Бесплатный фрагмент - Сердце Гималаев

Пролог

Все герои вымышленные,

любые совпадения случайны

Моя жизнь — поиск себя в мире, полном хаоса.

Я родилась на севере России, юность провела в Европе, а затем с бывшим мужем отправилась в путешествие по Азии, которое, как я считала, продлится вечно.

Я медитировала в ашраме, затерянном посреди песков Гуджарата, и принимала посвящение от тибетских учителей, древних, как само время. Окунулась в бездну, открывающую сверхспособности, и сделала выбор — остаться в Непале, чтобы помогать людям.

И хотя прошло уже более десяти лет, как я живу здесь, в стране третьего мира, для местных я все равно остаюсь чужой. Девушкой, которая заблудилась, но так и не нашла свой дом. А для туристов из России — чудачкой, которая решила осесть в нищей стране, затерявшейся на другом конце мира, в подножии Гималаев.

Мало кто знает, но меня всегда притягивало гетто. Я жила в Таиланде, Вьетнаме, Камбодже, вдоль и поперек исколесила всю Индию и всегда шла в гетто, в бедные районы, трущобы. Я не могла остановиться, ноги сами несли меня. Я шла, чтобы увидеть, что творится вдалеке от неоновых проспектов и шумных улиц, в самом сердце запретных кварталов.

Зачем? Зачем раз за разом я шла в нищее азиатское гетто всюду, где только была? Тогда у меня не было ответа на этот вопрос, но, став старше, я поняла, что причина этому кроется в моем детстве, которое прошло в небольшом фабричном городке, затерянном в российской глубинке. Детстве, проведенном среди семей, ютившихся в бараках.

Помню, как мы вздрагивали от каждого шороха за картонными стенами. Еще помню скрип половиц и гневные крики соседей, а поутру подошвы в общем коридоре липли к полу от крови.

В детстве я часто плакала по ночам и, роняя жгучие слезы на подушку, кляла судьбу за то, что она меня обделила, за то, что изначально лишила возможностей. Но сейчас, когда я оглядываюсь на пройденный путь, с улыбкой думаю о том, что на самом деле мне не хватало только одного — наставников. Их спокойствия, защиты и мудрых советов. Их бескорыстной, любящей доброты.

Вот чего мне действительно не хватало, но все это я со временем обрела. Но почему своим домом я выбрала именно Непал? Ответ вы узнаете на страницах моей правдивой истории. Это мой дневник, путевые заметки, в которых я рассказала абсолютно все без утайки.

Глава 1. Европейская сказка

Кто берет — наполняет ладони,

кто отдает — наполняет сердце.

Лао Цзы

Я родилась в небольшом провинциальном городе, приютившемся в тени Северных гор. Помню, как по ночам в небе полыхало северное сияние, а днем с вершин острых пиков тянуло ледяным ветром. Каждое утро мать повязывала мне на шею теплый пуховый платок и выталкивала на лестницу.

Нехотя я спускалась и упиралась в дверь, чтобы провалиться в предрассветную темень. Оглядываясь, я видела в окне лицо матери. Она следила за мной, пока я шла, стиснув зубы. Ветер швырял в глаза снежные хлопья и норовил укусить за лицо, но злило не это.

Я невзлюбила школу и каждое утро боролась с желанием сбросить тяжеленный рюкзак с плеч и убежать в лес на штурм снежной крепости. Подумать только — вместо скучных уроков я могла исследовать мир, полный тайн и загадок, но вместо этого приходилось идти на занятия, потому что меньше всего на свете мне хотелось расстраивать мать.

Отца я не знала. Он ушел из семьи, когда я едва научилась ходить. Все, что я помню, — запах табака и его голос, низкий, скрипучий, и еще — как горько плакала мама, когда дверь за отцом навсегда захлопнулась.

Когда мне исполнилось десять лет, в доме появился Иван. Он был славным, хотя и любил выпить. Он часто шутил и смеялся. Со временем Иван мне понравился, но поначалу я даже не пыталась скрыть своей неприязни к нему, ведь с его приходом нарушилось хрупкое равновесие идеального мира, в котором были только двое — я и моя мама.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды я и отчим не зашли в книжный магазин. На глаза мне попалась книга о путешествиях. Я долго разглядывала красочные иллюстрации, позабыв о времени, а когда опомнилась, поняла, что без книги я ни за что не уйду.

Мы жили бедно, поэтому я спрятала книгу под куртку и быстро пошла к выходу. Наивный ребенок! Когда охранник схватил меня за шиворот куртки, я готова была провалиться со стыда, но отчиму удалось замять скандал.

Мы шли домой, и, представляя горькое разочарование мамы, я готова была разрыдаться. Вдруг Иван остановился, присел на корточки и подмигнул мне:

— Давай так. Я знаю, что ты тоже очень любишь маму. И очень не хочешь ее расстраивать. Пусть все, что случилось, будет нашим секретом. Я ничего ей не скажу, если ты перестанешь на меня дуться. Идет?

Я хлюпнула носом и едва заметно кивнула, но в глубине души мне хотелось вопить от радости и танцевать. Когда мама и Иван поженились, я без зазрения совести стала называть его папой. Он всегда помогал мне, и мы вместе делали уроки. Именно он, видя мой неподдельный интерес к дальним странам, а именно к Азии, предложил мне записаться на йогу. Иван водил меня за ручку на занятия, которые полулегально проходили в каком-то полуподвале и чем-то напоминали обычные уроки растяжки, если бы не проигрыватель с индийскими мантрами, игравший во время уроков. Я была безмерно благодарна Ивану за это, но справиться с моим нежеланием ходить в школу даже было не под силу.

Серые школьные стены и низкий потолок давили, я чувствовала себя словно в западне, но раздавался звонок, и я, понурив голову, брела на очередной урок, зная, что впереди меня ждет зря потраченное время.

День, когда я сорвала с головы выпускной бант, стал чуть ли не самым счастливым в моей жизни, но радость быстро померкла, когда я поняла, что дальше будет еще сложнее. Впрочем, в детстве редко задумываешься о серьезных проблемах, ведь жизнь кажется игрой. Взлеты сменяются падениями, и на лице не успевают высохнуть слезы, а ты уже улыбаешься.

А потом наступил развал Советского Союза, и меня посадили на поезд. Состав тронулся, и заснеженный городок моего детства остался далеко позади. Он снился мне — таинственный, полярный и сияющий. В нем навсегда осталось мое детство.

Никогда не забуду, как мы уезжали. Мама вела меня за руку на вокзал, а позади шел захмелевший Иван. Против обыкновения он не шутил и не смеялся, а только угрюмо смотрел то нам вслед, то на низкие тучи, затянувшие небо над поездами. Еще в моей памяти осталась его сгорбленная фигура на перроне, когда мы уезжали…

Поначалу мне казалось, что это сон, но, просыпаясь, я видела ободранные стены барака, нашего нового жилища, и не могла удержать слез.

Срывалась, кричала:

— Мама, давай вернемся! Зачем мы здесь? Давай вернемся! Если это из-за Ивана, брось его…

Мама тяжело вздыхала, прижимала меня к груди и шептала:

— Дочка, некуда нам возвращаться. Так бы давно вернулись, да некуда: ни жилья у нас там нет нормального, ни работы — что у меня, что у него…

С ревом я вырывалась и убегала. Пряталась в чулане и плакала, сжимая одноглазого медвежонка. Я нашла его около барака. Он валялся в канаве никому не нужный, и я подобрала его. А по ночам, слушая пьяный гомон за стенами, сквозь слезы умоляла игрушку:

— Пожалуйста, забери… Я хочу обратно, домой.

Но утром, с первыми лучами тусклого солнца, просыпалась и понимала, что это не сон, что я снова здесь, и однажды выбросила игрушку в мусорный бак, а потом ушла не оглядываясь.

Когда поняла, что детство закончилось.

Я поступила в университет и отучилась пять лет, когда познакомилась с Конором, моим первым мужем. Он приехал в Россию учиться по обмену. Это была любовь с первого взгляда. Он голландец, не говорил по-русски, а мой разговорный английский был далек от совершенства, но какое это имело значение?

Нас свели общие знакомые, и после первой встречи я поняла, что влюбилась без памяти. Он пленил мое сердце, и, глядя в его светло-зеленые глаза, я поняла, что могу без лишних слов на него положиться. Сыграв свадьбу, мы уехали в Европу.

