Бесплатный фрагмент - Секс, страсть и смерть в Париже

Голова Женевьев де Тревиль

И у волков есть свое семейство — Жак-Анри Сансон.

Вспышки молний, словно клинки, пронзали ночную тьму, и каждый раскат грома отдавался эхом. На мгновение, в этом адском свете, проявлялось лицо Изабель. Глаза, два темных омута, мерцали недобрым блеском, а светлые пряди волос, змеились по бледным, словно мрамор, плечам. Медленно поднявшись с кресла, она подошла к зеркалу. Встретившись взглядом со своим отражением она усмехнулась — её оскал на мгновение вспыхнул в отблесках небесного огня. Она поставила бокал и открыла старинную шкатулку, извлекая оттуда колье. Тяжелое, с россыпью бриллиантов, обрамляющих крупные сапфиры.

— Женевьев де Тревиль… — прошептала она низким голосом, и усмешка стала еще ядовитее. Бросив колье обратно в шкатулку, Изабель накинула на плечи темную накидку и стремительно покинула поместье. Высокие ботфорты отражались в мокрых от дождя камнях мостовой. Она села в кэб и властно произнесла:

— Жак -Анри Сансон.

Кучер, не задавая лишних вопросов, дернул вожжи, и лошади рванули с места, оглушительно стуча копытами по брусчатке. Кэб стремительно доставил её на окраину города. Остановившись у небольшого дома, Изабель вышла. Она решительно подошла к массивной железной двери и с силой стукнула по ней кулаком. Ночную тишину разорвал яростный лай собак. Внутри послышались тяжёлые шаги, лязгнул засов, и перед ней возник крупный мужчина с грубым, словно высеченным из камня лицом. Из-под густых, чёрных бровей сверкали волчьи глаза. Он окинул Изабель пронзительным взглядом и произнёс:

— Изабель Дюран?

Женщина ухмыльнулась и медленно проговорила:

— Нам нужно поговорить, Жак-Анри Сансон. — Мужчина молча посторонился, приглашая её войти.

Двор зиял непроглядной тьмой, лишь два факела выхватывали из мрака гильотину, небрежно накрытую грязной тряпкой. Рядом, словно зловещая клумба, громоздилась тележка, доверху набитая спутанными волосами и фрагментами тел — безмолвными свидетельствами прерванных жизней. Всё это уже прошло через его умелые руки, превратившись в товар, готовый к продаже.

— Ваше маленькое хобби? — с усмешкой произнесла Изабель, кивнув на тележку.

— О, люди раскупают, — улыбнулся он своей странной, мрачной улыбкой, — верят в целебные качества умерщвленных.

Они вошли в дом. Мрак окутывал его, словно саван, а в воздухе витал дух неотвратимости и фатализма. Изабель опустилась в старое кресло, обитое выцветшим алым бархатом. Тошнотворный запах разложения ударил в нос.

— Итак, что Вам угодно, мадам? — произнес мужчина.

— Жак-Анри, — медленно начала Изабель, прикрывая перчаткой нос, — это Вы казнили фаворитку короля, Женевьев де Тревиль?

Запах мертвечины становился все более невыносимым.

— Женевьев де Тревиль? — Жак-Анри закатил глаза, скривив верхнюю губу в гримасе воспоминания. — Да, помню эту женщину. — Он тяжело вздохнул и опустился в свое кресло. — Помню ее. И что?

Он взглянул на Изабель исподлобья. В отблесках свечи его волчьи глаза казались ледяными и спокойными.

— Что Вы помните о том дне, когда отрубили ей голову? — Изабель не убирала руку от лица, пытаясь оградиться от навязчивого запаха.

Неожиданный шорох заставил их обернуться к двери. В комнату, шаркая костлявыми ногами, вошла старая, иссохшая старуха, сгорбленная под бременем лет. Ее маленькие, мутные, но на удивление всё ещё цепкие глаза впились в Изабель, а затем медленно, словно не моргая, перевели взгляд в темноту. Она села в углу и, скрюченными морщинистыми руками, принялась ощипывать петуха, роняя перья на деревянный пол.

— Убирайся отсюда, — грубо прохрипел Жак-Анри, сплюнув на пол.

Она поднялась и, все так же безучастно, побрела, шаркая ногами, в другую комнату.

— Так что же Вы помните о ней? — повторила Изабель, неотрывно глядя на палача, медленно поворачивающегося к ней.

— Она была жалкой, — отрезал он, и на его лице промелькнула странная, надменная ухмылка. — Приговорена к казни за измену королю. — Он развалился в кресле, вытянув свои крепкие ноги. — Она выдавала врагу ориентиры торговых судов короля. — Говоря это, он резко потянулся к табаку, быстро закурил и выдохнул кольцо дыма в воздух. — Когда я вёз её, она села на край телеги. Помню, я попросил её пересесть в середину, ведь с краю её трясло бы немилосердно. — Он говорил медленно, глубоко затягиваясь и выпуская дым в потолок. Его низкий, хриплый голос звучал спокойно, даже отстраненно. — Но я… я хорошо сделал свою работу. Её голова упала в плетёную корзину прежде, чем она успела хоть что-то осознать. Мой сын подбежал и поднял её голову. Говорит, губы её ещё шевелились, словно пытаясь что-то сказать, а глаза… глаза всё ещё смотрели на него.

Он медленно опустил голову и замолчал, словно тень воспоминания накрыла его, затем взглянул из подлобья и его взгляд встретился с Изабель. Изабель опустила руку на колено, смрад мертвечины теперь уже не терзал её обоняние.

— Вы помните те крупные серьги? Огромный изумруд, обрамлённый россыпью бриллиантов? Говорят, она отказалась снять их даже перед самой казнью, — произнесла Изабель, не сводя с него внимательного взгляда.

— Крупные изумрудные серьги? — Он откашлялся и, бросив ещё дымящийся окурок на деревянный пол, с силой раздавил его ногой.

— Да, те самые серьги, из коллекции Екатерины Медичи. Король подарил их своей фаворитке, Женевьев де Тревиль.

Палач Жак-Анри приподняв свои густые чёрные брови, произнес:

— Помню, мадам, она действительно не пожелала расстаться с ними, даже перед лицом смерти. — Он многозначительно покачал головой.

— И Вы знаете, где они сейчас? — в голосе Изабель прозвучал неприкрытый интерес.

— Нет! — отрезал Жак-Анри.

— Ну, куда же они могли деться с её головы, отсеченной Вашей рукой, месье? — с ледяной усмешкой проговорила Изабель. Жак-Анри шумно кашлянул в кулак.

— Не знаю, мадам. Тогда поднялась такая суматоха… Люди кидались к месту казни, вымачивая свои платки в её крови, словно это был драгоценный сувенир. Другие, недовольные скоротечностью зрелища, требовали вернуть на площадь деревянную виселицу. Я убирал окровавленные опилки, мне было не до корзины с её головой.

Неожиданно в комнату вошла старуха. Шаркая иссохшими ногами, она приблизилась к столу и, впившись цепким взглядом в Изабель, поставила перед ней корзину с фруктами, придвинув ее вплотную. Жак-Анри раздраженно следил за каждым ее движением.

— Говорят, мы обираем торговцев на рынке, — произнесла она вдруг сиплым голосом, ткнув костлявым пальцем в фрукты. — Но король нашей семье дозволил брать на рынке всё, что нужно, и не платить. Мы не воруем, а люди всё ропщут и ропщут.

Она уставилась на Изабель маленькими, но пронзительными глазами, и на ее сморщенном лице промелькнуло подобие улыбки. Затем, медленно развернувшись, она растворилась в полумраке соседней комнаты, оставив после себя терпкий запах старости.

Изабель проводила взглядом удаляющуюся старуху, и ее внимание вновь приковал к себе мужчина. Он разглядывал свои ладони, словно пытаясь вычитать в их линиях давно забытую истину.

— А Ваш сын, что он помнит? — с легким раздражением спросила Изабель. Жак-Анри усмехнулся.

— Что может помнить восьмилетний мальчишка? — Он поднял взгляд на Изабель и, криво усмехнувшись, добавил:

— После казни он бегал тут весь день, с упоением показывая, как тело этой фаворитки еще два часа содрогалось в плетёной корзине рядом с ее же головой.

Изабель, к собственному изумлению, почувствовала, как подступает тошнотворная волна. Жак-Анри, заметив это, криво усмехнулся и вновь опустил взгляд на ладонь, теперь уже с показным интересом рассматривая свои ногти.

— Мне пора, — произнесла Изабель, поднимаясь с кресла. Жак-Анри одарил её холодным волчьим взглядом. Поднявшись, он подошел к двери и, словно оправдываясь, произнес:

— И у волков есть своё семейство!

Затем он распахнул дверь, и они вышли во двор, где тусклый свет факелов едва рассеивал царящий мрак. Он отворил железную калитку, выпуская её на улицу. Её кэб, словно верный пес, ожидал у обочины, кучер дремал на козлах. Она толкнула его в бок и, усаживаясь, бросила:

— Домой!

Изабель откинулась на мягкую обивку кэба, чувствуя, как привычный стук колес по мостовой постепенно убаюкивает её. В голове все еще пульсировали обрывки разговора с Жаком-Анри.

— Катрин! — воскликнула Изабель, стремительно ворвавшись в свой особняк. Спустя мгновение в дверях появилась заспанная служанка.

— Да, миледи?

— Ты была на казни фаворитки короля, Женевьев де Тревиль? — Изабель откинулась в кресле, небрежно выставив ногу в черном ботфорте. Катрин проворно приблизилась и опустилась у ее ног.

— Да, миледи, я была там, — произнесла она, освобождая ноги Изабель от сапог. — Я заняла место с самого утра. Площадь кишела народом, все ликовали, и погода стояла дивная.

Изабель раздраженно кивнула головой, словно подгоняя ее.

— И что дальше? — Освободившись от сапог, она устало откинулась в кресле.

— Эта женщина вышла, словно видение, в белом одеянии, какие-то белые ленты змеились в её волосах, огромные серьги сверкали на солнце ослепляя своими бликами, а лицо разукрашено так тщательно, словно она готовилась к балу, а не к смерти, — со смаком рассказывала Катрин. — Видно было, что она изо всех сил старалась предстать во всем своем великолепии, наивно надеясь, что король увидев ее красоту дрогнет, даруя ей помилование.

Катрин усмехнулась, и в ее глазах мелькнула тень злорадства.

— Но, говорят, король так и не удостоил почтить своим присутствием казнь фаворитки.

— После казни кто подходил к корзине с головой? — Прикрыв глаза монотонно произнесла Изабель.

Катрин нахмурилась, пытаясь восстановить картину в памяти.

— Началась какая-то суматоха, мадам, толпа загудела, люди подходили со своими платками… Мальчишка какой-то поскользнулся и упал прямо у края. Помню какого-то крупного мужчину, он долго стоял возле корзины, словно зачарованный, а потом растворился в толпе, как дым.

— Крупный мужчина? — Изабель открыла глаза, впиваясь взглядом в Катрин. — Как он выглядел? Вспоминай! — Она смотрела с таким напряжением, словно от ответа зависела её судьба.

Катрин, чувствуя непомерную тяжесть ответственности, нахмурилась, пытаясь воскресить детали в памяти.

— Высокий, крупный… Лицо неприятное, отталкивающее. Кажется, был шрам. Да, точно, какой-то шрам на лице. — Изабель усмехнулась про себя: «Этот пёс Вилли…» — и прикрыла глаза, наслаждаясь лёгким покалыванием в ногах, которые умело массировала Катрин.

Служанка, массируя уставшие ноги Изабель, довольно улыбалась. Паника, кровь, страх и оборванная в один миг жизнь. Всё это наполняло её странной, болезненной радостью, отголоском мрачного пира, что разворачивался в её душе. Она часто посещала публичные казни, с особенным, почти голодным интересом наблюдая за гибелью высокородных молодых женщин. Её мысли текли, как грязный ручей, унося с собой остатки приличий и морали. Она помнила лица красивых женщин, кто смотрел на нее с презрением. Теперь они гнили в земле, а она, маленькая жалкая служанка, всё еще дышала. В углу её комнаты тускло мерцала свеча, отбрасывая причудливые тени на стены. Она смотрела на них и видела лица всех этих фавориток и аристократок в шелках и бархате с надменными взглядами. Лица тех, кто заплатил самую высокую цену. И в ее душе снова разгорался этот странный, болезненный огонь. Огонь, который согревал ее в холодные ночи. Огонь, который давал ей силы жить дальше.

Она медленно подняла глаза на заснувшую хозяйку, в её глазах плескалась тихая решимость. Катрин провела пальцем по гладкой коже её ступни, чувствуя слабое биение пульса. Жизнь. Так много жизни, которой она так завидовала. Жизнь, которую, казалось, даровали одним, а другим отказывали в ней с самого рождения. Её взгляд скользнул к небольшому столику у кровати, где покоился серебряный ножичек для разрезания бумаги. Он поблескивал в полумраке, словно змея, затаившаяся в ожидании. Катрин знала, что стоит ей только протянуть руку, и мир Изабель навсегда изменится. Мир, где она всегда была лишь тенью Изабель, пылинкой под ногами аристократки, внезапно перевернется с ног на голову. Но что потом? Виселица? Или, может быть, мимолетное чувство удовлетворения, которое тут же сменится бездной сожаления и ужаса? Эти вопросы роились в голове Катрин, словно потревоженный пчелиный рой, жаля своим неизбежным ответом. Она отдернула руку, словно обожглась. Нет, не сегодня. Душа еще не созрела для этого шага, не готова переступить роковую черту, за которой пролегает лишь бездонная пропасть невозврата. Она продолжит склонять голову в притворном смирении, одаривать лицемерными улыбками, глотать обиды, словно горькую пилюлю. Катрин поднялась, словно тень, и, ступая бесшумно, покинула комнату. Изабель осталась в тишине, нарушаемой лишь яростными вспышками молний, прорезавшими ночную тьму за окном.

Ваша судьба, мадемуазель, будет столь же изысканной и драматичной, как та поза, что Вы предпочли, — произнёс Нострадамус, вглядываясь в облака над Версалем, видя в них картины грядущего.

Вивьен Дюбуа — рыжеволосая фаворитка короля Франции Генриха 2 — лежала в прозрачной накидке на великолепно украшенном ложе, окруженном тяжёлыми бархатными шторами, которые создавали полумрак в огромной спальне.

— Я оседлала короля Франции но так и остаюсь лишь одной из его фавориток, — ухмыльнувшись ответила Вивьен. Золотые лучи вечернего солнца пробивались сквозь узорчатые занавеси, мягко играя на её коже и переливаясь в её волосах, словно волны янтаря. её кожа поблескивала на фоне мягкой парчи.

— Камасутра — продолжил предсказатель, — словно колода карт таро, способная открыть перед Вами завесу грядущего. Каждое движение, каждое положение в ночи становится ключом к тайнам судьбы. Ваша судьба, тесно переплетается с позами которые Вы выбираете на королевском ложе.

— Пятнадцать оргазмических поз, месье, но я так и не завладела Генрихом в полной мере. Диана де Пуатье не видит во мне ни соперницы, ни соратницы, не говоря уже о королеве. — Продолжила Вивьен, скривив недовольную гримасу. Немного помолчав, предсказатель вновь заговорил, теперь его голос звучал более таинственно и проникновенно:

— Не каждая игра любви завершается победой в сердце мужчины, мадемуазель. Знать все карты и находить в них своё отражение — это искусство, которому дано постичь лишь немногим. Ваши амбиции высоки, но стоит помнить, что мир движется не только страстью, но и прозой. Тайна Вашего триумфа заключена не в искусстве соблазнения, а в знаниях о человеческой натуре и замыслах звёзд. — Вивьен, чуть приподнявшись, опираясь на локоть, взглянула на него с интересом, в её взгляде читалась смесь задумчивости и скепсиса.

— Чем же ещё, помимо этого, я могла бы овладеть, месье? Что ещё у Вас есть достойного моего внимания?

— Мадемуазель, — продолжил Нострадамус. — Вы очаровательны и без сомнения способны покорить любого аристократа, но стоит помнить, что искусство привлечения королевского внимания выходит за рамки одной только Камасутры. Эти древние санскритские тексты, изощрённые позы, высвобождающие энергию, несомненно, содержат сокровенные тайны, однако изящество светских манер и понимание придворного этикета порой значат гораздо больше. В салонах Версаля куртизанки ведут беседы не только языком тела, но и красноречивыми словами, и блестящим умом. Истинное искусство соблазнения заключается не в механическом исполнении позиций, но в умении поддерживать интерес искушенного монарха тонкими беседами о философии и политике, о последних новостях из далекой Испании или модных трендах Лондона. Французский двор — это сцена, где каждый жест и каждое слово имеют значение. Посему, мадемуазель, я предлагаю Вам, наравне с изучением искусства любви, обратиться к практике музы, к танцу и пению, ибо именно эти искусства пленяют сердце короля. Воспользуйтесь своим обаянием и развивайте в себе способность чувствовать настроения высокородных господ, а не только их страстные желания. Умение вовремя промолчать или, напротив, вставить остроумную реплику в беседу, окажется гораздо более действенным инструментом в стремлении понравиться Вашему высокопоставленному избраннику. И, конечно, всегда помните о том, что красота самодостаточна лишь в союзе с умом и добродетелями, блестящими словно драгоценности на Вас. Только тогда король Франции не сможет отвести от Вас своего внимательного, пусть и слегка капризного взгляда. Идите смело к своей судьбе, мадемуазель, — закончил предсказатель. Затем он тихо добавил, почти шёпотом, — но помните, правда скрыта за вуалью людских иллюзий. — С этими словами он отвернулся, и покинул её комнату, оставив Вивьен Дюбуа наедине с её мыслями и бликами солнечных лучей, мерцающими в объятиях Версаля сквозь её окна. День плыл дальше, наполняясь шёпотом прошлого и эхом будущем, будто пропитанный богатством предстоящих предначертаний.

Резкий стук в дверь заставил Вивьен вскочить. На пороге стоял крупный мужчина в бархатной чёрной маске, тонкий серебристый след от шрама пересекал его лицо от скулы до подбородка, превращаясь в значимую часть его облика, символ прошлого, который невозможно забыть. Впустив мужчину она поспешила запереть за ним дверь. Его тяжёлые шаги отдавались эхом в тишине комнаты, а холодный взгляд, скрытый за маской, будто проникал в самую душу. Вивьен, несмотря на всю свою уверенность, почувствовала лёгкую дрожь. Она улыбнулась, её губы слегка дрогнули, но в глазах вспыхнул огонь, который она не спешила скрывать. Мужчина медленно снял бархатную перчатку, его пальцы грубые и обветренные коснулись её груди легко просматриваемую сквозь прозрачную накидку.

— Вы всегда обнажённая, мадемуазель, — прошептал он с улыбкой.. Она не ответила, лишь прикрыла глаза, позволяя его прикосновениям разбудить в ней то что она никогда не пыталась от него скрыть. В воздухе витало напряжение.

— Как Генрих? — спросил мужчина, подходя все ближе к Вивьен.

— Ему предсказали скорую смерть, — произнесла Вивьен, просовывая свои руки в уже расстегнутые штаны мужчины.

— Правда? — Мужчина взял её за горло и медленно сдавил его пальцами.

— Да, — прохрипела Вивьен. — Его настигнет клинок, оставив его без глаза и без жизни. — Закончила она, пытаясь убрать грубую обветренную руку мужчины с своего горла.

Неожиданно он рассмеялся и, опустившись на диван, неторопливо расстегнул рубашку, обнажая татуировку женщины в цепях, вопящей на его груди. Вивьен подошла, опустилась на колени, запустила руку в его расстегнутые брюки, почувствовав уже твёрдый член. Её пальцы скользнули по напряженной коже, и она услышала его сдержанный вздох. Мужчина откинул голову назад, его глаза полуприкрылись, но в них всё ещё горел холодный огонь. Её губы крепко сомкнулись вокруг его члена, он напрягся и застонал. Она почувствовала, как его тело напряглось ещё сильнее. Её движения были медленными, и каждое прикосновение языка вызывало в нём дрожь. Она чувствовала как его тело отвечало ей, как напряжение нарастало с каждым мгновением. Его пальцы вцепились в её волосы, властно направляя её. Вивьен ускорила ритм, её губы плотнее обхватили его, а язык скользил по чувствительной плоти, заставляя его стонать всё громче. Он не мог больше сдерживаться, его дыхание стало прерывистым, а тело напряглось до предела. Вивьен почувствовала как он приближается к кульминации, его тело дрожало, а напряжение достигло пика и его тёплая волна вырвалась как лава оставляя в её горле слегка горьковатый привкус его страсти. Она медленно отстранилась, глядя на него с легкой улыбкой, в то время как он, все еще дрожа, опустил голову на спинку дивана, его глаза закрылись а лицо казалось спокойным. Вивьен всё ещё сидела возле его ног, когда он встал и застегнул брюки.

— Астролог короля предсказал мне красивую но драматическую судьбу. — Произнесла Вивьен пытаясь обратить на себя его внимание.

Мужчина молча подошёл к зеркалу где лежали её драгоценности, стал медленно и небрежно перебирать содержимое, наткнувшись на перстень он обернулся и произнёс:

— Рубин — символ царственности! — Надев его на мизинец, он посмотрел на себя в зеркало, словно оценивая, как это украшение подчёркивает его власть. — Ты помнишь всё ещё вкус солёного моря? — Спросил он многозначительно.

Вивьен вспомнила, как однажды в детстве он намеренно сбросил её за борт лодки, а затем вытащил.

— Твоя судьба — это я. — Повернувшись к ней сказал мужчина. Вивьен знала что он прав. Их связь была сильнее, чем она хотела признать.

— Десять лет назад, — продолжил он сев на диван поглаживая себя по волосам. — Я встретил твою мать, в порту, она бродила там с тобой в поиске клиента. Я помню тот момент, словно он произошел лишь вчера. Она выглядела такой уставшей и безнадёжной. Шла, сквозь этот вечный смок по пристани. — Мужчина приподнял руку как бы указывая направление.

— Тогда, среди шумных волн и криков моряков, она была словно привидение, бродящее по мрачным улочкам. Неправильные выборы, заблудившиеся мечты — это то, что привело её на пристань. Я помню, как она смотрела на меня, полная надежды, но в то же время и подавленности. Это жалкое рыжеволосое существо.

Мужчина посмотрел на Вивьен и махнул головой в сторону небольшой тумбы. Вивьен встала открыла тумбу вытащив деньги и небольшой шёлковый мешочек с монетами.

— Твоя мать, она и сейчас бродит там в поисках моряков и дешёвой выпивки а морской ветер до сих пор шевелит её рыжие волосы, смешивая их с ароматом рыбы и соленого моря. — Произнес он, и в его голосе прозвучала лёгкая скорбь.

— Но тебе, — мужчина посмотрел на Вивьен. — Тебе очень повезло. Твоя красота и изворотливость помогли тебе заинтересовать самого короля. Ты ещё помнишь кто ты? — Его голос звучал как холодный ветер, пронизывающий до костей. Вивьен стояла, словно статуя, её пальцы сжали край прозрачной накидки. В её глазах мелькали тени воспоминаний, словно отблески пламени в тёмной комнате. Она помнила. Помнила всё. Портовые крики, запах гниющих водорослей, холодный камень под босыми ногами. Помнила, как он подошёл к ней тогда, протянул руку, словно спаситель, а может, палач. И теперь его вопрос висел в воздухе, как лезвие, готовое упасть.

Мужчина ткнул большим пальцем себя в грудь и прохрипел:

— Помнишь, кто я? Я — простой моряк. Подобрал тебя там, в порту, десятилетней девочкой. Я не дал тебе умереть от нищеты. Твоя мать уже тогда была обречена. Она бы с лёгкостью продала тебя за дешёвую выпивку.

— Я не забыла, — прошептала Вивьен, её голос дрожал. — Я тебе очень благодарна. Я обязана тебе своей жизнью.

