Бесплатный фрагмент - Шлюз времени

Пролив Бугенвиль

Надежду на свою известность

Я возлагаю на цветок.

Луи Антуан де Бугенвиль

Бугенвиль — пролив, отделяющий остров Шуазёль от острова Бугенвиль в архипелаге Соломоновы острова. Открыт в 1768 году французским путешественником Луи Антуаном де Бугенвилем, в честь которого и назван.

По проливу Бугенвиль проходит морская граница между Папуа — Новой Гвинеей и Соломоновыми Островами.

Луи Антуан родился в семье нотариуса, члена парижского магистрата. Учился в колледже Университета и проявил большие способности к математике. В 1754 году публикует трактат о вычислениях интегралов, получивший некоторую известность.

Он становится адвокатом, но довольно быстро отказывается этой карьеры, чтобы стать военным. Бугенвиль поступает в отряд черных мушкетеров, становится адъютантом генерала Монкальма де Сен-Верана и принимает участие в экспедиции 1756 года в Канаду.

В 1758 году Бугенвиль был послан обратно во Францию, чтобы просить подкрепления у правительства Людовика XV. Министр, к которому он обратился, возразил, что, если в доме пожар, не время заниматься конюшней. Бугенвиль немедленно возразил: «Ну, как тут не сказать, господин министр, что вы мыслите, будто лошадь». От мести министра его спасло только энергичное вмешательство мадам де Помпадур.

В 1759 году Бугенвиль получает чин полковника. В 1763 году он оставляет армию и переходит на флот в звании капитана первого ранга. На двух кораблях, «Орел» и «Сфинкс», Бугенвиль прибывает на Мальвинские острова в южной Атлантике и организует там колонию. Через три года по приказу короля Людовика XV острова передаются испанцам. Вскоре их заняли англичане, переименовав в Фолклендские.

В 1766 году Бугенвиль предпринимает кругосветное путешествие. На кораблях «Ворчунья» (la Boudeuse) и «Звезда» (l’Étoile) он отплывает из Бреста. Пройдя Магелланов пролив, Бугенвиль выходит в южные моря. В апреле 1768 года он прибывает на Таити, затем посещает Самоа и Гебридские острова, Новую Бретань (ныне острова Бисмарка), Новую Гвинею и Маврикий. Пройдя мыс Доброй Надежды, он через два с половиной года возвращается в Сен-Мало.

С 1778 по 1782 годы Бугенвиль в качестве командира эскадры принимает участие в американской освободительной войне Соединенных штатов, с 1780 года он главнокомандующий французскими экспедиционными сухопутными войсками. Бугенвиль планирует плавание к Северному полюсу, но министерство этот проект не утверждает. В 1790 году он становится командующим флотом в Бресте, но в 1792 году уходит с этой должности, отказавшись также от министерства, чтобы посвятить себя наукам. В 1795 году был избран членом Парижской Академии наук.

Бугенвиль был арестован во время террора и освобожден после падения Робеспьера. Наполеон в 1799 году сделал его сенатором, в 1804 году присвоил звание командора Почетного легиона, а в 1808 году — графом Империи.

«Надежду на свою известность я возлагаю на цветок».

Луи Антуан Бугенвиль имел в виду бугенвиллею, тропическое растение с красивыми пурпурными и фиолетовыми цветками, открытое им во время кругосветного плавания в Бразилии и названное ботаником Коммерсоном в его честь.

«Вот это биография! Одно имя чего стоит — Луи Антуан де Бугенвиль! И математик, и путешественник, и с Наполеоном был знаком», — с завистью подумал третий помощник капитана, заканчивая переписывать с лоции и с Большой советской энциклопедии короткие заметки о Бугенвиле. Сегодня ночью теплоход «Яна», следуя из Владивостока в Сидней, будет проходить через пролив, названный в честь этого незаурядного француза.

И, как обычно, днем третий помощник, по традиции, заведенной еще в начале рейса, после объявления по громкой связи: «Вниманию экипажа! Судовое время 11 часов 30 минут. Экипаж приглашается на обед. Приятного аппетита!» — и, выждав паузу минут в пять, когда экипаж уже будет сидеть за столами в кают-компании и столовой, объявит по общесудовой трансляции, в каких координатах следует судно, какая погода за бортом, сколько миль пройдено за сутки и сколько осталось до порта назначения. А затем прочтет маленькую лекцию о Бугенвиле…

Это был его первый загранрейс в должности третьего помощника капитана. Морская романтика еще не успела надоесть, и молодая кровь, настоянная на запахах тропического леса, принесенных бризом со стороны острова Новая Гвинея и легком адреналине от осознания, что он стоит на капитанском мостике и управляет судном, слегка пьянила его…

Близилось время сдачи дневной вахты. Последний раз за вахту сверив показания магнитного и гирокомпасов, он вышел на крыло мостика и в бинокль осмотрел горизонт. Горизонт был чист. Ни судов, ни земли не было видно, только маленькая темная тучка — двадцать градусов справа — почти у самого горизонта вносила диссонанс в солнечную идиллию тропического океана.

Третий помощник так и не заметил, что летучие рыбы, еще совсем недавно вылетавшие стайками из-под штевня судна, — исчезли. Он вернулся в рубку и прошел в штурманскую, где, склонившись над картой, стоял капитан.

— Что, Иван Михайлович, так пятисотку (карта масштаба 1: 500 000) на Бугенвиль и не нашли? — спросил капитан строго.

— Нет, Арсений Юрьевич, не нашел! Все карты пересмотрел! И в запасниках все списанные перелопатил! Нет ее! Только двухмиллионка, — виновато произнес третий.

Он уже понял, что многие карты из коллекции были изъяты в ЭРНК (электрорадионавигационная камера) как списанные и непригодные к использованию, когда всю судовую коллекцию, по приказу подменного капитана Сумченко, два месяца назад он сдал на корректуру в ЭРНК.

— Старые изъяли, а новых карт взамен не дали, — с досадой подумал третий, но оправдываться не стал.

— А ведь была! С год назад ходили этим проливом. Была! По приходу во Владивосток подайте заявку в ЭРНК. Локатор берег еще не цепляет? — сменил тему капитан.

— Должны зацепиться часа через четыре-пять. А пока вот две линии, по солнцу взял. Ревизор (второй помощник) еще одну добавит, часа через полтора будет надежное место, — третий достал из папки два листа с расчетами линий положения.

— И еще: на горизонте, справа. Похоже на грозовую тучу, но локатор ее не берет. Давление за последний час стало падать, — доложил третий.

Капитан взял свой бинокль, вышел на мостик и стал вглядываться в горизонт.

— Странная тучка! Возможно, это облако над вершиной одного из вулканов на берегу, — сказал он, обращаясь уже ко второму помощнику, появившемуся на мостике.

— Примите вахту, понаблюдайте за ней и за давлением. И солнышко, до конца вахты пару линий постарайтесь взять, — отдал он последние распоряжения второму помощнику и убыл с мостика.

— Привет! Как спалось? — приветствовал третий своего более опытного коллегу.

— Спалось? Как можно спать рядом с раскаленной мартеновской печью, даже если спишь под мокрой простыней и тебя непрерывно обдувает допотопный вентилятор? — сквозь зубы процедил второй помощник.

Он был лет на пять старше третьего и явно засиделся в должности ревизора (неофициальное прозвище 2-го пом. капитана). Но менять диплом на ШДП (штурман дальнего плавания) и сдавать аттестацию на старпома не торопился.

На судах ведь как? Пришли с рейса, и пока судно стоит на рейде в ожидании причала и выгрузки, капитан сходит на рейдовый катер — и домой, а старпом все это время должен находиться на судне. Второй и третий помощники в этом смысле находятся в более привилегированном положении и могут сходить на берег.

— Да! Мне немного легче! После полуночи надстройка остывает, не так жарко. Но все равно: без вентилятора спать невозможно! А он грохочет, как телега по булыжной мостовой! — поддержал разговор третий, не поднимая головы от судового журнала.

Разговоры разговорами, но от заполнения судового журнала после вахты еще никого не освобождали.

Судно было — старое. Только на год моложе третьего помощника, а ему два месяца назад исполнилось 24 года. Ему нравилась классическая компоновка судна.

Надстройка посередине. Три трюма спереди, два сзади надстройки. Хороший обзор из просторной рулевой рубки. Деревянные палубы, надраенные матросами до белизны. Надежный и малошумный главный двигатель, гарантированно выдававший 12,5 узлов в хорошую погоду.