Порой стоит мне закрыть глаза, и я, словно наяву, вижу тихие голландские деревушки. Слышу стук, с которым старинные мельницы лениво прокручивают жернова, размалывая в муку пшеничные зерна. Чувствую промозглый ветер, шуршащий листьями вдоль бездорожья, и свежесть близкого взморья. Дорога, туман и стаи черных ворон, взмывающие в хмурое небо.

Мы часами катались на велосипедах, и чем ближе подбирались к берегу моря, тем гуще становился туман. Мне не хватало дыхания, но, когда я видела впереди Конора, забывала обо всем на свете и, словно мотылек, летящий на яркое пламя, устремлялась к нему.

— Не отставай! — кричал он мне, и мы растворялись в тумане.

После переезда мы жили в доме его родителей. Я просыпалась засветло и брела на кухню. Брала большую сковороду и щедро сдабривала ее оливковым маслом. Резала колбасу, сыр, взбивала яйца для омлета и кидала в раскаленное масло розовые мясные кругляшки.

Что за дивный аромат плыл по кухне! Мясо шкворчало и шипело, пока я не заливала его взбитыми яйцами. Оставалось ждать. С нетерпением я поглядывала на таймер и не замечала, как из коридора за мной наблюдают притихшие родители Конора.

Позже он шепнул мне, что стариков шокировало мое поведение, но я ничего не могла с собой поделать — меня терзал голод. В их семье, как и повсюду в Голландии, по утрам было принято пить кофе, а в обед выпивать стакан молока и съедать пару крекеров — вот и весь рацион на день.

Зато вечером можно было сытно поесть. Родители Конора не жалели припасов и баловали нас сытными ужинами, но по утрам, глядя в кофейную гущу на дне чашки, я чувствовала, как от голода резко сводит живот.

Позже я извинилась перед родителями мужа за свое поведение. Они сказали, что не держат на меня зла, потому что понимают мое эмоциональное состояние: новая страна и непривычный уклад жизни, сбивающий с толку. Я была благодарна им, но дальше так продолжаться не могло, и вскоре мы съехали.

А мясо с тех пор я не ела. Просто не могла…

Раньше в Европе можно было бесплатно занять пустующий дом. Подобное явление называется сквоттинг. Сквоттеры оккупировали цеха заводов, портовые склады и селились в зданиях заброшенных школ.

Так было с одной деревушкой, расположенной в долине неподалеку от морского залива. Родители Конора жили всего в получасе езды от нее. Помню, как они рассказывали, что больше тридцати лет назад власти решили затопить соседнюю деревню и начали выселять местных. Разумеется, люди не хотели уходить с насиженных мест, но делать было нечего. Началось переселение.

И вот, когда деревню окружила строительная техника, проект внезапно был отменен. До сих пор точно не известно, что случилось в высших эшелонах власти, но факт остается фактом — деревня оказалась брошена на произвол судьбы.

Заколоченные дома ждало запустение, если бы не местный пастор. Уходя, он повесил на въездные ворота церкви огромный амбарный замок, но не защелкнул его, рассудив, что, раз у церкви есть крыша, пусть она укрывает путников от дождя. И ушел.

Когда я впервые попала туда, деревня напомнила мне сказочный уголок. Посреди зеленых лугов и ярких цветов высились украшенные ажурной резьбой разноцветные домики. Из труб вился дымок, а на улицах пахло сеном и парным молоком. Деревню всегда окутывал легкий морской туман, из-за чего она казалась отрезанной от остального мира и затерянной во времени.

Бродя по тихим улочкам, я не могла не влюбиться в местных жителей и их неспешный ритм жизни. Это были сквоттеры. Они поселились в брошенных домах и создали поистине райский уголок. Они и вдохновили нас с мужем на поиски собственного жилья, и вскоре нам улыбнулась удача — мы стали собственниками старинной фермы.

Она пустовала на протяжении десятилетий, и, зайдя, мы всюду обнаружили следы запустения. Но это были десятки, если не сотни квадратных метров жилья. И они полностью принадлежали нам!

В тот же вечер мы заколотили все входы и выходы, как предписывает местный закон, и позвонили в полицию, приглашая служителей правопорядка зайти и засвидетельствовать, что здание занято. Через двадцать минут у дома остановилась, сверкая мигалками, патрульная машина.

Двое полицейских неторопливо обошли территорию. Заглянули в чуланы и спустились в подвал. Побродили по территории, спросили, надолго ли мы тут решили остаться, и наконец ушли, пожелав удачи.

Помню, как один из них, прежде чем сесть в машину, сказал:

— По-хорошему вам бы сюда позвать электриков. Здание старое, ему лет двести, не меньше. Случится замыкание, и все вспыхнет, как бенгальский огонь.

Конор улыбнулся:

— Мы не вспыхнем.

Полицейский лениво пожал плечами:

— Дело ваше. Наша задача вас предупредить…

Когда машина исчезла за поворотом, муж сгреб меня в объятия, и мы расхохотались.

— Нет, ты слышала? — смеялся он. — Каков наглец!

— Да брось, — отвечала я. — Просто напугать пытаются.

Мы сладко целовались, а потом кружили в танце по пустынным залам. Я предвкушала, как на заброшенной ферме закипит жизнь. Как здесь пройдут фестивали и книжные ярмарки. Как откроются выставки, а с кухни донесется вкусный запах домашней еды.

Я была на седьмом небе от счастья!

Оказалось, что привести в порядок ветхое здание — задача не из легких. По утрам обычно шел дождь, мы только и успевали подставлять ведра и выжимать тряпки, потому что ветхая крыша фермы протекала в десятке мест.

А ночью, закутавшись в теплые одеяла, мы с мужем пили горячий чай, шмыгали носами и строили планы: залатать крышу, запустить отопление, покрасить стены. Еще столько всего нужно было сделать!

Однажды нам привезли мебель. Постарался приятель Конора, работавший в службе грузового такси. Мебель была практически новая и досталась нам за бесценок.

Время от времени мы ходили в пекарни, где с большой скидкой покупали вчерашний хлеб, а по выходным — на рынок. За один поход набирали целый ящик малины, черники, сочных апельсинов и мандаринов из того, что не было продано за неделю. Вместо того чтобы выбросить товар, продавцы попросту оставляли фрукты на прилавках для таких сквоттеров, как мы.

Несмотря на их щедрость, нам было зазорно забирать все, и мы делились. Относили еду церквям и мечетям, социальным службам. Отдавали бездомным и ходили с ней в гости к друзьям, в соседние сквоты, а на следующий день они приходили с подарками и оставались пожить у нас.

Иногда я подолгу сидела у окна и, глядя на низкое дождливое небо, никак не могла поверить собственному счастью. Европейская сказка оживала прямо на моих глазах.

Шел третий месяц ремонта, и ферма преобразилась. Мы починили проводку, убрали мусор и грязь, залатали крышу, укрепили фундамент, а стены украсили репродукциями известных картин. Столько сил было вложено в обустройство нашего дома, что отдать его просто так теперь нам казалось чем-то зазорным.

В один из дней Конор принес старенький телевизор. Отложив инструменты, мы молча смотрели на жуткие кадры документальной съемки, как лет двадцать тому назад один из сквотов выселяли при помощи национальных войск.

По улицам провинциального городка, так похожего на наш, неслась бронетехника. В считанные мгновения военные окружили здание школы, занятое сквоттерами, и открыли огонь. В ответ на стрельбу из окон полетели банки с зажигательной смесью.

Мелькали кадры выбитых витрин, горящих машин и отрядов полиции, закованных в кевлар. Толпы протестующих разбивались о них, словно бушующие морские волны о волнорез. Тогда сквоты остались, но вот наступили двухтысячные, и европейские чиновники вновь задались вопросом: «Не пора ли от них избавиться?»

Конор встал и выключил телевизор. В ту ночь мне снились кошмары. А спустя неделю мы лишились фермы. Помню, как в тот день мы отправились за покупками в супермаркет. По обыкновению, мы дурачились и катались на тележках вдоль длинных рядов, уставленных банками и коробками, когда на телефон мужа пришло эсэмэс. С растущим беспокойством я глядела на вмиг помрачневшего Конора.

— Что там?!

Он протянул мне трубку, и сердце замерло. Текст гласил, что городская комиссия признала ферму ветхим зданием и в ближайшие три дня нас ждет выселение. Мы переглянулись и, побросав покупки, выскочили на улицу. Бежали что было сил. Задыхаясь, я едва не упала, увидев, что на въездных воротах висит новенький амбарный замок.

Наша мебель, шкафы и стулья грудой обломков лежали, сваленные в дорожную грязь. В куче тряпья разгорался огонь, а в огромной луже плавали вырванные из рам холсты картин.

