Бесплатный фрагмент - Шанс на любовь

Пролог

Любовь не всегда пахнет ванилью и дождем. Иногда она пахнет дымом от сигареты «Мальборо», бензином от мопеда и дешевым одеколоном, который щиплет глаза, когда ты прижимаешься к коже его шеи. Моя любовь была именно такой. Острой, горькой, липкой. Как соль на открытую рану. Сначала — невыносимое жжение, а потом — странное, болезненное привыкание. Без этой жгучести рана казалась бы мертвой.

Часть 1. Клетка

Город окутал туман. Через густоту этого мрака с трудом можно было разглядеть свет фар проезжающих машин. Тускло горели фонари. Диана сидела на балконе, укутавшись в плед и вспоминала хорошие моменты из их жизни с Марком.

— Что то он задерживается

— — подумала она.

Марк был любовью всей ее жизни. Без него она не могла дышать. И сейчас из ее души выливалась вся та боль, которую он ей причинил за два года совместной жизни.

Диана зашла в комнату, села за стол и стала писать…

Записи Дианы.

Его звали Марк. Он вошел в мою жизнь не как человек, а как атмосферное явление. С громом, ослепительной вспышкой и ощущением, что после этого воздух навсегда изменился.

В предновогоднюю ночь, я шла домой с пакетом мандарин. Было много снега, дороги были скользкие и я не заметила машину, которая с бешеной скоростью неслась на меня. Я закрыла глаза и услышала громкий скрип тормозов, от испуга я поскользнулась и упала. Из машины вышел молодой человек, красивый, высокий.

Он протянул мне руку.

— Куда спешим? — спросил он.

— Домой — ответила я.

Он помог мне подняться и предложил подвезти до дома. Я угостила его мандаринкой. По дороге мы познакомились.

Он смеялся, шутил. Мы обменялись номерами телефонов и на следующий день снова встретились.

Так мы начали встречаться, наш роман не был бурным и страстным. Он был похож на медленное раскрытие бутона. Мы писали свою книгу вместе. Букет к каждому выходу книги, которую он реставрировал.

Он был нежен, очень нежен. Я влюблялась с каждым днем все больше. Мне было так хорошо с ними. Я перестала общаться с подругами, друзьями, с родственниками, для меня существовал лишь он.

Вскоре он предложил переехать к нему. Я была счастлива, как никогда.

Но с этого момента и началось самое интересное. Когда я к нему переехала, он изменился. Это был уже не тот Марк — ласковый и нежный. Это был одержимый человек. Для которого нужно было создавать комфорт, его собственный мир.

Я должна была надевать только то, что он хотел бы на мне видеть. Делать только то, что он пожелает. Общаться мне ни с кем нельзя, а когда приходили его друзья, я должна была подать еду и уйти, не появляясь до их ухода. Он не желал, чтобы на меня смотрел кто то еще.

Мир с ним приобрел насыщенные, ядовитые краски. Без него — выцветал до серого. Он мог не звонить три дня, а потом появиться под дверью в три ночи с синяком под глазом и сказать: «Соскучился». И эти слова значили больше, чем ежедневные «доброе утро» от кого-то другого.

Абьюз не начинается с удара. Он начинается с едва уловимого сдвига реальности. С фразы: «Ты так наивно понимаешь этот фильм, я объясню». С легкого насмешливого взгляда на мою одежду: «Опять в этом мешке?» С ревности к подруге, к книге, к собственным мыслям. Он отсекал от меня все, как садовник обрезает лишние побеги. Оставлял один ствол — себя.

Первая ссора. Первый раз, когда он схватил меня за запястье так сильно, что остались синяки. Его глаза после — огромные, полные ужаса и раскаяния. Он плакал у моих ног, называл себя чудовищем, бился головой о стену. Я… утешала его. Я чувствовала себя избранной. Видите, он настолько вне себя от любви ко мне, что теряет контроль. Это же по-настоящему. Это не аквариум. Это океанский шторм.

У нашей любви была своя химия, точнее — биохимия. Резкие выбросы адреналина во время ссор. Дофаминовый взрыв, когда после ледяного молчания приходило примирение. Он был мастером «сахарных» периодов. Неожиданные цветы (хотя он говорил, что это пошлость), прогулка за город, где он был нежным и смешным, ночные разговоры по душам, где он признавался в своих детских травмах. Я чувствовала себя его спасительницей, его святой. Той, чья любовь сильнее его демонов.

