Бесплатный фрагмент - Тень спящего

ПРОЛОГ

Река Забвения текла чёрными, но прозрачными водами, будто кто-то вылил в неё целую бутыль чернил, а потом разбавил слезами. Она не журчала, а всхлипывала — тихо, как ребёнок, которого забыли утешить. Берег был усыпан серым песком, холодным даже в июльский полдень, и, если прислушаться, казалось, будто под ногами шепчутся тысячи крошечных голосов, закопанных здесь когда-то вместе с детскими игрушками и ненужными секретами.

Семилетний Андрей сидел на корточках, сжимая в потных пальцах угольный обломок. На обороте тетради по арифметике, уже испещрённой красными исправлениями учительницы, он выводил корявые линии: чёрную фигуру с пальцами, длинными, как проволока, и себя — маленького, с протянутой вперёд рукой. Между ними лежала тень. Не просто тёмное пятно, а живое — с глазами-щелями и ртом, раскрытым в беззвучном крике.

— Отдал, чтобы мама не болела, — прошептал он, выводя подпись. Буквы плясали, как пьяные мухи, но смысл был ясен.

А что, если она всё равно умрёт? — мелькнуло у него в голове, и он тут же сжал кулаки, будто хотел раздавить эту мысль. Ветер, пахнущий мокрой штукатуркой и старыми газетами, шевельнул страницы тетради.

— Андрюшка! — донёсся с дальнего берега голос отца. — Иди домой, мать волнуется!

Но мать не волновалась. Она лежала в постели, бледная, как бумага, и смотрела в потолок, будто там было что-то важное — может, ангел, а может, просто трещина, которую она считала вместо овец. Отец врал. Он врал часто, особенно когда боялся.

Андрей не ответил. Вместо этого он провёл пальцем по рисунку, и уголь размазался, словно тень заплакала.

— Ты правда согласен? — прошептал он фигуре на бумаге.

Ветер стих. Даже река замерла, будто затаив дыхание.

И тогда холодные пальцы коснулись его плеча.

Он дёрнулся, обернулся — никого. Только песок, да чахлые кусты ивы, да небо, низкое и серое, как крышка школьной чернильницы. Но на песке, в двух шагах от воды, отпечатался мокрый след — будто кто-то вышел из реки и встал за его спиной.

— Кто здесь? — голос Андрея дрожал, но он сжал уголь крепче, будто это был нож.

Тишина.

Потом — шёпот, такой тихий, что он мог быть просто шумом в собственных ушах:

— Ты уже подписал.

Андрей посмотрел на рисунок. Подпись, которую он только что оставил, теперь выглядела иначе — буквы были ровнее, чернее, будто их обвели десять раз. А рядом, чуть ниже, стояло ещё одно слово, которого он точно не писал:

«Согласен».

Сердце стукнуло так сильно, что он почувствовал его в горле.

— Это не я… — прошептал он.

Но пальцы его, будто сами по себе, потянулись, к слову, коснулись его.

И в тот же миг тень у его ног дёрнулась — не от ветра, нет. Она отлипла от земли, как чёрная ткань, и на мгновение встала перед ним — выше его, тоньше, с пустыми глазницами и растянутым ртом.

— Завтра, — прошептала она.

Потом рухнула обратно в песок, будто её отпустили.

Андрей зажмурился. Когда открыл — след на песке исчез. Только рисунок в тетради остался, и теперь он казался живым.

— Андрей! — снова крикнул отец, но голос его был уже дальше, будто он уходил.

Мальчик медленно встал, сунул тетрадь в рюкзак. Перед тем как развернуться, он посмотрел на реку.

Вода была неподвижна. Но на её поверхности, совсем близко к берегу, плавала монета — старая, с потускневшим профилем человека, которого ещё не было.

Он потянулся к ней.

— Не трогай, — сказал кто-то за спиной.

Андрей обернулся.

На берегу стоял мальчик лет десяти — в рваной рубашке, с бледным, как мел, лицом. Он не отбрасывал тени.

— Степан… — прошептал Андрей. Он знал его — тот жил на соседней улице, но месяц назад исчез. Говорили, утонул.

— Она не для тебя, — сказал Степан и указал на монету. — Она для одиннадцатого.

Потом развернулся и пошёл вдоль берега, не оставляя следов.

Андрей посмотрел на воду снова.

Монета исчезла.

Только теперь он заметил, что его собственная тень…

запаздывает на секунду.

                                           * * *

Той ночью в доме Громовых пахло лекарствами и мокрыми тряпками — мать снова бредила, и отец, не раздеваясь, спал в кресле у её кровати, держа в руке пузырёк с микстурой, как будто это был последний патрон в войне с болезнью. Андрей лежал, уткнувшись лицом в подушку, и слушал, как за стеной хрипит её дыхание. Оно напоминало звук ржавых качелей во дворе — тех самых, на которых прошлым летом сорвалась и разбилась девочка из соседнего подъезда.

Если я засну, она умрёт, — подумал он и тут же испугался этой мысли, потому что дети не должны так думать. Но он уже знал, что должен бодрствовать.

Луна светила в окно, отбрасывая на пол решётку теней от рамы. Его собственная тень лежала неподвижно, но казалось, что её контуры стали размытыми, будто кто-то провёл по ним мокрой кистью.

— Ты не спишь, — прошептал кто-то.

Андрей замер. Голос был внутри комнаты.

Он медленно повернул голову.

Над кроватью, не касаясь пола, висел силуэт. Не человек — просто чёрная фигура, чуть гуще темноты, с пальцами, тонкими, как проволока, и ртом, растянутым в улыбке, которой не хватало только одного: лица.

— Ты согласен? — спросил силуэт, и его голос скрипел, как несмазанная дверь в подвале.

Андрей хотел закричать, но горло сжалось, будто его обмотали верёвкой. Он хотел вскочить, но тело не слушалось, будто кто-то придавил его невидимыми руками.

— Ты уже подписал, — продолжил силуэт, и его пальцы шевельнулись, будто перебирали невидимые нити. — Но я вежливый. Спрошу ещё раз.

Тень на полу дёрнулась.

— Ты согласен?

Андрей почувствовал, как кивает. Сам не понимая почему.

— Хороший мальчик, — прошептал силуэт, и его улыбка стала ещё шире.

Он протянул руку — не к Андрею, а к его тени.

И тогда она оторвалась от пола.

Не просто сдвинулась — нет, она поднялась, как чёрная ткань, которую кто-то дёрнул за угол. Андрей почувствовал, будто из него вытягивают что-то тёплое, что-то важное. Как если бы ему вырвали сердце, но он всё ещё мог дышать.

— Не бойся, — сказал силуэт, сворачивая тень, будто это была старая газета. — Ты даже не заметишь разницы.

Но разница была.

Когда фигура исчезла (не растворилась — просто перестала быть), Андрей наконец смог пошевелиться. Он сел на кровати, дрожа. Пол был пуст. Его тени не было.

— Папа… — хрипло позвал он, но в ответ услышал только храп из соседней комнаты.

Тогда он встал и подошёл к зеркалу над комодом.

В нём не было его отражения.

Только пустота, только тёмное пятно, как дыра в мире.

— Нет, — прошептал он и ткнул пальцем в стекло. Оно было холодным.

За стеной мать закашляла — резко, хрипло, будто выплёвывала что-то живое. Потом наступила тишина.

А потом…

— Андрюша? — её голос звучал ясно, без хрипоты.

Он бросился в её комнату.

Мать сидела на кровати, поправляя волосы. Лицо её было бледным, но глаза — ясными.

— Что ты не спишь? — спросила она.

— Ты… ты здорова? — прошептал он.

— Конечно, — она улыбнулась. — Просто приснилось что-то плохое.

Отец проснулся, уронив пузырёк. Он уставился на жену, будто видел её впервые.

— Люба?..

— Дайте мне поесть, — сказала она. — Я голодна, как волк.

Андрей стоял в дверях, чувствуя, как что-то неправильное поселилось внутри него.

Мать выздоровела.

Но когда он вернулся в свою комнату и снова посмотрел в зеркало, отражения там по-прежнему не было.

Только пустота.

Только отсутствие.

И где-то в углу, на полу, лежал клочок бумаги — тот самый рисунок, который он сделал днём.

Теперь на нём было три подписи.

«Отдал».

«Согласен».

«Спасибо».

Последняя была написана не его почерком.

А утром, когда он проснулся, мама уже варила борщ на кухне и напевала старую песню.

Но когда он подошёл к ней, она вздрогнула, будто не ожидала его увидеть.

— Ты… кто? — спросила она.

И в её глазах не было ни капли узнавания.

                                           * * *

Часовня Ликующих стояла на отшибе, как забытая богом зубная кость, выбитая из челюсти города. Её стены, когда-то белые, теперь походили на пожелтевшие страницы старого молитвенника, испещрённые трещинами-строчками. Колодец во дворе, выложенный из камней, которые помнили ещё петровские времена, звал к себе чёрным зевом, пахнущим сыростью и медными монетами. Здесь, по преданию, надо было оставлять плату за грехи — чтобы они не прилипали к душе, как репьи к подолу.

Степан, мальчик лет десяти, с лицом, которое всегда казалось чуть испуганным, даже когда он смеялся, стоял на краю этого каменного рта. В его ладони лежала монета — необычная, с профилем человека, которого ещё не было. Лицо на монете казалось одновременно знакомым и чужим, будто его слепили из обрывков лиц всех жителей Глухова.

— Десять уже отдали… — прошептал он, перебирая пальцами холодный металл. — Кто будет одиннадцатым?

Ветер, пахнущий полынью и ржавчиной, шевельнул его волосы. Где-то вдали каркнула ворона — одна-единственная, будто специально прилетевшая, чтобы напомнить: время идёт, мальчик, время утекает, как вода сквозь пальцы.

Степан зажмурился и разжал ладонь. Монета упала в колодец. Но не было ни всплеска, ни звона о другие монеты на дне. Только тихий шелест, будто кто-то вздохнул снизу.

Он наклонился, пытаясь разглядеть дно. В чёрной воде, как в кривом зеркале, отражалось его лицо — но не настоящее, а какое-то другое: старше, печальнее, с глазами, в которых уже не было страха, только пустота.

— Эй! — крикнул Степан, и эхо вернулось к нему шёпотом: «Эй… эй… ей…»

Вода дрогнула. На дне, среди шести других монет, седьмая легла точно в центр, будто заняла своё место в невидимом узоре. Степану показалось, что они на мгновение сложились в круг — как цифры на циферблате, где не хватает ещё четырёх.

Из часовни донёсся скрип. Дверь, которую никто не открывал уже лет десять, приоткрылась сама собой, показав узкую полоску темноты. Оттуда пахнуло ладаном и чем-то кислым, будто там, в алтаре, кто-то оставил мокрую тряпку и забыл про неё.

— Отец Иов? — позвал Степан, но в ответ услышал только тиканье — громкое, назойливое, будто в часовне спрятали огромные часы, которые вдруг завелись.

Он сделал шаг назад. В этот момент с колокольни сорвался голубь — белый, как первый снег, но когда он пролетел над головой мальчика, Степан увидел, что у птицы нет глаз. Только гладкие, как мрамор, впадины.

— Степан! — раздался голос с дороги. Это был дед Тихон, старый проводник, который знал все тайны Глухова, но никогда не рассказывал их до конца. — Что ты тут делаешь? Колодец-то проклятый!

— Я… — Степан обернулся, но монет на дне уже не было видно. Вода снова стала чёрной и неподвижной. — Я просто…

— Беги домой, — перебил дед. Его тень, длинная и кривая, лежала на земле, но почему-то не шевелилась, хотя ветер трепал полы его старого пальто. — Скоро колокол зазвонит. А когда он звонит сам по себе — это не к добру.

Степан кивнул и побежал, даже не спросив, какой колокол имел в виду старик. Тот, что висел в часовне, был нем уже лет двадцать — с тех пор, как в Глухове пропал первый ребёнок.

Но когда мальчик обернулся на повороте, он увидел: дед Тихон стоит у колодца и что-то бросает в воду. Что-то блестящее. Ещё одну монету.

А на колокольне часовни, где не должно было быть ни души, шевельнулась тень — высокая, тонкая, с растянутыми, как у лягушки, пальцами.

                                           * * *

Прошло двадцать лет. Ветер сменил направление, река Забвения обмелела, а в Глухове теперь жили только те, кому некуда было бежать. Но колодец у часовни Ликующих по-прежнему стоял на своём месте, и монеты на его дне ждали своего часа.

Андрей Громов, теперь успешный архитектор, который проектировал небоскрёбы в Москве, стоял перед зеркалом в своей дорогой квартире и брился. Лезвие скользило по щеке, но отражение… отставало. На долю секунды, но этого было достаточно, чтобы Андрей порезался.

— Чёрт, — прошептал он, прижимая к порезу кусок туалетной бумаги. Кровь проступила сразу, яркая, как будто его тело наконец-то нашло способ напомнить: ты жив, хотя и без тени.

Он посмотрел в зеркало снова. Его отражение моргнуло — на мгновение позже, чем он сам.

— Стресс, — сказал Андрей вслух, как будто хотел убедить пустую квартиру. — Просто стресс.

Но вечером, когда он шёл домой по освещённым улицам, луна отбросила на асфальт две тени: одну — его, взрослого, в пальто и с портфелем, а вторую… маленькую, детскую, которая шла чуть позади, будто боялась догнать.

Андрей остановился. Детская тень тоже замерла.

— Степан? — неожиданно для себя выдохнул он, не понимая, откуда вспомнил это имя.

Тень не ответила. Она просто стояла и ждала. Как будто знала, что рано или поздно он обернётся.

И когда Андрей всё-таки повернулся, чтобы посмотреть, кто идёт за ним, на улице никого не было.

Только на мокром после дождя асфальте лежали семь монет, выложенных в круг.

И в центре — восьмая.

С профилем человека, которого ещё не было.

Часть 1. ТЕНЬ, КОТОРУЮ Я ОТДАЛ

Глава 1. Ленивая тень

Утро началось с того, что вода в кране побежала ржавая. Андрей Громов стоял босиком на холодном кафеле ванной, наблюдая, как коричневатые струйки постепенно светлеют, и думал о том, что пора бы вызвать сантехника. В зеркале перед ним отражался тридцатипятилетний мужчина с усталыми глазами архитектора, который слишком много работает и слишком мало спит. Или это уже не отражалось?

Он провёл бритвой по левой щеке, следя за движением руки в зеркале. Пена снималась ровной полосой, обнажая бледную кожу. Но когда он перевёл взгляд на правую сторону, отражение в зеркале всё ещё обрабатывало левую. Разница была в какие-то доли секунды, почти незаметная, если бы не тонкая красная линия, появившаяся на его щеке — порез, которого он ещё не сделал.

— Чёрт, — прошептал Андрей, глядя, как в зеркале его двойник наконец переводит бритву к правой щеке и… кровь выступает там, где на реальном лице её ещё не было.

Он резко отпрянул, ударившись спиной о холодную плитку стены. Зеркало запотело от его дыхания, но отражение оставалось чётким — теперь оно смотрело на него с лёгкой усмешкой, медленно стирая каплю крови указательным пальцем.

— Стресс, — вслух сказал Андрей, как заклинание. — Просто стресс и недосып.

Он намеренно отвернулся, набирая в ладони ледяную воду, чтобы сполоснуть лицо. Когда вода коснулась кожи, он вдруг осознал, что не чувствует её температуры — только лёгкое давление, как будто моет лицо через тонкую перчатку.

В зеркале его отражение всё ещё стояло, склонившись над раковиной, хотя сам он уже выпрямился.

Андрей резко хлопнул ладонью по выключателю. Ванная погрузилась в темноту.

Но в чёрном зеркале ещё несколько секунд светилось бледное пятно — лицо, которое медленно таяло, как последний кадр старой киноплёнки.

                                           * * *

Улицы города встретили его осенней прохладой и равнодушием толпы. Андрей шёл, автоматически отвечая на кивки знакомых, но его мысли были там, в ванной, с тем странным отражением.

Солнце стояло низко, отбрасывая длинные тени. Его собственная тянулась за ним, как верный пёс. Пока он не заметил, что между его шагом и движением тени проходит почти две секунды.

Он остановился перед витриной магазина. Его отражение в стекле было размытым, нечётким, но тень… тень оставалась резкой и чёткой. И когда он поднял руку, тень подняла свою только через мгновение, будто думала, стоит ли подчиняться.

— Господи Исусе, — прошептал чей-то голос за спиной.

Андрей обернулся. Пожилая женщина в платке крестилась, глядя на его тень широко раскрытыми глазами.

— Что-то не так? — спросил он.

Женщина отступила на шаг, прижимая к груди авоську с яблоками. Одно из них выпало и покатилось по тротуару, но она даже не потянулась поднять.

— У вас… — она сделала ещё шаг назад, — у вас тени нет, батюшка.

Андрей посмотрел под ноги. Тень была на месте — длинная, чёрная, вполне обыкновенная.

— Вот же она, — сказал он, указывая на асфальт.

Женщина покачала головой, крестясь ещё быстрее.

— Не ваша, — прошептала она. — Это чужая. Ваша… ваша ушла.

Она развернулась и почти побежала, оставив яблоко лежать на тротуаре. Андрей поднял его — плод был тёплым от солнца, но на боку уже виднелся тёмный след, будто оно начало портиться изнутри.

Он снова посмотрел на свою тень. Теперь она вела себя нормально — повторяла его движения без задержки. Но стоило ему отвернуться, как периферией зрения он уловил странное движение — тень замерла, а потом, будто договаривая прерванный жест, медленно подняла руку и помахала ему, как машут тому, кто уходит навсегда.

Андрей резко обернулся. Тень стояла смирно.

Он с силой швырнул яблоко в стену. Плод разбился, брызнув соком на кирпичи. Тень ничего не бросила — она просто смотрела, как сок медленно стекает по стене, образуя узор, похожий на карту незнакомого города.

Где-то вдали зазвонил колокол. Одинокий удар, как вопросительный знак в конце невысказанной фразы. Андрей поднял глаза — но вокруг не было ни одной церкви. Только высокие стеклянные здания, одно из которых он сам спроектировал два года назад.

А когда он опустил взгляд, тень уже стояла правильно — вровень с его ногами, в полном соответствии с законами физики и здравого смысла.

Но в кармане пальто что-то холодное коснулось его пальцев. Андрей достал монету — старую, потёртую, с профилем человека, которого не мог опознать. На реверсе была выгравирована цифра «7».

И самое странное — монета была мокрой, будто только что вынули из воды.

                                           * * *

Офис архитектурного бюро «Строй-Проект» располагался на двадцать втором этаже башни из стекла и стали, которую Андрей проектировал три года назад. Лифт поднимался слишком быстро, закладывая уши, и каждый раз ему казалось, что он оставляет часть себя где-то внизу, в подземном паркинге, где тени были особенно густыми.

— Громов, ты вчера просто блистал на презентации! — встретил его коллега Сергей, размахивая свежим номером архитектурного журнала. — Клиент в восторге, хочет тебя лично благодарить. Смотри, вот фото со вчерашнего ужина.

Он протянул журнал. На глянцевой странице красовалась группа людей в деловых костюмах с бокалами шампанского. Андрей сразу нашёл Сергея — его коллега сиял улыбкой во весь рот. Рядом должно было быть его место…

Но там, где должен был сидеть он, было чёрное пятно. Не размытое, не смазанное — чёткое, как будто кто-то аккуратно вырезал его фигуру и залил тушью.

— Серёг, а где я? — Андрей провёл пальцем по пятну, и ему показалось, что поверхность журнала там слегка влажная.

— Ты вот же, — Сергей ткнул в пятно, затем вдруг заморгал, — то есть… Странно. Ты точно был там. Я даже помню, как ты рассказывал про концепцию «живой архитектуры».

Он перевернул страницу — там был групповой снимок у макета. Среди десятка людей снова зияло чёрное пятно в том месте, где должен стоять Андрей.

— Фотошоп подвёл, — неуверенно пробормотал Сергей, но его пальцы слегка дрожали, перелистывая страницы. — Ладно, не бери в голову. Кстати, у тебя сегодня приём у невролога, не забыл?

Андрей кивнул, не отрывая глаз от журнала. В отражении в окне он видел, как Сергей украдкой крестится, глядя ему вслед.

                                           * * *

Кабинет доктора Остроумова (ирония этой фамилии не ускользнула от Андрея) пахло антисептиком и старыми книгами. Невролог, мужчина лет пятидесяти с усталыми глазами и слишком белым халатом, щёлкал ручкой, изучая результаты ЭЭГ.

— Видите ли, коллега, — начал он (все врачи почему-то называли его коллегой, будто архитектура и медицина были родственными профессиями), — ваш энцефалограмм напоминает мне карту Берлина после бомбёжки — всё на месте, но связи нарушены. Стресс, переутомление. Может быть, лёгкая форма деперсонализации.

Он говорил плавно, профессионально, но его глаза постоянно скользили по стене за спиной Андрея, будто там было что-то интересное.

— Доктор, а что насчёт моей тени? — вдруг спросил Андрей.

Остроумов замер, затем неестественно громко рассмеялся:

— О! Классический симптом деперсонализации — ощущение отчуждения от собственного тела. Ваша тень в полном порядке, уверяю вас!

Андрей медленно повернулся. На светлой стене кабинета, куда падал солнечный свет из окна, не было никакой тени.

— Вот видите, — сказал он, указывая на пустое место, — её нет.

Доктор наклонился вперёд, сложив руки в замок. Его собственный силуэт чётко отбрасывался на медицинский шкаф.

— Коллега, — произнёс он с внезапной серьёзностью, — позвольте спросить: вы из Глухова, не так ли?

Андрей почувствовал, как по спине пробежали мурашки.

— Да… но я уехал оттуда лет двадцать назад.

Остроумов медленно открыл ящик стола и достал старую карточку. На ней была изображена группа детей у какого-то старого здания.

— Это я в девяносто четвёртом работал в детском санатории под Глуховом. Видите этого мальчика? — он указал на ребёнка в углу фото.

Андрей присмотрелся. На месте указанного ребёнка было чёрное пятно, точно такое же, как в его журнале.

— Это… это я?

Доктор вдруг резко встал, задев столом графин с водой.

— Я выпишу вам лёгкие седативные, — сказал он слишком громко, — и настоятельно рекомендую взять отпуск.

Андрей заметил, как врач украдкой смахнул со стола в ладонь что-то мелкое и блестящее — похожее на монету.

— Доктор, что это было?

— Ничего! Просто таблетка упала, — Остроумов нервно рассмеялся, но его рука сжалась в кулак.

В этот момент в кабинете погас свет. На мгновение, всего на секунду. Когда лампы замигали и снова загорелись, доктор стоял у окна, а на столе перед Андреем лежала та самая монета — с цифрой «7».

— Возьмите, — прошептал Остроумов, и его голос вдруг стал совсем другим — глухим, будто доносящимся из-под земли. — Она ваша.

Андрей потянулся к монете. В последний момент доктор резко дёрнул руку, будто боялся прикосновения.

— И найдите того, кто дал вам свою тень, — добавил он уже обычным тоном, когда Андрей был в дверях. — Иначе вы исчезнете полностью.

Дверь закрылась с тихим щелчком. В коридоре Андрей разжал ладонь — монета была мокрой, будто только что вынули из воды. А на стене напротив, где должна была быть его тень, медленно растекалось тёмное пятно, принимая форму маленького мальчика.

                                           * * *

Квартира Андрея встретила его тишиной, которая звенела в ушах, как тонкое стекло. Он бросил ключи на тумбу — звук отозвался странным эхом, будто кто-то повторил это действие на секунду позже. На кухне он налил себе виски, наблюдая, как янтарная жидкость заполняет стакан, но отражение в стеклянном фасаде микроволновки показывало, что бутылка наклоняется сама по себе, без помощи рук.

