Бесплатный фрагмент - Тотенхейм: Обещанный Король

Тотенхейм: Обещанный Король

Автор: М. А. Ахмаджон

Ознакомление с автором

Эта книга была написана во времена, когда я только начинал свой путь — будучи студентом первого курса переводческого дела.

Тогда я ещё не знал, что простой набросок, созданный между парами и бессонными ночами, превратится в целый мир, полный боли, веры и тьмы.

«Тотенхейм: Обещанный король» стал для меня не просто историей о древнем королевстве.

Это отражение моего внутреннего мира — времени, когда я искал себя, смысл и место в этом мире.

Теперь, оглядываясь назад, я понимаю: каждая страница этой книги — след того, кем я был, и шаг к тому, кем стал.

С любовью Ахмад.

ГЛАВА 1

Отец Королей

Н а далёком западе, где утренние туманы стелятся над холодными морями, стояло Королевство Варемиль — древнее, как сама память земли. Его башни касались облаков, а реки, словно серебряные змеи, обвивали поля, где колосилась золотая пшеница. Варемиль жил по старым законам, и никто не смел нарушить порядок, установленный веками.

Король того времени — Эрвен I, человек строгий и утомлённый долгом, правил справедливо, но его сердце давно утратило тепло.

Говорили, что в его взгляде отражалось море — глубокое и холодное. Народ уважал его, но мало кто любил.

У Эрвена было три сына. Старший — Тарек, гордый и честолюбивый, как зимний волк. Средний — Солен, мягкий, но коварный, с улыбкой, что не раз вела людей к погибели.

А младший — Акракх, тот, в ком было нечто странное и непостижимое. Он был тих, задумчив, и часто сидел подле огня, глядя, как языки пламени движутся, будто разговаривают с ним на своём древнем языке.

— Ты слишком много смотришь в огонь, — говорил ему сир Миррен из дома Лаверионов, капитан дворцовой стражи. — Люди, что ищут ответы в пламени, редко находят покой.

Акракх только улыбался:

— Пламя не лжёт, Миррен. Оно показывает то, что мы боимся видеть.

В те годы над Варемилем сгущались тучи. Старый король понимал, что его сила уходит, и настало время решить — кому достанется трон.

Советники спорили. Одни твердили, что править должен Тарек, ведь он наследник по крови. Другие шептали, что Солен ловчее и мудрее.

Но ни один не вспомнил об Акракхе.

В тот день, когда Эрвен собрал своих сыновей в Зале Копий, воздух был тяжёл, как перед бурей. Каменные стены затаили дыхание. В зале стояли лишь трое принцев, старый король и несколько приближённых — сир Миррен, старейшина Грейд и придворная летописца Нарисса из рода Ольвенов.

Эрвен опёрся на посох, усталый и сломленный.

— Моя кровь разделена между вами, — сказал он. — И потому царство моё будет разделено тоже.

Он взглянул на Тарека.

— Тебе, старший мой, оставляю Север — суровый и верный.

Повернулся к Солену:

— Тебе — Запад, богатый и опасный.

А затем посмотрел на Акракха.

Тот стоял в тени, не сводя взгляда с пылающего факела у трона.

— А тебе, мой младший, — сказал Эрвен после долгой паузы, — я не могу дать ничего. Всё, что мне принадлежало, уже поделено.

Тишина повисла над залом. Лишь огонь потрескивал в чашах.

Нарисса опустила глаза, а сир Миррен сделал шаг вперёд- Но, Ваше величество… будто хотел возразить, но король поднял руку.

— Так решено.

Тверда сказал Король Эрвен.

Акракх не произнёс ни слова. Только слегка кивнул, и на мгновение показалось, что в его глазах отражается не боль, а странная решимость — холодная, как сталь, и чистая, как лезвие меча.

Акракх покинул Варемиль, когда небо ещё дышало утренней синевой. В замке царила тишина, такая глубокая, что было слышно, как ветер шуршит между старых камней.

Он не обернулся. Ни разу.

Сир Миррен из дома Лаверионов стоял у северных ворот, закованный в доспехи, словно в собственную веру.

— Ваш отец не простит вам этого, — сказал он тихо.

— Пусть прощает себе, — ответил Акракх. — Мне уже не нужно ни его королевство, ни его прощение.

Миррен хотел что-то добавить, но не нашёл слов.

Он видел, что юный принц уходит не из гордости — а из пустоты. Таких людей не остановить.

Сначала с Акракхом ушли лишь шестеро.

Потом — десяток.

К концу первой недели их стало сорок.

Люди разных родов, с разными лицами, языками и судьбами — воины без господ, пастухи, вдовы, изгнанники.

И никто из них не спрашивал, куда они идут.

Однажды вечером к костру подошла женщина в чёрном плаще. Её глаза были полны огня, а в руке она держала факел, будто знамя.

— Я Лирия из святилища Света, — сказала она. — Мой храм сожгли твои братья, а я осталась без богов. Позволь идти с тобой, принц без короны.

Акракх ответил без пафоса:

— Здесь никто никому не господин. Иди, если веришь, что впереди не мрак.

С того вечера Лирия не отходила от него, и многие шептали, что в её взгляде горит не вера, а что-то более земное.

Они шли долго — сквозь степи, болота и каменные пустоши.

Порой неделями не встречали ни одного селения.

Дожди били по лицам, ночь казалась бесконечной, а дни — одинаковыми.

В один из таких дней к ним присоединился старик — Грейд из северных земель, бывший советник короля Эрвена. Он держался прямо, несмотря на возраст.

— Я видел, как ваш отец старел, — сказал он Акракху. — Видел, как он боялся вас, хотя сам не понимал почему.

— Боялся меня? — удивился Акракх.

— Да. Боялся того, что однажды вы станете тем, кем он не сумел.

Акракх ничего не ответил. Только медленно сжал рукоять меча — не от гнева, а будто пытаясь на ощупь вспомнить, кто он теперь.

На тринадцатый месяц пути они добрались до безмолвных земель — серых, опалённых ветрами, где даже трава не росла.

Небо здесь было низким, как потолок древней гробницы.

Когда путники остановились, один из воинов сказал:

— Здесь нет ничего, мой господин. Даже смерть не задерживается.

Акракх оглядел пространство. В глазах его не было страха.

— Значит, отсюда и начнётся жизнь.

Он вонзил меч в землю.

Меч дрогнул, и из трещины между камнями поднялся тонкий пар, словно дыхание.

Так была выбрана земля, где возникнет Тотенхейм — Город Мёртвых.

Первые месяцы были жестокими.

Люди умирали от холода, от жажды, от тишины.

Ветер стонал по ночам, будто чьи-то голоса звали издалека.

Но никто не уходил.

Лирия разводила костры и читала молитвы древним богам, которых больше никто не помнил.

Грейд чертил планы будущих стен, рисуя палкой на песке.

Сир Миррен вернулся — он пришёл один, спустя полгода пути, израненный и ослабленный, но всё же живой.

— Я дал присягу вашему отцу, — сказал он, упав перед Акракхом на колено. — Но сердце моё — за вами.

— Тогда встань, — ответил тот. — У нас нет господ. Только равные.

Они строили стены, камень за камнем, день за днём.

Пока небо над ними становилось всё светлее, а земля — мягче, будто принимала людей, пришедших нарушить её покой.

Так началась новая эпоха — тихая, но великая.

Акракх стал королём не по воле крови, а по воле воли.

И хотя в тот день никто ещё не знал, что его имя станет легендой, ветер уже шептал его по равнинам, как заклинание:

Акракх… король из пепла.

Тотенхейм рос медленно.

Сначала — палатки и костры. Потом — первые стены, выложенные неровным камнем.

Земля принимала их неохотно, будто сомневалась, стоит ли позволять живым остаться.

Ветры не стихали. Они били по лицам, как чьи-то холодные руки, но люди стояли.

Акракх часто выходил на восточную стену, где заканчивались его владения.

