Бесплатный фрагмент - Сплошное лето

КРУГОМ СПЛОШНОЕ ЛЕТО

рассказы

КЛЮЧИ

Проснулся утром свежим, готовым ко всему хорошему. Повернулся на другой бок и придавил еще. Сразу же начала сниться девушка, красивая и якобы знакомая. Она улыбалась — я это заметил, несмотря на дымку. Продолжая улыбаться, она протянула сквозь дымку руку и взяла меня за предплечье. Тут я, конечно, решил проснуться: чтобы потом не расстраиваться — мало ли что. Настроение по–прежнему было приподнятым, но переворачиваться на другой бок я уже не стал. Не стал я и вставать. Я глядел в потолок. На остро заточенную трещину. Люблю на нее смотреть. У каждого есть такая. И не одна. Еще узоры сучков на деревянных потолках. Если бы каждый фотографировал такие свои трещины, а потом делал из снимков альбом, то и в музеи ходить не надо. С этого и начинается родина.

Потом я резко откинул одеяло и вскочил на ноги. Дальнейшей стремительности помешали тапки. В них вообще ничего быстрого не получается. Правильнее было бы эти штуки у поездов не каблуками называть, а тапками. Поковырявшись пальцами ног, я, наконец, одолел тапочное сопротивление и прошел в ванную. Торжественно направил звонкую струю в унитаз. Когда победоносные звуки стихли, я утвердился в своем намерении не завтракать дома, а сделать это по пути в контору. Дабы придать данному решению дополнительный праздничный акцент, я поднял шарик смывного бачка круто вверх и, выждав пару секунд, так же круто опустил. Ликующе зашумели трубы. Выступление этого оркестра я продолжил секцией душевых. Ну и, забравшись в ванну, запел я:

— Встань пораньше, встань пораньше,

Ты увидишь, как веселый барабанщик

В попу палочки клиновые сует!

Продолжения я не помнил, поэтому, иногда заглатывая мыльную воду, повторял одно и то же. Собственно, так и надо делать. Исполнять под душем музыкальные произведения полностью или даже более менее крупные отрывки — это тотальное нарушение жанровых правил. А выходить за рамки жанра по утрам категорически не стоит. Потому что тогда сразу же начнется день. А его торопить никогда не нужно… Можно было бы и дальше давать жизненно важные рекомендации моему банному оркестру, но я уже почистил зубы, побрился и вытерся, а значит, время академической разминки закончилось и пора покидать ванный кабинет.

Пошел в комнату. Пока шел, неожиданно осознал, что очень хочу на работу. Так вот неторопливо, но собранно одеться, пройтись по знакомому маршруту до метро, проехать, не толкаясь, несколько станций, попыхивая сигаретой, небыстрым шагом дойти до конторы, открыть дверь спешащей коллеге из юридического отдела, поднявшись по лестнице, чинно поздороваться с уборщицей, пожать руку сисадмину, перед входом в кабинет небрежно бросить финдиру: «Мои приветствия!», ну и, сев в свое кресло, перед тем как приступить к делам, с хлопками перелистывать свежую газету. Газету надо было купить заранее у метро, чего я, правда, никогда не делаю. Я вообще почти никогда не покупаю газет, а если уж они и оказываются у меня в руках, то вместо хлопков получается уже при первом перелистывании сплошное папье–маше. А вот сейчас захотелось. Короче, я очень хочу на работу. Черт возьми, с такой неожиданной мыслью справится не каждый. От себя я вообще такого не ожидал. Но раз хочется, значит надо…

Тут я понял, что уже минут пять стою перед открытыми дверцами шкафа и не знаю, что делать. Очевидно надо одеться. Во что? Лучше всего одеваться в то же, во что и накануне. Это надежно и быстро. Но к сегодняшнему сегодня вчерашнее вчера никак не подойдет. Если уж речь зашла о газетах, нужно что–то особенное. Среди пяти пар штанов найти особенное не так–то и просто.

Брюки или джинсы?

Брюки или джинсы?