Телефон зазвонил резко, разрывая эту тяжёлую атмосферу. На экране горело: «Неизвестный номер». Андрей поднёс трубку к уху, но прежде, чем он успел что-то сказать, в динамике раздался шёпот — влажный, будто доносящийся из-под воды:

— Колокол зовёт…

За этими словами послышался звук, от которого у Андрея похолодела спина — далёкий, но узнаваемый шум реки Забвения. Той самой, на берегу которой он сидел в детстве, рисуя углём свою судьбу.

— Кто это? — спросил он, сжимая стакан так, что пальцы побелели.

В ответ — только лёгкое дыхание и шелест, будто кто-то перебирает страницы старой книги. Потом голос добавил:

— Десять уже отдали… кто будет одиннадцатым?

Линия оборвалась. В тишине квартиры Андрей вдруг осознал, что в углу комнаты, где падала тень от торшера, теперь стояла другая тень — детская, маленькая, которая не принадлежала ни одному предмету в комнате. Она медленно покачала головой и растворилась, как дым.

Виски внезапно стало горьким, хотя бутылка была дорогой, выдержанной. Андрей выплюнул глоток обратно в стакан — жидкость была тёмной, почти чёрной, и в ней плавало что-то, похожее на волос.

Он бросился в ванную, но, когда включил свет, увидел, что вода в раковине уже набрана — мутная, с лёгким розоватым оттенком. На зеркале кто-то написал пальцем: «Вернись».

                                           * * *

Сон пришёл не сразу. Андрей ворочался в постели, слушая, как тикают часы в гостиной — странно, ведь он не помнил, чтобы заводил их. Тиканье было неровным, с паузами, будто механизм вот-вот остановится.

Когда он наконец провалился в сон, то сразу понял, что это не обычные грёзы. Он стоял на берегу реки Забвения, но не современной — а той, из детства. Ивы склонились ниже, вода была чернее, а на песке лежали не камни, а мелкие кости птиц.

Перед ним стоял стол, покрытый жёлтой скатертью, на которой виднелись тёмные пятна. За столом сидела та самая чёрная фигура из его воспоминаний — без лица, только растянутая улыбка и пальцы, длинные, как спицы.

— Садись, — сказала фигура, и её голос звучал как скрип ветвей. — Мы не закончили.

Андрей (но это был не он, а его семилетнее «я») сел. Перед ним лежал лист бумаги, испещрённый странными символами.

— Подпиши, — прошептала фигура, протягивая перо. Оно было холодным и влажным, как речная галька.

Маленький Андрей взял перо, но вместо чернил на кончике выступила кровь.

— Не бойся, — сказала фигура, — это всего лишь капля. Зато мама будет жить.

Вдалеке раздался колокольный звон — одинокий, печальный удар.

Андрей-ребёнок подписал бумагу. Кровь впиталась в пергамент мгновенно, оставив лишь ржавый след.

Фигура сложила документ и спрятала его куда-то в складках своей тьмы.

— Теперь твоя тень моя, — сказала она. — Но если захочешь вернуть — найди колокол.

Андрей проснулся с криком. В квартире пахло сыростью и полынью. На подушке лежала мокрая монета с цифрой «7».

А за окном, в предрассветных сумерках, чётко выделялась тень колокольни — хотя в радиусе километра не было ни одной церкви.

Он подошёл к окну. На стекле кто-то нарисовал изнутри детской рукой углём: «Поезд в 7:17».

Часы на тумбе показывали 7:15.

В кармане пиджака, который он снял накануне, лежал смятый билет до Глухова.

На вопрос «кто будет одиннадцатым?» у него больше не оставалось сомнений в ответе.

Глава 2. Стирание

Утро началось с того, что кофе оказался безвкусным. Андрей стоял у стойки своего привычного кафе «У Марго», где бывал каждое утро вот уже три года, и смотрел, как бариста — та самая девушка с синими волосами и пирсингом в носу, которая всегда улыбалась ему и без слов готовила двойной эспрессо — смотрела на него пустым взглядом, будто видела впервые.

— Как вас зовёт? — спросила она, щёлкая жвачкой. Пластинка с её именем «Люся» слегка дрожала от движения челюсти.

— Андрей Громов, — ответил он автоматически и тут же поправился: — То есть… просто Андрей. Как обычно.

Девушка нахмурилась, её пальцы замерли над клавиатурой кассового аппарата.

— Странная фамилия… Громов… — она протянула слово, будто пробуя его на вкус, затем вдруг засмеялась. — Ладно, шучу. Какое имя-то?

Лёд пробежал по спине Андрея. Он посмотрел на стену за стойкой — там висела доска с именами постоянных клиентов, и его имя всегда было в самом центре. Теперь на его месте красовалась пустота, как вырванный зуб в улыбке.

— Андрей, — повторил он медленно. — Я здесь каждый день. Три года. Вы мне даже торт на день рождения дарили.

Бариста подняла брови, её глаза скользнули к коллеге — парню с бородой, который мыл блендер.

— Ты такого помнишь?

Парень пожал плечами:

— Мужиков каждый день сотни проходит. Эй, ты точно не путаешь кафе?

Андрей схватился за стойку. Его пальцы встретили что-то липкое — каплю сиропа или крови, он не мог понять. В зеркале за полками с чаем его отражение моргнуло с опозданием.

— Двойной эспрессо, — выдавил он. — Без сахара. Как всегда.

Когда он уходил, держа в руке стаканчик с кофе (на котором почему-то не написали его имя, хотя он не просил этого), он услышал, как бариста шепчет:

— Странный тип. Будто его и правда раньше не было.

Кофе был горьким и пресным одновременно, как будто кто-то выварил из него все следы памяти.

                                           * * *

Паспортный стол напоминал чистилище — длинные очереди, запах пота и дешёвой бумаги, мерцающие лампы дневного света, от которых болели глаза. Андрей сидел на пластиковом стуле, который скрипел при каждом движении, и смотрел, как чиновница за стеклом листает его документы с выражением человека, который вот-вот обнаружит подвох.

— Вот здесь, — он ткнул пальцем в графу «ФИО», — чернила выцвели. Можно как-то восстановить?

Женщина за стеклом (её бейдж гласил «М. И. Козлова») подняла на него глаза, полные скуки и лёгкого раздражения.

— Какие чернила? — спросила она, переворачивая паспорт так, чтобы он видел. — Здесь ничего нет.

Андрей наклонился. Она была права — в графе, где ещё вчера чётко значилось «Громов Андрей Сергеевич», теперь была лишь бледно-серая полоса, будто кто-то провёл по тексту ластиком.

— Но… это невозможно. Я же вижу свою фотографию!

Чиновница вздохнула, как человек, который уже тысячу раз слышал подобные глупости.

— Фотография есть, — согласилась она, — а вот данных нет. Как будто… — она вдруг замялась, её глаза сузились, — как будто вас стёрли.

За её спиной висело зеркало — стандартная часть интерьера таких заведений, чтобы сотрудники могли видеть, что происходит у них за спиной. В нём Андрей увидел, как чиновница поднимает его паспорт к свету — и сквозь бумагу проступают буквы, но не его имени, а каких-то других, незнакомых.

— Вот что мы сделаем, — сказала она, внезапно изменившись в лице. Её голос стал тише, почти шёпотом. — Вы пойдёте туда, откуда пришли. И если найдёте то, что потеряли… может, тогда и имя вернётся.

Она протянула ему паспорт. Когда он взял документ, их пальцы на мгновение соприкоснулись — её кожа была холодной, как мрамор, а под ногтями виднелись тёмные пятна, похожие на чернила.

— Вы… — начал он, но чиновница уже отвернулась, крича в очередь: — Следующий!

На выходе охранник (который всегда кивал ему, узнавая постоянного посетителя) смотрел сквозь него, будто Андрей был сделан из стекла. Когда он распахнул дверь, в окне напротив мелькнуло отражение — не его, а кого-то другого: мальчика лет семи, который держал в руках тетрадь с угольным рисунком.

Воздух пах гарью, хотя ничего не горело. Андрей сунул руку в карман — там лежали семь монет, слипшихся между собой, как будто их долго держали в мокрой ладони.

                                           * * *

Телефон звонил долго, прежде чем в трубке раздался хрустальный голос матери — тот самый, каким он запомнил его с детства, когда она пела ему колыбельные. Теперь в нём звучала только настороженность.

— Алло?

— Мам, это я… — начал Андрей, прижимая аппарат к уху так сильно, что хрустел хрящ.

Тишина в трубке растянулась на три удара сердца. Где-то на заднем плане скрипнула дверь — отец, должно быть, вышел во двор.

— Кто это? — спросила мать. Не «Андрюша?» или «Сынок?», как обычно. Просто холодное, чёткое «кто», словно она брала трубку в три часа ночи, а не в разгар дня.

— Мам, перестань, это же я… — голос его дрогнул, став чужим даже для собственных ушей. — Твой сын.

— У меня нет сына, — ответила она так просто, будто сообщала прогноз погоды. — Вы, наверное, ошиблись номером.

Щелчок. Гудки. Андрей стоял посреди комнаты, держа трубку в оцепеневших пальцах. В зеркале напротив его отражение медленно покачало головой, затем подняло руку и провело пальцем по горлу — жест, не требующий перевода.

Он перезвонил. На этот раз ответил отец.

— Громов слушает, — рявкнул он своим привычным «командирским» тоном, каким всегда говорил по телефону.

— Пап, это Андрей… мама только что…

— Что за дурацкие шутки? — голос отца стал резким, как удар хлыста. — Моя жена никогда не могла иметь детей. Вы кто вообще такой?

В трубке что-то щёлкнуло — не гудок, а скорее звук переключения, будто на другом конце линии кто-то перевёл разговор на другую частоту. Потом раздался голос, который заставил Андрея уронить телефон:

— Ты забыл, что отдал это тоже? — спрашивал его собственный детский голос. — Приезжай забирать. Пока не исчез совсем.

Телефон упал на паркет, но не разбился — лишь покатился к плинтусу, оставляя за собой влажный след, будто его вынули из воды.

                                           * * *

Офис встретил его гулкой тишиной — слишком тихой для рабочего дня. Даже стук клавиатур и привычный гул принтеров отсутствовали. Андрей прошёл к своему кабинету, но на двери уже висела табличка с другим именем: «П. В. Семёнов».

— Извините, вы к кому? — секретарша Марина, с которой они ещё вчера пили кофе и смеялись над глупыми мемами, смотрела на него пустыми глазами.

— Я работаю здесь, — сказал Андрей, чувствуя, как пол уходит из-под ног в прямом смысле — ковёр под его ногами вдруг зашевелился, будто живой. — Мои чертежи, проект «Небоскрёб на набережной»…

— Ах, это проект Семёнова! — её лицо оживилось. — Павел Викторович как раз в переговорной. Хотите, я вас проведу?

Она указала на дверь в конце коридора. Андрей шагнул туда, не в силах произнести ни слова. Через стеклянную стену он увидел своего начальника Крылова, который разговаривал с… с ним самим. Точнее, с мужчиной, который сидел на его месте, в его любимой позе, даже в его пиджаке с заплаткой на локте, который он сам зашивал прошлой зимой.

Когда он распахнул дверь, все разговоры смолкли. Десять пар глаз уставились на него.

— Вы кто? — брови Крылова поползли вверх, к залысинам. — У нас совещание.

Человек за столом — его двойник — медленно повернул голову. Их глаза встретились. И в этот момент Андрей понял страшное: этот человек не был самозванцем. Он действительно был «Андреем Громовым». А тот, кто стоял в дверях…

— Охранник! — крикнул Крылов. — Что за безобразие?

Из-за спины Андрея раздались тяжёлые шаги. Он обернулся и увидел Лёху Грачёва — своего старого друга детства из Глухова, которого не видел лет двадцать. Тот был в униформе охраны, с жетоном на груди, и смотрел на него без тени узнавания.

— Вон отсюда, бомж, — проворчал Лёха, хватая его за плечо. Его пальцы впились в кожу с неестественной силой. — А то вызову полицию.

Когда его выталкивали в лифт, Андрей успел заметить, что у Лёхи нет тени — только тёмное пятно на полу, похожее на лужу нефти. А в карман его рюкзака кто-то сунул старую тетрадь — ту самую, с детским рисунком, где он отдавал свою тень.

Последнее, что он услышал перед тем, как лифт закрылся — это смех своего двойника. Точь-в-точь как его собственный, но с лёгкой хрипотцой, будто человек долго не пил воды.

                                           * * *

Той ночью в квартире пахло мокрым пеплом. Андрей лежал на диване, уставившись в потолок, где трещина в штукатурке медленно разрасталась, принимая очертания карты Глухова. Ветер шевелил занавески, хотя окно было закрыто. Каждые семь минут часы в прихожей били — не двенадцать ударов, а семь, словно отсчитывали срок, оставшийся до чего-то неизбежного.

— Десять уже отдали… — прошептал кто-то за его спиной. Голос звучал так близко, что дыхание коснулось его уха, холодное, как зимний ветер над рекой.

Андрей резко обернулся. Комната была пуста, но на стене, где вчера висела репродукция Шишкина, теперь проступало детское рисунок — углём на обоях. Тот самый: чёрная фигура, мальчик и тень между ними. Только теперь на рисунке появились новые детали: колодец, колокол и десять маленьких фигурок, стоящих в ряд. Одиннадцатое место было пустым.

— Кто здесь? — его голос сорвался на хрип. В ответ — только шорох, будто кто-то перебирает монеты в кармане.

Он подошёл к стене. Рисунок был влажным на ощупь, пахнущим речной водой и полынью. Внизу детской рукой было выведено: «Андрюша отдал тень 12.06.1994». Дата его рождения.

Из кухни донёсся звук падающей посуды. Андрей бросился туда — на полу лежала разбитая чашка с его инициалами, которую он купил в прошлом году в Праге. Осколки сложились в стрелу, указывающую на холодильник. На дверце, покрытой инеем, кто-то написал пальцем: «Поезд в 7:17. Билет в хлебнице».

Хлебница стояла пустой, если не считать пожелтевшего билета до Глухова. Дата отправления: завтра. Время: 7:17. На обратной стороне детским почерком было выведено: «Обратных нет».

                                           * * *

Вокзал в утреннем тумане напоминал старую декорацию — слишком яркие огни, слишком бледные лица, запах дезинфекции и тоски. Кассирша, женщина с лицом, как у курицы-несушки, щёлкала жвачкой, разглядывая билет.

— В Глухово? — она фыркнула, будто он попросил билет на Марс. — Там же никто не живёт уже лет двадцать.

— Но поезд же есть? — Андрей постучал пальцами по стойке. Его отражение в стекле кассы моргнуло с опозданием.

Кассирша пожала плечи, печатая билет. Её компьютер пищал странно — не электронным звуком, а как сверчок за печкой.

— Раз в неделю ходит, — пробормотала она. — Только предупреждаю: обратных билетов не бывает.

— Что значит «не бывает»?

— Значит, что не бывает, — она протянула билет. Её ноготь, покрытый треснувшим лаком, на мгновение задержался на его ладони. — Вы же не первый, не последний.

Билет был напечатан на плотной бумаге, похожей на пергамент. В углу стояла печать с изображением колокола и цифрой «11». Когда Андрей повернулся, чтобы уйти, кассирша вдруг крикнула ему вслед:

— Проводник Тихон передаст, когда будете проходить!

— Какой Тихон? — обернулся он, но кассирша уже исчезла в подсобке, оставив окошко пустым. Только зеркало на стене отражало не вокзал, а перрон с одиноким поездом, на котором не было ни единого пассажира.

В кармане пальто Андрей нащупал семь монет — они стали горячими, будто только что вынутые из огня. Из динамиков вокзала раздался скрипучий голос:

— Поезд номер семь-семнадцать до станции «Глухово». Отправляется с первого пути. Конечный. Обратных рейсов не предусмотрено.

На перроне ветер подхватил клочок газеты и прижал его к ноге Андрея. В заметке, датированной 1994 годом, сообщалось о пропаже мальчика по имени Степан. Фото было выцветшим, но Андрей узнал того самого ребёнка, который предупреждал его у колодца.

Поезд стоял, дыша паром, как усталый зверь. На последнем вагоне кто-то нарисовал углём детскую руку с вытянутым указательным пальцем. Когда Андрей подошёл ближе, дверь вагона со скрипом открылась сама собой, выпуская запах полыни и старых книг.

Где-то в глубине состава зазвонил колокол. Одинокий удар, эхо которого растянулось на семь секунд.

Андрей сделал шаг вперёд. В кармане его пиджака детский рисунок со стены шевельнулся, будто ожил. Последнее, что он услышал перед тем, как дверь закрылась за ним — это голос кассирши, доносящийся сквозь годы:

— Одиннадцатый…

Глава 3. Рисунок из детства

Дом родителей стоял на окраине Глухова, будто отвернувшись от города. Серые доски обшивки вздулись от времени, как старая кожа, а крыльцо скрипело под ногами предупреждающе, словно хотело сказать: «Уходи, пока не поздно». Андрей толкнул дверь — замок не был заперт, хотя двадцать лет отсутствия должны были сделать это обязательным.

Внутри пахло затхлостью и забвением — пыль висела в воздухе густыми вуалями, а на полу лежали следы, оставленные не ногами, а чем-то, что волочилось, как мешок с костями. Гостиная сохранила странный порядок: диван аккуратно застелен вышитым покрывалом, на столе пыльная ваза с засохшими цветами, будто кто-то ушёл ненадолго и просто… не вернулся.

Андрей подошёл к книжной полке, где когда-то стояли семейные альбомы. Их переплёты потрескались от времени, а страницы слиплись, будто их намеренно склеили. Первый же альбом раскрылся на фотографии, где семилетний Андрей стоял с матерью у реки. Её лицо было ясным, улыбающимся, но его собственное — зачёркнуто толстым слоем угля, оставив только контур головы, как пустую рамку.

— Кто это сделал? — прошептал он, проводя пальцем по угольным штрихам. Частицы угля прилипли к коже, оставив чёрные следы, будто он только что коснулся чего-то живого.

На обороте фотографии детским почерком было написано: «Он отдал, чтобы ты жил».

Кто «он»? — мелькнуло у него в голове, но ответа не было. Только тихий скрип где-то наверху, будто кто-то передвигал мебель в его бывшей комнате.

Андрей поднялся по лестнице, которая стонала под каждым шагом. Дверь в его комнату была приоткрыта — он толкнул её плечом, и перед ним предстало нечто невозможное.

Комната осталась нетронутой. Как будто время здесь остановилось в 1994 году. На кровати лежала та самая пижама с космическими кораблями, на столе — раскрытые учебники и тетради, даже воздух сохранил сладковатый запах детства — карандашей, пластилина и чего-то ещё, чего он не мог вспомнить.

На столе лежал учебник природоведения. Когда Андрей открыл его, из страницы выпал листок, сложенный вчетверо. Детская рука вывела:

«Если тень уйдёт, я исчезну. Но если найду колокол, может, вернусь. Степан»

Имя «Степан» было подчёркнуто три раза, будто мальчик хотел убедиться, что его запомнят.

Андрей перевернул листок. На обратной стороне был рисунок — десять детей, стоящих перед колоколом. Одиннадцатое место оставалось пустым. Внизу подпись:

«Кто будет последним?»

В этот момент что-то упало за его спиной. На полке, где когда-то стояли его игрушки, лежала кукла — тряпичная, с вышитыми нитками глазами. Её тень на стене не соответствовала положению — она сидела, тогда как сама кукла лежала на боку.

— Нет, — прошептал Андрей, чувствуя, как сердце бьётся где-то в горле. — Этого не может быть.

Тень куклы медленно повернула голову и посмотрела прямо на него.

А из-под кровати донёсся шёпот:

— Ты опоздал на двадцать лет. Но ещё не всё потеряно…

Ветер распахнул окно, и в комнату ворвался запах реки Забвения — тот самый, из детства. На подоконнике лежала монета. С цифрой «7».

И в этот момент Андрей вспомнил. Всё.

Степана. Колодец.

И то, что он не просто отдал свою тень.

Он взял чужую.

                                           * * *

Пыль в родительском доме лежала нетронутым саваном, будто время здесь остановилось в тот самый момент, когда Андрей в последний раз захлопнул за собой дверь. Он провёл пальцем по спинке кресла, оставив тёмную полосу на сером ворсе, и почувствовал, как что-то ёкнуло внутри — не то память, не то совесть. Альбом с фотографиями лежал на полке, придавленный толстой папкой с надписью «Квитанции, 1994». Он потянулся к нему, и обложка с хрустом раскрылась, будто нехотя выдавая тайну.

Первая же страница ударила его, как пощёчина. На пожелтевшем снимке мать обнимала ребёнка — его самого, семилетнего, в рубашке с оторванной пуговицей. Но его лицо было зачёркнуто. Не карандашом, не чернилами — будто кто-то провёл по нему углём, оставив чёрное пятно, сквозь которое проглядывали только глаза. Слишком взрослые для ребёнка. Слишком испуганные.

— Что за чёрт… — прошептал он, но голос сорвался, потому что в этот момент за спиной скрипнула половица.

Андрей обернулся. В дверях стояла соседка, Марфа Семёновна, — та самая, что когда-то приносила им пироги с капустой и прятала глаза, когда его отец кричал по ночам. Теперь она была похожа на высохшую яблочную куклу: морщины сползали с лица, как плохо закреплённая маска, а пальцы, перебирающие чётки, дрожали мелкой дрожью.

— Андрюша? — её голос скрипел, как несмазанная дверь. — Это правда ты?

Он хотел ответить, но язык прилип к нёбу. Вместо слов он протянул ей фотографию.

Старуха взглянула и резко отдернула руку, будто обожглась.

— А, это… — она закашлялась, и в кашле слышалось что-то вроде смешка. — Твой отец велел всё уничтожить. Говорил, лучше не помнить.

— Что именно?

— То, что ты отдал. — Она прищурилась, и вдруг её глаза стали острыми, как лезвие. — Чтобы мама жила. Ты же помнишь сделку?

Он не помнил. Вернее, помнил только обрывки: чёрную фигуру над кроватью, холодные пальцы на плече, своё кивок. И тень — свою тень, которую тот забрал, как плату.

— Кто это был? — спросил он, но Марфа Семёновна уже качала головой, будто отгоняя муху.

— Не знаю. Но после… — она понизила голос, — после твоя мама встала с постели, а доктор только руками развёл. Говорил, рак на последней стадии, а она — раз! — и как новенькая.

Андрей почувствовал, как по спине побежали мурашки. Он повернулся к шкафу, где когда-то хранились его игрушки, и потянул за ручку. Дверца скрипнула, выдавая запах нафталина и чего-то ещё — сладковатого, как испорченный мёд.

Среди плюшевых мишек и солдатиков лежала кукла. Тряпичная, с вышитыми нитками глазами и ртом, стянутым в кривую улыбку. «Слепая Варвара» — так её называла бабушка. Говорила, что кукла особенная: её шили в Глухово, где тени живут своей жизнью.

Андрей взял её, и пальцы сами собой нащупали шов на спине — грубый, будто куклу зашивали наспех. Внутри что-то звенело.

— Не трогай её! — Марфа Семёновна вдруг вцепилась ему в руку, но было поздно.

Кукла выскользнула из его пальцев и упала на пол. В тот же миг её тень — чёрная, густая, как дёготь, — дёрнулась и отползла в угол, будто испуганный зверёк.

В комнате повисло молчание. Даже часы на стене, обычно тикающие с раздражающей настойчивостью, замерли.

— Вот чёрт, — прошептал Андрей.

— Ты теперь видишь, — старуха перекрестилась. — Она живая. Как и всё, что оттуда.

Он поднял куклу, и на этот раз тень не шевелилась. Но когда он повернул её к свету, на стене чётко проступили два силуэта: один — куклы, другой — детский, маленький, с растопыренными пальцами.

— Чья это? — спросил он, хотя уже знал ответ.

Марфа Семёновна вздохнула.