Стоял молча, прислушиваясь к земле.

Иногда ему чудилось, что под камнями шевелится что-то древнее, спящее, будто сама память мира.

Миррен стоял рядом, не спрашивая.

Он не был больше рыцарем при троне — теперь он был просто человеком у стены, но взгляд его был спокоен.

— Помните Варемиль? — спросил он однажды.

Акракх чуть усмехнулся.

— Нет. Иногда думаю, что его не существовало вовсе. Только сон о камне и золоте.

— А здесь? Что будет здесь?

— Пока не знаю. Но впервые я хочу знать.

Они молчали. Ветер шевелил плащи, и над равниной проплывали серые тучи, медленные и тяжёлые.

На четвёртую зиму Тотенхейм изменился.

Из пепла и снега вырос город — суровый, но гордый.

По утрам его башни тонули в тумане, а к вечеру стены наливались багровым светом заходящего солнца.

Люди начали смеяться, петь, дети бегали по площади.

В мёртвой земле появилась жизнь.

Тогда же судьба привела в эти края Дану, дочь простого повара из северного селения.

Она пришла вместе с караваном, что доставлял соль и зерно.

Глаза у неё были цвета талого льда, и когда она улыбалась, казалось, будто солнце выходит из-под снега.

Акракх впервые за долгое время забыл о ветрах и войнах.

Он стоял с ней у колодца, слушая, как вода падает в глубину, и сказал:

— Знаешь, этот город родился без надежды.

— А всё живое рождается без неё, — ответила она. — Потом находит.

С тех пор она осталась.

Через год её назвали королевой.

Народ радовался, и даже старый Грейд сказал:

— Если король выбрал женщину, значит, сердце Тотенхейма нашло дыхание.

Прошли годы.

Север и запад вновь загудели — война между Тареком и Соленом вспыхнула с новой силой.

Пламя войны охватило всё: города, поля, даже священные рощи.

И однажды к воротам Тотенхейма пришли первые беженцы.

Сначала — люди.

Потом — другие.

Однажды ранним утром дозорные увидели у подножия стен странных существ.

Высокие, покрытые чешуёй, с глазами, что отражали свет, как зеркала воды.

Они не шли — они двигались медленно, будто старая память шла по земле.

Солдаты насторожились.

Миррен поднял меч, но Акракх остановил его:

— Не спеши. Иногда смерть приходит не убивать.

Он спустился к ним сам.

Перед ним стоял старейшина, кожа его поблёскивала зелёным металлом.

— Мы — Лесные Ящеры, — произнёс он тяжело. — Нас было много, пока люди не решили, что мы — чужие.

— Вы бежите от войны моих братьев, — сказал Акракх. — Я знаю, она не щадит ни людей, ни память.

Старейшина склонил голову.

— Мы ищем землю, что не спросит, кто мы. Только приют.

Акракх посмотрел на него долго.

В глазах его не было страха, только усталость и решимость.

— Здесь нет рабов и господ, — сказал он наконец. — Есть только те, кто жив. Останьтесь.

И с того дня в Тотенхейме жили вместе два народа.

Люди и Ящеры.

Сначала с осторожностью, потом с доверием.

Они учили друг друга — первые строили стены, вторые учили слышать дыхание камня.

Но вместе с ними в город пришло и нечто иное.

Старейшина Ящеров говорил о шамане, что видел сны — Шаэрне, сыне болот.

Говорили, он не стареет, и глаза его мутны, как стоячая вода.

Когда он пришёл во дворец, Дана испугалась — в нём было что-то не от мира живых.

Но Акракх выслушал его.

Шаэрн говорил медленно, будто слова проходили через вечность:

— О великий король, я видел огонь, что падал с неба. Из твоей крови восстанет дитя света и тьмы. Его зовут Дала’Дош — Обещанный Король.

Он соединит двенадцать народов мира и поведёт их против единого врага, чьё имя пока не произнесено.

Тишина накрыла зал.

Даже факелы потрескивали реже.

— А если ты ошибся? — спросил Акракх.

Шаэрн улыбнулся.

— Тогда пусть земля сама рассудит. Она не терпит лжи.

После этого пророчества ночи в Тотенхейме стали иными.

Луна будто висела ниже, а тени становились длиннее.

Люди шептались, что звёзды над дворцом горят ярче, чем где-либо.

А Дана часто стояла у окна, касаясь живота — она ждала ребёнка.

Иногда, просыпаясь среди ночи, Акракх слышал, как из-за стен доносится шёпот.

Не слова — дыхание.

И каждый раз ему чудилось, будто сама земля говорит:

Аруан…

Зима пришла тихо, но всё в Тотенхейме почувствовали её сразу.

Воздух стал тяжёлым, будто в нём растворилась соль старых слёз.

Даже огонь в очагах горел медленнее, словно понимал — сейчас не время для тепла.

Акракх стоял у окна, глядя, как снежинки цепляются за каменные зубцы башен.

Внизу, на дворе, Лирия раздавала травы лекарям — руки её дрожали, хоть она пыталась не показывать.

Миррен стоял у двери, не двигаясь.

— Ты боишься? — спросил Акракх.

— Нет. Просто не люблю, когда даже стражи шепчут молитвы, — ответил Миррен.

— Значит, всё ещё веришь, что молитвы — для слабых?

— Нет, — пожал плечами рыцарь. — Просто видел слишком много тех, кто молился и всё равно умер.

Акракх кивнул.

— Тогда молчи. Иногда молчание слышнее.

В покоях стояла Дана.

Она держалась за край кровати, волосы прилипли к вискам, дыхание сбивалось.

Лекари суетились, но она не слышала их — только биение собственного сердца, как гул далёкого колокола.

Когда вошёл Акракх, она посмотрела на него с каким-то тихим отчаянием.

— Всё будет хорошо, — сказал он.

— Ты не знаешь этого.

— Я должен знать. Хоть кто-то должен.

Он сел рядом, взял её за руку.

Долго просто молчал.

Потом сказал почти шёпотом:

— Я построил город, чтобы доказать, что смерть — не конец. Но, может, я просто хотел обмануть саму землю.

Дана улыбнулась слабо:

— Если бы ты хотел обмануть её, она бы тебя не слушала.

— А если слушает, чтобы потом забрать всё?

— Тогда пусть заберёт. Но хоть на миг мы были живыми.

Её голос сорвался на дыхание.

Один из лекарей крикнул, что ребёнок выходит, но что-то не так.

В комнате стало душно, огонь мигнул, будто не выдержал напряжения.

Факелы один за другим погасли.

Холод ворвался, окна заскрипели.

Миррен схватился за меч — инстинкт, не смысл.

Лирия закрыла глаза, шепча молитву, но слова не складывались.

И вдруг — в дверях показался Шаэрн.

Никто не звал его, но он пришёл, будто тьма сама отворила проход.

Снег на его плечах не таял.

— Что ты делаешь здесь? — спросил Миррен.

— То, что должен, — ответил шаман. — Иногда смерть приходит не за тем, чтобы забрать. Иногда — чтобы вернуть.

— Заткнись, — рявкнул рыцарь. — Здесь живые, не твои духи.

Шаэрн посмотрел на него спокойно.

— Мы все — гости в одном и том же доме, Сир Миррен. Просто некоторые уходят раньше.

Акракх не слушал их.

Он смотрел на сына — тот был тих, без дыхания, без звука.

Маленькое тело лежало на белом полотне, как горсть снега.

Дана плакала без слёз, просто беззвучно дышала, будто сама жизнь уходит.

Акракх поднял ребёнка.

Миррен хотел остановить его, но не смог.

Он вышел на балкон.

Снег бил по лицу, ветер рвал плащ, но король шёл вперёд.

Он поднял глаза к небу.

— Слышишь меня, — сказал он хрипло, — ты, кто создал жизнь, кто дал мне эту землю…

Возьми всё, что хочешь. Возьми меня, но не тронь его.

Он стоял долго.