Джинсы я как раз вчера и надевал, поэтому натянул брюки. Экипировка была закончена: я рассовал по карманам деньги, карточки и мобильный телефон. В коридоре протер ботинки и завязал шнурки. Вовремя вспомнил о сигаретах и, зайдя на кухню, подхватил пачку и зажигалку. По дороге назад отправил их в нагрудный карман рубашки. В коридоре уже задерживаться смысла не было: я только сорвал куртку с вешалки, перекинул ее через руку и сдвинул ручку засова. И даже переступил правой ногой порог двери. Но тут вспомнил: ключи. Да, без них никак — дверь надо запереть снаружи. Я с неохотой сделал шаг назад, таким образом снова оказавшись в квартире. С укоризной посмотрел на тумбочку. Хотя тумбочка вообще–то не виновата в том, что мне пришлось застрять между внешним и внутренним миром. Сам забыл. Сам и вернулся. Правда, не особенно–то я продвинулся во внешнем — всего на одну ногу. Ладно, тумбочка не–ви–но–ва–та. И вот смотрю на нее, склонившись, почти в упор, и ключей не вижу. Они всегда здесь лежат. Ну кроме тех случаев, когда меня нет дома — тогда они со мной, это дураку понятно. Я и такой вариант уже прикинул на всякий случай. Тогда вновь вспоминаю посетителей музеев и решаю выпрямиться и даже сделать шаг назад. Чтобы увидеть общую картину. Хотя задача моя как раз таки противоположная. Но в поисках ключей стратегии бесполезны. Поэтому я смотрю на поверхность тумбочки с высоты птичьего полета, надеясь, по–ястребиному молниеносно кинуться на ничего не подозревающую добычу. Итак, щетка для обуви, кепка, стопка книжек — сверху Гиляровский в зеленой обложке, старая аудиокассета в мутном чехле, ложечка и забытый полгода назад неизвестно кем шарф. Все, больше ничего нет. Открывается соседская дверь, и появляется Катя — сорокалетняя блондинка с собачкой. Мы обмениваемся через мою полуоткрытую дверь «добрыми утрами». Я лишь на секунду поворачиваю в ее сторону голову и опять возвращаюсь взглядом к тумбочке. Внутри меня тревожно раздаются хлопки газет. Ключей, несмотря на Катину улыбку, по–прежнему не видно. Поднимаю кепку — под ней одинокая сушка с маком, передвигаю стопку с книгами — там вообще пусто, я даже открываю чехол кассеты — внутри все та же кассета с корявой надписью Manowar, что и двадцать лет назад. Я вспоминаю неспешную прогулку с сигаретой, красавицу Марину из отдела печати и строгого Ивана Степановича, с которым мы любим ходить в столовую на компот и котлеты. Хлопки удаляются словно косяк журавлей, улетающих на зимовку.

Все, хватит таращиться! Не надо повторять ошибки тех, на кого неожиданно напал неприятель. Не надо впадать в ступор — сразу в ружье! Хватит таращиться! Нужно проверить то, в чем я был вчера. Решительно ринулся в комнату к шкафу. Вытащил джинсы и прощупал карманы — только носовой платок. Так, в футболке карманов нет, поэтому она нам сейчас не нужна. Куртка! Крепко давлю каблуками ботинок паркет. Проверяю куртку — вчера был в зеленой. Согнутая пробка от пива в одном кармане, в другом проволока от шампанского. Многое становится ясным, но ключей нет. Иду на кухню. Стол пуст, только в центре большой тульский пряник в упаковке. На самом деле он не тульский, а калужский, но сейчас это не имеет никакого значения. На кухонном верстаке доска с надломленным зачерствевшим куском черного хлеба. Плюс крошки. Схватился за ручку холодильника. Стоп! Не надо идиотничать, я вчера крепкого не пил. В коридоре раздался звук захлопывающейся двери — видимо, соседка погуляла с собакой и вернулась. Так–так. Я сел на табуретку и машинально закурил. Тяги получались злые и глубокие. Надо уже выяснить, чей это шарф лежит — только место занимает, ничего не найдешь. Быстро добираюсь до фильтра и бегу в коридор. Сначала проверяю ботинки — мелочь я там постоянно нахожу. Могли и ключи упасть. Хоба — из первого же кроссовка при вытряхивании со звоном выпадает десятирублевая монета. Это знак! Трясу все остальные — ничего. Дальше — отодвигаю тумбочку: могли завалиться. Обнаруживаю старую мятую газету и еще несколько монет, правда, одна из них евро. Монеты складываю в карман, а газету с ожесточением швыряю в сторону кухни. Вспоминаю взгляд соседки Кати: странно она на меня смотрела. Так смотрят на шумных детей и подвыпивших интеллигентов. Ненароком взглянул в зеркало. Выгляжу, как надо. Только свежей газеты не хватает. И вот тут я по–настоящему обрадовался. Ага, так со мной уже несколько раз бывало, причем не только на этой квартире. Мало того, ключи я оставлял воткнутыми и в почтовый ящик. Заходи, кто хочешь. Никто не зашел. Зато я вышел за дверь и с уверенностью взглянул на замочную скважину с внешней стороны. Увы, она была пуста!