Он усмехнулся, обнажив жёлтые зубы, он встал и подошёл к ней. Его дыхание, пропитанное дешёвым ромом, обожгло её лицо.

— Холодные ночи в порту, голод, который грыз тебя изнутри, — прошептал он, и его голос звучал как скрип старого якорного каната. — Ты дрожала, как лист на ветру, а я согревал тебя своим старым плащом. Помнишь?

— Я помню, — наконец прошептала она, и в её глазах появились слёзы. Они катились по щекам, оставляя мокрые следы, словно дождь на запотевшем стекле.

— Ты помнишь, — повторил он, и его рука, крупная и грубая сжала её подбородок. Она закрыла глаза, пытаясь отстраниться, но его хватка была железной. Через мгновение Вивьен взглянула на него и произнесла:

— Большой торговый корабль короля выйдет через два дня, это трехмачтовое судно длиною тридцать шесть метров и шириною восемь метров, на борту двадцать шесть пушек. Повезут меха и золотые монеты. — Вивьен стремительно подбежала к столику, вынула из шкатулки кусок карты, и вернувшись сунула его в руку мужчине.

— Это всё, что у меня есть, — прошептала она, её голос дрожал от волнения. — Но этого достаточно, чтобы найти его. Корабль отправится на восток, к островам, где ждут груз. Если ты успеешь, то сможешь перехватить его до того, как он достигнет порта.

Он развернул карту, внимательно изучил линии и отметки, затем медленно сложил её и спрятал за пояс.

— Сколько людей на борту? — Спросил он хриплым голосом.

— Около девяносто человек, — ответила Вивьен, — но большинство из них это матросы и торговцы. — Глаза Вивьен блестели от слез. Мужчина усмехнулся, но в его улыбке не было ни капли тепла. Забрав деньги он молча направился к двери.

— Вилли, я боюсь разделить судьбу Женевьев де Тревиль, — прошептала Вивьен обреченно, и в голосе ее звучало эхо темной пропасти. Она стояла, словно тень, отброшенная предчувствием грядущего мрака.

Мужчина резко обернулся, словно вынырнув из пучины собственных дум.

— Женевьев поддалась минутной слабости, выдав королю свое предательство, наивно полагая, что вымолит прощение. — Его холодные, крысиные глаза буравили Вивьен, а губы скривились в злобной усмешке. — Женевьев была глупа, а глупой голове прямая дорога в плетеную корзину, запомни это.

Не дождавшись ответа, он развернулся и, не проронив больше ни слова, словно бесплотная тень, скользнул за дверь, оставив Вивьен наедине со своими страхами.

Выйдя в сумрачный коридор замка, он быстрым размашистым шагом направился к выходу. Свернув к потайной двери, он неожиданно столкнулся с Коко Бордо.

— Кто Вы? — удивлённо произнесла Коко

Он улыбнулся, но в этой улыбке было что-то неприятное.

— Я тот, кого Вы искали. — Ответил он, и его слова прозвучали как обещание, которое она не могла проигнорировать.

Коко громко и нервозно рассмеялась, её смех эхом разнёсся по каменным стенам замка.

— Я знаю кто Вы, месье. Мой тайный друг, передал Вам любовное письмо для меня, ведь так? — игриво но шепотом произнесла Коко.

На его лице появилось лёгкое удивление но затем мужчина внимательно посмотрел на девушку и его глаза остановились на колье из крупных драгоценных камней украшавшем её шею.

— Всё, что я могу сказать, — это то, что он в ожидании Вашего письменного ответа. — Холодно добавил мужчина, его глаза оставались непроницаемыми.

Коко слегка наклонила голову, тем самым позволяя камням на колье ещё ярче засиять.

— Конечно, пойдёмте, я всегда одна, вон там, в моей комнате, — игриво говорила она, жестом указывая в сторону узкой лестницы, ведущей в её покои.

Незнакомец слегка наклонил голову, его улыбка стала таинственной.

— Одиночество — это иллюзия, — произнёс он, шагнув ближе к ней. Его голос был мягким, но в нём чувствовалась сталь. — Особенно для тех, кто ищет большего. — Закончил он, прямо смотря Коко в глаза.

Она игриво прищурилась и уже более тихим заговорческим голосом произнесла:

— А Вы любите вина? В моей комнате я храню несколько бутылочек отличного вина.

— Вина? — он усмехнулся, и в его глазах мелькнул огонёк интереса. — Вы предлагаете мне разделить с Вами одиночество за бокалом вина?

Коко слегка наклонила голову, её губы изогнулись в загадочной улыбке.

— Одиночество — это иллюзия, — повторила она его слова, — но вино… вино делает его слаще. — Он подошёл к ней в плотную, словно обещая что-то большее, чем просто разговор.

— Тогда ведите, — прошептал он, и его голос стал ещё тише. — Покажите мне, что скрывается за Вашими стенами.

Коко Бордо повернулась, её платье мягко зашуршало по каменному полу. Она двинулась к лестнице, не оглядываясь, но чувствуя его взгляд на своей спине. Зайдя в комнату она резко повернулась к нему и произнесла:

— Ваша маска не скрывает Ваших красивых глаз. Рассмеявшись она опять отвернулась и направилась к стеллажу, где стояли бутылки с вином. Её движения были слегка небрежными но уверенными. Вилли молчал, его взгляд скользил по её шее, задерживаясь на колье, которое переливалось в свете свечей. Затем его глаза опустились ниже, к её рукам, где на пальце сверкал перстень с крупным камнем.

— Вы всегда так внимательны к деталям? — спросила она, не оборачиваясь, но чувствуя его взгляд. — Мужчина наконец медленно поднял на неё глаза.

— Только когда детали стоят внимания, — ответил он.

Она взяла бутылку, её пальцы обхватили горлышко с лёгкой уверенностью.

— Тогда, может, стоит уделить внимание и вину, немного вина совсем не повредит перед написанием любовного письма. — Улыбнулась она, прикоснувшись бокалом к своим губам. Её многозначительная улыбка заиграла на её лице. Выпив вина и немного помолчав она произнесла:

— Ну правда, Вы кто? Таких статных мужчин у нас нет. Вы не немец? — её смех прозвучал легко и звонко но в нём чувствовалась доля любопытства.

— Немец? — улыбнулся он, слегка прищурив глаза. — Нет, я не немец. Хотя, признаюсь, моя родословная может Вас удивить. — Он сделал паузу, словно давая ей время представить всё самое невероятное.

Девушка подняла бокал, её глаза сверкнули игриво.

— Тогда кто же Вы? Испанец? Итальянец? Или, может, загадочный русский? — мужчина молча поставил бокал, ловя отблеск свечи в стекле, затем встал и подошёл к ней, положив руки на её плечи.

— Я тот, кого Вы пригласили к себе, мадемуазель. — Прошептал он.

Коко закрыла глаза и произнесла :

— У Вас такие крепкие мужские руки. А у моего друга они ещё мальчишеские. — Мужчина погладил её по волосам.

— Наверное, — прошептал он, глядя как свет играет в её волосах.

— Но Вы кого-то любите? — её руки медленно поползли наверх, к его лицу. — Кто она? — продолжала Коко, её голос звучал тихо но настойчиво.

— Она… — начал он, но замолчал, почувствовав, как её пальцы коснулись его губ. Недолго помедлив, быстрым движением он извлёк кусок верёвки из своего кармана и стремительно обвил его вокруг её шеи. Коко попыталась вырваться, но у неё это не получилось. Петля сжалась, и её дыхание стало прерывистым, глаза расширились от ужаса. Она пыталась кричать, но звук застрял в горле, словно поглощённый тьмой. Её руки судорожно цеплялись за его пальцы, пытаясь ослабить хватку, но он был неумолим. В её глазах отражался свет свечи, мерцающий, как последняя надежда, угасающая с каждым мгновением. Свеча погасла, погрузив комнату во мрак. Лишь тихий шелест ткани и прерывистое дыхание нарушали звенящую тишину. Коко больше не сопротивлялась. Её тело обмякло, а он отпустил веревку, позволив ему бесшумно соскользнуть на пол. Быстрым движением Вилли снял колье с её шеи и перстень с пальца, перешагнув через её безжизненное тело он вышел в коридор. Покидая замок, он не обернулся, тяжесть содеянного не оставила никакого следа в его душе.

Дыхание смерти

В самые мрачные дни именно тогда ты поймешь, кто ты на самом деле.

Ночью улочки Франции уже не казались такими изысканными. При свете тусклых фонарей, моросивших дождем, тени приобретали зловещие очертания, сливаясь с вековыми каменными фасадами. Уголки домов таили невидимые опасности, а уличные музыканты, еще недавно играющие на счастье прохожих, замолкали, будто почувствовав приближение чего-то зловещего.

— Убили нашу Мэри, — произнесла белокурая женщина, прищурив голубые глаз. — Мэри, — продолжила она — наша хитрая Мэри, клиенты нередко поднимали на неё руку, а на этот раз она ушла в семь вечера и не вернулась.

Тихий гул барной стойки, как будто отражая её слова, стал постепенно угасать, и все обитатели этого задымлённого уголка города начали переглядываться, участливо кивая в сторону темных улочек, где любила зависать та самая Мэри.

— Даже в самых темных закоулках она умудрялась сохранять своё самообладание, — продолжала женщина, — однако на этот раз, даже хитрость её не спасла. — Белокурая женщина, смотрела холодными голубыми глазами на всех подряд, как бы изучая реакцию каждого.

Она знала Мэри дольше всех и понимала, что к семи вечера Мэри обычно уже проходила свою дозу «веселья», готовая встретить ночь путешествий по злачным местам города, где даже самые храбрые держались подальше.

— Да, Мэри, снова ты попала в новость, — произнес кто-то издалека, и в этом голосе звучал едва уловимый оттенок зависти. Белокурая женщина, подняв бокал с вином, вдруг почувствовала, будто острая боль пронзила её сердце. Она знала, что Мэри заслуживала большего и что этот мир так и не дал ей шанса выйти за пределы своего призрачного окружения.

— Хлоя, — пробормотал мужчина хриплым голосом в тёмном углу, не отрывая взгляда от белокурой женщины. — Может Хлоя знает что-то, я часто видел их вместе на площади. Эта несчастная сумасшедшая женщина часто там бродит. Знаю что Мэри оплачивала ей ночлежку. — Блондинка, слегка пригубив своё вино обернулась к остальным.

— Может, нашёлся кто-то, кому она встала поперёк горла, кто не смог вынести её дерзости? Да уж, жизнь — это игра, где ты не выбираешь правила. — Ухмыльнувшись произнесла она, поднимая бокал с терпким вином.

Тем временем на улице начинали загораться первые огни фонарей, освещая влажный асфальт, по которому некогда прошлась Мэри. Она оставила за собой лишь воспоминания, окутанные загадками и горьким запахом недосказанности. Несколько мужчин тихо покинули бар, каждый погружённый в свои неизвестные мысли.

Хлоя шла, не замечая встречных прохожих, а те, в свою очередь, обходили её стороной, будто боялись заразиться её безумием. Ветер теребил её волосы, словно напоминая о далёких временах, о днях, когда она ещё знала, что значит быть счастливой. Улицы города казались ей пустыми и неживыми, как будто время здесь остановилось давным-давно. Она чувствовала, как каждое здание, каждое окно будто бы шептали ей осколки воспоминаний, оставшихся от прежней её жизни.

Её ноги сами несли её через сизую пелену утреннего тумана, который плыл по мостовым, пряча лица встречных в свою загадочную дымку. Хлоя часто задавалась вопросом, была ли она когда-то частью этого города? Было ли время, когда она с радостью переплеталась с людскими жизнями, или же её участь быть всегда оторванной, чужой, как туман обвивает эти улицы, не касаясь их по-настоящему? Хлоя бродила по узким, извилистым грязным улочкам Франции, её босые ноги ступали осторожно, чтобы не споткнуться, а из темных окон ближайших домов её присутствие наблюдали тени с луной в окружении облаков, что изредка пропускали её бледный свет. Хлоя остановилась у одной из витрин. Отражение показалось ей призраком из прошлого, потерявшимся в лабиринте времени. Шаг за шагом, Хлоя приближалась к краю набережной, где безмятежные воды реки отражали небо, столь же серое и туманное, как и её мысли. Она остановилась и посмотрела на своё отражение. Женщина, смотрящая на неё из зеркала воды, была ею, но в то же время казалась далёкой, непривычной, как будто жизнь, которой она жила, существовала где-то на задворках её разума В кармане у неё был заветный лоскут бумаги — ключ к возможному спасению, к давно забытой жизни. Неожиданно она вздрогнула увидев перед собой невзрачного уличного пса, который с настороженным взглядом смотрел ей прямо в глаза. Его шерсть была грязной и спутанной, а глаза казались слегка воспалёнными, как у существа, давно не знавшего простого человеческого тепла. Пёс беспокойно шевелился на месте, и его ребра отчетливо проступали сквозь потемневшую шерсть. Хлоя вдруг осознала что видит мир глазами пса. Без конца блуждающего по улицам в поисках пищи, вдыхающего городскую пыль и избегающего ударов равнодушных прохожих. Эта боль и голод, видимо, стали неотъемлемой частью их существования, но он, кажется, готов был защищать свое место под солнцем любой ценой.

— Морис, — произнесла Хлоя, смотря на тощего пса. — Пойдём со мной.

Пёс посмотрел на неё умными, но усталыми глазами и они пошли по узкой улочке, мимо старых домов с со временем потемневшими ставнями. Над головой небеса начинали затягиваться вечерними облаками, попеременно сменяясь оттенками розового и оранжевого. Пёс шёл бок о бок с ней, его хвост слегка вилял, сигнализируя о возрастающем доверии.

Хлоя и Морис вошли в таверну, где тени обыденности пытались утащить в глубину любой светлый момент. Подсев к какому-то мужчине, который, судя по его виду, не знал мир роскоши, она произнесла с тоской в глазах и дрожью в голосе:

— Месье, раньше я была богата, король Франции однажды танцевал со мной — Глаза мужчины на мгновение вспыхнули интересом, но тут же прикрылись завесой иронии, он налил себе вина, пробуя вкус жизни в каждой капле, которую, казалось, мог оценить лишь он один.

— Ну конечно, Хлоя, — отозвался он, но его голос звенел, как старая ложь, тщательно отработанная годами скептицизма.

— Но это правда, месье. — Продолжила она, и в её голосе скользила нотка настойчивости, как если бы она желала, чтобы её слова прорезали ворох его сомнений. — Астролог короля однажды предсказал мне тяжёлые времена. — Каждый её слог был ударом по его гордому недоверию, но этот мужчина знал, что Хлою считали сумасшедшей, и её мечты и воспоминания испытали калейдоскоп времени, превращаясь в абсурдную мозаику. Он не верил ей, как не верят в сказки. Пьер сидевший напротив, ухмыльнулся, это он уже слышал от неё много раз. На его лице была надменная усмешка, выражавшая неверие и скуку одновременно. В таверне, заполненной многими разношёрстными завсегдатаями, он всегда считал себя самым умным и много знающим, и рассказы Хлои давно перестали удивлять его. Хлоя бросила быстрый взгляд вокруг, проверяя, не привлекла ли она лишнего внимания. Таверна жила своей жизнью, гул разговоров и карканье вороны над дверью смешивались в единый фон.

Из полутени, в которую она опустилась, раздался голос женщины:

— Хлоя, — сказала женщина с противоположного конца стола, удерживая взгляд и не давая уловить свои эмоции, — нашу хитрюгу Мэри убили.

Её слова повисли в воздухе тяжёлым облаком. Мужчина замер и, забыв о своем скептицизме, уставился на женщину. Хлоя, поколебавшись мгновение, произнесла еле слышно и как будто себе под нос:

— Мэри убили?

— Да, — продолжала женщина, её голос стал более грубым и громким.

— Думаю это тот высокий мужчина с гладко уложенными волосами, явно из знати, он часто подолгу стоял возле её дома, он следил за ней. Такие люди как он, эти господа, любят уединённые мрачные гулянья при луне, и всегда остаются в тени своих ночных похождений. Может он ей и хорошо платил но за фасадом его привилегий скрывается темная душа. — Закончила женщина и повернулась на мужчину сидящего в углу. Мужчина в углу, мрачный и угрюмый, потягивал вино, не сводя с нее взгляда. Было ли это безразличием или скрытой тревогой — понять было невозможно. Атмосфера сгустилась, будто воздух стал вязким, и каждый из присутствующих ощущал на себе тяжесть слов женщины.

— Я знаю что Мэри боялась за свою жизнь. Она долго пыталась скрыть это от нас, но страх был написан у неё на лице. — Женщина ухмыльнулась и продолжила: — Никто не может скрыть ужас, который проникает под кожу. — Перед её глазами возник образ той несчастной, которая когда-то надеялась на лучшее будущее. Пока она говорила, лица вокруг отражали ужас и недоверия. Многие были готовы не верить ей, сочтя её слова за фантазию но опытные знатоки людской природы видели в её глазах не было и тени обмана.

— Мэри клялась что вытащит меня отсюда! — произнесла Хлоя. Её взгляд скользнул по потертым столам и скамьям.

— Я видел женщину! — внезапно произнёс мужчина. — Блондинку в тёмном плаще и изысканной чёрной шляпе, явно не из нашего круга. В тот день, когда убили Мэри, я видел как блондинка свернула к её дому.

— Это твоя пьяная фантазия. — Прошипела женщина глядя на него с презрением.

Мужчина мрачно посмотрел на неё, его глаза были полны тревоги.

— Я не пьян Лулу. Я видел её своими глазами. Она шла, как будто не касаясь земли, и её плащ развевался, словно крылья. А потом, потом Мэри исчезла и нашли её тело с перерезанным горлом только через два дня. — В таверне повисла тяжёлая тишина, нарушаемая только треском огня в камине.

— Жандармы смогут её найти! — произнесла Лулу.

— Найти? — усмехнулся мужчина. — Ты думаешь она позволит себя найти? Если это действительно она, то эти жалкие жандармы обречены.

Лулу вскинула брови, притихнув на несколько мгновений что случалось с ней не часто.

— Да, Мэри, — задумчиво протянула она — ввязалась ты в дела пострашнее чем себе представляла. — Мужчина кивнул и его взгляд утонул в густом темном напитке.

Схватив бутылку вина нервный мужчина с большими карими глазами подсел к Хлои, которая, казалось, искала покоя в глубине своего бокала. Свет ее глаз был потушен, и её сознание странствовало где-то далеко за пределами этого шумного места.

— Я, Марсель, — осторожно произнёс он свое имя, словно это уже могло объяснить его появление. Хлоя посмотрела на него невидящим взглядом, словно пытаясь вспомнить что-то давно утраченное в лабиринте ее памяти.

— Мы встречались с тобой в доме для душевно больных, — продолжил Марсель, пытаясь уловить хоть искру понимания в ее глазах. Мужчина, сидевший напротив Хлои, внезапно повернулся на него бросая настороженный взгляд. Марсель придвинулся ближе к Хлои, в таверне было мрачно.

— Я художник — продолжил он, — я рисовал тебя а потом мы обменивали эти рисунки на выпивку. — Неожиданно он рассмеялся, его бледное худое лицо покраснело а тонкие пальцы слегка затряслись.

— Мы тайком выносили еду и одежду, чтобы обменять их на краски и холсты, — добавил он вспоминая те странные, но по-своему счастливые времена.

Хлоя по-прежнему смотрела на Марселя сосредоточенно, будто пытаясь проникнуть в его мысли. Марсель выдохнул и отвел взгляд в сторону, — больница Сан-Петье — произнёс он.

Обрывки воспоминаний начали складываться в нечто целое. Меж красок старых стен и блеклых окон той больницы, возник образ Марселя: резкий, но своеобразно родной.

— И ты сказал тогда, что каждый может быть художником, — тихо произнесла она, наконец, вспоминая. Он покачал головой. Вдруг озарение пробежало по лицу Хлои, и она улыбнулась, словно освобожденная от какой-то невидимой тяжести. Воспоминания медленно, но устойчиво проникали в ее сознание.

— Я искал тебя Хлоя, когда я опять вернулся в клинику то тебя там уже не было, — быстро шептал Марсель — мне сказали, что начальство сменилось и тебя отпустили. — Хлоя молча смотрела на него.

— Вставай, — вдруг произнёс он глядя прямо в глаза, — пойдём со мной, у меня есть свободная светлая комната, она отдана под мои холсты, ты можешь пожить в ней. — Глаза Хлои опустились на уставшего тощего пса лежащего под столом.

— Морис — с улыбкой прошептала она псу. Марсель присел и радостно погладил пса.

— Пойдём Морис.

Комната художника была наполнена атмосферой творческого хаоса. В одном углу стоял массивный старинный мольберт, на котором покоилась незаконченная картина, обрамленная бесконечными мазками и цветами. Стены окружали полки, на которых беспорядочно, но вместе с тем по-особенному аккуратно, располагались тюбики красок, банки с кистями разных размеров и форм, палитры, покрытые засохшими разноцветными пятнами. Свет мягко пробивался сквозь занавеси на окнах, а в воздухе витал легкий аромат масляных красок, наполняя пространство невидимым облаком вдохновения. Посреди комнаты стоял большой, покрытый краской стол, на котором были разбросаны эскизы, зарисовки и альбомы с недавними работами.

Хлоя молча разглядывала комнату. Её взгляд скользил по стенам с картинами, по углам, где мягко мерцали светильники. В воздухе витали слабые запахи акварели и масла, смешанные с ароматом свежесрезанных цветов. Комната дышала творчеством.

— Я всё время искал тебя, Хлоя, — быстро и нервозно повторял Марсель. Она обернулась к нему. В её глазах сверкнул проблеск удивления. Художник олицетворял прошлое, которое она оставила позади, но его присутствие было так же неизбежно, как и её путь вперёд. Хлоя села на диван и злобно произнесла:

— Мой муж, он приплачивал старому руководству и они меня там держали.

— Я знаю Хлоя, ты мне рассказывала, а потом мы с тобой играли на том старом рояле в центре зала, помнишь? — он рассмеялся, и неожиданно побежал в другую комнату.

— В пятницу моя маман кормит своих котов деликатесами и иногда, иногда — он выглянул из другой комнаты и многозначительно поднял бровь, — если что-то, остаётся, то это что-то она присылает мне. — Он суетился, бегая из одной комнаты в другую размахивая тонкими бледным руками, время от времени закатывая свои большие глаза и раздувая бледные щеки. Хлоя наблюдала за ним с легкой улыбкой на губах. Её глаза следили за ним, восхищённые его радостью.

— А вы месье, — обратился он к Морису — вы будете тушенного мяса?

Пёс смотрел на него словно понимал все его слова, и медленно вилял хвостом, соглашаясь с предложением Марселя. В комнате царила атмосфера домашней обстановки, несмотря на хаос, который Марсель успел создать своими бесконечными перемещениями. Марсель нервно и быстро набросал тушенного мяса с луком в горшочки, поставил две бутылки вина и зажег свечи, создавая уютную атмосферу. В воздухе витал ароматный запах поджаренного чеснока и трав. Он разлил вино по бокалам, наблюдая, как багряные капли стекают по стеклу. Выпив вина, он посмотрел на Хлою и произнёс:

— Кто такая Мэри?

— Мэри… — Хлоя медленно отклонилась на спинку стула, — Мэри — эта та женщина которая хотела мне помочь. — В её глазах мелькнула искра уверенности, которую он заметил. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь тихим тиканьем старинных часов на стене. Он отставил бокал в сторону и опёрся локтями о стол, внимательно смотря на Хлою. Её голос звучал спокойно, но в его тоне чувствовалось лёгкое напряжение.

— И как она планировала это сделать?

Хлоя взглянула на него с лёгкой усмешкой.