Но демоны крепли. Оскорбления становились тоньше и больнее. Изоляция — полной. «Твои подруги — курицы, они тебя не стоят». «На работе тебя используют». Деньги, которые я давала ему «до зарплаты», исчезали. Обещания рушились. Вина за его срывы ложилась на меня: «Если бы ты не грузила меня своими глупостями, если бы ты просто была рядом молча…»

Удары теперь приходились не по телу, а по душе. Но иногда — и по телу тоже. Оправдание было всегда одно: «Довел».

Дно не было громким. Оно было тихим и влажным. Я стояла на кухне в три часа ночи и мыла чашку, которую он разбил об стену три часа назад. В квартире пахло пивом и злостью. Он спал в комнате. На моей щеке горел след от пощечины, но я чувствовала пустоту. Я посмотрела на свои руки в тазу с водой. Руки чужой женщины. Усталой, запуганной, потерянной.

Я вспомнила, как он неделю назад, в один из «сладких» дней, гладил меня по голове и сказал: «Ты никогда от меня не уйдешь. Никто не будет любить тебя так, как я. Никто не вытерпит тебя так, как я».

И в этот момент, среди осколков и мыльной пены, во мне что-то щелкнуло. Не громко. Как тихий, четкий замок. Это был не крик протеста. Это был внутренний голос, который произнес: «Это ложь».

Часть 2. Начало конца

Мысли Дианы, которые она с фанатизмом излагала в тетради прервал стук захлопнутой двери.

— Марк — тихо произнесла она про себя.

Шаги приближались к комнате. Диана закрыла быстро тетрадь и спрятала ее в ящик стола.

— Ты живешь как в аквариуме, — заявил он, глотая дым. — Всем удобно, чисто, тихо. И скучно до тошноты.

— Что ты имеешь ввиду?

— Что это за халат на тебе? Так ты меня встречаешь?

— А что ты хочешь на мне видеть?

Марк протянул Диане платье. Она надела его. Оно было красного цвета, облегало по фигуре и очень короткое. Он заставил её надеть туфли на шпильке.

— Совсем другое дело, танцуй для меня — заявил он.

И она танцевала. Он взял ее за руку и притянул к себе. Эта любовная вспышка отдавала грубостью, он готов был ее разорвать, во время любовной сцены он повторял.

— Сладкая, какая же ты сладкая.

После, он закурил и сказал:

— Собирайся, сегодня идем на вечеринку. Помни, ты должна затмить всех. Моя девушка должна быть самая красивая.

Она покорно подчинилась.

Они пришли в ночной клуб “ Глобус».

Сверкающая тьма поглотила ее, едва она переступила порог. Звук был не просто громким — он был физической субстанцией, плотной и пульсирующей, которая билась в такт вспышкам света, разрывающим темноту. Воздух, густой от ароматов дорогого парфюма, холодного дыма и человеческого тепла, вибрировал низкочастотным гулом.

Марк крепче сжал руку Дианы, ведя её сквозь водоворот тел. Мерцающие лучи синего и пурпурного света на мгновение выхватывали из мрака лица — смеющиеся, сосредоточенные, закрытые, — чтобы в следующую секунду снова утопить их в небытии. Ритм, исходивший от гигантских колонок, совпадал с биением крови в висках.

«Хочешь выпить?» — крикнул он ей прямо в ухо, его губы едва коснулись мочки. Его дыхание было тёплым островком в этом ледяном царстве искусственного ветра.

Она не ответила словами, лишь кивнула, её глаза сияли отражённым неоновым огнём — два тёмных озера, в которых плясали блики. В её взгляде читалось не только волнение, но и вызов.

Они протиснулись к длинной, подсвеченной изнутри барной стойке, где танцующий в воздухе дым клубился вокруг бокалов, наполненных жидкостью цвета драгоценных камней. Бармен в идеально отутюженной белой рубашке ловил их взгляд, его движения были точными и быстрыми, как у фокусника.

Пока Марк заказывал, Диана обернулась, прислонившись спиной к прохладной стойке. Она наблюдала. За танцполом, где тела, освобождённые от дневных условностей, сливались в единый, дышащий организм. За тёмными углами мягких диванов, где шёпот был ценнее крика. За вспышками искреннего, неконтролируемого смеха, который был виден, но не слышен сквозь всепоглощающий бит.

Ей подали бокал. Холодное стекло в руке, кисло-сладкий вкус на губах — ягодный взрыв, за которым следовала терпкая прохлада. Марк смотрел на неё, взглядом хищника.

Без единого слова Марк взял её бокал и поставил рядом со своим. Его рука мягко легла на её талию, а её пальцы сплелись с его пальцами. И они двинулись туда, где сходились свет и тень, чтобы раствориться в толпе, превратившись ещё на один миг в часть этого огромного, дышащего ритмом существа — но при этом оставаясь абсолютно, неразрывно своими.

