Бесплатный фрагмент - Тайна семьи Рамос

В каждой семье есть своя тайна. Она хранится в сердцах близких, но порой, таких далеких друг другу людей. Эта тайна обрастает событиями, в неё впутываются новые жизни, но она продолжает являться ядром целого поколения. Мало кому удаётся разгадать её и остаться при этом счастливым…

Предисловие

Он сидел возле крутого обрыва, погруженный в свои мысли, уносимые быстрым течением реки. Движение воды было достаточно бурным для того, чтобы воспоминания вихрем неслись в сознании, то тут, то там создавая круговороты. Он отчаянно пытался сосредоточиться, то и дело, проводя рукой по густой гриве непослушных волос. На вид юноша был спокоен, но изнутри его разъедали сомнения. Его состояние было схоже с вдруг прорвавшейся в сознании плотиной. Сомнения метались из стороны в сторону, бились о берега, смывали преграды на своем пути, и как будто хотели прийти к какому-то заключению… Но, так и продолжали вести свой темный клокочущий поток в неизвестность.

Этому молодому человеку на вид можно было дать около двадцати лет, он был достаточно хорошо сложен. И, даже, невзирая на осунувшиеся плечи, которые упали под тяжестью раздумий — угадывалась красивая осанка уверенного в себе человека.

Одежда была опрятной, но в целом, не выделялась ничем особенным. Разве что, за исключением одной детали. Это была полоса тонкой материи, которая закрывала всю нижнюю часть лица. Если судить по серым выразительным глазам с янтарной окантовкой, и копне густых каштановых волос, то можно прийти к выводу, что молодой человек необычайно красив. Но, за невозможностью оценить эту картину целиком, окружающие обычно оставляли этот вопрос открытым.

Сейчас юноша пытался принять какое-то важное решение, которое определило бы его будущее. Как и все мы в некоторые моменты своей жизни, он остро ощущал тонкую грань между прошлым и будущим. Это очень хрупкое мгновение, которое длится лишь миг, но решает всю нашу судьбу.

Госпожа Рамос

Это был прекрасный день для прогулки за пределами усадьбы. Госпожа Рамос неспешно шла по проселочной дороге, которая петляла вдоль поля. Немного впереди неё вприпрыжку бежал мальчуган четырех лет, он то и дело оборачивался на свою маму и заливался озорным, таким по-детски заразным, смехом. Золотое поле колосилось пшеницей, и на горизонте сливалось с ярким, синим небом. Всё вокруг кричало красками и пахло свежим осенним утром.

Эмилия Рамос расстелила плед под большим кленом, который сыпал сверху золотым листопадом из своих резных листьев. Один из них упал Эмилии на волосы, она изящным движением руки достала его из густой копны волос и стала щуриться сквозь его желтые прожилки на яркое солнце.

— Лукас, иди сюда!

Через нескольких секунд затишья, послышался частый топот маленьких ножек по тропинке. Затем из-за дерева показалась темная головка с такими же густыми, как у мамы, волосами, и его веселый окрик:

— А я тебя нашел! Я тебя нашел!

Эмилия раскрыла ему свои объятия, они захохотали и в обнимку скатились на лужайку. Пришло время перекусить. Эми открыла корзинку, так старательно упакованную старой милой няней Мэри. Там нашлась бутылка сливового компота, яблоки, вареные яйца и бутерброды с деревенским сыром и ветчиной. Лукас начал торопливо набивать себе обе щеки хрустящим хлебом, и крошки сыпались изо рта на его нарядный костюмчик. Эми безуспешно призывала его не торопиться, нарочно придавая своему голосу строгости. Но взглянув на него, не могла сдержать улыбки. Наивное и беспечное выражение лица сына, вызывало в ней прилив нежности.

Сама она ограничилась в своей трапезе яблоком, и надкушенное с одного бока, задумчиво вертела его в своих руках. Лукас сосредоточенно обрывал растущие рядом ромашки, разговаривал с насекомыми, сражался с высокими колосьями золотистой пшеницы и пытался залезть на дерево. Как очень часто бывало, Эмилия внимательно разглядывала своего сына, и видела в нем разительное сходство с другим мальчиком.

Скорбная тень скользнула по ее лицу, и сосредоточилась в уголках изогнутого рта. Она уже была немолода, хотя никто не давал ей больше 30 лет, возможно, этому были причиной её итальянские корни. Долгие годы бесплодных попыток, и череда выкидышей закончились тем, что Бог смилостивился, и подарил им с мужем ребенка, когда ей было уже тридцать восемь лет. Лукас был для нее отрадой и утешением, а также причиной тревог и волнений по любому поводу, начиная с насморка, и заканчивая разбитой коленкой. Она была очень мнительной матерью, и тряслась над своим ребенком, часто излишне его опекая. Не упускала ни одной возможности прижать его к себе и поцеловать.

Но Лукас был не единственным её сыном. Эмилия сидела с отрешенным видом, и вспоминала наклон головы, бледность лица, и огромные выразительные глаза, пленяющие своими янтарными искорками. Шестнадцать лет назад она держала на своих руках бездыханное тело своего первого сына. Он был в таком же возрасте, что и Лукас, и так на него похож…

Эта беременность, которая наступила на первом году брака Эмилии и Даниэля Рамос, протекала очень тяжело и Эмилия почти весь срок находилась под наблюдением врача, который за три месяца до родов практически не разрешал ей вставать с постели, и заставлял принимать много лекарств. Эмилия, как и все женщины, отчетливо помнила тот судьбоносный день, которых за всю жизнь можно насчитать лишь единицы, когда на свет появился её ребенок.

Долгие схватки и бесплодные потуги её измучили, она то и дело теряла сознание, врач стоял в её ногах и проводил какие-то манипуляции, как, наконец, она почувствовала мощный прилив сил, вековой рефлекс завладел её сознанием, она затихла, сосредоточилась. И одним толчком помогла своему сыну родиться на этот Свет.

Почти в эту же секунду раздался резкий крик горничной, которая помогала врачу. Эмилия заметила её перекошенное лицо, видела, как она украдкой перекрестилась, как таращила свои глаза на её сына. И как тряслись её руки, когда она оборачивала его одеялом. Уставшая, в полном недоумении, Эми смотрела на озадаченное лицо доктора, и потребовала горничную сейчас же поднести к ней ребенка, который жалобно пищал и неуверенно дергал своими слабыми ручками.

Горничная почти выронила новорожденного на грудь роженицы, и когда Эмилия на него посмотрела, её взгляд сначала задержался на его глазках, и лбу, который он старательно морщил. Лицо малыша было всё измазано, но было хорошо видно его носик, его рот… О, Боже. Эмилия на минуту прикрыла глаза, приходя в себя от шока. Потом открыла, неуверенно, но внимательно изучила его ротик, верхняя губа которого как будто отсутствовала, или была вздернута наверх и вбок, обнажая верхние десна. Он был таким беззащитным и беспомощным, таким маленьким и теплым комочком. Её комочком. Она крепко прижала его к своей обнаженной груди, и слезы бежали по её щекам.

Через два дня, когда Эмилия оправилась после родов, и смогла подняться с постели, она первым делом встала на колени перед иконой Богородицы, и благодарила от всего сердца за сына, которого она родила, за то, что он жив и здоров. Этот необычный малыш требовал много заботы. Из-за физического дефекта лица, было сложно его выкормить, первое время он не в состоянии был захватить и удержать грудь. Кормления были мучительны и для матери, и для младенца. Но даже в этом возрасте мальчик проявлял необыкновенное упорство и жизнелюбие.

Со временем к нему привыкли все домочадцы, врач, который наблюдал беременность, поселился в их же доме. Было видно, что данный случай его чрезмерно интересовал. Добрая пышнотелая и уютная нянечка Мэри, которая к своим сорока пяти годам так и не обзавелась детьми, всю доброту и любовь изливала на «моего бедного и сладкого малышика» (как она любила его называть, когда никого не было рядом, сжимая в своих горячих объятиях).

Эмилия достаточно быстро смирилась с физическим несовершенством сына. Конечно, рассматривая его спящего, тяжко вздыхала и горевала о его судьбе. Её супруг Даниэль, напротив, казалось, не разделяет её нежных чувств к ребенку. За первые три месяца после рождения, он ни разу не взял сына на руки. Вообще, Даниэль Рамос обладал очень вспыльчивым и нетерпимым характером. И с появлением первенца, эти его качества обострились до крайности. Ему даже чисто физически было сложно находиться с сыном в одной комнате. Он старался избегать разговоров о нем, и вёл себя так, как будто его не существует.

Нельзя сказать, что Даниэль не ждал появления своего сына. Он ожидал его рождения со всей щепетильностью и гордостью, на которые был способен. Эми никогда не забыть его первой реакции, когда он зашел взглянуть на малыша. Эти искривленные губы, надменные брови, вздернутые вверх. В его взгляде не было ни грамма любви, только презрение, горькое разочарование, и глухой упрек, адресованный матери этого уродца.

Отношения Эмилии и Даниэля нельзя было назвать теплыми. Внешность Эми тешила самолюбие Даниэля, он любил выходить с ней в свет, перед этим, как следует, нарядив в шелка и обвешав драгоценностями. Его чрезмерное достоинство тешили взгляды, которые другие мужчины бросали на его жену. Она была для него вещью, которой он дорожил. И от которой ждал красивого и породистого потомства, как ждут его от племенной кобылы, очень дорогой в своём содержании и уходе. К несчастью для Эми, она не смогла оправдать его надежд. И рождение сына стало нелепой ошибкой, которую необходимо было исправить — во что бы то ни стало. Что Даниэль вскоре и сделал, разослав всем родственникам и друзьям весть, что его первенец погиб во время мучительного появления на свет.