Не закрывая дверь, я ринулся по старому маршруту: тумбочка, карманы, ботинки, кухня и все–таки заглянул в холодильник. И закурил опять. Тут я понял. Все не так. Какие к черту газеты?! Иван Степанович в отпуске! Кругом такое лето! На работу не хотят, а ходят! При необходимости. Необходимость — вещь относительная. А главное, я неправильно понял девушку из сна. Она же не зря взяла меня за предплечье. Хотела предупредить: не кипеши! А я?! Я уже полтора часа ищу связку ключей. Давно пора понять: не тот сегодня день. Не тот. И только теперь я сделал то, что должен был сделать с самого начала. Я набрал мобильный номер Ирины — нашего ответсека. Сказал, что и рад бы, да вот ключи не пускают — пусть справляются сегодня сами. Ирина — душа–человек — долго смеялась, а потом наставительно добавила, чтобы я никуда не выходил, пока не найду ключи. Все, пока!

Все, пока!

Все, пока!

Пошел в коридор и с упоением закрыл входную дверь. Я уже начал кое–что понимать, поэтому главное, от чего следует отказаться, — это от поиска ключей. Девушка из сна явно на это указывала. Девушки против бытовухи. Тем более из снов. И я отправился прямо в ботинках на кухню. Решительными элегантными движениями достал из шкафа металлическую коробочку от сигарет Camel и водрузил ее на стол. В ней у меня всякое лежит. Через полминуты я выпустил плотный клубок сизого дыма. Вот. Мало того: вот так!

Первым делом я решил как–то назвать девушку из сна. Потому что каждый раз обозначать ее как девушку из сна — сложно, да и вообще некрасиво. Назову ее Ларисой, — сразу подумал я. Ну и стало понятно, что это дело надо как–то отметить. Практически день рождения. Хорошо, не совсем, но крестины — запросто. Для начала надо включить музыку. Что–нибудь оптимистично–ритмичное. Первое, что я нашел в стопке дисков, был сборник старого рок–н–ролла. Поставил отметку звука на 26. Через полторы секунды начался праздник. Через полторы минуты стало ясно, наконец, почему я уже два часа хожу по дому в ботинках и брюках. К середине следующего номера ко мне присоединилась Лариса. Мне стало жарко, и я снял рубашку — Лариса уже танцевала в купальнике. Когда я отплясал половину номеров с диска, сел на табуретку для перекура.

И все–таки кое–чего нам не хватает. Это вдруг настолько стало очевидным, что я даже открыл нижнюю дверцу шкафа. Там у меня иногда это кое–что бывает. Если остается. Посмотрел — не осталось. Я даже вспомнил, как оно не осталось. Благодаря быстрому ритму великих огненных яиц мне удалось прервать воспоминания о том, как мы прикончили все запасы вместе с Володей на прошлой неделе… И вот Джерри Ли Льюис полностью отработал свой номер, а у меня появился план. Как бы хорошо ни плясала Лариса, она все равно функционирует только в жанре белого танца. И когда она меня отпустит, мне понадобится другой партнер. Надо звонить Римме. Прекрасной Римме: веселой, быстрой, смешной, находчивой, блондинке, дылде, загорелке, да к тому же еще озорной. Подчеркивать ничего не нужно — это все про нее. Хотя я, конечно, все–таки бы подчеркнул: ее лучшая жопа на районе идеально контрастирует с прозрачно–белыми бровями. Ну и тем более она из города–героя Севастополя, а герои нам сейчас нужны как никогда.

— Римма! — уже ору в трубку, не выключив музыку, но на всякий случай поднявшись с табуретки. Хочется крикнуть что–то вроде: «Бери свою жопу и дуй ко мне!», но сдерживаю себя, потому что мне все–таки это кажется таким же глупым призывом, как «Дамы и господа!»

— Римма! — продолжаю орать. И понимаю, что сейчас у меня есть одна пуля, одна спичка и я имею право на один телефонный звонок. Потому что праздник — это здесь и сейчас, а не 365 дней подготовки. И поэтому я в третий раз ору:

— Римма!

Лариса с интересом смотрит на меня, а из трубки меж тем начинает выливаться чистейшее беспримесное добро. Это ни с чем не перепутаешь:

— Ну что ты орешь?

— Да потому что! — ну а как иначе, если я уже готов на табуретку залезть с ногами.

— Тогда понятно. И? — Римма — мастер коротких действий и слов.

— Короче так: власть захватила квартира, ключи от двери утрачены, объявлен бессрочный комендантский час, боеприпасы закончились.