Но, похоже, в то время, когда родина заказывала серию таких судов в ФРГ, на удобствах для экипажа решили сэкономить. На судне не было кондиционера. А удобства в виде туалета и душа в каютах были только у трех человек: капитана, стармеха и старпома. Да еще в лазарете, вернее, в изоляторе.

И еще отсутствовал такой полезный прибор, как авторулевой.

Поэтому на ходовой вахте вместе с помощниками капитана стояли еще два рулевых матроса, сменявшие друг друга каждый час.

Зато рулевое колесо, штурвал, было на загляденье. Из твердых пород дерева, блестящая медная отделка по кругу. Блеск!

— Слушай! Иван! А кто летучек распугал? Ни одной не видно! — спросил ревизор, доставая секстан из ящичка.

— Так на камбузе все уже! На ужин будет жаркое из летучек в собственном соку! — сострил третий.

— Еще вопросы по вахте есть? Если нет, то я обедать! После обеда опять поднимусь в штурманскую рубку, еще раз проверю все карты.

Наскоро пообедав и сказав буфетчице дежурные: «Спасибо, большое!» — третий помощник вновь поднялся в штурманскую рубку, достал из запасников толстый рулон карт, развязал бечевку на рулоне и, разложив их на палубе рубки, стал перекладывать карты из одной стопки в другую.

Время от времени в штурманскую с секстаном в руках заходил ревизор и что-то записывал в бланк астрономических расчетов.

Через час такой работы в скрюченном состоянии — спина затекла — третий поднялся с корточек, потянулся до хруста и сел на диван, удобно вытянув ноги.

— Посижу пару минут. Пускай ноги и спина отдохнут. С восьми утра на ногах, — подумал он и прикрыл глаза. Молодость и сытный обед взяли свое. Он задремал.

Разбудили его басистые гудки другого судна, звучавшие, казалось, у самого борта, и дребезжание машинного телеграфа. Третий сразу отметил про себя, что судно медленно уходит вправо.

— Что случилось, Юра? — выбежал он на правое крыло, где второй помощник, вцепившись в планширь руками, с круглыми от ужаса глазами наблюдал, как огромное судно, зарываясь носом в зыбь, на левой циркуляции пытается уйти от столкновения с нашей кормой.

Онемев от ужаса, они ощущали себя муравьями рядом с асфальтовым катком. И хотя машина была на стопе, судно медленно по инерции продолжало катиться вправо.

— Да что случилось? Почему стоп дал? Откуда этот мастодонт взялся? — продолжал допытываться третий, убедившись, что опасность миновала.

— С к-кормы, по правому б-б-борту догонял, как стоячих, — заикаясь произнес ревизор.

— А т-тут еще р-рулевой! К-как заорет, что р-рулевку заклинило!

Третий кинулся к штурвалу и, оттеснив стоявшего истуканом рулевого, быстро переложил руль с борта на борт. Рулевое было исправно. Взгляд на гирокомпас. Сто семьдесят пять градусов — и не шолохнется, хотя судно продолжает катиться вправо.

— Юра! Так у тебя не рулевка, а гирокомпас вылетел! Курс был сто восемьдесят, когда я тебе сдавал вахту! Ты не менял курс! Нам этим курсом шлепать аж до пролива! Рулевой остановки гирокомпаса не заметил и все больше перекладывал руль вправо, чтобы вернуть судно на сто восемьдесят! Вот! Чуть не подставились под этого монстра! Давай ход! И по магнитному! Сто шестьдесят семь было на магнитном, когда сличал перед сдачей вахты! А где впередсмотрящий?

— Боцман попросил отпустить. Погода хорошая! И на горизонте никого! — приходя в себя, ответил второй помощник и поставил ручку телеграфа на малый вперед.

— Держать сто шестьдесят семь по магнитному компасу!

Через секунду он уже названивал начальнику радиостанции:

— Константинович! Гирокомпас, похоже, перегрелся! И странное дело! Сигнализация не сработала! Да! По магнитному пока идем!

— Про горизонт ты, пожалуй, погорячился! Смотри, как облачко увеличилось! — заметил третий. — Еще чернее стало! Кстати, почему Папа (капитан) не поднялся на мостик? Или опять с завпродом в каюте обедали, а затем в шахматы играли? — спросил третий.

Играть в шахматы с завпродом под рюмочку — было слабостью капитана и бедой. Дело в том, что отец капитана был из бурятских краев, мать — русская. И по отцовской линии, по всей видимости, передалось ему не совсем правильное отношение к алкоголю. Наверное, это и называется склонность к алкоголизму.

— Похоже, играли! — с облегчением произнес второй помощник.

— А старпом? Такой гудок должен был мертвого разбудить! — поинтересовался третий.

— А он мертвый и есть, когда спит после обеда! Я его по полчаса бужу ночью на вахту! Ну и здоров — поспать! Спит и видит себя в должности капитана!

Эти слова, сказанные так обыденно и убедительно, на доли секунды вызвали у третьего помощника странное видение. Их двухметрового роста старпом, грузин по национальности, лежит на палубе мостика, голова запрокинута, руки сложены на груди… Но лицо… лицо — пожилого человека с седыми усами…

— Тьфу! Привидится же такое! — третий тряхнул головой, прогоняя наваждение, и нехотя пошел в штурманскую рубку перебирать старые карты. Ему очень хотелось найти эту злосчастную карту — «Пролив Бугенвиль и подходы».

Перебрав все имеющиеся карты по второму разу и не найдя нужной, третий уже в который раз склонился над генералкой. Масштаб 1:2000000. Не надо обладать большим штурманским опытом, чтобы понять: по этой карте нельзя соваться в пролив. Изобаты и промеры глубин практически отсутствуют.

— А как же Луи Антуан де Бугенвиль? Он ведь прошел без всяких карт! И радиолокатора у него не было! — пытался найти себе оправдание третий помощник.

В который раз третий помощник перечитывал строчки из лоции, пытаясь представить, как сегодня ночью он будет проходить этот пролив, разделяющий такие таинственные острова — Бугенвиль и Шуазель!

— Буду прижиматься к острову Шуазель, если не поступит других указаний от капитана! — наметив несколько заметных ориентиров на карте для определения места по радиолокатору, он решил, что на сегодня хватит накручивать себя, и не спеша спустился в каюту. До ночной вахты оставалось четыре с половиной часа.

— Лишь бы начальник радиостанции гирокомпас оживил, — про тучку на горизонте он даже не вспомнил…

— Судовое врэмя дэватнадцать трыдцать, экыпаж прыглашается на ужин, — прохрипел динамик голосом старпома с грузинским акцентом, и тут же зазвонил телефон.

Этот же грузинский акцент произнес дежурную фразу:

— Подъем, гардэмарин! Вас ждут вэлыкие дела!

— Хоть бы пластинку сменил! Дважды в сутки — гардэмарин, гардэмарин, — с легким раздражением думал третий помощник о старпоме, входя в кают-компанию.

За ужином на вопросительный кивок головы стармеха в сторону пустующего кресла капитана первый помощник (помощник по политической части, прозвище — Батюшка) только горестно вздохнул. Это означало только одно. Капитан сегодня ни в кают-компании, ни на мостике не появится…

— Шалва Ревазович! Это что за погоду вы мне сдаете? Еще солнце не село, а вы черными чернилами весь небосвод испачкали! Темно, как у грузина в ж… — пытался сострить третий, заходя на мостик для принятия вахты. Но последних слов никто не расслышал…

Небо раскололось, и ослепительная молния с ужасающим треском и грохотом ударила прямо в грот-мачту… По четырем вантам вниз, разбрызгивая голубые искры, электрический разряд в доли секунды спустился до палубы и с шипением ушел в воду…

Но последний момент никто из шести человек, находившихся в этот момент на мостике, осознать не успел.

Ослепшие и оглушенные, они лежали на палубе ходовой рубки. Те, кто удержал остатки сознания, поняли: главный двигатель остановился, судно обесточилось.

Остатки небосвода, еще не затянутые облаками, окутала непроницаемая мгла…

Запах озона был такой насыщенный и резкий, что приходящие в себя моряки почувствовали тошноту. Никто из них не слышал никаких звуков, даже собственного голоса.

Натыкаясь на комингсы, третий помощник на коленках дополз до штурманской рубки и, цепляясь руками за ручки ящиков с картами, поднялся на непослушных ногах. Пощелкал выключателем лампы над штурманским столом… Безрезультатно. Глаза понемногу привыкали к темноте. Он ощутил, как его волосы стоят дыбом.

— Ревазович? Как ты? — прокричал третий и, нашарив аккумуляторный фонарь, шатаясь вышел на мостик.