С этих пор трещина в их супружеских отношениях только ширилась, и Эми находила радость и утешение в заботах о ребенке. Даниэль запрещал ей выходить с сыном за ограду усадьбы. Самое большее, что она могла себе позволить — это прогулки в поле, опоясывающем с одной стороны их участок.

Несмотря на то, что врач находился постоянно рядом, её долгожданный ребенок, который оказался очень смышленым и веселым малышом, очень часто болел. И по мере взросления ему становилось всё хуже. Через четыре года настал роковой день, когда в руки Эмилии вложили бездыханное маленькое тельце, которое ещё накануне обнимало её своими пухлыми теплыми ручками. Уже через несколько секунд Эми потеряла сознание, и больше уже не видела свою кровиночку.

Следующие двенадцать лет были для неё сущим кошмаром, детки не хотели или не могли прижиться в её утробе, и появлялись на свет преждевременно и нежизнеспособными. Надежда появилась с беременностью Лукасом. Эми тряслась над ней весь срок, вплоть до родов. Молила Бога во время родоразрешения. И после благополучного появления ребенка, и на удивление легких родов, опекает сына каждое мгновение, практически не оставляя его в одиночестве. Она ухватилась за новый смысл её жизни своими измученными ослабленными руками мертвой хваткой. И твердо для себя решила, что ослабит её, только если сама простится с этой жизнью.

Даниэль Рамос

Сегодня выдался на удивление погожий осенний денёк. Даже такая притязательная натура, как Даниэль, смог оценить его по достоинству, когда вышел во двор и жадно полной грудью вдохнул свежий, пропитанный медом и опавшей листвой, воздух. По обыкновению, его ранний завтрак прошёл в одиночестве. Детская возня за столом и пустые разговоры, как правило, его раздражали.

Тяжелыми уверенными шагами Даниэль прошел сразу до своей конюшни, где его уже ждал красавец Вороной. Еще не доходя метров тридцать до стойла, было слышно, как энергичный конь переминается с ноги на ногу, фыркает в нетерпении и трясет своей сбруей. Даниэль окинул Вороного взглядом довольного и успешного коллекционера редких по своей красоте вещей.

До обеда он объезжал свои угодья, улаживал рабочие вопросы. Перекусить остановился в местной таверне, где заказал жирный крестьянский суп с мясом, две пинты эля и жареный сыр. После такого плотного приема пищи его разморило, и он уже собрался было направиться в сторону дома, как столкнулся в дверях со своим знакомым. Это был влиятельный человек на солидной общественной должности, и, что самое главное, располагал хорошим капиталом. После горячего приветствия, и изрядной порции заискивания Даниэль был удостоен приглашения на вечернюю совместную охоту верхом.

Таким образом, домой он возвращался в прекрасном расположении духа. Вороной шёл неспешной рысью, и было приятно ощущать под своими бёдрами его упругие мускулы. Даниэль наслаждался этой прогулкой, он находился в предвкушении вечерней охоты. Всегда приятно лишний раз окинуть взглядом свои, внушительных размеров, владения, и сейчас, освещенные ярким осенним солнцем, они были необычайно хороши. Копыта местами вязли в грязи, оставляя там свои отпечатки, беспокоили подгнившую листву, и распространяли кругом её сладкий, приторный аромат. Охота была страстью Даниэля, он упивался погоней, ему доставляло неимоверное наслаждение обладать своей жертвой, вселять в неё страх. Чувство удовлетворения неизменно приходило после доказательства, что именно он главный, он умнее и сильнее загнанного зверя. Только на охоте раскрывался весь необузданный характер Даниэля.

От приятных раздумий, мысли, как это часто бывало, незаметно перенеслись на его жену. Он горько усмехнулся, а по телу прошла волна раздражения. Эмилия… Даниэль всегда чувствовал её животный страх по отношению к нему, как бы глубоко внутри себя она его не пыталась спрятать. И тем более было удивительно, что, когда речь заходила о сыне, Эми становилась настоящей тигрицей. Даниэль всегда считал, что она слишком опекает Лукаса, носится с ним и растит из него сопляка. Лукас унаследовал характер его жены, некоторые его жесты имели разительное сходство с её жестами, и даже внешность его сына не принадлежала ему. Но, во всяком случае, в его внешности не было уродства, он был очень смазливым, даже чересчур для мальчишки, и сообразителен. Хоть в этом Даниэлю повезло, и есть чем гордиться. На этот раз…

Он задумчиво сплюнул через плечо, пару раз шаркнул массивными грязными сапогами, и переступил порог своего дома. Эхом разливались звонкие голоса, похожие на журчание задорного ручейка, которые исходили из гостиной. Два смеха вплетались в один звук, свободный и безудержный, который заполнял каждый закуток огромного дома. После появления в гостиной хозяина, они резко оборвались, как сорванные колокольчики. Лукас притупил взгляд, и поспешил поцеловать своего отца. Даниэль перекинулся с Эмилией парой, ничего не значащих фраз, и удалился в свою комнату, чтобы привести себя в порядок, и как следует отдохнуть перед насыщенным вечером.

Вечером наступило время совместного ужина, как обычно угрюмо-молчаливого, который временами прерывался лишь сопением старого пса, одинаково преданного свиным отбивным и своему маленькому хозяину Лукасу. По обыкновению, он сидел в ногах своего любимца под столом, и усиленно сопел, пуская слюни. Лукас часто на него поглядывал, и как ему казалось незаметно, подкидывал Бену аппетитные мясные кусочки. Даниэль закончил трапезу, вытер салфеткой жирные уголки рта, что-то буркнул про охоту с лордом и что будет поздно, и вышел из-за стола.

Остаток трапезы прошел уже не так напряженно. Эмилия могла теперь полностью расслабиться, и насладиться дополнительной порцией своего любимого сливочного пудинга. За ужином прислуживала молоденькая племянница няни Мэри, Алисия, которая работала у них совсем недавно. Она была миловидна, со светлыми вьющимися волосами, которые часто контрастировали с её пунцовыми щёчками, когда она заливалась краской по любому поводу. Свои восемнадцать лет она провела под родительским крылом в соседней деревушке. Но её нельзя было назвать неотесанной, Алисии были свойственны естественные грациозные движения, она чаще молчала, чем говорила, и была очень учтива.

Штат работников, находившихся в Усадьбе, состоял всего из семи человек — нянечки, двух служанок, повара, садовника, конюха и разнорабочего. Это было очень мало для семьи с таким социальным статусом и достатком. Но дело в том, что господин Рамос не терпел подле себя чужих людей. И, в силу своего характера, Эмилия в этом отношении была солидарна с супругом. Дольше всех на семью Рамос трудились садовник Джон и няня Мэри, уже более двадцати лет. С няней Мэри Эмилия не смогла расстаться после смерти своего первого малыша, потому что очень нуждалась в её тепле и поддержке. Она полюбила её всем сердцем и чрезмерно доверяла, и эта любовь была взаимной.

Остаток вечера прошел волшебно. Эмилия нежилась возле камина, укутавшись в плед, и растянувшись на софе. Поверх пледа лежала открытая книга, а её взгляд, искрящийся то ли от удовольствия, то ли от игры трескучего огня в камине, был устремлен на Лукаса, сосредоточенно и упорно собиравшего высокую башню на ковре перед софой. Башенка часто падала, старый Бен громко тявкал и пялился своими заспанными глазами, пытаясь понять, что все-таки произошло, а Лукас хмурил брови, усиленно тер лоб маленькими кулачками, вздыхал, и снова возводил свою шаткую конструкцию. Эми не помнила, когда чувствовала себя так хорошо и умиротворенно. На улице уже заметно похолодало, подкрались первые заморозки, и темнеть стало значительно раньше. Она сильнее закуталась в плед, и с блаженством потянулась. Затем, уже, наверное, в сотый раз, запустила свою руку в густую шевелюру сына, и с любовью потрепала его по голове. Блаженная улыбка весь вечер не сходила с её уст.

Немного позже, заботливая Мэри принесла в гостиную поднос с молочным горячим шоколадом и свежим хрустящим печеньем. Мама с сыном перекусили с большим аппетитом, и Эмилия не заметила, как задремала. Проснулась она от внезапного шума. Свечи на столе были потушены, в камине тлели последние угольки. От резкого подъема с софы упало одеяло, кем-то заботливо подоткнутое, когда она спала. Пока Эмилия приходила в себя, и пыталась понять, что происходит, из холла опять донеслись звуки какой-то возни и быстрых шагов. Она накинула на плечи плед, и поспешила выйти из комнаты.

При тусклом свете канделябров, удалось различить грузную фигуру мужа, который стоял в неестественной позе, склонившись вперед, и поминутно осыпал всех проклятиями.

— Скачи за врачом! Адриан, Быстрее! Садовник давал последние наставления конюху, который после этих слов, пулей выскочил за дверь.

Немного в стороне, в тени арки стояла заспанная няня Мэри, и прижимала платочек ко рту. Тут же рядом находилась кухарка Марта в своем безразмерном ночном чепце, очень встревоженная внезапным происшествием.