— И? — она там, понятно, хохочет, а мне не до смеха, у меня дел по горло.

— И краткое! Римма, что тут не понять? Я потерял ключи, выйти не могу, а солнце в зените. Мне срочно необходимы следующие предметы: несколько бутылок шампанского, водка и портвейн. Желательно «Алушта. Белый».

— Мальчишка, ты знаешь толк в приглашениях. Но есть один вопрос: у тебя есть горячая вода?

— Римма, у меня вся горячая вода мира! Мало того у меня еще есть тульский пряник. На самом деле он калужский…

— Двадцать минут, — прерывает меня Римма и кладет трубку.

Двадцать минут. Это время надо продержаться при полном параде. Для этого у меня есть Лариса, Бадди Холли и коробочка Camel. Два сизых облака, и я вновь отплясываю с богиней сновидений. Она обещала мне еще два танца. Мы сделали их пять, но по–прежнему не прикасаясь друг к другу. Зато на полу осталось несколько черных полосок от каблуков.

Прошло 35 минут — а я за этим следил, — и раздался звонок в дверь. Видимо, Римма шла с Белорусской пешком. Хорошо, что пришла. И хорошо бы, чтобы это была действительно она. С другой стороны, будь то даже работники Мосгаза, у меня и для них найдется шикарная программа. Но на всякий случай надо бы что–то накинуть — чтоб без лишней маскулинности. Первым попадается под руку халат. Его и накидываю на вспотевшие плечи. В глазок смотреть не стал: у меня даже грабители плясать станут. Отпираю замок и распахиваю дверь: передо мной Римма. Эта зараза реально с меня ростом.

— Шикарно выглядишь, — говорит она, склонив голову на бок и делая резкое движение запястьем в моем направлении. Видимо, она имеет в виду сочетание халата с брюками и ботинками, но я на всякий случай молчу. Не подаю вида. Потому что в моей голове пляшет целое стадо одногорбых верблюдов. Или что там у них: стая, прайд, косяк? Нет, наверное, все–таки стадо. Я смотрю на Римму и вижу, как ее вьющиеся волосы светятся летом на фоне обыкновенной лампочки накаливания. Она повторяет предыдущее движение запястьем, и я пропускаю ее внутрь:

— Ботинки не снимай.

— Я и так в тапках.

— Тем более.

Закрываю дверь и продолжаю молча разглядывать Римму. Она в обрезанных джинсовых шортах и белой майке: в общем есть на что посмотреть, учитывая ее пропорции.

— У тебя соревнования по спортивному рок–н–роллу? — прерывает мои наблюдения Римма.

Я согласно киваю головой и уже на пути в кухню замечаю:

— Только спортивного инвентаря нет.

— Не ссы, мальчишка, — Римма выкладывает из своего рюкзака весь необходимый инвентарь. Все в порядке, разве что водка в двух стограммовых опохмеляторах, но так даже смешнее. — Охлади пока, а я в душ.

Она забирает рюкзак с собой и перед тем, как закрыть дверь, кричит:

— И сделай погромче, чтоб мне слышно было.

Закидываю все напитки, кроме портвейна, в морозилку и вполголоса повторяю одну и ту же фразу:

— Слава богу, у нее сиськи маленькие…

Замечаю то, что закончился диск, только после Римминого крика из ванной:

— Смени пластинку!

Не знаю, что она конкретно имеет в виду: то что остановилась музыка или то что я так и повторяю уже теперь в тишине фразу:

— Слава богу, у нее сиськи маленькие…

Закуриваю и запускаю диск по второму разу. К концу сигареты из ванной выходит Римма. Вернее появляется. На ней те же майка и шорты, плюс огромный тюрбан из голубого полотенца на голове. Фигасе — я только успеваю разинуть рот, а она опять вот этим запястьем на меня:

— Ну что, мальчишка, с чего начнем?

А чего тут думать — я уже давно откупорил «Алушту. Белую» и разлил по стаканам. Ну и она уже все поняла. Встаю, и мы через барьер в виде табуретки с треском вмазываем по полстакана. Лариса обиженно уходит в спальню и забирается под одеяло.

— Опять двадцать пять! — чеканит Римма и со стуком ставит стакан на стол.

— Сто. Ровно сто, — поправляю Римму и наливаю еще по половинке.