— Твоя. Точнее, той девочки, у которой ты её взял.

— Какой девочки?

— Ты не помнишь? — соседка покачала головой. — Ну конечно, не помнишь. Тени ведь забирают не только отражение. Они крадут память.

Андрей сжал куклу так сильно, что шов на спине лопнул. Из него выскользнула монета — старая, с стёртым профилем и цифрой «7» на обороте.

— Ой, — сказала Марфа Семёновна, и в её голосе впервые прозвучал страх. — Так ты уже начал собирать.

Он поднял монету. Металл был тёплым, будто только что вынут из чьей-то ладони.

— Что это?

— Плата, — прошептала старуха. — Твоя тень теперь там. И если хочешь её вернуть… тебе придётся найти остальные шесть.

За окном ветер ударил в стекло, и где-то вдали, будто в ответ, завыл поезд. Тот самый, что шёл в Глухово.

                                           * * *

В ящике отцовского письменного стола, под слоем пожелтевших квитанций и потрёпанных записных книжек, лежал конверт. Тот самый, что Андрей не решался вскрыть три года назад, когда разбирал вещи после похорон. Конверт был плотный, цвета выгоревшего на солнце кирпича, с печатью в виде стилизованного колокола — гербом Глухова.

Он провёл пальцем по штемпелю. Чернила въелись в бумагу так глубоко, что ощущались как шрамы. Надпись «Не возвращайся» была выведена отцовским почерком — эти угловатые буквы невозможно было спутать ни с чем. Но что пугало больше всего — дата. Отец написал это за день до того, как сердце остановилось во сне.

— Как будто знал, — прошептал Андрей.

Конверт сопротивлялся, будто не хотел раскрывать тайну. Бумага хрустнула, и в воздухе запахло полынью — странно, ведь в доме её не держали. Внутри лежал единственный листок, исписанный неровными строчками, будто отец писал в темноте или дрожащей рукой:

«Если ты читаешь это, значит, я не смог тебя остановить. Они сказали, что сделка вечная, но я знаю — всё можно вернуть. Только не езди туда. Не ищи колокол. Не подходи к реке. Особенно к реке. Твоя тень — это не просто тень. Она помнит всё, что ты забыл. И если ты вернёшься, она найдёт тебя первой.»

Последняя фраза была зачёркнута так яростно, что бумага порвалась в этом месте. Андрей перевернул листок — на обороте, в углу, детской рукой было выведено: «Я не хотел её брать».

Комната вдруг показалась ему чужой. Стены, которые помнили его смех, теперь давили, как своды склепа. Даже воздух стал густым, словно пропитанным ржавчиной и страхом. Он сунул письмо в карман, и в тот же миг монета, найденная в кукле, жгуче нагрелась у него в ладони.

— Ладно, — сказал он пустой комнате. — Поехали.

                                           * * *

Вокзал встретил его гудком поезда, который, казалось, звучал только для него. Пассажиров было мало — какие-то сонные фигуры с потрёпанными чемоданами, старуха с корзиной, из которой торчали куриные лапы, двое рабочих в замасленных комбинезонах. Никто не смотрел на него. Никто не замечал, что его тень, падающая на перрон, на секунду задержалась, прежде чем догнать его.

Поезд стоял у первой платформы — старый, с облупленной краской и стёртыми номерами. На табличке значилось «Москва — Глухово», но буквы «Глухово» кто-то старательно замазал чёрной краской, оставив только намёк на очертания.

— Билет, — раздался за спиной хриплый голос.

Проводник, сутулый старик в форме, которая когда-то была синей, смотрел на него мутными глазами. На билетной планке у него дрожали три пальца — остальные, видимо, отняла война или что-то похуже.

Андрей протянул билет. Старик — на бляхе значилось «Тихон» — даже не взглянул на него, просто мотнул головой в сторону вагона.

— Третье купе. Там свободно.

— А обратные билеты есть?

Тихон замер, потом медленно повернул голову, и Андрей увидел, что его зрачки — неестественно широкие, как у ночного зверя.

— В Глухово обратных не бывает, — прошептал он. — Разве что в один конец.

Перед тем как Андрей переступил порог вагона, проводник вдруг схватил его за рукав. Его пальцы были холодными, как металл зимой.

— Возьми, — он сунул Андрею монету. Та самая, седьмая, с цифрой «7». Но теперь на ней проступал ещё и крошечный колокол. — Для платы.

— Кому?

— Тому, кто спросит.

Вагон пах затхлостью, старыми газетами и чем-то ещё — сладковатым, как гниющие яблоки. В третьем купе, как и обещал Тихон, никого не было. На столике лежала раскрытая книга — «История российских железных дорог», но все страницы после 1994 года были вырваны.

Андрей прижался лбом к стеклу. За окном проплывали поля, леса, деревни с покосившимися избами — обычный пейзаж, если бы не одна деталь. Ни у чего, ни у одного предмета не было тени.

— Не ищи, — раздался голос с верхней полки.

Андрей вздрогнул. На матрасе, где секунду назад никого не было, сидел мальчик. Лет семи, в рубашке с оторванной пуговицей. Его лицо было знакомо до боли.

— Ты…

— Я — это ты, — мальчик улыбнулся, и в его улыбке не было ничего детского. — Тот, кто отдал тень. Ты ведь помнишь сделку?

За окном вдруг стемнело, хотя до заката было далеко. Поезд резко дёрнулся, и свет в купе погас.

— Колокол ждёт, — прошептал мальчик. — И десятого.

Когда свет зажёгся снова, верхняя полка была пуста. Только на подушке лежала монета — восьмая, которой не должно было быть. На ней было выгравировано лицо Ирины.

Андрей сжал её в кулаке. За окном, в чёрной воде придорожной лужи, отражался поезд, которого не было — старинный, с закопчёнными вагонами. И в его окне кто-то махал ему рукой.

Глава 4. Первый сон

Дребезжащий стук колёс сливался с ритмом собственного сердца, пока Андрей не перестал понимать, где кончается один звук и начинается другой. В купе пахло старым деревом, пропитанным потом и табачной копотью, а сквозь щели в раме просачивался ледяной ветер, хотя за окном стоял август. Он прикрыл веки, и в тот же миг вагон будто провалился в бездну — стук колёс смолк, сменившись оглушительной тишиной.

Когда он открыл глаза, то понял, что спит. Или это был сон?

Поезд стоял посреди выжженной равнины. За окном пылало Глухово — не город, а его призрак: дома горели, но пламя было чёрным, как чернила, и не давало света. По улицам метались фигуры, но это не были люди. Их тела состояли из теней, густых, как смола, а рты раскрывались в беззвучных криках.

— Что за…

Он прижался лбом к стеклу, и в этот момент одна из теней повернулась к нему. У неё не было лица — только дыра, где должны были быть глаза, и растянутый в улыбке рот. Тень подняла руку и поманила его пальцем, обтянутым кожей, как перчаткой.

Андрей отпрянул. В кармане жгуче нагрелись монеты — все восемь, будто предупреждая об опасности.

— Не смотри на них.

Проводник Тихон стоял в дверях купе, его форма теперь казалась выцветшей до серости, а глаза отражали пламя, которого не было.

— Это не для тебя. Ещё не время.

— Что происходит?

— Полночь, — ответил Тихон, словно это объясняло всё. — В Глухово в полночь тени просыпаются.

За окном что-то ударило в стекло. Сначала тихо, потом сильнее — будто кто-то стучал костяшками пальцев. Андрей медленно повернул голову.

Там, в чёрном огне, стояла фигура. Высокая, в плаще, который колыхался, словно живой. Лица не было видно, но Андрей знал — это тот самый, кто забрал его тень в детстве. Ловец.

— Отвернись, — прошептал Тихон, но было поздно.

Фигура подняла руку и прижала ладонь к стеклу. Кожа на пальцах была покрыта шрамами, как будто её сшивали из разных кусков. Вдруг стекло запотело, и на нём проступили слова, будто написанные грязью:

«Ты обещал вернуться»

— Я ничего не обещал, — выдохнул Андрей, но фигура покачала головой.

— Обещал, — сказал Тихон. Его голос звучал странно, будто из далёкого тоннеля. — В тот день, когда отдал тень. Ты сказал: «Я вернусь и заберу её».

Стекло треснуло. Тонкая паутинка побежала от пальцев Ловца, и сквозь неё просочился чёрный дым. Он заполнял купе, густой и тяжёлый, пахнущий гарью и чем-то ещё — сладковатым, как гниющие яблоки.

Андрей закашлялся. Глаза слезились, но он не мог отвести взгляд. Ловец наклонился ближе, и сквозь трещину проник его голос:

— Десять монет, Андрей. Десять — и я верну тебе тень.

— Их всего восемь…

— Ошибаешься.

В кармане что-то жёстко впилось ему в бедро. Он достал монеты — их теперь было девять. Последняя, с цифрой «9», была тёплой, будто только что вынута из чьей-то руки.

— Откуда?..

— Ты забыл, — прошептал Ловец. Его голос был как скрип несмазанных колёс. — Ты забыл, что взял её у девочки.

Внезапно в памяти всплыл образ: маленькая Ирина, её испуганные глаза, когда он, семилетний, вырвал из её рук блестящий кружок. «Отдай! Это моя плата!»

— Нет, — прошептал он. — Я не…

Ловец рассмеялся. Звук был таким, будто кто-то сыпет песок в пустую банку.

— Всё в порядке. Она всё равно стала бы девятой.

Стекло разлетелось вдребезги. Холодные пальцы впились в плечо Андрея, и мир перевернулся.

Он проснулся с криком.

Вагон был цел, за окном плыли обычные поля, а на коленях лежали восемь монет. Девятой нигде не было.

— Всё в порядке? — Тихон стоял в дверях, держа в руках фонарь. Его лицо было невозмутимо.

— Я.… видел…

— Не говори, — перебил проводник. — Сны в этих местах имеют привычку сбываться.

Он протянул Андрею стакан воды. Вода была ледяной, с привкусом ржавчины.

— Скоро приедем.

За окном, в тени от пролетающей вороны, на секунду мелькнула высокая фигура в плаще. Потом исчезла.

                                           * * *

Ледяная вода из стакана Тихона не смогла смыть привкус кошмара. Андрей провёл языком по нёбу — там всё ещё ощущался горьковатый налёт, будто он действительно вдыхал чёрный дым горящего Глухова. Проводник ушёл, хлопнув дверью, оставив его одного с дрожащими руками и восемью монетами, разложенными на коленях.

Он закрыл глаза, и сразу же мир поплыл.

Сначала появился запах — сухие цветы и чернила. Потом звук: лёгкое дыхание за спиной. Когда он обернулся, перед ним стояла она.

Ирина.

Не та девочка из смутных воспоминаний, а взрослая, лет двадцати восьми, в платье цвета выгоревшей лаванды. Но глаза были те же — слишком большие для лица, с тёмными кругами под ними, будто она не спала несколько ночей.

— Ты взял моё, — сказала она. Голос был тихим, но каждое слово падало, как камень в воду. — Верни.

Она протянула руку, и Андрей увидел шрам на запястье — тонкую белую линию в форме незамкнутого кольца.

— Что я взял?

— Ты знаешь.

Её пальцы коснулись его груди, прямо над сердцем, и вдруг стало трудно дышать. В ушах зазвучал колокольный звон — глухой, будто доносящийся со дна реки.

— Я не помню…

— Ты не помнишь многое, — её губы искривились в подобии улыбки. — Как взял монету. Как отдал тень. Как оставил меня там.

За её спиной возник силуэт — тот самый, чёрный, в растянутом плаще. Ловец. Он положил руку на плечо Ирины, и девушка вздрогнула, но не отстранилась.

— Девятая, — прошептал Ловец.

Андрей попытался закричать, но вместо звука изо рта вырвался чёрный дым.

Он проснулся с её именем на губах.

— Ирина…

Вагон был пуст. За окном плыли тусклые рассветные поля, а на полу валялась девятая монета — та, что исчезла после кошмара. Он поднял её. На этот раз на металле отчётливо виднелся профиль девушки — её острый подбородок, прядь волос, спадающая на лоб.

В кармане пиджака что-то зашуршало.

Андрей достал сложенный вчетверо листок бумаги. Развернул — это была карта. Старая, с пожелтевшими краями и пятнами, похожими на следы от пальцев. В центре, обведённая дрожащим кругом, стояла надпись: «Часовня. Колокол».

— Откуда…

Он перевернул листок. На обороте детской рукой было выведено:

«Ищи там, где поют тени»

Пальцы сами собой потянулись к монетам. Теперь их было девять. Осталась одна.

За дверью купе раздались шаги — тяжёлые, медленные. Они остановились прямо напротив, и сквозь щель в косяке просочился запах сырой земли и ржавчины.

— Тихон?

Ответа не последовало. Только лёгкий скрип — будто кто-то прислонился к двери, слушая его дыхание.

Андрей замер. Внезапно он осознал, что его тень, падающая на стену, ведёт себя странно. Она не повторяла его движений. Вместо этого она медленно поворачивала голову, глядя на дверь, и подняла руку — не в унисон с ним, а словно предупреждая: «Тише».

Шаги за дверью отдалились.

Он развернул карту снова. Теперь на ней появились новые детали — тонкие красные линии, расходящиеся от часовни, как кровеносные сосуды. Одна вела к реке с пометкой «Забвение». Другая — к лесу, где кто-то нацарапал: «Говорящие кряжи».

Но самое странное было в углу. Крошечная фигурка, нарисованная углём: мальчик, падающий с колокольни.

Андрей тронул рисунок, и бумага под пальцем вдруг стала влажной, будто её только что вынули из воды.

Где-то вдали, за окном поезда, зазвонил колокол.

                                           * * *

Привкус меди разлился по рту внезапно, как будто он прикусил язык во сне, но вместо крови ощутил на языке холодный кружок металла. Андрей скривился, выплюнул предмет на ладонь — круглая монета с выгравированной цифрой «7» лежала на его потной коже, слегка подрагивая в такт биению сердца. Она была теплее, чем должна быть, и оставляла на коже красноватый след, словно ржавчина смешалась с чем-то органическим.

— Седьмой… — прошептал он, переворачивая монету. На обратной стороне проступало лицо — его собственное, но детское, с широко раскрытыми глазами, какими он помнил себя в семь лет. Вдруг монета зажглась в ладони, и в голове вспыхнуло воспоминание: черная фигура над кроватью, протянутая рука, его собственный голос, говорящий: «Беру».

Вагон резко дернулся, заскрипел тормозами. За окном проплыли обшарпанные постройки — они въезжали в Глухово. Город встречал их пустынным перроном и вокзалом, на фронтоне которого висели часы без стрелок. Циферблат был покрыт трещинами, расходящимися от центра, как паутина. Андрей машинально посмотрел на свои часы — стрелки замерли на 3:33.

— Конечная, — раздался за спиной голос Тихона. Проводник стоял в проходе, его форма теперь казалась выцветшей до серости, а глаза смотрели куда-то сквозь Андрея. — Обратных билетов нет. Помнишь?

Андрей кивнул, сжимая монету в кулаке. Она впивалась в ладонь, будто пыталась прорасти в плоть.

— Ты не спросишь, кто подбросил карту? — Тихон внезапно ухмыльнулся, обнажив желтые зубы с черными промежутками. — Или уже понял?

— Это была ты? — Андрей показал на девятую монету с профилем Ирины.

Тихон рассмеялся — звук напоминал скрип несмазанных колес.

— Она всегда была с тобой. Просто забыл. Как забыл многое.

Поезд окончательно остановился. За окном, на пустом перроне, метались тени — не от людей, а самостоятельные, густые, как чернильные пятна. Они собирались в кучки, будто переговариваясь, затем расходились, оставляя на асфальте влажные следы.

Андрей вышел в проход, но Тихон внезапно преградил ему дорогу.

— Последний совет, — проводник наклонился так близко, что Андрей почувствовал запах гниющих зубов. — Не пей воду из реки. Даже если очень захочешь забыть.

Сумрак вокзала встретил Андрея запахом плесени и окислившегося металла. Стены были испещрены граффити — «Беги», «Они в колодцах», «Не смотри на тени». Самое странное было на потолке — кто-то вывел огромными буквами: «11-й уже здесь».

В углу, у заколоченного буфета, сидел старик в рваном пальто. Он перебирал что-то в руках, бормоча себе под нос. Когда Андрей приблизился, старик резко поднял голову — его глаза были молочно-белыми, без зрачков.

— Седьмой, — проскрипел он. — А где остальные три?

— Какие три?

Старик засмеялся и раскрыл ладонь — в ней лежали три ржавых гвоздя.

— Для крышки. Чтобы не вылезли.

Андрей отступил. В этот момент где-то в глубине вокзала раздался колокольный звон — одинокий, печальный удар. Все тени на перроне одновременно повернулись к звуку.

Старик вдруг схватил Андрея за рукав.

— Они идут за тобой по следу. По монетному следу. — Его дыхание пахло сырой землей. — Слышишь?

Тишина. Потом — отдаленный скрип, будто кто-то волочет по полу тяжелую цепь.

Андрей вырвался и бросился к выходу. Над дверями висел разбитый экран с расписанием — все строчки гласили: «Отменён».

Когда он выбежал на площадь перед вокзалом, первый же взгляд на город заставил сердце сжаться. Глухово стоял, как мертвец на панихиде — слишком тихий, слишком неподвижный. Дома кривились, будто от боли, а между ними бродили те самые тени, что были на перроне.

Напротив вокзала, у ржавой водонапорной башни, стояла девушка в выцветшем синем платье. Ирина. Она смотрела прямо на него, а затем медленно подняла руку и указала куда-то за спину Андрея.

Он обернулся.

На стене вокзала, где секунду назад было граффити «Беги», теперь красовалась свежая надпись:

«СЕДЬМОЙ, ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ».

И под ней — детский рисунок мелом: десять фигурок у колокола. Одно место было пустым.

Глава 5. Решение

Трактир «Отсвет» стоял на перекрёстке двух пустынных улиц, его вывеска, некогда алая, теперь выцвела до бледно-розового, будто пролитая кровь, смытая дождями. Деревянные стены постройки дышали запахом старого уксуса и пережаренного масла, а из трубы поднимался дым, слишком густой и чёрный для обычной печной топки. Андрей остановился у крыльца, внезапно осознав, что его тень — та самая, что вела себя всё более странно — теперь не просто отставала, а вовсе перестала повторять его движения. Она замерла у края тротуара, будто не решаясь подойти ближе.

— Ты заставил себя ждать, Андрей.

Голос прозвучал сзади, мягкий, с лёгкой хрипотцой, будто его обладательница много курила или долго плакала. Он обернулся и увидел её — Ирину, ту самую девушку из снов, но теперь живую, настоящую. Она стояла, прислонившись к фонарному столбу, в платье цвета увядших васильков, с выцветшей шалью на плечах. Её пальцы перебирали край ткани нервным движением, оставляя на материи влажные следы — то ли от пота, то ли от речной воды.

— Ты знаешь, кто я.

— Знаю. — Она улыбнулась, но глаза оставались грустными, как у человека, который давно перестал ждать чего-то хорошего. — Ты седьмой. Хотя мог бы быть девятым, если бы не… — Она провела пальцем по своему запястью, где белел тонкий шрам в форме разорванного кольца.

Андрей почувствовал, как монеты в кармане внезапно нагрелись, особенно та, девятая, с её профилем.

— Что это значит?

— Значит, что ты взял что-то, что не должен был. — Она подошла ближе, и теперь он разглядел синеву под её глазами, тонкую сетку капилляров на щеках, будто она постоянно недосыпала или жила в состоянии вечного напряжения. — Но сейчас не об этом.

Она взяла его за руку — её ладонь была холодной, как мрамор, — и повела к трактиру. По пути они прошли мимо лужи, и Андрей с ужасом увидел, что в отражении Ирина шла не рядом с ним, а на три шага сзади, и её лицо было обращено не вперёд, а вверх, к небу, как у молящегося.

— Не смотри, — прошептала она, но было поздно.

Трактир внутри оказался просторнее, чем снаружи. Длинные дубовые столы, заставленные пустыми бутылками и тарелками с объедками, которые, казалось, оставлены не час и не день назад, а много лет. В углу, у потухшего камина, сидел мужчина лет сорока в потрёпанной кожанке, с цепью вместо пояса. Его тень была странно густой и двигалась с опозданием, будто жила в замедленном времени.

— Лёха, — представился он, не поднимая глаз от стакана с мутной жидкостью. — Седьмой, значит?

— Как вы все…

— Знаем тебя? — Лёха хрипло рассмеялся. — Да мы тебя ждали, как Христа во второе пришествие. Только ты вряд ли нас спасёшь.

Ирина провела Андрея к дальнему столику, где на скатерти, покрытой пятнами вина, кто-то вывел ножом цифры от одного до десяти. Седьмая была обведена в кружок.

— Здесь, в Глухово, таких, как ты, девять, — сказала она, садясь так, чтобы свет от керосиновой лампы падал на её лицо, подчёркивая худобу и нездоровый блеск глаз. — Девять человек, которые в детстве отдали свои тени. Или… — она замялась, — взяли чужие.

— А десятый?

— Десятый — это я. — Она откинула шаль, и Андрей увидел, что её тень на стене не повторяет движений, а стоит на коленях, склонив голову. — Точнее, должна была быть я. Но ты взял мою монету. Помнишь?

Внезапно в памяти всплыл образ: детская площадка, маленькая девочка в синем платьице, он, вырывающий из её рук блестящий кружок. Её плач.

— Я…

— Не помнишь. — Ирина улыбнулась, и в этой улыбке было что-то страшное. — Потому что тени забирают не только отражение. Они крадут память.

Лёха вдруг швырнул стакан в стену. Стекло разлетелось вдребезги, но никто не вздрогнул — даже тени в углу не шевельнулись.

— Хватит сказки рассказывать! — он подошёл, и теперь Андрей разглядел след от ожога на его шее, похожий на петлю. — Ты знаешь, зачем мы здесь собрались? Потому что колокол уже звонит. И если мы не найдём все десять монет до полнолуния…

— Что тогда?

— Тогда мы станем такими же, как они. — Ирина указала на окно.

За стеклом, в сгущающихся сумерках, по улице медленно шла процессия теней — безликих, беззвучных, тянущих за собой какие-то тюки. Одна из них остановилась и повернулась к трактиру. У неё не было лица — только дыра, из которой сочился чёрный дым.

— Они первые девять, — прошептала Ирина. — Те, кто не успел.

Андрей потянулся к карману, где лежали монеты. Их было девять. Оставалась одна.

— А кто собирает эти… тени?

Лёха хрипло рассмеялся и поднял цепь с груди — она оказалась прикована к его запястью, как каторжнику.

— Кто же ещё? Наш дорогой Самохин. Теневой ловец.

За дверью трактира что-то тяжело ступило на крыльцо. Все тени в помещении одновременно повернулись к входу.

— Говорите тише, — прошептала Ирина. — Он любит слушать.

                                           * * *

Сумерки в Глухове наступали странно — не постепенно, как в обычном городе, а сразу, будто кто-то вылил на улицы чёрную краску. Андрей шёл рядом с Ириной по пустынному переулку, где фонари горели тускло и нерешительно, словно боялись привлечь чьё-то внимание. Воздух пах влажной землёй и чем-то ещё — сладковатым, как перезревшие ягоды, начинающие гнить.

— Куда мы идём? — спросил он, стараясь не отставать. Тень Ирины, которую он ловил краем глаза, вела себя ещё страннее его собственной — то исчезала совсем, то растягивалась на стенах домов неестественно длинной.

— К Галине Степановне. Она единственная, кто может дать нам оружие против них.

За углом что-то шуршало. Андрей обернулся — переулок был пуст, но на земле, в луже тусклого света от фонаря, лежала мёртвая ворона. Её клюв был зашит грубой ниткой.

— Не смотри, — прошептала Ирина, но было поздно.