— Даниэль, что случилось? Эмилия поспешила к своему мужу. Он посмотрел на неё затуманенными от боли, налившимися кровью, глазами, выдавил жалкое подобие улыбки и кивнул на правую ногу. Тут Эми заметила, что брючина на правой ноге отсутствовала, скорее всего, была в спешке оторвана, а на бедре находилась импровизированная повязка. Сама нога производила грустное впечатление, в районе колена зияла рана, из которой сбегали ручейки липкой алой крови, которые оставили след от самой входной двери. Но жутко было даже не от вида крови и безобразной раны, а от того, что правая нога Даниэля была вывернута в сторону каким-то весьма неестественным образом.

Эми побледнела, подавила приступ тошноты, и подставила плечо своему супругу. Но когда он положил на нее свою тяжелую массивную руку, которая тоже была вся в ссадинах, а из-под ногтей виднелись комья грязи, она поняла, что не дотащит своего супруга до постели. Стиснув зубы, она делала маленькие шажки и упорно двигалась к лестнице. Видя её мучения, Джон поспешил на помощь своей хозяйке, и когда они совместными усилиями достигли основания лестницы, было решено уложить Даниэля в гостиной. Чувствовалось, что каждое движение давалось ему с огромным усилием, при сделанном шаге он сжимал челюсти, чертыхался, видно было, что ему не хватает воздуха. Лицо стало красным и напряженным, а по грязному лбу крупными каплями стекал пот.

Испуганная Алисия уже тоже была на ногах, своими дрожащими тонкими ручками она поспешно разводила огонь в камине. Когда Даниэля, наконец, уложили на софу, он полу-потребовал, полу-попросил выпить чего-нибудь крепкого и через короткий промежуток времени стал проваливаться в бессознательное состояние. С губ его срывался яростный шепот, который вскоре сменялся на стон. Эмилия стояла возле супруга на коленях, и бережно омывала его увечья. Чувствовалось, что у Даниэля был жар. Ногу решено было не трогать, более того никто толком не знал, что с ней нужно делать. А снимать сдавливающую повязку было чревато ещё большей потерей крови.

Так, в ожидании врача прошло около двух часов, на улице уже начало светать. Никто из прислуги так и не посмел прилечь в эту ночь, хотя все выглядели измученными. Наконец стало отчетливо слышно, как к дому, галопом, приближались две лошади. Джон встречал их на улице, и подбежал к врачу, чтобы помочь ему спешиться. Мистер Бейкер был мужчиной умудренным опытом, который он в большом количестве черпал из сельской жизни. У него уже имелась почтенная седина, но тело было упруго и подвижно, а выражение лица имело слегка безучастный и напыщенный вид. Он торопливо вошел в распахнутую перед ним дверь, захватив с собой изрядную порцию морозного бодрящего утра.

Когда он оказался в комнате больного, первым делом наказал отдернуть все гардины, и обеспечить достаточно света вокруг. Затем, внимательно осмотрев пациента, который находился в какой-то беспокойной полудреме, и большую часть времени посвятив изучению его правой ноги, он распорядился уложить господина Рамос на стол возле окна. Когда четверо мужчин с помощью простыни переложили грузного Даниэля на стол, начался более тщательный осмотр его покалеченной ноги.

Эмилия отпустила впечатлительную Алисию в свою комнату, кухарку также отправила немного поспать перед завтраком. Рядом с ней, придерживая её за плечи, осталась лишь верная няня Мэри. Эми внимательно смотрела на врача, который стоял, склонив голову набок, выпятив вперед свои тонкие губы, и потирая рукой подбородок. Он выглядел немного озадаченным.

— Вот что я имею сообщить Вам, госпожа Эмилия… Если не ампутировать господину Рамос ногу в течение этих суток, есть большая доля вероятности что разовьется сепсис, и он умрет от заражения крови.

Это известие ошеломило Эми, хотя казалось, что за эту ночь она уже успела подготовиться ко всему… Она слегка покачнулась, и крепче ухватилась за руку Мэри.

Мистер Бейкер это заметил, и продолжил:

— Я вижу, Вы в замешательстве. Давайте поступим следующим образом — сейчас я уеду в мою клинику, подготовлю для операции всё необходимое. Мне потребуется помощь моего коллеги из Лондона, надеюсь он сможет прибыть к нам вечерним 6-часовым поездом… К этому времени Вам необходимо добиться согласия на операцию у своего супруга… Попробуйте привести его в чувство… Например, с помощью нашатырного спирта.

— О, мистер Бейкер! Вы же знаете характер Даниэля… Я даже не представляю, как смогу сообщить ему об этом. И я почти уверенна, что он откажется.

— Вам придется его убедить, если хотите, чтобы он остался жив. И не забывайте, медлить нельзя!

Следующие два часа доктор Бейкер провел в усадьбе. В течение этого времени, он обработал рану нитратом серебра и наложил временную шину. В качестве обезболивающего был назначен экстракт опия, который нужно было забрать в аптеке по его рецепту. Также напоследок были даны указания — давать Даниэлю пить как можно больше жидкости, ввиду большой кровопотери.

Ушёл доктор так же стремительно, как и вошёл. В гостиной на пару минут всё стихло, даже стоны больного больше не доносились. Эмилия сидела на самом краешке кресла, сжимала стучащие виски руками, и пыталась сосредоточиться. За окном начинался новый день, такой же погожий и улыбчивый, как и предыдущий. Ему не было абсолютно никакого дела до настроения жителей, их бед и забот. Он издевался над больными и страждущими, и подмигивал влюбленным и счастливым.

Эми в итоге смогла взять себя в руки, и прислуге были даны соответствующие указания. Адриан был незамедлительно отправлен в аптеку. Служанки должны были по очереди находиться у постели больного, когда она сама от него отлучалась. Коридор был тщательно вымыт от крови и других следов ночного происшествия, в первую очередь для того, чтобы маленький Лукас, проснувшись, не был напуган. Грязную одежду Даниэля было приказано сжечь. Окна в гостиной завесить легкой тюлью, и обеспечить больному приток свежего воздуха.

С кухни уже просочился запах свежесваренного кофе, а из детской доносился звонкий голосок Лукаса. Эмилия поспешила к нему. Завтрак, что удивительно, был подан вовремя. Правда приготовлен был на скорую руку, и состоял из тостов с маслом и джемом, ореховой пасты и свежего молока. Для Эмилии это не имело никакого значения, так как в это утро ни у чего не было вкуса. Её мысли были заняты предстоящим тяжелым разговором с мужем. Лукас то и дело косился в её сторону, и вёл себя за столом тише обычного. Для него было странным, что в это время папа лежит на софе, укрытый простыней до самого подбородка. Бен тоже лежал в проходе столовой, мешая служанке Кэти проходить с подносом, и поскуливал. А не вертелся вокруг стола, как обычно. Лукас недолюбливал мисс Кэти, она была угрюмой и раздражительной. Папа нанял её в служанки ещё до его рождения, и привёз откуда-то из-за границы. По совместительству, мисс Кэти обучала Лукаса французскому языку.

Полусонная Кэти в очередной раз плелась с подносом из кухни, и снова запнулась об развалившегося Бена. Она сощурила глаза от злости и незаметно дала ему пинка. Незаметно для всех, кроме Лукаса. Он, не зная, как лучше отомстить за своего друга, высунул язык. Эмилии пришлось вмешаться в этот балаган, и немного пожурив сына, она отправила его с Алисией погулять с собакой в саду. А сама заняла свой пост у постели Даниэля.

Нет, конечно, она не присела подле него, не гладила его по голове, не роняла на его мускулистую руку горячие слезы. Она разместилась в кресле неподалеку и внимательно разглядывала лежащего перед ней мужчину. С момента ухода врача прошло уже около двух часов, опиаты скоро ослабят своё действие, и он начнёт приходить в себя. Пока же Даниэль пребывал в относительном забытье. Казалось, что Эмилия впервые за последние несколько лет увидела своего мужа. На лбу появились новые морщинки, которых она раньше не замечала. У него была привлекательная внешность, черты лица были одновременно мужественными и тонко-очерченными. Видно было, что за эти несколько часов он заметно осунулся и побледнел. Пока она смотрела на него, на его бегающие глаза под тонкими веками, вздрагивающие руки… Ей было нестерпимо жаль этого человека.

Эмилии хотелось взять его большую горячую руку в свою, спросить, почему им суждено было прожить свою жизнь вот так. Почему она не могла любить его всем сердцем, а он не позволял ей этого. Почему…. Почему он так относился к их первенцу. Даже после его смерти он пресекал все разговоры о нём. Даже на его холмике в дальнем углу сада не было никакого обозначения. И памятником служил лишь куст вишни, заботливо посаженный старым Джоном. И цветы, которые Эми не уставала каждый день носить на его могилку. В последнее время, холмик стали украшать и некоторые игрушки, которые приносил Лукас.

Сейчас, когда жизнь Даниэля висит на волоске, мысли в голове Эми метались и сталкивались друг с другом. И среди этого урагана, даже среди этого урагана, она многое не могла простить ему. В напряженной унылой тишине прошло около часа, Эмилия склонилась над супругом с ватой, пропитанной нашатырным спиртом. Последние полчаса он стонал и метался на софе, подминая под себя простынь. Кожа вокруг раны на ноге была пунцового цвета. Подушка промокла от обильного пота, и нуждалась в замене. Периодически Даниэль выкрикивал яростные ругательства и стонал. Через несколько минут пары лекарства возымели свое действие, и он резко вскинул голову. Эми от неожиданности чуть не выронила пузырек из рук.