Тут очередной обитатель аллеи славы рок–н–ролла бьет во все колокола, и мы с Риммой, заглотив по порции, невольно начинаем отплясывать, отгородившись друг от друга табуреткой. Танцы такие: я делаю короткие выпады в сторону воображаемого противника то по селезенке, то по печени; Римма продолжает целится в меня своим запястьем, а второй рукой она курит мои сигареты. Ну и ноги, но ниже пояса — это подсознательное. Тем более табуретка мешает. Или помогает. Мы на нее переставили все хорошее: пепельницу, бутылку и стаканы. Диск еще не успел дойти до середины, как портвейн закончился. Я предложил Римме совершить поездку на верблюде, но она отказалась, сославшись на головную боль. Ок, пришло время искрометного. Достаю из морозилки начавшее замерзать шампанское и разливаю по стаканам. На поверхности блестит ледовая крошка. Однако перед тем как взяться за искристое, еще раз предлагаю Римме пряник. Поднимаю коробку и держу аккурат над табуреткой. Как раз перекрываю обзор: наконец, исчезает из вида Риммина жопа. Думаю: как бы так ей приделать коробку на жопу, чтобы вообще ее не видеть. Потому что долго я так с пряником не простою: мне нужно курить и держать стакан. Ну и вообще из–за этих рок–н–ролльщиков все трясется: слава богу, у нее сиськи маленькие…

Как–то я замечаю, что залип с этой коробкой. Пряник никто не ест. А вслух я рассуждаю или про себя, уже не разберешь. Ну и решил проверить: что да как — посмотрел Римме в глаза. Глаз нету. Вместо них два хохочущих фонаря.

— Мальчишка, положи коробку и давай выпьем за один из лучших дней в нашей жизни.

Я кладу коробку, но пока ее кладу, понимаю. Понимаю, почему калужский пряник во сто крат круче тульского. Хоть я калужский никогда и не пробовал. Да и чего тут пробовать. Если б не калужский пряник, я бы сейчас мял газету и ел котлеты. Перешучивался бы с бухгалтерами в коридоре, и никаких тебе танцев с девчонками. Короче, посередине стола лежит связка ключей и хитро подмигивает мне металлическим кольцом. Как они оказались под пряником, неизвестно. Восстанавливать историю бесполезно — мы живем настоящим, а правильное настоящее — это и есть будущее. И судя по сверканию льда в стаканах, у нас оно правильное донельзя. Только у меня по–прежнему коробка в руках. Но тут уже становится очевидным, как следует с ней поступить:

— Римма, — говорю, — тебе просто необходимо принять от меня в дар этот долбаный пряник. Он приносит счастье.

— Мальчишка, счастье — это я. А пряник нам понадобится, когда мы доберемся до сладкого, — с этими словами Римма выгибает свои чудесные брови и бьет мне по стакану своим.

Пару секунд я размышляю над тем, как быть все–таки с пряником, но потом решаю для начала разобраться с шампанским. Делаю два крупных глотка, но допить до конца не удается: ледяная крошка и пузыри дерут пищевод. Я кашляю, а глаза слезятся. Только теперь понимаю, что лучше всего вернуть пряник на место — так надежней всего.

Рок–н–ролльщики во второй раз добрались до финала своей программы. У меня першит горло и заканчиваются сигареты. У Риммы заканчивается шампанское — свое я уже прикончил. И значит, пришло время твердых напитков. Для начала иду заново запустить диск. Римма мне в спину кидает какую–то скомканную бумажку и: — Мальчишка, может?..

— Нет! — резко ее обрываю. Я знаю, она хочет поменять пластинку, но как раз этого сейчас делать нельзя. Мало того, ставлю конкретно Джерри Ли Льюиса на повтор — пора сконцентрироваться на чем–то одном.

По дороге назад определяю, что скомканной бумажкой была старая газета, которую я утром достал из–за тумбочки. Римма уже режет пряник, так что мне осталось только извлечь из морозилки два опохмелятора. Мы проделываем подготовительные процедуры резкими заученными движениями, стараясь попадать в такт. На припеве Римма с силой выталкивает табуретку со своего пути. Она с грохотом валится на стоящие у стены бутылки. Водка откупорена, и воздух заманчиво искажается над ее поверхностью. Смотрю то на запотевшие поверхности шкаликов, то на Римму, кидающую нож в раковину. Потом она решает вернуть табуретку в исходное положение. Для этого она наклоняется, не сгибая колен. Стоит она при этом почти фронтально ко мне спиной — наблюдать данный акт почти невыносимо, и поэтому я ору:

— Римма, брось!