Так долго, что Лирия прошептала:

— Он сейчас замёрзнет там.

— Пусть, — сказал Миррен. — Он теперь просит не о себе.

И вдруг небо дрогнуло.

Сквозь тучи прорезалась тонкая нить света.

Сначала слабая, потом всё ярче.

Падающая звезда пронеслась над башней, оставив за собой след — серебряный, как дыхание богов.

Ветер стих.

Акракх посмотрел вниз — грудь ребёнка чуть дрогнула.

Он дышал.

Тихо, как будто сам воздух боялся поверить.

Он повернулся к двери, глаза блестели, голос сорвался:

— Он жив.

В комнате никто не говорил.

Только шорох ткани, да слабое дыхание младенца.

Дана смотрела на него, не веря.

Миррен стоял, держа руку на груди, будто проверяя — не сон ли всё это.

Лирия перекрестила воздух — не потому что верила, а потому что не знала, что ещё делать.

Шаэрн подошёл ближе.

Он долго смотрел на ребёнка, потом сказал тихо, почти устало:

— Земля иногда даёт знак. Но не всякий знак — пророчество.

Акракх поднял взгляд:

— Что ты хочешь сказать?

— Только то, что не всё, что возвращено, возвращено навсегда.

Миррен нахмурился:

— Говоришь загадками, старик.

— А есть ли язык, чтобы объяснить чудо? — ответил Шаэрн. — Оно либо случается, либо нет.

Он повернулся к уходу, задержался у двери и добавил:

— Имя ему дала сама земля. Я слышал его в ветре.

— Какое имя? — спросила Лирия.

Шаэрн обернулся, глаза его были мутны, но взгляд — ясный.

— Аруан.

Утром город проснулся другим.

Люди выходили на улицы, глядя на чистое небо, будто впервые.

Никто не знал, что произошло ночью, но в воздухе чувствовалось что-то новое — не радость и не страх, а тонкое чувство тишины, похожее на ожидание.

Акракх сидел у окна, держа сына на руках.

Мальчик спал спокойно, а король молчал, только изредка проводил пальцем по крошечной ладони.

— Как думаешь, — тихо спросила Дана, — это было чудо?

— Не знаю, — ответил он. — Может, просто жизнь упрямая.

— А если это знак?

— Тогда пусть будет просто знаком. Пока мне хватает того, что он дышит.

Она кивнула.

Молчала.

Потом добавила:

— А вдруг, — и улыбнулась еле заметно, — вдруг он просто вернулся потому, что услышал, как ты его звал.

Акракх посмотрел на неё, затем — на ребёнка.

— Тогда пусть всегда слышит. Но не то, что говорят звёзды. Только то, что говорят люди.

Вечером Миррен стоял на стене, глядя на далёкий свет заката.

К нему подошёл Грейд, старый советник.

— Слышал, — сказал он, — ребёнок жив.

— Видел, — ответил Миррен.

— И что думаешь?

— Думаю, мы понятия не имеем, что это значит.

Они молчали.

Потом Грейд сказал:

— В такие ночи рождаются либо святые, либо бедствия.

— А может, просто дети, — тихо ответил Миррен. — А дальше уже от нас зависит, кем они станут.

ГЛАВА I I

Огонь Братьев.

Поле тянулось до самого горизонта, покрытое грязью и снегом, как старым шрамом.

Воздух был пропитан гарью.

Ни один ветер не смел дуть — будто сама земля ждала, чем всё кончится.

Внизу, в ямах и низинах, стояли тысячи — холодные, мокрые, живые.

Щиты дрожали в руках, копья звенели от холода.

Никто не кричал. Только лошади ржали и били копытами по мерзлой земле.

Север — за Тареком.

Запад — за Соленом.

Они стояли друг против друга, две армии одной крови.

Меж ними — ров, наполненный тающим снегом, и ожидание, длиннее самой жизни.

Сначала ударили барабаны.

Потом — крики.

И вот — люди пошли.

Сначала шагом, потом быстрее. Потом — бежать, уже не люди, а волны, сталкивающиеся в буре.

Снег почернел.

Пламя вспыхнуло там, где падали факелы.

Оружие звенело глухо, как камни в реке.

Тарек, закованный в чёрную сталь, стоял на пригорке.

Щёку ему рассекло — кровь текла тонкой струйкой, он даже не замечал.

Смотрел на бой, и взгляд его был не гневный — просто уставший.

— Сколько ещё? — пробормотал он. — Сколько нужно, чтобы понять, что не бывает победителей?

Лорд Халвен из рода Крейдов, его советник, подошёл сзади.

— Пока есть братья, есть война, — сказал он, как бы в ответ.

— А если братьев не станет?

— Тогда кто-то другой найдёт причину.

Тарек усмехнулся коротко, с усталостью.

— Тогда, может, стоит нам обоим умереть и избавить землю от себя?

— Не говорите так, мой король. Люди должны видеть, что есть стержень.

— Стержень? — он посмотрел на него. — Мы все гниём, Халвен. Просто одни гниют при солнце, другие — под землёй.

Тем временем у Солена.

Его шатёр стоял на краю лагеря, полотно пропитано дымом и дождём.

Он сидел у карты, пальцем водил по линиям рек, которые давно уже не существовали.

Лорд Веррик из дома Лаверионов, дальний родственник Миррена, стоял у входа.

— Север держит строй, — сказал он. — Но люди устали, мой Король. Им нужны слова.

— Слова, — Солен повторил глухо. — Им нужны хлеб и покой. Слова — для тех, кто ещё верит.

Он встал, прошёлся по шатру.

— Каждый день мы теряем сотни. Каждый день я хороню друзей, с которыми делил хлеб и вино. И ради чего?

— Ради права на трон, — напомнил Веррик.

Солен остановился, медленно поднял взгляд.

— Ради права быть первым в могиле.

Веррик замолчал.

Солен налил себе вина, посмотрел в чашу — отражение пламени дрожало.

— Акракх жив, — произнёс он. — Говорят, он построил город из пепла.

— Пусть живёт среди мёртвых.

— А если мёртвые его слушают?

— Пусть и живет, но я боюсь. — сказал Солен спокойно. — Я боюсь, что он окажется живее всех нас.

Бой гремел третий день.

Ни один из братьев не решался отступить.

Ночью снег ложился поверх тел, и рассвет приносил молчание — как будто поле хотело забыть, что здесь вчера кричали.

Тарек стоял у костра, руки в крови, не своей.

К нему подошёл молодой воин, мальчишка лет двадцати, из дома Олвинов.

— Господин, — сказал он, — люди говорят… будто лорды на севере обсуждают, что если вы падёте, они уйдут в Тотенхейм.

Тарек поднял глаза.

— В Тотенхейм?

— Да, говорят, там нет господ. Там просто живут.

— Просто живут… — он повторил, будто не веря. — И это всё, что нужно людям теперь? Просто жить?

Мальчишка не ответил.

Тарек протянул ему меч.

— Возьми.

— Но я…

— Возьми. Если выживешь, иди туда. Посмотри, как это — жить. И скажи мне потом, стоило ли умирать за то, что я держу меч.

В шатре Солена тем временем было тихо.

Только капала вода с крыши, да потрескивал огонь.

Лорд Веррик вновь пришёл, но говорил уже осторожно:

— Мои люди… некоторые думают, может, стоит переговорить с Варемилем, с Акракхом. Если бы вы трое сели за один стол —

— Ты не понимаешь, — перебил Солен, — за один стол сесть можно. Только кто из нас потом встанет?

Он налил вина, предложил Веррику.

Тот отказался.

— Боишься?

— Осталось мало тех, кто пьёт спокойно, когда небо горит, — сказал Веррик.

Солен кивнул.

— Значит, правильно живём.

Он посмотрел на карту.

— Акракх… младший. Всегда молчал, слушал, строил что-то своё. Мы смеялись.

Он усмехнулся.