Луч фонаря осветил матросов, пытающихся встать на ноги. Волосы на их головах напоминали одуванчики. Зрение и слух нехотя возвращались к ним. Старпом лежал на спине, руки покоились на груди, лицо — цвета мела, и лишь щеточка черных усов жила своей жизнью.

Каждый волосок этих холеных усов стоял по стойке смирно. Что за мистика! Третий потрогал свою шевелюру. Волосы торчали во все стороны.

— Понятно! Намагнитились! — он опустился перед старпомом на колени и легонько похлопал его по щекам. Темная струйка крови растекалась по палубе возле затылка старпома.

— Старпом, похоже, головой о тумбу локатора приложился! Ребята! Перенесите его в штурманскую рубку на диван! И двое потом вниз! Борисов за доктором! Шустов! Осмотрись в надстройке! Не загорелось ли чего! Второй аварийный фонарь в столе возьмите! — отдал распоряжение морякам третий помощник и машинально посветил фонариком на судовые часы — 20 часов 05 минут.

— Мы что, десять минут в отключке были? — подумал он. Он хорошо помнил, что он вышел из своей каюты и стал подниматься на мостик в 19.55

Третий шагнул к трубе связи с машинным отделением. На вызов отозвались не сразу…

— У нас проблема! Оба моториста, сдающий и принимающий, без сознания. Они были в машинном отделении! Я в ЦПУ (центральный пост управления в машинном отделении) с Дедом (старший механик) и третьим механиком был, когда все заискрило! Дед пытается завести динамку! АДГ (аварийный дизель-генератор) не сработал! Всю защиту повырубало! — испуганным голосом доложил четвертый механик.

— Что это было? Мы что, на мине подорвались? — задал он глупый вопрос.

— Ты бы сейчас с ангелами беседовал, а, скорее, с рыбами, если бы на мине! Молния! Так что у твоих мотористов — поражение током! Вас не шибануло, потому что на палубе в ЦПУ толстая резина вместо ковра, — устало ответил третий.

Его начинала одолевать тревога и чувство нереальности происходящего! Судно без движения… Старпом в отключке, капитан, похоже, тоже! Что творится в надстройке — неизвестно! Механизмы не работают! За бортом неестественная мгла.

— Игорь! Коробков! — позвал он одного из матросов. — Сможешь на ощупь пробраться до хранилища кипов? (Кислородные изолирующие приборы используются для защиты органов дыхания от продуктов горения и входят в комплект аварийного имущества наравне с комплектом огнезащитной одежды, аккумуляторным фонарем, топориком и пр.) Нужны еще фонари. Этот быстро сядет! Заодно посмотришь, как там народ в надстройке. Или этот фонарь дать?

— Не надо! Дойду! — ответил моряк и стал осторожно на ощупь спускаться по трапу.

Вместе с постепенно проходящим звоном в ушах в мозгу третьего помощника металась мысль, смысл которой он никак не мог уловить. Что-то во всем происходящем было неестественным, нелогичным, а потому — пугающим. В этот момент послышался глухой, утробный стук. И он ощутил ногами, как судно слегка качнуло. Так бывает, когда в порту к борту подходят буксиры и толкают на «упор».

— Похоже, на бревно наехали по инерции, — подумал третий.

Осторожно, подсвечивая себе фонарем, он вышел на крыло мостика. В воздухе по-прежнему пахло озоном. Липкая влажная духота и темень обволокли его. Но дышалось на удивление легко. Он слегка перегнулся через ветроотбойник и направил фонарик вниз за борт и на палубу.

Луч мощного фонаря уткнулся в плотное аморфное одеяло, или штору. Уткнулся, но не осветил. Это не было похоже на туман. Мельчайшие капли тумана всегда отражаются в свете фонаря или прожектора. Сейчас свет фонаря просто обрывался.

Толчок повторился. Судно опять слегка качнуло.

— Неужели на мель сели? Я ведь и местоположение судна проверить не успел.

Отключив фонарь, третий постоял пару минут, давая привыкнуть глазам к темноте.

Все! Никаких сумерек! Никаких полутонов! Никакого намека на то, что существует что-либо, кроме абсолютной черноты! Он поднес свою руку к глазам, дотронулся до лба, до носа…

— Что за чертовщина? Так не бывает! — отогнал он страх, начинающий заползать под сорочку и, включив фонарь, направил его в сторону открытой двери, ведущей на мостик. Ноги предательски задрожали. Фонарь уперся в абсолютную вязкую черноту…

Было от чего прийти в ужас. Но мысль, сидевшая, как заноза, в мозгу третьего помощника, нашла выход. И это отвлекло его от панического состояния. Вернее, она нашла то несоответствие, что мучило его последние минуты.

Облачность! Странная черная облачность, так удивившая его в момент, когда он поднялся на мостик принимать вахту. При такой густой и низкой облачности должен идти дождь! Нет, не дождь! Должен идти ливень стеной! Должен быть просто потоп! Нет его и сейчас! И молния! Почему она была одна? Гроза не бывает с одним разрядом!

— Так! Спокойно! Предметы ощущаются! — держась рукой за ветроотбойник, на ощупь он двинулся в сторону двери. Нащупал косяк и шагнул внутрь мостика. И сразу в свете фонаря появились предметы: локаторы по углам мостика, рулевая колонка, приборы, висящие на переборке, и маленькая лужица крови на палубе возле тумбы локатора. Мысли о грозе, и дожде, и посадке на мель отошли на второй план.

— Слава богу, что этот странный туман скрывает предметы только снаружи!

— Алексей Николаевич! Поповских! — позвал он матроса. — Как там старпом? Док не поднялся? — обеспокоился он долгим отсутствием доктора и матросов и направился в штурманскую рубку, предварительно взглянув на судовые часы. 20 часов 06 минут.

— И часам — каюк! Хотя не должны были пострадать, там только цветной металл! — с досадой подумал он. На мнгновение ему показалось, что секундная стрелка перескочила на одно деление…

— Как ты? Пришел в себя? А где матрос? — спросил третий, увидев силуэт старпома, сидящего на диване.

Пошарив в ящиках штурманского стола, он достал аптечку, вынул бинты и пузырек с зеленкой, шагнул к старпому осмотреть рану на голове.

— Прикинь! Все механизмы вышибло! А ты мне вахту так и не сдал! — попытался он ободрить себя шуткой.

Луч фонаря скользнул на голову старпома. Раздался нечеловеческий рык. Руки старпома взметнулись, закрывая глаза и лицо от света. Удар одной руки пришелся третьему помощнику в грудь, ребра затрещали, и, пролетев через дверь штурманской, он ударился спиной в закрытую дверь радиорубки. Сознание погасло, напоследок отметив какую-то ужасно уродливую маску на лице старпома…

— Михалыч! Михалыч! Очнись! — чей-то голос звал его и тряс за плечо. Грудь ужасно болела. Третий, не открывая глаз, ощупал ребра.

— Михалыч! Да что с вами? — узнал он голос матроса Коробкова. Тот сидел перед ним на корточках. В руках он держал два не включенных аварийных фонаря. Третий фонарь со слабым светом стоял у его ног на палубе.

— Посвети в штурманскую, — попросил его третий, с трудом поднимаясь на ноги.

Голова гудела, дышать было больно. То, что моряк включил свежий, не подсевший фонарь и направил его в сторону штурманской рубки, возможно, спасло им жизнь. Их волосы и на головах, и на других частях тела, где они обычно растут у мужчин, уже второй раз за этот час встали дыбом! На этот раз — от страха!

В дверях штурманской рубки в неопрятно, кое-как напяленной на себя рубашке и брюках старпома стояло НЕЧТО двухметрового роста! Это нечто издало рык боли, как будто его прижгли каленым железом, закрыло подобие глаз с бельмами вместо зрачков ручищами и скрылось, юркнув с неестественной прытью в дверь, ведущую на мостик.

Схватив подсевший фонарь и не чувствуя боли, третий помощник с матросом, толкаясь, ввалились в радиорубку, захлопнули за собой дверь и заперлись на щеколду.

— Иллюминатор! Иллюминатор закрой! — закричал третий, теряя последние капли рассудка.

— А-а-а-а! Мать вашу! Что это? — заорал матрос, направив луч фонаря в дальний угол радиорубки. Увиденное там окончательно доконало их нервную систему, и без сил, трясясь, как в лихорадке, подперев спинами дверь, они опустились на палубу…

— Фонарь погаси, экономить надо, — щелкая зубами, шепотом произнес третий…

— Слушай! Мне показалось, что это — тот полумертвый папуас из лазарета. Я помогал его вчера на борт поднимать и рассмотрел его странные татуировки на груди и спине, — перейдя на ты, прошептал матрос.

