Бесплатный фрагмент - Сыскари

Автор посвящает этот детектив одноклассникам, что пришли на встречу выпускников спустя четверть века и невольно вдохновили его на завершение романа о славных защитниках правопорядка.

Наша служба и опасна, и трудна,

И на первый взгляд, как будто не видна.

Если кто-то кое-где у нас порой

Честно жить не хочет.

Значит с ними нам вести незримый бой

Так назначено судьбой для нас с тобой-

Служба дни и ночи.

Анатолий Горохов

Мы с тобой за этот город отвечаем

Отвечаем за спокойствие людей,

Пусть они всегда улыбкою встречают

И вечернюю зарю, и новый день.

Роберт Рождественский

Пролог

Ночь с 12 на 13 августа 1989 года. Россия.

— Ваша папироска шкворчит! – проговорил Семеныч, туша окурок. Тот, в свою очередь, уже через мгновение летел в урну у двери.

Попал? Да сторожу было всё равно. Промахнётся — завтра поутру подметёт. Постарается сделать это до прихода дворника. Не хотелось бы, чтобы барин передумал насчёт отпуска.

— Отпуск, — протянул Семеныч, — отдохну.

Сегодня у него, как говорил дворник, крайняя ночь. А там и долгожданный отпуск. Барин расщедрился и дал две недели отдыха. Кирилл Андреевич оказался настолько щедр, что пообещал Семенычу оплатить все расходы на поездку. А всё из-за небольшой услуги, которую он оказал ему пару месяцев назад.

— Ваша папироска шкворчит, Проня Прокоповна, — повторил Семеныч и закрыл глаза. Сразу вспомнился старый фильм, снятый в тридцатые по одноимённой пьесе Михаила Старицкого. Так уж вышло, что двоюродную сестрёнку, в которой он души не чаял, звали Проней. Жила она в Киеве, и, когда Семеныч приезжал, он называл её Проней Прокоповной. Девушка злилась и спрашивала:

— Неужели я похожа на это «страшилище»?

Вспоминая Проню Прокоповну в исполнении Рины Зелёной, он тут же говорил девушке, что это всего лишь шутка.

Вот и сейчас, прежде чем оказаться на берегу Чёрного моря, решил заехать на пару дней в Киев. Подлечить здоровье всегда успеет. Зато у родни его ждёт бутылочка горилки и отменное сало.

— Мечты, мечты, — прошептал Семеныч, оглядывая пустую улицу.

Город словно вымер. На Воскресенском проспекте, может, кто-то и гуляет, а здесь, в ста метрах, тишина. Даже собаки не лают. Семеныч зевнул. Понял, что начал замерзать. И это в середине августа! То ли старый стал, то ли ночи холодные. Даже безрукавка не спасала. Поэтому и решил вернуться в дом. Можно было бы ещё раз обойти усадьбу, но темно. Хоть бы луна выглянула из-за туч.

— Бог с ней, со службой, — прошептал сторож, — лапта — наше всё.

Он открыл дверь и вошёл в музей. Стараясь не скрипеть половицами, прошёл в свою коморку под лестницей. Прислонил охотничье ружьё к стене, бросил пачку папирос «Товарищъ» на стол и включил чайник. Пока грелась вода, подошёл к телевизору. Имперский канал должен был вот-вот начать трансляцию матча. Но почему-то в записи. Семеныч этого не понимал. Игра, в которой Российская империя впереди планеты всей, — на втором плане. На первом — футбол. Ни одного чемпионата мира не выиграли, а шума… Семеныч вздохнул. С другой стороны, чего расстраиваться? Во всём есть свои плюсы и минусы. Ну и что, что поздно? Главное, никто не мешает. Особенно супруга, которая лапту не любила, а предпочитала сериалы. Они сейчас дома, а Семеныч здесь. Наверняка спят, а он и глаз сомкнуть не может — служба. Пока канал настраивался, чайник зашипел.

Самое обидное — когда ожидания не оправдываются. Сразу после фильма должны были показать трансляцию, но вместо неё начались новости. Побежала строка — «Экстренный выпуск», а затем появился диктор в тёмно-зелёном мундире. Имперское телевидение — свои традиции. Семеныч выругался. Даже чай в стакан наливать не стал. Он понимал, что из-за каких-то событий трансляцию матча перенесут. Минимум минут на двадцать.

— Пойду прогуляюсь, — прошептал он, — раз такое дело. Посмотрю, что да как.

Семенычу вдруг подумалось: а вдруг кто-то из персонала забыл закрыть форточку? Пропадёт что — с него спросят, и прощай, отпуск. Хотя Семеныч был уверен, что на картины никто не позарится. Прошлый век. Не в моде. Кирилл Андреевич, в отличие от него, так не считал. Бывший кадет вернулся в Череповец, когда его отец, Андрей Фёдорович Верещагин, умер. Сразу понял, что картины Василия Васильевича Верещагина — это способ безбедно существовать. Вот и получалось, что музей и молокозавод, выпускавший лучшее в мире вологодское масло, приносили ему деньги. Летом барин жил в имении под Луковцом, изредка приезжая в город, а зимой… Зимой Кирилл Андреевич и думать не хотел о деревне. Скучно там, а тут гости. Семеныч вспомнил лицо барина, когда, устраиваясь на работу, он назвал картины баталиста мазнёй. Кирилл Андреевич покраснел, Семеныч подумал, что всё кончено. Но барин улыбнулся и произнёс:

— Неуч ты, Семеныч. Картинам этим цены нет. Иной украсть готов.

Вновь испечённый сторож спорить не стал. Себе дороже. Плохо, что за деревенщину приняли, но тут уж сам виноват. Сказал только в своё оправдание:

— Институтов мы, барин, не заканчивали.

Обошёл дом. Вернулся, когда диктор вновь произнёс:

— Сегодня вновь обострилась ситуация на Кавказе. В девять часов вечера был обстрелян блокпост жандармерии…

Семеныч помотал головой. Сколько лет прошло, а ситуация на Кавказе всё та же. Почти двести лет там русские войска, а перемен не видать. Горцев, видимо, не покорить. Не смог их утихомирить ни Ермолов, ни Деникин. Горячая точка на теле Российской империи, как говорил император Константин I. Заявлял, да ничего поделать не мог. Теперь вот отряды горцев именуют не иначе как «бандформирования».

Семеныч и сам когда-то служил в тех краях. По молодости набедокурил в родной части, угодил в штрафники. А куда штрафника пошлют грехи замаливать? Само собой, на Кавказ. Действовать совместно с жандармскими войсками. Искупить вину в полной мере, как ему заявили, не удалось. Тяжёлое ранение послужило причиной списания. Составили бумагу на пенсион и отправили в Новгородскую губернию, в Череповец. Только здесь, через полгода, Семеныч понял, что на пенсион, назначенный государством, не проживёшь. Вот и сунулся сторожем в музей, благо вакансия имелась.

— Скорей бы всё это закончилось, — прошептал сторож, имея в виду новости, а не войну. Семеныч прекрасно понимал, что конфликт не закончится, пока император личным распоряжением не выведет оттуда войска, а Константин I и не думал об этом. Уж больно стратегическое место в мире занимал Кавказ. По мнению многих, «бандформирования» финансировали турки. Им выгодно, чтобы там была гнойная, кровоточащая рана России.

Семеныч вздохнул. Вытянул ноги и улыбнулся. А ведь когда обходил усадьбу, поговорил с соседской собакой. Попросил пса, чтобы тот шибко не лаял и от игры не отвлекал. Увидел бы его кто в тот момент, решил бы, что Семеныч рехнулся. Всё равно ведь никто не полезет, а она то и дело от игры отвлекать будет. Сторож тяжело вздохнул, наблюдая по телевизору перестрелку, и вновь прошептал:

— Скорей бы это уже закончилось.

По мнению Семеныча, это были не такие уж «Экстренные новости», чтобы ради них трансляцию передвигать.

— Вот если бы к Марсу али к Венере, — рассуждал он, — полетел бы корабль, — это да. Или, не дай бог, террористы на Константина Михайловича бомбой покусились, а так ведь война бесконечная. Стоит ли ради неё трансляцию такого матча откладывать? По-моему, нет.

Наконец Семеныч не выдержал, отставил недопитый чай и бегом к холодильнику. Достал бутылочку холодненького пивка и вяленую воблу. Пить её на работе, конечно, нельзя, но ведь барин-то об этом и не узнает. Спит, небось… поди, в имении, видит второй сон.

Сторож хотел было пригубить стаканчик, как на улице залаяла собака. Та самая, которую он просил сегодня вести себя тихо. Семеныч узнал её по голосу. Только она могла так надрываться. Явно почуяла неладное.

— Да заткнись ты, — крикнул в пустоту сторож, понимая, что псина его не услышит. Он уже обрадовался, а тут такое. Новости наконец-то прекратились, началась игра. Комментатор, как обычно, начал нести всякую чушь, не связанную с игрой, а на экране появились списки игроков, заявленных на матч.

И вдруг неожиданно собака заскулила и умолкла. Семеныч невольно вздрогнул. Ему показалось, что он услышал выстрел.

— Бред, — прошептал сторож, — чего только не представится.

И тут его привлёк шум со стороны сада, словно кто-то споткнулся о металлическую ванну, стоявшую у самого забора. Явно кто-то пытался проникнуть на охраняемую территорию. И это сейчас, когда начался матч.

— Кого это там нелёгкая на ночь глядя принесла? — проворчал Семеныч, понимая, что спокойно игру посмотреть не удастся. — Ну, я вам сейчас задам. Всю жизнь мне испортили.

Он подошёл к окну. Минуты две пытался вглядеться в темноту. Понять, что творится на улице, было невозможно. На мгновение ему даже показалось, что промелькнула чья-то тень. Семеныч перекрестился. Рукой нащупал ружьё. Быстро обул галоши и к двери. Прислушался. Сначала приоткрыл её слегка и, высунув ствол, произнёс:

— Кто тут? Стой! Стрелять буду!

Спросил громко, стараясь напугать чужого голосом. Если мальчишка озорничает, то испугается, убежит, а если нет, решил Семеныч, пальнёт в воздух. А там, глядишь, и городовой подоспеет.

Тихо. Сторож высунул голову и лишь после того, как убедился, что никого нет, вышел из дома. С ружьём наперевес он и двух шагов сделать не успел. Чья-то рука приставила к его горлу нож, и злобный голос прошептал:

— Если жить хочешь, не шуми.

Казалось, ещё мгновение, и вор словно прочёл мысли Семеныча. Резким движением полоснул ножом по горлу. Сторож закашлял и начал медленно оседать. Убийца оттолкнул труп и направился к двери…

Глава I

13 августа 1989 года. Российская империя. Череповец.

Косолапова разбудил телефонный звонок. Аппарат стоял у самой головы, и до него можно было дотянуться рукой. Машинально он поднял трубку и опустил. Спать хотелось, а на улице, судя по часам, еще только полвосьмого. Выругался. Телефон зазвонил опять, и вновь трубка после минутной паузы опустилась на рычаг. Серафим Григорьевич присел на кровати и недоуменно взглянул на настенные часы. Если в первый раз подумал, что ошибся, то теперь убедился: стрелки действительно показывали половину восьмого. Интересно, кому он мог понадобиться в воскресенье? И тут телефон снова зазвонил. Причем так настырно, что в третий раз опустить трубку на рычаг титулярный советник не решился. По пустякам его в выходной день никто бы не посмел побеспокоить. На такие случаи есть дежурный офицер. Серафим Григорьевич попытался припомнить, кто сегодня дежурит. Вроде полицейский урядник Мишка Лопухин, старый приятель еще по гимназии. Только тот после окончания так и остался рядовым служакой, а Серафим взлетел. Аж до титулярного чиновника дослужился. Лопухин — урядник, Косолапов — исправник. Мишка по расписанию живет, а он — на свое усмотрение.

— Черт побери! — проворчал Серафим Григорьевич, снимая трубку с аппарата. — Интересно, кому я понадобился?

Невольно проскочила мысль: а может, это телефонные хулиганы? Ведь многим отрокам он в свое время как исправник дорогу перешел. Хотел было опять положить трубку, но передумал. Если и стали бы хулиганить, то уж не рано утром, да и не с ним. Все равно ведь высчитает, а уж тогда жизнь медом не покажется. Одно словечко — и будешь в одиночной камере тюремного каземата загорать.

— Да! Слушаю! — проговорил Косолапов и зевнул.

— Серафим, ты какого черта трубку кидаешь?! — проорал ему в ухо урядник.

Ну, так и есть — Лопухин. Пользуется старой дружбой. Не по уставу, да еще и хамовато. Серафим было решил, что в понедельник вставит тому «пистон» за такие фамильярности, да передумал. Если уж он на старшего, пусть и по телефону, кричит (хотя исправник и сам был в какой-то степени виноват), то наверняка произошло нечто важное. И, по всей видимости, без участия Косолапова не обойтись.

— Чего в такую рань, Михаил?

— А когда еще? — удивился урядник на том конце провода. — Тут дело нешуточное.