— Она выкрала письма у моего мужа. Эти письма могут стоить ему положения в обществе, а может даже и жизни. — Хлоя уверенно взяла бокал и, налив вина, залпом выпила.

— И что ты планируешь с ними делать? — спросил он, прищурившись.

— Для начала, прочитать. — Она громко рассмеялась, словно мир принадлежал ей. Свет лампы выделял её пронзительные глаза и мягкие волны волос, что спадали на плечи. Изящность её движений выдавали в ней женщину с сильным характером.

В комнате повисла напряженная пауза. Он, осматриваясь по сторонам, словно ожидая подвоха, отпил глоток вина и вновь перевел на неё пристальный взгляд. Любопытство разгоралось в его душе, окутанное легким страхом.

— Эти письма могут стать твоей гибелью, — добавил он с лёгкой дрожью в голосе.

— Мне уже нечего терять, Марсель, — спокойно ответила Хлоя, вынимая из кармана несколько писем, перевязанных шёлковой лентой, и уверенно кладя их на стол. — Я не могу их прочитать, слова и фразы все еще смешиваются в моей голове, но Мэри, она их прочла.

— Мэри умела читать? — с удивлением спросил Марсель.

— Да, — кивнула Хлоя — она любила литературу и искусство. Но ей нужно было выживать.

Хлоя придвинула стопку к Марселю. Он неуверенно раскрыл первое письмо. Немного прочитав он спросил не отрывая глаз от письма:

— Кто такой граф Анри де Фуэ?

— Анри? — с ухмылкой произнесла Хлоя. — Это мой муж, животное втершиеся в доверие. — Хлоя отпила вино.

Художник читал письмо за письмом, его большие карие глаза скользили по строкам, в лице чувствовалось напряжение, тонкие почти белые губы на его бледном лице были плотно сжаты. Он отложил одно письмо в сторону и потянулся за следующим. Бумага дрожала в его руке так же, как и его душа.

— Антуа де Бурбон и его брат пишут графу де Фуэ, вашему мужу, — произнёс Марсель и его пальцы дрожали. — Они говорят о короле, хотят предпринять заговор против него. Их слова полны недовольства и недоверия. Антуа описывает собрание, состоящее из пришедших к нему людей, коих тяготит несправедливость текущего режима. Он пишет с пылом, чувствуя ответственность за судьбу страны.

— Граф, пришло время действовать, — быстро читал Марсель тихим голосом. — Этот правитель теряет контроль, его власть истощает народ и ослабляет границы. Его авантюризм крушит надежды дворянства и пренебрегает волей простолюдинов. Настал момент объединиться и показать, что мы сможем исправить ошибки, совершённые Его Величеством. Мы жаждем справедливого, и мудрого. правления. — Марсель замолчал и тишина, воцарившаяся после прочтения, напоминала густой туман, окутывающий комнату. Марсель смотрел на Хлою испуганным взглядом. Его глаза дрогнули, затем опустились, и он несмело положил письма на стол, словно боялся, что даже простой контакт с бумагой может выпустить нечто ужасное на свободу.

— Это он, — произнесла Хлоя твёрдым голосом, в котором слышалась смесь отчаяния и решимости. — Это он убил Мэри. — Её губы дрожали, но не от слабости, а от ярости, пытливой и разящей, словно меч.

— Это животное думает, что я всё ещё в доме для душевно больных.

Марсель почувствовал, как по его спине пробежал холодок, и не мог оторвать взгляда от Хлои, которая превратилась в олицетворение холодного правосудия.

— Что теперь? — его голос звучал глухо, словно из глубины колодца. Хлоя посмотрела на своего пса который вкусно поев уютно спал под столом.

— Теперь, письма должны попасть к королю, Марсель — произнесла Хлоя нагнувшись к Морису и погладив его по морде.

Солнечные лучи в это утро были особенно тёплыми с ярко-жёлтыми золотистыми нотками. Сегодня, выбрав астру, Шарлиз решила, что она станет главным украшением ее наряда. Стоя возле зеркала, Шарлиз вплела в свои золотистые волосы цветок астры, предавая своему образу необычайную свежесть. Лепестки аккуратно рассыпались по мягким локонам, играя на свету тонкими переливами. Она тщательно подобрала платье нежного сиреневого оттенка, которое идеально сочеталось с цветком, украшающим её волосы. Зеркало отражало её профиль, озаренный солнцем, которое игриво пробивалось сквозь занавески, танцуя на прядях её волос. Комната наполнялась ароматом свежих цветов, создавая атмосферу уюта и спокойствия.

Шарлиз ещё раз взглянула на своё отражение и улыбнулась: каждый новый день был как полотно, которое она могла раскрасить по-своему. За окном постепенно оживал город, Париж. Художники расставляли мольберты у набережной Сены, готовясь запечатлеть прелесть города, ловя игры света и тени на водной глади. Выйдя на улицу, она с улыбкой приветствовала утреннюю прохладу и солнечные лучи, ласково касающиеся её кожи. Цветочные ароматы смешивались с влажным воздухом и создавали атмосферу уюта и спокойствия. Прохожие наталкивались на её доброе настроение, словно оно было заразительным. День обещал быть удачным.

На пути в цветочную лавку, где она работала, Шарлиз размышляла о том, как цветы способны преобразить любую серость будней в настоящую сказку. Каждый клиент, покидавший её магазин с букетом, неизменно уносил с собой частичку этой сказки, и в этом Шарлиз видела свою миссию.

Весь день Шарлиз провела в своей цветочной лавочке, клиенты приходили и уходили, каждый со своей историей и особенным настроением. В уютной атмосфере лавочки, где витали ароматы свежих роз, лилий и жасмина, казалось, время замедлялось.

К вечеру Париж уже погружался во мрак, когда цветочница Шарлиз продала последний букет. Нежные розы, разноцветные лилии и благоухающие ирисы, сплетенные ее руками, разлетелись по вечернему городу, чтобы принести радость и доброе настроение своим новым обладателям. Она с улыбкой проводила взглядом последнего покупателя, буркнувшего торопливое «спасибо», и принялась собирать свои вещи. Воздух наполнился прохладой, и Шарлиз, почувствовав легкий озноб, натянула потеплее свой пестрый платок. На улице начали зажигаться фонари, освещая мощеные мостовые и придавая им загадочный, сказочный вид. Париж, уникальный и неподражаемый, медленно входил в свое ночное обличие, превращаясь из шумной метрополии в тихий уголок романтики и тайн. Шарлиз любила это время суток, когда город словно бы сбрасывал дневное одеяние и облачался в мягкий, мерцающий свет. Собрав все, что оставалось после долгого рабочего дня, она направилась к своей небольшой лавке, уютно устроившейся в уголке старинной улицы. Путь пролегал через припорошенные осенними листьями аллеи, мимо уличных кафе, откуда доносились звуки музыки смешанные с вечерним воздухом. В такие моменты Шарлиз часто задумывалась о своей жизни, о тех, кому она каждый день дарит кусочек счастья. Казалось бы, такие простые вещи — цветы, но сколько радости они могут принести! Сколько тайн и городских историй может скрываться за каждым проданным ею букетом. Однако, она предпочитала об этом не думать — загадки оставались загадками, а ее занятие — делом ее души.

Подойдя к лавке, Шарлиз почувствовала чей-то тяжёлый пронзительный взгляд, она обернулась, — перед ней стоял крупный мужчина, его взгляд был пристальным и тяжёлым. Лицо его, обветренное временем и непогодой, хранило следы былых бурь, а шрам, проступавший на щеке, словно рассказывал историю, которую он не спешил поведать. Её сердце заколотилось быстрее, и она попыталась прочитать его намерения по выражению лица, но в его глазах таилась загадка, не намекающая ни на агрессию, ни на дружелюбие, и это смущало её.

Она сделала шаг назад, стараясь не показывать своей неуверенности, надеясь, что может быть это просто случайный прохожий. Однако, взгляд его оставался таким же прицельным и пронзительным. Вдруг он сделал шаг вперёд и заговорил:

— Извините, мадам, но Вы мне кого-то напоминаете, Вы случайно не Мишель с Набережной Франсуа?

— Нет, — ответила она с улыбкой, стараясь придать голосу лёгкость, хотя пульс её ещё барабанил в ушах.

Он подошёл ближе, его глаза были холодными и казалось, будто его взгляду ничто не могло преградить путь. Она почувствовала, как в воздухе повисло напряжение.

— Интересно, — протянул он, будто изучая её до мельчайших подробностей. — Вы, вероятно, часто слышите подобные вопросы?

— И да, и нет, — улыбнулась она всё ещё удерживая маску беззаботности, хотя понимала, что разговор приобретает неожиданный оборот.

Вздохнув, она сделала шаг назад, чтобы немного увеличить расстояние между ними, затем Шарлиз медленно развернулась и пошла дальше по уже темнеющей улице. Париж погрузился во мрак. Мужчина не отставал. Шарлиз свернула в переулок, где часто в это время можно было увидеть блики света, играющие на мокрой мостовой. Она ускорила шаг, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее. Этот переулок всегда казался ей таинственным и немного зловещим.

Из-за угла доносился смех мужчин, стоящих у бара, из которого лился тусклый свет. Шарлиз хотела к ним подойти, но, увидев, что они пьяны, пошла дальше. Она попыталась сосредоточиться на своем дыхании и не поддаваться панике. Переулок становился все уже, а тени — все длиннее.

Его шаги, тихие и неумолимые, подобно эху неотвратимости, вскоре нагнали её.

Схватив её за волосы он с жёсткой силой прижал её к холодной каменной стене.

— Мишель — прошептал он, притягивая её к себе — сегодня ты особенно прекрасна.

— Я не Мишель! — нервно произнесла Шарлиз. Его рука скользнула вниз, словно он не слышал её слов. Её сиреневое платье взметнулось вверх, как крылья испуганной птицы. Она почувствовала, как его прикосновения, затопили её сознание. Цветочница закричала, но звук был глухим, словно запертым в её горле. Её тело напряглось, пытаясь оттолкнуть его, но руки удерживали её, лишая возможности двигаться.

Почувствовав его вторжение Шарлиз вскрикнула, но крик полный ужаса, был заглушён его рукой, грубо зажавшей рот, оставив лишь тишину и отчаяние, разлитые в ночном воздухе. С грубой настойчивостью он двигался внутри и каждый толчок вызывал в ней волну отвращения и унижения. Её слёзы текли по щекам, но он не обращал на них внимания, его дыхание было тяжёлым, а глаза полны мрачного удовлетворения. Она чувствовала, как её сознание начинает затуманиваться, словно пытаясь защитить её от происходящего. Руки, пытавшиеся оттолкнуть его, теперь цеплялись за его плечи, а ногти впивались в его кожу. Его движения становились всё быстрее и глубже, почти животными, а её стоны перерастали в крики. Быстрым движением вынув леску, он намотал её вокруг её шеи и стал с силой затягивать. Тело Шарлиз напряглось, пальцы судорожно впились в его руки, но он не отпускал. Он почувствовал как волны удовольствия, накрывают его, как прилив. Чувствуя как дрожь уже нарастает и захлёстывает его бёдра, последним рывком он отпустил себя, погружаясь в пучину наслаждения. Затем он замер, ощущая, как её дыхание становится всё тише, пока не исчезло совсем. Воцарилась тишина, прерываемая только его тяжёлым дыханием. Он отпустил, её тело рухнуло, голова безжизненно упала набок. Он отступил, оглядываясь вокруг, как будто ища свидетелей, но вокруг был только мрак. Через некоторое время, перевернув мёртвое тело Шарлиз он вошёл в неё сзади, ощущая холодную тяжесть плоти, которая больше не дышала и не сопротивлялась. Его пальцы скользнули по бледной коже, оставляя следы, которые никто уже не сможет стереть. В переулке царила тишина, прерываемая лишь глухими звуками его движений. Его дыхание стало тяжелее, а мысли — туманнее. Он медленно поднялся, чувствуя, как реальность начинает возвращаться. Издалека доносились еле различимые шаги, но они не волновали его. Он знал, что никто не придёт сюда в ближайшие часы, а это значило, что тёмные силы, которые влекли его к действию, могли ещё немного пребывать в этом месте. Он сделал глубокий вдох, стараясь успокоить своё учащённое сердцебиение. Реальность возвращалась неохотно. Звуки города медленно начали пробуждаться к жизни.

Изабель Дюран

В самом сердце Парижа, словно ядовитая орхидея, расцвел опиумный притон мадам Жаннет, источая дурманящий аромат порока, маня в свои бархатные объятия знать и богему, жаждущих забытья. Изабель Дюран, завсегдатай этого места, уталяла свои прихоти в объятиях «мальчиков радости» — юных жителей парижских предместий. Одурманенный опиумной дымкой взгляд Изабель лениво скользил по лицам юных Адонисов, сгрудившихся вокруг нее в ожидании продажной ночи. В их глазах плескалась наивная надежда — робкая мечта вырваться из цепких лап нищеты. Но Изабель, с полуприкрытыми глазами, словно утомленная хищница небрежно раскинувшаяся на бархатном диване в прокуренном облаке опиумнова притона, пресыщенная и циничная, знала цену этим жизням, цена этим несмелым грезам — не больше медного гроша. Она взяла одного из них за руку, ощущая под пальцами трепетное биение пульса. В призрачном свете лампы блеснул шприц. Юноша вздрогнул, но лишь слабо улыбнулся, словно укол был всего лишь пикантной частью их опасной игры. Опиум, словно черная река, потек по его венам, унося сознание в сладкий, дурманящий сон. Изабель, глядя на него с едва заметной усмешкой, прикурила длинную, тонкую сигарету. Облачко ароматного дыма заструилось в воздухе. Изабель, чуть приподнявшись, широко развела ноги, направляя лицо юноши. Её пальцы сжимали его волосы, направляя и подталкивая. Юный Адонис, податливый как воск в руках скульптора, всецело отдавался во власть Изабель. С благоговением паломника он лобызал её стопы, с трепетом бабочки касался губами груди, и в каждом его прикосновении пульсировала странная двойственность: чистота ангельского лика, контрастирующая с рабской покорностью и едва уловимым оттенком порока.

Вскоре Изабель оттолкнув юношу бросила на стол шелковый мешочек. Золотые монеты, словно маленькие солнца, тяжело звякнули, рассыпаясь искрами в полумраке комнаты. В этот момент, словно тень, в комнату вошла мадам Жаннет, высокая женщина с аристократическим лицом. Улыбка тронула её тонкие губы. Помогая Изабель набросить на плечи накидку, она нежно подхватила её за руку, и, перешептываясь и тихонько смеясь, они покинули комнату, оставляя за собой терпкий шлейф дорогих духов и густой аромат греха. Юный Адонис остался лежать, безвольный и недвижимый, в плену опиумного морока.

— Я пришла за предсказанием, — произнесла Изабель Дюран на следующее утро в покоях королевского астролога.

— Ваши руки обагрены многими жизнями, мадам, — проронил Нострадамус — кровавый след неумолимо застилает Вас. Карты, которым Вы отдали предпочтение, брошены жребием смерти. Вам не избежать её объятий.

В комнате, обустроенной с изысканной простотой, царил полумрак. Единственный источник света — мерцание свечи — освещал лишь малую часть стола, оставляя лицо Нострадамуса в тени. Однако от внимательного взгляда Изабель не ускользнуло, что его обычно уверенные руки теперь источают тревогу.

Изабель прервала задумчивое молчание, наклонившись вперед, чтобы лучше увидеть лицо астролога в мерцание свечи.

— Вы правы, мой дорогой астролог, — ответила она с ухмылкой — но ведь разве не в этом заключается прелесть жизни? Искусство её прекратить, широкими мазками переплетая страсть с фатализмом. — На этих словах она изящно поднялась, словно незримая звезда велела ей потянуться к небесам, готовая танцевать на острие судьбы. Ее платье едва слышно прошелестело, когда она заскользила по комнате, поглаживая старинные тома на полках, где на позолоченных переплетах мерцал свет.

— Звёзды говорят правду, и я принимаю их приговор, — произнесла она, будто делясь тайной с вселенной. — Но не стану ли я жертвой собственных интересов, привнося в смерть нечто большее, чем просто завершение?

Вопрос прозвучал как предостережение, как готовность броситься в объятия неизбежного с вызовом на губах.

Астролог сменил позу, внимательно наблюдая за её движениями.

— Мой долг — положить карты на стол, но Ваша жизнь, мадам, как искусно разыгранная партия шахмат, где королевы редко умирают случайно. — Ответил он, добавляя щепотку иронии в свою интонацию. Его слова, как внезапное мерцание звезды на сумеречном небе, раскрывали глубину знания, приобретённого за многие годы наблюдений и интриг.

Наступила пауза, казалось, сама комната стала свидетелем их драматической дуэли.

— Но разве не этот танец со смертью делает нас по-настоящему живыми? — задумчиво прошептала Изабель, становясь воплощением аристократической бесстрашности перед неизвестным. Над этой вечной истиной нависала таинственная ночь, наложившая свои звезды на судьбы обоих.

Наконец Изабель поднялась и направилась к двери, но, остановившись на мгновение, произнесла твёрдым голосом:

— Мой долг, месье, — защита короны и процветание Франции. Если для этого придётся запачкать руки кровью, я не отступлю. — Не дрогнув, она повернулась и вышла, оставив за собой тишину, полную невысказанных вопросов.

В окружении зеркал граф Анри де Фуэ с восхищением наблюдал за своим телом, разглядывая себя и восхищаясь своей силой и властью. Его движения были точными и уверенными, каждый толчок словно подчеркивал его доминирование. Бэлла, подчиняясь его воле, лишь тихо стонала, её тело полностью отдавалось ему. Зеркала отражали их фигуры, создавая иллюзию бесконечности, где граф был центром вселенной. Его взгляд, полный самолюбования, скользил по своему отражению, наслаждаясь каждым моментом. Он чувствовал, как её тело сжимается вокруг него, и это лишь усиливало его удовольствие. Граф продолжал двигаться, погружаясь всё глубже, наслаждаясь своей властью и её полным подчинением. Меняя позы, Бэлла, как безвольная кукла, отрабатывала каждую монету. Ее движения были точными, почти механическими, будто кто-то невидимый дергал за нити, заставляя ее изгибаться и поворачиваться в такт незримой мелодии. Схватив ее за волосы Анри с силой притянул её голову к своему паху так чтобы член как можно глубже проник в её глотку. Бэлла дёрнулась но его рука уверенно держала ее голову. Бэлла почувствовала, как её горло сжимается, пытаясь приспособиться к натиску, но граф не давал ей ни малейшего шанса на передышку. Его пальцы впивались в её голову, словно железные когти, удерживая её в неподвижности. Она пыталась дышать через нос, но воздух едва поступал, и её сознание начало затуманиваться. Анри, казалось, наслаждался её беспомощностью, его дыхание становилось всё тяжелее, а движения — всё более резкими.

Кончив Анри отошел сев напротив огромного зеркала. Его взгляд, холодный и проницательный, скользнул по собственному отражению, словно он пытался разглядеть в нем нечто большее, чем просто черты лица.

Его серые глаза, словно отражение холодного неба, казались одновременно загадочными и притягательными. Лёгкая улыбка тронула его губы, словно тонкая нить иронии, будто он знал нечто, что остальным было суждено лишь угадывать. Зеркало, обрамленное в золотую раму с витиеватыми узорами, казалось, хранило тайны, которые граф давно стремился разгадать. Он медленно провел рукой по губам, стирая следы минувшего наслаждения, и глубоко вздохнул. В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь едва слышным треском горящих в камине дров. Бэлла, медленно поднялась с кровати, ее глаза встретились с его отражением в зеркале. Его взгляд был холоден и отстранен, словно он уже забыл о том, что только что произошло. Она подошла к нему, ее шаги были тихими, но уверенными, и остановилась за его спиной, положив руки на его плечи. Ее дыхание было теплым на его шее, но он не дрогнул, продолжая смотреть на свое отражение.

— Ты всегда так холоден после, — прошептала она, ее голос был мягким, но в нем чувствовалась легкая дрожь. Граф медленно повернул голову, его глаза встретились с ее взглядом.

— Это не холод — ответил он, его голос был низким и спокойным. — Только лишь реальность. — Она опустила руки, чувствуя, как между ними снова вырастает невидимая стена, которую она так отчаянно пыталась разрушить.

— Одна из шлюх выкрала важный документ, — продолжил он, сидя напротив зеркала и наблюдая за собой. — Этот документ, — он медленно провел пальцами по краю стакана с вином, — может стоить мне жизни. — Он ухмыльнулся, затем встал, подошел к окну и задумчиво уставился на темнеющий горизонт.

— Эта женщина, — продолжил он, словно разговаривая сам с собой, — была не просто шлюхой. Она была инструментом в руках того, кто давно мечтает увидеть меня на коленях. — Он ухмыльнулся. — Её смерть оказалась такой же жестокой и быстрой как и её жизнь. — Закончил граф повернувшись в сторону Бэллы.

— Одевайся и уходи, — продолжил он смотря с презрением на нее. Его холодный взгляд, словно лезвие, пронзил её душу. Она медленно поднялась с кресла, её пальцы дрожали, застёгивая платье, а глаза, метались по комнате в поисках хоть капли сочувствия. Но Анри уже отвернулся, его профиль, освещённый тусклым светом канделябра, казался высеченным из камня. Он был непоколебим, как скала, и так же безжалостен. Дверь захлопнулась за ней, и тишина, словно саван, окутала комнату. Граф остался один, его лицо, наконец, дрогнуло, но лишь на мгновение. Он подошёл к окну, глядя на удаляющуюся фигуру Бэллы.

— Монсеньер, — раздался тихий голос служанки — к Вам Изабель Дюран. — Граф де Фуэ быстро накинул халат и сделав жест рукой произнёс:

— Пусть войдёт.

Женщина в чёрной накидке и широкой чёрной шляпе уверенно вошла в дверь.

— Изабель — произнес граф неуверенно, замерев под её пронзительным взглядом. — Письма, они у Вас? — Он смотрел и его глаза выражали страх и надежду.

— У меня их нет, граф де Фуэ. — Ухмыльнувшись сказала женщина уверенно опускаясь на диван, её глаза зло сверкнули из под шляпы. Налив себе вина она произнесла:

— У этой проститутки, увы Ваших бумаг не оказалось, и похоже она была не так глупа как Вы думали. — Она внимательно посмотрела на него, поднося бокал с вином к губам. Её взгляд, холодный и насмешливый, пронзил его, словно лезвие.

— Что в этих письмах? — её голос звучал мягко, но в нём слышалась сталь.

Анри медленно опустился в кресло, его пальцы судорожно сжали подлокотники. В комнате повисла тягостная тишина, нарушаемая лишь тиканьем старинных часов на камине. Он смотрел на Изабель, на её спокойное, почти бесстрастное лицо, и чувствовал, как холодная волна отчаяния поднимается из глубины его души. Она медленно поднесла бокал к губам, её глаза, скрытые под широкими полями шляпы, блестели в полумраке комнаты. Изабель сделала глоток, наслаждаясь моментом, словно играя с ним, как кошка с мышью.

— Я не могу сказать Вам, мадам — пролепетал Анри почти неслышно.

— Вы не можете — улыбнувшись ответила она, поставив бокал на стол с лёгким звоном. Граф медленно закрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. Его планы, его надежды — всё рушилось в одно мгновение. Он чувствовал, как земля уходит из-под ног, оставляя его в пустоте.

— Что теперь? — спросил он, открыв глаза и устремив взгляд на Изабель. Она улыбнулась, но её лицо выражало сарказм и холодное высокомерие

— Теперь, граф Анри де Фуэ, — произнесла она медленно, — Вам придётся искать другой путь. Или смириться с тем, что Вы проиграли.

— Хлоя — вдруг прошептал Анри. — Вы должны найти мою жену Хлою, она в больнице для душевно больных.

Изабель высокомерно посмотрела на него и произнесла:

— А Вас это как-то спасёт?

Её глаза сверкали стальным светом.