— Но тот же был — старик! — парировал третий.

Это случилось вчера ближе к полудню на их вахте.

Третий помощник уже готовился сделать очередное объявление и пригласить экипаж на обед, когда матрос — впередсмотрящий — доложил, что видит плавающее дерево по курсу.

Дерево было огромным, с корнями и кроной. На кроне кое-где еще сохранилась пожухлая листва. Такое огромное дерево третий видел впервые. Немного изменив курс, они прошли совсем рядом с деревом.

— Иван Михайлович! Смотрите! Там человек! — закричал матрос.

Третий вызвал на мостик капитана. И уже по его командам на самом малом ходу вплотную подошли к дереву.

Чернокожий (туземец, папуас или маори? В экипаже не нашлось знатока, который смог бы это определить), абсолютно голый, изможденный, он был привязан лицом к стволу, к нижним толстым веткам кроны. Боцман и два опытных матроса в марлевых повязках и резиновых перчатках по команде капитана по штормтрапу спустились на дерево.

— Если мертвый, сразу назад! — по громкой связи скомандовал капитан.

— Похоже, живой! Стонет! — отозвались моряки с дерева и стали резать лианы, коими несчастный был накрепко привязан к дереву.

Это был рослый и широкоплечий старик с копной седых курчавых волос а-ля Анжела Дэвис.

Все тело туземца было испещрено мелкой насечкой, создававшей замысловатый рисунок татуировки. Когда с борта на грузовой стреле подали носилки и моряки перевернули его на спину, возглас ужаса вырвался у моряков. У несчастного туземца с фигурой сильно исхудавшего геркулеса, суровой самодельной ниткой были зашиты веки и губы…

— Сергей Митрофанович! В изолятор его! Боже упаси, если какая инфекция! Поэтому доступ только вам и только в защитном комплекте! — отдал распоряжение капитан судовому доктору.

Капитан ни секунды не пожалел, что принял на борт умирающего старика. Он, как никто другой, осознавал, чем это может грозить судну и экипажу. Карантин в порту прибытия, убытки и прочее.

— Судовладельцу и копию в «Дальрыбу», — подал он листок с радиограммой начальнику радиостанции.

— Странно! Двадцатый век на дворе, а тут ритуальная казнь? Чем так провинился этот старик, что его приговорили к такой мучительной смерти? — рассуждал помполит за ужином.

— Кстати, Сергей Митрофанович! Как он? Не пришел в себя?

— Нет пока. Но швы с век и губ я снял. Даю воду через трубочку. И знаете, на что я обратил внимание, Арсений Юрьевич? Странная вещь! У него подпилены передние зубы! — обратился он к капитану.

Сказанное доктором не добавило комсоставу аппетита. В кают-компании воцарилась тишина.

— Как это — подпилены? — спросил капитан.

— На манер акульих! Думаю, для устрашения противников! Я читал, что папуасы непрерывно враждуют с соседями, — с видом знатока ответил доктор.

Слабый стон, раздавшийся из угла радиорубки, вернул третьего помощника к действительности.

— Я думал, они — мертвые! — заерзал матрос.

— А ну посвети еще раз! — шепотом попросил третий.

Они лежали один на другом. Снизу лицом вверх и раскинув руки, насколько это позволяли размеры радиорубки, лежал матрос Поповских. Сверху лицом вниз и поперек в одних трусах и носках, неестественно вывернув руки, лежало тело старпома.

— Кажется, это стонет Поповских? Давай попробуем стащить или перевернуть Чифа! — пересиливая страх, предложил матрос.

Они были почти ровесники с Поповских и дружили семьями. Не без труда им удалось перевернуть старпома на спину и освободить приходящего в себя матроса. Полив ему на лицо и голову водой из кофеварки, они помогли ему подняться и усадили в кресло радиста.

Пересиливая страх, третий помощник приник ухом к волосатой груди старпома, пытаясь услышать биение сердца. В таком положении он провел не меньше минуты, пока не расслышал еле различимые удары.

Старпом выглядел как-то неестественно. Он как будто похудел и постарел лет на 30. Третий моментально вспомнил, где он видел это лицо! Секундное наваждение сегодня днем. В какой-то момент ему показалось, что он сходит с ума…

— Живой! Надо бы голову повыше, — луч аварийного фонаря заметался по радиорубке в поисках подходящего предмета. За иллюминатором метнулась в сторону от луча света темная фигура, и в тот же момент послышался шорох за стойкой радиопередатчика.

Да! Порой страх делает наше воображение абсолютно неподдающимся разуму, страх застилает глаза, и то, что мы себе придумали или домыслили, вдруг материализуется! И только здравый рассудок может победить этот страх!

Как эти двое молодых парней, почти ровесников, не потеряли рассудок в этот момент — остается загадкой!

— Это я! Радист! — трясясь и заикаясь, выбрался он на четвереньках из-за стойки, занимающей треть стены рубки.

— Фу ты, черт! Мы чуть в штаны не наложили! Как ты там поместился? — опуская руку с занесенным для удара тяжелым фонарем, процедил сквозь зубы третий помощник.

Как ни странно, он успокоился, дрожь в руках и ногах прошла. Грудь почти не болела. Страх, мешавший мыслить и логически осознавать происходящее, прошел. Молодой организм, насытившись адреналином, был готов защищать свою жизнь.

— Выбросьте из головы и забудьте то, что не можете себе объяснить в этой ситуации! Мгла не продлится вечно! — закрывая шторки на иллюминаторе, громко произнес он.

— Эта ТВАРЬ боится света! Нам необходимо вытеснить его с мостика, тем более что сейчас он на крыле и пытается наблюдать за нами через иллюминатор! На мостике есть связь с каютой капитана и машинным отделением! И, наконец, на мостике есть ратьер (ручной сигнальный прожектор) и мощная батарея к нему! — уверенным голосом, не повышая тона, произнес третий.

Глухой короткий звук заставил их вздрогнуть. Еще и еще — и уже десятки ударов в барабаны выводили какой-то таинственный ритм. Казалось, весь корпус судна вторит этому ритму.

Странно, но моряки не почувствовали страха. Наоборот! Этот ритм вызвал у них прилив сил и уже давно забытых в суете повседневной жизни эмоций! Этот ритм звал в бой! Даже лежащий без чувств старпом приподнял голову и попросил поднять его на ноги!

Третий вспомнил! Похожие эмоции вызывали у него слова и музыка Алексанрова — «Вставай, страна огромная!».

— На мостик, быстро! — освещая себе дорогу фонарями и придерживая старпома, моряки перебрались на мостик.

— На клинья! Двери на крыльях мостика, на клинья закройте! — прохрипел старпом почти без акцента. (Деревянные клинья используются для задраивания водонепроницаемых дверей изнутри как защита от несанкционированного доступа внутрь надстройки.)

Темп барабанов нарастал. И в какой-то момент отблески огня разорвали мглу. Все кинулись к лобовым иллюминаторам мостика.

На палубе с левого борта в окружении двух десятков факельщиков-папуасов, одетых в набедренные повязки с красным поясом, с выкрашенными белой краской лицами стояли еще три крепких старца и девушка с венком на голове и ожерельем из тропических цветов на шее.

Плащи из звериных шкур и головные уборы, сплетенные из тростника и украшенные мелкими перьями, дополняли туалет старцев. На девушке набедренная повязка из вороха разноцветной соломы и красно-черный пояс. Руки и голая грудь были разрисованы сложным орнаментом.

С двух бортов к судну были ошвартованы четыре большие лодки с противовесами. В лодках, в окружении вооруженных копьями факельщиков полуголые папуасы в каком-то неистовом трансе выводили этот захватывающий ритм на барабанах.

Как по мановению палочки невидимого дирижера, барабаны смолкли.

— А ведь это — делегация! И они представители четырех племен! — только сейчас моряки, насколько позволял свет от факелов, разглядели различия в раскраске лиц, украшениях и устройстве лодок. Группа воинов на одной из лодок была гораздо выше и светлее кожей, чем остальные.

Моряки были уверены, что они хотят говорить с ними! Они ждут! Но на каком языке с ними общаться?

— Дайте мне фонарь, постараюсь проскочить к ним через надстройку и подсоедините ратьер к батарее. Это ваше оружие, — как-то обыденно попросил третий помощник.