— А конкретно? Знаю я тебя: у тебя каждое дело нешуточное.

Косолапов лукавил. Обычно Лопухин не пытался его беспокоить в такую рань. Даже когда они были не на службе, старался звонить (если была необходимость) после девяти. Если же приятели собирались на рыбалку (а рыба в Шексне водилась отменная), договаривались заранее.

— Так сторожа в доме Верещагина убили!

— Ну и что? Мало ли у нас сторожей убивают. Пьянствовал, небось. Вот дружки в хмельном угаре и прикончили.

— Да было бы это простое убийство, я бы тебя, Серафим, и беспокоить не стал. Сам бы разобрался, а так…

— Что так? — уточнил Косолапов, понимая, что Мишка в чем-то прав.

— Кто-то проник в дом-музей художника.

А вот это, как понимал Серафим Григорьевич, было уже серьезно. Сон как рукой сняло. Если что-то похищено, то появления сыщика из самого Санкт-Петербурга не избежать. Кирилл Андреевич Верещагин, потомок того самого художника Василия Васильевича, что погиб в 1904 году на броненосце «Петропавловск», спуску им не даст. Наверняка, как только появится возможность, свяжется с департаментом полиции столицы. Поговаривали, у него в Санкт-Петербурге приятель есть — особа, приближенная к императору Константину.

— Ну и что украли? — спросил он у урядника.

Тот замялся, затем молвил:

— А бог его знает. Мы дом обошли, осмотрели. Если что-то и пропало, только хозяин сказать сможет. Мы сейчас за ним машину в его имение под Луковцом отправили.

— Ого, так это почти больше сотни верст! — воскликнул Косолапов. — И сколько времени займет?

— Вы имеете в виду, ваше благородие, — перешел на официальный тон Лопухин, и Косолапов понял, что урядник перестал нервничать, — приезд Кирилла Андреевича в Череповец?

— Именно это, — подтвердил исправник.

— Думаю, к вечеру прибудут-с. Так что вы поспешите, ваше благородие. Чтобы все осмотреть, пока хозяина нет, а то, боюсь, он нам на первой стадии только мешать будет.

— Хорошо, сейчас подъеду. Только вы там без меня — никаких инициатив.

— Не извольте волноваться, ваше благородие. Все будет как в лучших домах Лондона и Парижа.

«Ох уж этот Лопухин», — подумал Косолапов и повесил трубку. Не может без своих шуток-прибауток. Серафим Георгиевич встал с кровати, взглянул на спящую Нинель. Будить не стал. Зачем сообщать ей, что прогулка по магазинам временно откладывается. Подошел к окну и взглянул на улицу. Отсюда до усадьбы Верещагиных минут тридцать пешком, да и то не спеша. Его как начальника местной полиции по уставу должны доставить на автомобиле, а это значит, придется эти тридцать минут провести дома в ожидании. Зато, как понимал Косолапов, у него будет время привести себя в порядок и позавтракать. Заодно все хорошенько обдумать.

Сейчас Серафима Григорьевича волновало только одно: время уходит. По горячим следам поймать того, кто убил сторожа, они, конечно, смогут, а вот найти ценности, если те были выкрадены, — одному богу известно. Пока Верещагин из-под Луковца приедет, уйдет довольно много времени. В основном оно терялось на двух переправах. И под Череповцом, и в нескольких верстах от Луковца речки можно было преодолеть на пароме. И сколько ни писали местные чиновники государю-императору, что современный мост для города с населением в восемьдесят тысяч необходим как воздух, воз и ныне там.

— Бумага стерпит, — как когда-то высказался городской голова.

Как построили паромную переправу в конце XIX века, так до сих пор по ней на другую сторону Шексны и ездят. Не помог даже авторитет местного предводителя дворянства Александра Гальского.

Взглянув на часы и решив, что времени предостаточно, Серафим Григорьевич вызвал служебный автомобиль. Пока ждал, успел выпить чашку кофе фирмы «Эйнем». Когда за окном прозвучал гудок автомобиля, Косолапов надел полагающийся по статусу сюртук и вышел на улицу.

Исправник прекрасно понимал: «глухаря» в этом деле не будет. Хотя, пожалуй, это было бы идеальным решением: закрыл дело за неимением улик — и спи спокойно. Косолапов вздохнул. Ну кому понадобилось ещё и проникать в дом? Убили бы сторожа по пьяни — так нет же. А если похитили какую-нибудь картину, то прощай, спокойная жизнь на несколько месяцев. Тут Серафим Григорьевич лукавил: если украли картину, то сроки раскрытия дела будут минимальными, и если в них не уложиться… Страшно представить, что тогда будет. Отставка — лучшее, на что можно рассчитывать. Тогда жди чиновника из Санкт-Петербурга. И пришлют, скорее всего, не абы кого, а аса своего дела.

Новенький «Руссо-Балт», подаренный городской думой, стоял у калитки. Строгие линии, огромные колеса, приспособленные к русскому бездорожью. Шофер по имени Никифор в черном форменном мундире уже приоткрыл дверцу и ждал, когда исправник сядет в автомобиль.

— Куда ехать знаешь? — поинтересовался Косолапов.

— Так точно, ваше благородие. Усадьба Верещагиных.

— Тогда давай поспешим.

Серафим забрался в машину, а Никифор тут же захлопнул за ним дверцу. Затем обошел, остановился у дверей, достал из кармана брюк платочек, обтер стекло и только потом занял свое место. Двигатель загудел.

— Ну, а ты что насчет этого думаешь? — спросил Косолапов, когда они поехали.

Шофер в пол-оборота взглянул на него и уточнил:

— Насчет чего?

— Убийства сторожа.

— Не могу знать, ваше благородие.

— Неужели никаких предположений?

— Так я же шофер, а не сыщик, — проговорил он.

— Скучный ты человек, Никифор, — вздохнул Серафим Григорьевич, — ну, о чем с тобой говорить.

Минут через десять они подъехали к усадьбе Верещагиных. Напротив сквера, где стоял памятник художнику, Косолапов попросил остановиться. Выбрался из машины и взглянул на дом. Там уже толпились зеваки. Такое всегда случалось, когда в городе происходило нечто неординарное. Серафим Григорьевич не сомневался, что среди них не было ни одного свидетеля преступления. Ротозеи, увидевшие полицейских и заинтересовавшиеся происходящим.

Околоточный заметил его издали. Тут же устремился навстречу почти бегом.

— Здравия желаю, ваше благородие, — проговорил он, останавливаясь и прикладывая руку к фуражке.

— Ты нашел труп? — спросил Косолапов.

— Никак нет, ваше благородие.

— Так чего прыть проявляешь? Я бы подошел, ты бы и доложил. Как звать?

Последнее было формальностью. Серафим Григорьевич, как и Наполеон, знал всех своих подчиненных в лицо и по имени.

— Околоточный надзиратель Алексей Иванович Сухорев.

Исправник оглядел подчиненного. Отметил его внешний вид. Тот покраснел, вытянулся по стойке смирно и гаркнул:

— Рад стараться, ваше благородие!

— Вольно, — скомандовал Косолапов, — веди, показывай, что к чему.

Околоточный засеменил впереди, подвел к дому. Деревянный забор между двумя зданиями. Калитка приоткрыта, там уже толпа зевак. Городовой в белой гимнастерке да начищенных до блеска сапогах преградил им дорогу во двор.

— А ну, разойдись! — закричал он, размахивая пистолетом, — стрелять буду!

Если и будет стрелять, как знал исправник, то только в воздух. Мера вынужденная, но всегда действовавшая безотказно. В этой ситуации хватило слов. Народ начал расходиться в стороны, пропуская важного чиновника из полиции.

— Разрешите доложить, ваше благородие, — проговорил городовой, вытягиваясь и прикладывая руку к фуражке.

— Вольно, — ответил Косолапов. — Ты нашел труп?

— Так точно, ваше благородие. Гляжу, калитка приоткрыта…

— Не здесь. — Серафим Григорьевич взглянул на околоточного. — Ты постой тут, братец, да никого не впускай. Скоро криминалисты должны подъехать. А мы, Фрол Игнатьевич, — молвил Косолапов, обращаясь к городовому, — пойдем пошепчемся.

Вошли во двор.

— Ну, где тут можно поговорить? — уточнил исправник.

— В беседке.

— Ну, тогда веди. Будем надеяться, что душегуб в ней не был. Иначе мы с тобой, братец, все следы затопчем.

По вымощенной декоративной плиткой дорожке они прошли вглубь сада. Там, под двумя соснами, стояла небольшая беседка. Вошли внутрь. Косолапов огляделся. Небольшие скамеечки по периметру, в центре — стол. Явно хозяева предпочитали коротать тут вечера за чашкой чая, а может быть, и кофе.

— Садись да рассказывай, — приказал исправник.

— А что рассказывать?

— Как всё было!

— Так, собственно, и рассказывать, в общем, нечего… Обход проводил. Иду мимо дома, гляжу — калитка приоткрыта. Непорядок. Подхожу, а во дворе, на дорожке, что-то лежит. Сразу мысль пришла: а не приключилась ли с Семенычем беда? Сразу во двор. Наклоняюсь над телом. Так и есть — Семёныч. Первая мысль — напился, зараза. Ну, не бросать же его на улице. Уже наклонился, чтобы поднять, и вдруг осознаю, что ногами в луже стою. Думаю, откуда тут луже быть? Дождя ведь не было. Опустил руку, коснулся и к лицу подношу. Ешкин кот, — выругался околоточный, — а это кровь. Только тут я и обратил внимание, что у Семёныча горло перерезано, — служивый чуть не показал на себе, да вовремя спохватился, — одним словом, покойник. Уже хотел бежать, чтобы позвонить в отделение, как заметил, что дверь в музей приоткрыта.

— Входил? — спросил Косолапов.

— Никак нет, ваше благородие. Сначала было дернулся. Там ведь и телефон есть. Потом думаю — натопчу. Короче, в соседний дом. Соседей на ноги поднял, да в отделение давай звонить.

— Ясно. Ну, веди, показывай, — приказал Серафим Григорьевич, поднимаясь.

Городовой и исправник подошли к трупу сторожа. Косолапов наклонился, чтобы осмотреть тело. Причина смерти была понятна без всякой экспертизы: кто-то перерезал Семенычу горло. Серафим Григорьевич отвернулся — его чуть не стошнило, а ведь он на своем веку и не такое видел. Фрол Игнатьевич заметил его реакцию и спросил:

— Вам дурно, ваше благородие?

— Да нет, ничего. Впервые такое вижу. Чем это его?

— Не могу знать, ваше благородие. Я ведь ничего тут не трогал. Понимаю, что дело серьезное. Вон и ружьишко его в стороне валяется.

Охотничье ружье, допотопная модель, валялось рядом с трупом в кустах роз.

— Так-так, — проговорил исправник. — Выходит, душегуб — профессионал своего дела, раз такого бугая, как Семеныч, завалил. Тот даже выстрелить, по-видимому, не успел.

— Так точно, ваше благородие. Я тут к соседям, когда заходил звонить, на счёт выстрелов поинтересовался. Не слышали они ничего. Ночь, на удивление, тихая была. Только собака злобно залаяла, но потом замолкла. Выстрелов не было, — утвердительно добавил городовой.

— Что за собака?

— А бог её знает. Может, у кого из соседей живёт.

Косолапов задумался. Собака лаяла неспроста. Значит, кто-то чужой в это время по улице шёл.

— Замолкла, говоришь, — пробормотал Серафим Григорьевич.

— Так точно, ваше благородие.

— Вот что, любезный, — проговорил исправник, — обойди соседей да собачку эту поищи. Как что узнаешь, так сразу ко мне.

— Будет исполнено, ваше благородие.

Они вышли в калитку. Городовой направился обходить соседние дома, а Косолапов уже было хотел закурить: запустил руку в карман за папиросами, да передумал. Со стороны Воскресенского проспекта по Сергиевской улице как раз к дому Верещагина ехали два микроавтобуса. Старенький добрый «Рафик», служебный автомобиль полицейского управления, верой и правдой несший свою нелёгкую службу уже не один год. Ещё один подарок от городской думы. Именно депутаты распорядились выделить в своё время деньги на его покупку. Внутри — оборудованная криминалистическая лаборатория. Тёмно-синий, с жёлтой полосой, тянувшейся по кузову, он остановился у калитки. Любопытные зеваки, в основном мальчишки, окружили микроавтобус.

Дверца открылась, и оттуда выбрались наружу судмедэксперт Акакий Акакиевич Ремизов, штатный фотограф Михаил Бычков и князь Ираклий Чавчавадзе, главный эксперт в отделении. Следом за «Рафиком» к дому подъехала карета «скорой помощи», но остановилась чуть подальше. Два санитара приоткрыли дверцу и вытащили носилки. Затем, понимая, что их всё равно раньше времени на место преступления не пустят, замерли в ожидании позволения забрать мёртвое тело.