— Может, из всех нас он единственный понимал, что такое корона. Что это не золото. Это цепь.

Веррик тихо сказал:

— Может, потому он и выжил..

Солен долго молчал.

— Завтра всё кончится. Или я, или он, — и добавил едва слышно: — Или никто.

На рассвете земля дрожала.

Снег превратился в грязь.

Барабаны заглушали всё.

Две армии двинулись навстречу.

Тарек и Солен, два брата, две стороны одной крови, шли друг на друга сквозь дым.

Небо висело низко, солнце не поднималось.

Люди кричали, но в этом крике не было ненависти — только отчаяние, как будто каждый хотел, чтобы кто-то другой наконец остановился.

Мечи звенели, лошади падали, снег розовел от крови.

И никто не заметил, как первые вороны кружат над полем.

Дворец Варемиля был полон дыма.

Огонь поднимался по мраморным лестницам, стёкла лопались от жара.

Снаружи гремела битва, но внутри — всё замерло.

Зал Копий — когда-то гордость королей, место, где давали клятвы и вершили суд, — теперь стал гробницей.

На полу валялись знамёна, кровь текла в трещины между плитами.

В дверях показался Тарек. Доспехи его были разбиты, на щеке кровь и пепел.

Он шёл, опираясь на меч, но глаза были ясные — такие бывают у тех, кто уже всё понял.

На другой стороне зала стоял Солен.

Меч в руке, лицо почернело от копоти.

Он поднял взгляд, и братья на миг замерли.

Только треск огня между ними.

— Вот и всё, — сказал Солен.

Голос у него был хриплый, будто говорил сквозь горло, полное пепла.

Тарек усмехнулся.

— А помнишь, как отец учил нас держать меч? Мы не могли поднять его выше плеч..

— Он смеялся тогда.

— Да. Смеялся, пока не понял, что смеётся над будущей войной которая идет между нами.

Они приближались друг к другу медленно, как люди, которые не знают, как начать.

— Ты первый поднял оружие, — сказал Солен.

— Нет. Первый поднял страх, — ответил Тарек. — А страх у нас общий.

Солен сжал рукоять.

— Я не люблю тебя.. но.. но ты мой брат.

— Я знаю.- Ответил Тарек.

— Я устал брат..- продолжил Солен.

— Я хотел, чтобы мы остались братьями.. сказал на последок Тарек.

Пауза.

Долгая, тяжёлая.

Пламя треснуло.

— Поздно, — сказал Солен.

— Да. Поздно.

Они бросились друг на друга.

Сталь встретила сталь.

Каждый удар отзывался не болью, а воспоминанием.

Тарек шагнул вперёд, вспышка металла — и вдруг в голове мелькнуло: детство, река, они кидают камни в воду, смеются, спорят, кто дальше бросит.

Он замер на миг, и Солен ударил.

Меч рассёк доспех, кровь брызнула.

Тарек отступил, ухмыльнулся сквозь боль:

— Всё так же спешишь, брат. Как тогда, когда хотел доказать, что быстрее коня.

Солен ответил ударом — без злобы, просто потому что иначе нельзя.

Металл вошёл в плоть, звон отдался эхом.

Тарек схватил его за руку, ударил в ответ.

Оба споткнулись, рухнули на колени.

Огонь полз по стенам.

С потолка падала пыль, куски камня.

— Зачем мы это делаем? — выдохнул Солен.

— Потому что не смогли договориться.

— Мы могли…

— Нет. Мы всегда только ненавидели друг-друга.

Они снова столкнулись.

Боль уже не чувствовалась.

В каждом движении — память.

В каждом взгляде — сожаление.

— Помнишь, как Акракх не хотел сражаться на турнире? — сказал Тарек, переводя дыхание.

— Он тогда сказал, что мечи убивают только то, что сами боятся.

— Наверное, он был прав.

Солен вздрогнул.

— Ты жалеешь, что выгнали его?

— Нет. Я жалею, что не ушёл с ним.

Они оба подняли мечи.

Два взмаха — два брата, две тени.

Сталь вонзилась одновременно.

Тишина.

Тела замерли, опёршись друг о друга, как будто даже смерть не хотела их разделять.

Огонь погас.

В зал вошёл ветер.

Пепел поднялся и закружился вокруг них, как саван.

Когда пламя стихло, во дворце не осталось ни крика.

Только шаги — лорды Варемиля входили один за другим.

Их лица — серые, глаза — пустые.

Лорд Халвен остановился у тел.

— Два брата, — сказал он тихо. — Два корня, выжженные одним огнём.

Лорд Веррик из дома Лаверионов перекрестился.

— Они убили не друг друга. Они убили нас всех.

Гонец мальчишка, вернувшийся с юга, опустил голову.

— Король Тарек…

Лорды переглянулись.

Никто не говорил «король».

Но все думали об одном имени.

— В Тотенхейме живёт тот, кто не проливал крови, — произнёс Халвен. — Говорят, он принял изгнанных.

— Говорят, там даже мёртвые находят покой, — добавил Веррик.

— Тогда идти надо туда. — Добавил мальчишка гонец.

Никто не спорил.

Через неделю первый караван выехал на юг.

Старые дома Варемиля — Крейды, Лаверионы, Олвины — один за другим поднимали свои знамёна, но не в знак войны, а как прощание.

На руинах Зала Копий ветер разносил пепел.

Два меча, скрещённые на полу, блестели в слабом свете.

И когда посланники Варемиля добрались до Тотенхейма, Акракх уже стоял на стене.

Он смотрел на север, будто знал.

Миррен подошёл рядом и сказал:

— Смотрите, идут.

Акракх кивнул.

— Я не звал их.

— Иногда не зовут. Просто им больше не куда идти..

И над ними вновь повисла та самая тишина, которая была не покоем, а началом: начало новой главы для людей, уставших от огня братьев, для тех, кто хочет просто жить..

— Открыть ворота, дать из замка место для отдыха, тепла и уюта. Ты знаешь их Миррен, ты служил вместе с ними моему отцу и моим братьям, скажи мне, мне их принять?

Спросил Задумчиво Акракх.

— Ваше Величество, они потеряли своих королей за которых они бились, и вы единственный из рода тех кому они служили, у нас будет больше ресурсов, людей и армии. Если они конечно присягнут вам.

— Я не требую их колен.. я ничего от них не требую, они молчали в зале копий где отец делил наследство, пусть зайдут.

— Хорошо ваше величество.

Ответил сир Миррен.

ГЛАВА I I I

Принятие.

Утро над Тотенхеймом не наступило внезапно — оно просачивалось сквозь ночь медленно, словно серая, ледяная вода сквозь трещину в плотине. Солнце, казалось, боялось показаться над горизонтом, скрываясь за плотной пеленой низких облаков, налитых свинцовой тяжестью.

Город, выросший на мертвой земле, просыпался. Это было не то пробуждение, что бывает в богатых столицах юга, где утро начинается с пения птиц и звона колоколов. В Тотенхейме утро начиналось со звука металла. Стук молота о наковальню. Скрежет лопаты о промерзшую землю. Тяжелое дыхание кузнечных мехов, раздувающих первые угли. Туман, густой и вязкий, как скисшее молоко, сползал с крепостных стен, цепляясь влажными пальцами за зубцы башен, скрывая под собой мокрую, скользкую брусчатку. Он глушил звуки, превращая город в призрачный лабиринт.

Акракх стоял на Северной стене. Ветер, пришедший с пустошей, был безжалостен. Он пробирался под одежду, кусал лицо, пытаясь найти слабое место, но Акракх стоял неподвижно, словно сам был высечен из того же серого гранита, что и стены его дома. На нем не было короны, не было мехов. Простой шерстяной плащ, подбитый кожей, потемневший от влаги, и тяжелые сапоги, покрытые дорожной пылью. Он смотрел на тракт. Тракт был пуст уже много месяцев. С тех пор, как братья начали делить отцовское наследство, дороги стали венами, по которым текла только кровь, а не торговля.

