Бесплатный фрагмент - Самая высшая власть

Власть над собой — самая высшая власть,

порабощённость своими страстями —

самое страшное рабство.

Л. Н. Толстой

Глава 1

Восхитительный аромат гро́фа плывёт по кухне, и я начинаю считать. Один, два, три, четыре…

— Ли-и-ин, на меня сварила?

В дверном проёме возникает отчаянно зевающий брат. Пижаму с премилыми вивéрнами ему шутки ради подарила мама на окончание практики, но Шéлдон носит подарок пятый год. Разлохмаченная иссиня-чёрная шевелюра брата напоминает потрёпанный веник из музея древней истории.

— Шед, ты бы причесался сперва, — улыбаюсь я. — Папа застанет тебя такого — ворчать будет.

Вместо ответа Шед уверенно тянется за своей кружкой, делает большой глоток и жмурится от удовольствия.

— Папа сам, пока грофа не выпьет, на человека не похож. Это ты, сестрёнка, у нас совершенство, что утром, что вечером.

— А днём? — ехидненько спрашиваю я.

— Днём абсолютное совершенство, — хихикает Шед.

Он в три глотка допивает гроф и исчезает. Сколько бы брат ни хорохорился, папе в таком виде он ни за что не покажется. Вот уж кто абсолютное совершенство всегда и во всём, так это наш отец, Кайл Лаэ́р Шэ́нон, директор Управлений Магического Контроля Кери́за. Áлан часто шутит, что на самом деле Совет Магов подчиняется папе, а он, архимаг Эро́л, исключительно для красоты. Ну и так, по пустякам, улаживать мелкие конфликты между членами Совета. Прибедняется, конечно.

При мысли об Алане хорошее настроение растворяется без следа. Третий месяц пошёл, а обида не слабеет. Прав учитель: не следует интересоваться тем, что не предназначено для твоих ушей. Но как было пройти мимо, когда родители поставили в гостиной мощнейший барьер от прослушки! Для мага моего уровня это вызов. У меня четыре энергии: природную магию я унаследовала от мамы, стихийную, универсальную и боевую — от папы. Разумеется, барьер я взломала! Тихонечко, осторожненько… Думала, они там новейшие магические разработки обсуждают! А оказывается, родители утешали Алана.

— Кай, это какое-то наведённое проклятье! — жаловался он. — Я уже смирился, что любая девушка рано или поздно меня бросает. Но чтобы так!

— Ты расстался с подругой? — участливо спросила мама.

— Расстался?! — я не видела лица Алана, но живо представила его возмущённую гримасу. — Áни, она прислала мне приглашение на свою свадьбу с другим парнем! «Дорогой господин Эрол, ждём вас двадцатого числа в храме Всевышнего по адресу…» Она что, всерьёз рассчитывает, что я с букетом алых роз помчусь её поздравлять?

— Почему бы и нет? — папа хмыкнул. — В конце концов, вы встречались четыре года, причём последнее время тебе всячески намекали, что не прочь узаконить отношения. За четыре года, Ал, можно решить, собираешься ты жениться или нет. Вам уже не по семьдесят лет, чтобы жить, словно подростки, без обязательств. Любая девушка в полтора века хочет семью и детей, ты же у нас как был охламоном, так и остался.

— Я женат на своей работе! — пылко запротестовал Алан. — На двадцати девяти старых, сварливых, упрямых магах и на одном молодом, но не менее упёртом.

— Работа здесь ни при чём, — возразил папа. — Беда в том, что серьёзных отношений ты боишься больше выгорания. То же самое было и с учеником: кто отнекивался до тех пор, пока Ко́эн не поставил ультиматум? А в результате теперь вы с Шедом лучшие друзья. Порой мне кажется, что моих детей не двое, а трое. У моего сына не наставник, а товарищ по играм! Вместо того чтобы пресекать шалости, так называемый учитель с удовольствием в них участвует!

— Ничего, Кай, пройдёт ещё лет двадцать, и наш мальчик повзрослеет, — проворковала мама. — Начнёт тебе подражать и станет таким же строгим и ответственным.

— Эй, а я не строгий? — возмутился Алан.

— Это говорит человек, который на пару с учеником устроил гонки на вивернах? — папа с трудом пытался не засмеяться. — Или организовавший битву между дэргами и уграми? Демоны, Ал! По Керизу легенды ходят о героях, что без потерь очистили треть льдов! Я с трудом сдержался, чтобы не выдать вас с Шедом. Тоже мне герои: поспорили, у кого сильнее выйдет Внушение! Беру свои слова назад. Какая тебе семья, Риáлан Крэ́йн Эрол! Ты сам ещё мальчик.

— Мне кажется, дело не в возрасте, — заговорила мама. — Ал из той категории людей, что до седых волос остаются мальчишками. И в спутницы ему нужна полная противоположность себя самого. Спокойная, хладнокровная, уравновешенная. Женская версия Кая.

— Такая, как Лин, — сказал папа.

— Лин… — Алан тоскливо вздохнул. — Лин ещё ребёнок.

Дальше я не слушала. От обиды потеряла контроль над заклинанием, и звук исчез.

Значит, я — ребёнок? Я?! После двенадцати лет в Государственной Академии Стихий Аури и диплома с отличием? Десяти лет обязательной боевой практики в пустошах? От воспоминаний меня опять переполняет злость. Как доказать Алану, что я уже взрослая?

Отпиваю глоточек грофа и кошусь на часы: восемь двадцать две. На работу мне к девяти, а если и опоздаю на минутку, не страшно: наш начальник не требует от сотрудников точности секунда в секунду. Главное, чтобы в четверть десятого отдел был в сборе. «Отдел особого назначения», — с гордостью произносит моя мама. В отделе всего четыре природника: мы с мамой, Эн и Кел. Э́нис и Кéлан Суэ́з — двоюродные брат и сестра, внуки маминой учительницы. Им уже за семьдесят, отчего они задирают нос. Зато я, пусть и самая младшая, и работать только учусь, — уникальный маг четырёх энергий. Ношу золотой жетон, как папа, Шед и Алан, а это что-то да значит!

И вообще, природники — самые могущественные маги в мире. На такое способны, что другим даже не снилось. Перестроить любой живой организм, ускорить или замедлить развитие, и всё это даже не дотрагиваясь до объекта. Убить можем на расстоянии! Причём так, что человек несколько дней будет выглядеть совершенно здоровым, а в заданное время умрёт от сердечного приступа. Мама рассказывала: ещё полвека назад на нас смотрели с ужасом. Но потом Алан нашёл выход. Теперь каждый природник даёт магическую клятву, что не станет применять свои способности во вред человеку. После этого люди поуспокоились, хотя я до сих пор нет-нет да и ловлю подозрительный взгляд. Бояться же не запретишь, а пятьдесят лет — слишком маленький срок, чтобы завоевать доверие.

Зато и польза от природников огромная, ведь мы легко исправляем любые физические недостатки. И это я не про длинные носы и оттопыренные уши! Любой из нас запросто вырастит новый орган взамен повреждённого, безболезненно заменит глаз или сердце не за месяцы, а за секунды. Много чего! А в следовательском деле нам и вовсе равных нет. Умение видеть цвета аур бесценно: если знаешь, что следы на месте преступления оставлены, к примеру, боевиком, то круг подозреваемых вполне может сузиться до одного-двух человек. Надо добавлять, что я, как и мама, дипломированный следователь?

В половине девятого — хоть часы сверяй! — на кухне появляются родители. Разница в том, что иногда они просто выходят, а иногда папа выносит маму на руках. В сравнении с ним она кажется совсем крошечной, почти девочкой.