Князь Чавчавадзе, потомственный грузин, проскочил мимо Косолапова, буркнув себе под нос: «Здравия желаю, ваше благородие». Даже руки не протянул — гордый. Вот только Серафим Григорьевич был не в обиде. Сделал вид, что ничего не произошло. Все и так знали, что князь и Косолапов были «на ножах». Если бы не закон, запрещающий дуэли, они давно сошлись бы в чистом поле и стрелялись. Причиной таких отношений было то, что князя Ираклия Чавчавадзе прочили в своё время на должность исправника, но что-то там, в верхах, не срослось, и он вынужден был возглавить отдел экспертизы. Должность, прямо сказать, незавидная.

Князь Чавчавадзе (мастер своего дела) направился прямиком к телу сторожа. Достал из кармана мел, который постоянно таскал с собой, как Косолапов уже давно отметил, и обрисовал контур. Потом извлёк из-за пазухи несколько табличек с цифрами. Единичку установил у шеи сторожа, двоечку — у ног, тройку — у ружья. Всё как положено, всё по уставу. Или, как говорил Мишка Лопухин, по фэншую.

В отличие от князя Ремизов остановился. Пожал руку Косолапову. Затем поправил пенсне и поинтересовался:

— Ну что тут, ваше благородие?

Серафим Григорьевич лишь рукой махнул. Затем посмотрел на Акакия Акакиевича и буркнул:

— Иди и сам посмотри.

— Значит, серьёзные неприятности, — вздохнул судмедэксперт.

— Серьёзнее не бывает.

Вообще-то громкие преступления для такого уездного города, как Череповец, — редкость. В основном кражи, грабежи да убийства, да и те в основном в «Убей-городке». Так в простонародье называли небольшой район Панькино, что находился в паре вёрст от центральных кварталов, где жили добропорядочные горожане. Именно там существовали, а по-другому и не назвать, отбывшие свой срок преступники, бывшие ссыльные и рабочие с местного автомобильного завода. «Хитровка» местного разлива — городские трущобы, куда благородные господа и соваться побаивались.

Для наведения порядка в городе хватало трёх полицейских отделений — по одному на район. Кроме того, действовала Имперская автомобильная инспекция. Эта служба появилась во всех городах одновременно, когда император Михаил II распорядился взять на учёт весь автомобильный транспорт в стране. Если же случалось что-то серьёзное и сил полиции с инспекторами ИАИ не хватало, по звонку из городской думы из Вологды (она была куда ближе Новгорода) присылали жандармский корпус. Он особенно понадобился, когда в 1970 году скончался император Михаил II. На второй год своего правления Константин Михайлович объявил амнистию, и в город хлынули бывшие заключённые. Как оказалось, это была их конечная точка: въезд в Москву и, само собой, в Санкт-Петербург им был закрыт. Городской голова требовал разместить в городе отдельный жандармский корпус на постоянной основе, но государь категорически отказал. Император не пошёл на это, даже когда в 1973 году случились грандиозные беспорядки. Тем вечером, около десяти, в Панькинском парке были танцы. Там завязалась драка между бывшими уголовниками и приехавшими на заработки молдаванами, которые строили новый корпус для машиностроительного завода и были расквартированы в Панькинском бараке. Сотрудники местного отделения полиции попытались разогнать дерущихся, но попали под горячую руку и были избиты. Всех выживших потом перевели в другие города, а один из городовых был убит. Урядник дозвонился до исправника и доложил о ситуации: пьяные окружили здание полицейского отделения и собираются брать его штурмом. Под шумок бывшие уголовники хотели уничтожить свои личные дела. Не вышло. Ситуацию попытались исправить с помощью пожарной машины и полицейских из других отделений города. Снова неудача. К счастью, прежде чем отдать приказ, исправник связался с Вологдой и потребовал выслать на выручку жандармский корпус. Когда пожарные с полицейскими добрались до Панькина, здание уже пылало. Струи воды направляли то на дом, то на беснующуюся толпу, но справиться не удалось ни с огнём, ни с людьми. В итоге шланг порезали, а машину опрокинули. Толпа, вооружённая палками и кольями, окружила полицейских. Завязался бой. Примерно через два часа прибыли несколько машин с вологодскими жандармами. Вологодский конвой шутить не любит: утихомирить толпу удалось только к утру следующего дня.

Вспомнив это, Серафим Григорьевич перекрестился. Его бог миловал. Беспорядков таких не было, а с мелкими преступлениями он кое-как, но справлялся.

Акакий Акакиевич вздохнул. Выходит, воскресенье испорчено окончательно. Даст ли Серафим Григорьевич ему выходной в другой день, он даже и не знал. Вполне возможно, разрешит, если все закончится благополучно. Ремизов взглянул на суетившегося вокруг тела сторожа князя. Улыбнулся. Вот кому-кому, а Чавчавадзе сегодняшнее дело даже нравилось. После того как его назначили начальником лаборатории, он то и дело писал письма в столицу с просьбой перевести его в другой город. Ираклию тут было скучно.

— Пойдем, Михаил, — проговорил судмедэксперт, обращаясь к фотографу, — пока наш эксперт чего-нибудь непоправимого не натворил.

Акакий Акакиевич опасался, что тот просто затопчет все следы.

— Я надеюсь, там не натоптали, ваше благородие? — спросил он у Косолапова.

— Все нормально.

Будем надеяться.

С Бычковым они прошли мимо исправника. Фотограф тут же расчехлил свой «Киев». Михаил так и рвался в бой. Его остановил князь. Что-то сказал, и тот кивнул. Пока Бычков делал снимки, Чавчавадзе осмотрел крылечко. Поднял с земли окурок папиросы и положил в пакет. Затем дождался, когда Михаил сфотографирует труп и охотничье ружье. Собрал таблички и подозвал городового. Шепнул тому на ухо, и тот убежал на улицу. Через две минуты в воротах появились санитары.

— Пару минут, господа, — обратился к ним Ремизов.

Он опустился на колено. Быстро осмотрел рану и после чего сказал:

— Убили примерно семь-восемь часов назад. Ножом или еще каким холодным оружием. Если бы мне его показали, я бы точно сказал, оно это или не оно.

— Если бы оно в наших руках было, — проговорил князь, — так и убийцу нашли бы. Что-нибудь еще добавишь?

— Только после тщательной экспертизы. Часов через пять-шесть. Увы, быстрее не получится.

— Вот это еще проверь, — проговорил князь Чавчавадзе, протягивая пакетик с окурком.

Акакий Акакиевич положил его в чемоданчик, и только после этого позволил упаковать покойного в мешок.

На землю, рядом с трупом, положили носилки. Сторожа запихали в мешок. Санитар, тот, что спросил разрешение, застегнул «молнию». Когда они уносили покойника, Ремизов проводил их взглядом. Тяжело вздохнул, ему уже не один раз приходилось такое наблюдать.

Пока судмедэксперт возился с трупом, Косолапов вошел в дом и застал там Лопухина. Урядник уже усердно обследовал каморку сторожа.

— Ну, что тут? — поинтересовался исправник.

— Да ничего существенного, ваше благородие. Вряд ли душегуб здесь был.

Серафим Григорьевич покачал головой.

— Это только твоё предположение, а нам нужны доказательства. Если нам не удастся доказать, что его здесь не было, значит, он здесь был. Уяснил?

— Так точно, ваше благородие, — съязвил Лопухин.

Тем временем Косолапов оглядел комнату. Небольшая. Тут царил порядок, которому могли позавидовать многие.. Кушетка, чтобы немного покемарить, холодильник, телевизор, стол. На столе — два стакана, бутылка пива и надломленная рыба. В углу у розетки — электрический чайник.

— Это, по-твоему, что? — поинтересовался Серафим Григорьевич, указывая на «натюрморт».

— Проголодался, решил перекусить.

— Один?

— Один.

— А почему тогда стаканов два?

Урядник, в перчатках, взял сначала один стакан, затем другой, поставил на стол и улыбнулся.

— В этом — чай, в этом — пиво.

— Это ещё ничего не доказывает…

— Вы тут поосторожнее, — раздался голос судмедэксперта. — Ещё чужие пальчики сотрёте, что я тогда делать буду? — Он взглянул на Лопухина: — А ты, Мишка, не заявляй так категорично, что покойный был тут один. Сейчас отпечатки снимем, и вечером уже будем знать — один он тут был или с товарищем. А теперь вон… мне работать надо.

Исправник и урядник вышли, а фотограф вошел.

— Вот так вот, нас и выгнал. А что поделаешь, здесь он царь и бог.

Прежде чем приступить к осмотру дома, Косолапов подозвал к себе Лопухина, отвёл его в сторону и произнёс:

— Вот что, Миш, сейчас ты пойдёшь к соседям и попросишь разрешения позвонить. Околоточный, думаю, поможет тебе найти дом, в котором есть телефон. Позвони на железнодорожный вокзал, в порт и в ИАИ.

Задумавшись, Серафим Григорьевич взглянул в окно и добавил:

— Ну, и на всякий случай, на аэродром. Нужно исключить любую возможность, чтобы картина художника (а я не исключаю, что похищено именно полотно Василия Верещагина) покинула пределы города. Пусть проверяют всех. Если же пропала какая-нибудь иная ценность, — Косолапов вздохнул, — что-либо предпринимать до приезда хозяина дома будет бесполезно, а так, глядишь, кого-нибудь да задержат. Ну, а там разберёмся.

— Будет исполнено, ваше благородие, — козырнул Лопухин и тут же ушёл выполнять приказ.

Ещё не поздно что-то предпринять до приезда Кирилла Андреевича. Титулярный советник особенно беспокоился за автомобильные дороги — самое слабое место в возвращении похищенных вещей. За вокзалы, аэродром и порт он не опасался: тут ещё была фора. Но если вор уедет на автомобиле, то ищи его по всей России, и кто знает, когда похищенная картина вновь всплывёт. Скорее всего, не в России, а за рубежом, в какой-нибудь стране, с которой нет дипломатических отношений, — в той же Турции или Японии. Покинет город — и тогда Косолапову позора не избежать. Объявят имперский розыск, но пятно на его репутации останется. Серафиму Григорьевичу на мгновение показалось, что кресло под ним пошатнулось. Хорошо, если переведут в городовые, а если вообще спишут на пенсию? Последнего он боялся как огня. Титулярный советник не мог даже представить, что он будет делать на пенсии — мирно проживать оставшуюся жизнь в имении под Мяксой?

Оставалось надеяться, что душегуб всё же не воспользовался автомобилем. В этом случае оставались шансы взять его в Череповце. Уехать раньше двенадцати часов из города (Косолапов невольно вытащил из кармана позолоченные часы и посмотрел время) он всё равно не сможет. Всему виной железнодорожное, авиа- и речное расписание.

Из Череповца уехать можно было в четырёх направлениях. Во-первых, в столицы, причём в Москву, в отличие от Санкт-Петербурга, только в десять часов вечера. Во-вторых, в Сибирь и на Белое море, но и в этом случае проходящие поезда оказывались на станции Череповец-1 только после одиннадцати. И если, как считал исправник, в столицы с похищенной вещью ещё был смысл уезжать — там и затеряться можно, да и продать при необходимости, — то в Архангельск (где порт тут же будет находиться под пристальным наблюдением) и уж тем более в Сибирь ехать казалось чистым безумием.

По Шексне город тоже можно покинуть, вот только, как и в случае с железной дорогой, уехать можно по расписанию. До девяти часов утра от пристани, до которой всего несколько минут, пароходы вряд ли уйдут, а частников, что согласятся отправиться на яхте, — раз-два и обчёлся.

Самолеты Косолапов в расчет вообще не брал. Приказал Лопухину на всякий случай, а вдруг повезет. Серафим Григорьевич был уверен, что мимо тамошней службы никто не проскочит. После того как обстановка на Кавказе (лет десять назад, после временного затишья) вновь обострилась, указом государя-императора было введено правило осматривать багаж всех прилетающих и уезжающих. Даже если выяснится, что душегубу удалось покинуть город, то при помощи тамошней регистрации удастся установить его личность. А уж поймать — дело нескольких дней. Вот только этого не очень-то хотелось. Косолапов считал, что вора нужно брать в Череповце.

Шансы — девяносто к десяти. Если бы не семичасовой поезд на Санкт-Петербург, то вообще девяносто девять к одному.

Как только дверь за Лопухиным закрылась, в дом вошел городовой. Он оглядел всех присутствующих, заметил исправника и направился к нему. Откозырял и произнес:

— Разрешите обратиться, ваше благородие.

— Говори! — сказал Серафим Григорьевич, понимая, что сейчас появится новая информация по делу. — Что, собачка?

— Так точно, ваше благородие. Обнаружена мертвой со стороны Дворянской. Кто-то ее застрелил.

— Выходит, когда залаяла, душегуб решил ее убрать, чтобы она шума не подняла… — вслух произнес Косолапов. Городовой, подумав, что тот говорит это ему, вставил:

— Так точно, ваше благородие, та самая, что ночью лаяла. Хозяева говорят, что залаяла, потом заскулила. Им бы к окну да на улицу выглянуть, а они не придали этому значения…

— … и ее застрелили. Любопытно, — вдруг исправник взглянул на городового. — А ведь ты говорил, что выстрелов никто не слышал. Точно не было?