— Холодно сегодня, — тихо произнес Сир Миррен, подходя к своему королю. Старый рыцарь поежился, кутаясь в плащ. Его борода поседела еще больше за эту зиму, а старые раны, полученные в битвах за Варемиль, ныли к дождю. — Кости говорят мне, что идет снег. Или беда. — Беда уже здесь, Миррен, — ответил Акракх, не поворачивая головы. — Она просто еще не постучала в ворота.

Акракх поднял руку в кожаной перчатке и указал вдаль, туда, где туман сливался с горизонтом. Сначала Миррен ничего не увидел. Только серую муть. Но потом ветер на секунду разорвал пелену, и рыцарь прищурился. Там, вдали, двигалась тень. Это было не войско. Войско идет строем, войско блестит сталью, войско слышно по ритму барабанов. Эта тень ползла. Она извивалась, как раненая змея. Огромная, бесформенная масса людей, повозок, лошадей, бредущих без порядка, без цели, движимых только инстинктом — уйти прочь от огня.

— Дозорные докладывали о дымах на севере неделю назад, — сказал Акракх. — Варемиль сгорел, Миррен. Мои братья закончили свой спор. И теперь к нам идут те, кто остался.

Звук приближающейся толпы стал слышен даже на стене. Это был страшный звук. Скрип тысяч несмазанных колес. Тяжелое, надрывное хрипение загнанных лошадей. Плач детей — тонкий, бесконечный, пронзительный. И шаги. Тысячи ног, шаркающих по грязи. Шаги людей, которые потеряли всё, кроме жизни, и теперь не знали, зачем им эта жизнь нужна.

— Это Лорды, — прошептал Миррен, вглядываясь в грязные тряпки, которые когда-то были знаменами. Он узнавал их. Даже покрытые копотью и грязью, эти символы были выжжены в его памяти. Золотой Лев Крейдов — теперь похожий на облезлую кошку. Серебряный Сокол Олвинов — с перебитым крылом и в пятнах крови. Железная Башня Лаверионов — почерневшая, словно после пожара. Величие древнего королевства, превращенное в лохмотья. История, ставшая пылью на ветру.

— Прикажешь поднять лучников? — спросил Миррен, и рука его привычно легла на эфес меча. — Они могут быть в отчаянии. А отчаяние делает людей опаснее волков. Акракх покачал головой. — Нет. Пусть стража уберет копья. Пусть откроют ворота настежь. Мы встречаем не врагов, старый друг. Мы встречаем призраков.

Когда тяжелые дубовые створки ворот, окованные черным железом, начали медленно расходиться, город замер. Жители Тотенхейма высыпали на улицы. Это были суровые люди. Те, кто пришел сюда первыми — изгои, вдовы, беглые солдаты. Они построили этот город своими руками, выгрызая камень из мерзлой земли. Их руки были грубыми, лица обветренными. Они знали цену хлебу и цену слову. Теперь они стояли молчаливой стеной вдоль главной улицы, сжимая в руках не цветы для приветствия, а молоты, топоры и вилы. В их глазах не было жалости — только мрачная настороженность. Они помнили, как эти самые Лорды смеялись над ними, когда Акракх уводил их в пустошь. Они помнили плети надсмотрщиков и налоги, забиравшие последнее зерно.

И вот, они встретились. Первыми в город вошли не солдаты. Первыми вошли тени былого величия. Кони, когда-то стоившие целых деревень, теперь шатались от истощения, их ребра выпирали, шкуры были в струпьях. А на них сидели люди, закутанные в грязный бархат и порванный шелк. Запах ударил в нос горожанам раньше, чем они смогли рассмотреть лица. Запах гари, гниющих ран, немытых тел и страха. Запах поражения.

Акракх спустился к ним по широким ступеням Цитадели. Он шел не как завоеватель, а как хозяин, вышедший проверить свои владения. Рядом с ним шла Дана. Королева Тотенхейма была одета в простое шерстяное платье цвета темной ели. Её волосы были заплетены в тугую косу. В руках она держала сверток — теплый овчинный плед, из которого выглядывало личико ребенка. Маленькому Аруану было всего два года. Он не спал. Его большие, ясные глаза, цвета утреннего неба, смотрели на происходящее с пугающей для ребенка серьезностью. Он не плакал, не хныкал, только крепче сжимал маленькими пальчиками ткань на плече матери, словно чувствуя напряжение, висевшее в воздухе.

Толпа беженцев дрогнула и остановилась. Вперед вышли те, кто вел этот скорбный караван. Лорд Халвен из дома Крейдов. Акракх помнил его другим. Он помнил высокого, статного мужчину с черной как смоль бородой, который на пирах говорил громче всех и пил только самое дорогое вино. Теперь перед ним стоял старик. Его спина сгорбилась. Борода сбилась в грязные колтуны, пронизанные сединой. Лицо было изрезано морщинами, в которых запеклась дорожная пыль. Он спешился. Ноги его дрожали, и он едва не упал, ухватившись за стремя.

Халвен поднял глаза на Акракха. Он попытался выпрямиться, попытался вернуть себе хоть каплю той надменности, с которой он когда-то смотрел на младшего принца. Его губы дернулись в подобии усмешки, но вместо этого вышла гримаса боли. — Мы… — голос Халвена сорвался, превратившись в хриплый кашель. Он сплюнул на брусчатку черную слюну, смешанную с сажей. — Мы пришли к твоему очагу, Акракх.

Тишина на площади стала такой плотной, что было слышно, как капает вода с крыш. — Ты пришел к моему очагу, Халвен, — спокойно повторил Акракх. — Но с чем ты пришел?

Лорд Халвен медленно, с мучительным усилием, стянул с пальца массивный золотой перстень с печаткой. Рубин в центре кольца горел как капля свежей крови. Этот перстень передавался в его роду пятьсот лет. Перед ним склоняли головы рыцари. Его целовали вассалы. — Варемиля больше нет, — глухо произнес лорд. — Наши короли — Тарек и Солен — убили друг друга. Их троны сгорели. Наши замки — пепел. У нас не осталось земель. У нас не осталось прав. Он сделал шаг вперед и упал на одно колено. Не потому что хотел — его ноги просто отказались держать вес его горя. — У нас осталась только память… и стыд.

Халвен разжал ладонь. Перстень упал на мокрый холодный камень перед сапогами Акракха. Звон. Короткий, резкий звук удара золота о гранит. В этой тишине он прозвучал громче, чем выстрел катапульты.

— Мой отец носил это, — прошептал Халвен, глядя в землю. — И его отец. Теперь это просто металл.

Следом за ним вышел Лорд Веррик из дома Лаверионов. Дальний родственник Миррена, всегда славившийся своей гордыней. Теперь он не смел поднять глаз. Его руки тряслись, когда он снимал с шеи тяжелую серебряную цепь — знак достоинства своего дома. Он положил её рядом с перстнем. — Мы проиграли, Акракх. Мы поставили не на тех королей.

И плотина прорвалась. Один за другим лорды, рыцари, богатые купцы подходили к ступеням. Они бросали в грязь то, что еще вчера было смыслом их жизни. Фамильные мечи с рукоятями из слоновой кости звякали о камни. Золотые диадемы, украшавшие головы знатных дам, падали в лужи. Шелковые знамена, расшитые серебром, ложились под ноги как тряпки. Через несколько минут перед Акракхом выросла гора. Гора золота, серебра и стали. Гора амбиций, предательств, интриг и былого величия. Теперь это был просто мусор, лежащий под дождем.

Маленький Аруан на руках у Даны вдруг заворочался. Блеск золота привлек его внимание. Он вытянул ручку, указывая пальчиком на сверкающую кучу. — Блестит, — звонко сказал он. Его детский, чистый голос прорезал гнетущую атмосферу площади, как луч солнца прорезает тучи. Дана прижала его к себе, поцеловав в теплую макушку. — Тише, маленький, — шепнула она. — Это не игрушки. Это чужие слезы. Не смотри на них.