Он перепрыгивал через три ступеньки и молил про себя, чтобы не подвернулась нога. В несколько секунд преодолев три палубы и выскочив на шкафут левого борта, третий задраил за собой тяжелую водонепроницаемую дверь и огляделся. Отблески от факелов разрывали мглу. В какой-то момент волна предательского страха сжала сердце. И, словно прочитав его мысли, зазвучали барабаны. Страх отступил.

Успокоившись и выключив бесполезный фонарь, третий медленно двинулся в сторону старцев и девушки. Они стояли полукругом. Подойдя на расстояние вытянутой руки, он со смущением осознал, что неотрывно смотрит на голую грудь полинезийки. Она сильно отличалась от остальных более светлой кожей.

В ней не было тех негроидных черт, так свойственных папуасам. Она была похожа на филипипинку. Поймав его взгляд, девушка нисколько не смутилась. Она сделала шаг навстречу, сняла с себя цветочное ожерелье и надела ему на шею. Затем грациозно поклонилась, сложив ладони под подбородком. Барабаны смолкли.

— Чимбу, Энга, Гимбу, — показывала девушка поочередно на старцев. И те по-европейски пожали ему руку. Были ли это имена туземцев или названия их племени, осталось для третьего помощника тайной за семью печатями.

— Манихики! — с белоснежной улыбкой похлопала ладонью себя по груди девушка.

— Ivan! Third mate! — заучено произнес третий.

Девушка на очень мягком, почти без присутствия резких звуков языке, стала что-то объяснять старцам. Те слушали и с достоинством глядели прямо ей в глаза, изредка вставляя короткое слово.

Третий ничего не понимал из этого диалога. Наконец девушка повернулась к нему и с выражением ужаса на лице, показывая рукой в сторону надстройки, произнесла: «ОНИМ!»

— Оним! Оним! Оним! — вторили хором старцы и факельщики!

В ответ откуда-то сверху надстройки раздался жуткий, зловещий хохот, и тут же ударили барабаны. Хохот прекратился. Не было сомнения, что за происходящим следят из темноты.

— Я ничего не понимаю! I don’t understand! — пролепетал испуганно Иван.

Девушка внимательно посмотрела ему в глаза, привстала на цыпочки и положила свою ладонь ему на лоб. Через секунду он уже стоял на коленях перед туземкой, а она говорила, говорила…

— Ну вот и конец! Совсем не больно! — мелькнуло у него в ускользающем сознании.

И в ту же секунду в его мозгу стали всплывать одно за другим странные видения. Как в калейдоскопе…

Жертвоприношения молодых людей и детей злому колдуну Ониму, державшему в страхе многие племена на побережье островов, продолжались около двух столетий…

Дети и молодежь, побывавшие в лапах Онима, в считанные недели превращались в стариков и умирали.

Оним никогда не выходил на дневной свет, но в темноте видел как днем. Он никогда не старел. На те племена, которые осмеливались отказать Ониму в выбранной жертве, он насылал проклятия и порчи… Гиб урожай и скот, люди начинали умирать от неизвестных болезней.

Но настало время, и терпение людей лопнуло… Шаман, лечивший людей на северных островах, где давно процветала любовь и гармония, научил их бить в барабаны волшебный ритм, который на время лишал Онима его злой силы.

Однажды днем старейшины и воины трех папуасских племен Чимбу, Энга и Гимбу, а также пришедшего им на помощь полинезийского племени Манихики окружили пещеру, где прятался от дневного света Оним. С помощью волшебного ритма барабанов они временно лишили Онима его злых чар и пленили его. Глаза и губы Онима были зашиты, чтобы он не мог произносить проклятья и гипнотизировать своим взглядом без зрачков.

Оним был привязан к ритуальному дереву на берегу большой реки, где в полночь в присутствии представителей всех четырех племен должна была состояться казнь. Для этой цели с земель, лежащих за океаном далеко на востоке (Бразилия), представителями племени Манихики были доставлены живые цветы. Самая красивая девушка племени сплела из этих цветов венок…

По преданию, венок из этих цветов, возложенный на голову одержимого злом колдуна, должен убить злой дух. Но намеченная казнь не состоялась…

Непостижимым образом после захода солнца колдуну удалось вызвать сильный ливень! Река вздулась и вышла из берегов. Бурные воды реки подмыли корни ритуального дерева. Оно рухнуло в реку и было унесено в океан.

Ливень продолжался три дня и три ночи… Вот уже больше месяца представители четырех племен выходят в океан на своих лодках в поисках унесенного дерева, чтобы закончить ритуал. И все это время самая красивая девушка племени Манихики носит этот неувядающий венок на своей голове…

Сегодня вечером тьма, окутавшая все небо, и мелькнувшая невдалеке молния указали им, что колдун свободен…

В полной темноте и соблюдая тишину их лодки подошли и ошвартовались к судну. Когда раздался дикий, полный сил рев колдуна, им стало ясно, что он напитался сил у кого-то из экипажа… И тогда — ударили барабаны…

Последними картинами калейдоскопа были жуткие кадры, как немощный с виду старик гипнотическим взглядом усыпляет пожилого доктора и матросов. И, приникнув губами к губам потерявших сознание моряков, делает глубокие вдохи… Затем крадется по темным коридорам и трапам надстройки наверх, в штурманскую рубку, где обездвиживает моряка и впивается губами в губы старпома, затем перетаскивает и бросает их в соседнем помещении радиорубки. Стаскивает одежду со старпома, напяливает на себя, возвращается в штурманскую и садится на диван… Все встало на свои места…

— Очнись! — чей-то нежный голос привел его в чувство…

Девушка помогла ему встать с колен и надела венок ему на голову.

— Запомни! Ты должен надеть этот венок на голову Ониму! — не открывая рта, произнесла девушка.

— С этого момента ты будешь понимать язык моего племени! Когда ты выполнишь возложенную на тебя миссию, через много лет ты посетишь остров, где живет мой народ!

А теперь… Спи…

Последнее, что успел услышать третий помощник, был звук барабанов и назойливый дребезжащий звук… Бам-бам… Бам-бам-бам…

Сознание медленно, как бы нехотя возвращалось к нему…

Открыв глаза, он с удивлением и облегчением увидел окрашенный белой краской подволок своей каюты и знакомые шторки по периметру шконки (кровати). Яркий солнечный свет проникал через открытый настежь иллюминатор. Ударами в барабаны оказались громкие удары в его дверь, а назойливый дребезжащий звук исходил от телефона…

— Это надо же! Какой реальный кошмарный сон! Тьфу-тьфу-тьфу! Куда ночь — туда и сон! — заученно произнес он и, резко поднявшись, потянулся к телефону. Резкая боль в ребрах и в районе солнечного сплетения заставила его вскрикнуть!

— Тре-тий! Иван Михайлович! Проснитесь! Уже половина восьмо-го! Вахту проспи-те! — доносился из коридора, требовательный голос матроса Борисова!

— Да встал я уже! Встал! — ответил он в телефон на дежурную фразу о гардемаринах.

Наскоро побрившись и почистив зубы, но ни на секунду не забывая кошмар, приснившийся этой ночью, третий помощник открыл рундук (шкаф для одежды) и отпрянул, как будто там сидела гремучая змея!

На одной из полок лежал венок из свежих пурпурно-фиолетовых цветов…

— Иван, ты никак приболел? — от судового доктора не укрылось странное состояние третьего помощника за завтраком. Круги под глазами и какой-то отрешенный, направленный в самого себя взгляд.

— Нет! Не заболел! Спасибо за заботу! А какое сегодня число? — третий проспал подъем и не слышал объявление, сделанное старпомом по трансляции. И теперь с ужасом ожидал ответа.

— 11 февраля! Уж тебе-то стыдно не помнить! Ты ведь хранитель судового времени! — пользуясь отсутствием капитана, съязвил доктор.

И как бы ни был готов третий помощник услышать прозвучавший ответ, от присутствующих ему не удалось скрыть весь ужас происходящего…

Лицо его еще больше побледнело, уголок левого глаза задергался. Чашка с чаем выбивала дробь о зубы…

А ужас состоял в том, что он помнил: 11 февраля уже наступило два дня назад. И в тот день экипаж поднял с плавающего дерева еле живого туземца.

— А как там туземец? — еще надеясь на что-то, спросил он.

— Какой туземец? — доктор уже не скрывал беспокойства за психическое здоровье молодого человека.

— Да это я так… Книга хорошая попалась! До четырех утра читал! Майн Рид! Про индейцев, туземцев! — нашел в себе силы вывернуться третий помощник и быстро ретировался в свою каюту.

— Это что же получается? Меня отбросило на двое суток назад? И подобрать туземца предстоит сегодня? Или я с ума схожу? — его бил озноб.