— Вот те крест, ваше благородие, — Фрол Игнатьевич перекрестился, — не было.

— Вполне возможно, — предположил князь Чавчавадзе, — что стреляли из пистолета с глушителем. — Он взглянул на городового: — Вот что, приятель, как Акакий Акакиевич закончит осмотр, проводишь его к телу собачки. А мы, как обследуем все в доме, сразу подойдем. Все понял?

— Так точно, ваше сиятельство.

— А пока побудь на улице. Ремизов к тебе выйдет.

Фрол Игнатьевич вышел. Чавчавадзе заглянул в каморку сторожа.

— Ну что, Акакий Акакиевич, как успехи?

— Да немного осталось.

— Как закончишь, прогуляйся с городовым. Нужно одну собачку освидетельствовать.

— Шутить изволите, ваше сиятельство? — спросил Ремизов. — Мне что, заняться больше нечем?

— Никак нет, Акакий Акакиевич. Боюсь, что эта собачка с нашим делом связана. Как закончишь, возвращайся. К тому времени мы, глядишь, и выясним, что похищено, а уж тогда твоя помощь ой как понадобится.

Чавчавадзе закрыл дверь и взглянул на лестницу, ведущую на второй этаж, и спросил:

— С чего начнем, ваше благородие?

— Давай с первого этажа, — предложил Косолапов.

— Ну, с первого так с первого. Вообще-то мне все равно, — князь пожал плечами.

Они подошли к двери. Остановились. Князь осмотрел ее и покачал головой.

— Жаль, что помещик не запирал дверь на замок…

Дед Кирилла Андреевича Верещагина был прелюбопытным человеком. Сын Кузьмы Николаевича сразу же после войны, вошедшей в историю как мировая, выкупил когда-то принадлежавший деду дом в Череповце, заплатив тогдашнему хозяину — купцу Кузьме Иванову огромные по тем временам деньги. Видимо, потомок двух самых известных черепан уже тогда понял, что память о предках может приносить деньги. Для полного успеха он приобрел и соседний домик (благо средства позволяли) у вдовы коллежского асессора Татьяны Ивановны Никановой. Музей начал оправдывать вложенные в него деньги уже на следующий год, когда после рекламы в столичных газетах люди пошли посмотреть на произведения, неизвестные широкому кругу любителей живописи. Ставка была сделана на миниатюры и наброски.

Так уж повелось, что ни отец Кирилла Андреевича, ни он сам не позаботились об установке охранной сигнализации немецкой фирмы «Теленот». Музей охранял только сторож. До этой ночи трудно было представить, что кто-то позарится на экспозицию.

На первом этаже находились гостиная, кухня и маленькая комната, в которой в XIX веке жила нянька художника, на втором — две спальни, столовая и кабинет. Так уж получилось, что отец Кирилла Андреевича постарался обставить интерьер мебелью той эпохи. Поэтому, когда Косолапов увидел резной стол и несколько стульев, он ничему не удивился. Вряд ли на этой мебели сидел сам Василий Васильевич или его брат Николай. Это было мало кому интересно, поэтому посетители музея делали вид, что это действительно «та самая».

Осмотр начали с гостиной. Сразу было ясно, что если вор тут и побывал, то ничего не тронул. По крайней мере, так решил Косолапов. С безразличием оглядел комнату и вздохнул, когда князь Чавчавадзе, как ищейка, начал осматривать комнату метр за метром.

На круглом столе белая скатерть, несколько тарелок, вазочка с фруктами (настоящие или из папье-маше, Косолапов не стал проверять), несколько чашек, серебряные ложки и вилки. Ираклий лично пересчитал все и убедился, что ни одного предмета столового гарнитура не пропало. Точно это мог сказать только сам Кирилл Андреевич. В углу… рояль. Обычно в усадьбах того века стояли фортепиано, но Верещагин для солидности раздобыл где-то старый рояль немецкой фирмы, огромный, черный, с поднятой крышкой. Клавиши такие чистые, словно музыкант ушел по делам несколько минут назад. Стул слегка сдвинут в сторону.

— «Neumann». Довольно редкий. Такой рояль в XIX веке могли позволить только зажиточные мещане, — проговорил Косолапов, прикасаясь рукой к ограждающей веревке.

Где-то в соседней комнате (скорее всего, в каморке сторожа) зазвонил колокольчик.

— А я думал, — проговорил Серафим Григорьевич, — что тут вообще нет никакой сигнализации, а она, оказывается, пусть и в примитивном виде, но есть. Профессионального вора она не остановит, а вот клептоман призадумается.

Князь взглянул на исправника. Тот явно мешал. Больше отвлекал, чем помогал.

— А вы что думали, — проговорил он. — Насчет рояля скажу: вполне возможно, что отец Василия Васильевича был зажиточным. Вполне возможно, что и мог себе позволить, а с другой стороны, этот же рояль могли купить позже, скажем, лет тридцать назад, для создания интерьера гостиной. Теперь уже никто не помнит, как оно было на самом деле, лет этак сто-сто двадцать назад. Эх, жаль, что наш душегуб на этом рояле не сыграл. Как бы нам сейчас помогли его пальчики. А вы, ваше благородие, на фортепиано не играете?

— Увы, природа не наградила меня музыкальным слухом, ваше сиятельство.

— А жаль. Сейчас бы что-нибудь сыграли.

Чавчавадзе явно шутил, пытаясь хоть как-то разбавить и без того скучную обстановку. В отличие от исправника, князь не спешил и досконально осматривал гостиную. Ираклий с интересом минуты две разглядывал сначала бронзовые подсвечники на голландской печке, потом мраморную скульптуру — не то Афродиты, не то Афины, а может быть, и самой Паллады, стоявшую в углу между окон. Но дольше всего князь возился с картинами. Душа гостиной — портреты различных персонажей — заинтересовали его. Правда, не сами полотна, а то, как и где они висели. Он перелез через ограждение и начал трогать каждую, убеждаясь, что она находится на своем месте, чем вызвал у исправника удивление.

— Для чего вы это делаете, ваше сиятельство? — полюбопытствовал Косолапов.

— Хочу убедиться, Серафим Григорьевич, что картины не перевешены. Вы же видите, — он отстранил один портрет в сторону, — под картиной обои намного темнее. Если картину не трогали, то очертания и контуры рамки должны совпадать.

Серафим Григорьевич еле сдержался, чтобы не сказать: «Ну, ну». Метод определения довольно специфический и непрактичный. Ведь те же картины мог запросто перевесить хозяин музея. Да и вор, наделавший и без того шума, не стал бы с ними возиться, понимая, что кто-нибудь мог выйти посмотреть, почему это собачка вдруг сначала залаяла, потом заскулила, а теперь и вовсе молчит. Раз уж он действовал по заказу, а Косолапов в этом не сомневался, то действовал наверняка: взял что нужно и ушел, вот только что?

— Разрешите обратиться, ваше благородие, — раздался за их спинами голос околоточного. Тот, видимо, уже показал уряднику дом, откуда можно было позвонить, и теперь вернулся в музей. Значит, что-то случилось.

Они с Чавчавадзе повернулись одновременно. Князь даже на мгновение забыл о картине, и та грохнулась о стену.

— Вас тут спрашивает смотритель музея, господа, — проговорил Сухарев.

— Смотритель музея? — хором переспросили полицейские.

Впервые за все свои годы в полиции титулярный советник Косолапов почувствовал себя идиотом. Он представил себя со стороны, и первое, что пришло в голову, — если ему и предстоит пенсия, то он её заслужил. Пришел к печальному выводу: стареет. А может, просто перенервничал? Ведь не каждый день в городе случаются такие преступления. Как же он сразу не сообразил, что Кирилл Андреевич, человек ко всему прочему занятой, мог поручить кому-нибудь присматривать за музеем, проводить экскурсии, рассказывать о художнике и его брате.

— С кем могу я поговорить? — спросил вошедший вслед за околоточным старичок невысокого роста с окладистой седой бородой.

— Ну, со мной, — проговорил исправник, — титулярный советник Косолапов Серафим Григорьевич. С кем имею честь общаться?

— Позвольте представиться, Поликарп Федорович Теткин, смотритель музея.

— Это, — Косолапов указал на грузина, — начальник криминалистической лаборатории, князь Ираклий Чавчавадзе.

Старичок сорвал с головы картуз и поклонился.

— Вы как раз вовремя, Поликарп Федорович, — проговорил князь, — пожалуй, только вы сможете нам подсказать, что было похищено из музея.

— А разве вам Семеныч не сказал? — удивился старичок.

— Должен вас огорчить, — проговорил Косолапов, — но сторож этой ночью был убит.

Ноги Поликарпа Федоровича подкосились, и он стал медленно оседать на пол.

— Что с вами, Поликарп Федорович?! — вскричал исправник и кинулся к старику.

— Плохо мне что-то, — прошептал он, — сердце уже не то. — Затем показал пальцем на карман пиджака и сказал: — Там таблетки.

Косолапов вытащил из кармана коробочку. Смотритель сказал, сколько нужно. Чавчавадзе сбегал за водой. Наконец Поликарпу Федоровичу полегчало.

— Чем я могу помочь, господа? — поинтересовался он.

— Нам нужно вместе с вами осмотреть музей и выяснить, что конкретно пропало, — проговорил Ираклий. — Начнем, пожалуй, отсюда. Я, пока за водой ходил, понял, что кухню осматривать нет смысла.

— Вы правы, ваше сиятельство, — проговорил смотритель. — Там действительно нет ничего такого, что могло бы заинтересовать вора.

Он встал, прошелся по комнате, снял с крючочка канат и подошел к роялю. Коснулся крышки. Затем вернулся к столу и сказал:

— Вещи все на месте.

— А картины? — Ираклий явно желал знать, не перевешивал ли их кто-то. — Их никто не перевешивал?

— Картины висят на своих местах. Вот только некоторые слегка сдвинуты в сторону.

— Это уже моя вина, — проговорил князь.

13 августа 1989 года. Российская империя. Где-то под Луковцом.

Внедорожник «КаЗаВоС» подпрыгнул на ухабе. Двигатель неожиданно заглох, и автомобиль остановился. Участковый пристав, посланный за Кириллом Андреевичем Верещагиным, выругался. Дорога, ведущая к усадьбе, находилась в безобразном состоянии. Оставалось доехать всего чуть-чуть, и тут такое. Шофер повернулся к нему и произнес:

— Кажись, приехали, ваше благородие.

— Думаешь, серьезная поломка? — спросил пристав.

— Не могу знать. Нужно посмотреть, что там произошло…

— Ну, так что сидишь? Иди и смотри.

Сергей Евграшин отворил дверцу и выбрался из машины. Подошел к капоту и открыл его. Оттуда вырвался черный дым. Шофёр замахал руками, стараясь разогнать. Когда это у него получилось, он выругался:

— Приехали, ваше благородие. По-видимому, мотор перегрелся. Сами видели, как гнали. Евгений Васильевич, что теперь делать будем?

Максимов вздохнул. Действительно спешили. Рассчитывали добраться до Верещагиных как можно раньше, понимали, что в сложившейся ситуации (кто знает, что там в городе произошло?) промедление смерти подобно. Успели на оба парома. Казалось, еще немного, и вот она, усадьба… И тут такое. Пристав распахнул дверцу и выбрался из машины. Подошел к капоту и заглянул.

— Надолго? — поинтересовался он у шофёра.

— Не могу знать, ваше благородие. Нужна вода, а где её тут возьмёшь? Придётся возвращаться к Мологе.

До реки пешком час-полтора, да ещё обратно. И так время поджимало, а теперь вот это.

— Вот что, братец, — проговорил Максимов, — ты тут жди, а я к усадьбе пешком пойду. Попрошу, чтобы прислали помощь.

— Это сколько же времени уйдёт, ваше благородие? — пробормотал Евграшин.

— А ты что предлагаешь? Из лужи или из болота? — Шофёр отрицательно мотнул головой. К своему старенькому «Бекасу» он относился с любовью и какую попало воду в автомобиль заливать явно не собирался. — Ну вот и всё. По дороге около часа, а напрямик минут за десять доберусь. Усадьба, сам видишь, на пригорке виднеется.

На пригорке, чуть правее небольшой рощицы за полем, виднелся барский дом — двухэтажный особняк из стекла и бетона. Казалось, до него рукой подать.

— Так что я пошёл, а ты сиди и жди.

С утра дозвониться до Верещагиных сразу не получилось. Как назло, никто не брал трубку. Только с пятого раза удалось. Сначала надеялись, что, узнав об ограблении и убийстве, Кирилл Андреевич сам примчится в город. Это бы сэкономило кучу времени, но не тут-то было. Дворецкий (судя по голосу — дряхлый старик) на просьбу позвать барина к телефону заявил, что того сейчас нет. Спросили: где он? Оказалось, на охоте. Ушёл ещё вчера вечером. Когда вернётся? Неизвестно. Барин может и на сутки, и на двое уйти в леса.