Акракх стоял неподвижно. Он смотрел на коленопреклоненных людей, которые когда-то вершили судьбы королевства. Он видел их затылки, их дрожащие плечи. Он знал, чего они ждут. Они ждали, что он поступит как обычный король. Что он примет их клятвы. Что он раздаст им земли вокруг Тотенхейма. Что он позволит им построить новые замки и снова стать господами, а простые люди снова станут их слугами. Они ждали, что золото купит им прощение.

— Встаньте, — наконец сказал Акракх. Голос его не был громким. Он не кричал. Но в этом голосе была сила земли, на которой стоял город. Лорды подняли головы. В их глазах затеплилась надежда. Халвен начал подниматься, опираясь на колено, ожидая, что сейчас ему протянут руку для поцелуя.

— Тотенхейм — не Варемиль, — произнес Акракх, и слова его упали тяжело, как камни. — Здесь золото не покупает честь. А титул не дает права на хлеб. Он сделал шаг вперед и носком своего простого солдатского сапога небрежно пнул кучу драгоценностей. Монеты и кольца с звоном раскатились по брусчатке. Перстень Крейдов отлетел в сточную канаву. — Это, — Акракх обвел рукой гору сокровищ, — оставьте себе. Или переплавьте. Сделайте из этого гвозди. Сделайте плуги. Сделайте дверные петли. Он посмотрел прямо в глаза Халвену. — Мне не нужны ваши гербы. Мне не нужна ваша вассальная клятва. Ваши клятвы ничего не стоят — вы уже нарушали их, когда ваши братья-короли начали резню.

Халвен замер, полусогнутый, с открытым ртом. — Ты… — пролепетал он. — Ты не требуешь вассальства? Ты не берешь наши мечи? Но… мы готовы служить тебе! Мы — благородные дома! Мы — опора трона! — Здесь нет трона, Халвен! — голос Акракха стал жестким. — И здесь нет «благородных». Он указал рукой на своих людей — на молчаливых кузнецов, на женщин с мозолистыми руками, на солдат в простых кожаных куртках. — Посмотри на них. Это они построили эти стены. Это они вырастили хлеб на камнях. Они — благородные. Потому что они выжили, не предавая друг друга.

Акракх подошел вплотную к лордам. — Я не король вам. И вы мне не слуги. И земель у вас больше нет. В Тотенхейме земля не принадлежит никому и принадлежит всем. — Что же нам делать? — в голосе молодого Олвина, стоявшего позади, прозвучал настоящий страх. — Если мы не лорды… то кто мы? Нищие? — Люди, — ответила Дана.

Она шагнула вперед, встав рядом с мужем. Она не выглядела как королева из сказок — в шелках и бархате. Она выглядела как мать. Сильная, спокойная, теплая. — Если вы хотите остаться здесь, — сказала она громко, чтобы слышали даже женщины в задних рядах обоза, — вы будете просто людьми. — Вы будете работать, — подхватил Акракх. — Халвен, ты помнишь, как держать меч? Значит, научишься держать кирку. Веррик, твои руки привыкли к поводьям? Значит, будешь возить камни для укрепления стены. — Женщины, — добавила Дана, глядя на заплаканных леди, кутающихся в грязные меха, — ваши руки нежнее шелка? Здесь это не поможет. Вы будете шить. Вы будете помогать на кухнях. Вы будете лечить раненых.

По толпе прошел ропот. Возмущение смешивалось с ужасом. Для этих людей работа руками была клеймом позора. — А если мы откажемся? — выкрикнул кто-то из рыцарей. — Мы воины! Мы не каменщики! — Тогда ворота открыты, — Акракх спокойно указал на выход, где за стенами бушевал ветер. — Пустошь велика. Идите. Правьте камнями. Командуйте ветром. Ешьте свою гордость, если сможете ей насытиться.

Тишина стала звенящей. Лорды переглядывались. Пойти назад в пустошь означало верную смерть от холода и голода. Остаться означало конец их мира, конец их исключительности. Халвен посмотрел на свои руки. Белые, ухоженные пальцы, которые никогда не знали тяжести большей, чем кубок вина. Потом он посмотрел на своих детей, сидевших в повозке — голодных, замерзших, испуганных. Гордость боролась в нем с инстинктом выживания. И гордость проиграла.

Он медленно выпрямился. Но не гордо, а устало. — Мы… — он сглотнул. — Мы будем строить. Мы забыли, как это делается… но мы вспомним. Или сдохнем, пытаясь. Он посмотрел на Акракха уже не как на младшего принца-выскочку, а как на единственную скалу в бушующем море. — Дай нам работу, Акракх. Мы хотим есть. И мы хотим жить.

Акракх кивнул. В его взгляде не было торжества победителя. Было лишь понимание тяжести ноши, которую он только что взвалил на свои плечи. — Хороший ответ, — сказал он. — Миррен! Разместить их в нижних бараках. Накормить горячим. А завтра на рассвете — выдать лопаты. — А золото? — спросил один из стражников, кивая на кучу сокровищ. — Соберите, — бросил Акракх, разворачиваясь. — Переплавьте. Нам не хватает гвоздей для новой мельницы.

Аруан, все это время внимательно наблюдавший за сценой, вдруг дернул отца за рукав. — Папа, — тихо сказал он. — Что, сын? — Дядя плачет, — мальчик указал на Халвена, по щеке которого катилась одинокая, грязная слеза. Акракх посмотрел на сына, потом на старого лорда. — Да, Аруан. Иногда старое должно умереть, чтобы родилось новое. И это всегда больно.

Толпа начала расходиться. Беженцев уводили, повозки скрипели, въезжая в город. Так началось Великое Слияние. Не с праздника и не с клятв верности. А с горы ненужного золота и обещания тяжелого труда. Тотенхейм принял в себя осколки старого мира, чтобы переплавить их в нечто прочнее стали.

Зима в Тотенхейм пришла не как гостья, а как завоевательница. Она ударила с севера через неделю после прибытия лордов, накрыв недостроенный город белым саваном. Это была не та мягкая, снежная зима, к которой привыкли в долинах Варемиля, где можно было кататься на санях и пить горячее вино у камина. Здесь, на краю мертвых земель, зима была убийцей. Ветер выл так, словно тысячи голодных волков скреблись в ставни. Мороз был таким, что птицы падали замертво прямо в полете, разбиваясь о землю, как ледяные камни.

Для бывших лордов это стало настоящим адом. Люди, чьи руки привыкли держать только поводья породистых скакунов и кубки, теперь стояли по пояс в ледяной воде реки, укрепляя сваи для новой мельницы. Лорд Халвен, глава дома Крейдов, рубил промерзшую землю киркой. Его бархатный камзол давно превратился в тряпки, подвязанные веревкой. Его дыхание вырывалось паром, оседая инеем на сбившейся бороде. Каждый удар киркой отдавался болью в плечах, но он бил. Снова и снова.

Рядом с ним работал молодой Олвин. Парень плакал. Слезы замерзали на его щеках, не успевая скатиться. — Я не чувствую ног, — скулил он, бросая лопату. — Мои пальцы… они черные. Акракх хочет нас убить. Это казнь, Халвен! Это медленная казнь! Халвен остановился. Он оперся на кирку, тяжело дыша. — Посмотри направо, мальчик, — прохрипел он. Олвин поднял заплаканные глаза. В десяти шагах от них, таская тяжелые, обледенелые бревна для частокола, работал Акракх. Король Тотенхейма был без короны. На нем была такая же грубая овечья шкура, как и на остальных. Его лицо было красным от ветра, но он не останавливался. Он подставил плечо под бревно, которое не могли поднять двое солдат, и с рыком взвалил его на себя.