На асфальте жалобно звенели обрывки старых цепей. Конор в сердцах пинал их, а я стояла поодаль и с холодной яростью думала: «Это все патрульные! Больше некому!»

И вдруг на смену ярости пришел страх. Ледяными когтями он сжал мое сердце, и я с тревогой огляделась по сторонам.

Они ведь все знали: каждое наше движение, сколько нас, где мы и чем заняты. И все это время они ждали. Ждать пришлось долго, но удобный случай все же представился, когда никого из жителей фермы не оказалось внутри. И закон в этом случае был на их стороне.

Вокруг шумели деревья, трещал, разгораясь, огонь, и вдаль убегала дорога с кучей мусора на обочине. Со слезами на глазах я поняла, во что за считанные мгновения превратилась моя европейская сказка.

— Да что же это такое?..

Я подошла к мужу и уткнулась ему в грудь. Он обнял меня. Оставалось признать: мы бессильны. Цепи, сковавшие ворота, тихо дрожали, и звон напоминал мне злорадный смех притаившихся вдалеке невидимых наблюдателей.

Глава 2. Автостопом по России

Мир идет изнутри, не ищи его снаружи.

Будда Шакьямуни

Прошло несколько лет, и очередной попыткой осесть в Европе стал мрачный и унылый провинциальный город, в котором я себя чувствовала словно в болоте. Ощущала, что вязну и погружаюсь на дно.

Каждый день я просыпалась и с растущим отчаянием подолгу глядела на унылый индустриальный пейзаж. Дымящие трубы, серые облака и воздух, пропитанный гарью. Пыталась поговорить с мужем, но он меня как будто перестал понимать. Вместо этого настаивал: учи язык, обживайся, найди работу.

А я добавляла:

— И не забудь прикупить место на кладбище.

Время от времени я сталкивалась с молодыми парами, жившими по соседству. Видела отчаяние на их лицах и детей, предоставленных самим себе. Каждую пятницу мусорный бак около дома с грохотом падал на асфальт, не в силах удержать на себе гору бутылок.

Я бросала мусор рядом и с ужасом вспоминала свое барачное детство. Бежала в дом, закрывалась и что было сил зажимала уши руками, чтобы не слышать пьяные крики, доносившиеся из-за тонких, словно фанера, стен.

— Только не так, — шептала я. — Только не здесь. Ни за что!

Изо дня в день я откладывала серьезный разговор с мужем, и однажды нервы просто не выдержали, натянувшись до предела и болезненно лопнув. Мы крупно поругались, припомнив друг другу все обиды.

Он кричал, тряся кулаками:

— У нас было все! Все полетело к чертям собачьим! А знаешь, почему? Да потому что нельзя так жить. Нельзя! Надо было остаться и бороться за ферму, а не бросать все из-за первых же трудностей! И сколько можно? Я один работаю, пока ты только и делаешь, что страдаешь. Даже язык не пытаешься выучить, я один пашу за двоих, пока ты целыми днями только и делаешь, что ничего!

Я тоже кричала, не замечая, что плачу:

— Это потому что ты даже не пытаешься мне помочь! Ты меня не слышишь! Зациклился на своей чертовой ферме и на том, что я не работаю. Да пропади ты пропадом вместе со своей фермой!

В приступе ярости Конор смахнул тарелки со стола, и они с жалобным звоном ударились об стену. Осколки гулко попадали на пол, словно камни на крышку деревянного гроба, и я вдруг отчетливо поняла, что мы стали копией наших соседей. Те же обиды, то же остервенелое молчание и угрюмые лица.

Несколько дней мы избегали друг друга, а потом я собрала вещи, купила билет и улетела в Россию.

Оставила на кухонном столе письмо, в котором постаралась ему объяснить, что такая жизнь не для меня. Писала, что мы отдалились друг от друга и стали совсем чужие. Что в память о прошлом я не хочу мучить ни его, ни себя и потому уезжаю.

Добавляла, что в Европе я всюду чужая. Я обожала Европу, тот запах свободы, что витал здесь повсюду, — чарующий и опьяняющий.

Я ощущала его, когда жила в сквотах. Когда любовалась стальными волнами морского залива, на берегу которого притаилась деревушка со сквоттерами. Даже оказавшись под сенью улиц угрюмого провинциального городка, что ненадолго стал моим домом и последней попыткой осесть в чужой стране, я ощутила оттенок свободы, разлитый в воздухе, но с каждым днем он истончался, словно запах прошлогодних духов на старой одежде.

И я задыхалась. Это было хуже всего.

В конце письма я задавала мужу вопрос, на который, впрочем, сама не знала ответа: «Милый, где мы свернули не туда, а главное, зачем?»

Сойдя с трапа в Москве, я узнала, что получила вид на жительство в оставленной стране. Об этом в электронном письме сообщил Конор. Он писал, что подыскал нам хорошую квартиру подальше от пьющих соседей и в благополучном районе, где можно легко найти хорошую работу. Спрашивал, не хочу ли я вернуться.

Я отвечала, что не вижу смысла возвращаться в Европу. Просто не могу. Просила простить меня.

Ответом стало видео, в котором я увидела морской залив. Снимал Конор. Вот в кадре появилась его ладонь, а на ней тускло блеснуло обручальное кольцо. Размахнувшись что было сил, он бросил кольцо, и мне показалось, что сквозь шум ветра и плеск волн я расслышала тихий всплеск, с которым кольцо исчезло в стальных водах залива.

Тихий и печальный всплеск возвестил, что моя европейская сказка умерла.

Москва. Стоило только оказаться в столице, как четко выстроенные планы начали рушиться, подобно карточному домику. Я пыталась обжиться, нашла подработку фотографом, но долги росли как на дрожжах, пока я не осознала, что так может продолжаться вечно.

В какой-то момент я не выдержала и позвонила Ане. Мы вместе учились в университете и не виделись с тех пор, как я вышла замуж и уехала в Европу. Я нашла ее телефон в записной книжке и долго не решалась позвонить, но все-таки набрала. Собиралась положить трубку, когда после очередного гудка услышала ее голос. Запинаясь, предложила встретиться и обсудить «побег» из серой обыденности. Например, махнуть автостопом куда-нибудь, где тепло. Мы с Конором не раз думали о том, чтобы доехать так до Турции, а может быть, и дальше, как получится. И в разговоре с Аней идея пришла сама, я даже не планировала звать ее в путешествие, когда набирала телефон. Просто хотела поговорить с кем-то. Аня обещала подумать, хотя в глубине души я знала, что она согласится. По крайней мере, надеялась.

Аня, как и я, переходила с одной работы на другую и нигде надолго не задерживалась. За полчаса разговора мы узнали друг о друге почти все. Единственное, что я не хотела с ней обсуждать, — Конора и мою жизнь в Европе. Не хотела, потому что после первых же слов погружалась в болезненные воспоминания и начинала безудержно рыдать.

В тот же день мы встретились в кафе. Пили кофе, пролистывали одну газету с объявлениями о работе с грошовой оплатой за другой, когда я снова предложила ей бросить эти крысиные гонки и уехать в Турцию автостопом. Услышав мою реплику, Аня оторвалась от страниц и внимательно посмотрела на меня:

— Я не ослышалась, ты хочешь уехать?

Я кивнула, хотя мне почему-то стало неловко. Видя мое замешательство, Аня призналась, что часто подобная мысль — бросить все и уехать — приходила и ей в голову. На чтобы автостопом, да еще и до Турции…

— Так ты поедешь со мной?

— Да, — неожиданно легко согласилась она. — Ведь это так просто: стоишь в незнакомой стране на трассе, голосуешь и стараешься отличить нормального человека от маньяка. Все как в обычной жизни.

Следуя за толпой, я спустилась в метро. Поезда неслись сквозь мрак подземки, время от времени останавливаясь на платформах. Диктор зачитывал названия станций, и мы неслись дальше.

Я вышла на Павелецкой. Поднялась в город. Зашла на вокзал и устало опустилась в свободное кресло в зале ожидания. Мы решили встретиться на вокзале и немного отъехать от мегаполиса. Аня сказала, что так проще будет поймать машину.

Едва сев в кресло, я увидела в толпе знакомый силуэт.

— Аня!

Я крепко обняла ее и вдохнула знакомый запах кожаной куртки. Московская хандра вмиг отступила. Мы все говорили и говорили, пока нас не прервал голос диктора, объявившего, что началась посадка на поезд. Мы вышли на перрон и прошли вдоль рядов серебристых, блестящих от ливня вагонов.