— Незадача, — проговорил урядник Лопухин, взглянул на участкового пристава (тот как раз зашёл к нему чайку испить) и попросил: — Будь другом, Евгений Васильевич, возьми машину да съезди к Верещагиным в поместье. Кирилл Андреевич нам сейчас позарез как нужен. Если будем ждать… — он махнул рукой в отчаянии.

Когда Максимов уходил, тот как раз начал звонить исправнику. По тому, что Михаил ругался, Евгений Васильевич понял, что и до Косолапова с первого раза дозвониться не получалось.

Гнали машину. Спешили, а толку?

Максимов взглянул на внедорожник. Подвёл. Застегнул пуговицу на мундире, поправил фуражку (нехорошо к барину в непотребном виде являться) и направился прямиком через поля к усадьбе. Уже на полдороге оглянулся на шофёра. Тот сделал несколько кругов вокруг любимого «Бекаса», не выдержал и забрался в кабину. Максимов не сомневался, что тот включил местное радио.

Дорога заняла минут десять-пятнадцать. Пришлось обойти небольшой пруд, которого с дороги, как теперь выяснилось, не было видно. Уткнулся в металлическую ограду, которая, казалось, тянулась куда-то в бесконечность.

— Не рассчитал, — прошептал пристав и отправился искать ворота или хотя бы калитку в сад.

Нашёл довольно быстро.

Металлические ворота со страшным скрипом открылись, и участковый пристав вошёл на территорию усадьбы. Остановился, решая, куда теперь идти. Английский сад. Все деревья аккуратно пострижены. В основном ёлочки и пихты. У двухэтажного особняка — несколько берёзок и сосен. Всюду клумбы. Цветы жёлтые, красные, синие и пёстрые. В глазах зарябило. Невольно пристав развернулся и посмотрел на дорогу. Такая красота тут и такой беспредел там. Тут даже тропинка от ворот до дома (не говоря уж об автомобильной дороге) выложена плиткой. Чуть поодаль от особняка — небольшой деревянный дом, скорее всего баня, а чуть поодаль от неё — ещё один пруд. С другой стороны — дом из красного кирпича, по-видимому, для прислуги. Гараж. Между двух сосен растянут гамак. Лёгкий ветерок донёс до Евгения Васильевича запах жареного мяса. Рассчитывать, что хозяева предложат отведать его (а он находился в дороге два часа), не приходилось. Будь Максимов исправником, то и вопросов бы не было — сразу же накрыли бы стол. Участковый же пристав — мелкая фигура для птиц такого полёта, как Кирилл Андреевич Верещагин.

На всякий случай (хоть бы на прислугу произвести впечатление) пристав прошествовал до дома с важным видом. Остановился у парадного входа и огляделся. Из дома тут же выскочил дворецкий — тот самый, что разговаривал с Лопухиным по телефону. Действительно старик. Одет в голубую ливрею, короткие штаны и белоснежные чулки. На голове белый парик. Евгению Васильевичу на мгновение показалось, что он попал в XVIII век. Дворецкий вопросительно взглянул на пристава.

— Разрешите представиться, — проговорил Максимов, прикладывая руку к фуражке. — Участковый пристав Евгений Васильевич Максимов. Прибыл к Кириллу Андреевичу Верещагину из Череповца по важному делу.

— Вынужден огорчить вас, ваше благородие, но, боюсь, вы только зря потратили время, — молвил старик. — Барин ещё вчера вечером ушёл на охоту, а когда вернётся, никому в доме не ведомо.

— А супруга барина? — поинтересовался пристав.

— Спит матушка.

Максимов уже хотел потребовать, чтобы старик разбудил хозяйку, как вдруг она сама вышла на крыльцо. Розовое шёлковое платье, изящная причёска — ну, дородная матрона. Взглянула сначала на полицейского, потом на дворецкого и спросила:

— Что тут такое, Тихон?

— Да вот, матушка, барином из полиции интересуются…

Дворецкий не договорил, дама сбежала с крыльца. Подошла к приставу и спросила:

— С кем имею честь разговаривать?

Евгений Васильевич представился. Она удивлённо взглянула на него и спросила:

— Чем обязаны столь раннему визиту, Евгений Васильевич?

Максимову уже не раз приходилось видеть супругу Кирилла Андреевича по телевидению. Её частенько приглашали на местный канал, в основном беседовали об искусстве (журналисты отчего-то считали, что супруга владельца музея должна интересоваться искусством). Вот и сейчас, когда она спускалась, он признал её, но по уставу должен был удостовериться, кто перед ним.

— С кем имею честь говорить, сударыня?

— Аглая Никифоровна Верещагина — супруга Кирилла Андреевича.

— Я хотел бы видеть вашего супруга…

— Боюсь, в данный момент это не получится, — вздохнув, перебила она, — он уехал на охоту и не говорил, когда вернётся.

— Тогда, может быть, вы сможете мне помочь? — спросил Евгений Васильевич.

— Пройдёмте в беседку, — предложила женщина, — там и поговорим.

Деревянная резная беседка находилась в глубине сада. К ней вела дорожка из жёлтого булыжника. Внутри — стол и две лавочки. Аглая предложила присесть, затем села напротив и спросила:

— Так чем я могу вам помочь, Евгений Васильевич?

— Видите ли, сударыня, — пристав замялся, не зная, как сообщить о смерти сторожа и об ограблении музея. Наконец набрался духу и произнёс: — В вашем доме в Череповце совершена кража.

Женщина побледнела. Максимову на мгновение показалось, что вот-вот она потеряет сознание. Он вскочил с лавки и попытался помочь ей. Дама застонала и прошептала:

— Всё нормально. Мне уже лучше. — Она взглянула на пристава и спросила: — Что украли, Евгений Васильевич?

— Эх, если бы мы знали, сударыня, — проговорил Евгений Васильевич, присаживаясь рядом с ней, — если бы знали… Именно потому, что мы в неведении, мне и приказали ехать сюда. Начальство просило, чтобы Кирилл Андреевич прибыл в Череповец.

— Зачем?

— Чтобы сообщить, что именно похищено.

— А сторож? Он же мог сказать.

— Боюсь, сторож убит, сударыня.

Женщина вновь побледнела.

— Воды, — попросила она.

Максимов наполнил стоявший на столе стакан из графинчика и подал женщине. Та сделала глоток и прошептала:

— Несчастный Семеныч, — пояснила: — Сегодня ночью он должен был нести службу. — Затем взглянула в зелёные глаза пристава и уточнила: — А смотритель?

— Смотритель?

— Ну да. Смотритель музея. В нашем музее, как и во всех, есть смотритель. Он должен быть в курсе, что именно украли.

Максимов неожиданно понял, что о смотрителе они с Лопухиным как-то и не подумали. В суматохе забыли. Промолчал.

— А что касается моего супруга, — проговорила Аглая, — он ушёл на охоту ещё вчера вечером. И когда вернётся, — повторила она, — никому не известно.

— Нельзя ли послать за ним? Наверняка известно, где именно он разбил лагерь? — полюбопытствовал Евгений Васильевич.

Участковый пристав был уверен, вернее, интуиция ему подсказывала, что у Верещагина должно быть любимое место охоты, где он предпочитает пропадать. Ведь на охоту Кирилл Андреевич, судя по всему, уходил не на одни сутки, а раз ушёл под вечер, то, скорее всего, разбил лагерь.

— Увы, я не знаю… Возможно, Тихон знает? — с надеждой в голосе проговорила женщина. — Тихон? — прокричала она.

Дворецкий, стоявший у дверей и не знавший, как поступить — войти в дом или остаться на крыльце, предпочёл последнее. Ждал указания и дождался. Направился к беседке. Заглянув внутрь, он услышал:

— Тихон, не знаешь, куда вчера барин ушёл? — спросила Аглая.

— Вероятно, на Тихую заводь. Вчера в обед он разглядывал карту, а вечером ушёл с ночёвкой.

Понимая, что супруг нужен в Череповце, она наконец решилась:

— Может, Фильку послать? Пусть сбегает да поищет барина? — с надеждой в голосе поинтересовалась Аглая у Тихона.

— Можно и Фильку, барыня. Он мальчишка смышлёный…

— А далеко до Тихой заводи? — перебивая, поинтересовался пристав.

— В часе ходьбы от усадьбы, на юго-восток. Пару дней назад крестьяне видели там уток.

Максимов взглянул на часы, прикинул и вздохнул. Пока отыщут Верещагина, пока тот вернётся в усадьбу… Сколько ещё времени уйдёт на сборы? О дороге до города Евгений Васильевич и думать не хотел. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: в Череповец (и это ещё при хорошем раскладе, ведь неизвестно, сколько провозится шофёр) они прибудут вечером. Перспективы не радужные.

— Сходи за Филиппом, Тихон. Авось знаешь, где этот паршивец.

— Известно где, барыня, — усмехнулся старик. — Приведу немедленно.

Ушёл. Максимов проводил его взглядом.

— Не желаете откушать, Евгений Васильевич? — вдруг поинтересовалась супруга Кирилла Андреевича.

От неожиданности пристав вздрогнул. Такого поворота он не ожидал.

— Не откажусь, сударыня, — проговорил он.

Женщина встала и вышла из беседки.

— Семён!!! — прокричала она.

Приблизительно через две минуты из-за угла дома вышел тучный мужичок в поварском костюме и поклонился.

— Семён, — обратилась к нему барыня, — принеси нашему гостю что-нибудь поесть. Да поживее.

Повар поклонился и ушёл за угол, туда, откуда доносился запах жареного мяса.

Максимов взглянул на руки и спросил:

— Мне бы руки помыть, сударыня.

Пока шёл умываться, подумал, каким обманчивым может быть первое впечатление. Не ожидал, что удастся перекусить после долгой дороги, ведь пристав с самого утра ничего не ел. Стаканчик чая с пряничком — разве это еда?

Когда он вернулся в беседку, появился повар. Шел не один, а с двумя пареньками, судя по одежде — тоже поварами. Один из них нес стеклянное блюдо с овощами, второй — шашлык на шампурах. Сам Семен принес бутылку вина и два бокала. Все это тут же оказалось на столике беседки. Барышня уже собиралась налить красного вина приставу, но Максимов закрыл фужер рукой.

— Мадам, — проговорил он, — я на службе.

— Может, тогда минералочки? — поинтересовалась она. — У моего мужа есть неплохой «Нарзан».

— Водички можно, — согласился Максимов.

Дама кивнула Семену. Тот тут же ушел, и за ним засеменили помощники.

— Так что же произошло в музее? — поинтересовалась она.

— Кто-то проник, и мы не знаем, что похищено.

— И он убил Семеныча, — прошептала она. — Это была его, как он говорил, крайняя смена.

— Крайняя смена? — переспросил пристав.

— Да. Он собирался в отпуск. Муж дал ему пару недель. Предлагал съездить в Крым, развеяться на курорте. А оно эвон как получилось… — Аглая вздохнула, и Евгений Васильевич заметил, как на ее глазах выступили слезы. — Простите меня, — проговорила она, доставая из карманчика на платье платочек и вытирая слезы.

— Вы его хорошо знали? — спросил Евгений Васильевич.

— О, да. Супруг нанял его на службу давно. Душевный был человек. Увлекался «русской лаптой».

— Был игроком?

— Болельщиком. Ни одного матча не пропускал.

— Любопытно.

Максимов был полной противоположностью сторожа. Спорт его не интересовал. Изредка совершал пробежки по городу, да и то для поддержания формы.

Между тем Аглая взяла бутылку вина и наполнила бокал. Залпом осушила и произнесла:

— Пусть земля ему будет пухом.

Максимов с удовольствием составил бы ей сейчас компанию, да только служба не позволяла. Спасение пришло в лице повара. Семен принес минеральную воду, поставил на стол и, не проронив ни звука, удалился. Евгений Васильевич наполнил бокал.

— Пусть земля ему будет пухом.

Прибежал мальчишка. Барыня взглянула на него и спросила:

— Знаешь, где Тихая заводь?

Филипп кивнул.

— Хорошо. Тогда ступай и разыщи барина. Передай, что его ждет полицейский из Череповца. Скажи, дело срочное, и необходимо, чтобы он немедленно вернулся в усадьбу. Если не найдешь, тотчас же возвращайся. Понял?

Мальчишка опять кивнул и тут же припустился бегом.

— Сорванец, — вздохнув, проговорила барыня.

— А он найдет? — полюбопытствовал пристав.

— Филька-то? — она впервые за все время улыбнулась. — Он найдет.

Тут Аглая Никифоровна обратила внимание на то, что участковый пристав пришел в усадьбу пешком. Она пристально посмотрела на Евгения Васильевича и спросила:

— А где ваш автомобиль, сударь? Или вы из Череповца сюда пешком шли?

— Заглох в двух верстах от усадьбы. Хотел попросить помощи, да за разговорами забыл.

— Сейчас личного шофера пошлем, — проговорила она.

— Лучше бы механика, — поправил ее Максимов.

— Шофер Кирилла Андреевича фору даст лучшим механикам города, — молвила Аглая.