— Светлого дня, Лин! — хором произносят они, после чего папа варит гроф, а мама украдкой любуется мужем.

Мой папа очень красивый, в него влюблены, наверное, все женщины в Управлении. И когда я слышу, что похожа на отца, тихонько вздыхаю. Такая, да не такая. У него серебряные глаза, у меня серые, его кожа светлая, моя бледная, он высокий и стройный, я рослая и поджарая. Отпечаток боевой магии, никуда не денешься. «Лин — парень что надо», «С Лин и виверн не страшен», — говорили про меня в отряде. Десять лет на границе с пустошами окончательно превратили меня в «своего парня». А все подружки Алана напоминают мою маму — изящные, миниатюрные, обаятельные.

— Доченька, — улыбается мама, — забыла тебе передать привет от бабушки. Они с дедушкой собираются к нам в выходные.

— Замечательно, — уныло вздыхаю я и натыкаюсь на внимательный взгляд папы.

— Лин, что-то случилось?

— Я уже взрослая! — выпаливаю невпопад.

— Конечно, — уверенно соглашается он. — Неужели кто-то в этом сомневается?

И что тут ответить? Папа и Алан — близкие друзья, почти братья, — не раз спасали друг другу жизнь. Когда один ненормальный запустил пульсаром в архимага Кериза, папа закрыл его собой. Обгорел так, что мама плакала. Второй сумасшедший набросился на директора Управлений: видите ли, его сыночка-убийцу оклеветали. В тот раз Алан принял удар на себя и чуть не погиб. Как я признáюсь папе, что Алан для меня не просто друг семьи? И тем больнее слышать, что он до сих пор видит во мне маленькую девочку. Тем более не такая уж я и маленькая: сорок три года, три месяца назад отработала боевую практику.

Допиваю гроф, шагаю в портал и выхожу в сквере перед зданием УМКи. Поздняя осень напоминает раннюю весну. Деревья голые, но бурые, не чёрные, ветер гоняет сырые пожухлые листья, воздух влажный и горьковатый. Вся разница в том, что весной аккуратно подстриженные газоны уже зелёные, а сейчас — ещё зелёные. Я люблю предзимье, особенно такое, как у нас в Áури — прозрачное, чистое, студёное. Утром трава схвачена инеем, стены домов и плитка мостовой сизые от корочки льда. Задерёшь голову: в просветах между высотками бледно-голубое небо с редкими пышными облачками. Тучи над столицей разгоняют, за дождиком пожалуйте в пригороды.

Вместо опоздания я прихожу рано: часы над центральным входом показывают без четверти девять. Киваю дежурному боевику на посту у дверей и направляюсь дальше вдоль гладкой, до зеркальности, стены. Высокая строгая девушка в отражении выглядит гораздо старше меня настоящей. Чтобы не думать о грустном, перебираю в уме текущие дела.

Последнюю неделю в отделе затишье. Головоломную кражу из этнографического музея раскрыли третьего числа. Сегодня седьмое, а поступила только пара заявок, и то плановые, от Государственного сельскохозяйственного института. Второй год там пытаются вывести злаковые, которые не просто растут, но и созревают при минусовой температуре. Этим занимаются Эн и Кел: они всё-таки биологи. Мама на полдня уходит к дяде Коэну в институт физиологии, где проводятся исследования природной магии. Строго говоря, дядя Коэн мне не дядя. Но когда ты с рождения привыкла считать кого-то членом своей семьи, сложно обращаться к нему «господин Трайг». Будь дядя Коэн моложе, я звала бы папиного учителя просто по имени, как Алана. Алан, Риалан… Какое красивое имя!

Блестящий камень облицовки сменяет живая стена из ярко-багряных листьев с золотистыми прожилками. При моем приближении ветки плавно раздвигаются и сразу же смыкаются за моей спиной. Внутри ярко-зелёные листья шевелятся, словно от слабого ветерка. Толстые ветки образуют лестницу, которая мягко пружинит под ногами. По пути Дерево ухитряется погладить меня по голове, а едва я захожу в свой кабинет, протягивает мне ветку с гроздью спелого винограда. Отказаться означает обидеть, я отщипываю сочную, светящуюся изнутри ягоду и закидываю в рот. Моё рабочее место сегодня растёт у окна, на столе красуется цветущая ветка белого шиповника.

«Спасибо!» — мысленно благодарю я и чувствую волну светлой радости. Заботу о нас Дерево считает смыслом своего существования, хотя порой эта забота выражается весьма своеобразно. Однажды Дерево решило, что Кел переутомился, закрыло его в комнате и не выпускало, как он ни умолял. Пришлось ему спать прямо в любезно подвешенном гамаке из веток. Ещё у Дерева есть характер. Маму оно слушается беспрекословно, меня балует подарками вроде сегодняшних цветов и винограда, с Келом ведёт себя словно строгая бабушка, а просьбы Эн выполняет через раз и с явной неохотой.

Идею полвека назад подсказал папа: у особого отдела должно быть что-то уникальное. Такое, чтобы с порога заявляло: «Здесь работают природники». И мама вырастила Дерево — гибрид акации, персика, ивы, клёна, глицинии, шиповника, липы, виноградной лозы и ещё десятка растений. Когда его видят впервые, то замирают с открытым ртом, а если Дерево предложит гостю гроздь винограда или персик, немое восхищение сменяется восторженными ахами и охами.

Мой день начинается с разбора почты. Вопросы, советы, предложения… Изредка попадаются и угрозы: «Природная магия опасна, всех её носителей следует искоренить». Подобные письма я пересылаю начальнику Службы безопасности Кериза. Детские просьбы «хочу живой дом» отправляю сотрудникам Государственного ботанического парка, родителям Эн и Кела. Сегодня писем немного, и я переключаю ви́зор на главный новостной канал, как раз успеваю к концу выпуска.

Ведущая воодушевлённо рассказывает об общем проекте Совета Магов и Верховного Собрания. В честь столетия со дня основания Аури на центральной площади столицы будет построен храм Семи Стихий. Завтра состоится торжественная закладка первого камня, вернее, семи камней, поскольку самые достойные представители каждой энергии положат в основание здания по камешку. Природники единогласно выбрали Рэни́ту Суэз, и мы всем отделом собираемся присутствовать на церемонии.

Заканчиваются новости выступлением понтифика. Привлекательный смуглый брюнет улыбается так лучезарно, что невольно хочется улыбнуться ему в ответ. Господину Ало́нио недавно исполнилось четыреста сорок два года, а выглядит он от силы на сто сорок. Красивый волевой облик мог бы принадлежать визоактёру, неудивительно, что ведущая откровенно восхищается понтификом. Ему необычайно идёт белоснежная мантия, которая словно усиливает сияние, исходящее от служителей Всевышнего.

— Будем уповать на то, что храм Семи Стихий положит конец нашим страхам родом из далёкого прошлого, — произносит господин Алонио. — Коли Всевышний в милости своей создал природную магию, то оспаривать Его волю — значит идти против Божественного замысла. В мире нет и не может существовать ничего такого, что возникло бы без Его ведома. И если однажды люди из алчности исказили посланное свыше, то вина лежит на отдельных личностях, а не всех носителях дара.

Дерево осторожно касается моего плеча. Оборачиваюсь и запрещаю себе краснеть: за моей спиной стоит Алан и напряжённо прислушивается к новостям. Загорелое лицо — повезло же некоторым с кожей: полчаса побыл на солнце и не ходишь круглый год бледной немощью! — непривычно взволнованно. Оторвавшись от визора, Алан переводит взгляд на меня:

— Лин, ты ведь можешь изменить внешность?