— Я пока не знаю, — раздражённо ответил Анри, — я ничего не знаю, мадам, но может эта женщина, эта воровка Мэри, как-то связана с моей женой. — Анри замер, не сводя глаз с Изабель. Взгляд её был острым, как бритва, и неподвижным.

Он неуверенно подошёл к ней и медленно присел возле неё.

— Прошу Вас, мадам, я заплачу ещё, мне нужно узнать связана ли Хлоя с моей ситуацией.

— Почему Вы сами не можете поговорить со своей женой? — Изабель поправила перчатку и улыбнулась.

— Она мне ничего не расскажет, — произнёс Анри — Вы единственная, кто может проникнуть в эту клинику незамеченной. Вы единственная, кто может к ней втереться в доверие и узнать всю правду. — Изабель нагнулась к нему и тихо произнесла:

— Платите граф, и я найду Вашу Хлою. — Затем она встала, поправила шляпу и направилась к двери, её шаги были лёгкими и уверенными. Как только она исчезла за дверью, граф опустился в кресло, заполнившееся мягкими тенями от танцующих огней камина. Он на мгновение заслонил глаза ладонью и глубоко вздохнул. Тем временем, Изабель вышла на холодную улицу, поправив длинный плащ, чтобы защититься от вечерней сырости. Ее шаги в чёрных ботфортах были стремительными, и единственное, что можно было разобрать под луной, это загнутые края плаща, развевающегося на ветру.

Клиника Сан-Петье была неприступной крепостью, окружённая высокими стенами и скрытая от посторонних глаз. Доктора и медсёстры выглядели доброжелательными, но их лица оставались закрытыми для настоящих эмоций, как будто они носили невидимые маски. Атмосфера внутри была наполнена воздухом стерильной отчуждённости, как если бы каждая комната была запечатанной капсулой, где звуки приглушались, а воспоминания становились частью прошлого, которое никогда не возвращалось. Изабель знала, ей нужно действовать осторожно, не выдавая своих намерений. Она отправила несколько писем на адрес клиники, пытаясь завязать контакт с кем-нибудь из персонала.. Одно из писем оказалось у молодого санитара и он воспылал интересом к этой женщине, обещавшей ему страстную ночь, которой он так давно жаждал. Ночи в клинике были холодными и бесконечно одинокими; мрак и тишина густо окутывали коридоры, пересекаясь лишь со стонами и тихими вздохами пациентов, томящихся в своих палатах. Юный санитар мечтавший о большем, чем однообразная рутина, в которой не осталось места живым эмоциям, травил часы за часами, затаив дыхание, представляя себе встречу с Изабель. Её слова очаровывали его связав его своей магией, обещав нечто большее, чем удовлетворение единичный прихоти.

Освещенная только тусклым светом настольной лампы, комната санитара казалась туманной и неприветливой, словно запечатанная в собственную изломанную реальность. Он перечитывал строки с трепетом в сердце, внимая каждому штриху её почерка, словно вслушиваясь в её дыхание. Изабель строила планы плавно и осторожно, каждым словом сея в его душе семена доверия и надежды. Она знала, что сможет использовать его уязвимость, чтобы воплотить свою задумку. Она начала осторожно проникать в мысли юноши, обучая его читать между строк.

В то же время её осведомители были мастерами маскировки, растворённые среди художников левого берега, музыкантов Монмартра и утончённых жителей Сен- Жермена. Они знали, как остаться невидимыми и как подслушать самые сокровенные тайны. Едва заметные в тени, они сообщали ей обо всём, от сплетен до зловещих замыслов. Каждая их весть была словно кисть художника, добавляющая новую деталь на огромный холст, который Изабель старательно создавала в своей голове. Она знала, где скрываются секреты, кто ими обладает и как использовать полученную информацию в своих интересах или на благо тех, кому она была предана. Её власть была скрытой, подобно сетке, которая укрывала её действия от посторонних глаз. Париж жил своей жизнью, а Изабель, словно паук в центре полотна, тихо управляла своими нитями, создавая замысловатую паутину, в которую никто, кроме неё, не мог бы проникнуть. Она была королевой без трона, чьё царство простиралось далеко за пределы видимой реальности города. Так что вскоре от одного из своих осведомитель она узнала что Хлоя уже не является пациенткой клиники Сан-Петье и быстро забыла про несчастного санитара.

В парке, словно вдохновлённый самой природой Марсель, был всецело поглощён своим творчеством, каждая линия и мазок кисти рождались в гармонии с окружающим миром. Кисть в его руке танцевала по полотну, создавая утонченные формы и тончайшие переходы цвета, в то время как женщина в чёрном неспеша приближалась к нему. Он заметил её присутствие лишь тогда, когда Изабель бросила тень на его мольберт. Марсель повернул голову и встретился с её взглядом.

— Мадам — сказал он, откладывая кисть и вытирая руки тряпкой. — Что привело Вас сюда?

— Я искала Вас месье, — улыбнувшись произнесла Изабель. — Говорят Ваши кисти творят чудеса. — Её голос был мягким а взгляд холодным. Марсель на мгновение задержался, изучая её лицо. Он заметил, как мягкие, но настойчивые слова Изабель контрастировали с ледяной незыблемостью её глаз. Что-то в её манерах беспокоило его, но профессиональная чуткость художника перетекала в любопытство.

— Чудеса? — повторил он, легко усмехнувшись. — Мадам, чудеса — это то, что создаётся Вашим воображением. Я же только лишь посредник.

Изабель подошла ближе, её шёлковое платье шуршало о траву. Оказавшись в шаге от его мольберта, она слегка нагнулась, рассматривая то, что было изображено на полотне. Её дыхание оставило дымку на поверхности прежде, чем она отступила назад.

— Я пришла с просьбой, месье, — сказала она и сделала паузу, как будто позволяя словам взять законное место в воздухе.

— Я хочу, чтобы Вы запечатлели мой образ. Не тот, что видят другие, но истинный. Моё внутреннее я. — Марсель убрал прядь светлых волос с её лица, изучая его ещё внимательнее, но в глазах Изабель застыл холод и Марсель поймал себя на том, что это вызвало в нём странный интерес.

Марсель отложил в сторону тряпку. Порывистый ветер принёс с собой аромат свежих красок, и он вдохнул его, чувствуя, как сознание настраивается на новый творческий процесс.

— Тогда, мадам, давайте увидим, что марсельские краски способны раскрыть о Вас. — Он жестом предложил ей сесть, но она продолжала стоять.

— Вы знаете, — произнесла Изабель с улыбкой, — я предпочла бы оказаться в Вашей мастерской. — Марсель улыбнулся, понимая её желание. Он знал, что мастерская, наполненная холстами, кистями и палитрами, создаёт особую атмосферу, где каждый оттенок, каждый мазок кажется живым. Здесь царила магия искусства, которую он так обожал.

— Конечно, мадам. Пойдёмте.

Они пересекли внутренний двор, в который проникал тот же свежий ветер, и вошли в его святилище — просторное помещение с высокими потолками и окнами, через которые лился мягкий свет. Изабель остановилась на пороге, оглядываясь, как будто впитывала каждую деталь.

— Ваша мастерская такая просторная, — вдруг произнесла она удивленным голосом. Она ходила, разглядывая каждую деталь в мастерской художника, будто стараясь запомнить всё до мельчайших деталей: кисти бережно рассортированы по размеру, тюбики краски с легким налетом краски на крышках, эскизы, разбросанные по столу. Неожиданно она повернулась и спросила: — Вы всегда тут один? Художнику разве не нужна муза?

Художник посмотрел на нее улыбаясь и ответил: — Я живу не один.

Изабель вопросительно изогнула бровь и покосилась на холсты, стоящие в углу — все, кроме одного, были накрыты легкой, полупрозрачной тканью. Она смогла различить контуры каких-то форм, но неясных, словно они ускользали от ее взгляда, как только она пыталась сосредоточить внимание.

— Музы для меня словно тени, — продолжил художник, чувствуя ее интерес. — Они приходят и уходят, оставляя за собой только вдохновение, и в какой-то момент моими музами становятся сами картины.

Изабель подошла к одному из закрытых картин и, поколебавшись, притронулась к краю легкой ткани.

— Позволите? — с легким интересом в голосе спросила она.

Художник кивнул, и она бережно откинула покрывало. Перед ее глазами открылось изображение. Это была картина, на которой трепетно смешались мягкость и сила, изображающая фигуру — женщину, стоящей на краю утреннего тумана, с ветром, играющим в ее волосах.

— Какая она прекрасная… — произнесла Изабель, восхищенная.

— Это Хлоя — женщина которая для меня значит гораздо больше чем каждая из моих муз. — Признался художник и его голос внезапно стал чуть глубже.

Изабель опустилась на стул напротив мольберта и произнесла:

— Возможно, я стану Вашей незабываемой музой, месье художник. — Марсель улыбнулся и взял кисть.

— Какой же это будет портрет? — спросила она, наблюдая за тем, как его руки летают над деревянной палитрой.

— Портрет души, — тихо ответил он, сосредоточенно подмечая каждую черту её лица, каждый отблеск её мыслей, как если бы он хотел ощутить саму её сущность.

Изабель усмехнулась.

— Вы способны читать душу? Порой в чужой душе можно увидеть то, чего, быть может, и не стоило бы знать. Не так ли, месье Марсель? — Она прямо посмотрела на художника, и в её глазах застыл холод, словно лёд, скрывающий глубину невысказанных тайн.

Марсель на мгновение замер, кисть его чуть дрогнула, оставляя на холсте тонкий след сияющего белила. Его глаза задержались на женщине, затем скользнули обратно к картине, словно туда, за ворох мазков, убегали его мысли.

— Да, Вы правы мадам — произнёс он тихо, — и всё же я не страшусь того, что могу увидеть. Это — моя работа: раскрыть истину, даже если она сокрыта за стеной безмолвия.

Изабель слегка склонила голову, как будто велела себе поймать каждое его слово. Её губы коснулась лёгкая, почти неуловимая улыбка, но глаза оставались холодными и надменными.

Художник продолжал работать над портретом с сосредоточенностью, которой можно было позавидовать. В комнате стояла тишина, лишь иногда разбавляемая мягким шорохом кистей о полотно. Было ощущение, что оба, художник и его модель, вступили в невидимую игру, в которой карты — их секреты, а планы раскрывались медленно, подобно слоям краски на картине.

Марсель остановился, он отложил кисть и шагнул назад, оценивая плоды своего труда. Картина была необычайной: взгляд изумлённого знатока мог бы заметить, что она не просто отображала черты Изабель, но и захватила неуловимую магию её сущности, то, что скрывалось за словами и действиями, подобно утреннему туману над полем.

— Что Вы видите там? — наконец, спросила Изабель, её голос был спокойным.

— То, что Вы выбрали показать, — ответил он, улыбнувшись безмятежной улыбкой. — И то, что осталось скрытым, но в то же время неизбежно явным для тех, кто может смотреть достаточно глубоко.

— Наш Морис предпочёл остаться в саду. — Распахнув дверь, Хлоя улыбнулась, но, увидев Изабель, растерялась и замолчала. Художник взглянул на неё и произнёс:

— Хлоя, мы уже закончили.

Хлоя приблизилась к женщине и тихо сказала:

— Мне кажется, мы с Вами уже встречались.

— Мне тоже, — с усмешкой ответила Изабель, поднимаясь со стула её голос стал ниже и грубее. Она подошла ближе, её взгляд медленно скользил по лицу Хлои, пока не остановился и стал равнодушным.

— Я знала Мэри, — произнесла она, и в её голосе зазвучала ледяная откровенность. Она промолчала а затем произнесла с мрачной ухмылкой. — Это я перерезала ей глотку.

Изабель сделала шаг назад, давая Хлои время осознать сказанное. В комнате повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь отдалённым пением птиц из сада. Сердце Хлои заколотилось, в голове звенело от контраста между добродушным видом этой женщины и её шокирующим признанием.

— Кто Вы? Зачем Вы это сделали? — голос Хлои едва слышно дрожал. Растерянность, застывшая на её лице, вызвала у Изабель подобие улыбки, больше похожее на зловещую гримасу.

— Зачем? — передразнила она, и уголки её губ поползли вверх, обнажая хищный оскал, впрочем, не тронувший мертвенно-холодные глаза.

— У Мэри были свои скелеты в шкафу.

Внезапно маска безразличия слетела, обнажив решительность, граничащую с жестокостью.

— Где они? — прошипела Изабель. — Где письма?

Марсель шагнул к ней, но в её руке, словно оживший кошмар, сверкнула сталь ножа. Молниеносным движением схватив Хлою за волосы и прижав острие к её горлу она прошептала с ледяной ясностью:

— Мне нужны только письма, мадам.

Хлоя, ища спасения, взглянула на Марселя, на его растерянное, мечущееся лицо.

— Отдай, Марсель, — прошептала она, чувствуя, как ускользает самообладание, а подступающий ужас парализует волю. Марсель словно застыл в нерешительности, в лабиринте противоречивых мыслей.

— Марсель, пожалуйста! — голос Хлои сорвался на отчаянный, полный мольбы крик.

Марсель посмотрел на Изабель, оценивая её намерения. Взгляд его был сосредоточен, он понимал, что любое неверное движение может стоить Хлои жизни. Подойдя к старинному шкафу, художник достал письма, завязанные шелковой лентой. Он приблизился к Изабель и протянул их ей.

— Положи на стол, — недовольно произнесла она. Марсель выполнил её просьбу.

— Отойди, — добавила она, её голос звучал холодно и отстранённо. Изабель отпустила волосы Хлои, но лезвие осталось на месте.

— Мой муж — произнесла Хлоя, — он отнял у меня всё, он отнял у меня мою жизнь.

Изабель не проявила ни малейшего снисхождения. Её рука сжалась ещё крепче, и она наклонилась ближе, чтобы Хлоя могла почувствовать её горячее дыхание на своём ухе.

— Такова жизнь, мадам. — Произнесла она с ледяной уверенностью, как будто всё в мире было подвластно только ей.

Отпустив Хлою, она быстро схватила письма и направилась к выходу, но, развернувшись, произнесла:

— У каждого есть своя доля боли и утрат, но это не повод становиться жертвой. — Она исчезла, переступив порог.

Хлоя стояла, молча затем произнесла:

— Мы предали её, Марсель, мы предали Мэри.

Тишина, как тяжелое покрывало, опустилась на комнату. Каждое слово её обвинения тяжелело в воздухе, как груз, не дающий дышать. Марсель, глядя в пол, старался подавить волну вины, что поднималась в его душе.

— Мэри была единственным человеком в этой дыре кто поверил мне. Она хотела помочь мне выбраться отсюда, — тихо шептала Хлоя, её голос дрожал, будто она стояла на краю пропасти.

— Зачем ты привёл её сюда? — произнесла она, и её лицо исказилось от боли и отчаяния.

— Я художник, Хлоя, — едва слышно пролепетал Марсель.

— Однажды я уже видела эту женщину в замке, мы столкнулись в одном из его мрачных коридоров, где она шла быстрым, уверенным шагом. Случайно поймав взгляд её карих глаз, я ощутила холодную опасность, пронзившую меня до глубины души. — Шептала Хлоя, опускаясь на диван, словно силы покинули её навсегда. — Они уничтожили меня, — продолжала она, глядя в пустоту невидящим взглядом. Марсель опустил голову, его тёмные ресницы отбрасывали длинные тени на щеки. Он не находил слов, чтобы утешить её, или, возможно, не знал, с чего начать.

Хлоя вдруг замолчала, погрузившись в пучину тяжёлых раздумий, и лишь спустя несколько часов обратила взор к окну. Сквозь него струился тусклый свет, несущий с собой прохладу раннего утра. Молча, она наблюдала, как за горизонтом медленно разливается свет нового дня, бесстрастный ко всем их страданиям и потерям. Она почувствовала усталость и безразличие к мирской суете, новый день не принёс ей ни малейшего утешения. Она отвернулась от окна, закрыла глаза и глубоко вздохнула, стараясь принять неизбежность нового дня.

Сев в карету, Изабель взглянула на письма, перевязанные шелковой лентой. С лёгкой усмешкой она сняла перчатку и уверенным движением потянула за край ленты. Её глаза, скользя по строкам, загорелись странным, почти зловещим светом, тонкая улыбка тронула её губы.

— Заговор против короля, граф де Фуэ? — произнесла она и слова повисли в воздухе, словно предвестники неминуемой расплаты. Она сложила письма обратно и аккуратно положила их рядом на сиденье. Колёса кареты тихо скрипели по булыжной мостовой. За окном мелькали знакомые пейзажи. Париж тонул в золотистом свете фонарей, тихо плывущих над крышами. Мир, как будто, замер в ожидании. Где-то далеко впереди отдалённо долетали звучные голоса уличных торговцев, а близлежащий собор создавал своим величием мистическую атмосферу. Изабель, глядя в окно кареты, ощутила лёгкое прикосновение ветра на своём лице, принесшее с собой аромат предрассветных роз. В её разуме метались мысли о том, что ей только что стало известно. Заговор против короля мог кардинально изменить весь ход истории, и теперь, обладая этой информацией, она была на краю судьбоносного решения. В её голове начали формироваться планы. Она обдумывала каждый шаг, каждую деталь, каждое слово, которое ей предстоит произнести.

— Мадам, мы почти прибыли, — голос извозчика вернул её в реальность. По прибытии карета остановилась у роскошного особняка на окраине города. Глубоко вздохнув, Изабель поднялась с сиденья и шагнула наружу. Она стремительно вбежала по ступеням своего величественного поместья и, едва переступив порог комнаты, позвала служанку:

— Картин! — голос Изабель прозвучал властно и чётко. — Меня не беспокоить.

— Мадам, — почтительно отозвалась служанка. Изабель медленно обернулась, её взгляд был полон скрытого напряжения.

— Граф Томас де Рохо опять ожидал Вас два часа, а затем был вынужден удалиться. — Изабель раздражённо отвернулась и легким движением руки дала понять, что разговор окончен. Катрин покорно удалилась. Разложив письма на столе, она погрузилась в размышления. Теперь было время решать, как именно сыграть свою партию в этом опасном танце. Решения, как сложные фигуры шахматной игры, должны были быть взвешенными и точными. Она откинулась в кресле и прикрыла глаза, давая шанс идеям.

Через некоторое время Изабель встала словно очнулась ото сна.

— Катрин! — крикнула Изабель. — Катрин неслышно вошла, не поднимая глаз.

— Как долго будет карнавал в нашем городе? — Изабель взглянула на служанку, и в глубине ее взгляда заиграл огонек предвкушения. Заметив эту перемену, Катрин оживилась. Сделав несколько шагов от двери, она радостно с плохо скрываемым интересом произнесла:

— Артисты прибыли совсем недавно, миледи, и второй день подряд они дарят городу свои представления. Думаю, они пробудут у нас еще неделю, и это будет незабываемо! — закончила она, расплываясь в широкой улыбке.

Изабель усмехнулась. Подойдя к зеркалу, она окинула себя оценивающим взглядом и взяла со столика бархатную маску.

— Говорят, Ингви покажет свои лучшие трюки, — торопливо проговорила Катрин.

— Ингви? Кто это? — с легкой надменностью поинтересовалась Изабель.

— Это известный акробат, мадам. Он молод, красив и полон загадок.

Изабель прижала маску к лицу, и в тусклом зеркале, словно из бархатной полуночи, возникло ее загадочное отражение. Улыбка тронула ее губы, добавляя облику колдовской красоты.

— Скажи кучеру, что я выезжаю, — бросила она, мимолетным взглядом коснувшись Катрин.

Катрин, словно тень, метнулась к двери и растворилась в коридоре.

Карнавал

Рыжий граф, Томас де Рохо восседал в полумраке замка за массивным дубовым столом, его толстые пальцы извлекали вишни из золотой чаши. Пожелтевшие но всё ещё острые и крепкие зубы впивались в сочные плоды, а алый сок, подобно крови, струился по его губам и густой рыжей бороде, оставляя яркие рубиновые следы на бледной, почти мертвенной коже. Его глаза, холодные и пронзительные, как осколки жёлтого янтаря скользили по затемненным углам зала, где тени, словно призраки, танцевали в такт тихому скрипу древних балок. Воздух был пропитан запахом сырого камня и вековой пыли, а за окном бушевал ветер. Граф медленно встал, трепещущий свет свечи, озарил его лицо, подчеркнув глубокие морщины, будто высеченные временем. Он остановился перед самым большим портретом Изабель Дюран. Её образ на холсте освещенный светом свечей, напоминал о чувствах, спрятанных глубоко в сердце рыжего графа. Каждый мазок кисти словно дышал жизнью, заставляя тени танцевать на стенах, будто призраки прошлого, не желающие покинуть эти древние стены. Граф долго стоял со свечей, всматриваясь в её портрет. Облачённая в тёмные одежды, украшенные серебряными узорами, её рука изящная и сильная лежала на рукоятки меча. Её волевое и красивое лицо, казалось живым в мерцающем свете пламени. Он разглядывал каждую деталь на этом портрете, словно пытаясь проникнуть в самую суть её души. Черты её лица, мягкие но властные, напоминали ему о её решительности и непоколебимости. Но чем дольше он смотрел, тем больше в его взгляде проступало что-то неуловимое — тень слабости, которую он никогда не позволял себе показать. И с каждым мгновением его сердце, обычно холодное и каменное, начинало смягчаться, словно подчиняясь её незримому влиянию.

Отойдя от портрета Изабель, граф тяжёлым шагом направился к письмам, лежавшим на старинном столе из тёмного дуба. Каждый шаг отдавался глухим эхом в высоких сводах зала. Перебирая письма, граф остановился на одном, с раздражением он произнёс:

— Опять эти циркачи в городе, Генрих не упустил возможности их пригласить.

Он бросил конверт на стол, и тот скользнул по полированной поверхности, остановившись у края. В комнате повисла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в камине. Граф де Рохо подошёл к окну, его взгляд скользнул по улочкам города, где уже начали собираться толпы любопытных. Флаги, шатры, яркие костюмы — всё это вызывало в нём лишь досаду. Он не понимал, зачем Генриху понадобилось устраивать это шумное представление.

— Ваше сиятельство, — раздался тихий голос за спиной. Граф де Рохо обернулся. В дверях стоял его верный слуга, старик с проницательным взглядом. — Вам, кажется, не по душе это мероприятие?

— Не по душе? — граф усмехнулся. — Это мягко сказано. Эти шуты, эти фокусники, эти жонглёры… Они превращают наш город в балаган. Они приносят только хаос.

— Но народ радуется, — осторожно заметил слуга.

— Народ радуется глупостям, Шарль — резко оборвал его граф де Рохо. — А я должен терпеть это только потому, что Генриху вздумалось развлечься.

Он снова взглянул в окно. На площади уже началось представление. Яркие огни, смех, музыка — всё это казалось ему чужим, навязчивым. Граф вздохнул и отвернулся.

— Принеси мне вина, — приказал он. — Если уж приходится терпеть этот цирк, то хотя бы с достоинством.

Слуга поклонился и вышел, оставив графа де Рохо наедине с его мыслями. Он снова подошёл к столу, взял письмо и ещё раз пробежал глазами по строчкам. Генрих писал о том, как важно поддерживать дух народа, как важно дать людям отдохнуть от повседневных забот.

— Дух народа, — пробормотал граф де Рохо, складывая письмо. — Как будто я не знаю, что это всего лишь предлог для его собственных развлечений.