И тут Евгений Васильевич почувствовал себя полным идиотом. Как же он забыл, что у Верещагина есть автомобиль. Уж не на вертолете же Сикорского Кирилл Андреевич сюда летает. Получается, если к возвращению Верещагина они не успеют отремонтировать полицейский автомобиль, то в город они смогут отправиться на личном автомобиле Кирилла Андреевича.

— Если уж дело такое срочное, а у вас оказия с автомобилем, может, распорядиться, чтобы мой шофер доставил вас в Череповец? — поинтересовалась барыня, глядя, как пристав жует мясо.

— Если вас это не затруднит, — проговорил пристав.

По вкусу это была баранина. Сразу видно, что для шашлыка Верещагин использовал только ее, а не свинину (коей баловались городские кабаки) или курицу.

— Тихон!!! — вновь прокричала Аглая. Старик появился сразу же, словно только этого и ждал: — Тихон, найди шофера Кирилла Андреевича, пусть сюда придет.

Максимову даже стало жалко старика. Дворецкий обернулся достаточно быстро и вернулся не один. С ним, в промасленном голубом комбинезоне, с гаечным ключом в руке, шел чумазый шофер Верещагина.

— Виктор, — обратилась к нему Аглая, — в паре верст от усадьбы заглох полицейский автомобиль. Съезди, посмотри, что там. Если можно починить — почини, если нет, позвони в Череповец в техсервис, пусть пришлют механиков.

Шофер кивнул. Пристав ожидал, что тот поедет в указанное место на автомобиле, а он взял да и укатил на немецком велосипеде. Максимов только и проводил его взглядом.

Пока ждали возвращения, Евгений Васильевич продолжил свой расспрос о стороже. Во-первых, спросил, были ли у того приятели. Ответ записал в блокнот, извлеченный из внутреннего кармана. А во-вторых, кого, по мнению Аглаи Никифоровны, в краже, если таковая все-таки произошла, можно подозревать.

— В краже? — переспросила супруга Верещагина.

Пристав кивнул.

— Может, кто-то хотел что-нибудь из вещей Василия Васильевича купить, а ваш муж отказал? — пояснил он.

— Не знаю. Если такое и было, то точно без меня.

Максимов сделал отметку в блокноте. Хотел было еще спросить, но в воротах появились оба шофера. Шли пешком, разговаривали. Виктор вел велосипед. Подойдя, Евграшин сказал:

— Нужна техпомощь, ваше благородие. Поломка довольно серьезная. На устранение уйдет довольно много времени.

Максимов выругался и тут же попросил прощения у барыни. Оставалась надежда на автомобиль Верещагина. Спросил насчет машины Кирилла Андреевича.

— Увы, — проговорил Виктор, — но я поставил автомобиль на ремонт. Думал, что он не скоро понадобится. Барин хотел отдохнуть здесь недельку…

Казалось, обстоятельства складывались не так, как хотелось.

Глава II

13 августа 1989 года. Российская империя. Череповец.

Когда князь и исправник ушли, Ремизов и Бычков остались в коморке сторожа вдвоем.

— Это хорошо, что они ушли, — пробормотал Акакий Акакиевич, ставя свой чемоданчик на табурет, — по крайней мере, мешать не будут.

Михаил понимающе кивнул и извлек из фотоаппарата кассету с пленкой. Ему пришлось сделать довольно много кадров во дворе и на улице, и он опасался, что некоторые могли плохо получиться. В итоге были засняты следующие места: во-первых, панорамный снимок усадьбы, причем с трех ракурсов; во-вторых, двор, где нашли труп сторожа; затем сам покойный, но и в этом случае одним кадром обойтись не удалось; окурок папиросы фабрики «Товарищъ», лежавший рядом с урной, и ружье. После этого вошли в дом, где Михаилу пришлось сделать несколько снимков дверей. В его объектив попали все замочные скважины на первом этаже. Ремизов, не зная, что думают другие, сделал вывод, что двери не закрывались, наверное, с тех самых времен, как тут был создан музей. «Недопустимая оплошность», — решил Акакий Акакиевич, но ничего не сказал, поскольку и так было ясно, что к такому выводу пришли все полицейские.

В каморку сторожа они с Бычковым заглянули вовремя — в тот самый момент, когда Косолапов крутил в руках один из стаканов. Хорошо, что Акакий Акакиевич успел его остановить, а то оставили бы пальчики и усложнили работу. Теперь же, когда все ушли, Ремизов облегченно вздохнул, достал из чемоданчика масштабную линейку, измерительную рулетку, дактилоскопический порошок «Сапфир», магнитную и ворсовую дактилоскопические кисточки, светлую дактилоскопическую пленку и, само собой, перчатки. Михаилу же, чтобы тот тоже не наследил, сказал:

— Постой в дверях. Как все будет готово, скажу. Успеешь еще сфотографировать.

Осмотр Ремизов начал с окна, убедившись, что оно не было открыто. Еще на улице Акакий Акакиевич обратил внимание, что все окна в доме закрыты. Если бы вор уходил этим путем, то хотя бы одно окно было бы распахнуто. И все же регламент заставлял убедиться, что они закрыты.

— Идеальная чистота, — проговорил Ремизов, касаясь стекла рукой, — просто идеальная.

Подошел к столу, взял в руки один из стаканов, принюхался — чай. Посмотрел на свет, и отчетливо увидел «пальчики». Вот только чьи?

— Будем надеяться, — прошептал Акакий Акакиевич, — что не нашего исправника.

Вернул стакан на место и растянул между стаканами рулетку. Достал из кармана пиджака картонки с цифрами, поставил их у каждого стакана и подозвал Бычкова. Фотограф уже был готов к работе. Он щелкнул затвором с нескольких ракурсов, чтобы в кадр попали и стаканы, и рулетка, а затем сфотографировал бутылку с пивом и взглянул на Ремизова в ожидании нового указания.

— Доставай блокнот и записывай, — велел Акакий Акакиевич. — Пока твой фотоаппарат нам не понадобится.

Михаил убрал камеру и извлек из кармана блокнот, достал ручку и приготовился записывать.

— Значит, так. На столе, — Ремизов потрогал столешницу и добавил: — на дубовом столе, два стакана и пивная бутылка.

Акакий Акакиевич взял в руки зеленую бутылку и посмотрел ее на свет.

— На ней «пальчики». Скорее всего, принадлежат одному человеку. Пиво, судя по марке, «Калинкинъ», произведено… — он с трудом прочитал мелкие буковки, — Калинкинским пиво-медоваренным товариществом в Санкт-Петербурге. А что это значит?

Бычков удивленно взглянул на своего шефа.

— А то, Миша, что пиво это дорогое и не каждый может себе его позволить. Не иначе барин баловал своих служащих, — пояснил Ремизов. На мгновение задумался, а потом спросил: — Михаил, ты когда-нибудь пивал пиво «Калинкинъ»?

— Да что вы, Акакий Акакиевич, я в основном местным «Степан Разин» балуюсь. Оно мне больше по вкусу. Пробовал и «Мюнхенское», и «Амстердам», но лучше нашего череповецкого ничего не нашел.

— «Калинкинъ» — лучшее пиво во всей империи. Оно ведь до сих пор является поставщиком его императорского двора. Так что не каждый может себе его позволить.

— Думаете? — удивился Михаил.

— Я ничего не думаю, — отмахнулся Акакий Акакиевич, — я всего лишь констатирую факт. Оно ведь знаешь, сколько стоит?

Ремизов назвал стоимость, и фотограф от удивления присвистнул.

— Да и в городе его днем с огнем не сыщешь, — добавил Акакий Акакиевич.

Он вернул бутылку на прежнее место, с помощью порошка, кисточки и пленки снял отпечатки пальцев и тут же убрал их в отдельный карманчик в чемодане.

Чай и пиво в стаканах наводили на размышления. Тут было одно из двух: либо кто-то из них не пил (точно можно будет узнать после вскрытия трупа — кто именно), либо, что тоже было правдоподобно, сторож (если он был, конечно же, один) отчего-то передумал, оставил чай и по какой-то причине переключился на более крепкие напитки.

— М-да… Пойми тут, один человек тут наследил или уже несколько, — проворчал Акакий Акакиевич.

Пока он возился со стаканами, приоткрылась дверь, и в проем просунулась ухмыляющаяся (так показалось Ремизову) голова князя Чавчавадзе.

— Ну что тут у тебя, Акакий Акакиевич? — поинтересовался Ираклий.

— Да немного осталось, — отмахнулся эксперт.

Чавчавадзе что-то ляпнул про городового и собаку. Ремизов удивленно на него взглянул и спросил:

— Шутить изволите, ваше сиятельство? Мне что, больше заняться нечем?

— Да не шучу, Акакий Акакиевич, не шучу. Не до шуток сейчас. Вот изловим душегуба, вот тогда и будем шутить.

Выяснилось, что собачка с делом как-то связана.

— Хорошо, схожу, взгляну, — проговорил Ремизов, а когда дверь закрылась, продолжил осмотр каморки. — Точно сказать, один он был или нет, можно будет только после доскональной экспертизы. На этом стакане, — он указал на тот, в котором был чай, — отпечатки четкие, на этом, — перст указующий был направлен на пивной, — размытые. Ладно, гадать на кофейной гуще не будем. Будем надеяться, что хозяин этих пальчиков обнаружится в нашей картотеке. Не дай бог, какой залетный господин.

Когда закончили, и Михаилу пришлось сделать еще несколько снимков, они вышли в коридор, где, примостившись на лавочке, сидел городовой. Увидев их, он встал, вытянулся, словно перед ним были какие-то важные шишки, а не штатные сотрудники полиции, и произнес:

— Ваше благородие, его сиятельство просил, как только вы закончите с этим делом, за мной проследовать.

— Что там еще? — спросил Акакий Акакиевич.

— Нужно тут одну собачку осмотреть.

— Так это не ко мне, а к ветеринару, — попытался пошутить Ремизов, но городовому явно было не до шуток.

— Собачка мертва. И вполне возможно, что была убита этой ночью.

Эксперт удивленно взглянул на Бычкова.

— А вот это уже интересно. Думаешь, связана с нашим делом? — спросил Ремизов у городового.

— Так точно, ваше благородие.

— Ну, раз связана, тогда веди.

Вслед за городовым они вышли из дома во двор. Тело сторожа уже увезли, на плитке остались лишь очертания и кровавые коричневые пятна. Городовой невольно перекрестился. Акакий Акакиевич только взглянул на место преступления и вышел на улицу. Зеваки было увязались за ними, но Фрол Игнатьевич цыкнул, и те отстали. Обогнули дом и направились к реке Ягорбе, но, не дойдя, свернули на Дворянскую. Тут уже собралась ватага местных мальчишек. Второй городовой, вызванный явно для усиления, всеми правдами и неправдами пытался их разогнать.

— Плохо, очень плохо, — проворчал Акакий Акакиевич. — Небось, уже все следы затоптали.

Теперь, когда появился смотритель музея, дело пошло быстрее. В течение десяти минут они осмотрели первый этаж. Дольше всего провозились с дверью в бывшую комнату горничной. От волнения старик никак не мог подобрать ключ, пихал в замочную скважину ключ от своей квартиры, пытался провернуть, но безуспешно. Наконец Ираклий не выдержал и спросил, тот ли это ключ. Старик вытащил ключ, посмотрел и выругался.

— А вы не спешите, уважаемый, — проговорил князь, затем взглянул на дверь и полюбопытствовал: — Почему все двери в доме открыты, а эта — закрыта?

Смотритель вытащил из кармана другой ключ.

— Это подсобное помещение. Когда-то здесь была комната нянечки Верещагиных, но когда дед Кирилла Андреевича создавал музей, он отдал её под бухгалтерию. Посторонним сюда вход воспрещён.

— Понятно, — проговорил Ираклий и поинтересовался: — А где у вас хранилище музейных экспонатов?

Князь прекрасно понимал, что, как и в любом другом музее, здесь должны быть запасные фонды для периодического обновления экспозиции. Смотритель задумался, словно впервые об этом слышал.

— У нас нет запасников, — проговорил Поликарп Федорович.

— А если понадобится отреставрировать картину, что тогда?

— Тогда на стену вешается табличка: «Произведение на реставрации». Картину барин отвозит в Санкт-Петербург, в Русский музей.

Наконец смотрителю удалось открыть дверь. Полицейские вошли внутрь.

— Да тут, уважаемый, чёрт ногу сломит, — молвил князь Чавчавадзе, — выходит, вор и тут побывал. Вот только как он сюда проник, если дверь была закрыта?

В помещении царил беспорядок. По крайней мере, так считал Косолапов. Папки, бухгалтерские книги, тетради — всё валялось где попало: на чёрном деревянном столе, на диване, на стульях, в шкафу, на подоконнике и даже на полу.

— Боюсь, вы ошибаетесь, ваше сиятельство, — сказал Поликарп Федорович, — здесь всегда так.

— На вашем месте я бы выгнал бухгалтера, — не выдержал Косолапов. Серафим Григорьевич не ожидал, что в ответ услышит:

— А барин взял да и выгнал.

— Эвон как, — удивился исправник. — Вот и первый подозреваемый. Фигура, правда, незначительная, но и её исключать нельзя. И как давно?