«И тебе светлого утра», — мысленно желаю я, а вслух произношу:

— Любой маг умеет создавать иллюзии. Этому обучают в старшей школе.

— Речь не об иллюзиях, — Алан энергично качает головой, отчего из косы выбивается выгоревшая прядь и придаёт ему боевой вид. — Изменить по-настоящему. На время стать другим человеком.

— Запросто. Но любой природник заметит разницу аур.

— Сегодня тот редкий случай, когда я рад, что вас в мире слишком мало. Прочие увидят лишь яркое сияние ауры мага высшего уровня. Тебе даже жетон снимать не придётся.

Из кармана он достаёт снимок и протягивает мне. На снимке — госпожа Лари́на Шеу́с, член Совета Магов. Я окончательно теряюсь, и в этот момент в кабинет заходит мама.

— Что произошло, Ал? — требовательно спрашивает она. — На тебе лица нет.

— Я забираю Лин, — отвечает он. — У нас чрезвычайная ситуация. Сегодня утром в главном храме Аури кто-то зверски убил понтифика.

Глава 2

— Почему именно Лин? — хмурится мама. — Я тоже природник, к тому же опытный следователь. Раз так нужно изобразить госпожу Шеус…

— Не просто изобразить, а выдать себя за боевого мага, — нетерпеливо перебивает Алан. — В отличие от тебя, Ани, твоя дочь, — боевик с десятилетним опытом. За время практики у неё выработались рефлексы, которые не подделаешь. А мне меньше всего хотелось бы, чтобы кто-нибудь заподозрил подмену.

— К чему такие сложности?

Мамино удивление объяснимо: я тоже впервые слышу о том, чтобы в расследовании преступления применялись подобные методы.

— Помощник понтифика, наглый мальчишка, заявил, что пропустит к телу исключительно членов Совета! — Алан сердится. — И он в своём праве: храмы — территория Всевышнего, там распоряжаются патеры. Но в Совете до сих пор нет ни одного природника. Мы же так и не утвердили кандидатуру госпожи Суэз. Мол, она «слишком молода», даже четырёхсот лет не исполнилось. Я же более чем уверен: без природника мы проглядим нечто важное. Неспроста этот парень выдвинул такое условие!

— Ты подозреваешь патера?! — мы с мамой ахаем одновременно.

— Я подозреваю всех, а особенно тех, кто препятствует следствию. Поэтому и договорился с госпожой Шеус о подмене.

— В таком случае ты многое упустил, — мама садится в моё кресло. — Во-первых, принимать облик по портрету — плохая идея. Какой у госпожи Шеус рост? Осанка? Как она ходит, разговаривает, жестикулирует? Вы можете столкнуться с её хорошими знакомыми, а не только с теми, кто видел по визору пару раз. Насколько мне известно, госпожа Шеус — дама общительная. Во-вторых, одежда. Рост Лин — сто семьдесят восемь со́нов, её брючный костюм за почтенной госпожой поволочётся по полу. Да и не носят в шестьсот лет…

— В пятьсот девяносто восемь.

— Хорошо, почти в шестьсот не носят молодёжные фасоны и облегающие блузки. Я уж не говорю о белье. Какой бы стройной ни была госпожа Шеуз, это не сорокалетняя девочка. Не хотелось бы, чтобы Лин провела день без возможности вздохнуть.

— Об этом я не подумал, — винится Алан. — И что ты предлагаешь?

— Отправляйтесь к госпоже Шеус, пусть Лин посмотрит на неё и скопирует манеры. Заодно и одолжите вещи из гардероба.

Алан подносит к лицу браслет связи:

— Госпожа Шеус, нужна ваша помощь. Сейчас будем, — он подаёт мне руку. — Идём, Лин. Твоя мама права: нужно подготовиться получше.

Хочется запрыгать от радости, словно только что вылупившийся виверн, но я осаждаю себя. Мой восторг неуместен. Убит человек, даже не просто человек — патер! И всё же это моё первое расследование убийства, к тому же вместе с Аланом! Не папки из архивов, не отчёты и сводки — серьёзное преступление, для раскрытия которого требуется моя помощь.

Из портала я выхожу необычайно сосредоточенной. Арочные своды, мраморные плиты на полу и старомодный интерьер холла свидетельствуют о том, что дом госпожи Шеус находится не в Аури. Судя по шероховатому камню, из которого сложены стены, зданию не менее шести-семи тысяч лет. Шеус выходит нас встречать в кокетливом атласном халате с кружевами. На расстоянии пяти со́неннов её легко принять за мамину ровесницу. Лишь вблизи становится заметен возраст: тщательно подкрашенные брови и ресницы и не настолько гладкая кожа, хотя на морщины нет и намёка. Она с весёлым любопытством смотрит на меня и приветливо кивает Алану:

— Неужели ты взял ещё ученицу? Шелдона тебе мало?

— Увы, это дарование мне не отдали, — разводит руками Алан. — Прошу любить и жаловать: Али́на Шэнон, дочь Кайла и Ани Шэнон. Та самая девушка, которая будет вас изображать. Надо одеть её так, чтобы никто не заподозрил подмены.

— Ух ты, природница! — карие глаза госпожи сверкают. — Алан, всё это замечательно, но тогда мне придётся сидеть дома? Не могут же параллельно существовать две Лары Шеус!

— Считайте, что у вас оплачиваемый выходной. Запритесь, не принимайте гостей, не отвечайте на вызовы и не подходите к окнам.

Госпожа Шеус понятливо кивает, берёт меня за руку и ведёт на второй этаж, в спальню.

— Жаль, что у нас мало времени, — бормочет она по пути. — А правда, что вместе с обликом вы копируете и голос?

— Да, — подтверждаю я и спешу объяснить: — Это получается само собой. Голос образуется, когда воздух проходит через грудную клетку и гортань. Если изменить внутренние органы, меняются и голосовые связки.

— Чрезвычайно интересно, — госпожа Шеус открывает шкаф и начинает перебирать наряды. — Что ж, выберем тебе платье… Почему ты морщишься?

— В платье неудобно, — отвечаю честно. — Не наклонишься и никуда не залезешь.

От звонкого смеха хозяйки дребезжат хрустальные подвески бра над кроватью.

— Дорогая моя девочка, если в старом теле ты проявишь молодую прыть, никакие наряды не спасут от косых взглядов! Я не скачу юным нэ́кром уже лет тридцать, а последние четыре года и вовсе семеню нога за ногу. Взгляни, это платье у меня любимое: оно всегда приносило мне удачу. К нему комплект белья, колготки и туфли. Переодевайся, я отвернусь.

— Вы очень добры, — смущаюсь я.

Менять облик при ком-то постороннем неловко, стараюсь проделать всё быстро. Природная энергия отличается от других, с ней следует обращаться как с разумным существом. Это не коварная мощь стихийника, не прямолинейный напор боевика и не послушная сила универсала. Магии внутри меня нужно подробно объяснить, чего я хочу. Дальше она справляется самостоятельно: перестраивает тело, уменьшает рост, прибавляет объём, осветляет, укорачивает и завивает в кольца волосы, меняет цвет радужек. Не больно, но неприятно, щекотно. Браслет связи впивается в запястье, я поскорее ослабляю замок и переставляю застёжку на целый сон. Бельё у госпожи Шеус вовсе не старушечье — очень даже стильное, винного цвета, в тон элегантному платью. Плотные колготы утягивают бёдра, удобные мягкие туфли на низком каблуке явно ношены и жать не должны. Расправляю подол и тихонько кашляю.