Из-за поворота вышла собака.

Не обычная дворняга, а нечто худое до костей, с шерстью, вылезающей клочьями, и глазами, слишком человеческими в своей осмысленности. Но самое страшное — её пасть была зашита крест-накрест, как у покойника перед похоронами.

— Безгласник, — дыхание Ирины стало частым, прерывистым. — Первый из охотников. Не дыши.

Собака остановилась в трёх шагах, её нос дергался, ловя запахи. Андрей замер, чувствуя, как сердце бьётся где-то в горле. В кармане монеты вдруг стали ледяными, особенно та, девятая, с профилем Ирины.

Пёс сделал шаг вперёд, потом ещё один. Его когти цокали по булыжнику, оставляя влажные следы — не слюны, а чего-то тёмного, похожего на смолу.

— Если побежим — он нападёт, — прошептала Ирина. Её пальцы вцепились в рукав Андрея.

Собака подошла так близко, что он почувствовал её запах — старые книги, залитые дождём, и подпольный морг. Её нос тронул его ботинок, потом медленно пополз вверх по ноге.

Вдруг где-то вдали раздался колокольный звон — одинокий, печальный удар. Пёс замер, затем резко поднял голову и бросился прочь, исчезнув в переулке так же внезапно, как появился.

— Что это было?

— Тяж, — Ирина выдохнула, и её плечи дрогнули. — Самый безобидный из них. Другие… хуже.

Она потянула его за собой к покосившемуся дому с синим ставнями. На крыльце сидела старуха — Галина Степановна, как сразу понял Андрей. Её лицо было похоже на печёное яблоко, а пальцы, перебирающие пучок сухой полыни, двигались с какой-то странной точностью, будто не принадлежали старому телу.

— Седьмой пришёл, — сказала она, даже не взглянув на них. — А девятку привёл. Нехорошо.

— У нас нет выбора, — Ирина подняла руку, и старуха наконец посмотрела на них. Её глаза были разного цвета — один коричневый, другой молочно-белый.

— Выбор есть всегда, — проворчала Галина Степановна. — Просто вам не понравится цена.

Она встала и скрылась в доме, оставив дверь открытой. Внутри пахло сушёными травами и чем-то ещё — металлическим, как кровь.

Когда они вошли, старуха уже стояла у стола, держа в руках нож. Не обычный — лезвие было из какого-то тёмного металла, покрытого узорами, напоминающими прожилки на старом листе.

— «Осколок теней», — сказала Галина Степановна, поворачивая нож так, что свет от свечи играл на его поверхности. — Режь им тени, если начнут шевелиться. Но помни — каждый разрез заберёт у тебя что-то своё.

— Что именно?

— Память. Самую дорогую. — Старуха протянула нож Андрею рукоятью вперёд. — Попробуй.

Он взял нож. Лезвие было холоднее, чем должно быть, и оставляло на пальцах ощущение липкости, будто он трогал что-то органическое.

— А если я…

— Режешь свою тень? — Галина Степановна усмехнулась. — Тогда тебе лучше вспомнить, чья она на самом деле.

За окном что-то заскреблось. Все трое обернулись — на подоконнике сидела ворона, та самая, что лежала мёртвой в переулке. Её зашитый клюв теперь был разорван, и из отверстия сочился чёрный дым.

— Они знают, что ты здесь, — прошептала старуха. — Беги.

Вдали снова зазвучал колокол. На этот раз два удара.

— Полночь, — сказала Ирина, и её голос дрогнул. — Они уже идут.

                                           * * *

Третий удар колокола прокатился по Глухову, будто тяжёлый камень, брошенный в стоячую воду. Андрей почувствовал, как звук проходит сквозь него, заставляя вибрировать рёбра и оставляя на языке привкус старой меди. Ирина схватила его за руку — её пальцы были холодными и влажными, как утопленницы.

— Он проснулся, — прошептала она, и её губы побелели. — Теперь обратного пути нет.

Галина Степановна перекрестилась странным жестом — не сверху вниз, а снизу вверх, будто хоронила кого-то в небесах.

— Бегите к часовне. Там ответы. — Она сунула Ирине мешочек с травами, пахнущими грозой и пеплом. — И не смотрите на тени. Особенно на свои.

Они выбежали во двор, где ночь стала ещё гуще. Воздух дрожал, как перед грозой, хотя ни облачка не было на небе. Фонари теперь горели зелёным светом, отбрасывая на стены домов не тени, а какие-то извивающиеся силуэты, напоминающие людей лишь отдалённо.

— Что происходит? — спросил Андрей, чувствуя, как нож в его руке нагревается.

— Колокол зовёт, — Ирина тянула его за собой через пустынные переулки, где ставни домов были плотно закрыты, но за ними чувствовалось чьё-то присутствие. — Он будит тех, кто должен проснуться. И усыпляет тех, кто должен уснуть.

Они свернули за угол и оказались перед часовней. Небольшое здание с покосившимся куполом, на котором вместо креста стоял железный флюгер в виде ворона. Дверь была приоткрыта, и из щели лился жёлтый свет, слишком тёплый для этого места.

Внутри пахло ладаном и плесенью. Стены были покрыты фресками, потрескавшимися от времени, но всё ещё различимыми. Андрей подошёл ближе и замер.

Десять детей стояли в ряд, протягивая руки к чёрной фигуре с растянутым ртом. У каждого на груди была монета с номером. На седьмом месте — он. Маленький, семилетний, с испуганными глазами и вытянутой рукой, в которой что-то блестело.

— Это… я?

— Да, — Ирина подошла и тронула фреску. Краска осыпалась, обнажая нижний слой — там был ещё один рисунок: одиннадцатая фигура, едва намеченная углём. — Ты часть ритуала. Мы все часть ритуала.

Андрей почувствовал, как что-то сжимается у него в груди. Внезапно он вспомнил — не образ, не картинку, а ощущение: холодные пальцы на своём плече, голос, шепчущий: «Отдай, и мама будет жить», и свою руку, разжимающуюся, отпускающую что-то чёрное и живое.

— Я не просто отдал свою тень, да? — он повернулся к Ирине. — Я взял чью-то. Твою.

Она не ответила, только подняла руку к своему шраму. В этот момент колокол зазвонил снова — не отдельными ударами, а протяжным набатом. Пол в часовне дрогнул, и из трещин между плитами потянулся чёрный дым.

— Они идут, — Ирина схватила его за руку. — Теперь ты должен решить.

— Что решить?

— Остаться седьмым… — её голос дрогнул, — или стать одиннадцатым. Тем, кто разорвёт круг.

Снаружи раздался скрип — будто кто-то волочит по камням тяжёлую цепь. Тени на стенах часовни зашевелились, хотя источник света не двигался.

Андрей посмотрел на фреску, на своё детское лицо, затем на нож в своей руке. Лезвие отражало не его, а кого-то другого — девушку в синем платье, стоящую за его спиной.

— Как я могу…

— Режь, — прошептала Ирина, подставляя свою тень под лезвие. — Режь правду.

Цепь заскрежетала у самых дверей. Воздух наполнился запахом ржавчины и мокрой шерсти. Андрей поднял нож, и в этот момент понял, что его тень на стене не повторяет его движений — она стоит на коленях, молясь о чём-то.

Последний удар колокола сотряс стены. Где-то упала штукатурка, обнажив надпись, сделанную прямо на камне: «Десять отдали. Одиннадцатый освободит».

— Выбирай, — сказала Ирина, и в её глазах отразилось пламя, которого не было.

Глава 6. Встреча в поезде

Вагон третьего класса пах старым деревом, перегаром и чем-то ещё — сладковатым, как лекарство от забытой болезни. Андрей шёл по проходу, цепляясь за потёртые поручни, пока не нашёл свободное купе. В полумраке у окна сидела девушка, склонившись над массивной книгой в кожаном переплёте. Свет от тусклого плафона падал на её пальцы, слишком бледные для живого человека, и на пустые страницы, которые она перелистывала с сосредоточенным видом.

Он хотел пройти дальше, но ноги сами собой привели его к этому купе. Дверь скрипнула, когда он открывал её, но девушка не подняла глаз. Только когда он сел напротив, страницы книги вдруг потемнели, и на них стали проявляться слова — не чернилами, а будто тенью, выступающей из самой бумаги.

— Ты опоздал на двадцать лет, Андрей.

Её голос был тихим, с лёгкой хрипотцой, как у человека, который долго не говорил вслух. Она закрыла книгу, и он увидел тиснение на обложке: «Liber Umbrarum». Книга Теней.

— Мы знакомы? — спросил он, но уже знал ответ. Где-то в глубине памяти шевелилось воспоминание: маленькая девочка в синем платье, слёзы на щеках, его собственная рука, вырывающая что-то из её пальцев.

Девушка — Ирина, как вдруг вспомнилось ему — улыбнулась, но глаза оставались печальными.

— Ты не помнишь. Они всегда не помнят. — Она провела пальцем по корешку книги, и кожа на её кончике слегка облупилась, как старая краска. — Мы договаривались встретиться у реки. Ты должен был вернуть мне то, что взял.

За окном проплывали поля, слишком ровные, слишком пустые. Ни деревьев, ни строений — только трава, колышущаяся под невидимым ветром. Андрей почувствовал, как в кармане нагреваются монеты.

— Что я взял?

Ирина раскрыла книгу снова. На странице, ещё секунду назад пустой, теперь виднелся детский рисунок: двое детей у воды, мальчик и девочка. Мальчик держал в руках что-то тёмное, похожее на вырезанный из бумаги силуэт девочки.

— Ты был седьмым, — прошептала она. — Семью монетами платят за семь теней. Но ты взял восьмую. Мою.

Вагон дёрнулся, и свет на мгновение погас. Когда он снова зажёгся, Ирина сидела ближе, и теперь он видел шрам у неё на запястье — тонкую белую линию в форме разорванного кольца.

— Я не понимаю…

— Ты скоро поймёшь. — Она протянула руку и прикоснулась к его груди, прямо над сердцем. — Когда колокол позвонит в двенадцатый раз.

За дверью купе раздались шаги — тяжёлые, медленные. Они замерли прямо напротив, и сквозь щель в косяке потянулся запах сырой земли и ржавого металла.

Ирина внезапно побледнела.

— Он идёт, — прошептала она. — Не смотри ему в глаза. И не называй его по имени.

Ручка двери дрогнула, затем начала медленно поворачиваться.

                                           * * *

Дверь купе так и не открылась. Ручка замерла на середине поворота, когда поезд с грохотом врезался в туннель. На мгновение воцарилась абсолютная тьма — густая, осязаемая, будто вагон наполнился чернилами. Андрей вдохнул запах сырого камня и чего-то ещё, сладковато-гнилостного, что заставило его желудок сжаться.

— Не шевелись, — прошептала в темноте Ирина. Её голос звучал странно — будто исходил сразу из нескольких точек купе.

Когда через пять секунд свет вернулся, первое, что заметил Андрей — тень Ирины отсутствовала. Она сидела прямо напротив, её пальцы сжимали книгу, но на стене за ней не было ничего, кроме ровного серого пятна.

— Ты… — он не закончил фразу, увидев, как тень медленно проявляется снова, будто кто-то неспешно выливает её из невидимого кувшина.

— Я неполная, — сказала Ирина, не поднимая глаз. Её пальцы разглаживали страницу книги, где теперь проступил новый рисунок: десять детей, стоящих вокруг колокола. — Как и все, кто потерял тень в Глухово.

Поезд вынырнул из туннеля, и в окно хлынул странный свет — не солнечный, а серовато-молочный, будто фильтрованный через толщу облаков. За стеклом проплывали поля, но что-то в них было не так. У предметов не было теней. Вообще.

— Где мы? — спросил Андрей, чувствуя, как монеты в кармане начинают нагреваться.

— На границе. — Ирина закрыла книгу. Кожаный переплёт вздохнул, как живой. — Скоро будет Глухово. Там нет теней. Только отголоски.

Она повернулась к окну, и свет скользнул по её профилю, делая кожу почти прозрачной. На мгновение Андрею показалось, что видит сквозь неё — как сквозь матовое стекло.

— Колокол звонит раз в семь лет, — заговорила она, водя пальцем по оконному стеклу. На мутной поверхности оставались влажные следы, складывающиеся в цифры. — Десять ударов — для десяти спящих. Одиннадцатый… — она обернулась к нему, — одиннадцатый разбудит всех.

За окном промелькнул указатель с полустёртой надписью: «Глухово — 2 км». Цифры были нарисованы криво, будто дрожащей рукой. Андрей вдруг осознал, что поезд не издаёт привычного стука колёс. Только лёгкое покачивание выдавало движение.

— Кто эти десять? — спросил он.

Ирина раскрыла книгу на другой странице. Там появился список имён, написанных разными почерками. Некоторые были выведены детской рукой, другие — твёрдым взрослым почерком. Седьмая строчка гласила: «Андрей Громов. 1994». Восьмая: «Ирина Белозёрская. 1994». Девятая и десятая были зачёркнуты.

— Мы все дали обещание, — прошептала она. — Ты обещал вернуться. Я обещала ждать.

Внезапно книга сама перелистнула страницу. На новом листе был изображён колокол с семью монетами по краям. Три места оставались пустыми.

— Десять монет, — сказала Ирина. — Семь уже в колоколе. Восьмая — у тебя. Девятая… — она дотронулась до своего шрама, — девятая была моей.

Поезд начал замедляться. За окном показались первые дома — покосившиеся, с заколоченными окнами. Ни одного человека. Ни одной тени.

— А десятая? — спросил Андрей.

Ирина улыбнулась, и в этой улыбке было что-то страшное.

— Десятая — это всегда выбор. Иногда её берут у одиннадцатого. Иногда… — она посмотрела на его карман, где лежали монеты, — иногда одиннадцатый приносит её сам.

Раздался скрежет тормозов. Поезд дёрнулся и замер. На перроне, залитом тем странным молочным светом, никого не было. Только старый указатель с надписью: «Обратных поездов нет».

Ирина закрыла книгу. На обложке теперь явственно проступила надпись: «Liber Decimorum». Книга Десятых.

— Поехали, — сказала она, вставая. Её тень на секунду задержалась на месте, прежде чем последовать за ней. — Они уже ждут.

                                           * * *

Поезд нырял в очередной туннель, и на мгновение всё поглотила тьма, густая, как чернила. Андрей моргнул, но даже после того, как окно снова залило бледное осеннее солнце, перед глазами всё ещё стояли пятна — будто кто-то выжег их на сетчатке. Он потёр веки, и тогда заметил: тень Ирины, до этого чётко лежавшая на сиденье, исчезла. Не просто слилась с общим мраком — её не было. Даже когда свет вернулся, пространство под её ногами оставалось пустым, будто законы физики здесь не работали.

— Ты это видишь? — он ткнул пальцем в пол, где должна была быть тень.

Ирина подняла глаза от книги, и в её взгляде мелькнуло что-то вроде досады — не на него, а на саму ситуацию.

— Вижу. Но не всегда. Иногда она возвращается. — Она перевернула страницу, и Андрей заметил, что книга, которую она читала, была пуста. Ни строчки, ни буквы — только желтоватая бумага, испещрённая водяными знаками.

— Что это за…

— «Книга Теней», — она прикрыла её ладонью, словно стыдясь. — Страницы заполняются сами, когда нужно. Сейчас они пустые, значит, я не должна ничего знать.

Он хотел рассмеяться, но вместо этого почувствовал, как по спине пробежал холодок. Всё в этом вагоне казалось ненастоящим: скрип колёс, слишком монотонный, запах плесени, въевшийся в обивку, даже сама Ирина — будто сошедшая со старинной фотографии, где лица уже выцвели, но глаза остались живыми.

— Почему ты знаешь моё имя? — спросил он.

Она потянулась к своему чемодану, вытащила оттуда маленькую шкатулку, обтянутую кожей, и открыла её. Внутри лежала пуговица — чёрная, с выгравированным черепом.

— Потому что мы договаривались. Ты опоздал на двадцать лет.

Он взял пуговицу, и металл тут же нагрелся у него в пальцах, будто впитал чьё-то тепло.

— Это что, шутка?

— Это твоя монета, — она сжала его руку, и её пальцы оказались ледяными. — Одна из семи. Без них колокол не зазвонит.

— Какой ещё колокол?

— Ты сам назвал его — «Голос Спящих».

Он хотел спросить, откуда она знает про его сны, но в этот момент вагон дёрнулся, и пуговица выскользнула у него из пальцев, покатилась по полу и — будто её кто-то подхватил — исчезла в щели между сиденьями.

— Чёрт! — он опустился на колени, вглядываясь в тёмный зазор.

— Не надо, — Ирина схватила его за рукав. — Она вернётся, когда понадобится.

За его спиной раздался шаркающий шаг. Андрей обернулся и увидел проводника — старика с лицом, напоминающим высохшую грушу. Тот стоял, склонившись, будто невидимый груз давил ему на плечи, и смотрел на них мутными глазами.

— Билеты, — проскрипел он.

Андрей потянулся за документами, но старик даже не взглянул на них. Вместо этого он наклонился ближе, и от него запахло сырой землёй и чем-то ещё — как будто ржавыми гвоздями.

— Твою тень продали, — прошептал он так тихо, что слова едва долетели. — Ищи колокол у реки.

— Что?

Но проводник уже шаркал прочь, оставляя на полу мокрые следы — будто его ботинки были полны воды.

— Это дед Тихон, — сказала Ирина, когда старик скрылся за дверью. — Он здесь… проводник. В обоих смыслах.

— Он говорил про мою тень.

— Потому что она действительно продана. Как и моя. Как и ещё восьми человек.

Она снова открыла «Книгу Теней», и на этот раз Андрей увидел, как на странице проступают строки — будто кто-то невидимый водит пером по бумаге.

— Вот, — она повернула книгу к нему.

На странице был нарисован колокол, висящий в полуразрушенной часовне. Вокруг него — десять фигур. Одна из них, самая маленькая, была помечена крестиком.

— Это я?

— Это мы все.

Поезд снова нырнул в темноту, и в этот раз тьма длилась дольше. Где-то впереди, за стенами вагона, послышался звон — низкий, вибрирующий, будто кто-то ударил в колокол под водой.

— Мы приближаемся, — прошептала Ирина.

Андрей почувствовал, как что-то твёрдое упирается ему в бок. Он сунул руку в карман и нащупал там пуговицу. Она снова была у него.

— Значит, — он сжал её в кулаке, — это и есть начало?

— Нет, — она закрыла книгу. — Это продолжение. Ты начал двадцать лет назад.

За окном мелькнули первые огни — тусклые, как свечи в бутылках. Глухово встречал их молчанием.

Глава 7. Шёпот проводника

Тихон стоял в проходе, согнувшись так низко, что его борода, седая и жесткая, как проволока, почти касалась пола. В руках он держал билетный компостер — старый, ржавый, будто выкопанный из земли вместе с костями какого-то давно забытого кондуктора. Когда Андрей протянул ему свой билет, пальцы старика дрожали, будто он боялся прикоснуться к бумаге.

— Проверить? — пробормотал Андрей, чувствуя, как под кожей зашевелилось что-то холодное.

Тихон не ответил. Он лишь поднёс билет к самым глазам, повертел его на свете тусклой лампочки, потом вдруг резко чихнул — так, что с его носа слетели очки в толстой оправе. Они не разбились, а аккуратно легли на пол, будто кто-то невидимый их подхватил.

— Даты нет, — прошептал старик, поднимая очки и протирая их грязным рукавом. — И имени нет.

— Как это нет? — Андрей потянулся за билетом, но Тихон резко отдернул руку.

На жёлтом клочке бумаги действительно не было ни числа, ни месяца — только печать, фиолетовая, размазанная, с едва читаемыми словами: «Обратно нет».

— Это ошибка, — сказал Андрей, но голос его дрогнул.

— Ошибки тут не бывает, — Тихон вдруг ухмыльнулся, и в этот момент Андрей увидел, что зубов у старика нет вовсе — только чёрные дыры, как в прогнившем пне. — Ты же сам купил билет в один конец.

За окном мелькнули огни какого-то полустанка, и на секунду в стекле отразилось лицо Ирины — бледное, с тёмными кругами под глазами. Она не спала всю ночь, это было видно.

— Что он тебе говорит? — спросила она, не отрываясь от своей пустой книги.

— Что билет без даты.

— А обратный?

— Пишут, что обратно нет.

Ирина медленно закрыла книгу. В её глазах мелькнуло что-то вроде понимания — не страха, нет, а именно холодного, расчётливого понимания.

— Значит, ты уже принял решение.

Тихон вдруг закашлял — сухо, надрывно, будто из его груди выкатывались не комья мокроты, а мелкие камешки. Когда приступ прошёл, он вытер губы и сунул билет в карман своего потрёпанного мундира.

— Ты не первый, — сказал он, и голос его стал вдруг глухим, будто доносился из-под земли. — Тридцать лет назад тут ехал один мальчишка. Пассажир ноль.

Андрей почувствовал, как по спине побежали мурашки.

— Что с ним случилось?

— Исчез. — Тихон щёлкнул компостером, и звук этот был похож на ломающуюся кость. — А тень осталась.

— Как это — осталась?

— Так и осталась. Сидит на своём месте, ждёт.

— Ждёт чего?

— Когда его найдут.

Поезд в этот момент резко затормозил, и Андрей едва не ударился лбом о спинку переднего сиденья. За окном не было ни платформы, ни огней — только густой лес, стволы которого стояли так близко, что казалось, будто они вот-вот проткнут стены вагона.

— Это не по расписанию, — пробормотал Тихон, глядя в окно.

— Мы где?

— На границе.

— С чем?

— С тем, что забыто.

Ирина вдруг встала и подошла к окну. Её пальцы легли на стекло, и оно тут же запотело — но не от тепла, а будто от холода, исходившего от её кожи.

— Ты видишь? — она указала куда-то в чащу.

Андрей присмотрелся. Сначала он ничего не различал — только чёрные стволы, переплетённые, как кости в братской могиле. Потом… потом он заметил. Среди деревьев стоял мальчик. Лет семи, в старомодной куртке, с рваным медвежонком в руках. Он не двигался, только смотрел на поезд пустыми глазами.

— Это он? — прошептал Андрей.

— Пассажир ноль, — кивнул Тихон. — Степан.

— Почему он там?

— Потому что его тень здесь.

Андрей резко обернулся. В дальнем конце вагона, на месте у окна, сидела тень. Не человек — именно тень, плоская, без объёма, но при этом… живая. Она медленно повернула голову в его сторону, и в тот момент, когда их взгляды встретились, Андрей почувствовал, как что-то холодное проникает ему в грудь, будто тонкая игла.

— Не смотри, — схватила его за руку Ирина. — Если тень поймёт, что ты её видишь, она пойдёт за тобой.

Тихон засмеялся — звук был похож на скрип несмазанных колёс.

— Всё равно пойдёт. Все они рано или поздно приходят в Глухово.

Поезд дёрнулся и снова тронулся. Мальчик среди деревьев исчез, будто его и не было. Но тень в вагоне осталась.

— Почему он исчез? — спросил Андрей, когда лес за окном снова стал густым и непроницаемым.

— Потому что отдал своё. Как и ты.

— Я ничего не отдавал.

— Отдал, — Тихон потянулся к полке и снял оттуда потрёпанный журнал. На обложке была дата — 1994 год. — Иначе бы не ехал сюда.

Он раскрыл журнал на середине. Там, среди пожелтевших страниц, лежала вырезка из газеты: «В окрестностях Глухово пропал ребёнок. Поиски не дали результата». Рядом — фотография. Мальчик. Тот самый.

— Он первый, — прошептал Тихон. — А ты — седьмой.

Андрей хотел спросить, что это значит, но в этот момент в вагоне погас свет.

И тень в дальнем углу встала.