— Недели две назад. Барин не выдержал и рассчитал его, даже не посчитался с тем, что он отменный специалист.

— Любопытно, — проговорил исправник и сделал запись в блокноте. — Ревизию провели?

— Собирались, — молвил Поликарп Федорович.

Косолапов оглядел комнату ещё раз и спросил:

— И кто теперь это всё разгребать будет?

— Так барин уже на следующий день нанял нового бухгалтера. Ему его порекомендовал Алексей Гальской.

Алексей Гальской был предводителем местного дворянства. Его усадьба находилась на противоположном берегу Шексны, и попасть туда можно было только на пароме. Дворянин руководил местным футбольным клубом «Шексна» и параллельно был в нём голкипером.

— Назовите, пожалуйста, Поликарп Федорович, фамилии обоих бухгалтеров, — попросил Косолапов.

— Вы думаете, что они… — молвил смотритель, прикрывая рот рукой.

— Не исключаю. Если вдруг обнаружится, что ничего не пропало, то тогда…

— Мне кажется, сюда нужно направить Акакия Акакиевича, — произнес князь Чавчавадзе.

Смотритель назвал две фамилии. Косолапов записал их в блокнот и поинтересовался адресами.

— Я на память не знаю, — проговорил Поликарп Федорович, — нужно посмотреть в книге.

— Хорошо, — молвил князь, — сначала осмотрим музей, а уж потом займёмся адресами.

Чавчавадзе ещё раз оглядел комнату и уточнил:

— Вы уверены, Поликарп Федорович, что здесь ничего не пропало? При таком бардаке лично я бы не был уверен.

Старик обошёл комнату. Хотел было прикоснуться к бумагам, но князь вовремя его остановил:

— Я ещё раз хочу уточнить: здесь точно ничего не пропало?

— Я не уверен, но вроде всё в порядке.

— Будем надеяться, — проговорил князь. — На всякий случай всё же нужно послать сюда Акакия Акакиевича.

Они покинули помещение и вернулись в коридор. Ни городового, ни экспертов уже не было.

— Собачку пошли осматривать, — констатировал Косолапов.

Поднялись на второй этаж.

Начали с будуара. Только сейчас Серафим Григорьевич обратил внимание, что каждая комната в доме тематическая. Если гостиная была посвящена туркестанскому периоду творчества Василия Васильевича (князь даже обратил внимание на эскиз «Апофеоза войны» размером двадцать на двадцать сантиметров), то женская комната была связана с японской культурой. Вся мизансцена строилась вокруг изящного бюро-секретера и столика для рукоделия. По замыслу отца Кирилла Андреевича, эта комната должна была подчёркивать образ жизни женщины в конце XIX века. Именно здесь дамы проводили время, свободное от светских обязанностей: занимались рукоделием, чтением и вели переписку.

Князю Чавчавадзе понравился удобный и весьма ёмкий бюро-секретер. Выдвижные ящики и ящички произвели на сыщика неизгладимое впечатление. Именно о таком столько лет мечтала его супруга. Он коснулся рукой туалетного столика, состоящего из комода на высоких ножках и зеркала, и тут же получил замечание от смотрителя о том, что касаться музейных экспонатов руками нежелательно.

— Прошу прощения, — проговорил князь. — К сожалению, придётся на время отступить от правил. Боюсь, если мы сейчас обнаружим пропажу, нашим криминалистам так или иначе придётся снимать «пальчики». Вполне возможно, что вор тут наследил.

Он взглянул на стол и спросил:

— Что это за стиль? Не встречал.

— Столик для рукоделия, — пояснил Поликарп Федорович, — украшен в восточном духе с японскими мотивами в сложной технике росписи по лаку.

Князь покачал головой. Эка смотритель заговорил витиевато, словно перед ними не полицейские, а экскурсанты, пришедшие в музей поинтересоваться жизнью и творчеством Василия Васильевича Верещагина.

— То-то я и смотрю, что почти все картины тут связаны с Японией, — проговорил Косолапов.

— Обычно в дамской комнате мы заканчиваем экскурсию, — пояснил Поликарп Федорович, — ведь Василий Васильевич погиб именно во время русско-японской войны.

Инспектор понимающе кивнул. Историю жизни знаменитого земляка знали почти все черепане. В городе, кроме памятника напротив его дома, в честь него названы улица в Новом районе, городская публичная библиотека, созданная когда-то Иваном Андреевичем Милютиным, и школа изобразительного искусства. Местные власти пытались вырастить ещё хотя бы одного талантливого художника, но пока безуспешно.

Смотритель обошёл будуар.

— Ну, что-нибудь пропало? — поинтересовался князь.

— Нет. Всё на месте, — ответил смотритель. — Картины висят, как и висели.

— Замечательно, — произнёс Косолапов, — тогда не будем задерживаться и продолжим.

Прошли в столовую — самую светлую и уютную часть дома. В центре — раздвижной стол «сороконожка», за которым когда-то собиралась многочисленная семья художника. Серафим Григорьевич на мгновение закрыл глаза и представил: во главе стола Василий Верещагин, отец художника, напротив него — супруга; лицом к окну — Василий и Николай, а напротив двери — Александр. Даже послышалось, как бренчат ложки и поблёскивает в лучах солнца фарфор. В углу — застеклённый шкаф-горка с посудой из фарфора, фаянса и стекла.

Стены, как и во всём доме, украшены картинами. В центре — портрет «Старухи-агаларки в национальном головном уборе». Между окнами — «Раненый», «Чёрное море. Мыс Фиолент вблизи Севастополя». У голландской печки — «Отставной дворецкий» и «Афганец».

Кроме картин — несколько фотоснимков. На одном из них князь Чавчавадзе узнал художника, а два других заинтересовали его больше.

— Это кто? — спросил он у смотрителя.

— Брат Василия Васильевича, Александр, — пояснил тот. — Должен сообщить, господа, что все вещи в столовой на своих местах.

— Вы уверены?

— Уверен, ваше сиятельство.

— Тогда продолжим, — сказал князь.

Бывшая детская — всего несколько метров. Двери нет, она просто мешала. Вход преграждала стойка с канатами. За ней стояли манекены.

— Это одежда прошлого века, — сказал Поликарп Федорович, — так одевались Верещагины.

— Костюмы настоящие? — поинтересовался князь.

— Нет, сшитые по старинным выкройкам в местном ателье. Старые не сохранились, вот и пришлось обратиться к мастеру. Спецзаказ.

— Не у Алексея ли Петровича Скородумова? — спросил князь.

— У него самого.

— А ты, князь, откуда знаешь? — полюбопытствовал Косолапов, взглянув на князя.

— Так я же сам у него костюмы заказываю. Хороший мастер, живёт у железнодорожного вокзала. Рекомендую.

Косолапов предпочитал покупать готовую одежду — благо, в городе хватало магазинов с подходящим выбором. Если он и заказывал что-то в ателье, то только полицейский мундир. Пошив униформы стоил дорого, зато сидела она на нём как влитая. Серафим Григорьевич не чувствовал в ней ни малейшего неудобства, что на их службе было очень важно. Тёмно-зелёный сюртук (цвет не менялся, хотя попытки были) с воротником того же оттенка и красными кантами по борту, воротнику, обшлагам и задним клапанам-«листочкам». Брюки-суженки. Сапоги — непременно со шпорами. Исправник вспомнил, что императоры — сначала Михаил, а затем и Константин — категорически отказывались подписывать указ об отмене шпор, хотя лошади как полицейская единица давно ушли в прошлое. Многим это не нравилось, но никто не решался пойти против государя-императора и заявить, что в нынешних реалиях шпоры неудобны. Вот и приходилось офицерам щеголять в них. Радовало одно: барышням это очень нравилось.

Косолапов невольно вспомнил мундир околоточного: чёрные шаровары с красным кантом, сапоги на твёрдой подкладке с лаковыми голенищами. На голове — фуражка: на околыше кокарда, на тулье герб. Белый хлопчатобумажный мундир из ластика украшал серебряный знак с гербом города и чёрным номером. И конечно, усы — непременный атрибут любого околоточного, как того требовал полицейский устав. У Суховеева же на груди красовалась медаль «За усердие» с профилем государя-императора. Униформа городовых, в отличие от формы околоточных, была фабричного изготовления и отличалась лишь деталями: у городового — юфтевые сапоги и бляха с личным номером, наименованием участка и названием города, которая пристёгивалась слева на груди. Косолапов помнил, что у Фрола Игнатьевича была семёрка.

Исправник взглянул на костюмы. Сейчас большую часть вещей, что были на манекенах, уже не носили. Котелок, когда-то такой модный, оказался невостребованным уже в середине двадцатых годов. Конечно, можно было встретить человека в такой шляпе, но это скорее исключение. Фрак теперь надевали в основном на торжественные приёмы. На женском манекене — длинное, почти до пола, платье, из-под которого виднелись остроносые бежевые сапожки. Шляпа широкополая, с пером. Сбоку к руке манекена был пристёгнут зонтик.

Исправник засмотрелся на фигуры братьев и их матери. Невольно подумал, действительно ли Верещагины были такими. Он уже хотел спросить у смотрителя, но князь задал свой вопрос раньше.

— Ну, что скажешь, Поликарп Федорович?

— Да что тут скажешь, ваше сиятельство. Вроде всё на месте.

— Всё?

— Как есть всё. Вон даже золотые часы Николая Васильевича на месте.

Он указал на карманные часы, которые держал в руках один из манекенов.

— Точно золотые? — полюбопытствовал Косолапов.

— Золотые, — подтвердил смотритель, — но ведь не это главное. Были бы они даже позолоченными, они бесценны. Ведь с этими часами сам Николай Васильевич хаживал. Тут один коллекционер всё норовил их у барина купить, да хозяин ни в какую. Память, и всё тут.

В правдивости слов Косолапов не сомневался. Антикварные вещи XIX и начала ХХ века пользовались у коллекционеров повышенным спросом. Как-то раз он и сам заглянул в лавку на Воскресенском проспекте. Засмотрелся. Подумал было купить блюдце, якобы принадлежавшее князю Мышкину, но, услышав цену, не решился. Да тут всей зарплаты не хватит. С одной стороны, с такими ценами и прогореть можно, но с другой… Были люди, готовые платить за старинные вещи бешеные деньги. Вполне возможно, что именно такой коллекционер и заказал ограбление дома Верещагиных.

— Я тут подумал, — проговорил Косолапов, — вор наш вполне мог работать по заказу. Охотился, так сказать, за конкретной вещью. Отчего и часы позолоченные не взял. Так что нам нужно найти не только исполнителя, но и заказчика. Вот что получается, князь, — посмотрел исправник на Чавчавадзе, — выходит, душегуба этого обязательно живым нужно брать.

— Выходит, что так, — согласился Ираклий.

— Что же он всё-таки украл? — спросил Серафим Григорьевич.

— Думаю, скоро узнаем. Поликарп Федорович, мы с вами весь дом осмотрели?

— Нет, ваше сиятельство, ещё кабинет остался.

— Тогда продолжим.

Косолапов давно отметил, что нужное всегда находится в последний момент. Ищешь, ищешь, а оно оказывается под носом. Обыскиваешь дом, а нужное — в последней комнате. Серафим Григорьевич готов был поклясться, что начни они поиски именно с той комнаты, где нашли пропажу, её бы там не было. Вот и сейчас нашли место, откуда украли картины. Это был кабинет, когда-то принадлежавший то ли отцу, то ли одному из братьев. Скорее всего, Николаю Васильевичу.

— Эх, надо было сразу сюда идти, — в отчаянии проговорил князь Чавчавадзе, — столько времени потеряли.

— Кто ж знал, — проговорил Косолапов, — кто ж знал, князь.

А ведь уже казалось, что кражи не было. Даже проскочила мысль, что это обычное убийство, но нет. Это стало ясно, когда смотритель открыл дверь кабинета. Неожиданно для всех он замер на пороге и прошептал:

— Что-то не так, господа!

— Что не так, Поликарп Федорович? — спросил исправник.

— Тут явно что-то не так. Точно сказать пока не могу.

Смотритель было шагнул вперёд, но князь остановил его:

— Одну минуточку, позвольте, но первым в помещение войду я.

Прежде чем войти, Чавчавадзе осмотрел дверь, покачал головой и только потом, ничего никому не сказав, вошёл в кабинет. Огляделся.

Центральное место экспозиции занимали портреты. В основном это были эскизы, нарисованные карандашом. Сейчас даже невооружённым взглядом было видно, что не хватает как минимум двух. Кроме того, стул, стоявший у самого окна, был сдвинут. На столе беспорядок и пустые картинные рамы.

— Что же он наделал, супостат, — проворчал Поликарп Федорович. — Да картинам этим цены нет…

— Ничего, отыщем, — молвил Косолапов, понимая, что обычно половина таких краж оставалась нераскрытой. Проще было работать по убийству: там подозреваемый сразу находился, а тут… Тут надо было подозревать любого. Неизвестно, какие мотивы двигали заказчиком.

— Ваше благородие, — раздался за их спинами голос урядника Лопухина.