— Как странно видеть себя со стороны! — выдыхает госпожа Шеус. — Согласись, для своего возраста я вполне ещё ничего!

Да… Только пятьсот девяносто восемь — не сорок три. Конечно, я не постарела и физическую форму не утратила, но в чужом теле неуютно, особенно чувствуется разница в росте. Чтобы привыкнуть к смещённому центру тяжести, прохожусь по спальне, подражая мелким шажкам Шеус.

— Отлично! — восклицает она. — Теперь последний штрих — макияж. Ты-то и так красавица, а я никогда не появляюсь на людях без косметики. И надо убрать волосы, заколки в шкатулке… нет, лучше я всё сделаю сама.

Она скалывает пару моих — или своих? — боковых прядей на затылке, затем подводит мне губы помадой, а ресницы — новомодной магической тушью и смеётся:

— Крашу сама себя! Ну, Алан, ну выдумщик! Вторая сотня лет, а мальчишка мальчишкой! Серьёзное хоть дело?

Я мнусь, не зная, вправе ли рассказывать об убийстве. Шеус понимает правильно:

— И то верно: без разрешения не болтай. И не бегай! Нога за ногу, помнишь?

— Помню, — её голосом говорю я. — Спасибо, госпожа Шеус.

— Успеха, госпожа Шеус, — желает она. — Пойду старые альбомы со снимками разбирать, раз такая оказия. Забыла уже, когда я бездельничала… Слушай, а разыграем-ка мы Алана?

Она живо скидывает халат, надевает его на меня поверх платья и подмигивает:

— Расскажешь потом!

По лестнице я спускаюсь медленно. Притворяться особо не приходится: в обтягивающем платье не побегаешь. Алан с кем-то разговаривает, держа браслет у самых губ, оборачивается и строго сдвигает брови:

— Госпожа Шеус, где Лин?

— Прихорашивается, — я стараюсь копировать жизнерадостный тон госпожи Шеус. — Алан, неужели никого постарше не нашлось?

— Юность — недостаток, который проходит со временем, — он почему-то становится грустным. — Поверьте, Лин — идеальная кандидатура. Лишь бы её отец не подпалил меня пульсаром за то, что втягиваю ребёнка в серьёзное расследование.

— Я не ребёнок, — обиженно закусываю губу и снимаю халат.

Алан растерянно моргает, становясь при этом очень милым. Затем одобрительно хмыкает:

— Отлично, Лин! Слушай, я не стал говорить при Ани, но произошедшее убийство просто кошмарное. Покойным словно стая угров позавтракала. Ты не упадёшь в обморок при виде крови?

— Если ты забыл, я боевик! — бурно возмущаюсь я. — Залечивала и свои, и чужие раны! Моему напарнику виверн ногу откусил, как ты думаешь, кто оказывал первую помощь?!

— Всё, всё, извини, — Алан открывает портал. — Ну, госпожа Шеус, приступим.

Глава 3

Центральный храм Аури расположен на широкой площади. Семь острых белых шпилей возносятся высоко вверх, между ними мерцают крошечные звёздочки. Если посмотреть магическим зрением, эти звёзды отливают разными цветами — голубым, коричневым, синим, жёлтым, травянисто-зелёным и индиго.

У многоступенчатой входной арки сбились в кучку служители Всевышнего, которым сейчас точно не до оттенков звёздочек. Кто-то в традиционной белоснежной мантии, кто-то в обыкновенном костюме, один симпатичный патер вообще в домашней рубашке и брюках.

— Светлого утра, — здоровается Алан.

— Светлого утра, сын мой, — откликается пожилой патер с печальными голубыми глазами. Мягкий ласковый голос противоречит унылому виду и скорбно опущенным плечам. — Светлого утра, дочь моя. Проходите, брат Ни́кос ждёт вас.

Внутри храма напряжённая тишина, наши шаги отдаются звонким эхом. В воздухе чувствуется неприятный запах, перемешанный с сильным цветочным ароматом. Купол из семи сегментов сияет, отчего создаётся ощущение, что с потолка изливается Божественный свет. Посреди круглого зала неподвижно завис сотканный из этого света образ Всевышнего. Под ним постамент с цветами — почему-то красными с белым. Пёстрые гвоздики среди абсолютной белизны режут глаз. Большую часть постамента закрывают две спины, одна из которых кажется мне знакомой.

Мы подходим ближе, стоящие оборачиваются, и дядя Коэн коротко нам кивает. Если он и удивлён моим присутствием, то не показывает виду. Его спутник, очень красивый и совсем юный патер, ненамного старше меня, делает шаг вперёд:

— Господин Эрол, я не думаю, что госпоже следует на это смотреть.

— Госпожа Ларина Шеус — бывший следователь УМКи, — сухо отвечает Алан. — Вы сами ограничили круг допущенных лиц, господин Никос, и единственный профессионал среди членов Совета — женщина.

— Насколько мне известно, вы тоже следователь.

— Тогда вам должно быть известно, что я ни дня не отработал по специальности, а за сто с лишним лет можно забыть всё, чему учат в университете.

Фраза царапает. Папа не устаёт повторять, что Алан — прирождённый розыскник. «У тебя настоящий талант, Ал. Нюх на скрытое зло. Передашь полномочия Шелдону — выбирай любую УМКу, подпишу приказ не глядя». И пусть я прекрасно понимаю, отчего Алан притворяется, что он слабее, чем на самом деле, мне неприятно это слышать. Архимаг Кериза — мой идеал с шести лет. Почему, почему, почему его учеником стал Шед, а не я!

Патер переводит строгий взгляд на меня, и я замираю. Обычно служители Всевышнего переполнены благости, но господин Никос напоминает изображение с фрески храма — карающего ангела с двумя боевыми пульсарами в руках. Тонкие тёмные брови сурово сдвинуты, бледные губы поджаты, светлые до прозрачности глаза пронзают собеседника не хуже пульсаров.

— Я предупредил.

Таким тоном предупреждают о том, что за грехи ты попадёшь в геенну огненную. Ноги прилипают к полу, словно под заклинанием Заморозки. Напоминаю себе, что я — уважаемая госпожа Шеус, опытный боевик и профессионал, вот уже век член Совета Магов, и спокойно — надеюсь, что спокойно! — иду вперёд. Неприятный запах, который я уловила ещё при входе в храм, усиливается. Спасибо Алану, что дал время подготовиться. Несмотря на браваду, мне не так уж часто приходилось сталкиваться с кровью. Виверны обыкновенно плюются огнём или сбивают противника могучим корпусом, самыми распространёнными травмами в нашем отряде были ожоги и переломы. Притом в пустошах, где каждый день идёт бой с тварями, ты готова к любым кровавым зрелищам, а в центре Кериза, тем более в храме, — нет.

Кровь обладает странной особенностью. Когда видишь её в сериале или на снимке, то воспринимаешь совершенно иначе — гораздо терпимее. Сцена в визофильме может изображать атаку дэргов со всеми жуткими подробностями, почище чем в реальном бою, но при этом ты не теряешь способность рассуждать здраво. А в жизни от одного запаха сразу подкатывает тошнота и возникает необъяснимый, иррациональный страх. Мой учитель называет это памятью предков: в людях заложено инстинктивное желание убраться подальше от опасности.

В теле на постаменте невозможно опознать того привлекательного брюнета, который недавно выступал по визору. Это вообще сложно назвать человеком. Крови столько, что приходится унимать бешеное сердцебиение, и лишь потом я выделяю детали. Кожа не содрана, как мне показалось вначале, она изрезана, словно убийца в ярости наносил рану за раной. Затем я приглядываюсь и с содроганием понимаю, что все порезы — это то ли цифры, то ли буквы. В кровавом месиве не разобрать.