— Жарко! Мне нестерпимо душно! Дай мне пить…

Эмилия налила из графина холодной воды, и протянула стакан мужу.

— Где Бейкер? Неужели этот напыщенный индюк еще не пришёл?

— Даниэль, но мистер Бейкер уже был здесь рано утром…

— Видимо, что так… Даниэль окинул взглядом свою ногу — Но, почему же так жутко болит, чтоб его!

Эмилия немного помялась, а затем решительно выпалила на одном дыхании:

— Генри Бейкер настаивает на ампутации твоей ноги. Иначе ты можешь умереть. Так он сказал.

Даниэль Рамос широко раскрыл глаза от удивления. На несколько секунд он словно потерял дар речи, затем было видно, как какая-то мысль завладела им, и он, задыхаясь от возмущения, выпалил:

— Да как посмела эта собака предложить МНЕ такое? Мало того, что грязный вонючий боров вчера одержал надо мной верх, так теперь этот местный докторишка отхватит мне ногу!

Видно было, что ему с трудом удавалось произносить слова. И чем больше он буйствовал, тем сильнее боль овладевала его телом и сознанием. Эмилия предполагала, что этот разговор примет такой оборот. Но она чувствовала свою обязанность уговорить мужа, чтобы сохранить его жизнь. Впрочем, не питала иллюзий о том, что он станет её слушать.

— Дай мне обезболивающее, Эми! В конце концов, сколько можно терпеть…

— Но, Даниэль, следующую дозу теперь можно будет принять не раньше, чем через три часа! Мне очень жаль… Мистер Бейкер сказал, что операцию крайне важно провести в течение сегодняшнего дня. У него будет все готово к шести вечера. И мы просто не успеем получить консультацию другого специалиста. Ты понимаешь, какой это риск!? Ты можешь умереть!..

— Налей хотя бы виски!

— Прости, но врач запретил тебе выпивать.

— Эмилия, налей мне стакан виски! И можешь идти к лешему, на пару с мистером Бейкером!

Эмилия поняла, что разговор окончен. Она взяла из бара начатую бутылку спиртного, поставила перед мужем на чайный столик, и поспешила выйти из комнаты. Конечно, это его полное право — решать, как поступить с ногой, но какой же у него тяжелый характер! Эми был необходим глоток свежего воздуха, она стремительно открыла дверь и почти столкнулась с конюхом.

Адриан переминался с ноги на ногу, и теребил в руках свою шляпу. Он был на удивление стеснительным, но очень ответственно выполнял свою работу и поручения. Видно было, что он не решается что-то сказать.

— Адриан, ты что-то хотел? Я тороплюсь.

— Извините, госпожа Рамос. Я шёл из столовой и случайно услышал, о чем шла речь в гостиной. Мне очень жаль моего господина, и я знаю какой непреклонный у него характер. Сегодня, когда я ездил в аптеку за лекарствами, я увидел объявление какого-то приезжего доктора. Аптекарь сказал, что это молодой человек, с опытом, он приехал в наш городок несколько дней назад и, судя по всему, собирается заниматься частной практикой. Больше я о нем ничего не знаю. Но, возможно, вам стоит пригласить его в усадьбу. Ещё раз простите за дерзость.

Эмилия с удивлением посмотрела на него. Она не ожидала, что в их маленький городок может приехать молодой специалист. И эта новость была ей неизвестна. Впрочем, если учесть какой уединенный образ жизни она ведет, в этом не было ничего удивительного. В задумчивости она провела рукой по волосам, задержалась на одной пряди, и стала её накручивать. Эта привычка была у неё всю жизнь, сколько она себя помнила.

— Спасибо, Адриан. Да, ты прав. Мы должны использовать все возможности. Ты знаешь, где он остановился? Сможешь пригласить его к нам?

— Да, госпожа. Я сейчас же за ним отправлюсь! Он снял себе небольшое помещение у аптекаря. И оно находится там совсем недалеко.

Новый доктор

Вильям оглядел своё новое пристанище. Это было небольшое жилое помещение, включающее в себя две светлые комнаты, объединенные общим коридором. Одна из комнат, в которой он сейчас находился, совмещала спальню и гостиную. Другая была отведена под небольшую столовую, но Вильям решил использовать её как приемную для посетителей. Также в его распоряжении был огороженный кусочек сада, где стоял столик и два садовых стула, оттуда же был спуск в подвал.

Когда Вильям приехал в этот город, он имел лишь примерный план действий, цель его не была достаточно сформирована. Она обрывалась на стремлении взглянуть в лицо женщине, которая смогла за деньги продать своего безобразного ребенка. Ступив на пыльную дорогу, ведущую в центр города, было решено в первую очередь обратиться за помощью в местные аптеки. Таковые встретились на его пути всего две. На первой был железный засов, а во второй его радушно принял её владелец мистер Джеймс Хопкинс. Это был тщедушный мужчина, чрезвычайно худого телосложения. По наклону его туловища, и характерным складкам вокруг рта, Вильям сразу предположил, что Хопкинс страдает от гастрита, либо язвы желудка. И про себя уже решил, что непременно постарается ему помочь справиться с этим неприятным недугом. Супруга мистера Хопкинса, напротив, была очень пышнотелой и румяной. Когда супруги стояли рядом друг с другом, складывалось забавное впечатление, что Роза Хопкинс ест за себя и своего суженого. К счастью, у неё тоже был очень милый характер. Сей факт подтвердился тем, что по прошествии не более двадцати минут после заселения, она стояла на пороге с тарелкой дымящихся вафель с абрикосовым джемом.

У Вильяма было совсем немного денег, которых хватило оплатить только два месяца аренды. Признаться, Вильям совсем не видел своего будущего по истечении этого времени. Но, он рассчитывал заработать немного денег, оказывая медицинскую помощь нуждающимся в лечении.

И сейчас, когда по прошествии четырех дней его пребывания здесь, раздался первый стук в дверь приемной — это было расценено Вильямом, как большое везение. Тем более, его приглашали к больному в крупную усадьбу, что сулило неплохой заработок. Служащий данной усадьбы, который за ним приехал, очень просил поторопиться, в общих чертах обрисовав ситуацию. Вильям немного волновался, так как обычно имел дело с сельскими небогатыми жителями. Он впопыхах собирался, стараясь не забыть взять с собой все инструменты и лекарства, которые могут ему понадобиться. У Вильяма был всего один приличный костюм, и данный случай обязывал в него облачиться. Он очень выгодно подчеркивал достоинства его фигуры, а завершением образа стали кожаные ботинки, которые, если можно так сказать, достались в наследство от Брендона Смолла. Вильям заметил, что произвел нужный эффект своим внешним видом на конюха, который ждал его на улице возле дома. Адриан взял увесистый саквояж доктора, и помог ему разместиться в кэбе.

Пока кэб мчал их по ухабистым дорогам, Вильям разглядывал в окошко окрестности. Он любил осень, и каждый раз с трепетом и предвкушением ждал от неё каких-нибудь перемен. Для него она была не просто временем года, осень для Вильяма была как весна для всего остального живого мира. Это было время обновления, время, когда природа сливалась в унисон с его внутренним состоянием. Приятно было грустить и думать вместе, когда шёл дождь. Вертеть в руке огненно-красные листья, такие красивые и нарядные в конце своего существования, в очередной раз, восхищаясь задумкой Создателя. Словно эти последние дни были целью всей их короткой жизни, и они кричат всему окружающему миру — самое главное вас ждет в итоге!

Дорога до усадьбы семьи Рамос заняла около часа езды. В холле большого, дорого и со вкусом обставленного, дома, Вильяма встретила служанка. Адриан откланялся, заверив в том, что с удовольствием отвезет доктора обратно, когда тот будет к этому готов. Кэти приняла у доктора легкое верхнее пальто, и поспешила проводить в гостиную, где его ожидала госпожа Рамос. При этом она неотрывно, и даже с каким-то вызовом, смотрела на материю, которая прикрывала часть его лица. Но Вильям успел привыкнуть к подобным взглядам, он старался не придавать им значения, и они его больше не раздражали.

В этот день, когда Вильям переступил порог гостиной, он впервые увидел Эмилию Рамос. В комнате также настойчиво давал знать о своем присутствии больной, но вначале на несколько минут всем его вниманием завладела эта женщина. Чем-то она приковала его к себе, и не хотела отпускать. Мягкий дневной свет ложился на её грациозный облик, это скромное бархатное платье лилового цвета очень ей шло, оно подчеркивало золотистые искорки в немного грустных, светло-зеленых глазах. Её руки, сложенные на коленях одна на другую, нервно подрагивали. Она не торопилась нарушить молчание, похоже было, что её тоже увлек образ этого молодого человека. Наконец, когда Вильяму показалось, что молчать дольше уже было бы неприлично, он решился заговорить первым.

— Разрешите представиться, госпожа Рамос. Меня зовут Вильям Смолл. Я врач, прибыл по Вашему поручению.

— Смолл? Вы говорите…. Она притупила взгляд, и отвела его в сторону, как будто пыталась собраться с мыслями. — Как странно… Когда-то у нас уже был один знакомый врач с такой фамилией, он даже жил здесь какое-то время.