Зашли в купе. Побросали сумки. Смеялись, перебрасываясь ничего не значащими фразами. Вопрос витал в воздухе, и я не удивилась, когда она спросила:

— А Конор… Мы бы могли его встретить где-нибудь ближе к Турции. Ты его не спрашивала?

Я отвернулась и долго глядела в окно. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я ответила:

— Его не будет.

— Не понимаю. — Аня на секунду задумалась. — Ты ведь любишь его. Так почему не пригласишь поехать с нами?

Я вздохнула:

— Мне казалось, что в Европе все наладится…

Она вскинула брови:

— Но?

— Блин, даже не знаю, как тебе объяснить.

— Да ладно, Света, говори как есть.

— Там по-другому все. — Я помолчала, взвешивая слова. — В чем-то хуже, в чем-то лучше. Жилье у нас было, и работу тоже можно было найти. Мы ни в чем себе не отказывали, но я почему-то все время думала, что еще немного — и наладится. Знаешь, что вот завтра станет лучше, а для этого надо сегодня немного потерпеть.

Аня сокрушенно вздохнула:

— И не выдержала?

Я медленно кивнула.

— Да, Ань, не смогла. Мне Конор часто говорил: не накручивай себя, просто живи и наслаждайся жизнью. Но… — Мой голос дрогнул. — Знаешь, я иногда думаю…

Она не дала мне договорить. Взяла за руки и пристально посмотрела мне в глаза. Ее руки были теплыми, а в больших серых глазах светилась неподдельная забота и участие.

— Да брось! Если честно, я вам даже немного завидую. Вы, наверное, единственные мои знакомые, у которых все по-настоящему, понимаешь? Вы созданы друг для друга, и у вас все обязательно образуется. — Она улыбнулась. — Вот увидишь. Кстати…

Она полезла в рюкзак, и в этот момент поезд тронулся.

— Одни, значит, едем. Ну и прекрасно!

С этими словами она вынула из рюкзака бутылку красного вина. Разлила вино по стаканчикам, и мы выпили. Ее глаза замерцали хмельным огоньком.

— Объявляю путешествие «Москва — Турция» открытым! — сказала она и вновь наполнила стаканчики.

Ранним утром мы сошли с поезда. Наша первая остановка — Воронеж — город церквей и воинской славы, но мы не стали здесь надолго останавливаться. Прямиком от вокзала направились на окраину и забились на тесное сиденье вишневой девятки. В салоне витали клубы сизого дыма. Водитель и пассажир одну за одной тянули из пачки сигареты и курили, чуть-чуть приоткрыв окна.

— Эх, жизнь блатная — барак, столовка, а я — девчонка, а я — воровка! — неслось из динамика под задорный ритм синтезаторов и барабанов.

Чиркнула зажигалка. По салону поплыл удушливый табачный дым.

Водитель с насмешкой глянул на нас в зеркало заднего вида.

— Молодежь, чего машину-то не купите? Вот так каждый раз на дороге стоять и «дядь, подвези» не надоело? О, моя любимая. Валера, сделай погроме!

Валера выкрутил громкость на полную, и я чуть не оглохла. Дешевые колонки, вмонтированные в панель прямо за пассажирскими сиденьями, хрипели и гулко гудели. От низких вибраций волосы на голове встали дыбом.

Водитель сбавил громкость и с укоризной посмотрел на своего друга.

— Валер, ну ты что, девчонок же везем. Забыл, что ли?

— И правда!

Вновь чиркнула зажигалка.

— Совсем память дырявая стала. Извиняйте, молодежь!

— Можно, пожалуйста, не курить. Мне плохо от вашего дыма.

Я взглянула на Аню — лицо бледное, глаза полуприкрыты. Водитель затянулся и бросил бычок в окно.

— Москвичи, да? Осуждаете нас?

Я усмехнулась:

— Откуда такая уверенность, что мы из Москвы? Она, — я кивнула на Аню, — в Подмосковье живет, а я недавно из Европы приехала.

Водитель хохотнул и сбавил громкость музыки.

— Прямо из Европы?

Я кивнула:

— Прямо из Европы.

В разговор вмешался Валера:

— А тут что забыла?

— А тебя забыла спросить.

Водитель сипло рассмеялся. Валера отвернулся и замолчал. Воцарилась звенящая тишина. Слышен был только сиплый кашель Ани и шум дороги. Я откинулась на сиденье.

— Не курите, пожалуйста. Полчаса без своего зелья потерпите.

— Я смотрю, вы там в своей Москве… — начал было Валера, но его прервал вопль Ани:

— Да что ты пристал к нам со своей Москвой?! Нравится Москва, езжай сам в свою Москву и живи там сколько влезет!

Я стиснула ее ладонь:

— Тихо, Ань, ты чего…

Водитель гортанно расхохотался, а Валера оскалился, блеснув золотыми коронками:

— А ты смелая. И подруга твоя тоже. Как у вас все по полочкам разложено.

— Ага. Прямо как в Москве! — выпалила Аня, и машина потонула в дружном хохоте.

Валера сник, а водитель потянулся было за сигаретой, но передумал. Заиграла очередная песня. Я подмигнула Ане, она едва заметно кивнула и положила голову мне на плечо.

— Так вы, значит, через Кавказ поедете? А я там служил, кстати. Вот, помню, случай был… — начал было Валера, но его никто не слушал.

Ставрополь. Едва мы вступили в город, как нас накрыло пеленой ледяного дождя. За считанные секунды мы промокли до нитки. Спасаясь от ливня, забежали в первое попавшееся кафе, где за кружкой кофе Аня призналась, что поначалу не хотела заезжать в Ставрополь. Она почему-то была уверена, что нам здесь не повезет. Вспоминая тот день, я не могу отделаться от мысли, что Аня была права.

Мы поели, согрелись и вышли на оживленную трассу. Дождь к тому времени утих, и о недавнем ливне напоминали только порывы холодного ветра. Мы хотели поскорее покинуть город, но как назло никто не останавливался. Вдруг резко стемнело, и прямо над нашими головами ярко полыхнула молния. Вслед за оглушительным громовым раскатом дождь хлынул как из ведра.

Мы бросились искать укрытие. Аня тянула меня за рукав и показывала в сторону моста. В поднявшемся грохоте бури я с трудом разобрала ее слова. Кажется, она хотела поставить палатку под эстакадой и переждать ливень, завернувшись в полиэтиленовый тент. Я покрутила пальцем у виска и потащила ее в гущу городских улиц.

Нам повезло — практически сразу на глаза попалась вывеска «Гостиница». Мы бросились к ней, по колено утопая в огромных лужах. Потоки косого ливня заливали глаза. Небо содрогалось от рокота. Кубарем мы вломились внутрь. С одежды ручьями бежала вода, в кроссовках хлюпало. Мы прошли по темному холлу, оставляя на полу мокрые следы.

Стойка регистрации. Никого. В окна барабанит дождь, и тихонько звенят на сквозняке ключи от номеров.

Я крикнула:

— Эй, есть кто? Нам нужно два номера!

Аня дрожала, от стен веяло холодом. Дверь подсобного помещения медленно открылась, и к нам вышла бабушка. Подслеповато щурясь, она оглядела нас с ног до головы сквозь толстые стекла очков и скривилась:

— Вы кто такие? Чего надо?

Без лишних слов я выложила на столешницу перед ней мокрую купюру. Колеблясь, консьержка протянула ключи, и, пока она не передумала, я схватила их, и мы мигом взлетели по лестнице на второй этаж.

Прислушались. Внизу раздался шорох, а следом хлопнула дверь в подсобку. Аня прыснула со смеху, и я тоже чуть не расхохоталась, вспоминая недовольный взгляд старушки.

Мы шли по коридору и разглядывали огромные зеркала в потемневших от времени дубовых рамах. Под потолком причудливо извивалась лепнина, а на полу мягко пружинил бордовый ковер.

Наши номера оказались в самом конце коридора, напротив друг друга. Только окунувшись в поток обжигающе горячего душа, я поняла, насколько продрогла. Теплая вода быстро разморила меня, и я ощутила усталость. Вместе с ней вернулись переживания, связанные с Конором, и, выйдя из ванной, единственное, о чем я мечтала, — поскорее упасть на кровать и забыться сном.

Так и получилось.

Мне приснилась ветхая рыбацкая хижина. Тропический ливень заливал крышу, она протекала как дуршлаг. Внутри плесень и мох, следы от пожара. Рядом утлая лодка, внутри тоже сыро — тент давно прохудился, и под ним плескалась дождевая вода.