— Надо успокоиться! И пора на мостик! Принимать вахту! — подумал он, разглядывая в зеркало малиновый кровоподтек в районе солнечного сплетения.

— Хорошо, что док не видел! А ведь болит! Японский городовой! — незлобно выругался третий и, заправив рубашку, пошагал по трапу на мостик.

Galeocerdo cuvier (Тигровая акула)

Огромная старая самка тигровой акулы бесшумно рассекала воду на глубине ста метров, слегка взмахивая серповидным хвостом. Ее пасть, усеянная острыми, зазубренными зубами, была приоткрыта. Потоки воды свободно проходили сквозь жабры. Она не ела уже две недели, и голод, инстинкт и многолетний опыт гнали ее к побережью.

Еле уловимый запах разлагающейся органики и трупов животных, погибших и унесенных рекою в океан во время ливня, безошибочно направлял ее к устью реки. Глубоко в дебрях морских глубин голодный хищник, наряд которого весьма непримечателен, искал новую жертву. Это могла быть черепаха, зазевавшаяся морская чайка или даже человек. В отличие от других акул, прожорливая тигровая акула с огромными челюстями не брезговала ничем. Будь то трупы животных, раненый тунец или зазевавшаяся чайка.

Невзрачные, похожие на тигриные, полоски обеспечивали акуле маскировку, благодаря которой она и получила свое название.

Акула прожила долгую жизнь. Она уже давно была слепа на правый глаз по причине встречи с рыбаками.

Однажды, позарившись на наживку для тунца, она попалась на крючок. Один рыбак всадил тогда багор ей в глаз, а второй был готов добить ее дубинкой.

Но жажда жизни и невероятная живучесть заставили ее, еще молодую, полную сил рыбу, рвануться так, что рыбак, державший ее багром, вылетел за борт. Вторым рывком она оборвала стальной проводник крючка и, пересилив страх и желание немедленно уплыть на глубину, сделала круг возле рыбацкой шхунешки.

В последний момент ухватила рыбака, уже почти забравшегося на борт, за ноги и, не откусывая, утащила его на глубину.

Она съела его всего. Не торопясь! Она проглатывала большие куски плоти, оторванные острыми, как бритвы, зубами, а другие, более мелкие акулы, привлеченные запахом крови, даже не помышляли приблизиться к ней.

Так впервые она попробовала на вкус человека. Та легкость, с какой она расправилась с рыбаком, научила ее: человек — легкая добыча, если он находится в воде, и опасен, если он в лодке. На память о той встрече, кроме вытекшего правого глаза, остался крючок с обрывком стального проводника, впившийся в ее нижнюю губу.

И сейчас развитое обоняние акулы уловило скопление рыбы в одном месте ближе к поверхности. Из ее опыта это означало только одно. На поверхности океана дрейфует большой предмет. И под этим предметом образовалась пищевая пирамида.

Самка акулы приподняла один плавник и, слегка накренившись, изменила траекторию парения в бездне, стала медленно всплывать, направляясь к источнику предстоящей охоты.

Третий помощник с чувством страха и одновременно с нетерпением ожидал окончания вахты. Он даже не стал переписывать с лоции краткий очерк для объявления во время обеда, а просто зачитал его по памяти.

Одного матроса он отправил будить следующую вахту и замерять воду в льялах.

Выйдя на крыло, он пристально вглядывался в горизонт. Слева с кормы их догонял огромный контейнеровоз. И когда нагруженное контейнерами судно поравнялось с его небольшим рефрижератором, он увидел слева по носу торчащие из воды ветви дерева. Контейнеровоз шел прямо на плавающее дерево.

Слившись с биноклем, он непрерывно наблюдал, как штевень контейнеровоза по касательной задел огромные, торчащие во все стороны корни дерева. Спутная волна, толкаемая огромной массой судна, приподняла дерево. Оно качнулось раз, другой, замерло в точке неустойчивого равновесия. Но следующая волна от кормовой части судна завершила дело. Дерево перевернулось. Теперь на поверхности воды торчали ствол и ветви, обросшие морской травой.

— Руль, лево десять! — крикнул он рулевому, пытаясь вывести судно на кильватерный след контейнеровоза, чтобы пройти рядом с деревом.

— Теперь на прежний курс — 180 градусов! — отдал он команду, когда судно оказалось точно по корме быстро удаляющегося контейнеровоза.

— Что там увидели? — капитан достал из ящичка, закрепленного на переборке, свой персональный бинокль и вышел на крыло.

— Дерево огромное! Пытаюсь обрулить! Контейнеровоз, прямо по нему прошел! — слукавил третий.

Рефрижератор прошел метрах в десяти от кроны.

— Если и был этот Оним, то сейчас он под водой! Судьба распорядилась так, что теперь мне не надо красться ночью в лазарет и надевать венок на голову полумертвому старику! — с облегчением подумал третий помощник.

— Сдадите вахту! Карту! Карту на пролив Бугенвиль разыщите! — уже строго сказал капитан.

Третьему не удалось обмануть капитана. Выдал собственный кильватерный след.

— Не объезжал он это дерево! А наоборот! Сделал все, чтобы пройти как можно ближе! Любопытный мне третий помощник достался! — с удовлетворением подумал он, но замечания ему не сделал…

Акулу насторожили звуки двух винтов. Один из них, издававший особенно громкие звуки, быстро удалялся. Она прекратила всплытие и стала медленно приближаться под то место, где совсем недавно кипела жизнь.

Но контейнеровоз, не только перевернул дерево, но и распугал всю мелкую и среднюю рыбешку, нашедшую пристанище и кров в его ветвях. И теперь рыбешки сбегались под защиту кроны вновь.

Акула, еще ничего не видела, но уже почувствовала, знакомый запах тунца и почти забытый запах человека.

Небольшое стадо тунцов, уже давно облюбовало это дерево и держалось на глубине, изредка всплывая, чтобы полакомиться макрелью, которая, в свою очередь питалась мелочью, прятавшейся в кроне дерева.

Как всегда, испытывая чувство голода, одноглазая самка анализировала все поступающие сигналы — вибрационные, звуковые и электрические, — чтобы распознать пищу. Ее глаз перламутрового цвета остро реагировал на любое движение на близком и среднем расстоянии. Но он не играл большой роли, она им пользовалась лишь эпизодически на среднем расстоянии в дневное время, когда сближалась с жертвой.

Ее другие органы восприятия, преданно ей служившие как днем, так и ночью, сейчас под влиянием голода были настроены на повышенную чувствительность. Вдоль головы были расположены крошечные пузырьки бесцветной жидкости, способные принимать электромагнитные волны от жертвы небольших размеров.

У акулы был превосходный слух. Звук на низких частотах, который не улавливают люди, был прекрасно различим для нее, потому что она его чувствовала всем своим телом.

Она ощущала двигающиеся предметы на расстоянии более трех километров.

Но все ее органы чувств не шли ни в какое сравнение с чувством обоняния. Львиную долю ее мозга занимала способность анализировать запахи. Она моментально реагировала на мельчайшее содержание жира или крови. Небольшую ранку акула чувствовала на расстоянии до километра.

Не отвлекаясь на быстрых тунцов, старая самка стала медленно всплывать, делая все сужающиеся концентрические круги вокруг дерева. Теперь она отчетливо различала биение человеческого сердца. Интуитивно она почувствовала какое-то несоответствие с ее предыдущим опытом встреч с человеком. Этот человек не испускал волн страха. Наоборот. Редкие, но насыщенные удары его сердца несли неосознанную угрозу.

— Тем лучше! Она стара и не цепляется за жизнь! Ей будет приятно сразиться с этим странным существом, испускающим человеческий запах, но не кричащим от страха. Смутные воспоминания о съеденном ей рыбаке придали ей силы. Акула устремилась прямо на биение его сердца…

Внезапно Онима пробрала дрожь. Откуда-то из самой глубины пришло чувство ужаса…

Оним

Он давно не был так близко к гибели, как сейчас.

— Сколько же прошло времени с той катастрофы? 100? А может, 120 миллионов лет? — он никогда не задавался целью посчитать это…

Он был родом совсем из другой галактики, где гуманные законы запрещали лишать жизни даже таких мерзких преступников, как он.

Несмотря на то, что наука в их древней и развитой цивилизации шагнула далеко за пределы их галактики и продолжительность жизни была свыше 500 лет, нашлись желающие продлить свою жизнь до бесконечности преступным путем и за счет других.

Его и еще с дюжину таких, как он, — преступников, — под строгим надзором и с соблюдением всех мер предосторожности отправили на поселение на сравнительно молодую планету, где было вдоволь воды и растительности, но не было разумной жизни.

