Бесплатный фрагмент - Утраченные иллюзии. Тридцатилетняя женщина. Оноре де Бальзак

Утраченные иллюзии

In the quiet town of Angoulême in 1821, where the Charente River wound lazily through hills dotted with vineyards, young Lucien Chardon lived with dreams bigger than the provincial streets could hold.

В тихом Ангулеме 1821 года, где Шаранта лениво петляла среди холмов, усеянных виноградниками, молодой Люсьен Шардон жил мечтами, которые были слишком велики для узких провинциальных улиц.

He was handsome, with golden hair curling like a poet’s vision, blue eyes full of fire, and a slender frame that spoke of noble blood — though his father had been a mere pharmacist killed in the wars.

Он был красив: золотые кудри вились, как у поэта, синие глаза горели огнём, тонкая фигура намекала на дворянскую кровь — хотя отец его был простым аптекарем, погибшим на войне.

Lucien’s mother, Madame Chardon, worked as a midwife, scraping by in a modest house with her daughter Eve and son.

Мать Люсьена, мадам Шардон, работала акушеркой, еле сводя концы с концами в скромном доме вместе с дочерью Евой и сыном.

But Lucien claimed the name de Rubempré from his mother’s aristocratic side, hoping it would open doors to glory.

Но Люсьен взял девичью фамилию матери — де Рюбампре, — надеясь, что она откроет ему двери к славе.

At twenty, he wrote verses that sang of love and ambition, and the local nobles whispered about his talent.

В двадцатилетнем возрасте он писал стихи, полные любви и честолюбия, и местные дворяне шептались о его таланте.

David Séchard was Lucien’s closest friend, a sturdy young man with a practical mind and hands stained from ink.

Давид Сешар был ближайшим другом Люсьена — крепкий молодой человек с практическим умом и руками, вечно чёрными от типографской краски.

David’s father, old Séchard, had sold him the family press at an inflated price, leaving David in debt.

Отец Давида, старый Сешар, продал ему семейную типографию по завышенной цене, оставив сына в долгах.

The workshop smelled of paper and glue, its ancient machines groaning like tired beasts.

Мастерская пахла бумагой и клеем, древние станки скрипели, словно уставшие звери.

David dreamed of inventions — a new way to make paper from cheap plants — to escape his father’s grip.

Давид мечтал об изобретениях — о новой дешёвой бумаге из растений, — чтобы вырваться из-под власти отца.

Lucien often visited, sharing poems while David tinkered, their friendship a bridge between art and science.

Люсьен часто заходил, читал стихи, пока Давид возился с машинами; их дружба была мостом между искусством и наукой.

Eve, tall and strong with dark hair, watched them quietly, her heart leaning toward David.

Ева — высокая, сильная, с тёмными волосами — молча наблюдала за ними; сердце её тянулось к Давиду.

One day, Madame de Bargeton, the queen of Angoulême’s society, invited Lucien to her salon.

Однажды мадам де Баржетон, королева ангулемского общества, пригласила Люсьена в свой салон.

She was thirty-six, elegant in silk gowns, her sharp features softened by powder, widowed and childless.

Ей было тридцать шесть, она была бездетной вдовой, носила шёлковые платья, а пудра смягчала резкие черты ее лица.

Her mansion on the Rue du Minage gleamed with crystal and velvet, hosting poets and officials.

Её особняк на улице Минаж сиял хрусталём и бархатом, принимая поэтов и чиновников.

Lucien read his verses there, his voice trembling but passionate.

Люсьен читал там свои стихи — голос дрожал, но был полон страсти.

Madame de Bargeton — Louise to him in private — saw in him a reflection of her own unfulfilled dreams.

Мадам де Баржетон — Луиза для него наедине — видела в нём отражение своих несбывшихся мечтаний.

She praised him extravagantly, calling him a genius.

Она превозносила его до небес, называя гением.

Soon, whispers turned to scandal: the poet and the lady were lovers.

Вскоре шёпот перерос в скандал: поэт и дама стали любовниками.