— Возможно, это был мой дядя Брендон Смолл. Он вёл врачебную практику в этих краях.

— Так Вы его племянник? Извините, и Вас зовут Вильям?

— Да, всё верно. Я могу осмотреть больного?

Эмилия неотрывно смотрела на Вильяма, пытаясь осмыслить, как возможно такое совпадение. И эта материя на лице, прикрывающая всю его нижнюю часть. Неужели, у Брендона Смолла был племянник с таким же увечьем, как у её несчастного сына? Почему она не знала об этом? Возможно, именно этим и объяснялся такой интерес этого врача к её Вильяму? В её голове вертелось ещё много вопросов, которые она не могла озвучить. Она смотрела на плавные и уверенные движения этого молодого человека, и думала о том, что её сын тоже мог бы стать, несмотря ни на что, успешным человеком. Воспоминания, которые часто не давали ей покоя, снова нахлынули на неё, и погрузили в пучину бездны. Она в мельчайших деталях снова и снова проживала тот день, когда держала в объятиях своего сына в последний раз. Материнское сердце сжималось от боли и несправедливости, в горле стоял ком, глаза застилала жгучая пелена. Молчаливое время осмотра немного привело её в чувство, она смогла взять себя в руки, решив за ужином аккуратно разговорить молодого доктора, чтобы узнать о нём больше.

Уже после беглого осмотра, Вильям понял, что ему предстоит нелегкая работа. Перед ним лежал мужчина лет пятидесяти, крепкого телосложения, с судя по всему твердым и жестким характером. Он, проваливаясь в забытье, то крепко сжимал брови, очевидно решаясь вступить в схватку, то, не удержав их в таком положении под приступом боли, являл собой вид жалкого беззащитного человека. Это было игрой контрастов. Иллюзией силы в борьбе с суровой реальностью. Вильяму сложно было решиться и взять на себя ответственность за лечение этого тяжелого больного. Но ему нужно было заработать репутацию, нужны деньги, и кроме всего прочего это место и его жители чрезвычайно заинтересовали его, и ему хотелось бы здесь задержаться. К тому же, супруга Даниэля Рамос утверждает, что он отказывается от оперативного вмешательства, а помочь человеку — было и долгом, и желанием Вильяма.

— Госпожа Эмилия, я не стану Вас слишком обнадеживать. Ранение достаточно серьезное, вероятно, что большая берцовая кость раздроблена. Мой коллега был прав, когда настаивал на ампутации конечности. После проведения данной операции, у больного было бы больше шансов на выздоровление. Но если господин Рамос категорически против, то я возьмусь за лечение, и обещаю, что сделаю всё, что в моих силах. Сейчас я выпишу кое-какие лекарства, опиаты долгое время давать нельзя, так как они формируют стойкое привыкание. Но в течение ближайших трех дней без их применения не обойтись. Предполагаю, что сегодня ночью будет самый пик обострения, и если больной перенесет его благополучно, то у нас есть все шансы на успех.

Всё время, пока молодой врач говорил, Эмилия неотрывно смотрела в его глаза. Она думала о том, как невероятно красив этот юноша. Его прямой открытый взгляд карих глаз, густые волосы, выразительные мужские брови — всё сливалось в лаконичную картину. Да, речь была немного приглушенной и не отличалась четкостью, и во время разговора появлялось непреодолимое желание убрать с лица ткань. Желание, спорящее со страхом, и боящееся разочарования. Эмилии хотелось проникнуть в жизнь этого юноши, узнать какие тайны скрывает этот кусочек материи на его лице. Но она была очень тактична, и боялась его ранить.

— Мистер Смолл, скажите, если Бог будет милостив к моему супругу, он сможет ездить верхом? Он не мыслит жизни без этого.

— Смотря — насколько Он будет милостив. Несмотря на то, что рот Вильяма был прикрыт, по тому как смягчилось его серьезное лицо, было заметно, что он улыбнулся. — Я не люблю делать долгосрочные прогнозы, но что очевидно уже сейчас — на ногу нельзя будет давать сильную физическую нагрузку, иначе не избежать воспаления.

— Спасибо Вам, доктор. Разрешите пригласить Вас присоединиться к нашему с сыном ужину?

Такое простое проявление вежливости чрезвычайно смутило Вильяма. Конечно, это не могло быть издевательством со стороны этой милой женщины. Но, при всём желании, он бы не смог согласиться. Немного погодя, он смог из себя выдавить:

— Спасибо за приглашение, но я вынужден отказаться. Я привык ужинать в одиночестве… Сейчас я хотел бы поговорить с тем, кто будет ухаживать за господином Рамос, мне нужно оставить кое-какие распоряжения.

— Да, конечно. Я попрошу, чтобы Кэти и Алисия пришли к Вам.

Эмилия только сейчас осознала свою оплошность, и ей было жутко неловко. Почему-то ей было очень важно оставить Вильяму Смоллу хорошее впечатление о себе. И она, раздумывая как загладить свою вину, отправилась на поиски прислуги.

В ожидании служанок, Вильям вдруг осознал, что ему, и, правда, не мешало бы перекусить. Он не ел с самого утра. Поэтому, присев у журнального столика, он поспешно пил остывший кофе, приготовленный специально для него, и закусывал маленькими изящными бутербродами с разной начинкой. Когда он услышал звук открывающейся двери, то поспешил спрятать лицо в привычную маску. Поздоровавшись, перед ним присели две женщины, одна чинно, другая робко. Одна была средних лет, другая казалась совсем юной. Одна имела отталкивающую внешность, и наглый колючий взгляд из-под надменно прищуренных глаз. Другая, напротив, была очень хорошенькой и милой, но, чтобы понять, что её глаза нежно-василькового цвета, пришлось изрядно за ними побегать. Её волнистые светлые волосы спадали на одно плечо и тянулись к тонкой талии. Изящные маленькие ручки теребили юбку. А нежный абрикосовый румянец заливал её щечки, чем она ввела Вильяма в непередаваемый трепет.

— Я хотел бы разъяснить вам некоторые моменты в уходе за больным. Нужно будет внимательно следить за его состоянием, обращать внимание на наличие жара, появление лихорадки и другие симптомы. Сегодня ночью нельзя оставлять господина Рамос одного. Швы, которые наложил мой коллега, чтобы остановить кровотечение, очень достойные. Но их требуется обрабатывать, для этого я вам дам обеззараживающий порошок. Он из Индии, не пугайтесь его ярко-желтого цвета. Вовремя меняйте повязки, отпаивайте большим количеством чистой воды и регулярно проветривайте помещение. Обезболивающее давайте по той же схеме, что и прежде. При сильном жаре нужно будет заварить вот эту смесь корней лекарственных растений. Пока этого будет достаточно, завтра утром я приеду проверить больного. В случае резкого ухудшения состояния господина Рамос, прошу незамедлительно оповестить меня.

Перед уходом Вильям ещё раз окинул взглядом величественный дом, подумал, как это должно быть здорово — родиться и жить в таком месте. Потом задержал свой взгляд на Алисии, которая держала в руках его, уже слишком легкое для осенней поры, пальто. В это время из столовой вышла госпожа Эмилия со своим сыном, озорным и улыбчивым мальчуганом. Она хотела проститься с гостем, и ещё раз выразить ему свою признательность.

Когда за доктором захлопнулась дверь, Эмилия взяла сына за руку, они вместе выбрали книгу для чтения вслух, в библиотеке, которая была расположена в кабинете. И приготовились коротать свой вечер в гостиной, где уже разожгли камин. Там, подле лежащего мужчины было место — определенное судьбой Эмилии Рамос.

Смертельная схватка

Даниэль и раньше охотился на кабана верхом на лошади. Эта разновидность охоты была для него одной из самых излюбленных. Он весь вечер провел в предвкушении победы. И когда начало смеркаться, в нетерпении, вместе со своими спутниками отправился за добычей. Примерное место, которое облюбовала для себя эта дикая мишень, было определено заранее, по примятой сухой траве на дневных лежанках. Поэтому, охотники почти сразу напали на след кабана. Предполагалось, что он должен быть очень крупного размера.

Через несколько миль, пройденных неподалеку друг от друга, было решено разъехаться, и образовать западню — что-то вроде большого сжимающегося кольца. Даниэль потрепал своего верного бесстрашного коня по влажной холке, он направил его вправо, обходя стороной густые заросли. Какое-то время Вороной шёл рысью, затем Даниэль осадил его на неспешный шаг. Одним из его неоспоримых достоинств была почти бесшумная поступь. Сейчас, когда от треска сухих веток исходило много шума, эта особенность пришлась как нельзя кстати. На руку Даниэлю было также и то, что он двигался против ветра.

Даже в темноте вид цветущего вереска завораживал взор, до конца периода цветения оставалась какая-нибудь неделя — две, и создавалось впечатление, что напоследок он хотел поразить всех своей красотой. Эта «канонада» цветов, от белого и бледно-лилового до насыщенного сиреневого, будила воображение, захватив в свой плен, помимо взгляда, сладким медовым ароматом, обоняние Даниэля. Обычно, он был слишком груб для проявления такой чувствительности, но данный вечер был каким-то особенным, и Даниэль поддался его настрою. Не спеша он вёл своего верного коня, всматриваясь в темные заросли и прислушиваясь…

Постепенно напряжение стало нарастать, то здесь, то там, мерещились звуки дикого животного. Прошло уже примерно около часа, и за это время Даниэль продвинулся лишь на каких-то сто метров. Он не хотел покидать свой пост, он чувствовал, что жертва где-то рядом, жмется от него к черным стволам деревьев, следит за ним своим пристальным взглядом. В который раз по спине Даниэля пробежал непривычный озноб. Ему стало мерещиться, что хряк издевается над ним, играет в какую-то свою игру. Правила которой, известны только ему, вереску, и этой темной ночи. Они все в сговоре против Даниэля Рамос… Но ничего, он покажет, кто тут главный.. И его рука сильнее сжала рукоятку копья.