Он сел в кресло, закрыл глаза и попытался отвлечься от назойливых звуков, доносящихся с площади. Но чем больше он старался, тем сильнее чувствовал, как раздражение нарастает внутри него. Он спустился по лестнице, его шаги эхом раздавались в пустых коридорах. На улице его встретил свежий ветер, смешанный с запахом жареных орехов и сладостей. Граф продолжал идти вперёд, к площади, где уже собралась толпа. Выйдя на улицу граф в толпе заметил женщину в чёрной карнавальной маске. Она бежала сквозь толпу со смехом, тянув за собой высокого красивого мужчину с длинными тёмными волосами. Это был акробат, чьё имя гремело по всему городу, но сейчас он казался лишь тенью самого себя, покорно следующий за её стремительным порывом. Маска на её лице была украшена причудливыми узорами, переливающимися в свете фонарей, а её платье, словно сотканное из ночи, развевалось на ветру, оставляя за собой шлейф таинственности. Толпа расступалась перед ними, будто чувствуя незримую силу, исходящую от этой пары. Граф замер, наблюдая, как они исчезают в лабиринте узких улочек, и в его душе зародилось странное предчувствие, что эта встреча не случайна, а маска скрывает нечто большее, чем просто лицо. Граф быстрым шагом, толкая людей, пошёл за ними, но на какое-то мгновение потеряв их из виду он остановился, оглядываясь вокруг. Узкие улочки, окутанные туманом, казались бесконечными, а звуки карнавала доносились сюда приглушёнными, словно из другого мира. Граф почувствовал, как холодный ветер коснулся его лица, и в этот момент услышал тихий смех, отдающийся эхом в переулке. Он повернулся, но вокруг никого не было. Лишь тени, пляшущие на стенах, и далёкий свет фонаря, мерцающий, как свеча на ветру. Сердце графа забилось чаще. Он двинулся вперёд, следуя за звуком, который то приближался, то удалялся, словно дразня его. Внезапно он оказался на маленькой улочке, окружённой высокими домами с закрытыми ставнями. Он увидел, как акробат и женщина в маске в порыве страсти слились в объятиях, их силуэты, очерченные тусклым светом фонаря, казались почти нереальными. Акробат, подчиняясь её воле, нырнул под её шёлковое платье, женщина в маске застонала, и её стон, словно эхо, разнёсся по узким парижским улочкам, растворяясь в ночной мгле. Её пальцы теребили его длинные мягкие волосы, она рассмеялась и лёгким движением руки указала ему подняться, и он, словно тень, подчинился её жесту, поднявшись с грацией, присущей лишь тем, кто знает, как владеть своим телом. Женщина в маске притянула его к себе, её дыхание смешалось с его горячим и прерывистым. Акробат, словно заворожённый, следовал за каждым её движением, его руки скользили по её талии, ощущая дрожь, пробегавшую по её телу. Ее руки крепко впились в его крепкие ягодицы, его движения становились всё более уверенными, почти дерзкими. Она откинула голову назад, обнажая шею, и он, не в силах сопротивляться, приник к ней губами, ощущая, как её пульс учащённо бьётся под тонкой кожей. Его толчки становились всё сильнее, глубже, и он почувствовал, как волна нарастающего удовольствия захлёстывает его, смывая все мысли, оставляя только ощущение её тела, её тепла, её дыхания. Она вскрикнула и он, не в силах сдержаться, кончил, ощущая, как её тело содрогается в ответ, сливаясь с ним в едином порыве. Всё ещё тяжело дыша, улыбнувшись его рука медленно скользнула к её лицу, пальцы коснулись края маски, но она остановила его, прижав его ладонь к своей щеке.

— Ты не должен знать, — прошептала она, её голос звучал как шёпот ветра, уносящий с собой последние остатки его рассудка. Её тело всё ещё дрожало от недавнего напряжения, и её пальцы мягко провели по его груди, оставляя следы, которые казались почти невидимыми, но ощутимыми. — Ты… ты необыкновенный, — прошептала она, её губы коснулись его плеча, оставляя лёгкий поцелуй, который заставил его содрогнуться. Он хотел спросить, хотел понять, но её губы снова нашли его, заглушая все вопросы, оставляя только желание.

Париж вокруг них замер, будто затаив дыхание. Фонари, тусклые и одинокие, бросали длинные тени. Женщина в маске схватила руку акробата и смеясь потянула его обратно в сторону площади. Улыбнувшись он вновь подчинился. Он, привыкший к вниманию толпы, теперь чувствовал себя зрителем в этой странной пьесе, где он не знал ни сюжета, ни финала.

Париж дышал карнавалом, ночное небо было усыпано звездами, словно кто-то рассыпал алмазы по черному бархату. Фонари, украшенные гирляндами, мерцали, как огни далекого праздника, а воздух был наполнен смехом, музыкой и ароматом жареных каштанов. Толпа, одетая в яркие костюмы и маски, двигалась в ритме танца, словно единый организм, подчиняющийся невидимым нитям судьбы. Воздух был наполнен ароматами жареных каштанов, сладкой ваты и далеких морей, принесенных ветром с набережной Сены. Граф, задыхаясь от волнения, расстегнул воротник рубашки, чувствуя, как холодный ночной воздух обжигает его кожу. Его сердце билось так сильно, что казалось, вот-вот вырвется из груди. Он шагал за женщиной в маске и акробатом через толпу, которая, словно живой поток, увлекала их вглубь праздника. Граф чувствовал, как сердце его бьется в такт барабанам, звучащим где-то вдалеке. Он не знал, что влекло его за этой парой — любопытство, предчувствие или нечто большее. Движения женщины её жесты её смех казались ему знакомыми. Каждый шаг, каждый поворот улицы, казалось ему, приближал его к разгадке, которую он не мог даже сформулировать. Граф увидел, как женщина в маске, окутанная тайной, скользнула в карету. Кони, вздыбившись, рванули сквозь густую толпу оставив юношу стоять неподвижно, провожая её взглядом.

Граф приблизился к акробату вплотную, его взгляд скользил по изящной, но крепкой шее и спине юноши, а тёмные, мягкие волосы акробата слегка трепетали на ветру. Он ощущал странную свободу, исходящую от этого тела, словно бы оно было воплощением недостижимой для него легкости бытия. Рассматривая сильные, прекрасные руки юноши, граф почувствовал, как сердце его сжимается от боли и горечи, словно перед ним стояло живое напоминание о чём-то утраченном навсегда. Акробат почувствовал взгляд графа, но не обернулся. Из толпы выскочила женщина в кукольном платье и наклеенными ресницами, её как будто нарисованные ярко алые губы крикнули:

— Ингви! — её голос был весёлый и звонкий но крики и смех в толпе заглушили её. — Ингви! — ещё раз крикнула она, неожиданно юноша обернулся, граф увидел его зелёные, блестящие глаза, выражающие силу и дерзость, присущую людям, которые привыкли бросать вызов судьбе. Их взгляды пересеклись на мгновение, юноша, казалось чувствовал напряжение, исходящее от графа. Некоторое время он удерживал взгляд графа словно вызывая его на поединок без единого слова.

— Ингви? У Вас интересное имя, — произнес граф, — Вы не из Франции?

Едва заметная улыбка тронула губы юноши словно он знал что-то, что графу было недоступно.

— Нет, мой господин, — ответил он, его голос звучал спокойно но с оттенком вызова. — Я из тех мест, где ветер поет в горах, а реки несут в себе тайны древних лесов.

Слегка ухмыльнувшись добавил юноша. Его глаза выдавали в нём хищника знающего цену риску. Граф почувствовал, как в воздухе между ними натянулась невидимая нить, тонкая как лезвие бритвы.

— И что привело Вас сюда, в этот город, где судьба редко бывает благосклонна к чужакам, летающим там, под куполом цирка? — спросил граф, его голос звучал спокойно, но в нем чувствовалась скрытая угроза. Глаза юноши сверкнули, как будто он наслаждался этой игрой.

— Судьба, мой господин, — произнёс он с улыбкой — Она, как и я, любит бросать вызов. — Затем акробат кивнул головой женщине в кукольном платье и сделал шаг вперёд.

— Вы дерзки, юноша, — сказал граф, остановив его рукой — но дерзость — это лишь половина пути. Вторая половина — это умение выжить.

— Выживание, — произнес Ингви, подойдя в плотную к графу — это искусство, которому я научился давно.

Разглядывая красивое лицо акробата граф чувствовал что образ женщины в маске, растворившейся в объятиях этого юноши на парижской улочке, не покидал его. Его взгляд скользнул по фигуре юноши, отмечая его мощь и силу, словно он был создан для того, чтобы покорять вершины и преодолевать пропасти. Он замер на мгновение, его взгляд стал тяжелее, словно он пытался разгадать загадку, которую представлял собой этот юноша. Но Ингви уже отвернулся от него, его движения были плавными и уверенными, словно он знал, что граф не сможет удержать его, даже если захочет.

— До встречи, мой господин, — бросил он через плечо.

Граф молчал, его взгляд был прикован к удаляющейся фигуре акробата.

Вернувшись к себе, граф Томас де Рохо молча зашёл в комнату, сел с тяжестью в кресло крикнув слуге:

— Шарль, вина!

Устало откинувшись на спинку кресла он закрыл глаза, пытаясь отогнать нахлынувшие мысли. В голове его крутились обрывки разговора, смех толпы, карнавальные маски, образы лиц, которые он видел.

Через несколько минут появился Шарль, держа в руках серебряный поднос с хрустальным графином и бокалом. Он осторожно поставил поднос на стол рядом с графом, налил вина, сделав почтительный поклон.

Граф взял бокал, медленно поднёс его к губам и сделал глоток. Тёплая волна разлилась по телу, но облегчения не принесла. Он снова закрыл глаза, чувствуя, как тяжесть дня всё сильнее давит на плечи.

— Всё идёт не так, — прошептал он, взглянув на огонь в камине. — Всё идёт не так…

— Шарль! — произнёс граф уставшим голосом. — Ты что-нибудь знаешь об этом акробате? Они сейчас у нас в Париже, и похоже, он не местный.

Граф налил вина и продолжил уже более тихим голосом. — Что ты знаешь об этом мерзавце?

Шарль, слегка наклонив голову, задумался на мгновение, прежде чем ответить:

— Монсеньор, я слышал о нём. Ингви — акробат из северных земель, говорят, он прибыл сюда с труппой бродячих артистов. Его трюки поражают даже самых искушённых зрителей, но… — Шарль сделал паузу, словно взвешивая свои слова, — ходят слухи, что он не только акробат. Говорят, он замешан в тёмных делах, и его виртуозность на арене — лишь прикрытие для чего-то более зловещего.

— Вот как..?! — Граф поднял бровь, многозначимо замотал головой, затем произнёс:

— В тёмном переулке Парижа я видел его с женщиной, они страстно любили друг друга, она мне показалась знакомой но лицо её было скрыто под маской. — Голос его вдруг дрогнул и стал тише. Слуга смотрел на графа де Рохо внимательным взглядом, его синие глаза скользнули по лицу графа. Немного помолчав Шарль произнёс:

— Ваше сиятельство, Париж — город тайн, и маски здесь носят не только на балах. Наш город — это лабиринт, Ваше сиятельство. Но каждый лабиринт имеет нить, которая ведёт к выходу. Немного помолчал слуга продолжил: — Но если Вам так важно узнать, кто эта женщина, возможно, стоит начать с того, кто её сопровождал. В этом городе, Ваше сиятельство, за каждой маской скрывается история. — Закончил Шарль

Граф Томас де Рохо поднял бокал, медленно вращая его в руках, и улыбнулся с лёгкой усмешкой. — Как интересно. Шарль, может быть ты даже знаешь, где он остановился?

— В квартале Сен-Мартен, монсеньор, — ответил Шарль. — В гостинице «Чёрный кабан». Но будьте осторожны, говорят, эти люди не любят, когда за ними следят. Циркачи люди грубые и злопамятные, монсеньер. — Закончил Шарль, доливая графу вина в бокал.

— Поехали, — вдруг крикнул де Рохо, поднявшись с кресла, — мы должны добраться до этого отеля. — Слуга неожиданно кашлянул. — Конечно, монсеньер, — произнёс он, — как Вам угодно.

Сев в карету, они быстро добрались до места.

Отель «Чёрный кабан» был неприглядный, мрачный, словно выросший из самой тьмы. Его стены, покрытые потускневшей штукатуркой, казалось, впитали в себя все невзгоды и тайны, которые только могли существовать в этом городе. Узкие окна, затянутые пыльной паутиной, едва пропускали свет, а массивная деревянная дверь, украшенная резным изображением кабана, скрипела на ржавых петлях от ветра. Граф де Рохо не обращая внимания на унылый вид здания, уверенно шагнул вперёд. Слуга, следуя за ним, нервно оглядывался, словно ожидая, что из тени выскочит что-то неведомое.

— Вон те окна, монсеньер, — тихо произнёс слуга, — обычно их труппа останавливается там, в тех номерах. — Обойдя этот неприглядный отель, де Рохо и слуга пошли сквозь сухую траву.

— Давай ползи, Шарль! — раздражённо прохрипел граф,

— Опустить ниже, нас заметят. — Де Рохо был раздражён и возбуждён. Его пальцы судорожно сжимали край плаща, а взгляд, острый и пронзительный, скользил по тёмным окнам, словно ища в них признаки жизни. Тени от деревьев, казалось, шептали ему что-то на ухо, предупреждая об опасности, но он игнорировал их, движимый лишь одной целью.

— Ваше сиятельство, — прошептал Шарль, едва слышно, — если нас поймают, это будет позор.

— Молчи! — резко оборвал его граф, прижимаясь к земле.

Они медленно продвигались вперёд, каждый шаг давался им с трудом. Сухая трава шуршала под их телами, словно пытаясь выдать их присутствие. Де Рохо чувствовал, как сердце бьётся в груди, как кровь стучит в висках.

— Вон там, — Шарль указал на узкое окно, почти скрытое зарослями плюща. Де Рохо кивнул, его глаза сверкнули в темноте.

— Идём.

Они поднялись, стараясь оставаться в тени, и подошли к окну. Граф на мгновение замер, прислушиваясь к звукам изнутри. Окно было полуоткрыто, и граф, присев, осторожно наблюдал за тем, что происходило внутри. Ингви сидел на кресле, его тело, влажное и расслабленное, казалось высеченным из мрамора, лишь тонкое полотенце, небрежно наброшенное на бёдра, скрывало его наготу.

— Я тебе говорю, что я могу забраться на крышу и влезу незаметно в особняк! — вдруг произнёс Ингви, его голос звучал уверенно, и в зелёных глазах мерцала искра самоуверенности, которая свойственна лишь мастерам своего дела.

— Ты уверен, что сможешь сделать это без шума? — спросил мужчина, стараясь уловить малейшие колебания в голосе акробата, которые могли бы выдать его неуверенность.

Ингви усмехнулся, откинул длинную чёрную прядь с лица и взглянул своему собеседнику прямо в глаза.

— Я занимаюсь этим делом всю свою жизнь, и если я что-то умею, так это оставаться незамеченным, — его голос был твёрд и спокоен, а в зелёных глазах пульсировала искра азарта.

Подслушивая у окна, де Рохо обернулся к слуге и произнёс:

— Шарль, похоже, они замышляют ограбление.

— Вы правы монсеньер, — прошептал Шарль, прислушиваясь к каждому звуку. — Но акробаты нередко используют свои умения в корыстных целях.

— Этот парень мне сразу не понравился, — прошипел граф, — эти глаза…

Он повернулся к Шарлю. — Ты видел его глаза? Они зелёные и холодные, как лёд. — Шарль молчал, стараясь услышать что-то ещё. Неожиданно акробат произнёс:

— Ограбление по-французски! — затем он рассмеялся. Это был смех человека, которому всё равно, смех, отражающий вызов этому миру и обществу.

Граф де Рохо смотрел на него и качал головой, обращаясь уже скорее к себе, чем к Шарлю.

— Такие глаза, такие холодные глаза не могут принадлежать доброму человеку. Они, как глубина бездны, в которую не хочется заглядывать. Эти люди, эти циркачи они все мастера менять свой облик и сущность.

Шарль, молчал, пытаясь сосредоточиться на акробате.

— Он мне кого-то напоминает — наконец произнёс Шарль, обдумывая каждое слово. — Но я пока не могу вспомнить, кого именно.

Граф медленно повернул голову в сторону слуги, не дожидаясь вопроса Шарль ответил:

— Да, господин. Все окна надёжно заперты, ставни прикрыты, а Ваши верные псы, как всегда, бродят в саду. Ни единая душа не посмеет переступить порог Ваших владений.

— Пойдём Шарль. — Прошептал граф и, пригнувшись, пошёл обратно. Слуга последовал за ним, осторожно ступая по сухим листьям. Отель «Чёрный кабан» окутала таинственная тишина ночи, лишь иногда нарушаемая шелестом ветра в ветвях деревьев. Лунный свет, пробиваясь сквозь густую листву, создавал причудливые узоры на земле, как будто природа стремилась оставить свой таинственный отпечаток на всём, что было вокруг. Граф со слугой сели в карету, запряженную четверкой лошадей. Карета, изысканно украшенная гербом рода, плавно тронулась с места. Внутри кареты было великолепие: бархатные сиденья, золотые узоры на стенках и тяжелые шторы красного цвета. Граф, мужчина с величественной осанкой и проницательными глазами, некоторое время безмолвно смотрел в окно, обрамлённое сильно отполированным деревом. Его мысли витали далеко за пределами проплывающих мимо пейзажей.

— Карлики, шуты, акробаты — всё это звери, Шарль — неожиданно произнёс граф низким, зловещим голосом.

— Этот парень — животное, — продолжал он, и слуга молча слушал, устало мотая головой.

— Они распутники и развратники, живут лишь инстинктами, — граф расстегнул воротник, чтобы перевести дыхание.

— Они не знают ни чести, ни достоинства, — продолжал граф, его голос дрожал словно каждый слог был отравлен горечью. — Они смеются над всем, что свято, над всем, что мы, благородные, ценим. Их мир — это мир грязи и низости, где нет места ни благородству, ни уважению.

Слуга, всё так же молчаливый, лишь глубже уткнул взгляд в пол кареты, словно пытаясь избежать встречи с пылающими глазами графа. Его руки, привыкшие к тяжелой работе, сжимали край сиденья, но он не смел прервать поток слов, льющихся из уст господина.

— И этот парень, — произнёс граф и его голос стал ещё тише, но от этого только опаснее, — он хуже их всех. Он притворяется человеком, но внутри… внутри он зверь. Зверь, который не знает ни стыда, ни совести.

Карета покачивалась на неровностях дороги, и граф, казалось, на мгновение потерял нить своих мыслей. Он закрыл глаза, словно пытаясь успокоить бурю внутри себя. Но через мгновение его голос снова раздался, теперь уже с нотками усталости.

— Они все такие. Все!

Слуга, наконец, поднял глаза, но не на графа, а на окно кареты, за которым мелькали тени деревьев.

— Они победят, — прошептал граф, его голос стал почти неслышным. — Они уже победили.

И в этот момент карета резко остановилась. Слуга вздрогнул, а граф, словно очнувшись от долгого сна, медленно повернул голову к двери.

— Что случилось? — спросил граф.

— Там нашли тело женщины, монсеньер, мы не можем тут проехать! — крикнул кучер. Граф нахмурился, его толстые пальцы сжали ручку трости.

— Тело женщины? — повторил он, и в его голосе прозвучала едва уловимая дрожь. Он откинул штору и выглянул наружу. Улица была окутана предрассветным туманом, и в его глубине виднелась темная фигура, лежащая на мостовой. Вокруг уже собралась небольшая толпа, шептавшаяся и крестившаяся.

— Пойдемте, посмотрим, — сказал граф, открывая дверцу кареты. Слуга попытался возразить, но де Рохо уже шагнул на землю, его плащ развевался на холодном ветру. Он подошел к месту происшествия, и толпа расступилась перед ним, как перед призраком.

Тело полуобнаженной женщины лежало в неестественной позе, ее лицо было бледным, а глаза широко раскрыты, словно застыли в последнем ужасе. Граф наклонился, его взгляд скользнул по ее одежде — дешёвый шелк, украшенный кружевами, но теперь изорванный и испачканный грязью. Её золотистые волосы, спутанные и растрёпанные, хранили в себе единственный цветок астры, словно последний отголосок утра, когда она, улыбаясь, вплетала его в свои пряди. На шее женщины проступал темный след то ли от верёвки то ли от лески.

— Кто она? — спросил граф, обращаясь к толпе.

— Не знаем, монсеньер, — ответил кто-то из толпы. — Ее нашли здесь час назад. Никто не видел, как она сюда попала.

Де Рохо задумался, его взгляд скользнул по окнам домов, по темным переулкам, уходящим вглубь города. Граф ещё раз взглянул на мёртвое тело женщины и произнёс:

— Очевидно что она простолюдинка, и похоже её убили не здесь.

Он отвернулся, чтобы дать распоряжение своему слуге, когда на месте появился детектив Жак Робер. Немолодой детектив был известен в Париже как человек, который раскрывал самые запутанные и страшные дела. Его ум был острым, как лезвие, а взгляд — проницательным, как у хищника. От маленьких близко посаженных глазок Жака не ускользала ни одна деталь, он замечал то, что другие упускали из виду. В Париже ходили слухи, что Жак умеет читать мысли, хотя сам он всегда улыбался на столь нелепые домыслы. В его сопровождении был высокий мужчина, светлые волосы которого были уложены в тугой хвост, а голубые глаза на бледном лице подчеркивали его аристократичность и загадочность. Детектив сделал шаг вперед и, взглянув на графа Де Рохо, кивнул.

— Томас де Рохо, — произнес Жак Робер, — позвольте представить моего коллегу, месье Николя де Вилье. Он будет помогать в нашем расследовании.

Граф взглянул на молодого мужчину и раздражённо произнёс:

— Что же тут случилось, месье Николя де Вилье?

— Очевидно, что убийство, — лукаво ответил мужчина и вдруг рассмеялся. Его зубы были ровными, с выступающими слегка небольшими клыками. Он подошёл к телу женщины, взял её за руку, закрыл глаза и прошептал:

— Вижу мужчину, крупного и жестокого. — Граф нахмурил брови, наблюдая за странным поведением молодого блондина. Ему представлялось, будто молодой человек не испытывал никакого уважения ни к телу женщины ни к этой ужасной трагедии.

— Месье де Вилье мы не в театре! — грубо произнёс Граф.

Но блондин, казалось, уже не слышал его и плутал в собственных мыслях.

— У него чёрная душа что заглушила не одну жизнь — произнёс Де Вилье не открывая глаза. Немного помолчав блондин продолжил:

— Я вижу море. Думаю что он моряк. — Неожиданно он отпустил руку убитой и взглянув на детектива произнёс:

— Будут ещё жертвы, детектив.

Детектив замер, его взгляд скользил по безжизненному телу женщины. Луч фонаря выхватил из тьмы багровый след удушья на её шее. Холодный ветер, словно невидимая рука, трепал её спутанные волосы, придавая сцене зловещую динамику. Жак, не отрывая глаз от её бледного лица, вдруг произнёс:

— Габриель, — забирайте тело и доставьте его в морг как можно быстрее. А затем, найдите Мартина — пусть он сделает все возможное, чтобы извлечь из этого нечто полезное. — Габриель подошёл, взглянув на женщину он вдруг побледнел и произнёс:

— Я её знаю, это цветочница, Шарлиз. Последний раз я видел её около недели назад. Она улыбалась, расставляя пионы в витрине своего маленького магазинчика. — Его голос дрожал будто каждое слово ему давалось с трудом. Габриель опять взглянул на бледное лицо жертвы, будто пытаясь понять, кому и почему понадобилось отнять у неё жизнь.

— Она была проста и вежлива, всегда приветлива. — Габриель вздохнул.

— Я не знал её близко, — произнёс Габриель — этот город редко пускает людей внутрь чужой души.

Жак Робер кивнул, записывая что-то в своем блокноте.

— Месье Жак Робер! — воскликнул мужчина, стремительно приближаясь к детективу. Запыхавшись, он произнёс:

— Месье Жак, в реке снова нашли троих сирот. Похоже, смерть их была насильственной…

— Поехали — произнёс детектив.