Приходится ещё раз напомнить себе: я не Лин Шэнон, которой позволительно заорать от ужаса. Почтенная госпожа Шеус всегда хладнокровна и энергична. Поэтому я загоняю эмоции поглубже и начинаю снимать место преступления. Снимок — простейшая бытовая магия, отличное средство взять себя в руки. Строго по инструкции: сначала общие планы с привязками к помещению, затем тело и после всего крупно отдельные детали. Заодно отмечаю основные факты. Время смерти — восемь часов двадцать девять минут, причина — обильная кровопотеря, несовместимая с жизнью, орудие убийства — обычный кухонный нож. Этим ножом господина Алонио методично резали не менее получаса. Первые порезы были просто царапинами, однако следы борьбы отсутствуют. Я склоняюсь над телом, стараясь не морщиться от запаха крови. Заклинание Сладкого Сна, усиленное раз в десять.

— Почему он не защищался? — гневно спрашивает господин Никос.

— Его усыпили заклинанием, — подтверждает моё заключение дядя Коэн.

— Не держите меня за идиота, — отрезает патер. — Это я и сам прекрасно вижу! Алонио — маг высшего уровня. Он не дал бы себя усыпить! Ему внушили не сопротивляться!

— Тогда зачем вы задаёте вопросы, на которые знаете ответ? — прищуривается Алан.

— Потому что все понимают, чьих это рук дело! — патер сжимает кулаки. — Это богомерзкая природная магия, которой не место в Керизе! Не удивлюсь, если выяснится, что Алонио изрезал себя сам, повинуясь внушению!

— Дорогой господин Никос, — вкрадчиво замечает дядя Коэн, — возьмите нож и попробуйте нанести себе такие порезы сзади. Никакая богомерзкая магия на подобное не способна, разве что она отрастит вам ещё одну руку на спине и глаза на затылке. К тому же природникам нет надобности кому-либо что-то внушать: они воздействуют на живые организмы напрямую, без ведома хозяина тела.

— Более того, внушать умеет любой маг в Керизе, независимо от направленности дара, — подхватывает Алан. — Кстати, о направленности. Любой природник с ходу определит, маг какой энергии воздействовал на господина Алонио. Почему вы против его присутствия в храме?

— Ни за что! Эти… — пастор проглатывает словечко наподобие «тварей», — не скажут правды. Будут покрывать себе подобных. И постороннее вмешательство нам не требуется. Мы были обязаны уведомить Совет Магов — мы его уведомили. Верховное Собрание выберет следующего понтифика, он и назначит комиссию по расследованию. Не смею вас задерживать.

— Простите, господин Никос, — холодно произносит Алан. — Пусть служители Всевышнего и не подчиняются Совету, однако правосудие для всех едино. Управление Магического Контроля в первую очередь рассматривает убийство господина Алонио как нарушение законов Кериза. В соответствии с этими законами мы и собираемся действовать. Опросим свидетелей и подозреваемых, установим и накажем виновного. Мы и так идём на значительные уступки, уважая ваше стремление не предавать огласке ужасные обстоятельства смерти понтифика. Вместо рядовых сотрудников УМКи этим делом займусь я лично.

— Желаю удачи, — издевательски кланяется патер. — Запретить вам исполнять ваш долг я не могу. Вы закончили здесь? Нам нужно подготовить тело Алонио к последнему пути.

В глазах Алана вспыхивает недобрый огонёк. Он вскидывает руку, и вся кровь с постамента, цветов и тела покойного исчезает. Становится видно, что порезы на коже понтифика — это цифра один, которую убийца вырезал бесчисленное количество раз. Пока патер задыхается от негодования, я очень быстро делаю снимки.

— Вы… вы… — господин Никос не находит подходящих слов. — Как вы посмели?!

— Упростил вам приготовления, — взгляд Алана не менее яростный. — Или вы собирались провожать господина Алонио в таком виде?

Дядя Коэн негромко кашляет, привлекая внимание:

— Господин Никос, простите. Нам необходимо опросить того патера, который первым нашёл тело, затем взять показания у всех служащих храма. Деликатность расследования не позволяет вызвать их в УМКу, не найдётся ли у вас здесь помещения, где мы могли бы побеседовать без помех?

Огромным усилием воли патер подавляет гнев и указывает на боковой проход между колоннами:

— Следуйте за мной.

Иду за грозным патером. Его спина в шаге от меня, белая мантия обтягивает неплохую мускулатуру. Светло-русые, не пепельные, а какого-то песочного цвета волосы небрежно сплетены в косу и связаны серым шнурком. В голову лезут дурацкие мысли: интересно, а что священнослужители надевают под мантии? В этот момент патер оборачивается и хмурит лоб:

— Госпожа Шеус, могу я надеяться, что ваши снимки не попадут в газеты?

— У членов Совета нет привычки делиться с журналистами следственными материалами, — за меня резко бросает Алан.

— Я предпочёл бы услышать госпожу, — не унимается патер.

Мне не остаётся ничего иного, кроме как ответить, подражая важному тону госпожи Шеус:

— Можете не сомневаться, господин Никос.

Комната, куда он нас приводит, — крошечный кабинет с узким окошком. В углу притулился небольшой письменный стол с визором, сбоку — жёсткий стул, вдоль стены — стеллаж с рядами аккуратно пронумерованных папок, напротив два табурета и тумбочка. Мне любезно уступают стул, и я неуклюже сажусь: подводит разница в росте между мной и госпожой Шеус. Алан прислоняется к стене, дядя Коэн придвигает табурет. Второй табурет оставляют господину Никосу, но патер его игнорирует.

— К сожалению, это единственное подходящее помещение. Кроме него, в храме предусмотрены лишь комната для прощаний, гардеробная служителей, кладовая и уборные.

На лице Алана читается ехидный ответ, но дядя Коэн его опережает:

— Благодарю, этот кабинет нас вполне устраивает.

Господин Никос кивает и разворачивается, бросая на ходу:

— Минут через десять я пришлю к вам брата Сáнио. Не раньше.

— Прекрасно, — Алан потирает руки и ставит мощнейший барьер от подслушивания. — Лин, главный вопрос! Какого цвета аура человека, усыпившего Алонио?

— Лин?! — изумляется дядя Коэн.

— Лин Шэнон. Не думал же ты, что я смирюсь с идиотскими требованиями храмовников?

— Это обман, — хмурится бывший архимаг Кериза.

— Это необходимость, — парирует архимаг нынешний. — Мы ловим убийцу, нет времени объяснять наглому юнцу, насколько он несправедлив к природникам. Если нас разоблачат, я возьму вину на себя. Твоя совесть чиста. Итак, Лин, что ты скажешь?

Мне требуется глубоко вздохнуть, прежде чем произнести:

— Аура этого мага белая. Но это ещё не всё. Она полностью совпадает с аурой убитого.

Глава 4

Если бы рядом дыхнул пламенем виверн, и то эффект был бы слабее. Алан подаётся вперёд:

— Получается, Алонио усыпил себя сам?! Я видел сходство, но надеялся, что цвет энергии окажется другим.

— Лин, ты не могла… м-м-м… ошибиться? — осторожно переспрашивает дядя Коэн и прежде, чем я возмущусь, добавляет: — К примеру, более мощная аура покойного перекрыла чужую.