Верховный конклав галактики полагал, что на той планете, населенной ящерами, таким преступникам и место, и они быстро истребят друг друга и не вырвутся за пределы молодой Солнечной системы.

Кроме этого, ученые обнаружили огромный астероид, который, по расчетам, рано или поздно врежется в эту планету и превратит ее в безжизненную пустыню.

---

Но случай распорядился по-иному…

Когда тюремный космический блок с арестантами и тремя охранниками на борту вошел в пределы солнечной системы и уже приближался к Земле, случилось непредвиденное. Осколок железного метеорита прорвался сквозь защиту корабля и вывел двигатели из строя. Был частично поврежден и жилой отсек. Корабль медленно терял атмосферу. Командир корабля был вынужден отдать приказ исполнить инструкцию по недопущению несанкционированного заражения космоса столь опасными преступниками. Для ликвидации преступников этой расы использовалось растение с пурпурно-фиолетовыми цветами. Запах и прикосновение этих цветов к голове преступников вызывал у них паралич и в конечном итоге — смерть. Несколько живых кустов этого растения и семена хранились в специальном отсеке корабля.

Он оставался последним. Охрана уже ликвидировала, дезинфицировала и поочередно отправила в шлюз всех заключенных. Но, на его счастье, очередной метеорит разнес корабль, лишенный защитного поля, на куски. Его персональная камера-капсула, хоть и пострадала, но уцелела и теперь, неконтролируемая, приближалась к атмосфере Земли.

Полусгоревшая и развалившаяся на части капсула рухнула в океан. Его раненое, обгоревшее тело из последних сил цеплялось за жизнь.

— Надо срочно поменять тело! Иначе конец! — билось в ускользающем сознании.

И тут появился — Он. Позднее ученые назовут его — плезиозавр. Это была большая удача. Это был непревзойденный морской хищник! Такой же беспощадный, как и сам Оним.

— Главное — не потерять сознание до того момента, как этот монстр заглотит мою голову. Последний выдох я должен сделать прямо ему в пасть! — уже наполовину растерзанный и проглоченный, он продолжал контролировать ситуацию.

— Какой примитивный мозг! Какие примитивные инстинкты! — первое, что он подумал, когда осознал, что подселение прошло удачно.

Он просканировал свое новое тело и убедился, что плезиозавр сравнительно молод и ему еще долго не придется заботиться о смене тела. А уж он постарается продлить его жизнь. Но для этого придется охотиться и отнимать жизненные силы у таких же плезиозавров.

— Впрочем, необходимо осмотреться! Кто еще живет в этом чудном теплом океане! — глазами рептилии он уставился в небо, где, сгорая, падали на землю остатки космической тюрьмы.

— Цветок! Только бы сгорел цветок! — на какое-то время глупую плоскую морду ящера исказила гримаса страха и ненависти. Про семена он и не вспомнил…

В тела каких только животных он не подселялся за эти годы, но первое и, пожалуй, самое любимое он помнил всегда…

Пролетали миллионы лет. Ему крупно повезло, что во время падения астероида 65 миллионов лет назад, он находился в теле огромной акулы — мегалодона. Это спасло ему жизнь в очередной раз.

До появления первой цивилизации 40 тысяч лет назад Оним предпочитал подселяться только в тела хищников, не имеющих конкурентов по размеру и силе. Его устраивало все, кроме отсутствия власти над себе подобными. Власти, которой он был лишен в родной галактике.

Впервые Оним увидел людей в море. Это случилось через несколько лет после великого потопа. Люди переправлялись через пролив на допотопном плоту. Он был сильно поражен их внешним видом. Люди были как две капли похожи на его родную расу.

---

— Неужели выжил кто-то из пилотов или охраны? — мелькнуло в его мыслях, но он тут же отбросил этот вариант. На борту космической тюрьмы не было женщин.

Тогда, погасив инстинкт безжалостного зверя, он не тронул оцепеневших от страха людей. И через несколько лет впервые смог подселиться в тело человека.

Сканирование выявило совпадение с его расой на 96%. Отсутствовали гены, препятствующие старению, отращиванию потерянных конечностей и больных органов, и самое главное — отсутствовали гены подселения и отбора жизненных сил и молодости у себе подобных.

Это был триумф. Но он сильно рисковал. Человек уязвим. Человека может убить человек, стихия, неожиданная болезнь. Но Оним собирался свести этот риск к минимуму.

Он поднялся на вершину древнего общества. Это с его способностями и знанием было не трудно. Он стал одним из первых фараонов Египта под именем — Мина.

Теперь он обладал безграничной властью над людьми. Создание письменности и богопочитания еще больше укрепили его могущество и авторитет.

Беда пришла, откуда он ее не ждал. На привале на берегу озера в присутствии стражи Мина был утащен в воду и растерзан бегемотом. Разорванный надвое, отчаявшийся, теряя последние жизненные силы, Оним все же успел подселиться в крокодила, приплывшего на запах крови.

Ему пришлось ждать долгих полторы тысячи лет, прежде чем он опять рискнул обрести человеческое тело.

Но время было упущено. На плато в Гизе уже возвышались три великие пирамиды. Было достаточно одного взгляда на эти величественные сооружения, чтобы понять — Землю посещали пришельцы с его галактики.

Страх на секунду сковал его волю.

— Меня ищут! Вероятно, они догадываются, что я уцелел, и сейчас сканируют планету! Меня выдала созданная мною письменность! Необходимо укрыться подальше от Египта.

Прошло несколько столетий, прежде чем он, произведя несколько подселений, достиг берегов Юкатана.

Он объявился в племенах Ацтеков под именем Ицкоатль.

Ицкоатль захватил земледельческий юг и север долины Мехико. Ицкоатль уничтожил старые пиктографические рукописи, в которых ацтекам и их божествам отводилась скромная роль в истории долины Мехико.

Вместо них были написаны новые рукописи, которые возвеличивали значение ацтеков и умалчивали примитивное родоплеменное прошлое. Но самое главное — император Ицкоатль впервые официально узаконил практику жертвоприношений. Отождествляя главного бога ацтеков Уицилопочтли с солнцем, он обязал ацтеков периодически питать небесное светило свежей человеческой кровью, чтобы оно не останавливало свой путь движения по небу.

Причем в этих ритуалах главенствующую роль занимали не бедные животные, а люди.

Человеческие жизни легко отдавались жестоким богам, придуманным Онимом, которые отличались невероятной прожорливостью и просто патологической ненасытностью.

Главный бог Уицилопочтли являлся гурманом и предпочитал лакомиться человеческими сердцами.

Бог огня Уэуэтеотль с удовольствием поедал жареную плоть. Нежное мясо маленьких детей было прерогативой бога плодородия Тлаопу, а вот богиня земли Коатликуэ получала истинное эстетическое наслаждение, неторопливо пережевывая тела юных и красивых девушек.

Вся кровавая вакханалия человеческих жертвоприношений происходила на глазах множества людей. Причем сам процесс организовывался и подавался как торжественное и величественное деяние, направленное на благо всего народа.

---

Центральным местом, где проводились самые массовые жертвоприношения, был главный храм бога Уицилопочтли. Это зловещее строение занимало площадь в тысячу квадратных метров, а его высота составляла 35 метров. Оно представляло из себя огромное сооружение из пяти усеченных пирамид, которые были поставлены одна на другую. На вершине пятой пирамиды находилось две башни-святилища. В одной из них стояла, высеченная из базальта, статуя бога Уицилопочтли, во второй статуя бога Уэуэтеотля.

За два дня до намеченного жрецами страшного часа в святилищах зажигались огни. Огромная торговая площадь находилась рядом с храмом, и народ со страхом смотрел на это мрачное предзнаменование будущих человеческих жертв.

В назначенный день, после того как солнце покидало зенит, возле храма появлялась многочисленная процессия. Впереди важно шествовали жрецы высшей касты, одетые в черные мантии, за ними, стеная и охая, семенили жертвы. Они не имели на себе никакой одежды, а их тела были окрашены синим мелом. Замыкали шествие жрецы низшей касты и послушники.

Процессия медленно направлялась к подножию первой пирамиды. Широкая лестница, состоящая из 114 каменных ступеней, вела наверх, туда, где величественно и зловеще высились две башни-святилища.

Достигнув вершины нижней пирамиды, шествие двигалось вдоль стены, огибало ее и поднималось на вершину следующей пирамиды уже с другой стороны. Дальнейшее восхождение происходило таким же образом.