                                           * * *

Тени за окном становились длиннее, растягиваясь по обочине, как чёрная патока. Андрей чувствовал, как веки наливаются свинцовой тяжестью. Слова Тихона о мальчике-призраке ещё висели в воздухе, но сознание уже начинало тонуть в вязком полусне. Последнее, что он увидел перед тем, как провалиться в забытьё — руку Ирины, сжимающую пустую страницу её книги так, что костяшки побелели.

Сон настиг его внезапно, как удар тупым ножом. Очнулся он в том же вагоне, но всё было иначе. Сиденья обтянуты кожей странного синеватого оттенка, на потолке — трещины, напоминающие карту забытых городов. И самое главное — вагон был полон теней.

Они сидели, стояли, даже висели на поручнях — плоские, безликие силуэты, но при этом совершенно живые. Когда Андрей попытался встать, ближайшая тень повернулась к нему. У неё не было лица, но он ощутил на себе её взгляд — тяжёлый, как мокрый песок.

— Десятый, — прошептала тень голосом, похожим на шорох мёртвых листьев.

— Что? — его собственный голос прозвучал чужим, будто отражённым от стен пустого колодца.

— Десятый, — повторила другая тень, на этот раз женским голосом, в котором Андрей с ужасом узнал интонации своей умершей бабушки.

Тени начали шевелиться, тянуться к нему. Их пальцы — длинные, тонкие, как проволока — почти касались его лица. Вдруг одна из теней, сидевшая у окна, резко вскинула голову. В стекле отражалось не её подобие, а чёткое лицо — мальчика лет семи, с широко раскрытыми глазами. Степан.

— Не слушай их, — прошептал мальчик, и его губы в отражении двигались вразнобой со словами, будто кто-то перекручивал плёнку. — Они хотят сделать тебя одним из…

Резкий толчок вернул Андрея в реальность. Он дёрнулся, ударившись затылком о спинку сиденья. Ирина смотрела на него с странным выражением — будто видела перед собой не человека, а предупреждающую табличку на опасном повороте.

— Ты кричал, — сказала она, медленно закрывая книгу, на страницах которой теперь виднелись бледные строки.

— Я… видел… — он тёр виски, пытаясь выдавить из памяти остатки сна. — Там были…

— Я знаю, что там было. — Ирина вдруг схватила его за запястье, и её пальцы оказались удивительно сильными. — Не говори об этом вслух. Они могут услышать.

Тихон, до этого дремавший в конце вагона, вдруг поднял голову. Его мутные глаза сузились.

— Заглянул в их мир? — он хрипло засмеялся. — Ну что ж, поздравляю. Теперь они знают твоё лицо.

За окном мелькнул указатель с полустёртой надписью «Глухово — 12 км». Поезд начал сбавлять ход, хотя до станции ещё было далеко. В проходе появился Тихон, его сапоги скрипели по полу, будто набитые песком.

— Никуда не ходи, — пробормотал он, проходя мимо. — Особенно в конец вагона.

Андрей машинально повернул голову. В дальнем конце коридора было купе с закрытой дверью. Над ней болталась табличка, но текст стёрся, остались только ржавые потёки, напоминающие кровь.

— Что там? — спросил он.

Тихон остановился, но не обернулся. Его плечи напряглись под потрёпанной формой.

— Ничего. То есть буквально ничего. Пустота. Но иногда она… шевелится.

Из-за двери донёсся звук — металлический, скрежещущий, будто кто-то точил нож о старую кость. Андрей почувствовал, как по спине пробежали мурашки.

— Кто…?

— Не кто, — наконец обернулся Тихон. Его лицо внезапно постарело на десяток лет. — Что. Это дырка. Дырка в том месте, где раньше было купе номер ноль.

Ирина резко встала, её книга с громким хлопком упала на пол.

— Мы должны выйти. Сейчас.

— До станции ещё… — начал Андрей.

— Не до станции! — её голос сорвался на шёпот. — Из поезда!

Скрип за дверью купе усилился. Теперь он напоминал не просто заточку, а что-то большее — будто гигантские ножницы раскрывались и закрывались в темноте. Тихон вдруг схватил их обоих за руки и потащил к выходу.

— Бежим, — прошипел он, и в его глазах появился животный страх. — Оно проснулось.

Когда они проходили мимо злополучного купе, Андрей почувствовал — сквозь щель под дверью тянется холод. Не просто прохлада, а абсолютный нуль, высасывающий тепло из тела. И тогда он увидел — его собственная тень, до этого чётко лежавшая на полу, вдруг дёрнулась и.… потянулась к двери, будто её звали.

— Моя тень… — успел прошептать он.

Тихон с силой распахнул наружную дверь. Врывающийся ветер принёс запах полыни и мокрого железа. До земли было добрых полтора метра, но проводник буквально столкнул их наружу.

— Бегите к лесу! — крикнул он, и в этот момент дверь в запретное купе с треском распахнулась.

Андрей, падая, успел увидеть только одно — длинные, костлявые пальцы, обхватывающие дверной косяк. Пальцы, которых было слишком много.

Затем поезд, фыркнув чёрным дымом, рванул вперёд, оставляя их среди поля, на краю тёмного, слишком тихого леса. Последний вагон мелькнул вдали, и Андрей мог поклясться — в окне запретного купе на миг показалось лицо. Не человеческое. Даже не лицо. Просто… расположение теней, напоминающее улыбку.

                                           * * *

Когда Андрей пришёл в себя после падения, первое, что он осознал — тишину. Не ту мирную, что бывает перед рассветом, а густую, давящую, будто воздух превратился в вату. Он поднялся на локти, ощущая, как сырая земля проступает сквозь ткань рубашки.

— Ирина?

Никто не ответил.

Поезд исчез, оставив после себя только колею, уходящую в темноту. Тихона тоже нигде не было видно. Андрей встал, отряхивая с колен прилипшие листья — они оказались странно жёсткими, почти металлическими на ощупь.

Только тогда он заметил книгу.

Она лежала раскрытой на странице с изображением колокола — того самого, «Голоса Спящих». Рисунок был выполнен углём, настолько детализированный, что казалось, будто слышишь его глухой звон. Но больше всего Андрея поразило другое — на полях, мелким почерком, было написано: «Ищи меня там, где тени становятся длиннее времени».

— Ирина?! — он обернулся, вглядываясь в лесную чащу.

В ответ только ветер шевельнул верхушки сосен, издавая звук, похожий на чьё-то дыхание.

Андрей поднял книгу, и страницы сами перелистнулись, остановившись на новом рисунке. На этот раз — вагон поезда, а в нём… он сам, сидящий в одиночестве. Ни Ирины, ни Тихона. Только его отражение в окне, которое почему-то не повторяло движений.

— Что за чёрт…

За спиной хрустнула ветка.

Он резко обернулся, ожидая увидеть Ирину, но перед ним стоял Тихон. Только не тот, дряхлый старик из поезда, а… другое его воплощение. Прямая спина, чёткие черты лица, мундир без единой морщинки.

— Она не приходила с тобой, — сказал Тихон, и его голос звучал молодо и звонко.

— Что?

— Ирина. Её никогда не было в поезде.

— Но я.… мы… — Андрей потрогал страницу, где только что видел её записку. Чернила расплылись, как будто их никто не наносил.

Тихон шагнул ближе, и в этот момент Андрей понял, что у проводника нет тени. Вообще. Даже в свете луны, пробивающемся сквозь тучи, от него не падало никакого отражения.

— Ты седьмой, — прошептал Тихон. — Но для неё ты всегда будешь десятым.

Вдали раздался гудок — тот самый поезд, который должен был уже уйти. Он стоял посреди леса, как призрак, его окна светились тусклым жёлтым светом.

— Выходи, — Тихон указал на поезд. — Твой город ждёт.

Андрей сделал шаг вперёд, потом ещё один. С каждой секундой поезд казался всё более нереальным — сквозь него просвечивали стволы деревьев, будто он был соткан из дыма.

Когда он подошёл к последнему вагону, дверь со скрипом открылась сама. Внутри ни души. Только на сиденье лежала та самая чёрная пуговица с черепом — теперь она была покрыта ржавыми пятнами, похожими на кровь.

Андрей поднял её и вдруг почувствовал, как что-то твёрдое упирается ему в спину.

— Не оборачивайся, — прошептал голос Ирины, но откуда-то издалека, будто через толщу воды. — Просто садись.

Он хотел повернуться, но тело не слушалось — ноги сами понесли его вперёд, к свободному месту у окна.

Когда поезд дёрнулся и начал движение, Андрей наконец смог посмотреть в окно. На перроне (хотя никакого перрона здесь не могло быть) стояла Ирина. Она махала ему рукой, но не в знак прощания — скорее, как будто отгоняла муху.

И тогда он увидел.

Её тень не повторяла движений. Она стояла неподвижно, а потом… медленно повернула голову прямо на него.

Последнее, что он услышал перед тем, как поезд нырнул в туннель — скрип из того самого запретного купе. Только теперь он звучал как смех.

Тихон, внезапно появившийся в дверях, протянул ему билет.

— Конечная — Глухово, — сказал он, и его голос снова стал старческим. — Обратных билетов нет.

За окном мелькнул знак с полустёртой надписью: «Глухово — 1 км».

Город ждал.

Глава 8. Город-призрак

Поезд замер на перроне с последним вздохом пара, будто животное, притворившееся мёртвым. Андрей толкнул дверь вагона — она открылась с протестующим скрипом, словно предупреждая: назад пути нет.

Перрон был пуст. Не просто безлюден — он выглядел так, будто здесь не ступала нога человека уже много лет. Билетная касса с выцветшей надписью «Справочное» была заколочена досками, но сквозь щели пробивался жёлтый свет, будто внутри кто-то дежурил круглосуточно. Брошенная тележка для багажа стояла под навесом, её колёса проросли в трещины асфальта, словно пустили корни.

— Глухово, — пробормотал Андрей, и его голос утонул в тишине, не оставив даже эха.

Он сделал шаг вперёд, и тут же заметил неладное: его тень вела себя странно. Она отставала на секунду, будто нехотя волочилась за ним, а когда он остановился — ещё несколько мгновений продолжала движение.

— Тихон? — обернулся он к поезду, но состав уже начал медленно отползать назад, словно испуганная змея. В окнах мелькнули силуэты — много теней, но ни одного реального пассажира.

Над вокзалом возвышалась башня с часами. Циферблат был пуст — ни стрелок, ни цифр, только ржавые потёки, расходящиеся от центра, будто когда-то здесь застыли брызги чьей-то крови. И всё же…

Тик-так.

Звук шёл откуда-то снизу. Андрей присел на корточки, прижал ладонь к бетону перрона. Вибрация. Земля здесь дышала, и с каждым вдохом из её глубин доносилось мерное тиканье — словно где-то под городом работали гигантские часы, отсчитывающие время для мёртвых.

Он поднял голову и увидел её.

Напротив, через пути, стояла фигура в длинном плаще. Не Ирина — силуэт был выше, тоньше. Человек (если это был человек) не двигался, лишь следил за ним безликой тенью.

— Эй! — крикнул Андрей, но фигура мгновенно растворилась, будто её и не было.

Только теперь он заметил объявление на столбе рядом с кассой. Бумага пожелтела, чернила выцвели, но текст ещё можно было разобрать:

«Потеряна тень. Найдётся — вернуть владельцу. Вознаграждение — память»

Подпись — «Самохин».

Ветер донёс запах горелой резины и чего-то ещё — сладковатого, как разлагающиеся цветы. Андрей потянул носом воздух и вдруг осознал: город пахнет так, будто его забыли выключить.

Он направился к выходу с вокзала. Автомат с газировкой у дверей гудел, хотя вилка лежала рядом на полу, не подключённая к сети. В стеклянной дверце отражалось его лицо — но не настоящее, а какое-то размытое, будто кто-то стёр черты пальцем по ещё влажной фотографии.

За дверями вокзала должна была быть площадь. Вместо неё — пустырь, заросший бурьяном, посреди которого стоял одинокий трамвайный вагон.

Вагон был старый, довоенный, с разбитыми стёклами. Но внутри горел свет, и на одной из скамеек сидела… нет, не человек. Тень человека. Чёткая, как чёрно-белая фотография, но плоская, без объёма.

Тень подняла голову и поманила его пальцем.

Андрей отшатнулся. В этот момент где-то вдалеке прозвучал колокол. Один удар — тяжёлый, будто кто-то ударил кувалдой по крышке гроба.

На башне вокзала стрелки часов вдруг появились — обе показывали на двенадцать. И тогда он понял:

Глухово не был мёртвым городом.

Он спал.

И начинал просыпаться.

                                           * * *

Андрей шагнул за пределы вокзальной площади, и город обнял его запахом ржавого железа и перестоявшего супа. Тротуарная плитка под ногами была испещрена трещинами, складывающимися в узоры, похожие на предупреждающие знаки. Вдоль улицы стояли дома с заколоченными окнами, но за некоторыми стёклами мерцал тусклый свет — будто жильцы прятались в глубине комнат, затаив дыхание.

Из переулка вывалился человек. Его шатающаяся походка, запах перегара и грязная рубаха нараспашку кричали: «местный алкоголик». Но когда он поднял голову, Андрей увидел глаза — не мутные, а наоборот, неестественно ясные, словно кто-то выжег в них всю пелену опьянения.

— Опять пришли… — мужчина (на табличке у вокзала значилось «Тимофей Боров») схватил Андрея за рукав. Его пальцы оставили на ткани влажные следы. — Все ушли… тени съели…

— Какие тени? — Андрей попытался освободиться, но старик держал с неожиданной силой.

Тимофей захохотал — звук, похожий на треск ломающихся костей.

— Какие… какие… — он тыкал грязным пальцем в грудь Андрея. — Твоя-то, где, умник?

И правда — в этот момент Андрей заметил, что его тень исчезла. Совсем. Даже под резким уличным фонарём от него не падало ни малейшего силуэта.

— Лёха в «Отсвете» тебе всё расскажет, — Тимофей вдруг успокоился и указал на здание через дорогу. — Только смотри… — он наклонился так близко, что Андрей почувствовал запах гниющей печени. — Не пей то, что он нальёт.

Трактир «Отсвет» выглядел как последнее пристанище в аду. Вывеска висела на одной цепи, скрипя на ветру, а в окнах второго этажа кто-то методично включал и выключал свет. Дверь была приоткрыта, из щели сочился жёлтый свет и доносились звуки — не голоса, а скорее шорох множества страниц, перелистываемых одновременно.

Андрей толкнул дверь.

Внутри было пусто, если не считать барной стойки, за которой стоял мужчина лет сорока в кожаной куртке с оторванными заклёпками. Его шею обвивала толстая цепь — не украшение, а скорее ошейник, вросший в кожу.

— Новенький, — мужчина (Лёха, как назвал его Тимофей) ухмыльнулся, обнажив отсутствующий клык. — Седьмой, если я не ошибаюсь.

— Седьмой что?

— Кто спросил про тени. — Лёха достал из-под стойки бутылку с мутной жидкостью. — Вино для теней. Хочешь?

На полке за ним стояли ряды таких же бутылок, но в каждой плавало что-то тёмное — будто туда налили не вино, а кусочки ночи.

— Я не понимаю…

— Да ты глянь-ка, — Лёха резко схватил его за руку и подтащил к зеркалу в углу. — Видишь?

Зеркало было завешано чёрной тканью, но в щели между складками Андрей разглядел отражение. Своё — но не настоящее. В зеркале он стоял с тенью, но тень эта двигалась самостоятельно — поправляла воротник, чесала нос, тогда как реальный Андрей стоял неподвижно.

— Это…

— Не ты, — Лёха отпустил его руку. — Это тот, кому принадлежит твоя тень.

Из глубины трактира донёсся звук — будто кто-то провёл ногтями по стеклу. Лёха вздрогнул, и цепь на его шее звонко стукнула о стойку.

— Садись, новенький. Сейчас придёт остальная компания.

Он налил в стакан жидкость из бутылки — она оказалась густой, как сироп, и пахла железом.

— Выпьешь — увидишь свою тень. Но ненадолго.

За окном трактира мелькнули силуэты — их было несколько, и все двигались странно, будто не привыкли к собственным телам.

— Кто они? — прошептал Андрей.

Лёха усмехнулся и потянул цепь, словно проверяя её прочность.

— Такие же, как ты. Только их тени уже начали возвращаться.

Он отхлебнул из стакана, и в этот момент Андрей увидел — на полу за Лёхой появилась тень. Но не человеческая.

Это была тень цепи.

                                           * * *

Лёха проводил его взглядом к углу, где в тени висело зеркало, плотно задрапированное чёрной тканью. Ткань была странно влажной на ощупь, будто её только что вынули из воды.

— Любопытно, да? — Лёха щёлкнул зажигалкой, освещая контур зеркала. — Каждый новенький тянется к нему, как мотылёк к огню.

Андрей неосознанно сделал шаг вперёд, но Лёха резко схватил его за плечо.

— Не-не, дружок. Там не выставка.

— Что там?

— Тот, кто носит твоё лицо, когда ты спишь. — Лёха провёл пальцем по цепи на своей шее, и металл издал жалобный звон. — В моём случае — тот, кого я удавил этой штукой.

В трактире внезапно похолодало. Андрей почувствовал, как по спине пробежали мурашки — не от страха, а от странного узнавания, будто за этой тканью действительно кто-то ждал его годами.

— Можно хотя бы…

— Нет, — Лёха перекрыл ему путь к зеркалу. — Не сегодня. Когда придёт время — само откроется.

Он протянул Андрею ключ — старый, покрытый патиной, с выгравированным номером 13.

— Комната наверху. Твоя, пока не вернёшь тень. Или пока она не вернёт тебя.

Лестница скрипела под ногами так, будто предупреждала: назад дороги нет. Комната оказалась маленькой, с единственным окном, выходящим на пустынную улицу. На кровати — выцветшее одеяло с узором из звёзд, которые при ближайшем рассмотрении оказались крошечными черепами.

Андрей бросил сумку на пол, и в этот момент услышал первый шёпот.

— …колокол…

Он замер. Звук шёл не с улицы, а из-под кровати — тихий, как царапанье мышиных когтей по дереву.

— …найди колокол…

Андрей упал на колени, откинул покрывало. Под кроватью лежала детская кукла — тряпичная, с одной пуговицей вместо глаза. Её рот был зашит грубыми нитками, но шепот продолжался.

— …часовня…

Он схватил куклу — и тут же выронил. Ткань была ледяной и… пульсирующей, будто под ней билось крошечное сердце.

На улице что-то зашевелилось. Андрей подошёл к окну.

Улица была пуста, если не считать теней. Они двигались самостоятельно — без хозяев, скользя по стенам домов, как чёрные пятна на старой плёнке. Одна из теней остановилась прямо под его окном, подняла голову.

У неё не было лица, но Андрей почувствовал — она смотрит прямо на него.

Тень подняла руку и указала куда-то в сторону леса. Туда, где над деревьями виднелся тёмный шпиль.

Часовня.

— Спокойной ночи, новенький, — донёсся снизу голос Лёхи.

Андрей отшатнулся от окна. Когда он снова осмелился выглянуть, тени исчезли. Но на пыльном подоконнике остался отпечаток — чья-то маленькая ладонь, будто ребёнок пытался заглянуть внутрь.

Он лёг на кровать, не раздеваясь. В потолке была трещина, складывающаяся в цифру «7».

Перед самым сном ему показалось, что чёрная ткань на зеркале в углу слегка шевельнулась.

Как будто кто-то с той стороны потянул её к себе.

Глава 9. Часовня Ликующих

Утро в Глухове началось с тумана — густого, молочного, обволакивающего дома, как вата в гробу. Андрей вышел из трактира «Отсвет», и первое, что увидел — свою тень. Она лежала у порога, будто ждала его всю ночь, но не повторяла движений, а лишь медленно поворачивала голову, следя за ним, как хищник за добычей.

Дорогу к часовне Лёха описал кратко: «Иди на восток, пока не начнут шептаться камни». Востоком оказалась узкая тропа между двух полуразрушенньiх домов, где тротуар сменялся сплошными ямами, заполненными ржавой водой.

Тропа сужалась с каждым шагом. Ветви деревьев сплетались над головой, образуя туннель, где воздух пах сыростью и чем-то ещё — сладковатым, как разлагающиеся яблоки. Первые листья коснулись его лица, и Андрей вздрогнул: они были неестественно тёплыми, почти живыми.

— Не ходи… — прошептал кто-то прямо у него за спиной.

Он обернулся — никого. Только берёза, качающаяся на ветру. Но когда он снова двинулся вперёд, шёпот продолжился, теперь уже со всех сторон:

— …вернись…

— …она ждёт…

— …не буди…

Ветви тянулись к нему, царапая руки. Одна — особенно цепкая — схватила за куртку, будто пытаясь удержать. Андрей дёрнулся, ткань с треском разорвалась, и в этот момент он увидел: на коре дерева, прямо на уровне его глаз, был вырезан глаз. Совершенно реалистичный, с ресницами и даже слезой из смолы.

— Что за чёрт…

Глаз моргнул.

Андрей отпрыгнул, споткнулся о корень и упал спиной в лужу. Вода оказалась ледяной, хотя на улице стоял август. Когда он поднялся, перед ним открылся вид на часовню.

Она стояла на холме, окружённая берёзами с чёрными пятнами на стволах — будто кто-то обжёг их пальцами. Само здание когда-то было белым, но теперь напоминало гниющую кость. Шпиль покосился, крыша просела, а вместо креста наверху торчал ржавый гвоздь.

И всё же часовня дышала.

С каждым порывом ветра доски скрипели, создавая иллюзию вдоха и выдоха. Дверь — точнее, то, что от неё осталось — висела на одной петле, покачиваясь туда-сюда, будто манила внутрь.

Андрей поднялся по мшистым ступеням. Над входом ещё можно было разобрать выцветшую надпись: «Часовня Ликующих». Кто-то дописал снизу: «Но не возрадуются».

Внутри пахло ладаном и плесенью. Солнечный свет пробивался сквозь разбитые витражи, раскрашивая пол в кроваво-красные и синие пятна.

И там, на алтарной стене, была фреска.

Десять детей стояли полукругом перед существом с рогами и слишком длинными пальцами. Каждый ребёнок протягивал ему свою тень — точнее, то, что должно было быть тенью: чёрные, вытянутые фигуры, которые существо впитывало, как губка.

Андрей подошёл ближе. Краски потрескались, но детали были видны чётко. Особенно лица детей.

Один из них — мальчик лет семи — был ему до боли знаком.

Это был он сам.

Фреска не старела. Одежда детей — шорты, платья, майки — явно принадлежала разным десятилетиям. Но выражение лиц одинаковое: не страх, а облегчение, будто они не отдавали тень, а избавлялись от неё.

Андрей протянул руку, касаясь своего изображения. Штукатурка оказалась влажной.

В этот момент где-то в глубине часовни что-то упало с глухим стуком.

— Кто здесь? — его голос разнёсся под сводами, но ответа не последовало.

Только фреска вдруг стала ярче — особенно та часть, где рогатое существо протягивало лапу к нарисованному Андрею.

Он отшатнулся, споткнулся о что-то мягкое.

На полу лежала кукла. Та самая, из-под кровати в трактире.

Теперь у неё были оба глаза.

И они смотрели прямо на него.

                                           * * *

Андрей шагнул внутрь, и холодный воздух часовни обволок его, как мокрая ткань. Здесь пахло не ладаном, а чем-то старым, забытым — как будто сама смерть задержалась в этих стенах, не решаясь уйти. Пол под ногами был усыпан осколками штукатурки, и каждый его шаг отдавался глухим эхом, будто кто-то шёл следом, нарочно приглушая шаги.

В глубине алтаря, у полуразрушенной фрески, сидел старик в потёртой рясе. Его пальцы, узловатые, как корни старого дуба, копошились в ящике с кистями и красками. Он не поднял головы, но губы его шевельнулись, выдавая тихий, почти беззвучный шёпот:

— Ты не первый.

Голос был таким же сухим, как треск пергамента. Андрей замер.