— Цвета в ауре не перекрываются и не смешиваются, — обиженно отвечаю я. — Если человек — погодник и стихийник, его аура жёлтая и голубая, а никак не зелёная. Я готова свидетельствовать, что заклинание создал господин Алонио. Никакой другой магии, кроме божественной, поблизости не применяли, лишь порталы оставили оранжевые следы.

— Демоны! — Алан сжимает кулаки. — Коэн, ты понимаешь, что это значит? Понтифик преспокойно спал, когда какой-то мерзавец приволок его в храм и изрезал ножом! Вряд ли это мог сделать посторонний, скорее кто-то из окружения Алонио! А Никос что-то знает или подозревает, недаром он не хочет расследования!

— Не горячись, — осаживает его дядя Коэн. — Поспешные выводы, мальчик мой, редко бывают правильными. Лин, что-нибудь ещё?

Колеблюсь, говорить или нет. Увиденное кажется слишком сомнительным. Но в расследовании важна любая мелочь, даже самая невероятная.

— Аура господина Алонио не такая ослепительно белая, как у других служителей Всевышнего. Она будто испачкана. После смерти аура тускнеет и рассеивается, но я впервые вижу, чтобы она серела.

— Может быть, это из-за перенесённых страданий? — предполагает Алан.

— Нет характерных тёмных пятен. Погибший не чувствовал боли, пока истекал кровью.

— И сколько времени он… истекал? — уточняет дядя Коэн.

— Около получаса.

— Дикость какая-то, — мрачнеет Алан. — Как в третьесортном романе про варварские времена и кровавые ритуалы.

— Мой учитель говорил, что внутри каждого человека сидит дикарь, — произносит дядя Коэн. — Вопрос лишь в том, ты управляешь им или он тобой.

Алан задумчиво теребит роскошную косу:

— Или же нас хотят сбить с толку. Убийца предусмотрительно не пользовался магией, чтобы его не опознали по отпечатку ауры, значит, он не безумец и не глупец. А вся эта кровь и повторяющаяся единица просто жуткие декорации, чтобы запутать следствие.

— Ты действительно собираешься заниматься этим делом в одиночку?

— Почему в одиночку? — протестует Алан. — Вместе с Лин.

Жду возражений вроде «Она же новичок, возьми кого-нибудь опытного», но дядя Коэн одобрительно кивает:

— Один природник стоит трёх магов. Я вам точно не помощник, лучше пойду подстрахую Шелдона. Удачи, дети.

После его ухода воцаряется неустойчивая тишина, и Алан нарушает её первый:

— Лин, ты так уверенно держалась! Лучше настоящей Шеус. И даже не побледнела при виде этой жути, а меня чуть не стошнило. Хорошо, что позавтракать не успел.

Похвала приятна, но незаслуженна:

— Природники могут контролировать приливы и отливы крови.

— Полезное умение…

Закончить он не успевает: дверь распахивается и в кабинет заглядывает тот самый пожилой патер с грустными глазами, что здоровался с нами на входе. Алан поспешно снимает барьер.

— Вы хотели видеть меня, сын мой.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — Алан указывает на табурет. — Это вы первым обнаружили тело?

Патер неловко, боком, садится и складывает руки на коленях.

— Да. Ужасно, это было ужасно! Я до сих пор не могу прийти в себя.

— Господин…

— Санио, — представляется патер.

— А полное имя?

— Просто Санио, — переплетённые пальцы сжимаются. — Мы отвыкаем от фамилий ещё в духовной академии.

— Господин Санио, расскажите, пожалуйста, всё как можно подробнее.

Санио не отрывает взгляд от пола, и я пользуюсь этим, чтобы рассмотреть патера. Во всех магах божественной энергии есть нечто общее: они на редкость уравновешенны, улыбчивы и неторопливы. Куда спешить, если впереди вечность? Санио не исключение, но сейчас он потрясён. Русые с проседью волосы в беспорядке, на впалых щеках горят яркие пятна румянца, пушистые ресницы подрагивают, губы искусаны.

— Так сложилось, сын мой, что в любом храме служат всего два мага. Считается, что большее количество патеров ведёт к лености. Исключения — наш храм и главный храм в Закре, где служителей трое. Каждый день с девяти утра и до девяти вечера один из патеров обязан безотлучно находиться в храме. В оставшееся время посетители общаются с Всевышним напрямую, а если возникнет срочная надобность, нас всегда можно вызвать по связи, табличка с номерами висит на видном месте. Один или все трое, мы придём по первому требованию. Это не так уж часто случается, даже не припомню, когда меня или братьев тревожили в последний раз…

Патер умолкает и виновато разводит руками:

— Слишком издали, да?

— Нет-нет, — торопливо отвечает Алан. — Это действительно важная информация. Теперь ясно, что с девяти вечера и до девяти утра храмы никто не охраняет.

— Их охраняет Всевышний, — строго поправляет Санио.

Алан пристально смотрит на него, и патер тушуется:

— В свете произошедшего… да, вы правы. Но подобное впервые на моей памяти! Осквернение храма, насилие, чудовищная жестокость… Не ведаю, как Всевышний допустил такое злодейство!

— Вы остановились на том, что при храме три патера.

— Да, я, Лю́ций и Анжéн. Вчера была очередь брата Люция, сегодня моя. Я пришёл порталом без четверти девять, чтобы не торопясь облачиться в духовное платье, обновить заклинания Порядка и подлить воду в вазы. И сразу почувствовал… это. Словно грязное пятно посреди зала. Мерзость. А потом увидел пёстрые гвоздики и подумал: зачем заменили свежие цветы? Они стоят неделями, я поставил их три дня назад. Подошёл поближе и ахнул.

Патер горестно вздыхает.

— Я вначале не понял, что это человек. Решил: кто-то гнусно пошутил. Изрезал нэкра. Потом вгляделся, и мне стало дурно. Настолько, что я был вынужден сесть на пол. Когда мутить перестало, я побежал звонить брату Никосу.

— Почему именно ему? Почему не самому Алонио?

— Понтифика я постеснялся тревожить, а брат Никос — его помощник. Весьма дельный, хоть и мальчик совсем. Не прошло и трёх минут, как он прибыл в храм, осмотрел убиенного, вызвал Анжена с Люцием и связался с Советом Магов.

— А кто сообщил вам, что убитый — господин Алонио?

— Брат Никос, — без запинки отвечает патер. — Он едва подошёл к телу, стал бледнее своей мантии. Покачнулся и говорит: «Помилуй, Всевышний, это Алонио». И у меня словно глаза открылись: аура же знакомая. Конечно, мы не общались лично, я рядовой служитель, но понтифика знают все братья.

— Вы удивились? — небрежно спрашивает Алан, но я замираю в ожидании ответа. Такие вопросы «невзначай» — самые важные в расследовании.

— Я пришёл в ужас, — Санио осеняет себя знаком Всевышнего. — У меня нет слов, чтобы выразить переполняющие меня чувства. Тот, кто осмелился так надругаться над человеком, и не просто человеком, а служителем Божьим, одержим демонами. Бездна напоминает нам о себе!

— То есть вы убеждены, что понтифика убил демон из преисподней?

— Разве человек осмелится на подобное? Убить служителя Всевышнего! Это мерзко, кощунственно, отвратительно! Подобный грех навсегда закрывает душе путь на Небеса, никакие молитвы, никакое раскаяние не спасут! Только демон, что вырвался из пучины огненной, не побоится осквернить храм!

— Значит, мы найдём и накажем демона, — невозмутимо обещает Алан. — Но я спрашивал о другом. Верховное Собрание до сих пор считает главным храмом Кериза храм в Закре. И понтифик, насколько я в курсе, живёт там же. Вы не удивились, что демоны принесли Алонио именно в Аури?