— Мы едем домой, Шарль, — неожиданно произнёс Томас де Рохо, тяжело залезая в свою карету. Слуга быстро залез за графом. Постепенно, карета тронулась с места, медленно покачиваясь от покатой дороги. Внутри царила напряжённая тишина, лишь изредка прерываемая тяжёлым дыханием графа. Де Рохо невольно ещё раз взглянул в окно, но густой туман, окутывающий дорогу, скрыл всё от его взора. Впечатление того, что случилось, не давало покоя. Перед глазами всё ещё стояло бледное лицо незнакомки, отмершее, но сохраняющее загадочное спокойствие.

Месье Робер чуял холодный дымок ветра, пробирающийся между листьев и обволакивающий место происшествия. Взоры людей были устремлены на берег, где покоились три бледных тела, словно забытые куклы, покинутые в играх времени. Три сироты перестали быть частью этого мира.

— Месье, их тела обескровлены. — Эхом отразились слова Габриеля в голове детектива, как непрекращающийся набат.

— Какого рода следы остались на их телах, Габриель? — спросил Робер, пристально изучая бледные лица сирот, чьи истории остались нерассказанными.

— Сложно сказать наверняка, — ответил помощник, согревая свои холодные пальцы, поднеся их к губам.

— Помимо обескровленности, видны следы неизвестных инструментов. Есть порезы на шеи, есть такие порезы какие я прежде не встречал.

Жак глубоко вдохнул, находя в воздухе отзвуки железа и влаги.

— Поручите кому-нибудь посмотреть в архиве, были ли похожие случаи в прошлом. Мы должны найти любую зацепку. — Твёрдо сказал Жак. Габриель кивнул. Неожиданно из толпы присутствующих выплыла молодая женщина, с глазами, полными ужаса.

— Месье Робер, у меня есть, что сказать Вам, — её голос дрожал.

— Сироты раз за разом умирают, их тела находят то тут то там. Они всегда обескровлены, всегда. Эти сироты, те, кого никто не хватится. Они словно были рождены для этого, — добавила она с ноткой печали в голосе и внезапно умолкла, словно осознав, что сказала уже слишком много.

Детектив выслушал её, затем повернулся к Габриелю и произнёс:

— Надо поговорить с теми, кто знал этих детей.

Изабель Дюран вихрем влетела в комнату, кожа всё ещё пылала от прикосновений акробата, а кровь бурлила адреналином. Сорвав с лица маску, что искрилась в мерцающем свете свечей, она упала на кровать и вдруг разразилась смехом.

Катрин застыла в дверях, зачарованная, — в этом смехе пульсировало что-то манящее, запретное, то, к чему она отчаянно стремилась прикоснуться, слиться с этим безумием. Изабель, переведя дыхание, перевернулась на спину, устремив взгляд в потолок, где в танце сплетались тени от свечей. В голове еще звенела музыка карнавала, смешиваясь с запахом пота и дорогих духов, криками и пьяным смехом толпы. Казалось, она все еще неслась сквозь этот пестрый хаос вместе с ним, рука в руке, сквозь этот ослепительный маскарад. Мир обрел невиданную яркость, остроту, словно все чувства обострились до предела. Она чувствовала себя живой, настоящей, словно вырвалась из душной клетки.

— Ингви, этот чертов акробат… Я найду тебя завтра, — шепнула она, и в глазах ее играл огонек. Ингви виделся ей новой, блистательной игрушкой.

Мой славный Вилли

Генрих смотрел на Вивьен, сидя в бархатном кресле. Её рыжие волосы, рассыпавшиеся по плечам, и круглое, простое лицо, которое когда-то казалось ему воплощением невинности, теперь вызывали лишь усталость. Присутствие Вивьен в его опочивальне ощущалось излишним, как старый, надоевший гобелен, который давно пора сменить. Он чувствовал, что эта фаворитка, еще недавно вызывавшая в нем бурю страстей, больше не представляла для него никакого интереса. Её присутствие больше не будоражило его и не волновало. Он помнил, как впервые увидел её на балу, в толпе разодетых придворных дам. Тогда Вивьен Дюбуа казалась ему ярким цветком, распустившимся в затхлом воздухе дворцовых интриг. Её непосредственность и открытость пленили Генриха, уставшего от лицемерия и притворства, окружавших его со всех сторон. Он осыпал её подарками, посвящал ей стихи, проводил с ней ночи напролет, забывая о государственных делах и придворных обязанностях. Вивьен отвечала ему искренней благодарностью и неподдельной любовью, или, по крайней мере, Генриху так казалось. Но время шло, и цветок постепенно увядал. Или, возможно, Генрих просто пресытился его ароматом. Простота Вивьен, которая так привлекала его вначале, теперь казалась ему глупостью. Её наивность превратилась в ограниченность. Она не могла поддержать разговор о политике, искусстве или философии. Ее интересовали лишь наряды, украшения и сплетни придворных. Генрих понимал, что Вивьен никогда не станет ему настоящим другом, советником или единомышленником. Она была лишь красивой игрушкой, предназначенной для кратковременного развлечения. Он вздохнул, отвернувшись от Вивьен, и посмотрел в окно. За окном простирался ухоженный парк, залитый лунным светом. Вдалеке виднелись силуэты деревьев, напоминавшие ему о чем-то давно забытом и утраченном. Генрих чувствовал себя усталым и опустошенным. Он понимал, что его жизнь, полная власти, богатства и развлечений, лишена настоящего смысла. И Вивьен, сидящая рядом с ним, лишь подчеркивала эту пустоту. Он знал, что должен отпустить ее, отпустить с миром и забыть о ней навсегда.

Вивьен чуть повернула голову, взглянув на отрешенного Генриха затем её глаза коснулись портрета на стене, изображавшего гордую Диану де Пуатье. Взгляд Дианы был полон достоинства и решимости, черты, которые ей всегда хотелось привнести в собственную жизнь. Генрих молчал, смотря в окно, ему хотелось, чтобы Вивьен поскорее ушла. Минуты тянулись мучительно медленно, каждая из них казалась вечностью. Он чувствовал на себе ее взгляд, изучающий и немного насмешливый, но не поворачивался. Боялся, что если посмотрит в ее глаза, то не сможет сдержать слова, которые рвались наружу, слова о разочаровании, об утраченных надеждах, о бессмысленности их отношений. В комнате повисла тяжелая тишина приближающая неизбежное расставание. Генрих знал, что должен что-то сказать, он чувствовал себя актером, забывшим свою роль, застигнутым врасплох в середине спектакля.

— Почему ты не помиловал Женевьев де Тревиль? — вопрос Вивьен прозвучал тихо, почти неслышно, но для Генриха он стал ударом хлыста. Его словно вырвали из забытья. Он вздрогнул всем телом и медленно повернулся, пораженный дерзостью, сквозившей в каждом слове.

— С чего вдруг тебя это волнует? — в голосе Генриха звучало неприкрытое презрение.

Вивьен отвернулась, устремив взгляд на портрет Дианы де Пуатье, словно ища там ответы.

— Мне казалось, ты любил ее… больше Дианы, — прошептала она.

Генрих взглянул на Вивьен с плохо скрываемым раздражением.

— Любил? Это слишком громкое слово, Вивьен. Я был очарован, пленен ее умом и красотой. Но любовь… любовь это другое. Диана… Диана моя путеводная звезда, мой компас в этом бушующем море интриг и предательств. Женевьев же была лишь мимолетным увлечением, приятным развлечением, не более.

Вивьен, не отрывая взгляда от портрета Дианы, прошептала:

— Ты лжешь… Я видела этот взгляд. Взгляд, которым ты одаривал ее. В нем было нечто большее, чем мимолетное увлечение. Там плескалась любовь, темная и бурная, как гроза над морем, и томилась безысходность, как у пленника, взирающего на свободу сквозь решетку.

Произнося эти слова, Вивьен ощущала, словно говорит о самой себе, словно исповедуется перед собственным отражением. Она знала, что потеряла короля, его благосклонность, его любовь… навсегда. Но она не была настолько наивна, чтобы признаться в своем поражении, в своем… предательстве. Никогда. Перед ее глазами все еще стояла кровавая картина казни Женевьев де Тревиль, фаворитки, павшей жертвой королевской немилости. Вивьен Дюбуа не станет следующей головой, склонившейся под топором палача. Никогда.

Тишина, нависшая в комнате после ее слов, казалась оглушительной. Портрет Дианы, казалось, насмешливо взирал на Вивьен с высоты своей власти и безупречной красоты. Она чувствовала себя маленькой и жалкой под этим немым укором. Вивьен знала, что слова, сорвавшиеся с ее губ, были дерзкими и опасными.

Генрих молчал, буравя Вивьен холодным, пронзительным взглядом, от которого по коже бежали мурашки. Ей казалось, что он уже видит ее насквозь: и Вилли, и предательство, и неблагородное происхождение, и клубок страхов, запутавшихся в ее душе.

— Вивьен Дюбуа, — медленно произнес король, — ты что-то хочешь мне рассказать? — в голосе короля скользнула змеиная ухмылка, а взгляд, медленно и цепко скользивший по ее лицу, обжигал хуже пламени.

— Мне пора, Генрих, — прошептала Вивьен, чувствуя, как подкашиваются ноги, и поспешила к двери, словно бежала от неминуемой гибели.

Она уже держалась за ручку двери, когда его голос, тихий, но властный, прозвучал у неё за спиной:

— Не так быстро, Дюбуа. Разве у нас нет незаконченных дел? Или тебе так не терпится сбежать, чтобы скрыть что-то?

Вивьен почувствовала, как ледяные когти страха вонзились в самое сердце, сковывая его предчувствием неминуемой беды. Тень прошлого, которую она так тщательно прятала, ускользала из-под маски беззаботной аристократки, угрожая разрушить хрупкий карточный домик её тщательно выстроенной жизни.

Вивьен замерла, не смея повернуться. Она чувствовала его взгляд, словно прожигающий дыру в её спине. Медленно, стараясь казаться непринужденной, она развернулась к нему.

— У нас нет никаких дел, Ваше Величество. Мне необходимо подготовиться к балу.

От её притворных слов Генрих почувствовал острую усталость. Словно отмахнувшись от назойливой мухи, он махнул рукой, приказывая ей оставить его. Вивьен Дюбуа подгоняемая невидимым кнутом, выскользнула из его покоев, чувствуя, что её время истекает, словно песок сквозь пальцы.

Мрачные коридоры замка сжимались вокруг нее, словно саван. Она чувствовала, что игра окончена, как Генрих уже занес перо, чтобы вычеркнуть ее имя из списка фавориток. Злость, густая и липкая, сплеталась с обреченностью. Ей хотелось вернуться и ворвавшись в его покои, разразиться хохотом, поведать о его слепоте и глупости. Рассказать, как она, простая девка из низов, ловко передавала врагам расположение его судов, наблюдая, как их грабят. Раскрыть перед ним всю вульгарность своего прошлого, выкрикнуть ему в лицо всю правду. Но ноги Вивьен двигались, словно чужие, не слушаясь яростного бунта в ее душе. Она шла по предначертанному пути, по пути отторжения, по пути забвения.

Грузная повариха с рыжей копной уложенной под аккуратный чепец с круглым раскрасневшимся лицом, тяжело дыша, ощипывала гуся, за ее спиной ещё четыре поварихи оживленно переговаривались, обсуждая предстоящий прием. Поварихи, каждая в белоснежном переднике, ловко справлялись со своими задачами, присыпая мукой длинные столы и разливая по кувшинам пряные соусы. На кухне пахло жареным мясом, свежим хлебом и томатами, в воздухе улавливались резкие нотки укропа и чеснока.

— Эх, был бы у нас гусь покрупнее да пореже перо! — воскликнула одна из поварих, обтирая руки о передник и сменив тему на сплетни о местных знатных особах, которых они обслуживали. В разговоре мелькали именины и пышные свадьбы, громкие похоронные обеды и тайные встречи под прикрытием городских ночей. Невозмутимо продолжая свою работу, повариха раз за разом дергала гусиные перья, и они, рассыпаясь по полу, оставляли после себя бледные пятна на каменном покрытии. Мимо окна, светлого и распахнутого для проветривания, мягко скользили солнечные лучи, выхватывая из полумрака интерьеров кабинеты, откуда был слышен визгливо-радостный смех юных горничных. Обстановка на кухне была наполнена суетой и гулом голосов, каждому был отведен свой угол и свое место.

Войдя нв кухню и немного понаблюдав, детектив Жак Робер произнёс :

— Мадам, Вы слышали об убийстве дочери канцлера, Коко Бардо?

— Конечно, — не останавливаясь ощипывать гуся, произнесла служанка. — Но господа, они ведь там в другом крыле замка, мы там никогда не бываем, нам не позволено, месье.

Детектив нахмурился, продолжая наблюдать за происходящим в маленькой кухне. Звуки перьев, срывающихся с нежного птичьего тела, мешались с гулом голосов, создавая особую атмосферу тайны и ожидания.

— И всё же, может, Вы кого-то заметили, выходящего из замка в тот вечер? — продолжил он.

— Нет, не видела, — ответила служанка.

— Смотрите, а вот и она явилась, наша Дзынь-Пинь Ли, — добавила она, когда на кухню вошла девочка лет десяти с чёрными волосами круглым лицом и раскосыми глазами цвета лесного ореха. Повариха развернув своё раскрасневшееся пухлое лицо, раздражённо бросила:

— Дзынь-Пинь, давай, иди уже рис перебирай. — Девочка стремительно подбежала к мешку с рисом.

— Эта девочка — она что, азиатка? — удивлённо спросил Габриэль.

— Да, — громко подтвердила служанка, не отрываясь от ощипывания гуся.

— Марго пошла на рынок, а она прибилась к мясному прилавку, стояла там совсем одна. Вот Марго её и привела к нам. Вечно она где-то болтается, — недовольно проговорила повариха, мотая головой.

Немного помолчав, детектив произнёс:

— Дзынь-Пинь, может быть, ты что-то видела или слышала в день убийства Коко Бардо? Ты, наверное, бываешь в том крыле замка, где обитают господа?

— Видела, месье, — произнесла она с сильным китайским акцентом бросив взгляд на повариху, — я видела мальчика в тёмном коридоре замка. Он был весь в грязи, одет в лохмотья.

— Да Вы её не слушайте, месье, — перебила толстая повариха, — Дзынь большая выдумщица. — Детектив задумчиво посмотрел на девочку сверху вниз. Её глаза были полны беспокойства. Он знал, что дети часто замечают то, что остаётся незаметным для взрослых, и потому не стал сразу отвергать её слова.

— Расскажи подробнее, — попросил он подойдя ближе к ней. Дзынь-Пинь на мгновение замялась, словно не была уверена, стоит ли продолжать. Но детективу удалось завоевать её доверие своим внимательным взглядом.

— Это было поздно вечером, — начала она, — когда все слуги уже разошлись по своим комнатам. Я услышала чьи-то шаги на лестнице и побежала посмотреть. Там, в полутьме, я увидела мальчика. Он выглядел испуганным, а когда заметил меня, бросился прочь.

— Ты его раньше видела? — спросил детектив наклонившись ниже но Дзынь покачала головой.

— Нет, никогда. Я думала, может это кто-то из гостей, но он был слишком растрёпанным и грязным казалось как будто убегал от кого-то.

Толстая повариха фыркнула в сторону, но детектив продолжал внимательно слушать Дзынь-Пинь.

— Я ещё подумала, что это сын какой-нибудь прислуги, но он выглядел как будто тут он впервые и старался куда-то спрятаться, — сказала девочка и продолжила чистить рис. Она аккуратно перебирала зерна, сосредоточенно выполняя свою задачу, словно это помогало ей упорядочить мысли. Её движения были быстрыми и точными, что говорило о многолетней практике.

Повариха вдруг перестала чистить гуся и произнесла:

— В тот вечер, в день убийства Коко, я заметила у потаённой калитки высокого, статного мужчину, стремительно удалявшегося прочь. Сам он войти не мог. Я подумала тогда, что кто-то его впустил, ведь проникнуть через калитку самостоятельно невозможно, нужны ключи. Но он каким-то образом всё же вошёл. — Детектив слушал её с пристальным вниманием.

— Вы разглядели его лицо? — спросил детектив, надеясь получить хоть какую-то зацепку.

— Нет, к сожалению, — ответила женщина, с трудом вспоминая события той ночи. — Было темно, и он старался держаться в тени.

Толстая повариха наконец дочистила гуся и, посмотрев на детектива, произнесла:

— Месье, мы люди маленькие, тут в левом крыле замка для прислуги мы мало что знаем об убийстве. На прошлой неделе убили служанку. Она лежала вон там, — ее палец указал на угол кухни, где блики света играли на пожелтевшем линолеуме. — А мы до сих пор ничего так и не знаем.

— Что Вы можете сказать о фаворитке короля Вивьен Дюбуа? — неожиданно спросил Габриель всматриваясь в лицо поварихи. На мгновение она оторопела а затем произнесла:

— Фаворитка короля, говорите? — она вытерла руки о грязный фартук и медленно опустила глаза, словно собираясь с мыслями. — Она, конечно, дама знатная и влиятельная. Много слухов ходят о её былых интригах при дворе и влиянии на короля, но разве нам, простым слугам, до того дело.

Детектив, выслушав рыжую повариху, подошёл к уже ощипанному гусю.

— Сегодня приём в замке? — спросил он.

— Месье, — толстая повариха заулыбалась, — сегодня бал в честь короля. Все приготовления идут полным ходом, мы очень стараемся. — Детектив, протирая руки о носовой платок, внимательно разглядывал гуся, будто надеялся прочесть на его гладко выщипанной коже какие-то подсказки или тайные знаки.

— И кто будет среди гостей? — непринужденно продолжил он разговор, опуская взгляд на стол, уставленный разными припрятанными деликатесами.

— Ах, месье, как всегда, вся знать королевства и даже посетители из заморских земель! — ответила повариха. — Говорят, будет даже графиня Эльза фон Люденштайн, её редко встретишь на таких мероприятиях.

— Эльза фон Люденштайн, Вы говорите? Интересно, интересно, — детектив задумчиво отвел взгляд на огромное окно.

— Месье Робер, бал Вас тоже увлекает? — усмехнулась повариха.

Робер ответил ободряющей улыбкой:

— Вы же понимаете, мадам, в моей профессии внимание к мелочам — ключ к успеху.

Жак повернулся к Габриелю и произнёс:

— Пойдём.

Затем он развернулся к рыжей поварихе и улыбнувшись сказал: — Прощайте, мадам, надеюсь, бал удастся.

К вечеру залы Лувра мерцали в огнях величественного бала, устроенного в честь Генриха II, короля Франции. Повсюду разносились шорох шелковых платьев и смех придворных дам, смешанный с музыкой, льющейся из под рук искусных музыкантов. Великолепие и роскошь окружали каждого, кто вошел в эти залы, освещенные тысячами свечей, отраженных в зеркалах и витражах.

Генрих, возвышающийся на пьедестале своего трона, внимательно наблюдал за танцующим скоплением, охваченный гордостью и тщеславием. Королева Екатерина Медичи, стоявшая рядом, была воплощением грации и достоинства, с её изысканными украшениями и роскошным нарядом, подчеркивающим её итальянское происхождение. По залам кружили пары, словно нарисованные великим художником. Здесь был граф Франсуа де Гиз, один из самых влиятельных людей королевства, который вёл под руку прелестную даму в изумрудном платье, её острые, полные веселья глаза искрились. Кардинал Шарль Лотарингский, брат герцога, стоял в сторонке, наблюдая за веселящимися с лёгким прищуром. Придворные изящно вставали в пары, начиная свои сложные фигуры, поднимая руки и слегка склоняя головы в ритме музыки. В этом волшебном танце и смехе словно находился ключ к будущему успеху Франции. Молодые дамы и кавалеры флиртовали, мечтая завоевать чьи-то сердца и внимание. Разговоры вперемешку с тихими смешками эхом поднимались под своды зала, создавая фон для интриг, сплетен и любовных историй, прокладывающих свой замысловатый узор среди гостей. Каждый шёпот вёл к новым союзам и разъединениям, как будто судьбы всех здесь находившихся вершились в ритме этого бала.

Диана де Пуатье на балу не упускала возможность упомянуть о подаренных Генрихом драгоценностях, изъятых у Д"Этамп — герцогине и фаворитки умершего короля, и о приобретенных замках и огромных особняках в Париже принадлежавших некогда герцогине. Присутствующие дамы и даже кавалеры завороженно слушали её рассказы, вспыхивая завистью или восхищением, в зависимости от того, насколько искусно Диана смягчала резкий тон гордости в своих словах. Драгоценности в ушах и на шее Дианы сверкали как маленькие солнца, рассеивая по залу зависть. Её изящный наряд, сшитый из лучших тканей, фасон которого был определён модными домами Парижа, заставлял оборачиваться вслед. Из-за плеча Дианы проглядывала тень прошлого, когда она ещё не стояла так высоко на вершинах светского Олимпа, но её уверенность и обаяние всегда были её верными спутниками.

Наблюдая за ней, и окружающими, Вивьен всё больше осознавала свою незначительность во всей этой игре. Величественная фигура Дианы, известной своей мудростью и влиянием, заполняла пространство, привлекая внимание всех присутствующих. Даже свет, казалось, ложился по-особенному на её элегантный наряд, подчёркивая достоинства её благородного происхождения и уверенность, с которой она вела беседу.

Вивьен, бледная, в отчаянно багровом платье стояла чуть поодаль, в тени, словно данная ей роль в этой драме не предполагала её участия. Всё вокруг казалось ей не более чем сценой, где каждый исполнял свою чётко определённую партию. Несколько полузнакомых лиц периодически поглядывали в её сторону, но она оставалась невидимой, фокусируясь на жестах и интонациях Дианы.

«Как же изумительно она владеет собой…» — Думала Вивьен, поражённая тем, как Диана умела завоёвывать сердца толпы простыми словами. Это было больше, чем искусство красноречия — это было знание самой сути людских душ. Вивьен завидовала её таланту и влиянию, желая, чтобы когда-нибудь и её собственный голос имел силу менять миры.

Тем временем речь Дианы становилась более напевной, как колдовская песня, уносящая всех в другой мир, где их роли предопределены её приказами и взмахами руки.

Как ей удается так долго держать возле своих ног короля? Это был вопрос, не дававший Вивьен покоя. Она понимала, что секрет Дианы не только в её красоте.

«Она старше меня на двадцать лет, но она не стареет, почему…» — Вивьен разглядывала Диану.

— Я знаю, о чём Вы размышляете мадемуазель — вдруг произнес чей-то голос. Вивьен обернулась и увидела немолодого мужчину, мгновенно узнав в нём знаменитого инквизитора.

— Эта женщина, — сказал он, указав на Диану, — посланница дьявола. — Её облик не подвержен старению, и красота её вечна! — затем, повернувшись к Вивьен с лёгкой усмешкой и слегка прикрыв глаза он добавил: — Король никогда не оставит её, мадемуазель.

— Почему она всё ещё жива? — произнесла неуверенно Вивьен.

— А Вы бы предпочли видеть её на костре? — улыбаясь произнёс мужчина.

Вивьен внутренне содрогнулась от мысли, которую предложил ей инквизитор. Она вновь взглянула на Диану, чья молодость и красота казались почти сверхъестественными. Бал вокруг них продолжался, музыка играла, и бесчисленные пары кружились в танце, совершенно не замечая напряжённого разговора неподалёку.

— Я не знаю, чего бы я предпочла, господин, — призналась Вивьен, — но мне трудно поверить, что её красота — преступление. Разве не красота украшает наш мир? — она смотрела в толпу, но вопрос её был обращён к самой себе. Инквизитор изучал её взглядом, его глаза были пронизаны странной смесью любопытства и подозрения.

— Да, возможно, — согласился он нерешительно, — но тьма часто скрывается там, где слепит свет. Никогда не забывайте об этом, Вивьен. — Вы бывали в подвале замка? — с интересом продолжил мужчина.