— Не первый кто?

Старик наконец поднял глаза — мутные, словно затянутые пеленой. В них не было ни страха, ни удивления, только усталость, глубокая, как трещины в стенах этой часовни.

— Кто пришёл за своей тенью.

Он отложил кисть, и Андрей заметил, что на его руках не было ни единого пятнышка краски — будто он не восстанавливал фреску, а стирал её.

— Отец Иов?

Старик кивнул, но не представился в ответ. Вместо этого он медленно поднялся, и его тень — странно чёткая, несмотря на тусклый свет — на секунду задержалась на месте, будто не решаясь следовать за хозяином.

— Ты уже видел фреску.

Это не было вопросом.

— Да. Там были дети. И я…

— Ты седьмой, — перебил его священник. — Семь монет в колоколе. Семь теней.

Он повернулся и двинулся к алтарю, его походка была тяжёлой, словно он нёс на плечах невидимый груз. Андрей последовал за ним, и тут же его взгляд наткнулся на то, что висело в арке алтаря.

Колокол.

Он был меньше, чем Андрей представлял — не выше локтя, отлитый из тёмного, почти чёрного металла, испещрённого трещинами. Но самое странное — его поверхность. Вместо гладкой меди она была покрыта вмятинами, будто кто-то бил по ней не языком, а кулаками. А по краю, словно застывшие капли крови, впаяны семь монет.

— «Голос Спящих», — прошептал отец Иов. — Отлит в 1723 году. С добавлением серебра, меди и… кое-чего ещё.

— Чего?

— Слёз.

Андрей подошёл ближе. Теперь он видел — на каждой монете было выгравировано имя.

Степан. Лидия. Артём. Данила. Арсений. Глеб.

И последняя, почти стёртая:

Андрей.

— Это…

— Тени, — сказал священник. — Вернее, то, что от них осталось.

Андрей протянул руку, но отец Иов резко схватил его за запястье. Его пальцы были холодными, как лёд.

— Не трогай. Он спит.

— Кто?

— Колокол. А если проснётся — позовёт их всех.

— Кого?

— Теней.

Внезапно где-то в глубине часовни что-то шевельнулось. Не звук, не свет — просто ощущение, будто воздух сжался на мгновение, а потом выдохнул. Отец Иов замер, его глаза расширились.

— Ты слышал?

Андрей покачал головой.

— Это был шёпот.

— Чей?

— Твой.

Андрей почувствовал, как по спине пробежал холодок.

— Моя тень…

— Она там, — священник кивнул на колокол. — Но она не твоя.

— Чья же?

Отец Иов медленно повернулся к фреске. На ней, среди других детей, была девочка с тёмными волосами. Её лицо почти стёрлось, но имя под фигурой ещё можно было разобрать:

Ирина.

— Ты взял не свою тень, — сказал священник. — И теперь она хочет вернуться.

В этот момент где-то за стенами часовни раздался глухой удар — будто огромное сердце сделало один последний толчок перед остановкой.

— Это колокол? — прошептал Андрей.

Отец Иов закрыл глаза.

— Нет. Это твоё сердце. Оно бьётся в такт с его.

И тогда Андрей почувствовал — не услышал, а именно почувствовал — как что-то шепчет его именем.

Из колокола.

                                           * * *

Андрей не сразу понял, что именно заставило его вздрогнуть — то ли дрожь в голосе отца Иова, то ли внезапный холодок, пробежавший по спине, когда он разглядел имя на фреске. Ирина. Оно было выведено тонкими, почти изящными буквами, будто кто-то писал их не краской, а кровью, разбавленной до бледно-розового оттенка.

— Она была здесь, — прошептал он, не осознавая, что говорит вслух.

— Была, — подтвердил священник. — Как и ты.

— Но мы не могли… Я не помню её.

— Память — ненадёжная вещь. Особенно когда речь идёт о том, что было украдено.

Андрей сжал кулаки, ощущая, как ногти впиваются в ладони. Украдено. Это слово висело в воздухе, тяжёлое, как запах тления.

— Я не вор.

— Нет? — Отец Иов медленно провёл пальцем по фреске, остановившись на фигуре мальчика, чья рука была протянута к девочке. — Тогда скажи мне, почему её тень оказалась в тебе?

Тень. Его тень. Та самая, что теперь вела себя как живая, запаздывала, замирала, исчезала. Андрей закрыл глаза, пытаясь выловить в памяти хоть какой-то обрывок, хоть намёк на это лицо — тёмные волосы, тонкие брови, может быть, родинку на щеке… Но там была только пустота.

— Она отдала её мне?

— Нет. Ты взял.

— Зачем?

Священник вздохнул, и этот звук напомнил Андрею скрип старых половиц под чьими-то невидимыми шагами.

— Чтобы спасти мать.

Внезапно в памяти всплыл тот самый рисунок, найденный среди детских вещей: чёрная фигура, его собственная рука, протянутая к ней, и подпись: «Отдал, чтобы мама не болела». Но там не было ни слова о Ирине.

— Я не мог…

— Ты мог. И сделал.

Где-то в глубине часовни что-то упало с тихим звоном — возможно, откололся ещё один кусок штукатурки, а может, это была одна из тех монет, что лежали в темноте, ожидая своего часа. Андрей резко обернулся, но там была только пустота и пыльные лучи света, пробивающиеся сквозь разбитое окно.

— Где она сейчас?

— Ты сам привёл её сюда.

— Что?

Отец Иов не ответил. Вместо этого он наклонился и провёл рукой по полу у основания алтаря. Камень там был протёрт до блеска, будто поколения коленопреклонённых прихожан оставили здесь следы своей веры — или отчаяния.

— Ищи, — сказал он просто.

Андрей опустился на колени. Камень под пальцами был холодным и шершавым, но в одном месте, почти у самой стены, он почувствовал лёгкую неровность — крошечную щель, в которую едва проходил кончик ногтя.

— Здесь?

Священник молчал.

Андрей поддел камень, и тот с лёгким скрежетом подался вверх. Под ним оказалось небольшое углубление, а в нём — монета.

Она была меньше, чем те, что впаяны в колокол, но отливала тем же тусклым медным блеском. На одной стороне была выгравирована цифра «7», на другой — имя.

Ирина.

Он протянул руку, и в тот же миг монета словно ожила — от неё в пальцы ударил жар, настолько сильный, что Андрей едва не вскрикнул. Это было не просто тепло — казалось, будто кто-то вложил в металл каплю расплавленного свинца, и теперь она прожигала ему кожу до кости.

— Она обжигает!

— Конечно, — отец Иов наблюдал за ним с каким-то странным спокойствием. — Ты же трогаешь чужую боль.

Андрей сжал монету в кулаке, стиснув зубы. Боль была невыносимой, но где-то в глубине неё он чувствовал что-то ещё — слабый, едва уловимый ритм, будто чьё-то сердце билось внутри этого крошечного металлического круга.

— Что я должен сделать?

— Вернуть.

— Как?

— Найти остальные.

Андрей разжал ладонь. Монета лежала на ней, всё ещё горячая, но теперь он различал в этом жаре нечто знакомое — как будто прикоснулся к раскалённому пеплу костра, который сам же и развёл много лет назад.

— Их семь.

— Да.

— И каждая…

— Будет жечь. Потому что чужая память всегда обжигает.

За окном внезапно завыл ветер, и свет, падающий на фреску, дрогнул. На мгновение Андрею показалось, что фигура девочки пошевелилась — не так, как оживает изображение при игре света и тени, а осознанно, словно кто-то внутри камня попытался пошевелить застывшими чертами.

— Она здесь?

Отец Иов повернулся к колоколу.

— Часть её. Как и часть тебя.

— А остальное?

— Там, где ты оставил.

Ветер стих так же внезапно, как и начался, и в наступившей тишине Андрей вдруг услышал — не ушами, а чем-то глубже — слабый, едва уловимый звон.

Колокол молчал.

Но где-то далеко, может быть, в самом сердце Глухова, а может, в его собственной груди, что-то откликнулось на этот звук.

— Он проснулся, — прошептал отец Иов.

Андрей не спросил, кто. Он уже знал ответ.

Монета в его руке снова загорелась, и на этот раз боль была такой, что мир на мгновение померк. Но прежде, чем тьма поглотила его целиком, он успел заметить, как тень от колокола на стене вздрогнула — и потянулась к нему.

Глава 10. Первый Безгласник

Ночь в Глухове пахла сыростью и ржавчиной, будто сам воздух здесь медленно разлагался, превращаясь во что-то другое — что-то, чем нельзя дышать, но приходилось. Андрей шёл по пустынной улице, сжимая в кармане монету, которая даже сейчас, через ткань, жгла ему пальцы. Он не понимал, как такое возможно — чтобы металл сохранял жар часами, не остывая, словно в нём действительно была заключена частичка живого огня.

Тень его шла рядом, но что-то в ней было не так. Она двигалась чуть медленнее, чем следовало, будто между его шагом и её движением появилась незримая задержка. Андрей остановился — и тень прошла ещё полшага прежде, чем застыть.

— Что за черт…

Он поднял руку. Тень повторила жест, но с опозданием, словно через толщу воды.

И тогда он услышал шаги.

Тихие, едва уловимые, будто кто-то шёл по мокрой земле, стараясь не шуметь. Но вокруг не было ни земли, ни травы — только потрескавшийся асфальт, который должен был хрустеть под ногами.

Шаги стихли.

Андрей обернулся. Улица была пуста, но в воздухе висело ощущение, будто кто-то только что стоял за его спиной — так близко, что он должен был чувствовать дыхание на своей шее.

Тень его дёрнулась.

Он не сразу понял, что происходит — просто в какой-то момент осознал, что чёрный силуэт у его ног больше не повторяет его позу. Она вытянулась вперёд, как будто кто-то потянул её за невидимую нить, и на мгновение Андрею показалось, что у неё появились глаза — две крошечные точки, сверкнувшие в темноте.

— Стой…

Тень не послушалась. Она рванула вперёд, скользнув по стене дома, и исчезла за углом.

Андрей замер. В груди что-то ёкнуло — не страх, нет, что-то более древнее, то самое чувство, которое заставляет зайца цепенеть, когда он слышит волчий вой.

Шаги раздались снова. Теперь они были ближе.

Он побежал.

Ноги сами понесли его вперёд, хотя разум кричал, что бежать некуда — Глухово было лабиринтом без выхода, городом-ловушкой, где каждая улица вела только глубже в его пустую, мёртвую сердцевину.

За углом тени не было.

Андрей остановился, переводя дыхание. В ушах стучала кровь, и сквозь этот шум он сначала не расслышал новый звук — тяжёлое, хриплое дыхание где-то совсем рядом.

Он медленно поднял голову.

Во тьме между двумя домами стоял пёс.

Нет, псом это можно было назвать лишь отчасти — у него была морда, лапы, хвост, но всё остальное словно собрали из разных животных, а потом ещё и забыли закончить. Тело его было непропорционально массивным, как у медведя, но при этом худым до костей, которые выпирали сквозь кожу. Глаз не было — только две впадины, затянутые чем-то вроде старой кожи, будто их намеренно зашили.

Но хуже всего был ошейник.

Он был сделан не из кожи или ткани, а из гвоздей — десятки ржавых, кривых гвоздей, вбитых прямо в шею животного так, что их острия торчали наружу, как шипы.

Пёс не рычал. Он даже не шевелился. Просто стоял и дышал, и каждый его выдох вырывался из пасти клубами пара, хотя ночь не была такой уж холодной.

Андрей отступил на шаг.

Пёс сделал шаг вперёд.

— Тяж…

Голос раздался слева. Андрей резко повернулся и увидел Лёху — тот стоял в тени, держа в руках что-то длинное и блестящее.

— Не двигайся, — прошептал Лёха. — Он охотится по дыханию.

Андрей замер. Пёс — Тяж — наклонил голову, словно прислушиваясь. Капли слюны падали с его зашитой пасти на асфальт, и где-то в глубине сознания Андрей отметил, что они были чёрными.

— Что это?

— Безгласник. Первый из трёх.

Лёха медленно поднял руку. В ней оказалась цепь — та самая, что он носил на шее, только теперь она была натянута, как оружие.

— Он слепой?

— Нет. Он видит то, чего нет.

Тяж внезапно рванул вперёд.

Андрей даже не успел вскрикнуть — пёс двигался неестественно быстро для своего размера, его лапы едва касались земли, будто он не бежал, а скользил по воздуху.

Лёха взмахнул цепью.

Металл со свистом рассек воздух и ударил пса по морде. Тяж отпрянул, но не завыл — из его зашитой пасти вырвался лишь глухой, булькающий звук, будто кто-то пытался кричать под водой.

— Беги! — крикнул Лёха, замахиваясь снова.

Андрей не заставил себя просить дважды. Он рванул вперёд, обходя пса стороной, и в этот момент Тяж взглянул на него.

Нет, глаза его были по-прежнему зашиты, но Андрей почувствовал этот взгляд — будто что-то холодное и скользкое пробралось под кожу и теперь ползёт по позвоночнику.

Он побежал.

За спиной раздался ещё один удар цепи, затем звук падающего тела. Лёха что-то кричал, но слова терялись в гуле крови в ушах.

Андрей свернул за угол и упёрся в стену. Сердце колотилось так сильно, что казалось, вот-вот разорвёт грудную клетку.

Где-то в темноте завыл ветер. Или, может быть, это был не ветер.

Он медленно обернулся.

Тень его стояла в двух шагах, смотря на него своими безглазыми глазницами.

И улыбалась.

                                           * * *

Лёха появился внезапно, как будто сама тьма выплюнула его на середину улицы. В руках он сжимал цепь, и та странным образом светилась в лунном свете — не отражала его, а именно светилась изнутри, будто раскалённая добела.

— За мной, чертяка! — прохрипел он, размахивая звеньями перед мордой Тяжа.

Пёс замер, его зашитая пасть дрожала, выпуская клубы чёрного пара. Ошейник из гвоздей загремел, когда он повернул голову к новому противнику.

Андрей прижался к стене, чувствуя, как кирпич впивается в спину. Его тень — та самая предательница — теперь прильнула к ногам, будто пытаясь спрятаться.

Лёха взмахнул цепью.

Удар пришёлся точно между глаз пса, там, где должна была быть переносица. Раздался звук, похожий на треск ломающихся костей, но Тяж не завыл. Вместо этого он… рассыпался.

Нет, это не было похоже на смерть живого существа. Скорее, как если бы кто-то стёр рисунок углём — сначала расплылись контуры, затем тело превратилось в клубящуюся чёрную массу, и наконец на асфальте осталось лишь мокрое пятно да несколько гвоздей от ошейника.

— Чёртовы твари, — Лёха пнул один из гвоздей, и тот со звоном отлетел в сторону. — Вечно вылезают, когда не ждёшь.

Андрей не мог оторвать глаз от того места, где только что был пёс. Воздух там всё ещё дрожал, как над раскалённым камнем.

— Он… мёртв?

— Мёртв? — Лёха хрипло рассмеялся. — Да они и не жили никогда.

Он поднял цепь, и теперь Андрей разглядел, что звенья покрыты странными отметинами — будто кто-то пытался перекусить их.

— Спасибо, — выдавил Андрей.

Лёха пожал плечами, и в этот момент лунный свет упал на его спину.

Тени не было.

Вместо неё за ним тянулась цепь — точная копия той, что он держал в руках, только состоящая из теней. Она шевелилась сама по себе, звено за звеном, будто живая.

— Что…

— Нравится? — Лёха повернулся, демонстрируя свою спину. — Моя новая тень.

Андрей не нашёл слов. Цепь выглядела так, будто её впихнули под кожу — одни звенья исчезали в теле, другие выходили наружу, создавая жутковатое впечатление, что она росла прямо из позвоночника.

— Как…

— Как я её получил? — Лёха усмехнулся. — В тюрьме. Там, знаешь ли, любят давать прозвища. Меня звали «Прикованный». Думал, просто так, для смеха.

Он провёл рукой по цепи, и звенья дрогнули, как будто почувствовали прикосновение.

— А потом однажды проснулся — и она была там. Вместо тени.

— Она живая?

— Живее меня.

Лёха резко дёрнул цепью, и та взметнулась в воздух, как хлыст. На секунду показалось, что в звеньях мелькнули лица — десятки, сотни крошечных лиц, кричащих без звука.

— Видишь ли, в Глухове всё имеет цену, — продолжил он, опуская цепь. — Я отдал свою тень. А получил это.

— Зачем?

— Чтобы не стать как они. — Лёха кивнул в сторону того места, где исчез Тяж. — Безгласниками.

Андрей посмотрел на свою собственную тень. Та замерла, будто притворяясь обычной.

— Они были людьми?

— Кто его знает. — Лёха плюнул. — Говорят, первый из них — это палач, который когда-то вешал людей на этом самом колоколе. Говорят, он так любил своё дело, что и после смерти не захотел бросать.

Ветер внезапно завыл, донеся из глубины улицы какой-то странный звук — не то шёпот, не то скрип.

— Надо идти, — Лёха насторожился. — Шорох не любит, когда трогают его брата.

— Шорох?

— Второй Безгласник.

Лёха уже разворачивался, когда Андрей заметил движение у себя под ногами. Его тень снова шевелилась сама по себе — и указывала куда-то в сторону переулка.

— Подожди.

— Чего ещё?

— Она… — Андрей сглотнул. — Она показывает куда-то.

Лёха посмотрел на тень, потом на переулок. Его лицо стало каменным.

— Вот и ответ, зачем Тяж вышел сегодня.

— Что?

— Он не за тобой охотился. Он гнал тебя. Туда.

Лёха указал в темноту переулка, где едва виднелся силуэт старого колодца.

— Там что-то есть.

Андрей почувствовал, как монета в его кармане внезапно стала горячее.

— Ирина?

— Или то, что от неё осталось.

Цепь на спине Лёхи зашевелилась, издавая тихий звон, будто предупреждая об опасности.

— Выбор за тобой. Идти — или бежать.

Андрей посмотрел на свою тень. Та уже скользила по направлению к колодцу, будто торопя его.

Он сделал шаг вперёд.

Лёха хрипло рассмеялся.

— Ну что ж. Тогда встречаемся в аду.

И они пошли навстречу темноте, оставляя за собой лишь звон невидимой цепи да чёрные пятна на асфальте, которые медленно испарялись, как свежая кровь.

                                           * * *

Огонь костра пожирал сырые ветки, издавая треск, похожий на дробь дятла по пустому черепу. Лёха сидел, поджав ноги, и его цепь-тень извивалась за спиной, будто змея под гипнозом пламени. Андрей разглядывал свои руки — они дрожали, хотя холод уже отступил.

— Аукцион, — Лёха бросил в огонь щепку, и искры взметнулись к небу, как души самоубийц. — Каждое полнолуние. Собирает их в старом трактире «Отсвет».

— Кто покупает тени?

— Кто-то, кому они нужнее воздуха. Колдуны. Бестелесные. Те, кто сам потерял своё отражение. — Лёха провёл пальцем по горлу, где виднелись следы от петли. — Я видел, как одна тень ушла за бутыль водки. Другая — за обещание вернуть умершую жену.

Андрей сжал монету в кулаке. Жар уже не обжигал — теперь это было ровное тепло, как от раскалённого утюга, забытого на ткани.

— Почему я седьмой?

— Потому что шесть уже проданы. — Лёха достал из кармана смятую папиросу. — Ты же видел колокол. Шесть монет. Шесть теней.

Дым заклубился между ними, принимая причудливые формы. На мгновение Андрею показалось, что в нём проступает лицо — узкое, с хищными скулами.

— А седьмая?

— Твоя. Вернее, её. — Лёха ткнул пальцем в тень Андрея, которая дёрнулась, будто ужаленная. — Ирина Белозёрская. Лот номер семь. Особый экземпляр.

Ветер внезапно изменил направление, и дым ударил Андрею в лицо. Глаза наполнились слезами, но сквозь них он увидел, как его тень поднимает руку — медленно, как под водой — и указывает куда-то за спину Лёхи.

— Она здесь.

Девочка вышла из темноты беззвучно, как призрак. Её босые ноги были чёрными от угольной пыли, а в руках она сжимала кусок древесного угля. Соня Шатрова — двенадцатилетняя девочка, которая видела будущее в рисунках.

— Колокол разобьётся, — сказала она, не глядя на них. Голос был плоским, без интонаций, будто она читала вслух скучный учебник. — Кровь потечёт по трещинам. Кто-то умрёт. Кто-то станет тенью.

Она опустилась на корточки и начала рисовать прямо на земле. Уголь скрипел, оставляя за собой чёрные борозды. Лёха затянулся, наблюдая за ней с каким-то болезненным интересом.

— Кто умрёт? — спросил Андрей.

Соня подняла на него глаза. Они были слишком взрослыми для этого лица — как у старухи, прожившей три жизни.

— Тот, кто позвонит в колокол. Или тот, кто не позвонит.

Она вернулась к рисунку. Постепенно проступали контуры — колокол, треснувший пополам, и фигура под ним. Фигура без лица.

— Это я?

— Это тот, кто сделает выбор. — Соня вдруг улыбнулась, и в этой улыбке было что-то жуткое. — Ты или читатель.

Лёха резко закашлялся, выплёвывая дым.

— Хватит пугать его, девочка. Он и так на волосок от того, чтобы побежать прочь.

— Он не побежит, — Соня провела линию от колокола к фигуре. — Он уже часть игры. Как и ты. Как и я.

Андрей вглядывался в рисунок. Теперь он различал детали — на земле рядом с колоколом лежало что-то похожее на цепь. А чуть поодаль — женский силуэт с распростёртыми руками.

— Ирина…

— Она станет мостом, — прошептала Соня. — Между мирами. Между сном и явью. Между тобой и твоей тенью.

Лёха швырнул окурок в огонь.

— Прекрати нести этот бред. Ты же видишь — он уже на грани.

— Нет, — Андрей неожиданно для себя засмеялся. Звук получился горьким, как полынь. — Я уже за гранью. С того момента, как моя тень убежала от меня.

Соня поднялась, оставляя рисунок незаконченным. Уголь в её руке крошился, падая чёрными снежинками.

— Они идут. Безгласники. Все трое.

Лёха мгновенно вскочил, цепь за его спиной замерцала, как раскалённая.

— Сколько у нас?

— До рассвета. — Соня повернулась к Андрею. — Ты должен найти остальные монеты. Они покажут путь.

— А если я не найду?

— Тогда тень найдёт тебя. И заберёт то, что осталось.

Она сделала шаг назад, растворяясь в темноте, как акварель в воде. Последнее, что они увидели — её рука, бросающая уголь в их костёр. Пламя вспыхнуло зелёным, и в его отблесках рисунок на земле вдруг ожил — трещина на колоколе зазмеилась, а безликая фигура подняла голову.

Лёха первым нарушил тишину.

— Ну что, архитектор? Готов к охоте?

Андрей посмотрел на свою тень. Та снова была на месте — но теперь в её очертаниях угадывались женские контуры. Ирина напоминала о себе.

— Где следующая монета?

— В лесу говорящих кряжей. — Лёха пнул костёр, рассыпая угли. — Там, где деревья помнят каждый крик.

Они пошли прочь, оставляя за собой догорающий огонь. Рисунок Сони тлел ещё несколько минут, пока последняя линия — та, что соединяла колокол и фигуру — не исчезла совсем. Как будто её никогда и не было.

Глава 11. Трактир «Отсвет»

Дверь трактира скрипнула, как кость в старом суставе, пропуская Андрея и Лёху внутрь. Воздух здесь был густым, пропитанным запахом перегоревшего масла и чего-то ещё — сладковатого, напоминающего лекарственный сироп. За стойкой стоял человек в белом халате, протиравший бокал тряпкой, которая явно нуждалась в стирке больше, чем стекло в полировке.

— Доктор Остроумов, — представился он, не поднимая глаз. — Хотите выпить или просто постоять, любуясь интерьером?