Римма к тому моменту уже почти выпрямилась и подняла табуретку. Но теперь она наклоняется опять и кладет табуретку набок. У меня кончаются нервы, и я выливаю треть ледяной водки ей на жопу. Она визжит, но наконец–то стоит прямо. Затем подходит к столу и со словами:

— На х..й себе насыпь, собака бешеная! — выливает полстакана мне в область паха. Крик Льюиса про great balls of fire на пару секунд стихает. Но к началу следующего припева мы уже приделываем грамм по тридцать. Закусывать неохота, но не зря же резали пряник. С остатками водки мы разобрались быстрее, чем у нас просохли штаны. Становится адски душно, да и к тому же у нас опять кончились патроны. Римма требует поездку в Центр. В иной раз я бы запротестовал, поскольку клал я на этот Центр. Но учитывая обстоятельства, нахожу это разумным. Римма удаляет тюрбан, я снимаю халат, надеваю рубашку и куртку, кладу ключи в карман и, перед выходом забрав из–под кепки сушку, все же покидаю квартиру.

Дальше наша танковая бригада выходит на тропу войны. Заправлены в планшеты космические карты. Заложников не берем. Не разбирая ни пола, ни возраста. Самурайский меч в умелых руках. Из базуки в лимузин — всем хана, горит бензин. Минус на минус дает плюс. Абра кадабра, плыви! На горизонте стало видно отблеск красоты. Темная ночь…

Когда темно стало и на улице, я был в каком–то баре, и уже без Риммы. Всех моих старых и новых знакомых разогнал по домам завтрашний рабочий день. Я взял пятьдесят со льдом и спрятал сдачу в карман. Похлопал на всякий случай по нагрудному, но он ответил глухой пустотой. Там обычно лежат ключи. Сегодня явно необычный день. Ключей опять нет. Я стою у барной стойки и, так чтоб не привлекать особого внимания к своей исковерканной идиотством морде, обхлопываю карманы. Не звенит. Нахожу только сушку с редким маковым зерном. Понимаю, что главное сейчас — выйти за рамки комического жанра. И вспомнив свои утренние ошибки, берусь за телефон. Пишу сразу трем стоящим под паром девчонкам смс–послания. Попробуем переключиться на эротическое амплуа. Хули, домой все равно не попаду. Через семь минут у меня два приглашения на заночевать и одно уведомление о недоставке. Плюс к этому получаю смс от Риммы: «Не такие и маленькие». Начинаю думать, что последний вариант, пожалуй, будет самым правильным, несмотря на наш неофициальный статус дружеской неприкосновенности…

Но тут меня окликает бармен. Я возвращаюсь из мира эротики и вижу, как он тычет пальцем в мои ключи, лежащие на стойке. Боится, как бы я их не забыл. Видимо, я кому–то рассказывал сегодняшнюю историю с демонстрацией всех чертежей. Сгребаю в кулак связку, ключи отдают холодом. Делаю последний глоток и вспоминаю про Ларису, которая обиженно скомкалась у меня под одеялом, — поеду–ка я домой. Ставлю стакан на стойку и вдруг слышу громкое женское приветствие:

— Лариса, привет! Иди к нам!

Я засовываю ключи в нагрудный карман, оборачиваюсь и иду по азимуту на голос.