Луна ненадолго выглядывала из-за туч, и снова пряталась. Как-будто она тоже решила принять участие в их игре в прятки. В одно из таких мгновений, когда она особенно ярко осветила местность, Даниэль всего в пяти метрах от себя ясно увидел блеск глаз, которые смотрели прямо в его глаза. На секунду он растерялся от неожиданности, затем резко и с силой направил копье в ту сторону. Послышалось какое-то копошение сразу с нескольких сторон, визг, хрюканье… Копье со свистом прошло мимо плоти, но зацепилось острием за сухой сук. Даниэль пытался выдернуть его обратно, как в это же время почувствовал мощный толчок слева, не удержал равновесия и повис на лошади, которая от приступа сильной боли встала на дыбы. В одно мгновение в плотный клубок смешались громкое ржание лошади, холодный пот, растерянность Даниэля и его отчаянные попытки высвободить свою правую ногу из стремени, а хладнокровный враг тем временем бесшумно заходил с другого края.

Даниэль чувствовал, что Вороной обезумел от боли, и это просто чудо, что он до сих пор топчется на месте. Он понимал, что ему необходимо как можно скорее освободить свою ногу из плена. Но стремена намертво запутались и туго её сдавливали. Осененный внезапной догадкой, Даниэль стал нащупывать за поясом свой массивный охотничий нож. Чувствовалось, что конь не хочет нанести вред своему хозяину, но он был на грани и неистово перебирал по земле копытами, по счастливой случайности, не задевая головы своего хозяина. Даниэль выхватил нож, и уже тянулся к кожаному путлищу, чтобы перерезать его и высвободить ногу. В этот момент отчетливо послышался топот копыт, но не его верного раненого друга, нет, кто-то другой неистово несся в их направлении. Даниель обернулся, и увидел, как к ним на бешеной скорости бежит огромное животное. С этого ракурса оно выглядело ещё более грозным и ужасным. Чувствуя, как на него надвигается неминуемая смерть, Даниэль вслепую со всей силы резанул ножом по месту, где должно было быть путлище, конь сдавленно фыркнул, издал стон, похожий на человеческий, и неуверенным рывком метнулся в кусты.

В это время вепрь почти достиг своей цели. Он успел вонзить клык в правую ногу жертвы, и с чувством превосходства подкинул его над собой. Сначала Даниэль обрадовался, что ему удалось увернуться, и удар не пришелся по голове. Но затем его горячей волной накрыла пронизывающая боль, и он понял, что не может пошевелить ногой. Даниэль лежал животом вниз и боялся поднять голову. Такое поведение для вепря было необычным, первыми они атакуют только в исключительных случаях. Но любому охотнику известно, что разъяренный кабан не оставит свою жертву… И скорее всего, в данный момент он пошел на повторный заход, чтобы растоптать своего ненавистного врага, и если ему это удастся, то, вполне возможно, ещё и съесть. Даниэль был сломлен, но его рука по-прежнему сжимала рукоятку ножа. Он притянул его к своей груди, крепко сжал, и собрал остатки своей храбрости для того, чтобы встретить опасность лицом к лицу.

К удивлению Даниэля зверь занял выжидательную позицию, он не нападал и не убегал, а вперил в него свои налитые кровью глаза, и буравил его немигающим тяжелым взглядом. От этого взгляда было не по себе, Даниэлю было знакомо их выражение упрека… и материнского бесстрашия. Настоящая мать — будь то человек, или животное, никогда не даст в обиду своих детей. Ради них она готова пойти на всё. Этот взгляд не возможно было спутать ни с каким другим. И словно в подтверждение этих мыслей, за спиной самки замелькало её потомство.

Даниэль готовился к смерти, первый раз в жизни он сам оказался в роли жертвы. Нога нестерпимо ныла, боль пульсировала в ней, и горячей кровью пропитывала землю вокруг. Но он не мог оторвать своего взгляда от этой лохматой морды, от её рыла, которое шевелилось и жадно втягивало воздух, пропитанный кровью, словно пробовало его на вкус. От её клыков, окрашенных в алый цвет. Даниэль думал об одной матери, перед которой был очень виноват. И он был уверен, что эта, испепеляющая его взглядом, мстит ему сейчас за ту, другую. Мстит тем, что выбрала для него долгую и мучительную смерть.

Время бежало молниеносно, и одновременно тянулось невыносимо медленно… Даниэль понимал, что ему необходимо остановить кровь, иначе он потеряет сознание, и на то, чтобы очнуться шанса уже не останется. Когда мышцы на лице и руках начало сводить, он вдруг осознал насколько был напряжен. Рубашка насквозь пропиталась холодным потом, но Даниэлю не было холодно. Ему было страшно. Страшно за прожитую жизнь, страшно умирать. В одно мгновение в нём что-то сломалось, какая-то важная пружинка вывела из строя весь сложный механизм, тело налилось свинцовой тяжестью и обмякло. Возможно, я заслужил именно это… — было его последней мыслью перед тем, как провалиться в забытье.

Ночь борьбы

Этой ночью Вильям спал тревожным сном. Ему мерещились какие-то звуки, запахи, что-то неясное смутно беспокоило сознание, и он то и дело вздрагивал. В очередной раз звуки стали настойчивее, но они снова потонули во мраке ночи и шуме холодного осеннего дождя… Внезапно он подскочил на кровати, весь в холодном поту, от резкого стука, наверное, порыв ветра с размахом ударил ставню об окно. Вильям пытался сообразить, что происходит, и почему он так тревожен, и тупо смотрел на свои руки. Удары снова повторились, они стали громче, и совсем сбросили сонную пелену с Вильяма. Стало понятно — что-то произошло.

Он подошел к окну, держа в руках огарок свечи, погода в это ночное время, и правда, казалась премерзкой… Под окном переминался с ноги на ногу Адриан, по его сгорбленной фигуре можно было догадаться, что он жутко озяб и продрог.

— мистер Смолл! Прошу Вас, поторопитесь! Моему хозяину совсем стало худо. Меня отправили за Вами. Только оденьтесь потеплее.

Последнее предостережение было излишним, поскольку более теплой одежды у Вильяма не имелось, и он поддел под свое легкое пальто лишь дополнительный жакет. И не тратя драгоценное время, торопливо сел в карету. До усадьбы они смогли добраться не раньше, чем через два часа. Дважды пришлось вытаскивать карету из засосавшей её грязи. В итоге внешний вид у путников был впечатляющим, грязные и усталые они просто валились с ног. Та единственная приличная одежда, которая была у Вильяма, пришла в негодность.

В доме их встретила тишина и приглушенный свет. В холле стояла, укутавшись в теплый платок, Эмилия Рамос. По её болезненной бледности и вчерашнему платью, можно было догадаться, что она ещё не ложилась. Как бы Вильям не торопился, он не мог заявиться к больному в таком виде. Видя его замешательство, и решив, что, по-видимому доктору не во что переодеться, Эмилия распорядилась, чтобы доктору выделили что-нибудь подходящее из гардероба её супруга.

— Вильям, не огорчайте меня своим отказом, примите, пожалуйста, эти вещи. Они не модного фасона, приобретались, когда мой супруг был ещё молод, но новые, и очень хорошего качества.

Вильям вынужден был согласиться, и после того, как привел себя в порядок, явился в комнату больного. Даниэля Рамос тем временем переложили в его спальню, где жарко пылал огонь, а полки и стены были заполнены охотничьими трофеями. Интерьер комнаты был исполнен в пурпурно-бордовом цвете, и наполнен тяжелой массивной мебелью. Сейчас, при обманчивой игре теней, причудливым образом выглядел этот животный мир, который взирал на присутствующих своими стеклянными блестящими глазами. Из угла комнаты неожиданно и жутко выглядывала огромная клыкастая кабанья голова. А над кроватью больного, раскинув свои меховые смертельные объятия, был распят медведь. Казалось, он разинул свою свирепую пасть с целью покарать убийцу, и если не в этой жизни, то в следующей ему не миновать этой расплаты.

Даниэль Рамос пришел в сознание ближе к полуночи, и стал требовать отчета о своей лошади. Когда же ему передали, что Вороного, к сожалению, пришлось застрелить — он пришел в неописуемое бешенство. Когда ты собственность Даниэля Рамос — то нельзя просто так умирать без его на то согласия. За время бодрствования состояние значительно ухудшилось, опиаты оказывали свое действие лишь непродолжительное время, и после стремительного скачка температуры было принято решение ехать за доктором.