Лёха хрипло рассмеялся, звенья его цепи зашуршали по деревянному полу.

— Две водки. Настоящей. Не той бурды, что ты обычно подсовываешь.

Доктор наконец посмотрел на них. Его глаза были странно блестящими, как у человека с высокой температурой, а на левой щеке красовался шрам в форме полумесяца.

— Для вас, Леонид, всегда самое лучшее. — Он поставил на стойку две стопки и бутыль с мутной жидкостью. — А ваш друг… Новенький?

Андрей почувствовал, как монета в его кармане вдруг стала теплее. Доктор заметил это — его взгляд скользнул вниз, к карману, затем снова поднялся к лицу.

— А-а. Седьмой. Мы вас ждали.

Лёха налил водку, жидкость растеклась по стеклу маслянистыми разводами.

— Остроумов тут не просто бармен. Он… ну, скажем так, местный Кулибин.

Доктор усмехнулся, и шрам на его щеке изогнулся, как улыбка.

— Когда-то я работал в институте. Изучал природу сна. А потом… — Он провёл рукой по стойке, оставляя на пыльной поверхности чистую полосу. — Потом понял, что настоящие сны бывают только здесь. В Глухово.

Он наклонился под стойку и достал странный прибор — нечто среднее между лампой и проектором, покрытое слоем пыли.

— Это создаёт тени? — Андрей потянулся к аппарату, но доктор резко отдернул руку.

— Не создаёт. Заменяет. — Он повертел прибор в руках. — В девяносто третьем мы проводили эксперименты. Детям, потерявшим тени, подсаживали искусственные. Чтобы они могли жить нормальной жизнью.

Лёха хмыкнул, допивая свою стопку.

— Нормальной. Это хорошо.

— Это работало! — Доктор вдруг оживился, его пальцы забегали по кнопкам прибора. — Пока не пришёл Самохин. И не забрал их все. Каждую. Даже те, что были пришиты намертво.

Андрей почувствовал, как его собственная тень за спиной дёрнулась, будто услышав знакомое имя.

— Почему он это сделал?

— Потому что искусственные тени… они были чище. Без памяти. Без привязанностей. — Доктор поставил прибор обратно под стойку. — Идеальный товар.

В дальнем углу трактира скрипнула дверь. Вошли двое — настолько похожих, что сначала Андрей подумал, что это игра света. Братья Струговы двигались синхронно, их тени сливались в одну нечёткую массу.

— А вот и наши сомнамбулы, — пробормотал Лёха. — Спят на ходу, но видят то, что нам и не снилось.

Братья подошли к стойке. Один заказал чай, другой — кофе. Доктор налил им одинаковую мутную жидкость.

— Ты украл не свою тень, — сказал первый брат, поворачиваясь к Андрею.

— Она принадлежала девочке, — добавил второй.

— Ирине, — закончили они хором.

Андрей сжал стопку так, что пальцы побелели. Водка в ней отражала свет, создавая на стойке дрожащее пятно — его собственную, ущербную тень.

— Я не помню этого.

— Потому что она взяла твои воспоминания в обмен, — сказал первый брат.

— Чтобы ты мог жить, — добавил второй.

— А теперь она умирает, — закончили они вместе.

Доктор Остроумов вздохнул и достал из-под стойки старую тетрадь. На обложке было выведено детской рукой: «Эксперимент №7».

— Вот. Последний отчёт. Ваш случай.

Андрей открыл тетрадь. На первой странице была приклеена фотография — он, семилетний, стоит рядом с девочкой в белом платье. У неё нет тени. А у него… у него их две.

— Мы пытались разделить вас, — прошептал доктор. — Но тени срослись. Как близнецы в утробе.

Братья Струговы синхронно подняли головы.

— Она ждёт, — сказал один.

— В лесу говорящих кряжей, — добавил другой.

— Там, где пахнет полынью и ржавчиной, — закончили они, и их голоса слились в один, странно знакомый Андрею. Как эхо из забытого сна.

                                           * * *

Доктор Остроумов поставил перед Андреем тарелку с чем-то, что лишь отдалённо напоминало еду. Блюдо представляло собой серую массу, мерцающую под тусклым светом лампы, будто покрытую тонкой плёнкой масла. От неё исходил запах — не отталкивающий, но странно пустой, как будто кто-то пытался воссоздать аромат супа по чужим воспоминаниям.

— Это что? — Андрей ткнул вилкой в субстанцию, и она слегка подрагивала, как холодец.

— Ужин для тех, кто на грани, — ответил доктор, поправляя очки. — Твоя тень ещё ест? Тогда ешь и ты. Пока можешь.

Лёха, сидевший рядом, усмехнулся и отодвинул свою тарелку. Его цепь-тень извивалась по полу, будто нюхая воздух.

— Не пугай его, Глеб. Он и так бледный, как призрак.

Андрей поднёс ко рту кусочек. В тот момент, когда пища коснулась языка, он понял — вкуса не было. Совсем. Ни солёного, ни сладкого, ни даже безвкусной пасты. Просто… пустота. Как если бы он жевал бумагу.

— Ну как? — Доктор наблюдал за ним с каким-то болезненным интересом.

— Ничего. Никакого вкуса.

— Потому что это не для тебя. — Остроумов указал на пол. — Для неё.

Тень Андрея вдруг ожила — её контуры стали чёткими, и она потянулась к тарелке, как растение к свету. В тот же миг в горле у Андрея появился странный привкус — горький, с металлическим оттенком, будто он лизнул батарейку.

— Что…

— Она ест через тебя, — пояснил доктор. — Скоро ты и сам перестанешь чувствовать вкус. Постепенно. Сначала еда, потом запахи, потом…

— Тепло и холод, — закончил за него Лёха, потирая свои покрытые шрамами руки. — Добро пожаловать в клуб, архитектор.

Братья Струговы, сидевшие за соседним столиком, синхронно подняли головы.

— Он ещё помнит запах дождя, — сказал один.

— И материнских духов, — добавил второй.

— Но скоро забудет, — закончили они хором.

Андрей отодвинул тарелку. Его тень дёрнулась, будто обидевшись, затем снова замерла у его ног — но теперь казалось, что она стала чуть темнее, чуть плотнее.

В этот момент дверь трактира распахнулась, впуская порыв ледяного ветра. На пороге стояла Ирина.

Она была бледнее, чем в поезде, а её платье — то самое, винтажное, с вышитыми цветами — теперь казалось на размер больше, будто ткань медленно поглощала хозяйку. В руках она держала лист бумаги, испещрённый линиями.

— Ты опоздал, — сказала она, подходя к стойке. Её голос звучал глухо, будто доносился из-под толстого слоя воды. — У нас осталось три дня. До полнолуния.

Доктор Остроумов вздохнул и налил ей стакан чего-то прозрачного. Ирина отпила, и Андрей заметил, как жидкость не оставила на стекле ни малейшего следа — будто её и не было.

— Карта, — прошептала она, кладя перед Андреем лист. — Шесть монет в городе. Последняя — в колоколе.

Андрей разглядывал схему. Улицы Глухова образовывали странный узор — не круг и не квадрат, а что-то среднее между паутиной и лабиринтом. В шести местах были отмечены крестики, и рядом с каждым — имя. Его пальцы сами потянулись к карману, где лежала первая монета.

— Почему ты помогаешь мне? — вдруг спросил он. — Если я действительно украл твою тень…

Ирина улыбнулась, и в этой улыбке было что-то бесконечно печальное.

— Потому что, если ты не вернёшь её, я исчезну навсегда. А ты… ты станешь одним из них. — Она кивнула в сторону Лёхи, чья цепь звякнула в ответ. — Теней без хозяина.

Братья Струговы встали, их движения были настолько синхронными, что вызывали лёгкое головокружение.

— Первая монета у реки, — сказал один.

— Где утонул мальчик, — добавил второй.

— Ты услышишь его пение, — закончили они, и их голоса слились в один, странно похожий на детский.

За окном трактира что-то зашевелилось — может быть, ветер, а может, один из Безгласников, привлечённый их разговором. Андрей сложил карту и сунул её во внутренний карман. Монета в другом кармане отозвалась лёгким жаром, будто одобряя его решение.

— Когда начинаем? — спросил он, глядя на Ирину.

Она протянула руку и дотронулась до его виска. Её пальцы были холодными, как мрамор.

— Мы уже начали. Просто ты ещё не понял, что это конец.

                                           * * *

Дверь в подсобку скрипнула, словно нехотя пропуская старуху с лицом, изборождённым морщинами глубже, чем русла высохших рек. Галина Степановна несла в руках свёрток, завёрнутый в ткань цвета запёкшейся крови. Когда она разворачивала его, воздух в трактире стал гуще, будто пропитался запахом старого железа и чего-то ещё — горького, как полынь.

— Держи, — она протянула Андрею нож. Лезвие было странной формы — не прямое, а как будто слепленное из осколков, каждый из которых отражал свет по-своему. — «Осколок теней». Не потеряй.

Андрей взял оружие. Оно оказалось на удивление лёгким, почти невесомым, но в тот же миг его пальцы онемели, будто он схватился за лёд голой рукой.

— Что с ним делать?

— Резать, — старуха осклабилась, обнажив дёсны с тремя жёлтыми зубами. — Но не людей. Тени. Особенно свою. Если заговорит.

Лёха, наблюдавший за этим, хмыкнул и потрогал свою цепь:

— Красиво сказано. Только вот незадача — когда тень заговорит, обычно уже поздно что-то резать.

Галина Степановна повернулась к нему, и её глаза — мутные, как грязные лужи, — вдруг стали неестественно чёткими:

— Твою бы цепь порезать, Леонид. Давно пора.

Братья Струговы, сидевшие в углу, синхронно подняли головы:

— Она права.

— Цепь тянет тебя на дно.

— Как якорь, — закончили они, и их голоса слились в странную какофонию.

Андрей повертел нож в руках. В отражениях на лезвии мелькали обрывки лиц — то ли тех, кто держал его до этого, то ли тех, кого им убили. Одно лицо повторялось чаще других — женское, с тёмными глазами. Ирины.

— Как я пойму, что она заговорила?

— Услышишь, — прошептала старуха. — Голос будет как твой собственный, только… неправильный.

Доктор Остроумов за стойкой нервно поправил очки. Его пальцы дрожали, когда он наливал себе что-то из бутылки без этикетки:

— Последний раз этот нож использовали против Самохина. В девяносто четвертом. Не помогло.

— Потому что резали не тем, — Галина Степановна плюнула под стол, и плевок с шипением растворился в воздухе. — Нужно резать не Ловца. А то, что он хочет получить.

Ирина, молчавшая до сих пор, вдруг поднялась. Её движения стали плавными, почти невесомыми, будто она постепенно превращалась в собственный силуэт.

— Пора. До рассвета нужно дойти до реки.

Лёха встал, его цепь загремела по полу, оставляя царапины на старых досках.

— Тогда пошли, архитектор. Пока твоя тень не передумала тебя слушаться.

Андрей спрятал нож за пояс. Металл жёг кожу даже через ткань, но это было приятное жжение — как от обезболивающего на свежей ране.

Ирина подошла к нему вплотную. Её дыхание пахло полынью и чем-то ещё — сладковатым, как испорченный мёд.

— Не смотри назад, — прошептала она, целуя его в лоб. Её губы были холодными, как могильный камень. — Что бы ты ни услышал. Иначе станешь одним из них.

— Кого?

— Безгласников.

Братья Струговы синхронно перекрестились. Доктор Остроумов вытер стойку тряпкой, хотя она и так блестела. Только Галина Степановна смотрела прямо на Андрея, и в её глазах читалось что-то похожее на жалость.

Лёха распахнул дверь. Ночь за порогом казалась гуще, чем обычно, будто трактир «Отсвет» был последним островком света в море тьмы.

— Ну что, пойдём добывать твои воспоминания, архитектор?

Андрей сделал шаг вперёд. Его тень последовала за ним — но теперь между их движениями была едва уловимая задержка, будто она колебалась, прежде чем повторить жест хозяина.

Последнее, что он услышал перед тем, как дверь захлопнулась — голос Галины Степановны:

— И не вздумай резать хлеб этим ножом. Последний парень, который это сделал, до сих пор не может вспомнить, как его зовут.

Трактир остался позади, а перед ними лежал Глухов — тёмный, молчаливый, полный теней, которые ждали своего часа. И где-то там, у чёрных вод реки Забвения, лежала первая монета. И первый ответ.

Глава 12. Звон монет

Река Забвения извивалась чёрной лентой между склонившимися к воде ивами, чьи ветви касались поверхности, словно испытывая её глубину. Андрей стоял на берегу, ощущая, как монета в его кармане пульсирует в такт редким всплескам в воде — будто что-то там, в глубине, отвечало на её зов. Лёха, присевший на корточки метрах в десяти, чертил что-то цепью на мокром песке.

— Здесь, — вдруг сказал он, указывая на участок воды, где течение образовывало мелкий водоворот. — Видишь, как крутится? Как будто кто-то дышит под водой.

Андрей подошёл ближе. Вода в этом месте действительно вела себя странно — не просто кружилась, а пульсировала, будто над невидимым сердцем. Он опустился на колени, и в этот момент увидел её: монету, лежащую на дне, почти полностью занесённую илом, но всё ещё заметную благодаря странному свечению. Оно было неярким, скорее напоминавшим отблеск луны на лезвии ножа.

— Как её достать? — пробормотал он, снимая куртку.

— Руками, — хрипло рассмеялся Лёха. — Только не удивляйся, если что-то ухватит тебя в ответ.

Андрей закатал рукава и опустил руки в воду. Она оказалась неожиданно тёплой, почти горячей, и липкой, как масло. Когда пальцы коснулись дна, по спине пробежал холодок — ил под ними шевелился, будто живой.

Внезапно поверхность воды перед ним застыла, превратившись в идеальное зеркало. Но отражался в нём не он, а мальчик лет десяти — бледный, с тёмными кругами под глазами, в рубашке, которая казалась на два размера больше. Степан. Тот самый, чьё имя было выгравировано на колоколе.

Мальчик открыл рот, но звука не последовало. Вместо этого в ушах Андрея зазвучал колокольный звон — одинокий, печальный удар, от которого содрогнулась вся река.

— Ты его видишь? — прошептал он Лёхе.

— Вижу только, как ты пялишься в воду, будто в первый раз её увидел. Добывай уже.

Андрей сглотнул и снова протянул руку. На этот раз пальцы наткнулись на металл. В тот же миг отражение мальчика исчезло, а вода вокруг его руки вспенилась, будто вскипела. Он сжал монету и выдернул руку.

Вода срывалась с пальцев странно медленно, словно не хотела отпускать. Сама монета была горячей — не так, как первая, но всё же ощутимо тёплой. На одной стороне была выгравирована цифра «2», на другой — имя: «Степан».

— Нашёл, — он показал находку Лёхе.

Тот кивнул, но не успел ничего сказать — из старого колодца, стоявшего в десятке метров, донёсся шёпот. Не ветра, не воды — именно шёпот, чёткий и ясный:

— Я не хотел умирать.

Андрей замер. Голос был детским, тонким, с лёгкой хрипотцой — точно таким, каким должен был звучать голос мальчика с того отражения.

— Не подходи, — предупредил Лёха, но Андрей уже шёл к колодцу.

Каменные плиты вокруг него были покрыты мхом, который под ногами пружинил, как живой. Сам колодец выглядел древним — его брёвна почернели от времени, а ведро давно проржавело и рассыпалось. Но цепь, на которой оно когда-то висело, всё ещё была цела — странно блестящей, будто её кто-то регулярно чистил.

Андрей осторожно заглянул внутрь. Глазам потребовалось время, чтобы разглядеть в глубине воду — чёрную, неподвижную, как масло. И на её поверхности — отражение. Не его. Снова Степана.

— Ты взял мою монету, — донёсся голос, но губы мальчика не шевелились. — Теперь я могу говорить.

— Что случилось с тобой? — прошептал Андрей.

Вода в колодце дрогнула, и отражение исказилось, стало больше, взрослее — теперь это был почти подросток, в одежде девяностых, с испуганными глазами.

— Они сказали, я должен позвонить в колокол. Чтобы спасти папу. — Голос прервался, будто мальчик подавился. — Но колокол проглотил меня.

Лёха грубо схватил Андрея за плечо:

— Хватит. Он тебя затянет.

Но Андрей не сопротивлялся. Монета в его руке вдруг стала ледяной, и сквозь холод в пальцы впились воспоминания, не его собственные: колокольня, тёмная фигура за спиной, толчок — и падение, бесконечное падение…

— Доктор Остроумов толкнул тебя, — вдруг понял он.

Вода в колодце забурлила, и отражение исчезло. Последнее, что успел услышать Андрей — шёпот:

— Не верь ему. Он тоже боится колокола.

Лёха оттащил его от края. Цепь на его спине звенела тревожно, как собачий ошейник при виде опасности.

— Нашёл вторую монету, ладно. Но если будешь каждую так добывать, до утра не доживёшь.

Андрей разжал ладонь. Монета всё ещё была холодной, но теперь на ней проступили новые буквы — едва заметные, будто процарапанные детским ногтем: «ПРОЩАЙ».

Где-то вдали, со стороны города, прозвучал колокольный звон. Одинокий, безэховый, будто доносящийся из-под земли.

— Это не наш колокол, — прошептал Лёха. — Это Самохин ищет тебя.

Андрей сунул монету в карман, рядом с первой. Они отозвались странной вибрацией, будто две ноты, звучащие в унисон. Вода в колодце затихла, став снова чёрной и неподвижной. Но теперь он знал — там, в глубине, среди ржавых цепей и забытых вёдер, лежала не просто вода. Лежала память. И она ещё напомнит о себе.

                                           * * *

Тропинка от реки вела в узкий переулок между двух обветшалых домов, чьи стены смыкались так близко, что Андрею приходилось идти боком. Воздух здесь стоял густой, пропитанный запахом плесени и чего-то ещё — сладковатого, как разлагающаяся плоть. Лёха шёл впереди, его цепь скребла по кирпичам, оставляя на них ржавые полосы.

Внезапно он замер, резко подняв руку. Андрей едва успел остановиться, прежде чем врезаться в него.

— Что? — прошептал он.

Лёха не ответил. Его цепь замерла, звенья напряглись, будто учуяв опасность. Андрей последовал за его взглядом.

В конце переулка, где тень от крыш полностью поглощала свет, стояла фигура. Высокая, в длинном плаще, который колыхался, хотя ветра не было. Но самое странное было не это. Тень от фигуры падала не туда, куда должна была — не назад, к стене, а вперёд, к ним. И двигалась сама по себе, будто живая.

— Самохин, — выдохнул Лёха. Его голос стал хриплым, почти шёпотом. — Не смотри ему в глаза.

Фигура сделала шаг вперёд. Плащ шелестел, как сухие листья, хотя ткань выглядела мокрой. Тень же осталась на месте — и теперь чётко видно было, что у неё другая форма. Не человеческая. Слишком длинные руки, слишком острые плечи.

— Он идёт за тобой, — прошептал Лёха. — Но охотится через меня.

Андрей почувствовал, как монеты в его кармане начали нагреваться. Не равномерно — одна (та, что с именем Степана) оставалась холодной, другая же горела, будто раскалённая.

Самохин сделал ещё шаг. Теперь было видно, что под плащом нет лица — только тёмная впадина, как у куклы, с которой смыли краску. Но ощущение взгляда было. Оно скользило по коже, как лезвие по горлу.

Лёха вдруг схватился за свою цепь. Звенья гремели, будто их трясло в невидимой руке.

— Он… — он не договорил. Раздался резкий звук — как лопнувшая струна. Одно из звеньев цепи разорвалось, упав на землю с металлическим звоном.

Из разрыва на шее Лёхи брызнула кровь. Но она была не красной — чёрной, густой, как нефть. Он схватился за рану, лицо его исказилось от боли.

— Близко… — прохрипел он. — Слишком близко…

Самохин сделал ещё шаг. Его тень вдруг рванулась вперёд, отделившись от хозяина — и в этот момент Лёха взмахнул остатками цепи. Звенья со свистом рассекли воздух, ударив по приближающейся тени.

Раздался звук, похожий на крик, но не человеческий — скорее, как скрежет металла по стеклу. Тень отпрянула, сжалась, затем рванулась назад, к своему хозяину.

Самохин остановился. Казалось, он колебался — настолько, что это можно было уловить в его бесформенной фигуре. Затем медленно, почти нехотя, сделал шаг назад. Ещё один. И растворился в темноте переулка, будто его и не было.

Лёха рухнул на колени, хватая ртом воздух. Чёрная кровь сочилась между его пальцев.

— Цепь… — он задыхался. — Она держала его… Теперь…

Андрей наклонился, чтобы поднять оторвавшееся звено. Металл был горячим, как уголёк, и покрытым странными насечками — будто кто-то пытался выцарапать буквы. Он повертел его в руках, и вдруг понял, что видит. Не буквы. Число.

«11».

— Что это значит? — спросил он, протягивая звено Лёхе.

Тот схватил его дрожащими руками, и вдруг его глаза расширились.

— Одиннадцатый… — прошептал он. — Так вот кого он ждёт…

Он не успел объяснить. Где-то в глубине города раздался колокольный звон — одинокий, протяжный, будто зовущий куда-то. Монеты в кармане Андрея отозвались вибрацией, а его собственная тень вдруг дёрнулась и на мгновение застыла в неестественной позе — с поднятыми руками, как будто что-то держащими.

Лёха поднялся, сжимая в кулаке оторванное звено. Кровь на его шее уже загустевала, превращаясь в нечто, напоминающее смолу.

— Надо идти. Пока он не вернулся с подкреплением.

Он сделал шаг вперёд, и теперь его походка изменилась — стал заметен лёгкий наклон влево, будто цепь за спиной стала тяжелее. Или, может быть, наоборот — легче на одно звено.

Андрей бросил последний взгляд в конец переулка, где исчез Самохин. Там теперь была только обычная тень — длинная, бесформенная, но уже недвижимая. Однако он бы поклялся, что в самом её крае, там, где она сливалась с темнотой, на мгновение мелькнуло что-то похожее на улыбку.

                                           * * *

Тишина перед ударом была густой, как смола. Андрей стоял у окна трактира, разглядывая монету — тусклую, с выщербленным краем, словно кто-то пытался её разгрызть. На поверхности ещё сохранились следы детских пальцев, вмятые в металл, будто отпечатки страха.

— Ты слышал? — Ирина дотронулась до его плеча, и он вздрогнул. Её пальцы были холодными, несмотря на тепло печи.

— Что?

— Тишину.

Он прислушался. Ни шороха ветра в щелях, ни скрипа половиц под ногами Лёхи, который ковырял ножом занозу у стойки. Даже мухи, назойливые и жирные, замолчали, будто придавленные невидимой ладонью.

И тогда колокол ударил.

Звук не рванул воздух, а разлился — медленно, как расплавленная медь, заполняя улицы, дома, лёгкие. Андрей схватился за подоконник: казалось, земля под ногами дрогнула, но это было не землетрясение, а что-то хуже — будто сам мир на мгновение забыл, как быть твёрдым. В окнах напротив погас свет, хотя солнце ещё не село. Тени на стенах дёрнулись и застыли в неестественных позах, словно куклы с оборванными нитями.

— Чёрт… — Лёха выронил нож. Цепь на его шее звенела, будто пыталась ответить колоколу. — Это же «Голос Спящих». Его не трогали с девяносто четвёртого.

Ирина побледнела.

— Кто мог…

— Никто, — прошептал Андрей. Он чувствовал этот звон — не ушами, а рёбрами, будто кто-то провёл смычком по его костям. — Он прозвонил сам.

За окном что-то мелькнуло. Тень — нет, не просто тень, а провал в реальность, чёрная и бездонная. Она скользнула по стене дома напротив, замедлилась у фонаря и вдруг развернулась, будто заметив их. Андрей инстинктивно отпрянул, но было поздно — тень метнулась к окну, ударилась о стекло и… исчезла. На подоконнике остались три капли чего-то тёмного, густого, как чернила.