— То ж демоны, — разводит руками патер. — В их действиях нет логики, лишь желание досадить людям. Живое существо с душой, где горит искра Божественного огня, не способно на бессмысленную жестокость.

Скептическая гримаса Алана говорит о том, что он не столь высокого мнения о людях. После изучения закрытых архивов УМКи я полностью разделяю точку зрения архимага. В истории Кериза живые существа с душой творили такое, что демонам и не приснится.

— Господин Санио, последний вопрос. Убитый полностью раздет, вы не осматривали храм в поисках его одежды?

— Мне это не пришло в голову. Но брат Никос, пока ждал вас, тщательно обыскал и зал, и все помещения, включая уборные. Он ничего не нашёл.

— Благодарю, господин Санио. Пожалуйста, попросите зайти патеров Люция и Анжена. По очереди, — быстро уточняет Алан.

Едва за патером закрывается дверь, Алан поворачивается ко мне:

— Что скажешь, госпожа Шеус? Он ничего не скрывает?

— Я различаю цвета энергий, — отвечаю виновато, — а у лжи цвета нет.

— Жаль, да? Насколько проще стало бы работать.

Продолжить нам не дают. В кабинет заходит миловидный молодой человек в мягких домашних рубашке и брюках. Если бы я встретила его на улице и не приглядывалась к ауре, ни за что не заподозрила бы в нём патера. Первый раз я задумываюсь о том, что у служителей Всевышнего есть личная жизнь. Они так же влюбляются, женятся, у них появляются дети и внуки. Разница лишь в том, что божественная энергия передаётся исключительно мужчинам, девочки наследуют дар матери.

— Проходите, господин… — Алан придвигает табурет.

— Патер Анжен. Светлого утра, — желает нам вошедший. — Брат Санио передал вашу просьбу, но, право, вряд ли я буду вам полезен. Вчера у меня был выходной, и сегодня тоже… тоже должен был быть выходной. Мы с женой ещё спали, когда позвонил брат Никос.

Патер смущённо трёт переносицу. У него красивые густые волосы цвета спелой пшеницы, и растрёпанные пряди живописно падают на лоб.

— Господин Анжен, вы давно служите в этом храме?

— Семнадцать лет. Мне невероятно повезло. Патер, служивший здесь до меня, ушёл на пенсию как раз в день моего распределения. Я уже настроился на Нэ́рдал или Мéфис, а тут такая удача!

— И часто сюда наведывался понтифик?

— Нет, — отрицательно качает головой патер. — Алонио не любил Аури. Говорил, что это бездуховный город, слишком мирской и суетный.

Анжен краснеет:

— Простите, господин Эрол, надеюсь, я не оскорбил вас.

— Ничего-ничего, — обманчиво невозмутимо тянет Алан. — За век я уже привык. Пройдёт ещё век, и остальные города заживут в деловом ритме столицы, ленивая расслабленность Закра останется лишь в рассказах стариков. Но по великим-то праздникам понтифик был обязан присутствовать в храме лично!

— При мне он тут не появлялся, присылал вместо себя помощника. Последние пятнадцать лет это был брат Никос, а до него — брат Лу́ний. Прекрасный служитель, добрейший человек и сильный маг.

— Тогда почему, по-вашему, господина Алонио убили именно в Аури?

— Не знаю, — Анжен беспомощно моргает. — Это странно. Да, это странно.

— У вас нет предположений, кто и за что мог бы столь зверски расправиться с понтификом?

— Ни малейших. Алонио являлся образцом служения Всевышнему. Благочестивый, добродетельный, истинно верующий брат.

— Не было ли в последнее время каких-либо примечательных случаев? Недовольных посетителей? Не грозился ли кто-нибудь отомстить понтифику?

— Тот, кто реально затаит злобу, вряд ли станет кричать об этом вслух, — патер задумывается. — Что же до недовольных — мы каждый день выслушиваем жалобы. Ссоры с родными, придирки начальства, слабый дар… Вы не представляете, скольких людей в Керизе не устраивают их способности! Маги четвёртого уровня завидуют первому, те, у кого первый, мечтают о дополнительной стихии, бытовик хочет стать боевиком, а боевик — стихийником. Но это всё допустимые человеческие слабости, господин Эрол. И нормальный человек понимает, что убийство, пусть даже самого понтифика, ничего не изменит и не принесёт ему выгоды.

— А кому принесла бы выгоду смерть господина Алонио?

Патер Анжен теряется. В глазах отражается замешательство:

— Выгоду? Вы хотите сказать: нечто материальное вроде наследства?

— Наследства, должности. Кто теперь станет понтификом?

— Всевышний, какие чудовищные у вас мысли! — с ладони патера взлетает искрящееся белое облако и окутывает Алана божественным благословением. — Предположить, что один из нас пойдёт на человекоубийство, чтобы занять место Алонио!

— Или, например, ради роскошного особняка понтифика в Закре, — Алан провожает взглядом медленно тающие искры. — Люди отнюдь не ангелы с крылышками, патер Анжен, хотя неясно, зачем из убийства создавать демоническую жуть.

— Возможно, затем, чтобы выдать своё преступление за происки Бездны, — вырывается у меня.

Теперь искры божественного огня осеняют уже мою голову.

— Окститесь, дочь моя! Кто бы ни сотворил эту ужасную вещь, он одержим демонами. Бездна направляла его нож, Бездна подтолкнула к тому, чтобы положить тело в храм прямо перед нерукотворным образом!

— А Всевышний куда смотрел? — угрюмо вставляет Алан. — Или он сладко спал?

— Не кощунствуйте, — строго произносит патер. — Всевышний никогда не дремлет. Но коварство демонов способно обмануть даже его.

— В любом случае благодарю вас за откровенность, — нарушает долгую напряжённую паузу Алан. — Будьте любезны, пригласите патера Люция.

Анжен кланяется и выходит.

— Гадкое какое-то расследование, — неожиданно делится со мной Алан. — Послушать патеров, так в храм прямиком из преисподней просочилась рогатая образина, надругалась над понтификом и вернулась обратно… А ты молодец. Первая версия у нас есть.

Не будь я природником, покраснела бы от радости.

Глава 5

Патер Люций не в мантии, а в деловом тёмно-синем костюме. Аура патера яркая-яркая, аж слепит. Первый уровень магии. По привычке ищу на его груди золотой жетон, потом вспоминаю, что храмовники, в отличие от госслужащих, жетоны не носят. Светло-ореховые, почти жёлтые глаза патера полны скорби.

— Анжен сказал, вы нуждаетесь в утешении, — две белые птицы вспархивают с его ладоней и разлетаются ослепительным сиянием. — Все мы в какой-то период жизни начинаем сомневаться в непогрешимости Всевышнего. Главное — выйти победителем из этого испытания духа и нашей веры.

Благословение Люция намного действеннее, чем у его коллеги: мне становится тепло и уютно, словно я снова маленькая девочка и меня обнимают папа с мамой. Напряжённое лицо Алана расслабляется, но о долге он не забывает.

— Благодарю, господин Люций. Скажите, вы тоже думаете, что жестокое убийство понтифика — дело рук демонов из Бездны?

— Безусловно, — грустно откликается патер. — Только демоны эти сидят в голове убийцы и творят зло его руками. К сожалению, ни одна тварь из Бездны не приходит в мир в истинном обличии: они подло и тихо пробираются к нам в души, нашёптывают лживые речи и управляют нами, словно куклами. Человек считает желания своими, но внутри него резвится кровожадная и алчная гадина.