Тот уже выполнил распоряжение и вернулся. Он стоял у дверей и переминался с ноги на ногу. Исправник взглянул на Михаила и спросил:

— Ну что там у тебя?

— Всех поставил на ноги. Теперь из города ни одна мышь не проскочит…

— Если не проскочила раньше, — проговорил князь, поправляя урядника, — надеюсь, мы успели.

Чавчавадзе аккуратно, стараясь не стереть «пальчики» (если, конечно, таковые имелись), за углы взял в руки раму и прокрутил её.

— Что за картина была в ней? — поинтересовался он у смотрителя.

— Точно не могу сказать, ваше сиятельство, но мне кажется, что не хватает наброска «Лезгин Шаджи Муртуз Ага из Дагестана», — Поликарп Федорович указал на тёмное пятно на стене, — картина вот здесь висела.

— Дорогая картина? — спросил Косолапов.

— Да все произведения, что находятся в музее, цены не имеют.

— В определённом смысле — да, — согласился Серафим Григорьевич. — А что за вторая картина?

— Не могу знать, ваше благородие. Точно сказать может только барин.

Исправник еле сдержался, чтобы не выругаться. Барину ведь ещё из-под Луковца добираться. Косолапов взглянул на часы. Если Верещагин и приедет, то ближе к вечеру. Серафим Григорьевич мысленно прибавил пару часиков, понимая, что в пути могут возникнуть проблемы.

— Вот что, Миш, — проговорил Косолапов, — сбегай на Дворянскую улицу да узнай, не закончил ли Акакий Акакиевич. Пусть немедленно сюда идёт. Проводишь…

Но выполнить приказ исправника Лопухин не успел. В дверь вошли эксперт и фотограф.

— Заждались? — спросил Ремизов с порога.

— Ты вовремя пришёл, Акакий Акакиевич. Тут работка для тебя нарисовалась.

— Вижу, — поправил очки эксперт, оглядывая комнату,

Покачал головой, проворчав:

— Уже натоптали.

Поставил чемодан на стульчик, что стоял у дверей (тут обычно сидел смотритель музея во время экскурсии) и стал надевать перчатки.

— Ну а что там с собачкой? — спросил Косолапов.

— Что с собачкой? Застрелена. С близкого расстояния, почти в упор.

— А пуля?

— Пулю извлекли. Да и гильзу, на удивление, нашли.

— Ну и что выяснилось? — поинтересовался князь. — Из какого оружия стреляли?

— «Вальтер». Точную модель можно определить только после лабораторной экспертизы.

— А мне казалось, что ты любую модель можешь по гильзе определить, — попытался поддеть Акакия Акакиевича князь.

— Так я и определил — «Вальтер», а уж какая конкретная модель — это только в лаборатории.

— М-да. Не густо. — Вздохнул Косолапов. — Оружие распространённое.

Пистолеты, разработанные фирмой «Карл Вальтер Ваффенфабрик», были самыми популярными в мире. Немецкие самозарядные пистолеты считались надёжными. Использовались в горячих точках наравне с «Токаревым» как в регулярной армии, так и в так называемых «бандформированиях». Пришли на смену устаревшим в своё время револьверу и маузеру. Вполне возможно, и у местных бандитов пару-другую можно отыскать.

— Не густо, — повторил исправник, глядя, как Ремизов работает.

— Ничего, Серафим Григорьевич, прорвёмся, — усмехнулся эксперт. — А сейчас попрошу вас мне не мешать. Михаил, ты перезарядил фотоаппарат?

— Да, Акакий Акакиевич.

13 августа 1989 года. Российская империя. Где-то в окрестностях Луковца.

Ожидание затягивалось. Пристав уже начал нервничать, то и дело поглядывая на часы. Евгений Васильевич заволновался: а что, если Филиппу не удастся отыскать Кирилла Андреевича? Наконец, не выдержав, он позвал дворецкого. Тихон появился тотчас.

— Мне бы позвонить в город, — проговорил Максимов.

— Слушаюсь, ваше благородие, — молвил тот.

Пристав поднялся по лестнице. Дворецкий отворил дверь и пропустил его в дом.

— Телефон в гостиной, ваше благородие, — добавил Тихон и удалился.

Евгений Васильевич быстро отыскал гостиную — первая комната от дверей. На пороге он остановился и засмотрелся: впервые ему довелось увидеть, как живут заводчики. Присвистнул от удивления — пристав явно не ожидал такого. Телевизор, стол, у стены — пианино. Рядом с дверью этажерка. На нижних полках книги, а наверху — телефон в стиле ретро.

Увы, до исправника дозвониться не удалось. Наконец, его соединили с дежурным по отделению. Дежуривший в тот день Иван Тютчев сообщил, что ни Косолапова, ни Лопухина нет. Максимов заключил, что те всё еще в музее.

— Хорошо, — приказал Евгений Васильевич, — тогда записывай. Мы с Егоровым застряли в имении Верещагиных. Хозяин на охоте, и неизвестно, когда вернется. К тому же, наш «КаЗаВоС» сломался. Как приедет исправник, передай.

— Будет исполнено, ваше благородие, — отрапортовал Тютчев. Максимов хотел было повесить трубку, но дежурный поинтересовался, получится ли отремонтировать машину и не прислать ли механика из гаража?

— Много времени уйдет, Иван, — ответил Евгений Васильевич, — а техпомощь из Мологи вот-вот прибудет, благо до города всего-то полсотни вёрст.

Повесив трубку и дождавшись звонка от девушки из АТС, он покинул дом. Выйдя на крыльцо, он услышал шум двигателя. Со стороны ворот ехал пневмоколёсный вездеход. Явно самоделка, ведь подобных машин Евгений Васильевич прежде не видел. «Удобная штуковина для сельской местности», — отметил он, разглядывая этого монстра. Даст сто очков вперёд «КаЗаВоСу», хотя тот и считался лучшим внедорожником в своём классе.

— Богата земля русская Кулибиными, — прошептал пристав, поправляя униформу.

Вездеход был создан по специальному заказу Верещагина, и, судя по всему, за рулём был сам хозяин. Видно было, что Кирилл Андреевич возвращался с охоты в пятнистом камуфляже. В кузове сидел мальчишка, посланный за барином. У ног мальчугана лежало старое ружьё и трофеи.

Максимов обратил внимание, что при движении рама вездехода постоянно изгибалась, отслеживая рельеф местности.

Кирилл Андреевич остановил вездеход около беседки. Филипп тут же соскочил и куда-то умчался — сорванец, одним словом. Максимов поддался искушению и подошел ближе. Машина поразила его еще больше. Было видно, что все четыре колеса у нее ведущие, а конструкция рамы — ломающаяся. Особенно Евгению Васильевичу понравились шины — широкопрофильные, низкого давления.

— Вот бы мне такой, — прошептал пристав.

С такими шинами и на болото сунуться не страшно, и реку переплыть можно, а для него, любителя клюквы да морошки, — самое то.

Верещагин слез с вездехода и, не обращая внимания на полицейского, прокричал:

— Семен!

Повар не заставил себя ждать и тотчас появился, поклонившись барину.

— Возьми дичь да пожарь.

— Хорошо, барин, — Семен направился к вездеходу, взял пару уток и ушел в дом.

Кирилл Андреевич снял очки (существовала вероятность, что камушек, вылетевший из-под колеса, мог попасть в глаз) и направился к приставу. Протянув руку для рукопожатия, представился:

— Кирилл Андреевич Верещагин. С кем имею честь общаться?

— Евгений Васильевич Максимов — участковый пристав.

— Чем обязан визиту, ваше благородие?

— Преступлением, Кирилл Андреевич, преступлением.

— Что-то серьезное случилось? — поинтересовался заводчик.

— В один из ваших домов, — молвил Евгений Васильевич, — а конкретно — в здание музея проник вор.

— А сторож?

— Сторож убит.

Верещагин изменился в лице и побледнел:

— Плохие новости принесли вы, Евгений Васильевич. Кто ж мог подумать, ведь я еще вчера с ним разговаривал. Семеныч все талдычил про крайнюю смену, а вышла последняя.

— Аглая! — позвал Верещагин супругу, затем взглянул на пристава и спросил: — Мое присутствие необходимо?

— Боюсь, что да, Кирилл Андреевич.

Верещагин вздохнул.

Охота, рыбалка и летний отдых (а ведь лето вот-вот закончится) — псу под хвост. Вчера утром он с супругой приехал в имение и первым делом озадачил прислугу, обитавшую в его загородном доме. Построив всех по стойке смирно, он уединился в оружейной. Когда лесничий доложил, что в Тихой гавани накануне видел уток, Кирилл Андреевич уже был готов, отчего в тот же вечер, взяв пневмоколесный вездеход, выехал к озеру.

Верещагин предпочитал охотиться с чучелами и духовыми манками. Для этого он любил использовать пять чучел кряковой утки коричневой окраски. Причем приманка была намного темнее, чем живая кряква, что удобно — чучело хорошо видно вечером.

Расположил чучела в кормовых местах, на окраинах окон от ряски и тростника, в непосредственной близости от своего укрытия.

Вечером Кирилл Андреевич подстрелил парочку уточек и отправился на остров (благо вездеход мог плавать) в землянку. Выпил морковного чая да спать лег, а поутру опять в укрытие. Неизвестно, сколько он просидел бы в засаде, если бы не Филипп. Голос мальчишки, звавший его, заставил позабыть об охоте. Пришлось забыть на время о чучелах и отправиться к Фильке. Видно, произошло что-то серьезное, раз мальчонка добрался в Тихую заводь. Расспросив его, понял, что не ошибся, поэтому сразу приметил на крыльце пристава.

— У Евгения Васильевича машина сломалась, милый, — проговорила барыня, когда её супруг, ответив на вопросы Максимова, замолчал.

— Вот незадача, — вздохнул Кирилл Андреевич, — моя сейчас в ремонте.

— Ой, — развела руками его супруга, — а я ведь уже пообещала Евгению Васильевичу, что мы его в город отвезем.

— Да уж незадача, — вновь вздохнул Верещагин, затем взглянул на пристава: — А вы, ваше благородие, когда-нибудь летали на геликоптере?

— Ни разу, Кирилл Андреевич, — признался тот, не понимая, к чему клонит Верещагин.

— А на аэроплане?

— Бывало.

— Как переносите полеты на аэропланах?

— Да вроде нормально…

— Вот и замечательно. Подождите тогда меня несколько минут — нужно кое-какие дела сделать, ну и, само собой, переодеться. Вот что, — проговорил он, обращаясь к супруге, — насчет Семеныча — отправишь в Киев телеграмму с соболезнованиями. Потом сходи в гараж и прикажи Виктору приготовить геликоптер.

Сказал и по лестнице вбежал в дом. Пристав проводил его взглядом. О том, что у Верещагина, как у любого предпринимателя, может быть личный геликоптер, он как-то не подумал и мысленно выругал себя.

— Старею, — вслух произнес Максимов, — ох, старею.

Верещагин вошел в дом. Дворецкий тут же забрал у него ружье и унес. Кирилл Андреевич снял куртку и, прежде чем направиться в гардеробную под лестницей, ведущей на второй этаж, пошел в гостиную. Сперва он попытался позвонить на домашний номер Теткина, но смотрителя на месте не оказалось. Девушка на АТС сделала несколько попыток и в очередной раз спросила:

— Еще раз набрать, Кирилл Андреевич?

— Нет, не надо. Скорее всего, он в музее, а там телефона нет.

Верещагин уже собирался положить трубку, как вдруг его осенило.

— Вот что, Настя (так звали барышню, что дежурила сегодня на АТС), соедини меня с Санкт-Петербургом.

— Говорите номер, Кирилл Андреевич.

Верещагин назвал номер полицейского управления столицы, а также фамилию чиновника, которому он хотел позвонить. Старый приятель, еще по академии, уже не раз обещал помочь ему, да вот только подходящего случая не подворачивалось. На том конце провода девушка попросила подождать минут десять. Этого было достаточно, чтобы переодеться.

Пока ждал, скинул камуфляж. Отыскал в шкафу потертые темно-синие джинсы, зеленую рубашку и кожаную куртку. Успел надеть все это как раз в тот момент, когда неистово зазвонил телефон.

— Телефон, барин, — доложил дворецкий.

— Сейчас иду, — проговорил Верещагин, хватая с полки плотный шлем. Вертолет он поведет сам.

Вернулся в гостиную и взял трубку.

— Да. Слушаю.

— Столица на проводе, — проговорила Настя и добавила: — Соединяю.

Что-то щелкнуло, а затем на том конце провода раздался знакомый голос.

— Князь Юсупов у телефона.

— Алексей Николаевич, — проговорил Верещагин, — это Кирилл Андреевич.

— Узнал, узнал. С чего это ты вдруг решил побеспокоить старого приятеля, да еще и звонить на рабочий номер? Али что случилось? Уж не вдовцом ли ты стал? — подшутил князь.

— Да бог с тобой, ваше сиятельство, — проговорил Верещагин, понимая, что отвлекает Юсупова от важных дел. — Меня, Алексей Николаевич, ограбили…