Внезапно появились друзья Марка.

— Привет — поздоровался Марк.

— — пойдемте за столик- предложил Андрей.

Они присели за столик.

Марк ловил взгляд Дианы и едва заметно качал головой, указывая глазами на ее почти полный бокал с вином. Улыбка на ее лице замерла, стала натянутой. Она тут же отпила глоток, торопливо, почти с благодарностью. Он кивнул, одобрительно. Хорошая девочка.

— Я в следующим месяце хотел поехать в Питер, не хотите составить мне компанию — предложил Андрей.

Марк улыбнулся широко и открыто. — У нас, кстати, тоже были планы на следующий месяц. Но, кажется, Дианочка совсем забыла про мой день рождения? Придется их перенести. Она у меня такая, забывчивая.

Он говорил ласково, с любовной укоризной, и Андрей заулыбался. «Ну что с нее взять, влюбленная», — хмыкнул он. Диана покраснела. Планов не было. Он никогда не говорил о них. Она напряглась до каменной твердости.

— Я… я не забыла, — прошептала она.

— Конечно, не забыла, — он подошел к ней, потрепал ее по волосам, и каждый его палец был словно раскаленная игла. — Просто голова занята всякой ерундой. Давай-ка сходишь за коктейлем для всех? Мой, ты знаешь.

Это был не вопрос. Это была проверка, ритуал. Вспомнит ли в точности, какой он любит, после трех его «нет» и одного унизительного «ты что, не можешь запомнить?» в прошлый раз. Диана встала, походка была немного скованной, будто все мышцы свело.

Все наблюдали за ней задумчиво.

— С ней все в порядке, Марк? Выглядит уставшей.

— Заботится слишком много, — отмахнулся он, следя глазами за удаляющейся фигуркой Дианы. — Я же говорю — забыла про мой праздник, теперь сама не своя от угрызений. Но ничего, я помогу ей все исправить.

Когда Диана вернулась, осторожно расставляя бокалы, ее рука дрогнула, и капля ликера упала на его запястье. Время замерло. Она застыла, глаза расширились от ужаса, большего, чем если бы она пролила стакан кислоты. Андрей засмеялся, не видя этого ужаса, приняв его за обычную досаду.

Марк медленно, на глазах у всех, поднес запястье к губам и слизнул каплю. Его глаза, темные и непроницаемые, не отрывались от ее побелевшего лица.

— Ничего страшного, — сказал он так тихо, что услышала только она. — Потом разберемся.

И снова улыбнулся друзьям, обняв Диану за талию и притянув к себе. Она прижалась к нему, будто ища защиты, а он знал, что она ищет лишь способ стать меньше, невидимей, раствориться в этом шуме и дыме. Он гладил ее по руке, а подушечки его пальцев оставляли невидимые синяки на ее душе. Концерт унижения на сегодня был окончен. Публика аплодировала, даже не подозревая, что видела спектакль.

Дверь захлопнулась с таким глухим стуком, что будто отрезала последнюю нить, связывающую с внешним миром. Тишина в прихожей была внезапной и густой, контрастируя с гулким эхом только что пережитого вечера. Воздух пахло холодом с улицы, его дорогим парфюмом и едва уловимой нотой чего-то прокисшего — то ли от выпивки, то ли от накопившейся усталости.

Он снял пальто, небрежно кинул его на вешалку, и этот жест был первым аккордом в новой, домашней симфонии. Его движения, еще час назад такие плавные и увлеченные в кругу друзей, стали тяжелее, определеннее. Он повернулся к ней, и в его глазах, которые при посторонних искрились самоуверенным юмором, теперь плавала та знакомая ей мутная пленка — смесь утомления и притязания на территорию.

Он прошел в гостиную, и звук его шагов по паркету отдавался в её висках. Он налил себе виски, не предлагая ей. Звон льда в бокале был удивительно громким в этой тишине.

«Ну что, повеселилась?» — его голос прозвучал тихо, но не мягко. Это был не вопрос, а первая линия разметки. В его интонации она услышала то, чего не слышал никто на вечеринке: легкий упрек за её слишком заразительным смехом, за то, что она на секунду дольше обычного говорила с его другом о каком-то пустяке, за её «неправильную» шутку, которую он тут же, при всех, сгладил своей, перехватив внимание.

«Ты, конечно, сегодня очень старалась, — произнес он, глядя на золотистую жидкость. — Прямо душа компании. Особенно с Андреем». Имя было брошено как обвинительный акт.