На вершине четвертой пирамиды все останавливались. К святилищам поднималось только несколько избранных жрецов. Здесь они возносили хвалу главному богу их народа и замирали в торжественном молчании.

В окружении жрецов низшей касты появлялась первая жертва. Ее укладывали на большой жертвенный камень. Четыре одетые в черные мантии фигуры становились по бокам. В их задачу входило крепко держать руки и ноги обреченного на убой человека.

К беспомощной жертве приближался верховный жрец бога Уицилопочтли, держа в руке нож из обсидиана. Уверенным отработанным движением он рассекал грудь лежащего. Сильные пальцы погружались в страшную рану и цепко сжимали трепещущий в предсмертном ужасе мягкий кусок плоти. Резкий рывок. Рука с вырванным сердцем вздымалась высоко в воздух.

Тут же стояли два послушника. Они держали в руках каменный сосуд. Верховный жрец бросал в него кровоточащий кусок мяса. Дергающееся в смертельной агонии тело убирали с жертвенного камня, подтаскивали к краю площадки и сбрасывали вниз. К месту заклания вели следующего несчастного…

Религиозная вакханалия, поощряемая Онимом, достигла в империи устрашающих размеров. Очень часто стали практиковаться акты полового насилия над обреченными на смерть женщинами. Надругавшись над несчастными, их приносили в жертву жестоким богам.

Регулярные кровавые жертвоприношения, наплевательское отношение к человеческим жизням не могли не сказаться на морально-нравственном климате общества. Половая распущенность, вседозволенность, попрание чести и достоинства граждан стали вещами обыденными и привычными. Вначале разложилась знать, а затем пришла очередь и простых людей. Когда-то сильный, мужественный и стойкий народ превратился в похотливое, жестокое и тупое стадо жалких особей.

Результатом всего этого стало то, что огромное, многомиллионное государство не смогло оказать достойного сопротивления небольшой кучке авантюристов и позорно пало, оставив после себя только каменные развалины когда-то величественных и грозных пирамид. Но сам Оним был уже далеко. В теле одного из конкистадоров он плыл в Европу.

Столетия сменяли друг друга. Однажды Оним не побрезговал подселиться даже в тело женщины. Это была венгерская графиня Эржебет Батори.

Он овладел ею на полу. Просто свалил, задрал юбку и набросился с таким пылом, какого она давно не испытывала. Потому и не сопротивлялась. Более того, его азарт мог бы показаться ей лестным, если бы не одна деталь: она была вельможной дамой, вдовой высокородного графа Ференца Надашди, властной владелицей замка и несметных фамильных богатств, а он — горбатым слугой, которого она не раз собственноручно драла плетью за воровство и прохиндейство.

Впрочем, существовала и еще причина, заставившая графиню в буквальном смысле слова закрыть глаза и пережить мгновения сладостной страсти даже со столь необычным партнером. За секунду до сексуальной разрядки Оним уже был в теле молодой женщины.

Дождавшись, когда горбун устало затих, она столкнула его с себя, поднялась, схватила лакея за ворот, прислонила к стене и, словно заправский боец, обрушила на него серию яростных и жестких ударов. Он увертывался от кулаков, закрывался руками, тем не менее секунды спустя лицо горбуна превратилось в кровавую маску.

Так Оним отомстил своему бывшему горбатому телу за то, что ему пришлось какое-то время терпеть унижение и побои не только от графини, но и от ее служанок.

Вселившись в тело Эржебет, Оним дал волю всей своей преступной, садистской натуре.

У графини была еще одна тайна, способная приоткрыть глубины ее души. Черта, унаследованная от ее происхождения и от дурной звезды. Черта, которую Эржебет Батори могла признавать в себе или не замечать. Одним словом, один порок приобрел еще более страшный порок. Семена упали на благодатную почву.

Неизвестно, когда именно она перешла границу, отделяющую человека от зверя. Но скоро девушки, отправленные в замок служить графине, стали пропадать неведомо куда, а на опушке леса начали появляться свежие могилы.

Хоронили и по трое, и по двенадцать сразу, объясняя смерть внезапным мором. На смену отошедшим в мир иной привозили крестьянок издалека, однако через неделю они куда-то исчезали.

Когда девушек доставляли к ней в замок, к ним выходила сама графиня. Осмотрев их, она выбирала самых красивых, а остальных отправляла работать. Отобранных отводили в подвал, где служанки Илона и Дорка сразу начинали бить их, колоть иглами и рвать кожу щипцами. Слушая крики жертв, Эржебет распалялась и сама бралась за пытки.

Случалось, она зубами вырывала из тел своих жертв куски мяса. Хотя кровь не пила, так что вампиршей ее считают напрасно, впрочем, велика ли разница?

Под конец, когда девушки уже не могли стоять, им перерезали артерии и сливали кровь в тазы, наполняя ванну, в которую погружалась графиня. Позже она заказала в Пресбурге чудо пыточной техники — «железную деву».

Это была полая фигура, составленная из двух частей и утыканная длинными шипами. В потайной комнате замка очередную жертву запирали внутри «девы» и поднимали вверх, чтобы кровь потоками лилась прямо в ванну. Безумные фантазии Эржебет уже не знали удержу.

Она поливала крестьянок кипящим маслом, ломала им кости, отрезала губы и уши и заставляла, есть их. Летом ее любимым развлечением было раздевать девушек и связанными сажать на муравейник. Зимой — обливать водой на морозе, пока они не превратятся в ледяные статуи.

Дошло до того, что она не могла провести и нескольких дней без убийств. Даже в Вене, где Эржебет, по мрачному совпадению, имела дом на Кровавой улице (Блютенштрассе), она заманивала к себе и убивала уличных нищенок.

Остается удивляться, что столько лет ей все сходило с рук, тем более что по округе волнами расходились слухи о преступлениях графини.

Однажды в замок явились солдаты. В одной из комнат они нашли мертвую служанку и двух других девушек, еще подающих признаки жизни. В подвалах ждали другие страшные находки — тазы с высохшей кровью, клетки для пленниц, разломанные части «железной девы». Нашли и неопровержимое доказательство — дневник графини, где она фиксировала все свои злодеяния.

Правда, имен большинства жертв она не помнила или просто не знала и записывала их так: «№169, маленького роста» или «№302, с черными волосами». Всего в списке было 610 имен, но туда попали не все убитые. Считается, что всего на совести «чейтской твари» не менее 650 жизней.

Эржебет поймали буквально на пороге — она собиралась бежать. Стоит отметить, что в один из дорожных сундуков были аккуратно упакованы орудия пыток, без которых она уже не могла обойтись.

Император Матиас своей властью приговорил ее к вечному заточению в собственном замке, но Оним уже покинул ее тело, как когда-то покинул тело французкого барона Жиля де Ре, и Влада Цепеша из соседней Валахии.

Оним чувствовал, по его следам идут. Но ему всегда удавалось замести следы.

И теперь Оним чувствовал приближение грозной огромной рыбы. Ему неважно, что он болтается спиной к бездне, а руки и ноги накрепко привязаны к дереву. Ему важно выиграть время. Ему важно — разорвать эти нити, сковывающие его губы и веки. Но главное — губы. Он уже сделал первый шаг к свободе. Усилием мышц лица он начал раздирать швы на своих губах. И на выступившую кровь тут же кинулась стайка мелкой плотоядной рыбешки, которая стала отрывать своими мелкими зубками кусочки его губ и пропитанную кровью грубую нить.

— Скорее! Скорее! — мысленно подгонял он их.

На секунду Оним каждой клеточкой своего тела почувствовал тень акулы поблизости.

Под ним парила громадная темно-серая торпедообразная рыба с колоссальной пастью, утыканной белыми треугольными зубами.

Оним изо всех сил бился губами о дерево, пытаясь содрать швы. Наконец неимоверным усилием мышц лица ему удалось разорвать свои губы в клочья и разжать зубы.

— А теперь, рыбка, прежде чем ты насытишься моим телом, давай поцелуемся в губы!

Оним силой воли направил пасть акулы прямо себе на голову.

Зубы акулы как гильотиной отрезали голову туземца, и в ту же секунду в ее мозгу произошла маленькая яркая вспышка, испугавшая ее и отключившая все ее органы чувств.

Мышцы пищевода акулы еще не успели протолкнуть откушенную голову в желудок, как все ее органы заработали с удвоенной силой.

Единственный глаз вдруг стал различать предметы гораздо четче и дальше. Она словно помолодела на добрый десяток лет. Ее голод, удвоенный длительной голодовкой Онима, привел ее в неистовство.

За считанные минуты от бывшего тела Онима остались только привязанные к дереву кисти рук и и щиколотки ног.