Я сидела на ворохе грязных простыней в хижине и молилась, пока поднявшийся ветер не сорвал крышу. Не помня себя от ужаса, я побежала прочь и долго брела по темному лесу. В небе полыхали молнии, и одна осветила обрыв прямо под моей ногой.

Я потеряла равновесие и рухнула, угодив в бурные воды реки. Она несла меня сквозь удушающий чад лесного пожара и тянула на дно. Мне казалось, что десятки цепких рук хватаются за мои лодыжки, безжалостно утягивая в глубину мутных вод.

Я выныривала, и раскаленный воздух обжигал легкие. Что было сил я гребла к берегу и смогла наконец выбраться на влажный песок. Пожар отступил, дождь закончился. В утреннем воздухе витал запах далеких костров, и где-то далеко вставало солнце. Я лежала на песке, глядя в розовеющее небо, потом перевернулась и увидела в прибрежных зарослях Конора. Это было он!

— Любимый, стой! — хотела закричать я, но не смогла.

Вместо крика раздался сдавленный шепот, перешедший в надсадный кашель, и я не сразу поняла, что лежу в гостиничном номере. Дождь барабанил по окну. Где-то далеко раздавались удары грома, и кто-то едва слышно кашлял за стеной.

Не помню, как уснула. А утром меня разбудил яркий солнечный свет, какой бывает только после ненастья.

После ливня Аня заболела. Я сбегала в аптеку и купила таблетки, чтобы она смогла сбить температуру. Пока ходила, никого не встретила за стойкой. Спустилась вместе с Аней — опять никого. Бросили ключи от номеров на стойку и ушли в кафе завтракать. Потом закутались в теплые свитера и отправились ловить попутку до Владикавказа. Прошел час. Никто и не думал останавливаться.

Водители притормаживали, разглядывали нас — и проносились мимо. Мы только пожимали плечами, а потом запрыгнули в автобус, решив попытать счастья на противоположной окраине. Ставрополь хоть и небольшой город, но очень вытянутый. И пока мы доехали до окраины, прошло не меньше часа.

От слабости, вызванной простудой, и размеренной, неспешной поездки Аня задремала, положив голову мне на плечо. Полупустой автобус то и дело останавливался, двери раскрывались, занося внутрь запах стылой опавшей листвы, и мы ехали дальше под моросящим дождем.

Пока она дремала, я смотрела в окно. Низкое серое небо. Люди, одиноко бредущие по своим делам. Глядя на них, я почувствовала, как у меня непроизвольно сжалось от тоски сердце, и я вспомнила свой сон. Вспомнила лицо Конора и как хотела позвать его, но не смогла, не успела…

Я тихо вздохнула и постаралась отогнать хандру. В этот миг автобус остановился, и двери с грохотом распахнулись, впустив в салон порыв промозглого ветра. Аня вздрогнула и открыла покрасневшие от сна глаза.

— Выходим, конечная!

Мы все-таки уехали в тот день и поздно вечером прибыли в Осетию. Нашли для ночевки хостел. Это была бетонная коробка с минимальным набором удобств. Двухъярусная кровать, табурет и тумба — вот и все, что нам было нужно. Я скинула рюкзак на пол и устало опустилась на кровать.

— Ни обогревателя, ни занавесок на окнах. Хорошо, что шерстяные носки я спрятала в пакеты, хотя бы не промокли. — Аня чихнула и досадливо поморщилась. — Свет, хочу чая теплого попить или какао. Было бы неплохо поесть и согреться наконец.

Мы вышли. Напротив хостела расположилась харчевня. Едва мы покинули хостел, начался дождь. Забежали в харчевню, дрожа от холода.

— Везет же нам!

Мы были так голодны, что заказали огромный осетинский пирог, который умяли в два счета. Я даже не заметила, как быстро он исчез с тарелок, и подозвала официанта, чтобы заказать еще один.

Аня с улыбкой пила из огромной кружки горячее какао, а я с нетерпением поглядывала в сторону кухни, когда раздался недоуменный голос:

— Айсан, ты когда-нибудь видел, чтобы пирог съедали так быстро?

Я обернулась и увидела двух молодых осетинов, глядящих на нас с изумлением. Мы с Аней переглянулись и неловко рассмеялись.

— Давайте к нам! — махнул рукой тот, которого назвали Айсаном. — Мы вас пивом угостим.

Без лишних слов мы сдвинули столы. Они купили пива, а когда официант принес пирог, разделили его с нашими новыми знакомыми. Завязался оживленный разговор, в котором участвовали в основном я и Аня. Мы спорили: Осетия — это Россия или Кавказ? Аня говорила, что Россия, а я — что Кавказ, и показывала ей меню.

— Да ты взгляни, Ань! Ни одного русского слова.

Осетины молчали, улыбались и не вмешивались в наш спор, но, когда узнали, что мы приехали автостопом из Москвы, посмотрели на нас с удивлением и принялись с интересом расспрашивать о том, что больше всего запомнилось в дороге.

— Бесконечные дожди, — рассмеялась Аня. — А на самом деле по-разному. Иногда мы быстро ехали, а вот недавно, в Пятигорске, встряли. Стояли час или полтора на дороге, пока водители проезжали мимо. А в глазах, знаете, отчетливо читалась мысль: «Что за бомжи такие?»

За разговорами незаметно пролетел час, и нам пришла пора возвращаться в хостел. Я улыбнулась:

— Завтра в путь. Собираемся проехать Кавказ, а оттуда через границу — и прямиком в Турцию.

Айсан тихонько присвистнул и переглянулся с другом. От былого радушия и милых улыбок не осталась и следа.

— Вы бы поосторожнее на дороге. Не ровен час, вас где-нибудь поймают и зарежут.

Я так опешила после его слов, что у меня чуть стакан не выпал из рук.

Погранпереход «Грузия — Верхний Ларс». Вереница автомобилей выстроилась на несколько километров вдоль живописных гор. Мы попросили первого встречного водителя перевезти нас через границу. Им оказался пожилой осетин на старой «Волге».

Когда сели в машину, старик обреченно вздохнул.

— Эх, девчата, не вовремя вы приехали. Сейчас ведь сезон… Будем тащиться как черепахи. Быстрее бы по Тереку сплавиться, да только кто меня будет из воды потом вылавливать. А вы куда едете, если не секрет?

— Не секрет, — ответила Аня, и завязался обычный в таких случаях разговор, пока в окно «Волги» не постучали.

Осетин неожиданно сорвался на крик:

— Так и лезут со всех сторон!

Он приоткрыл дверь машины и воскликнул:

— Вам тут что, медом намазано? Пошли вон!

Постучавший отпрянул и побрел дальше вдоль бесконечной вереницы автомобилей, то и дело заглядывая в окна.

— Дедушка, а это кто такой был?

Старик со злостью скрипнул зубами:

— Да известно кто — халявщики! Без очереди хотят пролезть. Только не верю я в эти сказки про свадьбу и что «жена рожает». Чушь! Столько раз езжу через границу и каждый раз слышу одно и то же, одно и то же по двадцатому разу!

В окно вновь постучали. Дед стиснул руль и сделал вид, что не замечает подошедшего. Тот стоял не шевелясь. Я взглянула на него: бледное лицо, в глазах — безнадежность, и не заметила, как произнесла вслух:

— Плохо, если и правда жена рожает. Среди попрошаек легко затеряться, и никто не услышит.

Осетин резко развернулся и вперил в меня пристальный взгляд:

— Да как же ты!..

Я спокойно и твердо взглянула ему прямо в глаза. Старик осекся и замолчал. В окно опять постучали, в этот раз настойчивее, но старик вяло отмахнулся. Остаток пути до пограничного перехода прошел в молчании. «Волга» медленно ползла к заветному шлагбауму, и вот, когда до проверки документов оставались считанные мгновения, старик неожиданно обернулся и хитро взглянул на меня:

— А как же ты их различишь?

— Кого?

— Да попрошаек этих от настоящих, у кого в самом деле жена рожает. Как ты их различишь?

Я пожала плечами:

— Да никак. Правду вообще тяжело отличить от лжи. Главное, во что вы верите.

Старик только вздохнул, как мне показалось, с затаенной грустью и крутанул руль «Волги». Когда подошла очередь, он протянул в окошко погранзаставы наши паспорта.

Аня кивнула на старика и едва слышно прошептала:

— Чего он так переживает?

Я улыбнулась и пожала плечами, и, если бы не серьезные лица пограничников, мы бы рассмеялись.