«Да, было здорово. Твои друзья такие интересные», — проговорила она, голос звучал фальшиво даже в её собственных ушах. Она знала, что это ловушка. Если согласится, что было весело — обвинят в легкомысленности, в желании привлечь внимание. Если скажет, что не очень — начнется допрос, почему она портила всем настроение.

Комната, их общее пространство, внезапно сузилось до размеров его недовольства. Стены, которые днем казались просто стенами, теперь давили. Он не кричал. Он никогда не кричал сразу. Он анализировал, выискивал слабые места, закладывал микро-мины под её уверенность. Возвращение домой с ним никогда не означало пристанища. Это означало переход на другую, закрытую сцену, где занавес для зрителей уже опущен, и начинается настоящая, пьеса, где у неё только одна роль — виноватой.

И она стояла посреди прихожей, все еще в своем нарядном платье, чувствуя, как краска веселья сползает с неё, обнажая холодную кожу страха. Вечер только начинался.

Марк не утихал, допив виски, он встал и разбил стакан об пол. Диана пригнулась. Он схватил ее за волосы и отбросил, она упала на пол.

— Марк, пожалуйста — взмолилась она.

Но Марк был не в себе. Его глаза наполнились кровью. Он снова взял Диану за волосы.

— Ты будешь послушной! Ты будешь улыбаться только мне! — кричал он.

Она не чувствовала боль от его ударов, так как это не сравниться с той болью, что она испытывала в душе.

Сделав свое дело, Марк лег спать. Диана всю ночь пролежала на полу и рыдала.

На следующий день Диана не вышла на работу. Ее лицо было в синяках и опухший глаз.

Она легла на диван и попыталась уснуть, что не было так больно.

.

Дверь скрипнула.

Она замерла, глаза инстинктивно зажмурились, мышцы напряглись, готовые к удару. Но вместо грубой силы в комнате воцарилась тишина, а потом — шаги, осторожные, почти неслышные.

— Дианочка… — голос Марка звучал хрипло, неестественно мягко. — Ты не спишь?

Она не ответила. Притворилась спящей, чтоб переждать пока уйдет.

Но он сел на диван, который скрипнул, заставив ее непроизвольно вскрикнуть от внезапной боли. Он вздрогнул.

— Прости, — прошептал он сразу, ладонь протянулась, чтобы коснуться ее плеча, но зависла в воздухе. — Боже, прости меня. Я не… Я не хотел.

Диана медленно открыла глаза. Он сидел, ссутулившись, в тех же самых джинсах, что и вчера. Волосы свалялись, глаза красные, опухшие. В правой руке он сжимал два стакана: в одном дымился чай, в другом — вода. На подносе лежала таблетка анальгина и бутерброд с сыром, аккуратно разрезанный пополам.

— Я принес тебе… Обезболивающее. И чай. С сахаром. Ты вчера почти ничего не ела, — он говорил быстро, сбивчиво, не смотря ей в глаза.

Его взгляд скользил по синяку у ее виска, по царапине на шее, и он морщился, будто самому ему было больно.

—

— Диана, я… Я с ума сошел. Это не я. Клянусь. Это был не я.

Он поставил поднос на тумбочку, руки его дрожали. Чай расплескался на дерево.

Он наклонился вперед, уткнувшись лицом в одеяло возле ее ног. Плечи его вздрагивали.

— Прости меня. Пожалуйста. Я умоляю. Я всё исправлю. Я никогда больше… Никогда. Ты самое дорогое, что у меня есть. Я закопаю себя живьем за то, что сделал. Просто дай мне шанс. Один шанс.

Он поднял на нее взгляд. В этих глазах сейчас была такая бездонная мука, такое раскаяние, что на мгновение сердце Дианы сжалось старой, глупой жалостью. Она помнила этого человека — того, который в первые месяцы носил ее на руках, который плакал, смотря душевные фильмы, который заваривал ей ромашковый чай, когда она болела. Куда он девался?

— Я люблю тебя, — выдохнул он, и его пальцы, холодные и влажные, наконец коснулись ее руки. Нежно. Как будто она была хрустальной. — Я без тебя умру. Ты веришь мне? Скажи, что веришь.

Диана смотрела на его руку, сжимающую ее пальцы.

Она молчала. Больше всего на свете ей хотелось сейчас поверить. Поверить, что этот кошмар закончился. Что тот, кого она любила, вернулся. Что завтра будет лучше. Что это был последний раз.

Она знала цену этим словам. Она слышала их уже много раз.