— Он работает больше нас, — сплюнул Халвен. — Если король может таскать бревна, то ты, щенок, сможешь держать лопату. Или ложись в снег и умирай. Здесь никто тебя жалеть не будет. Олвин шмыгнул носом, посмотрел на спину Акракха, потом на свои руки. И снова взял лопату. В ту зиму они поняли главное: голубая кровь на морозе стынет так же быстро, как и красная.

В доме Акракха, единственном каменном здании, которое успели достроить полностью, тоже не было покоя. Дана носила под сердцем второго ребенка. Беременность протекала тяжело. Гораздо тяжелее, чем с Аруаном. Ребенок внутри нее не спал. Он ворочался, пинался, словно ему было тесно в утробе, словно он уже там, внутри, пытался расправить плечи и заявить о своих правах на пространство.

Маленькому Аруану шёл третий год. Он рос необычным ребенком. Пока другие дети бегали и кричали, Аруан мог часами сидеть на шкуре у очага, наблюдая за танцем огня. Или стоять у окна, прижавшись лбом к ледяному стеклу, и смотреть на бурю. Он был «слушающим». — Что ты там видишь, Аруан? — спрашивала его нянька, старая Лирия. — Ветер говорит, — отвечал мальчик, не оборачиваясь. — И что же он говорит? — Что скоро придет брат. И он будет громким.

Пророчество ребенка сбылось в самую страшную ночь года. Небеса разверзлись. Буря на улице ревела так, что казалось, сам мир трещит по швам. Ставни грохотали, угрожая сорваться с петель. Снег валил стеной, засыпая двери домов по самые крыши.

В спальне Даны было жарко от натопленного очага и напряжения. Акракх, который не боялся выходить против армии врагов, сейчас был бледен как полотно. Он мерил шагами коридор, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони. Каждый крик жены был для него ударом ножа. — Почему так долго? — спрашивал он у повитухи, выбежавшей за горячей водой. — Уже полночь! — Он крупный, мой король, — бросила женщина на ходу. — Он не хочет выходить. Он упрямый, как и его отец.

Аруан не спал. Он сидел в углу коридора, обняв колени. Рядом с ним лежала его любимая игрушка — деревянная лошадка, которую вырезал Сир Миррен. Аруан не плакал, хотя крики матери пугали его. Он сидел тихо, словно понимал: сейчас, в этом шуме и боли, творится таинство. Акракх заметил сына. Он остановился, выдохнул и подошел к мальчику, опустившись на корточки. — Ты почему не спишь, воин? — Жду, — просто ответил Аруан. — Чего ждешь? — Когда он перестанет делать маме больно. Акракх грустно усмехнулся и погладил сына по темным волосам. — Он не хочет делать больно, Аруан. Просто силе трудно войти в этот мир. Ей нужно пробить себе дорогу.

В этот момент раздался крик. Но это был не крик Даны. Это был рев. Громкий, требовательный, яростный звук, который, казалось, перекрыл даже вой ветра за стенами. Младенцы так не кричат. Так кричат воины, идущие в атаку.

Дверь распахнулась. Лирия вышла, вытирая руки о передник. Она улыбалась, но выглядела так, будто только что боролась с медведем. — Идите, мой король. У вас сын. И, клянусь богами, он чуть не разнес кровать.

Акракх вошел в комнату. За ним, держась за край отцовской туники, семенил Аруан. Дана лежала на подушках, мокрая от пота, изможденная, но её глаза сияли. А на руках у неё лежал сверток. Ребенок был большим. Его лицо было красным от натуги, черные волосы уже вились на макушке, а кулаки были сжаты так крепко, что костяшки побелели. Он не спал. Он смотрел на мир темными, дерзкими глазами, и в этом взгляде уже читался вызов.

— Он тяжелый, — прошептала Дана, поцеловав младенца в лоб. — Как мешок с камнями. — Он пришел с бурей, — сказал Акракх, осторожно касаясь щеки новорожденного грубым пальцем. — И он сам — буря. Младенец попытался схватить палец отца, но промахнулся и недовольно закряхтел.

— Как мы назовем его? — спросила Дана. Акракх посмотрел в окно, где ветер ломал ветки деревьев. — Абракх, — произнес он. — На языке моих предков это значит «Скала». Пусть он будет твердым, когда мир захочет его сломать.

— Абракх, — повторил маленький Аруан. Мальчик подошел к кровати. Он встал на цыпочки, чтобы рассмотреть брата. Два года и девять месяцев разницы. Аруан — стройный, внимательный, с глазами цвета неба. Абракх — мощный, насупленный, с глазами цвета земли.

Младенец вдруг замолчал и повернул голову к старшему брату. Аруан протянул руку. Осторожно, без страха. Он коснулся сжатого кулачка Абракха. И произошло чудо. Младенец разжал пальцы и схватил Аруана за указательный палец. Схватил мертвой хваткой. Аруан ойкнул от неожиданности — сила у брата была недетская. — Он держит меня, — удивился Аруан. — Да, — серьезно сказал Акракх, глядя на сыновей. — Он будет держаться за тебя, Аруан. А ты будешь направлять его руку.

Король положил свою большую ладонь поверх их сцепленных рук. — Запомните этот момент, — сказал он, хотя знал, что Абракх не поймет, а Аруан может забыть. — Вы — две половины одного целого. Один — Щит, другой — Меч. Пока вы держитесь друг за друга, этот город будет стоять.

Буря за окном начала стихать. Ветер, словно признав, что в доме появилась сила, равная ему, улегся спать в оврагах. В ту ночь в Тотенхейме стало на одного защитника больше. И Аруан, засыпая позже в своей кроватке, всё еще чувствовал на пальце тепло от крепкого рукопожатия своего брата. Он знал: теперь он не один.

Прошло пять зим. Тотенхейм изменился. Город, рожденный в страхе и холоде, теперь стоял крепко, уперевшись каменными плечами в небо. Деревянные частоколы сменились кладкой из серого гранита. На месте палаток выросли дома с черепичными крышами. Рыночная площадь шумела на сотни голосов, смешивая говоры бывших лордов и простых ремесленников в один новый язык — язык выживших.

Но главным изменением были дети. Первое поколение, рожденное не в Варемиле, а здесь, на суровой земле. Они не знали роскоши, не знали мягких перин. Их игрушками были обломки камней и деревянные мечи, а их няньками — ветер и пыль строек.

На заднем дворе Цитадели, где тренировались стражники, звенел детский смех и глухие удары дерева о дерево. Сир Миррен сидел на скамье, точа свой меч оселком. Он постарел, его движения стали медленнее, но глаз оставался острым, как у ястреба. Он наблюдал.

В центре двора клубилась пыль. Десяток мальчишек играли в «Царя Горы» — простую и жестокую игру, где нужно было удержаться на куче песка, предназначенного для стройки.

— Прочь! Это моя гора! — ревел коренастый мальчуган лет пяти. Это был Абракх. Он был младше большинства детей во дворе, но шире их в плечах. Его черные волосы торчали ежиком, колени были сбиты в кровь, а лицо перемазано грязью. Он стоял на вершине кучи, размахивая короткой палкой, и в его глазах горел тот самый огонь, которого боялись враги его отца.

— Давай, нападайте! — кричал он, топнув ногой так, что песок посыпался вниз. — Я — Скала!

Группа мальчишек постарше — сыновья бывших рыцарей Олвинов — переглянулась. Их было трое. Им было по восемь-девять лет. — Скинем мелкого! — крикнул их вожак, веснушчатый парень по имени Ральд. Они бросились скопом.

Абракх не отступил. Он не умел отступать. Он бросился им навстречу, опустив голову, как маленький бычок. Удар! Абракх врезался в живот Ральду головой, сбив того с ног. Но двое других навалились на него с боков. Началась свалка. Абракх кусался, пинался, рычал, но их было больше, и они были старше. Его прижали лицом в песок.

— Сдавайся, мелкий! — пыхтел один из нападавших, заламывая Абракху руку. — Никогда! — глухо рычал Абракх, выплевывая песок. — Я тебе нос откушу!