Наконец двинулись в путь. По горному серпантину пожилой осетин довез нас до окраины Тбилиси, и там, на развилке дорог мы вышли.

— Дочка, подойди!

Я подошла. Старик мягко улыбнулся и протянул мне огромный апельсин:

— Ты правильно сказала. Я так злился на границе, потому что лет двадцать назад тоже так стоял в очереди и просил пропустить. Думаешь, пустил кто? Нет. А ты все поняла правильно.

Вскоре мы уже направлялись в Батуми. Нас подобрал дальнобойщик. Поначалу ехали молча, ели апельсин, подаренный пожилым осетином на «Волге», а потом водителя в засаленной кепке как будто прорвало:

— Зарплаты нет, работы нет, и жизни никакой нет. Отпуска тоже нет. Вообще ничего нет. Денег нет. Сижу, к баранке привязанный, как собака… А я, может, отдохнуть хочу, погулять хочу. У меня, может, свои желания есть. А вместо этого день и ночь туда-сюда, туда-сюда!.. Безобразие, да сколько можно?!

Хорошо, что Аня завела с ним разговор об экономике, иначе я бы точно не сдержалась и выпрыгнула в окно. До ночи они увлеченно болтали, и я то и дело ловила хитрый взгляд своей подруги.

Наступила полночь. Водитель остался ночевать в кабине, а мы разбили палатку на обочине и проспали до рассвета. С первыми лучами солнца продолжили путь. Было семь утра, когда дальнобойщику позарез приспичило напоить нас чачей, но мы отказались.

Он обиделся и надолго замолчал, а потом остановил фуру:

— Пошли вон, быстро.

Мы переглянулись и вышли, не проронив ни слова. Брели по обочине, когда позади раздались скорые шаги. Он догонял нас.

— Стойте! Да я же пошутил. Думал, вы несерьезно. Может, все-таки выпьем? Давайте! Ну!

Мы усмехнулись и ускорили шаг. Обернулись — он шел следом, потрясывая гаечным ключом:

— Ну и пожалуйста! Ну и не надо!

Что-то еще кричал в спину, пока мы хохотали что было сил. А потом сошли на обочину, глядя, как среди редких машин пронеслась, громыхая, его фура.

Со стороны моря подул ласковый ветер. Мы вышли на пустынный пляж и, скинув пыльную, пропахшую дорогой верхнюю одежду, бросились купаться. Вода была теплой как парное молоко.

Перед тем, как разбить палатку, сбегали с Аней в деревеньку неподалеку. Купили овощей и воды. К вечеру из выброшенных на берег коряг развели огромный костер. Сварили вегетарианский плов, такой вкусный, что пальчики оближешь!

До поздней ночи водили хороводы вокруг пламени и смеялись, глядя, как в лунное небо взлетают снопы искр. Прыгали через огонь, пели старинные песни. Свалились в изнеможении на песок и под тихий плеск волн и шорох углей уснули.

До Турции оставалось рукой подать — всего полчаса по дороге.

Глава 3. Восток — дело тонкое

Запад кричит: «Это я! <…> Я! Мое! Мне! Меня!» Восток ни слова о самом себе! Полное растворение в Боге, Природе, Времени.

Андрей Тарковский

Я влюбилась в Турцию с первого взгляда. В ее горный воздух и доброту местных жителей. Им неважно, кто ты — приезжая или турчанка, прожившая полжизни в Стамбуле.

Вспоминая Турцию, я слышу красивый мужской голос, зовущий совершить намаз. Вижу пламенный шар закатного солнца, гаснущий в море. Слышу гомон многоликой толпы на восточном базаре и хлопки красного флага.

Древние замки, терпкий кофе, раскаленный песок. Хотя, признаюсь, сходя по ступеням пограничного поста, ожидала не этого.

Я представляла, как окунусь в поток сальных взглядов, но обошлось. Турция встретила теплым солнцем и соленым морским ветром.

Наш путь пролегал по восточной, горной части страны. Она прекрасна. Мы не встретили ни одного туриста. Каждый водитель считал своим долгом угостить нас кофе и баклавой — турецкой сладостью из нежного теста с ореховой начинкой, политой сахарным сиропом. Словами не передать, как это вкусно!

Одна беда — мы не говорили по-турецки, но Ане каким-то чудом удавалось понять скороговорку водителей. Она быстро находила ответы в русско-турецком разговорнике и всякий раз умудрялась поддержать диалог.

Впрочем, и без разговорника все было понятно — нас принимали как дорогих гостей.

Первый ночлег в стране тысячи и одной ночи мы провели неподалеку от Эрзурума, популярного горнолыжного курорта. Мы знали, что путь пройдет через горы, но к тому, что случилось, оказались не готовы.

Когда над нами раскинулась беззвездная ночь, окрыленные, мы дошли до края дороги и углубились в дикую горную местность, а потом внезапно по колено увязли в снегу. Не веря своим глазам, мы окунулись из жаркой арабской ночи в морозный холод и брели по заснеженному ущелью, пока не выбрались на плато.

Трясущимися от холода руками поставили палатку и нырнули внутрь. Кое-как я стянула промокшие кеды, а Аня — сандалии. Юркнули в спальники, сбились в кучу, чтобы сохранить хотя бы каплю тепла, и провалились в черноту сна.

Я резко очнулась посреди ночи от ощущения, что тело сковал лед. Аня тоже проснулась и принялась растирать мне руки и ноги полотенцами.

Умывшись, мы свернули лагерь, сбив с палатки толстый слой инея. Закутались в колючие свитера и спустились с горы.

Рассвет застал нас на обочине пустынной дороги. Мы измучились, закоченели. Аня обхватила себя руками за плечи и хмуро глядела на далекие лучи тусклого солнца. Вихор пшеничных волос на ее голове раскачивался в такт дрожи, сотрясавшей все тело, а обескровленное лицо напоминало застывшую маску. Синие губы, на ресницах иней. В огромных, широко распахнутых серых глазах — тяжесть бессонной ночи.

С приходом утра пришло понимание, что мы ошиблись дорогой и вышли не туда, куда планировали. Нужно было что-то делать, но голова отказывалась соображать. Одеревеневшие пальцы мяли карту. Я угрюмо разглядывала переплетенье дорог, пытаясь понять, куда нам ехать. Аня подавленно молчала.

Раздались шаги, кто-то направлялся к нам. Я подняла глаза и увидела, как с заправки напротив к нам спешит турок. Он нес большой поднос, на котором дымился чайник и лежало несколько свежих булок.

Взяв горячую кружку в руки, я поначалу ничего не ощутила, а потом чуть не расплакалась, почувствовав обжигающее тепло. Аня достала разговорник и, слушая сбивчивую речь нашего спасителя, уверенно ткнула пальцем в нужное место на карте.

— Он говорит: нам сюда.

Раздался шум. Показалась машина. Турок с заправки бросился ее останавливать. Мы залезли в кабину, где на полную работала печка. Спустя пару минут, когда зубы Ани перестали выбивать чечетку, я с облегчением увидела, как на ее лице промелькнула тень робкой улыбки.

Вскоре мы оказались в Тунджели, всеми забытом краю. Перед нами раскинулась речная долина, окруженная горами. Среди пустынных холмов виднелась затерянная во времени деревушка, напоминавшая оазис в пустыне. Низенькие коробки домов, кривые стены, угловатые крыши и выгоревшая на жарком солнце трава — все это раскинулось перед нами, когда мы сошли с очередной попутки.

Невозможно было не заметить, что каждый житель Тунджели считал своим долгом проводить нас долгим и цепким взглядом. Аня поежилась:

— Я чувствую себя как в фильме, в вестерне. Того и гляди пристрелят… Света, поехали отсюда. Мне тут не нравится.

---

Мы быстро вышли на окраину деревушки и каким-то чудом сразу поймали машину, но подруга неожиданно отказался ехать.

— Что? Вот на этом? Да она и сотни метров не протянет.

Я ее отлично понимала, но поделать ничего не могла. Нам действительно попался драндулет, настолько старый, что я поначалу решила: это розыгрыш местных. Обернулась и увидела насмешливые взгляды мужчин.

— Аня, не спорь. Надо уезжать, если не хочешь встретить тут ночь.

Она покосилась на местных и нехотя кивнула. Бросила вещи в багажник и не оглядываясь села в машину.

Водитель — старик с арафаткой на голове в ярко-красную клетку — нетерпеливо махнул рукой:

— Едем, едем!