От камина веяло жаром, но даже продрогшему на холодном ветру Вильяму было невыносимо душно в этой комнате. Больной же был укутан практически с головой, видимо, по причине бьющего его озноба. Когда Эмилия услышала, что дверь в комнату отворилась, она подняла свои уставшие глаза на доктора. Первое мгновение она приняла его за призрак, что в её помутненном сознании, было бы не удивительно… Она смотрела на него и испытывала приступ дежавю, так сильно он напоминал ей одного человека, с которым она когда-то связывала столько надежд. Рука непроизвольно потянулась к приоткрытому рту, будто Эмилия хотела вскрикнуть, но потом её что-то заставило передумать, и она застыла в этой выразительной позе.

Но нет, вот же он, лежит рядом, его виски подернула седина, и из растрескавшихся губ с шумом выходит горячее дыхание. Сбросив с себя это странное наваждение, она провела рукой по затекшей шее и уставшим глазам.

Вильям был полон решимости находиться рядом с Даниэлем всю ночь, о чем он поторопился сообщить уставшей женщине. После некоторых раздумий он согласился на просьбу Эмилии остаться у них в Усадьбе, пока Даниэль Рамос нуждается в его помощи. Она сообщила, что его комната будет соседней с этой, и к утру её подготовят.

Когда Вильям остался с Даниэлем наедине, он первым делом произвел медицинский осмотр и измерил ему температуру. Затем достал из своего саквояжа какую-то микстуру в стеклянном пузырьке и отсчитал ровно десять капель, прежде чем с помощью ложки влить их в приоткрытый рот больного. Это было хорошее противовоспалительное средство, с помощью которого он надеялся снизить высокую температуру. После необходимых общепринятых манипуляций в данном случае, Вильям прекрасно знал, что помочь Даниэлю сможет только Бог, если на то будет его воля.

Поэтому он расположился в большом мягком кресле, которое стояло неподалеку, и приготовился к длительному ожиданию. Так странно ощущал он себя здесь в этом чужом доме, чужом костюме. Эти новые обстоятельства резко контрастировали с теми условиями жизни, в которых он привык находиться. И самым странным было то, что в этой обстановке он не чувствовал себя лишним, напротив, ему было очень комфортно. Костюм сидел на нём как «влитой», и кажется, что был предназначен именно для него. Он с удовольствием провел по приятному на ощупь гладкому рукаву шерстяного пиджака. Внимательно рассмотрел запонки, на которых, судя по всему, был изображен семейный герб. Ноги Вильяма были облачены в кожаные туфли прекрасной выделки. В кресле сейчас находился словно другой человек, но не чужак, чужаком был тот, который провел свое детство с Брендоном Смоллом, а сейчас снимал коморку у местного аптекаря. Между этими двумя молодыми людьми общей была только тайна, прикрытая тонкой материей.

Алисия

Алисия привыкла проводить свои вечера на кухне, распивая чай с милой тетушкой Мэри. Где та давала ей наставления, ласкала, журила за небольшие проступки и просто много и весело болтала. Этот небольшой уголок для прислуги заменял ей очаг её родного дома, из которого она так недавно выпорхнула, не зная жизни, которая её окружает. Она была старшим ребенком в семье, в которой воспитывались и росли семеро детей. Её четыре милых сестрички и два озорных братика она вынуждена была покинуть. В доме родителей на нее ложилось много ответственности, в том числе по уходу за младшими ребятишками, и с самого юного возраста она привыкла трудиться с раннего утра и до позднего вечера. Сейчас по той же причине — нужде в её помощи, только теперь материальной, она была устроена служанкой в усадьбу господ Рамос.

Иногда к вечерним посиделкам присоединялись другие обитатели усадьбы. Старичок Джон был очень мил, хоть и придавал всегда своему лицу строгое выражение. Адриан был хорошим деревенским парнем, и все почему-то заочно их уже сосватали. Алисия чувствовала его симпатию к себе, её сложно было не заметить. Но его ухаживания и знаки внимания либо просто смешили её, либо злили. И она не могла воспринимать его всерьез. Это очень огорчало Адриана, но он не терял надежды, подбадриваемый мнением своего окружения. В те дни, когда Кэти снисходила до чашки кофе в их обществе, Алисия старалась найти причину быстрее удалиться в свою комнату, и коротала остатки вечера за чтением романа, а у тетушки резко начинала болеть голова. Всё потому, что Кэти, казалось, была пропитана ядом. Она брызгала им направо и налево, и не стеснялась отпускать злые шутки, в основном, в адрес их госпожи, Эмилии Рамос.

Сегодняшний день отличался от других, и вместо того, чтобы сидеть с чашкой крепкого ароматного чая в одной руке и кусочком сахара в другой, Алисия лежала на своей кровати и смотрела в потолок. Она умышленно не стала зажигать свет, чтобы никто её не беспокоил, и не мешал разбираться со своими мыслями. В доме творилось что-то неординарное, как будто в воздухе завис топор, и никто не знает — в какой момент он опустится. Физически было тяжело дышать, все ходили угрюмые и молчаливые, и даже в скупых глазах Кэти сегодня блестели две слезинки.

Однако… Алисия улыбалась. Казалось, никаким обстоятельствам не под силу было стереть с её лица эту идиотскую улыбку. Она жила своей самостоятельной жизнью, и не поддавалась ни на какие уговоры. Алисии становилось стыдно, когда она сознавала, что такое её настроение совсем неуместно, но ничего не могла с собой поделать. Эта улыбка зародилась сегодня вечером, согретая взглядом янтарных глаз. Алисия открылась новому чувству, сдалась без всякого боя, отважно шагнув в пропасть неизведанного. Сейчас она будто парила в невесомости, у неё не было ни усталости, ни аппетита, ни даже потребности во сне. Она не чувствовала своих конечностей, ходила механически и совершала ежедневные ритуалы по привычке. Она не смогла сказать бы какой сейчас час, и какой день недели. Всё это стерлось из её сознания, как что-то несущественное. Даже о своей семье в первый раз за всё пребывание здесь, она сегодня ни разу не вспомнила. Единственное, в чём она была уверенна, и чего страстно желала — это снова увидеть его, хоть мимолетно, такие серьезные и глубокие глаза. Она боялась в них утонуть, но точно знала, что кинулась бы в этот омут без оглядки.

Ночь пролетела незаметно, Алисия заснула внезапно, словно потеряла сознание. И почти сразу очнулась от настойчивого стука в дверь. Тетушка увещевала свою крестницу поторопиться — Кэти в чём-то требуется её помощь, и ещё перед завтраком Алисии нужно успеть проверить камин в спальне господина Рамос, и оставить у него комплект чистых простыней. Алисия потянулась на кровати, удивительно, она совсем не чувствовала усталости, а губы снова растянулись в улыбке.

После нескольких секунд промедления, она собрала свои волосы, раскиданные по подушке, и подошла к зеркалу, чтобы умыться. Предательский блеск в глазах заставлял чувствовать себя, всё равно, что голой. А лихорадочный румянец делал её, и без того милое личико, очаровательным. Алисия усиленно терла лицо ладошками, как будто это могло смыть с него такое громкое признание. Потерпев поражение, она, с неистовой энергией начала разбирать свои платья. Её скудный гардероб состоял из трех платьев одного фасона, но разных оттенков. Перед ней был сложный выбор — на кровати лежали темно-синее, серое и черное платья. Сегодня она хотела выглядеть особенно. И после долгих колебаний она надела темно-синее, оно было более приталенным, и выгодно оттеняло её светлые голубые глаза.

Уложив волосы на другой пробор, и убрав их в красивую прическу, она уже готова была выйти из комнаты. Но вдруг снова вернулась к зеркалу, и вытянула две золотистые прядки, которые красивыми волнами упали на плечи. Теперь, довольная собой, она поспешила в комнату Даниэля Рамос.

Алисия замерла перед массивной дубовой дверью, испытывая смешанные чувства. Присутствие смерти было так близко и так ей неприятно. Она боялась, что откроет эту дверь и увидит, как она празднует свою победу. Несмотря на свой молодой возраст, Алисии уже приходилось вступать в неистовую борьбу со смертью. И вырывать горячими молитвами из её липких холодных лап своих младших братьев, которые тяжело болели. Поэтому, она прекрасно знала, насколько этот враг коварен и безжалостен, насколько он может быть стремителен. Набравшись храбрости, и осознав, наконец, что она выполняет свою работу, Алисия почтительно постучалась. Немного выждав, и не дождавшись ответа, она потянула на себя ручку двери.

В комнате было ещё тепло, из-за закрытых плотных гардин стоял полумрак. Она, с замершим сердцем, бесшумно приблизилась к окну, и отдернула одну штору. Солнечный свет проник в комнату и скользнул по постели Даниэля Рамос. Чувствуя, что непочтительно так пристально его разглядывать, Алисия всё равно не могла отвести взгляд от его тела, пытаясь поймать хоть намек на дыхание. Оставаясь на приличном расстоянии, она навострила все свои чувства и смотрела немигающим взглядом. Внезапное резкое движение и стон господина Рамос чуть не заставили её выронить стопку простыней, которые она прижимала к себе с неистовой силой. Но всё же у неё вырвался вздох облегчения, и успокоившись, она направилась к камину ворошить угли.

Только сейчас, проходя мимо кресла, она заметила в нём очертания какого-то джентльмена. Осознание того, что всё это время, что она находилась в комнате, за ней кто-то наблюдал, заставило её чрезвычайно смутиться и, помимо прочего, испытать возмущение. Она поспешно склонилась в реверансе, но и теперь не дождавшись никаких слов от незнакомца, тихонько подняла голову. Верхнюю часть мужчины всё ещё скрывал полумрак, поэтому сказать наверняка смотрит ли он на неё сейчас, было невозможно. Но по замершей позе и наклону корпуса Алисии показалось, что он спит. Пребывая в замешательстве, и не зная как лучше поступить, Алисия бесшумно направилась к камину. Вдруг, внезапное предположение застигло её врасплох, сердце стало бешено биться в груди, и, не осознавая в полной мере, что она делает, Алисия приблизилась к креслу.