— Это не просто сигнал, — Ирина схватила его за руку. Её ногти впились в кожу. — Он зовёт их. Всех.

Лёха грубо рассмеялся:

— Ну хоть не придётся искать. Сами приползут, как тараканы на крошки.

Андрей не ответил. Его взгляд упал на стену за Ириной — туда, где её тень должна была повторять движения. Но тени не было. Только пустота, будто её никогда и не существовало.

— Ирина… — он протянул руку, но не успел закончить.

Она исчезла.

Не растворилась в воздухе, не выбежала за дверь — просто перестала быть между одним мигом и другим. На полу остались её туфли, ещё тёплые. А на стене…

— Господи, — Лёха перекрестился.

Тень Ирины осталась. Она стояла, прижавшись к стене, будто пытаясь вырваться из плоского плена. Её силуэт дёргался, как в панике, а затем медленно поднял руку — не в унисон движениям настоящей Ирины, а самостоятельно — и указал на дверь.

— Часовню, — прошептал Андрей.

— Нет, — Лёха схватил его за плечо. — Это ловушка.

— Ты видел её лицо? Она просит.

Цепь на шее Лёхи звякнула.

— И что, побежишь, как герой? Ты же даже не знаешь, чья это тень у тебя за спиной!

Андрей вздрогнул. Он чувствовал её — свою тень. Она была слишком лёгкой, словно вырезанной из папиросной бумаги, и в то же время… чужой. Как платье, сшитое на другой рост.

— Я знаю, — он поднял монету. На ней, в потрескавшейся патине, угадывалось детское лицо. Его? Её? — Она там. И если я не…

Тень Ирины на стене вдруг сжалась, будто от боли, а затем развернулась и ушла — не исчезла, а именно шагнула вглубь стены, как в воду.

В трактире запахло полынью и мокрым пеплом.

— Собирайся, — Андрей сунул монету в карман. — Если я стану одиннадцатым — тебе всё равно не спастись.

Лёха плюнул, но потянулся за курткой.

— Чёртов колокол… Чёртов город…

А за окном, в сгущающихся сумерках, тени на улицах начали шевелиться.

Часть 2. ГОРОД БЕЗ СОЛНЦА

Глава 13. Лес Говорящих Кряжей

Лес встретил их молчанием, но не тем, что предшествует буре, а тем, что наступает после исповеди — тяжёлым, насыщенным невысказанными словами. Деревья стояли так близко друг к другу, будто боялись, что между ними останется хоть щель для света. Их стволы, покрытые шрамами и надписями, напоминали старые надгробия. Каждое имя, вырезанное корявым детским почерком или выжженное чем-то острым, дышало холодом.

Андрей провёл пальцами по буквам — «Лёня», «Вера», «Степан» — и вдруг вздрогнул. Под кожей заныло, будто кто-то провёл по его костям ржавой иглой. А потом — шёпот. Не извне, а изнутри, будто его собственные воспоминания внезапно обрели голос.

— Мама, я не хочу…

Детский плач, тонкий, как лезвие, прорезал тишину. Он отдернул руку, но звук не исчез — он лишь перешёл в другое дерево, затем в третье. Теперь лес шептал десятками голосов, и среди них Андрей узнал свой собственный. Тот, семилетний, который он оставил на берегу реки Забвения.

— Слышишь? — Лёха схватил его за локоть. Его пальцы, грубые и цепкие, дрожали.

— Да.

— Это не ветер.

Конечно, не ветер. Ветра здесь не было. Воздух стоял неподвижный, словно застывший в стеклянной ловушке. Даже их дыхание не рассеивалось, а зависало перед губами, как призрачные кольца дыма.

Лёха подошёл к ближайшему дубу, прижал ладонь к коре и резко дёрнул её назад, будто обжёгся.

— Чёрт! Оно… живое.

Андрей не стал спрашивать, что он почувствовал. Вместо этого он посмотрел вверх, где ветви сплелись в плотный полог, сквозь который не пробивалось ни луча. Но странное дело — тени здесь были не чёрными, а тёмно-красными, будто отброшены не отсутствием света, а каким-то другим, чужим солнцем.

— Ты знаешь, что меня бесит? — Лёха внезапно засмеялся, и смех его звучал неестественно громко, как выстрел в пустом зале. — Что мы даже не можем понять, где тут север, а где юг. Всё перевёрнуто.

Андрей кивнул. Компас, который он захватил из трактира, бешено вращался, будто пытался убежать от собственной стрелки. Карта, нарисованная Ириной, тоже была бесполезна — линии на ней медленно двигались, как черви под дождём.

Они шли уже час, но пейзаж не менялся. Те же деревья, те же имена, те же шёпоты. А потом Андрей заметил: ствол перед ним уже был помечен. «Андрей». Его имя.

— Мы ходим по кругу, — прошептал он.

Лёха пнул землю, и сухие листья разлетелись, обнажив почву. Там, где не должно было быть ничего, кроме грязи и корней, отпечатались следы. Маленькие, босые, детские.

— Это Степан, — сказал Лёха. — Он водит нас.

Андрей присел, коснулся следов. Холод просочился в пальцы, пополз вверх по руке, к сердцу.

— Зачем?

— Может, хочет помочь. А может, просто издевается.

— Или ведёт к чему-то.

Лёха хмыкнул, достал из кармана потрёпанную пачку сигарет, сунул одну в зубы, но не зажёг.

— В лучшем случае — к своей могиле. В худшем — к нашей.

Они двинулись дальше, уже не пытаясь искать путь, а просто следуя за следами. Те вели их через чащобу, где ветви цеплялись за одежду, как пальцы, через ручьи, в которых вода стояла неподвижно, как ртуть, через поляны, где трава шелестела, хотя ветра по-прежнему не было.

А потом следы оборвались. Перед ними стояло дерево, отличное от других. Не выше, не толще, но… старше. Его кора была испещрена не именами, а датами. 12.06.1994. 17.09.2001. 03.03.2025.

— Что это? — Лёха потянулся к стволу, но Андрей резко оттащил его назад.

— Не трогай.

Он не знал, откуда взялась эта уверенность, но его тело отреагировало раньше разума. Дерево было неправильным. Оно не шептало. Оно смотрело.

— Ладно, — Лёха отступил, но не спускал глаз с дерева. — Тогда что делаем?

Андрей обвёл взглядом поляну. Следы Степана исчезли, но теперь на земле виднелись другие отметины — будто кто-то тащил что-то тяжёлое, оставляя борозды.

— Идём туда.

Они шли молча. Даже лес замолчал, будто затаив дыхание.

А потом земля под ногами Андрея провалилась.

Он не успел закричать. Руки вцепились в пустоту, тело ударилось о что-то твёрдое, и мир перевернулся.

Когда он пришёл в себя, Лёха уже стоял над ним, бледный, с глазами, полными чего-то, что Андрей не сразу узнал.

Страха.

— Ты… ты слышал?

Андрей поднялся, отряхнулся.

— Что?

— Оно сказало…

— Что?

Лёха медленно повернул голову к дереву с датами.

— «Одиннадцатый уже идёт».

                                           * * *

Тишина после падения была густой, как смола. Андрей лежал на спине, впитывая холод земли сквозь одежду, и слушал, как Лёха скрипит зубами где-то рядом. Воздух пах прелыми листьями и чем-то металлическим — будто в почве ржавели забытые гвозди.

— Ты живой? — Лёха пнул его ботинком, но беззлобно, скорее по привычке.

Андрей поднялся, отряхивая с рукава хвою. Вокруг стояли те же деревья, но теперь их стволы казались уже, а кроны — выше. Будто лес сжался, чтобы лучше рассмотреть незваных гостей.

— Живой. Но мне послышалось…

— Что?

— Голос.

Лёха нахмурился, провёл ладонью по своему затылку, где цепь впивалась в кожу.

— Ну и? Что сказал?

Андрей не ответил сразу. Слова прозвучали так чётко, будто кто-то прошептал их прямо в ухо, но губы не коснулись его кожи. «Ты взял не свою тень».

— Ничего важного, — соврал он.

Лёха фыркнул, достал из кармана смятую сигарету, закусил фильтр, но зажигалку так и не достал.

— В этом лесу всё важно. Даже молчание.

Они двинулись дальше, продираясь сквозь заросли, где ветви цеплялись за одежду, как навязчивые мысли. Вдруг Лёха остановился, поднял руку.

— Слышишь?

Андрей прислушался. Сначала — ничего. Потом — шёпот. Не из одного источника, а сразу со всех сторон, будто сами деревья шептали, скрипели, вздыхали.

— …не твоя… не твоя… не твоя…

— Это не Ирина? — Лёха повернулся к нему, брови сдвинуты.

— Нет. Она осталась в трактире.

Но голос был её. Точь-в-точь. Тот же лёгкий хрип на выдохе, тот же мягкий акцент, который она унаследовала от матери-волжанки.

— Тогда кто…

Лёха не договорил. Его взгляд упал на старый дуб впереди — корявый, с дуплом на уровне груди, будто дерево раскрыло рот, чтобы что-то сказать.

Дупло было тёмным, но не пустым.

Андрей подошёл первым. Внутри, на слое перегнивших листьев, лежала монета. Не та, медная, что они нашли у ручья, а другая — серебристая, с тёмными разводами, будто её долго держали в чьём-то потном кулаке.

Он протянул руку, но Лёха резко схватил его за запястье.

— Погоди. Ты уверен?

— Нет.

Но он всё равно взял монету. Металл был тёплым, как живой.

На аверсе — профиль девушки. На реверсе — имя. «Ирина».

— Чёрт, — Лёха отпрянул, будто монета обожгла его глаза. — Значит, её тень тоже…

Андрей перевернул монету ещё раз. Теперь на ней было его имя. Потом снова её. Будто металл не мог решить, кому из них она принадлежит.

— Она никогда не говорила, — прошептал он.

— Что?

— Что я взял её тень.

Лёха замер, потом медленно, как человек, понимающий, что наступил на мину, повернулся к нему.

— А ты брал?

Вопрос повис в воздухе. Андрей сжал монету так сильно, что края впились в ладонь. Внезапно перед глазами всплыл образ: река, чёрная вода, спящая девочка на берегу. И он, семилетний, протягивающий руку к её тени…

— Я не помню.

Лёха вздохнул, почесал цепь на шее.

— В этом городе никто ничего не помнит. Но всё помнит за нас.

Он кивнул на дуб. Теперь, когда монета была извлечена, дупло казалось глубже. Андрей заглянул внутрь — и увидел там ещё одну вещь.

Клочок бумаги, пожелтевший от времени. Детский рисунок: два ребёнка у реки. Один — с тенью. Другой — без.

— Блядь, — Лёха схватил его за плечо. — Нам надо назад. Сейчас же.

Но было уже поздно.

Лес вокруг них зашевелился. Не от ветра — ветра не было — а будто от какого-то внутреннего импульса. Ветви скрипели, листья шептали, и в этом шуме снова проступил голос Ирины.

«Ты взял не свою тень…»

Андрей сжал монету. Теперь он знал правду.

И она была хуже, чем он мог представить.

                                           * * *

Они шли обратно молча, прижимаясь друг к другу, как два путника в метель. Воздух стал гуще, тяжелее, будто лес решил замесить его из собственной темноты. Монета с именем Ирины жгла карман Андрея, а в ушах всё ещё звенел тот голос — её и не её одновременно.

Лёха шёл первым, раздвигая ветви с такой силой, будто хотел сломать их навсегда. Его цепь позванивала при каждом шаге, но звук был глухим, словно кто-то приглушал его ладонью.

— Ты слышишь? — вдруг остановился Лёха.

Андрей замер. Сначала — ничего. Потом — шорох. Не ветра, не зверя, а чего-то большого, что двигалось между деревьями, не касаясь земли.

— Беги, — прошептал Лёха.

Они рванули вперёд, но через десять шагов поняли — путь назад исчез. Деревья сомкнулись плотной стеной, а тропа теперь вела только вглубь леса, туда, где стволы стояли так близко, что напоминали рёбра гигантского скелета.

Шорох усилился. Теперь к нему добавилось хриплое дыхание — влажное, прерывистое, будто у того, кто дышал, в горле застрял клок шерсти.

Из-за дуба вышло Оно.

Безгласник.

Высокий, как взрослый мужчина, но с непропорционально длинными руками, которые волочились по земле, оставляя борозды. Его уши были зашиты грубыми нитками, а на месте рта — только шрам, растянутый в подобии улыбки.

— Шорох, — Лёха отступил на шаг, схватился за цепь. — Не давай ему дышать тебе в лицо.

Андрей почувствовал, как по спине побежали мурашки. Он вспомнил рассказы деда Тихона: «Шорох крадёт голоса. Один вдох — и ты уже никогда не закричишь».

Существо двинулось вперёд. Его пальцы, слишком длинные, с суставами, будто переломанными и сросшимися неправильно, сжались в кулаки.

Лёха первым бросился в атаку. Его цепь свистнула в воздухе, ударила Безгласника по плечу — и звено лопнуло. Металл рассыпался, как гнилые зубы.

Шорох даже не дрогнул.

Он схватил Лёху за горло, поднял так, что ноги того затрепыхались в воздухе. Андрей бросился вперёд, но существо просто отбросило его в сторону, будто взрослый отшвыривает назойливого щенка.

— Твою мать! — Лёха хрипел, царапая пальцами запястья Безгласника. — Андрей… нож…

Андрей судорожно полез в карман, вытащил «Осколок теней». Лезвие блеснуло тускло, будто покрытое инеем.

Он ударил.

Нож вошёл в бок Шороха легко, будто резал не плоть, а плотный туман. Из раны хлынуло не кровь, а что-то чёрное и вязкое, пахнущее мокрой землёй и старыми книгами.

Безгласник завыл. Звук был таким, будто кто-то разорвал ткань мира. Он отпустил Лёху, схватился за рану — и тут же рассыпался. Его тело превратилось в кучу сухих листьев, а между ними лежало ещё одно звено цепи Лёхи.

— Твою мать… — Лёха поднялся, потирая шею. На коже уже проступали синие полосы. — Это уже второе звено за неделю. Скоро буду ходить с верёвкой.

Андрей поднял обломок цепи. Металл был тёплым, почти живым.

— Ты в порядке?

— Лучше всех. — Лёха плюнул в сторону рассыпавшегося Безгласника. — Но, если таких тварей станет больше, нам конец.

Они двинулись дальше, теперь уже почти бегом. Лес постепенно редел, и вскоре впереди показались огни трактира «Отсвет».

Ирина ждала их на крыльце. Её лицо было бледным, а пальцы сжимали край платья так, что костяшки побелели.

— Вы нашли?

Андрей кивнул, достал монету. Ирина вздрогнула, будто её ударили.

— Это… моё имя.

— Да.

Она протянула руку, но не взяла монету, а только провела пальцем по буквам.

— Значит, правда. Ты действительно…

Лёха резко кашлянул.

— Может, внутри продолжим? А то у меня шея болит, а у Андрея, гляжу, тоже лицо как у покойника.

Они вошли в трактир. Внутри пахло жареным луком и чем-то ещё — сладковатым, тревожным.

На стене, где обычно висели угольные рисунки Сони, было новое изображение. Колокол. Но не тот, что висел в часовне, а какой-то другой — больше, древнее. Из его языка капала кровь, а вокруг летели обрывки бумаги с именами.

Соня сидела в углу, обхватив колени. Её пальцы были чёрными от угля, а на щеке — свежая царапина.

— Это ты нарисовала? — спросил Андрей.

Девочка кивнула.

— Он скоро зазвонит.

— Кто?

— Колокол. И тогда кто-то умрёт.

Тишина после её слов была такой плотной, что Андрей услышал, как Лёха глотает слюну.

— Кто именно? — спросила Ирина, но голос её дрогнул.

Соня подняла на них глаза. В них не было страха. Только усталость.

— Тот, чьё имя написано на монете.

Ирина медленно опустилась на скамью. Андрей посмотрел на монету в своей руке. На ней снова было её имя.

За окном завыл ветер. Где-то далеко, в глубине леса, зазвенела цепь.

Глава 14. Доктор Остроумов

Скрипучая лестница в подвал прогибалась под их шагами, словно предупреждая: дальше — точка невозврата. Андрей шёл первым, сжимая в потной ладони нож «Осколок теней», который сегодня казался тяжелее обычного. Ирина следовала за ним, её дыхание было частым и поверхностным — будто воздух в этом подземелье не хотел заполнять лёгкие до конца. Лёха замыкал шествие, его цепь позванивала на каждом шагу, как кандалы осуждённого.

Запах ударил в нос первым — формалин, йод и что-то сладковато-гнилое, что заставило Андрея прикрыть рот рукавом. Когда глаза привыкли к полумраку, перед ними открылась комната, больше похожая на лабораторию безумного алхимика, чем на медицинский кабинет.

Длинный стол, заставленный колбами с мутными жидкостями. Шкафы с аптечными склянками, где вместо этикеток — детские имена, выведенные корявым почерком. И клетки. Шесть металлических клеток вдоль стены, в каждой — ребёнок.

— Боже… — Ирина схватила Андрея за рукав.

Дети не шевелились. Они сидели, обхватив колени, с открытыми глазами, в которых не было ни страха, ни осознания. Их кожа имела восковой оттенок, а волосы были странно одинакового пепельного цвета. Но самое ужасное — тени. У каждого ребёнка их было две. Одна — обычная, смутная. Вторая — чёткая, с неестественно длинными пальцами, которая двигалась независимо от хозяина.

— Куклы третьего поколения, — раздался голос из темноты.

Из-за перегородки вышел мужчина в белом халате, запачканном коричневыми пятнами. Его лицо напоминало старую пергаментную карту — все морщины казались проложенными с особой тщательностью. Очки с толстыми линзами увеличивали глаза, делая их похожими на рыбьи.

— Доктор Остроумов, я полагаю? — Лёха сделал шаг вперёд, его цепь звякнула.

— Да. Хотя «доктор» — громко сказано. — Мужчина снял очки, протёр их краем халата. — В последние годы я больше похож на смотрителя зоопарка для особых экспонатов.

Остроумов подошёл к ближайшей клетке. Девочка лет восьми не отреагировала на его приближение. Только её вторая тень резко дёрнулась, упёршись невидимыми руками в решётку.

— Что вы с ними сделали? — голос Андрея звучал хрипло.

Доктор вздохнул, провёл рукой по лицу, оставив на щеке блестящий след от пота.

— Я пытался их спасти. Всех, кого Ловец уже отметил. — Он указал на детей. — У каждого из них тень начала отделяться. Я создавал искусственные — из смеси серебра, костной муки и.… кое-чего ещё. Чтобы замедлить процесс.

Остроумов подошёл к столу, взял пробирку с чёрной жидкостью. При свете керосиновой лампы содержимое переливалось, как нефть.

— Первые эксперименты были успешны. Тень приживалась, ребёнок продолжал жить. Но потом… — Он резко поставил пробирку на место. — Они начали меняться. Тела — стареть. Сознание — угасать. Зато вторые тени крепли.

Ирина подошла к клетке, где сидела девочка с двумя косичками. При её приближении обе тени ребёнка зашевелились.

— Они всё ещё люди?

— Физически — да. — Остроумов снял халат, бросил его на спинку стула. — Духовно? Не уверен. Тени, которые я создал, оказались… голодными. Они начали пожирать оригиналы.

Лёха засмеялся — резко, невесело.

— Вот блин. Значит, ты не лекарь, а конвейер по производству монстров.

Доктор не стал оправдываться. Он подошёл к дальнему шкафу, достал бутылку с мутной жидкостью и три стакана.

— Водка с полынью. Для храбрости. — Разлил по стаканам, один протянул Андрею. — Я знал, что рано или поздно кто-то из потерявших придёт. Но не думал, что это будете вы, Андрей. Ты всегда был… особенным.

Андрей не взял стакан. Его взгляд упал на пробирку с чёрной жидкостью — там, на дне, что-то шевелилось.

— Почему «особенным»?

Остроумов отхлебнул водки, поморщился.

— Потому что твоя тень… — Он замолчал, посмотрел на Ирину. — Она никогда не была твоей, да?

Тишина повисла тяжёлым покрывалом. Даже тени в клетках замерли, будто прислушиваясь.

— Я пытался исправить то, что не понимал, — продолжал доктор. — Думал, что спасаю детей от Ловца. А на самом деле готовил для него новых рабов. — Он указал на пробирку. — Вот последняя монета. Она впитала в себя всё, что осталось от Степана.

Андрей почувствовал, как по спине пробежали мурашки. В пробирке действительно угадывались очертания лица — детского, искажённого болью.

— Вы убили его.

— Нет. — Остроумов вдруг выглядел на сто лет. — Я только наблюдал, как его тень пожирает его самого. Как она сейчас пожирает их. — Он обвёл рукой клетки. — И как когда-нибудь начнёт пожирать вас всех.

В углу одна из «кукол» вдруг зашевелилась. Её рот открылся, но вместо звука из горла вырвался клуб чёрного дыма, который тут же принял очертания ещё одной тени — третьей по счёту.

Лёха медленно отступил к лестнице.

— Нам пора. Этот погреб уже пахнет братской могилой.

Но Андрей не двигался. Его взгляд был прикован к пробирке, где теперь чётко виднелось число «3», составленное из пузырьков в чёрной жидкости.

— Что будет, если мы её возьмём?

Остроумов устало улыбнулся.

— То же, что и со всеми монетами. Она приведёт тебя ближе к правде. И дальше от себя самого.

За его спиной тени в клетках вдруг синхронно повернули головы в сторону гостей. Их рты растянулись в одинаковых улыбках.

И в этот момент лампы в подвале погасли.

                                           * * *

Темнота в подвале длилась всего несколько секунд, но, когда свет керосиновой лампы снова заколебался, мир вокруг изменился. Тени в клетках перестали быть просто тенями — они вытянулись, обрели объём, заполнили пространство между прутьев, как чёрная вода, переливающаяся через край стакана.

Андрей неосознанно сжал в руке пробирку с чёрной жидкостью. Стекло было тёплым, почти живым, и когда он поднёс его ближе к свету, внутри что-то зашевелилось.

— Не… — Остроумов сделал шаг вперёд, но было поздно.

Андрей уже разглядывал содержимое. Жидкость была не просто чёрной — она состояла из тысяч микроскопических частиц, которые то собирались вместе, образуя нечто похожее на лицо, то рассыпались, как испуганный рой муравьёв.

— Мама, помоги…

Голос прозвучал не снаружи, а внутри его черепа — тонкий, детский, раздирающий душу. Андрей едва не выронил пробирку.

— Это Степан?

Остроумов кивнул, его пальцы нервно перебирали край халата.

— Его последний крик. Его последний… кусочек.

Лёха фыркнул, потрогал цепь на шее.

— Отлично. Значит, мы таскаем с собой детские призраки. Что дальше?

Но ответа не последовало. Потому что в этот момент за их спинами раздался скрип металла.

Первая клетка открылась.

Девочка с двумя косичками медленно поднялась. Её движения были неестественно плавными, будто кто-то дёргал за невидимые нити. Но самое страшное — её тени. Они больше не повторяли её движений. Одна замерла у ног, другая — вытянулась по стене, росла, пока не упёрлась в потолок.

— Нам пора, — прошептала Ирина.

Остроумов покачал головой.

— Уже поздно. Они почуяли монету.

Вторая клетка распахнулась. Потом третья. Дети выходили наружу, их пустые глаза были устремлены на Андрея — точнее, на пробирку в его руке.

— Отдайте им монету, — сказал доктор. — И бегите.

— Ты с ума сошёл? — Лёха схватил его за плечо. — Мы не отдадим им ни хрена!

Остроумов улыбнулся — улыбкой человека, который давно перестал бояться.

— Тогда они возьмут её сами.