— И вы согласны, что нужно искать человека? — оживляется Алан.

— Да, — подтверждает Люций. — Причём человека, мало похожего на безумца. Одержимость — это не укус песчаного бры́га, после которого укушенный мечется и с пеной изо рта нападает на всё, что движется. Одержимый может быть мил и кроток, разумен и спокоен, потому что у него есть чёткая цель и план, как её достичь.

— И этой целью могло стать убийство Алонио?

— При всех своих несомненных достоинствах понтифик был жёстким, волевым человеком. Он управлял храмами твёрдой рукой. Не терпел новшеств, не признавал перемен. Верховное Собрание находилось у него, скажем прямо, под каблуком. Любое общее решение он мог отменить единолично — и, кстати, зачастую так и поступал. А люди есть люди, господин Эрол, неважно, одеты они в мантии или костюмы. Священнослужители спорят, ссорятся и обижаются ничуть не меньше других. Когда-то я присутствовал на заседаниях Собрания и помню, какие ожесточённые баталии там разгорались. Все эти вспышки Алонио гасил, не щадя ничьего самолюбия.

— Думаете, кто-то затаил зло?

— Вполне. А с ядовитыми подсказками Бездны — и воплотил обиду в жизнь. Смертельную обиду, потребовавшую крови. Только вот выбор места смущает. Гораздо проще было застать Алонио в главном храме Закра, в двух шагах от особняка понтифика. Там он появлялся каждый день, в отличие от нелюбимой им столицы. На закладку нового храма Алонио, конечно же, не мог не прийти, но церемония назначена на завтра, организацией занимается Никос, а его не надо контролировать: он на редкость ответственный исполнитель.

— Почему у понтифика столь юный помощник?

— А почему архимагами Кериза становятся мальчики? — лукаво прищуривается Люций. — Молодость, господин Эрол, обладает бесценным преимуществом: она энергична и впитывает знания, как губка. По сути, помощник понтифика — будущий понтифик, если, разумеется, у Верховного Собрания не найдётся более достойной кандидатуры. Но с учётом того обстоятельства, что лет пятьдесят-семьдесят юноша учится у лучшего из нас, возражения крайне редки.

— И Никос унаследует должность?

— Увы. Собрание не утвердит на таком ответственном посту сорокапятилетнего патера. Ещё хотя бы четверть века — возможно. Никос усерден и трудолюбив. Однако вряд ли новый понтифик оставит его при себе.

— Вы так намекаете, что смерть понтифика не в интересах Никоса? — подаётся вперёд Алан.

— Намекаю? Говорю прямо. Юношу ждало блестящее будущее, а теперь его, скорее всего, сошлют в храм на окраине. Алонио распоряжался жёстко, Никос был исполнителем его воли, а никто не любит кнут, даже когда он лишь инструмент в чужой руке.

— Неудивительно — с таким характером, — вполголоса бурчит Алан.

— Это вы зря, — патер на миг теплеет. — Никос — чуткий, трепетный мальчик. Конечно, пятнадцать лет службы у Алонио не прошли даром, но вся его суровость напускная… Господин Эрол, позволите дать совет?

— Я вас внимательно слушаю.

— С высоты своих лет — а я старше вашего учителя — мне тяжело видеть раскол между властью светской и духовной. Испокон веков в Керизе существует два правительства: Совет Магов и Верховное Собрание. Они не конфликтуют лишь потому, что зоны их влияния не пересекаются. Совет строго следит за соблюдением внешних законов, понтифик, если можно так выразиться, контролирует законы внутренние — законы совести. Ваш учитель, господин Трайг, и господин Алонио не ладили между собой, как и их предшественники, и предшественники их предшественников. Но вы молоды, вы ещё очень молоды! Прошу вас, не повторяйте их ошибок. Делайте собственные выводы, сын мой. Не оглядывайтесь назад, смотрите глубже, оценивайте не разумом, а душой. Думайте сердцем, и Всевышний поможет вам и направит по верному пути.

В растерянности Алан прикрывает глаза. Проникновенный голос патера заставляет прислушаться и меня. «Думайте сердцем» — это как?

— Спасибо, — тихо отвечает Алан. — Пусть я не до конца вас понял, но, кажется, вы искренне желаете добра.

Люций поднимается, гладит Алана по голове, словно ребёнка, и уходит.

— Вот так живёшь-живёшь, — в никуда произносит Алан, — считаешь себя взрослым, умным и самостоятельным. А потом тебя ткнут носом — и видно, что ты всего лишь повторяешь вбитые однажды догмы. То, что тебе внушили. Ли… госпожа Шеус, ты когда последний раз была в храме?

— Э-э-э… Сегодня.

— Хорошо, тогда предпоследний?

— Не помню.

— И я не помню, — Алан опускает голову. — Стыдно.

— У тебя и так нет свободного времени, — пытаюсь протестовать я.

— Для гонок на вивернах есть, — он невесело усмехается. — Ладно, вернёмся к расследованию. Осталось самое сложное — поговорить с чутким и трепетным мальчиком, которого наш убийца лишил блестящего будущего.

Алан встаёт, но в это время дверь отворяется и к нам заходит Никос собственной персоной. Мальчик? Я добросовестно исследую ауру, как это умеют только природники. Высший уровень, ровное сияние говорит о прекрасном контроле силы. На запястье браслет связи — широкий, многофункциональный, со встроенным мини-визором. Мускулистые плечи больше подходят тренированному боевику: поспорить готова, помощник понтифика не пренебрегает физическими упражнениями. Фигура под мантией, которую я успела оценить сзади, спереди тоже вполне себе ничего…

— Госпожа так внимательно изучает меня: я под подозрением? — ироничный голос Никоса заставляет смутиться и отвести взгляд.

— Пока мы не нашли убийцу, под подозрением находится весь Кериз, — приходит мне на выручку Алан. — Вы очень вовремя заглянули, господин Никос. Не уделите нам минут десять?

— Сомневаюсь, что вы ограничитесь десятью минутами, — парирует патер. — Я пришёл сказать, что мы с братьями готовы проводить Алонио в последний путь. Не желаете присоединиться? Чтобы не заявлять потом, мол, храмы скрывают от вас информацию.

До разговора с Люцием, уверена, Алан ответил бы колкостью на колкость. Сейчас он лишь удивляется:

— Так быстро? А семья, родственники, друзья? Их оповестили?

— Родители Алонио давно на Небесах, друзей и родственников у него не было, — сухо отвечает патер. — Из близких людей одна духовная дочь, но нужно не иметь сердца, чтобы показать ей наставника в столь кошмарном виде. Не все женщины обладают хладнокровием госпожи Шеус. Так вы идёте?

В главном храме столицы и комната для прощаний соответствующая — просторная, посетителей на сто или даже больше. Здесь в последний путь провожают всех отличившихся магов: членов Совета, известных учёных, знаменитых изобретателей, заслуженных деятелей искусств… Понтифик утопает в белоснежных хризантемах, их острые тонкие лепестки сливаются с мантией. Уродливые разрезы на лице стянуты магическими швами, внутренним зрением я различаю тоненькие стежки. С расстояния пяти соненнов Алонио выглядит прилично, подходить ближе я не отваживаюсь. Особенно пугает кривая улыбка, хотя, уверена, губы пытались выровнять. И аура покойного уже не просто серая, а тёмно-свинцовая, словно грозовая туча.

— Бездна оскверняет всё, до чего касается, — почти беззвучно шепчет патер Санио, но у природников прекрасный слух.