулся с новыми впечатлениями… и лёгким ознобом.

Басё положил кисть, обнял кота и сказал:

— Кисё, ты принёс не только воспоминания. Ты принёс новую главу в нашу зимнюю историю. Теперь у нас есть хокку о сибирских чудесах.

За окном Фудзи сияла в лунном свете, а в хижине пахло саке, пельменями (которые Басё успел заказать на ужин) и новогодним чудом.

«Как мы учили сибирских мышей японскому этикету»

(из «Рассказов Кота поэта Басё»)

— Аригато, почтенная мышь! — промурлыкал я, изящно склонив голову. — Позвольте предложить вам кусочек сыра по древнему японскому обычаю.

Мышиная делегация замерла. Их крошечные усики дрожали, словно антенны в шторм. Перед ними на листе лопуха лежал идеальный ломтик пармезана, аккуратно нарезанный Васькой (он утверждал, что «для церемонии годится только то, что можно утащить за один присест»).

— Сначала кланяемся, — терпеливо объяснял я, демонстрируя плавный кошачий поклон. — Затем говорим «аригато» и лишь потом…

— БЕЖИМ!!! — визгнул вдруг самый маленький мышонок.

И тут началось.

Хвост торчком, усы трубочкой — мыши ринулись врассыпную, будто их сдуло тайфуном. Одна, не рассчитав траекторию, влетела прямо в чашку с саке, которую я предусмотрительно поставил для создания атмосферы. Вынырнув, она отряхнулась и с удвоенной скоростью скрылась под плинтусом, оставляя за собой алкогольный шлейф.

— Видно, не все культуры совместимы, — философски протянул Васька, невозмутимо дожёвывая тот самый «церемониальный» пармезан. — У нас в Сибири правило одно: увидел сыр — хватай, пока сосед не отнял.

Я задумчиво поглядел на опустевший лопух.

— Но ведь красота ритуала… гармония жеста…

— Гармония, — перебил Васька, облизывая лапы, — это когда сыр в желудке, а не на листе. А твои поклоны только пугают народ.

Тут из-под шкафа донеслось робкое писклявое «аригато»… и тут же сменилось топотом сотен лапок.

Я вздохнул. Похоже, искусство чайной церемонии придётся отложить до тех времён, когда мыши эволюционируют до уровня, способного оценить изящество поклона. А пока…

— Васька, — сказал я, придвигаясь к кувшинчику саке, — может, просто съедим весь сыр без церемоний?

— Наконец-то разумные речи! — осклабился сибирский кот.

И мы подняли чашки в немом «банзае» — за простоту, за сыр и за то, что хоть кто-то в этом мире готов слушать мои хокку (пусть даже это всего лишь Васька, наполовину пьяный, наполовину сытый и полностью равнодушный к тонкостям восточной эстетики).

Поэт Басё допил саке и, прищурившись, произнёс:

Мыши в панике —

не поняли этикет…

Сыр ушёл даром.

Он слегка склонил голову, довольный лаконичностью: в семнадцати слогах — вся суть приключения. Три строки, как три кошачьих прыжка: смятение мышей, крах церемониала и неизбежный финал — сыр, увы, не дождался благодарственного «аригато».

— Вот, — сказал Басё, — хокку как след от когтя: коротко, но метко.

Кот, слушавший с полузакрытыми глазами, потянулся и пробормотал:

— А по-моему, главная мораль: если хочешь сыр — хватай сразу. Этикет потом.

Поэт лишь улыбнулся. В этом и была прелесть хокку: каждый находил в нём свой смысл — кто-то философию, а кто-то просто повод поскорее добраться до закуски.

«Снежные скульптуры: кот против кота»

(из «Рассказов Кота поэта Басё»)

— Сегодня, Васька, мы сотворим искусство! — торжественно объявил я, потирая лапки о морозный воздух. — Я слеплю хризантему из снега — символ утончённости и вечности.

Васька, развалившийся на сугробе, приоткрыл один глаз:

— А я слеплю снежного барса. Чтобы все знали: тут хозяин — я.

И мы приступили.

Я работал с деликатностью каллиграфа. Каждый лепесток — как взмах кисти. Я прищипывал снег, разглаживал его языком, шептал хокку для вдохновения: «Белый цветок / рождается из холода / дыхание зимы…»

Васька же действовал как бульдозер. Он с рёвом врывался в сугроб, выкапывал комья размером с арбуз и швырял их друг на друга с криком: «Так! Сюда лапу! Сюда хвост! А теперь — грозный оскал!»

Через час мы стояли перед результатами.

Моя хризантема — почти шедевр. Нежный, ажурный цветок с лепестками, переливающимися в закатном свете. Я гордо выпрямился:

— Вот оно, истинное искусство.

Васька отряхнул лапы от снега:

— А вот мой барс! Смотри, какой мощный!

Его «барс» напоминал гору с ушами. Хвост торчал под углом 45°, одна лапа была заметно больше другой, а морда выражала не столько грозность, сколько недоумение: «Кто меня таким слепил?»

— Ну… — протянул я. — Он… харизматичный.

— Харизматичный?! — возмутился Васька. — Это же царь зверей!

— Скорее царь сугробов, — не удержался я.

Мы уставились на свои творения. Моя хризантема выглядела так, будто её вот-вот сдует ветер. Васькин барс — так, будто сам готов обрушиться в любой момент.

И тут случилось неизбежное.