— Нет — произнесла Вивьен

— Диана там проводит много времени, — многозначительно улыбнувшись произнёс он. — Спуститесь туда, Вы многое поймёте.

Музыка продолжала звучать, заполняя залы своим мелодичным потоком, как будто в противовес растущему напряжению между ними. Вивьен невольно представила себе тёмный и холодный подвал замка, заброшенный и погружённый во мрак.

«Что же может быть там такого, что скрывает Диана?» — вопрос причудливо переплетался с голосами танцующих и смехом весёлой толпы.

— Возможно, я всё-таки спущусь туда, чтобы удовлетворить своё любопытство, — пробормотала Вивьен, будто бы себе под нос, но мужчина улавливал каждое её слово.

— Но знание несёт ответственность, мадемуазель которая может изменить Ваш взгляд на мир. — С этими словами он отступил в шумную толпу, оставляя Вивьен наедине с её мыслями. Слова инквизитора продолжали звенеть в голове Вивьен Дюбуа, как отдалённое эхо, в которое ей только предстояло вдуматься. Она понимала, что незнание может быть формой защиты, но сейчас что-то внутри неё стремилось узнать истину, как бы страшна она ни была. Бал завораживал своим великолепием, но её мысли неизменно возвращались к женщине с вечной красотой и вопросу, что же может скрываться за этой привлекательностью. Вивьен не могла прекратить думать о том, какая скрытая история стоит за обликом Дианы де Пуатье.

Когда Бэлла и граф де Фуэ прибыли, бал был в самом разгаре. Зал сиял огнями тысяч свечей, отражающихся в огромных зеркалах, обрамленных золотыми рамами. Музыка, полная страсти заполняла пространство, заставляя сердца биться в такт мелодии. Пары кружились в вихре вальса, их наряды переливались всеми оттенками драгоценных камней, словно живая радуга, спустившаяся на землю.

Бэлла, в своем изысканном платье из бархата глубокого изумрудного цвета, с легкой улыбкой скользила взглядом по залу. Граф де Фуэ, облаченный в черный фрак с серебряными акцентами, был воплощением элегантности и власти. Его пронзительный взгляд, казалось, проникал в самую душу каждого, кто осмеливался встретиться с ним глазами.

— Знакомьтесь, мой друг, эту красавицу, мою сегодняшнюю спутницу, зовут Бэлла. — Улыбаясь обратился де Фуэ к высокому красивому мужчине.

Мужчина приподнял одну бровь.

— На этом балу Ваша избранница может покорить самого Генриха. — Ответил он ехидно улыбнувшись.

Стоя в полукруге бального зала, освещенного канделябрами, Бэлла кокетливо наклонила голову, прислушиваясь к разговору, и легкая усмешка скользнула по её губам. Обворожительность незнакомки не оставляла равнодушным ни одного из приглашенных. Её фигура, плавно двигалась в ритме музыки, и каждый взмах веера сопровождался любопытными взглядами мужчин.

Однако за этой внешней беспечной игрой, скрывалась глубокая задумчивость Бэллы. Она знала, что бал — это не только сцена для светского блистания, но и шахматное поле интриг и тайных намерений. Генрих II, привыкавший всегда быть в центре внимания, был вынужден уступить взглядом необыкновенной Бэлле, когда она проходила мимо. Тем временем, Де Фуэ, сделал шаг к своему собеседнику, некогда высокому и властному джентльмену, но теперь слегка потускневшему на фоне новой звезды бала.

— Вы правы, друг мой, — промолвил он, с еле уловимой ноткой гордости в голосе, — Бэлла способна затмить не только королевский блеск, но и раскрыть истинные мотивы каждого присутствующего здесь.

Музыка струилась по залу, своими мелодичными волнами перенося всех присутствующих в мир утонченных иллюзий. Но Бэлла ощутила легкую дрожь ожидания, когда она заметила фигуру Генриха II, направляющегося в их сторону. Ее сердце забилось быстрее, но она не выдала своих эмоций ни малейшим движением.

— Мадам, я не мог не заметить, как Вы пленяете меня красотой своего танца, — сказал Генрих, его голос был мягок, но обладал внутренней силой, характерной для правителей. Он склонил голову в знак уважения, и его глаза внимательно изучали лицо Бэллы.

— Ваша похвала для меня великая честь, Ваше Величество, — ответила Бэлла, слегка склонив голову и даруя Генриху свою самую обаятельную улыбку. В ее глазах играло свечение, как будто внутренняя уверенность сочеталась с легкой долей вызова. Граф стоял чуть поодаль, с удовольствием наблюдая за тем, как его спутница держит себя с достоинством, которое было бы уместным даже для королевы. Он знал, что Бэлла способна ослепить даже самых избалованных вниманием придворных. Генрих еще несколько мгновений внимательно смотрел на Бэллу, а затем произнес::

— Могу ли я украсть Вас на танец? — его вопрос был скорее заявлением, чем просьбой, но Бэлла принимала вызов с величайшей грацией.

— С удовольствием, Ваше Величество, — ответила она. В ее голосе звучала смесь игривости и уважения. Принимая предложенную руку Генриха, она заметила на его лице тень удивления: такая уверенность и грация в ее движениях была редкостью даже в королевских залах.

Музыка снова зазвучала, и через мгновение, неожиданно с силой распахнув дверь вбежала пьяная грузная женщина разливая вино на свое одеяние. Ее лицо раскраснелось, когда она, дрожа от волнения и гнева, закричала:

— Генрих, Ваше Величество!

Изо всех сил стараясь удержать равновесие, она, все же покачнулась и зацепилась за тонкую ножку массивного стола в центре зала. Генрих, бросив быстрый взгляд на придворных, молча направился к женщине. Его брови нахмурились, и на мгновение в глазах вспыхнуло раздражение.

— Тётушка Эльза, Вы выбрали весьма необычный способ привлечь мое внимание, — произнес он, стараясь сдерживать нотки негодования в своем голосе. Однако он знал, что подобных выходок от нее можно ожидать в любое время. Ее склонность к эксцентричности и пренебрежение к придворным приличиям были предметом тихих пересудов в коридорах дворца.

— Ваши сады и покои полны женщин легкого поведения! Как такое может быть в благородных стенах Вашего дворца? — произнесла Графиня.

В зале воцарилось замешательство. Мелодия, игравшая в такт вальсу, замерла на полутонах; музыканты с недоумением переглядывались, ожидая первого сигнала продолжать. Шепот пробежал по залу.

— Тише, Графиня — произнес он, выдерживая длинные паузы между словами, словно обдумывая, как поступить.

Но женщина не отступала. Ее голос стал тверже, когда она продолжила:

— Я — Графиня фон Люденштайн, и я говорю от имени всех женщин, чья честь запятнана в Вашем доме!

Смех пробежал по рядам придворных, но Генрих поднял руку, жестом пресекая любые насмешки.

Издалека, сквозь суету и шепот, к ней приближался высокий человек в богатом бархатном одеянии, голос которого резонировал с внушительной уверенностью. Это был канцлер, единственный, кто осмелился приблизиться к разъяренной женщине в такой момент.

— Мадам, успокойтесь, — произнес он, стараясь придать себе вид безразличия. — Ваши вопли достигли ушей далеко за пределами этих стен.

Женщина повернула голову, ее глаза метнули молнию ярости и презрения.

— Как они смеют! Как смеют они говорить о чести, коли она растоптана под их шелковыми туфлями? — ответила она, ее голос дрожал, но приобретал новую силу и целеустремленность.

— Продолжайте, графиня, — мягко сказал Генрих, — мне интересно знать, что Вам известно.

— Каждую ночь двери Вашего дворца открываются для тех, кто торгует честью за горсть монет. Это оскорбляет нас, дам при дворе, лишает нас уважения и превращает в предметы насмешек. — Очнувшись на мгновение от своего исступления, она заметила, как её одежда пропиталась вином и начала остывать от первоначального гнева. Её пальцы нервно перебирали краешек платья, и она снова взглянула на короля, ожидая какого-то ответа, какой-то реакции, которая поставит точку в её публичном обвинении.

Король задумчиво посмотрел на нее, медленно кивая, словно размышляя над услышанным. Придворные шептались, ожидая его ответа.

— Мадам, — наконец произнёс он с утончённой холодностью и презрительной иронией — Ваша преданность правде достойна восхищения, пусть и немного… чересчур драматична для моего скромного приёма. Я полагаю, Вы присоединитесь ко мне в более приватной обстановке и расскажете все подробности, которые Вас так занимают.

Женщина снова взглянула на присутствующих, на их щелочные улыбки и вкрадчивые взгляды, и внезапно ощутила прилив вдохновения, словно сама судьба велела ей быть вестником истины в мире лживых притворщиков.

— Может истина и вызывает страх, но это лишь страх перед лицом заката, предвестник нового рассвета! Кто из вас дерзнет встречать будущее с голыми руками, а кто предпочтёт укрыться в тени пьесы, что затеяли сами? — громогласно продолжила она, наполняя зал своим звучным, будто летящим на крыльях ветра голосом.

С этими словами, охрана мягко, но настойчиво, увела женщину под восхищёнными и, в то же время, жадными до нового скандала взглядами толпы. Бал продолжился в прежнем темпе, но уже с тонкой ноткой нервозного напряжения, нелегко разгоняемого приятной музыкой и вкусом изысканных яств.

Выйдя из зала, графиня на мгновение остановилась озираясь по сторонам, затем прошипела:

— Позорищщще! Ты-позорище, Эльза! Ты просто старая немецкая дура! — схватив бутылочку вина, она шаткой походкой направилась в сад. Там, где в её любимом уголке, тёмном и уединённом, она могла скрыться, незаметно наблюдая за подъезжающими и уезжающими каретами. Устроившись на своей скамейке в самом тёмном углу сада и откупорив бутылочку вина, она прищурившись наблюдала за каждым гостем из тенистого уголка сада.

— Ein bombastischer Haufen Faulenzer, — прошипела она ухмыльнувшись и скривив недовольную гримасу.

Вдруг её рука дрогнула соскользнув во что-то вязкое. Подняв ладонь, она попыталась разглядеть что это, но густые тени сада скрывали детали. Внезапно свет от каретного фонаря скользнул по её руке, и она застыла. По ладони стекала густая, тёмная, словно только что пролитая кровь. Эльза медленно подняла руку разглядывая её при тусклом свете, с ужасом пытаясь понять, откуда она взялась. Из- за кустов роз, за её спиной, раздался еле уловимый шорох и она ощутила на себе чей то пристальный взгляд ползущий по её спине. Кто-то был здесь совсем рядом наблюдая за ней. Холодный ужас охватил её, сердце заколотилось, В ужасе вскочив, она ощутила как чья-то рука крепко схватила её за лодыжку. Резко отдернув ногу она закричала громким, как только немки могут кричать голосом. Чья-то рука внезапно отпустила её, и в темноте за спиной раздался громкий мужской смех. Эльза бросилась к особняку вырвавшись из сада, она заметила, что руки и платье были залиты чей то кровью. Подбежав к мужчине, она закричала:

— Там в саду кто-то есть!

Графиня фон Люденштайн махала окровавленными руками, её нетрезвый голос дрожал. Она пыталась отдышаться, но сердце стучало всё быстрее, страх заполнил каждую клеточку её тела.

— Что случилось? — удивленно спросил мужчина, всматриваясь в лицо графине.

— Он… он напал на меня. Я не видела его лица, только его тень, — трясясь, продолжала она, отводя взгляд в сторону. — Я слышала его — её голос был хриплым и не трезвым, — он смеялся, как будто издевался надо мной…

Мужчина быстро взглянул на окровавленные руки фон Люденштайн затем оглянулся и его глаза сузились в раздумье. Сад был темным и безмолвным, но ощущение скрытой угрозы витало в воздухе.

Через некоторое время кареты разъезжались а пары в спешке покидали бал, перешёптываясь и нервно озираясь.

— Эти проклятые шлюхи! — кричала срывающимся голосом подвыпившая графиня фон Люденштайн. — Они привели сюда своих убийц! — её голос обретал остроту и злобу. — Они режут нас, и никто ничего не предпринимает.

Детектив Жак Робер внимательно слушал графиню. Её слова залегали в тишине, как острые камни в воде. Его глаза скользили по лицам в толпе, отмечая выражения, колеблющиеся между страхом и недоумением. Многие искали взглядами спасение, а недовольство на лице Жака проступало всё более очевидно.

— Вы ведь нашли кого-то в саду, разве не так? — произнесла графиня многозначительно.

— Да, мадам, мы обнаружили труп девушки в саду, — спокойно проговорил детектив.

— И это уже не первый труп, хочу заметить, — произнесла графиня, её голос дрожал от гнева и отчаяния. — Убили служанку, затем дочь канцлера, а теперь ещё одну женщину. А Вы, детектив? Вы хоть что-то узнали? Вы только и делаете что допрашиваете какую-то прислугу и поваров, да что они вообще могут знать! — кричала она, её слова звенели, как лезвие.

— Допросите этих придворных шлюх — вот кто всё знает! Габриель взглянул на детектива, его взгляд был полон немого вопроса.

— Придворная шлюха… — спокойно повторил детектив Жак Робер, — это кого именно? — его глаза устремились прямо в лицо графине.

— Допросите эту рыжую пустышку, Вивьен Дюбуа! — произнесла графиня громким голосом. Затем она огляделась, но вокруг уже не было лишних людей — лишь жандармы и детектив.

— Она пришла ниоткуда, она не из знати, — затем повернувшись на Габриеля усмехнувшись она произнесла:

— Я даже не знаю, кто она… — Фон Люденштайн вдруг закатила глаза и её странный пьяный смех разнёсся по округе. Детектив Робер внимательно разглядывал графиню, качая головой, как будто стараясь сложить воедино кусочки мозаики. Вивьен была для него новой фигурой в этой загадочной игре. Рыжая девушка, потерявшаяся в мире интриг и опасных связей.

— В нашем замке четыреста комнат и её комната находится рядом с комнатой Коко Бардо, Вам это о чем то говорит? — она продолжала:

— Эта безродная девка бегает к королевскому астрологу и вызывает с ним злых духов, она не так проста.

— Хорошо мадам, мы допросим её. — Произнёс Робер.

Отойдя от графини Габриель обернулся к детективу и тихо произнёс:

— Эта женщина пьяна месье, скорее всего это всего лишь её фантазия.

— Я пьяна но вовсе не глупа, месье — крикнула им в след графиня. Затем недовольно фыркнув она гордо развернулась и медленно направилась в замок.

Эта ночь в замке была особенно мрачной. Вивьен не могла уснуть, слова инквизитора о тайнах подвала этого замка не давали ей покоя. Она лежала в своей постели, прислушиваясь к каждому шуму, который раздавался за пределами ее комнаты. Ветер стонал в зубчатых башнях, а толстые стены улавливали отголоски шорохов. Казалось, что сам замок ожил, жаждущий раскрыть свои многовековые секреты той, кто осмелится вопреки опасности шагнуть в его зловещие недра. Полночь приблизилась, и тяжелые часы протяжно пробили двенадцать раз, словно требуя от неё решительных действий. Собрав свою волю в кулак, Вивьен встала с постели и накинула на плечи накидку. Гулкие шаги ее бардовых туфель эхом отдавались по длинным каменным коридорам замка. Лунный свет проникал сквозь узкие окна-бойницы, отбрасывая причудливые тени на стены. Каждый угол, каждый гобелен казались ей подозрительными и живыми. Вивьен медленно спускалась по массивной лестнице в сырой подвал замка, воздух был пропитан тяжелым запахом старых каменных стен и испарений земли. Шаги ее были тихими, почти неслышными в полумраке, который окутывал всё вокруг, как древний саван. Воздух был сырой и тяжелый, насыщенный запахами пыли и таинственности. Пол подвала был выложен крупными плитами, между которыми пробивалась тонкая жизнь — зелёный мох, будто несущее свидетельство того, что даже здесь, вдали от света, природа находит свою обитель. В углу мрачной комнаты поблёскивал металлический люк, покрытый паутиной и вековой пылью, словно ожидал, когда кто-то вновь коснётся его грубой поверхности. Вивьен остановилась, пытаясь уловить хотя бы следы света или звука. Её сердце билось быстрее, подгоняемое неведомой тревогой и внезапным чувством. Шорох мышиного семейства, пробежавшего где-то за углом, заставил её вздрогнуть, но Вивьен успокоила себя, глубоко вдохнув сырой воздух, который, казалось бы, проникал в самую душу своим ледяным холодом. От лестницы тянулся длинный узкий коридор, уходящий вглубь подвала. Ступеньки скрипели под ногами, словно возражая против вторжения. Несколько дверей, украшенных замысловатыми узорами, манили своим загадочным видом. На каждой двери красовался герб, вырезанный из дерева: грифоны, драконы и львы — хранители прошлого величия. Некоторые из дверей были приоткрыты, являя взгляду потрёпанные ковры и старую мебель, покрытую вековой пылью. Другие оставались наглухо запертыми, вызывая невольный трепет своим молчаливым сопротивлением. Ключей нигде не было видно, и казалось, будто замки сами прочно удерживают свои секреты в глубинах неизвестности.

В одной из мрачных комнат подвала находилась ванная. Медный кран в форме головы грифона отражался в огромных зеркалах, создавая иллюзию, будто несколько грифонов ненасытно смотрят на то, что происходит в комнате. Чугунная ванна с ржавыми разводами добавляла обстановке зловещий вид. Полукустарные плитки на полу и стенах, покрытые вековой плесенью, источали запах сырости, который въедался в кожу и заставлял дрожать даже самых смелых гостей дома. В центре одной из комнат находился массивный стол из темного дуба. На его поверхности виднелись следы старых карт и пожелтевших манускриптов. Блеклое сияние свечи в углу создавало причудливую игру теней, заполняющих помещение атмосферой древних заговоров и таинственных встреч. В воздухе всё ещё ощущался слабый аромат масел и трав, словно здесь смешивали снадобья и проводили ритуалы. Среди свечей и ароматных масел она нашла древнюю книгу, страницы которой были исписаны языком, которого она не знала. Изображения пыток и подвешенных за ноги окровавленных тел, разбросанные хаотично по страницам, как мрачные мазки кошмарных снов. Страницы хищно зашептали, когда Вивьен, дрожа от холода осторожно листала том. Полустертые буквы, окутанные густой непроницаемой тьмой, великодушно раскрывали тайны жестокостей, которые человечество пыталось предать забвению. Заклинания, начертанные алыми чернилами, обязывали читателя вздрогнуть от пронзающего ледяного ужаса. Каждый символ словно насыщался страданиями, ревом прошлого. Сотканные из зла рисунки шевелились на фоне полотен, обольщая обещаниями невиданных способностей. Дрожащей рукой Вивьен перевернула страницу, пытаясь понять, почему этот гримуар лежал тут и что связывает его с Дианой де Пуатье, женщиной, известной своей добротой и мудростью. Застыв на последней странице, она притянула книгу ближе, и взгляд её упал на надпись, изящно выведенную на французском языке. Внимательно вчитываясь в каждую букву, она прочла:

«Свет из воображаемого мрака прошепчет Вам спасение». Эта фраза была как заклинание, скрывающее и обещающее что-то недоступное. Схватив книгу, Вивьен быстрыми шагами направилась к лестнице. Поднявшись по ней, она устремилась по мрачным коридорам замка и вскоре оказалась в своей комнате. Открыв книгу, она вглядывалась в загадочный текст и кровавые изображения, словно пытаясь разгадать их тайну. Капли воска свисали с подсвечников, бросая неустойчивый свет на страницы, что придавало иллюстрациям жуткую реальность. Каждая деталь казалась живым проявлением искусства и ужаса.. Вивьен провела пальцем по краю страницы, ощущая холод бумаги, как если бы от прикосновения к древним словам она могла проникнуть в иное измерение. Тень внезапно скользнула по стене, вырвав её из размышлений. Она обернулась и заметила, что дверь её комнаты приоткрылась но никого не было. Вновь покинув свою комнату, она быстрым шагом направилась по коридору замка, ведущему к Нострадамусу. Прячась за пустыми металлическими доспехами рыцарей, она скользила в тенях, словно призрак, окутанный тайной. Луна лила свой бледный свет сквозь высокие узорные окна, бросая причудливые тени на стены, по которым Вивьен бесшумно передвигалась. Она знала каждый поворот, каждую вмятину на старинных плитах пола, каждый отзвук своих легких шагов, что отдавались тихим эхом в пустоте. Вивьен остановилась у двери, ведущей в комнату астролога, прислушиваясь. С другой стороны мерцал едва уловимый свет свечей, а за тонкими стенами едва слышался голос хозяина, тихо напевающий старинную мелодию, уносящую в мир грез. Вивьен осторожно приложила руку к двери, почувствовав холод векового дерева под пальцами. Она знала, что Нострадамус всегда ждал ее в такие ночи, когда небеса открывали свои тайны лишь самым терпеливым и настойчивым исследователям. Когда она вошла, астролог поднял глаза от своих древних фолиантов, и его лицо осветилось мягкой улыбкой.

— Мадемуазель Дюбуа, — произнес он, жестом приглашая ее присесть рядом. — Сегодня ночь особенная. Звезды даруют нам скрытые смыслы и обещания.

— Месье, я нашла эту книгу в подвале замка. Она ужасна, — прошептала Вивьен, протянув фолиант астрологу.

— Книга Дианы де Пуатье, — произнёс Нострадамус, взглянув на переплёт.

— Да, ну что в ней? — Вивьен смотрела на астролога, пытаясь получить ответ.

— Изображения разнообразных пыток и истязаний, — немного помолчав произнёс он, с сожалением смотря на книгу. — Это — темная сторона Дианы. Потерянная в лабиринте морали Диана давно уже не стоит перед выбором: спасти погрузившуюся в пучину отчаяния душу или обречь себя в паутину магических символов.

— Я Вас не понимаю, месье, — произнесла Вивьен. — Что Вы хотите сказать?

— Мадемуазель, — с улыбкой произнёс астролог, — Диана прибегает к множеству заклинаний и кровавых обрядов, дабы сохранить свою молодость и власть над королём. Она не выпустит Францию из своих цепких рук, чего бы ей это ни стоило. — Вивьен смотрела на астролога в молчании, её взгляд был полон немого вопроса.

— Путь к падению начинается с желания удержать власть любой ценой, — продолжил Нострадамус, его голос приобрёл серьёзность, а взгляд стал глубоким, почти печальным.

— Для Дианы спасение — не более чем иллюзия, окутанная обманом и алчностью. Она сама избрала свою судьбу, и теперь лишь мрачная тьма окружает её.

— Вы знаете её судьбу? — тихо спросила Вивьен.

— Разумеется, — усмехнулся астролог, — я знаю судьбу каждого в этом замке, и увы, судьба многих исполнена скорби.

— Диана де Пуатье лишится былой власти… лишь только нелепая смерть настигнет Генриха, — мрачно предрек Нострадамус, и слова его эхом прокатились по тёмным коридорам замка, предвещая падение фаворитки и трагический конец короля.

За окном ночь покрывала замок, принося с собой тихий шёпот ветра, который, казалось, нашёптывал истории былых времён. Свечи то вспыхивали, то мерцали, словно хотели напомнить о хрупкости истины перед всевидящими старцами времени.

— Но как же это возможно? — наконец нарушила тишину Вивьен, пытаясь найти опору в собственных словах. — Неужели нет пути спастись от своей предопределённой участи?

Астролог слегка пожал плечами, его движение было почти неуловимым в сумраке комнаты.

— Иногда судьба уже вписана в звёзды, милая мадемуазель. Но всегда остаётся искра надежды для тех, кто решится увидеть свет во тьме.

Вивьен медленно встала, её платье шуршало, словно осенние листья под ногами, и на мгновение воцарилась тишина. Она подошла к высокому окну, за которым мерцали холодные огни ночи, и посмотрела в них, как будто пытаясь прочитать тайные знаки судьбы.