ШЕРСТЬ

Сплошная темень в глазах. Причем подвижная. Вроде бы и не видно ни черта, а все равно рябит. Можно было бы, конечно, просто закрыть глаза. Но я их и под водой, как правило, не закрываю. Только когда шампунь смываю. Глаза щипет. Сейчас не щипет, поэтому и не закрываю. А все равно ведет. Ладно, харе. Перестаю вытирать голову, хотя волосы до конца и не просохли. Крепко схватившись за дальние два конца полотенца, тру спину. А день сегодня странный. Я голову вытираю полотенцем каждый день. А иногда даже по два раза. Например, когда в бассейн хожу. А я, между прочим, пятерку плаваю. Ну если в хорошей форме. Сейчас так себе, но все равно хожу и вытираю. Значит, с чего бы это мне впервые за двадцать шесть лет задуматься о подвижности темноты. Хотя в детстве, помню, меня эта процедура тоже здорово раздражала. Но про детство нельзя ни в чем быть уверенным до конца. А вот сейчас факт. Поочередно ставлю ноги на край ванны и тщательно вытираю их. Особенно между пальцами. Не люблю, когда там мокро. Даже влажно. Какая–то это сопливость. Или вот днем. Звонит мне на рабочий Гарик из соседнего кабинета. Собственно, чего бы ему не на рабочий звонить, раз всего три цифры нажать. И так он, как будто невзначай: «А ты где обедаешь?» Я говорю: «Да где придется». Хотя на самом деле в девяноста случаях из ста я обедаю в столовке. С другой стороны, за год совместной работы он первый раз мне такой вопрос задает. Поэтому лучше дать уклончивый. Правда Гарик не из тех, кого такие ответы с пути сбивают. Правда, и это можно было бы предугадать. Взять, например, тот случай со Степанычем. Степаныч где сейчас? Ага, а Гарик вот он, в трубке у меня торчит и явно в сотрапезники набивается. Что ж, я и не против. Но у него же точно фига в кармане, если он вдруг на обед решил меня позвать. И точно: «Пойдем, — говорит, — к китайцам в Орликов. Я не был там еще, а мне сказали, там неплохо. Или ты уже?» Не ясно, что он имеет в виду под «уже»: уже поел или уже был у китайцев. Не стал я уточнять, и кто сказал. А просто спросил: «Когда?» В конце концов, мало ли что. Сразу и пошли. Так, брился я утром, поэтому только попшикал дезодорантом подмышки и натянул свежие обтягивающие трусы с широкой плотной резинкой. И вышел из ванной. Весь свежий, легкий сквозняк приятно сушит кожу. Как будто и не было позади рабочего дня и китайцев. У них мы объелись бизнес–ланчем, от алкоголя воздержались, и так до самого возвращения в офис я и не понял, что у Гарика на уме. Думать, что он это просто так предложил, мешает Степаныч. Поэтому лучше вовсе не думать. Иду в спальню и там уже натягиваю пижамные штаны. Они хоть и пижамные, но вполне себе парадные — мода. Сверху — клетчатую рубашку. Самое время покурить. Отправляюсь в соседнюю комнату, сажусь на диван и поджигаю «Парламент аква блю», предварительно продув фильтр. И вот уже пару часов я стараюсь изо всех сил не думать о тайных помыслах Гарика, как звонит начальник. Александр Михайлович. Что примечательно, с мобильного на мобильный. Это почерк такой. Вобщем–то ничего особенного, но он просит съездить в партнерскую контору отвезти документы. Говорит, это срочно, а курьер только завтра появится. И — тут самое важное — можешь, добавляет, потом обратно не возвращаться, иди домой. Я, конечно, соглашаюсь, хотя собственно выбора тут никакого и не было. Но — до партнеров десять минут пешком, там всех дел на пять минут, и свободен. Короче, пришел домой я на час раньше. Так–то оно здорово, но сегодня это вроде как и не нужно было. А в другое время, когда надо, и на пятнадцать минут раньше уйти не отпросишься. Заминаю бычок «Парламента» в пепельнице и, все так же сидя на диване, оглаживаю ладонью подбородок: странный сегодня день. Совершенно неожиданно образовалась куча свободного времени. Мы договорились с Наташей, что она приедет ко мне около восьми, а теперь получается, что без пятнадцати семь, а я уже помытый и полностью готовый. Не понятно, чем сейчас себя занять. Кино смотреть — не успею, да и волнительно как–то. Ютьюб — и так весь день на работе прошарил, пока Гарик не позвонил. Порядок наводить незачем — еще вчера все убрал. Пиво пить — запах, да и неохота. И закуриваю сразу вторую. Не вставая с дивана. С Наташей мы встречаемся около трех месяцев. Романтика на четыре с минусом, но она красивая и на машине. Характер мирный, правда, не без изъяна. Но это ерунда, особенно, если видеть, как она застегивает сапоги. К тому же она матом не ругается. Хотя один раз в «Старбаксе» она громко обозвала подавальщицу сукой. За то, что та написала ее имя на стакане через «ь». А она Наталия, через «и». Это знать надо! А если ее Натой назвать, то, я думаю, вообще начнется доместик холокост. Я один раз попробовал. От психоделического крематория меня спасло только то, что мы уже были в горизонтальном положении, а руку я держал у нее между ног. Короче, мне еще куковать одному больше часа. Я прикончил вторую сигарету и, наконец, догадался, что можно чаю попить. Пошел на кухню, поставил чайник. Пока он кипел, засыпал ложку пуэра в френч–пресс. Первый залив отправил в раковину, в дело идет только второй. Внимательно наблюдаю за тем, как щелкают и расправляются чаинки. В конце концов, подхватываю кружку и чайник и двигаюсь обратно в комнату. При всей тщательности все эти процедуры заняли не больше семи минут. Но еще можно наливать и пить. Выждав пару минут, именно так и поступаю. Делаю несколько глотков и снова закуриваю. Чувствую себя превосходно, хоть и немного на взводе.