Я открыла дверь и застыла. Меня обдало удушливой волной жара, в котором смешался запах мужского пота, пыли и паров бензина. Теперь уже я не знала: ехать или нет? Взглянула на Аню и увидела в ее глазах тот же немой вопрос, после чего решительно нырнула в раскаленный салон.

Мотор чихнул и заглох. Прошло несколько томительных минут, а машина не заводилась. Наконец под капотом лязгнуло, и по развалюхе прошла дрожь. Дернувшись, мы покатились по дороге.

Позади раздался взрыв смеха, но он быстро утонул в грохоте двигателя. Старик на пассажирском сиденье выглянул в окно и сплюнул. Скривившись, что-то сказал водителю на турецком. Тот молча кивнул.

Я вопросительно поглядела на Аню. Она отвернулась и ничего не сказала.

Мотор натужно выл и кряхтел, заходясь в приступах кашля. Дорога шла вверх по горному серпантину, и мы обреченно гадали, когда же машина заглохнет. Наконец это случилось.

На очередном повороте, когда до спуска оставалось рукой подать, мотор взвизгнул раненым зверем и драндулет встал. Из-под капота повалил черный дым. Раздался металлический звон — детали посыпались на дорогу. Водитель выскочил и в считанные мгновения растворился в клубах дыма.

Пассажир остался сидеть. Его губы беззвучно зашевелились, а в руках из ниоткуда появились истертые четки. Глядя перед собой, он заунывно начал читать молитву, перебирая мелкие бусины. Внезапно он обернулся и бросил нам на ломанном английском:

— Помогите ему.

Мы переглянулись, вышли и уперлись в багажник. Поначалу нервно смеялись, понимая, что стоит поднажать и от наших усилий колымага просто развалится на части. Но неожиданно взревел мотор, и машина, быстро набирая обороты, лихо скатилась с горы.

Мы остались стоять на пустынной дороге, затерянные посреди турецких гор, и не сводили глаз с водителя. Он держал в руке перепачканную маслом трубку и, казалось, был удивлен не меньше нашего.

Машина тем временем быстро скатилась по дороге и исчезла за очередным поворотом. Старик опомнился, отбросил бесполезную деталь и кинулся в кусты на обочине. Воцарилась звенящая тишина.

— Стой, стой… — едва слышно прошептала Аня и устало опустилась на асфальт, обреченно уронив лицо на руки. — Там же наши вещи… Все. Наши. Вещи.

Я закрыла глаза и попыталась успокоиться. Медленный вдох и плавный выдох, как учили в детстве, на занятиях йоги.

— Аня, поднимайся. Пошли, может, удастся их догнать.

Она вскочила и начала трясти кулаками:

— Да я ему эту арафатку засуну, знаешь куда?! Говорила же, не надо было ехать.

Я положила руку ей на плечо:

— Идем за машиной.

Аня фыркнула и затрусила по дороге. Я, тяжело вздохнув, побрела следом.

Припекало так сильно, что, казалось, от жары асфальт расплавился и начал липнуть к подошвам. Дорога изгибалась змеей и петляла на самом краю отвесного края пропасти.

Внизу ревела река. Я шла, кусая губы, и мысленно перебирала, чего мы лишились. В сумках остался ноутбук, фотоаппарат, почти все наши деньги и запас еды с водой.

Аня остановился и что есть сил закричала:

— Да пропади оно пропадом!

Ее крик эхом отразился от гор и быстро затерялся среди безмолвных вершин. Чтобы отвлечься от гнетущих мыслей, стала считать шаги. Это помогло, почти сразу же я успокоилась.

Аня шла быстрее. Вот она исчезла за очередным поворотом, и тут же среди гор раздался ее крик, полный злого ликования:

— Вот он, сюда!

Я бросилась следом и увидела знакомую арафатку — водитель брел по дороге, Аня шла за ним, размахивая руками:

— Где наши вещи, ты!..

Я заметила, что на ярком солнце в руке старика что-то блестит.

— Аня! У него нож.

— Что?

Старик остановился и развернулся к нам боком, поэтому Аня не сразу заметила блеск остро заточенного лезвия. А заметив, отпрянула, прижавшись ко мне. Водитель равнодушно взирал на нас некоторое время, а потом повернулся и неторопливо зашагал по дороге.

— Света, что будем делать?

— Пойдем за ним. А что еще нам остается?

С запоздалым возгласом Аня недовольно отпихнула меня:

— Да отпусти ты! Я все, успокоилась уже. Ножей, что ли, не видела?

Прошло не менее получаса, когда мы увидели в небе клубы серого дыма. Пахло гарью. Мы тревожно переглянулись, но не решились опередить старика. Он понуро брел впереди, так ни разу и не обернувшись.

Наконец мы увидели знакомую развалюху, торчавшую из кювета. Ее задние колеса неистово вращались, повиснув в воздухе, а мотор то и дело заходился в кашле.

Рядом с машиной, в окружении покореженных кусков металла и россыпи осколков от лобового стекла, сидел старик с четками. На перепачканном сажей лице едва заметно шевелились губы. Пальцы перебирали истлевшие бусины. Мутные глаза глядели сквозь нас.

Он был так погружен в себя, что даже не вздрогнул, когда мимо прошел водитель и что было сил вонзил нож в крыло автомобиля, разразившись отчаянными воплями.

Аня потянула меня за рукав:

— Гляди-ка…

Наши вещи лежали поодаль сваленные в кучу. Там было все: рюкзаки и пакеты с едой. На одной из сумок разошлась молния, и в дорожную пыль вывалился мой фотоаппарат. Я стиснула зубы и ринулась за вещами, пока водитель кричал на молящегося.

Дойдя до предела, он схватил его за грудки и неистово затряс, совершенно не обращая на нас внимания. А мы схватили свои вещи и поспешили прочь, не оборачиваясь. Позади еще долго раздавались гневные крики, но выяснять, кому они предназначались, не было ни сил, ни желания.

К ночи мы вышли к огромному озеру. Сели на паром, чтобы на противоположном берегу разбить лагерь. Настроение было подавленное, несмотря на то что нам каким-то чудом удалось вернуть вещи.

Аня хмуро глядела на барашки белой пены.

— Я чуть от инфаркта не свалилась. Прямо там, на дороге, когда машина укатила с нашими вещами. Очень сильно переживала. Прости, что накричала на тебя.

Я взяла ее за руку и ничего не сказала. Все и так было понятно. Причалили. Вышли на берег и забрели на дикий пляж, подальше от отдыхающих. Поставили палатки.

Пришла теплая звездная ночь. Тихо плескалась вода в озере. Аня давно легла спать, а я сидела на берегу. Мысли текли неспешно. Я вспоминала европейское путешествие с мужем, теперь уже бывшим. Вспомнила первый приезд на его родину, в дом родителей, и чувство ни с чем не сравнимой свободы, которое меня тогда сопровождало.

Очень захотелось написать ему, но вместо этого я пролистала старые фотографии и, сделав в дневнике очередную запись о своем путешествии, выключила ноутбук. Часы показывали полночь. Я решила отложить общение с Конором на потом и пойти спать, когда порыв ветра донес до меня обрывки мужских голосов.

Я огляделась. Никого. Черная гладь озера оставалась неподвижной. Берег по обеим сторонам от меня пустовал. С растущей тревогой я прислушивалась к тишине, стараясь уловить малейший шорох.

Плеск волн, завывание ветра и стрекот цикад — больше ничего. Я расслабила напряженные плечи, когда увидела на горе неподалеку проблески фонаря. Снова раздались мужские голоса.

Я подскочила к палатке:

— Аня! Кто-то идет сюда, просыпайся!

Она медленно села, сонно потерла глаза:

— Что?.. Кто, куда идет?

Я не успела ответить. По стенке скользнул яркий луч света. Аня охнула:

— Света, что это?

— Да я откуда знаю?!

Аня часто заморгала и откинула спальник, но было слишком поздно. Они уже рядом — не убежать. Да и как? Бросив подругу и вещи на произвол судьбы? Нет. На секунду я закрыла глаза и сказала себе: «Спокойно. Это может быть кто угодно». Прислушалась: приглушенные, отрывистые голоса. Их множество — теперь уже точно не убежать.

Я вышла из палатки, и яркий луч свет ударил по глазам. Отвернулась, прикрывая лицо. Сквозь красные круги, плясавшие в темноте, разглядела тени. Они неслышно скользили вокруг, медленно окружая нас. Десять человек, не меньше. С отчетливой ясностью я различила в руках автоматы, а порыв ветра донес запах ружейного масла и пороха.