В стороне, в тени старого дуба, сидел другой мальчик. Аруан. Ему было почти восемь. Он был высоким для своих лет, худым, с темными волосами, падающими на глаза. Он не лез в кучу малу. Он сидел, подперев подбородок рукой, и, казалось, просто смотрел на облака. Но Миррен знал: Аруан видит всё.

Как только Абракха прижали, Аруан встал. Он не побежал с криком. Он просто подошел к дерущимся. Тихо. Неслышно. Он увидел, что Ральд, вставший после удара Абракха, заносит ногу, чтобы пнуть лежащего принца. Аруан не стал бить Ральда кулаком. Он просто сделал подсечку. Легкое, выверенное движение ногой именно в тот момент, когда Ральд перенес вес тела.

Ральд взмахнул руками и с грохотом рухнул в песок рядом с Абракхом. Аруан наклонился и протянул руку младшему брату. — Вставай. Абракх, воспользовавшись замешательством врагов, вырвался, вскочил на ноги и тут же сжал кулаки, готовый драться дальше. — Я их почти победил! — яростно выкрикнул он, вытирая сопли рукавом. — Конечно, — спокойно кивнул Аруан. — Но лучше побеждать стоя, а не лежа.

Ральд вскочил, красный от унижения. — Ты! — он ткнул пальцем в Аруана. — Ты не честно дерешься! Ты подкрался! Сын короля должен драться лицом к лицу! — Сын короля должен побеждать, — ответил Аруан. Его голос был ровным, без злости. — Ты хотел ударить лежачего. Это честно?

Ральд зарычал и бросился на Аруана. Абракх тут же прыгнул наперерез, закрывая брата собой. — Не трогай его! — заорал он.

Но драки не случилось. Вдруг между ними выросла тень. Огромная тень. Чья-то ручища, размером с лопату, схватила Ральда за шиворот и подняла в воздух, как щенка. — Хватит пылить, мелюзга, — пробасил голос, от которого завибрировали стекла в окнах.

Это был Арма. Ему было всего восемь, но он уже был выше любого взрослого мужчины в гарнизоне. Сын кузнеца, он с 5 лет махал молотом. Его плечи были шириной с дверь, а лицо — простым, открытым и добродушным. Он держал брыкающегося Ральда на вытянутой руке и улыбался. — Сир Миррен смотрит. Хотите чистить конюшни неделю?

Ральд тут же обмяк. Чистить конюшни боялись все. Арма поставил его на землю. — Брысь отсюда.

Когда остальные разбежались, Арма повернулся к сыновьям короля. — Вы как, целы? — Я бы их разорвал! — заявил Абракх, воинственно размахивая кулаками. — Еще бы минута! — Верю, — серьезно кивнул Арма. — Ты кусаешься как барсук. Я видел. Он посмотрел на Аруана. — А ты, мой принц? Хорошая подсечка. — Спасибо, Арма, — кивнул Аруан.

Тут с забора спрыгнул еще один мальчишка. Худой, жилистый, с короткими волосами и вечной ухмылкой на лице. Нурдал. На год старше Аруана, сын одного из разведчиков. — Эх, вы! — рассмеялся он, приземляясь рядом. — Пока вы тут в песке возились, я у повара пирожок стащил! Горячий! Он разломил дымящийся пирожок на четыре части. — Держите. Война войной, а обед по расписанию.

Они уселись прямо на землю под дубом. Четверо. Маленький, яростный Абракх. Спокойный, задумчивый Аруан. Огромный, добрый Арма. И быстрый, веселый Нурдал.

Миррен смотрел на них издалека и улыбался в усы. — Вот оно, — прошептал он. — Щит, Меч, Глаз и Ветер.

Абракх жевал пирожок, болтая ногами. — Когда я вырасту, — сказал он с набитым ртом, — я стану самым сильным рыцарем. И никто не посмеет тронуть Аруана. Я буду бить любого, кто на него косо посмотрит. — А я, — сказал Нурдал, подбрасывая камешек, — буду самым быстрым. Я буду убегать, а они пусть догоняют. — А я буду ковать вам мечи, — пробасил Арма. — Такие тяжелые, что только Абракх поднимет.

Они посмотрели на Аруана. — А ты? — спросил Абракх. — Кем будешь ты? Аруан отряхнул крошки с колен. Он посмотрел на стену, за которой простиралась пустошь. — А я буду строить такой мир, где вам не придется драться каждый день, — сказал он.

Мальчишки замолчали. Они не совсем поняли, что он имел в виду, но слова прозвучали весомо. Абракх пихнул брата плечом. — Ну, если придется драться — я буду впереди. — Я знаю, — Аруан улыбнулся и положил руку на плечо младшего брата. — Я знаю, Скала.

В этот момент к ним подошел Акракх. Король возвращался со стройки. Он был в пыли, но его глаза сияли гордостью. Он видел всё: и драку, и защиту, и этот разговор. — Встать! — скомандовал он притворно строго. Мальчишки вскочили. Арма вытянулся во фрунт, Нурдал спрятал остатки пирожка за спину.

Акракх подошел к Абракху и вытер грязь с его щеки своим большим пальцем. — Ты дрался за «царя горы»? — Да, отец! — выпалил Абракх. — Я хотел быть царем! Акракх покачал головой. — Царь — это не тот, кто стоит на вершине кучи песка, сын. Царь — это тот, кто помогает подняться другим. Он перевел взгляд на Аруана. — Ты защитил брата. Но ты не ударил врага. Почему? — Удар порождает удар, отец, — ответил восьмилетний Аруан словами, которые слышал от Миррена. — А если уронить врага… он подумает, прежде чем встать.

Акракх рассмеялся — громко, раскатисто. — Миррен! — крикнул он рыцарю. — С завтрашнего дня дай им настоящие тренировочные мечи. Дерево кончилось. Пришло время железа.

В тот вечер, когда солнце садилось за западные холмы, окрашивая стены Тотенхейма в цвет крови и золота, четверо друзей сидели на стене. Они еще не знали, что ждет их впереди. Они не знали о генералах, о Моргофе, о смерти и предательстве. Они были просто детьми камня. Но их корни уже сплелись, чтобы выдержать любую бурю.

Абракх положил голову на плечо Аруану и задремал, устав от битв. Аруан сидел неподвижно, боясь пошевелиться и разбудить брата, и смотрел на Восток. Там, далеко за горизонтом, сгущались тени. Но Аруан не боялся. Потому что рядом сопел тот, кто обещал быть его силой.

Прошло еще шесть зим. Тотенхейм было не узнать. Город больше не жался к земле, спасаясь от ветра. Он расправил плечи. Крепостные стены стали двойными, с высокими дозорными башнями. Но главным изменением были люди. Новое поколение, которое не помнило поражения Варемиля.

Аруану исполнилось пятнадцать. В этом возрасте мальчишки обычно еще бегают с палками и воруют яблоки, но Аруан выглядел иначе. Он не был гигантом, его рост был чуть выше среднего, но в его фигуре уже чувствовалась мужская сила — широкие плечи, прямая спина. Свои черные волосы он отпускал длинными, иногда собирая их в узел на затылке, как делали древние воины севера. Но больше всего людей поражало его лицо. На нем уже пробивалась короткая, густая борода, обрамлявшая волевой подбородок. Из-за этого, и из-за вечно спокойного, пронзительного взгляда серых глаз, он казался на десять лет старше. Когда он шел по улице, стражники невольно выпрямлялись, видя в нем не принца, а молодого вожака.

Абракху шел тринадцатый год. Он был чуть ниже брата, но крепко сбитый, жилистый, словно сплетенный из канатов. Если Аруан был спокойной водой, то Абракх был кипящим маслом. Его глаза всегда горели, движения были резкими, порывистыми. Он не умел сидеть на месте, не умел говорить шепотом. Он вспыхивал от любого слова, готовый драться хоть с драконом, хоть с ветром.

Тренировочный двор Цитадели. Полдень. Пыль стояла столбом.