И тут раздается звонок в дверь. Для Наташи явно рано. Я не предупреждал ее, что раньше пришел. Да и не могла она так быстро с Академической добраться — кругом пробки. Ее и не отпустят до семи — она же в банке работает, там строго. Я ставлю кружку на журнальный стол и отправляюсь с сигаретой в руке к входной двери. Смотрю в глазок: там Иван. Иван — один из немногих моих знакомых на местности. Общаемся мы не часто, но бывает выпиваем вечерком пива в сквере на лавочке. Чем он занимается, мне совершенно непонятно. Из разговоров выходит, что почти всем. На деле это означает, что ничем. Хотя деньги где–то он все же берет. При этом на работу вроде не ходит. По крайней мере, когда я на больничном, я его часто встречаю днем на улице куда–то спешащим. Меж тем Иван успевает второй раз нажать на кнопку звонка. Ну тут и я справляюсь с замком и открываю дверь:

— Привет.

— Здорово! — радостно ухмыляется Иван.

Поскольку он больше ничего не говорит, например, по поводу причины своего визита, я его запускаю внутрь со словами:

— Хорошо, что не Гарик.

— Обижаешь, — продолжает ухмыляться Иван и заходит в коридор.

Я закрываю дверь, предварительно стряхнув накопившийся пепел с сигареты на лестничную площадку. Когда дверь, наконец, оказывается заперта, Иван бодрым голосом спрашивает:

— Курить будешь?

— Я уже, — поднимаю правую руку с зажатой между пальцами сигаретой.

— Вот и еще покуришь, — быстро реагирует Иван и начинает снимать кроссовки.

Я стою рядом, курю и наблюдаю за тем, как он разувается. С облегчением замечаю, что носки у него не рваные и не пахнут. Проходим в комнату, и я указываю Ивану на кресло. Он садится и спрашивает:

— Чего делаешь?

Чтобы сразу обозначить границы, отвечаю:

— Наташу жду.

Собственно, так оно и есть. Сам сажусь на диван.

— Это та белокурая, с блестящими сапогами? — интересуется Иван.

— Ага, — делаю последнюю затяжку и бычкую сигарету в пепельнице.

— Красивая. Повезло, — Иван вынимает из кармана толстовки пачку крепких сигарет.

— Типа того, — не сразу соглашаюсь я.

— Парит? — задает резонный вопрос Иван, заметив в моем ответе оттенок сомнения.

— Бывает…

— Понимаю.., — Иван закуривает, и вереница необязательных вопросов обрывается.

Через некоторое время я усилием воли вызываю в себе радушного хозяина и спрашиваю:

— Пуэра хочешь?

— О, класс! — моментально оживляется Иван. — Давай. То что нужно.

Я иду на кухню за кружкой и там вспоминаю о том, что еще пять минут назад я категорически не знал, как убить время. И по идее я должен быть очень рад неожиданному визиту Ивана. Но почему–то не рад. Все–таки это личное пространство. Все же посылаю это личное пространство к чертовой матери и выхожу к Ивану с улыбкой на лице. Ставлю перед ним кружку, наливаю пуэр и сажусь обратно на диван. Тем временем Иван, не докурив первую, достает еще одну, приплюснутую сигарету, смачивает ее конец обслюнявленным пальцем и поджигает:

— Знаешь, сейчас на улице хрен посидишь — кругом детские площадки. Так вот и живем: с одной стороны — дети, с другой — мусора. Полицейское государство. Понимаешь?

Я охотно соглашаюсь, тем более что доводы Ивана безупречны.

— Вот я и подумал, — продолжает Иван, сделав две добротные тяги, — дай–ка я к тебе зайду. Ну и вообще, давно не виделись. Кури, — он протягивает мне сигарету.

— Скоро Наташа придет, — не совсем уверенно возражаю я.

— Сам же говоришь, что она парит, — логическое мышление моего соседа покрепче упертости органов ЖКХ в отношении окраски бордюров.

И я опять соглашаюсь, хотя прекрасно понимаю, что сейчас добровольно приобретаю билет в психоделическую парилку. Дальше мы сидим молча, курим, попеременно затягиваясь от сигареты и отхлебывая пуэр каждый из своей кружки. Когда все заканчивается, я снова иду на кухню и ставлю чайник. Пока он закипает, я у окна сосредоточенно наблюдаю за тем, как ворона, устроившись на газоне, пытается разорвать полиэтиленовую оболочку какого–то замызганного свертка. Она уверенно и даже с некоторым увлечением работает клювом и помогает лапой. Узнать, увенчался ли успехом ее труд, а главное — что в свертке, мне не удается, потому что с резким щелчком срабатывает выключатель электрочайника. Я заливаю френч–пресс кипятком и возвращаюсь к Ивану. Он копается в своем телефоне и на мое появление реагирует немногосложно:

— О, класс!