— Света, мне страшно…

Я обернулась. Аня стояла рядом, испуганно озираясь и держась за палатку, чтобы не упасть. Поднявшийся ветер трепал ее волосы.

— Стой тут, — шепнула я и решительно шагнула навстречу человеку с фонарем: — Привет!

Он был единственный без автомата, поэтому его рука потянулась к кобуре на боку. Тени вокруг замерли.

— Турецкая армия, — раздалось наконец, и я услышала вздох облегчения позади.

— Что турецкой армии нужно от нас?

Он подошел ближе. Я различила знаки отличия на камуфлированной куртке — звезды на погонах, нашивки и турецкий флаг на плече.

— Проверка документов.

Аня на мгновение скрылась в палатке и вышла, протягивая наши паспорта и визы. Военный быстро пролистал их, осветив фонарем, и неожиданно убрал документы в нагрудный карман.

— Пойдете с нами.

Я нахмурилась:

— Зачем?

Аня потянула меня за рукав:

— Света, не спорь. Не нужно.

— Да как же?.. А вещи, опять бросить? — Я вздохнула. — Хорошо. Идем.

Нас повели на вершину горы, в штаб. Мы зашли в низкое здание, окруженное глухим забором с колючей проволокой.

С нами остались двое — парни лет двадцати. Усталые лица, безразличные глаза. На наши вопросы они только пожимали плечами. Остальные разбрелись по казарме, пока командир звонил и отчитывался начальству. Прошло полчаса, прежде чем он вышел из кабинета, протягивая наши документы.

— Поступил сигнал о террористической угрозе. Мы обязаны все проверить. Вы свободны, можете вернуться на озеро. Вас проводят.

Я поднялась с дощатого табурета и почувствовала, как напряжение, копившееся все это время, схлынуло. Теперь я ощущала только усталость и желание поскорее провалиться в сон.

Мы вышли. Конвоиры проводили нас до ворот и вернулись в казарму. По крутому склону горы мы спускались сами и только чудом не сломали шеи впотьмах.

Аня стояла посреди улицы и глядела вслед пожилому турку, ехавшему верхом на ослике. Старик в свою очередь не сводил пристального взгляда с Ани, а точнее — с ее футболки, открывавшей загорелые плечи. Осуждение ясно читалось на его лице, пока он, буравя ее глазами, не скрылся за поворотом.

— Аня, и здесь твои фанаты.

Она подмигнула:

— Они повсюду. Даже в… Где мы вообще?

«Самандаг» гласила надпись на карте. И, судя по ней, до сирийского Алеппо оставалось около пяти часов пути. Проехав Турцию, мы не захотели возвращаться в Москву, а решили продолжить наше путешествие до тех пор, пока не надоест.

Аня прикрыла глаза ладошкой, обозревая окрестности:

— Ну и глухомань…

Когда-то давно здесь кипела жизнь и шли нескончаемые войны. Самандаг — осколок империи Александра Великого, и с того времени тут мало что изменилось. Разве что обветшало: от мощных крепостных стен, окружавших город, остались руины. Несравненный порт, гордость Римской империи, канул в бездну. Колонны, храмы, дворцы стерлись в пыль.

Теперь это сонный курортный городок, который почти не отличается от десятка других таких же на побережье. Навстречу нам шли женщины, с головы до пят укутанные в паранджу. На головах они несли огромные глиняные кувшины. С интересом разглядывали нас и наши наряды — шорты, топики и сандалии, а мы — их.

Пустынные кафе и гостиницы располагались на единственной широкой улице, протянувшейся вдоль побережья. Владельцы сидели на террасах, разомлев от жары и безделья. Играли в карты и пили вино.

Они провожали нас удивленными взглядами, а потом бросались следом, зазывали зайти, отведать единственный на всю Турцию «балык-экмек». Мы улыбались и качали головами, тогда они пронзительно кричали нам в спину:

— Дондурма! Дондурма!

Аня смутилась и полезла в сумку за разговорником.

— Что еще за дондурма?.. Ругательство такое?

Я засмеялась:

— Это мороженое, Анют.

— И правда… А ты откуда знаешь?

— Стыдно не знать, как твое любимое лакомство по-турецки называется.

Вместо ответа она что есть сил запустила в меня разговорником, и мой болезненный вопль, разнесшийся по округе, возвестил о том, что она попала в цель.

Ночь обещала быть теплой, и я предложила заночевать на побережье и уснуть под плеск волн Средиземного моря. Если получится, развести костер, совсем как на въезде в Турцию. Идея казалось мне стоящей, но Аня мигом сникла.

— Нет уж! Ты, прости, Света, но опять проснуться посреди ночи и растирать тебя полотенцами, чтобы ты не околела от холода, я не хочу.

Я, болезненно скривившись, помассировала синяк на плече, оставленный брошенным в меня разговорником.

— Аня, ну за что ты так со мной? Книжками кидаешься, а я ведь тебе не просто попутчик, а подруга…

Она хихикнула:

— Ну, прости, не рассчитала. Надо было сильнее. Свет, а если серьезно, вдруг опять к нам вояки нагрянут? Или еще кто похуже…

Я умоляюще поглядела на Аню.

— Света, ну какой пляж? — запротестовала она и принялась загибать пальцы: — Мягкие кровати, кондиционер, теплая вода — надо номер снять в гостинице, а не на пляже ночевать.

Я упрямо покачала головой. Аня остановилась и схватила меня за руку:

— Мягкие тапочки, Света! Полотенца! Одеяла — подумай об этом! А вдруг опять турецкие войска нагрянут?! Что тогда?

Я усмехнулась:

— Один раз уже нагрянули и ушли ни с чем. Ты только посмотри, какая красота вокруг! Ведь мы за этим сюда приехали, разве нет? А теперь добровольно лишаем себя моря. Теплого моря…

Повисло молчание. Аня вдруг вскинула голову, окинула взглядом голубой купол неба и, вглядевшись в морскую даль, мягко улыбнулась:

— Знаешь, а ты права. Не будем лишать себя моря.

Мы сошли с главной улицы курортного городка и углубились в предгорье. Там, среди холмов, покрытых лесом, наткнулись на руины трущоб. Заросшие травой, перекошенные, они мало подходили для проживания. Аня тотчас запротестовала:

— Да сколько можно геройствовать! Мы идем в отель — и точка, хватит экстрима.

Я рассмеялась. Сошла с дороги и углубилась в заросли. Поднялась по ступенькам наиболее крепкой на вид бетонной коробки. Выглянула из окна.

— Ты идешь или нет?

Аня так и стояла посреди дороги, застыв в нерешительности. Колеблясь, она последовала за мной и медленно стала подниматься по ступенькам на крышу. Я скинула сумку.

— В теплом номере с прислугой каждый сможет путешествовать, да, Анют?

Она усмехнулась:

— Глумишься?

— Нет, просто понять не могу. Твоя простуда, подхваченная еще в России, давно прошла, ночь теплая, дождя нет. И здесь будет гораздо безопаснее, чем на голом берегу.

Аня присела на край крыши и оглядела окрестности. Сумерки спускались на лес. В воздухе разлилась ночная прохлада. А неподалеку, мозоля глаза, мерцала ярким светом неоновая вывеска.

Аня задумчиво прочитала название:

— «У синего моря»… Ты знаешь, Света, а я, наверное, соглашусь с тобой.

— Да?

Аня скинула рюкзак рядом с моим.

— Я остаюсь на крыше.

— Уверена?

— Уверена. А вот ты иди куда хочешь. В отели, хостелы, в лес под дерево — куда хочешь!

Я обняла ее за плечи и рассмеялась:

— Да куда я пойду? Пропадешь без меня…

Ранним утром Аня взяла разговорник и ушла на местный рынок за продуктами, а я осталась сторожить вещи. Мы приехали в не сезон. В это время Самандаг, как и всякий курорт, напоминал город-призрак. Пустынные улицы еще помнили поступь туристов. Забытая кем-то накидка дрожала на ветру, пока бесконечный шум волн навевал мечты о размеренной жизни.

Оставшись одна, я опять думала о Коноре. Я ведь так и не написала ему тогда, на озере, перед тем как нас встретил военный патруль. Слова, слова… Зачем они? Хотелось просто увидеть и обнять человека. О чем-то поговорить, неважно о чем, просто услышать его голос и смех. Почувствовать тепло и заботу. Вернуться в нашу европейскую сказку…

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, я расстелила коврик и принялась за утреннюю практику йоги. Буквально через полчаса увидела, как возвращается Аня с пакетами, полными сладких фруктов.