— Мне всегда казалось, что звёзды рассказывают истории, — задумчиво произнесла она, не оборачиваясь. — Но стоит ли верить их голосам, оставляя свои собственные надежды?

Астролог усмехнулся, его голос был спокоен и словно переливался серебряными нитями: — Верить или нет, решать лишь Вам. Звёзды — это карта, но путь выбирает сердце.

Вивьен отвернулась от окна и, бросив последний взгляд на мерцающие звёзды, направилась к выходу.

Нострадамус был частым гостем при дворе, его пророчества одновременно пугали и завораживали. Слова о нелепой смерти короля и падении Дианы де Пуатье вызвали в Вивьен Дюбуа тревогу. Она не могла не думать о том, как эти события повлияют на её будущее и какое место она займет в этой грядущей буре. Интриги, заговоры, тайные союзы — все это сплеталось в сложный клубок. Вивьен знала, что должна быть осторожной. При дворе каждый шепот имел значение, каждое слово могло стать смертным приговором.

Ночь — мрачная и холодная, окутывала Париж. Покинув астролога, набросив черную накидку, Вивьен отправилась в порт. Фонари, тускло мерцающие сквозь пелену тумана, едва рассеивали густую тьму, словно неохотно боролись с надвигающимся кошмаром. Камни мостовой, влажные и скользкие, отражали дрожащий свет, создавая иллюзию зыбкой бездны под ногами. В порту царила атмосфера гнетущего ожидания. Канаты скрипели под порывами ветра, словно стоны потревоженных душ. Запах соли и гнили пропитывал воздух, напоминая о вечном круговороте жизни и смерти. Матросы, закутанные в грубые бушлаты, переговаривались вполголоса, их лица скрывались в тени надвинутых капюшонов. В их взглядах читалось беспокойство, предчувствие чего-то недоброго, что вот-вот должно произойти. Вивьен прошла мимо приземистых лачуг, мимо груд ящиков, сваленных в беспорядке на причале. Кутаясь в черную накидку, она медленно брела по пирсу, словно тень, ускользающая от света. Ей хотелось хоть на миг сбежать из Лувра, скинуть маску притворства и изворотливости, что приросла к ней, как вторая кожа. Она мечтала вновь спрятаться, как в детстве, зарыться в какую-нибудь забытую бочку на портовом складе и уснуть там, убаюканная шепотом волн, до самого рассвета. Ночь дышала тишиной, лишь вдали, словно призрачный маяк, мерцала огнями портовая таверна, живущая своей обычной шумной жизнью, полной пьяных песен и разбитых надежд.

Вивьен думала о Вилли, и усталость от постоянного страха перед ним обжигала, словно кислота. Она мечтала ворваться в королевские покои Генриха, сорвать маску с вора, грабящего его суда, но ледяные объятия страха парализовали ее волю. Она знала, что ни король, ни Вилли не простят ей этого предательства, этой смертельной правды. Вивьен чувствовала себя пойманной в капкан, где каждый шаг отзывался эхом неминуемой гибели. Её мир сузился до размеров тюремной камеры, в которой надзирателем был ее собственный страх. Она вздрагивала от каждого шороха, от каждого взгляда, брошенного в ее сторону. В каждом незнакомце ей мерещился посланник Вилли, пришедший забрать ее долг молчания. Вивьен жила в постоянном напряжении, как натянутая струна, готовая оборваться от малейшего прикосновения. Дни превратились в бесконечную череду однообразных кошмаров. Она чувствовала себя грязной, запятнанной его мерзостью, и ничто не могло смыть с нее этот позор. Даже солнце, казалось, светило для нее тусклее, а краски мира поблекли, словно выгорели на солнце. Вивьен остановилась у самого края пирса, всматриваясь в бездонную черноту воды. Ветер трепал полы ее накидки, словно пытаясь увлечь ее в объятия морской пучины. В голове роились мысли, как потревоженные осы, жалящие одна за другой. Лувр, полный интриг и предательства, высасывал из нее жизнь, словно ненасытный вампир. Ночной портовый воздух, пропитанный солью и тоской, хлестал Вивьен по лицу. «Сирена…» — эхо давно ушедшего детства коснулось ее губ. Но той девочки больше не существовало, осталась лишь Вивьен Дюбуа — безвольная, лишенная всяких принципов марионетка.

Вивьен вспомнила первую встречу с Вилли, когда она ещё была ребёнком: он возник, словно из глубин тьмы. Он окружил её вниманием, которое она никогда прежде не ощущала. Казалось, в его глазах мелькало нечто человеческое. Его корабль, с которым её жизнь сплелась столь причудливым образом, стал для неё вторым домом. Корабль, который казался живым, дышащим существом, и её лучшие воспоминания были связаны с теми днями, проведёнными на его борту.

Вивьен помнила, как впервые ступила на его палубу. Каждая деталь огромного судна, каждый канат и каждая доска были ею изучены досконально, они стали частью её самого сокровенного мира. Выбрав себе имя «Сирена», Вивьен часто проводила время, сидя на самой корме и глядя на воду, которая кипела за их спинами. Навигационные звёзды стали её учителями, а шепот моря — вечным компаньоном. Вилли же, загадочный капитан, показывал ей звезды и рассказывал истории о дальних странах. Вилли открывал ей неизвестные земли, где находили чудеса, о которых мечтали только в книгах. Она научилась верить в магию и в то, что добро скрывается в самых неожиданных местах. Сама мысль о том, чтобы когда-нибудь покинуть корабль, причиняла боль, она знала, что годы, проведённые на борту, навсегда изменили её. Постепенно, взрослея, Вивьен начала вникать в эту странную связь. Моряки приходили и уходили, обретая у неё мгновения недорогой любви, а Вилли теперь едва вспоминал её как «Сирену». Теперь для него она была всего лишь молодой женщиной, приносящей ему доход.

Свобода, которой она так жаждала, необратимо смешалась с опасностями и соблазнами морского бытия. Но ни одно прикосновение не могло стереть память о её первых шагах по палубе, когда море шептало ей о тайнах незнакомых земель.

Вивьен, словно сбрасывая оковы, освободилась от одежды, и медленно, с тихой решимостью, пошла к океану. Каждый шаг был пронизан надеждой смыть с себя липкую мерзость, что отравила её существование, растворить её в бескрайней соленой пучине. Вода, сначала прохладная и обжигающая, приняла её в свои объятия, словно старый друг, понимающий и сочувствующий. Волны ласково касались её кожи, смывая не только грязь, но и воспоминания, терзавшие её душу. Вивьен погрузилась глубже, чувствуя, как океан забирает её боль, унося её прочь, в бескрайние просторы.

Она плыла, не зная куда, просто отдавшись течению. Каждый вздох наполнял её легкие свежим морским воздухом, каждый выдох уносил с собой частичку прошлого. Когда силы начали покидать её, она позволила волнам вынести себя на берег. Лежа на мокром песке, она смотрела на звезды, усыпавшие ночное небо. Они казались такими далекими и недостижимыми, но в то же время давали надежду на лучшее будущее.

Впервые за долгое время Вивьен почувствовала покой. Накинув одежду она оглянулась на океан, словно прощаясь со старым другом. В этот момент ей казалось что она была свободна.

Она направилась в сторону тусклых огней, словно ведомая злой судьбой, она вошла в таверну. В смрадном полумраке, пропитанном запахом рома и пота, её взгляд сразу выхватил из толпы жалкую фигуру: худая, словно высохшая каряка, женщина, сидела на коленях у разгульного моряка. Взрывы хохота, истеричные и громкие, словно удары хлыста, рассекали прокуренный воздух, казалось эта женщина хотела привлечь к себе внимание каждого, кто находился в этом гадюшнике. Сердце Вивьен болезненно сжалось — она узнала её. Мишель. Мать, которую она так давно не видела. Подавив в себе волну отвращения и жалости, Вивьен приблизилась к ним и, с трудом сдерживая дрожь в голосе, произнесла с неприкрытым раздражением:

— Мишель…

Женщина вздрогнула и обернулась. Смех мгновенно иссяк. Огромный, багровый синяк, зловещей кляксой расплывшийся под глазом, уродовал её лицо. Изрытое морщинами, оно казалось одновременно злым и бессмысленно глупым. Она смотрела в упор на Вивьен, словно пытаясь разглядеть в ней что-то давно забытое.

— Посмотрит, кто пришёл, — вдруг злобно прошипела Мишель, тыкая пальцем в Вивьен, обращаясь к пьяному моряку.

— Это моя дочь, та, что из грязи в князи.

Мишель плюнула ей под ноги, а пьяный моряк с сальным интересом окинул Вивьен взглядом и нарочито громко заржал.

— Ты как всегда пьяна, Мишель, — высокомерно произнесла Вивьен, стараясь сдержать свои эмоции.

Мишель дрожащей рукой потянулась к бутылке, и, демонстративно облизав пересохшие губы, до краев наполнила свою кружку вином.

Вивьен почувствовала, как гнев медленно закипает в ней. Годы, проведенные вдали от этой нищеты, привили ей отвращение к подобным сценам. Она ожидала увидеть мать в бедственном положении, но реальность оказалась куда более удручающей. Алкоголь превратил Мишель в жалкое подобие человека, лишив ее остатков достоинства и разума.

— Зачем ты здесь? — прохрипела Мишель, вытирая винные потеки с подбородка грязным рукавом. — Пришла посмотреть на мое падение? Полюбоваться, как твоя мать гниет в этом дерьме?

— Я пришла помочь тебе, Мишель — ответила Вивьен, стараясь сохранить спокойствие. — Я могу забрать тебя отсюда. Обеспечить тебе достойную жизнь.

Мишель расхохоталась, и этот смех звучал как предсмертный хрип. Она оттолкнула от себя похотливого моряка и, шатаясь, поднялась на ноги. Ее взгляд был полон ненависти и презрения.

— Помочь мне? Ты? Да ты всю жизнь мечтала, чтобы я сдохла! Чтобы ты могла спокойно купаться в своей роскоши, не вспоминая о своей позорной матери!

Мишель обернулась к моряку и процедила сквозь зубы:

— Это она… Она увела моего мужчину когда-то…

Затем, резко повернувшись к Вивьен, она взвизгнула: — Моего Вилли!

Моряк, казалось, упивался разворачивающейся перед ним драмой. В кривой усмешке читалось неприкрытое удовольствие от чужих страданий.

— Даааа… мой славный Вилли… — Медленно протянула Мишель, прожигая Вивьен испепеляющим взглядом. — Подожди, он и с тобой расправится. Этот мужчина не прощает предательства и лжи, а ты, Вивьен, соткана из этой грязи. Только оступись и он раздавит тебя, как таракана, коим ты и являешься.

Одарив Вивьен самодовольной улыбкой, Мишель вновь устроилась на коленях моряка, демонстративно отвернувшись.

Вивьен лишь криво усмехнулась, в этой усмешке — осколки былой гордости и предчувствие неминуемого. Не проронив ни слова, она направилась к выходу, спиной ощущая липкий взгляд Мишель. В глубине души Вивьен знала: мать права. Рано или поздно Вилли избавится от нее, как от отработанной кисти художника. Вивьен давно уже не питала иллюзий, понимая, что она не является единственным осведомителем, не является единственной нитью связывающей Вилли с Лувром, и рано или поздно он предпочтет другую «карту» в своей рискованной игре.

Вспомнив Женевьев де Тревиль, Вивьен теперь остро чувствовала, что пережила Женевьев, тщетно пытаясь вырваться из этого зыбкого болота.

Эдит Руж

Бар в ночном парижском порту был мрачный, но многолюдный По краям зала поселились одиночки — таинственные и молчаливые, они прятали свои замыслы за рюмками янтарного бренди и сигаретным дымом. Близ барной стойки толпились моряки, шумно рассказывая друг другу настоящие или мнимые истории о своих злоключениях на просторах океана. Время от времени входная дверь открывалась, и в бар врывался ветер с реки, принося запах соли и воды, пропитанный обещаниями новых горизонтов и приключений. В такие редкие моменты завсегдатаи замирали, словно прислушиваясь к каким-то далеким голосам, зовущим их в неизвестность, прежде чем вновь возвращаться к своим беседам и мечтам, подгоняемые ритмом ночи. Проститутки, с вычурными украшениями окидывали внимательными взглядами вновь прибывших в бар, выбирая своих потенциальных клиентов или просто слушая истории, от которых дух захватывало. Эдит, уже не молодая женщина, заметив моряка, сидящего за барной стойкой, направилась к нему.

— И почему же ты один? — с удивлением произнесла она. Мужчина медленно обернулся и увидел довольно потрепанную и не слишком молодую женщину.

— Сегодня в порту так много молодых женщин, жаждущих внимания от мужчин, но ты в одиночестве, — продолжала она. Отвернувшись мужчина потянулся за стаканом с виски и слегка поперхнулся. Его интерес к разговору был примерно таким же, как и к невообразимо скучному порту, полному беготни и шума. Немного помолчав он произнёс:

— Моряк и портовая шлюха, — затем он повернулся к женщине и добавил:

— Ты думаешь, ты это лучшее, что может быть для меня?

— Ну, я не думаю… — женщина потянулась к виски, и отпив немного, продолжила:

— Морякам ведь всегда нужна женщина, — она усмехнулась. Её ярко голубые глаза и алые губы отвлекали от её не слишком молодого лица. — Или может быть одна из русалок твоя женщина? — она подвинулась к нему поближе и взглянув прямо в глаза прошептала: — Обещаю, эту ночь ты не забудешь никогда. Я — Эдит Руж, останусь в твоей памяти навсегда так же как и этот шрам на твоём лице. — Произнесла она ткнув пальцем ему в лицо. Изумленный, но не смутившийся, он слегка отвернулся, затем он сделал глубокий вдох, словно собираясь сказать что-то весомое, но потом задумчиво посмотрел на её лицо, как будто что-то вспомнил.

— Каждый лёд в моём стакане рассказывает мне, что нет ничего вечного, — засмеялся он.

Эдит усмехнувшись отвернулась, подливая себе виски.

— Знаешь, — сказал он чуть тише, — иногда я думаю, что жизнь моряка похожа на жизнь этого виски, — кивнул он на бутылку, стоящую перед ними. — Сначала ты такой крепкий, полон ожиданий и возможно, слегка горьковатый, но потом… позже, тебя разливает по ветрам, и ты просто исчезаешь в волнах, растворившись среди них.

Он сделал паузу, будто смакуя собственные слова так же, как недавно выпитый виски.

Её безразличный взгляд стал чуть более заинтересованным и сосредоточенным. — Однажды мы все растворимся, хотим мы этого или нет, — с ухмылкой произнесла Эдит, и циничная улыбка скользнула по её лицу. — Что за изумительный перстень, месье, — она взяла руку мужчины, аккуратно переворачивая её, чтобы получше разглядеть украшение.

— Эдит, этот перстень — наследие моей семьи, — прошептал он слегка усмехнувшись и поднимаясь, чтобы покинуть бар.

Эдит резко сжала его руку, и её голос прозвучал, как сталь:

— Ты куда-то собрался?

Он остановился, удивленно глядя на неё. В её глазах блеснул огонь, которого он раньше не замечал. Её хватка была крепкой, её намерение — твёрдым.

— Я знаю, кто ты, — произнесла Эдит, — я видела тебя там, в переулке, когда ты душил несчастную девушку с цветком в волосах. На тебе была маска, но я помню этот шрам и этот перстень на твоём мизинце.

Вилли замер. Его дыхание участилось, но лицо оставалось непроницаемым. Эдит не отступала, она изучала каждое его движение, каждое едва заметное изменение выражения лица.

— Ты знаешь слишком много, — наконец проронил он, и в его голосе прозвучала угроза, скрытая под слоем вежливости. — Ты думаешь, я позволю тебе меня шантажировать? — произнёс он тихим голосом наклонившись к ней. Эдит подняла подбородок, её губы изогнулись в дерзкой гримасе.

Моряк огляделся ища путь к свободе, но даже стены этого заведения, казалось, давили на него, не оставляя ни малейшей лазейки к спасению.

— Эдит, — сказал он, стараясь не показать тревогу в голосе, — ты не представляешь, с кем связалась. — Эдит рассмеялась, её взгляд стал стальным. Она чуть наклонилась к нему, так что он почувствовал аромат её духов.

— Мне плевать, — прошептала она. — У каждого есть свои тайны, и я готова раскрыть твою. Мне нужны деньги, и я их получу. Если ты не согласен, можешь пожалеть о том, что оказался здесь.

Эдит махнула рукой, подзывая двоих мужчин мрачного вида, стоявших у входа. Их тени вытянулись по полу как предостерегающие знаки, предвещая нечто большее, чем просто разговор. Он оглянулся, чувствуя, что попал в ловушку, из которой невозможно выбраться. Мужчины молча подошли ближе. Их лица оставались пустыми, но в глазах светился хищный интерес.

Эдит Руж встала и произнесла:

— Теперь на выход! — двое мужчин грубо подхватили моряка за руки и вместе с Эдит вышли из портового бара. Солёный ветер с моря обрушился на них. Ночной воздух был напоен звуками волн, разбивающихся о пристань, и криками чаек, несущихся в темноте.

— Ведите его туда, на то судно, — произнесла она с ухмылкой, глядя на моряка. Двое мужчин подтолкнули его в спину, заставляя шагать быстрее.

Ветер морского бриза заставил его кожу покрыться мурашками, когда они приблизились к пристани. Судно, черный силуэт которого угадывался вдоль береговой линии, покачивалось на волнах, словно ожидало их. Оно казалось давно заброшенным, никаких огней, лишь слабый контур в лунном свете. Эдит шла уверенно, едва заметная ухмылка играла на её губах. Сопровождающие мужчины, смотревшие на него с холодной отрешенностью, были как сторожевые псы. У него не оставалось иного выбора, кроме как двигаться прямо, следуя по намеченному пути. Они прошли по шаткому пирсу, и вот он уже ощутил под ногами покачивание палубы, когда оказался на судне. Неожиданно он получил сильный удар в лицо. Ощутив вкус крови на языке, он попытался ответить, но следующий удар сбил его с ног.

— Здравствуй, «Вилли, бешеный пёс», — произнесла Эдит, глядя прямо в лицо моряка. — Помнишь меня?

— Кто ты? — выплюнув кровь, спросил моряк.

— Конечно, — саркастически произнесла Эдит, наклоняясь ближе. — Они всегда забывают. Такие как ты считают, что их злодеяния исчезают вместе с краденым. Но я помню, Вилли. Я помню тот день, когда ты уничтожил всё, что мне было дорого.

— Я не знаю, о чём ты говоришь, — с трудом выдохнул он, ощутив металлический привкус на зубах. Он прищурился, пытаясь сфокусироваться на лице женщины.

— Где мой сын, Вилли? Куда ты его дел? — спросила Эдит, схватив моряка за волосы. Он заморгал, чтобы очистить взгляд, и попытался сосредоточиться на её лице, врывающемся сквозь пелену боли. Где-то в глубинах его памяти всплыло её лицо, и море воспоминаний об этой женщине.

— Я не знаю! — его голос звучал глухо и бессильно. — Его забрали… Через мгновение лицо моряка озарила мрачная улыбка и он прохрипел:

— Я продал его.

Эдит замерла на мгновение, не веря услышанному. Ее рука дрогнула, но вскоре с новой силой впилась в волосы Вилли.

— Продал? — произнесла она, не сводя глаз с посиневшего лица пирата. — Кому ты его продал?

— Людям, которым он был нужнее, чем тебе, — прохрипел моряк, пытаясь высвободиться из ее захвата. — Они заплатили хорошую цену. Твой сын был молод и крепок, думаю ему нашли применение.

Эдит резко отпустила Вилли и отступила на шаг. Вдали раздался крик чаек, и судно продолжало раскачиваться под ногами, унося с собой надежду.

Вилли, довольный своей бесчувственностью, попытался подняться на ноги но один из мужчин вновь сбил его с ног. Затем выхватив кинжал, он с силой вонзил его в ладонь пирата пригвоздив его руку к палубе. Лицо Вилли исказилось от боли и унижения.

— Мне нужны имена тех, кому ты продал моего сына, — произнесла Эдит, её голос звучал холодно и безжалостно.

Пират с трудом поднял голову, сквозь пелену боли стараясь сосредоточиться на её словах. Её фигура стояла как непреодолимая скала на фоне тревожного качания корабля. Взгляд Эдит был направлен прямо на него, в нём пылал огонь, который мог жечь сильнее любого раскалённого железа.

— Ты думаешь, я так просто скажу тебе их имена? — проговорил он, стиснув зубы, его голос был хриплым, но всё ещё дерзким. — Твой мальчишка теперь принадлежит им, а ты, ты просто слабая женщина которая ничего не сможет с этим сделать.

Эдит медленно приблизилась к нему, её ярко голубые глаза сверкали ледяным светом. Она знала, как играть в эту игру, как делать так, чтобы страх просачивался в души мужчин, которые считали себя неуязвимыми. Едва заметная улыбка возникла на её губах.

— Я даю тебе последний шанс, — произнесла она, склоняясь так близко, что её дыхание смешалось с его. — Я могу сделать так, что каждый миг твоей жалкой жизни будет стоить тебе совсем недешево. — Её пальцы сжали рукоять кинжала, медленно прокручивая лезвие внутри его ладони. Пират закричал, боль пронзила его, он чувствовал как холодный пот стекает по его лбу. Его злой, упрямый взгляд застыл на лице Эдит. Его лицо выражало жестокую решимость, он казался непоколебимым, словно бросивший вызов разъяренному шторму.

— Молчишь? — произнесла Эдит, и в её голосе звенела холодная сталь. — Ну что ж…

Эдит махнула рукой мужчине, стоявшему рядом. — Режь ему язык. Всё равно он ему ни к чему! — мужчина шагнул вперед, в его руке блеснул нож. Вилли отчаянно пытался сохранить спокойствие но решительный взгляд Эдит пронзал его, он понял, что его время на исходе. В его сознании мелькнула мысль о тех, кому он передал её сына.

— Подожди — злобно прошипел он. Нож остановился в воздухе всего в нескольких сантиметрах от Вилли, и время, казалось, замерло.

— Твоего сына я продал графу Клоду де Лабьериз, морскому волку, капитану давно поднявшему чёрный флаг на своём корабле. Он хорошо заплатил, куда больше, чем кто-либо другой. — Он посмотрел на Эдит и по его губам скользнула холодная усмешка.

— Такие мальчишки, ловкие и шустрые, всегда в цене на пиратских кораблях! — продолжил он с насмешливым тоном.

— Тебе лучше забыть о сыне. Морской волк не возвращает своих покупок! — глаза Вилли сверкнули холодным блеском, и на лице застыла мрачная улыбка.

— Нет — прошептала она словно разговаривая сама с собой. — Мой сын не исчезнет в беспощадном мире пиратов.

— Я знаю на каком судне ты плаваешь Вилли и чем ты промышляешь, — голос Эдит стал хриплым и грубым, — я видела, как ты убивал эту девушку и если я расскажу, а я расскажу, ты знаешь, тебя повесят. — Пират смотрел на неё цепким взглядом в его голове проносились лихорадочные мысли, словно волны, бьющие в скалы. Он прищурился и не сдержав грубого смешка произнёс:

— Эдит Руж, мы оба звери под маской человечности…

— Принеси деньги и драгоценности завтра, — произнесла Эдит, её голос, словно эхо, растворился в тишине, пока она покидала ржавые остовы заброшенного судна. Она шла по дощатому трапу, который скрипел под ногами, затем выбралась на берег. Её спутники, молча шли следом, их лица скрывали тени, а глаза вглядывались в ночное небо, где ни одна звезда не обещала безопасности или спасения. Море становилось неспокойнее, Вилли остался сидеть, всматриваясь в глубину. Ветер усиливался, неся с собой солёные брызги, которые били в его лицо, будто напоминая о неизбежности судьбы, которую каждый из них выбрал.