Lucien visited her at night, climbing garden walls, their meetings filled with stolen kisses and plans for Paris, where fame awaited.

Люсьен пробирался к ней по ночам через садовые стены; встречи были полны украденных поцелуев и планов о Париже, где ждала слава.

But jealousy brewed.

Но вскипела зависть.

Du Châtelet, a tax collector with ambitions, courted Louise and hated Lucien.

Дю Шатле, честолюбивый сборщик податей, ухаживал за Луизой и ненавидел Люсьена.

At a party, Lucien shone, reciting a poem that mocked the locals subtly.

На одном вечере Люсьен блистал, читая стихотворение, в котором тонко высмеивал местных жителей.

The town turned against him — insults in the streets, his mother’s patients fleeing.

Город ополчился: на улицах звучали оскорбления, а пациенты матери разбежались.

Old Séchard mocked David for befriending a «scribbler.»

Старый Сешар насмехался над Давидом за дружбу с «стихоплётом».

Lucien, humiliated, begged Louise to flee to Paris.

Униженный Люсьен умолял Луизу бежать с ним в Париж.

She agreed, packing trunks in secret.

Она согласилась, тайно собирая чемоданы.

They left in a carriage, but scandal exploded: Angoulême branded them elopers.

Они уехали в карете, но разразился скандал: Ангулем заклеймил их беглецами.

Du Châtelet followed, scheming.

Дю Шатле последовал за ними, строя козни.

In Paris, the city of lights and shadows, Lucien arrived wide-eyed.

В Париж — город света и теней — Люсьен прибыл с широко раскрытыми глазами.

The boulevards buzzed with carriages, cafes overflowed with talk, theaters glowed like jewels.

Бульвары гудели от экипажей, кафе переполнялись разговорами, театры сияли, как драгоценности.

But Louise, now in her element among marquises and duchesses, saw Lucien’s provincial clothes and manners as embarrassing.

Но Луиза, оказавшись в своей стихии среди маркизов и герцогинь, сочла провинциальные наряды и манеры Люсьена постыдными.

Her cousin, the Marquise d’Espard, a society lioness with cold beauty and sharper tongue, advised her to drop him.

Её кузина, маркиза д’Эспар — светская львица с холодной красотой и острым языком — посоветовала бросить его.

«He’s charming, but no title, no money,» she said.

«Он очарователен, но ни титула, ни денег», — сказала она.

Louise abandoned Lucien in a shabby hotel on the Rue de la Harpe, sending a note: «Our paths diverge.»

Луиза бросила Люсьена в жалкой гостинице на улице Арфы, прислав записку: «Наши пути расходятся».

Heartbroken, Lucien wandered the streets, his pockets empty, the city’s glamour mocking his poverty.

С разбитым сердцем Люсьен бродил по улицам, карманы пусты, блеск города насмехался над его нищетой.

He pawned his watch for bread, sleeping in attics, his dreams shattered.

Он заложил часы за хлеб, ночевал на чердаках, мечты разбились вдребезги.

Letters home lied about success, but reality was hunger.

Письма домой лгали об успехах, а реальность была голодом.

David, back in Angoulême, married Eve, who sold her jewelry to buy the press outright.

Давид в Ангулеме женился на Еве; она продала свои драгоценности, чтобы полностью выкупить типографию.

They lived simply, David experimenting with rag-based paper, Eve managing the shop.

Они жили скромно: Давид экспериментировал с бумагой из тряпья, Ева вела хозяйство.

Lucien, desperate, turned to journalism.

Люсьен в отчаянии подался в журналистику.

He met Lousteau, a cynical reporter at a small newspaper, who introduced him to the cutthroat world of presses and pens.

Он познакомился с Лусто — циничным репортёром маленькой газеты, который ввёл его в безжалостный мир типографий и перьев.

«Talent? It’s nothing without connections,» Lousteau said over cheap wine in a tavern.

«Талант? Без связей он ничто», — говорил Лусто за дешёвым вином в таверне.