Не чувствуя под собой ног от страха, она храбро разглядывала спящего перед ней молодого мужчину. Это был он. Только в этом костюме теперь был более статен, и выглядел таким недосягаемым для неё. Чувства переполняли её до краёв, было сложно понять, что именно она испытывает по отношению к Вильяму. Жалость? Несомненно. Ей казалось, что она знает его целую вечность, и разглядывая горизонтальную складку на лбу, ей хотелось приласкать его и утешить. Интерес? Да, конечно. Кто он? Откуда приехал? Почему так её тревожит? Что за тайну скрывает, пряча свое лицо?

Любовь? Но разве такое возможно?… Возможно ли?…

Голова молодого доктора, которую он подпирал своей согнутой в локте рукой, начала терять свою опору и всё больше склоняться к груди. Алисия, испугавшись, что он может сейчас проснуться, поторопилась выйти из комнаты. Но заметив, что кочерга осталась лежать посреди ковра, замешкалась, чтобы исправить эту оплошность. Вильям и правда проснулся, ещё до того, как он открыл глаза, первым его жестом было порывистое движение руки к лицу. Затем, как будто удостоверившись, что всё в порядке, он обрел спокойствие.

Это первое видение нового дня обрадовало его, и слегка позабавило. Он наблюдал, как Алисия ухватившись за кочергу, пытается поместить её в специальную стойку, что у неё совершенно не выходит. Предпринимая отчаянные попытки в борьбе с застрявшей кочергой, она зацепилась волосами за каминную решетку, вследствие чего, живое золото рассыпалось по её хрупким плечам, а милое лицо было одновременно пунцовым, гневным и прекрасным. Поспешив девушке на помощь, и сдерживая нахлынувшее на него веселье, Вильям подошел к камину. Он положил свою руку на кочергу, случайно коснувшись пальцев Алисии. От этого прикосновения она вздрогнула, как от электрического разряда, подняла на него свои огромные голубые глаза, и, не сказав ни слова, выбежала из комнаты. В некоторой задумчивости Вильям вертел в своей руке рукоятку, и раз за разом прокручивал в памяти этот взгляд.

Спустя какое-то время, он вернулся к реальности и поспешил проверить состояние своего пациента. На подсознательном уровне он отметил про себя, что его движения в новом костюме стали более уверенными и красивыми. И ему нравилось, что в таком виде он предстал перед этой необычной девушкой.

Дыхание Даниэля было таким же жестким, и перемежалось с хрипами. Температура, вопреки ожиданиям, не снизилась, а напротив, стремилась к максимальному пределу. Лоб был таким горячим, что, казалось, об него можно было обжечься. Это обстоятельство чрезвычайно встревожило Вильяма, он стал мрачен, и все посторонние мысли выветрились из его головы. Беспокойство за здоровье этого человека, граничило с отчаянием, и завладело всем его сознанием.

Няня Мэри

С того времени, как в семье Рамос случилось несчастье, прошло уже три дня. Няня Мэри всё это время не находила себе места, и тому было несколько причин. Во-первых, конечно, переживание за здоровье своего господина, во-вторых, изможденный вид несчастной Эмилии, и, в-третьих, странное поведение Алисии. Эта девушка удивительным образом изменилась за эти дни, она порхала по дому, как порхает бабочка от одного цветка к другому. Преобразилась и похорошела просто до неприличия, ещё и в такое неподходящее время. На все наводящие вопросы её племянница улыбалась глупой улыбкой и многозначительно молчала.

Мэри была уже в преклонном возрасте, пышнотелой, уютной, добродушной, и в меру веселой тетушкой. Она одновременно с восторгом и укоризной смотрела на свою племянницу, и страх перед чем-то неминуемым… (Что наступит обязательно!) парализовал её способность думать, и делал её слишком рассеянной и забывчивой. Вот, и сейчас, сидя за кухонным столом, она задумчиво сыпала себе в чай соль, и старательно мешала ложечкой. Вдруг, какая-то мысль поразила её словно молнией, и она вперила свой воинственный взгляд в молодого человека, как раз сидящего напротив неё.

Адриан, казалось, немного поежился, и стал как-то с опаской на неё поглядывать. 0н тоже заметил странные перемены, и в поведении тетушки Мэри (особенно после того, как дважды увидел её в надетом задом наперед чепце), и также от него не могло ускользнуть очарование Алисии… Она всегда была прекрасна. Но, если раньше она была словно нежный василек, согретый теплыми лучами солнца, то теперь стала походить на томную, распустившую свои нежные лепестки, ярко-алую розу. Которую неудержимо хочется сорвать, любоваться ей бесконечно, вдыхать её сладкий пьянящий аромат… Но… страшно до дрожи от того, что сорванная роза быстро увянет в его руках… Адриан, как ему казалось незаметно, рассматривал Алисию за завтраком. Он пытался понять, что стало причиной такого превращения, есть ли у него какая-нибудь надежда. Упоенный своими мыслями и волнениями, он вдруг почувствовал под столом внезапный толчок. И сразу после этого заметил, что тетушка Мэри буравит его немигающим взглядом. Этот взгляд был настолько красноречив, и так не вязался с обычным добрым выражением лица этой женщины, что Адриан вскочил из-за стола, откланялся, и поспешил ретироваться в безопасное место. В стойле у господина Рамос оставалось ещё пять породистых лошадей, которые требовали ухода. С Вороным их, конечно, было не сравнить… И Адриан с горечью почесал затылок, когда снова вспомнил об утрате своего друга.

Мэри, после ухода молодого человека, удовлетворительно хмыкнула, как детектив, который напал на след преступника. Потерла руки, и приняла для себя решение разобраться в этой ситуации, во что бы то ни стало. А пока нужно заниматься своими повседневными обязанностями.

— Алисия, когда допьешь чай, накорми завтраком мистера Смолла. Он так и принимает пищу в одиночестве?

Алисия немного сдавленным голосом только и смогла из себя выдавить — хорошо.

Тем временем, Кэти, когда зашла речь о молодом докторе, ухмыльнулась, и не удержалась от комментария: « — Довольно странный этот доктор, какой-то напыщенный. И что такое с его лицом?»

Мэри строго на неё посмотрела, и, сказав, что это совершенно не её забота, прекратила этим дальнейшие разговоры. Когда все вставали из-за стола, Алисия уже упорхнула с подносом, сервированным свежим завтраком, для Вильяма Смолла.

Мэри любила свою работу. Вся её личная жизнь слилась с ней, её неизрасходованные материнские ласки, любовь, сострадание тесно переплетались между собой и врастали, словно корни, в орошённый слезами грунт. Она питала глубокое уважение к Эмилии, и была искренне ей предана. Лукаса она любила, как любила бы своего собственного внука, если бы он у неё был. Хоть этот маленький шалун и заставлял иногда за собой побегать, и мог битый час прятаться в саду за деревом, наблюдая, как запыхавшаяся старая няня причитает, и заглядывает под каждый куст. Но в его натуре не было зла, и он тоже любил свою няню.

Помня о том, что маленький Лукас требует большого внимания, Мэри старалась не выпускать его из вида ни на минуту. Она ежилась на лавочке под раскидистой Магалебской вишней. Это дерево было её любимым в саду. Сейчас листья второпях улетали от дерева, даже не оглядываясь на свою родительницу. А ведь каких-то полгода назад, как и каждую весну, они сидели, плотно вцепившись в её ветки, дрожа от страха при каждом дуновении ветра, и создавали унисон с прекрасными гроздьями мелких пушистых соцветий, источающих терпкий и сладкий, ни с чем несравнимый, аромат. Запах этого дерева обычно у многих ассоциируется с детством, с той порой, когда каждый ребенок с восторгом и интересом познает окружающий его мир. Он не видит ничего зазорного в том, чтобы вдохнуть аромат каждого встречного растения, а потом постараться впитать его и навсегда закрепить в своей памяти. Также и Мэри каждую весну, примерно на две недели, в момент цветения черемухи погружалась в смутные, но очень дорогие сердцу, воспоминания. Садовник Джон, зная расположенность Мэри к этому дереву, старательно за ним ухаживал, подпитывая его, разрыхляя почву, и формируя крону. А в период цветения неизменно обновлял букет из веточек для её вазы, которую, вопреки распространенному мнению о том, что в доме от такого букета непременно разболится голова, Мэри почетно водружала на свой комод.

Передернув плечами от холода, Мэри в очередной раз оглянулась, но сорванца уже не было поблизости. Разволновавшись, она спешно пошла по аллее, и к счастью, когда достигла её конца, увидела, как Лукас играет на холмике. Конечно, куда ещё он мог пойти. Ведь здесь за последнее время скопились почти все его уличные игрушки. На возвышенности красовался свежий изящный букет бело-розовых цветов камелии. Этот редкий сорт был привезен из Азии, и его прекрасные цветки только начали распускаться. Кто-то внимательно следил за этим процессом, чтобы не упустить момента, и при первой возможности украсить ими могилку.